Главная страница | Исторические приключения | Яма

Яма
Борис Акунин
Просто Маса #2
Большое приключение Эраста Петровича Фандорина, рассказанное его бессменным помощником Масахиро Сибатой, началось в первый день двадцатого столетия. Только что им пришлось соперничать с самым знаменитым детективом Англии и самым известным преступником Франции, и вот уже предстоит новое состязание умов. Великому сыщику брошен вызов, и Маса еще не знает, какие душевные потрясения ждут их обоих.
Много лет спустя он рассказывает эту историю, полную тайн и сердечных ран: ведь книги для того и пишутся, чтобы разгадывать неразгаданное и бередить старые раны, – вдруг они залечатся?
В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Борис Акунин
Яма

© B. Akunin, 2023
© ООО «Издательство АСТ», 2023

Часть первая
Эмма-Моногатари
Воспоминания Масахиро Сибаты

Хвост слона

Давным-давно, задолго до железных дорог, ускоряющих время, и медицинских препаратов, замедляющих старение, люди знали, что торопиться некуда и что самый лучший сезон жизни – старость, а самое лучшее, что может сделать человек на склоне лет, это оборотиться назад, в прошлое, извлечь оттуда всё важное и интересное, что видел и в чем участвовал, разобраться в том, в чем из-за суеты и спешки разобраться не успел, найти ответы на неотвеченные вопросы, с благодарностью вспомнить тех, кого любил, и плюнуть на могилу тех, кого ненавидел, облечь в красивую и точную форму разрозненные мысли – одним словом, стать писателем. Счастлив тот, кто, подобно монаху Кэнко Хоси, в пору поздней осени имеет для этого досуг и душевную гармонию. Мне, как и автору «Записок от скуки», сейчас шестьдесят семь лет, и я могу начать теми же словами, что средневековый автор: «На исходе дней овладела мной странная прихоть, сидя над чернильницей, записывать всё, что приходит на ум». А на ум мне приходит только прошлое. Как сказано у другого монаха, Камо-но Тёмэя: «С тех пор, как я научился понимать смысл вещей, прошло уже сорок лет, и за это время я был очевидцем многого истинно примечательного».
Я мало думаю о своем будущем. У всех стариков оно недальнее и одинаковое. Главное Приключение уже близко, оно никуда не уйдет, можно спокойно насладиться зрелищем заката. Закат лучше восхода, ибо ты не отвлекаешься на заботы нового дня, волноваться тебе не из-за чего. Всё уже было.
В старину самурай, готовясь к гибели в бою или к харакири, сочинял короткое стихотворение из трех или пяти строк, но это потому что у благородного воина в такие минуты всегда мало времени. Я же никуда не тороплюсь, я могу написать целое моногатари, сказание, притом состоящее из множества свитков, как «Повесть о доме Тайра», которую у меня никогда не хватало терпения дочитать до конца – слишком уж там много явных небылиц.
Я буду писать только правду, не полагаясь на прихоти и самообманы памяти. Во времена странствий, когда мой господин находился в изгнании, а я его повсюду сопровождал, в течение нескольких лет я вел дневник. У меня еще тогда в первый раз возникло желание стать писателем – я позавидовал славе и гонорарам сенсея Ватсона, спутника и помощника другого великого сыщика. Однако в ту пору я был слишком незрел, слишком неуклюж. Моя первая попытка, рассказ об узнице замка Во-Гарни, смехотворно беспомощна. Хорошо, что я тогда не попытался опубликовать свой жалкий опус и надолго оставил помыслы о литературе. Писатель подобен плоду. Если он еще не дозрел, а уже кормит собою читателей, у них будет понос.
Запись ежедневных событий я, однако, исправно вел, и теперь эта хроника мне очень пригодится.
Но хватит предисловий. С волнением и замиранием сердца приступаю к рассказу об одном из самых таинственных и самых душераздирающих приключений моей долгой жизни, столь богатой и на тайны, и на душевные потрясения. Не все загадки той запутанной истории мною разгаданы, а сердечная травма была столь болезненна, что я боюсь, не закровоточит ли она от воспоминаний, однако книги для того и пишутся, чтобы разгадывать неразгаданное и бередить старые раны – вдруг они залечатся?
Началось это большое приключение, когда предшествующее, небольшое – вышеупомянутое расследование во французском замке – едва-едва закончилось. Прошло буквально несколько минут. Не буду отвлекаться на описание новогоднего состязания умов, в котором моему господину пришлось соперничать с самым знаменитым детективом Англии и самым известным преступником Франции. История эта занятна, но довольно запутанна и уведет меня в сторону.


Скажу лишь, что первый день 1900 года я встретил в северном французском городке, расположенном на берегу Ла-Манша, и что новое столетие началось с весьма нереспектабельной суеты.
Нас было четверо: мы с господином и мистер Холмс (да-да, тот самый) со своим помощником доктором Ватсоном. Двадцать минут назад мой карманный хронометр «хэмпден» тихим звоном проводил век Хиросигэ и Пушкина, но поразмышлять над торжественностью момента возможности у нас не было. Мы только что спасли владельца замка Во-Гарни от разорения, однако находились на территории поместья нелегально, и от ворот доносились полицейские свистки. Два великих сыщика и два их почтенных соратника никак не могли попасть в конфузную ситуацию. Нужно было, по русскому выражению, уносить ноги, и как можно быстрей.
Возникла короткая дискуссия, как это лучше сделать.
Я предложил выбраться наружу через стену парка, благо уже лазил через нее и обнаружил очень удобное место, где вплотную к каменной ограде росло дерево. Но доктор Ватсон с достоинством ответил, что он не кошка сигать через заборы, а мистер Холмс сказал: «Лучше спрячемся в кустах, а когда полицейские пробегут по аллее к дому, спокойно выйдем через ворота».
– Они слишком неловки и боятся порвать себе брюки, – заметил я господину на русском. – Нам-то с вами перемахнуть через стену пара пустяков.
– I guess, to each their own then[1 - Ну что ж, тогда каждому свое (англ.).], – молвил господин, и мы расстались с коллегами без церемоний и прощаний, что было бы совершенно невообразимо у нас, японцев, а у британцев в порядке вещей и по-европейски называется «уходить ? l’anglais»[2 - По-английски (фр.).]. Ситуация, правда, не располагала к поклонам и пожеланиям доброго пути.
Оставшись вдвоем, мы спустились в овраг, отделявший замок от стены, поднялись по склону, и я показал господину на черневшее неподалеку дерево.
Он быстро и ловко вскарабкался по стволу, перепрыгнул на ограду и исчез на той стороне. Я же оглянулся на темный силуэт дома, чтобы получше запомнить место, где принял решение посвятить себя литературе. Мне в голову пришло название для повести, которое я счел изысканным и глубоким: «Краткий, но прекрасный путь трех мудрых». Поскольку я не англичанин и ведаю долг благодарности, я на прощанье поклонился замку и лишь тогда полез на дерево.
Откуда мне было знать, что писателем я стану лишь двадцать семь лет спустя и что с замком Во-Гарни мне прощаться еще рано.
Стену я перемахнул так же лихо, как господин, приземлился мягко, на корточки – и ослеп. Вспыхнул фонарь, его луч светил мне прямо в глаза.
– А вот и второй. Там есть кто-нибудь еще? – спросил по-французски веселый голос.
Я сощурился. Увидел, что господин стоит с поднятыми руками, а рядом темнеют три фигуры в кепи и накидках. Жандармы!
– Добро пожаловать, господа воры, – сказал тот же голос. – Говорил я вам, ребята: «Подудим в свисток у ворот и пойдем туда, где над стеной торчит дерево. Там они и полезут». Люка, посвети-ка на меня. Представлюсь честь по чести.
Зажегся еще один фонарь.
Бравый молодец с залихватски подкрученными усами откозырял нам.
– Бригадир Бошан, к вашим услугам.
– Вы из полиции города Сен-Мало? – спросил господин. – Проводите нас к комиссару Ляшамбру, у меня есть…
Но он не успел сказать, что, уезжая из Парижа, на всякий случай запасся рекомендательным письмом к местному полицейскому начальнику от мэтра Бертильона, нашего давнего знакомого.


– Я служу в полиции города Сен-Серван-Сюр-Мер! – оборвал господина невоспитанный жандарм. – И Ляшамбр мне не указ! Его территория на той стороне бухты. Кто вы такие? Назовитесь! Люка, Бернар, надеть на них наручники!
Двое его подчиненных зазвякали железками, зарычали на нас:
– Смирно стоять! Руки вперед!
– Позвольте я научу этих грубиянов манерам, – попросил я господина по-японски. – Я их немножко побью, без членовредительства, бережно положу на обочину, и мы пойдем своей дорогой.
Он ответил сердито, заикаясь чуть больше обычного:
– К служителям з-закона следует относиться с п-почтительностью. Это раз. Парижский поезд уходит т-только в полдень. До того времени нас успеют объявить в розыск, и мы все равно никуда не уедем. Это д-два.
Оба аргумента, особенно второй, были резонны. Прежде всего искать нас, конечно же, будут на станции – никак иначе из этой дыры до Парижа не доберешься.
– Мсье бригадир, произошло недоразумение, – обратился господин к жандарму. – Я американский частный детектив Эраст Фандорин…
– Ага, а я Шерлок Холмс, – опять перебил молодой наглец. – Руки!
В разговор вступил я, хоть мой французский в ту пору был еще не очень хорош:
– Господин Шерлок Холмс тоже здесь, неподалеку, и может подтвердить, что…
– Хватит нести вздор! – рявкнул бригадир Бошан. – В участок их! Обыщем и допросим.
На нас надели наручники и очень невежливо, за шиворот, поволокли куда-то в темноту.
– Выдержка, Маса, выдержка, – повторял господин. Только поэтому я не сделал то, что очень хотел сделать.
В участке нас обыскали, изъяв всё, что сочли опасным или подозрительным. Мой нунтяку бригадиру подозрительным не показался – подумаешь, две деревяшки с веревочкой – и был сунут обратно в мой карман.
– Это и есть палочки, которыми вы, китайцы, всё едите? Я слышал о них, – сказал Бошан.
При ярком газовом освещении стало видно, что он еще совсем молод, лет двадцати с небольшим. Усы, вероятно, отрастил для солидности. Остальные двое были много старше, на своего начальника они посматривали снисходительно.
– Вряд ли до конца дежурства еще что-нибудь произойдет. Все-таки новогодняя ночь. Мы ляжем, поспим, а, командир? – спросил щекастый Люка. – Этих запрем в камеру, а допросим утром.
Бригадир сосредоточенно рассматривал отобранные у нас вещи. Они были аккуратно разложены на столе: самовзводный «герсталь» (господина), маленький «браунинг» (мой); стилет в щиколоточном чехле (господина), складная бритва (моя); нефритовые четки, золотой «брегет», перламутровая расческа, медальон на цепочке, черепаховое портмоне, серебряное зеркальце, карманная лупа (всё – господина); золотой «хэмпден», баночка с мармеладными шариками, имбирный пряник, который я вчера купил в поезде на случай голода, плитка шоколада «Экстаз», приобретенная с той же целью, фотокарточки шести красивых женщин (это всё – мое).
– Не время спать, – озабоченно сказал Бошан жандарму. – Отправь с нашего аппарата телеграмму-«молния» на парижский адрес господина дэз Эссара. «В ваш дом вторглись воры. Немедленно приезжайте проверить, что пропало. Бригадир жандармов Пьер Бошан». А ты, Бернар, бери бумагу. Будешь вести протокол допроса.
Он спросил наши имена. Спросил меня, как пишется Masahiro Shibata, и записал на французский манер Chibata. На место жительства – «Нью-Йорк» скептически хмыкнул.
Стал выяснять, зачем нам столько оружия и почему у меня такое количество сладостей. Попробовал и мармеладку, и шоколад, и пряник – не наркотик ли. Долго разглядывал красавиц.
– Сообщницы?
– Нет, – ответил я. – Это красавицы, которых я любил в минувшем году и которых с удовольствием вспоминаю.
У меня в ту пору был ритуал. Я носил во внутреннем кармане фотокарточки женщин, которые в течение года дарили меня своей благосклонностью, а первого января с благодарностью сжигал снимки на лавандовой свечке, произнося моление, чтобы новый год оказался не менее щедр на любовь.


