Маятник птиц
Маятник птиц
Татьяна Анатольевна Столбова
Взгляд изнутри. Психологический роман
После смерти отца Анна вместе с братом создала «Феникс» – организацию, помогающую людям. Их клиенты – женщины, страдающие от мужей-абьюзеров, одинокие старики, неизлечимо больные и люди, потерявшие близких. Те, кто нуждается в участии. Люди в беде.
Однажды брат Анны бесследно исчезает, и она в одночасье превращается в клиента собственного агентства. Поиск брата заводит в неожиданную сторону, заставляя погружаться в себя и мрачные тайны семейного прошлого, которое оказывается не совсем таким, как Анна привыкла считать.
Анаит Григорян, писатель, автор бестселлера «Поселок на реке Оредеж»:
«Исцеляющая книга, которая возвращает веру в людей и дает надежду на победу над несправедливостью и одиночеством».
Татьяна Столбова
Маятник птиц
© Корицкая П., 2024
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024
* * *
Часть первая
1
Третьего сентября, в четверг, я снова стояла на том месте, где семь месяцев назад пропал мой брат.
Все здесь было мне знакомо до деталей. Загородное шоссе. Проплешина у обочины, недалеко от отметки «63-й километр». По обеим сторонам дороги – смешанный лес. И молодая сосна, ствол которой с одной стороны ободран – бампером «Мерседеса», за рулем которого был брат.
С тех пор я приезжала сюда два-три раза в месяц, снова и снова осматривая местность в поисках того, что могло бы дать мне подсказку – где его искать? Что с ним случилось? За это время я нашла две сломанные зажигалки, грязный носовой платок, винтовочный патрон, сапог, вязаную перчатку, дешевую заколку для волос и авторучку. Все это не имело никакого отношения к исчезновению моего брата. Он словно растворился в воздухе, – тогда, в начале февраля, холодном, сыром; от него здесь не осталось абсолютно ничего, притом что я точно знала: именно на этом месте он последний раз посмотрел на меня.
Было тихо, лишь вдалеке слышался гул приближающейся машины.
Эта дорога с ровным, словно шлифованным покрытием использовалась нечасто, – она вела из нашего крупного города вглубь страны, к небольшим населенным пунктам. Автомобили неслись по ней на максимальной скорости, при этом, поскольку обгонять обычно было просто некого, аварии случались довольно редко. Последняя произошла семь месяцев назад, когда мы с братом возвращались домой из Невинска – города с населением около восьмидесяти тысяч человек.
Был пасмурный февральский день. Брат вел свой темно-вишневый «Мерседес-Бенц», старый, но надежный, доставшийся ему от нашего отца. Я сидела рядом. Шел мелкий тихий снег. Пустая дорога простиралась перед нами, посверкивая влажным гладким асфальтом. Полуголый лес по обеим сторонам мрачно замер в холодном безветрии. Темнело.
– Сбавь скорость, – сказала я, не отрывая взгляда от дороги.
– Я не превышаю, – мотнув головой, произнес он. – Так что будем делать?
Я помолчала. Наш спор с перерывами продолжался уже больше часа, что было непривычно для нас обоих. Чаще всего мы приходили к согласию после короткого обсуждения, а то и вовсе обходились без обсуждений. Мы всегда мыслили и действовали в унисон. Но на этот раз мы смотрели на проблему совершенно по-разному. Я не собиралась сдаваться и понимала: он тоже не желает уступать.
– Я не хочу войны, – наконец сказала я.
– Это не война. Это четкое следование той линии жизни, которую мы выбрали с самого начала. Вспомни…
В этот момент я увидела джип, с огромной скоростью мчащийся прямо на нас.
– Тюльпан! – закричала я.
Брат вывернул руль, пытаясь уйти от столкновения. «Мерседес» слетел с шоссе, проехался по обочине, чиркнув по стволу сосны, затем снова выехал к дороге и резко встал. В последнее мгновение перед тем, как потерять сознание от удара головой о раму бокового стекла, я заметила пронесшийся мимо джип.
Когда я пришла в себя, брата в машине не было. Его нигде не было. Я ждала и искала его до полных сумерек, пока не приехал Байер. Мы осмотрели все вокруг еще раз, уже вдвоем, в радиусе ста метров. Никаких следов.
Без сил, без сна я лежала в ту ночь в своей постели. Холодный ветер дул в приоткрытое окно. Я перебирала в уме варианты того, что могло случиться. Я продолжаю это делать до сих пор. Время тянется как жевательная резинка, давно потерявшая вкус.
Кто мы? Как мы появились здесь, на планете Земля? Зачем? Жизнь коротка, и лишь немногие успеют найти свои ответы на эти вопросы, а большинство даже не успеет их задать. Мы с братом пытались прорваться сквозь вязкую толщу непознанного, непонятного. Но в итоге наткнулись на неожиданное препятствие, поставленное перед нами обычными обстоятельствами жизни, без философии и размышлений. И сейчас я плыла по течению, по самой поверхности, не углубляясь, желая лишь одного…
Живых всегда меньше, чем мертвых. Я хотела понять, где находится мой брат – среди меньшинства или уже среди неизмеримого множества. И искала его – и там, и там.
Итак, я снова стояла здесь. Светило ясное сентябрьское солнце. Как обычно, шоссе было пусто, – за полчаса лишь несколько машин промчалось мимо меня в обе стороны. И, как обычно, осмотрев окрестность, я не обнаружила ничего, что могло бы пролить свет на загадку исчезновения брата. Сев в машину, я включила радио – «небольшая облачность, без осадков, температура воздуха плюс восемнадцать…» – и поехала в город.
* * *
Прежде чем явиться в «Феникс», где мне предстояло подписать несколько важных документов, я проехалась по улицам, расклеила очередную партию листовок на остановках, столбах и стенах домов.
«ПОМОГИТЕ НАЙТИ ЧЕЛОВЕКА!
5 февраля 2020 года на 63-м километре Невинского шоссе пропал Аким Д. 37 лет. Рост 188 см. Волосы густые, прямые, светлые, глаза голубые, стройный. Был одет в короткое черное пальто, бежевые вельветовые брюки, белую водолазку, коричневые ботинки-дерби. Просьба ко всем, кто видел Акима или что-то знает о нем, позвонить его сестре Анне Д. по телефону +7…»
Я настаивала, чтобы в объявлении была указана сумма, которую я бы заплатила за любую информацию, даже за крупинку информации (а я была готова отдать все). Байер убедил меня не делать этого.
– Анна, если вы не хотите, чтобы вам звонили круглые сутки всякие сомнительные личности, вы вообще не должны упоминать о вознаграждении.
– Все равно будут звонить, – устало сказала я, махнув рукой.
– Да, но не столько.
– Будем надеяться на добрую волю, а не на корысть?
– Так точно.
Я усмехнулась. Байер – жесткий как подошва, крепкий как булыжник – призывал меня надеяться на добрую волю. Тот, кто всегда пытался уговорить меня и брата сделать шаг в сторону от «бескрайнего альтруизма» и попытаться посмотреть на окружающий мир без розовых очков. Тот, кто утверждал, что идеального мира не было, нет и не будет. Тот, кого выгнали из полиции за то, что сломал руку задержанному. Рослый, широкий, плотный, весь словно состоящий из литой стальной глыбы, немногословный, с широким сероватым лицом, покрытым оспенными вмятинами, с глубоко посаженными небольшими темными глазами, он наводил страх на людей одним своим видом.
– Ладно, Эдгар Максимович, – произнесла я. – Будь по-вашему. Печатайте так.
Он коротко наклонил голову – как всегда, у него получилось нечто среднее между учтивым поклоном и небрежным кивком – и взял свой смартфон.
С того дня я каждый месяц заезжала в офис «Феникса-1», забирала пачку листовок и расклеивала их по всему городу.
И вот сейчас я увидела, как невысокая женщина в цветастом платье, обтягивающем ее упругие округлые формы, сорвала такую листовку со стены остановки и читает ее, скептически поджав губы. Женщине летом исполнилось сорок лет. Ее волосы, крашенные хной, сверкали под солнцем. И золотой перстень на пухлом указательном пальце левой руки ловил и отражал солнечный луч. Это была Лена Кучерова. Моя двоюродная сестра.
Я остановила машину и кратким сигналом клаксона привлекла ее внимание. Она встрепенулась, помахала мне и проворно забралась в машину.
– Аннуся! Подбросишь до «Феникса»?
Я кивнула.
– А я в налоговую ездила. Круговорот документов в природе! Нескончаемое однообразие.
Лена работала в «Фениксе» главным бухгалтером. Там же, но в должности водителя, трудился ее муж Егор.
– Ты зачем объявление сорвала?
– Смотри, Аннуся… – Она потрясла объявлением. – Тут нет фотографии Акима. Это неправильно. Конечно, вы люди известные, но… Мало кто знает вас в лицо! Так только, фотки в интернете, все издалека или нечеткие, потому что их делали исподтишка, да случайные видео в новостях. А я ведь говорила!.. Известность надо использовать, иначе зачем она вообще нужна? Вот как теперь искать его?
– А если Аким сейчас выглядит иначе? С бородой и усами, например. Борода меняет внешность.
– Ладно, ладно… Но про вознаграждение надо было написать! Народ же у нас алчный, забесплатно пальцем для другого не шевельнет! Хотя… Кому я это говорю… Слушай, а могло быть так, что ты что-то забыла? А? Ты же тогда головой сильно стукнулась… А к врачу не пошла. Вдруг у тебя был провал в памяти?
Я молча покачала головой.
– Ну, значит, его кто-то похитил прямо из машины, когда он тоже был без сознания.
– Так зачем ты сорвала объявление?
– А вообще, я уже сообщала следователю о своих предположениях…
– Лена, ты мне не ответила.
Она захлопала густо накрашенными ресницами, с виноватым видом глядя на меня.
– Ну сорвала… Ну прости… Эти объявления на каждом шагу. Тебе жалко, что ли? – Виноватого вида хватило ненадолго. Лена поерзала на сиденье, деловито устраиваясь поудобнее. – Давай уже поедем, а? У меня куча работы!
Я вздохнула. Лена была неисправима. С детства от нее было невозможно добиться прямого ответа, а ее поступки выходили за рамки логики, даже самой простой. Как внешне, так и по характеру она была совершенно не похожа на свою младшую сестру Настю. Та была молчаливая, худая и довольно высокая, чуть выше меня. Одевалась Настя в основном в скромную одежду темных тонов. Она тоже работала в «Фениксе» – занимала небольшую должность в отделе учета.
Под неумолкающую болтовню кузины я проехала несколько кварталов, свернула в тихий проулок в центре города и остановилась возле серого каменного здания постройки начала пятидесятых. Все три его этажа занимал «Феникс». Как он, так и само здание принадлежали мне и моему брату.
* * *
Подписав бумаги, я зашла к дяде Арику – Аристарху Ивановичу Трофимову, директору «Феникса», отцу моих кузин Лены и Насти. Но его секретарь сказала, что он уехал на объект за полчаса до моего появления.
Теперь мне предстояло еще одно важное дело. Вчера я узнала, что следователь, который вел дело об исчезновении моего брата, вышел на пенсию. Все материалы передали другому следователю. Вот к нему я и собиралась сейчас отправиться.
Я вышла из «Феникса», доставая связку ключей. Нажала на кнопку брелока, и моя «Ауди» отозвалась приветственным пиканьем. Я открыла дверцу и только собралась сесть, как тонкий срывающийся голосок позвал меня.
– Анна Николаевна!
Из дверей «Феникса» выбежала маленькая хрупкая девушка лет двадцати в светло-голубом сарафане. Я узнала ее – она работала в бухгалтерии, – но имени не помнила. Она приблизилась к машине и остановилась в нерешительности.
– Я Зоя. Зоя Новикова… – проговорила она.
Зоя была сильно взволнована. У нее даже слегка подрагивали губы.
– Здравствуй, Зоя, – сказала я, улыбнувшись. – Все нормально?
– Ой… Да… Здравствуйте… Анна Николаевна, мне надо с вами поговорить.
Я внимательно посмотрела на нее. Поговорить? Здесь? Впрочем, я давно привыкла к тому, что ко мне и к брату постоянно обращались какие-то люди. Одним была нужна помощь «Феникса», другим – конкретно моя или конкретно моего брата.
– Садись в машину, – предложила я.
Зоя неловко, стукнувшись коленкой о дверцу, а потом локтем о бардачок, залезла в салон.
Я видела, что ей непросто начать разговор, и молча ждала.
– Извините, что я… Я задерживаю вас. Я только хотела сказать… Анна Николаевна… – Зоя посмотрела на меня прямо и выпалила: – В «Фениксе» пропадают деньги!
Я ожидала чего угодно, но только не этого.
– Что?
– Деньги… Пропадают. И возвращаются. Но тут я точно не могу сказать, просто не понимаю. Все как-то странно…
– С чего ты взяла?
– Я давно заметила. Еще зимой, когда только устроилась на работу. Но сначала хотела убедиться.
– И теперь ты уверена в этом?
Зоя быстро закивала.
– Я уверена. И там, кажется, большие суммы. Уже три раза было… Мама говорит: «Не твое дело, не вмешивайся», но я так не могу.
– У тебя есть какие-то доказательства?
– Есть несколько документов. Я сделала копии. – Она покраснела. – Тайком…
– Принесешь их в мой кабинет – там всегда открыто. Положишь в средний ящик стола. Завтра я их посмотрю. И не говори никому об этом.
Посмотреть бумаги я, конечно, могла, но толку от этого не ожидала. Я плохо разбираюсь в бухгалтерии. Поэтому после того, как Зоя вышла из машины и скрылась в здании «Феникса», я позвонила Байеру и назначила с ним встречу на завтра.
* * *
Неяркий солнечный свет проникал сквозь давно немытое оконное стекло, освещая часть небольшого кабинета с его скудной стандартной обстановкой. В воздухе парили пылинки, медленно оседая на поверхности.
Следователь Роман Петрович Тамраев оказался привлекательным крепким мужчиной лет сорока, темноволосым и синеглазым. Он с любопытством смотрел на меня, пока я со всеми подробностями излагала события того давнего февральского дня.
– Значит, – произнес он, когда я закончила свой рассказ, – вы увидели джип и крикнули брату… Что вы крикнули?
– «Опасность».
– Да. Вы крикнули брату: «Опасность!». После чего он резко свернул с дороги, машина ударилась о дерево, а потом вновь выехала на шоссе.
– Не совсем на шоссе. На край. Левые колеса стояли точно на краю дороги.
– Хм-м… Понятно. Номер джипа вы, конечно, не заметили?
– Нет.
– А когда вы осматривали местность, там были какие-то следы? Зима, снег… Если ваш брат ушел в лес, он должен был оставить следы.
– Нет, никаких следов. Но ведь был снегопад. Небольшой, и все же.
– Тоже верно. Снег мог припорошить следы… Что ж, Анна…
– Николаевна, но отчество необязательно.
– Хорошо. Анна. Я пока не успел ознакомиться с материалами дела, но могу обещать, что займусь этим в ближайшие дни.
– Спасибо, Роман Петрович. Вот… – Я достала из сумки лист бумаги. – Список примет моего брата.
Тамраев взял листок, пробежал текст глазами.
– Хм-м… Слишком подробный… Это лишнее: «широкие плечи». Кто его по плечам будет опознавать? Достаточно роста, цвета глаз и волос. А особые приметы у него есть?
– Большая родинка в форме несимметричного сердца, на шее слева, почти у ключицы. Она в середине списка.
– Да, вижу… Татуировки?
– Никаких.
– Ясно… А это что?
– Фотографии того места, где произошла авария. Поначалу я делала их каждый раз, когда приезжала туда.
– Зачем?
Я пожала плечами:
– Надеялась разглядеть то, что не увидела в реальности. Какой-нибудь след… Может, зацепку… Но ничего не нашла.
Тамраев задумчиво покивал и убрал пачку фотографий в папку.
– Анна, ну а какие у вас предположения? Что могло случиться?
– У меня множество вариантов, но ни один из них не в приоритете. Я не знаю, что произошло.
– Могло так быть, что вы были без сознания дольше, чем думаете?
– Могло. Я вычислила примерно время аварии – зная, когда мы выехали из Невинска. Но когда я очнулась, то не посмотрела на часы. Поэтому я только предполагаю, что была без сознания минут двадцать. А сколько на самом деле – неизвестно. Но в любом случае не больше часа.
– Ясно. Ладно, будем работать. А пока…
Он неожиданно смутился.
– Анна… Одна моя знакомая недавно спрашивала про вас. Понимаете, у нее в жизни такая история приключилась… Довольно тяжелая. Не могли бы вы…
– Конечно, – ответила я. – Пусть приходит.
* * *
Этих людей мой брат прозвал «визиторами». С ударением на первый слог, без всякого «правильного английского произношения», просто и с четким выговариванием каждой буквы. Брату было тогда лет восемнадцать, и он шутил. Но постепенно это название прижилось – сначала в нашей семье, а потом и среди посвященных, которых с каждым годом становилось все больше.
Визиторы приходили только ко мне. Мы закрывались в моей комнате, я брала тетрадь, открывала ее на чистой странице, заносила на верхнюю строчку инициалы визитора, а затем записывала его/ее рассказ. Это не были биографии или истории жизни. Это были лишь эпизоды, которые произошли в жизни моего визитора, больно ранив его. Все знали – а если не знали, я предупреждала, – что я не психотерапевт, я не обсуждаю, что стряслось, не даю советов. Я только записываю. Некоторые приходили ко мне, чтобы просто поведать кому-то о своей беде, выговориться, сбросить груз, давящий на душу, мешающий жить; другие хотели, чтобы их беда не была забыта; третьи надеялись, что, будучи как бы «зарегистрированной», их скорбь будет замечена высшими силами, и тогда справедливость, возможно, восторжествует – если не здесь, то потом, в другом мире. Но я, собственно, никогда не выясняла причин, заставивших людей прийти ко мне и поделиться своими несчастьями. Я знала только, зачем я это делаю.
В моих правилах был, естественно, важный пункт: конфиденциальность. Чаще всего я не знала (и не хотела знать) ни имен, ни фамилий. Только инициалы. Мне не приходилось кого-либо дешифровать. Я лишь записывала то, что мне рассказывали, редактируя по ходу записи.
Еще один пункт – категорический: я не фиксировала совершённых преступлений. Только беды, только скорбные ошибки, только глубокие обиды.
Также я не хотела брать на себя груз сотен «я», их личный груз, поэтому делала синхронный перевод первого лица в третье. Поначалу было сложно, но вскоре я привыкла и после очередной записи порой даже про саму себя думала отстраненно: «Она пойдет…», «Она прочитает…».
Первую сознательную запись (в том смысле, что я намеренно перенесла на бумагу чужую историю) я сделала в тринадцать лет. Я ехала с мамой и братом к морю, в поезде, в купейном вагоне.
Мама разговорилась с нашей попутчицей, занимавшей второе нижнее место. К обеду они, почти ровесницы, уже были на «ты» и беседовали как давние подруги. Вечером за чаем их разговор вдруг вышел на тему одиночества и предательства, и женщина рассказала свою историю, довольно мрачную (возможно, этим объяснялось то, что она ехала на юг не в отпуск, а переезжала туда насовсем), в конце упомянув, что все ее усилия были напрасны, все ее мысли, надежды и мечты развеялись, и оказалось, что они не имели никакого значения, и сама она, по всей видимости, не имеет никакого значения в этом мире, а после смерти будет забыта, как вся ее жизнь будет забыта, и ей совершенно непонятно, зачем она вообще жила, зачем появилась на свет. Помню, что эти слова задели меня. Я тоже думала о чем-то таком, но мои мысли тогда еще были блуждающими и призрачными, я делала выводы и тут же в них сомневалась, затем делала противоположные выводы и тут же в них сомневалась… Наша попутчица пережила действительно трудный и даже трагичный период, тянущийся с ранней юности и до сих пор, и ее заключение о смысле жизни было конкретным и решительным.
Я сказала: «А если все это записать?» Она с недо-умением посмотрела на меня: «Зачем?» Я пожала плечами – тогда я еще не сформулировала свою идею. Брат ответил за меня: «Чтобы зафиксировать вашу жизнь. Описать именно те события, которые происходили с вами, а не с кем-то другим. Это будет только про вас».
Женщина замерла на пару секунд, глядя попеременно то на брата, то на меня. А потом тихо проговорила: «Может, тогда все мое, все пережитое, быстрее дойдет…» Она подняла глаза к потолку. Я посмотрела туда же. Это был обычный потолок купе поезда. Но я, конечно, поняла, что она имеет в виду. «И, может, – продолжала она, – так я и оставлю что-то после себя? И все, что было со мной, не исчезнет бесследно?» Я качнула головой, – я не знала ответа на эти вопросы. «Но я ужасно пишу… – смущенно проговорила женщина. – В школе я получала за сочинения только тройки, и то лишь потому, что наша учительница жалела меня». Она вздохнула, посмотрела в окно, за которым проносились зеленые поля и маленькие рощи. «Значит, – подумала я, – пришла очередь кого-то еще пожалеть вас». Я порылась в сумке и достала блокнот с отрывными листами. Мы взяли его с собой для того, чтобы писать письма папе. Мама молча протянула мне ручку.
Официально, как потом говорил брат, наша попутчица не могла считаться моим первым визитором, так как не приходила ко мне и вообще не имела намерения быть вписанной в историю человеческих судеб. Первым визитором он считал мою одноклассницу и лучшую подругу Олю Тишкину. Но и тут был нюанс: не Оля приходила ко мне, а я к ней.
В четырнадцать лет Оля умерла от лейкемии. Все скрывали от нее истинный диагноз. Родители говорили ей, что это осложнения после гриппа. Но на самом деле она все знала и, в свою очередь, скрывала это знание от всех. Кроме меня. Однажды, когда я пришла к ней в больницу, она тихо сказала: «Помнишь, что я рассказывала тебе в прошлом году?» Я сразу поняла, о чем она. Это случилось летом на даче. Была яркая, внезапно вспыхнувшая первая любовь, а потом обида и горькое разочарование. В эти несколько слов не вместить, конечно, всей глубины и всего спектра событий и чувств, которые довелось тогда испытать моей подруге. Вот об этой своей «дачной» любви и напомнила мне слабым голосом Оля, лежащая на больничной койке, – бледная, тонкая, полупрозрачная, полуземная. «Помню», – ответила я. «Все это уйдет вместе со мной. Все мои чувства… Разве это справедливо?»
Не знаю, что меня дернуло ответить: «Ничего не уйдет. Я запишу, хочешь?» Она молча смотрела на меня. В ее взгляде я прочитала вопрос: «Зачем?» Про попутчицу из поезда я к тому времени давно и прочно забыла, несмотря на то что блокнот с описанием ее жизни хранился в старом портфеле на антресолях. Однако тут вдруг вспомнила, ярко и подробно, в том числе вспомнила слова брата, сказанные тогда, и добавила: «Чтобы это осталось после тебя». (Следующей мыслью было, и ее я не произнесла вслух: «Чтобы зафиксировать твое несчастье; о нем никто не узнает, но будет действительно несправедливо, если то, что тебе пришлось пережить, исчезнет вместе с тобой». Именно эта мысль впоследствии стала основным мотивом всех моих подобных записей – во имя справедливости.) Оля подумала и сказала: «Если ты запишешь, то, наверное, останется».
Через три дня она умерла. А на следующий день после похорон я купила новую толстую тетрадь и записала туда историю моей подруги во всех подробностях, которые помнила. Все последующие записи были в той же тетради – после Олиной, – пока она не закончилась, так что можно считать, что моим первым визитором все-таки была она. Хотя…
* * *
Выйдя из отделения, я увидела молодого полицейского в форме, со спущенной под подбородок одноразовой маской, который, заложив руки за спину, прохаживался у моей машины, сосредоточенно разглядывая ее. Приблизившись, я сказала:
– Добрый день, лейтенант. Что-то не так?
Он быстро обернулся. Его симпатичное лицо с легким румянцем на гладких щеках было строгим и серьезным. Пару секунд он изучающе смотрел на меня, потом вдруг виновато улыбнулся.
– Да я смотрю – машинка ваша… «Ауди» «ку семь». Синяя.
– И?
– В угоне такая числится.
– Ищите дальше, – сказала я, открывая переднюю дверцу. – Моя «Ауди» вполне легальная.
– Я уже понял. У той царапина на капоте. Извините…
Я улыбнулась ему и села в машину.
По дороге домой я сделала небольшой крюк, заехала в «Детский мир» и купила ярко-желтого резинового утенка для ванны.
День к вечеру становился все теплее, солнце разгоралось ярче. Улицы были полны людей, одетых еще по-летнему. Но в воздухе и в легком ветерке едва уловимо чувствовалась осенняя прохлада.
Дома я заварила чай, сделала бутерброд и устроилась на диване. Вместо телевизора, которого у меня не было уже много лет, я смотрела в окно. Моя квартира находится в большом каменном сталинском доме, на последнем, пятом этаже. Окна гостиной, кухни, кабинета отца и самой маленькой комнаты выходят на центральный проспект. Все многоэтажные новостройки стоят далеко, отсюда видны только их одинаковые серые макушки, торчащие из чрева города. А когда я сижу на диване, я вижу в окно лишь небо. И сейчас мой взгляд разом охватил огромное светло-голубое пространство, освещенное солнцем, а потом замер на одной точке, ничем не обозначенной.
«Кто мы? – снова вспомнила я. – Как мы оказались здесь, на этой планете, в космической тьме?» Постижение реальности давалось нам с братом непросто, потому что мы хотели понять всё, во всех тонкостях, во всех подробностях. Но сейчас мои мысли были просты и однозначны: я хотела знать, где мой брат…
* * *
ИНТЕРНЕТ-РЕСУРС «!HELLO!». 28 АВГУСТА 2020 Г.
«КТО ПОМОЖЕТ АННЕ Д. В ПОИСКАХ ЕЕ БРАТА?
…Она идет по улице, вглядываясь своими горящими глазами в прохожих. Она ищет того, рядом с кем прошла вся ее жизнь. Где он? Что с ним случилось? Возможно, произошла трагедия? И главный вопрос: неужели даже великие А. Д. не избавлены Вселенной от несчастий? Много вопросов, и ни одного ответа…»
Можно ли назвать горящими глаза темно-голубого цвета? Я повернула голову и посмотрела в зеркало старого трюмо, увидев там отражение почти незнакомой женщины со взглядом, наоборот, потухшим. Под нижними веками пролегли голубоватые тени. Каштановые волнистые волосы до плеч, довольно светлые, с рыжинкой, спутаны. Тонкая, от бледности отливающая синевой рука держит большую чашку… Худощавая и в зеркальном воссоздании словно изломанная фигура. Это я. Анна Д. Мне почти тридцать пять. И я одна в этом мире. Последний месяц я питаюсь бутербродами, пью кофе и иногда чай. Ко мне неумолимо подступает моя проблема – апатия. Но я знаю, что должна держаться. Если бы он был здесь…
Эта заметка появилась в соцсетях несколько дней назад. После публикации мой второй смартфон (у меня было два, один – для своих, второй, с двумя симками, – для всех остальных) трезвонил без перерыва. Бывшие визиторы, бывшие одноклассники и бывшие знакомые хотели знать: как это случилось? Почему? Что делает полиция? Хожу ли я по моргам? Звоню ли я в больницы? Словно несколько строк в интернете дали людям знак: теперь можно прервать вежливое ожидание новостей и обрушить на Анну Д. шквал вопросов и сочувственных возгласов.
Откуда автор взял эти «горящие глаза»? Да и не ходила я по улицам. В основном я езжу на машине. И по утрам бегаю. Мне нравится тишина и пустота большого города в половине шестого утра. Когда солнечный свет только брезжит на горизонте, а воздух еще чист и свеж.
Из коридора донесся звук ключа, проворачиваемого в замке. Я не пошевелилась. Я знала, кто это.
– Аннушка, – ласково сказала Тамара, заходя в комнату.
Я не двигалась. Мой взгляд по-прежнему был прикован к невидимой точке на небе.
– Ты опять не стала обедать? Я же курочку потушила…
Я очнулась.
– Курочку?
– Да! – обрадованно произнесла Тамара. – Подогреть?
– Не надо… Я там утенка купила резинового, для Котика.
– Ты моя умничка, добрая девочка моя…
Не выношу, когда Тамара начинает сюсюкать. Но ничего с этим поделать нельзя. Она знает меня с восьми лет, и все эти годы я борюсь с ее пришепётыванием и умилительными взглядами. Вернее, уже не борюсь. Во-первых, бесполезно, во-вторых, это ее единственный недостаток.
Ее сын Константин, или Котик, был умственно отсталым, а помимо того имел еще целый букет неизлечимых болезней, в том числе неврологических. Ему требовался постоянный уход. Поэтому, когда в девяносто четвертом Тамара осталась одна с несчастным младенцем, одновременно потеряв мужа и работу, мои родители предложили ей свою помощь. То еще были бедные, почти нищие годы. Все, что было у нас – эта большая четырехкомнатная квартира, доставшаяся отцу по наследству от его отца, генерал-майора артиллерии. Все, что было у Тамары – тоже квартира, но однокомнатная, на нашей же лестничной клетке и тоже доставшаяся ей по наследству. Родители делились с ней всем – едой, деньгами, одеждой. Если удавалось что-то из этого списка добыть… Папа – инженер-конструктор на заводе, месяцами не получал зарплату и подрабатывал, таская ящики в соседнем винном магазине. Мама – учитель младших классов в школе, продавала на стихийном рынке рядом с метро некоторые книги из обширной дедушкиной библиотеки. Мы с братом собирали бутылки и лом и сдавали их.
Котику было около года, когда все внезапно изменилось. У нас появились деньги. А следовательно, жизнь Тамары тоже стала легче. И тогда она, постоянно переживавшая от того, что ничем не может отплатить моим родителям за поддержку, выдвинула предложение: «Я возьму на себя ваше хозяйство». Мама смущалась и отнекивалась, но она в самом деле ничего не успевала – помимо ее второклассников у нее была еще группа продленного дня, а единственный выходной – воскресенье – почти полностью уходил на стирку, уборку и приготовление обедов на два дня вперед, так что помощь Тамары была очень кстати.
С тех пор прошло двадцать пять лет. Родителей давно нет. Тамара уверенной рукой ведет все мое жалкое одинокое хозяйство. Котик вырос и растолстел, годам к шестнадцати научился сам мыться в ванне, но сначала желал играть там с резиновым утенком. Последнему утенку он отгрыз голову и теперь вообще отказывался залезать в ванну. Хорошо, что я вспомнила сегодня об этом, когда ехала домой.
Тамара – полная, плотная, среднего роста – пахла плюшками с корицей, которые обожал Котик, поэтому она пекла их почти каждый день, и была воплощением домашнего уюта. Ее круглые щеки были румяны, а кончик короткого широкого носа чуть вздернут. Кажется, она ничуть не изменилась за эти годы, разве что плотные кудряшки, всегда кокетливо уложенные с помощью щипцов для волос, стали седыми. Я всегда считала ее частью своей семьи. Той семьи, от которой ныне остались только мы с ней да Котик, существующий в вечном блаженстве в своем маленьком королевстве плюшек и мультиков.
Она погладила меня по плечу.
– Так подогреть курочку?
Я машинально кивнула, и она, довольно приговаривая очередные милые глупости, устремилась на кухню. А я подумала, что мне надо пересилить себя и поесть. Сил оставалось довольно мало.
* * *
– Еще кусочек возьми.
– Не хочу.
– Возьми, вон какая худенькая, скоро одна тень от тебя останется.
– Не хочу.
– И что бы сказала Надежда Ивановна, если б увидела своего ребенка в таком весе?
– Тамара, иди домой, тебя Котик заждался.
– Он спит. Значит, не будешь больше курочку?
– Нет.
– Ну, я уберу тогда в холодильник. Завтра поешь.
Когда Тамара ушла, я снова переместилась на диван и устремила взгляд в небо. Оно уже потемнело до сумрачной синевы. К вечеру похолодало; в открытое окно залетал легкий ветерок, шевеля занавески. Уличные звуки постепенно становились реже и тише.
В детстве, я помню, на месте этого большого дивана стоял маленький, односпальный. И перед сном, лежа на нем, подложив кулаки под подушку, я так же смотрела в темнеющие небеса, постепенно погружаясь в сладкую детскую дрему. За стеной находилась кухня, я часто слышала приглушенные голоса родителей, их тихий смех, джазовую музыку из радиоприемника. Эти звуки давали мне ощущение полного покоя. Я знала тогда, что живу в прекрасном и безопасном мире. Здесь, рядом, мои родители. А в нескольких шагах, через коридор, комната брата.
Прошло совсем немного времени, и я лишилась того покоя. И с тех пор уже не обрела его. Все проходит, все меняется. Сейчас я сидела одна в большой квартире, в самой маленькой из комнат – моей бывшей детской, – в тишине, смотрела в темное небо и думала: «Но однажды…» Конечно, человек – песчинка во Вселенной, но с другой стороны, жизнь и душа каждого человека – это тоже Вселенная. Ныне моя личная Вселенная опустела. И все же я ни на миг не сомневалась, что однажды снова увижу своего брата. Однажды…
2
Вскоре после смерти моей подруги Оли произошло еще одно событие, сильно повлиявшее на нас с братом. В классе нашей мамы был ученик, Саша Проводников. Я и сейчас отлично его помню. Маленький, щуплый, ушастый альбинос с большими карими глазами. С такой внешностью он был обречен на внимание окружающих, чаще – нежелаемое. В свои восемь он еще смотрел на мир с надеждой, которую последовательно и практически ежедневно разрушали люди. Он был такой трогательный в ореоле своей совершенной белизны, словно появился на свет из цветка и был вскормлен росой. В действительности Саша жил с матерью, работавшей уборщицей в булочной, болезненной женщиной, худой, бледной и молчаливой, и бабушкой, пропивающей свою мизерную пенсию в первые же дни после получения. Сам Саша был тихим мальчиком, нежным и, по словам нашей мамы, мечтательным.
Можно ли было обидеть это существо? А можно ли обидеть котенка? Или стрижа, упавшего на землю? Вопрос, на который ответ должен быть однозначным – «нет». И все же ответ на него однозначный – «да». Первый ответ вписывается в правила морали, второй в правила реальности – реальности неидеального мира.
Один из Сашиных обидчиков учился в одном классе со мной – восьмом «А». Опарин, хамоватый прыщавый детина, ненавидел второклассника Проводникова, как революционный матрос – мичмана. Тычки, щипки, удары и плевки – всем этим Опарин снабжал Сашу без устали. Дошло до того, что на переменах малыша охраняла наша мама. Иногда ее подменял мой брат. Я как сейчас вижу эту картинку далекого прошлого: прислонившийся спиной к стене высокий, тонкий как струна десятиклассник Аким, а рядом с ним хрупкий мальчик, из-под белых бровей наблюдающий глазами нерпёнка за бурной школьной жизнью.
Противостояние, в которое, помимо нашей мамы как классного руководителя, постепенно были втянуты родители с обеих сторон, директор школы, завуч и инспектор по делам несовершеннолетних, приняло характер затяжной войны. Правда была на стороне мамы и маленького Саши, сила – на противоположной.
Урезонить Опарина было невозможно. Его отец был не богаче нашего, но капитал заработал не столько головой, сколько обычными в те годы криминальными методами. Устоять против таких людей можно было, лишь выставив на передний фланг цепь медоедов.
Кончилось все внезапно: после уроков мама увидела, как Опарин напал на Сашу в гардеробе, повалил его на пол и пинает. Она подскочила к ним, оттолкнула Опарина и дала ему пощечину.
Ни мы, ни наш отец так и не поняли, почему больше всего мама переживала из-за этой пощечины. Ее уволили из школы, Саша Проводников остался без защиты и вскоре куда-то исчез, а Надежда Ивановна кляла себя за то, что ударила «ребенка». И бесполезно было говорить, что «ребенок» выше ее на голову и намного здоровее, что она против него как балерина против боксера, что он в ответ толкнул ее и обматерил, – она твердила одно: «Я не должна была этого делать».
И тогда, и сейчас я считаю, что эта история стала катализатором развития раковой опухоли, зародившейся в мамином организме в тот период и сожравшей ее за полтора года.
То, что ныне у нас на службе состоят несколько медоедов, можно сказать, «заслуга» семьи Опариных. Именно тогда мы все поняли, как это работает: силу побеждает только сила.
* * *
Да, это явно был не идеальный мир. И мы с братом решили создать другой, идеальный.
Представьте большой белый парус. Он сверкает на солнце серебром, ветер надувает его, и судно летит по волнам. Но вот его оставили без присмотра, и на нем подрались коты и собаки (моя версия) или его прогрызли мыши (версия Акима). Теперь он весь в дырах и грязный. Выстирать его можно, но починить нельзя. Легче купить новый. Так мы с братом собрались «купить» (создать самостоятельно) новый мир – идеальный.
Для начала следовало определить, что глобально неправильно в этом. Мы решили выписать все дефекты по пунктам. Первый пункт был – несправедливость. Следовательно, в нашем мире должна была царить справедливость. Затем, насколько я помню, шли клевета, предательство, насилие. Зло венчало список дефектов, объединяя их. Зло, которое надо окоротить, остановить и, продолжал брат, «при помощи этого подняться над собой». Тут я выразила протест. «Это, – сказала я, – отдает эксплуатацией того, что нужно попросту истребить». Брат согласился: «Да, это – зло/употребление». Мы потратили какое-то время на обсуждение зла и каким образом с ним надо взаимодействовать. Но к согласию не пришли и отложили этот вопрос на потом.
Далее мы перешли к самому сложному – к обсуждению реализации нашей идеи.
Основная проблема была очевидна: мы не боги. Мы не могли создать с нуля новый мир. Все, на что мы были способны, – это попытаться создать свой мир внутри уже имеющегося. Вариант два, облегченный: сделать все для того, чтобы улучшить микромир, в котором мы живем. В общем, другой идеальный мир являлся, конечно, утопией. Мы это знали. Но оба согласились с тем – сначала по умолчанию, а однажды поговорив на эту тему, – что будем жить и работать так, словно имеем силы, которых на самом деле нет, и возможности, которых на самом деле нет.
Начало бесед о создании идеального мира я отношу примерно к двухтысячному году. Возможно, это произошло чуть раньше, но ненамного, и точно не позже. Мы оба были еще школьниками. Впоследствии все наши разговоры на эту тему были вариациями того исходника, с обсуждениями, предложениями и порой спорами. Ни на миг мы не отказались от своей идеи. Это было константой, которую мы собирались сохранить на всю нашу жизнь.
После окончания школы брат поступил на юридический факультет. Его первым вкладом в создание другого идеального мира были бесплатные консультации для нуждающихся в правовой помощи. Я же все чаще принимала визиторов, каждый из которых мог рассчитывать на мое молчаливое внимание и на чашку чая с домашним печеньем, которое пекла Тамара. Затем мы с братом в складчину (и половину суммы выпросив у отца) сняли квартиру, куда поселили двух женщин с двумя детьми. Одна была из моих визиторов. Ее родители-сектанты пытались отобрать у нее ребенка, а саму каждый день избивали. Вторую привел к Акиму Байер – тогда он служил в районном отделе милиции и знал моего брата благодаря слухам, ходившим между задержанными. Муж-тиран довел эту женщину до состояния полуживой иссохшей мумии, а ее трехлетний сын весил восемь килограммов и был покрыт синяками. Спустя полгода эти четверо покинули квартиру и переехали в общежитие. Женщины устроились на работу, дети пошли в детский сад. С родителями первой и с мужем второй поговорил тот же Байер – наш первый медоед. А в квартиру заселились новые жильцы, которым требовалась помощь.
Все это была капля в море. В море неидеального мира. Но понемногу работало.
Наш отец, часть жизни проживший в честной бедности, понимал, что наследники не преумножат его капитал, а отдадут чужим людям, и уходил удрученный. Но ни разу не сказал ни мне, ни брату, что ждал от нас иного. Через восемь месяцев после его смерти мы вернулись к проекту идеального мира, решив, что пришла пора действовать.
Что у нас было? Можно составить целый список. Помимо денег от отца к нам перешел контрольный пакет акций завода в нашем городе и двух предприятий в Красноярском крае, акции концернов в России и за рубежом. Также мы получили недвижимость в разных странах мира, огромную квартиру в центре Москвы, яхту на причале в Греции, два отеля в Праге и многое другое, что долго и нудно перечислял адвокат Заславский, старый приятель отца, зачитывая завещание.
Прежде все это должно было достаться одному Акиму, потому что он, в отличие от меня, никогда не говорил родителям: «Мне ничего не надо». Но вышло иначе. Брат решил, что нельзя строить идеальный мир, обладая богатством. Я же к тому времени пришла к противоположному выводу: строить идеальный мир легче, обладая богатством. Отец не стал разбираться в наших взглядах на жизнь и все завещал нам поровну.
После всех манипуляций с наследством у брата осталась ежемесячная рента от сдаваемого в аренду большого участка земли в хорошем районе города, трехкомнатная квартира в центре, недалеко от родительской, и загородный дом, который он вскоре превратил в приют для стариков. У меня – акции металлургического комбината на Дальнем Востоке.
Все остальное стало работать на создание идеального мира.
Мы продали все зарубежное имущество и часть российского и открыли еще два приюта для стариков, один приют для женщин, нуждающихся в помощи или укрытии, общежитие для бывших заключенных, бесплатную столовую, отдел по трудоустройству. Наняли сотрудников. Все, что принадлежало нам, было предназначено всем, кто нуждался.
Первым подал голос дядя Арик. «Это не идеальный мир, а обычная благотворительность», – сказал он и попросил взять его на работу. «Назови как хочешь, – ответил Аким. – Мы не боги, мы можем построить идеальный мир только в ограниченном пространстве. Будешь замдиректора основного фонда?» Дядя Арик замялся и получил должность директора.
Основной фонд вскоре разросся до основного офиса, в котором находились все отделы, обслуживающие наши заведения.
Это и был «Феникс» – офис, фонды, общежития, приюты и прочее, созданное за первые два года. «Феникс? Банально», – сказал дядя Арик. «Не имеет значения, – ответил Аким. – Главное – суть».
Помимо того, что мы оба на равных управляли «Фениксом», брат продолжал давать бесплатные юридические консультации, а я продолжала принимать визиторов.
Другой идеальный мир строился намного труднее, чем мы предполагали, хотя и никогда не ожидали, что будет легко. Нам приходилось (и временами приходится до сих пор) противостоять, преодолевать, защищаться. На третьем году мы создали небольшую охранную фирму и, недолго думая, назвали ее «Феникс-1». Поначалу она занимала десятиметровую комнату в полуподвальном помещении. Там стояли три стола, за которыми сидели Байер – тогда только что изгнанный из полиции и сразу явившийся к нам, пожилой юрист и бывший десантник. Сейчас офис «Феникса-1» находится в центре города, недалеко от основного офиса, и занимает половину первого этажа. В основном там работают юристы, а также есть «силовой отдел» (как нарек его Байер). Эта небольшая армия сразу выступает вперед, когда надо встать на защиту «Феникса». И, надо сказать, еще ни разу она не проиграла бой.
* * *
– Аня! Аннушка! Проснись!
Я не проснулась, а очнулась. Голова была словно набита ватой и приклеена к подушке, веки налились свинцовой тяжестью. Я не могла пошевелиться.
– Аннушка!
Тамара трясла меня за плечо. В ее срывающемся голосе я расслышала ноту «си» – звук страха. Когда Тамара схватила меня за руку и стала стаскивать с дивана, мне наконец удалось открыть глаза. Я с трудом разлепила губы, однако не смогла произнести того, что собиралась: «Ты с ума сошла?» Слова застряли в пересохшем горле.
Все мое тело было будто наспех слеплено из ватных комков. С помощью Тамары я преодолела путь в несколько метров – до коридора, а потом до входной двери и лестничной площадки. Тут только я сумела сделать полноценный вдох. И сразу закашлялась. Тамара смотрела на меня со слезами на глазах и быстрыми короткими движениями гладила меня по волосам.
– Ты что, забыла вчера газ выключить? – выговорила я осипшим голосом.
– Я? – Тамара округлила глаза. – Что ты, солнышко. Я думала, это ты…
Я покачала головой. После ее ухода я не заходила на кухню. Посидев с полчаса в прострации на диване, я пошла в ванную, приняла душ, а потом легла спать.
– Сколько времени? – спросила я.
– Около девяти.
– Мне надо в «Феникс»…
– Тебе к врачу надо! Сколько ты газом дышала? Я только к двери подошла, сразу запах учуяла. Сердце чуть из груди не выскочило! Первая мысль: жива она там? Руки как затряслись – еле ключом в замок попала… Захожу – ужас! Газа – полная квартира! Не вздохнуть. Еще бы! На плите конфорка открыта на полную мощь, а огня нет! Давно говорила, надо эту старую плиту поменять… Есть же прекрасные плиты нового поколения, там газ сам отключается, если без огня!..
Тамаре в апреле исполнилось шестьдесят пять. Вроде бы рановато для провалов в памяти. Кто, кроме нее, мог в моей кухне включить газ?
Мы открыли настежь все окна, оставили открытой входную дверь и ушли в квартиру Тамары. Котик уже проснулся и сидел на кухне, взъерошенный, в желтой футболке, одетой наизнанку, ел йогурт из большой пиалы.
– Ану?ска! – выкрикнул он, увидев меня.
– Здравствуй, Котик.
Я подошла, чмокнула его в лоб, погладила по макушке. Он смущенно засмеялся, отвернувшись и опустив глаза в пол, и локтем легонько оттолкнул меня.
Тамара принесла мне свой халат. Я накинула его поверх пижамы, села на стул, подвернув под себя ногу.
– Кофейку моя ласточка хочет?
Я кивнула.
– Сейчас сварю быстренько. А пока поешь. Вот, йогурт, булочка…
Она подвинула ко мне поближе блюдо с плюшками, поставила передо мной маленькую кофейную чашку. «Мою» чашку. Среди Тамариной посуды было несколько предметов, купленных специально для меня и брата. Затем на столе появилась «моя» тарелка.
Руки Тамары еще дрожали от перенесенного стресса. Мне внезапно стало жаль ее. Я взяла ее за мягкое пухлое запястье.
– Ты знаешь, что ты мой источник света?
– Я? – растерянно переспросила она.
– Ты. Родители. Аким. Источник света и тепла для меня.
– Света! – выкрикнул Котик. – Света Иванова!
– Что-то вроде… – не могла не согласиться я.
Света Иванова – соцработник, приходящая заниматься с Котиком два раза в неделю. Приветливая милая женщина примерно моих лет. Он ее очень любил.
Тамара погладила меня по голове.
– Спасибо, золотинка моя…
Я вздохнула и выпустила ее руку. Без этих «золотинок» было бы, несомненно, лучше, но и так хорошо. В обществе Тамары и Котика я всегда чувствовала себя спокойно, почти как в семье.
– Ануска, Ануска, Ануска, – зачастил Котик, задрав двойной подбородок и лукаво глядя на меня.
Я улыбнулась. Он так шутит.
Снаружи уже разгорался новый солнечный день. В голубом небе медленно плыли рваные клочки белых облаков. Голуби ворковали на широком козырьке окна, периодически заглядывая через стекло в помещение.
Я подумала, что мне надо поторопиться, иначе дядя Арик снова уедет куда-нибудь по делам «Феникса» и я не увижусь с ним. А мне надо было обязательно обсудить с ним несколько важных моментов.
И все же странно, что Тамара включила газ. Зачем?
* * *
– Что она собиралась делать? Может, чайник поставить?
– У меня электрический. А курицу она в духовке готовила.
– Тогда я совсем ничего не понимаю.
Дядя Арик сердито хлопнул ладонью по столу.
– Что могло произойти, Анют? А?
– Да не знаю я.
Он встал и начал прохаживаться по кабинету, хмуря брови и время от времени качая головой.
Дядя Арик имел простительную склонность к хорошим вещам, а потому его кабинет (вдвое больше того, что делили мы с братом) был уставлен довольно дорогой мебелью. Массивный стол из красного дерева, винтажный шкаф-сервант, несколько мягких кресел. У стены должен был стоять диван за сто пятьдесят тысяч, но Аким вычеркнул его из списка, поданного дядей. Теперь на этом месте стоял диван за двенадцать, вполне удобный. На нем я сейчас и сидела.
Дядя остановился посреди кабинета, посмотрел на меня.
– Слушай, а что, если…
– Что?
– Ты же тогда головой ударилась…
– Ты считаешь, у меня могут быть провалы в памяти?
– Никогда ничего нельзя исключать. Это мой девиз.
– Я не лунатик.
– Ну, может, не лунатик…
Он подошел к окну, приоткрыл двумя пальцами жалюзи и посмотрел на улицу.
– Дядя Арик, со мной все в порядке. Я уже жалею, что рассказала тебе об этом незначительном инциденте.
– Незначительном?! – Дядя вернулся за свой стол, с размаху уселся в свое кресло. – Если б Тамара не явилась к тебе с утра пораньше, ты могла бы вовсе не проснуться!
– Давай вернемся к делу.
– Дела никакого нет. Надо поставить в комнаты для одиночек по второй койке, и все.
Дядя вечно пытался сэкономить на наших подопечных. Иногда открыто, иногда втихую. Деньги, уходящие со счетов «Феникса», были его непреходящей болью.
– Я не буду уплотнять жильцов.
