Главная страница | Классические детективы | Душегуб

Душегуб
Николай Вингертер


Роман о жизни страны в трудное время 90-х годов, когда от каждого, несмотря на все перипетии бытия, зависело – оставаться добропорядочным гражданином или стать преступником. Действия происходят в одном из лесных хозяйств страны. Все персонажи и события вымышлены.





Николай Вингертер

Душегуб


Пусть всякий искренний человек вспомнит хорошенько всю свою жизнь, и он увидит, что никогда, ни одного раза он не пострадал от исполнения учения Христа; но большинство несчастий его жизни произошли только оттого, что он, в противность, следовал связывавшему его учению мира.

    Л. Н. Толстой.
    В чем моя вера? Глава 10




1


В январе 1993 года в одно из предприятий лесной отрасли был назначен новый директор. Звали его Алексей Иванович Нексин. Не было в его направлении в отдаленный район западной области страны, где местами еще сохранились богатые растительностью и живностью леса, ничего особенного, но работникам лесхоза было известно, что до прихода к ним Нексин занимал высокую должность в партийных органах, которые за ненадобностью устранили. Еще народная молва утверждала, что Нексин – начальник строгий, его все боятся, сторонятся, хотя никто не мог вспомнить и назвать что-то конкретное и нехорошее, с ним связанное. И все же имелась о нем недобрая слава, и даже те, кто совсем его не знал, но первый раз видел всегда серьезное и словно чем-то недовольное лицо Нексина, соглашались с устоявшимся мнением. Было что-то тревожное и в самой фамилии – Нексин. Если в ней читать первую букву «Н» не на кириллице, а на латыни, как «Ха», то получалось «Хексин» или «Гексин», и это слово означает буквально «нечистую силу», даже «убийцу-изувера», однако об этом не догадывались; не знал и сам Нексин, не имевший понятия о происхождении фамилии.

Для самого Нексина приезд в лесхоз был сродни наказанию, особенно в нелегкое и непростое время начала девяностых годов (теперь уже прошлого столетия), когда в обществе происходила сравнимая с самыми крупными социальными потрясениями ломка жизненных ориентиров.

Нексин вырос в городе, в Центральной России, в простой семье. Родители были рабочие и приложили максимум сил, чтобы дать сыну образование, и он, всегда посредственный в учебе, не имея никаких особенных способностей и талантов, но с детства настырный и самолюбивый, добился своего – получил высшее образование. Однако выучился не конкретному делу, не на врача или инженера, как хотели родители, а получил гуманитарную специальность. Как раньше было принято, после института Нексина направили по распределению, далеко от дома. Отработал он пару лет в юстиции и за счет удачного стечения обстоятельств, прилежания, почтения к начальству перебрался сначала в районный, затем областной комитет партии коммунистов, сделав за десять лет карьеру партийного работника и уяснив, что нет лучше службы, чем служба чиновника. Он по этому поводу в блокноте, куда время от времени записывал разные мысли, его посещавшие, сделал такую запись: «Все же выгодна служба в аппарате; здесь не надо думать, как заработать деньги, – их выдают, и, главное, исправно… Опять же меня стали уважать, я при власти, у меня возможности… Правда, какой-то идиот однажды в приемной кричал, что народ таких, как я, не только не уважает, а презирает… Но этот человек – дурак, потому как умные люди не должны так думать, либо он просто завидует…»

Помимо блокнота, куда записывал самые важные и сокровенные мысли, Нексин имел папку, в нее складывал вырезки из газет или целиком номера газет, в которых о нем писали. Время от времени он доставал папку, перебирал ее содержимое, перечитывал, и ему было очень приятно, что это все о нем; и самому себе он начинал казаться особенным, гордился собой, и в это время ему очень хотелось, чтобы кто-нибудь еще увидел, сколько о нем написано, и приятно удивился.

Холерический по характеру, Нексин всегда испытывал какую-то неполноценность из-за невысокого роста; ему казалось, что все, кто выше его, смотрят на него свысока не только в буквальном, но и переносном смысле и испытывают к нему, как к какому-нибудь пигмею, снисхождение. И вследствие этого Нексин, желая подчеркнуть, что он фигура значимая, старался держаться с людьми излишне твердо и требовательно, если не сказать – жестко; а еще – всегда добивался своего, даже тогда, когда был не прав. Со временем стал тщеславен, в нем выросла непоколебимая вера в его исключительность, которую другие называли гордыней; но это вовсе не мешало, наоборот, помогало продвигаться по возрастающей на службе. И с годами в нем все сильнее, подобно маниакальному, росло чувство, что он должен в жизни сделать нечто особенное, возвыситься над толпой, и ему было безразлично, как это произойдет, и что он должен будет для этого сделать, потому что не принадлежит себе; и еще думал, что именно к таким, как он, относится пословица: «На миру и смерть красна». А самым большим для него удовольствием было отчитывать за любую, даже самую малую, провинность кого-либо, кто был выше его и крупнее телом; тогда Нексин, видя большого человека с покорно поникшей головой, перед ним сложившегося, как бумажный карточный домик, торжествовал от избытка своего превосходства, заключенного в костюм сорок шестого размера с подставленными плечиками, чтобы казаться шире в груди. К его упрямству оппоненты более умные относились или снисходительно, чтобы себя не утруждать напрасными спорами, или кто-то уступал ему из опаски, чтобы не иметь лишних проблем и неприятностей, потому как знали, что если что-то делалось вопреки мнению Нексина, то он, с его злопамятством, обязательно мстил этому человеку. В результате у Нексина все или почти все получалось, и он был очень доволен собой, как и тем, что уже к тридцати пяти годам имел должность, позволявшую ему безапелляционно учить жить других, – для этого у него помимо власти были особые полномочия от его партии заниматься духовным воспитанием человека. И Нексин, находясь на должности инструктора по идеологии обкома партии, старался изо всех сил быть примерным коммунистом. Человек вовсе не наивный, сказать правильно: в меру одураченный доктриной партии о справедливости и равенстве людей, потому что ничем иным его, сначала пионера, потом комсомольца, наконец, коммуниста, не пичкали, он поначалу искренне верил, что в обществе возможны какие-то идиллические отношения, основанные на утопии о равенстве, братстве и справедливости. Но обычные настроения человека, который каждый день ест, пьет, одевается и делает еще невесть что, брали верх над его мироощущениями. Очень скоро прагматизм стал не чужд и ему, а всякие непохожести в уровне жизни между простыми гражданами и такими, как он номенклатурщиками, стал считать временными трудностями бытия. И если где-то на заводском или фабричном собрании вдруг слышал от рабочего вопрос: почему из каждых десяти путевок, выделяемых в санатории, девять получают служащие администрации, парткома или профсоюза и только одну рабочий завода, – делал искренне сочувствующее лицо и отвечал: «Я вполне разделяю ваше мнение, товарищ, и мы с этим обязательно разберемся, наведем порядок. Но и вы должны, как человек, надеюсь, сознательный, понимать, что партия и государство не может, к сожалению, в данный момент всех обеспечить необходимыми благами. Зато вы должны гордиться, что именно вы, а не кто иной, – Нексин при этом делал небрежный кивок в сторону президиума собрания, – созидаете наши общенародные блага, вы наша опора, и уже не за горами ваш праздник». В этой эклектике носителя коммунистических идей все было как в проповеди священника для прихожан, которых призывают смириться перед суровой действительностью взамен будущего рая. Но для Нексина важным оставалось, чтобы окружающие его считали исключительно честным и порядочным, никто не смел ни в чем упрекнуть. Он фанатично дорожил своим положением и именем, не допуская ни малейшей возможности сомневаться по поводу его статуса и репутации; для этого был готов поступиться чем угодно и кем угодно, применить все свое умение, а если понадобиться, то и силу. И было в том не просто гипертрофированное чувство тщеславия, а нечто большее, как бывает у человека с параноическим настроением, который, например, испачкав незначительно костюм, тотчас стремится вытравить и убрать пятно, а если это затруднительно, уничтожить сам костюм, только бы оставался ненарушенным привычный порядок вещей.

Все время занятый карьерой Нексин долго не находил времени для устройства личной жизни. Нельзя сказать, что ее не было, но его отношения с женщинами, сколько бы им ни говорил о любви, были обычным увлечением с целью удовлетворения физического желания. Он особенно не задавался вопросом: отчего так происходит? Поэтому себя и не считал виновным, а расставаясь с очередной пассией, оправдывался тем, что «еще не время… не встретил единственную и главную». Отчасти был прав, потому что отношения его начинались, когда не он, а его «находили» женщины, желавшие устроить свою судьбу с успешным чиновником. И Нексина устраивала такая жизнь, не обремененная заботами о другом человеке, проблемами, в том числе материальными, которые считал слишком дорогой платой за удовлетворение банального, в сущности, полового влечения.

И все же с ним произошло такое, что он неожиданно для себя стал сильно страдать, случайно познакомившись с Хромовой Еленой Аркадьевной. Она была очень красивая женщина и, в отличие от других, не замечала Нексина. Это задевало его самолюбие, он стал ловить себя на мысли, что теперь самому приходилось вести себя так, чтобы его заметили. И продолжалось все достаточно долго, пока он, измотанный ухаживаниями, услышал от нее, пожалевшей его и оценившей по своему его усердие, сокровенное «да». И они стали встречаться то у него дома, то у нее. Но Нексин, добившись своего, так и не женился, всякий раз откладывая по самым разным причинам этот ответственный шаг, а в разговорах с Хромовой обычно отшучивался известной фразой, что «счастье не в штампе в паспорте». Его устраивали фактические, а не юридические отношения, потому что тайно продолжал думать, что имеет миссию гораздо более важную, чем жениться, родить и воспитывать детей.

Так прошло два года их совместной жизни. Он в Елене Аркадьевне не разуверился, наоборот, сильно к ней привык и думал, что это и есть чувство, которое называют любовью; и для нее старался, угождал во всем, баловал и очень хотел быть в ее глазах хорошим другом и любовником. Он считал самонадеянно, что и она его любит, послушна во всем и верна. Такие их отношения огорчали лишь Елену Аркадьевну, желавшую, как многие женщины, иметь семью. Она терпела, утешая себя расхожей мудростью, что «всему свое время», ждала от близкого человека желанных слов, когда ее позовет в загс, и верила ему, когда он повторял, что любит, очень дорожит ею, и принимала от него, как должное и как подтверждение слов, подарки на день рождения, Новый год и Восьмое марта.

Но так случилось, что устроенная, обеспеченная хорошим денежным содержанием, а главное, понятная жизнь – все разом пошло под откос. Если раньше Нексин знал на день, на неделю, на месяц вперед, чем будет заниматься, что его ожидает на службе, в быту, то, когда не стало государства, идеологию которого он представлял и защищал, больше уже не знал, что его ждет, чем придется заниматься, за счет чего существовать. Была у него не растерянность по поводу смены режима в стране, а самая настоящая злость и такой необычный прилив энергии, что, ему казалось, он был готов на любые действия, вплоть до того, что физически расправиться с любым, чтобы только смести прочь новую власть, у которой не было никакой идеологии, у которой не было даже лживой филантропии коммунистов, а всюду процветало правило первобытных италийцев – «человек человеку волк»; все вокруг, словно звери, отбирали друг у друга, глумились друг над другом, и казалось, что еще чуть-чуть, и на эту страну, как на Содом, «прольется дождь из серы и падет огонь с неба»[1 - Цитата из главы 19 Книги Бытия Ветхого Завета. – Здесь и далее примеч. авт.].

Но никто не звал Нексина на баррикады, и почему-то никто из его ближайшего окружения так же сильно, как он, не переживал о прошлом, наоборот, к его удивлению, вокруг люди были очень сердиты на прежнюю власть, словно при ней не было ничего хорошего. Но Нексин по инерции, несмотря на происходящие перемены, какое-то время продолжал верить и надеяться, что все вернется назад, он будет жить прежней жизнью, ходить, как раньше, на службу и оставаться нужным и не последним в городе человеком. И Нексин оставлял без внимания звучавшие для него просьбы, советы бывших коллег, даже Елены Аркадьевны, – все они говорили, что было бы лучше, если бы он начал жить заново, шел работать по основной специальности, благо имел большой опыт общения с людьми. Но он относился презрительно к таким разговорам, продолжал думать, что общее сумасшествие и эйфория по поводу новой жизни обязательно пройдут, что люди в его стране, как после тяжелой пьянки и глубокого похмелья, опомнятся.

Иллюзии по поводу возврата к старой жизни Нексина исчезли разом, когда с Еленой Аркадьевной однажды холодным зимним вечером зашел поужинать в знакомый ресторанчик. Здесь они стали свидетелями сцены, которая ему не могла и присниться. Как у ребенка наступает разочарование, когда он завороженно смотрит в глазок игрушки-калейдоскопа с яркими, сказочными огнями драгоценных камней, но вдруг калейдоскоп ломается и обнаруживается, что это вовсе не драгоценные камни, а кусочки обычного цветного стекла, так и Нексин вдруг понял, что прошлое безвозвратно потеряно.

Приятный и тихий вечер уютного ресторана нарушила шумная компания. Их было шесть человек: три женщины и трое мужчин, все примерно одного с Нексиным возраста. Ему на мгновение показалось, что кого-то из прибывших он раньше видел. Он не стал этому придавать значения, так как вполне мог видеть, поскольку за много лет работы в областном центре, бывая в других городах области, с кем только не встречался. Официант провел гостей за стол с табличкой «зарезервировано». Дамы были одеты подчеркнуто нарядно, элегантно причесаны, и по всему было видно, что готовились; мужчины были в костюмах, но без галстуков, которые стали не очень модны из-за того, что к ним приклеилось кем-то ловко запущенное и ставшее очень расхожим в обывательской среде выражение: «масонская веревка» или «удавка интеллигента», – кому какое больше нравилось. По общему фону общения, репликам в компании не было сомнений в том, что все они знакомы, и, наверное, в ресторан пришли, чтобы отметить какое-то событие. Почти сразу новеньким подали первые закуски, спиртное, и они очень быстро освоились и вели себя раскованно и уверенно. Нексину показалось, что шатен с усами и стриженной квадратом бородкой шкипера ему знаком; тот и сам два раза оглянулся в его сторону. Нексин знал, что первое впечатление редко обманывает, он где-то видел этого человека, и не просто видел, а должен был с ним иметь какое-то дело, иначе лицо этого человека ему не показалось бы таким знакомым. Но как ни старался, не мог вспомнить обстоятельства, при которых встречался с ним; потом стал перебирать в памяти похожих людей с усами и бородами, – так и не смог вспомнить; наконец, решил, что если когда-то виделся с ним, то мимолетно и очень давно, ведь ему приходилось почти ежедневно общаться с новыми людьми, за месяцы и годы их набрались сотни, а запомнить в деталях каждого невозможно.

Романтический тон вечера для Нексина немного нарушился; настроение Елены Аркадьевны тоже изменилось, это стало заметно по тому, как она начала нервно покусывать губы, – ее обычная привычка, которую сама не замечала, когда волновалась, или когда что-то происходило против ее настроения. Алексей Иванович, чувствуя вину перед нею, попросил извинения и сказал, что люди бывают разные, не все сидят в ресторане тихо, как они, у вновь пришедших какой-то праздник.

– Дорогой, – сказала Елена Аркадьевна, легко тронув его за руку, – не переживай, все хорошо. Разумеется, сюда приходят, чтобы отдохнуть, расслабиться, у них, видимо, серьезный повод… – Она на мгновение задумалась и сказала: – Интересно, а какой у них может быть повод? Ты что думаешь?.. – Не дожидаясь ответа, сказала: – Мне кажется, что у них день рождения.

Нексин, уловив настроение Елены Аркадьевны, которая теперь уже пыталась успокоить его из-за расшумевшейся рядом компании, вдруг сказал:

– А давай заключим пари!

– О чем?

– А по поводу дня рождения… Поспорим, у кого из соседей день рождения.