– А почему они все такие толстые?
– Потому что они красавицы.
– Ладно. – Жандарм придвинул к себе золотые часы, четки, медальон, портмоне и расческу. – Перейдем к вашей добыче. Это вещи, которыми вы разжились в замке? Неплохой улов.
– Всё это наше! – возмутился я.
– Вы упускаете шанс на чистосердечное признание. Когда приедет хозяин и опознает свою собственность, будет поздно.
Господин снова помянул комиссара Ляшамбра, но это имя почему-то очень сердило молодого жандарма. Препирательство ни к чему не привело. В результате мы были посажены в камеру и просидели в ней до самого вечера.


Где только не доводилось мне проводить первый день года! Однажды, скрываясь от головорезов из шайки Пако-Живодера, логово которых находилось на кладбище, я много часов пролежал в гробу, в обнимку с покойником, и многому у него научился: хладнокровию в любых обстоятельствах, благу неподвижности, неиссякаемому терпению. В другой раз, ведя слежку за сектой оскопителей, я изображал сугроб и спасался от холода только горячей водкой, которую тянул из термоса через резиновую трубочку, потому что шевелиться было нельзя.
Но сидеть в камере захолустного полицейского участка, за хлипкой дверью, которую я запросто вышиб бы ударом ноги, было унизительно и очень скучно. Мне кажется, что и в господине шла внутренняя борьба между раздражением и почтительностью к служителям закона, причем первого становилось всё больше, а последней всё меньше. Господин пытался медитировать в позе дзадзэн, но судя по словам, то и дело срывавшимся с его губ, отрешиться от земной суеты не получалось. Я был даже вынужден сделать ему замечание: традиция, конечно, предписывает первого января поминать покойных родителей и в особенности матушку, но не в такой манере.
Чтобы отвлечь господина от нехороших мыслей, я попробовал занять его разговором о вере в приметы. Правду ли говорят, что как встретишь новый год, так его весь и проведешь? Я также высказал надежду, что двадцатый век начинается не с тысяча девятисотого, а с тысяча девятьсот первого года, ибо, если столетие пройдет под знаком тюремной решетки, это будет слишком грустно.
Но господин беседу не поддержал, и я стал сочинять новогоднее стихотворение, используя вместо рисовой бумаги облупленную стену, а вместо кисточки кусок мела, валявшийся на полу. Этой письменной принадлежностью наши предшественники по заточению искалякали все поверхности, так что мне пришлось сначала стереть рукавом изображение обнаженной женщины, очень непривлекательной.
Поэтический труд надолго меня занял. Я лишь прервался на обед – в окошко нам сунули две палки очень вкусного хлеба с куском отвратительно пахнущей французской колбасы «андуй», которая вся досталась мне. Пить пришлось воду, но я представил себе, что это сакэ, и произнес обычное новогоднее пожелание:
– Пусть невзгоды, встречающиеся на нашем пути, укрепляют наш дух и способствуют самоусовершенствованию.
– Катись к черту, – хмуро ответил господин.
Знаете что? Я, пожалуй, буду называть его на русский лад: «Эрасуто Петоробиччи». Это очень длинно и очень утомительно для японского глаза, а для японского языка труднопроизносимо, но мне так приятнее. Буквально это значит «Эраст сын Петра», знаменуя почтение, с которым русские относятся к персоне отца – тут даже нам с нашим культом предков есть чему поучиться. Я был бы рад, если бы ко мне обращались не просто «Сибата-сан», а «Масахиро Тацумасович», отдавая дань памяти моему родителю, которого давно уж нет.
Пока Эраст Петрович предавался меланхолии, я закончил работу над стихотворением в семнадцать слогов. После многих переделок оно получилось такое:
На белой ветке
Алеет круглый снегирь.
Мысли о родине.
Я остался очень доволен. Смысл истинно красивого хокку должен быть понятен только сочинителю, ибо никто кроме тебя самого не знает твоей души. В стихотворении соединились январский снег и образ обеих стран, дорогих моему сердцу: зимняя русская птица и бело-красный японский флаг.
Слева от хокку был схематически изображен мужской инструмент, справа написано «Beauchamp trou du cul», и я подумал, что вульгарность повседневной жизни лишь увеличивает очарование поэтического слова.[3 - Бошан – анус (фр.).]


Наше заточение кончилось, когда свет короткого дня давно уже погас, зарешеченное оконце озарилось луной и ее серебристый луч рассек камеру на две черные половины. Был уже поздний вечер.
Дверь открылась. Бригадир Бошан жестом велел нам выходить. Вид у него был несколько сконфуженный.
– Прибыл владелец замка мсье дез Эссар, прямо со станции. Осмотрел ваши вещи и говорит, что они ему не принадлежат. Зачем же вы проникли в парк?
– Я знаю зачем, – раздался голос из коридора. – Не они первые. Слухи о фамильных сокровищах дез Эссаров давно приманивают воров. Однако мои алмазы, сапфиры и изумруды отлично спрятаны. Еще не родился Рокамболь, который отыщет этот тайник!
– Зато родился Арсен Люпен, – сказал Эраст Петрович, выйдя из камеры. – И он ваш тайник преотлично обнаружил. Не без нашей, увы, п-помощи.
– Арсен Люпен?! – вскричал бригадир.
А мсье дез Эссар, сухопарый господин с мушкетерской бородкой и седыми волосами до плеч, просто вскрикнул, без слов.
Эраст Петрович коротко рассказал, как было дело. Слушатели глядели на него во все глаза. Бошан фыркнул:
– Так я и поверил, что здесь был сам Шерлок Холмс!
Усмехнулся и дез Эссар:
– Даже Арсен Люпен – если его не выдумали журналисты – не нашел бы мой тайник. Ну-ка, скажите, где он находится?
Господин приблизился, пошептал ему на ухо, и хозяин замка переменился в лице.
– Боже, боже… – пролепетал он и кинулся к выходу. – Не выпускайте их, Бошан! Я должен проверить, на месте ли ларец!
Мгновение спустя его уже не было. В углу на стуле остались вещи, которые дез Эссар, должно быть, привез из Парижа: саквояж и нечто плоское, прямоугольное, в парусиновом чехле.
– Вы, стало быть, детектив? – иронически улыбнулся бригадир. – А чем вы это можете доказать?
– Демонстрацией п-профессиональных навыков.
Эраст Петрович осмотрел его с головы до ног.
– Вы служили в армии. Участвовали в покорении М-Мадагаскара. Хорошо себя проявили и получили отличие, но армейская служба вам не по нраву. Вы перевелись в жандармерию, потому что мечтали ловить п-преступников. Однако служба разочаровала вас, вы ею недовольны.
С каждой новой фразой лицо молодого человека всё больше вытягивалось.
– М-Мадагаскар? – пробормотал он, заразившись заиканием. – А, вы увидели у меня на груди медаль за взятие Тананариве. Но всё остальное? Откуда вы узнали? Люка наболтал?
– Вы получили не только боевую медаль, но и чин сержанта. В столь молодом возрасте его дают только за отличие. Про чин сержанта я знаю, потому что без него вы не стали бы жандармским бригадиром. Про вашу увлеченность сыщицкой работой догадаться нетрудно. Во-первых, вы явный поклонник мистера Холмса, а во?вторых, у вас на столе лежит учебник криминалистики Альфонса Бертильона. Кстати, записку к начальнику полиции Сен-Мало мне дал именно он. Вы плохо ощупали мои внутренние к-карманы. Вот, прошу.


Эраст Петрович протянул Бошану конверт со штампом парижской префектуры.
– Это рука самого мэтра Бертильона?! – Голос бригадира благоговейно задрожал. – Вы позволите?
Скользя взглядом по строчкам, он расстегнул крючок на вороте кителя.
– Мсье Фандорин… Вы должны меня понять… Телефонный звонок в новогоднюю ночь… Сообщение о ворах в замке… Я так обрадовался. В этом чертовом Сен-Серване никогда ничего не происходит. Хорошо Ляшамбру в Сен-Мало. Там то матросы поножовщину устроят, то проститутка прикончит сутенера, то найдут настоящие наркотики. А у меня здесь… – Он махнул рукой. – Максимум напьется какой-нибудь рыбак и вышибет стекло. Уж лучше бы я на Мадагаскаре остался. И вдруг настоящее преступление! Прошу вас – и вас, сударь, – повернулся ко мне Бошан, – простить меня.
– Погодите извиняться, – сказал Эраст Петрович. – Еще не вернулся владелец Во-Гарни, подозрение не снято.
Но несколько минут спустя в участок вошел, даже ворвался мсье дез Эссар.
– Всё правда! – возопил он. – Кто-то проник в тайник! Но ларец на месте! Господа, вы спасли фамильные реликвии рода дез Эссар! Я вам бесконечно благодарен.
Я учтиво поклонился, господин слегка кивнул.
– Инцидент исчерпан? Мы с мсье Сибатой м-можем идти? Нам нужно возвращаться в Париж.
– Куда вам торопиться? – запротестовал дез Эссар. – Следующий поезд только завтра. Позвольте мне в знак благодарности хотя бы угостить вас ужином. В замок не приглашаю, слуги на праздники отпущены домой, но еще открыт «Сен-Пласид», там отлично готовят бретонские блюда. А Бошан потом отвезет вас на своем калеше в Сен-Мало и поможет устроиться в гостинице.
– Я очень голоден. Соглашайтесь, господин, – потребовал я.
И мы вчетвером отправились в расположенный неподалеку трактир, где поужинали превосходными омарами и свежайшими устрицами, запивая их сидром.
Разговор тоже был приятный. Французы завидовали нашей жизни. Бошан понятно почему, он мечтал о ремесле сыщика, но и мсье дез Эссар, оказывается, тосковал по приключениям.
– Мне ужасно не повезло, – жаловался он. – Во-первых, я родился в состоятельной семье и никогда не имел нужды работать. Я – рантье. Все мои заботы сводятся к наблюдению за курсом акций. А во?вторых, у меня слабое здоровье. В детстве я мечтал путешествовать по морям, но из-за скверной вестибуляции я не мог не то что плавать по волнам, но даже ездить в карете или верхом. До тридцати лет, пока к нам сюда не провели железную дорогу, я никогда не отходил от замка далее чем на десять километров. А ведь я потомок корсара, капитана Жана-Франсуа Дезэссара, жившего двести лет назад. Это он основал наш род. Привез из Вест-Индии сокровища и на небольшую их часть купил дворянство.
– Да, мы видели в вашем салоне его портрет, – кивнул Эраст Петрович. – Судя по пятну на обоях, там до недавнего времени висел еще один?
Я пятна на обоях не заметил, но господин наблюдательней меня, никакая мелочь не ускользает от его внимания.
– Совершенно верно. Вот этот. – Дез Эссар кивнул на плоский чехол – он захватил из участка свой багаж. – Хотите посмотреть?
Он бережно вынул из парусины портрет – старинный, но художественной ценности явно не имеющий. Какой-то мазила аляписто намалевал худого остроносого юношу с волосами до плеч и саблей на боку. Юноша показывал рукой на тропический остров и скалил зубы.
– Тоже ваш предок? – спросил я и вежливо прибавил. – Приятный молодой человек.
– Это девушка, благодаря которой Жан-Франсуа разбогател. Он заказал портрет в память о своей благодетельнице. Она участвовала в корсарском походе, переодевшись в мужское платье. Сколько времени я провел перед этим портретом в отроческие годы, воображая, как мы с Летицией фон Дорн влюбляемся друг в друга!
– Фон Дорн? – удивился Эраст Петрович. – Мои предки тоже были «фон Дорны», пока не русифицировали свою фамилию. Это старинный швабский род.
– Значит, вы с Летицией фон Дорн скорее всего родственники! – торжественно объявил дез Эссар. – Она тоже прибыла в Сен-Мало откуда-то из Швабии.
– Поразительное с-совпадение.
Господин стал вглядываться в портрет, но распознать в этой мазне живое лицо было невозможно. Должно быть художник писал картину приблизительно, по описанию.
– Этот портрет принес мне некоторую толику славы, – сообщил дез Эссар. – Знаете, зачем я возил его в Париж? Я член Общества потомков корсаров, есть у нас во Франции такой почтенный клуб. Каждый год в конце декабря мы съезжаемся на торжественное заседание и обязательно устраиваем какое-нибудь действо. На сей раз затеяли конкурсную выставку картин с изображением предков. Я рассудил, что привозить Жана-Франсуа нет смысла. Знаменитым корсаром он не был. Где ему конкурировать с Дюгэ-Трюэном или Сюркуфом (между прочим оба наши, местные), а тут еще объявился потомок Карибского Чудовища капитана л’Олонэ. И я сделал ход конем. – Старик хитро прищурил глаз. – Я решил выставить Летицию фон Дорн. Пусть она не мой предок, но ведь тоже связана с историей рода. И что вы думаете? Единственная женщина-корсар вызвала огромный интерес у публики и прессы. Я получил первый приз, а фотографию картины опубликовали в «Иллюстрированной газете». Сейчас покажу.
Он полез в саквояж.
– Жаль, что я мало слушал рассказы отца, – вздохнул Эраст Петрович. – Он увлекался историей фон Дорнов. Может быть, что-нибудь знал и про Летицию. Хотя двести лет назад мы уже жили в России.
Я вежливо посмотрел на газетную вырезку, которую гордо продемонстрировал потомок корсара.
– Какой-то мсье, иностранец, так заинтересовался картиной, что захотел ее у меня купить, – продолжал хвастать дез Эссар. – Странный такой, в зеленых очках. Прямо влюбился в Летицию. Предложил тысячу франков. Потом три. Потом пять. Пять тысяч франков за скверную работу какого-то безымянного маляра! Она, честно говоря, и сотни не стоит. Я объяснил, что это семейная реликвия, которая не продается ни за какие деньги. Но все равно было очень приятно. Завтра утром придет гардьен и повесит портрет на самое почетное место, над камином.