– А какой выход, Анют? У нас одиннадцать новых заявлений, а мест в приюте не хватает! Новый только строится. Купить готовое здание сейчас нереально, нет свободных средств. Эти ковидные месяцы потрепали нас не меньше других! Только сейчас на счета начинают поступать почти те же суммы, что раньше! При этом с нашей стороны мы никого не ущемили ни на копейку! А происшествие в Невинске? Сколько мы там потеряли? Уйму денег! Уйму!
Я помолчала. Знает ли он, что в «Фениксе» пропадали деньги? Или Зоя Новикова все же ошиблась?
– Значит, возьмешь из резервного фонда и снимешь еще несколько квартир.
– Анюта, это неверное решение.
– Мы же договаривались: пока не достроен новый приют, будем снимать квартиры.
– В хорошие времена – без проблем. Но сейчас непростой период, ты же знаешь сама. Пойдем по пути оптимизации – и все останутся довольны! Вот смотри… – Он быстро разворошил стопку бумаг, лежащих на столе, взял один листок. – Петровских трое, а живут в двушке! И еще, к примеру… Черникины! Мать и ребенок детсадовского возраста. Четвертый месяц занимают шикарную тридцатиметровую однушку в центре! Почему бы им не потесниться?
– Мы зря тратим время.
– Прошу тебя, подумай. Ты совершаешь ошибку. Резервный фонд создавался исключительно для форс-мажорных обстоятельств. Нельзя же лезть в него без весомых причин!
– Я знаю, для чего мы с братом создали резервный фонд. Пожалуйста, просто сделай так, как я сказала.
– Черт знает что…
Дядя Арик – старший и единственный брат мамы. Недавно ему исполнилось шестьдесят восемь. Невысокий, крепко сбитый, с венчиком темных с проседью волос вокруг обширной блестящей лысины, балагур и шутник, он управлял нашим «Фениксом» железной рукой вот уже почти десять лет. Я доверяла ему. Когда-то он дарил мне книжки и рассказывал смешные истории. А когда умерла мама, он прижимал мою голову к своей груди и шептал что-то утешающее. Я не помню слов, но помню стук его сердца.
И вот сейчас я смотрела на дядю Арика, расстроенного моим решением, и думала о маленьком предательстве, которое уже совершила по отношению к нему, допустив мысль о том, что он может быть причастен к пропаже денег. Мало того, отсюда я собиралась поехать в «Феникс-1» и обсудить с Байером сложившуюся ситуацию. В моей большой сумке лежала папка с документами, добытыми Зоей Новиковой. И я даже не думала показать их дяде.
Я встала.
– Не затягивай с этим. Люди ждут.
– Ладно… – ворчливо отозвался он. – А ты будь осторожна, Анюта!.. Слушай, а может, поставить тебе в квартиру рацию?
– Какую рацию?
– Ну такую, типа «радионяни», чтобы слышать все, что происходит?
Я махнула рукой и вышла из кабинета.
* * *
Иногда меня настигала апатия. Зачем строить дом, если рано или поздно ты покинешь его? И все твои близкие покинут его рано или поздно. Разрушится все. Ничто не останется неизменным. Никто не может рассчитывать на то, что будет жить вечно и таким образом сможет тщательно и продуманно создать свой идеальный мир.
В отличие от меня брат не имел никаких дефектов личности, а потому его взгляд на вещи был четким, логичным и не подверженным перепадам. Свой идеальный мир – считал он – надо выстраивать даже в том случае, если знаешь, что вскоре тебе придется его покинуть. Потому что каждый миг своей жизни надо жить в идеальном мире. Лишь так можно достигнуть гармонии. И лишь будучи в гармонии, можно уйти навсегда без страха и сожаления.
Я же (в те самые минуты апатии) говорила, что, по мне, на создание идеала и достижение гармонии, пусть даже лично для себя, уйдут многие годы и все силы, которые даны человеку вселенной. То есть или ты создаешь свой идеальный мир только к старости, у порога смерти, или попросту не успеваешь его создать. И стоит ли тогда пытаться? «Ну и логика», – качая головой, говорил Аким.
Не могу сказать, что я думаю об этом сейчас. В моей голове в последние годы роится множество странных мыслей, возможно, вообще не имеющих отношения к логике. Но, что бы мы с братом ни думали по поводу создания личного идеального мира, мы были солидарны во всем, что касалось создания идеального мира для других.
Так мы образовали «Феникс». Для нас двоих – более широкое и более объемное понятие, нежели просто крупная благотворительная организация. «Феникс», по нашей версии, включал в себя не только офис, приюты, общежития с бесплатными буфетами, медпунктами и охраной, но и людей – всех, кому мы оказывали посильную помощь, всех, кто жил в наших пристанищах и кто приходил к нам, чтобы просто поделиться своей болью. Они четко вписывались в нашу картину идеального мира: анти-Босх, человек как венец Творения, сбросивший узы бедности, одиночества, обиды. Конечно, в идеале мы хотели бы, чтобы все эти люди, избавившись от основных проблем, обрели свободу духа, ту высшую свободу, которая позволяет жить в полную силу, при этом не ущемляя даже в малой степени никого из существующих рядом. Но мы хорошо понимали, что это утопия. Мечты, не имеющие шанса воплотиться в реальность. Эдем, к которому все идут по дороге, ведущей в обратную сторону…
Сейчас я осталась одна. Семь месяцев дела «Феникса» я решала без участия брата. В чем-то мне помогал Байер, но он и так был занят работой «Феникса-1», а дядя Арик все-таки был больше управленцем, его мало занимали люди и их проблемы. Приюты он видел как здания, принадлежащие «Фениксу», и беспокоился лишь о том, чтобы все работало бесперебойно. То, что там жили люди, ради которых все и создавалось, его интересовало лишь в связке с отчетами и подведением итогов в конце месяца. Так что новость, которую обрушила на мою голову бухгалтер Зоя Новикова, привела меня к простой мысли: пора мобилизоваться. Все эти месяцы я делила свое время между «Фениксом» и поисками брата. И я уже приблизилась к тому порогу, за которым мне предстояло вновь сгореть дотла, а после этого вновь возродиться. К порогу, обычно венчавшему мои периоды апатии, плавно переходящей в депрессию. Теперь на это не оставалось времени.
* * *
Байер молча выслушал мой короткий рассказ об утреннем происшествии с газом. Он хмуро смотрел мимо меня, постукивая пальцами по столу.
– Странная ситуация, – наконец сказал он.
Я покачала головой:
– И вы туда же… Эдгар Максимович, это была случайность.
– Возможно, кем-то спланированная случайность.
– Сомневаюсь. Вы же знаете, на двери моей квартиры уникальные замки, специально для отца на нашем заводе делали. А ключей, кроме меня, Акима и Тамары, ни у кого больше нет. Ключи Акима вы забрали. Мои запасные лежат в комоде. Так что, скорее всего, Тамара зашла, собиралась что-то приготовить, потом отвлеклась и ушла, оставив конфорку включенной… И вообще, я не понимаю, почему дядя решил позвонить вам. Вы оба должны заниматься своими делами, а не обстоятельствами моей жизни. Как часто вы меня обсуждаете?
Он вперил в меня свои темные медоедские глазки. Их взгляд ничего не выражал. Так Байер обычно реагировал на все, что ему не нравилось. Но со мной этот номер не проходил, и он это отлично знал. Я спокойно смотрела на него, ожидая ответа.
Через несколько секунд взгляд его смягчился.
– Простите, Анна, это случилось в первый раз. Аристарх Иванович был очень обеспокоен.
– И напрасно.
Я достала из сумки папку с документами Зои и положила ее на стол.
– Вот то, чем действительно важно заняться.
Байер открыл папку, бегло просмотрел бумаги.
– Я скопирую это и отдам независимому бухгалтеру. А как вы сами думаете, Анна, можно доверять этой девушке?
Я пожала плечами:
– Я с ней не знакома. Видела несколько раз в «Фениксе». Она работает у нас первый год.
Байер встал, подошел к металлическому шкафу с ящиками, выдвинул один из них и достал тонкую прозрачную папку. Его массивная фигура почти перекрыла свет из окна.
– Пришла после окончания бухгалтерских курсов, – зачитал он, не вынимая листа из папки. – До этого дважды проваливалась в финансово-экономический, работала кассиром в сетевом продуктовом магазине. Не замужем. Живет с матерью…
– Необязательно было собирать на нее досье.
– Простая формальность. – Он убрал папку в ящик и вернулся на свое место. – Я привык понимать, с кем имею дело.
Я кивнула. Байер всегда был недоверчив и предельно осторожен. Все будущие сотрудники «Феникса-1» проходили тщательную проверку, прежде чем он подписывал с ними трудовой договор.
– Есть еще кое-что, Эдгар Максимович…
Он настороженно и внимательно посмотрел на меня.
– В тот день… когда Аким пропал. За минуту до аварии… Он упомянул о каких-то проблемах.
– Что конкретно он сказал?
– Больше ничего. Я не хотела переводить тему разговора и поэтому не стала спрашивать.
– Понятно…
Он пригладил ладонью поредевший ежик своих светлых, с серебристыми блестками седины волос, задумчиво пожевал губами.
– Так что, – сказала я, – возможно, Зоя Новикова права.
– Если Аким имел в виду финансовые проблемы… Но я в любом случае все проверю. А пока… Анна, пожалуйста, будьте осторожны.
– Не вижу причины.
* * *
«И. Н.
В семнадцать она влюбилась. До окончания школы оставалось два месяца, она ходила на подготовительные курсы в институт и там встретила его. Ему было уже почти двадцать. Он недавно пришел из армии. Ей нравилось в нем все: залихватская манера курить, перекидывая сигарету из одного угла рта в другой, насмешливый взгляд, темные кудри, белозубая улыбка, его руки – длинные, крепкие, с твердыми мышцами. Она тоже была ничего. Русые длинные волосы, хорошая фигура… И она любила пошутить, посмеяться. Так они и начали – с шутки. Так и смеялись потом все часы встреч. Над голубем, ходящим кругами вокруг голубки, надувшись и растопырив перья. Над собой – споткнулись и чуть не упали. Над одногруппником: «А помнишь, как он на лекцию в носках пришел?» Это была та самая любовь, о которой пишут поэты.
Через полгода он женился на другой, а она хотела сделать аборт, но было уже поздно. Родила мальчика и сразу, в роддоме, написала отказ от ребенка.
После окончания института вышла замуж. С мужем жили скучно. Да, это единственное слово, которым можно было обозначить их совместную жизнь, – скука. Даже вспомнить сейчас не о чем. И не смеялись ни разу. Пять лет прожили без смеха, без улыбок. И все эти годы она думала о нем. Не о том, кто вдруг сказал ей: «Слушай, извини, но она мне больше подходит». А о сыне.
И. Н. в то время работала на хорошей должности. Не по специальности, которая ей в жизни так и не пригодилась, а просто устроилась администратором в стоматологическую клинику и там уже доросла до замдиректора. Через знакомых, с огромным трудом, заплатив тем и этим, выяснила: сын до шести лет был в детдоме, а потом его забрали. Кто? Пришлось снова искать, снова платить. Нашла. Хорошая семья. Такие же хохотуны, какими были когда-то она сама и ее любимый. И сын такой же. И почему-то на приемных родителей похож. Но и на нее похож тоже. Красивый мальчик.
Она стала следить за ним. Тайком делала фото, потом распечатывала и развешивала на доске, которую поставила в комнате. Она уже давно к тому времени развелась с мужем и жила одна, так что никто не мешал ей кнопками с разноцветными головками пришпиливать к доске фотографии сына и часами сидеть перед ними, рассматривать его, изучать его улыбку, смех, взгляд, его тонкую фигурку, его темные кудряшки. Когда-нибудь – мечтала она – сын будет идти из школы, а она остановит его, как бы случайно, – например, уронит мобильник, а он поможет ей и поднимет его. Они разговорятся. Начнут дружить. И однажды она признается ему во всем. Покается. Попросит прощения. И он поймет ее. Он умный мальчик. Умный и душевный.
Когда ему было двенадцать, произошел какой-то несчастный случай в летнем детском лагере. И вскоре он умер от заражения крови. Ей больше ничего не удалось узнать об этом, да и не было сил. Все кончилось тогда, после похорон. Все остановилось. Восемь лет прошло, а так и не изменилось ничего с того дня – дня после похорон. Дня, когда она поняла: больше ничего не будет, все потеряла, что было дано судьбой, отмеряно и выдано лично ей. В сухом остатке – боль и непреходящее чувство вины. Появилось оно в тот момент, когда написала отказ от сына. И ни на минуту не исчезало с тех пор. Пустая жизнь – наказание за ошибки и грехи? Или все проще – взяла, что дали, не смогла воспользоваться, оценить не смогла, потеряла, а теперь ничего не осталось…»
* * *
Мы не боги. У нас нет рая для хороших людей и ада для плохих. Мы хотим создать идеальный мир здесь и сейчас, в течение нашей жизни, которая слишком коротка. И даже если она продлится до ста лет, этого все равно очень мало. Глобальные цели требуют времени, которого нет ни у кого из живущих на этой планете. Возможно, поэтому так важна тема потомства – оно продолжит наше дело, оно получит то, что не получили мы, и скажет то, что не успели сказать мы.
Что касается меня и брата, у нас имелся лишь один потомок – сын Акима, мой племянник, десятилетний Николай.
Брат женился на последнем курсе института на студентке педагогического, хорошенькой тоненькой девушке с большими голубыми глазами. Сейчас Светлана – элегантная дама, преподает английский в гимназии, каждый день посещает фитнес-клуб, лихо водит машину и приобрела привычку поджимать губы, если чем-то недовольна. А недовольна она часто. Я не виню ее в этом. И брат никогда не винил. Он винил себя. Именно с ним в душе милой, немного наивной девушки вдруг проклюнулось оно: недовольство. И стало расти, расти, пока не превратилось в основу ее мировоззрения и отношения ко всему окружающему.
Она выходила замуж за наследника одного из самых богатых людей в городе. И, по ее же словам, ожидала, что у нее будет роскошная жизнь – поездки на дорогие курорты, дизайнерская одежда, загородный особняк и прочее. «Любая девушка хочет того же» – в запале крикнула она, когда я пыталась отговорить ее от развода с моим братом. «Лана, но ты же знала, какой он…» – ответила тогда я.
Вместо ожидаемого эксклюзива она получила обычную жизнь. Они жили в трехкомнатной квартире, ездили на старом «Мерседесе», а на курорты Лана летала или с подружками, или с ребенком, потому что Акиму было некогда. «Он даже личные средства постоянно тратит на “Феникс”!.. На всех этих бедных-несчастных… И он всегда, всегда занят! – говорила она мне, и губы ее дрожали. – Он свободен для других, а для меня – занят. Знаешь, когда я в последний раз смогла откровенно поговорить с ним? Когда пришла на его бесплатную юридическую консультацию».
Так и было. Она пришла к нему и заявила, что хочет развода. «Аким Николаевич, – язвительно сказала Лана мужу, – посоветуйте, как мне развестись с вами и получить часть вашего наследства?»
Он отдал ей все, что мог: квартиру. 2015 год. Пять лет, как нет отца. Пять лет, как работает «Феникс», и все средства уходят туда. Вместо алиментов брат отдавал бывшей жене половину ренты, которую получал ежемесячно от сдачи в аренду участка земли в городе. Сумма была немалая: на этом месте ныне стояла шестиэтажная гостиница.
Сам Аким переехал сначала в съемную квартиру, а затем я уговорила его купить себе новую.
Развод, из-за которого переживал он и переживала я, оказался к лучшему. Денег Лане вполне хватало. Она успокоилась, занялась собой, получила второе образование, а в гимназии продолжала работать потому, что ей это нравилось. Никуда не делось одно: недовольство. Оно проросло в ней, пустило корни, и постоянно поджатые губы уже обеспечили ей, красивой тридцатишестилетней женщине, мимические морщины.
Николаю на момент развода родителей было пять лет. Я помню его как печального большеглазого ребенка, уставшего от криков и рыданий матери. Сейчас это был открытый, дружелюбный, добрый мальчик. Несмотря на недовольство Ланы, он постоянно приносил в дом то больного котенка, то придавленного машиной щенка, а однажды принес подыхающую от какой-то болезни крысу, так что потом вместе с мамой ему пришлось ходить по врачам и несколько раз сдавать кровь на анализ. Вылечив животное (кроме крысы, которая все-таки скончалась), Николай начинал активно заниматься его пристройством в добрые руки. Себе он никого оставить не мог – у Ланы была аллергия на животных.
Это был наш мальчик. Николай Д. Будущий продолжатель нашего дела, будущий владелец «Феникса». Пока что ему было всего десять, и брат лишь время от времени, дозированно, рассказывал ему о другом идеальном мире. «Представь себе парус…»
* * *
Я нажала кнопку дверного звонка. Открыла мне Лана. Уже с поджатыми губами.
– Аня, ты приехала на пять минут раньше, – сказала она, отходя в сторону, чтобы дать мне войти. – Николай еще не готов.
– Я готов, мам, я готов! – крикнул он, выбегая в коридор.
Стройный, подвижный, с копной светлых прямых волос, с ясными голубыми глазами и белозубой улыбкой, он был похож на мальчика из старого американского фильма. В прошлом августе мы с ним на неделю летали в Сочи, он носил там соломенную шляпу и коричневые шорты с большими накладными карманами, огромные темные очки и шлепанцы. Наша соседка по шезлонгам, пожилая москвичка, называла его «Том Сойер», а он, делая серьезное лицо, отвечал ей: «M?m?». А потом смеялся.
Это были прекрасные дни, светлые от яркого солнца и нашего смеха, полные воздуха и простора. Помню, как Николай нашел у берега морскую звезду и немедленно начал ее спасать. Он заплыл подальше (я упустила этот момент, и когда увидела его светловолосую голову вдалеке, размером не больше точки, сердце мое провалилось и застряло где-то под желудком) и там ее выпустил. Помню наш поход в горы. Палящее солнце, рюкзаки за плечами, наш молодой загорелый проводник. «Кажется, мы заблудились… (испуганный взгляд). Давайте проверим запасы воды, хватит ли нам на несколько дней…» Николай расхохотался, уловив шутку. Я улыбнулась – сыграно было плохо, но ладно, зачтено.
Жаль, что эмоции нельзя возобновить по желанию. Сейчас я уже не могла дать Николаю тех ощущений – свободы, тепла, жизни. Ныне я была просто его теткой, наполовину утопленной в болотном чувстве тоски и безнадежности. И все же, надеюсь, мы по-прежнему нужны друг другу, мы по-прежнему друзья.
Он швырнул на пол рюкзак, подбежал ко мне и порывисто обнял, уткнувшись подбородком мне в плечо.
– Николай, иди на кухню и съешь суп! – сказала Лана.
На этот раз она сдвинула брови. Хоть какое-то разнообразие…
Николай коротко улыбнулся мне и унесся на кухню. Лана проводила его взглядом. Затем, сложив руки на груди, прислонилась плечом к стене и критически оглядела меня с ног до головы.
– У тебя рыжие волосы, тебе не идет красный цвет.
– Вообще-то каштановые.
– Нет, серьезно, Аня, пора обновить гардероб. Нельзя же каждый день ходить в одной гамме.
Я улыбнулась и не ответила. Лана права. Вот уже несколько лет я одеваюсь одинаково: красный верх и голубые джинсы. В моем шкафу рядком висят на вешалках шесть красных футболок и блузок, а также три пары джинсов. И больше ничего. Джинсы раньше были только одни, но я похудела и пришлось купить новые. Сейчас и третьи – еще на размер меньше предыдущих – стали мне немного велики. Но я не иду в магазин, я просто проделала в ремне очередную дырку, так проще.
– Хочешь, я съезжу с тобой? Пройдемся по магазинам, я помогу тебе подобрать вещи. Вместо этих лоферов купим тебе приличные туфли, а еще…
– Спасибо, Лана. Мне ничего не надо.
Краткое поджатие губ. Затем тяжелый вздох.
– Аня, я все понимаю, но…
Как же я не люблю такое «но», обесценивающее первую часть предложения.
– …тебе не помешает поговорить с психотерапевтом. Аким говорил, у вас в «Фениксе» есть какая-то невероятная мессингша.
– Роза Ковалик. Она умерла в конце марта. Слушай, Лана…
– Умерла? Я не знала. Жаль. Но я могу спросить у одной знакомой, она…
– Лана, ты не будешь против, если Николай сегодня останется у меня?
– Я на это даже рассчитываю. Вечером я иду на свидание.
– Отлично. Я привезу его завтра после обеда.
– Пора что-то поменять в своей жизни, Аня. Ты же красивая. Тебе бы одеться поярче и помоднее, и будешь как кинозвезда. Вот Аким…
И опять она права. Аким любит и умеет хорошо одеваться. Когда-то и я была такой.
Николай выбежал в коридор.
– Мам, Ань, я все!
– Идем.
Он поднял свой рюкзак. Лана подставила ему щеку для поцелуя. Он смачно чмокнул ее, и тут же, закрепляя, еще раз. В этот момент Лана многозначительно смотрела на меня, не обращая внимания на сыновнюю нежность, и взгляд ее ясно говорил: «Купи новую одежду и пойди в ней к психотерапевту».
Я чуть улыбнулась ей, приобняла Николая за плечи, и мы вышли.
* * *
Когда мне было лет семь или восемь, я узнала, что у меня был еще один брат. Первый ребенок родителей, появившийся на свет за четыре года до Акима и проживший всего несколько часов.
Я много думала тогда о нем, представляла, каким бы он был сейчас, и однажды пришла к мысли, что надо дать ему имя. Несправедливо, что он умер безымянным. Ведь он был живой, хотя и совсем недолго; он дышал, двигался и, наверное, хотел жить. Как бы родители назвали его? Артём, Антон, Андрей? Я выбрала имя Антон.
«Почему Антон?» – спросил Аким. Я ответила: «Потому что наши имена тоже начинаются на “А”. – «А-а-а… – сказал брат. – Не думаю, что это так уж принципиально. Я бы назвал его Борис».
Спустя некоторое время в одной из бесед с родителями мы узнали, что мама хотела назвать своего первенца Олегом, а папа – Дмитрием. Я как сейчас помню тот вечер. Желтый тусклый свет лампы, ужин из гречки с ржаным хлебом, жидкий чай. Из приемника доносится «Мне стали сли-ишком малы Твои тёртые джинсы…» Брат сидит, подвернув под себя одну ногу, – привычка, от которой его долго пытались отучить родители. Папа читает газету, качая головой и время от времени вслух зачитывая абзацы текстов с абсолютно непонятной мне тогда терминологией. Мама коротко комментирует. И я, которой стало скучно.
«Я назвала его Антон», – сообщила я своей семье. «Кого?» – одновременно спросили родители. «Его. Вашего первого ребенка».
Они помрачнели. «Да, – сказал папа, – надо было все-таки записать его». Мама вздохнула. «Когда? Мы же просто не успели…»
Вот тут и выяснилось, что каждый из них про себя придумал для него имя.
Несколько дней спустя я сидела за столом и рисовала. Его. Большого красивого старшего брата. Того, кто защитил Акима, когда шестиклассники избили его за то, что он не давал им повесить щенка. Того, кто остановил меня, когда я протянула руку монстру и собралась отправиться в роковое путешествие.
Рисовала я неважно. Красавец брат получился кривобоким, с квадратным лицом и глазами разного размера. Отложив в сторону этот портрет, я взяла другой лист бумаги и сверху написала большими буквами: АНТОН. Подумала и ниже вывела: БОРИС. Затем, ниже, – ДМИТРИЙ. И под ним – ОЛЕГ. Мне показалось несправедливым взять для брата какое-то одно из этих имен. И я взяла все – по одной, первой букве, от каждого. Получилось: АБДО.
Так в моих мыслях поселился брат, друг – А?бдо. Он рос и взрослел вместе со мной. Природная скрытность порой мешала мне поделиться чем-то сокровенным даже с Акимом, но Абдо я могла рассказать все.
До сих пор я иногда мысленно обращаюсь к нему. Советуюсь с ним. Рассказываю, что произошло. Он появляется то в углу комнаты, то на пассажирском сиденье моей машины, рядом со мной, то сидит на широком подоконнике в кухне, то стоит перед зеркалом трюмо, пытаясь в нем отобразиться.
Да, это пресловутый «воображаемый друг». И – нет, я не злоупотребляю общением с ним, я понимаю, что его нет, как нет его отражения в зеркале, как нет вообще ничего оставшегося от него. Разве что горстка праха в земле. Ведь прошло уже более сорока лет со дня его смерти.
* * *
Мне вдруг показалось, что кроме нас с Николаем в комнате кто-то есть. Может быть, тут незримо присутствует брат Абдо? Один? Или уже с Акимом?
Меня передернуло.
– Что с тобой? – спросил Николай, встревоженно посмотрев на меня.
– Все в порядке, милый. Просто вдруг стало зябко.
Он вскочил, схватил со спинки стула мою теплую вязаную кофту и подал мне. Я с улыбкой посмотрела на него. А на стуле, закинув ногу на ногу, сидел Абдо, с улыбкой глядя на нас. Возможно… «Ничего нельзя исключать, правда, дядя Арик?»
Я перевернула страницу старого фотоальбома.
– А это кто? – поинтересовался Николай, ткнув пальцем в фотографию цвета сепии, на которой был запечатлен крупный мужчина, одетый в костюм в мелкую клетку; с тростью, в круглых очках, с аккуратно подстриженными усами и небольшой бородкой.
– Это прадед Аким. Тебе он – прапра.
– А, я знаю, он был врачом. В его честь назвали моего папу.
– Верно.
– Ты его видела?
– Нет, он умер за семнадцать лет до моего рождения. Удивительный был человек. Знаешь, как его называли? «Творец чудес и чудо Творца». Обычный сельский доктор, а лечиться к нему со всей округи приезжали. Даже из города.
– Из нашего города?
Я кивнула.
– Конечно, в те времена здесь было гораздо меньше народа…
– Семьсот тысяч?
– Меньше.
– Четыреста восемьдесят семь?
– Думаю, не больше тридцати.
– Все равно это очень много!
– Однажды мы с тобой съездим в деревню, откуда он родом. Там, наоборот, почти никого не осталось…
Из альбома выпала маленькая цветная фотография. Николай подхватил ее в сантиметре от пола. На ней светловолосый мальчик с ясными глазами крепко обнимал крошечную девочку в ее первом платьице – зеленом в маленьких желтых яблоках.
– Какие смешные.
– Это я и твой папа. Мне здесь, наверное, около года. А ему, значит, три.
Я помню себя лет с четырех, не раньше. И то – помню лишь мгновенными вспышками. Лето – бабочка – кот – солнце. Брат поливает из черепка цветок. Маленькая серебряная сережка в мамином ухе, а я, видимо, у мамы на руках. Красное пластмассовое ведерко с трещиной на боку. Снова брат – несется к реке позади толпы старших мальчишек; тощая фигурка с выпирающими лопатками, грива давно нестриженных, выгоревших до белизны волос развевается по ветру. И снова он – протягивает мне ладони, сложенные лодочкой, а в них несколько больших красных ягод земляники.
Мы с братом не слишком похожи внешне, но в остальном всегда были как сиамские близнецы. Практически во всех моих воспоминаниях он присутствует рядом со мной. Где же он сейчас? Где он – все эти долгие, как целая жизнь, семь месяцев?
– Переверни страницу, – сказал Николай.
– Нет. Что?..
– Аня, ты держишь рукой страницу. Давай дальше смотреть!
– Извини…
Я перевернула страницу альбома.
– А это бабушка в молодости, я узнал!..
Потом мы долго сидели на диване, плечом к плечу, молчали и смотрели в сумеречное небо. Я пила чай, Николай – какао, сваренное Тамарой по ее «особому» рецепту.
– Как ты думаешь, – тихо спросил он, не отрывая взгляда от неба, – папа найдется?
* * *
5:30 утра. Я с трудом проснулась по звонку будильника в моем телефоне.
Два дня мы с Николаем бродили по городу, наслаждаясь солнечной тихой погодой. Мы гуляли в парке, лежали на пледе у реки, слушали музыку в его айфоне – один наушник мне, а второй ему, ели мороженое в маленьких кафешках на набережной и ходили в кино на мульт про животных. Лишь к вечеру я отвезла его домой. Затем вернулась в свою машину. Свет, которым племянник озарял мою жизнь, погас. Я сидела в машине в легком оцепенении, смотрела перед собой, ничего не видя. Силы вдруг кончились. Я снова была одна, в полумраке своих мыслей, в полусвете своих надежд.
Ночью я долго не могла уснуть и задремала лишь ближе к утру. Тем не менее по звонку будильника я проснулась и встала. Утренняя пробежка – то, с чего я начинаю выстраивать день. Это моя зацепка, мой жизненный стержень. Мне кажется, не будь ее, вся моя жизнь сразу начнет разрушаться и очень скоро превратится в руины.
Я бегаю без музыкального сопровождения. Только редкие звуки пробуждающегося города, только чириканье птиц, спрятавшихся в кронах деревьев, только ритмичный мягкий топ моих кроссовок. Метр за метром. Улица, проспект, переулок, двор, улица, проспект…
В половине седьмого я уже стояла под душем. А ровно в семь мой смартфон разразился зажигательной итальянской песней.
– Анна… Извините, что так рано. Это следователь Тамраев.
Мое сердце остановилось. Несколько секунд я не могла произнести ни звука. Я словно вся развалилась на части. Как человечек из плохо скрепленных между собой спичек и желудей.
– Д-да… – осипшим голосом выдавила я. – Вы нашли его?
* * *
В морг я приехала на такси. Самообладание, покинувшее меня во время звонка следователя, так и не вернулось. Голова кружилась, а руки так дрожали, что я с трудом сумела закрыть квартиру на ключ. Конечно, в таком состоянии я не могла сесть за руль.
Тамраев ждал меня у входа.
– Может, сначала кофе? – спросил он, озабоченно глядя на меня.
Я отрицательно покачала головой.
– Ну, пойдемте…
Он взял меня под руку, и мы вошли в здание морга Первой городской больницы.
Как в тумане я преодолела путь длиною в два белых коридора, освещенных тусклыми мигающими лампами дневного света. Тамраев шел рядом.
Мы вошли в зал. Патологоанатом – мужчина лет пятидесяти, полный, в очках на мясистом носу, – вопросительно посмотрел на следователя. Тот кивнул, и тогда патологоанатом откинул некогда белую, а теперь сероватую, в желтых разводах, простыню, открыв лицо молодого мужчины, неподвижно лежащего на металлической каталке. Светлые волосы, широкие плечи, родинка у ключицы… Прямой нос, четко очерченные губы, брови полумесяцем, бледные веки и – глубокая рваная рана на виске.
Я почувствовала, как к горлу подкатил комок и вот-вот вырвется наружу хриплым, как карканье, звуком – отчаянного рыдания.
Не отрывая взгляда от мертвеца, я собралась, загнала комок обратно, вглубь своего тела, кашлянула и охрипшим голосом произнесла:
– Это не он.
Последующие полчаса я помню как в тумане. Тамраев волок меня – снова по тем же коридорам, затем на площадку у больницы и дальше, по улице, – а я висела беспомощным кулем на его локте и не понимала, что он говорит.
Это был не Аким. Нет. Это был не мой брат. Похож на него, но не он. Облегчение, смешанное с пережитым стрессом ожидания худшего и с болью от того, что еще одна жизнь закончилась, постепенно заполняло меня.
Мы вошли в кафе. Тамраев опустил свою ношу (меня) на стул у окна, сам сел напротив.
– Простите, Анна… Наверное, я мог бы и сам определить по фотографии, что это не он, но я обязан, понимаете? Обязан вызвать родственника на опознание в случае такого внешнего сходства. Будете кофе?
Я не отреагировала, и он решил за меня.
– Так, значит, кофе и… И что еще? Бутерброд? Пирожное?
Я молчала, ссутулившись на стуле и вперив взгляд в стол. В мыслях моих кружилась отчетливая мысль: «Надо взять себя в руки». За прошедшие месяцы я уже трижды приезжала в морг на опознание. Но каждый раз я была уверена заранее: это не мой брат. В этот раз все было иначе. Тамраев сразу произвел на меня впечатление человека ответственного и внимательного к деталям, так что, когда он позвонил ранним утром, я вдруг поверила: все кончено, брата нашли, его больше нет…
– Анна, я понимаю, как вы испугались… Боже мой, я тоже человек, я знаю, что такое потеря близкого. Но, честно говоря, этот парень вылитый Аким.
– Типаж такой же, да, – сказала я и с усилием подняла взгляд на следователя. – Возраст, светлые волосы… Тем не менее Аким совсем другой. Лицо у него более худое и узкое, скулы высокие, щеки ровные, даже чуть впалые, брови с изломом, как у меня, а не полукруглые, рот широкий… И на шее у него не продолговатая родинка, а сердцевидная.
– Родинка другая, точно…
Официант поставил на стол две чашки кофе, две тарелки с пирожными и вазочку с мороженым. Тамраев поблагодарил его и подвинул мне мороженое. Я покачала головой:
– Я не хочу, спасибо.
– Анна, вы слишком бледная, вам необходимо подкрепиться.
– Кофе будет достаточно.
– Да вы на грани обморока. Прошу вас, съешьте хоть что-нибудь.
Я взяла вилку и отломила кусочек пирожного. Потом второй… Неожиданно для себя я довольно быстро все съела и, кажется, бросила взгляд на пирожное Тамраева. Во всяком случае, он молча подвинул ко мне свою тарелку, и я так же молча принялась за его пирожное. Я не смотрела на следователя, но чувствовала, что он смотрит на меня.
– Ну как? Полегче? – спросил он, когда я положила вилку на пустую тарелку.
Вместо ответа я кивнула. Мне в самом деле стало легче.
– Анна, а вы искали его в Невинске?
Я снова кивнула. На следующий день после исчезновения брата Байер и его сотрудники обзвонили невинские больницы и морги. Естественно, безрезультатно. К моменту аварии мы отъехали от Невинска почти на сто сорок километров.
– Так… Его телефон остался в машине. Бесполезная штука, если не привязана к человеку. В его квартире вы были… Вы же были в квартире Акима после его исчезновения?
– Конечно. Я даже прожила там неделю, надеясь… Не знаю, на что я надеялась…
На самом деле я надеялась на то, что Аким, возможно, потеряв память, на автомате вернется к себе – в свою квартиру.
– Ясно… А о чем вы говорили в дороге?
– В основном о приюте для стариков, который мы собирались открыть в Невинске.
– Кто-нибудь ехал за вами?
– Я не обратила внимания. А что, вы подозреваете чей-то умысел?
– Честно говоря, нет, но мое дело – продумать все варианты. Понимаете, я пока что не могу даже предположить, что произошло. Ну, побег мы исключаем?..
– Как и похищение инопланетянами.
– Или не инопланетянами… Только зачем кому-то его похищать? Выкупа не требовали… Не требовали?
Я покачала головой.
– Значит, это не похищение. Ну, предположим, кто-то случайно сбил его, когда он вышел из машины. Этот человек или отвез бы его в город…
– Но тогда мы бы вскоре нашли его.
– …или увез подальше и спрятал тело.
– И тогда мы его никогда не найдем.
– Печальный исход, который я предлагаю пока не брать в расчет. Будете мороженое?
– Нет, спасибо, Роман Петрович.
– Просто Роман.
Тамраев пару секунд смотрел прямо на меня, словно хотел что-то сказать. Затем опустил взгляд и аккуратно положил несколько ложек мороженого в свой кофе. Я смотрела, как он неспешно помешивает ложечкой кофе, притапливает горку мороженого и ждет, когда она подтает.
– Роман…
Он поднял глаза.
– Прошу вас, ищите. Не останавливайтесь. Он где-то есть. Он не мог раствориться в воздухе. Переверните этот город вверх дном, но найдите его.
– Анна, я буду искать вашего брата столько, сколько потребуется. Не только потому, что вы – это вы. Мне самому хочется выяснить, что произошло. Я хороший следователь. И с детства люблю загадки.
«Не только потому, что вы – это вы». Что он имел в виду?
* * *
На самом деле мой первый визитор имел инициалы А. Н. Д. Или AND, как я с девяти лет, до умопомрачения увлеченная рассказами о Шерлоке Холмсе, подписывала тетради со своими записями, попутно зашифровывая все, что вообще можно было зашифровать, включая школьные упражнения по русскому письменному. Другими словами, первым визитором была я сама.
Брат наверняка бы внес поправку: «Ты не можешь быть собственным визитором. Это логически неверно. Визитор – тот, кто приходит. Ты же не можешь прийти сама к себе». Но он ничего не знал об истории, подвигнувшей меня однажды взять тетрадь в клетку и написать: «Что случилось с AND». А не зная о ней, он не мог и внести поправку. Так что по умолчанию, никем не поправляемая, я начинала отсчет визиторов с себя.
Мне было шесть лет, когда произошло это. Я обладала открыточной внешностью – узкое светлое личико, большие темно-голубые глаза, золотистые волнистые волосы – и при этом была вежливой, тихой и послушной. Просто героиня святочного рассказа о хорошей девочке.
В ожидании брата, с которым мы собирались пойти в магазин за хлебом, я сидела в песочнице – палочкой рыла нору для пластмассового зайца, забытого кем-то из детей. Во дворе было пусто и тихо.
Вдруг на рыхлый, темный после недавнего дождя песок легла длинная тень. Я подняла голову. Около песочницы стоял парень («большой мальчик», как я определила его тогда про себя) и улыбался. Он предложил пойти к нему, посмотреть на котенка, которого его мама принесла с работы. И я пошла.
По дороге он много и оживленно говорил о себе. О том, что он мастер спорта по боксу. Что однажды на него напала стая собак, но он перегрыз вожаку горло и стая позорно бежала. Что он летчик и летает в основном на истребителе, но иногда соглашается сесть за штурвал пассажирского самолета. И что-то еще. Я почти ничего не запомнила, потому что шла рядом с ним и чувствовала, как нечто незнакомое, тревожное, разрастается во мне. Хотелось развернуться и убежать, но это было бы невежливо, и я продолжала идти рядом с ним, потом позволила взять себя за руку. Его ладонь оказалась влажной, хотелось выдернуть руку, но я боялась обидеть его и терпела.
Мы вошли в подъезд. Поднялись на третий этаж пешком. Он начал шарить по карманам в поисках ключа, не отпуская мою руку и продолжая говорить. К этому времени речь его была уже довольно бессвязной, и я ничего не понимала. Он нашел ключ, вставил его в замочную скважину. Не знаю, каким образом, но я уже поняла, что у него нет никакого котенка. А если бы и был, я уже не хотела на него смотреть. Да и что мне чужой котенок, когда у меня был свой, рыжий, пушистый, подобранный братом на помойке несколько дней назад. Сердце мое колотилось так сильно, что было трудно дышать. Я понимала: надо вырвать руку и бежать. Но ноги мои стали словно ватные, все тело стало словно ватное, я была ватной Снегурочкой под елкой, комочком тополиного пуха. И каким-то атавистическим чутьем этот комочек чувствовал, что вот-вот вспыхнет и сгорит дотла, исчезнет, стоит только оказаться за порогом двери, обитой черным, давно облезшим дерматином.
В этот момент позади возникло молниеносное, почти бесшумное движение. Я смутно помню, что было дальше, все произошло слишком быстро. Помню разъяренное шипение ангела в виде крупного бородатого мужчины. Помню звуки ударов и жалобный стон моего спутника. Он выпустил мою руку. Я попятилась, споткнулась, упала. Бородач нагнулся, помог мне встать и ласково сказал: «Ну что же ты, крошка, пошла с ним… Тебе мама не говорила, что нельзя никуда уходить с незнакомыми людьми?»
Он довел меня до моего подъезда, где стоял брат, внимательно и сосредоточенно озиравший двор, и ушел. Брат взял меня за руку. «Кто это был?» – спросил он. «Человек», – ответила я. В тот момент я была словно ожившая кукла – ни мыслей, ни чувств. Все это вернулось ко мне потом.
Некоторое время спустя я узнала, что «большому мальчику» было около двадцати. В наших краях он появился второй раз за год – приехал из пригорода к тетке. Именно его все считали виновным в исчезновении пятилетней девочки несколько месяцев назад, но доказательств милиция не обнаружила, как не нашла и пропавшую.
Забегая вперед – ее так и не нашли. Я видела ее маму, за годы она ничуть не изменилась. Бледная, худая и потерянная. Время не излечило ее. Оно вообще не лечит. Просто с годами становится менее невыносимо жить.
Моя же короткая история с хеппи-эндом произвела на меня колоссальное, удушающее, потрясающее впечатление. Я думала: если бы не тот бородач, спаситель, я, наверное, была бы давно мертва. Я тоже стала бы Девочкой, Которая Не Вернулась. ДКНВ. И никто б не знал, что произошло. От меня не осталось бы и следа. Это не давало мне покоя.
Прошло несколько лет. Моя память все еще хранила эти события. Были ночи, когда я внезапно просыпалась – сразу с ощущением абсолютного отчаяния и, кажется, с температурой. Воспоминания о том, что было, но главное – фантазии о том, чего не было, но могло бы быть, терзали меня. Я не знала, как с этим справиться. Брат уже был занят своей первой любовью – Наташей из восьмого «Б». И мучился тем, что он младше ее и, конечно, незамечаем ею. А еще мне было неловко описывать свои фантазии даже ему. Тогда, лет в девять-десять, я представляла себе смерть в квартире того чудовища как взмахи огромного ножа, с лезвия которого моя кровь брызгами летит во все стороны, оставляя ярко-красные кляксы на грязных обоях в цветочек.
Вспоминая об этом спустя годы, я понимаю: как хорошо, что я не знала, не представляла себе, что могло случиться до момента, как нож либо что-то иное оборвало бы маленькую жизнь. Мою жизнь. Однако и тех картин, возникавших в моем детском воображении, было достаточно для того, чтобы не ощущать твердой почвы под ногами. Чтобы порой просыпаться в отчаянии и ужасе. И все еще помнить его голос, и все еще ощущать в руке его влажную ладонь.
Как-то раз, вернувшись из школы в пустую квартиру, я снова почувствовала тот ужас, сопровождающийся нехваткой воздуха. Воспоминания и эмоции переполняли меня. Каким-то шестым чувством я вдруг поняла, что если сейчас же не избавлюсь от избыточной части этих ощущений, то потеряю сознание. Я попыталась призвать брата Абдо, но мозг отказывался воспроизводить что-либо. На дрожащих ногах я прошла в комнату, достала из ящика стола чистую тетрадь, открыла ее и написала вверху первой страницы: «Что случилось…». И затем быстро, довольно коряво, сбивчиво, описала события четырехлетней давности. Словно выдохнула облако едкого дыма.
Сеанс самоизобретенной терапии прошел успешно. Я не исцелилась полностью, но мне определенно стало легче. Тетрадь я спрятала. И больше никогда не доставала ее. Так что да, я и есть свой первый визитор. То, что случилось, не исчезнет вместе со мной. Оно зафиксировано, и это свидетельство моей личной драмы до сих пор лежит в нижнем ящике комода. Возможно, когда-нибудь его прочитает Николай, как наш наследник. Возможно, никто не прочитает никогда. Но в наших с братом завещаниях третьим пунктом идет общий: «Сохранить в бумажном и оцифрованном виде все истории визиторов». Все – значит, и мою…
* * *
Во второй половине дня я приехала в «Феникс» и столкнулась на лестнице с Настей Скрипкой, младшей из двух моих кузин. Как обычно, она хмуро буркнула себе под нос несколько букв, которые я обычно трактую как «Привет», и собралась уже идти дальше, но я остановила ее:
– Как дела?
В ответ еще несколько букв, похоже на «Нормально».
Я внимательно посмотрела на ее вытянутое и с давних пор унылое лицо.
– Настя, что-то не так? Только скажи внятно. Я не понимаю твоего бурчания.
– Виталик, сволочь, – отчетливо выговорила Настя.
Второй муж Насти, Виталий Скрипка, невысокий, щуплый, с маленьким острым носом, торчащим на бледном лице со смазанными чертами, два года назад бросил работу менеджера в большом сетевом магазине бытовой техники и начал петь в группе. Вокалист Скрипка – звучало вполне по-звездному, однако ни сам Виталик, ни его группа – трое неряшливо одетых мужчин под сорок – успеха не имели. Самое большее, что им удалось достичь, – выступления в торговых центрах перед розыгрышем призов для покупателей. Соответственно, денег в семью Виталик не приносил. Жили на зарплату Насти – а получала она довольно скромную сумму, и алименты на Илью, Настиного сына от первого брака. Все еще осложнялось тем, что Виталик повадился таскать у Насти деньги.
«Разводись! – говорила Лена, старшая сестра. – Тебе уже тридцать восемь, последний шанс найти себе нормального мужа вместо этой землеройки!» Настя огрызалась. Она сама решит, что ей делать. И ничего не делала.
Последний скандал разразился на дне рождения их отца – моего дяди Арика – в конце апреля. Настя купила подарок – красивую рубашку. Перед тем как одеть в новый костюмчик семилетнего Илью и отправиться на автобусную остановку, Настя решила завернуть рубашку в золотистую упаковочную бумагу, остатки которой нашла при уборке на антресолях; открыла свою сумку и обнаружила, что подарка там нет. Она позвонила Виталику. Он небрежно ответил, что взял рубашку, потому что у него не осталось своих чистых.
Лена кипела от возмущения. Дядя Арик хмурился и вздыхал. Я молчала. Пять лет назад Настя развелась с моим бывшим однокурсником Макаром Сиротиным, заподозрив его в измене. Никакой измены не было, вот только Настя узнала об этом лишь после того, как сама в отместку изменила мужу. Она попыталась отменить развод, но тут уже Макар сказал «нет». В итоге эти двое влюбленных друг в друга как в первый день разошлись. Настя выскочила за Скрипку и переехала с сыном к нему, в крошечную однокомнатную на окраине. Макар остался в своей студии – на другой окраине. Между их жилищами на карте можно было провести прямую, которая разделила бы город на две почти равные части.
– Что он сделал на этот раз? – спросила я.
– Илюшкин телефон забрал. Свой он, видите ли, потерял.
Я не могла сказать кузине, как Лена: «Разводись!» – она не просила у меня совета. Но я могла узнать, нужна ли ей моя помощь.
– Не надо ничего, – мрачно ответила Настя. – У тебя своих забот по горло. А телефон я у него вечером отберу.
* * *
Макар Сиротин был первым, с кем я познакомилась при поступлении в наш университет на факультет компьютерных технологий. Это был высокий худой парень, замкнутый и не слишком разговорчивый. Около недели мы ходили вдвоем по коридорам университета, обедали в кафе на первом этаже, сидели на ступеньках, обложенные тетрадками и учебниками, готовясь к первому экзамену. Потом к нашей маленькой компании присоединились другие абитуриенты.
Это был странный период. Я еще не приняла смерть мамы, другой идеальный мир существовал лишь в разговорах с братом, мы только что перевезли в нашу съемную квартиру очередных жильцов – юную женщину, чуть старше меня, с двухлетним ребенком и пожилой бабушкой, и обрели большие проблемы, и в то же время я начинала очередную новую жизнь с новыми людьми и новой точкой отсчета.
Мы с Макаром не стали друзьями, он сторонился всех, меня в том числе, но можно сказать, что со мной ему было проще коммуницировать, чем с другими.
С Настей он познакомился в лифте моего подъезда. Они оба ехали ко мне. Он – за конспектом, она – выпить кофе и пожаловаться на Лену, опять стащившую у нее кофточку. Тогда Лена еще была худой, а Настя более общительной. Она и начала диалог с Макаром, когда они застряли в лифте. Вскоре приехал мастер из аварийной службы и освободил их, уже пронзенных стрелами пухлого мальчика с крыльями. Через час Настя и Макар ушли от меня вместе, а через три месяца поженились. Этой свадьбой закончился наш первый курс в университете.
А когда мы учились на четвертом курсе, на даче родителей Макара в Новый год я познакомилась с их соседом, веселым физиком, с которым смеялась так, как никогда прежде. Наступал самый яркий, самый счастливый этап моей жизни. Рядом со мной был он – красивый, обаятельный, с улыбкой во весь рот, с ямочками на щеках, с вечно растрепанной черной челкой и светлыми, словно прозрачными, серыми глазами. Младший научный сотрудник экспериментальной лаборатории. Шутник и философ. Ян Мильман, мой будущий муж.
* * *
Несмотря на то, что моя память сохранила из прошлого совсем немного, этот день я помню так хорошо, словно он был вчера.
Я бежала домой из школы. Набитый учебниками ранец бил меня по спине, а на голубое небо наползала огромная темная туча. И все же я улыбалась и даже напевала про себя однообразное «трам-пам-пам», потому что знала: через час из школы придут мама и брат и мы вчетвером сядем за праздничный стол, а потом поедем в парк на аттракционы. А если будет гроза, родители придумают что-нибудь еще, но первый учебный день года мы отметим обязательно.
Во дворе я заметила мужчину с букетом алых тюльпанов. Он стоял возле детской площадки и кого-то ждал. Весь день я видела людей с цветами, и сама этим утром отправилась в школу с пятью астрами. Поэтому, бросив взгляд на мужчину, я мельком подумала, что он, возможно, учитель. Или принес букет для своего ребенка, который учится во вторую смену.
Я забежала в подъезд, тут же забыв про человека с тюльпанами, и понеслась вверх по лестнице, уже вслух повторяя свое «трам-пам-пам».