– Ловко придумал, Нексин! Согласна! В таком случае десерт выбирает выигравший… Я считаю, что у кого-то из женщин…

– Хорошо, а я ставлю на их спутников. – Он увидел вышедшего из кухни с разносом официанта, который направился к ним, и сказал: – А вот и наш заказ… Пока займемся ужином…

Настроение Нексина и Елены Аркадьевны за едой стало лучше, и они почти перестали замечать шум, царивший в ресторане, в который продолжали подходить посетители, и зал вскоре оказался полон. За соседним столом один из гостей, тот самый, со шкиперской бородкой, подозвал к себе официанта и попросил растопить камин. Официант быстро исполнил его просьбу: под арочной кладкой топки камина зашипели сине-красными язычками пламени дубовые дрова, в ресторане вкусно запахло печкой, а общепитовская атмосфера сменилась теплом и уютом домашнего очага. Нексин и Елена Аркадьевна улыбались, не скрывая иронии по отношению друг к другу, ждали развязки заключенного пари, и оба стали прислушиваться, когда за столом соседей произнесут заветный тост. Ждать долго не пришлось.

У соседей с места встал высокий брюнет и, подняв высоко рюмку, сказал, обращаясь к сидевшему напротив него шатену с бородой и усами:

– Рудольф, нами выпито по три рюмки, а ты все продолжаешь интригу. Мы заждались твоего признания, скажи: так по какому поводу нас сегодня собрал и так смачно угощаешь? Я с Михаилом, – он повернулся в сторону другого приятеля, – даже поспорил. Я предположил, что ты выиграл в лотерею, а Миша говорит, что, наверное, купил новую машину… Признавайся! Хватит мучить народ!

– На что спорили? – спросил Рудольф.

– На коньяк, разумеется, – ответил теперь уже Михаил.

– Что же, – сказал весело Рудольф, – проспорили оба, а потому ставьте каждый по коньяку. Будем гулять дальше.

Нексин и Елена Аркадьевна разочарованно переглянулись – они тоже проиграли – из разговора следовало, что в любом случае это не был день рождения.

– Не буду вас больше утомлять, – сказал Рудольф, улыбаясь тонкими, видимо, всегда плотно сжимаемыми губами, от чего у него на лице время от времени появлялось выражение обиженного человека. – Собрал вас вот для чего… Все, что скажу далее, не воспринимайте как пафос, потому как для меня это много значит в жизни. Я хочу сегодня отметить похороны советской власти.

После таких слов у одних друзей Рудольфа вытянулись шеи, как у любопытных птиц; другие с испугу завертели головой, чтобы убедиться: не подглядывает ли кто за ними и не подслушивает. Нексин, которому было слышно все, о чем достаточно громко говорили за соседним столом, насторожился после последних слов. Рудольф продолжал:

– Да-да! Я не оговорился, в кругу близких друзей хочу отметить падение режима, при котором было не то чтобы нельзя говорить, что думаешь, а думать. Сами знаете, сколько всего приходилось пережить простым людям из-за паранойи по поводу будущего рая на земле. Нам это могли говорить только мошенники, потому как знали, что не будет никакого рая; они просто дурачили народ ради устройства своей личной жизни. Кто-то, может быть, думает, что это были сумасшедшие, но я считаю – они жулики, потому как, упиваясь и наслаждаясь властью, не забывали о прелестях земной жизни, а на обычного трудягу им было всегда наплевать, самое большее, что они для него делали, – это не давали сдохнуть с голоду, потому что на них надо было кому-то работать, но и это не всегда делали. Моего отца посадили за то, что сказал, что на его крестьянском дворе порядка больше, чем в колхозе. Он умер где-то под Магаданом. Я рос без отца, и не было никакой заслуги государства, как любят иной раз напомнить, что оно выучило, помогло мне стать человеком… – Он улыбнулся. – Человеком я стал самостоятельно, в первую очередь с помощью матери, которая как-то недавно мне сказала одну вещь, которую когда-то слышала от отца: «То, как мы живем, как устроена вся наша жизнь, – это должно быть примером и напоминанием людям всей земли, как не нужно жить». Ну а на «доктора Айболита», что поделаешь, я выучился потому, что с детства любил и люблю четвероногих больше двуногих. – Рудольф засмеялся. – Это не относится к тебе, дорогая (он обратился к одной из женщин, видимо, жене), и не относится к вам, мои друзья. В нашей ветеринарной станции, или «собачьей больничке», – так ее называли в округе – коллектив был не особенно большой, и мы занимались конкретным делом. Как-то уволился старый заведующий, и возник вопрос о новом; невольно речь зашла о моей скромной персоне. Я не стал возражать, тем более что увеличивалась заработная плата, появилась возможность лучше организовать коллектив, подобрать специалистов. Все, казалось, было за меня, однако возникла заминка: я был беспартийным. В районном комитете партии так и сказали: руководитель не может быть не коммунистом. Я не стал возражать против вступления в партию, хотя понимал, что это формальность. Очень быстро меня приняли кандидатом; в моей биографии особенно не копались, потому как отца давно реабилитировали. Но прошло совсем немного времени, как меня чуть ли не линчевали на том же бюро райкома, позорили, вынесли строгий выговор, материалы на меня передали в прокуратуру. Моя супруга и ты, Михаил, знаете, о чем идет речь, остальным расскажу. – И Рудольф начал рассказывать историю, известную Нексину, вспомнившему, откуда ему был знаком этот человек.

Нексин тогда числился не в областном, а районном аппарате, и на одном из заседаний бюро райкома – с тех пор прошло десять лет – среди прочих персональных дел рассматривалось дело недавно принятого в партию главного врача городской ветеринарной станции, им то и был нынешний посетитель за соседним столиком. Фамилии его Нексин так и не вспомнил, а имя было действительно какое-то варяжское – Рудольф. Все дело было основано на анонимном заявлении-доносе о том, что главный врач, пользуясь своим положением на государственной службе, занимается частным предпринимательством. По тем временам это было тяжкое обвинение. Вся фабула дела заключалась в том, что при ветеринарной станции был небольшой питомник по разведению породистых собак, которых потом забирала милиция и охрана. Аноним писал, что главный врач продает на сторону щенков, кроме того, незаконно выкармливает на станции кроликов, их тоже продает – одним словом, как указывалось в пасквиле, обогащается за счет государства, потому что ощенившиеся суки были на казенных харчах.

Ведший заседание бюро секретарь брезгливо скривил губы, когда сделали сообщение по делу заведующего ветеринарной станцией, полагая, что и без того все понятно, тем более что заведующий не отрицал, что щенки были, их просто отдали желающим, а кроликов разрешил держать одной из рабочих станции. Вопрос, казалось, был исчерпан, в воздухе даже на время повисла тишина-пауза, означавшая нелепость дела, все шло к тому, что на первый раз можно ограничиться обсуждением виновного. Но не тут-то было! Слово взял Нексин, сидевший до того неприметно, он решил выделиться в этом скучном судилище, посчитав, что недостаточно разобрались в деле заведующего ветеринарной станцией.

«А скажите, товарищ, значит, вы признаете, что были щенки?» – спросил Нексин. «Разумеется», – ответил заведующий. Нексин продолжал: «У нас, конечно, нет прямых доказательств того, что щенков продавали, а вырученные деньги присваивали, но ведь вы, раздавая щенков, получается, разбазаривали собственность государства, коей являются щенки. Что на это скажете?» Заведующий было растерялся от такого неожиданного поворота, но быстро собрался с ответом, улыбнувшись, сказал: «Я забыл указать в объяснении вашему помощнику, что щенки не питомника. Они от овчарки Пальмы, которая живет при станции, но с нашими кобелями у нее случки не было, она понесла от какого-то приблудного пса».

Нексин побелел лицом, понимая, что ветеринар своей находчивостью и наглостью, его выставил дураком, но быстро нашелся и спросил, стиснув зубы: «Ну а кроли у вас тоже пришлые? Наверное, из леса!..» – «Нет, я разрешил их выращивать нашей рабочей, у которой много детей, а их нужно кормить, но с ее мизерной заработной платы прокормить трудно. Кроли были для нее хорошим подспорьем. Я в этом ничего криминального не вижу». – «А скажите, товарищ заведующий, – спросил Нексин, – когда ваша рабочая занималась кроликами? В рабочее время?» – «И в рабочее, и после…» – «Это возмутительно, – сказал Нексин. – У него люди получают от государства зарплату, но тут же извлекают для себя выгоду на рабочем месте… Я считаю, что заведующий должен быть наказан, и, учитывая, что он, как минимум, не искренен на бюро, явно не договаривает, его следует более подробно допросить, для этого предлагаю передать материалы прокурору», – подвел свое выступление Нексин. С ним никто не стал спорить, все сделали так, как он сказал. Через месяц в отношении заведующего ветеринарной станцией милиция дело прекратила, не найдя состава преступления ни в эпизоде со щенками, ни с кроликами.

Теперь, в ресторане, Нексин вспомнил все, вспомнил отчетливо, словно было вчера. За соседним столиком, слушая Рудольфа, покатывались смехом; рассказчика, оказывается, слышали и другие посетители ресторана, и «случай с собакой и кроликами на бюро райкома партии» начал превращаться в забавную историю, из каких потом родятся анекдоты. Улыбалась и Елена Аркадьевна; она прямо у Нексина не спрашивала, но в ее взгляде читался вопрос: действительно было возможно подобное?.. Нексин молчал, тоже пытался улыбаться, но улыбка у него получалась кривая и вымученная, он боялся, как бы шатен с усами и бородкой не узнал его, главного героя этой истории, и терпеливо выжидал, когда все закончится и все успокоятся.

Рудольф так и не узнал Нексина, а потом и вовсе перестал оглядываться по сторонам, увлекшись тем, что был в центре внимания публики и оказался маленьким героем вечера. Наконец, подытоживая короткий экскурс из своей биографии, вытащил из кармана пиджака красную коленкоровую книжицу – партийный билет – и сказал:

– А теперь мы устроим эдакое средневековое аутодафе этой вещице, которая, конечно, сама по себе ни в чем не виновата, но, я считаю, она есть зловещий символ чумы в головах людей и олицетворение идеологии шутов и жуликов, которая десятилетиями заставляла жить людей в позоре… – По Рудольфу было видно, что все, о чем он говорит, если не принимать во внимание некоторую театральность слов, для него было очень важно, он искренне переживал, и он продолжал: – Да, для меня все, что сказал не только символично, но и очень лично!

Рудольф вышел из-за стола, сделал несколько шагов к камину и бросил партийный билет в малиновый жар прогорающих дров. Книжица только мгновение тлела на углях, пуская вонючий от коленкора дымок, как ее охватило ярким пламенем, и в считаные секунды огонь сожрал символ партии коммунистов. За столом Рудольфа и за соседними столиками раздались радостные восклицания и дружные, звонкие аплодисменты. Народ потянулся к бутылкам и стаканам, чтобы отметить происшедшее у них на глазах необычное дело, знаковое, можно сказать, событие, которое было даже трудно себе ранее представить. И никто, ни один человек в ресторане не возмутился, не высказал сожаления по поводу увиденного.

Нексин больше не пытался улыбаться: его настолько ошеломил поступок этого Рудольфа, что он хотел сначала закричать и броситься к нему с кулаками, но от неожиданности не мог встать со стула и только судорожно кривил губы; потом, когда услышал вокруг смех и аплодисменты, и понял, что Рудольф может его узнать и всем сказать о нем, резко сник, как-то странно втянул голову в плечи, словно его сверху ударили чем-то очень тяжелым. У него и взгляд стал потухший и бессмысленный, казалось, еще чуть-чуть и закатятся, как у покойников, глаза… Из этого ступора его вывела Елена Аркадьевна, которая испугалась вида Нексина, по-своему расценив его, схватила за руку.

– Леша, тебе плохо? – шепотом спросила она, стараясь не привлекать внимания людей. – Не нужно так близко все принимать к сердцу, они не понимают, что творят…

Нексин, очнувшись, медленно освободил руку и сказал:

– Все они понимают… Я в порядке, успокойся… Только пойдем отсюда, не могу здесь больше оставаться.

На улице, по дороге к дому, Нексин дал волю чувствам. Бессилие и злоба от увиденного в ресторане душили его так, что он, невзирая на холодный зимний воздух, рванул на шее галстук и, не стесняясь присутствия женщины, выдал в адрес Рудольфа и его компании поток крепких слов.

– Алексей, ты что?! Я тебя не узнаю! Разве так можно?

– Помолчи ты… – Он осекся, поняв, что оконфузился. – Много ты понимаешь…

Нексин хорошо осознавал случившееся, но это его всего более и раздражало. «Рудольф! – думал Нексин. – Да ведь он – ничтожество, несчастный ветеринар, я мог бы не только его карьеру сломать, а вообще похоронить, да так, что он никогда более не воскрес… Как не проследил за ним после того бюро… Как позволил дальше работать?! И именно этот человек подвел некую черту под моим прошлым, публично продемонстрировал небрежение к тому, чего ради жил все годы… Одно успокаивает, Рудольф мог его узнать, и трудно представить, во что мог превратиться этот вечер в присутствии Лены». Нексина о возможных последствиях такого поворота событий передернуло. Он встряхнулся, словно сбросил с себя неприятную ношу, и, стараясь быстрее стать снова прежним – он всегда хотел нравиться Лене, быть в её глазах особенным, умным, – сказал:

– Прости меня! Тебе, думаю, трудно понять некоторые вещи. Так все не просто стало в нынешней жизни…

– Я стараюсь тебя понять, – сказала Хромова.

В ее словах были и жалость, и попытка сострадания, которые Нексин увидел; ему это стало неприятно, но он промолчал, боясь поругаться. Хромова продолжила:

– Как бы ни было сложно теперь, но я тоже что-то понимаю в жизни! Конечно, я не была сотрудником райкомов и обкомов… Не мои это были масштабы, я была служащей попроще (эти слова прозвучали с легкой иронией, которую Нексин, занятый собой, не заметил). Ты же знаешь, я работала скромным экономистом. Но жизнь никогда не считала легкой, поскольку видела, как трудно вокруг живут люди.

Однако мир вместе с крахом старой власти не остановился. Пойми же, Алексей, партии твоей, думаю, в прежнем виде уже не будет, и мы не будем жить, как жили раньше… Я вовсе тебя не призываю с этим смириться, но не один ты такой, остались люди твоего окружения, остались твои прежние начальники и руководители, все вы живы и здоровы, и я как-то не сомневаюсь, что многие из вас и дальше будут востребованы и даже руководить всеми нами и страной…

Елена Аркадьевна была много моложе Нексина, ей не было и тридцати. Но она успела до Нексина побывать замужем; и ее житейский опыт, помноженный на природную женскую хитрость, был несравненно богаче его опыта; из-за этого Нексин время от времени испытывал и приливы ревности, к которой она старалась относиться с пониманием. Она в таких случаях неизменно ему отвечала, что к прежнему мужу он ревнует напрасно, потому как нет на свете двух более чужих друг другу людей, чем бывшие муж и жена, что сильно ошиблась, выйдя тогда замуж. «Что поделаешь? – говорила она. – Была слишком молода и глупа, совсем не разбиралась в людях…» Но нет теперь для нее человека ближе Нексина Алексея Ивановича. А чтобы и вовсе его успокоить, рассказывала ему, как рассказывала не раз до него другим, историю своего бракосочетания, историю, разумеется, выдуманную, довольно расхожую и примитивную, которую на разный лад любят повторять в основном почему-то бывшие замужем женщины. Она рассказывала о том, как жених – будущий муж – уронил блюдце с обручальными кольцами, которое ему передала заведующая загсом, чтобы они обменялись кольцами. «Я гораздо позже, – заключала свой рассказ Хромова, – узнала, что это старинная примета, означавшая, что брак разладится, брачующиеся никогда не будут вместе…» Нексин догадывался, что она говорит красивую неправду, но делал вид, что ей верит. А Хромова – на то она и была женщина, что в ее словах присутствовали и природная женская мудрость, и лукавство, благодаря чему женщина умеет вообще гораздо лучше мужчин, если они не отъявленные альфонсы, извлекать свою женскую выгоду. Она ее и извлекала, стараясь вызвать к себе сочувствие за несчастное прошлое. Ей это удавалось. Еще более она обезоруживала другим – своей внешностью. Как женщина, она только расцветала, с каждым годом становилась интереснее. На нее, изящно сложенную брюнетку, всегда строго, но дорого и со вкусом одетую, с загадочно спрятанными за дымчатыми стеклами очков глазами, оглядывались не только мужчины, но с завистью женщины. Вот и теперь, зная хорошо Нексина, притупляющую его разум физическую зависимость от нее, она решила очередной раз прибегнуть к хитрости-лести и надавить на его самолюбие, потому что становилось окончательно нетерпимым его уныние и бездействие после потери им прежней должности. Она напомнила Нексину о его сослуживце Баскине. Сказала, что Баскин не только не растерялся в нынешнее смутное время, но уже занимает довольно высокую должность в административных органах новой власти.