Со славным мсье дез Эссаром мы расстались сердечно, потом бригадир отвез нас в соседний Сен-Мало и устроил в недорогом, но славном пансионе, окна которого выходили на крепостную стену и морскую ширь, мерцавшую под луной.
На следующий день, к полудню, мы намеревались отправиться на вокзал.
Забегая вперед, скажу, что назавтра, 2 января, парижский поезд снова уйдет без нас.
Маленькие приключения закончились. Началось большое приключение. Очень большое.


Утро мы провели безмятежно. Спешить было некуда, до отправления поезда оставалось несколько часов. Господин предавался дзэну – ухаживал за своей красивой внешностью: подравнивал виски и усики, вдумчиво причесывался, делал маникюр. Одним словом следовал завету великого Ямамото Цунэтомо, который рекомендовал самураю не пренебрегать румянами и пудрой, чтобы всегда достойно выглядеть.
Я же увлеченно работал над повестью о трех мудрецах, то и дело глядя на серый морской простор в поисках вдохновения. Потом на окно села большая черно-белая чайка, посмотрела на меня круглым глазом и предостерегающе стукнула клювом в стекло.
В следующее мгновение раздался частый стук в дверь.
– Откройте! Это Бошан!
Бригадир не вошел в номер, а вбежал. На щеках у него пунцовели пятна, глаза сверкали.
– Какое счастье, господа, что вы еще не уехали! – Жандарм задыхался от волнения. – Из Во-Гарни прибежал гардьен. Рано утром он пришел в замок и обнаружил хозяина мертвым.
– Ай-я-яй, – скорбно сказал я и молитвенно сложил ладони. – Мсье дез Эссар был довольно стар, но все равно очень жалко. Да ниспошлет ему Будда хорошее перерождение.
– Погоди, Маса, – поднял руку Эраст Петрович. – Если бы господин дез Эссар просто умер, бригадир так не волновался бы. Что с-случилось? Рассказывайте по п-порядку.
– Гардьен сказал, что хозяин, видно, споткнулся, упал, ударился и проломил себе голову. Но Вассье (так зовут слугу) человек нервный. Увидев бездыханное тело, он ничего толком не разглядел, сразу побежал в полицию. Я же, явившись в дом засвидетельствовать кончину, обнаружил следы взлома. В одном из окон выбита форточка, на подоконнике грязный след, дверцы буфета, где хранится столовое серебро, нараспашку. Это убийство! – Бошан задыхался от возбуждения. – У меня на участке произошло настоящее убийство, а я не знаю, что делать! Мсье Фандорин, мсье Сибата, ради бога! До парижского поезда еще целых два часа. Едемте на место преступления. Помогите мне начать расследование.
Эраст Петрович поморщился. Убийство было самого скучного сорта.
– Уверен, б-бригадир, что эта задача вам вполне по силам. Вор наверняка оставил множество следов и улик. Просто действуйте по учебнику мэтра Бертильона.
Бошан пробормотал:
– Ах, какая досада, что мистер Холмс уже уехал. Я бы, конечно, обратился за помощью к нему.
Эта реплика, кажется, задела Эраста Петровича. Меня, признаться, тоже. Мир устроен несправедливо. Самым гениальным детективом считается не самый гениальный детектив, а тот, про кого пишут книжки. Звездой сыска Шерлока Холмса сделал доктор Ватсон, подумал я и твердо пообещал себе, что прославлю на весь мир Эраста Фандорина таким же способом. Тем более что литературный труд чрезвычайно приятен.
– Чемодан собран, господин, – сказал я. – Отчего бы нам не прокатиться? Этого требует и долг учтивости по отношению к человеку, который вчера угостил нас хорошим ужином.
Через двадцать минут мы были в замке, с которым накануне я прочувствованно расстался навсегда.
Мы с господином поклонились телу несчастного мсье дез Эссара, чья мечта о приключениях столь печально осуществилась. Потом Эраст Петрович осмотрел труп.
Судя по вмятине и синяку на виске, беднягу убили тяжелой бронзовой вазой, валявшейся рядом, на ковре. У вора при себе не было даже ножа – схватил первое, что попало под руку. Крови вытекло совсем мало, удар пришелся по ночному колпаку.
Бригадир показал выбитое стекло, отпечаток на подоконнике.
– Стоптанная г-галоша, тридцать сантиметров, – сказал господин, поглядев в лупу. – Преступник высокого роста, не меньше метра восьмидесяти пяти. Телосложения при этом эктоморфического, иначе не пролез бы в форточку. Это уже особая примета: нужно искать долговязого, очень худого с-субъекта. А что у нас тут?
Он подобрал с пола драный картуз, не замеченный жандармом.
– Пахнет давно не мытыми волосами… – Нашел волосок, опять поднес увеличительное стекло. – Рыжий. Вот вам еще одна п-примета.
– Тощий длинный бродяга с рыжими волосами, – кивал бригадир, записывая в книжечку. – Сейчас из-за кризиса полно безработных и бездомных, они забредают и в наши тихие края.
Потом мы постояли перед буфетом, из которого явно что-то пропало, но не всё. Большое серебряное блюдо и два массивных кубка остались на месте.
Казус действительно был самый заурядный.
Господин вернулся к покойнику – должно быть, из почтительности, – а я стал подводить итоги. Бошан внимательно слушал, делая пометки.


– У американцев этот разряд преступлений, один из самых распространенных, называется «a burglary that went wrong», незадавшаяся кража со взломом, – объяснял я. – Это когда застигнутый врасплох воришка совершает убийство с перепугу и потом в панике сматывается. Произошло вот что. Вор пролез через форточку, начал вынимать серебро из буфета, но сверху на шум спустился хозяин – в халате и колпаке. Вор увидел дез Эссара слишком поздно, чтобы скрыться. Схватил вазу, ударил, а потом сбежал, даже не забрав остальное серебро. Вылезал тем же путем, через форточку. Вы ведь обратили внимание, что галоша отпечаталась носком к окну? Тогда же, вероятно, убийца обронил картуз и не заметил этого. Что нужно сделать дальше? – спросил я старательно скрипевшего карандашом жандарма.
– Что? – переспросил он, глядя собачьими глазами.
– Первое: вызвать слуг, хорошо знающих дом, и установить в точности, что` из серебра пропало. Второе: обойти скупщиков краденого…
– У нас их нет. Это же провинция.
– А ломбарды есть?
– Один, в Сен-Мало.
– Ну так наведайтесь туда. И обязательно пройдитесь по кабакам. Преступник – человек незамысловатый. После такой встряски наверняка захотел выпить. Может быть, налакался и валяется где-нибудь. Найти тощего дылду с рыжими волосами вам будет нетрудно. И у вас в послужном списке появится раскрытое убийство. Поздравляю.
Я посмотрел на свой «хэмпден». Была уже четверть двенадцатого.
– Господин, нам пора на станцию.
Эраст Петрович зачем-то снял с мертвеца ночной колпак, повертел его, пощупал и вдруг сказал:
– Мы не едем в Париж. Мы будем расследовать это дело. Оно интересное.
– Что ж в нем интересного? – удивился я.
Не отвечая, господин вышел в коридор и поднялся по лестнице в хозяйскую спальню. Мы с бригадиром шли следом, недоуменно переглядываясь.
Склонившись над смятой постелью, Эраст Петрович тщательно оглядел подушку в лупу.
– Хм. Очень странно. Нет даже микроскопических капелек крови. Неужели дез Эссара действительно убили внизу?
– А где же еще? – изумился я. – Конечно, внизу. Стукнули по голове тяжелой вазой.
– Ты невнимателен, Маса. По следу от удара видно, что били лежащего. Я решил, что преступник прикончил дез Эссара в кровати, а потом стащил вниз.
– Зачем?! – дуэтом воскликнули мы с Бошаном.
– Чтобы инсценировать незадавшееся ограбление. Изобразить убийство как с-случайное.
Я решительно ничего не понимал.
– Кто бы стал это делать? И ради чего?
Господин укоризненно покачал головой.
– Чем разглядывать серебро в буфете, лучше заметил бы другую п-пропажу. Чехол от картины лежит, а самого портрета нет.
В самом деле! Дез Эссар вчера сказал, что повесит портрет девушки-корсара на почетном месте, над камином. Парусина действительно лежала на дровах, но картины в салоне не было!
– Ты помнишь рассказ дез Эссара об иностранце в зеленых очках, который предлагал за портрет большие деньги? Не странно ли, что владелец картины убит, а она исчезла?
– Очень подозрительно, – признал я. Бошан просто почесал затылок. Он уже ничего не записывал, а только хлопал глазами.
– Но моя версия о том, что хозяину проломили голову в постели, не подтверждается. И это з-загадка, – задумчиво произнес Эраст Петрович. – Осмотрим-ка тело еще раз.
Мы спустились. Покрутив мертвую голову так и этак, а потом перевернув труп спиной кверху, господин присвистнул.
– Видите круглую вмятинку вот здесь? – Ткнул покойнику пальцем ниже затылка. – Феноменально сильный удар каким-то овальным предметом.
– Пальцем?
– Нет, диаметр чуть больше пальца. К тому же даже у тебя не хватило бы силы на такой удар. Дез Эссар спал на животе. Кто-то очень точно, с превосходным знанием анатомии, переломил четвертый позвонок. Вот почему в постели нет крови. Чем били – загадка. Следов от такого оружия я прежде не встречал. Потом убийца надел на мёртвое тело халат, стащил вниз и нанес еще один удар, вазой. Расчет был на то, что провинциальная полиция несведуща в криминалистике и не станет слишком тщательно копаться во вроде бы очевидном преступлении.
– Я и не стал бы, – признал Бошан. – Даже в голову бы не пришло.
– Это преступление совершено профессионалом наивысшего класса, – резюмировал Эраст Петрович. – Но убийца никак не предполагал, что расследованием тоже займется профессионал [он скромно не прибавил «наивысшего класса»], и потому преступник немного снебрежничал. Посмотрим, не совершил ли он и других оплошностей. За мной, господа!
Ах, как же я любил – и сейчас люблю – самое начало сложного расследования! Азарт, предвкушение охоты, аппетитный аромат тайны! Бригадир Бошан, кажется, был слеплен из того же теста. Может быть, из него и получился бы дельный сыщик.
Взволнованные, мы устремились за Эрастом Петровичем, который перешел на рысцу, очень похожий на взявшего след сеттера.
От окна, через которое влез, а потом вылез преступник, господин побежал по дорожке. После новогоднего заморозка наступила оттепель, снег стаял, и отпечатки галош были хорошо видны. Они довели до широкой лужайки, простиравшейся перед замком, и пропали.
– В той стороне ворота, – прошептал Эраст Петрович и по газону понесся к кустам, за которыми располагалась подъездная аллея.
Мы тоже бежали, но отстали, потому что у меня короткие ноги, а Бошану мешала сабля на боку.
– Ага, так и есть! – донеслось из кустов. – Как вам это нравится?
Господин держал в руках две потрепанные галоши.
– Еще одна оплошность. Он был уверен, что полиция не станет обыскивать парк… А вот это с-совсем интересно… – Вынул из галош скомканную газетную бумагу. – Настоящий размер обуви у преступника гораздо меньший. Отпечаток на подоконнике оставлен специально – чтобы полиция разыскивала человека большого роста…
Я тоже не терял времени даром.
– Вот его настоящая обувь, – показал я на довольно четкий отпечаток около лужи. – Размер миниатюрный. Это коротышка, ниже метра шестидесяти. И никакой он не бродяга.
– Да, наш клиент щеголь, – согласился Эраст Петрович. – Одет в синий бархат.
– Как вы всё это выяснили? – пролепетал бедный Бошан, не знавший, кого из нас слушать.
– Подметка остроносая, модного рисунка, рифленый каблук. Это очень дорогие штиблеты, – объяснил я.
А господин снял двумя пальцами с ветки нитку.
– Здесь убийца зацепился рукавом за колючку. Синий бархат, видите? Итак, прежние приметы отменяются. Тот, кого мы ищем, не высокого роста, не бродяга и не рыжий – кепка, разумеется, тоже оставлена для м-мистификации. Это очень хорошо одетый субтильный коротышка в синем бархатном плаще или пальто. И у него с собой довольно большая картина. Приметный субъект, не правда ли?
– Где только его искать? – развел руками Бошан.
– Начнем с железнодорожной с-станции. Человек в зеленых очках пытался купить картину в Париже. Резонно предположить, что туда же отправился и портрет. Парижский поезд еще не ушел?
Я взглянул на часы.
– Пять минут, как отправился.
– Это ничего. Едем на станцию. Если пассажир, соответствующий приметам, сел на поезд, бригадир даст телеграмму и голубчика п-примут по прибытии.
Бошан обрадовался, что и от него наконец есть польза.
– Положитесь на меня! Папаша Плюрьен, станционный жандарм, очень любопытен. На его скучной работе это неудивительно. Он не мог проглядеть такого приметного субъекта. Я отобью депешу в Реннский комиссариат. Возьмут как миленького!
Пышноусый папаша Плюрьен сказал нам:
– Пассажиров село немного. Год только начался, народ пока не расшевелился. Такого, как вам надо, точно не было.
Бошан ужасно расстроился. Он уже предвкушал, как будет отправлять важную депешу в комиссариат.
– Что же делать, мсье Фандорин? Неужели вы ошиблись, и дело не в картине?
– Я не ошибся. Я просто хотел сразу исключить второй вариант, – ответил Эраст Петрович.
– А первый какой?
Господин достал из кармана два скомканных клочка газеты – той самой, что была засунута в галоши. Расправил, показал.
– Лондонский «Морнинг пост», вчерашний номер. Это значит, что убийца накануне приплыл пакетботом из Англии. Если не поехал поездом в Париж, значит, собирается вернуться обратно. Сегодня есть рейс?
– Да, они ежедневные. Тут ведь курорт, очень популярный у англичан. Есть два рейса Сен-Мало – Саутгемптон. По четным дням, то есть сегодня, пароход отплывает в шесть часов пополудни.
– Отлично, – кивнул господин. – Времени более чем достаточно. В Сен-Мало!