На обед Тамара приготовила нам борщ и пожарские котлеты, а к чаю испекла торт. За окном потемнело. Пролился небольшой дождь, вдалеке погрохотал гром, но вскоре небо прояснилось, вновь поголубело, из-за груды белых пышных облаков выглянуло солнце.
Мы вышли из дома и направились к джипу отца. Я вприпрыжку бежала впереди всех, довольная предстоящей поездкой и своим новым платьем с аппликацией. Поэтому я первая оказалась возле машины. И мое хорошее настроение исчезло в один миг. На асфальте у левого переднего колеса я увидела алый лепесток тюльпана. Я замерла. Какая-то странная пунктирная связь между мужчиной с букетом и этим лепестком выстроилась в моем мозгу. «Тюльпан», – прошептала я.
«А?ник, что ты окаменела, садись в машину», – сказал отец, приблизившись. Я покачала головой, не отводя взгляда от лепестка. Только в этот момент мысль сформировалась – в одно слово: «Опасность». Я посмотрела на отца и пробормотала: «Тюльпан»… – «Что?» – не понял он. «Тюльпан. Опасность», – выговорила я, глядя на него расширенными от страха глазами. «Анечка, что с тобой?» – мягко спросила мама, привыкшая к некоторым странностям своих детей. Я собралась с мыслями и наконец сформулировала: «Там был мужчина с тюльпанами. Там, далеко. Зачем он подходил к нашей машине?» Произнеся это вслух, я сама осознала, что звучит неубедительно. Но, прежде чем я начала объяснять, отец вдруг понял. Он кивнул, достал свой мобильный телефон – черную трубку с короткой толстой антенной – и кому-то позвонил.
Около двадцати минут мы – мама, брат и я – стояли на детской площадке, поглядывая на отца, прохаживающегося около джипа. Он с кем-то говорил по телефону, то кивая, то хмурясь и подергивая плечом. Потом приехали двое. Одного я узнала, это был дядя Сева, начальник службы безопасности завода. Второй, помоложе, сразу присел на корточки и заглянул под днище машины.
В тот день в парк мы не поехали. Мама купила кассету с фильмом «Флиппер», и мы втроем, в мрачном молчании, посмотрели его, лежа на диване в гостиной. Мы не обсуждали то, что произошло. И тем более не обсуждали то, что не произошло, но могло произойти. В то время даже младшие школьники знали реалии жизни, бурлящей вокруг. И я в свои неполные двенадцать хорошо понимала: этот день мог стать последним для нашей семьи. Если бы я не заметила лепесток на асфальте…
Помню, что, изредка переключаясь на события фильма, я думала: кто хотел взорвать машину моего отца? Почему? Я не сомневалась, что мой папа хороший человек, а тот, кто хотел его убить, очень, очень плохой. Позже я поделилась своими размышлениями с братом, и он согласился со мной. Тогда же мы решили, что слово «тюльпан» отныне будет нашим тайным словом, означающим опасность. За все годы нам пришлось применить его всего пару раз…
* * *
В кабинете Байера – небольшой комнате с одним большим трехстворчатым окном почти во всю стену, со стандартной офисной мебелью и печальным фикусом на широком подоконнике – я просидела около получаса. Говорил Байер, я молча слушала.
То, что он рассказал, выбило меня из привычного мироощущения; в некоторой прострации я дослушала до конца. Затем, после тяжелой паузы, сквозь зубы произнесла: «Я ее вышвырну к чертовой матери». Байер, как обычно, сохранял невозмутимость. «Я бы не торопился. Сначала надо во всем разобраться». В ответ он увидел мое фирменное каменное лицо.
Возвращаясь домой, я вдруг ощутила, как снова впадаю в омут бесчувствия, название которому – апатия. Этим недугом я страдала с детства. Порой, без всяких причин, я вдруг погружалась в прострацию и не желала ни думать, ни слушать, ни, тем более, говорить. Все вокруг начинало казаться мне лишенным смысла. Птица, пролетающая в небе, по версии апатичной AND, стремилась в никуда. Люди, идущие по улице, напрасно шли в магазин / домой / на работу / в гости. Ибо зачем? Зачем вообще создан этот мир? Все равно все умрут. Никто и ничто не будет жить вечно. Даже камни разрушатся… Иногда на этой мысли я приходила в себя. «Не все камни разрушатся», – думала я. Почему-то осознание вечности некоторых камней возвращало меня к обычной жизни; начинали теплиться чувства, пробуждаться мысли. И вот уже птица, пролетающая в небе, стремилась к своему гнезду, а людей, идущих по улице, в конце пути кто-то ждал. Не всегда в период апатии возникала мысль о камнях. Иногда он заканчивался так же, как и начинался, – без причины.
Я остановила машину в пустынном переулке. Прикрыла глаза, вяло размышляя о том, что мой брат Абдо, будь он жив, мог бы сейчас позвонить мне и вывести из этого состояния одним вопросом: «Ты что-то узнала про Акима?» Конечно, я ничего не узнала. Жизнь бессмысленна, поиски бесполезны, я больше никогда не увижу брата, а моя жизнь тихо угаснет через несколько лет, в большой пустой квартире…
Что-то шмякнулось о капот с глухим стуком. Я очнулась. На крышке капота лежала тушка голубя.
Ребенок лет восьми стоял за зелеными пышными кустами и с настороженным любопытством смотрел в мою сторону. Из окна второго этажа маленькая старушка грозила ему крошечным кулачком и кричала, что кара небес скоро обрушится на его голову в виде целой груды камней. Он не обращал на нее внимания.
Я вышла из машины. Мальчик за кустами вытянул шею, ожидая, что я буду делать дальше. Я искоса взглянула на него. Он попятился – возможно, решил, что я подниму камень и брошу в него, как он бросил камень в голубя.
Справедливость – вот что должно быть единым для всех, для любого живого существа, не только человека. Однако любое действие и любое понятие требуют разумного подхода. Справедливость не исключение. А иногда справедливость – это просто помощь в нужный момент.
Я осторожно взяла птицу в ладони. Краем глаза я заметила, что мальчик развернулся и убежал. Старушка что-то кричала ему вслед. Я не разбирала слов. Апатия отступила на время, но погрузила меня в ватный туман – мое прибежище. Мне редко удавалось быстро покинуть его.
Голубь пошевелился, открыл мутные глаза. В этих черных бусинках отразилась я – уменьшенная стократ, сумрачный Нильс со спутанными волосами. Мысленно я уже устроила птицу в коробке на своей кухне, мысленно насыпала в блюдце зерна и мысленно набрала воду в пипетку. Но тут голубь затрепыхался. Я раскрыла ладони. Свобода рядом. Все небо – твое.
Он повертел головой, расправил крылья и улетел.
Я села в машину, достала из бардачка упаковку влажных салфеток, вытащила одну и стала тщательно протирать руки, рассеянно глядя прямо перед собой. Новый день угасал. Небо темнело, наполовину покрытое белым облачным одеялом.
«Идеальный мир, – думала я, на средней скорости проезжая знакомые улицы и перекрестки, – было бы проще создавать в первобытном строе. Когда еще нет устойчивых понятий нравственности, но нет и устойчивых понятий зла. Но все равно через сотни лет мир превратится в подобие того, что мы имеем сейчас. Просто потому, что должно быть хоть какое-то равновесие сил. Да и борьба за ресурсы это данность, без выбора. Мы не боги, но и не глупцы. Мы знаем, что идеала нет и не может быть. Во всяком случае, в этом общественном устройстве. Но это не значит, что нам нужно остановиться».
Я вошла в свой подъезд, с твердым намерением завтра же поручить Байеру и его помощникам снова обзвонить все заведения, где хотя бы теоретически мог находиться мой брат. Больницы, частные клиники, морги… Он не мог просто испариться, он…
Сзади послышался шорох, по стене метнулась длинная тень. «Тюльпан…» – промелькнула паническая мысль. Я отшатнулась, и в следующий момент на мою голову обрушился дом. Или метеорит. Мгновение боли, а дальше – глубокая черная мгла…
3
«Мы даем мало! Мало! – Брат раздраженно бросал слова, время от времени встряхивая головой, чтобы откинуть назад падающую на правый глаз светлую челку. – Где наш идеальный мир? Где то, о чем мы всегда мечтали? Аня, где?! Никакой свободы, никакой справедливости, ничего!.. Общежития, приюты… Твои визиторы… Наш фонд… Этого мало! Почему мы не можем двинуться дальше?!»
Он расхаживал по кабинету, сунув кулаки в карманы темно-серых костюмных брюк с отутюженными стрелками. Накрахмаленный ворот белоснежной рубашки расстегнут на три пуговицы, узел галстука растянут и сдвинут вбок.
Я – в джинсах и красном свитере – сидела на стуле нога на ногу, обхватив ладонями колено, и молча слушала.
Мы только что вернулись с совещания акционеров завода. Там не произошло никаких неожиданностей, но по дороге в «Феникс» мы увидели аварию, вышли из машины, чтобы помочь, только помогать было некому – на асфальте лежали два накрытых тела, одно совсем маленькое. Хмурый врач из «скорой» курил, глядя в сторону района пятиэтажек, между которыми пробивалось холодное свечение бледного зимнего солнца. Тот, кто на «Тойоте» влетел в маленький старый «Дэу Матиз», превратив его в искореженную сине-черную груду металлолома, стоял у обочины и нервно названивал кому-то. Обычная картина неидеального мира. Мы молча сели в машину и уехали.
Брат остановился посреди кабинета, замер в прострации на несколько секунд.
«Что ты хочешь, Аким? – тихо проговорила я. – Мы не боги. Мы не можем изменить этот мир. Здесь все так устроено. Наших сил хватит только на то, чтобы сделать свой вклад…»
Он повернулся и посмотрел на меня прямо и серьезно.
«Аня, давай завтра съездим в Невинск».
Я покачала головой. Я знала, о чем он говорит. В Невинске мы собирались открыть приют для стариков – третий по счету, расположенный не в нашем городе, а в других достаточно крупных городах области, – и купили для этого небольшое здание, но позавчера оно сгорело, за несколько дней до окончания ремонта. Байер был в бешенстве – в своем стиле, конечно, когда эмоции бурлят под оболочкой холодной сдержанности, проявляясь лишь через взгляд и дерганье щекой. Втроем (хотя я видела еще Абдо, стоящего у двери кабинета Байера со сложенными на груди руками и прямым взглядом, устремленным на меня) мы устроили совещание. Каждый из нас изложил свой взгляд на ситуацию. И впервые все мы не согласились друг с другом.
Байер, поблескивая глазами кофейного цвета, предложил провести в Невинске силовую операцию и прижать тамошних воротил. Аким выдвинул противоположную идею: договориться с отцами Невинска по-хорошему. Я сказала, что надо отступить. Мы уже потеряли несколько десятков миллионов, которые заплатили за двухэтажный добротный дом тридцать третьего года постройки и ремонт в нем. Мы могли бы со временем восстановить здание (а вернее, купить или построить новое), но не было гарантии того, что его тоже не сожгут. «А если там уже поселятся люди? – сказала я, поочередно глядя то на брата, то на Байера. – Вы же не думаете, что поджигателей это остановит? Нет, это не наш город. Мы должны уйти оттуда». И я покосилась на Абдо. Мне показалось, что он солидарен со мной. Но Аким и Байер не желали сдаваться. В итоге вопрос остался нерешенным.
«Зачем?» – спросила я.
«Разобраться с этой ситуацией. Понять, что вообще там происходит».
Я ничего не ответила. Чтобы разобраться с ситуацией, надо было отправить в Невинск сотрудников Байера. Они могли бы добыть нужную информацию легче и быстрее, чем мы. Но я понимала, что брат хочет посмотреть на то, что произошло, своими глазами. Увидеть пепелище. Поговорить с рабочими, которые делали ремонт.
На следующий день в семь утра «Мерседес» Акима стоял у моего подъезда. Я спустилась по лестнице, ощущая странную неприятную тяжесть в душе, вышла на улицу, открыла дверцу машины и молча села рядом с братом. Мы посмотрели друг на друга. Затем синхронно кивнули. И поехали в Невинск.
* * *
Первые секунды после пробуждения я не могла понять, приснился мне тот день накануне исчезновения брата или я его просто вспомнила. Голова была тяжелая, в затылке ощущалась глухая ноющая боль.
«Мы даем мало…» – рефреном звучали в мозгу слова Акима. Его интонация, его голос – все это было так близко, так отчетливо, словно он только что разговаривал со мной. Только что… Не семь месяцев назад.
Я вдруг вспомнила похожего на него мертвеца из морга. Тело, из которого ушла жизнь. Или жизнь, лишившаяся тела?
Сквозь неплотно закрытые белые жалюзи в помещение проникали слабые солнечные лучи.
Несколько минут я лежала, глядя в потолок, мысленно пытаясь сориентироваться: где я? То, что не дома, я видела по потолку – мой с лепниной. И мои окна прикрывали не жалюзи, а белоснежный узорный тюль и темно-синие плотные шторы. Правой рукой я нащупала металлический каркас своей кровати. Воздух был чистым, но каким-то стерильным. Кажется, я в больнице.
В зыбкой тишине едва слышались далекие голоса. Судя по тихому, еще неяркому солнечному свету, было около шести утра.
Я пошевелилась. И сразу боль в затылке взорвалась и вонзилась в мозг точечными острыми ударами тока. Сжав зубы, я снова замерла. Боль разрасталась.
На мгновение около кровати материализовался Абдо. Потом с улицы раздалось громыхание железной тележки. И сразу оттуда же донесся раздраженный женский голос. Мимо моей палаты кто-то медленно прошел, шаркая тапками.
Начинался новый день. Для меня – болью и воспоминанием об исчезнувшем брате. Его выразительное лицо так и стояло перед моими глазами. Голубые – чуть светлее моих – глаза в упор смотрят на меня. Он словно хочет добавить что-то еще после своего «Поедем в Невинск…». Что-то, способное повернуть развитие нашей истории в другую сторону. Или мне лишь хотелось так думать…
Я ни разу за эти месяцы не позволила себе предположить, что было бы, если бы… Мы всегда отрицали это «если бы» как один из признаков слабости и невозможности жить настоящим – тем, что имеется в реальности. И вот сейчас меня так и тянуло в эти дебри непроизошедшего. Вдруг из каких-то закромов воображения посыпались фантазии – брат говорит мне: «Я передумал, мы не едем в Невинск»; или «Мерседес» вдруг сломался (имеет право, ему лет пятнадцать!), мы заехали в автосервис, потратили там час, таким образом разминувшись с тем джипом…
Чуть усмехнувшись, я поставила точку и закрыла портал фантазий. Пора возвращаться в явь. В ту четкую честную явь, где я одна, а вокруг только работа и отчаяние. И где кто-то вчера пытался меня убить…
Так, вчерашний вечер. Подъезд моего дома. Тень на стене. Шорох. «Тюльпан»… Меня ограбили? Но что у меня было? Два смартфона, самых обычных. Дебетовая банковская карта, с которой не снять больше тысячи без пароля. Кулон. Что-то еще… Не могу сейчас вспомнить.
Не двигаясь, я обвела взглядом доступное пространство. Ни моей сумки, ни моей одежды… Версия ограбления остается под вопросом, пока я не смогу ее проверить – открыть сумку и посмотреть, все ли на месте.
Осторожно вздохнув, я вновь прикрыла глаза. Определенно, я чувствовала себя Гингемой, на которую свалился домик Элли.
В дверь палаты тихо постучали.
* * *
К десяти утра кроме врача и медсестры у меня уже побывали Байер, Тамраев и дядя Арик с предсказуемым возгласом: «Анют, что вообще происходит?!» Байер и Тамраев пришли почти одновременно и какое-то время стояли, разделенные моей кроватью, сверлили друг друга неприязненными взглядами.
У обоих оказалась запись видео с камеры магазина напротив моего подъезда. Байер, на две секунды опередив следователя, показал мне ее на экране своего огромного смартфона. Ничего конкретного разобрать там было невозможно. Я (себя-то я сразу узнала); почти сразу за мной открывает дверь и быстро входит в подъезд высокий крепкий мужчина, на нем куртка с капюшоном, наброшенным на голову. Несколько мгновений ничего не происходит, а потом из подъезда стремительно выбегает худощавая фигура, прижимая что-то к груди, и следом с той же скоростью тот высокий мужчина.
– Как я понимаю, – осипшим голосом произнесла я, – этот человек спас меня…
– Похоже на то, – согласился Тамраев. – А потом погнался за преступником.
– Я посмотрел другие камеры в округе, – вступил в беседу Байер. – Они еще появляются на бульваре, все в том же порядке – тот убегает, этот догоняет, но в итоге оба исчезли во дворах в центре.
– Вам нужна охрана, – сказал Тамраев. – Исчезновение вашего брата, а теперь нападение на вас… Я это рассматриваю как пару подозрительных событий. В этот раз вам крупно повезло. Вы успели отклонить голову, так что удар пришелся по касательной. И тут же в подъезд вошел мужчина, который остановил преступника, а из квартиры на первом этаже выглянул старичок. Как там его…
– Жучкин, – подсказал Байер.
– Точно. Я еще подумал – Жучкин с Жучкой…
– Его собачку зовут Мальвина, – поправила я. – Маленькая, а лает громко.
– Она и нас облаяла. Да и Жучкин, в общем, тоже… нас облаял. Склочный довольно тип, зато «скорую» вам вызвал сразу. Но теперь вам нельзя без охраны, это очевидно. Кодовый замок подъезда – смех один, ну кто сейчас ставит цифру? Четыре кнопки на панели вытерты до блеска, большого ума не надо, чтобы понять, как открыть дверь… Короче говоря, Анна, как только выйдете отсюда – организуем вам сторожевого пса. Пусть стоит у подъезда и провожает вас до квартиры.
Сегодня следователь был одет необычно – в черную кожаную куртку, голубую футболку и джинсы. Темные волосы слегка взъерошены, синие глаза поблескивают. Возможно, в прошлой жизни я бы задержала на нем взгляд. Возможно, даже улыбнулась бы ему. В прошлой жизни. Не в этой. Пустота, окружавшая меня уже несколько лет, стала привычной, она устраивала меня, я пригрелась в ней и жила по собственному расписанию, четко выполняя все необходимые дела. Пустота – мое одеяло, которым я укрываюсь в своем темном углу. Больше мне ничего не надо. И если мой брат вернется… Нет – когда, когда мой брат вернется… Я снова буду счастлива тем маленьким счастьем, которого мне давно уже вполне достаточно.
– Я пришлю человека, – сумрачно изрек Байер.
– Я сам пришлю, – сказал Тамраев.
– Это наше дело. Дело «Феникса».
– А вам не кажется, что в последнее время у «Феникса» многовато проблем? Справитесь ли вы с еще одной?
После укола боль заметно ослабла, и я уже могла поворачивать голову без опаски, что в мозг вонзятся сотни маленьких стрел. Я посмотрела направо – поверхность тумбочки была пуста, налево – кроме стойки с капельницей, там вообще ничего не было.
– Где моя сумка? – спросила я, прервав спор.
– При вас не было сумки, – тут же ответил Тамраев. – Судя по видео, этот тип, который на вас напал, прихватил ее с собой. Зато ключи не пропали, они у вас в руке были зажаты. Вот он забрал.
И он кивнул на Байера.
Я прикрыла глаза, испытав немалое облегчение. Значит, меня ограбили. Это хорошо. С того дня, как я чуть не отравилась газом в собственной квартире, подспудно меня постоянно одолевала мысль, что кто-то охотится на меня. И так же постоянно эту мысль сопровождал вопрос: почему? Ответа не было. Но если на меня напали с целью ограбления, значит, включенный газ можно списать на рассеянность Тамары. То есть никто меня не преследует. Можно жить спокойно, насколько вообще возможно жить спокойно при таких обстоятельствах.
Взглянув в угол палаты, я увидела Абдо. Он стоял, прислонившись плечом к стене, сунув руки в карманы джинсов. Примерно так обычно стоял Аким. И взгляд его был так же пристален. Где он?.. Где?! Я уже не справляюсь без него в этом неидеальном мире. Где же он?..
* * *
Из больницы меня выписали на следующий день. Байер приехал за мной на своем старом любимом черном «Додже Нитро». Одетый как обычно – в футболку цвета хаки и черные джинсы, – он стоял, прислонившись спиной к дверце машины, сложив руки на груди, и смотрел на двери больницы. Я вышла в сопровождении врача. Байер подошел, кивнул нам обоим, молча взял мою сумку и понес ее к машине.
«Постельный режим хотя бы в течение недели», – сказал мне врач. В ответ я улыбнулась.
Было солнечно и довольно тепло, но я все равно надела свой черный плащ на молнии, привезенный Байером по моей просьбе. То ли я заболевала, то ли сказался перенесенный стресс, только периодически с ног до головы меня окутывала зябкая волна, рассыпая мурашки по всему телу.
– Надо было еще хоть на пару дней остаться, – сказал Байер, отъезжая от дверей больницы. – Под наблюдением врачей.
– Со мной все в порядке, – вяло ответила я. – Небольшое сотрясение. Бывало и хуже. Дайте ваш мобильник, Эдгар Максимович, будьте добры.
Он молча протянул мне свой телефон. Я набрала номер.
– Слушаю вас! – раздался бодрый голос моей кузины.
– Лена, это я.
– Аннуся… – через паузу растерянно пробормотала она. – Как ты себя чувствуешь?
– Как женщина, которую ударили по голове чем-то тяжелым.
– Господи, какой ужас… – Голос ее постепенно обрел прежнюю энергию. – А я звонила тебе раз сто! Номер отключен. Потом папа сказал, что твои телефоны забрал грабитель. Что делается, а? Город погружается в криминал! Где вообще полиция?! Слушай, а ты выписалась уже, что ли? Мы с Настей хотели сегодня тебя навестить, она позвонила в больницу, а там говорят – оформляют выписку. Вот зря! Повалялась бы в спокойной обстановке, отдохнула…
– Скоро буду дома, – сказала я, перебив ее. – А через полчаса жду тебя. Без Насти.
– Аннуся, так рабочий день, у меня дел по горло…
Снова нотки растерянности в ее голосе.
– Не опаздывай.
Я нажала «отбой» и вернула мобильник Байеру.
Несколько минут мы ехали молча.
Несмотря на нераннее утро, машин на дорогах было много, как и людей на тротуарах. В безоблачном небе хаотично летали чайки, истошно вскрикивая. На их серебристых крыльях сверкали солнечные блики.
Когда-то чайки напоминали мне о море, теперь напоминают о помойке.
– Анна, мне все это не нравится, – вдруг сказал Байер. – И я согласен с Тамраевым, что…
Он остановил «Додж» перед светофором. Красные цифры начали обратный отсчет от 60.
– Не сейчас, Эдгар Максимович, – ответила я. – Прошу вас… Поговорим позже.
Он бросил на меня короткий внимательный взгляд, кивнул.
Я прикрыла глаза. Шишка на голове, увенчанная подсохшей ссадиной, нудно болела. Озноб пробирал до костей.
Перед моим мысленным взором в темноте промелькнула светлая джинсовая куртка – Абдо плавно прошествовал мимо, даже не повернув ко мне головы. Потом я услышала голос отца – тихий, доносящийся издалека: «Не другой идеальный мир… Этот…» Нет-нет, не этот. Не этот. В этом точно что-то не так. Не только моя жизнь разладилась, покатилась под откос, и я держу ее на поникших плечах из последних сил. Все вокруг рушится. Кто удержит всю эту махину? Кто подставит плечи?
Мои чувства вновь обрели оттенок мрачности и отчаяния. Я погружалась в зябкий туман, не желая выходить на свет.
«Додж» мягко тронулся с места.
* * *
Гостиная – самая большая комната в нашей старой квартире. Я редко захожу сюда. Мне тут просто нечего делать.
Два окна, одно из которых полукруглое эркерное, выходят на проспект. На подоконниках стоят три горшка – с алоэ, бальзамином и геранью. Поливает их, естественно, Тамара. Посередине комнаты – журнальный столик с овальной сосновой столешницей, подаренный мне дядей Ариком несколько лет назад, кресло, два венских стула, у стены – большой диван, я купила его перед нашествием гостей на мое тридцатилетие; на стене напротив двери висит картина, абстракция пастельных цветов. Если в нее долго вглядываться, то начнешь различать лица, но стоит отвести взгляд – они исчезнут. Картину когда-то подарил матери ее прадед; имени художника никто не знал. Хотя в нижней части холста имелись выцветшие инициалы, различить их было невозможно.
Почти вся мебель осталась с прежних времен, основная часть – еще от дедушки. Я выбросила отсюда только старый цветной телевизор и продавленный раскладной диван. Когда-то эта комната превращалась на ночь в родительскую спальню, с утра вновь становясь гостиной, где наша семья проводила время за просмотром телевизионных передач или игрой в «Эрудит».
Всех, кто приходит ко мне последние семь лет, я принимаю только здесь.
Сейчас напротив меня, на венском стуле у журнального столика, сидела Лена Кучерова. Она всхлипывала, крутила в пухлых руках носовой платок, время от времени прикладывая его к уголкам ярко накрашенных глаз.
Байер расположился на диване, расставив ноги и сложив руки на груди. Его непроницаемый взгляд плюс мое каменное лицо определенно нервировали Лену. Тем не менее за первые пять минут разговора она так и не сказала ни слова правды.
– Не понимаю, Аннуся, о чем ты говоришь… Обидно, честное слово.
– Повторяю вопрос: зачем ты снимала деньги с наших счетов?
– Ничего я не снимала!
– Их нельзя было снять без твоей подписи.
– Мало ли посторонних шляется в «Фениксе». Может, кто-то зашел в бухгалтерию и взял флэшку с подписями.
– А потом вернул обратно?
– Да.
– Лена, мы заходим на второй круг. Не утомляй меня. Я хочу спать. Зачем ты брала деньги?
– Не брала!
– Я уволю тебя по статье. Ты этого хочешь?
Она заплакала. Тушь на ее левом глазу все-таки размазалась.
– Как ты можешь, Аннуся?! Я работаю в «Фениксе» со дня основания! Разве я хоть раз за эти годы дала тебе повод усомниться во мне?
– Тогда объясни, в чем дело. Куда пропадали деньги?
– Но они же потом возвращались!
– Вот это уже лучше. Продолжай в том же духе, и тогда, может быть, я уволю тебя по собственному желанию.
– Я твоя сестра, – напомнила Лена, жалобно глядя на меня.
– Двоюродная. Итак?
Она еще несколько секунд помялась.
– Ну хорошо… В общем… Это было наваждение. Я думаю, меня кто-то околдовал.
– Лена!
– Не веришь?
– Нет, – сказала я.
Байер наклонился вперед, свесил руки между колен. Его взгляд утратил непроницаемость. Темные медоедские глаза уставились на Лену в упор.
Она посмотрела на него, потом на меня. Выдохнула.
– Ладно… В феврале, после исчезновения Акима, я была сама не своя. Такое странное происшествие… Каждый новый день ждали известия – нашли его? Или хоть на след напали, может? Но ничего. Совсем ничего. Как будто он испарился! Разве так бывает? Какой-то Хичкок просто… И ты тогда ходила как зомби. Бледная, худая… А ведь вы с ним как атлант и кариатида – всё держали на своих плечах. Убери вас – «Феникс» рухнет. И что тогда?
– И ты решила взять, пока есть?
– Да ты что?! Совсем не то было направление мысли, Аннуся! Как ты могла подумать? Нет, я только описываю свое состояние. Чтобы ты поняла. Или хотя бы постаралась понять… Вот этот мой страх – за всех нас, за «Феникс». Потом корона… Двое коллег умерли, семеро переболели. Тоже нервы, нервы… В маске я задыхаюсь, без маски боюсь заразиться. Господи… Эти мысли постоянно – что будет? Что будет? А тут еще Егор огорошил. Вдруг признался, что взял кредит.
Ленин муж Егор всегда казался мне человеком рассудительным. Он вырос в деревне, приехал в город учиться в транспортном колледже, окончил его и несколько лет работал водителем автобуса. Именно там, в автобусе, он познакомился с Леной. Она накричала на него за то, что он слишком резко затормозил и она чуть не упала. Почти год они встречались, потом поженились. После создания «Феникса» оба устроились к нам на работу. Их дочери Даше было двенадцать. С точки зрения дяди Арика Егор был идеальным мужчиной. Степенный, спокойный, хозяйственный домосед без вредных привычек. И он взял кредит?
– Егор взял кредит?!
– Аннуся, так нашей машине уже почти десять лет! Каждый месяц в ремонте! В прошлый раз на дачу поехали – ровно на середине пути заглохла! Пришлось эвакуатор вызывать.
– Вы купили новую машину?
– Обычненький фордик, двухлетний к тому же.
– То есть Егор не смог погасить кредит? – вступил Байер.
– Ну, он до этого еще Дашке навороченный компьютер купил… – Она перевела взгляд на меня. – Ты же знаешь, она дизайнерскими штуками увлекается, и у нее хорошо выходит, а компьютер старый, не все программы тянет, вот и…
Лена нашла выход: снять деньги со счета «Феникса», а потом вернуть. Она взяла подработку – вести бухгалтерию нескольких ИП. Егор по вечерам работал как таксист, на своей новой машине.
– Это было всего три раза, Аннуся! – умоляюще глядя на меня, произнесла Лена. – И я все вернула! Все до копеечки! Ты же сама знаешь!
– А не проще было попросить у меня?
– Тебе еще моих проблем не хватало… И папа всегда нам говорил: у кузенов не брать, они и так полгорода на себе тащат. Прости меня, Аннуся, ну прости. Я знаю, это было нелепо и… И глупо… Этого больше не повторится!
– Всё.
Я встала.
– Аннуся, не говори Егору, пожалуйста… Он не знает, где я брала деньги.
– Лена, я сказала: все, разговор окончен.
– Аннуся…
– Иди работай.
– Так ты меня не уволишь?
– Если еще хоть раз…
– Никогда! – пылко воскликнула она. – Ни за что!
Лена вскочила, бросилась ко мне, сдавила в объятиях. Пришлось потерпеть. Все-таки кузина…
* * *
– Вы ей верите? – спросил Байер, когда я, проводив Лену, вернулась в комнату.
– Чего только не бывает, Эдгар Максимович. А Лена всегда была импульсивна. Сначала делала и только потом думала. А иногда и вовсе не думала. В детстве она приходила из школы домой, говорила родителям: «Я не получила двойку», – и начинала плакать.
Байер усмехнулся.
– Хорошо, будем считать, этот вопрос решен. Но меня по-прежнему беспокоит мельтешение вокруг вас, Анна.
– Да бросьте, ну правда.
– Включенный газ…
– Наверняка Тамара.
– Нападение в подъезде…
– Обычное ограбление.
– Исчезновение Акима…
– Вы считаете, все это связано?
– Пока не знаю. Но чувствую: какая-то опасность есть.
Я задумалась. В начале было слово, и это слово было «Феникс». Именно тогда, когда мы стали создавать его – незамысловатый, но объемный пазл, – нас закрутил водоворот новой бурной жизни. В тот период мы с братом были как синапсиды в мезозой – мелкие и незначительные, что помогло нам выжить в среде крупных хищников. Когда нас наконец заметили и попытались наложить лапу на «Феникс», было уже поздно. Пришла в движение созданная нами мощная юридическо-силовая машина под руководством Байера, и первый же мах отсек всех претендентов, вдобавок так прищемив им хвосты, что больше нас никто не беспокоил.
Хейтеры и люди с психическими отклонениями (часто эти ипостаси совпадали) периодически атаковали нас в соцсетях, но их диваны были слишком далеко; мы не имели аккаунтов, ничего не читали, а следовательно, нашей ауры они не касались.
Мы жили как все – открыто, свободно. У нас не было персональной охраны, мы не ставили сигнализаций и не возводили заборов. Все сейсмические волны были сосредоточены исключительно в деловой сфере «Феникса».
Но в последнее время действительно – тут я была готова согласиться с Байером – стало происходить что-то странное, выходящее за рамки шаблона.
– Что вы предлагаете, Эдгар Максимович? – спросила я, борясь с желанием закрыть глаза. Определенно, я заболевала.
– Охрана для вас – однозначно, уже решено.
– Только не здесь.
– Анна…
– На улице – ладно, я согласна. Но не в моей квартире. Это не обсуждается.
Байер вздохнул.
– Хорошо. На улице. По крайней мере, будут фиксировать подозрительных личностей. И, кроме того, я бы занялся поиском того, кто может стоять за всем этим.
– Если связь действительно есть, то… – произнесла я и тут же потеряла нить мысли. – Если связь есть…
– Анна…
Байер встревоженно посмотрел на меня, встал.
– Я в полном порядке…
Я наконец закрыла глаза. И через несколько секунд провалилась в глубокую тьму.
* * *
Грипп. Видимо, я подхватила его в больнице. Или заразилась от того, кто напал на меня в подъезде. Или от старика Жучкина. Или от его собачки Мальвины…
Мысли ворочались медленно и были пусты и поверхностны. Третий день температура держалась на отметке 38,5. Я лежала на диване без сил. Рядом стоял стул, а на нем – чашка остывшего чая с малиновым вареньем, пара блистеров с таблетками, черный сухарик и маленькая пиала с недоеденным куриным бульоном.
Тамара сновала как челнок между моей комнатой и кухней, наполняя пространство ненужной суетой. Всех посетителей, кроме Байера и дяди Арика в двух масках (явившегося с бодрым поздравлением: «Скажи спасибо, что не ковид!»), она решительно отправляла прочь. А брат Абдо никого не спрашивал. В эти дни он почти постоянно был со мной. Я видела его, когда открывала глаза, – у окна, у стены; я видела его, когда закрывала глаза, – полупризрачную худую фигуру, которая то увеличивалась до гигантских размеров, то уменьшалась и таяла вдали, в черноте моего мысленного пространства. Как-то раз мне даже захотелось позвать его, попросить, чтобы он остановился и материализовался наконец, дал мне руку… Я уже открыла рот, но донесшийся из прихожей голос Тамары, снова просившей кого-то уйти, вернул меня в реальность. «Приходите завтра. Да. Нет. Я готовлю ей паровые котлетки. До свиданья».
– Тамара, исчезни, – проговорила я, когда она в очередной раз возникла у моего одра и с трагическим выражением лица склонилась надо мной.
В ватном тумане до меня донеслись ее слова «куриный супчик» и «мое золотко», а потом я вновь провалилась в сон. Глубокий, тяжелый, похожий на обморок.
* * *
Тем не менее на следующий день я почувствовала себя лучше.
За окном светлело тихое утро. Весело посвистывали птицы, резвясь в пока еще буйной и зеленой листве деревьев.
Еще сонная, сквозь полуопущенные ресницы я скользила рассеянным взглядом по знакомым предметам моего небогатого интерьера. Мысли кружили и путались. В голове то возникала, то затухала ноющая тупая боль.
Около восьми я встала и, пошатываясь, побрела в ванную.
В полдень ожидался визитор, о чем, хмуря короткие белесые бровки, с явной неохотой сообщила мне Тамара. Никогда и ни при каких обстоятельствах – это было даже не правило, а закон – я не отказывала визиторам. Если тяжесть стала настолько невыносима, что они принимали решение прийти ко мне, я не могла отменить или перенести нашу встречу. Тамара знала это очень хорошо.
Стоя под горячим душем, я думала о том, что жизнь моя как-то незаметно сузилась до маленькой полянки. На ней нет никого, кроме меня и моих братьев. Густой лес окружает ее со всех сторон, и я не вижу даже тропинки, даже просвета между деревьями. Давно не вижу. Наверное, слишком давно. Все мои интересы свелись к «Фениксу», а в последнее время еще к исчезновению Акима. И все. Но даже попытка воззвать мысленно к самой себе («Мне всего тридцать пять. Неужели в моей жизни больше ничего не будет?») никак не откликнулась в душе ни тоскливой нотой, ни горечью. Я привыкла так жить.
В юности я пылала разнообразными страстями. Я мечтала стать биохимиком и делать великие открытия, в моей комнате на стуле и на полу периодически вырастали многоэтажки из книг, я слушала джаз и классику вперемежку, одинаково наслаждаясь тем и другим, я часами говорила с братом о странностях этого мира, странностях, которые тогда мы еще только постигали или пытались постичь; в этих беседах мы непрестанно искали истину, обсуждали грани и нюансы, так что потом, когда мы расходились по своим комнатам, я еще долго думала на все эти темы, лежа на своем диванчике и блуждая взглядом по лабиринтам едва видимого, почти иллюзорного узора на обоях. И помимо всех этих мыслей испытывала также тихий восторг оттого лишь, что я живу, что дышу и вижу каждый день такой замечательный, такой красивый, такой идеальный мир. Идеальный, несмотря на все его странности.
Теперь я была другая. Настолько, что порой сама не узнавала себя. Кто я? Возможно ли, что я действительно умирала, а затем воскресала уже в ином ракурсе, при этом теряя что-то из прежнего, а взамен не приобретая ничего? Ничего, кроме опыта.
Ответов я не знала и сомневалась, что когда-либо узнаю.
* * *
Выйдя из ванной, я оцепенела. В квартире отчетливо ощущался запах газа.
Около минуты я стояла в коридоре, не шевелясь, закутанная в большое банное полотенце, с мокрыми волосами, и как кошка прислушивалась к едва различимым звукам, доносящимся с кухни. Чье-то дыхание… Мягкий, но тяжелый шаг – один-единственный… Вздох…
Та-а-ак…
Я решительно зашла на кухню. У плиты, спиной ко мне, стояла высокая грузная фигура. Редкие короткие волосы на затылке взъерошены, складка шеи нависает над воротником желтой футболки.
– Котик, чтоб тебя!.. Ты как сюда попал?!
Он обернулся. Большое полное лицо его от движения всколыхнулось. Светлые бровки – точь-в-точь как у Тамары – испуганно вздернулись. Но в следующую секунду он узнал меня. Пухлые губы растянулись в улыбке, маленькие глазки превратились в щелочки.
– Ану?ска!
В левой руке Котик держал за шею куриную тушку, а в правой – огромный нож. Все четыре конфорки были включены на полную мощность, но без огня.
– Положи нож и курицу!
Он послушно бухнул все это на стол.
Я подошла и четыре раза повернула ручки плиты, одну за другой. Потом открыла окно. С улицы в помещение тут же ворвался свежий и довольно прохладный ветерок.
– Котик, – произнесла я уже спокойнее, – что ты тут делаешь?
– Котик варит суп.
– Для меня?
Он закивал, отчего его двойной подбородок затрясся.
– Ануска грустная. Надо быть веселой. Кто много ест – тот веселый.
– А ключи от квартиры где взял?
– Там! – Он ткнул пальцем в стену.
То есть в своей собственной квартире, которая находится через одну от моей. Ну, Тамара…
– Знаешь, Котик… – Я погладила его по пухлому плечу. – Я вообще-то уже развеселилась. Поэтому пока что обойдусь без супа. Ладно?
– Котик добрый мальтик.
– Не то слово!
Я порылась в буфете, нашла коробку шоколадных конфет и вручила незваному гостю.
– Держи. Угости маму и передай ей… большой привет. Все. Иди.
Котик с радостной улыбкой прижал к груди коробку и потопал в коридор. А я, закрыв за ним дверь, пошла в комнату и взяла смартфон, который принес мне дядя Арик взамен моих украденных. Я собиралась позвонить Байеру, чтобы сообщить утешительную новость: никто не покушался на мою жизнь, газ включил Котик. Охраны не нужно. Все. Выдохнули и живем дальше.
Уже ткнув пальцем в строчку «Байер», я вдруг зависла. Обычное дело. И, словно не было этого промежутка между моментом, когда я закрыла кран в ванной, и настоящей минутой, подумала: а может быть, так и должно быть? Молодость бурлит, пока есть силы и нет серьезных забот. И с каждым годом первые иссякают, а вторые множатся. Отсюда угасание интересов и страстей. Так происходит с каждым. Не только со мной.
Додумать мысль я не успела. Телефон в моей руке тонко завибрировал и зазвонил. Не мелодия, не песня, так, какое-то немузыкальное звяканье. Я очнулась и посмотрела на экран. Байер.
Я рассказала ему про Котика. Он помолчал. Потом спокойно сказал:
– Я, собственно, уже думал об этом. Но мне казалось, Котик не настолько креативен.
– Аналогично. Как видите, мы оба ошиблись. Я поговорю сегодня с Тамарой. Больше такого не повторится.
– Конечно. Но… Анна, охрану мы все-таки поставим.
– Зачем?! – воскликнула я, не скрывая раздражения. Что за подозрительность на пустом месте?
– Дело в том, что ваши вещи нашли.
– Что?..
– Ваши вещи. Сумка и в ней оба мобильника, птица, бумажник со всем содержимым…
– То есть… Ничего не пропало?
– Ничего. Даже деньги на месте. Та примерная сумма, которую вы указали в описи.
Несколько секунд я молчала, не в силах справиться с вдруг охватившим меня отчаянием. Сумка, купленная мне братом в дорогом парижском бутике пять лет назад. Золотой кулон с крошечными сапфирами – длиннокрылая птица с синими глазками, мой талисман, подарок отца. Я не ношу украшений, поэтому он всегда лежал во внутреннем кармашке сумки. Два смартфона. Недорогих, но в отличном состоянии. Кожаный бумажник, стоивший каких-то немыслимых денег, мне подарили его несколько лет назад сотрудники администрации «Феникса». А в нем, насколько я помню, в день нападения было несколько тысячных бумажек и пять пятитысячных. Я уже неделю носила их с собой, собираясь расплатиться с женщиной, сдававшей нам квартиру исключительно за наличные.
Вот и все. Сомнений больше нет.
Никто не пытался меня ограбить. Меня хотели убить.
* * *
Вечером приехал Байер, и состоялось самое короткое в нашей общей истории совещание.
– Анна, я считаю, надо найти того, кто за всем этим стоит, – сказал он.
– Действуйте, – ответила я.
Потом мы пили чай – черный крепкий, с травами, заваренный Тамарой, которая в знак извинения за Котика натащила в мою кухню столько выпечки, что у меня даже мелькнула мысль продать ее в булочную напротив.
Байер, очень уважавший Тамарины пирожки, деликатно ел уже четвертый, поглядывая на другие.
– Вот тот еще возьмите, Эдгар Максимович, – предложила я, – с капустой.
– На ночь не хочется наедаться, – проговорил он, но пятый пирожок взял. А потом и шестой, с яблоками.
За чаем я наконец почувствовала, что меня отпустило. Присутствие Байера, давно знакомого, надежного, аромат свежей выпечки, терпкий вкус чая и спокойная беседа на отвлеченные темы подействовали как таблетка успокоительного. Мы обсудили новую вспышку ковида, повышение цен, а также Бобышеву – ту самую женщину, которая уже пять лет сдавала «Фениксу» свою трехкомнатную квартиру исключительно за наличные.
Бобышева – высокая, тощая, с торчащими острыми локтями и коленками, с жидкими волосами неопределенного цвета, подернутыми сединой, с неровным слоем желтой пудры на мертвенно-бледном лице и вкривь и вкось, но густо наложенными синими тенями для век, – периодически проходила курс лечения в психоневрологической клинике. Это помогало, но ненадолго. Она категорически отрицала банковские карты, компьютеры, мобильные телефоны и прочее подобное, признавая только кэш и радиоточку; носила шапочку и плащ, подбитые фольгой, темные очки в любое время дня и в любую погоду, а деньги за квартиру соглашалась брать только у меня, причем особым способом: я должна была прийти в парк в назначенное время, сесть на скамейку и положить конверт с деньгами рядом. Минут через десять ко мне молча приближалась Бобышева (а до этого момента она торчала за одним из деревьев, и я ее прекрасно видела), садилась на ту же скамейку, некоторое время смотрела прямо перед собой, затем быстрым движением хватала конверт, вставала и стремительно удалялась.
Сейчас Байер предлагал передать ей оплату вместо меня («Вы еще не оправились после болезни, а меня она знает…»), и я, борясь с соблазном согласиться, все-таки отказалась. Бобышева, конечно, взяла бы у него деньги, ей с ее девятью или десятью кошками без них просто не прожить, но испугалась бы сильно. Любого мужчину она воспринимала как заяц собаку – с трепетом и смертельным ужасом. Неизвестно, как на ней отразится такой стресс. Уж лучше я сама…
В половине одиннадцатого Байер ушел с полным пакетом Тамариных пирожков и плюшек, а я упала на диван и долго лежала, вдруг снова обессилевшая, пустая и невесомая.
Снова и снова я вспоминала день накануне исчезновения Акима. «Мы даем мало! Мало!» Сейчас мне казалось, что в голосе брата тогда звучала не только досада, но и что-то еще. Что?
Никто не знает себя от и до, на все сто процентов. Всегда остается хотя бы маленький черный фрагмент в глубинах души, в котором невозможно различить никаких нюансов. К своим тридцати пяти годам я обнаружила в себе множество таких фрагментов. Я была как пазл, собранный не до конца и зияющий пустотами. Но в общем я научилась разбираться в себе довольно неплохо. Своего брата я знала не хуже. И теперь, лежа на диване на боку, свесив руку до пола и пальцами машинально трогая трещину в плашке паркета, я думала о том, что тогда, в последние месяцы перед исчезновением Акима, я что-то упустила. Что-то прошло мимо меня.
Флэшбеки мелькали перед моим мысленным взором один за другим. Вот мы едем в «Феникс», останавливаемся на светофоре, и брат вдруг касается моего запястья, смотрит на меня и говорит: «Аня…» Но это все, продолжения не следует. Только взгляд, пауза и явное намерение что-то сказать. Потом зажегся зеленый, сзади кто-то нервно бибикнул, и мы поехали дальше. Тогда это сразу выпало у меня из головы и вспомнилось лишь сейчас. А вот я вижу его стоящим у окна в коридоре «Феникса» – руки в карманах, знакомый разлёт плеч, светлые пряди волос, отросшие до основания шеи и частично забившиеся за воротник. Я подхожу сзади и чуть сбоку, поэтому вижу отражение его лица в стекле. Напряженно сжатый рот, остановившийся взгляд, утопающий в темном, полном вечерних огней пространстве. Я кладу ладонь на его плечо. Он оборачивается. За секунду до этого он тоже увидел мое отражение в оконном стекле, и теперь его лицо уже совсем другое. Знакомая, едва заметная улыбка в уголках широкого рта и искорка в голубых глазах, чуть потемневших от мертвенного офисного света, мгновенно заставляют меня забыть это странное выражение на его лице – смесь тревоги и смятения.
Что же я упустила? Или это лишь игра воображения? Неосознанная попытка объяснить необъяснимое? Где Аким? Где он? Я была уверена, что однажды снова увижу его. Оставался лишь вопрос: каким? Живым или?..
Брат Абдо возник передо мной. Я не могла поднять глаз и видела лишь его ноги в синих джинсах, потертых на коленях. Он постоял немного рядом, потом переместился к окну. Дрогнула штора. Земля к земле, пробормотала я то ли вслух, то ли про себя, прах к праху. Зачем ты приходишь, если не можешь помочь? Он не ответил.
Легкий сквознячок от окна. Едва заметные колебания тюля. Тишина, разбавляемая лишь привычными звуками с улицы. Уже почти неуловимый запах выпечки. Тихая, тихая жизнь, готовая в любое мгновение замереть на очередном делении шкалы, куда она и так добралась со скрипом.
В затылке вновь разрасталась тупая боль.
Мой крошечный мир. Мое миниатюрное государство. Даже здесь я не смогла создать тот идеал, о котором когда-то мечтали мы с братом.
Я закрыла глаза и позволила тягучей дремоте унести меня подальше отсюда.
* * *
Теперь возле моего дома всегда находится охранник. Два дня – человек Тамраева, два – наш, фениксовский, Вадим. Год назад после целой серии угроз в адрес моего брата именно он дежурил у его подъезда. Записки в простых белых конвертах, присланные с прочей почтой в «Феникс», брошенная на капот «Мерседеса» дохлая кошка, дурацкие эсэмэски с неопознаваемых номеров, – вся эта дичь продолжалась около месяца, а потом внезапно прекратилась. Злоумышленника не нашли. Аким сказал Байеру, что искать и не нужно. Хейтеров в современном обществе много, гораздо больше, чем может себе позволить даже неидеальный мир. Их злость редко имеет реальное основание. Это всего лишь выплеск негативных эмоций, направленных на первую попавшуюся цель. Какой смысл искать такого человека? Тем более что он уже явно потерял интерес к этому развлечению. Байер был не согласен, однако розыск остановил. Как раз в то время друг за другом шли важные для «Феникса-1» судебные процессы, и один озлобленный тип, тем более уже успокоившийся, был быстро забыт.
И все же Вадим по распоряжению Байера еще какое-то время продолжал сутками сидеть в машине у подъезда моего брата. Угрюмый русоволосый гигант, преданный Байеру, бывший морпех, он мог часами не есть, не спать и вообще не шевелиться и имел, кажется, лишь одну слабость – очень сладкий растворимый кофе с молоком. У него всегда был с собой большой термос с этим божественным напитком, а также пустая двухлитровая пластиковая бутылка для определенных нужд, чтобы не покидать свой пост ни на минуту.