Нексин, ревниво относившийся ко всякому упоминанию других мужчин, подозрительно на нее посмотрел. Елена Аркадьевна, шедшая до того рядом с ним, остановилась, взяла его за руки и сказала:

– Баскин, как мне помнится, с тобою уже разговаривал по поводу возможности устройства на работу. Это так?

– Было дело, – неохотно ответил Нексин.

– Странно как-то все!.. От самого Баскина и слышала, что ты сильный организатор, талант! Почему в таком случае ты до сих пор не у дел?

Нексин посмотрел на нее удивленно и сказал не без удовольствия:

– Да, начальство больше замечало меня, чем Баскина… А что до его новой должности, у него в столице есть родственник, который ему и помог.

– Если у Баскина такие связи, почему тебе, в свою очередь, не воспользоваться его любезностью, как-никак вы дружите. Не вижу ничего плохого в этом. Что он тебе предлагал?

– Выбор небогатый. Первое предложение – у нас в областном центре стать начальником в системе жилищно-коммунального хозяйства; второе – директором в каком-то лесхозе.

– Что ты ему ответил?

– Пока ничего. Первый вариант, сама понимаешь, неблагодарная служба, тем более при нынешней повальной разрухе. Второй – все равно что согласиться на добровольную ссылку. И вообще, все это не мое, хозяйством я никогда не занимался.

– А Баскин что сказал?

– Он мне посоветовал лесхоз. Детали мы не обсуждали.

– Думаю, что тебе нужно соглашаться на второе предложение.

– Лена, это же медвежий угол, я за все время работы в аппарате в том районе был один раз; дикие, скажу тебе, места, не думаю, что и ты захотела бы поехать, – улыбнулся он, – женой декабриста.

– Ну и что?! Ты знаешь, как я люблю природу. Мне даже хочется пожить в покое и тишине, а что до города, так пожалуйста, можешь наезжать на концерты-спектакли сколько угодно, хотя мне они давно осточертели. Тошно смотреть все одно и то же, как на сцене эти актеры прикидываются или слишком умными и чересчур серьезными, или смешливыми дураками и откровенными юродивыми… Тебе это надо?.. Вся нынешняя жизнь – сплошной театр и персонажи настоящие, а не придуманные. Светскими тусовками ты тоже не увлекаешься, ты же не артист, чтобы о тебе говорили и писали. Леша, нам не нужна дешевая слава!

– Конечно нет, – серьезно ответил Нексин.

– Ты, Леша, родился для важных дел! Вот только незадача случилась – кончились они, важные государственные дела.

– Ты решила поиздеваться надо мною?

– Нет. Я решила тебя немного позлить. Дела важные и государственные, считаю, закончились лишь на время. У тебя все впереди, ты молод. Ну а сейчас, ты уж не обижайся, настало время реальных дел, а не разговоров, их было уже достаточно. Вам в обкоме за них платили немало, а льгот разных ты имел еще больше. Теперь просто так деньги платить никто не хочет, их нужно добывать. Лесное предприятие – не худшее место для этого.

– Ты откуда знаешь?

– Догадываюсь, как экономист, потому что лес – это неисчерпаемое богатство.

– Для меня он очень темный, – скаламбурил Нексин.

– Ничего страшного, думаю, что нужно только приложить ум и постараться, тогда все получится…

Они на этом поладили меж собой, и Елена Аркадьевна, подхватив Нексина под руку, повела его домой по крахмально-хрустящему снегу, падающему крупными влажными хлопьями на вечерний город. Тускло горели фонари в сквере, словно кто-то невидимый жадничал с электричеством, но они не замечали этого, активно обсуждая ожидающие их скоро перемены.

Нексин раздумывал о случившемся целую неделю, потом позвонил Михаилу Баскину – начальнику Управления областной администрации, а еще через два дня они встретились в уютном ресторанчике «Антракт» у областного театра. Они не виделись немногим более месяца, общались только по телефону, как раз после назначения Баскина на должность, и Нексин был удивлен тем переменам, которые произошли с его бывшим коллегой и приятелем, занимавшим прежде такую же должность, как Нексин, инструктора по идеологии, но рангом ниже – в горкоме. В Баскине не осталось и налета почтительности, малозаметной, но всегда имевшейся по отношению к Нексину, пусть даже они были приятели, без этого было невозможно в чиновничье-партийной среде, где независимо ни от каких обстоятельств существовала субординация. Теперь Баскин был, наоборот, заметно раскованным с Нексиным, как с равным, и даже немного снисходительно-любезен. Во всем обличье Баскина, начиная с добротных и дорогих импортных вещей, запаха хорошего одеколона, заканчивая немного наигранной, подчеркнуто-деловой манеры говорить, был другой человек, вдруг обнаруживший, что он себя должен относить к персонам важным, каждое слово которых, словно золотое яйцо сказочной курицы, дорогого стоит.

– Алексей Иванович! – сказал Баскин. – Дорогой мой, я помню все хорошее, что ты мне делал прежде, курируя меня в горкоме. Поэтому рад, что прислушался ко мне. Со своей стороны постараюсь буквально в течение следующей недели все окончательно решить, разумеется, с кем надо. Так что поедешь в лесхоз сразу с приказом.

– Спасибо, Михаил Леонидович! – начал Нексин, в голосе которого теперь, напротив, появились нотки подобострастия, которое у него было ранее в беседах с теми, кто выше его по должности. – Уж извини, пожалуйста, меня, что так долго раздумывал над твоим предложением. Все как-то стало сложно в жизни… Хотел бы знать: чем буду обязан?..

– Знаю, знаю, – перебил его Баскин, – Елена Аркадьевна рассказывала… Понимаю, как тебе нелегко теперь… Это, конечно, возмутительно, что она говорила о сожжении партийного билета.

– А когда она успела об этом рассказать? Ты ее видел?..

– Да нет… – замялся Баскин. – Мы говорили по телефону.

– Странно, но она мне об этом не сказала.

– Это, думаю, не так важно, главное – результат. Умница она у тебя, Алексей Иванович, и хорошо, что успела мне сказать, потому как, если бы не сказала, еще через день-два стало бы поздно… Кого-то уже планировали директором лесхоза.

– Сказать честно, не очень себя представляю в лесхозе.

– Перестань, не хочу повторять банальности, наподобие того, что «не боги горшки обжигают», у тебя огромный опыт работы с людьми. Что главное в кадровой работе?.. Человек должен быть свой, надежный! Сейчас, к твоему сведению, почти все наши не только из горкомов и райкомов партии, а и комсомольцы пошли руководить фабриками, заводами, пароходами и прочим; грядут огромные перемены, и нужно понимать, что прежней жизни уже нет и не будет, все заводы и пароходы были общими, а станут чьими-то… Мы жили хорошо прежде и дальше должны жить не хуже, даже лучше… За это нужно выпить. – Баскин разлил по рюмкам коньяк, они чокнулись и выпили. Он продолжал: – И давай договоримся раз и навсегда, пускай прошлое останется только в наших головах, но не делах. Помнишь, как-то был у нас семинар, проводил его доцент из Института марксизма-ленинизма. Он верно подметил, словно зная наперед: «Будут серьезные перемены… Всему есть предел… В первую очередь это касается дел человеческих…» Так что, Алексей Иванович, все, что идет от людей, – это до поры до времени. Теперь, как видишь, пришел конец тому, чем мы с тобой занимались, ты в обкоме, я в горкоме, поэтому не принимай близко к сердцу сожжение партийного билета. Вывод один: значит, не могла быть вечной прежняя власть. Теперь будут новые партии, и получим мы с тобой другие партийные билеты. – Он снова налил по рюмке.

Нексин слушал его и не верил, что все это говорит Баскин, тот самый Баскин, который слыл всегда одним из самых ярых защитников и последователей идей их партии коммунистов. Его взгляд не мог не заметить Баскин:

– Все нормально, Алексей Иванович. Тема закрыта! Консерватизм – вещь, конечно, полезная, но в меру. Если долго за него держаться – отстанешь от жизни навсегда. Ты же не будешь утверждать, что тебе на конной тяге ездить сподручнее, когда имеется современный автомобиль. Не забывай, нам всем необходимо становиться другими! Должность, на которую идешь, не так сложна, гораздо важнее предприятие, куда идешь. Лесхоз – это тысячи гектаров делового леса, там же и нетронутые поля, есть даже озеро, вся эта территория в твоем управлении. Если правильно всем распоряжаться и ко всему разумно подойти, это может давать дохода по более, чем иная фабрика… Осмотришься на месте, вот тогда и составим конкретный разговор по поводу заданного тобою вопроса: «Чем будешь обязан?»




2


Нексин обвел кабинет директора лесхоза взглядом безразличным и скучным, словно не ему предстояло здесь работать и не его это рабочее место. Накануне он сюда заходил лишь на час, когда знакомился с сотрудниками конторы, поэтому не успел толком осмотреть кабинет. Ни в лесном деле, ни освоении такого богатства, как лес, он, юрист по образованию, не знал ничего, разве что встречал в прежнее время, когда был инструктором по идеологической работе в областном комитете партии, в отчетах бывшего руководства этого предприятия специальные термины: «расчетная лесосека», «подсочка деревьев», «выборочная рубка» и прочее.

Нексин достал из портфеля небольшой, оформленный паспарту, портрет любимой женщины и поставил перед собой на стол, отодвинув в сторону забытое или оставленное предшественником пыльное, очень искусно сделанное чучело филина, посаженное на кусок дерева с высверленными отверстиями для ручек и карандашей. Портрет явно проигрывал рядом с колоритной, около полуметра высотой, птицей с буро-черным мягким оперением сверху и желтоватой грудкой. Особенно примечательны были отличающие эту птицу плоские окологлазные круги. Сова смотрела на Нексина бусинами больших глаз, сделанных из желтого стекла, с аккуратно нарисованными зрачками, которые были покрыты лаком, блестели, и это создавало иллюзию, что птица живая; а в ее испуганно-удивленном взгляде был вопрос Нексину: кто он такой и почему здесь?.. Ему этот взгляд был неприятен, он перенес чучело в угол кабинета на тумбочку рядом с телевизором. «Так будет лучше, – решил Нексин. – Попрошу, чтобы и вовсе отдали чучело в краеведческий музей».

В кабинете все было очень скромно в понимании Нексина, привыкшего к подчеркнуто деловой, но дорогой мебели в обкоме партии, даже бедно. Здесь стояли посредине кабинета огромный письменный стол, к нему приставлен другой, чуть меньших размеров; вдоль стены десяток стульев, шкаф с бумагами, второй шкаф – платяной; в одном из углов в деревянном ящике росло старое, с корявым стволом лимонное деревце, похоже, никогда не плодоносившее; на стене за спинкой единственного кресла висела в раме под стеклом выгоревшая литография портрета маршала Жукова. Какое мог иметь маршал отношение к лесхозу, Нексин не знал, но решил, что портрету тоже не место в его кабинете: заменит на другой. Задумался – на какой? Сразу определиться не смог, из-за нелюбви к новой власти. Поразмыслив, решил, что вместо портрета повесит российский триколор. Нексин хотел поправить портрет маршала, который, как ему показалось, висел криво, но едва тронул – рама скользнула по стене, раздался грохот, и на пол вслед за упавшим портретом посыпалась сухая штукатурка, в которую, оказывается, без дополнительного крепежа, был вбит гвоздь. Нексин нагнулся, чтобы поднять портрет, в это время открылась дверь, и в кабинет заглянула секретарь дирекции Нина Викторовна Борец, она же по совместительству инспектор отдела кадров лесхоза, – на предприятии работник самый сведущий.

– Что-то случилось, Алексей Иванович?.. – спросила Борец с порога, но не дожидаясь ответа и несмотря на свои годы – была уже пенсионного возраста – живо подскочила к Нексину и забрала у него портрет. – Извините, я должна была сразу предложить свою помощь, чтобы подсказать что-то по кабинету, но постеснялась.

– В таких случаях не надо стесняться, а делать всё как положено, – сказал сухо Нексин. – Чертт-е как прибили гвоздь!.. Кто так вешает тяжелую раму со стеклом?.. – Он отошел в сторону и отряхнул с пиджака пыль, а когда снова повернулся к секретарю, то увидел, что она от страха или от растерянности продолжает стоять как вкопанная, держа портрет на вытянутых руках. – Что, так и будете его держать? – сказал Нексин. – Да положите же вы этот портрет и позовите уборщицу, чтобы прибралась.

– Я сама, – сказала Борец, приставила к стене портрет и мигом выскочила из кабинета, тут же вернулась с веником и совком в руках.

– Почему вы, а не уборщица?

– Вера Сизова отсутствует, но только на часок, корова у нее телится.

– Какая еще корова?..

– Слива… так ее кличут… корову… теленок у нее будет…

Было заметно, что Борец еще сильнее испугалась строгого, почти гневливого тона директора, который ей не приходилось слышать от прежнего директора. Она сжалась в ожидании следующего вопроса. Невысокая, полная, с простой короткой стрижкой, из-за чего голова казалась маленькой, но большим ртом на широком и скуластом лице со скошенным подбородком, секретарша показалась Нексину похожей на лягушку, какую рисуют к сказкам.

«Хорошо, что она некрасивая, – подумал Нексин. – Симпатичная секретарша, конечно, неплохо, но небезопасно, потому что близкие отношения с сотрудницей – это первый признак глупости и слабости руководителя». Ему нравилась эта мысль. Он на мгновение представил себя со стороны в этом убогом кабинете с его аскетической обстановкой, рядом с чудаковатой женщиной, и неожиданно громко рассмеялся. Борец, пытаясь понять его, тоже улыбнулась, но у нее получилась гримаса.

– Хорошо, Нина Викторовна, – сказал Нексин, – уберите сегодня сами, но в последний раз, на будущее запомните, что каждый должен заниматься своим делом, иначе не будет порядка, а я должен знать всегда: кто, куда и на какое время отлучается. Заведите для этого журнал. Да, вот еще что… Подмести будет недостаточно, на полу много пыли, нужно его помыть, и еще – пусть вынесут кадушку с лимонным деревом.

Когда она все убрала и собралась выйти, Нексин жестом ее остановил и спросил, указав на раму, почему именно этот портрет висит в кабинете. Борец, успокоившись немного после несколько неудачного знакомства с директором, сказала:

– Павел Иванович, наш прежний директор, должно быть слышали о нем, был участник войны. Он когда-то лично видел маршала, говорят, был даже знаком с ним; для директора маршал был непререкаемым авторитетом, поэтому здесь и висит портрет.

– Хорошо, – сказал Нексин, – для меня он тоже большой авторитет, но есть определенные требования к присутственным местам государственных предприятий, поэтому давайте уберем портрет, передайте его, например, в школу, а сюда нужно купить российский флаг.

– Я все сделаю, как скажете, Алексей Иванович. Тогда унесу отсюда и другие портреты. – С этими словами Борец полезла за платяной шкаф и вытащила оттуда еще три пыльные рамы с портретами Ленина и двух покойных генеральных секретарей.

– Что это? – удивился Нексин.

Борец стушевалась:

– Грешно будет сказать, но Павел Иванович, когда приезжала какая-нибудь комиссия из области, убирал портрет Жукова, а вместо него вывешивал генеральных секретарей, но так как они умирали один за другим, вывешивал портрет Ленина. Последний раз, то есть перед кончиной, Павел Иванович как вернул на место Жукова, так его портрет и оставался на стене до вашего прихода.

– Очень оригинально! – сказал Нексин, которому совсем не понравилось то, что рассказала Борец. И он вспомнил недавнюю встречу с Баскиным, который говорил «о пределе человека на земле». Нексину попалась снова на глаза сова, и он спросил:

– Это чучело тоже что-то означало для покойного Павла Ивановича?