… По дороге в город я сказал по-русски, потому что не хотелось терять лицо перед бригадиром Бошаном – он смотрел на меня почти с таким же благоговением, как на Эраста Петровича:
– Я совсем ничего не понимаю. Дез Эссара вызвали из Парижа телеграммой вчера перед рассветом. В тот же день из Лондона приплыл Бархатный Коротышка. Откуда он узнал, что дез Эссар возвращается домой, да еще везет с собой картину? И потом, зачем профессиональному убийце такой высокой квалификации мазня, которой красная цена сто франков? Объясните, господин.
– Понятия не имею, – ответил Эраст Петрович, и мне сразу стало легче. – Но очень хочу побеседовать с маленьким ф-франтом, чтобы он удовлетворил наше любопытство.


На пристани мы направились в пароходную контору, и Бошан, пользуясь привилегией мундира, потребовал кассира.
Беседу провел Эраст Петрович.
– Продали ли вы сегодня билет первого класса до Саутгемптона мужчине маленького роста в синем бархатном пальто?
Я хотел спросить, почему именно первого класса, но догадался сам. Человек, который покупает дорогую одежду и обувь, наверняка и путешествует с комфортом.
– Мужчине? Нет, – ответил кассир, и я было расстроился. Но он тут же прибавил: – Был мальчик в синей бархатной куртке, англичанин. Я удивился, как это он путешествует один.
– М-мальчик?
Мы пораженно переглянулись.
– Ну как – мальчик. Подросток лет пятнадцати-шестнадцати. Такой миловидный, золотые волосы до плеч. Сразу видно, что из хорошей семьи. Может быть, даже лорд.
– Это не наш, – шепнул я господину и спросил у служителя: – А во втором или в третьем классе никто похожий билета не покупал?
– В синем бархате? Нет.
Мы стали совещаться.
Бошан предложил дождаться отплытия, когда все пассажиры соберутся на причале, и посмотреть, не появится ли кто-нибудь более подходящий на роль убийцы. Да и на юного лорда тоже посмотрим, что он за птица.
Я был того же мнения, только считал, что не нужно отлучаться от кассы. Вдруг убийца еще не приходил за билетом и явится сюда?


Но Эраст Петрович сказал, что сидеть без дела несколько часов скучно. За это время можно попробовать разыскать юного пассажира и проверить, представляет он для нас интерес или нет, а прошерстить пассажиров перед отплытием мы успеем.
– Да как вы его найдете? – удивился Бошан, обводя рукой набережную, дома, кишащие народом улицы. – В этаком муравейнике?
– Элементарно, – ответил господин и поморщился. – Я хочу сказать, очень п-просто. Представьте, что вы провели весьма активную ночь. Лазили в форточку, совершили убийство и прочее. Вы устали и не выспались. Пароход отплывает только в шесть часов пополудни. Что вы сделаете?
– Завалюсь спать.
– Тогда с-следующий вопрос. Какая гостиница в Сен-Мало самая дорогая?
– «Юниверс».
– С нее и начнем.
Мы начали с самой дорогой гостиницы города Сен-Мало и ею же закончили. Портье сразу сказал: да, утром появился очень молоденький англичанин. Держался уверенно, по-взрослому, попросил лучший номер, велел подать туда завтрак, а потом не беспокоить его до пяти часов.
– Был ли у него при себе багаж? – спросил Бошан. – Плоский предмет вот такого размера?
– Или рулон? – прибавил я, подумав, что картину можно снять с рамы и свернуть.
– Нет, только небольшой чемодан.
Жандарм попросил книгу, в которую записывают постояльцев. В ней значилось «John Jones, London». Это немного подняло нам настроение, а то мы совсем сникли – очень уж маловероятной кандидатурой на роль хитроумного киллера казался английский барчук. Однако имя «Джон Джонс» выглядело фальшивкой. Я знавал в Америке четырех Джонсов. Одного звали «Элвертон Джонс», второго «Ланселот Джонс», третьего «Мелькисидек Джонс», а четвертого и вовсе «Гудхоуп Джонс», потому что мальчикам с самой распространенной фамилией никто не дает еще и самое распространенное имя. Как в Японии, например, никто не назовет сына «Судзуки Итиро» – это все равно что оставить человека вообще без имени.
– Сейчас мы выясним, наш это к-клиент или нет, – сказал Эраст Петрович. – 21-й номер в бельэтаже. За мной, господа.
Я заглянул в замочную скважину. В тридцать девять лет зрение у меня было отличное.


Кто-то лежал на кровати. Неподвижно.
– Спит, – шепнул я.
Господин кивнул: открывай.
Я вынул из потайного карманчика универсальную отмычку, поплевал на нее и очень деликатно отпер замок.
Жандарма оставили в коридоре, ибо у него скрипучие сапоги и он не учился искусству бесшумного перемещения.
Сначала мы приблизились к кровати. На ней безмятежно посапывал миловидный юноша, по подушке разметались золотые кудри. На убийцу этот херувим был совсем непохож.
Потом господин стал осматривать разложенную на стульях одежду, а я занялся чемоданом. Он был дорогой, хорошей кожи. Я осторожно открыл замочки, сумев не щелкнуть. Поднял крышку.
Очень надеялся увидеть сложенный холст, но увы: внутри были только сорочки, белье да плоская маленькая фляжка, в какие наливают горячительные напитки. Ничего криминального в багаже не имелось.
Послышалось тихое шипение. Эраст Петрович манил меня пальцем.
Улыбаясь, он показал мне рукав синей бархатной куртки – на локте была дырочка.
– Quod erat demonstrandum, – прошептал господин. На латинском языке это означает ?????. И в полный голос позвал: – Бригадир, ваш выход. Арестуйте преступника.
Томившийся за дверью Бошан ворвался с топотом, потрясая револьвером. Грозно закричал:
– Vous ?tes en еtat d’arrestation![4 - Вы арестованы! (фр.)]
Юноша сел на кровати, хлопая ясными голубыми глазами. Чудесные кудри рассыпались по плечам. В расстегнутом вороте нижней рубахе покачивался многоцветный амулет – эмалевая райская птичка.
– What the fuck? – пробормотал он, из чего можно было заключить, что он вряд ли из хорошей семьи. Дальнейшие высказывания подозреваемого укрепили меня в этом мнении.
Эраст Петрович перевел на английский слова бригадира про арест, и Джон Джонс (буду называть его так) сказал: «Да какого хрена?» Когда же Бошан схватил его за плечо, взвизгнул: «Полегче, дядя!» Это определенно был подросток из нехорошей семьи, а может быть, и вовсе сирота, не получивший совсем никакого воспитания.
Интересно, что изумленным Джонс выглядел, а вот испуганным – нисколько.
– Одеться, обуться-то можно? – спросил он, спуская ноги на пол.
Я внимательно осмотрел его штиблеты, заодно убедившись, что именно они наследили в парке Во-Гарни. Прощупал брюки и пиджак, причем в потайном карманчике первых обнаружил однозарядный пистолетик – миниатюрный, но вполне смертоносный, если стрелять в упор, а из-под лацкана извлек длинную-предлинную иглу. Вид у нее был опасный.
– Какой интересный м-мальчик, – заметил Эраст Петрович. – Бошан, будьте начеку.
Пока интересный мальчик одевался, жандарм держал его на мушке.
– А китаеза кто? – спросил плохой подросток, посмотрев на меня. Взгляд у него был острый и быстрый, как у хорька.
– Кто надо, – невежливо ответил я, потому что с хамами вежливость излишня и потому что мне ужасно надоело все время объяснять: я не китаец, я японец.
– Начальник, причесаться-то можно? – повернулся к бригадиру Джонс. – У тебя пушка, чего я тебе расческой сделаю.
Он взял со столика щегольской футлярчик резной кости – совсем маленький, меньше, чем в ладонь. Держа с двух сторон за кончики, продемонстрировал Бошану: видишь, ничего опасного.
Потом сделал резкое движение – будто развел руками. Футляр разделился надвое, каждая половинка сверкнула сталью. Тут же последовало движение в обратном направлении: два коротких, узких клинка с хрустом вонзились Бошану в уши и остались там торчать – будто у жандарма по бокам головы вдруг выросли костяные рога.
Скорость, с которой осуществилась эта смертоносная операция, была поразительной, но еще быстрее Джонс действовал дальше.
Бошан не успел рухнуть на пол, лишь выронил револьвер, а шустрый юноша уже сунул руку в чемодан, под одежду, и вытянул нечто длинное, поблескивающее, змееобразное. Развернулся в мою сторону, слегка повел рукой, и что-то свистнуло, рассекая воздух. Это был небольшой стальной шар на цепочке – я никогда раньше не видел такого оружия. У меня отменная реакция, и все же я отпрянул недостаточно проворно. Чертова железяка чиркнула меня по лбу, совсем слегка, и тем не менее в глазах потемнело. Полуоглушенный, я ударился задом об пол – в тот самый миг, когда упало тело бедного Бошана. Увы, ему не суждено было стать настоящим сыщиком.
Всё кружилось и плыло. Я тряхнул головой, чтобы прояснилось зрение.
Джонс наскакивал на господина, нанося удары своим свистящим шаром слева и справа. Скорость была поразительной – как у атакующей гремучей змеи.
Эраст Петрович уворачивался, но ему приходилось трудно. Очень уж боек оказался вундеркинд – непонятно, откуда он такой взялся! Я не люблю непонятного и не люблю, когда кто-то хочет убить господина. Поэтому я вынул свой «браунинг» и два раза выстрелил: в правую ногу вундеркинду и в левую.
Он завопил и свалился, а господин с упреком сказал:
– Маса, зачем ты это сделал? Стрелять я тоже умею.
– Извините, рассердился, – ответил я. – Э, ты куда?
Это я обратился к Джонсу, потому что он не угомонился, а пополз по полу, на локтях, причем не к двери, а в противоположную сторону – наверное, очумел от боли.
Он дополз до чемодана, и я снова вскинул пистолет, готовый, что утомительный подросток достанет еще какое-нибудь орудие убийства. Но нет, он схватился за фляжку.
Снова грохнуло. Это выстрелил «герсталь». Пуля попала в златоволосый затылок, проделав дырку точно посередине. Джонс застыл.
Я кинулся к нему, перевернул. Голубые глаза затуманились, губы растянулись в мечтательной улыбке.
– Рай, – услышал я тихий шепот, – я в рай, и тьфу на вас на всех…
Взгляд застыл, губы сомкнулись. Он был мертв.
Наступила моя очередь предъявлять претензии.
– Зачем вы его укокошили, господин? Кто теперь удовлетворит наше любопытство? Неужели мы так и не узнаем, почему Джонс убил дез Эссара, куда делся портрет и откуда берутся такие удивительные подростки?
Эраст Петрович осторожно взял фляжку, отвинтил крышечку. Поморщился.
– Разве тебе не показалось странным его неудержимое желание выпить в такой неподходящий момент? Понюхай-ка.
Запах был отчасти знакомый – еще с российских времен, когда мы охотились на бомбистов. Нитроглицерин и что-то густое, цветочное, вроде розового масла. Господин терпеть не может этот запах.
– Видишь двойную стенку? При ударе к-колба разбивается, внутренний реагент смешивается с внешним, и происходит взрыв. В этом замкнутом помещении нас размазало бы по стенам.
– Он хотел взорвать себя вместе с нами? Но это поступок не бандита, а самурая! – восхитился я.
Эраст Петрович не выглядел восхищенным. Скорее озадаченным и, пожалуй, встревоженным.
– Хвост слона в ночи, – прошептал он.
– Что?