И вот его машина – старенький темно-серый «BMW» – заняла место напротив моего подъезда, в пяти метрах. Там обычно ставил свой черный «Форд Экспедишен» мой сосед со второго этажа, владелец сети спортивных клубов, поистине прекрасный в своем самовосхищении, вечно пребывающий в розовом облаке олигархического величия. Естественно, увидев на своем месте какую-то облезлую мышь, он возмутился, но наткнулся на каменную стену, пробить или хотя бы пошатнуть которую было невозможно. Вадим сначала молча слушал, затем аккуратно взял его за горло своей огромной мощной лапищей. Несколько секунд – и сосед, тихо покашливая, вернулся в свою машину и припарковался поодаль.
Второго охранника прислал Тамраев.
Он появился на пороге моей квартиры утром, около девяти. Я сразу узнала его. Это был тот симпатичный лейтенант, который осматривал мою «Ауди» у отделения полиции. Звали его Лева Самсонов. Смущенно улыбаясь, он сообщил, что вызвался охранять меня сам, это честь для него, он рад пожертвовать отпуском ради безопасности великих… И тэ дэ. Я смотрела на его открытое мальчишеское лицо с розовым румянцем на щеках и думала: вот еще один человек, занесенный неведомым ветром на мою орбиту. Зачем?
Правила приличия требовали улыбнуться ему и пригласить на чашку кофе. Но на нормальную улыбку у меня не было сил, а перекошенная его бы вряд ли устроила. Да и кофе я люблю пить в одиночестве. Поэтому я пожала ему руку, сказала «Благодарю вас» и закрыла дверь.
Моя странная жизнь в последний месяц стала закручиваться в совсем неожиданную сторону. Непонятный поворот. Поворот не туда. Или так и должно быть?
Я живу в вакууме, но при этом вокруг меня множество людей, и все они стучат в мою дверь, требуя открыть. Я открываю. Я не могу иначе. И все же мой вакуум остается в полной неприкосновенности, неизменен, неколебим.
Серый «BMW» Вадима сменяет красная «Хонда» Левы Самсонова, как весну сменяет лето. День за днем я постепенно восстанавливаю силы. Голова все еще болит, и часто среди дня вдруг хочется спать, но теперь я снова выхожу на пробежку, и свежий утренний воздух прочищает мой мозг и наполняет мою кровь кислородом.
В одно такое утро, когда солнце мягко освещает почти пустые улицы, а легкий ветерок нежно шевелит зеленую листву вязов, я бегу по асфальту мимо закрытых щитами витрин, мимо мигающих желтым светофоров, мимо пустых скамеек и полных урн и понимаю, что наконец готова двигаться дальше.
* * *
«Д. Ф.
…как только увидел ее после каникул. Новенькая была высокой, хрупкой, с длинными каштановыми волосами, очень гладкими и блестящими. Но особенно его поразили ее зеленые глаза. Он никогда прежде не видел такого цвета глаз – светло-малахитового, с коричневыми крапинками. Так и смотрел бы в них не отрываясь.
Сразу подружиться не получилось. Она была дружелюбной со всеми, но ни с кем не сближалась по-настоящему и в любом разговоре словно ускользала от откровенности. К концу десятого класса Д. Ф. все-таки удалось заманить ее в кино. Фильм был интересный, приключенческий, но весь сеанс он думал о ней, хотел взять ее за руку и не решался. Наоборот – держал обе вспотевшие от волнения ладони на коленях, чтобы даже случайно не коснуться ее. Хоть и проучились в одном классе целых полтора года, а она по-прежнему оставалась для него той же загадкой, что и в самый первый день.
Одним весенним вечером, в воскресенье, он ходил кругами у ее дома, и тут она вдруг выбежала из подъезда, вся в слезах. У него будто перевернулось все внутри. Подскочил к ней: «Что случилось?» Оказалось, бабушка ее умерла. Очень она любила бабушку. Жила с ней несколько лет после гибели родителей.
Неделю Д. Ф. был рядом с ней. Помогал ей и ее тетке, приехавшей из Курска, с похоронами, потом с поминками. Тетка в итоге переехала сюда, оформила опекунство. А она вроде даже привязалась к Д. Ф. Сама звонила, бывало, предлагала прогуляться. И говорили, говорили обо всем, никак не могли наговориться.
В институт он не поступил, ушел в армию. Переписывались с ней почти каждый день. Однажды она написала: «Встретила человека»… Он ждал этого, боялся и ждал. Ведь так и не перешли их отношения за грань дружбы. Балансировали постоянно на этой грани, ни разу даже не накренившись в другую сторону, и все.
Кое-как пережил это. Бессонными ночами, в основном. Днем всегда полно дел было, как-то отвлекался. А ночами всего скручивало в жгут, корежило; хотелось напиться, чтобы ослабить душевную боль, а потом покончить с собой. Но кое-как пережил. Вернулся из армии и около месяца ничего не знал о ней, пока она сама не позвонила. Встретились. Она рассказала про этого парня. Д. Ф. уже по ее рассказу понял: мутный какой-то парень. А она не замечала. Видела в нем доброту (Д. Ф. видел притворство), честность (Д. Ф. видел притворство), мужественность (Д. Ф. видел жестокость). Сказала, что вместе решили ехать в Москву.
Д. Ф. хорошо поработал над собой, чтобы выкинуть ее из головы и из сердца. Вроде получилось. Но вскоре встретил ее на улице, случайно. Она обрадовалась – больше, чем он. Выяснилось, что с мутным парнем она рассталась, увидев, как он бьет свою собаку. Тот не хотел ее отпускать, преследовал, угрожал. Наконец отстал. Общие знакомые сказали ей, что уехал куда-то.
И как будто не было этих двух лет. Сходили в кино. Там Д. Ф. вдруг взял ее за руку, сам от себя не ожидал. Она руку не отняла. Посмотрела на него, улыбнулась. Какой фильм смотрели – потом он вспомнить не мог. Захлестнули снова прежние чувства, весь сеанс сидел и думал о ней, мечтал о будущем с ней. И все свершилось. Словно у нее на Д. Ф. глаза открылись. Или сердце – почувствовало его наконец, его любовь уловило. Счастье было огромным. Оба они в то время искрились от чувств, переполнявших их, почти не расставались и снова, как когда-то, говорили и не могли наговориться.
День свадьбы выпал на субботу. Май, солнце. Решили отпраздновать за городом, на даче родителей Д. Ф. Гостей приехало человек сорок. Соседи пришли. Шум, гам, веселье, музыка. А все равно выстрел заглушил все звуки. Так грохнуло, что бокалы на столах затряслись, зазвенели. На миг все, кроме музыки, смолкло. Потом кто-то закричал. И дальше уже кричали, рыдали. А этот мутный стоял у забора с видом графа Монте-Кристо, с ружьем в руке, и смотрел на невесту, у которой по груди, по белому платью, расползалось красное пятно.
Она не падала, потому что была в руках Д. Ф. За мгновение до выстрела, так вышло, он ее приобнял, а когда пуля в нее ударила, удержал.
Мутный ушел спокойно. Его потом судили, дали три года условно. Она выжила, но позвоночник оказался поврежден настолько, что шансов когда-либо встать с инвалидного кресла у нее не было. Поначалу хоть говорить могла, но состояние ее становилось все хуже и хуже. Зеленые глаза смотрели на него с тоской, а с годами потускнели. Двадцать лет спустя одна тень от нее прежней сидела в этом кресле, тощая и сгорбленная. И давно уже ничего ее не интересовало. Устремляла потухший взгляд в пол и так проводила часы. Д. Ф. включал ей телевизор, читал вслух, возил на прогулку и там показывал на крадущуюся за голубиной стаей кошку, на букашку, ползущую по скамейке неизвестно куда, на облако в виде зевающего пуделя… Все было зря. Ни разу взгляд ее не ожил, не загорелся интересом. А в один из дней, зимних, холодных, угас навсегда.
Восемь лет Д. Ф. прожил в полном одиночестве. Потом женился. Прошло еще десять. Но в душе так и осталась рана – от той давней трагедии, от слишком короткого счастья любви и от долгой жизни рядом с тенью любимой женщины. Глубокая рана, словно борозда, пропаханная плугом. Незаживающая. И теперь уже ясно, что не заживет никогда».
* * *
– Аня, привет. Я тебя не разбудил?
– Привет, милый. Конечно, нет. Уже начало девятого.
– Олрайтушки.
И где он взял это слово? Уже года два как заменяет им старые добрые «ладно» и «хорошо».
– У тебя все в порядке?
– Да, я только хотел сказать, что сегодня ко мне подошел какой-то человек… Когда я шел в школу. Сказал, что ты его прислала за мной.
У меня упало сердце. Да что сердце, я вся упала – ноги подкосились и я рухнула на диван.
– Николай, никогда, никуда…
– Я знаю, знаю! Никогда, никуда и ни с кем. Вы мне повторяете это так часто, что у меня уже татуировка на извилинах мозга. Не беспокойся! Я просто сказал ему «извините, но вряд ли» и пошел дальше.
– Он тебя не преследовал?
– Как сказать… Я оглянулся – он за мной идет. Тогда я побежал. А я быстро бегаю. Я тебе рассказывал, что в прошлом году я пробежал стометровку за четырнадцать секунд? Наш физкультурник сказал, что я этот… как его… Ну, негритянский спринтер какой-то… В общем, тот тип от меня сразу отстал. Знаешь, мне кажется… Аня, ты слушаешь?
– Да, да.
– Мне кажется, происходит что-то странное. Тебе надо с этим разобраться.
– Я разберусь. А ты будь осторожен!
– Конечно. Ну все, у меня через две минуты урок начинается. Аня…
– Да?
– Спроси у своих знакомых, может, кому-то нужен котенок…
* * *
Мы стояли с Байером на набережной, облокотившись о парапет, смотрели в небесную голубую даль, украшенную завитушками белых облачков. Солнце мягко освещало все вокруг, поблескивало калейдоскопическим разноцветьем на темной рябой поверхности воды, серебристо-белым на крыльях чаек и глянцевым на крашеных боках яхт и прогулочных теплоходов, пришвартованных на пристани.
Выслушав меня, Байер помолчал, хмуро глядя на неспешное течение реки, потом произнес:
– Пройдемся?
Я кивнула.
Мы пошли по набережной, вымощенной серой и белой плиткой. В детстве мы гуляли здесь с родителями и братом, и я всегда старалась наступать только на белые кирпичики, всякий раз загадывая про себя желания, которые обязательно сбудутся, если я не промахнусь. Уже тогда я понимала, что все не так просто, поэтому мои желания были скромны: получить эскимо, посмотреть кино, почитать новую книгу. «Найти брата», – мелькнуло в голове сейчас, и я машинально наступила на белый кирпичик.
– Николая надо увезти из города. Вместе с Ланой, разумеется.
– О, Эдгар Максимович, вы плохо знаете Лану. Она упрется и никуда не поедет.
– Я беру это на себя.
– Что ж… Если вы уверены, что сумеете убедить нашу красавицу, не прибегая к силовым методам, то действуйте.
– Никаких силовых методов. Я ей все объясню, – она поедет. Теперь вот что… Анна, кто-то открыл на вас охоту. Как ни крути, а других вариантов нет. Я уже начал поиск, но мне нужна ваша помощь.
– Говорите.
– Когда я еще был опером, одним из первых моих вопросов пострадавшим был такой: «У вас есть враги?» Никогда бы не подумал, что буду спрашивать об этом вас…
– Враги? У меня?
– Другого варианта не вижу. Есть тот, кто хочет вас уничтожить. И это не хейтер из интернета, который вас в глаза не видел. Это гораздо более опасный человек. Ну, или люди, если быть пессимистом, а я предпочитаю именно такой, пессимистический взгляд на вещи, так проще, потом меньше сюрпризов.
– Господи… Для таких сильных чувств должна быть веская причина.
– И она есть. Это может быть, к примеру, месть. Или деньги.
– Только не деньги.
– В целом согласен. Ваш единственный наследник – Николай. Даже если представить себе, что Лана как его опекун или Аристарх Иванович как попечитель решили убрать вас и Акима, чтобы завладеть всеми счетами и имуществом, то сразу возникает вопрос: как это осуществить? В сложившейся ситуации это довольно сложно. Акима нет. Признать его умершим не получится, не те обстоятельства исчезновения. Он ни жив, ни мертв. На данный момент невозможно доказать ни первое, ни второе. В общем, я склоняюсь к мести.
– Но за что?
– Анна, мы с вами двадцать лет в деле, сколько хвостов мы поотрубали? Спасая кого-то, неминуемо цепляешь противоположную сторону. И мы цепляли. Да еще как.
– Тогда вы сами должны знать, есть ли у меня враги.
– Уже работаю над этим. Но я в курсе только части вашей жизни. Помогите мне и попытайтесь вспомнить…
– Ну, первым на ум приходит Бодоян…
– Не он, – покачав головой, произнес Байер.
– Почему?
– Много лет назад Бодоян попал в аварию и стал инвалидом. Недееспособен.
– А если он не исполнитель, а организатор?
– Тоже сомнительно. Он и раньше умом не блистал, а после аварии совсем тронулся, как говорят… Нет, не он.
– Сысоев? Терещенко?
– Проверю.
Мы снова подошли к гранитному ограждению. Слюдяные крапинки посверкивали под солнцем. Жирная чайка подлетела и уселась на парапет, выжидательно глядя на нас.
– Не люблю этих куриц, – сказал Байер.
Он слегка махнул рукой. Чайка отпрыгнула, но не улетела.
– А может, просто какой-то сумасшедший пытается самореализоваться?
– Типа Марка Чепмена?
– Типа.
– Навряд ли. У меня впечатление, что этот человек не маньяк. Он не выбрал вас из, скажем, тройки известных личностей города. Не вытягивал спичку: короткая – великие А. Д., длинная – олимпийский чемпион Софронов. К примеру.
– Как там… «Мне нужен труп, я выбрал вас. До скорой встречи. Фантомас».
– Точно. Я считаю, это не из той оперы. Он вас вообще не выбирал. Возможно, не будь вас, он так и жил бы спокойно, никому не причиняя вреда. Но однажды где-то, в какой-то точке пересеклись вы и он. А может, не вы, а Аким. Или вы оба. Что-то произошло. Вы могли этого даже не заметить… На данный момент Акима он вычеркнул – опять же, если там, на дороге, это не был обычный несчастный случай… Но по-любому Акима на его горизонте сейчас нет. А вы – есть. Он подбирается к вам и, возможно, попутно попытается причинить вам боль до того, как…
Байер запнулся.
– До того, как убьет меня?
– Или уберет вас каким-либо иным способом. Тогда он остановится. Цель достигнута. Все. Он просто продолжит жить дальше. И именно поэтому я считаю, что он крайне опасен.
Некоторое время я молчала.
Чайка, сообразив, что ничего не получит, взметнулась и плавно спикировала на волнистую поверхность темных вод. Я смотрела, как она покачивается, безмятежная, в собственном дзене, и думала о том, что моя жизнь в очередной раз рушится.
– Тогда постарайтесь увезти отсюда Николая как можно скорее, – наконец сказала я.
Байер кивнул.
– К вечеру все будет готово.
4
Бабье лето сверкало в своей бесшабашной солнечной красе. В высоком синем небе кое-где белели обрывки кудрявых облаков. Люди в светлых одеждах и в темных очках шли по нагретым тротуарам. И повсюду – на окнах, на стеклах витрин и машин – сияли и блестели солнечные блики. Последний всплеск лета в сентябре. Последний глоток теплого воздуха перед долгими холодными сумерками зимы.
С восьми утра я ездила по городу и развешивала объявления.
«ПОМОГИТЕ НАЙТИ ЧЕЛОВЕКА!
5 февраля 2020 года на 63-м километре Невинского шоссе пропал Аким Д. 37 лет. Рост 188 см. Волосы густые, прямые, светлые, глаза голубые, стройный. Был одет в короткое черное пальто, бежевые вельветовые брюки…»
Маршрут был проложен давно. Я делала все автоматически, не глядя по сторонам. Только раз мой взгляд рассеянно скользнул и вдруг на долю секунды задержался на лице молодого мужчины, переходящего дорогу. Показалось, что… Но нет, конечно, это был не он.
Я сняла предыдущее, почти выцветшее и порванное объявление со стекла остановки, прикрепила новое и вернулась в машину.
Мысли мои крутились вокруг изменений последних дней. Николая и Лану увезли из города. Байер заверил меня, что их поселили в комфорте и безопасности, Николай уже пошел в школу, а Лана взялась за исполнение давней мечты – собственный перевод одной из малоизвестных пьес Шекспира.
И Байер, и Тамраев, каждый со своей стороны, мягко, но неустанно давили на меня, убеждая изменить распорядок дня и мои правила хотя бы на время. Охрана у дома, говорили они, это ничто, это капля в море. Злоумышленник может прийти ко мне под видом визитора или просителя (и отныне я должна была принимать их только в «Фениксе» и только в рабочее время), может притаиться в подъезде (когда я приезжала домой, меня провожал до квартиры Лева или Вадим) или подкараулить меня ранним утром (раз уж я не желаю временно воздержаться от пробежки, то со мной должен бежать охранник, но это уже был просто цирк, я категорически отказалась).
Все это начинало действовать мне на нервы. Я по-прежнему не могла поверить, что кто-то всерьез покушается на мою жизнь. Я просто не видела для этого причины. Уже раз сто я мысленно перебрала свое прошлое, разложила на эпизоды, вспомнила тех, кого забыла или хотела забыть…
Этот молодой мужчина, переходящий дорогу… Нет, ну конечно, это не может быть он… Его я узнала бы в тот же миг. Но определенно похож… Собираясь отъезжать, я посмотрела налево, прямо и – внезапно, словно по наитию – направо, а в следующее мгновение машинально нажала на педаль тормоза.
Мужчина стоял на остановке, читал мое объявление. Сейчас я видела его очень хорошо и уже точно могла сказать: это не он и даже не так уж похож. Но что-то общее было: в фигуре – стройной, гибкой, в манере чуть склонять голову влево, читая текст, в хипстерской стрижке с подбритыми висками и пышной, зачесанной назад челкой. Волосы были не такие черные, как у Яна, не смоляные, просто темные, но такие же густые и блестящие.
На мгновение меня словно ошпарило изнутри кипятком. Я передернула плечами. Ощущение было внезапное и сильное. Мне хотелось нажать на газ, сорваться с места и больше не видеть, а главное – не вспоминать. И в то же время хотелось остаться и смотреть, смотреть на него… «Это не Ян, – сказала я себе, – что за чушь». И, уже нажимая на педаль газа, заметила, что мужчина достал из кармана ручку и что-то пишет на моем объявлении.
Наваждение прошло. Я вышла из машины, приблизилась к нему сзади. И ощутила незабываемый аромат настоящего французского одеколона. Таким же пользовался Ян. И снова нахлынуло…
Мужчина резко оглянулся, с недоумением взглянул на меня. Ну да, я подошла слишком близко. И что?
– Это мое объявление, – сказала я ему. – Можно поинтересоваться, что вы тут пишете?
Он слегка смутился.
– Извините. – Голос у него оказался совсем другим – обычным, в отличие от чистого баритона Яна. Я почувствовала облегчение. Призрак прошлого постепенно испарялся. – Я видел уже эти объявления. А тут концы строк не пропечатались, посмотрите сами. Я просто дописал.
Я посмотрела. Действительно, слова «пальто», «дерби» и «о нем» были почти не видны. Он обвел их синими чернилами.
– У вас какой принтер? Может, картридж надо поменять или настройки проверить. Я могу помочь, если хотите.
– Спасибо.
Я несколько секунд молча смотрела на него. Затем повернулась и пошла к машине. Нет, не надо мне этого. Не надо, и все. Я хочу в свой темный угол. В свою блаженную пустоту.
Я взялась за ручку дверцы «Ауди».
Кончики пальцев осторожно тронули мое предплечье.
– Анна – это же вы, да? Это ваш брат пропал?
Я кивнула, не оборачиваясь.
– Послушайте… Я, честно говоря, даже не знаю, как сказать… Боюсь показаться странным, а тем более навязчивым… Поверьте, я не пристаю к девушкам на улице. И вообще нигде не пристаю. Я с утра до ночи сижу в офисе. Но я…
– Хотите кофе? – спросила я, резко обернувшись и посмотрев на него.
Карие глаза. Не бурлящая сталь глаз моего бывшего мужа. Мне стало еще легче.
– Еще бы! – ответил он.
* * *
Родители Макара Сиротина поразительно отличались от сына всем: он был замкнут – они открыты и дружелюбны; он никогда не смеялся, а улыбался редко и лишь мимолетно, сомкнутыми губами, – они радовались жизни и часто хохотали над какой-либо шуткой до слез; он был бледен – они румяны, чернобровы, красивы. Я и сейчас помню их веселые лица, когда они встречали нашу маленькую студенческую компанию на железнодорожной станции и потом везли на своей серой «девятке» по заснеженной дороге через лес, весь покрытый снегом, ослепительно-белым, сверкавшим под солнцем крошечными блестками.
Было тридцать первое декабря. Еще в электричке моя подруга сказала, что на этот раз твердо рассчитывает на волшебство, иначе перестанет верить в могущество Вселенной. Ярко накрашенные губы изогнулись в ироничной улыбке, но в зеленых крапчатых глазах я на мгновение увидела жесткость, словно подруга мысленно уже отправила ввысь свое требование новогоднего чуда.
Мы приехали вчетвером. Макар и Настя уже ждали нас на даче. Они украсили дом гирляндами, а елку, растущую на заднем дворе, игрушками и мишурой.
Макар сидел на подоконнике и угрюмо смотрел на нас, веселящихся вместе с его родителями у стола под оглушительную музыку. Как и я, он терпеть не мог попсу, но в тот день я с радостью пританцовывала с однокурсником, одновременно накрывая на стол. Меня переполняло чувство свободы. Я на несколько дней уехала из города. Здесь, в чужом незнакомом месте, я никому ничего не была должна. Мой другой идеальный мир остался где-то далеко, и хотя я по-прежнему стремилась к нему, короткие каникулы оказались для меня настоящим спасением. Словно кто-то бросил конец веревки в мою бездну и я смогла подняться наверх.
Позже я вспоминала, что к зиме того года уже очень устала, проблемы копились и катились на нас с братом, как огромный снежный ком. Просьбы о помощи, долги, конфликты с абьюзерами, один из которых быстро перерос в полномасштабную войну…
В одной из двух наших съемных квартир жила молодая женщина с тремя детьми, тайно покинувшая золотую клетку – загородный дворец бандита, ее мужа, в то время здоровенного татуированного типа, держащего в страхе весь город. Через несколько лет рак уничтожил его, сначала высушив тело, а потом оборвав дыхание. Но до того как болезнь подступила к монстру, он успел превратить в адовый котел жизнь своих детей и жены.
Операция по их спасению была разработана нами совместно с Байером и напоминала завязку детективного фильма: ночь, машины с выключенными фарами на обочине загородной дороги, Байер и его друг, тоже майор милиции, «макаровы» в кобурах, потертые кожаные куртки, напряженное молчание, мы с братом у тропинки… Пленников вывела повариха через кухню и запасной выход. Испуганные дети – старшему было четыре – молча жались к матери. Я протянула руки, и младший, которому не исполнилось еще двух, после короткой паузы протянул мне в ответ свои тонкие ручки, белевшие в темноте, подсвеченной лишь тусклым светом фонарика моего брата. Именно в тот момент я увидела багровые полосы на этих ручках и почувствовала, как во мне всколыхнулось знакомое чувство, темное и раскаленное словно лава, порой прожигающее насквозь.
Внутри я вся в таких ожогах. Это привычная боль, я давно даже не замечаю ее. Только иногда, внезапно, она напоминает о себе жгучим, как перец чили, мазком где-то внутри меня, в районе легких.
Один из дефектов моей личности – слабый базис. Мне тяжело нести ту ношу, которую я взяла добровольно и которая гнет меня к земле много лет. Я всегда это понимала.
…Он нашел их через неделю. До «Феникса», расправившего крылья над всеми нами, оставалось еще пять лет. А тогда нас было двое плюс Байер, в то время еще не уволенный, еще не разведенный, а потому располагавший лишь обрывками времени.
Мы, наверное, казались татуированному монстру жалким противником. Но когда начались военные действия, на нашу сторону подтянулись некоторые силы: сотрудники охраны нашего отца, пара друзей Байера из милиции, адвокат Заславский и Бобышева, хозяйка съемной квартиры. В то время она была лишь на грани безумия, лишь заглядывала порою в пропасть, не делая шаг вперед.
Машина Акима, новая «Шкода», подарок отца, сгорела до остова. Байер получил пулевое ранение в плечо. Его другу пробили голову в эпической схватке на лестничной площадке возле квартиры, где прятались от монстра его жена и дети. Мы везли истекающего кровью майора в больницу, а вслед нашей машине стреляли. И все же мы победили. К тому моменту, когда неприятелю наконец удалось захватить плацдарм, его встретил городскими криминальными новостями старый черно-белый телевизор, включенный на полную громкость; в квартире никого не было. Бобышева вывела своих жильцов сначала через балкон к соседям, в другой подъезд, а затем на улицу. Некоторое время они жили на даче Заславского. За месяц до Нового года мы перевезли их в Петербург, к армейскому другу Байера.
Так что мои трехдневные каникулы на даче родителей Макара Сиротина пришлись очень кстати.
* * *
Он появился в доме незадолго до полуночи. Черные волосы припорошены снегом, стальные глаза весело блестят, в руках бутылка шампанского и бумажный пакет с жареной курицей. «Яник! – в унисон закричали родители Макара. – Мы уже думали, ты не придешь!»
А он пришел. И взгляд его, скользнув по нашей компании, вернулся ко мне, остановился на несколько мгновений… Дальше – я помню это смутно – гость каким-то образом оказался за столом между мной и подругой. Он что-то рассказывал, смеясь. Моя подруга хохотала, а я почти не слушала. Что-то мешало мне включиться в общий процесс. Да еще Настя сидела напротив и усиленно подмигивала мне то одним, то другим глазом. Меня это раздражало. Не сразу я поняла, что она просто выпила лишнего и это был тик. Макар увел ее наверх; его родители включили Челентано и начали танцевать, энергичными жестами призывая нас присоединиться к ним.
…Он вдруг оборвал себя на полуслове, и эту паузу я услышала так отчетливо, словно она прозвучала во мне коротким звоном колокольчика. Музыка грохотала вокруг нас, но я как будто погрузилась в тяжелую воду, на самое дно, и почти ничего не слышала.
Я медленно повернула голову к Яну и наткнулась на его прямой взгляд. Все звуки вновь включились. ABBA завела Happy New Year. С улицы доносились хлопки фейерверков.
Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга. Потом я взяла бокал с шампанским, уже теплым, залпом допила, мельком отметив про себя, что пальцы мои мелко дрожат.
Он протянул мне руку ладонью вверх. Я замешкалась. Громкая музыка заглушала мои чувства, но одно я знала точно: вот он, самый главный момент моей жизни. Сейчас все изменится. Я дам руку этому человеку со светлыми глазами и окажусь в другом мире. В моем личном идеальном мире.
Ян с улыбкой смотрел на меня и ждал. Затянувшаяся пауза не беспокоила его. Музыка гремела на всю комнату. Родители Макара прыгали, ухая и хохоча. Рядом с ними неловко подскакивал наш перебравший однокурсник. Второй сидел на подоконнике и курил в приоткрытую форточку. Моя подруга с бокалом шампанского в руке, унизанной множеством разноцветных браслетов из бисера, задумчиво покачивалась, игнорируя развеселую музыку, под свой собственный, не слышный никому ритм.
Я улыбнулась Яну и вложила руку в его горячую ладонь.
Мы танцевали с ним под You Are Not Alone Майкла Джексона. Я специально посмотрела потом плей-лист, чтобы запомнить это название, запечатлеть в памяти все, что было причастно к главному счастливому событию моей жизни.
После пары медленных танцев, во время которых я завороженно слушала его голос, что-то шепчущий мне в ухо, и так же завороженно время от времени смотрела в его светло-серые глаза, мы вдвоем вышли в зимнюю ночь, под черное небо, расцвеченное звездами и яркой россыпью фейерверков, запущенных с разных участков дачного поселка.
Первый поцелуй. Замерзшие губы, холодные пальцы, жар внутри… «Аня… Я хочу тебе сказать…» Его тихий голос я слышу и сейчас, но до сих пор не знаю, что он хотел мне сказать. В тот момент из дома с хохотом вывалилась наша шумная компания и побежала на задний двор, к наряженной елке, на ходу закидывая друг друга и нас снежками. Мы переглянулись, засмеялись и побежали следом.
«Просто любовь», – сказала я брату, вернувшись домой второго января. Он с сомнением смотрел на меня. Я поспешно собирала вещи в дорожную сумку – внизу ждал Ян, чтобы умчать меня в новую жизнь на своем старом белом «Фиате». «Что-то слишком быстро…» – проговорил брат. Я пожала плечами. Ну да, быстро. Но ведь любовь.
В лифте со мной ехал брат Абдо. Акиму я не позволила проводить меня. Я не хотела никого впускать в зону моей любви. Не сейчас. Может быть, чуть позже.
Я вышла из подъезда и бросилась в распахнутые объятия Яна. Он прижал меня к себе. Сумка упала на асфальт. Низкое пасмурное небо, похожее на затуманенное зеркало, нависло над нами. Падал тихий редкий снег. На несколько мгновений мы погрузились в тишину, где не было больше ни души.
Ян отвез меня к себе – в большую двухкомнатную квартиру на двенадцатом этаже новостройки, на самой окраине. Из нашего окна мы видели лес. Где-то там, вдали, его пересекала дорога, соединяющая наш город и Невинск.
Отец пытался остановить меня, но я уже неслась, уже летела к своему счастью, порхая и кружась, как бабочка в солнечном луче. В апреле мы с Яном расписались и уехали на неделю в Италию.
Я никогда не думала, что буду так счастлива. Но я была.
* * *
Воспоминания мельком опалили меня и исчезли, как только мой новый знакомый занял место рядом со мной, в моей машине.
– Денис, – представился он.
Я молча кивнула, встраиваясь в поток, медленно ползущий по проспекту.
Не знаю, какой мелкий бес дернул меня познакомиться с этим человеком. Кофе я собиралась выпить дома, одна. Затем мне надо было ехать в «Феникс», где накопилась гора нерешенных проблем, а днем – на завод, на совещание.
Я мельком взглянула в зеркальце. Брат Абдо, сидевший на заднем сиденье, расставив ноги, иронично поднял брови, покачал головой. Тебя не спросила, пробурчала я себе под нос.
– Что? – спросил Денис.
– Ничего. Вам на работу не надо?
– Мне дали два выходных. Я шефу ноут починил, так это типа его благодарность. Говорит: уже простился с любимым «маком», но я его спас.
– А что с ним было?
– Да-а… – Он мотнул головой. – Все как обычно. Шеф сам виноват. Опрокинул кружку кофе и всю клаву залил. Что и следовало ожидать. Я ему сто раз говорил: «Виктор Михалыч, не пейте кофе над ноутом!» Но он разве послушает умный совет? Он вообще у нас со своими тараканами. Знаете, какая у него кружка для кофе? Огромная такая, на пол-литра, наверное, вся в розовых цветочках, и на боку младенец в подгузнике! А снизу надпись: «Витенька уже большой»… Вам неинтересно, наверное?
Мне было настолько неинтересно, что я уже начала обдумывать вариант остановить машину, высадить своего нового знакомого и распрощаться с ним навсегда.
– А если так? – быстро сказал он, пока я не успела ответить. – «Взглянул на мир я взором ясным и изумился в тишине. Ужели он казался мне и величавым и прекрасным?..»
– «Столь величавым и прекрасным…» – поправила я. – Сойдет. Куда поедем, Денис?
– Может, в «Пеликан»? Там вроде прилично.
– Главное – недалеко…
Я перестроилась в левый ряд и остановилась перед поворотом. Стрелка светилась красным.
– Стих дочитать?
– Не надо.
– Ну ладно. Я, если честно, его плохо помню. Мне другой больше нравится: «Бурной жизнью утомленный, равнодушно бури жду: может быть, еще спасенный, снова пристань я найду…» Кстати, эту книжку, стихи Пушкина, я в диване нашел.
До «Пеликана» оставалось около километра.
– В диване?
Денис энергично кивнул.
– В прошлом году бабушка умерла, оставила мне однушку. Мебель вся из сороковых и пятидесятых еще, рухлядь. Я перед ремонтом решил все на помойку выкинуть. Позвал друга, потащили диван. А квартира в хрущевке на пятом этаже, так что можете себе представить, что это было… Так вот, пока мы диван по лестнице волокли, из него и вывалилась эта книжка. И таракан. Между третьим и вторым этажом. Небольшой такой толстый томик, год издания тыща восемьсот двадцать девятый. Сначала хотел загнать его… То есть продать. А потом передумал, себе оставил. Не знаю почему, но полюбился мне этот томик. «Может быть, еще спасенный, снова пристань я найду»…
Я слегка улыбнулась. После института я два года проработала в центральной библиотеке системным администратором, пока бесконечные звонки и визиты разнообразных личностей не вынудили директрису попросить меня написать заявление по собственному. Тем не менее это были два отличных года. Один минус – они пролетели слишком быстро. Компьютеров в библиотеке было всего пять, а книг тысячи, так что работала я мало, а читала много. Я любила старые издания с распухшими от времени переплетами, с шероховатыми страницами, их легкий аромат картона, потертой кожи и пыли. Они напоминали мне мое детство и попытки стащить очередной том из дедушкиной библиотеки. К десяти я приходила на работу, помогала пожилой библиотекарше Антонине Витальевне включить компьютер и нужную программу, потом брала низкую деревянную стремянку из двух ступенек, ставила ее между стеллажами, садилась, раскрывала книгу и переносилась в другой мир. Тогда мне еще было хорошо и в этом, что не отменяло кайфа от чтения.
– Сущий ужас.
– Что?
Похоже, я отвлеклась на свои мысли и не слышала, что говорил мой спутник.
– История с вашим братом. Сущий ужас.
– Так, договоримся сразу: это закрытая тема.
– Понял. – Денис поднял руки ладонями наружу. – Больше ни слова.
Выходя из машины, он тихонько напевал себе под нос: «Лет ит би, лет ит би-и…»
Я закатила глаза. Все. Двадцать минут на кофе, потом гудбай.
Брат Абдо одобрительно кивнул.
* * *
«Пеликан», каким я его помнила, всегда балансировал между двумя статусами: обычной кафешки и ресторана. Он, будто грешник, разрывался между добром и злом. Слово «кафе» было решительно убрано из вывески, но внутри стояли расшатанные столы, покрытые красными скатертями в жирных пятнах, а между стеклами витрин валялись дохлые мухи.
Когда-то мы с братом заглядывали сюда по дороге в «Феникс» – он всего в двух кварталах; брали по чашке кофе, усаживались в самый дальний угол и проводили около получаса в блаженном молчании или неспешном разговоре ни о чем особенном. Но дел прибавлялось, а времени, соответственно, становилось меньше, так что постепенно наши «пеликаньи посиделки», как мы их называли, сошли на нет.
Я не была здесь лет пять и, войдя, оценила усилия администрации. Красные скатерти исчезли, хлипкие светлые столы из ДСП сменили массивные, темно-коричневые, на крепких изогнутых ногах; к ним прилагались такие же надежные стулья. У стены, в паре метров от входа, сделали барную стойку. Сейчас за ней стояла симпатичная девушка в желтом форменном переднике с витиеватым логотипом «П» на груди.
Девушка лучезарно улыбнулась мне. Я кивнула в знак приветствия.
В это раннее время, кроме нас, посетителей не было. Мы заняли стол у окна, наполовину залитый солнечным светом. «Двадцать минут», – напомнила я себе.
Денис навалился грудью на стол, расставив локти, прямо посмотрел на меня.
– Анна, а знаете?..
Он вдруг улыбнулся, и эта внезапная быстрая улыбка словно разом стерла все неудачное начало нашего знакомства. Я непроизвольно улыбнулась в ответ. Но в следующий момент его улыбка исчезла, тонкие темные брови сошлись у переносицы.
– Я все понимаю, правда. Случайный порыв, о котором вы уже успели сто раз пожалеть. Но дайте мне шанс. Давайте хотя бы попробуем. Если хотите, я вас закидаю стихами Пушкина, из этого томика. Других я все равно не знаю. А хотите, буду молчать. Вот так.
Денис резко выпрямился, лицо его закаменело. Но тут же он снова улыбнулся.
– Короче, дайте шанс. Я один, как суслик в поле после дождя. Такой же одинокий и несчастливый. И это, блин, чистая правда. Извините…
У него было удивительно подвижное лицо: красивое, но стандартное, оно совершенно и сразу менялось, стоило ему двинуть бровью или уголком рта. Особенно его преображала мальчишеская открытая улыбка с ямочками на щеках.
– Что-то слишком быстро… – проговорила я.
– Так и думал, что вы это скажете. Ну быстро, и что с того? Так бывает. Я обернулся и увидел вас – глаза в глаза. Такой четкий миг. Если вы понимаете, о чем я…
К нашему столику подошла девушка-бариста. По-прежнему улыбаясь мне, она поставила на стол передо мной большую чашку капучино. В пене было нарисовано сердце.
Я подняла глаза, вопросительно посмотрев на нее.
– Спасибо вам, – сказала она.
До меня дошло через секунду. Я не помнила ее в лицо. Возможно, она приходила ко мне давно. Одна из визиторов. Кажется, О. М. Или С. М. Но я могу ошибаться.
Я не пью капучино. Только черный с ложкой сахара. Мне нужна его бодрящая терпкая горечь, особенно по утрам, когда еще неясные и хаотичные после пробуждения мысли блуждают по лабиринтам сознания, затягивая меня в омут апатии. Кроме того, мне просто нравится его вкус.
Девушка удалилась за стойку.
Я с сомнением посмотрела на пышную пену с белым сердцем посередине и отпила глоток, сказав себе: «Ничего, не яд».
О. М. Что у нее случилось? Не помню. Сейчас она выглядела вполне здоровой и счастливой, такие ко мне обычно не приходят. Значит, жизнь наладилась. Это хорошо. Мне не повредит толика оптимизма, даже микроскопическая.
Истории визиторов, помимо исписанных страниц в блокноте, оставляли также рану в моей душе; мне казалось, она давно стала похожа на дартс, утыканный дротиками, несмотря на то, что я пыталась абстрагироваться, не принимать в себя чужую боль. Какое-то время после ухода визитора я не могла избавиться от мысли: как он/она живет с этим?
Потом визиторы редко встречались мне еще раз. Некоторые обращались за помощью в «Феникс», но таких было мало, всего несколько человек. Остальные растворялись в большом городе. И никто не звонил мне повторно.
– Даже не буду спрашивать, за что «спасибо», – сказал Денис, откидываясь на спинку стула. – В общих чертах и так понятно. «Великие А. Д.»… А вы вообще капучино-то любите?
Я отрицательно качнула головой.
– Тогда я допью, можно?
Не дожидаясь ответа, он взял мою чашку и в несколько глотков быстро выпил капучино. На его верхней губе образовались щегольские усики из пены.
– А ничего, – сказал он, улыбнувшись. – Даже вкусно.
* * *
К семи вечера все самое важное было сделано: Тамара внепланово убрала квартиру и запекла в духовке утку, я предупредила Леву Самсонова о своем госте, сходила в магазин и купила пару ароматических свечей и новую скатерть, накрыла на стол, зажгла свечи, включила музыку, порылась в шкафу и нашла свое темно-зеленое платье. Сейчас оно было мне немного велико.
В половине восьмого я задула свечи и засунула их в кухонную тумбу, открыла окно, чтобы проветрить, сняла платье и надела красную блузку и джинсы, выключила музыку.
Без пятнадцати восемь я снова включила музыку. Джаз Пата Метени всегда действовал на меня умиротворяюще. Умиротворение – вот то, в чем я остро нуждалась, раздираемая смятением и беспокойством. Сегодня я намеревалась сделать шаг вперед, расстаться со своей пустотой, хотя бы ненадолго. Оторвать ее от себя.
Брат Абдо сидел на венском стуле, насмешливо наблюдая за моей суетой. Ты пойми, сказала я, стоя перед зеркалом и скручивая волосы в узел на затылке, я больше не могу сидеть в этой клетке. Мне душно. Я хочу воздуха! В ответ Абдо пожал плечами. Точь-в-точь как это сделал бы Аким.
В восемь раздался звонок в дверь.
На пороге стоял Денис, одетый как в театр – в темно-серый костюм и белую рубашку, и ослепительно улыбался. В руках он держал большой букет красных роз и полиэтиленовый пакет.
Поцелуй в щеку. Слишком долгий, чтобы его можно было назвать целомудренным. В конце концов я отстранилась. И снова почувствовала: наваждение прошло. Меня потянуло в мою пустоту, в мой тихий одинокий комфорт. Но гость, вручив мне букет и пакет, скинул ботинки и в белых носках прошел в комнату, откуда доносились негромкие звуки джаза.
– А у тебя уютно! – крикнул он.
На кухне я налила воду в вазу, поставила цветы. И вздрогнула, когда моей шеи коснулось что-то… Опять поцелуй. Короткий и нежный.
– Денис… – тихо сказала я, приподнимая плечо.
Он сделал шаг в сторону, прислонился спиной к холодильнику, одними пальцами взял меня за запястье.
Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза.
– Гусь? – вдруг спросил он, дернув носом.
Я засмеялась и высвободила руку.
– Утка.
– Супер. Обожаю утятину, перепелятину и всякую другую дичь. Дядя мой когда-то постреливал тетеревов по осени. Бабушка их потом с клюквой и салом запекала. Вкуснее в жизни ничего не пробовал. – Денис развернулся, оперся ладонями о подоконник, устремил взгляд в сумеречную темноту, освещаемую огнями большого города. В небе были видны редкие звезды. – Да-а… Были времена. Коротенькое детство – много солнца и тепла, и вдруг хоп – и нет его. И старый дом на берегу реки уже не твой… А теперь уже тридцать восемь, и осталось только – «может быть, еще спасенный, снова пристань я найду…».
Он обернулся ко мне, подмигнул.
– Не желаете спасти одинокого путника, мадам?
– Я желаю узнать, зачем ты купил столько алкоголя? – В пакете, который он принес, кроме коробки конфет было две бутылки, одна – красного вина, другая – пол-литровая коньяка. – Или это запас на будущее? Предупреждаю сразу: сегодня же пойдешь домой.
– Или завтра. Подбросим монетку? – Он полез в карман и выудил горсть мелочи. – Орел или решка?
– Ребро, – сказала я, улыбнувшись. – Так что насчет алкоголя? Куда нам столько?
– Вино – только тебе, я его не жалую. Дринч для девочек. Я предпочитаю что-нибудь покрепче. По мне так коньяк – самое то. К тому же в нем содержатся дубильные вещества, что улучшает настроение, а это никогда не помешает.
– Хорошее вино… – сказала я, доставая бутылку.
– Еще бы… Адски дорогое. Я за него в лабазе у дома почти полторы штуки выложил. Открыть?
Я еще раз взглянула на этикетку.
– Попозже. А пока иди в комнату. Я сейчас утку достану и приду.
– Слушаю и повинуюсь. А можно я на диване немного поваляюсь?
– Поваляйся…
Он вышел, а я села на стул у стола, задумчиво глядя на бутылку «Карпинето» Кьянти Классико Ризерва девяносто третьего года. Я знала точно, что это отличное вино.
* * *
Утка была съедена. В моем бокале искрилось «Карпинето», а в толстой рюмке Дениса плавился коньяк. Фоном едва слышно журчала музыка Пата Метени. С улицы сквозь приоткрытое окно доносились яростные гудки клаксона и чьи-то раздраженные выкрики.
Я уже понимала, что сегодня Денис не уйдет, да мне этого и не хотелось. Мы были знакомы всего несколько часов, а казалось – несколько лет. Я легко привыкла к его внезапной улыбке, совершенно меняющей лицо, к его простоватым шуткам и прямому взгляду, в котором в иные мгновения мне чудилось что-то загадочное, непонятное.
– А ты здорово похожа на Лорен Бэколл в молодости, особенно в этом приглушенном вечернем свете. Слышала о ней? Актриса голливудская, блистала в сороковых и пятидесятых. Обожаю.
Он подлил вина в мой бокал.
– Ты долго была замужем?
– Семь лет.
– А в разводе давно?
– Семь лет.
– И за это время у тебя…
– Никого.
Он сделал большие глаза.
– Никого?
Я улыбнулась.
– А что насчет тебя?
– Да-а… – Он махнул рукой. – Особо и рассказать нечего. В восемнадцать женился и был примерным мужем аж три месяца. Потом развелись. Имя ее я помню, конечно, а вот в лицо – почти нет. Даже цвет волос забыл. И если ты хочешь спросить, любил ли я ее…
Я не хотела.
– …отвечу – нет.
Он взял рюмку, слегка поболтал янтарную жидкость и сделал небольшой глоток.
– Пушкин много о любви писал. Я когда-то думал – все вранье, нет никакой любви. Есть тяга. Химия. Как угодно назови, но только не надо склонять направо и налево слово «любовь». Не фиг романтизировать обычное животное чувство. У всех млекопитающих оно есть, закон природы!
– А сейчас?
– Что – сейчас?
– Сейчас ты изменил свое мнение?
Он неопределенно качнул головой:
– Не знаю… Наверное, любовь существует, но не для всех. Некоторые люди в принципе не способны на любовь. Некоторые могут любить только родственников. Ну, типа мать любит дочь, бабушка – внука, и так далее. Но есть и те, кто от рождения четко сделан, по самым крутым лекалам. Вот они могут испытывать настоящую любовь. Душа у них приспособлена и пылать, и страдать. Что реально странно – таких людей довольно много. Причем совсем необязательно, что они и в остальном круче всех. Такие кадры бывают – хоть стой, хоть падай. А любить умеет. Есть у меня один знакомый, полубомжик. В коммуналке прописан, но жить его туда не пускают. И кто не пускает? Главная любовь его жизни. Бывшая жена. Он пятый год тусуется около драмтеатра – там рядом полно баров и кафе, подкармливают его люди, – спит зимой в подвале, летом то на скамейке в парке, то в кустах, и все грезит о своей… как там ее…
– Джульетте? Дульсинее?
– Что? Да нет, какая там Джульетта… Валька ее зовут вроде. Или Людка. А, точно, Людка! Ты бы ее видела… Бр-р-р… Но мой знакомый абсолютно точно любит ее. Не повернут на ней. Именно любит. Считает, что выгнала она его не потому, что тварь – а она тварь, Аня, прости за такое слово, – а потому, что людям свойственно ошибаться, на нее затмение нашло, а так-то она добрейшая душа и вообще крольчонок. Не мое слово, он ее как-то так назвал – «крольчонок». Ни злости, ни обиды у человека… Как будто другими глазами на нее смотрит и видит нежную фею, а не здоровущую злую бабищу. Вот так… Хотя он далеко не святой. И своровать может, и соврать, если понадобится… Но в принципе мужик неплохой. И я тебе скажу, Аня, эта крольчиха многое потеряла, когда спелась с соседом-ментом и вышвырнула Федусю на улицу… Его Федором зовут, кстати. Федор – Федуся. Ну неважно… Ты спать не хочешь?
– Нет.
– А что вино не пьешь? Хорошее же вино.
– Как не пью? Почти полбутылки уже уговорила. Ты лучше скажи, Денис, что ты о себе думаешь? Ты тоже сделан по крутым лекалам?
– Если б я знал… Я хотел бы полюбить, Аня, честное слово, очень хотел бы. Моя жизнь какая-то… Пустая. Вроде все есть, а чего-то не хватает. Или кого-то.
Он поставил рюмку на стол и встал.
– Потанцуем? Музыка не слишком подходящая, но мне без разницы.
Он выключил верхний свет, а я включила переливающийся разными яркими цветами ночник, оставшийся от родителей. В детстве я так долго просиживала по-турецки на диване, загипнотизированная каруселью красных, белых, желтых, синих и зеленых цветов, что в конце концов ночник отдали мне. Сегодня днем я снова перенесла его в гостиную.
– Одинокий путник приглашает самую красивую женщину этого города на… На красный танец.
И он протянул мне руку.
Снова словно молнией вспыхнуло в мозгу воспоминание: дача, Новый год, рука Яна… Похоже, я все семь лет не отходила далеко от той самой реки, в которую нельзя ступить дважды.
Я тоже протянула руку. Денис легко поднял меня, мягко положил ладонь мне на спину. Не в такт музыке мы тихонько покачивались, молча, в собственной космической тишине. В эти минуты я чувствовала нашу оторванность от всего мира. Как же давно я не испытывала таких странных и приятных ощущений. Мой вакуум будто раскрылся и впустил в свое пространство еще одного человека. Наверное, ненадолго. Но сейчас мне было все равно.
– А почему танец красный? – спросила я.
– Цвет любви, – ответил Денис. – Мне Федуся сказал. А он в этом деле спец. Ты спать не хочешь?
* * *
И словно не было этих семи лет. Наскоро постеленная на раскладной диван простыня, куда мы повалились, ловя друг друга горячими руками, одновременно срывая с себя одежду, быстро скомкалась под нами. Все мысли разом улетучились. Время понеслось с реактивной скоростью, и я не смогла бы даже приблизительно определить, прошел час или двадцать минут с момента нашего падения – в прямом и переносном смысле – до того, как мы оба замерли, тяжело дыша.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=69148561?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Татьяна Анатольевна Столбова
Взгляд изнутри. Психологический роман
После смерти отца Анна вместе с братом создала «Феникс» – организацию, помогающую людям. Их клиенты – женщины, страдающие от мужей-абьюзеров, одинокие старики, неизлечимо больные и люди, потерявшие близких. Те, кто нуждается в участии. Люди в беде.