– О да! – оживилась Борец. – Директор был заядлый, лучший, говорят люди, охотник в округе. А этот филин известный, можно сказать, трофей. С ним связана одна история, которая произошла довольно давно, я сама еще здесь не работала, училась в техникуме, но этот случай у нас знают все.

– Когда же это было?

– Ну, лет тридцать назад.

Нексин чуть не присвистнул от удивления, посмотрел с некоторым уважением на чучело.

– И что же тогда случилось? – сказал Нексин, опустившись в кресло. – Нина Викторовна, присаживайтесь, что стоять.

Борец стала рассказывать:

– В начале семидесятых здесь почти не было автомобилей, в основном тракторы и трелевщики леса, а народ, когда нужно куда-то поехать, пользовался лошадьми. Вы, наверное, еще не знаете всех сел и деревень в округе, но была раньше у нас деревня Цыбино, жителей в ней уже нет, теперь у лесхоза там самый дальний кордон. Дорога туда ведет все время лесом. И вот как-то в начале лета начали происходить странные вещи: стоило кому-то проезжать на лошадях, запряженных в бричку или телегу, по дороге на Цыбино, как из лесной чащи раздавался плач… Да, да! Самый настоящий плач, причем ребенка. Плач быстро переходил в страшный крик и хохот. Был он до того жуток, что лошади от страха чуть не выпрыгивали из оглобли, невозможно было остановить; случилось даже, что лошадь перевернула телегу и покалечила человека. Плач и вопли были такие душераздирающие – мороз по коже, – что паника охватывала не только животных, но и людей. Пошли самые невероятные слухи и истории, одна другой краше. Что только не придумывали: и о лесном человеке-невидимке, и, само собой, о чертях-леших, а также неприкаянной чьей-то душе. Последнее утверждение было, пожалуй, самым верным. Дело в том, что, как потом вспоминали, именно по этой дороге в том же году по весне в больницу один старик вез свою невестку с тяжелобольным внуком. Ребенок всю дорогу сильно плакал. Его так и не довезли, он умер… Одним словом, народ стал бояться ездить по той дороге, либо в поездку старались отправляться не в одиночку, а сразу по нескольку человек. Происходило это не каждый раз, иногда все было спокойно, начинали успокаиваться, но потом все повторялось. Понятное дело, раньше суеверными были жители в деревнях, а наши образованные работники из конторы лесхоза в чертовщину не верили, но и объяснить происходящее не могли. И тогда, чтобы прекратить все разговоры, Павел Иванович как-то сам и отправился в лес с кем-то из лесничих. Потом рассказывали, что где-то на половине пути в Цыбино услышали тот самый, как его назвал потом Павел Иванович, кошмарно-жуткий крик. Лошадь, шедшая до того спокойно, понесла, лесничий еле удерживал ее, но крик продолжал их преследовать откуда-то из чащи. В какой-то момент Павел Иванович увидел, как через дорогу перелетает птица с крыльями огромного размаха; но при этом летела легко и бесшумно. Она исчезла среди деревьев и густых веток, не натыкаясь на них, на другой стороне дороги. Он определил, что это был филин. Павел Иванович спрыгнул с телеги и дальше двинулся пешим, а лесничего, который держал лошадь, попросил подстегнуть ее. Как только лошадь пошла и заскрипели уключины колес, почти сразу с той стороны, куда перелетела птица, раздался плач, переходящий в жутко-кошмарный крик, временами похожий на хохот. И Павел Иванович выследил-таки в ветках пихты этого филина. Он потом рассказывал, как филин, совсем не боясь его, стал дрожать, фыркать и щелкать клювом, набирал воздух, надуваясь взъерошенным шаром из перьев, и издавал те самые страшные звуки. Когда птица пыталась взлететь, он ее подстрелил. Экземпляр был настолько хорош – очень крупная ушастая сова, – что из нее заказали чучело… Теперь оно перед вами…

– И что было дальше?

– Ничего. Плач, похожий на плач ребенка, и жуткий крик с того времени прекратился. А неподалеку позднее там же нашли и гнездо совы, оно было устроено прямо на земле в корнях упавшей старой ели.

– Очень любопытно, – сказал Нексин. – Неужели плач умершего ребенка и такое странное поведение птицы как-то связаны?

– Я восхищена тем, что вы очень все правильно подметили. Именно к такому выводу тогда и пришли. Кто-то узнавал у специалистов, и они подтвердили, что филин мог наблюдать трагедию на дороге, лошадь, тянущую повозку, в ней больного ребенка, главное, запомнил плач, а потом стал его имитировать каждый раз, как только снова видел на дороге повозку с лошадью. В этом нет ничего необычного, мы можем подобное подражание наблюдать среди многих птиц и животных, филин не исключение.

Нексин от похвалы, что правильно увязал крик совы с плачем ребенка (похвалы неожиданной, что делало ее вдвойне слаще), приятно потянулся в кресле. Он любил такие комплименты, гордился собой, что его оценивали, как незаурядного человека. Он поблагодарил Борец за рассказ о филине, а когда она вышла, задумался о своем.

Нексин совсем не знал коллектив, с которым предстояло работать. Сотрудников в нем было около ста человек, и он понимал, что каждый из них оставался самим собой, со своими интересами, потому с каждым следовало работать отдельно. Нексин знал много приемов общения с людьми, о чем писалось в умных книжках, но то была теория, он же по опыту понимал, что лучше всего действуют давно проверенные приемы, которые были, есть и будут среди людей. Для этого следовало знать прежде всего, кто из них что думает, что за душой имеет. Нексин понимал, что всякий подчиненный выполнит свои обязанности и без него, потому что выполнял и до него, и будет выполнять какую-то техническую работу тогда, когда его, Нексина, не станет здесь, но влиять на подчиненных не сможет, если не будет знать настроение каждого из них. На этом принципе (в этом Нексин был убежден) построена организация любого управления – от небольшого коллектива до целого государства. У государства для обслуживания власти есть целый аппарат самых разных органов, начиная от специальных служб и до правоохранительных, задача которых заключается вовсе не в охране прав граждан, как декларируется, а обеспечении возможностей для власти управлять гражданами. Нексину для этого не нужно было многого, достаточно одного-двух наушничающих, чтобы знать, что происходит в коллективе. Это была первостепенная для него задача в лесхозе, поэтому, разобравшись с филином, который ему понравился тем, что умел держать в страхе дураков, Нексин через десять минут по внутренней связи вызвал к себе Борец. Она вошла в кабинет в этот раз осторожно, вся во внимании, и покорно остановилась у двери.

– Нина Викторовна, мне нужны папки с личными делами сотрудников, подберите их и занесите мне. Можете прямо сейчас.

– На лиц инженерно-технического персонала? – спросила Борец.

– Я прошу дела всех сотрудников без исключения, в том числе уборщицы конторы или рабочего участка пилорамы.

– Но у нас есть личные дела только на инженеров и техников, на остальных заведены простые карточки, ну и… есть разные там приказы в нарядах.

– Непорядок! – Нексин встал из-за стола и прошелся по кабинету. – Теперь заведите дела на каждого работника; напишите мне на всех характеристики, попросите также начальников написать характеристики на своих подчиненных… Не удивляйтесь!.. Я потом их сравню. В деле должны быть также автобиографические справки, изложенные самими работниками… Ну и так далее… К вам что, никогда и никто не обращался с такими вопросами?.. Мне это даже странно… Может быть, Нина Викторовна, вам что-то непонятно по моей просьбы?..

– Я все поняла, – сказала Борец. – Имеющиеся дела занесу прямо сейчас.

Борец вышла от него слегка огорченной их диалогом, но скоро загадочно улыбнулась, подумав о некоторой доверчивости, если не наивности нового директора. Конечно же, к ней не раз и не два обращались с самыми разными вопросами из ведомств, которые не могут обходиться без официантов, таксистов, секретарш, тем более руководителей отделов кадров, – той категории работников или служащих, которые больше всех слышат, видят и знают о своих коллегах. Борец очень быстро исполнила часть указания директора – занесла ему кипу скоросшивателей, пошла было к выходу, но остановилась в нерешительности.

– Хотите что-то спросить? – сказал Нексин.

– Да. В бумагах невозможно все отразить, поэтому если нужно… – Она опять замялась.

– Вот тогда вы мне и расскажете о каждом такое, что не всегда бывает удобно изложить на бумаге в личном деле, – сказал спокойно Нексин.

– Именно это я и хотела сказать.

– Договорились!..

– И еще… Уже время обеда… У нас, как вы видели, есть своя небольшая столовая.

– Спасибо, Нина Викторовна. Что-то не хочется пока. Этот вопрос мы еще обсудим, наверное, завтра. Предупредите в столовой, что у них буду прямо с утра. А сейчас, пожалуйста, сделайте мне чаю, я должен заняться документами.

Нексин стал читать одно за другим личные дела сотрудников лесхоза. Это было для него привычно еще с прежней работы, по которой соскучился, и он теперь с увлечением занялся любимым делом. Так началось его знакомство с работниками лесхоза. Он внимательно рассматривал имеющиеся фото, читал приказы о поощрении и наказании, просматривал дипломы, характеристики, всевозможные справки… Это он считал для себя всего важнее, отложив вопросы производства, о которых ему немного успел рассказать главный инженер.

Перебрав к концу рабочего дня два десятка папок с личными делами, Нексин решил, что более подходящего кандидата на «своего человека» в лесхозе, чем Борец, нет. «Работает она здесь давно, – думал он, – а это значит, что хорошо знает каждого работника, ведь неспроста намекнула, что готова дополнительно предоставить информацию по каждому сотруднику. Опять же она некрасивая, поэтому, скорее всего, завидует красавицам сотрудницам и готова уже за одно это им мстить; а с другой стороны, следуя поговорке «Не родись красивой, а счастливой», должна сильно стараться, чтобы не потерять то, что имеет, – свою должность, которая ей, видимо, дороже всего на свете. Для этого должна выслуживаться, быть, если нужно, угодливой». Одним словом, Борец ему вполне подходила.

Часы показывали, что рабочий день закончился; за окном начало темнеть, и Нексин включил электричество. В сумрачном кабинете, окна которого выходили на лес, стоящий стеной в полусотне метров от конторы, было очень тихо. Никто его во второй половине дня ни разу не побеспокоил, не зазвонил телефон на столе. Нексин знал, что это Борец не позволила никому заглянуть, и такая мелочь, как и то, что обстановка здесь полностью зависит от него, директора лесхоза, что все и дальше будет, как он скажет, ему очень понравилась. Он осторожно вышел в приемную и увидел, как Борец, уставшая от его бесконечных требований, навалившись на стол, дремлет. Услышала Нексина и, резко вскочив, выпалила:

– Алексей Иванович, к вам хотели попасть наши сотрудники, что-то случилось с рабочим-лесорубом, травмировал то ли руку, то ли ногу, но говорят, что не сильно… Могу для вас уточнить… Но я сказала, чтобы сначала решали все с главным инженером… Еще звонили с телевидения. Корреспондент – это была женщина, – простите, не успела записать ее данные, сказала, что планирует приехать к нам, чтобы снять сюжет о лесхозе и взять интервью у директора. Я всем сказала, что вас нет, все вопросы завтра.

– Вы сделали правильно, Нина Викторовна, травматизмом в первую очередь должен заниматься Резник, как главный инженер, а вот с корреспондентом нужно было меня соединить. Впрочем, – он тут же изменил свое мнение, – это хорошо, что не соединили… – Нексин не стал ей говорить о том, что такой звонок его мог застать врасплох, чего он не любил, и не потому даже, что по телефону начал бы давать интервью, – это было исключено, – а его никак не устраивал сам факт его неподготовленности даже к предварительному разговору, в котором мог что-то не так сказать. Он должен сам сначала расспросить корреспондента, что за задание, какая цель репортажа, какие нужны условия для съемки и прочее.



Интервью для него всегда было непростым делом, к ним он готовился, старался ближе познакомиться и с репортером, и режиссером. Благо, что такое интервью было сродни кино, в котором, в отличие от театра, можно было сколько угодно раз переделать тот или иной эпизод, добиваясь большего эффекта. Поэтому Нексин терпеть не мог спонтанности и импровизации, его интервью были всегда постановочными, поэтому и выглядели прилично. Не должно было быть исключения и сейчас. Он понимал, как важно для него, человека, которого многие знали в лицо, а теперь вдруг увидят на экране в непривычной обстановке, чтобы интервью в новой должности приятно удивило людей и вызвало к нему интерес. «Любопытно, – задумался Нексин, – кто надоумил корреспондента обратиться в лесхоз?» Нексин еще раз для себя сделал вывод, что Борец – необходимый ему человек и сказал:

– Я вами сегодня доволен. Надеюсь, что будем и дальше единомышленниками. Нина Викторовна, идите домой.

После его слов Борец зарделась; ее улыбающийся, от уха до уха, широкий рот, растянулся еще больше, она заговорщически произнесла:

– Я буду очень стараться.

Нексин после ее ухода прошелся по коридору конторы лесхоза. Все кабинеты уже обезлюдели, только в угловой каморке сидел дежурный диспетчер, он же сторож, и смотрел транзисторный телевизор, в котором была очень плохая картинка, и он, стараясь разглядеть, сильно наклонялся к экрану. Нексин с ним познакомился. Дежурный был высоким жилистым стариком с крючковатым носом, глубокими глазами под нависшими бровями и шапкой седых, давно не стриженных волос, которые у него торчали даже из ушей и носа. Вид у него был неприветливый, и это делало его похожим на лесовика. Он представился как Заборов Анатолий. Нексин сказал, что знает, как его зовут, а кроме того, ему известно и то, что Заборов раньше был лесничим, в свое время награждался медалью за работу, а теперь на пенсии, но продолжает работать. У Заборова на лице появилось удивление по поводу таких сведений о нем у нового директора; немногословный, он попытался что-то сказать, но Нексин увлекся, собеседника не слышал, говорил еще и еще, не останавливаясь, о том, что раньше на таких, как Заборов, держалась вся страна, на таких работников равнялась молодежь, а теперь, к сожалению, стало все иначе… Похвалил Заборова за то, что он, несмотря на возраст, продолжает приносить пользу и трудиться. Заборов больше не пытался участвовать в разговоре, а когда Нексин замолчал, то пробормотал, что ежели директору понадобится провожатый в лес, то лучше его, Заборова, здешние места никто не знает, и по части охоты конкурентом ему был только покойный директор. Нексин сказал, что не охотник, но непременно хотел бы побывать на настоящей охоте. Нексин пожелал Заборову спокойного дежурства, но тут же поправился, что прежде сделает короткий звонок, потом уйдет. Он вернулся к себе в кабинет и набрал номер городской квартиры; услышав в трубке голос Елены Аркадьевны, представив ее лицо, счастливо округлил глаза. Хромова, на другом конце провода, как на докладе, стала ему рассказывать о том, как прошел у нее день. Нексин и без того хорошо знал все то, о чем она говорит, но ему хотелось подольше ее слушать, и он расспрашивал у нее то об одном, то о другом. Она знала, что эта словесная эквилибристика вызвана отчасти ревностью Нексина, который все время словно искал в ответах какие-то неточности и несостыковки, чтобы ее уличить. Она привыкла к таким разговорам: по телефону, и дома, когда Нексин возвращался со службы и она терпеливо рассказывала о дне прожитом, отвечала на его вопросы и ждала момента, чтобы спросить Нексина о чем-то его интересующем и, таким образом, сменить тему разговора. Вот и теперь она вдруг спросила в шутку, не заглядывают ли к нему в окна кабинета медведи. Нексина это оживило, вернуло в реальность, и он сам стал шутить. Сказал, что в окна не заглядывают, но в дежурной комнате конторы сидит существо, похожее на медведя. И начал объяснять, что это за «медведь» и какой колоритный тип здешнего жителя, а потом стал говорить и о других своих впечатлениях на новом месте, в том числе пересказал историю о филине. В результате он так долго разговаривал по телефону, что в кабинет заглянул Заборов справиться: все ли в порядке и не нужна ли его помощь?.. Только после этого Нексин пожелал Хромовой спокойной ночи, положил трубку, попрощался с Заборовым и ушел из конторы.