– Знаешь притчу про то, как человек в темноте нащупывает нечто узкое, не слишком большое и не догадывается, что взял за хвост с-слона? У меня такое же ощущение. Пока не явилась полиция, которую наверняка уже вызвал портье, давай попробуем понять, как нам действовать дальше. Расследование только начинается. Хватит тереть лоб! Ничего с ним не будет, он у тебя чугунный. Живей, живей!
Я перестал трогать набухающую шишку, и мы взялись за работу. Надо было посмотреть, не потянется ли от какой-нибудь из вещей мертвеца ниточка – не получится ли от хвоста слона добраться до его задницы.
Мы быстро рассортировали все предметы на перспективные и бесперспективные.
В первой группе оказались:
•? Шар на цепочке, которым был убит дез Эссар.
•? Миниатюрный пистолетик.
•? Фальшивая расческа.
•? Фляжка с гремучей смесью.
А еще я нашел в кармане бархатной куртки бумажку, на которой кривым почерком была написана какая-то белиберда: «MIRRORBOW 8 ROODELAPAY».



. (Зачеркнул, потому что в детективном моногатари так писать неправильно.)
Дальнейшие наши изыскания прервала полиция.
Но рассказывать про то, как нас опять арестовали и как мы познакомились с еще одним полицейским начальником, комиссаром Ляшамбром, я не буду, потому что это скучно.
Перейду сразу к событиям следующего дня.

Просто Эмма

Третьего января, с третьей попытки, мы наконец сели в парижский поезд. Этому предшествовали примечательные события, которые я могу восстановить в точности, потому что сразу всё записал в дневник – мне хотелось запечатлеть для будущих читателей особенности дедуктивного метода Эраста Фандорина. Эта техника сочетает Рацио и Сатори – западное упование на логику с восточной мобилизацией вдохновения.
Когда мы наконец отделались от полиции и остались вдвоем, господин задал мне вопрос:
– Что самое удивительное во всей этой истории? Есть одна вещь, которая не дает мне п-покоя.
– Тут всё удивительное и всё не дает покоя, – ответил я. – Причины преступления, его обстоятельства, личность преступника. Загадка на загадке.
– Я имею в виду не то, чего мы не можем объяснить по недостатку сведений. Я имею в виду то, что нам известно, и всё же не поддается объяснению.
Я подумал-подумал, но ничего не придумал. Терпеливо подождав, господин сказал:
– Феноменальный юноша был чрезвычайно шустр, но худосочен и при такой тонкокостности вряд ли физически силен.
– И что?
– Как же это он, убив дез Эссара наверху, в спальне, потом принес мертвеца вниз? Не проволок по лестнице, а именно принес – иначе на теле остались бы следы ударов о ступеньки.
Я горд тем, что сделал логический вывод, не дожидаясь дальнейших подсказок.
– Ему кто-то помогал! Джон Джонс был не один!
– Да. Там был второй. Который и забрал к-картину, после чего сообщники расстались. Вопрос номер один…
– Не прибыли ли они из Англии вместе? – перебил я. Мне очень хотелось показать, что я только в начале думаю медленно, зато потом разгоняюсь, как «леклэр». (Это у меня так написано в дневнике. Двухцилиндровый «L’Еclair», на котором мы участвовали в автопробеге Париж-Бордо, делал 35 километров в час, что тогда казалось мне фантастической скоростью.)
– И вопрос номер два…
– Не увез ли сообщник картину в Париж на вчерашнем поезде!
– Что нам, стало быть, необходимо установить?
Тут мне пришлось немножко сбросить скорость, но ненадолго.
– Как выглядит сообщник!
И мы снова отправились на причал. Бригадира Бошана с нами, увы, уже не было, но, зная, что мы связаны с полицией, кассир отвел нас к таможеннику, встречавшему саутгемптонский пакетбот, прибывший вечером 1 января.
Портовый чиновник хорошо запомнил золотоволосого подростка в синей бархатной куртке, потому что пассажиры первого класса вызывают у таможни больше интереса, чем скромные путешественники второго и третьего.
И да, наше предположение подтвердилось! Юный англичанин прибыл не один!
– Гарсон был с родителем. Солидный такой господин, в цилиндре, с тростью, всё смотрел на часы – демонстрировал, что торопится. Я разозлился, нарочно их долго досматривал.
– И что у них было в багаже? – быстро спросил я.
– Ничего, что можно было бы обложить пошлиной.
– А имя вы не помните? – спросил господин. – Может быть, Джонсы?
– Нет, что-то более сложное.
Таможенник почесал щеку, покряхтел – но нет, не вспомнил.
Не очень получилось и с приметами «родителя» – только что лицо у него бритое, а тросточка бамбуковая. Даже про рост и комплекцию мы ничего не выяснили. Служителя фискального ведомства багаж интересовал больше, чем его владельцы.
Но на железнодорожной станции, куда мы наведались сразу после пристани, нам повезло больше. Наблюдательный папаша Плюрьен сразу вспомнил, что вчера в полдень на парижский поезд в вагон первого класса сел солидный мсье в цилиндре, с бамбуковой тростью и – бандзай! – с длинным свертком под мышкой.
– Вы же давеча спрашивали только про синее бархатное пальто, а этот был в сером макинтоше, – развел руками жандарм. – Как молодого Бошана-то жалко, а? Хороший был парень. Человек, которым вы интересуетесь, он что – причастен к убийству?
– Сообщник, – объяснил я и попросил описать пассажира во всех деталях.
Зрительная память у Плюрьена была отличная. Он сказал, что рост субъекта около метра семидесяти пяти, телосложение плотное, рот щелью – почти безгубый, глаза с прищуром, как у президента Лубэ. Даже припомнил перламутровые кнопочки на штиблетах.
Только что проку? Человек, увезший картину, уже в Париже, и, по русской поговорке, найти его теперь так же невозможно, как вернуть выдутый при свисте воздух.
– Эта рыба сорвалась с крючка и ушла в пучину океана. Когда ничего не можешь поделать, пожми плечами и иди дальше своей дорогой, – философски сказал я господину.
– Рыба-то ушла, но кусочек лески остался. «Миррорбоу-восемь-руделапай», «Мирабау-восемь-руделапэй», – забормотал Эраст Петрович, произнося на разный лад абракадабру, накаляканную на листке юного самурая. – Судя по почерку, наш Оливер Твист не знал никаких языков, кроме уличного английского, и записывал на слух. Понял он только цифру. Остальные два слова, видимо, французские. «Мирабау, мирабоу». – Господин смежил веки, вынул из кармана нефритовые четки, которые своим магическим перестуком помогают рассредоточиться, то есть освободить Рацио и мобилизовать Сатори. – «Руделяпай, руделяпэй, руделяпэ»…
Вдруг он широко открыл глаза. В них мерцало сияние сатори.
– А что, если это?..
Повернулся к жандарму.
– Есть у вас на станции адресные книги?


– А как же, – ответил папаша Плюрьен. – Две, как положено. Нашего департамента и парижская. Вам которую?
– Парижскую.
В станционной конторе господин схватил толстый том, открыл раздел «Отели и номера», повел по странице пальцем. Палец остановился.
– Эврика.
Я посмотрел на идеально отполированный ноготь. Он упирался в строчку «H?tel “Mirabeau”. 8 rue de la Paix».
– Гостиница «Мирабо» на рю Де ля Пэ, дом восемь. Вероятно, это адрес, который человек с перламутровыми к-кнопочками продиктовал своему сообщнику при расставании, а юный игнорамус записал, как услышал. Вот куда мы с тобой отправимся, Маса.
И мы отправились.


В дороге о предстоящем расследовании мы не разговаривали. Что нужно сделать на первом этапе, было ясно без разговоров, а строить версии слишком рано – пустая трата времени. Поэтому сначала я с увлечением писал повесть о новогоднем приключении в замке, а потом читал ее господину вслух. Читал с выражением, поглядывая на лицо слушателя. Оно было встревоженное. Я думал, что на господина так действует мой стиль. Но я ошибся. Дослушав, Эраст Петрович попросил меня немедленно уничтожить «эту г-галиматью» и никогда больше не браться за перо. Я обиделся, и вторая половина дороги прошла в полном молчании.
На вокзал Монпарнас мы прибыли в восьмом часу вечера и сразу же поехали на извозчике в префектуру, на остров Ситэ. У нас с господином имелись знакомые во всех главных полициях мира, и самый знаменитый – мэтр Бертильон, изобретатель системы идентификации преступников. Он всегда засиживался на службе допоздна. Это был настоящий нэссинка, относившийся к своему ремеслу как к Пути. В знаменитом криминалисте безусловно было много от японца – он, как и мы, не умел отделять работу от жизни, а жизнь от работы. Господин говорил, что Бертильон-сенсей относится к категории «клеточных» людей, которые любят всё на свете классифицировать, раскладывать по клеточкам и на каждую приклеивать ярлычок с названием. На одной классификации серьезное преступление, конечно, не раскроешь, но она может очень помочь сыщику в работе.


Я относился к сенсею Бертильону с почтением, но без любви, и читатель сейчас поймет почему.
– А, мсье Золотая Рука и мсье Серебряная Рука, – такими словами приветствовал нас начальник антропометрического бюро парижской полиции. – Удачно ли прошло путешествие в бретонскую дыру? Могу представить, как подействовало на местную полицию мое рекомендательное письмо!
Дело не в том, что мэтр был очень самонадеян и не в том, что Эраста Петровича он называл «золотой рукой», а меня только «серебряной». У меня со скромностью всё в порядке. Раздражало, что мсье Бертильон, уподоблявший каждого человека, согласно полезности, той или иной части тела, себя считал мозгом, а сыщиков – не более чем конечностями, исполнителями. Сидел с утра до вечера в своей лаборатории и мнил себя ниспровергателем всемирной преступности, а сам ни разу в жизни не поймал даже карманного воришки!
Но Бертильон нам сейчас был очень нужен, поэтому я улыбнулся ему самой лучшей своей улыбкой, а господин со всей учтивостью изложил нашу просьбу.
– Помогу с одним условием, – сказал сенсей. – Когда вы поймаете вашего интересного преступника, еще прежде, чем допрашивать, приведите его ко мне на бертильонаж. Я как раз разработал новый циркуль для измерения длины глазного разреза и градированные щипчики для мочки уха. Уговор?
Эраст Петрович пообещал, и Бертильон произвел странную манипуляцию: быстро написал что-то на листке, свернул его трубочкой и сунул в маленькое отверстие на письменном столе, заставленном колбами и пробирками.
– Хорошо. Я одолжу вам одного из моих ассистентов. Сам я из кабинета, как вы знаете, отлучаюсь редко – некогда. Но у меня есть «руки» и «ноги», которые выполняют работу на местности. Агент Ибарра, которого я вызвал, – «нога». Очень резвая. Однако глубины мысли или отваги в драке от Ибарра не ждите. Это не его функция.
Господин уверил мэтра, что глубина мысли и отвага в драке от помощника не понадобятся – для этого есть мсье Сибата. Не скрою, мне было приятно.
Мы откланялись, чтобы не отвлекать занятого человека от работы, и подождали Ибарра в приемной.
Ожидание продлилось не долее минуты.
На лестнице послышались быстрые, легкие шаги, на пороге появился смуглолицый брюнет с маленькими подкрученными усиками, в фетровом полупальто и баскском берете. Руки у него были длинные, а ноги короткие, что придавало подвижной фигуре нечто обезьянье. Это впечатление еще усиливалось благодаря короткому вздернутому носу и чрезвычайно живому, юркому взгляду.
– Кто из вас мсье Фан-Дори`н? – спросил брюнет, посмотрев сначала на меня, потом на господина, потом снова на меня. – Вероятно, вы. Это ведь китайское имя? Согласно приказу шефа, поступаю в ваше распоряжение.
Действительно, резвый, но глубиной мысли не отличается, подумал я. Откуда Ибарра знает, что он прикомандирован к некоему мсье Фандорину, я догадался – у меня-то мысль работает хорошо. Отверстие на письменном столе было для пневматической почты. Свернутая трубочкой бумажка выскочила в комнате, где сидят сотрудники, готовые выполнять приказы своего начальника.
– Это мой ассистент господин Сибата, он японец, – объяснил господин, зная, что я сержусь, когда меня принимают за китайца. – Фандорин – я, это русская фамилия. Нужно же нам от вас вот что…