Однажды брат Анны бесследно исчезает, и она в одночасье превращается в клиента собственного агентства. Поиск брата заводит в неожиданную сторону, заставляя погружаться в себя и мрачные тайны семейного прошлого, которое оказывается не совсем таким, как Анна привыкла считать.
Анаит Григорян, писатель, автор бестселлера «Поселок на реке Оредеж»:
«Исцеляющая книга, которая возвращает веру в людей и дает надежду на победу над несправедливостью и одиночеством».
Татьяна Столбова
Маятник птиц
© Корицкая П., 2024
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024
* * *
Часть первая
1
Третьего сентября, в четверг, я снова стояла на том месте, где семь месяцев назад пропал мой брат.
Все здесь было мне знакомо до деталей. Загородное шоссе. Проплешина у обочины, недалеко от отметки «63-й километр». По обеим сторонам дороги – смешанный лес. И молодая сосна, ствол которой с одной стороны ободран – бампером «Мерседеса», за рулем которого был брат.
С тех пор я приезжала сюда два-три раза в месяц, снова и снова осматривая местность в поисках того, что могло бы дать мне подсказку – где его искать? Что с ним случилось? За это время я нашла две сломанные зажигалки, грязный носовой платок, винтовочный патрон, сапог, вязаную перчатку, дешевую заколку для волос и авторучку. Все это не имело никакого отношения к исчезновению моего брата. Он словно растворился в воздухе, – тогда, в начале февраля, холодном, сыром; от него здесь не осталось абсолютно ничего, притом что я точно знала: именно на этом месте он последний раз посмотрел на меня.
Было тихо, лишь вдалеке слышался гул приближающейся машины.
Эта дорога с ровным, словно шлифованным покрытием использовалась нечасто, – она вела из нашего крупного города вглубь страны, к небольшим населенным пунктам. Автомобили неслись по ней на максимальной скорости, при этом, поскольку обгонять обычно было просто некого, аварии случались довольно редко. Последняя произошла семь месяцев назад, когда мы с братом возвращались домой из Невинска – города с населением около восьмидесяти тысяч человек.
Был пасмурный февральский день. Брат вел свой темно-вишневый «Мерседес-Бенц», старый, но надежный, доставшийся ему от нашего отца. Я сидела рядом. Шел мелкий тихий снег. Пустая дорога простиралась перед нами, посверкивая влажным гладким асфальтом. Полуголый лес по обеим сторонам мрачно замер в холодном безветрии. Темнело.
– Сбавь скорость, – сказала я, не отрывая взгляда от дороги.
– Я не превышаю, – мотнув головой, произнес он. – Так что будем делать?
Я помолчала. Наш спор с перерывами продолжался уже больше часа, что было непривычно для нас обоих. Чаще всего мы приходили к согласию после короткого обсуждения, а то и вовсе обходились без обсуждений. Мы всегда мыслили и действовали в унисон. Но на этот раз мы смотрели на проблему совершенно по-разному. Я не собиралась сдаваться и понимала: он тоже не желает уступать.
– Я не хочу войны, – наконец сказала я.
– Это не война. Это четкое следование той линии жизни, которую мы выбрали с самого начала. Вспомни…
В этот момент я увидела джип, с огромной скоростью мчащийся прямо на нас.
– Тюльпан! – закричала я.
Брат вывернул руль, пытаясь уйти от столкновения. «Мерседес» слетел с шоссе, проехался по обочине, чиркнув по стволу сосны, затем снова выехал к дороге и резко встал. В последнее мгновение перед тем, как потерять сознание от удара головой о раму бокового стекла, я заметила пронесшийся мимо джип.
Когда я пришла в себя, брата в машине не было. Его нигде не было. Я ждала и искала его до полных сумерек, пока не приехал Байер. Мы осмотрели все вокруг еще раз, уже вдвоем, в радиусе ста метров. Никаких следов.
Без сил, без сна я лежала в ту ночь в своей постели. Холодный ветер дул в приоткрытое окно. Я перебирала в уме варианты того, что могло случиться. Я продолжаю это делать до сих пор. Время тянется как жевательная резинка, давно потерявшая вкус.
Кто мы? Как мы появились здесь, на планете Земля? Зачем? Жизнь коротка, и лишь немногие успеют найти свои ответы на эти вопросы, а большинство даже не успеет их задать. Мы с братом пытались прорваться сквозь вязкую толщу непознанного, непонятного. Но в итоге наткнулись на неожиданное препятствие, поставленное перед нами обычными обстоятельствами жизни, без философии и размышлений. И сейчас я плыла по течению, по самой поверхности, не углубляясь, желая лишь одного…
Живых всегда меньше, чем мертвых. Я хотела понять, где находится мой брат – среди меньшинства или уже среди неизмеримого множества. И искала его – и там, и там.
Итак, я снова стояла здесь. Светило ясное сентябрьское солнце. Как обычно, шоссе было пусто, – за полчаса лишь несколько машин промчалось мимо меня в обе стороны. И, как обычно, осмотрев окрестность, я не обнаружила ничего, что могло бы пролить свет на загадку исчезновения брата. Сев в машину, я включила радио – «небольшая облачность, без осадков, температура воздуха плюс восемнадцать…» – и поехала в город.
* * *
Прежде чем явиться в «Феникс», где мне предстояло подписать несколько важных документов, я проехалась по улицам, расклеила очередную партию листовок на остановках, столбах и стенах домов.
«ПОМОГИТЕ НАЙТИ ЧЕЛОВЕКА!
5 февраля 2020 года на 63-м километре Невинского шоссе пропал Аким Д. 37 лет. Рост 188 см. Волосы густые, прямые, светлые, глаза голубые, стройный. Был одет в короткое черное пальто, бежевые вельветовые брюки, белую водолазку, коричневые ботинки-дерби. Просьба ко всем, кто видел Акима или что-то знает о нем, позвонить его сестре Анне Д. по телефону +7…»
Я настаивала, чтобы в объявлении была указана сумма, которую я бы заплатила за любую информацию, даже за крупинку информации (а я была готова отдать все). Байер убедил меня не делать этого.
– Анна, если вы не хотите, чтобы вам звонили круглые сутки всякие сомнительные личности, вы вообще не должны упоминать о вознаграждении.
– Все равно будут звонить, – устало сказала я, махнув рукой.
– Да, но не столько.
– Будем надеяться на добрую волю, а не на корысть?
– Так точно.
Я усмехнулась. Байер – жесткий как подошва, крепкий как булыжник – призывал меня надеяться на добрую волю. Тот, кто всегда пытался уговорить меня и брата сделать шаг в сторону от «бескрайнего альтруизма» и попытаться посмотреть на окружающий мир без розовых очков. Тот, кто утверждал, что идеального мира не было, нет и не будет. Тот, кого выгнали из полиции за то, что сломал руку задержанному. Рослый, широкий, плотный, весь словно состоящий из литой стальной глыбы, немногословный, с широким сероватым лицом, покрытым оспенными вмятинами, с глубоко посаженными небольшими темными глазами, он наводил страх на людей одним своим видом.
– Ладно, Эдгар Максимович, – произнесла я. – Будь по-вашему. Печатайте так.
Он коротко наклонил голову – как всегда, у него получилось нечто среднее между учтивым поклоном и небрежным кивком – и взял свой смартфон.
С того дня я каждый месяц заезжала в офис «Феникса-1», забирала пачку листовок и расклеивала их по всему городу.
И вот сейчас я увидела, как невысокая женщина в цветастом платье, обтягивающем ее упругие округлые формы, сорвала такую листовку со стены остановки и читает ее, скептически поджав губы. Женщине летом исполнилось сорок лет. Ее волосы, крашенные хной, сверкали под солнцем. И золотой перстень на пухлом указательном пальце левой руки ловил и отражал солнечный луч. Это была Лена Кучерова. Моя двоюродная сестра.
Я остановила машину и кратким сигналом клаксона привлекла ее внимание. Она встрепенулась, помахала мне и проворно забралась в машину.
– Аннуся! Подбросишь до «Феникса»?
Я кивнула.
– А я в налоговую ездила. Круговорот документов в природе! Нескончаемое однообразие.
Лена работала в «Фениксе» главным бухгалтером. Там же, но в должности водителя, трудился ее муж Егор.
– Ты зачем объявление сорвала?
– Смотри, Аннуся… – Она потрясла объявлением. – Тут нет фотографии Акима. Это неправильно. Конечно, вы люди известные, но… Мало кто знает вас в лицо! Так только, фотки в интернете, все издалека или нечеткие, потому что их делали исподтишка, да случайные видео в новостях. А я ведь говорила!.. Известность надо использовать, иначе зачем она вообще нужна? Вот как теперь искать его?
– А если Аким сейчас выглядит иначе? С бородой и усами, например. Борода меняет внешность.
– Ладно, ладно… Но про вознаграждение надо было написать! Народ же у нас алчный, забесплатно пальцем для другого не шевельнет! Хотя… Кому я это говорю… Слушай, а могло быть так, что ты что-то забыла? А? Ты же тогда головой сильно стукнулась… А к врачу не пошла. Вдруг у тебя был провал в памяти?
Я молча покачала головой.
– Ну, значит, его кто-то похитил прямо из машины, когда он тоже был без сознания.
– Так зачем ты сорвала объявление?
– А вообще, я уже сообщала следователю о своих предположениях…
– Лена, ты мне не ответила.
Она захлопала густо накрашенными ресницами, с виноватым видом глядя на меня.
– Ну сорвала… Ну прости… Эти объявления на каждом шагу. Тебе жалко, что ли? – Виноватого вида хватило ненадолго. Лена поерзала на сиденье, деловито устраиваясь поудобнее. – Давай уже поедем, а? У меня куча работы!
Я вздохнула. Лена была неисправима. С детства от нее было невозможно добиться прямого ответа, а ее поступки выходили за рамки логики, даже самой простой. Как внешне, так и по характеру она была совершенно не похожа на свою младшую сестру Настю. Та была молчаливая, худая и довольно высокая, чуть выше меня. Одевалась Настя в основном в скромную одежду темных тонов. Она тоже работала в «Фениксе» – занимала небольшую должность в отделе учета.
Под неумолкающую болтовню кузины я проехала несколько кварталов, свернула в тихий проулок в центре города и остановилась возле серого каменного здания постройки начала пятидесятых. Все три его этажа занимал «Феникс». Как он, так и само здание принадлежали мне и моему брату.
* * *
Подписав бумаги, я зашла к дяде Арику – Аристарху Ивановичу Трофимову, директору «Феникса», отцу моих кузин Лены и Насти. Но его секретарь сказала, что он уехал на объект за полчаса до моего появления.
Теперь мне предстояло еще одно важное дело. Вчера я узнала, что следователь, который вел дело об исчезновении моего брата, вышел на пенсию. Все материалы передали другому следователю. Вот к нему я и собиралась сейчас отправиться.
Я вышла из «Феникса», доставая связку ключей. Нажала на кнопку брелока, и моя «Ауди» отозвалась приветственным пиканьем. Я открыла дверцу и только собралась сесть, как тонкий срывающийся голосок позвал меня.
– Анна Николаевна!
Из дверей «Феникса» выбежала маленькая хрупкая девушка лет двадцати в светло-голубом сарафане. Я узнала ее – она работала в бухгалтерии, – но имени не помнила. Она приблизилась к машине и остановилась в нерешительности.
– Я Зоя. Зоя Новикова… – проговорила она.
Зоя была сильно взволнована. У нее даже слегка подрагивали губы.
– Здравствуй, Зоя, – сказала я, улыбнувшись. – Все нормально?
– Ой… Да… Здравствуйте… Анна Николаевна, мне надо с вами поговорить.
Я внимательно посмотрела на нее. Поговорить? Здесь? Впрочем, я давно привыкла к тому, что ко мне и к брату постоянно обращались какие-то люди. Одним была нужна помощь «Феникса», другим – конкретно моя или конкретно моего брата.
– Садись в машину, – предложила я.
Зоя неловко, стукнувшись коленкой о дверцу, а потом локтем о бардачок, залезла в салон.
Я видела, что ей непросто начать разговор, и молча ждала.
– Извините, что я… Я задерживаю вас. Я только хотела сказать… Анна Николаевна… – Зоя посмотрела на меня прямо и выпалила: – В «Фениксе» пропадают деньги!
Я ожидала чего угодно, но только не этого.
– Что?
– Деньги… Пропадают. И возвращаются. Но тут я точно не могу сказать, просто не понимаю. Все как-то странно…
– С чего ты взяла?
– Я давно заметила. Еще зимой, когда только устроилась на работу. Но сначала хотела убедиться.
– И теперь ты уверена в этом?
Зоя быстро закивала.
– Я уверена. И там, кажется, большие суммы. Уже три раза было… Мама говорит: «Не твое дело, не вмешивайся», но я так не могу.
– У тебя есть какие-то доказательства?
– Есть несколько документов. Я сделала копии. – Она покраснела. – Тайком…
– Принесешь их в мой кабинет – там всегда открыто. Положишь в средний ящик стола. Завтра я их посмотрю. И не говори никому об этом.
Посмотреть бумаги я, конечно, могла, но толку от этого не ожидала. Я плохо разбираюсь в бухгалтерии. Поэтому после того, как Зоя вышла из машины и скрылась в здании «Феникса», я позвонила Байеру и назначила с ним встречу на завтра.
* * *
Неяркий солнечный свет проникал сквозь давно немытое оконное стекло, освещая часть небольшого кабинета с его скудной стандартной обстановкой. В воздухе парили пылинки, медленно оседая на поверхности.
Следователь Роман Петрович Тамраев оказался привлекательным крепким мужчиной лет сорока, темноволосым и синеглазым. Он с любопытством смотрел на меня, пока я со всеми подробностями излагала события того давнего февральского дня.
– Значит, – произнес он, когда я закончила свой рассказ, – вы увидели джип и крикнули брату… Что вы крикнули?
– «Опасность».
– Да. Вы крикнули брату: «Опасность!». После чего он резко свернул с дороги, машина ударилась о дерево, а потом вновь выехала на шоссе.
– Не совсем на шоссе. На край. Левые колеса стояли точно на краю дороги.
– Хм-м… Понятно. Номер джипа вы, конечно, не заметили?
– Нет.
– А когда вы осматривали местность, там были какие-то следы? Зима, снег… Если ваш брат ушел в лес, он должен был оставить следы.
– Нет, никаких следов. Но ведь был снегопад. Небольшой, и все же.
– Тоже верно. Снег мог припорошить следы… Что ж, Анна…
– Николаевна, но отчество необязательно.
– Хорошо. Анна. Я пока не успел ознакомиться с материалами дела, но могу обещать, что займусь этим в ближайшие дни.
– Спасибо, Роман Петрович. Вот… – Я достала из сумки лист бумаги. – Список примет моего брата.
Тамраев взял листок, пробежал текст глазами.
– Хм-м… Слишком подробный… Это лишнее: «широкие плечи». Кто его по плечам будет опознавать? Достаточно роста, цвета глаз и волос. А особые приметы у него есть?
– Большая родинка в форме несимметричного сердца, на шее слева, почти у ключицы. Она в середине списка.
– Да, вижу… Татуировки?
– Никаких.
– Ясно… А это что?
– Фотографии того места, где произошла авария. Поначалу я делала их каждый раз, когда приезжала туда.
– Зачем?
Я пожала плечами:
– Надеялась разглядеть то, что не увидела в реальности. Какой-нибудь след… Может, зацепку… Но ничего не нашла.
Тамраев задумчиво покивал и убрал пачку фотографий в папку.
– Анна, ну а какие у вас предположения? Что могло случиться?
– У меня множество вариантов, но ни один из них не в приоритете. Я не знаю, что произошло.
– Могло так быть, что вы были без сознания дольше, чем думаете?
– Могло. Я вычислила примерно время аварии – зная, когда мы выехали из Невинска. Но когда я очнулась, то не посмотрела на часы. Поэтому я только предполагаю, что была без сознания минут двадцать. А сколько на самом деле – неизвестно. Но в любом случае не больше часа.
– Ясно. Ладно, будем работать. А пока…
Он неожиданно смутился.
– Анна… Одна моя знакомая недавно спрашивала про вас. Понимаете, у нее в жизни такая история приключилась… Довольно тяжелая. Не могли бы вы…
– Конечно, – ответила я. – Пусть приходит.
* * *
Этих людей мой брат прозвал «визиторами». С ударением на первый слог, без всякого «правильного английского произношения», просто и с четким выговариванием каждой буквы. Брату было тогда лет восемнадцать, и он шутил. Но постепенно это название прижилось – сначала в нашей семье, а потом и среди посвященных, которых с каждым годом становилось все больше.
Визиторы приходили только ко мне. Мы закрывались в моей комнате, я брала тетрадь, открывала ее на чистой странице, заносила на верхнюю строчку инициалы визитора, а затем записывала его/ее рассказ. Это не были биографии или истории жизни. Это были лишь эпизоды, которые произошли в жизни моего визитора, больно ранив его. Все знали – а если не знали, я предупреждала, – что я не психотерапевт, я не обсуждаю, что стряслось, не даю советов. Я только записываю. Некоторые приходили ко мне, чтобы просто поведать кому-то о своей беде, выговориться, сбросить груз, давящий на душу, мешающий жить; другие хотели, чтобы их беда не была забыта; третьи надеялись, что, будучи как бы «зарегистрированной», их скорбь будет замечена высшими силами, и тогда справедливость, возможно, восторжествует – если не здесь, то потом, в другом мире. Но я, собственно, никогда не выясняла причин, заставивших людей прийти ко мне и поделиться своими несчастьями. Я знала только, зачем я это делаю.
В моих правилах был, естественно, важный пункт: конфиденциальность. Чаще всего я не знала (и не хотела знать) ни имен, ни фамилий. Только инициалы. Мне не приходилось кого-либо дешифровать. Я лишь записывала то, что мне рассказывали, редактируя по ходу записи.
Еще один пункт – категорический: я не фиксировала совершённых преступлений. Только беды, только скорбные ошибки, только глубокие обиды.
Также я не хотела брать на себя груз сотен «я», их личный груз, поэтому делала синхронный перевод первого лица в третье. Поначалу было сложно, но вскоре я привыкла и после очередной записи порой даже про саму себя думала отстраненно: «Она пойдет…», «Она прочитает…».
Первую сознательную запись (в том смысле, что я намеренно перенесла на бумагу чужую историю) я сделала в тринадцать лет. Я ехала с мамой и братом к морю, в поезде, в купейном вагоне.
Мама разговорилась с нашей попутчицей, занимавшей второе нижнее место. К обеду они, почти ровесницы, уже были на «ты» и беседовали как давние подруги. Вечером за чаем их разговор вдруг вышел на тему одиночества и предательства, и женщина рассказала свою историю, довольно мрачную (возможно, этим объяснялось то, что она ехала на юг не в отпуск, а переезжала туда насовсем), в конце упомянув, что все ее усилия были напрасны, все ее мысли, надежды и мечты развеялись, и оказалось, что они не имели никакого значения, и сама она, по всей видимости, не имеет никакого значения в этом мире, а после смерти будет забыта, как вся ее жизнь будет забыта, и ей совершенно непонятно, зачем она вообще жила, зачем появилась на свет. Помню, что эти слова задели меня. Я тоже думала о чем-то таком, но мои мысли тогда еще были блуждающими и призрачными, я делала выводы и тут же в них сомневалась, затем делала противоположные выводы и тут же в них сомневалась… Наша попутчица пережила действительно трудный и даже трагичный период, тянущийся с ранней юности и до сих пор, и ее заключение о смысле жизни было конкретным и решительным.
Я сказала: «А если все это записать?» Она с недо-умением посмотрела на меня: «Зачем?» Я пожала плечами – тогда я еще не сформулировала свою идею. Брат ответил за меня: «Чтобы зафиксировать вашу жизнь. Описать именно те события, которые происходили с вами, а не с кем-то другим. Это будет только про вас».
Женщина замерла на пару секунд, глядя попеременно то на брата, то на меня. А потом тихо проговорила: «Может, тогда все мое, все пережитое, быстрее дойдет…» Она подняла глаза к потолку. Я посмотрела туда же. Это был обычный потолок купе поезда. Но я, конечно, поняла, что она имеет в виду. «И, может, – продолжала она, – так я и оставлю что-то после себя? И все, что было со мной, не исчезнет бесследно?» Я качнула головой, – я не знала ответа на эти вопросы. «Но я ужасно пишу… – смущенно проговорила женщина. – В школе я получала за сочинения только тройки, и то лишь потому, что наша учительница жалела меня». Она вздохнула, посмотрела в окно, за которым проносились зеленые поля и маленькие рощи. «Значит, – подумала я, – пришла очередь кого-то еще пожалеть вас». Я порылась в сумке и достала блокнот с отрывными листами. Мы взяли его с собой для того, чтобы писать письма папе. Мама молча протянула мне ручку.
Официально, как потом говорил брат, наша попутчица не могла считаться моим первым визитором, так как не приходила ко мне и вообще не имела намерения быть вписанной в историю человеческих судеб. Первым визитором он считал мою одноклассницу и лучшую подругу Олю Тишкину. Но и тут был нюанс: не Оля приходила ко мне, а я к ней.
В четырнадцать лет Оля умерла от лейкемии. Все скрывали от нее истинный диагноз. Родители говорили ей, что это осложнения после гриппа. Но на самом деле она все знала и, в свою очередь, скрывала это знание от всех. Кроме меня. Однажды, когда я пришла к ней в больницу, она тихо сказала: «Помнишь, что я рассказывала тебе в прошлом году?» Я сразу поняла, о чем она. Это случилось летом на даче. Была яркая, внезапно вспыхнувшая первая любовь, а потом обида и горькое разочарование. В эти несколько слов не вместить, конечно, всей глубины и всего спектра событий и чувств, которые довелось тогда испытать моей подруге. Вот об этой своей «дачной» любви и напомнила мне слабым голосом Оля, лежащая на больничной койке, – бледная, тонкая, полупрозрачная, полуземная. «Помню», – ответила я. «Все это уйдет вместе со мной. Все мои чувства… Разве это справедливо?»
Не знаю, что меня дернуло ответить: «Ничего не уйдет. Я запишу, хочешь?» Она молча смотрела на меня. В ее взгляде я прочитала вопрос: «Зачем?» Про попутчицу из поезда я к тому времени давно и прочно забыла, несмотря на то что блокнот с описанием ее жизни хранился в старом портфеле на антресолях. Однако тут вдруг вспомнила, ярко и подробно, в том числе вспомнила слова брата, сказанные тогда, и добавила: «Чтобы это осталось после тебя». (Следующей мыслью было, и ее я не произнесла вслух: «Чтобы зафиксировать твое несчастье; о нем никто не узнает, но будет действительно несправедливо, если то, что тебе пришлось пережить, исчезнет вместе с тобой». Именно эта мысль впоследствии стала основным мотивом всех моих подобных записей – во имя справедливости.) Оля подумала и сказала: «Если ты запишешь, то, наверное, останется».
Через три дня она умерла. А на следующий день после похорон я купила новую толстую тетрадь и записала туда историю моей подруги во всех подробностях, которые помнила. Все последующие записи были в той же тетради – после Олиной, – пока она не закончилась, так что можно считать, что моим первым визитором все-таки была она. Хотя…
* * *
Выйдя из отделения, я увидела молодого полицейского в форме, со спущенной под подбородок одноразовой маской, который, заложив руки за спину, прохаживался у моей машины, сосредоточенно разглядывая ее. Приблизившись, я сказала:
– Добрый день, лейтенант. Что-то не так?
Он быстро обернулся. Его симпатичное лицо с легким румянцем на гладких щеках было строгим и серьезным. Пару секунд он изучающе смотрел на меня, потом вдруг виновато улыбнулся.
– Да я смотрю – машинка ваша… «Ауди» «ку семь». Синяя.
– И?
– В угоне такая числится.
– Ищите дальше, – сказала я, открывая переднюю дверцу. – Моя «Ауди» вполне легальная.
– Я уже понял. У той царапина на капоте. Извините…
Я улыбнулась ему и села в машину.
По дороге домой я сделала небольшой крюк, заехала в «Детский мир» и купила ярко-желтого резинового утенка для ванны.
День к вечеру становился все теплее, солнце разгоралось ярче. Улицы были полны людей, одетых еще по-летнему. Но в воздухе и в легком ветерке едва уловимо чувствовалась осенняя прохлада.
Дома я заварила чай, сделала бутерброд и устроилась на диване. Вместо телевизора, которого у меня не было уже много лет, я смотрела в окно. Моя квартира находится в большом каменном сталинском доме, на последнем, пятом этаже. Окна гостиной, кухни, кабинета отца и самой маленькой комнаты выходят на центральный проспект. Все многоэтажные новостройки стоят далеко, отсюда видны только их одинаковые серые макушки, торчащие из чрева города. А когда я сижу на диване, я вижу в окно лишь небо. И сейчас мой взгляд разом охватил огромное светло-голубое пространство, освещенное солнцем, а потом замер на одной точке, ничем не обозначенной.
«Кто мы? – снова вспомнила я. – Как мы оказались здесь, на этой планете, в космической тьме?» Постижение реальности давалось нам с братом непросто, потому что мы хотели понять всё, во всех тонкостях, во всех подробностях. Но сейчас мои мысли были просты и однозначны: я хотела знать, где мой брат…
* * *
ИНТЕРНЕТ-РЕСУРС «!HELLO!». 28 АВГУСТА 2020 Г.
«КТО ПОМОЖЕТ АННЕ Д. В ПОИСКАХ ЕЕ БРАТА?
…Она идет по улице, вглядываясь своими горящими глазами в прохожих. Она ищет того, рядом с кем прошла вся ее жизнь. Где он? Что с ним случилось? Возможно, произошла трагедия? И главный вопрос: неужели даже великие А. Д. не избавлены Вселенной от несчастий? Много вопросов, и ни одного ответа…»
Можно ли назвать горящими глаза темно-голубого цвета? Я повернула голову и посмотрела в зеркало старого трюмо, увидев там отражение почти незнакомой женщины со взглядом, наоборот, потухшим. Под нижними веками пролегли голубоватые тени. Каштановые волнистые волосы до плеч, довольно светлые, с рыжинкой, спутаны. Тонкая, от бледности отливающая синевой рука держит большую чашку… Худощавая и в зеркальном воссоздании словно изломанная фигура. Это я. Анна Д. Мне почти тридцать пять. И я одна в этом мире. Последний месяц я питаюсь бутербродами, пью кофе и иногда чай. Ко мне неумолимо подступает моя проблема – апатия. Но я знаю, что должна держаться. Если бы он был здесь…
Эта заметка появилась в соцсетях несколько дней назад. После публикации мой второй смартфон (у меня было два, один – для своих, второй, с двумя симками, – для всех остальных) трезвонил без перерыва. Бывшие визиторы, бывшие одноклассники и бывшие знакомые хотели знать: как это случилось? Почему? Что делает полиция? Хожу ли я по моргам? Звоню ли я в больницы? Словно несколько строк в интернете дали людям знак: теперь можно прервать вежливое ожидание новостей и обрушить на Анну Д. шквал вопросов и сочувственных возгласов.
Откуда автор взял эти «горящие глаза»? Да и не ходила я по улицам. В основном я езжу на машине. И по утрам бегаю. Мне нравится тишина и пустота большого города в половине шестого утра. Когда солнечный свет только брезжит на горизонте, а воздух еще чист и свеж.
Из коридора донесся звук ключа, проворачиваемого в замке. Я не пошевелилась. Я знала, кто это.
– Аннушка, – ласково сказала Тамара, заходя в комнату.
Я не двигалась. Мой взгляд по-прежнему был прикован к невидимой точке на небе.
– Ты опять не стала обедать? Я же курочку потушила…
Я очнулась.
– Курочку?
– Да! – обрадованно произнесла Тамара. – Подогреть?
– Не надо… Я там утенка купила резинового, для Котика.
– Ты моя умничка, добрая девочка моя…
Не выношу, когда Тамара начинает сюсюкать. Но ничего с этим поделать нельзя. Она знает меня с восьми лет, и все эти годы я борюсь с ее пришепётыванием и умилительными взглядами. Вернее, уже не борюсь. Во-первых, бесполезно, во-вторых, это ее единственный недостаток.
Ее сын Константин, или Котик, был умственно отсталым, а помимо того имел еще целый букет неизлечимых болезней, в том числе неврологических. Ему требовался постоянный уход. Поэтому, когда в девяносто четвертом Тамара осталась одна с несчастным младенцем, одновременно потеряв мужа и работу, мои родители предложили ей свою помощь. То еще были бедные, почти нищие годы. Все, что было у нас – эта большая четырехкомнатная квартира, доставшаяся отцу по наследству от его отца, генерал-майора артиллерии. Все, что было у Тамары – тоже квартира, но однокомнатная, на нашей же лестничной клетке и тоже доставшаяся ей по наследству. Родители делились с ней всем – едой, деньгами, одеждой. Если удавалось что-то из этого списка добыть… Папа – инженер-конструктор на заводе, месяцами не получал зарплату и подрабатывал, таская ящики в соседнем винном магазине. Мама – учитель младших классов в школе, продавала на стихийном рынке рядом с метро некоторые книги из обширной дедушкиной библиотеки. Мы с братом собирали бутылки и лом и сдавали их.
Котику было около года, когда все внезапно изменилось. У нас появились деньги. А следовательно, жизнь Тамары тоже стала легче. И тогда она, постоянно переживавшая от того, что ничем не может отплатить моим родителям за поддержку, выдвинула предложение: «Я возьму на себя ваше хозяйство». Мама смущалась и отнекивалась, но она в самом деле ничего не успевала – помимо ее второклассников у нее была еще группа продленного дня, а единственный выходной – воскресенье – почти полностью уходил на стирку, уборку и приготовление обедов на два дня вперед, так что помощь Тамары была очень кстати.
С тех пор прошло двадцать пять лет. Родителей давно нет. Тамара уверенной рукой ведет все мое жалкое одинокое хозяйство. Котик вырос и растолстел, годам к шестнадцати научился сам мыться в ванне, но сначала желал играть там с резиновым утенком. Последнему утенку он отгрыз голову и теперь вообще отказывался залезать в ванну. Хорошо, что я вспомнила сегодня об этом, когда ехала домой.
Тамара – полная, плотная, среднего роста – пахла плюшками с корицей, которые обожал Котик, поэтому она пекла их почти каждый день, и была воплощением домашнего уюта. Ее круглые щеки были румяны, а кончик короткого широкого носа чуть вздернут. Кажется, она ничуть не изменилась за эти годы, разве что плотные кудряшки, всегда кокетливо уложенные с помощью щипцов для волос, стали седыми. Я всегда считала ее частью своей семьи. Той семьи, от которой ныне остались только мы с ней да Котик, существующий в вечном блаженстве в своем маленьком королевстве плюшек и мультиков.
Она погладила меня по плечу.
– Так подогреть курочку?
Я машинально кивнула, и она, довольно приговаривая очередные милые глупости, устремилась на кухню. А я подумала, что мне надо пересилить себя и поесть. Сил оставалось довольно мало.
* * *
– Еще кусочек возьми.
– Не хочу.
– Возьми, вон какая худенькая, скоро одна тень от тебя останется.
– Не хочу.
– И что бы сказала Надежда Ивановна, если б увидела своего ребенка в таком весе?
– Тамара, иди домой, тебя Котик заждался.
– Он спит. Значит, не будешь больше курочку?
– Нет.
– Ну, я уберу тогда в холодильник. Завтра поешь.
Когда Тамара ушла, я снова переместилась на диван и устремила взгляд в небо. Оно уже потемнело до сумрачной синевы. К вечеру похолодало; в открытое окно залетал легкий ветерок, шевеля занавески. Уличные звуки постепенно становились реже и тише.
В детстве, я помню, на месте этого большого дивана стоял маленький, односпальный. И перед сном, лежа на нем, подложив кулаки под подушку, я так же смотрела в темнеющие небеса, постепенно погружаясь в сладкую детскую дрему. За стеной находилась кухня, я часто слышала приглушенные голоса родителей, их тихий смех, джазовую музыку из радиоприемника. Эти звуки давали мне ощущение полного покоя. Я знала тогда, что живу в прекрасном и безопасном мире. Здесь, рядом, мои родители. А в нескольких шагах, через коридор, комната брата.
Прошло совсем немного времени, и я лишилась того покоя. И с тех пор уже не обрела его. Все проходит, все меняется. Сейчас я сидела одна в большой квартире, в самой маленькой из комнат – моей бывшей детской, – в тишине, смотрела в темное небо и думала: «Но однажды…» Конечно, человек – песчинка во Вселенной, но с другой стороны, жизнь и душа каждого человека – это тоже Вселенная. Ныне моя личная Вселенная опустела. И все же я ни на миг не сомневалась, что однажды снова увижу своего брата. Однажды…
2
Вскоре после смерти моей подруги Оли произошло еще одно событие, сильно повлиявшее на нас с братом. В классе нашей мамы был ученик, Саша Проводников. Я и сейчас отлично его помню. Маленький, щуплый, ушастый альбинос с большими карими глазами. С такой внешностью он был обречен на внимание окружающих, чаще – нежелаемое. В свои восемь он еще смотрел на мир с надеждой, которую последовательно и практически ежедневно разрушали люди. Он был такой трогательный в ореоле своей совершенной белизны, словно появился на свет из цветка и был вскормлен росой. В действительности Саша жил с матерью, работавшей уборщицей в булочной, болезненной женщиной, худой, бледной и молчаливой, и бабушкой, пропивающей свою мизерную пенсию в первые же дни после получения. Сам Саша был тихим мальчиком, нежным и, по словам нашей мамы, мечтательным.
Можно ли было обидеть это существо? А можно ли обидеть котенка? Или стрижа, упавшего на землю? Вопрос, на который ответ должен быть однозначным – «нет». И все же ответ на него однозначный – «да». Первый ответ вписывается в правила морали, второй в правила реальности – реальности неидеального мира.
Один из Сашиных обидчиков учился в одном классе со мной – восьмом «А». Опарин, хамоватый прыщавый детина, ненавидел второклассника Проводникова, как революционный матрос – мичмана. Тычки, щипки, удары и плевки – всем этим Опарин снабжал Сашу без устали. Дошло до того, что на переменах малыша охраняла наша мама. Иногда ее подменял мой брат. Я как сейчас вижу эту картинку далекого прошлого: прислонившийся спиной к стене высокий, тонкий как струна десятиклассник Аким, а рядом с ним хрупкий мальчик, из-под белых бровей наблюдающий глазами нерпёнка за бурной школьной жизнью.
Противостояние, в которое, помимо нашей мамы как классного руководителя, постепенно были втянуты родители с обеих сторон, директор школы, завуч и инспектор по делам несовершеннолетних, приняло характер затяжной войны. Правда была на стороне мамы и маленького Саши, сила – на противоположной.
Урезонить Опарина было невозможно. Его отец был не богаче нашего, но капитал заработал не столько головой, сколько обычными в те годы криминальными методами. Устоять против таких людей можно было, лишь выставив на передний фланг цепь медоедов.
Кончилось все внезапно: после уроков мама увидела, как Опарин напал на Сашу в гардеробе, повалил его на пол и пинает. Она подскочила к ним, оттолкнула Опарина и дала ему пощечину.
Ни мы, ни наш отец так и не поняли, почему больше всего мама переживала из-за этой пощечины. Ее уволили из школы, Саша Проводников остался без защиты и вскоре куда-то исчез, а Надежда Ивановна кляла себя за то, что ударила «ребенка». И бесполезно было говорить, что «ребенок» выше ее на голову и намного здоровее, что она против него как балерина против боксера, что он в ответ толкнул ее и обматерил, – она твердила одно: «Я не должна была этого делать».
И тогда, и сейчас я считаю, что эта история стала катализатором развития раковой опухоли, зародившейся в мамином организме в тот период и сожравшей ее за полтора года.
То, что ныне у нас на службе состоят несколько медоедов, можно сказать, «заслуга» семьи Опариных. Именно тогда мы все поняли, как это работает: силу побеждает только сила.
* * *
Да, это явно был не идеальный мир. И мы с братом решили создать другой, идеальный.
Представьте большой белый парус. Он сверкает на солнце серебром, ветер надувает его, и судно летит по волнам. Но вот его оставили без присмотра, и на нем подрались коты и собаки (моя версия) или его прогрызли мыши (версия Акима). Теперь он весь в дырах и грязный. Выстирать его можно, но починить нельзя. Легче купить новый. Так мы с братом собрались «купить» (создать самостоятельно) новый мир – идеальный.
Для начала следовало определить, что глобально неправильно в этом. Мы решили выписать все дефекты по пунктам. Первый пункт был – несправедливость. Следовательно, в нашем мире должна была царить справедливость. Затем, насколько я помню, шли клевета, предательство, насилие. Зло венчало список дефектов, объединяя их. Зло, которое надо окоротить, остановить и, продолжал брат, «при помощи этого подняться над собой». Тут я выразила протест. «Это, – сказала я, – отдает эксплуатацией того, что нужно попросту истребить». Брат согласился: «Да, это – зло/употребление». Мы потратили какое-то время на обсуждение зла и каким образом с ним надо взаимодействовать. Но к согласию не пришли и отложили этот вопрос на потом.
Далее мы перешли к самому сложному – к обсуждению реализации нашей идеи.
Основная проблема была очевидна: мы не боги. Мы не могли создать с нуля новый мир. Все, на что мы были способны, – это попытаться создать свой мир внутри уже имеющегося. Вариант два, облегченный: сделать все для того, чтобы улучшить микромир, в котором мы живем. В общем, другой идеальный мир являлся, конечно, утопией. Мы это знали. Но оба согласились с тем – сначала по умолчанию, а однажды поговорив на эту тему, – что будем жить и работать так, словно имеем силы, которых на самом деле нет, и возможности, которых на самом деле нет.
Начало бесед о создании идеального мира я отношу примерно к двухтысячному году. Возможно, это произошло чуть раньше, но ненамного, и точно не позже. Мы оба были еще школьниками. Впоследствии все наши разговоры на эту тему были вариациями того исходника, с обсуждениями, предложениями и порой спорами. Ни на миг мы не отказались от своей идеи. Это было константой, которую мы собирались сохранить на всю нашу жизнь.
После окончания школы брат поступил на юридический факультет. Его первым вкладом в создание другого идеального мира были бесплатные консультации для нуждающихся в правовой помощи. Я же все чаще принимала визиторов, каждый из которых мог рассчитывать на мое молчаливое внимание и на чашку чая с домашним печеньем, которое пекла Тамара. Затем мы с братом в складчину (и половину суммы выпросив у отца) сняли квартиру, куда поселили двух женщин с двумя детьми. Одна была из моих визиторов. Ее родители-сектанты пытались отобрать у нее ребенка, а саму каждый день избивали. Вторую привел к Акиму Байер – тогда он служил в районном отделе милиции и знал моего брата благодаря слухам, ходившим между задержанными. Муж-тиран довел эту женщину до состояния полуживой иссохшей мумии, а ее трехлетний сын весил восемь килограммов и был покрыт синяками. Спустя полгода эти четверо покинули квартиру и переехали в общежитие. Женщины устроились на работу, дети пошли в детский сад. С родителями первой и с мужем второй поговорил тот же Байер – наш первый медоед. А в квартиру заселились новые жильцы, которым требовалась помощь.
Все это была капля в море. В море неидеального мира. Но понемногу работало.
Наш отец, часть жизни проживший в честной бедности, понимал, что наследники не преумножат его капитал, а отдадут чужим людям, и уходил удрученный. Но ни разу не сказал ни мне, ни брату, что ждал от нас иного. Через восемь месяцев после его смерти мы вернулись к проекту идеального мира, решив, что пришла пора действовать.
Что у нас было? Можно составить целый список. Помимо денег от отца к нам перешел контрольный пакет акций завода в нашем городе и двух предприятий в Красноярском крае, акции концернов в России и за рубежом. Также мы получили недвижимость в разных странах мира, огромную квартиру в центре Москвы, яхту на причале в Греции, два отеля в Праге и многое другое, что долго и нудно перечислял адвокат Заславский, старый приятель отца, зачитывая завещание.
Прежде все это должно было достаться одному Акиму, потому что он, в отличие от меня, никогда не говорил родителям: «Мне ничего не надо». Но вышло иначе. Брат решил, что нельзя строить идеальный мир, обладая богатством. Я же к тому времени пришла к противоположному выводу: строить идеальный мир легче, обладая богатством. Отец не стал разбираться в наших взглядах на жизнь и все завещал нам поровну.
После всех манипуляций с наследством у брата осталась ежемесячная рента от сдаваемого в аренду большого участка земли в хорошем районе города, трехкомнатная квартира в центре, недалеко от родительской, и загородный дом, который он вскоре превратил в приют для стариков. У меня – акции металлургического комбината на Дальнем Востоке.
Все остальное стало работать на создание идеального мира.
Мы продали все зарубежное имущество и часть российского и открыли еще два приюта для стариков, один приют для женщин, нуждающихся в помощи или укрытии, общежитие для бывших заключенных, бесплатную столовую, отдел по трудоустройству. Наняли сотрудников. Все, что принадлежало нам, было предназначено всем, кто нуждался.
Первым подал голос дядя Арик. «Это не идеальный мир, а обычная благотворительность», – сказал он и попросил взять его на работу. «Назови как хочешь, – ответил Аким. – Мы не боги, мы можем построить идеальный мир только в ограниченном пространстве. Будешь замдиректора основного фонда?» Дядя Арик замялся и получил должность директора.
Основной фонд вскоре разросся до основного офиса, в котором находились все отделы, обслуживающие наши заведения.
Это и был «Феникс» – офис, фонды, общежития, приюты и прочее, созданное за первые два года. «Феникс? Банально», – сказал дядя Арик. «Не имеет значения, – ответил Аким. – Главное – суть».
Помимо того, что мы оба на равных управляли «Фениксом», брат продолжал давать бесплатные юридические консультации, а я продолжала принимать визиторов.
Другой идеальный мир строился намного труднее, чем мы предполагали, хотя и никогда не ожидали, что будет легко. Нам приходилось (и временами приходится до сих пор) противостоять, преодолевать, защищаться. На третьем году мы создали небольшую охранную фирму и, недолго думая, назвали ее «Феникс-1». Поначалу она занимала десятиметровую комнату в полуподвальном помещении. Там стояли три стола, за которыми сидели Байер – тогда только что изгнанный из полиции и сразу явившийся к нам, пожилой юрист и бывший десантник. Сейчас офис «Феникса-1» находится в центре города, недалеко от основного офиса, и занимает половину первого этажа. В основном там работают юристы, а также есть «силовой отдел» (как нарек его Байер). Эта небольшая армия сразу выступает вперед, когда надо встать на защиту «Феникса». И, надо сказать, еще ни разу она не проиграла бой.
* * *
– Аня! Аннушка! Проснись!
Я не проснулась, а очнулась. Голова была словно набита ватой и приклеена к подушке, веки налились свинцовой тяжестью. Я не могла пошевелиться.
– Аннушка!
Тамара трясла меня за плечо. В ее срывающемся голосе я расслышала ноту «си» – звук страха. Когда Тамара схватила меня за руку и стала стаскивать с дивана, мне наконец удалось открыть глаза. Я с трудом разлепила губы, однако не смогла произнести того, что собиралась: «Ты с ума сошла?» Слова застряли в пересохшем горле.
Все мое тело было будто наспех слеплено из ватных комков. С помощью Тамары я преодолела путь в несколько метров – до коридора, а потом до входной двери и лестничной площадки. Тут только я сумела сделать полноценный вдох. И сразу закашлялась. Тамара смотрела на меня со слезами на глазах и быстрыми короткими движениями гладила меня по волосам.
– Ты что, забыла вчера газ выключить? – выговорила я осипшим голосом.
– Я? – Тамара округлила глаза. – Что ты, солнышко. Я думала, это ты…
Я покачала головой. После ее ухода я не заходила на кухню. Посидев с полчаса в прострации на диване, я пошла в ванную, приняла душ, а потом легла спать.
– Сколько времени? – спросила я.
– Около девяти.
– Мне надо в «Феникс»…
– Тебе к врачу надо! Сколько ты газом дышала? Я только к двери подошла, сразу запах учуяла. Сердце чуть из груди не выскочило! Первая мысль: жива она там? Руки как затряслись – еле ключом в замок попала… Захожу – ужас! Газа – полная квартира! Не вздохнуть. Еще бы! На плите конфорка открыта на полную мощь, а огня нет! Давно говорила, надо эту старую плиту поменять… Есть же прекрасные плиты нового поколения, там газ сам отключается, если без огня!..
Тамаре в апреле исполнилось шестьдесят пять. Вроде бы рановато для провалов в памяти. Кто, кроме нее, мог в моей кухне включить газ?
Мы открыли настежь все окна, оставили открытой входную дверь и ушли в квартиру Тамары. Котик уже проснулся и сидел на кухне, взъерошенный, в желтой футболке, одетой наизнанку, ел йогурт из большой пиалы.
– Ану?ска! – выкрикнул он, увидев меня.
– Здравствуй, Котик.
Я подошла, чмокнула его в лоб, погладила по макушке. Он смущенно засмеялся, отвернувшись и опустив глаза в пол, и локтем легонько оттолкнул меня.
Тамара принесла мне свой халат. Я накинула его поверх пижамы, села на стул, подвернув под себя ногу.
– Кофейку моя ласточка хочет?
Я кивнула.
– Сейчас сварю быстренько. А пока поешь. Вот, йогурт, булочка…
Она подвинула ко мне поближе блюдо с плюшками, поставила передо мной маленькую кофейную чашку. «Мою» чашку. Среди Тамариной посуды было несколько предметов, купленных специально для меня и брата. Затем на столе появилась «моя» тарелка.
Руки Тамары еще дрожали от перенесенного стресса. Мне внезапно стало жаль ее. Я взяла ее за мягкое пухлое запястье.
– Ты знаешь, что ты мой источник света?
– Я? – растерянно переспросила она.
– Ты. Родители. Аким. Источник света и тепла для меня.
– Света! – выкрикнул Котик. – Света Иванова!
– Что-то вроде… – не могла не согласиться я.
Света Иванова – соцработник, приходящая заниматься с Котиком два раза в неделю. Приветливая милая женщина примерно моих лет. Он ее очень любил.
Тамара погладила меня по голове.
– Спасибо, золотинка моя…
Я вздохнула и выпустила ее руку. Без этих «золотинок» было бы, несомненно, лучше, но и так хорошо. В обществе Тамары и Котика я всегда чувствовала себя спокойно, почти как в семье.
– Ануска, Ануска, Ануска, – зачастил Котик, задрав двойной подбородок и лукаво глядя на меня.
Я улыбнулась. Он так шутит.
Снаружи уже разгорался новый солнечный день. В голубом небе медленно плыли рваные клочки белых облаков. Голуби ворковали на широком козырьке окна, периодически заглядывая через стекло в помещение.
Я подумала, что мне надо поторопиться, иначе дядя Арик снова уедет куда-нибудь по делам «Феникса» и я не увижусь с ним. А мне надо было обязательно обсудить с ним несколько важных моментов.
И все же странно, что Тамара включила газ. Зачем?
* * *
– Что она собиралась делать? Может, чайник поставить?
– У меня электрический. А курицу она в духовке готовила.
– Тогда я совсем ничего не понимаю.
Дядя Арик сердито хлопнул ладонью по столу.
– Что могло произойти, Анют? А?
– Да не знаю я.
Он встал и начал прохаживаться по кабинету, хмуря брови и время от времени качая головой.
Дядя Арик имел простительную склонность к хорошим вещам, а потому его кабинет (вдвое больше того, что делили мы с братом) был уставлен довольно дорогой мебелью. Массивный стол из красного дерева, винтажный шкаф-сервант, несколько мягких кресел. У стены должен был стоять диван за сто пятьдесят тысяч, но Аким вычеркнул его из списка, поданного дядей. Теперь на этом месте стоял диван за двенадцать, вполне удобный. На нем я сейчас и сидела.
Дядя остановился посреди кабинета, посмотрел на меня.
– Слушай, а что, если…
– Что?
– Ты же тогда головой ударилась…
– Ты считаешь, у меня могут быть провалы в памяти?
– Никогда ничего нельзя исключать. Это мой девиз.
– Я не лунатик.
– Ну, может, не лунатик…
Он подошел к окну, приоткрыл двумя пальцами жалюзи и посмотрел на улицу.
– Дядя Арик, со мной все в порядке. Я уже жалею, что рассказала тебе об этом незначительном инциденте.
– Незначительном?! – Дядя вернулся за свой стол, с размаху уселся в свое кресло. – Если б Тамара не явилась к тебе с утра пораньше, ты могла бы вовсе не проснуться!
– Давай вернемся к делу.
– Дела никакого нет. Надо поставить в комнаты для одиночек по второй койке, и все.
Дядя вечно пытался сэкономить на наших подопечных. Иногда открыто, иногда втихую. Деньги, уходящие со счетов «Феникса», были его непреходящей болью.
– Я не буду уплотнять жильцов.
– А какой выход, Анют? У нас одиннадцать новых заявлений, а мест в приюте не хватает! Новый только строится. Купить готовое здание сейчас нереально, нет свободных средств. Эти ковидные месяцы потрепали нас не меньше других! Только сейчас на счета начинают поступать почти те же суммы, что раньше! При этом с нашей стороны мы никого не ущемили ни на копейку! А происшествие в Невинске? Сколько мы там потеряли? Уйму денег! Уйму!