Поселили Нексина в Залесье временно в типовом сельском доме, построенном на двух хозяев. Одну половину занимала семья уборщицы Сизовой, вторая половина использовалась в лесхозе как гостиница. В этой половине было два отдельных номера, в которых обычно жили командированные проверяющие или специалисты из области, потому что от областного центра до Залесья было двести километров. Двор «гостиницы» был отгорожен от подворья Сизовой крашеным штакетником; посредине двора разбита цветочная клумба, вокруг которой стояли три оригинальные скамейки, сделанные из распиленного пополам, выструганного и покрытого лаком соснового кругляка. «Гостиница» имела максимум возможных для села бытовых удобств: водопровод, горячую воду из бойлера и даже местную канализацию; помещения отапливались от котла, который стоял на половине Сизовой, она же убиралась в номерах.

Нексин шел по поселку в эти номера. Гостиница была в противоположном от конторы лесхоза конце села, которое растянулось на километр широкой центральной улицей, а к ней прилегали переулки. За этой окраиной среди сельчан закрепилось название Черемушки, возможно, по аналогии с жилыми районами городов, а может быть, из-за густых черемуховых зарослей, росших по берегу ручья, что протекал за последними домами.

Ранний зимний вечер уже опустился над селом; было безветренно, и в холодном воздухе легкие клубы дыма от печек тянулись вверх ровными светлыми столбами, тающими в темном небе; а вокруг электрических фонарей по центральной дороге стояло красивое сияние от морозного искрящегося воздуха. Идиллию тихого сельского вечера нарушал только лай собак, подававших голоса то в одной, то другой стороне поселка.

Нексин, не склонный ни к мечтательности, ни к сентиментальности в силу своего урбанизированного склада жизни, все же был впечатлен увиденным. Сначала он было поспешил к себе, но замедлил шаг и с любопытством прохожего, который оказался случайно в незнакомом месте, разглядывал темные контуры домов, желтые квадраты окон с занавесками, стараясь угадать, какие и как там живут люди. Он пока их не знал, но так или иначе все здесь были связаны с лесхозом, и они все – и работающие в лесхозе, и не работающие – были невольно под его началом как директора, а значит, в его власти. Эта мысль была ему очень приятна – он тут же вспомнил, какое почтение и уважение к нему только что проявили Борец и Заборов, – и осознание своей значимости среди этих людей, пусть даже в таком глухом углу, захлестнуло, как бывало раньше, сладкой волной собственного величия. Нексин сразу перестал видеть красивое вечернее село и начал думать о том, как ему укреплять и поддерживать среди населения села и работников лесхоза роль сильного руководителя и человека незаурядного. И был несказанно рад, что удача сама шла к нему навстречу в лице неожиданно объявившегося корреспондента телевидения. Нексин заранее видел себя на телеэкране, представлял, как его услышат многие знакомые и бывшие коллеги в городе, ведь о нем давно уже не писали в газетах и не снимали его для телевидения. Он должен, обязан их удивить! С такими мыслями дошел до дому, лег спать, с этими же мыслями проснулся и рано заспешил на работу, совсем не замечая красоты зимнего сельского утра, рассеянно и запоздало кивая на приветствия попадавшихся на пути сельчан.

Нексин сперва-наперво позвонил Хромовой, справился, как дела, услышал в ответ – только проснулась; тогда он пожелал ей доброго дня и условился, что они созвонятся, как всегда, вечером. Это был его третий день в лесхозе. Первый неполный день он провел с главным инженером Резником, который показывал производство и рассказывал о лесхозе. Второй день успел познакомиться с коллективом, в основном работниками конторы и инженерно-техническим персоналом, и изучал их личные дела. Главный инженер отчего-то – Нексин и сам не мог объяснить, отчего – ему не понравился. Связано это было с тем, что ему, Нексину, далекому от лесного производства, Резник все показывал и рассказывал, как какому-нибудь школьнику, пришедшему сюда на экскурсию; еще Нексину не понравилась его манера держаться с ним, высокомерно-снисходительная, словно он и не директор. Вот и теперь, лишь успел поговорить с Еленой Аркадьевной и положить телефонную трубку, чтобы следом заняться подготовкой вопросника для разговора с корреспондентом телевидения, как к нему с лицом надменным и важным зашел главный инженер, за ним шел мастер заготовительного участка Варкентин, стараясь быть незаметным, прячась за спиной Резника. Борец в приемной еще не было, и они прошли в кабинет напрямую. Как оказалось, по поводу рабочего, получившего накануне травму. Была она вовсе не легкая, как сказала Борец, и травмировало ему не руку или ногу, а голову. Со слов мастера, лесоруб Кишкелс, оказавшийся очень близко к падающему дереву, комлем[2 - Комель – толстая часть ствола дерева непосредственно над корнем и корневищем. – Примеч. ред.] получил сильный удар в голову, некоторое время был без сознания.

– Что вы хотите услышать от меня? – сказал сухо Нексин, решив избрать в отношениях с Резником официально-деловой тон.

– Пришли поставить вас в известность, Алексей Иванович, – сказал Резник, насторожившийся неприветливостью директора. – Решить, как быть с этим случаем… С производственной травмой…

– Леонид Семенович, если вы пришли мне рассказывать о том, что такое производственная травма, то я без вас хорошо знаю, что это значит… Ближе к делу… Я так понимаю, что случай с Кишкелсом для вас не впервой в лесхозе… В таком случае какие ваши предложения?..

– Да, к сожалению, иногда бывает… Если все оформлять официально, получается, что год только начался, а мы по отчетности о травматизме уже попадаем во все обзоры, начиная с нашего же главка до контрольных органов… Дело даже не в этом, хуже, что нас включат, а я уверен в этом, в список предприятий, проверяемых по охране труда. Такое совсем не нужно. Вот я и подумал: может не регистрировать? Пришли спросить вашего совета…

– Леонид Семенович, а кто у нас в лесхозе отвечает за травматизм?.. – вкрадчиво и теперь уже с ласковой иронией в голосе спросил Нексин. Выждал паузу и продолжал: – Вы, насколько известно… Ну а что до моего совета?.. – Нексин на минуту замолчал, переводя взгляд с Резника на мастера. – Вот вам что скажу: когда у одного философа спросили: «Что на свете легче всего?» Он ответил: «Советовать другим…»[3 - Слова позднеантичного философа Диогена Лаэртского.] Вот и я советую: решайте случай как нужно!.. Кстати, что теперь с лесорубом?..

– Он дома… – сказал мастер Варкентин.

– Думаю, что отойдет, – добавил Резник. – Я с ним сам поговорю, дадим возможность отлежаться дома недельку, а понадобится – дадим больше и закроем табель выходов на работу еще на неделю…

– Нехорошее слово вы, Леонид Семенович, употребили, не к месту, – сказал Нексин, словно и не слышал главного, сказанного Резником, предложившего скрыть травму. – Слово «отойдет» очень плохое в нашем случае, и как только вас угораздило вспомнить такое слово? Я, конечно, не суеверен, но не нужно было его употреблять, сказали бы «выздоровеет» или «поправится», а то «отойдет», словно собрался в иной мир… Пусть парень живет в этом мире… Рано ему еще «отходить»… Варкентин, а как вообще могло такое случиться?

– Он сам виноват. Работал без каски, в одном подшлемнике… Всегда им, видишь ли, спецодежда неудобная. Одел бы каску, таких последствий не было.

– На это обстоятельство, когда будете беседовать с Кишкелсом, сделайте сильный акцент, чтобы у него самого появилось чувство вины в случившемся, – сказал Нексин, – потом подумал и добавил: – Все же он пострадал, выплатите ему что-нибудь дополнительно… Премию… Он будет думать, что вы о нем заботитесь, невзирая даже на то, что сам и виноват…

Так начался третий рабочий день Нексина в конторе лесхоза. Он понимал, что придется ему сюда ходить точно так же и завтра, и послезавтра, иногда куда-то выезжать, бывать на производстве, – это обычная работа и серые будни. Он не знал, как долго может продлиться такая рутина, нормальная для простого человека, но не для него, незаурядного, живущего не для того, чтобы прозябать в этой глуши. И он снова задумывался о том, как найти себя в новой должности, как выделиться и заявить о себе. Для него это было похоже на навязчивую идею, как ожидание славы артистами и политиками. Нексину уже давно – с тех пор, как ликвидировали обком партии, – не хватало, как воздуха, ощущения собственной значимости и публичной похвалы. К тому же ему было важно, чтобы и Елена Аркадьевна – самый близкий ему человек, – думала о нем как о человеке необычном, не таком, как все.

И как только Резник и Варкентин вышли из кабинета, Нексин сразу же присел к столу и стал обдумывать и набрасывать на листе бумаги сюжет предстоящей съемки для телевидения. Как нельзя кстати представилась теперь для него удачная возможность рассказать о себе, показать себя. Он даже не сомневался, что все получится, но по-прежнему оставалась загадка: каким образом вдруг на телевидении решили снимать именно лесхоз в Залесье?

После полудня снова позвонила корреспондент. Когда она назвала себя Нексин ее сразу узнал по голосу и вспомнил, что встречался с нею, и не раз, когда для программы «Новости» снимали картинку с заседаний обкома партии. По первым же словам корреспондентки: «Алексей Иванович, это ваша старая знакомая… Как вам на новом месте?..» – Нексин понял, что о нем, как и следует для журналиста, справки навели. Голос у нее был доброжелательный, и это у Нексина убавило настороженности, потому что каждую минуту думал о том, что телевидение так просто не поедет, это всегда делалось по просьбе или по заказу. Нексину очень хотелось спросить у журналистки о том, каким образом вдруг лесхозом заинтересовалось телевидение. И Нексин очень осторожно, придав голосу дружеское, но с нотками озабоченности, звучание, спросил: «Чем мы заслужили такое внимание?» Илона Петрова, так ее звали, ответила, что имеет от редакции задание-поручение на съемку материала о положительном герое и хороших новостях, которые теперь такая редкость на экране. Они условились о встрече.

Приехала Петрова через два дня. Нексин встретил ее на пороге конторы лесхоза, а когда увидел, что автомобиль, на котором ее привезли, был с логотипом одного из центральных телеканалов (он-то ожидал местное телевидение), сильно удивился, но мгновенно сообразил, что покажут его всей стране, и в этом он увидел особый знак судьбы. Петрова поздоровалась и, увидев вопрос во взгляде Нексина, сказала, что теперь работает корреспондентом известного канала. Они прошли в кабинет Нексина, он предложил Петровой, ее сопровождающим – оператору и водителю – чаю. Они обрадовались, а еще больше зашумели при виде нескольких сортов варенья и домашней выпечки, выставленных заботливой Борец. Когда официально-гостеприимная часть закончилась, чай был выпит и все съедено замёрзшими и проголодавшимися в дороге людьми, Петрова попросила оставить ее ненадолго наедине с директором, чтобы проговорить детали предстоящей работы. Она сказала, что в эфир пойдет сюжет по времени не более трех минут. Показан он будет уже в субботнем обзоре новостей экономики. По указанию режиссера, материал должен быть ярким и привлекательным, рассказывающим о том, как в непростое время новых экономических реалий продолжает успешно работать предприятие лесного хозяйства.

– Что же можно показать за три минуты? – спросил Нексин.

– Очень многое, – сказала Петрова. – Мы покажем ваше прекрасное Залесье и его окрестности. Вы расскажете о своем производстве, и мы его также покажем. Можете продемонстрировать вашу продукцию.

– Но ведь это же реклама? – удивился Нексин.

– Совершенно верно! – подтвердила Петрова. – За тем и приехали.

– Очень интересно! – сказал Нексин. – Но, насколько я знаю, в лесхозе такую заявку не подавали и не оплачивали… Вы же меня понимаете… Кроме того, у меня вопрос: почему Залесье?..

– Алексей Иванович, у вас не должно быть никакого беспокойства на этот счет. Все, что снимем, вам покажем. У меня задание только на очень «хорошее кино» и задание от моих начальников, а у них, не сомневаюсь, от других важных персон. Просто так, смею вас уверить, мы не приезжаем за «хорошим кино». Так что мир тесен, видите, в какой мы с вами встретились глубинке.

После ее слов осторожный Нексин стал заметно нервничать, пытаясь в первую очередь вспомнить все в последнее время связанное со своим назначением. Он был всегда убежден, что во всяком деле есть обязательный личный или корыстный интерес кого бы то ни было. Но так ничего и не припомнил, кроме общения с Баскиным и несколькими лицами из своего главка. Неожиданно извинился перед Петровой, попросил небольшую паузу, сам вышел из кабинета и прошел в комнату дежурного, где набрал номер Баскина. Михаил Леонидович ответил сразу, и было слышно, как он почти торжествует по поводу звонка Нексина. Баскин подтвердил, что к Нексину должно подъехать телевидение, для этого он использовал свой административный ресурс, у него был разговор с кем надо. Но никак не ожидал, что так быстро выполнят просьбу, поэтому не успел предупредить Нексина. Еще Баскин сказал, что так решил помочь своему товарищу утвердиться в новом назначении, о Нексине должны знать, и уверен, что Нексин сам дальше все устроит, как никто, потому что он кому надо похвалил Нексина, а Алексей Иванович, самый тонкий психолог и знаток человеческих отношений из всех людей, кого Баскин знал до сих пор. В заключение пожелал удачи с телевизионщиками и сказал, что намерен скоро и сам заглянуть в лесхоз.

Нексин, вернувшись назад, еще раз извинился перед Петровой и стал быстро и дельно рассказывать, как ему видится телевизионный сюжет о лесхозе. Петрова выслушала его внимательно, улыбнулась и сказала:

– Алексей Иванович, думаю, что наш режиссер может просто позавидовать вашему умению уловить суть материала и правильно расставить все акценты; вы очень здорово все придумали. Дело за малым. Приступим.

– Илона, – ответил ей Нексин, – вы ведь на меня не обидитесь, если скажу, что просто снятый материал – это еще не работа, а что-то сродни наброскам и эскизам художника, а чтобы сделать хорошие наброски, нужно иметь и представлять себе замысел, который собираешься реализовать…

– У вас, Алексей Иванович, следует брать прямо-таки мастер-класс… Я постараюсь выполнить ваш замысел…

– Илона, один маленький вопрос…

– Да, пожалуйста, Алексей Иванович.

– Когда выйдет репортаж на телевидении, пожалуйста, сделайте мне отдельно видеокассету с записью?..




3


На следующей неделе, в субботнем обзоре экономических новостей, в рейтинговое, как говорят телевизионщики, вечернее время, был показан репортаж о Залесье. Получился он красочным и жизнеутверждающим по сравнении с другими новостями, сплошь из криминальных хроник и прочего негатива.

Сначала на экране появилась панорама Залесья, лежащего в распадке, окруженном сосновым бором. Издали дома казались игрушечными, и это создавало ощущение сказочности села, но объектив приблизил их, и на переднем плане оказались копошащиеся во дворах сельчане, играющие в снегу дети, подмеченная оператором особенно удачно лайка, резвящаяся вокруг детей, – это наполняло красивую картинку жизнью. Затем в кадре появился Нексин. Снимали его шаблонным киношным приемом с претензией на художественность или документальное кино. Он вышел из леса и остановился у конторы лесхоза; на его лице была печать озабоченности делами большого хозяйства, потом поднял голову, и его взгляд скользнул вверх, по стволу высокой сосны, росшей у здания конторы лесхоза, к макушке дерева и дальше в небо; вдруг и макушка сосны, и небо закружились-завертелись на экране, символизируя по замыслу режиссера бесконечность времени и пространства. Оператор, как известно, чтобы получить такой эффектный кадр, ставит камеру на колено объективом вверх и вертится с нею на месте, как юла, создавая для зрителя иллюзию головокружения. Кино закончилось, и экран снова занял образ директора лесхоза; он стал рассказывать о том, как, несмотря на трудности перехода экономики на новые условия работы, лесхоз и жители Залесья не испугались перемен, наоборот, трудятся не покладая рук – результат налицо. Чтобы его показать, объектив камеры устремился в цех по обработке древесины и «выхватил» в одном месте пачки упакованного в целлофан и готового к отправке дубового паркета, в другом месте оригинальную садовую мебель, какие-то поделки из дерева. «Но не это главное наше богатство, – продолжал говорить за кадром Нексин. – Главное – это наши необъятные леса». Следом за этими словами на экране замелькали прекрасные лесные угодья, была показана работа лесоруба, валившего высоченную ель; далее объектив оператора снова вернулся в цеха лесхоза и показал штабеля бруса и досок. Завершали репортаж смонтированные в материал – их не снимали – кадры со стайкой косуль, грациозно замерших на опушке заснеженного леса. Этот кусочек был взят из какого-то фильма. Под конец репортажа голос автора за кадром сожалел о том, как быстро пролетело время в лесном раю, с которым так не хотела расставаться съемочная группа.