Следует отдать ажану (так называются французские полицейские) должное. Ибарра сразу понял задачу и попросил нас подождать на улице – он подаст экипаж к подъезду.
Я полагал, что речь идет о какой-нибудь служебной пролетке, но был приятно удивлен. Ибарра выкатился из внутреннего двора на трехколесном велосипеде с задним сидением для двух человек.
– Такие трипеды есть только в нашем бюро, – гордо сообщил он. – А скоро у нас будет настоящий автомобиль.
Мы неслись по мосту, а потом по набережной с ветерком – надо сказать, весьма холодным. В желтом свете фонарей мерцали и кружились мелкие снежинки. За годы жизни в России я полюбил зиму, но настоящую, со сверкающими на солнце сугробами и синим небом, а не сумеречную европейскую, «между волком и собакой».
Ибарра проворно крутил педали и болтал без умолку – не о предстоящем деле, которое его, кажется, не очень интересовало, а о приготовлениях к Всемирной выставке. Она должна была открыться только в апреле, но в Париже уже стояли павильоны всех стран, готовящихся продемонстрировать миру свои национальные достижения. Вырос целый город, состоящий из волшебных дворцов, сказочных замков, пагод, теремов и башен. Мы с господином, собственно, затем и приехали перед новым годом в Париж, чтобы насладиться этим пиршеством архитектуры, пока во французскую столицу не нахлынут толпы посетителей. Срочный вызов в Сен-Мало не дал нам времени исполнить свое намерение, но я надеялся, что, изловив господина с бамбуковой тростью, мы совершим обстоятельную экскурсию по территории выставки.
– …На аллее д’Антен выросли два огромных паласа со стеклянными крышами – Большой и Малый, но Малый только так называется, он больше Люксембургского дворца! – кричал Ибарра, полуоборачиваясь. – Швейцарцы построили альпийские горы с деревнями! Индийцы – Тадж-Махал! Вы, русские, – возвели настоящий Кремлен и подарили нам мост через Сену, самый красивый в Париже! Я был на испытаниях движущегося тротуара! А еще у нас откроют метро. Вы знаете, что такое метро? Это подземная железная дорога, по которой можно будет домчаться от ворот Майо до Венсенского замка за тридцать минут! Для этого вырыли глубокие туннели – говорят, там под землей целый лабиринт, продолбили…
– Мы знаем, что такое «метро», мы живем в Нью-Йорке, – перебил я. – Лучше сосредоточьтесь на предстоящем деле. Если мы обнаружим в гостинице того, кого ищем, ни в коем случае не суйтесь. Мы всё сделаем сами, вдвоем.
Резонно было предположить, что старший из саутгемптонских пассажиров окажется не менее опасен, чем бойкий подросток, и мне не хотелось, чтобы славного болтуна постигла участь бедняги Бошана.


– Я никогда не суюсь под ножи и пули, – беспечно ответил Ибарра. – Дураков нет. Посмотрю издали, как вы его берете.
Мы уже ехали через Вандомскую площадь, которую я не любил из-за кичливой колонны, торчащей словно не нашедший взаимности тинтин. Мне как патриоту России было неприятно, что колонна отлита из пушек, захваченных при Аустерлицком сражении, несчастном для русского оружия. Проезжая или проходя мимо, я всегда отворачивался.
Отсюда начиналась Рю де ля Пэ, где под номером восемь, справа, светилась вывеска «Отель Мирабо». Судя по скромной изысканности подъезда, по серебряной, а не золотой ливрее швейцара, по матовым, а не вульгарно зеркальным дверям, гостиница была самого хорошего тона – не для нуворишей, а для взыскательных постояльцев со вкусом и достаточными средствами.
Ибарра приковал свое трехколесное транспортное средство полицейскими наручниками к решетке полуподвального оконца и поманил нас за собой.
– Я знаю здешнего портье, – сказал ажан. – Сейчас всё выясню.
Вестибюль был тоже бонтонный – мраморный, с высоченными потолками. Откуда-то доносились приглушенные звуки арфы. Интерьер подчеркнуто старомодный. Вместо холодного и яркого электрического света приятно-голубоватый газовый. В тысяча девятисотом году это считалось старомодно-стильным.
Ибарра, перегнувшись через стойку, пошептался с важным, как дюк или индюк, господином в крахмальных воротничках. Разговор занял минуты три.
К нам ажан вернулся сияющий улыбкой.
– Поздравляю! – сообщил он. – Ваш клиент действительно остановился здесь. Внешность, бамбуковая трость, длинный узкий сверток – всё совпадает. Прибыл вчера вечером, снял номер «люкс» за сорок франков. На две ночи. Имя Бенджамин Аспен, место жительства Лондон.
Мы переглянулись.
– Будем брать? – спросил я господина по-японски, испытывая сладостное волнение. Люблю арестовывать подозреваемых – это одна из больших радостей жизни. – Потолкуем с ним, удовлетворим свое любопытство, а потом передадим Ибарра-сану, и Бертильон-сенсей произведет свои антропометрические измерения.
– Только Аспена в номере нет, – продолжил ажан. – Утром ушел и еще не вернулся. Подождем там?
И жестом фокусника показал бронзовый ключ.
– Портье скажет Аспену, что в номере убирает горничная, и протелефонирует нам. Клиент войдет, вы его зацапаете. Я тихонько постою в уголочке, мешать вам не буду.


Хорошая «нога», подумал я. Отменно выполняет свою работу и отлично знает свое место. Пожалуй, в системе мэтра Бертильона есть толк.
– Мне нужно расспросить п-портье о впечатлении, которое на него произвел Аспен, – сказал Эраст Петрович.
Превосходный Ибарра оскалил мелкие белые зубы.
– Обижаете, мсье. Я уже расспросил. «Возраст около пятидесяти. Типичный англичанин. Держится строго и чопорно, повадки важного чиновника или офицера чином не ниже майора. Чувствуется привычка командовать», – сообщил мне мсье Пикар, а он, как все опытные портье, прекрасный психолог.
– Исчерпывающая характеристика, – кивнул господин. – Что ж, осмотрим номер. Ключ верните, он нам не понадобится. У мсье Сибаты отмычка.
Мы поднялись на лифте – старомодном, медленном – на четвертый этаж, что соответствует нашему пятому, потому что первый этаж у французов называется «уличным» и в счет не идет.
В номере осматривать было почти нечего. Из багажа только чемодан – с инициалами «В.А.» на латунной табличке. Внутри сорочки, кальсоны, коробка сигар. Ни оружия, ни чего-либо примечательного или подозрительного. Картины в комнате не было.
– Бреется очень острой бритвой, какой пользуются лишь люди, уверенные, что у них не дрогнет рука, – доложил я, сходив в ванную. – Больше ничего интересного.
– Парень из Сен-Мало ему не сын. Этот важная п-персона, а тот разговаривал, как люмпен. Что же их связывает?
– Скоро узнаем, – зевнул я, потому что был уже поздний вечер. – Сядем в кресла?
Господин покачал головой.
– А что если он до завтра не вернется? Так и будем здесь торчать? Лучше снимем номер и отдохнем. Ибарра, вы дежурьте внизу. Когда появится Аспен, дайте знать.
Эта идея мне понравилась больше, чем моя.
Мы взяли на том же этаже номер, заказали туда ужин и стали ждать, что` произойдет раньше – позвонит Ибарра или придет ответ из Лондона.
Дело в том, что, еще прежде чем заказать ужин, господин отправил с гостиничного телеграфа депешу сэру Роберту Андерсону, ассистент-комишенеру лондонской полиции. Время для отправки телеграммы, конечно, было невежливое, но сэр Роберт на своей хлопотной должности привык к тому, что экстренные сообщения могут поступить в любое время суток. Поэтому его служебная квартира находилась прямо на набережной королевы Виктории, в знаменитом краснокирпичном здании Нового Скотленд-Ярда. После одного деликатного и запутанного расследования, которое я, может быть, тоже когда-нибудь опишу, Андерсон чувствовал себя перед господином в долгу и только обрадовался бы, получив возможность отплатить услугой за услугу.


Телеграмма из Лондона пришла первой. Нам принесли ее вскоре после полуночи.
– Очень интересно, – пробормотал Эраст Петрович, пробежав глазами по наклеенным ленточкам. – Послушай-ка. Британские вежливости в начале п-пропускаю. «Единственный Бенджамен Аспен, соответствующий указанным Вами приметам и наличествующий в нашей картотеке, имеет отношение к преступному миру не с той стороны, которая Вас может заинтересовать, а с противоположной. Он был директором Эссекской колонии для несовершеннолетних преступников. Три года назад уволился по собственному прошению, не выслужив пенсии, поэтому нынешнее место жительства и род занятий в досье не значатся. Надеюсь, дорогой Фандорин, что эти сведения Вам помогут».
– Всё совпадает! – воскликнул я. – Строгость манер, привычка командовать, несовершеннолетний преступник! Очень похоже на дело Филипчука!
В восемьдесят восьмом году в Москве мы охотились за шайкой дерзких воров, которые каким-то необъяснимым образом умели проникать в самые узкие отверстия, куда пролезла бы разве что кошка. Конечно, возникла версия, что кражи совершают мальчишки, но очень уж ловко и расчетливо, совсем не по-детски, работала банда. В конце концов Эраст Петрович установил, что руководит шайкой начальник сиротского приюта Филипчук, весьма респектабельный чиновник ведомства благотворительных учреждений императрицы Марии Федоровны. Во избежание скандала дело замяли.
– С той разницей, что Филипчук на своей должности имел возможность подбирать исполнителей, а наш Аспен три года как уволился, – заметил Фандорин. – Примечательно еще вот что. Если бы англичанин даже и выслужил пенсию, снимать номер люкс в отеле «Мирабо» ему было бы не по к-карману. Интересная складывается версия…
– Какая? – спросил я, потому что у меня никакой версии пока не складывалось.
– Филипчук отбирал в свою шайку мальчиков, которых считал «одаренными». Помнишь его разглагольствования на допросах о том, что всякое дарование ценно и что грех зарывать в землю таланты, даже если они не востребованы обществом? Мы разоблачили Филипчука, потому что след привел в приют. А теперь представь себе, что след растворяется во мраке.
– То есть?
– Представь, что человек, работающий с трудными подростками, собирает самых одаренных – в преступном смысле – и потом вместе с ними уходит в подполье. Возможно, продолжает обучать их криминальному мастерству. Самая большая проблема всякой банды – лояльность. Взрослые преступники слишком алчны и безнравственны, чтобы хранить верность главарю. Подростки же обычно бывают по-собачьи преданы тому, кто их вырастил и воспитал. Ты слышал о «мальчишеских» батальонах парагвайского диктатора Лопеса, которые прославились абсолютным бесстрашием и лютой жестокостью? Если мое предположение верно, у Бенджамена Аспена такой «Джон Джонс» не один.
– Если ваше предположение верно, Аспен-сан очень интересный человек, – сказал на это я. – Хочу с ним скорее познакомиться.