Я помолчала. Знает ли он, что в «Фениксе» пропадали деньги? Или Зоя Новикова все же ошиблась?
– Значит, возьмешь из резервного фонда и снимешь еще несколько квартир.
– Анюта, это неверное решение.
– Мы же договаривались: пока не достроен новый приют, будем снимать квартиры.
– В хорошие времена – без проблем. Но сейчас непростой период, ты же знаешь сама. Пойдем по пути оптимизации – и все останутся довольны! Вот смотри… – Он быстро разворошил стопку бумаг, лежащих на столе, взял один листок. – Петровских трое, а живут в двушке! И еще, к примеру… Черникины! Мать и ребенок детсадовского возраста. Четвертый месяц занимают шикарную тридцатиметровую однушку в центре! Почему бы им не потесниться?
– Мы зря тратим время.
– Прошу тебя, подумай. Ты совершаешь ошибку. Резервный фонд создавался исключительно для форс-мажорных обстоятельств. Нельзя же лезть в него без весомых причин!
– Я знаю, для чего мы с братом создали резервный фонд. Пожалуйста, просто сделай так, как я сказала.
– Черт знает что…
Дядя Арик – старший и единственный брат мамы. Недавно ему исполнилось шестьдесят восемь. Невысокий, крепко сбитый, с венчиком темных с проседью волос вокруг обширной блестящей лысины, балагур и шутник, он управлял нашим «Фениксом» железной рукой вот уже почти десять лет. Я доверяла ему. Когда-то он дарил мне книжки и рассказывал смешные истории. А когда умерла мама, он прижимал мою голову к своей груди и шептал что-то утешающее. Я не помню слов, но помню стук его сердца.
И вот сейчас я смотрела на дядю Арика, расстроенного моим решением, и думала о маленьком предательстве, которое уже совершила по отношению к нему, допустив мысль о том, что он может быть причастен к пропаже денег. Мало того, отсюда я собиралась поехать в «Феникс-1» и обсудить с Байером сложившуюся ситуацию. В моей большой сумке лежала папка с документами, добытыми Зоей Новиковой. И я даже не думала показать их дяде.
Я встала.
– Не затягивай с этим. Люди ждут.
– Ладно… – ворчливо отозвался он. – А ты будь осторожна, Анюта!.. Слушай, а может, поставить тебе в квартиру рацию?
– Какую рацию?
– Ну такую, типа «радионяни», чтобы слышать все, что происходит?
Я махнула рукой и вышла из кабинета.
* * *
Иногда меня настигала апатия. Зачем строить дом, если рано или поздно ты покинешь его? И все твои близкие покинут его рано или поздно. Разрушится все. Ничто не останется неизменным. Никто не может рассчитывать на то, что будет жить вечно и таким образом сможет тщательно и продуманно создать свой идеальный мир.
В отличие от меня брат не имел никаких дефектов личности, а потому его взгляд на вещи был четким, логичным и не подверженным перепадам. Свой идеальный мир – считал он – надо выстраивать даже в том случае, если знаешь, что вскоре тебе придется его покинуть. Потому что каждый миг своей жизни надо жить в идеальном мире. Лишь так можно достигнуть гармонии. И лишь будучи в гармонии, можно уйти навсегда без страха и сожаления.
Я же (в те самые минуты апатии) говорила, что, по мне, на создание идеала и достижение гармонии, пусть даже лично для себя, уйдут многие годы и все силы, которые даны человеку вселенной. То есть или ты создаешь свой идеальный мир только к старости, у порога смерти, или попросту не успеваешь его создать. И стоит ли тогда пытаться? «Ну и логика», – качая головой, говорил Аким.
Не могу сказать, что я думаю об этом сейчас. В моей голове в последние годы роится множество странных мыслей, возможно, вообще не имеющих отношения к логике. Но, что бы мы с братом ни думали по поводу создания личного идеального мира, мы были солидарны во всем, что касалось создания идеального мира для других.
Так мы образовали «Феникс». Для нас двоих – более широкое и более объемное понятие, нежели просто крупная благотворительная организация. «Феникс», по нашей версии, включал в себя не только офис, приюты, общежития с бесплатными буфетами, медпунктами и охраной, но и людей – всех, кому мы оказывали посильную помощь, всех, кто жил в наших пристанищах и кто приходил к нам, чтобы просто поделиться своей болью. Они четко вписывались в нашу картину идеального мира: анти-Босх, человек как венец Творения, сбросивший узы бедности, одиночества, обиды. Конечно, в идеале мы хотели бы, чтобы все эти люди, избавившись от основных проблем, обрели свободу духа, ту высшую свободу, которая позволяет жить в полную силу, при этом не ущемляя даже в малой степени никого из существующих рядом. Но мы хорошо понимали, что это утопия. Мечты, не имеющие шанса воплотиться в реальность. Эдем, к которому все идут по дороге, ведущей в обратную сторону…
Сейчас я осталась одна. Семь месяцев дела «Феникса» я решала без участия брата. В чем-то мне помогал Байер, но он и так был занят работой «Феникса-1», а дядя Арик все-таки был больше управленцем, его мало занимали люди и их проблемы. Приюты он видел как здания, принадлежащие «Фениксу», и беспокоился лишь о том, чтобы все работало бесперебойно. То, что там жили люди, ради которых все и создавалось, его интересовало лишь в связке с отчетами и подведением итогов в конце месяца. Так что новость, которую обрушила на мою голову бухгалтер Зоя Новикова, привела меня к простой мысли: пора мобилизоваться. Все эти месяцы я делила свое время между «Фениксом» и поисками брата. И я уже приблизилась к тому порогу, за которым мне предстояло вновь сгореть дотла, а после этого вновь возродиться. К порогу, обычно венчавшему мои периоды апатии, плавно переходящей в депрессию. Теперь на это не оставалось времени.
* * *
Байер молча выслушал мой короткий рассказ об утреннем происшествии с газом. Он хмуро смотрел мимо меня, постукивая пальцами по столу.
– Странная ситуация, – наконец сказал он.
Я покачала головой:
– И вы туда же… Эдгар Максимович, это была случайность.
– Возможно, кем-то спланированная случайность.
– Сомневаюсь. Вы же знаете, на двери моей квартиры уникальные замки, специально для отца на нашем заводе делали. А ключей, кроме меня, Акима и Тамары, ни у кого больше нет. Ключи Акима вы забрали. Мои запасные лежат в комоде. Так что, скорее всего, Тамара зашла, собиралась что-то приготовить, потом отвлеклась и ушла, оставив конфорку включенной… И вообще, я не понимаю, почему дядя решил позвонить вам. Вы оба должны заниматься своими делами, а не обстоятельствами моей жизни. Как часто вы меня обсуждаете?
Он вперил в меня свои темные медоедские глазки. Их взгляд ничего не выражал. Так Байер обычно реагировал на все, что ему не нравилось. Но со мной этот номер не проходил, и он это отлично знал. Я спокойно смотрела на него, ожидая ответа.
Через несколько секунд взгляд его смягчился.
– Простите, Анна, это случилось в первый раз. Аристарх Иванович был очень обеспокоен.
– И напрасно.
Я достала из сумки папку с документами Зои и положила ее на стол.
– Вот то, чем действительно важно заняться.
Байер открыл папку, бегло просмотрел бумаги.
– Я скопирую это и отдам независимому бухгалтеру. А как вы сами думаете, Анна, можно доверять этой девушке?
Я пожала плечами:
– Я с ней не знакома. Видела несколько раз в «Фениксе». Она работает у нас первый год.
Байер встал, подошел к металлическому шкафу с ящиками, выдвинул один из них и достал тонкую прозрачную папку. Его массивная фигура почти перекрыла свет из окна.
– Пришла после окончания бухгалтерских курсов, – зачитал он, не вынимая листа из папки. – До этого дважды проваливалась в финансово-экономический, работала кассиром в сетевом продуктовом магазине. Не замужем. Живет с матерью…
– Необязательно было собирать на нее досье.
– Простая формальность. – Он убрал папку в ящик и вернулся на свое место. – Я привык понимать, с кем имею дело.
Я кивнула. Байер всегда был недоверчив и предельно осторожен. Все будущие сотрудники «Феникса-1» проходили тщательную проверку, прежде чем он подписывал с ними трудовой договор.
– Есть еще кое-что, Эдгар Максимович…
Он настороженно и внимательно посмотрел на меня.
– В тот день… когда Аким пропал. За минуту до аварии… Он упомянул о каких-то проблемах.
– Что конкретно он сказал?
– Больше ничего. Я не хотела переводить тему разговора и поэтому не стала спрашивать.
– Понятно…
Он пригладил ладонью поредевший ежик своих светлых, с серебристыми блестками седины волос, задумчиво пожевал губами.
– Так что, – сказала я, – возможно, Зоя Новикова права.
– Если Аким имел в виду финансовые проблемы… Но я в любом случае все проверю. А пока… Анна, пожалуйста, будьте осторожны.
– Не вижу причины.
* * *
«И. Н.
В семнадцать она влюбилась. До окончания школы оставалось два месяца, она ходила на подготовительные курсы в институт и там встретила его. Ему было уже почти двадцать. Он недавно пришел из армии. Ей нравилось в нем все: залихватская манера курить, перекидывая сигарету из одного угла рта в другой, насмешливый взгляд, темные кудри, белозубая улыбка, его руки – длинные, крепкие, с твердыми мышцами. Она тоже была ничего. Русые длинные волосы, хорошая фигура… И она любила пошутить, посмеяться. Так они и начали – с шутки. Так и смеялись потом все часы встреч. Над голубем, ходящим кругами вокруг голубки, надувшись и растопырив перья. Над собой – споткнулись и чуть не упали. Над одногруппником: «А помнишь, как он на лекцию в носках пришел?» Это была та самая любовь, о которой пишут поэты.
Через полгода он женился на другой, а она хотела сделать аборт, но было уже поздно. Родила мальчика и сразу, в роддоме, написала отказ от ребенка.
После окончания института вышла замуж. С мужем жили скучно. Да, это единственное слово, которым можно было обозначить их совместную жизнь, – скука. Даже вспомнить сейчас не о чем. И не смеялись ни разу. Пять лет прожили без смеха, без улыбок. И все эти годы она думала о нем. Не о том, кто вдруг сказал ей: «Слушай, извини, но она мне больше подходит». А о сыне.
И. Н. в то время работала на хорошей должности. Не по специальности, которая ей в жизни так и не пригодилась, а просто устроилась администратором в стоматологическую клинику и там уже доросла до замдиректора. Через знакомых, с огромным трудом, заплатив тем и этим, выяснила: сын до шести лет был в детдоме, а потом его забрали. Кто? Пришлось снова искать, снова платить. Нашла. Хорошая семья. Такие же хохотуны, какими были когда-то она сама и ее любимый. И сын такой же. И почему-то на приемных родителей похож. Но и на нее похож тоже. Красивый мальчик.
Она стала следить за ним. Тайком делала фото, потом распечатывала и развешивала на доске, которую поставила в комнате. Она уже давно к тому времени развелась с мужем и жила одна, так что никто не мешал ей кнопками с разноцветными головками пришпиливать к доске фотографии сына и часами сидеть перед ними, рассматривать его, изучать его улыбку, смех, взгляд, его тонкую фигурку, его темные кудряшки. Когда-нибудь – мечтала она – сын будет идти из школы, а она остановит его, как бы случайно, – например, уронит мобильник, а он поможет ей и поднимет его. Они разговорятся. Начнут дружить. И однажды она признается ему во всем. Покается. Попросит прощения. И он поймет ее. Он умный мальчик. Умный и душевный.
Когда ему было двенадцать, произошел какой-то несчастный случай в летнем детском лагере. И вскоре он умер от заражения крови. Ей больше ничего не удалось узнать об этом, да и не было сил. Все кончилось тогда, после похорон. Все остановилось. Восемь лет прошло, а так и не изменилось ничего с того дня – дня после похорон. Дня, когда она поняла: больше ничего не будет, все потеряла, что было дано судьбой, отмеряно и выдано лично ей. В сухом остатке – боль и непреходящее чувство вины. Появилось оно в тот момент, когда написала отказ от сына. И ни на минуту не исчезало с тех пор. Пустая жизнь – наказание за ошибки и грехи? Или все проще – взяла, что дали, не смогла воспользоваться, оценить не смогла, потеряла, а теперь ничего не осталось…»
* * *
Мы не боги. У нас нет рая для хороших людей и ада для плохих. Мы хотим создать идеальный мир здесь и сейчас, в течение нашей жизни, которая слишком коротка. И даже если она продлится до ста лет, этого все равно очень мало. Глобальные цели требуют времени, которого нет ни у кого из живущих на этой планете. Возможно, поэтому так важна тема потомства – оно продолжит наше дело, оно получит то, что не получили мы, и скажет то, что не успели сказать мы.
Что касается меня и брата, у нас имелся лишь один потомок – сын Акима, мой племянник, десятилетний Николай.
Брат женился на последнем курсе института на студентке педагогического, хорошенькой тоненькой девушке с большими голубыми глазами. Сейчас Светлана – элегантная дама, преподает английский в гимназии, каждый день посещает фитнес-клуб, лихо водит машину и приобрела привычку поджимать губы, если чем-то недовольна. А недовольна она часто. Я не виню ее в этом. И брат никогда не винил. Он винил себя. Именно с ним в душе милой, немного наивной девушки вдруг проклюнулось оно: недовольство. И стало расти, расти, пока не превратилось в основу ее мировоззрения и отношения ко всему окружающему.
Она выходила замуж за наследника одного из самых богатых людей в городе. И, по ее же словам, ожидала, что у нее будет роскошная жизнь – поездки на дорогие курорты, дизайнерская одежда, загородный особняк и прочее. «Любая девушка хочет того же» – в запале крикнула она, когда я пыталась отговорить ее от развода с моим братом. «Лана, но ты же знала, какой он…» – ответила тогда я.
Вместо ожидаемого эксклюзива она получила обычную жизнь. Они жили в трехкомнатной квартире, ездили на старом «Мерседесе», а на курорты Лана летала или с подружками, или с ребенком, потому что Акиму было некогда. «Он даже личные средства постоянно тратит на “Феникс”!.. На всех этих бедных-несчастных… И он всегда, всегда занят! – говорила она мне, и губы ее дрожали. – Он свободен для других, а для меня – занят. Знаешь, когда я в последний раз смогла откровенно поговорить с ним? Когда пришла на его бесплатную юридическую консультацию».
Так и было. Она пришла к нему и заявила, что хочет развода. «Аким Николаевич, – язвительно сказала Лана мужу, – посоветуйте, как мне развестись с вами и получить часть вашего наследства?»
Он отдал ей все, что мог: квартиру. 2015 год. Пять лет, как нет отца. Пять лет, как работает «Феникс», и все средства уходят туда. Вместо алиментов брат отдавал бывшей жене половину ренты, которую получал ежемесячно от сдачи в аренду участка земли в городе. Сумма была немалая: на этом месте ныне стояла шестиэтажная гостиница.
Сам Аким переехал сначала в съемную квартиру, а затем я уговорила его купить себе новую.
Развод, из-за которого переживал он и переживала я, оказался к лучшему. Денег Лане вполне хватало. Она успокоилась, занялась собой, получила второе образование, а в гимназии продолжала работать потому, что ей это нравилось. Никуда не делось одно: недовольство. Оно проросло в ней, пустило корни, и постоянно поджатые губы уже обеспечили ей, красивой тридцатишестилетней женщине, мимические морщины.
Николаю на момент развода родителей было пять лет. Я помню его как печального большеглазого ребенка, уставшего от криков и рыданий матери. Сейчас это был открытый, дружелюбный, добрый мальчик. Несмотря на недовольство Ланы, он постоянно приносил в дом то больного котенка, то придавленного машиной щенка, а однажды принес подыхающую от какой-то болезни крысу, так что потом вместе с мамой ему пришлось ходить по врачам и несколько раз сдавать кровь на анализ. Вылечив животное (кроме крысы, которая все-таки скончалась), Николай начинал активно заниматься его пристройством в добрые руки. Себе он никого оставить не мог – у Ланы была аллергия на животных.
Это был наш мальчик. Николай Д. Будущий продолжатель нашего дела, будущий владелец «Феникса». Пока что ему было всего десять, и брат лишь время от времени, дозированно, рассказывал ему о другом идеальном мире. «Представь себе парус…»
* * *
Я нажала кнопку дверного звонка. Открыла мне Лана. Уже с поджатыми губами.
– Аня, ты приехала на пять минут раньше, – сказала она, отходя в сторону, чтобы дать мне войти. – Николай еще не готов.
– Я готов, мам, я готов! – крикнул он, выбегая в коридор.
Стройный, подвижный, с копной светлых прямых волос, с ясными голубыми глазами и белозубой улыбкой, он был похож на мальчика из старого американского фильма. В прошлом августе мы с ним на неделю летали в Сочи, он носил там соломенную шляпу и коричневые шорты с большими накладными карманами, огромные темные очки и шлепанцы. Наша соседка по шезлонгам, пожилая москвичка, называла его «Том Сойер», а он, делая серьезное лицо, отвечал ей: «M?m?». А потом смеялся.
Это были прекрасные дни, светлые от яркого солнца и нашего смеха, полные воздуха и простора. Помню, как Николай нашел у берега морскую звезду и немедленно начал ее спасать. Он заплыл подальше (я упустила этот момент, и когда увидела его светловолосую голову вдалеке, размером не больше точки, сердце мое провалилось и застряло где-то под желудком) и там ее выпустил. Помню наш поход в горы. Палящее солнце, рюкзаки за плечами, наш молодой загорелый проводник. «Кажется, мы заблудились… (испуганный взгляд). Давайте проверим запасы воды, хватит ли нам на несколько дней…» Николай расхохотался, уловив шутку. Я улыбнулась – сыграно было плохо, но ладно, зачтено.
Жаль, что эмоции нельзя возобновить по желанию. Сейчас я уже не могла дать Николаю тех ощущений – свободы, тепла, жизни. Ныне я была просто его теткой, наполовину утопленной в болотном чувстве тоски и безнадежности. И все же, надеюсь, мы по-прежнему нужны друг другу, мы по-прежнему друзья.
Он швырнул на пол рюкзак, подбежал ко мне и порывисто обнял, уткнувшись подбородком мне в плечо.
– Николай, иди на кухню и съешь суп! – сказала Лана.
На этот раз она сдвинула брови. Хоть какое-то разнообразие…
Николай коротко улыбнулся мне и унесся на кухню. Лана проводила его взглядом. Затем, сложив руки на груди, прислонилась плечом к стене и критически оглядела меня с ног до головы.
– У тебя рыжие волосы, тебе не идет красный цвет.
– Вообще-то каштановые.
– Нет, серьезно, Аня, пора обновить гардероб. Нельзя же каждый день ходить в одной гамме.
Я улыбнулась и не ответила. Лана права. Вот уже несколько лет я одеваюсь одинаково: красный верх и голубые джинсы. В моем шкафу рядком висят на вешалках шесть красных футболок и блузок, а также три пары джинсов. И больше ничего. Джинсы раньше были только одни, но я похудела и пришлось купить новые. Сейчас и третьи – еще на размер меньше предыдущих – стали мне немного велики. Но я не иду в магазин, я просто проделала в ремне очередную дырку, так проще.
– Хочешь, я съезжу с тобой? Пройдемся по магазинам, я помогу тебе подобрать вещи. Вместо этих лоферов купим тебе приличные туфли, а еще…
– Спасибо, Лана. Мне ничего не надо.
Краткое поджатие губ. Затем тяжелый вздох.
– Аня, я все понимаю, но…
Как же я не люблю такое «но», обесценивающее первую часть предложения.
– …тебе не помешает поговорить с психотерапевтом. Аким говорил, у вас в «Фениксе» есть какая-то невероятная мессингша.
– Роза Ковалик. Она умерла в конце марта. Слушай, Лана…
– Умерла? Я не знала. Жаль. Но я могу спросить у одной знакомой, она…
– Лана, ты не будешь против, если Николай сегодня останется у меня?
– Я на это даже рассчитываю. Вечером я иду на свидание.
– Отлично. Я привезу его завтра после обеда.
– Пора что-то поменять в своей жизни, Аня. Ты же красивая. Тебе бы одеться поярче и помоднее, и будешь как кинозвезда. Вот Аким…
И опять она права. Аким любит и умеет хорошо одеваться. Когда-то и я была такой.
Николай выбежал в коридор.
– Мам, Ань, я все!
– Идем.
Он поднял свой рюкзак. Лана подставила ему щеку для поцелуя. Он смачно чмокнул ее, и тут же, закрепляя, еще раз. В этот момент Лана многозначительно смотрела на меня, не обращая внимания на сыновнюю нежность, и взгляд ее ясно говорил: «Купи новую одежду и пойди в ней к психотерапевту».
Я чуть улыбнулась ей, приобняла Николая за плечи, и мы вышли.
* * *
Когда мне было лет семь или восемь, я узнала, что у меня был еще один брат. Первый ребенок родителей, появившийся на свет за четыре года до Акима и проживший всего несколько часов.
Я много думала тогда о нем, представляла, каким бы он был сейчас, и однажды пришла к мысли, что надо дать ему имя. Несправедливо, что он умер безымянным. Ведь он был живой, хотя и совсем недолго; он дышал, двигался и, наверное, хотел жить. Как бы родители назвали его? Артём, Антон, Андрей? Я выбрала имя Антон.
«Почему Антон?» – спросил Аким. Я ответила: «Потому что наши имена тоже начинаются на “А”. – «А-а-а… – сказал брат. – Не думаю, что это так уж принципиально. Я бы назвал его Борис».
Спустя некоторое время в одной из бесед с родителями мы узнали, что мама хотела назвать своего первенца Олегом, а папа – Дмитрием. Я как сейчас помню тот вечер. Желтый тусклый свет лампы, ужин из гречки с ржаным хлебом, жидкий чай. Из приемника доносится «Мне стали сли-ишком малы Твои тёртые джинсы…» Брат сидит, подвернув под себя одну ногу, – привычка, от которой его долго пытались отучить родители. Папа читает газету, качая головой и время от времени вслух зачитывая абзацы текстов с абсолютно непонятной мне тогда терминологией. Мама коротко комментирует. И я, которой стало скучно.
«Я назвала его Антон», – сообщила я своей семье. «Кого?» – одновременно спросили родители. «Его. Вашего первого ребенка».
Они помрачнели. «Да, – сказал папа, – надо было все-таки записать его». Мама вздохнула. «Когда? Мы же просто не успели…»
Вот тут и выяснилось, что каждый из них про себя придумал для него имя.
Несколько дней спустя я сидела за столом и рисовала. Его. Большого красивого старшего брата. Того, кто защитил Акима, когда шестиклассники избили его за то, что он не давал им повесить щенка. Того, кто остановил меня, когда я протянула руку монстру и собралась отправиться в роковое путешествие.
Рисовала я неважно. Красавец брат получился кривобоким, с квадратным лицом и глазами разного размера. Отложив в сторону этот портрет, я взяла другой лист бумаги и сверху написала большими буквами: АНТОН. Подумала и ниже вывела: БОРИС. Затем, ниже, – ДМИТРИЙ. И под ним – ОЛЕГ. Мне показалось несправедливым взять для брата какое-то одно из этих имен. И я взяла все – по одной, первой букве, от каждого. Получилось: АБДО.
Так в моих мыслях поселился брат, друг – А?бдо. Он рос и взрослел вместе со мной. Природная скрытность порой мешала мне поделиться чем-то сокровенным даже с Акимом, но Абдо я могла рассказать все.
До сих пор я иногда мысленно обращаюсь к нему. Советуюсь с ним. Рассказываю, что произошло. Он появляется то в углу комнаты, то на пассажирском сиденье моей машины, рядом со мной, то сидит на широком подоконнике в кухне, то стоит перед зеркалом трюмо, пытаясь в нем отобразиться.
Да, это пресловутый «воображаемый друг». И – нет, я не злоупотребляю общением с ним, я понимаю, что его нет, как нет его отражения в зеркале, как нет вообще ничего оставшегося от него. Разве что горстка праха в земле. Ведь прошло уже более сорока лет со дня его смерти.
* * *
Мне вдруг показалось, что кроме нас с Николаем в комнате кто-то есть. Может быть, тут незримо присутствует брат Абдо? Один? Или уже с Акимом?
Меня передернуло.
– Что с тобой? – спросил Николай, встревоженно посмотрев на меня.
– Все в порядке, милый. Просто вдруг стало зябко.
Он вскочил, схватил со спинки стула мою теплую вязаную кофту и подал мне. Я с улыбкой посмотрела на него. А на стуле, закинув ногу на ногу, сидел Абдо, с улыбкой глядя на нас. Возможно… «Ничего нельзя исключать, правда, дядя Арик?»
Я перевернула страницу старого фотоальбома.
– А это кто? – поинтересовался Николай, ткнув пальцем в фотографию цвета сепии, на которой был запечатлен крупный мужчина, одетый в костюм в мелкую клетку; с тростью, в круглых очках, с аккуратно подстриженными усами и небольшой бородкой.
– Это прадед Аким. Тебе он – прапра.
– А, я знаю, он был врачом. В его честь назвали моего папу.
– Верно.
– Ты его видела?
– Нет, он умер за семнадцать лет до моего рождения. Удивительный был человек. Знаешь, как его называли? «Творец чудес и чудо Творца». Обычный сельский доктор, а лечиться к нему со всей округи приезжали. Даже из города.
– Из нашего города?
Я кивнула.
– Конечно, в те времена здесь было гораздо меньше народа…
– Семьсот тысяч?
– Меньше.
– Четыреста восемьдесят семь?
– Думаю, не больше тридцати.
– Все равно это очень много!
– Однажды мы с тобой съездим в деревню, откуда он родом. Там, наоборот, почти никого не осталось…
Из альбома выпала маленькая цветная фотография. Николай подхватил ее в сантиметре от пола. На ней светловолосый мальчик с ясными глазами крепко обнимал крошечную девочку в ее первом платьице – зеленом в маленьких желтых яблоках.
– Какие смешные.
– Это я и твой папа. Мне здесь, наверное, около года. А ему, значит, три.
Я помню себя лет с четырех, не раньше. И то – помню лишь мгновенными вспышками. Лето – бабочка – кот – солнце. Брат поливает из черепка цветок. Маленькая серебряная сережка в мамином ухе, а я, видимо, у мамы на руках. Красное пластмассовое ведерко с трещиной на боку. Снова брат – несется к реке позади толпы старших мальчишек; тощая фигурка с выпирающими лопатками, грива давно нестриженных, выгоревших до белизны волос развевается по ветру. И снова он – протягивает мне ладони, сложенные лодочкой, а в них несколько больших красных ягод земляники.
Мы с братом не слишком похожи внешне, но в остальном всегда были как сиамские близнецы. Практически во всех моих воспоминаниях он присутствует рядом со мной. Где же он сейчас? Где он – все эти долгие, как целая жизнь, семь месяцев?
– Переверни страницу, – сказал Николай.
– Нет. Что?..
– Аня, ты держишь рукой страницу. Давай дальше смотреть!
– Извини…
Я перевернула страницу альбома.
– А это бабушка в молодости, я узнал!..
Потом мы долго сидели на диване, плечом к плечу, молчали и смотрели в сумеречное небо. Я пила чай, Николай – какао, сваренное Тамарой по ее «особому» рецепту.
– Как ты думаешь, – тихо спросил он, не отрывая взгляда от неба, – папа найдется?
* * *
5:30 утра. Я с трудом проснулась по звонку будильника в моем телефоне.
Два дня мы с Николаем бродили по городу, наслаждаясь солнечной тихой погодой. Мы гуляли в парке, лежали на пледе у реки, слушали музыку в его айфоне – один наушник мне, а второй ему, ели мороженое в маленьких кафешках на набережной и ходили в кино на мульт про животных. Лишь к вечеру я отвезла его домой. Затем вернулась в свою машину. Свет, которым племянник озарял мою жизнь, погас. Я сидела в машине в легком оцепенении, смотрела перед собой, ничего не видя. Силы вдруг кончились. Я снова была одна, в полумраке своих мыслей, в полусвете своих надежд.
Ночью я долго не могла уснуть и задремала лишь ближе к утру. Тем не менее по звонку будильника я проснулась и встала. Утренняя пробежка – то, с чего я начинаю выстраивать день. Это моя зацепка, мой жизненный стержень. Мне кажется, не будь ее, вся моя жизнь сразу начнет разрушаться и очень скоро превратится в руины.
Я бегаю без музыкального сопровождения. Только редкие звуки пробуждающегося города, только чириканье птиц, спрятавшихся в кронах деревьев, только ритмичный мягкий топ моих кроссовок. Метр за метром. Улица, проспект, переулок, двор, улица, проспект…
В половине седьмого я уже стояла под душем. А ровно в семь мой смартфон разразился зажигательной итальянской песней.
– Анна… Извините, что так рано. Это следователь Тамраев.
Мое сердце остановилось. Несколько секунд я не могла произнести ни звука. Я словно вся развалилась на части. Как человечек из плохо скрепленных между собой спичек и желудей.
– Д-да… – осипшим голосом выдавила я. – Вы нашли его?
* * *
В морг я приехала на такси. Самообладание, покинувшее меня во время звонка следователя, так и не вернулось. Голова кружилась, а руки так дрожали, что я с трудом сумела закрыть квартиру на ключ. Конечно, в таком состоянии я не могла сесть за руль.
Тамраев ждал меня у входа.
– Может, сначала кофе? – спросил он, озабоченно глядя на меня.
Я отрицательно покачала головой.
– Ну, пойдемте…
Он взял меня под руку, и мы вошли в здание морга Первой городской больницы.
Как в тумане я преодолела путь длиною в два белых коридора, освещенных тусклыми мигающими лампами дневного света. Тамраев шел рядом.
Мы вошли в зал. Патологоанатом – мужчина лет пятидесяти, полный, в очках на мясистом носу, – вопросительно посмотрел на следователя. Тот кивнул, и тогда патологоанатом откинул некогда белую, а теперь сероватую, в желтых разводах, простыню, открыв лицо молодого мужчины, неподвижно лежащего на металлической каталке. Светлые волосы, широкие плечи, родинка у ключицы… Прямой нос, четко очерченные губы, брови полумесяцем, бледные веки и – глубокая рваная рана на виске.
Я почувствовала, как к горлу подкатил комок и вот-вот вырвется наружу хриплым, как карканье, звуком – отчаянного рыдания.
Не отрывая взгляда от мертвеца, я собралась, загнала комок обратно, вглубь своего тела, кашлянула и охрипшим голосом произнесла:
– Это не он.
Последующие полчаса я помню как в тумане. Тамраев волок меня – снова по тем же коридорам, затем на площадку у больницы и дальше, по улице, – а я висела беспомощным кулем на его локте и не понимала, что он говорит.
Это был не Аким. Нет. Это был не мой брат. Похож на него, но не он. Облегчение, смешанное с пережитым стрессом ожидания худшего и с болью от того, что еще одна жизнь закончилась, постепенно заполняло меня.
Мы вошли в кафе. Тамраев опустил свою ношу (меня) на стул у окна, сам сел напротив.
– Простите, Анна… Наверное, я мог бы и сам определить по фотографии, что это не он, но я обязан, понимаете? Обязан вызвать родственника на опознание в случае такого внешнего сходства. Будете кофе?
Я не отреагировала, и он решил за меня.
– Так, значит, кофе и… И что еще? Бутерброд? Пирожное?
Я молчала, ссутулившись на стуле и вперив взгляд в стол. В мыслях моих кружилась отчетливая мысль: «Надо взять себя в руки». За прошедшие месяцы я уже трижды приезжала в морг на опознание. Но каждый раз я была уверена заранее: это не мой брат. В этот раз все было иначе. Тамраев сразу произвел на меня впечатление человека ответственного и внимательного к деталям, так что, когда он позвонил ранним утром, я вдруг поверила: все кончено, брата нашли, его больше нет…
– Анна, я понимаю, как вы испугались… Боже мой, я тоже человек, я знаю, что такое потеря близкого. Но, честно говоря, этот парень вылитый Аким.
– Типаж такой же, да, – сказала я и с усилием подняла взгляд на следователя. – Возраст, светлые волосы… Тем не менее Аким совсем другой. Лицо у него более худое и узкое, скулы высокие, щеки ровные, даже чуть впалые, брови с изломом, как у меня, а не полукруглые, рот широкий… И на шее у него не продолговатая родинка, а сердцевидная.
– Родинка другая, точно…
Официант поставил на стол две чашки кофе, две тарелки с пирожными и вазочку с мороженым. Тамраев поблагодарил его и подвинул мне мороженое. Я покачала головой:
– Я не хочу, спасибо.
– Анна, вы слишком бледная, вам необходимо подкрепиться.
– Кофе будет достаточно.
– Да вы на грани обморока. Прошу вас, съешьте хоть что-нибудь.
Я взяла вилку и отломила кусочек пирожного. Потом второй… Неожиданно для себя я довольно быстро все съела и, кажется, бросила взгляд на пирожное Тамраева. Во всяком случае, он молча подвинул ко мне свою тарелку, и я так же молча принялась за его пирожное. Я не смотрела на следователя, но чувствовала, что он смотрит на меня.
– Ну как? Полегче? – спросил он, когда я положила вилку на пустую тарелку.
Вместо ответа я кивнула. Мне в самом деле стало легче.
– Анна, а вы искали его в Невинске?
Я снова кивнула. На следующий день после исчезновения брата Байер и его сотрудники обзвонили невинские больницы и морги. Естественно, безрезультатно. К моменту аварии мы отъехали от Невинска почти на сто сорок километров.
– Так… Его телефон остался в машине. Бесполезная штука, если не привязана к человеку. В его квартире вы были… Вы же были в квартире Акима после его исчезновения?
– Конечно. Я даже прожила там неделю, надеясь… Не знаю, на что я надеялась…
На самом деле я надеялась на то, что Аким, возможно, потеряв память, на автомате вернется к себе – в свою квартиру.
– Ясно… А о чем вы говорили в дороге?
– В основном о приюте для стариков, который мы собирались открыть в Невинске.
– Кто-нибудь ехал за вами?
– Я не обратила внимания. А что, вы подозреваете чей-то умысел?
– Честно говоря, нет, но мое дело – продумать все варианты. Понимаете, я пока что не могу даже предположить, что произошло. Ну, побег мы исключаем?..
– Как и похищение инопланетянами.
– Или не инопланетянами… Только зачем кому-то его похищать? Выкупа не требовали… Не требовали?
Я покачала головой.
– Значит, это не похищение. Ну, предположим, кто-то случайно сбил его, когда он вышел из машины. Этот человек или отвез бы его в город…
– Но тогда мы бы вскоре нашли его.
– …или увез подальше и спрятал тело.
– И тогда мы его никогда не найдем.
– Печальный исход, который я предлагаю пока не брать в расчет. Будете мороженое?
– Нет, спасибо, Роман Петрович.
– Просто Роман.
Тамраев пару секунд смотрел прямо на меня, словно хотел что-то сказать. Затем опустил взгляд и аккуратно положил несколько ложек мороженого в свой кофе. Я смотрела, как он неспешно помешивает ложечкой кофе, притапливает горку мороженого и ждет, когда она подтает.
– Роман…
Он поднял глаза.
– Прошу вас, ищите. Не останавливайтесь. Он где-то есть. Он не мог раствориться в воздухе. Переверните этот город вверх дном, но найдите его.
– Анна, я буду искать вашего брата столько, сколько потребуется. Не только потому, что вы – это вы. Мне самому хочется выяснить, что произошло. Я хороший следователь. И с детства люблю загадки.
«Не только потому, что вы – это вы». Что он имел в виду?
* * *
На самом деле мой первый визитор имел инициалы А. Н. Д. Или AND, как я с девяти лет, до умопомрачения увлеченная рассказами о Шерлоке Холмсе, подписывала тетради со своими записями, попутно зашифровывая все, что вообще можно было зашифровать, включая школьные упражнения по русскому письменному. Другими словами, первым визитором была я сама.
Брат наверняка бы внес поправку: «Ты не можешь быть собственным визитором. Это логически неверно. Визитор – тот, кто приходит. Ты же не можешь прийти сама к себе». Но он ничего не знал об истории, подвигнувшей меня однажды взять тетрадь в клетку и написать: «Что случилось с AND». А не зная о ней, он не мог и внести поправку. Так что по умолчанию, никем не поправляемая, я начинала отсчет визиторов с себя.
Мне было шесть лет, когда произошло это. Я обладала открыточной внешностью – узкое светлое личико, большие темно-голубые глаза, золотистые волнистые волосы – и при этом была вежливой, тихой и послушной. Просто героиня святочного рассказа о хорошей девочке.
В ожидании брата, с которым мы собирались пойти в магазин за хлебом, я сидела в песочнице – палочкой рыла нору для пластмассового зайца, забытого кем-то из детей. Во дворе было пусто и тихо.
Вдруг на рыхлый, темный после недавнего дождя песок легла длинная тень. Я подняла голову. Около песочницы стоял парень («большой мальчик», как я определила его тогда про себя) и улыбался. Он предложил пойти к нему, посмотреть на котенка, которого его мама принесла с работы. И я пошла.
По дороге он много и оживленно говорил о себе. О том, что он мастер спорта по боксу. Что однажды на него напала стая собак, но он перегрыз вожаку горло и стая позорно бежала. Что он летчик и летает в основном на истребителе, но иногда соглашается сесть за штурвал пассажирского самолета. И что-то еще. Я почти ничего не запомнила, потому что шла рядом с ним и чувствовала, как нечто незнакомое, тревожное, разрастается во мне. Хотелось развернуться и убежать, но это было бы невежливо, и я продолжала идти рядом с ним, потом позволила взять себя за руку. Его ладонь оказалась влажной, хотелось выдернуть руку, но я боялась обидеть его и терпела.
Мы вошли в подъезд. Поднялись на третий этаж пешком. Он начал шарить по карманам в поисках ключа, не отпуская мою руку и продолжая говорить. К этому времени речь его была уже довольно бессвязной, и я ничего не понимала. Он нашел ключ, вставил его в замочную скважину. Не знаю, каким образом, но я уже поняла, что у него нет никакого котенка. А если бы и был, я уже не хотела на него смотреть. Да и что мне чужой котенок, когда у меня был свой, рыжий, пушистый, подобранный братом на помойке несколько дней назад. Сердце мое колотилось так сильно, что было трудно дышать. Я понимала: надо вырвать руку и бежать. Но ноги мои стали словно ватные, все тело стало словно ватное, я была ватной Снегурочкой под елкой, комочком тополиного пуха. И каким-то атавистическим чутьем этот комочек чувствовал, что вот-вот вспыхнет и сгорит дотла, исчезнет, стоит только оказаться за порогом двери, обитой черным, давно облезшим дерматином.
В этот момент позади возникло молниеносное, почти бесшумное движение. Я смутно помню, что было дальше, все произошло слишком быстро. Помню разъяренное шипение ангела в виде крупного бородатого мужчины. Помню звуки ударов и жалобный стон моего спутника. Он выпустил мою руку. Я попятилась, споткнулась, упала. Бородач нагнулся, помог мне встать и ласково сказал: «Ну что же ты, крошка, пошла с ним… Тебе мама не говорила, что нельзя никуда уходить с незнакомыми людьми?»
Он довел меня до моего подъезда, где стоял брат, внимательно и сосредоточенно озиравший двор, и ушел. Брат взял меня за руку. «Кто это был?» – спросил он. «Человек», – ответила я. В тот момент я была словно ожившая кукла – ни мыслей, ни чувств. Все это вернулось ко мне потом.
Некоторое время спустя я узнала, что «большому мальчику» было около двадцати. В наших краях он появился второй раз за год – приехал из пригорода к тетке. Именно его все считали виновным в исчезновении пятилетней девочки несколько месяцев назад, но доказательств милиция не обнаружила, как не нашла и пропавшую.
Забегая вперед – ее так и не нашли. Я видела ее маму, за годы она ничуть не изменилась. Бледная, худая и потерянная. Время не излечило ее. Оно вообще не лечит. Просто с годами становится менее невыносимо жить.
Моя же короткая история с хеппи-эндом произвела на меня колоссальное, удушающее, потрясающее впечатление. Я думала: если бы не тот бородач, спаситель, я, наверное, была бы давно мертва. Я тоже стала бы Девочкой, Которая Не Вернулась. ДКНВ. И никто б не знал, что произошло. От меня не осталось бы и следа. Это не давало мне покоя.
Прошло несколько лет. Моя память все еще хранила эти события. Были ночи, когда я внезапно просыпалась – сразу с ощущением абсолютного отчаяния и, кажется, с температурой. Воспоминания о том, что было, но главное – фантазии о том, чего не было, но могло бы быть, терзали меня. Я не знала, как с этим справиться. Брат уже был занят своей первой любовью – Наташей из восьмого «Б». И мучился тем, что он младше ее и, конечно, незамечаем ею. А еще мне было неловко описывать свои фантазии даже ему. Тогда, лет в девять-десять, я представляла себе смерть в квартире того чудовища как взмахи огромного ножа, с лезвия которого моя кровь брызгами летит во все стороны, оставляя ярко-красные кляксы на грязных обоях в цветочек.
Вспоминая об этом спустя годы, я понимаю: как хорошо, что я не знала, не представляла себе, что могло случиться до момента, как нож либо что-то иное оборвало бы маленькую жизнь. Мою жизнь. Однако и тех картин, возникавших в моем детском воображении, было достаточно для того, чтобы не ощущать твердой почвы под ногами. Чтобы порой просыпаться в отчаянии и ужасе. И все еще помнить его голос, и все еще ощущать в руке его влажную ладонь.
Как-то раз, вернувшись из школы в пустую квартиру, я снова почувствовала тот ужас, сопровождающийся нехваткой воздуха. Воспоминания и эмоции переполняли меня. Каким-то шестым чувством я вдруг поняла, что если сейчас же не избавлюсь от избыточной части этих ощущений, то потеряю сознание. Я попыталась призвать брата Абдо, но мозг отказывался воспроизводить что-либо. На дрожащих ногах я прошла в комнату, достала из ящика стола чистую тетрадь, открыла ее и написала вверху первой страницы: «Что случилось…». И затем быстро, довольно коряво, сбивчиво, описала события четырехлетней давности. Словно выдохнула облако едкого дыма.
Сеанс самоизобретенной терапии прошел успешно. Я не исцелилась полностью, но мне определенно стало легче. Тетрадь я спрятала. И больше никогда не доставала ее. Так что да, я и есть свой первый визитор. То, что случилось, не исчезнет вместе со мной. Оно зафиксировано, и это свидетельство моей личной драмы до сих пор лежит в нижнем ящике комода. Возможно, когда-нибудь его прочитает Николай, как наш наследник. Возможно, никто не прочитает никогда. Но в наших с братом завещаниях третьим пунктом идет общий: «Сохранить в бумажном и оцифрованном виде все истории визиторов». Все – значит, и мою…
* * *
Во второй половине дня я приехала в «Феникс» и столкнулась на лестнице с Настей Скрипкой, младшей из двух моих кузин. Как обычно, она хмуро буркнула себе под нос несколько букв, которые я обычно трактую как «Привет», и собралась уже идти дальше, но я остановила ее:
– Как дела?
В ответ еще несколько букв, похоже на «Нормально».
Я внимательно посмотрела на ее вытянутое и с давних пор унылое лицо.
– Настя, что-то не так? Только скажи внятно. Я не понимаю твоего бурчания.
– Виталик, сволочь, – отчетливо выговорила Настя.
Второй муж Насти, Виталий Скрипка, невысокий, щуплый, с маленьким острым носом, торчащим на бледном лице со смазанными чертами, два года назад бросил работу менеджера в большом сетевом магазине бытовой техники и начал петь в группе. Вокалист Скрипка – звучало вполне по-звездному, однако ни сам Виталик, ни его группа – трое неряшливо одетых мужчин под сорок – успеха не имели. Самое большее, что им удалось достичь, – выступления в торговых центрах перед розыгрышем призов для покупателей. Соответственно, денег в семью Виталик не приносил. Жили на зарплату Насти – а получала она довольно скромную сумму, и алименты на Илью, Настиного сына от первого брака. Все еще осложнялось тем, что Виталик повадился таскать у Насти деньги.
«Разводись! – говорила Лена, старшая сестра. – Тебе уже тридцать восемь, последний шанс найти себе нормального мужа вместо этой землеройки!» Настя огрызалась. Она сама решит, что ей делать. И ничего не делала.
Последний скандал разразился на дне рождения их отца – моего дяди Арика – в конце апреля. Настя купила подарок – красивую рубашку. Перед тем как одеть в новый костюмчик семилетнего Илью и отправиться на автобусную остановку, Настя решила завернуть рубашку в золотистую упаковочную бумагу, остатки которой нашла при уборке на антресолях; открыла свою сумку и обнаружила, что подарка там нет. Она позвонила Виталику. Он небрежно ответил, что взял рубашку, потому что у него не осталось своих чистых.
Лена кипела от возмущения. Дядя Арик хмурился и вздыхал. Я молчала. Пять лет назад Настя развелась с моим бывшим однокурсником Макаром Сиротиным, заподозрив его в измене. Никакой измены не было, вот только Настя узнала об этом лишь после того, как сама в отместку изменила мужу. Она попыталась отменить развод, но тут уже Макар сказал «нет». В итоге эти двое влюбленных друг в друга как в первый день разошлись. Настя выскочила за Скрипку и переехала с сыном к нему, в крошечную однокомнатную на окраине. Макар остался в своей студии – на другой окраине. Между их жилищами на карте можно было провести прямую, которая разделила бы город на две почти равные части.
– Что он сделал на этот раз? – спросила я.
– Илюшкин телефон забрал. Свой он, видите ли, потерял.
Я не могла сказать кузине, как Лена: «Разводись!» – она не просила у меня совета. Но я могла узнать, нужна ли ей моя помощь.
– Не надо ничего, – мрачно ответила Настя. – У тебя своих забот по горло. А телефон я у него вечером отберу.
* * *
Макар Сиротин был первым, с кем я познакомилась при поступлении в наш университет на факультет компьютерных технологий. Это был высокий худой парень, замкнутый и не слишком разговорчивый. Около недели мы ходили вдвоем по коридорам университета, обедали в кафе на первом этаже, сидели на ступеньках, обложенные тетрадками и учебниками, готовясь к первому экзамену. Потом к нашей маленькой компании присоединились другие абитуриенты.
Это был странный период. Я еще не приняла смерть мамы, другой идеальный мир существовал лишь в разговорах с братом, мы только что перевезли в нашу съемную квартиру очередных жильцов – юную женщину, чуть старше меня, с двухлетним ребенком и пожилой бабушкой, и обрели большие проблемы, и в то же время я начинала очередную новую жизнь с новыми людьми и новой точкой отсчета.
Мы с Макаром не стали друзьями, он сторонился всех, меня в том числе, но можно сказать, что со мной ему было проще коммуницировать, чем с другими.
С Настей он познакомился в лифте моего подъезда. Они оба ехали ко мне. Он – за конспектом, она – выпить кофе и пожаловаться на Лену, опять стащившую у нее кофточку. Тогда Лена еще была худой, а Настя более общительной. Она и начала диалог с Макаром, когда они застряли в лифте. Вскоре приехал мастер из аварийной службы и освободил их, уже пронзенных стрелами пухлого мальчика с крыльями. Через час Настя и Макар ушли от меня вместе, а через три месяца поженились. Этой свадьбой закончился наш первый курс в университете.
А когда мы учились на четвертом курсе, на даче родителей Макара в Новый год я познакомилась с их соседом, веселым физиком, с которым смеялась так, как никогда прежде. Наступал самый яркий, самый счастливый этап моей жизни. Рядом со мной был он – красивый, обаятельный, с улыбкой во весь рот, с ямочками на щеках, с вечно растрепанной черной челкой и светлыми, словно прозрачными, серыми глазами. Младший научный сотрудник экспериментальной лаборатории. Шутник и философ. Ян Мильман, мой будущий муж.
* * *
Несмотря на то, что моя память сохранила из прошлого совсем немного, этот день я помню так хорошо, словно он был вчера.
Я бежала домой из школы. Набитый учебниками ранец бил меня по спине, а на голубое небо наползала огромная темная туча. И все же я улыбалась и даже напевала про себя однообразное «трам-пам-пам», потому что знала: через час из школы придут мама и брат и мы вчетвером сядем за праздничный стол, а потом поедем в парк на аттракционы. А если будет гроза, родители придумают что-нибудь еще, но первый учебный день года мы отметим обязательно.
Во дворе я заметила мужчину с букетом алых тюльпанов. Он стоял возле детской площадки и кого-то ждал. Весь день я видела людей с цветами, и сама этим утром отправилась в школу с пятью астрами. Поэтому, бросив взгляд на мужчину, я мельком подумала, что он, возможно, учитель. Или принес букет для своего ребенка, который учится во вторую смену.
Я забежала в подъезд, тут же забыв про человека с тюльпанами, и понеслась вверх по лестнице, уже вслух повторяя свое «трам-пам-пам».
На обед Тамара приготовила нам борщ и пожарские котлеты, а к чаю испекла торт. За окном потемнело. Пролился небольшой дождь, вдалеке погрохотал гром, но вскоре небо прояснилось, вновь поголубело, из-за груды белых пышных облаков выглянуло солнце.