О времени показа передачи о лесхозе, что само по себе было событием необычайным для жителей Залесья, совсем не разбалованных вниманием, знали все, особенно постаралась Борец. И утром наступившего воскресного дня другой темы для разговоров в селе и лесхозе не было. Ну а Нексин, как и ожидал, в результате такой рекламы очень быстро смог завоевать в первый же месяц пребывания на новом месте так нужное уважение сельчан. Они, только завидев его, почтительно смолкали, украдкой оглядывались, провожая взглядами благодарными за то, что о них теперь знала вся страна. Больше всех, пожалуй, зауважала его Борец. Она ближе других находилась около Нексина и была счастлива оттого, что не ошиблась в своих ожиданиях с новым начальником, от которого напрямую зависела в том числе ее дальнейшая работа на привычном месте.

Сам Нексин от этих похвал, которые были искренними, и от других, пусть несколько сдержанных, например, от главного инженера, который считал Нексина назначенцем, не достойным места директора, чувствовал себя превосходно. Его шкала самооценки уверенно ползла вверх, и впервые за многие месяцы он снова ощутил себя важной фигурой, окруженной менее значимыми, и с трудом сдерживал самодовольство, готовое, как пена из открываемой бутылки шампанского, вырваться наружу. Он старался представить себя руководителем современным и либеральным, всем своим видом подчеркивал безразличие и равнодушие к такому вниманию его персоне, и это у него неплохо получалось, но искушенный человек все равно мог разглядеть в его поведении наигранность и неправду.

Нексин не мог дождаться похвалы от Хромовой. Ей он умышленно не сообщал о снимаемом репортаже, о времени выхода в эфир передачи, пытаясь показать равнодушие и безразличие к событию как слишком заурядному. Но она и не знала о телевизионной передаче с его участием, и не упомянула о ней ни разу при их ежедневных разговорах по телефону. Это его сильно расстраивало и даже бесило. Так продолжалось неделю, и вот, наконец, у него по коже пробежал приятный озноб от восторга, когда услышал от нее, что, оказывается, его показывали по новостям, видели их общие знакомые и, какая досада! – не видела она. Она начала его журить и упрекать за то, что он ее не предупредил о столь важном событии… Нексин даже не заметил наигранности в её голосе, очень довольный тем, что и она, наконец-то, узнала о передаче, врал, что был очень занят все последние дни и как-то совсем упустил из внимания сказать; ну а если честно, то и не придал особого значения тому, что его снимали для телевидения… А после того, как Елена Аркадьевна посетовала о его излишней скромности, он спросил: «Это кто же тебе сказал о передаче про Залесье?» – «Баскин… – ответила она, не задумываясь, но тут же поправилась: – Михаил Леонидович Баскин сказал…»

Нексину в эту счастливую минуту его жизни меньше всего хотелось слышать данное имя. Он с болью и досадой в сердце подумал: «Почему снова Баскин, причем в самый неподходящий момент?..» Но не это было главным, что его огорчило. Елена Аркадьевна, заканчивая разговор по телефону, сказала голосом, как ему показалось, вовсе не теплым, не таким, как говорят с дорогим и близким человеком, а каким-то дежурным, который окончательно испортил его хорошее настроение: «Ладно, дорогой, так уж и быть, прощаю тебе… Но не забывай впредь о подобных серьезных вещах, потому что это имеет для нас большое значение…»

А на следующий день, прямо с утра, Нексину позвонил и сам Баскин. Он был очень любезен и поздравил Нексина. «Алексей Иванович, – сказал он, – ты был просто великолепен… Себе представить не можешь, как все наши были удивлены твоим появлением на экране, а многие просто завидовали тому, как предстал в новом амплуа… Ведь чего греха таить, многие тебя уже хоронили… Я доволен, что все получилось, тебя снова увидели, знают, где ты, знают, что занялся серьезным бизнесом. Думаю, ты это теперь и сам начал понимать… Слушай, но ведь это нужно как-то отметить?..» – «Буду только счастлив увидеть тебя, – ответил Нексин, стараясь придать голосу как можно более радушия. – Приезжай, посидим, поговорим, если хочешь, организую охоту. Есть здесь один старик – большой, говорят, мастер по этому делу, а ты, как знаю, большой любитель». Баскин в ответ даже защелкал языком от восторга и сказал, что ради этого непременно приедет в ближайший выходной.

Когда Нексин положил телефонную трубку, Борец, словно следовавшая за его каждым шагом, тут же заглянула в кабинет и угодливо спросила: заносить ли кофе и что он будет заказывать на обед?.. Этот вопрос стал для нее правилом. Дело в том, что Нексин имел давнюю привычку не завтракать. У него для этого были две причины. Первая – несмотря на его способности в нужный момент организоваться и проявить упорство в достижении цели, он имел слабость – ему очень трудно было по утрам просыпаться и вставать. Нексин тянул с этим до последнего, не желая тратить сон на завтрак, зная и то, что на работе услужливые секретарши обязательно подадут кофе или чай с чем-то вкусненьким. Вторая причина – за лучший завтрак он считал именно что-нибудь сладенькое, потому, как уверял когда-то его знакомый диетолог, «мозги после сна включаются лучше всего именно от небольшого количества сладкого, а вовсе не от привычной еды». Вот и сейчас Борец принесла ему большую чашку ароматного кофе и на тарелке, накрытой тканевой салфеткой, кусок домашнего слоеного торта с кремом, приготовленным на натуральных сливках с соком брусники.

– Изумительно! – сняв салфетку, сказал Нексин, вперив глаза в кусок торта. Вдохнул запах горячего кофе и добавил: – Чудесно!.. Нина Викторовна, вы меня балуете. Признаться, я даже не припоминаю, чтобы где-то пробовал что-то подобное.

Борец зарделась от похвалы:

– Спасибо, Алексей Иванович, для хорошего человека и готовить приятно.

В ее ответе было и лукавство, и правда. Она лезла из кожи вон, стараясь угодить новому директору, и у нее это получалось. Даже дома, после работы, все свободное время по вечерам что-то изобретала, пропадая на кухне, чем вызывала недовольство и даже ревность мужа, работавшего трактористом в лесхозе. Но она, как безусловный лидер в семье, а ее авторитет в семье был прежде всего связан с занимаемой в лесхозе важной должностью, которую нельзя было потерять, спокойно отвечала мужу, что так надо, либо вообще оставляла его эмоции без внимания, делая свое. О ней на селе любили сказать, что «в ее семье не как должно быть – муж-голова всем правит, а как у рыб или птиц – хвост рулит…». Выслушав приятные слова Нексина, она сказала:

– Александра из столовой просила передать, что сегодня может приготовить блюда из мяса или рыбы. Свинину закупили только вчера у местного фермера, а рыба мороженая. На гарнир предлагается картофель, гречка, рис.

Нексин проглотил кусок торта, отпил кофе и, облизываясь, как кот, не скрывая удовольствия от провалившегося в него сытного торта и чувства комфорта от приятного чертовски, как оказывается, положения в новой должности директора лесхоза в этом не таком уж и плохом местечке под названием Залесье, сказал:

– Попросите Александру, чтобы сделала отбивную и к ней жареный картофель, такой, знаете ли, с корочкой. Этого будет достаточно. Ну и, как обычно, салат из овощей, а из напитков – морс клюквенный, мне он очень понравился.

В столовой лесхоза Нексин успел пообедать несколько раз в общее время. Так случилось – он сам себя потом винил в этом, – хотел продемонстрировать, что со всеми заодно, свой человек, разделяющий с коллективом не только работу, но и «общую чашу». Хватило показухи ненадолго. Не нравилось Нексину ни то, что все, словно сговорившись, оглядывались на него, так что он, поднося ложку ко рту, всякий раз испытывал дискомфорт; ни общая атмосфера шума и разговоров, общающихся между собой людей, а главное – их спецовки и разные несъедобные запахи, кружившие в воздухе вместе с запахами еды. Он, как бы между прочим, сказал об этом Борец. Буквально на следующий день все изменилось. Борец зашла к нему в кабинет вместе с заведующей столовой, она же повар Саша. К ней все так и обращались: «Саша» или «Александра» – кому как нравилось. По возрасту Нексин ее определил сначала в свои ровесники, может, чуть моложе; но позже, по документам из личного дела, узнал, к удивлению, что она немного старше его. Она действительно выглядела моложе потому, может быть, что постоянно была занята, двигалась, отличалась хорошими физическими данными; была стройна, изящно сложена, у нее были по-девичьи острые груди, а прическу носила короткую, как у подростков, с крашенными под серебро волосами, так что было трудно определить их настоящий цвет. Самым интересным в ней были замечательные глаза: большие, широко распахнутые серо-голубые, как будто кукольные. Но, приглядевшись ближе, первое впечатление менялось, становилось понятно, что оно обманчиво: глаза были с налетом грусти и какой-то (только это и выдавало ее настоящий возраст) усталости, которая собиралась лучиками мелких морщин в уголках глаз. Но от этого она вовсе не проигрывала, наоборот, казалась еще интереснее и не была лишена какой-то загадочности, которая всегда присутствовала в ее взгляде.

Они познакомились. Борец тут же стала извиняться за прежние неудобства по столовой, а Саша, словно знала Нексина очень давно, без обиняков, предложила ему приходить после того, как официальное время обеда заканчивалось, она закрывает столовую, тогда зал бывает пуст. К сожалению, сказала она, в проекте столовой почему-то не было предусмотрено отдельное помещение для руководства, и Нексин может обедать один, когда столовая закрыта. Кроме нее и ее помощницы, занятой на кухне, в это время там никого нет. Нексин, выслушав ее, ответил, что ему такой вариант подходит. На том и условились. Александра, собираясь уходить, на пороге, остановилась и вдруг сказала:

– У меня есть для вас и другое предложение.

– Какое? – спросил Нексин.

– Раньше я работала в городе в столовой одного завода, так я готовила руководству отдельно. Могу и вам отдельно готовить, только заранее предупреждайте.

– О-о! – протянул Нексин. – Это будет и вовсе прекрасно.

Так, время обеденного перерыва, а вернее, уже послеобеденное время, для Нексина стало настолько приятной паузой, прерывавшей скучноватое течение рабочего дня, что он ждал с нетерпением, когда же стрелки часов покажут четырнадцать ноль-ноль. Тогда он, успев проголодаться, желая сменить обстановку, связанную с постоянным общением по производственным вопросам, на другую, расслабляющую, гораздо более приятную, уходил в столовую, где его ожидала Александра.

Она стояла обычно у красиво сервированного стола; потом, встретив директора и принеся из кухни лично все блюда, скромно уходила в сторону и, как в хорошем ресторане, следила за тем, чтобы предупредить какие-то желания своего клиента. В Залесье она жила три года. Приехав из города, устроилась поваром с испытательным сроком, но очень быстро все отметили ее вкусную и добротную стряпню, и она осталась работать. О ней мало что знали, она некоторое время жила одна, снимая комнату, и многие сильно удивлялись, что такая симпатичная и привлекательная молодая женщина выбрала сельскую глубинку, где возможность найти мужа была ничтожна мала, потому что здесь все мужское население было или женато, или будущие женихи только подрастали и еще ходили в школу. Но потом оказалось, что у нее есть сын, она вскоре привезла в Залесье маленького мальчика Мишу, воспитывала его одна. Лесхоз со временем смог ей выделить небольшой пустовавший дом. Разное о ней иногда говорили, ходили злые слухи, что она раньше, работая на рыбацких судах, которые по полгода находились в море, была общей женой для всей команды. Так ли это было или нет, но в Залесье за нею ничего предосудительного не наблюдалось, напротив, Александра была примерной матерью, а весь ее образ жизни давал право некоторым из местных мужей, которые были не прочь завести роман на стороне, пытались добиться ее благосклонности, но без успеха, утверждать, что она сущая фурия и феминистка. Нексин успел услышать о ней и то и другое, однако не придавал внимания досужим разговорам, видя перед собой не очень словоохотливую женщину, к которой, несмотря на всю привлекательность, не мог испытывать никаких чувств, кроме симпатии, поскольку у него была Елена Аркадьевна.

Отобедав, Нексин поблагодарил Александру и спросил, не может ли она сделать такой же обед в пятницу, но для двоих, он ждет из города приятеля.

– Отчего нет? – сказала Александра первый раз за все время улыбнувшись. – Готовить на несколько человек даже проще, чем на одного, тем более для друзей. – Последние слова она произнесла с тоской в голосе, Нексину показалось – даже завистью. Он подумал о том, что она действительно очень интересная женщина и почему-то одна; у нее, конечно, есть ребенок, который занимает много времени и сил, наполняя ее жизнь, как матери, но дети не могут заменить мужчину для женщины. Нексин невольно сравнил ее с собой. Он был в данный момент тоже один, но это было другое одиночество, временное, в чем-то даже приятное, потому что было вовсе и не одиночеством, а временной разлукой. Уже совсем скоро, на следующей неделе, он собирался в город по рабочим делам, но главное – навестить Лену, встретиться с любимым человеком, и от того его одиночество казалось даже слаще. Нексин из праздного любопытства, но голосом серьезным, деловым обратился к ней с вопросом:

– Александра, скажите, пожалуйста, а как вам здесь работается и живется, ведь вы, насколько знаю, в лесхозе не так давно? Может быть, есть какие-то проблемы, я все же директор, чем смогу – помогу.

– Спасибо. Работа нравится. Я уже привыкла к Залесью, его жителям, они здесь интересные, нравится мне и здешняя природа. Так что все хорошо.

– Н-н… – Да уж! – протянул многозначительно Нексин. – Я-то ведь только приехал, мало кого знаю, но народ здешний мне тоже успел приглянуться.

Он невольно вспомнил Борец, потом главного инженера Резника с историей о производственной травме и подумал: «Ничем они не интересные, как везде, с одними и теми же проблемами». Он спросил:

– А после города не скучно жить в деревне?

Александра глянула на него с некоторой опаской и настороженностью человека, не знающего, что может следовать далее за таким вопрос и какую цель преследует спрашивающий, потому как в этом вопросе, помимо любопытства руководителя-директора, мог быть и какой-то другой, личный. Ее, впрочем, не особенно это пугало, как женщину, много познавшую в жизни и готовую к любым обстоятельствам, не исключавшим в том числе интерес к ней как к женщине, потому что была человеком живым и свободным. Ей уже стало известно от Борец, что новый директор холост, официально по крайней мере. Она за недолгую взрослую жизнь много успела чего повидать и испытать и, как всякая женщина, не могла не желать для себя самого простого счастья, которое для женщины всегда видится в замужестве. А Нексин был не худший для этого кандидат.

– Скучать некогда, – сказала она. – Работы хватает, стараюсь больше уделять внимание сыну, поэтому остается не так много свободного времени. Здесь, конечно, нет увеселительных заведений, молодежь для этого едет в район, но я вообще-то и не сторонник развлечений в каких-то увеселительных заведениях.

– Значит, смотрите в свободное время телевизор, сериалы.

– Тоже нет. Жаль тратить на телевизор время.

– Почему жаль?

– Как правило, это всегда только картинка, а всякое обсуждение каких-то вопросов в телевизионных передачах очень поверхностное, носит больше информационный характер. Поэтому, когда бывает возможность, читаю.

– Вот как? – удивился Нексин. – Сейчас это большая редкость. Статистика утверждает, что из ста человек читает только десять.

– Значит, вхожу в эту счастливую десятку.

– Почему «счастливую»?

– Остальные девяносто себе даже не представляют, как много теряют, не читая. Я твердо убеждена, что человек вообще думает только тогда, когда читает, и лучшего воспитателя, чем книга, нет.