Наше знакомство с очень интересным человеком состоялось буквально минуту спустя.
Затренькал телефон.
– Явился. Поднимается к себе, – шепотом доложил Ибарра. – Я отцеплю от велосипеда наручники и буду ждать в коридоре.
– Не нужно наручники, – ответил я, немного раздосадованный тем, что не успел доужинать. – Просто ждите в коридоре.
Мы вошли в темный «люкс», встали по обе стороны от двери. Ничего заранее обговаривать не стали. Дело было самое обычное. Я ткну Бенджамена Аспена пальцем в нервную точку на правом локте, господин – на левом. Обе руки повиснут. Поэтому и наручники не нужны.
Чтобы попасть средним пальцем (он у меня железный) в маленькую точку хидзимусуби, нужен свет, я ведь не кошка, которая видит в темноте.
Человек, который войдет в номер, прежде всего протянет руку к газовому рожку. Если Аспен правша, первый удар нанесу я. Если левша, это сделает господин. Последовательность будет такая: щелчок, загорелся свет, хруст удара, вопль, хруст второго удара. Господин скажет: «Позвольте представиться. Меня зовут Фандорин. Эраст Фандорин». В такие моменты он никогда не заикается. Потом я скажу: «А меня зовут Маса. Просто Маса». Возьму англичанина за шиворот, затащу в комнату, и начнется занимательный разговор.
Так всё должно было произойти. Но не произошло.
Войдя в темную прихожую, человек в цилиндре замер, по-собачьи втянул воздух и отскочил назад в коридор.
Впоследствии у нас с господином произошел спор, что` могло спугнуть Аспена и стать причиной последующих несчастий. Я считал, что во всем виновато пристрастие господина к одеколону с фиалковым ароматом. Эраст Петрович же утверждал, что я напрасно сунул в карман кусок недоеденной ветчины, которая якобы сильно пахла. Но это неправда – ветчину к тому времени я уже съел.
Как бы то ни было, Аспен не только уберег свои хидзимусуби от парализующих ударов, но еще и захлопнул дверь. В темноте я не сразу нащупал ручку. Мы потеряли по меньшей мере две секунды, а, когда выбежали, неожиданно проворный англичанин был уже у лестницы. Дорогу ему преградил Ибарра. Он расставил руки, будто собирался ловить курицу, и тонким голосом закричал: «Стоять! Полиция!»
Затем произошло печальное. Не останавливаясь, Аспен выдернул из бамбуковой трости шпагу и вонзил ее нашему помощнику в голову, а сам пронесся мимо и устремился вниз по ступенькам.
Мы подхватили бедного ажана под руки и сразу увидели, что ему уже не помочь. Глубоко вошедший клинок торчал из переносицы. Смерть, несомненно, была мгновенной. Новый век едва начался, а французские силы правопорядка лишились из-за нас уже второго сотрудника.
Мы бережно положили убитого на пол, и на этом потеряли еще несколько секунд. Зато потом уже не останавливались, спускались по лестнице прыжками.
Портье Пикар шокированно наблюдал, как мимо него к выходу с топотом промчался солидный господин в макинтоше и цилиндре, потом элегантный Фандорин-сан, потом сердитый азиат – я. Сердился я, во?первых, на то, что из-за нашей оплошности погиб хороший человек, а во?вторых, на то, что я отставал. Крикнув Пикару, что мы преследуем убийцу и что надо вызвать полицию, я ускорил бег и на улице догнал господина. Ноги у него длиннее, зато я своими перебирал вдвое быстрее.
Однако к нашему изумлению расстояние, отделявшее нас от Аспена, не сокращалось, а увеличивалось. Чопорный, корпулентный британец оказался невероятно резв. Он напомнил мне улепетывающего бегемота, которого я однажды видел в Африке. За мясной тушей гнались четыре львицы, но не смогли ее настичь.
Топоча по брусчатке, Бенджамен Аспен пересек пустую Вандомскую площадь, а потом и улицу Кастильоне.
– Дальше он никуда не денется! – крикнул мне Эраст Петрович. – Бери левее, а я правее!


В прежние времена беглец пересек бы рю Риволи и скрылся бы в парке Тюильри, где легко затерялся бы среди кустов, но сейчас это было невозможно. Улица Риволи превратилась в глубокий-преглубокий ров. Там прокладывали линию метрополитена.
То ли не зная этого, то ли от растерянности Аспен бежал прямо к забору, огораживавшему стройку. Я принял влево, господин вправо. Теперь убийце было не уйти.
Вот он оказался перед оградой, перелез и пропал.
Мы проделали тот же путь. Преграда была не слишком высокая, я перемахнул через нее и ухнул вниз, во тьму, не удержался на ногах, покатился по крутому склону. Я очень хорошо умею катиться мячом по наклонной поверхности, поэтому не расшибся и, достигнув дна ямы, сразу вскочил.
Свет уличных фонарей в котлован почти не проникал. Небо серело наверху длинной полосой, с двух сторон ограниченное черными краями разреза.


– Маса, он бежит в сторону Лувра! – донесся голос господина.
Я повернул голову влево.
По дну глубокой расщелины тянулись рельсы. В темноте скрипела щебенка.
Я кинулся в погоню, господин – за мной.
Глаза скоро привыкли к мраку, а ноги к бегу по шпалам. Нужно было делать скачки одной и той же длины, только и всего. Я представил себя циркулем, которым измеряют расстояния, и – раз-два, раз-два, раз-два – понесся или, как говорят русские, почесал с отменной скоростью.
Массивная фигура, топавшая впереди, понемногу становилась ближе. Медленно, но неуклонно я настигал бегемота, хотя он по-прежнему бежал очень хорошо, ровным широким аллюром стайера.
Перед самым Луврским дворцом траншея вдруг закончилась. Впереди зияла огромная дыра. Трасса уходила под землю.
Я был уже в двадцати шагах от Аспена и увидел, как, вбегая в туннель, он дергает книзу какой-то рычаг.
Раздался низкий и гулкий вой сирены.
Оказавшись под сводами подземной трубы, я остановился, потому что не видел ни зги. Пришлось доставать фонарик (он у меня всегда был с собой) и немного покачать пружину, чтоб зарядился аккумулятор.
– Вперед! – крикнул догнавший меня Эраст Петрович.
– Без вас бы не догадался, – огрызнулся я. – Секунду! Ноги переломаем.
Вот слабый луч наконец осветил блестящие рельсы, уходящие в черноту.
Мы бежали рядом и орали, потому что под землей сирена звучала оглушительно.
– Можно я выстрелю ему по ногам, как только мы его увидим? – спросил я. – Надоели эти гонки!
– Нельзя! Из т-туннеля он не сбежит! Но зачем он включил эту чертову сирену?
Это стало ясно, когда тоннель впереди вдруг раздвоился. По какому из рукавов бежать, непонятно. Если б не сирена, мы поняли бы это по звуку шагов, но их было не расслышать.
– Разделимся? – спросил я.
– Что?
– Раз-де-лим-ся? – Я показал руками.
– А если впереди будет еще развилка?
Но тут истошный вой наконец оборвался. Мы прислушались. Стук доносился из правого ответвления. Туда мы и помчались.
Шпал и рельсов здесь не было. Видимо, галерея предназначалась для служебных надобностей. Она повернула вправо и снова раздвоилась – господин угадал.


– Цумасаки! – приказал он. Это сокращение от цумасакибасири, техники особенного бега, довольно утомительного, но зато бесшумного.
Теперь звук наших шагов не заглушал топанье беглеца.
– Налево!
Галерея привела нас в подобие квадратного зала. Из него отходили еще три штольни: влево, вперед и вправо.
Мы напрягли слух. Было тихо.
– Я вижу, вы устали бегать, мистер Аспен, – громко сказал господин. – Прятаться смысла нет. Мы поочередно заглянем в каждый из коридоров и найдем вас. Давайте заканчивать. Или сопротивляйтесь, или сдавайтесь, причем я очень посоветовал бы вам выбрать второй вариант.
– Ладно, ваша взяла, – раздался хриплый прерывистый голос. Он звучал из среднего прохода. – В колледже я участвовал в марафонах и брал призы, но годы уже не те… Пробежал милю и задыхаюсь… Не стреляйте, я сдаюсь.
В луче появился человек, левой рукой прикрывавший лицо, а в правой державший за ствол «кобольт», очень солидное оружие, одно из лучших в карманном формате.
– Револьвер на пол! Руки выше головы! – приказал Эраст Петрович.
– Я подниму руки, если вы перестанете светить мне в глаза.
– А вы их з-закройте.
Звонкий удар металла о камень. Ладони поднялись кверху.
Лицо с закрытыми глазами было похоже на портрет кисти Сяраку – всё исчерчено резкими тенями. Спокойное лицо, даже слишком спокойное. Крепкий орех, подумал я, такой не расколешь.
– Вы ведь не полицейские? – сказал Аспен. – Тот дурачок в гостинице был из полиции, но вы что-то другое. Кто вы? Откуда? Вы, сэр, очевидно китаец…
– Японец! – рявкнул я.
– Прошу извинить. – Арестованный слегка поклонился. Глаза он по-прежнему держал закрытыми. – А вас, сэр, по выговору определить не могу.
– Я сейчас представлюсь, но после этого вопросы буду задавать только я. Вы будете отвечать.
– Как угодно. Я ваш пленник.
Опять церемонный поклон.
– Мое имя Фандорин. Эраст Фандорин. Я частный детектив.
По неподвижному лицу прокатилась волна. Глаза открылись. Они были черные, блестящие и не сказать чтобы спокойные – скорее ошарашенные. Не такой уж ты кремень, с удовлетворением подумал я.
– Фон Дорн? – переспросил Аспен, не вполне разобрав русскую фамилию.
Господин не стал поправлять. Ему не терпелось приступить к допросу.
– Вопросов у меня много. Где картина, которую вы с сообщником похитили в замке Во-Гарни? Это раз. Чем она настолько ценна, что вы пошли на убийство? Это два. Кто человек в зеленых очках, пытавшийся ее купить, и как вы с ним связаны? Это три. Много ли у вас помощников вроде юного Джона Джонса? Это ч-четыре…
– Allez! – сказал тут Аспен по-французски. Это слово в зависимости от ситуации может означать «Давай!», «Пора!» – что-то вроде нашего «Икоо!».
Я ослеп – прямо в глаза ударил невыносимо яркий луч прожектора.
В следующую секунду меня схватило множество рук, так что невозможно было пошевелиться. Держали профессионально: и за кисти, и за локти, и за плечи. Даже за щиколотки. Я услышал, как Эраст Петрович произносит бранное русское выражение, которое трудно перевести на японский, да, пожалуй, и не стоит. Можно было догадаться, что господина тоже схватили.
Через несколько мгновений, когда зрение вернулось, я увидел, что помещение полно людей. Их было не меньше десятка. Если быть точным – одиннадцать, не считая Бенджамена Аспена.


Четверо держали меня, четверо господина, еще двое наводили на нас пистолеты, а один, очень нарядный, с жемчужной заколкой в галстуке, с бриллиантиновым пробором, стоял перед Аспеном и изящно помахивал рукой. На пальце сверкал перстень.
– Видите? – сказал щеголь на французском. – У меня всё, как часы. Не хуже, чем у вас в Лондоне. По сирене ребята заняли позицию. И отработали в лучшем виде. Вы тоже молодец, что вывели их точно сюда, не заблудились.
– Прывычка, – ответил Аспен с сильным акцентом. – И да, вы своих хорошо отдрессыровали. Браво, ребята. Так держать! Я вижу, за Париж можно не волноваться.
Никто ему не ответил. Я обратил внимание, что парни, державшие нас с господином, смотрят только на мсье Бриллиантина – как хорошо обученные собаки на хозяина.
– Кто они? – спросил щеголь.
– Выясним.
Нас обшарили. Аспен с любопытством повертел в руках «герсталь». Мой нунтяку, пожав плечами, швырнул на пол. «Браунингом» тоже не заинтересовался.
Мне ужасно не понравилось, что эти двое, Аспен с французом, так свободно и открыто беседуют. Совершенно не заботятся о том, что мы можем узнать лишнее.
Мое опасение немедленно подтвердилось.
– А что с ними делать? – небрежно показал на нас своим сверкающим пальцем Бриллиантин. – Сразу или сначала хотите допросить?
Аспен насупил лоб, о чем-то сосредоточенно поразмышлял.
– Заприте обоих, поврозь. Сначала нужно выяснить…
Он не договорил.
Француз повернулся к своим.
– Десять два. Помните инструкцию?
Мне сзади на голову натянули матерчатый мешок, вывернули руки, защелкнули наручники, толкнули в спину.
– Маса, – услышал я голос господина. – Иси!
Совет был подан вовремя, а то я уже хотел драться ногами. Слово «иси» господин употреблял всякий раз, когда я мог совершить необдуманный поступок, продиктованный горячим чувством. В те годы я иногда бывал несдержан и совершал промахи. Господин учил меня, что во всякой чрезвычайной ситуации есть три типа поведения: «огонь», «вода» и «камень». Первый означает лобовую атаку, второй[5 - Камень (яп.).] – отступление или обходной маневр, третий – недвижность. Главное не ошибиться с выбором.
Поведение «огонь» со скованными руками и мешком на голове, да против нескольких хорошо обученных противников было бы безрассудством. Ну сшиб бы я ударами ног одного или двоих, а дальше что? Отступать и маневрировать в замкнутом пространстве тоже было некуда. Оставалось только превратиться в камень.
Я дал протащить себя по коридору, получил пинок, споткнулся о порог и чуть не упал. Сзади захлопнулась дверь. Где-то неподалеку еще одна – туда несомненно заперли господина.
Прежде всего я нащупал животом ручку на двери, присел, зацепил край мешка и стянул его с головы. Потом осмотрел дверь. Крепкая, но не металлическая, а деревянная. Если бы господин не сказал «камень», я такую запросто вышиб бы.
Оглядел свою темницу. Вообще-то она была не темная, а вполне светлая. Под потолком в углах горели электрические лампы – так называемые «свечи Яблочкова». Я очень гордился любыми достижениями России, поэтому всегда обращал внимание, какие где используют лампочки – американские Эдисона или наши.