Мы вышли из дома и направились к джипу отца. Я вприпрыжку бежала впереди всех, довольная предстоящей поездкой и своим новым платьем с аппликацией. Поэтому я первая оказалась возле машины. И мое хорошее настроение исчезло в один миг. На асфальте у левого переднего колеса я увидела алый лепесток тюльпана. Я замерла. Какая-то странная пунктирная связь между мужчиной с букетом и этим лепестком выстроилась в моем мозгу. «Тюльпан», – прошептала я.
«А?ник, что ты окаменела, садись в машину», – сказал отец, приблизившись. Я покачала головой, не отводя взгляда от лепестка. Только в этот момент мысль сформировалась – в одно слово: «Опасность». Я посмотрела на отца и пробормотала: «Тюльпан»… – «Что?» – не понял он. «Тюльпан. Опасность», – выговорила я, глядя на него расширенными от страха глазами. «Анечка, что с тобой?» – мягко спросила мама, привыкшая к некоторым странностям своих детей. Я собралась с мыслями и наконец сформулировала: «Там был мужчина с тюльпанами. Там, далеко. Зачем он подходил к нашей машине?» Произнеся это вслух, я сама осознала, что звучит неубедительно. Но, прежде чем я начала объяснять, отец вдруг понял. Он кивнул, достал свой мобильный телефон – черную трубку с короткой толстой антенной – и кому-то позвонил.
Около двадцати минут мы – мама, брат и я – стояли на детской площадке, поглядывая на отца, прохаживающегося около джипа. Он с кем-то говорил по телефону, то кивая, то хмурясь и подергивая плечом. Потом приехали двое. Одного я узнала, это был дядя Сева, начальник службы безопасности завода. Второй, помоложе, сразу присел на корточки и заглянул под днище машины.
В тот день в парк мы не поехали. Мама купила кассету с фильмом «Флиппер», и мы втроем, в мрачном молчании, посмотрели его, лежа на диване в гостиной. Мы не обсуждали то, что произошло. И тем более не обсуждали то, что не произошло, но могло произойти. В то время даже младшие школьники знали реалии жизни, бурлящей вокруг. И я в свои неполные двенадцать хорошо понимала: этот день мог стать последним для нашей семьи. Если бы я не заметила лепесток на асфальте…
Помню, что, изредка переключаясь на события фильма, я думала: кто хотел взорвать машину моего отца? Почему? Я не сомневалась, что мой папа хороший человек, а тот, кто хотел его убить, очень, очень плохой. Позже я поделилась своими размышлениями с братом, и он согласился со мной. Тогда же мы решили, что слово «тюльпан» отныне будет нашим тайным словом, означающим опасность. За все годы нам пришлось применить его всего пару раз…
* * *
В кабинете Байера – небольшой комнате с одним большим трехстворчатым окном почти во всю стену, со стандартной офисной мебелью и печальным фикусом на широком подоконнике – я просидела около получаса. Говорил Байер, я молча слушала.
То, что он рассказал, выбило меня из привычного мироощущения; в некоторой прострации я дослушала до конца. Затем, после тяжелой паузы, сквозь зубы произнесла: «Я ее вышвырну к чертовой матери». Байер, как обычно, сохранял невозмутимость. «Я бы не торопился. Сначала надо во всем разобраться». В ответ он увидел мое фирменное каменное лицо.
Возвращаясь домой, я вдруг ощутила, как снова впадаю в омут бесчувствия, название которому – апатия. Этим недугом я страдала с детства. Порой, без всяких причин, я вдруг погружалась в прострацию и не желала ни думать, ни слушать, ни, тем более, говорить. Все вокруг начинало казаться мне лишенным смысла. Птица, пролетающая в небе, по версии апатичной AND, стремилась в никуда. Люди, идущие по улице, напрасно шли в магазин / домой / на работу / в гости. Ибо зачем? Зачем вообще создан этот мир? Все равно все умрут. Никто и ничто не будет жить вечно. Даже камни разрушатся… Иногда на этой мысли я приходила в себя. «Не все камни разрушатся», – думала я. Почему-то осознание вечности некоторых камней возвращало меня к обычной жизни; начинали теплиться чувства, пробуждаться мысли. И вот уже птица, пролетающая в небе, стремилась к своему гнезду, а людей, идущих по улице, в конце пути кто-то ждал. Не всегда в период апатии возникала мысль о камнях. Иногда он заканчивался так же, как и начинался, – без причины.
Я остановила машину в пустынном переулке. Прикрыла глаза, вяло размышляя о том, что мой брат Абдо, будь он жив, мог бы сейчас позвонить мне и вывести из этого состояния одним вопросом: «Ты что-то узнала про Акима?» Конечно, я ничего не узнала. Жизнь бессмысленна, поиски бесполезны, я больше никогда не увижу брата, а моя жизнь тихо угаснет через несколько лет, в большой пустой квартире…
Что-то шмякнулось о капот с глухим стуком. Я очнулась. На крышке капота лежала тушка голубя.
Ребенок лет восьми стоял за зелеными пышными кустами и с настороженным любопытством смотрел в мою сторону. Из окна второго этажа маленькая старушка грозила ему крошечным кулачком и кричала, что кара небес скоро обрушится на его голову в виде целой груды камней. Он не обращал на нее внимания.
Я вышла из машины. Мальчик за кустами вытянул шею, ожидая, что я буду делать дальше. Я искоса взглянула на него. Он попятился – возможно, решил, что я подниму камень и брошу в него, как он бросил камень в голубя.
Справедливость – вот что должно быть единым для всех, для любого живого существа, не только человека. Однако любое действие и любое понятие требуют разумного подхода. Справедливость не исключение. А иногда справедливость – это просто помощь в нужный момент.
Я осторожно взяла птицу в ладони. Краем глаза я заметила, что мальчик развернулся и убежал. Старушка что-то кричала ему вслед. Я не разбирала слов. Апатия отступила на время, но погрузила меня в ватный туман – мое прибежище. Мне редко удавалось быстро покинуть его.
Голубь пошевелился, открыл мутные глаза. В этих черных бусинках отразилась я – уменьшенная стократ, сумрачный Нильс со спутанными волосами. Мысленно я уже устроила птицу в коробке на своей кухне, мысленно насыпала в блюдце зерна и мысленно набрала воду в пипетку. Но тут голубь затрепыхался. Я раскрыла ладони. Свобода рядом. Все небо – твое.
Он повертел головой, расправил крылья и улетел.
Я села в машину, достала из бардачка упаковку влажных салфеток, вытащила одну и стала тщательно протирать руки, рассеянно глядя прямо перед собой. Новый день угасал. Небо темнело, наполовину покрытое белым облачным одеялом.
«Идеальный мир, – думала я, на средней скорости проезжая знакомые улицы и перекрестки, – было бы проще создавать в первобытном строе. Когда еще нет устойчивых понятий нравственности, но нет и устойчивых понятий зла. Но все равно через сотни лет мир превратится в подобие того, что мы имеем сейчас. Просто потому, что должно быть хоть какое-то равновесие сил. Да и борьба за ресурсы это данность, без выбора. Мы не боги, но и не глупцы. Мы знаем, что идеала нет и не может быть. Во всяком случае, в этом общественном устройстве. Но это не значит, что нам нужно остановиться».
Я вошла в свой подъезд, с твердым намерением завтра же поручить Байеру и его помощникам снова обзвонить все заведения, где хотя бы теоретически мог находиться мой брат. Больницы, частные клиники, морги… Он не мог просто испариться, он…
Сзади послышался шорох, по стене метнулась длинная тень. «Тюльпан…» – промелькнула паническая мысль. Я отшатнулась, и в следующий момент на мою голову обрушился дом. Или метеорит. Мгновение боли, а дальше – глубокая черная мгла…
3
«Мы даем мало! Мало! – Брат раздраженно бросал слова, время от времени встряхивая головой, чтобы откинуть назад падающую на правый глаз светлую челку. – Где наш идеальный мир? Где то, о чем мы всегда мечтали? Аня, где?! Никакой свободы, никакой справедливости, ничего!.. Общежития, приюты… Твои визиторы… Наш фонд… Этого мало! Почему мы не можем двинуться дальше?!»
Он расхаживал по кабинету, сунув кулаки в карманы темно-серых костюмных брюк с отутюженными стрелками. Накрахмаленный ворот белоснежной рубашки расстегнут на три пуговицы, узел галстука растянут и сдвинут вбок.
Я – в джинсах и красном свитере – сидела на стуле нога на ногу, обхватив ладонями колено, и молча слушала.
Мы только что вернулись с совещания акционеров завода. Там не произошло никаких неожиданностей, но по дороге в «Феникс» мы увидели аварию, вышли из машины, чтобы помочь, только помогать было некому – на асфальте лежали два накрытых тела, одно совсем маленькое. Хмурый врач из «скорой» курил, глядя в сторону района пятиэтажек, между которыми пробивалось холодное свечение бледного зимнего солнца. Тот, кто на «Тойоте» влетел в маленький старый «Дэу Матиз», превратив его в искореженную сине-черную груду металлолома, стоял у обочины и нервно названивал кому-то. Обычная картина неидеального мира. Мы молча сели в машину и уехали.
Брат остановился посреди кабинета, замер в прострации на несколько секунд.
«Что ты хочешь, Аким? – тихо проговорила я. – Мы не боги. Мы не можем изменить этот мир. Здесь все так устроено. Наших сил хватит только на то, чтобы сделать свой вклад…»
Он повернулся и посмотрел на меня прямо и серьезно.
«Аня, давай завтра съездим в Невинск».
Я покачала головой. Я знала, о чем он говорит. В Невинске мы собирались открыть приют для стариков – третий по счету, расположенный не в нашем городе, а в других достаточно крупных городах области, – и купили для этого небольшое здание, но позавчера оно сгорело, за несколько дней до окончания ремонта. Байер был в бешенстве – в своем стиле, конечно, когда эмоции бурлят под оболочкой холодной сдержанности, проявляясь лишь через взгляд и дерганье щекой. Втроем (хотя я видела еще Абдо, стоящего у двери кабинета Байера со сложенными на груди руками и прямым взглядом, устремленным на меня) мы устроили совещание. Каждый из нас изложил свой взгляд на ситуацию. И впервые все мы не согласились друг с другом.
Байер, поблескивая глазами кофейного цвета, предложил провести в Невинске силовую операцию и прижать тамошних воротил. Аким выдвинул противоположную идею: договориться с отцами Невинска по-хорошему. Я сказала, что надо отступить. Мы уже потеряли несколько десятков миллионов, которые заплатили за двухэтажный добротный дом тридцать третьего года постройки и ремонт в нем. Мы могли бы со временем восстановить здание (а вернее, купить или построить новое), но не было гарантии того, что его тоже не сожгут. «А если там уже поселятся люди? – сказала я, поочередно глядя то на брата, то на Байера. – Вы же не думаете, что поджигателей это остановит? Нет, это не наш город. Мы должны уйти оттуда». И я покосилась на Абдо. Мне показалось, что он солидарен со мной. Но Аким и Байер не желали сдаваться. В итоге вопрос остался нерешенным.
«Зачем?» – спросила я.
«Разобраться с этой ситуацией. Понять, что вообще там происходит».
Я ничего не ответила. Чтобы разобраться с ситуацией, надо было отправить в Невинск сотрудников Байера. Они могли бы добыть нужную информацию легче и быстрее, чем мы. Но я понимала, что брат хочет посмотреть на то, что произошло, своими глазами. Увидеть пепелище. Поговорить с рабочими, которые делали ремонт.
На следующий день в семь утра «Мерседес» Акима стоял у моего подъезда. Я спустилась по лестнице, ощущая странную неприятную тяжесть в душе, вышла на улицу, открыла дверцу машины и молча села рядом с братом. Мы посмотрели друг на друга. Затем синхронно кивнули. И поехали в Невинск.
* * *
Первые секунды после пробуждения я не могла понять, приснился мне тот день накануне исчезновения брата или я его просто вспомнила. Голова была тяжелая, в затылке ощущалась глухая ноющая боль.
«Мы даем мало…» – рефреном звучали в мозгу слова Акима. Его интонация, его голос – все это было так близко, так отчетливо, словно он только что разговаривал со мной. Только что… Не семь месяцев назад.
Я вдруг вспомнила похожего на него мертвеца из морга. Тело, из которого ушла жизнь. Или жизнь, лишившаяся тела?
Сквозь неплотно закрытые белые жалюзи в помещение проникали слабые солнечные лучи.
Несколько минут я лежала, глядя в потолок, мысленно пытаясь сориентироваться: где я? То, что не дома, я видела по потолку – мой с лепниной. И мои окна прикрывали не жалюзи, а белоснежный узорный тюль и темно-синие плотные шторы. Правой рукой я нащупала металлический каркас своей кровати. Воздух был чистым, но каким-то стерильным. Кажется, я в больнице.
В зыбкой тишине едва слышались далекие голоса. Судя по тихому, еще неяркому солнечному свету, было около шести утра.
Я пошевелилась. И сразу боль в затылке взорвалась и вонзилась в мозг точечными острыми ударами тока. Сжав зубы, я снова замерла. Боль разрасталась.
На мгновение около кровати материализовался Абдо. Потом с улицы раздалось громыхание железной тележки. И сразу оттуда же донесся раздраженный женский голос. Мимо моей палаты кто-то медленно прошел, шаркая тапками.
Начинался новый день. Для меня – болью и воспоминанием об исчезнувшем брате. Его выразительное лицо так и стояло перед моими глазами. Голубые – чуть светлее моих – глаза в упор смотрят на меня. Он словно хочет добавить что-то еще после своего «Поедем в Невинск…». Что-то, способное повернуть развитие нашей истории в другую сторону. Или мне лишь хотелось так думать…
Я ни разу за эти месяцы не позволила себе предположить, что было бы, если бы… Мы всегда отрицали это «если бы» как один из признаков слабости и невозможности жить настоящим – тем, что имеется в реальности. И вот сейчас меня так и тянуло в эти дебри непроизошедшего. Вдруг из каких-то закромов воображения посыпались фантазии – брат говорит мне: «Я передумал, мы не едем в Невинск»; или «Мерседес» вдруг сломался (имеет право, ему лет пятнадцать!), мы заехали в автосервис, потратили там час, таким образом разминувшись с тем джипом…
Чуть усмехнувшись, я поставила точку и закрыла портал фантазий. Пора возвращаться в явь. В ту четкую честную явь, где я одна, а вокруг только работа и отчаяние. И где кто-то вчера пытался меня убить…
Так, вчерашний вечер. Подъезд моего дома. Тень на стене. Шорох. «Тюльпан»… Меня ограбили? Но что у меня было? Два смартфона, самых обычных. Дебетовая банковская карта, с которой не снять больше тысячи без пароля. Кулон. Что-то еще… Не могу сейчас вспомнить.
Не двигаясь, я обвела взглядом доступное пространство. Ни моей сумки, ни моей одежды… Версия ограбления остается под вопросом, пока я не смогу ее проверить – открыть сумку и посмотреть, все ли на месте.
Осторожно вздохнув, я вновь прикрыла глаза. Определенно, я чувствовала себя Гингемой, на которую свалился домик Элли.
В дверь палаты тихо постучали.
* * *
К десяти утра кроме врача и медсестры у меня уже побывали Байер, Тамраев и дядя Арик с предсказуемым возгласом: «Анют, что вообще происходит?!» Байер и Тамраев пришли почти одновременно и какое-то время стояли, разделенные моей кроватью, сверлили друг друга неприязненными взглядами.
У обоих оказалась запись видео с камеры магазина напротив моего подъезда. Байер, на две секунды опередив следователя, показал мне ее на экране своего огромного смартфона. Ничего конкретного разобрать там было невозможно. Я (себя-то я сразу узнала); почти сразу за мной открывает дверь и быстро входит в подъезд высокий крепкий мужчина, на нем куртка с капюшоном, наброшенным на голову. Несколько мгновений ничего не происходит, а потом из подъезда стремительно выбегает худощавая фигура, прижимая что-то к груди, и следом с той же скоростью тот высокий мужчина.
– Как я понимаю, – осипшим голосом произнесла я, – этот человек спас меня…
– Похоже на то, – согласился Тамраев. – А потом погнался за преступником.
– Я посмотрел другие камеры в округе, – вступил в беседу Байер. – Они еще появляются на бульваре, все в том же порядке – тот убегает, этот догоняет, но в итоге оба исчезли во дворах в центре.
– Вам нужна охрана, – сказал Тамраев. – Исчезновение вашего брата, а теперь нападение на вас… Я это рассматриваю как пару подозрительных событий. В этот раз вам крупно повезло. Вы успели отклонить голову, так что удар пришелся по касательной. И тут же в подъезд вошел мужчина, который остановил преступника, а из квартиры на первом этаже выглянул старичок. Как там его…
– Жучкин, – подсказал Байер.
– Точно. Я еще подумал – Жучкин с Жучкой…
– Его собачку зовут Мальвина, – поправила я. – Маленькая, а лает громко.
– Она и нас облаяла. Да и Жучкин, в общем, тоже… нас облаял. Склочный довольно тип, зато «скорую» вам вызвал сразу. Но теперь вам нельзя без охраны, это очевидно. Кодовый замок подъезда – смех один, ну кто сейчас ставит цифру? Четыре кнопки на панели вытерты до блеска, большого ума не надо, чтобы понять, как открыть дверь… Короче говоря, Анна, как только выйдете отсюда – организуем вам сторожевого пса. Пусть стоит у подъезда и провожает вас до квартиры.
Сегодня следователь был одет необычно – в черную кожаную куртку, голубую футболку и джинсы. Темные волосы слегка взъерошены, синие глаза поблескивают. Возможно, в прошлой жизни я бы задержала на нем взгляд. Возможно, даже улыбнулась бы ему. В прошлой жизни. Не в этой. Пустота, окружавшая меня уже несколько лет, стала привычной, она устраивала меня, я пригрелась в ней и жила по собственному расписанию, четко выполняя все необходимые дела. Пустота – мое одеяло, которым я укрываюсь в своем темном углу. Больше мне ничего не надо. И если мой брат вернется… Нет – когда, когда мой брат вернется… Я снова буду счастлива тем маленьким счастьем, которого мне давно уже вполне достаточно.
– Я пришлю человека, – сумрачно изрек Байер.
– Я сам пришлю, – сказал Тамраев.
– Это наше дело. Дело «Феникса».
– А вам не кажется, что в последнее время у «Феникса» многовато проблем? Справитесь ли вы с еще одной?
После укола боль заметно ослабла, и я уже могла поворачивать голову без опаски, что в мозг вонзятся сотни маленьких стрел. Я посмотрела направо – поверхность тумбочки была пуста, налево – кроме стойки с капельницей, там вообще ничего не было.
– Где моя сумка? – спросила я, прервав спор.
– При вас не было сумки, – тут же ответил Тамраев. – Судя по видео, этот тип, который на вас напал, прихватил ее с собой. Зато ключи не пропали, они у вас в руке были зажаты. Вот он забрал.
И он кивнул на Байера.
Я прикрыла глаза, испытав немалое облегчение. Значит, меня ограбили. Это хорошо. С того дня, как я чуть не отравилась газом в собственной квартире, подспудно меня постоянно одолевала мысль, что кто-то охотится на меня. И так же постоянно эту мысль сопровождал вопрос: почему? Ответа не было. Но если на меня напали с целью ограбления, значит, включенный газ можно списать на рассеянность Тамары. То есть никто меня не преследует. Можно жить спокойно, насколько вообще возможно жить спокойно при таких обстоятельствах.
Взглянув в угол палаты, я увидела Абдо. Он стоял, прислонившись плечом к стене, сунув руки в карманы джинсов. Примерно так обычно стоял Аким. И взгляд его был так же пристален. Где он?.. Где?! Я уже не справляюсь без него в этом неидеальном мире. Где же он?..
* * *
Из больницы меня выписали на следующий день. Байер приехал за мной на своем старом любимом черном «Додже Нитро». Одетый как обычно – в футболку цвета хаки и черные джинсы, – он стоял, прислонившись спиной к дверце машины, сложив руки на груди, и смотрел на двери больницы. Я вышла в сопровождении врача. Байер подошел, кивнул нам обоим, молча взял мою сумку и понес ее к машине.
«Постельный режим хотя бы в течение недели», – сказал мне врач. В ответ я улыбнулась.
Было солнечно и довольно тепло, но я все равно надела свой черный плащ на молнии, привезенный Байером по моей просьбе. То ли я заболевала, то ли сказался перенесенный стресс, только периодически с ног до головы меня окутывала зябкая волна, рассыпая мурашки по всему телу.
– Надо было еще хоть на пару дней остаться, – сказал Байер, отъезжая от дверей больницы. – Под наблюдением врачей.
– Со мной все в порядке, – вяло ответила я. – Небольшое сотрясение. Бывало и хуже. Дайте ваш мобильник, Эдгар Максимович, будьте добры.
Он молча протянул мне свой телефон. Я набрала номер.
– Слушаю вас! – раздался бодрый голос моей кузины.
– Лена, это я.
– Аннуся… – через паузу растерянно пробормотала она. – Как ты себя чувствуешь?
– Как женщина, которую ударили по голове чем-то тяжелым.
– Господи, какой ужас… – Голос ее постепенно обрел прежнюю энергию. – А я звонила тебе раз сто! Номер отключен. Потом папа сказал, что твои телефоны забрал грабитель. Что делается, а? Город погружается в криминал! Где вообще полиция?! Слушай, а ты выписалась уже, что ли? Мы с Настей хотели сегодня тебя навестить, она позвонила в больницу, а там говорят – оформляют выписку. Вот зря! Повалялась бы в спокойной обстановке, отдохнула…
– Скоро буду дома, – сказала я, перебив ее. – А через полчаса жду тебя. Без Насти.
– Аннуся, так рабочий день, у меня дел по горло…
Снова нотки растерянности в ее голосе.
– Не опаздывай.
Я нажала «отбой» и вернула мобильник Байеру.
Несколько минут мы ехали молча.
Несмотря на нераннее утро, машин на дорогах было много, как и людей на тротуарах. В безоблачном небе хаотично летали чайки, истошно вскрикивая. На их серебристых крыльях сверкали солнечные блики.
Когда-то чайки напоминали мне о море, теперь напоминают о помойке.
– Анна, мне все это не нравится, – вдруг сказал Байер. – И я согласен с Тамраевым, что…
Он остановил «Додж» перед светофором. Красные цифры начали обратный отсчет от 60.
– Не сейчас, Эдгар Максимович, – ответила я. – Прошу вас… Поговорим позже.
Он бросил на меня короткий внимательный взгляд, кивнул.
Я прикрыла глаза. Шишка на голове, увенчанная подсохшей ссадиной, нудно болела. Озноб пробирал до костей.
Перед моим мысленным взором в темноте промелькнула светлая джинсовая куртка – Абдо плавно прошествовал мимо, даже не повернув ко мне головы. Потом я услышала голос отца – тихий, доносящийся издалека: «Не другой идеальный мир… Этот…» Нет-нет, не этот. Не этот. В этом точно что-то не так. Не только моя жизнь разладилась, покатилась под откос, и я держу ее на поникших плечах из последних сил. Все вокруг рушится. Кто удержит всю эту махину? Кто подставит плечи?
Мои чувства вновь обрели оттенок мрачности и отчаяния. Я погружалась в зябкий туман, не желая выходить на свет.
«Додж» мягко тронулся с места.
* * *
Гостиная – самая большая комната в нашей старой квартире. Я редко захожу сюда. Мне тут просто нечего делать.
Два окна, одно из которых полукруглое эркерное, выходят на проспект. На подоконниках стоят три горшка – с алоэ, бальзамином и геранью. Поливает их, естественно, Тамара. Посередине комнаты – журнальный столик с овальной сосновой столешницей, подаренный мне дядей Ариком несколько лет назад, кресло, два венских стула, у стены – большой диван, я купила его перед нашествием гостей на мое тридцатилетие; на стене напротив двери висит картина, абстракция пастельных цветов. Если в нее долго вглядываться, то начнешь различать лица, но стоит отвести взгляд – они исчезнут. Картину когда-то подарил матери ее прадед; имени художника никто не знал. Хотя в нижней части холста имелись выцветшие инициалы, различить их было невозможно.
Почти вся мебель осталась с прежних времен, основная часть – еще от дедушки. Я выбросила отсюда только старый цветной телевизор и продавленный раскладной диван. Когда-то эта комната превращалась на ночь в родительскую спальню, с утра вновь становясь гостиной, где наша семья проводила время за просмотром телевизионных передач или игрой в «Эрудит».
Всех, кто приходит ко мне последние семь лет, я принимаю только здесь.
Сейчас напротив меня, на венском стуле у журнального столика, сидела Лена Кучерова. Она всхлипывала, крутила в пухлых руках носовой платок, время от времени прикладывая его к уголкам ярко накрашенных глаз.
Байер расположился на диване, расставив ноги и сложив руки на груди. Его непроницаемый взгляд плюс мое каменное лицо определенно нервировали Лену. Тем не менее за первые пять минут разговора она так и не сказала ни слова правды.
– Не понимаю, Аннуся, о чем ты говоришь… Обидно, честное слово.
– Повторяю вопрос: зачем ты снимала деньги с наших счетов?
– Ничего я не снимала!
– Их нельзя было снять без твоей подписи.
– Мало ли посторонних шляется в «Фениксе». Может, кто-то зашел в бухгалтерию и взял флэшку с подписями.
– А потом вернул обратно?
– Да.
– Лена, мы заходим на второй круг. Не утомляй меня. Я хочу спать. Зачем ты брала деньги?
– Не брала!
– Я уволю тебя по статье. Ты этого хочешь?
Она заплакала. Тушь на ее левом глазу все-таки размазалась.
– Как ты можешь, Аннуся?! Я работаю в «Фениксе» со дня основания! Разве я хоть раз за эти годы дала тебе повод усомниться во мне?
– Тогда объясни, в чем дело. Куда пропадали деньги?
– Но они же потом возвращались!
– Вот это уже лучше. Продолжай в том же духе, и тогда, может быть, я уволю тебя по собственному желанию.
– Я твоя сестра, – напомнила Лена, жалобно глядя на меня.
– Двоюродная. Итак?
Она еще несколько секунд помялась.
– Ну хорошо… В общем… Это было наваждение. Я думаю, меня кто-то околдовал.
– Лена!
– Не веришь?
– Нет, – сказала я.
Байер наклонился вперед, свесил руки между колен. Его взгляд утратил непроницаемость. Темные медоедские глаза уставились на Лену в упор.
Она посмотрела на него, потом на меня. Выдохнула.
– Ладно… В феврале, после исчезновения Акима, я была сама не своя. Такое странное происшествие… Каждый новый день ждали известия – нашли его? Или хоть на след напали, может? Но ничего. Совсем ничего. Как будто он испарился! Разве так бывает? Какой-то Хичкок просто… И ты тогда ходила как зомби. Бледная, худая… А ведь вы с ним как атлант и кариатида – всё держали на своих плечах. Убери вас – «Феникс» рухнет. И что тогда?
– И ты решила взять, пока есть?
– Да ты что?! Совсем не то было направление мысли, Аннуся! Как ты могла подумать? Нет, я только описываю свое состояние. Чтобы ты поняла. Или хотя бы постаралась понять… Вот этот мой страх – за всех нас, за «Феникс». Потом корона… Двое коллег умерли, семеро переболели. Тоже нервы, нервы… В маске я задыхаюсь, без маски боюсь заразиться. Господи… Эти мысли постоянно – что будет? Что будет? А тут еще Егор огорошил. Вдруг признался, что взял кредит.
Ленин муж Егор всегда казался мне человеком рассудительным. Он вырос в деревне, приехал в город учиться в транспортном колледже, окончил его и несколько лет работал водителем автобуса. Именно там, в автобусе, он познакомился с Леной. Она накричала на него за то, что он слишком резко затормозил и она чуть не упала. Почти год они встречались, потом поженились. После создания «Феникса» оба устроились к нам на работу. Их дочери Даше было двенадцать. С точки зрения дяди Арика Егор был идеальным мужчиной. Степенный, спокойный, хозяйственный домосед без вредных привычек. И он взял кредит?
– Егор взял кредит?!
– Аннуся, так нашей машине уже почти десять лет! Каждый месяц в ремонте! В прошлый раз на дачу поехали – ровно на середине пути заглохла! Пришлось эвакуатор вызывать.
– Вы купили новую машину?
– Обычненький фордик, двухлетний к тому же.
– То есть Егор не смог погасить кредит? – вступил Байер.
– Ну, он до этого еще Дашке навороченный компьютер купил… – Она перевела взгляд на меня. – Ты же знаешь, она дизайнерскими штуками увлекается, и у нее хорошо выходит, а компьютер старый, не все программы тянет, вот и…
Лена нашла выход: снять деньги со счета «Феникса», а потом вернуть. Она взяла подработку – вести бухгалтерию нескольких ИП. Егор по вечерам работал как таксист, на своей новой машине.
– Это было всего три раза, Аннуся! – умоляюще глядя на меня, произнесла Лена. – И я все вернула! Все до копеечки! Ты же сама знаешь!
– А не проще было попросить у меня?
– Тебе еще моих проблем не хватало… И папа всегда нам говорил: у кузенов не брать, они и так полгорода на себе тащат. Прости меня, Аннуся, ну прости. Я знаю, это было нелепо и… И глупо… Этого больше не повторится!
– Всё.
Я встала.
– Аннуся, не говори Егору, пожалуйста… Он не знает, где я брала деньги.
– Лена, я сказала: все, разговор окончен.
– Аннуся…
– Иди работай.
– Так ты меня не уволишь?
– Если еще хоть раз…
– Никогда! – пылко воскликнула она. – Ни за что!
Лена вскочила, бросилась ко мне, сдавила в объятиях. Пришлось потерпеть. Все-таки кузина…
* * *
– Вы ей верите? – спросил Байер, когда я, проводив Лену, вернулась в комнату.
– Чего только не бывает, Эдгар Максимович. А Лена всегда была импульсивна. Сначала делала и только потом думала. А иногда и вовсе не думала. В детстве она приходила из школы домой, говорила родителям: «Я не получила двойку», – и начинала плакать.
Байер усмехнулся.
– Хорошо, будем считать, этот вопрос решен. Но меня по-прежнему беспокоит мельтешение вокруг вас, Анна.
– Да бросьте, ну правда.
– Включенный газ…
– Наверняка Тамара.
– Нападение в подъезде…
– Обычное ограбление.
– Исчезновение Акима…
– Вы считаете, все это связано?
– Пока не знаю. Но чувствую: какая-то опасность есть.
Я задумалась. В начале было слово, и это слово было «Феникс». Именно тогда, когда мы стали создавать его – незамысловатый, но объемный пазл, – нас закрутил водоворот новой бурной жизни. В тот период мы с братом были как синапсиды в мезозой – мелкие и незначительные, что помогло нам выжить в среде крупных хищников. Когда нас наконец заметили и попытались наложить лапу на «Феникс», было уже поздно. Пришла в движение созданная нами мощная юридическо-силовая машина под руководством Байера, и первый же мах отсек всех претендентов, вдобавок так прищемив им хвосты, что больше нас никто не беспокоил.
Хейтеры и люди с психическими отклонениями (часто эти ипостаси совпадали) периодически атаковали нас в соцсетях, но их диваны были слишком далеко; мы не имели аккаунтов, ничего не читали, а следовательно, нашей ауры они не касались.
Мы жили как все – открыто, свободно. У нас не было персональной охраны, мы не ставили сигнализаций и не возводили заборов. Все сейсмические волны были сосредоточены исключительно в деловой сфере «Феникса».
Но в последнее время действительно – тут я была готова согласиться с Байером – стало происходить что-то странное, выходящее за рамки шаблона.
– Что вы предлагаете, Эдгар Максимович? – спросила я, борясь с желанием закрыть глаза. Определенно, я заболевала.
– Охрана для вас – однозначно, уже решено.
– Только не здесь.
– Анна…
– На улице – ладно, я согласна. Но не в моей квартире. Это не обсуждается.
Байер вздохнул.
– Хорошо. На улице. По крайней мере, будут фиксировать подозрительных личностей. И, кроме того, я бы занялся поиском того, кто может стоять за всем этим.
– Если связь действительно есть, то… – произнесла я и тут же потеряла нить мысли. – Если связь есть…
– Анна…
Байер встревоженно посмотрел на меня, встал.
– Я в полном порядке…
Я наконец закрыла глаза. И через несколько секунд провалилась в глубокую тьму.
* * *
Грипп. Видимо, я подхватила его в больнице. Или заразилась от того, кто напал на меня в подъезде. Или от старика Жучкина. Или от его собачки Мальвины…
Мысли ворочались медленно и были пусты и поверхностны. Третий день температура держалась на отметке 38,5. Я лежала на диване без сил. Рядом стоял стул, а на нем – чашка остывшего чая с малиновым вареньем, пара блистеров с таблетками, черный сухарик и маленькая пиала с недоеденным куриным бульоном.
Тамара сновала как челнок между моей комнатой и кухней, наполняя пространство ненужной суетой. Всех посетителей, кроме Байера и дяди Арика в двух масках (явившегося с бодрым поздравлением: «Скажи спасибо, что не ковид!»), она решительно отправляла прочь. А брат Абдо никого не спрашивал. В эти дни он почти постоянно был со мной. Я видела его, когда открывала глаза, – у окна, у стены; я видела его, когда закрывала глаза, – полупризрачную худую фигуру, которая то увеличивалась до гигантских размеров, то уменьшалась и таяла вдали, в черноте моего мысленного пространства. Как-то раз мне даже захотелось позвать его, попросить, чтобы он остановился и материализовался наконец, дал мне руку… Я уже открыла рот, но донесшийся из прихожей голос Тамары, снова просившей кого-то уйти, вернул меня в реальность. «Приходите завтра. Да. Нет. Я готовлю ей паровые котлетки. До свиданья».
– Тамара, исчезни, – проговорила я, когда она в очередной раз возникла у моего одра и с трагическим выражением лица склонилась надо мной.
В ватном тумане до меня донеслись ее слова «куриный супчик» и «мое золотко», а потом я вновь провалилась в сон. Глубокий, тяжелый, похожий на обморок.
* * *
Тем не менее на следующий день я почувствовала себя лучше.
За окном светлело тихое утро. Весело посвистывали птицы, резвясь в пока еще буйной и зеленой листве деревьев.
Еще сонная, сквозь полуопущенные ресницы я скользила рассеянным взглядом по знакомым предметам моего небогатого интерьера. Мысли кружили и путались. В голове то возникала, то затухала ноющая тупая боль.
Около восьми я встала и, пошатываясь, побрела в ванную.
В полдень ожидался визитор, о чем, хмуря короткие белесые бровки, с явной неохотой сообщила мне Тамара. Никогда и ни при каких обстоятельствах – это было даже не правило, а закон – я не отказывала визиторам. Если тяжесть стала настолько невыносима, что они принимали решение прийти ко мне, я не могла отменить или перенести нашу встречу. Тамара знала это очень хорошо.
Стоя под горячим душем, я думала о том, что жизнь моя как-то незаметно сузилась до маленькой полянки. На ней нет никого, кроме меня и моих братьев. Густой лес окружает ее со всех сторон, и я не вижу даже тропинки, даже просвета между деревьями. Давно не вижу. Наверное, слишком давно. Все мои интересы свелись к «Фениксу», а в последнее время еще к исчезновению Акима. И все. Но даже попытка воззвать мысленно к самой себе («Мне всего тридцать пять. Неужели в моей жизни больше ничего не будет?») никак не откликнулась в душе ни тоскливой нотой, ни горечью. Я привыкла так жить.
В юности я пылала разнообразными страстями. Я мечтала стать биохимиком и делать великие открытия, в моей комнате на стуле и на полу периодически вырастали многоэтажки из книг, я слушала джаз и классику вперемежку, одинаково наслаждаясь тем и другим, я часами говорила с братом о странностях этого мира, странностях, которые тогда мы еще только постигали или пытались постичь; в этих беседах мы непрестанно искали истину, обсуждали грани и нюансы, так что потом, когда мы расходились по своим комнатам, я еще долго думала на все эти темы, лежа на своем диванчике и блуждая взглядом по лабиринтам едва видимого, почти иллюзорного узора на обоях. И помимо всех этих мыслей испытывала также тихий восторг оттого лишь, что я живу, что дышу и вижу каждый день такой замечательный, такой красивый, такой идеальный мир. Идеальный, несмотря на все его странности.
Теперь я была другая. Настолько, что порой сама не узнавала себя. Кто я? Возможно ли, что я действительно умирала, а затем воскресала уже в ином ракурсе, при этом теряя что-то из прежнего, а взамен не приобретая ничего? Ничего, кроме опыта.
Ответов я не знала и сомневалась, что когда-либо узнаю.
* * *
Выйдя из ванной, я оцепенела. В квартире отчетливо ощущался запах газа.
Около минуты я стояла в коридоре, не шевелясь, закутанная в большое банное полотенце, с мокрыми волосами, и как кошка прислушивалась к едва различимым звукам, доносящимся с кухни. Чье-то дыхание… Мягкий, но тяжелый шаг – один-единственный… Вздох…
Та-а-ак…
Я решительно зашла на кухню. У плиты, спиной ко мне, стояла высокая грузная фигура. Редкие короткие волосы на затылке взъерошены, складка шеи нависает над воротником желтой футболки.
– Котик, чтоб тебя!.. Ты как сюда попал?!
Он обернулся. Большое полное лицо его от движения всколыхнулось. Светлые бровки – точь-в-точь как у Тамары – испуганно вздернулись. Но в следующую секунду он узнал меня. Пухлые губы растянулись в улыбке, маленькие глазки превратились в щелочки.
– Ану?ска!
В левой руке Котик держал за шею куриную тушку, а в правой – огромный нож. Все четыре конфорки были включены на полную мощность, но без огня.
– Положи нож и курицу!
Он послушно бухнул все это на стол.
Я подошла и четыре раза повернула ручки плиты, одну за другой. Потом открыла окно. С улицы в помещение тут же ворвался свежий и довольно прохладный ветерок.
– Котик, – произнесла я уже спокойнее, – что ты тут делаешь?
– Котик варит суп.
– Для меня?
Он закивал, отчего его двойной подбородок затрясся.
– Ануска грустная. Надо быть веселой. Кто много ест – тот веселый.
– А ключи от квартиры где взял?
– Там! – Он ткнул пальцем в стену.
То есть в своей собственной квартире, которая находится через одну от моей. Ну, Тамара…
– Знаешь, Котик… – Я погладила его по пухлому плечу. – Я вообще-то уже развеселилась. Поэтому пока что обойдусь без супа. Ладно?
– Котик добрый мальтик.
– Не то слово!
Я порылась в буфете, нашла коробку шоколадных конфет и вручила незваному гостю.
– Держи. Угости маму и передай ей… большой привет. Все. Иди.
Котик с радостной улыбкой прижал к груди коробку и потопал в коридор. А я, закрыв за ним дверь, пошла в комнату и взяла смартфон, который принес мне дядя Арик взамен моих украденных. Я собиралась позвонить Байеру, чтобы сообщить утешительную новость: никто не покушался на мою жизнь, газ включил Котик. Охраны не нужно. Все. Выдохнули и живем дальше.
Уже ткнув пальцем в строчку «Байер», я вдруг зависла. Обычное дело. И, словно не было этого промежутка между моментом, когда я закрыла кран в ванной, и настоящей минутой, подумала: а может быть, так и должно быть? Молодость бурлит, пока есть силы и нет серьезных забот. И с каждым годом первые иссякают, а вторые множатся. Отсюда угасание интересов и страстей. Так происходит с каждым. Не только со мной.
Додумать мысль я не успела. Телефон в моей руке тонко завибрировал и зазвонил. Не мелодия, не песня, так, какое-то немузыкальное звяканье. Я очнулась и посмотрела на экран. Байер.
Я рассказала ему про Котика. Он помолчал. Потом спокойно сказал:
– Я, собственно, уже думал об этом. Но мне казалось, Котик не настолько креативен.
– Аналогично. Как видите, мы оба ошиблись. Я поговорю сегодня с Тамарой. Больше такого не повторится.
– Конечно. Но… Анна, охрану мы все-таки поставим.
– Зачем?! – воскликнула я, не скрывая раздражения. Что за подозрительность на пустом месте?
– Дело в том, что ваши вещи нашли.
– Что?..
– Ваши вещи. Сумка и в ней оба мобильника, птица, бумажник со всем содержимым…
– То есть… Ничего не пропало?
– Ничего. Даже деньги на месте. Та примерная сумма, которую вы указали в описи.
Несколько секунд я молчала, не в силах справиться с вдруг охватившим меня отчаянием. Сумка, купленная мне братом в дорогом парижском бутике пять лет назад. Золотой кулон с крошечными сапфирами – длиннокрылая птица с синими глазками, мой талисман, подарок отца. Я не ношу украшений, поэтому он всегда лежал во внутреннем кармашке сумки. Два смартфона. Недорогих, но в отличном состоянии. Кожаный бумажник, стоивший каких-то немыслимых денег, мне подарили его несколько лет назад сотрудники администрации «Феникса». А в нем, насколько я помню, в день нападения было несколько тысячных бумажек и пять пятитысячных. Я уже неделю носила их с собой, собираясь расплатиться с женщиной, сдававшей нам квартиру исключительно за наличные.
Вот и все. Сомнений больше нет.
Никто не пытался меня ограбить. Меня хотели убить.
* * *
Вечером приехал Байер, и состоялось самое короткое в нашей общей истории совещание.
– Анна, я считаю, надо найти того, кто за всем этим стоит, – сказал он.
– Действуйте, – ответила я.
Потом мы пили чай – черный крепкий, с травами, заваренный Тамарой, которая в знак извинения за Котика натащила в мою кухню столько выпечки, что у меня даже мелькнула мысль продать ее в булочную напротив.
Байер, очень уважавший Тамарины пирожки, деликатно ел уже четвертый, поглядывая на другие.
– Вот тот еще возьмите, Эдгар Максимович, – предложила я, – с капустой.
– На ночь не хочется наедаться, – проговорил он, но пятый пирожок взял. А потом и шестой, с яблоками.
За чаем я наконец почувствовала, что меня отпустило. Присутствие Байера, давно знакомого, надежного, аромат свежей выпечки, терпкий вкус чая и спокойная беседа на отвлеченные темы подействовали как таблетка успокоительного. Мы обсудили новую вспышку ковида, повышение цен, а также Бобышеву – ту самую женщину, которая уже пять лет сдавала «Фениксу» свою трехкомнатную квартиру исключительно за наличные.
Бобышева – высокая, тощая, с торчащими острыми локтями и коленками, с жидкими волосами неопределенного цвета, подернутыми сединой, с неровным слоем желтой пудры на мертвенно-бледном лице и вкривь и вкось, но густо наложенными синими тенями для век, – периодически проходила курс лечения в психоневрологической клинике. Это помогало, но ненадолго. Она категорически отрицала банковские карты, компьютеры, мобильные телефоны и прочее подобное, признавая только кэш и радиоточку; носила шапочку и плащ, подбитые фольгой, темные очки в любое время дня и в любую погоду, а деньги за квартиру соглашалась брать только у меня, причем особым способом: я должна была прийти в парк в назначенное время, сесть на скамейку и положить конверт с деньгами рядом. Минут через десять ко мне молча приближалась Бобышева (а до этого момента она торчала за одним из деревьев, и я ее прекрасно видела), садилась на ту же скамейку, некоторое время смотрела прямо перед собой, затем быстрым движением хватала конверт, вставала и стремительно удалялась.
Сейчас Байер предлагал передать ей оплату вместо меня («Вы еще не оправились после болезни, а меня она знает…»), и я, борясь с соблазном согласиться, все-таки отказалась. Бобышева, конечно, взяла бы у него деньги, ей с ее девятью или десятью кошками без них просто не прожить, но испугалась бы сильно. Любого мужчину она воспринимала как заяц собаку – с трепетом и смертельным ужасом. Неизвестно, как на ней отразится такой стресс. Уж лучше я сама…
В половине одиннадцатого Байер ушел с полным пакетом Тамариных пирожков и плюшек, а я упала на диван и долго лежала, вдруг снова обессилевшая, пустая и невесомая.
Снова и снова я вспоминала день накануне исчезновения Акима. «Мы даем мало! Мало!» Сейчас мне казалось, что в голосе брата тогда звучала не только досада, но и что-то еще. Что?
Никто не знает себя от и до, на все сто процентов. Всегда остается хотя бы маленький черный фрагмент в глубинах души, в котором невозможно различить никаких нюансов. К своим тридцати пяти годам я обнаружила в себе множество таких фрагментов. Я была как пазл, собранный не до конца и зияющий пустотами. Но в общем я научилась разбираться в себе довольно неплохо. Своего брата я знала не хуже. И теперь, лежа на диване на боку, свесив руку до пола и пальцами машинально трогая трещину в плашке паркета, я думала о том, что тогда, в последние месяцы перед исчезновением Акима, я что-то упустила. Что-то прошло мимо меня.
Флэшбеки мелькали перед моим мысленным взором один за другим. Вот мы едем в «Феникс», останавливаемся на светофоре, и брат вдруг касается моего запястья, смотрит на меня и говорит: «Аня…» Но это все, продолжения не следует. Только взгляд, пауза и явное намерение что-то сказать. Потом зажегся зеленый, сзади кто-то нервно бибикнул, и мы поехали дальше. Тогда это сразу выпало у меня из головы и вспомнилось лишь сейчас. А вот я вижу его стоящим у окна в коридоре «Феникса» – руки в карманах, знакомый разлёт плеч, светлые пряди волос, отросшие до основания шеи и частично забившиеся за воротник. Я подхожу сзади и чуть сбоку, поэтому вижу отражение его лица в стекле. Напряженно сжатый рот, остановившийся взгляд, утопающий в темном, полном вечерних огней пространстве. Я кладу ладонь на его плечо. Он оборачивается. За секунду до этого он тоже увидел мое отражение в оконном стекле, и теперь его лицо уже совсем другое. Знакомая, едва заметная улыбка в уголках широкого рта и искорка в голубых глазах, чуть потемневших от мертвенного офисного света, мгновенно заставляют меня забыть это странное выражение на его лице – смесь тревоги и смятения.
Что же я упустила? Или это лишь игра воображения? Неосознанная попытка объяснить необъяснимое? Где Аким? Где он? Я была уверена, что однажды снова увижу его. Оставался лишь вопрос: каким? Живым или?..
Брат Абдо возник передо мной. Я не могла поднять глаз и видела лишь его ноги в синих джинсах, потертых на коленях. Он постоял немного рядом, потом переместился к окну. Дрогнула штора. Земля к земле, пробормотала я то ли вслух, то ли про себя, прах к праху. Зачем ты приходишь, если не можешь помочь? Он не ответил.
Легкий сквознячок от окна. Едва заметные колебания тюля. Тишина, разбавляемая лишь привычными звуками с улицы. Уже почти неуловимый запах выпечки. Тихая, тихая жизнь, готовая в любое мгновение замереть на очередном делении шкалы, куда она и так добралась со скрипом.
В затылке вновь разрасталась тупая боль.
Мой крошечный мир. Мое миниатюрное государство. Даже здесь я не смогла создать тот идеал, о котором когда-то мечтали мы с братом.
Я закрыла глаза и позволила тягучей дремоте унести меня подальше отсюда.
* * *
Теперь возле моего дома всегда находится охранник. Два дня – человек Тамраева, два – наш, фениксовский, Вадим. Год назад после целой серии угроз в адрес моего брата именно он дежурил у его подъезда. Записки в простых белых конвертах, присланные с прочей почтой в «Феникс», брошенная на капот «Мерседеса» дохлая кошка, дурацкие эсэмэски с неопознаваемых номеров, – вся эта дичь продолжалась около месяца, а потом внезапно прекратилась. Злоумышленника не нашли. Аким сказал Байеру, что искать и не нужно. Хейтеров в современном обществе много, гораздо больше, чем может себе позволить даже неидеальный мир. Их злость редко имеет реальное основание. Это всего лишь выплеск негативных эмоций, направленных на первую попавшуюся цель. Какой смысл искать такого человека? Тем более что он уже явно потерял интерес к этому развлечению. Байер был не согласен, однако розыск остановил. Как раз в то время друг за другом шли важные для «Феникса-1» судебные процессы, и один озлобленный тип, тем более уже успокоившийся, был быстро забыт.
И все же Вадим по распоряжению Байера еще какое-то время продолжал сутками сидеть в машине у подъезда моего брата. Угрюмый русоволосый гигант, преданный Байеру, бывший морпех, он мог часами не есть, не спать и вообще не шевелиться и имел, кажется, лишь одну слабость – очень сладкий растворимый кофе с молоком. У него всегда был с собой большой термос с этим божественным напитком, а также пустая двухлитровая пластиковая бутылка для определенных нужд, чтобы не покидать свой пост ни на минуту.
И вот его машина – старенький темно-серый «BMW» – заняла место напротив моего подъезда, в пяти метрах. Там обычно ставил свой черный «Форд Экспедишен» мой сосед со второго этажа, владелец сети спортивных клубов, поистине прекрасный в своем самовосхищении, вечно пребывающий в розовом облаке олигархического величия. Естественно, увидев на своем месте какую-то облезлую мышь, он возмутился, но наткнулся на каменную стену, пробить или хотя бы пошатнуть которую было невозможно. Вадим сначала молча слушал, затем аккуратно взял его за горло своей огромной мощной лапищей. Несколько секунд – и сосед, тихо покашливая, вернулся в свою машину и припарковался поодаль.