– Какие же вы читаете книги?

– Не удивляйтесь, – улыбнулась Александра, – в основном толстые. Сейчас, например, «Анну Каренину». К слову сказать, перечитываю.

– Неужели?

– Да. И думаю, что не последний раз.

– Но почему именно «Анну Каренину»? – еще сильнее удивился Нексин, не ожидавший такого ответа от заведующей столовой лесхоза.

– Наверное, потому, что вполне разделяю общее мнение, что лучшего романа не написал еще никто и ни в одной книге о жизни не сказано столько, как в этой. Она для меня без преувеличения все равно что какому-нибудь очень набожному человеку читать книги Писаний.

– Однако!.. – вырвалось невольно у Нексина, который был ошарашен ее последним ответом. – Саша, вы не против, если я так буду к вам обращаться?..

– Пожалуйста, ко мне обыкновенно так и обращаются.

– Саша, мне было интересно слушать вас.

Нексин встал из-за стола, собираясь уходить; еще раз поблагодарил ее за обед. Александра уточнила у него по поводу меню обеда с другом. Он ответил, что полностью полагается на ее вкус. Она, провожая Нексина к выходу, сказала:

– Между прочим, вы видели, наверное, что здесь есть церковь, точнее будет сказать, это молитвенный дом, но не сектантов или баптистов, а лютеранской общины местных жителей. Так вот, по воскресным дням у них проходит служба, посещение свободное. Это, скажу вам, как на какой-нибудь лекции в клубе, никто никому и ничего не навязывает, все очень безвредно, я там бываю, хожу специально, чтобы послушать их пастора, который, правда, из иностранцев, но очень интересно говорит. Мне кажется, что и вы не пожалеете, если пойдете, быть может, познакомитесь с ним, очень он умный человек.

Нексин в ответ пожал плечами, развел руки, давая понять, что, дескать, ничего не может на этот счет сказать, и пошел к себе. За все время недолгого пребывания в Залесье после этого разговора с Александрой у него исчезло чувство отстраненности от течения здешней жизни. «Неужели все стало хорошо после первого и неформального общения с Александрой?» – спрашивал он себя и тут же ловил на мысли, что так и есть, потому что у него улучшилось настроение после встречи с нею.

Нексина подкупала простота их общения; и чем дольше он находился в Залесье, тем сильнее привыкал к ней, ее постоянному присутствию, а вскоре стал замечать, как Александры не хватало, когда она вдруг не появлялась на работе из-за болезни сына или по делам уезжала в город.

Прогуливаясь как-то по Залесью, Нексин увидел и дом, о котором упомянула Александра; здесь служил заезжий священник по имени Иохан Либерс. К новоявленным миссионерам, как и ко всему, что происходило последнее время с церковью, Нексин старался относиться спокойно, потому что теперь в стране, где все сильно изменилось, очень много говорили, в том числе о свободе совести. И если раньше называли в шутку основной религией атеизм, а встретить живого попа было в диковину, то сейчас людям предлагалась на выбор сразу куча вероучений: выбирай, как в торговой лавке, что душе угодно! Один из его знакомых придумал на этот счет даже метафору. Он сравнил выбор религий на любой вкус с выбором колбасы в магазине. «В теперешних магазинах, – говорил он, – колбасы стало так много, что в глазах рябит от названий, но сколько ни пробуй – все на один вкус… Так и с религиями: какую ни возьми, каждая себя считает самой правильной, и ее бог самый лучший, но во всех один и тот же привкус денег и стремление завлечь как можно более людей, а потому, – заключал он, – лучше атеизма религии нет».

Нексин был ярым атеистом не только по убеждению, но и прежней должности, когда занимался в идеологическом отделе партии вопросами религии профессионально. Когда он услышал предложение Александры познакомиться с пастором, было собрался ей сказать, что даже в такой глубинке, как Залесье, есть, оказывается, тоже сумасброд, морочащий людям голову, но сдержался, боясь ее обидеть невзначай.

Нексин в будущем отчасти окажется прав, хотя в этот момент даже предположить не мог, до какой степени местный пастор, который четко разделял, где «Богово, а где кесарево», создаст, как пишут в науке виктимологии, условия и повод для того, что Нексин пойдет на страшное преступление.

На пороге конторы лесхоза его уже ждал Заборов Анатолий Федорович, которого позвала Борец, и Нексин, увидев его, настроился на более приятные мысли. Они поздоровались, Нексин напомнил ему о предложении пойти на охоту. Заборов, терявшийся в догадках, для чего его хочет видеть директор, не попросит ли уволиться по возрасту, так обрадовался этой просьбе директора, что тут же начал рассказывать какие-то истории, связанные с охотой; наконец, остановился и сказал, что с удовольствием поведет его с приятелем в лес, в котором на исходе зимы самое время охотиться.

В пятницу, припозднившись – на дворе уже начинало смеркаться, – приехал Баскин. Он был сам за рулем дорогой иномарки. Выйдя из машины около конторы лесхоза, довольно потянулся, зажмурил глаза, жадно вдохнув вкусный лесной воздух, и стал разминаться после долгой дороги. Было заметно, что у него прекрасное настроение, он не спешил входить в здание конторы, чтобы увидеться с Нексиным, а стал шутить с обступившими красивую машину местными зеваками и мальчишками. «Близко к машине не подходить, – говорил он, – не трогать, даже не дышать на нее…» – «Шутит, дядя! – сказал кто-то. – Что ей может быть?» – «А вот и может!» – сказал Баскин и нажал кнопку на брелоке ключа зажигания. Тишину поселка взорвал оглушительный звук сигнализации, да так, что зеваки, недоверчиво поглядывая на Баскина, отошли в сторону. На крыльцо вышел Нексин. Они обнялись, как давнишние друзья. Нексин распорядился открыть на задворках конторы гараж, и туда перегнали машину.

– Михаил Леонидович, заноси ко мне в кабинет свою сумку, потом ее заберем в наш местный «Рэдиссон», и айда скорее обедать, вернее, уже ужинать. Все давно готово, заведующая несколько раз справлялась, когда придем.

– А что с охотой?

– Все решено. Утром встречаемся здесь же с моим работником Анатолием Заборовым. Он и поведет нас по здешним местам, сказал, что без трофеев не вернемся.

Они прошли в столовую лесхоза. Их ждала Александра. Общий свет в помещении был выключен, в углу залы, где обычно и обедал Нексин, был накрыт стол, который освещался специально поставленным сбоку торшером, поэтому остальная часть простоватой обстановки столовой тонула в полумраке; здесь было уютно и все располагало к приятному застолью, и даже одна-единственная картина висела как раз около их стола. Кто и когда ее повесил – не помнили, но к незамысловатому натюрморту привыкли, как к обязательной части интерьера столовой. Неизвестный художник-любитель на большом, метр на метр, листе древесно-волокнистой плиты, именуемой у строителей ДВП, помещенной в изящную дубовую раму (в лесхозе изготавливали также багет для картин), вывел нехитрую композицию, которая сильно напоминала знаменитый натюрморт Петрова-Водкина «Селедка». Разница между ними была в том, что если на столешнице известный художник нарисовал селедку, рядом кусок хлеба и пару картофелин, то здесь был изображен жареный на сковородке карась, краюха хлеба и одна картофелина, а между ними бутылка, больше похожая на лабораторную колбу.

Баскин, несмотря на то что собрался на охоту, словно и ожидал такой встречи, и, всегда относясь к своей внешности очень заботливо, и теперь был одет подчеркнуто строго и аккуратно, но не без вызова. На нем были популярной марки синие джинсы, желтый велюровый пиджак и белая рубашка, из расстегнутого ворота которой бросался в глаза тоже желтоватый в черную крапинку дорогой мужской аксессуар – шейный платок. Его внешность сильно выигрывала против Нексина, одетого гораздо проще, в шерстяные брюки и толстой вязки свитер – привычные и практичные для сельской местности.

Баскин, здороваясь с Александрой, неожиданно поцеловал ей руку. Непривыкшая к такому обхождению, она растерялась. Видя ее смущение, Баскин, успевший оценивающе окинуть стол, восторженно развел руками и сказал:

– Такому позавидует самый продвинутый ресторан!

И он был прав, потому что здесь было около десяти различных холодных закусок, от легких, из свежих овощей и разносолов, до мясных салатов и блюд с нарезками из колбас, мяса и рыбы.

– Это не все, – сказала Александра, – у меня на плите горячее, сейчас принесу.

Когда она вышла, Баскин обратился к Нексину:

– Ну что я должен тебе сказать, Алексей Иванович?.. Вижу, что зря время не теряешь…

– Да, Саша очень постаралась, я и сам удивлен такому угощению.

Про себя Нексин в этот момент подумал: во что обойдется ему этот стол?

До сих пор он платил за обеды из своего кармана. Не мог быть исключением и этот ужин. Для него, конечно, было бы неплохо, чтобы заведующая столовой использовала свои возможности угощать иной раз бесплатно, как в этом случае с нужными людьми. Александра и Борец ему об этом сами намекали, но Нексин твердо решил, что будет платить из принципа, не обеднеет, однако за это его будут еще больше уважать. А для угощения нужных людей, всевозможных комиссий и проверяющих он со временем будет пользоваться старым, добрым методом, когда в расходы предприятия закладывают статью «на разное»; ну а со временем – он не сомневался – появятся и те самые доходы, ради которых сюда прибыл. Услышав от Баскина, что «зря время не теряет», понимая, что тот имеет в виду, Нексин осветился улыбкой радушия и сказал:

– Михаил Леонидович, здесь так принято угощать, главное, замечу тебе, все продукты местные.

– Понятно… – протянул Баскин, – но я другое имел в виду. Твоя заведующая до чего хороша! Глазища-то какие – нырнуть и не выплыть… – Он многозначительно подмигнул Нексину.

– Ну что ты? У меня есть Лена… Я к ней слишком сильно привязан…

– Ах да! – сказал немного театрально Баскин. – Елена Аркадьевна редкого очарования и души женщина. Тебя очень даже понимаю…

Пришла Александра, поставила посреди стола объемную утятницу и откинула крышку. Баскин, вдохнув запах блюда, невольно сглотнул слюну и, не скрывая любопытства, потянулся через весь стол взглянуть на необычное кушанье:

– Что это?!

– А это наше местное, жаркое из дичи, из мяса глухаря, готовим его без премудростей, очень просто, в собственном соку с заправкой из лука и брусники.

– Спасибо, Александра, – сказал Нексин.

– Обалдеть! – воскликнул Баскин, восхищенно крутя головой, потом вдруг замер и, сделав серьезное лицо, сказал: – Чего-то, однако, не хватает?..

Александра выжидающе посмотрела на него.

Баскин указал на натюрморт на стене и произнес:

– На этой картине есть бутылка, вот я подумал, а на нашем столе нет… Но, не переживайте, я схожу в гараж, у меня в машине есть необходимое для таких случаев, я же собирался к вам на охоту… Что по этому поводу скажет Алексей Иванович?..

Нексин немного замешкался, не зная, что ответить по поводу несколько нахального заявления своего приятеля, но Александра быстро смекнула и заметила, что ее, к сожалению, об этом не предупредили, но идти никуда не нужно, она также имеет все, что в таких случаях нужно. С этими словами ушла и вернулась через пару минут, поставив на стол поллитровку водки из морозильника, подернутую холодной испариной.

– Ну, я пойду, – сказала Александра. – Алексей Иванович, когда будете уходить, то оставьте все как есть, а столовую замкните; я приду рано утром и приберусь.

– Как? Вы нас оставляете? – наигранно удивился Баскин, выйдя из-за стола и загородив Александре дорогу. – Это невозможно!..

Она остановилась, вопросительно взглянув на Нексина; он жестом руки дал понять Баскину, что не нужно продолжать, потом сказал:

– У Александры дома ребенок, один, без присмотра… Саша, идите и не переживайте, порядок будет обеспечен.

– Какая чу?дная, однако, Александра у тебя! – продолжил восхищаться Баскин, но не долго, снова уселся за стол.

Оба после первой рюмки долго и молча ели. Со стороны могло казаться, что этим людям, увлеченным едой, и говорить не о чем или они придерживаются строго этикета за столом, принимая пищу молча, без манерничанья, – такая стояла тишина, в которой был слышен лишь стук вилок и ножей да трудное дыхание едоков, которых будто не кормили несколько дней. Баскин только однажды бросил коротко: «Алексей Иванович, извини, что все ем и ем, правда, очень все здорово приготовлено, так вкусно меня давно не кормили».

Нексин налил по второй, Баскин предложил выпить за вновь назначенного директора, а когда дело дошло до третьей, взяв рюмку, отставил в сторону и сказал:

– Мы с тобою любим и можем выпить по случаю в удовольствие, такой случай состоялся… Но сам понимаешь, что я приехал не так просто, не только охоты ради.

– Понимаю, – ответил Нексин.

– Помнишь, когда ты сюда назначался, спросил меня: что тебе это будет стоить? Я сказал: осмотришься на месте – поговорим. Я тогда не мог ничего конкретно ответить, хотя мы с тобой разумеем, что все в этом подлунном мире что-то стоит. Дело в том, что не от меня многое зависело и зависит, а люди, которые решили твой вопрос с устройством в лесхоз, знали и уверены были сразу, что ты правильно все понимал и понимаешь. Сейчас я как бы уполномочен кое-что передать. Ты же знаешь, что создана новая партия «За Отечество», мы себя причисляем к либеральным демократам. Там почти все наши товарищи по бывшему обкому и горкому, в том числе я, а также те, кто решал твой вопрос. Могу похвастаться, я состою в политическом совете партии. Ты, естественно, должен быть в наших рядах, и я увезу с собой твое заявление о вступлении в партию.

Нексин удивленно посмотрел на Баскина, но не стал его перебивать.

– Поверь, все идет хорошо, по-другому, видимо, нельзя. Старые партийные билеты мы можем хранить для памяти и истории, но теперь главное – это снова получить власть. Будет у нас власть – мы снова будем самые умные, станем снова совестью и честью нашей страны, будем морочить голову людям тем, как заботимся о них, об их лучшей жизни; люди – они же доверчивые, как дети, сколько бы их ни обманывали, продолжают верить, впрочем, другого выбора у них нет: всегда были умные и дураки, хозяева жизни и те, кто на них работает… У кого власть, тот и хозяин, который решает, кому сколько дать из казны, а сколько себе оставить для хорошей жизни. Так что власть – она, родимая, когда будет у тебя, то, как жена, обласкает и обогреет… А пока партия наша идет к власти, нужно ее поддержать. Это важно! – Он многозначительно поднял указательный палец правой руки.

– Михаил Леонидович, не томи… Все я понимаю… Называй цену…

– В том все и дело… Как бы это сказать!.. Одним словом, определенной суммы как раз нет. Платить нужно будет регулярно, покуда ты в своей должности и тебя товарищи по партии во всем поддерживают и помогают. Свои люди у нас везде, во всех структурах, поэтому и любые вопросы могут решаться с кем угодно… В общем, все будет так, как и было раньше…

– Как было раньше, больше не будет, – перебил его Нексин.

– Это ты зря. Будет еще лучше. У нас ничего не может поменяться. Всегда была и будет экономика официальная, то есть с ее зарплатами, пенсиями, бюджетами и прочей ерундой, и была и будет другая, ей параллельная, та, ради чего мы с тобой и работаем, которая нас по-настоящему кормит… В конце концов, одна другой не мешает… Я вот проехал по вашей деревне и скажу тебе, что неплохо здесь народ живет, почти в каждом дворе какой ни есть драндулет – машинка или мотоцикл, домики хорошенькие… Дураком быть надо, чтобы не понимать, не с зарплат у них это все… Да молодцы, тоже не отстают от жизни!.. Понятное дело, что работают на государство, такая уж, извини, у народа доля, как и у пчел, которые собирают мед для медведя, но люди приспосабливаются, о себе не забывают… Жизнь гораздо умнее экономистов и политиков, расставляет все по местам… Помнишь же, как один из наших прежних лидеров страны вдруг сдуру решил устроить показное дело в одном из министерств, на автомобильном транспорте одной республики… И что вышло?.. А ничего, только всему миру показал и рассказал, как на самом деле живет экономика социалистической страны: кассир автобуса собирал плату с пассажиров, но «умудрялся» и себя не обидеть, за это платил бригадиру, тот, тоже оставляя что-то себе, платил начальнику смены, начальник смены платил директору, последний в главк своего министерства, ну а последние, понятное дело, приплачивали еще куда-то выше, разумеется, не Господу Богу… Классическая пирамида, как на долларовой бумажке с Вашингтоном, где наверху пирамиды всевидящее око… Но не Бога или черта, как думают многие, а умных людей, умеющих все так выстроить… И так было в любой другой отрасли – торговля ли то, лесная промышленность или даже медицина, которую называют несчастной, хотя никакая она не несчастная…

– Знаю, – сказал Нексин. – И все же что причитается с меня?