Больше ничего приятного или утешительного в комнате я не увидел. Это было какое-то рабочее помещение, используемое строителями метрополитена. На столе лежали чертежи и графики, стены были обклеены всякими скучными объявлениями. Чтобы успокоиться, я все их одно за другим прочитал. И указ Парижского муниципалитета от 30 марта 1898 года о начале строительства «метрополитеновой железной дороги», и подряд, выданный «Companie de Chemins de Fer» на произведение землеройных работ, и приказ главного инженера Ф. Бьенвеню о стандартизации платформ, и мандат компании «Gnom GMBH» на рекрутирование и обучение строительных бригад, и прочую подобную чепуху.
Чтение всегда действует на меня умиротворяюще, даже усыпляюще. Я стал прикидывать, где бы мне полежать камнем, пока не наступит момент обратиться в огонь. Русская пословица гласит, что утро умнее вечера, и это очень хороший совет. Тем более что умнее такого паршивого вечера быть нетрудно.
Пол был замусоренный, и я решил, что устроюсь на столе. Только сначала сжался в комок и вывернулся вьюном, чтобы скованные руки оказались впереди. Иметь короткие ноги иногда очень полезно.
Теперь я мог улечься на спину, с относительным комфортом. Сказал себе: «Я камень, я камень, лежащий на дне глубокого темного омута» и сразу стал видеть сны. Их было много, но я запомнил только самый последний.
Будто я герой русской сказки Емеря-сан, ловлю на реке рыбу и вытащил большую-пребольшую щуку. Она просит отпустить ее, обещает выполнить любое мое желание. Глаза у щуки зеленые, ресницы длинные, щеки румяные, и я вдруг вижу, что это русалка, довольно упитанная и прекрасная собой. «Если я выполню свое желание, ты не захочешь, чтобы я тебя отпускал», – шепчу я, красивая щука смеется и мотает головой.
К сожалению, сон у меня очень чуткий. Раздался негромкий стук металла о камень, и я пробудился на самом интересном месте.
Сначала я просто послушал мерное «тук-тук-тук», еще окончательно не проснувшись и продолжая думать про волшебную щуку и желание, которое я не успел выполнить. Потом сообразил, что постукивают с той стороны, куда затащили господина. Догадался: это Фандорин бьет по стене наручниками. Я уловил, что звук не такой уж мерный, и вспомнил о русском тюремном телеграфе.
Россия – очень большая страна, в которой много очень больших тюрем. В них сидят как плохие люди, так и хорошие, причем в основном вторые. Это всегда так бывает: когда страной правят хорошие люди, в тюрьму попадают плохие, а когда правят плохие, то наоборот. Россия – страна прекрасная, но власть там, к сожалению, почти всегда скверная, иначе мы с господином не находились бы в изгнании. Впрочем я уклонился в сторону, а при описании приключений делать этого не следует, как не следует и углубляться в политические темы, потому что читатели начинают зевать или сердиться. Ведь если бы они хотели почитать про политику, то купили бы газету. Я всего лишь желал рассказать, что хорошие и умные русские арестанты изобрели отличный способ общения между разными камерами: отстукивать буквы по определенной системе. Алфавит делится на ряды по шесть букв в каждом. Сначала выстукивается номер ряда, потом номер буквы.
Я ударил по стене три раза подряд, чтобы дать понять: я слушаю. Схватил со стола огрызок карандаша, стал записывать ответ: 4–2, 4–1, 1–6, 1–2, 6–3… Написал на краю объявления таблицу: все 35 русских букв шестью строчками.
Перевел. Получилось: «У тебя есть часовой?».
Подошел к двери, приложил ухо. На той стороне никто не кряхтел, не сопел, не переминался с ноги на ногу. Вернулся, отстучал: «Нетъ».
«У меня тоже. Былъ, но полчаса назад ушелъ. Огонь».
И я перестал быть камнем, стал огнем.
Прежде всего избавился от наручников. Придвинул стол к стене, под одну из ламп. Ножки громко скрежетали, но часового-то снаружи не было. Влез, разбил стекло. В комнате стало немножко темнее – лампа погасла. Яблочковская «свеча» состоит из двух угольных блоков, соединенных металлической проволочкой. Она-то мне и была нужна. Я завернул конец крючочком, минут пять повозился и освободил руки.
С дверью поступил просто: разбежался, да вышиб ударом ноги. В следующее мгновение точно так же слетела с петель и соседняя дверь, а за нею в коридор выкатился Эраст Петрович. Он умел лягаться еще лучше, чем я.
– Живее! – сказал господин, поворачиваясь ко мне спиной.
Из-за слишком длинных ног он не смог, подобно мне, протиснуться через скованные руки и, должно быть, провел очень неудобную ночь.
Мы произвели столько грохота, что должны были переполошить всё подземное царство. Но со вторыми наручниками я управился быстро, и мы побежали прочь. В какую сторону нужно двигаться, сомнений не было – в противоположную той, откуда сочился яркий свет. В темноту.
Не знаю, гнались за нами или нет – очень уж гулко отдавался под сводами наш стремительный бег. Несколько раз были развилки, и мы поворачивали туда, где темнее.
Наконец в узкой галерее с низким потолком, до которого можно было достать рукой, стало совсем-совсем темно. Пришлось перейти на шаг. Я выставил вперед руку, чтобы не удариться о преграду. Но преграды не было. Мы шли, шли, шли, а лаз всё не заканчивался.
– Интересно, который теперь час, – сказал я, потому что идти во тьме и молчать скучно. – У меня всё выгребли из карманов, в том числе мой «хэмпден».
– Мой «брегет» тоже. Придется покупать новый, я привык к этой марке, – поддержал беседу господин.
– Вероятно, я долго спал. Уже далеко заполдень – судя по ощущению в моем желудке. Он у меня как хронометр. Через четыре часа после еды деликатно напоминает о себе. Через восемь становится требователен. Через двенадцать начинает бурчать. Через шестнадцать – кричит. Слышите?
– Еще бы, – ответил Эраст Петрович. – Странно, однако, зачем строители метро вырыли эту нескончаемую т-трассу со столькими ответвлениями… Скорее всего штольня, по которой мы бежали, соединилась со старинной сетью каменоломен. Я читал, что под Парижем сокрыт еще один город, подземный. В средние века горожане добывали в недрах камень, чтобы строить дома. Потом начали привозить материал из окрестностей, это было дешевле, и городские каменоломни вышли из употребления. Спускаться в них запрещено полицией, потому что несколько раз любопытствующие отправлялись вниз на экскурсию и пропадали в лабиринте. Найти из него выход непросто.
– Ничего, мы найдем, – бодро ответил я.
Я шел первым. Одну руку выставил вперед, второй вел по стене. Она была шершавая, я исцарапал себе все пальцы. И вдруг – не знаю, через час или через два – поверхность стала приятной на ощупь. Теперь она состояла из гладких круглых камней примерно одинакового размера.
– Кажется, мы куда-то приближаемся, господин! – сообщил я. – Иначе зачем облицовка?
Но шло время, а галерея никуда не выводила. Глаза я давно закрыл, потому что им наскучило без толку пялиться во мрак. Поэтому, когда господин воскликнул: «Маса, у меня не г-галлюцинация?», я равнодушно ответил: «Почем мне знать?» Но Эраст Петрович толкнул меня кулаком в спину, крикнул:
– Смотри!
Я открыл глаза. Впереди брезжило что-то серое. Никогда в жизни не видел столь прекрасного цвета!
Мы побежали. Свет понемногу становился ярче. Я уже не вел рукой по приятно-круглым облицовочным камням, в этом не было надобности. Оглянулся на них – и споткнулся на ровном месте. Это были не камни, а человеческие черепа! Обе стены были выложены ими сверху донизу! Оказывается, я несколько часов щупал мертвые головы!
Я закричал. Не от страха, а чтобы поскорее проснуться. Догадался, что всего этого на самом деле нет – ни бесконечного блуждания в темноте, ни подземных ходов, ни черепов. Я вижу дурной сон.
– Не ори, – сказал Эраст Петрович. – В восемнадцатом веке, когда в Париже стало тесно и понадобились новые п-площадки для строительства, сюда, в бывшие каменоломни, перенесли покойников с церковных кладбищ, несколько миллионов скелетов. Каждый старинный город стоит на костях… Ага, а вот и выход.


Мертвая улица вывела нас к решетке. По ту сторону тоже была галерея со стенами из черепов, но не темная, а подсвеченная. И оттуда доносились голоса!
– …Справа погребены останки гугенотов, убитых во время Варфоломеевской ночи. В 1572 году еретиков без церемоний свалили в яму на пустынном острове Сен-Луи, а впоследствии, когда остров застраивался, перенесли кости сюда, – громко говорил кто-то. – Направо вы видите вход в неисследованную часть катакомб. Она забрана решеткой. Загляните за нее, дамы и господа. По ту сторону – тьма веков и сонмы безвестных мертвецов.
Передо мной возникли две барышни. Никогда еще мое лицо не производило на женщин подобного эффекта. Одна барышня издала крик очень высокой частоты – у меня заложило уши. Другая уронила кружевной зонтик и осела на пол.
– Что вы здесь делаете, господа? Как вы туда попали? – сердито спросил мужчина с большими усами – несомненно экскурсовод. – Кто вам позволил? Я вызову полицию!
Мы с господином взялись за прутья и в четыре руки раздвинули их. Протиснулись через людей, взиравших на нас с изумлением.
– Я знаю, где мы, – сказал Эраст Петрович. – На площади Данфер-Рошро. Тут платный вход в катакомбы. Пардон, мадемуазель. Перметте-муа, мсье.
От нас шарахались. Господин выглядел ужасно: весь пыльный, ободранный, растрепанный, небритый. Я, вероятно, смотрелся не лучше, но Эраст Фандорин, всегда такой элегантный, являл собой зрелище почти душераздирающее. Представляю, как он страдал.
А испытания только начинались. Пришлось идти пешком до гостиницы через весь город, у нас ведь не было ни гроша. Подземные разбойники вынули из карманов всё.
Не то чтобы прохожие очень уж косились, в Париже полно клошаров, но обходили нас стороной. Полагаю, после долгих блужданий по затхлому подземелью, от нас еще и неважно пахло.
Мой желудок не обманул. Наша одиссея длилась без малого сутки. Время было предвечернее, уже сгущались зимние сумерки.
За стойкой дежурил Пикар. Пока мы отсутствовали, он успел смениться, отдохнуть и снова выйти на работу.
– Пропустите этих господ! – крикнул он преградившему нам дорогу швейцару. – Это наши постояльцы!
А нам сказал:
– О мон дье. Я распоряжусь принести в ваш номер побольше полотенец и мыла.
– И побольше еды, – велел я. Уточнил: – Побольше, чем полотенец и мыла.
– Догнали вы мистера Аспена? Зачем он убил бедного мсье Ибарра?

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/boris-akunin/yama-69199570/chitat-onlayn/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes
Примечания

1
Ну что ж, тогда каждому свое (англ.).

2
По-английски (фр.).

3
Бошан – анус (фр.).

4
Вы арестованы! (фр.)

5
Камень (яп.).