Второго охранника прислал Тамраев.
Он появился на пороге моей квартиры утром, около девяти. Я сразу узнала его. Это был тот симпатичный лейтенант, который осматривал мою «Ауди» у отделения полиции. Звали его Лева Самсонов. Смущенно улыбаясь, он сообщил, что вызвался охранять меня сам, это честь для него, он рад пожертвовать отпуском ради безопасности великих… И тэ дэ. Я смотрела на его открытое мальчишеское лицо с розовым румянцем на щеках и думала: вот еще один человек, занесенный неведомым ветром на мою орбиту. Зачем?
Правила приличия требовали улыбнуться ему и пригласить на чашку кофе. Но на нормальную улыбку у меня не было сил, а перекошенная его бы вряд ли устроила. Да и кофе я люблю пить в одиночестве. Поэтому я пожала ему руку, сказала «Благодарю вас» и закрыла дверь.
Моя странная жизнь в последний месяц стала закручиваться в совсем неожиданную сторону. Непонятный поворот. Поворот не туда. Или так и должно быть?
Я живу в вакууме, но при этом вокруг меня множество людей, и все они стучат в мою дверь, требуя открыть. Я открываю. Я не могу иначе. И все же мой вакуум остается в полной неприкосновенности, неизменен, неколебим.
Серый «BMW» Вадима сменяет красная «Хонда» Левы Самсонова, как весну сменяет лето. День за днем я постепенно восстанавливаю силы. Голова все еще болит, и часто среди дня вдруг хочется спать, но теперь я снова выхожу на пробежку, и свежий утренний воздух прочищает мой мозг и наполняет мою кровь кислородом.
В одно такое утро, когда солнце мягко освещает почти пустые улицы, а легкий ветерок нежно шевелит зеленую листву вязов, я бегу по асфальту мимо закрытых щитами витрин, мимо мигающих желтым светофоров, мимо пустых скамеек и полных урн и понимаю, что наконец готова двигаться дальше.
* * *
«Д. Ф.
…как только увидел ее после каникул. Новенькая была высокой, хрупкой, с длинными каштановыми волосами, очень гладкими и блестящими. Но особенно его поразили ее зеленые глаза. Он никогда прежде не видел такого цвета глаз – светло-малахитового, с коричневыми крапинками. Так и смотрел бы в них не отрываясь.
Сразу подружиться не получилось. Она была дружелюбной со всеми, но ни с кем не сближалась по-настоящему и в любом разговоре словно ускользала от откровенности. К концу десятого класса Д. Ф. все-таки удалось заманить ее в кино. Фильм был интересный, приключенческий, но весь сеанс он думал о ней, хотел взять ее за руку и не решался. Наоборот – держал обе вспотевшие от волнения ладони на коленях, чтобы даже случайно не коснуться ее. Хоть и проучились в одном классе целых полтора года, а она по-прежнему оставалась для него той же загадкой, что и в самый первый день.
Одним весенним вечером, в воскресенье, он ходил кругами у ее дома, и тут она вдруг выбежала из подъезда, вся в слезах. У него будто перевернулось все внутри. Подскочил к ней: «Что случилось?» Оказалось, бабушка ее умерла. Очень она любила бабушку. Жила с ней несколько лет после гибели родителей.
Неделю Д. Ф. был рядом с ней. Помогал ей и ее тетке, приехавшей из Курска, с похоронами, потом с поминками. Тетка в итоге переехала сюда, оформила опекунство. А она вроде даже привязалась к Д. Ф. Сама звонила, бывало, предлагала прогуляться. И говорили, говорили обо всем, никак не могли наговориться.
В институт он не поступил, ушел в армию. Переписывались с ней почти каждый день. Однажды она написала: «Встретила человека»… Он ждал этого, боялся и ждал. Ведь так и не перешли их отношения за грань дружбы. Балансировали постоянно на этой грани, ни разу даже не накренившись в другую сторону, и все.
Кое-как пережил это. Бессонными ночами, в основном. Днем всегда полно дел было, как-то отвлекался. А ночами всего скручивало в жгут, корежило; хотелось напиться, чтобы ослабить душевную боль, а потом покончить с собой. Но кое-как пережил. Вернулся из армии и около месяца ничего не знал о ней, пока она сама не позвонила. Встретились. Она рассказала про этого парня. Д. Ф. уже по ее рассказу понял: мутный какой-то парень. А она не замечала. Видела в нем доброту (Д. Ф. видел притворство), честность (Д. Ф. видел притворство), мужественность (Д. Ф. видел жестокость). Сказала, что вместе решили ехать в Москву.
Д. Ф. хорошо поработал над собой, чтобы выкинуть ее из головы и из сердца. Вроде получилось. Но вскоре встретил ее на улице, случайно. Она обрадовалась – больше, чем он. Выяснилось, что с мутным парнем она рассталась, увидев, как он бьет свою собаку. Тот не хотел ее отпускать, преследовал, угрожал. Наконец отстал. Общие знакомые сказали ей, что уехал куда-то.
И как будто не было этих двух лет. Сходили в кино. Там Д. Ф. вдруг взял ее за руку, сам от себя не ожидал. Она руку не отняла. Посмотрела на него, улыбнулась. Какой фильм смотрели – потом он вспомнить не мог. Захлестнули снова прежние чувства, весь сеанс сидел и думал о ней, мечтал о будущем с ней. И все свершилось. Словно у нее на Д. Ф. глаза открылись. Или сердце – почувствовало его наконец, его любовь уловило. Счастье было огромным. Оба они в то время искрились от чувств, переполнявших их, почти не расставались и снова, как когда-то, говорили и не могли наговориться.
День свадьбы выпал на субботу. Май, солнце. Решили отпраздновать за городом, на даче родителей Д. Ф. Гостей приехало человек сорок. Соседи пришли. Шум, гам, веселье, музыка. А все равно выстрел заглушил все звуки. Так грохнуло, что бокалы на столах затряслись, зазвенели. На миг все, кроме музыки, смолкло. Потом кто-то закричал. И дальше уже кричали, рыдали. А этот мутный стоял у забора с видом графа Монте-Кристо, с ружьем в руке, и смотрел на невесту, у которой по груди, по белому платью, расползалось красное пятно.
Она не падала, потому что была в руках Д. Ф. За мгновение до выстрела, так вышло, он ее приобнял, а когда пуля в нее ударила, удержал.
Мутный ушел спокойно. Его потом судили, дали три года условно. Она выжила, но позвоночник оказался поврежден настолько, что шансов когда-либо встать с инвалидного кресла у нее не было. Поначалу хоть говорить могла, но состояние ее становилось все хуже и хуже. Зеленые глаза смотрели на него с тоской, а с годами потускнели. Двадцать лет спустя одна тень от нее прежней сидела в этом кресле, тощая и сгорбленная. И давно уже ничего ее не интересовало. Устремляла потухший взгляд в пол и так проводила часы. Д. Ф. включал ей телевизор, читал вслух, возил на прогулку и там показывал на крадущуюся за голубиной стаей кошку, на букашку, ползущую по скамейке неизвестно куда, на облако в виде зевающего пуделя… Все было зря. Ни разу взгляд ее не ожил, не загорелся интересом. А в один из дней, зимних, холодных, угас навсегда.
Восемь лет Д. Ф. прожил в полном одиночестве. Потом женился. Прошло еще десять. Но в душе так и осталась рана – от той давней трагедии, от слишком короткого счастья любви и от долгой жизни рядом с тенью любимой женщины. Глубокая рана, словно борозда, пропаханная плугом. Незаживающая. И теперь уже ясно, что не заживет никогда».
* * *
– Аня, привет. Я тебя не разбудил?
– Привет, милый. Конечно, нет. Уже начало девятого.
– Олрайтушки.
И где он взял это слово? Уже года два как заменяет им старые добрые «ладно» и «хорошо».
– У тебя все в порядке?
– Да, я только хотел сказать, что сегодня ко мне подошел какой-то человек… Когда я шел в школу. Сказал, что ты его прислала за мной.
У меня упало сердце. Да что сердце, я вся упала – ноги подкосились и я рухнула на диван.
– Николай, никогда, никуда…
– Я знаю, знаю! Никогда, никуда и ни с кем. Вы мне повторяете это так часто, что у меня уже татуировка на извилинах мозга. Не беспокойся! Я просто сказал ему «извините, но вряд ли» и пошел дальше.
– Он тебя не преследовал?
– Как сказать… Я оглянулся – он за мной идет. Тогда я побежал. А я быстро бегаю. Я тебе рассказывал, что в прошлом году я пробежал стометровку за четырнадцать секунд? Наш физкультурник сказал, что я этот… как его… Ну, негритянский спринтер какой-то… В общем, тот тип от меня сразу отстал. Знаешь, мне кажется… Аня, ты слушаешь?
– Да, да.
– Мне кажется, происходит что-то странное. Тебе надо с этим разобраться.
– Я разберусь. А ты будь осторожен!
– Конечно. Ну все, у меня через две минуты урок начинается. Аня…
– Да?
– Спроси у своих знакомых, может, кому-то нужен котенок…
* * *
Мы стояли с Байером на набережной, облокотившись о парапет, смотрели в небесную голубую даль, украшенную завитушками белых облачков. Солнце мягко освещало все вокруг, поблескивало калейдоскопическим разноцветьем на темной рябой поверхности воды, серебристо-белым на крыльях чаек и глянцевым на крашеных боках яхт и прогулочных теплоходов, пришвартованных на пристани.
Выслушав меня, Байер помолчал, хмуро глядя на неспешное течение реки, потом произнес:
– Пройдемся?
Я кивнула.
Мы пошли по набережной, вымощенной серой и белой плиткой. В детстве мы гуляли здесь с родителями и братом, и я всегда старалась наступать только на белые кирпичики, всякий раз загадывая про себя желания, которые обязательно сбудутся, если я не промахнусь. Уже тогда я понимала, что все не так просто, поэтому мои желания были скромны: получить эскимо, посмотреть кино, почитать новую книгу. «Найти брата», – мелькнуло в голове сейчас, и я машинально наступила на белый кирпичик.
– Николая надо увезти из города. Вместе с Ланой, разумеется.
– О, Эдгар Максимович, вы плохо знаете Лану. Она упрется и никуда не поедет.
– Я беру это на себя.
– Что ж… Если вы уверены, что сумеете убедить нашу красавицу, не прибегая к силовым методам, то действуйте.
– Никаких силовых методов. Я ей все объясню, – она поедет. Теперь вот что… Анна, кто-то открыл на вас охоту. Как ни крути, а других вариантов нет. Я уже начал поиск, но мне нужна ваша помощь.
– Говорите.
– Когда я еще был опером, одним из первых моих вопросов пострадавшим был такой: «У вас есть враги?» Никогда бы не подумал, что буду спрашивать об этом вас…
– Враги? У меня?
– Другого варианта не вижу. Есть тот, кто хочет вас уничтожить. И это не хейтер из интернета, который вас в глаза не видел. Это гораздо более опасный человек. Ну, или люди, если быть пессимистом, а я предпочитаю именно такой, пессимистический взгляд на вещи, так проще, потом меньше сюрпризов.
– Господи… Для таких сильных чувств должна быть веская причина.
– И она есть. Это может быть, к примеру, месть. Или деньги.
– Только не деньги.
– В целом согласен. Ваш единственный наследник – Николай. Даже если представить себе, что Лана как его опекун или Аристарх Иванович как попечитель решили убрать вас и Акима, чтобы завладеть всеми счетами и имуществом, то сразу возникает вопрос: как это осуществить? В сложившейся ситуации это довольно сложно. Акима нет. Признать его умершим не получится, не те обстоятельства исчезновения. Он ни жив, ни мертв. На данный момент невозможно доказать ни первое, ни второе. В общем, я склоняюсь к мести.
– Но за что?
– Анна, мы с вами двадцать лет в деле, сколько хвостов мы поотрубали? Спасая кого-то, неминуемо цепляешь противоположную сторону. И мы цепляли. Да еще как.
– Тогда вы сами должны знать, есть ли у меня враги.
– Уже работаю над этим. Но я в курсе только части вашей жизни. Помогите мне и попытайтесь вспомнить…
– Ну, первым на ум приходит Бодоян…
– Не он, – покачав головой, произнес Байер.
– Почему?
– Много лет назад Бодоян попал в аварию и стал инвалидом. Недееспособен.
– А если он не исполнитель, а организатор?
– Тоже сомнительно. Он и раньше умом не блистал, а после аварии совсем тронулся, как говорят… Нет, не он.
– Сысоев? Терещенко?
– Проверю.
Мы снова подошли к гранитному ограждению. Слюдяные крапинки посверкивали под солнцем. Жирная чайка подлетела и уселась на парапет, выжидательно глядя на нас.
– Не люблю этих куриц, – сказал Байер.
Он слегка махнул рукой. Чайка отпрыгнула, но не улетела.
– А может, просто какой-то сумасшедший пытается самореализоваться?
– Типа Марка Чепмена?
– Типа.
– Навряд ли. У меня впечатление, что этот человек не маньяк. Он не выбрал вас из, скажем, тройки известных личностей города. Не вытягивал спичку: короткая – великие А. Д., длинная – олимпийский чемпион Софронов. К примеру.
– Как там… «Мне нужен труп, я выбрал вас. До скорой встречи. Фантомас».
– Точно. Я считаю, это не из той оперы. Он вас вообще не выбирал. Возможно, не будь вас, он так и жил бы спокойно, никому не причиняя вреда. Но однажды где-то, в какой-то точке пересеклись вы и он. А может, не вы, а Аким. Или вы оба. Что-то произошло. Вы могли этого даже не заметить… На данный момент Акима он вычеркнул – опять же, если там, на дороге, это не был обычный несчастный случай… Но по-любому Акима на его горизонте сейчас нет. А вы – есть. Он подбирается к вам и, возможно, попутно попытается причинить вам боль до того, как…
Байер запнулся.
– До того, как убьет меня?
– Или уберет вас каким-либо иным способом. Тогда он остановится. Цель достигнута. Все. Он просто продолжит жить дальше. И именно поэтому я считаю, что он крайне опасен.
Некоторое время я молчала.
Чайка, сообразив, что ничего не получит, взметнулась и плавно спикировала на волнистую поверхность темных вод. Я смотрела, как она покачивается, безмятежная, в собственном дзене, и думала о том, что моя жизнь в очередной раз рушится.
– Тогда постарайтесь увезти отсюда Николая как можно скорее, – наконец сказала я.
Байер кивнул.
– К вечеру все будет готово.
4
Бабье лето сверкало в своей бесшабашной солнечной красе. В высоком синем небе кое-где белели обрывки кудрявых облаков. Люди в светлых одеждах и в темных очках шли по нагретым тротуарам. И повсюду – на окнах, на стеклах витрин и машин – сияли и блестели солнечные блики. Последний всплеск лета в сентябре. Последний глоток теплого воздуха перед долгими холодными сумерками зимы.
С восьми утра я ездила по городу и развешивала объявления.
«ПОМОГИТЕ НАЙТИ ЧЕЛОВЕКА!
5 февраля 2020 года на 63-м километре Невинского шоссе пропал Аким Д. 37 лет. Рост 188 см. Волосы густые, прямые, светлые, глаза голубые, стройный. Был одет в короткое черное пальто, бежевые вельветовые брюки…»
Маршрут был проложен давно. Я делала все автоматически, не глядя по сторонам. Только раз мой взгляд рассеянно скользнул и вдруг на долю секунды задержался на лице молодого мужчины, переходящего дорогу. Показалось, что… Но нет, конечно, это был не он.
Я сняла предыдущее, почти выцветшее и порванное объявление со стекла остановки, прикрепила новое и вернулась в машину.
Мысли мои крутились вокруг изменений последних дней. Николая и Лану увезли из города. Байер заверил меня, что их поселили в комфорте и безопасности, Николай уже пошел в школу, а Лана взялась за исполнение давней мечты – собственный перевод одной из малоизвестных пьес Шекспира.
И Байер, и Тамраев, каждый со своей стороны, мягко, но неустанно давили на меня, убеждая изменить распорядок дня и мои правила хотя бы на время. Охрана у дома, говорили они, это ничто, это капля в море. Злоумышленник может прийти ко мне под видом визитора или просителя (и отныне я должна была принимать их только в «Фениксе» и только в рабочее время), может притаиться в подъезде (когда я приезжала домой, меня провожал до квартиры Лева или Вадим) или подкараулить меня ранним утром (раз уж я не желаю временно воздержаться от пробежки, то со мной должен бежать охранник, но это уже был просто цирк, я категорически отказалась).
Все это начинало действовать мне на нервы. Я по-прежнему не могла поверить, что кто-то всерьез покушается на мою жизнь. Я просто не видела для этого причины. Уже раз сто я мысленно перебрала свое прошлое, разложила на эпизоды, вспомнила тех, кого забыла или хотела забыть…
Этот молодой мужчина, переходящий дорогу… Нет, ну конечно, это не может быть он… Его я узнала бы в тот же миг. Но определенно похож… Собираясь отъезжать, я посмотрела налево, прямо и – внезапно, словно по наитию – направо, а в следующее мгновение машинально нажала на педаль тормоза.
Мужчина стоял на остановке, читал мое объявление. Сейчас я видела его очень хорошо и уже точно могла сказать: это не он и даже не так уж похож. Но что-то общее было: в фигуре – стройной, гибкой, в манере чуть склонять голову влево, читая текст, в хипстерской стрижке с подбритыми висками и пышной, зачесанной назад челкой. Волосы были не такие черные, как у Яна, не смоляные, просто темные, но такие же густые и блестящие.
На мгновение меня словно ошпарило изнутри кипятком. Я передернула плечами. Ощущение было внезапное и сильное. Мне хотелось нажать на газ, сорваться с места и больше не видеть, а главное – не вспоминать. И в то же время хотелось остаться и смотреть, смотреть на него… «Это не Ян, – сказала я себе, – что за чушь». И, уже нажимая на педаль газа, заметила, что мужчина достал из кармана ручку и что-то пишет на моем объявлении.
Наваждение прошло. Я вышла из машины, приблизилась к нему сзади. И ощутила незабываемый аромат настоящего французского одеколона. Таким же пользовался Ян. И снова нахлынуло…
Мужчина резко оглянулся, с недоумением взглянул на меня. Ну да, я подошла слишком близко. И что?
– Это мое объявление, – сказала я ему. – Можно поинтересоваться, что вы тут пишете?
Он слегка смутился.
– Извините. – Голос у него оказался совсем другим – обычным, в отличие от чистого баритона Яна. Я почувствовала облегчение. Призрак прошлого постепенно испарялся. – Я видел уже эти объявления. А тут концы строк не пропечатались, посмотрите сами. Я просто дописал.
Я посмотрела. Действительно, слова «пальто», «дерби» и «о нем» были почти не видны. Он обвел их синими чернилами.
– У вас какой принтер? Может, картридж надо поменять или настройки проверить. Я могу помочь, если хотите.
– Спасибо.
Я несколько секунд молча смотрела на него. Затем повернулась и пошла к машине. Нет, не надо мне этого. Не надо, и все. Я хочу в свой темный угол. В свою блаженную пустоту.
Я взялась за ручку дверцы «Ауди».
Кончики пальцев осторожно тронули мое предплечье.
– Анна – это же вы, да? Это ваш брат пропал?
Я кивнула, не оборачиваясь.
– Послушайте… Я, честно говоря, даже не знаю, как сказать… Боюсь показаться странным, а тем более навязчивым… Поверьте, я не пристаю к девушкам на улице. И вообще нигде не пристаю. Я с утра до ночи сижу в офисе. Но я…
– Хотите кофе? – спросила я, резко обернувшись и посмотрев на него.
Карие глаза. Не бурлящая сталь глаз моего бывшего мужа. Мне стало еще легче.
– Еще бы! – ответил он.
* * *
Родители Макара Сиротина поразительно отличались от сына всем: он был замкнут – они открыты и дружелюбны; он никогда не смеялся, а улыбался редко и лишь мимолетно, сомкнутыми губами, – они радовались жизни и часто хохотали над какой-либо шуткой до слез; он был бледен – они румяны, чернобровы, красивы. Я и сейчас помню их веселые лица, когда они встречали нашу маленькую студенческую компанию на железнодорожной станции и потом везли на своей серой «девятке» по заснеженной дороге через лес, весь покрытый снегом, ослепительно-белым, сверкавшим под солнцем крошечными блестками.
Было тридцать первое декабря. Еще в электричке моя подруга сказала, что на этот раз твердо рассчитывает на волшебство, иначе перестанет верить в могущество Вселенной. Ярко накрашенные губы изогнулись в ироничной улыбке, но в зеленых крапчатых глазах я на мгновение увидела жесткость, словно подруга мысленно уже отправила ввысь свое требование новогоднего чуда.
Мы приехали вчетвером. Макар и Настя уже ждали нас на даче. Они украсили дом гирляндами, а елку, растущую на заднем дворе, игрушками и мишурой.
Макар сидел на подоконнике и угрюмо смотрел на нас, веселящихся вместе с его родителями у стола под оглушительную музыку. Как и я, он терпеть не мог попсу, но в тот день я с радостью пританцовывала с однокурсником, одновременно накрывая на стол. Меня переполняло чувство свободы. Я на несколько дней уехала из города. Здесь, в чужом незнакомом месте, я никому ничего не была должна. Мой другой идеальный мир остался где-то далеко, и хотя я по-прежнему стремилась к нему, короткие каникулы оказались для меня настоящим спасением. Словно кто-то бросил конец веревки в мою бездну и я смогла подняться наверх.
Позже я вспоминала, что к зиме того года уже очень устала, проблемы копились и катились на нас с братом, как огромный снежный ком. Просьбы о помощи, долги, конфликты с абьюзерами, один из которых быстро перерос в полномасштабную войну…
В одной из двух наших съемных квартир жила молодая женщина с тремя детьми, тайно покинувшая золотую клетку – загородный дворец бандита, ее мужа, в то время здоровенного татуированного типа, держащего в страхе весь город. Через несколько лет рак уничтожил его, сначала высушив тело, а потом оборвав дыхание. Но до того как болезнь подступила к монстру, он успел превратить в адовый котел жизнь своих детей и жены.
Операция по их спасению была разработана нами совместно с Байером и напоминала завязку детективного фильма: ночь, машины с выключенными фарами на обочине загородной дороги, Байер и его друг, тоже майор милиции, «макаровы» в кобурах, потертые кожаные куртки, напряженное молчание, мы с братом у тропинки… Пленников вывела повариха через кухню и запасной выход. Испуганные дети – старшему было четыре – молча жались к матери. Я протянула руки, и младший, которому не исполнилось еще двух, после короткой паузы протянул мне в ответ свои тонкие ручки, белевшие в темноте, подсвеченной лишь тусклым светом фонарика моего брата. Именно в тот момент я увидела багровые полосы на этих ручках и почувствовала, как во мне всколыхнулось знакомое чувство, темное и раскаленное словно лава, порой прожигающее насквозь.
Внутри я вся в таких ожогах. Это привычная боль, я давно даже не замечаю ее. Только иногда, внезапно, она напоминает о себе жгучим, как перец чили, мазком где-то внутри меня, в районе легких.
Один из дефектов моей личности – слабый базис. Мне тяжело нести ту ношу, которую я взяла добровольно и которая гнет меня к земле много лет. Я всегда это понимала.
…Он нашел их через неделю. До «Феникса», расправившего крылья над всеми нами, оставалось еще пять лет. А тогда нас было двое плюс Байер, в то время еще не уволенный, еще не разведенный, а потому располагавший лишь обрывками времени.
Мы, наверное, казались татуированному монстру жалким противником. Но когда начались военные действия, на нашу сторону подтянулись некоторые силы: сотрудники охраны нашего отца, пара друзей Байера из милиции, адвокат Заславский и Бобышева, хозяйка съемной квартиры. В то время она была лишь на грани безумия, лишь заглядывала порою в пропасть, не делая шаг вперед.
Машина Акима, новая «Шкода», подарок отца, сгорела до остова. Байер получил пулевое ранение в плечо. Его другу пробили голову в эпической схватке на лестничной площадке возле квартиры, где прятались от монстра его жена и дети. Мы везли истекающего кровью майора в больницу, а вслед нашей машине стреляли. И все же мы победили. К тому моменту, когда неприятелю наконец удалось захватить плацдарм, его встретил городскими криминальными новостями старый черно-белый телевизор, включенный на полную громкость; в квартире никого не было. Бобышева вывела своих жильцов сначала через балкон к соседям, в другой подъезд, а затем на улицу. Некоторое время они жили на даче Заславского. За месяц до Нового года мы перевезли их в Петербург, к армейскому другу Байера.
Так что мои трехдневные каникулы на даче родителей Макара Сиротина пришлись очень кстати.
* * *
Он появился в доме незадолго до полуночи. Черные волосы припорошены снегом, стальные глаза весело блестят, в руках бутылка шампанского и бумажный пакет с жареной курицей. «Яник! – в унисон закричали родители Макара. – Мы уже думали, ты не придешь!»
А он пришел. И взгляд его, скользнув по нашей компании, вернулся ко мне, остановился на несколько мгновений… Дальше – я помню это смутно – гость каким-то образом оказался за столом между мной и подругой. Он что-то рассказывал, смеясь. Моя подруга хохотала, а я почти не слушала. Что-то мешало мне включиться в общий процесс. Да еще Настя сидела напротив и усиленно подмигивала мне то одним, то другим глазом. Меня это раздражало. Не сразу я поняла, что она просто выпила лишнего и это был тик. Макар увел ее наверх; его родители включили Челентано и начали танцевать, энергичными жестами призывая нас присоединиться к ним.
…Он вдруг оборвал себя на полуслове, и эту паузу я услышала так отчетливо, словно она прозвучала во мне коротким звоном колокольчика. Музыка грохотала вокруг нас, но я как будто погрузилась в тяжелую воду, на самое дно, и почти ничего не слышала.
Я медленно повернула голову к Яну и наткнулась на его прямой взгляд. Все звуки вновь включились. ABBA завела Happy New Year. С улицы доносились хлопки фейерверков.
Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга. Потом я взяла бокал с шампанским, уже теплым, залпом допила, мельком отметив про себя, что пальцы мои мелко дрожат.
Он протянул мне руку ладонью вверх. Я замешкалась. Громкая музыка заглушала мои чувства, но одно я знала точно: вот он, самый главный момент моей жизни. Сейчас все изменится. Я дам руку этому человеку со светлыми глазами и окажусь в другом мире. В моем личном идеальном мире.
Ян с улыбкой смотрел на меня и ждал. Затянувшаяся пауза не беспокоила его. Музыка гремела на всю комнату. Родители Макара прыгали, ухая и хохоча. Рядом с ними неловко подскакивал наш перебравший однокурсник. Второй сидел на подоконнике и курил в приоткрытую форточку. Моя подруга с бокалом шампанского в руке, унизанной множеством разноцветных браслетов из бисера, задумчиво покачивалась, игнорируя развеселую музыку, под свой собственный, не слышный никому ритм.
Я улыбнулась Яну и вложила руку в его горячую ладонь.
Мы танцевали с ним под You Are Not Alone Майкла Джексона. Я специально посмотрела потом плей-лист, чтобы запомнить это название, запечатлеть в памяти все, что было причастно к главному счастливому событию моей жизни.
После пары медленных танцев, во время которых я завороженно слушала его голос, что-то шепчущий мне в ухо, и так же завороженно время от времени смотрела в его светло-серые глаза, мы вдвоем вышли в зимнюю ночь, под черное небо, расцвеченное звездами и яркой россыпью фейерверков, запущенных с разных участков дачного поселка.
Первый поцелуй. Замерзшие губы, холодные пальцы, жар внутри… «Аня… Я хочу тебе сказать…» Его тихий голос я слышу и сейчас, но до сих пор не знаю, что он хотел мне сказать. В тот момент из дома с хохотом вывалилась наша шумная компания и побежала на задний двор, к наряженной елке, на ходу закидывая друг друга и нас снежками. Мы переглянулись, засмеялись и побежали следом.
«Просто любовь», – сказала я брату, вернувшись домой второго января. Он с сомнением смотрел на меня. Я поспешно собирала вещи в дорожную сумку – внизу ждал Ян, чтобы умчать меня в новую жизнь на своем старом белом «Фиате». «Что-то слишком быстро…» – проговорил брат. Я пожала плечами. Ну да, быстро. Но ведь любовь.
В лифте со мной ехал брат Абдо. Акиму я не позволила проводить меня. Я не хотела никого впускать в зону моей любви. Не сейчас. Может быть, чуть позже.
Я вышла из подъезда и бросилась в распахнутые объятия Яна. Он прижал меня к себе. Сумка упала на асфальт. Низкое пасмурное небо, похожее на затуманенное зеркало, нависло над нами. Падал тихий редкий снег. На несколько мгновений мы погрузились в тишину, где не было больше ни души.
Ян отвез меня к себе – в большую двухкомнатную квартиру на двенадцатом этаже новостройки, на самой окраине. Из нашего окна мы видели лес. Где-то там, вдали, его пересекала дорога, соединяющая наш город и Невинск.
Отец пытался остановить меня, но я уже неслась, уже летела к своему счастью, порхая и кружась, как бабочка в солнечном луче. В апреле мы с Яном расписались и уехали на неделю в Италию.
Я никогда не думала, что буду так счастлива. Но я была.
* * *
Воспоминания мельком опалили меня и исчезли, как только мой новый знакомый занял место рядом со мной, в моей машине.
– Денис, – представился он.
Я молча кивнула, встраиваясь в поток, медленно ползущий по проспекту.
Не знаю, какой мелкий бес дернул меня познакомиться с этим человеком. Кофе я собиралась выпить дома, одна. Затем мне надо было ехать в «Феникс», где накопилась гора нерешенных проблем, а днем – на завод, на совещание.
Я мельком взглянула в зеркальце. Брат Абдо, сидевший на заднем сиденье, расставив ноги, иронично поднял брови, покачал головой. Тебя не спросила, пробурчала я себе под нос.
– Что? – спросил Денис.
– Ничего. Вам на работу не надо?
– Мне дали два выходных. Я шефу ноут починил, так это типа его благодарность. Говорит: уже простился с любимым «маком», но я его спас.
– А что с ним было?
– Да-а… – Он мотнул головой. – Все как обычно. Шеф сам виноват. Опрокинул кружку кофе и всю клаву залил. Что и следовало ожидать. Я ему сто раз говорил: «Виктор Михалыч, не пейте кофе над ноутом!» Но он разве послушает умный совет? Он вообще у нас со своими тараканами. Знаете, какая у него кружка для кофе? Огромная такая, на пол-литра, наверное, вся в розовых цветочках, и на боку младенец в подгузнике! А снизу надпись: «Витенька уже большой»… Вам неинтересно, наверное?
Мне было настолько неинтересно, что я уже начала обдумывать вариант остановить машину, высадить своего нового знакомого и распрощаться с ним навсегда.
– А если так? – быстро сказал он, пока я не успела ответить. – «Взглянул на мир я взором ясным и изумился в тишине. Ужели он казался мне и величавым и прекрасным?..»
– «Столь величавым и прекрасным…» – поправила я. – Сойдет. Куда поедем, Денис?
– Может, в «Пеликан»? Там вроде прилично.
– Главное – недалеко…
Я перестроилась в левый ряд и остановилась перед поворотом. Стрелка светилась красным.
– Стих дочитать?
– Не надо.
– Ну ладно. Я, если честно, его плохо помню. Мне другой больше нравится: «Бурной жизнью утомленный, равнодушно бури жду: может быть, еще спасенный, снова пристань я найду…» Кстати, эту книжку, стихи Пушкина, я в диване нашел.
До «Пеликана» оставалось около километра.
– В диване?
Денис энергично кивнул.
– В прошлом году бабушка умерла, оставила мне однушку. Мебель вся из сороковых и пятидесятых еще, рухлядь. Я перед ремонтом решил все на помойку выкинуть. Позвал друга, потащили диван. А квартира в хрущевке на пятом этаже, так что можете себе представить, что это было… Так вот, пока мы диван по лестнице волокли, из него и вывалилась эта книжка. И таракан. Между третьим и вторым этажом. Небольшой такой толстый томик, год издания тыща восемьсот двадцать девятый. Сначала хотел загнать его… То есть продать. А потом передумал, себе оставил. Не знаю почему, но полюбился мне этот томик. «Может быть, еще спасенный, снова пристань я найду»…
Я слегка улыбнулась. После института я два года проработала в центральной библиотеке системным администратором, пока бесконечные звонки и визиты разнообразных личностей не вынудили директрису попросить меня написать заявление по собственному. Тем не менее это были два отличных года. Один минус – они пролетели слишком быстро. Компьютеров в библиотеке было всего пять, а книг тысячи, так что работала я мало, а читала много. Я любила старые издания с распухшими от времени переплетами, с шероховатыми страницами, их легкий аромат картона, потертой кожи и пыли. Они напоминали мне мое детство и попытки стащить очередной том из дедушкиной библиотеки. К десяти я приходила на работу, помогала пожилой библиотекарше Антонине Витальевне включить компьютер и нужную программу, потом брала низкую деревянную стремянку из двух ступенек, ставила ее между стеллажами, садилась, раскрывала книгу и переносилась в другой мир. Тогда мне еще было хорошо и в этом, что не отменяло кайфа от чтения.
– Сущий ужас.
– Что?
Похоже, я отвлеклась на свои мысли и не слышала, что говорил мой спутник.
– История с вашим братом. Сущий ужас.
– Так, договоримся сразу: это закрытая тема.
– Понял. – Денис поднял руки ладонями наружу. – Больше ни слова.
Выходя из машины, он тихонько напевал себе под нос: «Лет ит би, лет ит би-и…»
Я закатила глаза. Все. Двадцать минут на кофе, потом гудбай.
Брат Абдо одобрительно кивнул.
* * *
«Пеликан», каким я его помнила, всегда балансировал между двумя статусами: обычной кафешки и ресторана. Он, будто грешник, разрывался между добром и злом. Слово «кафе» было решительно убрано из вывески, но внутри стояли расшатанные столы, покрытые красными скатертями в жирных пятнах, а между стеклами витрин валялись дохлые мухи.
Когда-то мы с братом заглядывали сюда по дороге в «Феникс» – он всего в двух кварталах; брали по чашке кофе, усаживались в самый дальний угол и проводили около получаса в блаженном молчании или неспешном разговоре ни о чем особенном. Но дел прибавлялось, а времени, соответственно, становилось меньше, так что постепенно наши «пеликаньи посиделки», как мы их называли, сошли на нет.
Я не была здесь лет пять и, войдя, оценила усилия администрации. Красные скатерти исчезли, хлипкие светлые столы из ДСП сменили массивные, темно-коричневые, на крепких изогнутых ногах; к ним прилагались такие же надежные стулья. У стены, в паре метров от входа, сделали барную стойку. Сейчас за ней стояла симпатичная девушка в желтом форменном переднике с витиеватым логотипом «П» на груди.
Девушка лучезарно улыбнулась мне. Я кивнула в знак приветствия.
В это раннее время, кроме нас, посетителей не было. Мы заняли стол у окна, наполовину залитый солнечным светом. «Двадцать минут», – напомнила я себе.
Денис навалился грудью на стол, расставив локти, прямо посмотрел на меня.
– Анна, а знаете?..
Он вдруг улыбнулся, и эта внезапная быстрая улыбка словно разом стерла все неудачное начало нашего знакомства. Я непроизвольно улыбнулась в ответ. Но в следующий момент его улыбка исчезла, тонкие темные брови сошлись у переносицы.
– Я все понимаю, правда. Случайный порыв, о котором вы уже успели сто раз пожалеть. Но дайте мне шанс. Давайте хотя бы попробуем. Если хотите, я вас закидаю стихами Пушкина, из этого томика. Других я все равно не знаю. А хотите, буду молчать. Вот так.
Денис резко выпрямился, лицо его закаменело. Но тут же он снова улыбнулся.
– Короче, дайте шанс. Я один, как суслик в поле после дождя. Такой же одинокий и несчастливый. И это, блин, чистая правда. Извините…
У него было удивительно подвижное лицо: красивое, но стандартное, оно совершенно и сразу менялось, стоило ему двинуть бровью или уголком рта. Особенно его преображала мальчишеская открытая улыбка с ямочками на щеках.
– Что-то слишком быстро… – проговорила я.
– Так и думал, что вы это скажете. Ну быстро, и что с того? Так бывает. Я обернулся и увидел вас – глаза в глаза. Такой четкий миг. Если вы понимаете, о чем я…
К нашему столику подошла девушка-бариста. По-прежнему улыбаясь мне, она поставила на стол передо мной большую чашку капучино. В пене было нарисовано сердце.
Я подняла глаза, вопросительно посмотрев на нее.
– Спасибо вам, – сказала она.
До меня дошло через секунду. Я не помнила ее в лицо. Возможно, она приходила ко мне давно. Одна из визиторов. Кажется, О. М. Или С. М. Но я могу ошибаться.
Я не пью капучино. Только черный с ложкой сахара. Мне нужна его бодрящая терпкая горечь, особенно по утрам, когда еще неясные и хаотичные после пробуждения мысли блуждают по лабиринтам сознания, затягивая меня в омут апатии. Кроме того, мне просто нравится его вкус.
Девушка удалилась за стойку.
Я с сомнением посмотрела на пышную пену с белым сердцем посередине и отпила глоток, сказав себе: «Ничего, не яд».
О. М. Что у нее случилось? Не помню. Сейчас она выглядела вполне здоровой и счастливой, такие ко мне обычно не приходят. Значит, жизнь наладилась. Это хорошо. Мне не повредит толика оптимизма, даже микроскопическая.
Истории визиторов, помимо исписанных страниц в блокноте, оставляли также рану в моей душе; мне казалось, она давно стала похожа на дартс, утыканный дротиками, несмотря на то, что я пыталась абстрагироваться, не принимать в себя чужую боль. Какое-то время после ухода визитора я не могла избавиться от мысли: как он/она живет с этим?
Потом визиторы редко встречались мне еще раз. Некоторые обращались за помощью в «Феникс», но таких было мало, всего несколько человек. Остальные растворялись в большом городе. И никто не звонил мне повторно.
– Даже не буду спрашивать, за что «спасибо», – сказал Денис, откидываясь на спинку стула. – В общих чертах и так понятно. «Великие А. Д.»… А вы вообще капучино-то любите?
Я отрицательно качнула головой.
– Тогда я допью, можно?
Не дожидаясь ответа, он взял мою чашку и в несколько глотков быстро выпил капучино. На его верхней губе образовались щегольские усики из пены.
– А ничего, – сказал он, улыбнувшись. – Даже вкусно.
* * *
К семи вечера все самое важное было сделано: Тамара внепланово убрала квартиру и запекла в духовке утку, я предупредила Леву Самсонова о своем госте, сходила в магазин и купила пару ароматических свечей и новую скатерть, накрыла на стол, зажгла свечи, включила музыку, порылась в шкафу и нашла свое темно-зеленое платье. Сейчас оно было мне немного велико.
В половине восьмого я задула свечи и засунула их в кухонную тумбу, открыла окно, чтобы проветрить, сняла платье и надела красную блузку и джинсы, выключила музыку.
Без пятнадцати восемь я снова включила музыку. Джаз Пата Метени всегда действовал на меня умиротворяюще. Умиротворение – вот то, в чем я остро нуждалась, раздираемая смятением и беспокойством. Сегодня я намеревалась сделать шаг вперед, расстаться со своей пустотой, хотя бы ненадолго. Оторвать ее от себя.
Брат Абдо сидел на венском стуле, насмешливо наблюдая за моей суетой. Ты пойми, сказала я, стоя перед зеркалом и скручивая волосы в узел на затылке, я больше не могу сидеть в этой клетке. Мне душно. Я хочу воздуха! В ответ Абдо пожал плечами. Точь-в-точь как это сделал бы Аким.
В восемь раздался звонок в дверь.
На пороге стоял Денис, одетый как в театр – в темно-серый костюм и белую рубашку, и ослепительно улыбался. В руках он держал большой букет красных роз и полиэтиленовый пакет.
Поцелуй в щеку. Слишком долгий, чтобы его можно было назвать целомудренным. В конце концов я отстранилась. И снова почувствовала: наваждение прошло. Меня потянуло в мою пустоту, в мой тихий одинокий комфорт. Но гость, вручив мне букет и пакет, скинул ботинки и в белых носках прошел в комнату, откуда доносились негромкие звуки джаза.
– А у тебя уютно! – крикнул он.
На кухне я налила воду в вазу, поставила цветы. И вздрогнула, когда моей шеи коснулось что-то… Опять поцелуй. Короткий и нежный.
– Денис… – тихо сказала я, приподнимая плечо.
Он сделал шаг в сторону, прислонился спиной к холодильнику, одними пальцами взял меня за запястье.
Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза.
– Гусь? – вдруг спросил он, дернув носом.
Я засмеялась и высвободила руку.
– Утка.
– Супер. Обожаю утятину, перепелятину и всякую другую дичь. Дядя мой когда-то постреливал тетеревов по осени. Бабушка их потом с клюквой и салом запекала. Вкуснее в жизни ничего не пробовал. – Денис развернулся, оперся ладонями о подоконник, устремил взгляд в сумеречную темноту, освещаемую огнями большого города. В небе были видны редкие звезды. – Да-а… Были времена. Коротенькое детство – много солнца и тепла, и вдруг хоп – и нет его. И старый дом на берегу реки уже не твой… А теперь уже тридцать восемь, и осталось только – «может быть, еще спасенный, снова пристань я найду…».
Он обернулся ко мне, подмигнул.
– Не желаете спасти одинокого путника, мадам?
– Я желаю узнать, зачем ты купил столько алкоголя? – В пакете, который он принес, кроме коробки конфет было две бутылки, одна – красного вина, другая – пол-литровая коньяка. – Или это запас на будущее? Предупреждаю сразу: сегодня же пойдешь домой.
– Или завтра. Подбросим монетку? – Он полез в карман и выудил горсть мелочи. – Орел или решка?
– Ребро, – сказала я, улыбнувшись. – Так что насчет алкоголя? Куда нам столько?
– Вино – только тебе, я его не жалую. Дринч для девочек. Я предпочитаю что-нибудь покрепче. По мне так коньяк – самое то. К тому же в нем содержатся дубильные вещества, что улучшает настроение, а это никогда не помешает.
– Хорошее вино… – сказала я, доставая бутылку.
– Еще бы… Адски дорогое. Я за него в лабазе у дома почти полторы штуки выложил. Открыть?
Я еще раз взглянула на этикетку.
– Попозже. А пока иди в комнату. Я сейчас утку достану и приду.
– Слушаю и повинуюсь. А можно я на диване немного поваляюсь?
– Поваляйся…
Он вышел, а я села на стул у стола, задумчиво глядя на бутылку «Карпинето» Кьянти Классико Ризерва девяносто третьего года. Я знала точно, что это отличное вино.
* * *
Утка была съедена. В моем бокале искрилось «Карпинето», а в толстой рюмке Дениса плавился коньяк. Фоном едва слышно журчала музыка Пата Метени. С улицы сквозь приоткрытое окно доносились яростные гудки клаксона и чьи-то раздраженные выкрики.
Я уже понимала, что сегодня Денис не уйдет, да мне этого и не хотелось. Мы были знакомы всего несколько часов, а казалось – несколько лет. Я легко привыкла к его внезапной улыбке, совершенно меняющей лицо, к его простоватым шуткам и прямому взгляду, в котором в иные мгновения мне чудилось что-то загадочное, непонятное.
– А ты здорово похожа на Лорен Бэколл в молодости, особенно в этом приглушенном вечернем свете. Слышала о ней? Актриса голливудская, блистала в сороковых и пятидесятых. Обожаю.
Он подлил вина в мой бокал.
– Ты долго была замужем?
– Семь лет.
– А в разводе давно?
– Семь лет.
– И за это время у тебя…
– Никого.
Он сделал большие глаза.
– Никого?
Я улыбнулась.
– А что насчет тебя?
– Да-а… – Он махнул рукой. – Особо и рассказать нечего. В восемнадцать женился и был примерным мужем аж три месяца. Потом развелись. Имя ее я помню, конечно, а вот в лицо – почти нет. Даже цвет волос забыл. И если ты хочешь спросить, любил ли я ее…
Я не хотела.
– …отвечу – нет.
Он взял рюмку, слегка поболтал янтарную жидкость и сделал небольшой глоток.
– Пушкин много о любви писал. Я когда-то думал – все вранье, нет никакой любви. Есть тяга. Химия. Как угодно назови, но только не надо склонять направо и налево слово «любовь». Не фиг романтизировать обычное животное чувство. У всех млекопитающих оно есть, закон природы!
– А сейчас?
– Что – сейчас?
– Сейчас ты изменил свое мнение?
Он неопределенно качнул головой:
– Не знаю… Наверное, любовь существует, но не для всех. Некоторые люди в принципе не способны на любовь. Некоторые могут любить только родственников. Ну, типа мать любит дочь, бабушка – внука, и так далее. Но есть и те, кто от рождения четко сделан, по самым крутым лекалам. Вот они могут испытывать настоящую любовь. Душа у них приспособлена и пылать, и страдать. Что реально странно – таких людей довольно много. Причем совсем необязательно, что они и в остальном круче всех. Такие кадры бывают – хоть стой, хоть падай. А любить умеет. Есть у меня один знакомый, полубомжик. В коммуналке прописан, но жить его туда не пускают. И кто не пускает? Главная любовь его жизни. Бывшая жена. Он пятый год тусуется около драмтеатра – там рядом полно баров и кафе, подкармливают его люди, – спит зимой в подвале, летом то на скамейке в парке, то в кустах, и все грезит о своей… как там ее…
– Джульетте? Дульсинее?
– Что? Да нет, какая там Джульетта… Валька ее зовут вроде. Или Людка. А, точно, Людка! Ты бы ее видела… Бр-р-р… Но мой знакомый абсолютно точно любит ее. Не повернут на ней. Именно любит. Считает, что выгнала она его не потому, что тварь – а она тварь, Аня, прости за такое слово, – а потому, что людям свойственно ошибаться, на нее затмение нашло, а так-то она добрейшая душа и вообще крольчонок. Не мое слово, он ее как-то так назвал – «крольчонок». Ни злости, ни обиды у человека… Как будто другими глазами на нее смотрит и видит нежную фею, а не здоровущую злую бабищу. Вот так… Хотя он далеко не святой. И своровать может, и соврать, если понадобится… Но в принципе мужик неплохой. И я тебе скажу, Аня, эта крольчиха многое потеряла, когда спелась с соседом-ментом и вышвырнула Федусю на улицу… Его Федором зовут, кстати. Федор – Федуся. Ну неважно… Ты спать не хочешь?
– Нет.
– А что вино не пьешь? Хорошее же вино.
– Как не пью? Почти полбутылки уже уговорила. Ты лучше скажи, Денис, что ты о себе думаешь? Ты тоже сделан по крутым лекалам?
– Если б я знал… Я хотел бы полюбить, Аня, честное слово, очень хотел бы. Моя жизнь какая-то… Пустая. Вроде все есть, а чего-то не хватает. Или кого-то.
Он поставил рюмку на стол и встал.
– Потанцуем? Музыка не слишком подходящая, но мне без разницы.
Он выключил верхний свет, а я включила переливающийся разными яркими цветами ночник, оставшийся от родителей. В детстве я так долго просиживала по-турецки на диване, загипнотизированная каруселью красных, белых, желтых, синих и зеленых цветов, что в конце концов ночник отдали мне. Сегодня днем я снова перенесла его в гостиную.
– Одинокий путник приглашает самую красивую женщину этого города на… На красный танец.
И он протянул мне руку.
Снова словно молнией вспыхнуло в мозгу воспоминание: дача, Новый год, рука Яна… Похоже, я все семь лет не отходила далеко от той самой реки, в которую нельзя ступить дважды.
Я тоже протянула руку. Денис легко поднял меня, мягко положил ладонь мне на спину. Не в такт музыке мы тихонько покачивались, молча, в собственной космической тишине. В эти минуты я чувствовала нашу оторванность от всего мира. Как же давно я не испытывала таких странных и приятных ощущений. Мой вакуум будто раскрылся и впустил в свое пространство еще одного человека. Наверное, ненадолго. Но сейчас мне было все равно.
– А почему танец красный? – спросила я.
– Цвет любви, – ответил Денис. – Мне Федуся сказал. А он в этом деле спец. Ты спать не хочешь?
* * *
И словно не было этих семи лет. Наскоро постеленная на раскладной диван простыня, куда мы повалились, ловя друг друга горячими руками, одновременно срывая с себя одежду, быстро скомкалась под нами. Все мысли разом улетучились. Время понеслось с реактивной скоростью, и я не смогла бы даже приблизительно определить, прошел час или двадцать минут с момента нашего падения – в прямом и переносном смысле – до того, как мы оба замерли, тяжело дыша.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=69148561?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Татьяна Столбова
Тип: электронная книга
Жанр: Современная русская литература
Язык: на русском языке
Издательство: Эксмо
Дата публикации: 17.10.2024
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: После смерти отца Анна вместе с братом создала «Феникс» – организацию, помогающую людям. Их клиенты – женщины, страдающие от мужей-абьюзеров, одинокие старики, неизлечимо больные и люди, потерявшие близких. Те, кто нуждается в участии. Люди в беде.