– Наш экономический аналитик в партии считает вполне нормальным, что ты, например, должен платить десять процентов от официального дохода лесхоза. То есть мы всегда будем знать из отчетов твоего ведомства, сколько зарабатывает лесхоз, поэтому платишь от этой цифры. Все очень даже разумно, поскольку все понимают, что теневой доход в лесхозе будет гораздо больше тех самых десяти процентов от официального.

– Почему именно десять процентов?

– Эта цифра принята с давних пор, вернее сказать, с древних времен, ее просчитал еще мудрейший и хитрейший жрец Моисей, утвердивший «Закон о десятине». Кстати, аналитиком в партии сидит знаешь кто?.. Гриша Витебский… Помнишь, он был у вас в обкоме начальником отдела труда и заработной платы…

Нексин задумался. Он знал все то, о чем только что сказал Баскин. И сам бывал не раз причастен к таким делам. Однажды, после крупного областного мероприятия и выпитого в большом количестве по этому поводу коньяка в кругу заботящихся о лучшей доле ее жителей «благодетелями-отцами» области – одним из них был начальник автомобильной инспекции, – поехали к последнему на работу продолжить возлияние. Там, прямо в дежурной части, пьяный полковник распорядился какому-то лейтенанту приготовить себе в кабинет еще спиртного и закуски. Полковник, войдя в кабинет, что-то пробубнил про себя и сразу пошел к приставному столику; на нем стояла коробка из-под обуви, открыл ее. Нексин увидел в ней плотно сложенные, перехваченные разноцветными аптечными резинками пачки денег. «А это, Алексей Иванович, мне и моим начальникам… Здесь же доля кого-то из ваших обкомовских… – сказал полковник и начал перебирать пачки денег. Долго их складывал и подытожил словами: – Сволочи! Вижу – в этом месяце недобрали… Потом разберусь… Ох, не простое это дело, но по-другому уже невозможно… Система…»

Нексин хорошо помнил и Витебского, его пучеглазые, на первый взгляд наивные и доверчивые глаза за толстыми стеклами роговых очков и остренький, с характерным утолщением на кончике, похожий на крысиный, нос, которым он странным образом все время шевелил, словно принюхивался. Сотрудники меж собой Витебского и прозвали «крысой», но вовсе не за внешнюю схожесть, а за то, что ни разу не было такого, чтобы при начислении зарплаты он хоть что-то, да не учел: одним какой-нибудь коэффициент, другим за дежурство в выходной, третьим надбавки и прочее. Кто-то это обнаруживал, кто-то нет, а Витебский, когда обнаруживался обман, невинно разводил руки и несчастным голосом, после которого искатели истины сами же и начинали его жалеть, а другие были готовы плюнуть ему в рожу из брезгливости, объяснял, что связано это с несовершенной вычислительной техникой. В результате всегда получалось, что ему все сходило с рук, потому как в таком ведомстве, как обком партии, не было принято «выносить сор из избы»; ну а у Витебского выходила неплохая экономия фонда заработной платы, он получал особые премии, и непонятно, кто распространял о нем славу, что он самый выдающийся специалист-экономист области. И когда однажды Нексин с ним наедине, в товарищеской беседе, заговорил об экономике как науке, Витебский, хитро улыбнувшись, вдруг выдал фразу, которую Нексин никогда не мог забыть. «Такой науки не было и нет. Началось все с банальной расчетливости, что и переводится с греческого, как экономика; а если говорить проще – обмана, потому как в этом суть экономики. Возникла она по другой версии ещё в древние времена в пустынях Палестины, – продолжал Витебский. – В целях экономии воды, которая была дороже в сравнении с нынешним бензином, пастухи ее разводили ослиной мочой, потом тем же ослам ее и спаивали, они ведь ослы… Отсюда, имейте в виду, уважаемый Алексей Иванович, и пошло выражение «развести ослиной мочой», что тоже самое, как и бережно расходовать». Но сам Нексин никогда не занимался хотя бы каким-то противозаконным способом добывания денег и экономикой вроде той, что озвучил Витебский. «Похоже, что теперь придется, – думал Нексин, – вариантов у меня нет…»

– О чем задумался, Алексей Иванович? – спросил Баскин.

– Сумма получается немалая… Не знаю, справлюсь ли… Пока не совсем вник в здешнее производство и возможности хозяйства.

– Ну, это теперь твоя работа, въезжай быстрее… Время у тебя еще есть, потому на то, чтобы «собраться с силами», дают полгода. Могу сразу подсказать, что здесь всем заправляет главный инженер; думаю, его ты приструнишь, а нужна будет помощь, я уже тебе сказал об этом, – обращайся ко мне, к нашим, не стесняйся… Думаю, что «все будет хорошо», так, кажется, говорят болтуны на радио…

Баскин повторил, что это и был главный вопрос, из-за которого он приехал в Залесье. Они выпили еще за успех Нексина, потом заговорили о красоте здешних мест, о погоде и снова вернулись к кушаньям, которыми продолжил восхищаться Баскин. Он ел и ел, набивая обе щеки, как сурок про запас на зиму. В какой-то момент остановился и с сочувствием в голосе сказал:

– Между прочим, если сможешь иногда организовывать здесь такие же встречи нужных людей, устроить их досуг, то вполне можешь рассчитывать, что тебе сделают скидку…




4


На следующий день Нексину и Баскину пришлось вставать затемно. Они наскоро собрались и пошли к конторе лесхоза. Там их ждал Заборов. Он был одет в мягкие войлочные сапоги, какие любят горцы на Кавказе, защитного цвета ватные штаны и такую же фуфайку, поверх ее опоясывал парусиновый ремень с подсумком для патронов; на голове было подобие малахая на заячьем меху, а через плечо висел расчехленный охотничий карабин тульского оружейного завода. Заборов придирчиво оглядел легко одетого Нексина и сказал:

– Алексей Иванович, я так и предполагал, что у вас нет подходящей для такого случая одежды, поэтому взял все необходимое. Вещи лежат в рюкзаке в диспетчерской. Думаю, все вам подойдет, потому что они моего старшего внука, он уже заправский охотник и аккурат вашей комплекции. Вещи выстираны, проутюжены. Пойдите переоденьтесь. На будущее, конечно, вам следует обзавестись необходимой амуницией, без нее нельзя.

– По правде сказать, я на охоту не собирался. Да и не охотник я, бывал только на утиной и как-то еще принимал участие в облаве на зайцев. Но с вами обязательно пойду. Мне интересно.

– Само-собою разумеется, – сказал Заборов. – Вам по должности положено знать, как директору лесного хозяйства, об охотничьих делах. Главное – начать, потом, поверьте, сами увлечетесь, меня дожидаться не будете. – Он улыбнулся, хитро посмотрел на Нексина. – Я, конечно, прошу извинения, но хочу спросить: а вы, Алексей Иванович, стрелять-то умеете?.. Ежели нет, научим, дам сегодня попробовать из моего карабина.

Нексин посмотрел на него, перевел взгляд на Баскина и, сдерживая самодовольную ухмылку, ответил:

– Попробую, если позволите.

– Анатолий Федорович, не слушайте его! – вскричал Баскин. – Он скромничает. Если хотите знать, в коллективе, в котором мы с ним прежде работали, охотников и стрелков было достаточно, но Алексей Иванович стрелял лучше всех. Его даже в милицейском тире не могли порой обойти профессионалы.

Заборов недоверчиво посмотрел на Нексина. Но Баскин не преувеличивал. Одним из немногих увлечений Нексина были его походы в тир, иногда поездки на стрелковый полигон, – такую возможность любезно предоставляло милицейское руководство. И будучи невысокого роста, не выдающегося телосложения, руку он имел сильную, что очень важно для стрелка, который помимо того, что должен уметь сосредоточиваться во время стрельбы, ещё должен фиксировать оружие, а для этого нужна крепкая рука.

Нексин в продолжение тирады Баскина скромно сказал:

– Стрелял я в основном из пистолета, и только несколько раз мне давали автомат…

– Наверное, в армии хорошо научились стрелять, Алексей Иванович, – заметил Заборов.

– Я не служил в армии, – ответил Нексин.

Не служил он потому, что был у родителей единственным сыном, ему сначала давали из-за этого отсрочку, потом попал в партийные органы, откуда не было принято призывать на срочную службу.

До тех пор, пока Нексин переодевался, Заборов пошел с Баскиным в гараж. В багажнике его автомобиля оказалось много охотничьих принадлежностей. Среди которых была даже утепленная палатка для засады и отслеживания зверя на жировке. Но главной гордостью Баскина, конечно же, был классический охотничий «Ремингтон», снабженный цейссовской оптикой. Заборов его осмотрел со знанием дела, и восхищению ружьем не было конца. Баскин переоделся в легкий, но теплый и непромокаемый комбинезон на пуху, такие же мокасины на резиновом ходу и шапку ушанку. Заборов и здесь отозвался одобрительно о его экипировке, но не удержался и спросил, сколько она стоит. Услышав ответ, присвистнул и сказал, что так и подумал, слишком дорого, хотя, должно быть, очень удобно, одежда вовсе не пижонская, а практичная. Потом осмотрел палатку, которая занимала немного места (помещалась в вещевом мешке), похвалил и эту вещь, добавив, что догадывается: Баскин охотник с опытом. Они пошли за Нексиным.

Вскоре все трое вышли из поселка. Путь их сначала лежал по большаку. По асфальту идти было легко и удобно, но вскоре свернули и пошли по широкой просеке, проложенной под электрическую высоковольтную линию. Идти по целине и по снегу, хотя и не глубокому, стало труднее, и движение группы сразу замедлилось. Просека выходила на восток, там небо уже посветлело: на горизонте, в белесой дымке зимнего воздуха обнаруживалась малиновая полоска утренней зари. Мороз был легкий, но с ветерком, поэтому привычного инея на деревьях, кустарнике и подсаде (травянистом покрове) не было; лес вокруг стоял серо-зеленой стеной, которой не было конца.

Отряд охотников шел гуськом: впереди Заборов, за ним Баскин, замыкал шествие Нексин. Он все время видел перед собой маячившую спину и винтовку Баскина, который передвигался в своих мокасинах, как на широких и коротких таежных лыжах, легко и бесшумно. «Странная жизнь, – думал он, – разве мог себе представить, что с этим человеком когда-то окажусь здесь и при таких обстоятельствах… Тем не менее наши пути пересеклись…»

Глядя на Баскина, Нексин более всего беспокоился главным вопросом: как выполнять условия, которые ему поставили?.. Просматривая документы лесхоза – это были всевозможные договоры с какими-то подрядными организациями, с фирмами и просто физическими лицами, которых, к его удивлению, оказалось немало, Нексин удивлялся другому: очень небольшим расценкам за пользование угодьями лесхоза, его сырьевыми богатствами. Это означало одно: лесхоз получал не особенно большую выгоду. Главный инженер Резник и экономист все объясняли спецификой отрасли, сильной удаленностью лесхоза от деловой жизни и центра. С этим же связывали и низкую заработную плату у людей. И как было в таких условиях найти деньги на выплату новым покровителям «десятины»?.. Собираясь возглавить лесхоз, Нексин по случаю добыл в городе брошюрку из разряда специальной литературы. Это была книжечка по криминалистике под названием «Сто способов хищения в лесной и перерабатывающей промышленности». Читая ее вечерами, он узнал много нового и интересного, и все же ему был нужен человек, с кем бы он мог прояснить для себя многие и многие вопросы, ему не совсем понятные. «Этим человеком могла быть, конечно, Борец, – рассуждал он. – Хотя она непосредственно не занимается производством, но здесь давно работает и не может не знать каких-то пикантных подробностей ведения хозяйства в лесхозе».

Чтобы как-то отвлечься от своих мыслей, Нексин спросил Заборова:

– А какое зверье у нас водится? Далеко нам еще идти?

– Самое разное, Алексей Иванович, – сказал Заборов. – Все, можно сказать, водится, за исключением медведя, однако есть рысь. Я уже сказал Михаилу Леонидовичу, что сегодня идем на косулей, чтобы он взял соответствующий патрон. А до места осталось недалеко, с километр, просека скоро закончится, лес расступится, со всех сторон к нему примыкают поляны, туда после ночевок в ельниках выходят кормиться косули.

– Анатолий Федорович, почему именно на косулей?

– Можно было бы и на кабана пойти, но он теперь худой, да и вообще не особенно вкусный. Можно было бы и на оленя, но за ним нам пришлось бы изрядно потопать, потому как из всех жвачных и парнокопытных он самый осторожный, я бы сказал, самый мудрый зверь, как и лось. А лесная коза, косуля, – младший брат оленя, тоже, разумеется, осторожная, но глупее. Ходят они небольшим стадом, примерно до десяти особей, поэтому на них охотиться легче. К тому же на полянах мы время от времени устраиваем кормежки, там стоят скирды сена, в одну из них и спрячемся. Косули приходят туда на жировку, объедают молодые кусты по опушке леса, снег сейчас рыхлый, разгребают его, поедают подсед. Ну и потом, они просто греются, здесь же светлее и теплее на солнышке, чем в чаще. Такие вот дела… Да, коль уж заговорил про мясо, знаете или нет, но отличие оленьих от других животных в том, что нет у них желчного пузыря, оттого, видимо, мясо особенное, легкое и сладкое, как сейчас принято говорить, без холестерина. Так что, если все сладится, а я думаю, все будет хорошо, вечером побалуетесь шашлыком из дикой козы… А сейчас прекращаем разговоры… Выйдем на место, я укажу, кому и где расположиться, придется подождать с часок, стреляете тогда, когда стадо полностью выйдет на открытое место. По зверю делаете два-три выстрела, если успеете ими положить, значит, успеете, а нет – более не стреляйте, потому как стадо быстро уходит и смысла бабахать почем зря нет… В стаде будет обязательно самец, его возьмете на себя вы, Михаил Леонидович, поскольку самец стоит спокойнее; какую-нибудь самку возьму на себя я, так как они больше двигаются, мне все одно кого, я привыкший, и мне одинаково сподручно. Бить лучше всего в голову, это наверняка, зверь сразу погибает; удобнее, конечно, стрелять под лопатку, в грудь, и это тоже хорошо… Одним словом, как сумеете… Вопросы есть?..

Его спутники молчали. Каждый думал в это время о чем-то своем; Нексин продолжал размышлять о том, что делать для разрешения вопросов, поставленных Баскиным. Компания скоро вышла на открытое место. Это была пологая широкая поляна, заканчивающаяся у опушки леса. Чтобы стрельба могла вестись перекрестно, на одной стороне поляны Заборов помог Баскину установить светло-бежевую, в серо-зеленых разводах палатку, которая на местности выглядела как копешка сена; сам с Нексиным спрятались внутри стога, специально сметанного вокруг поставленных клетью жердей, на другом конце поляны.

Время нахождения на стоянке, вопреки ожиданиям Нексина, прошло быстро. Внутри стога было невероятно тихо, пахло чуть прелым, но еще хранившим запахи трав сеном. Он в какой-то момент поймал себя на мысли, что здесь, за этой стеной из сена, словно изолировавшей его от внешнего мира, мучившие его вопросы сами собой как-то поутихли; зато появился живой интерес к происходящему. Заборов излишне осторожно, будто его, находящегося внутри стога, мог услышать зверь, возился, устраиваясь удобнее; только слышалось его немного отрывистое, как у пожилого человека, дыхание и сопение. Он подстраивал под собой оставленную здесь кем-то вместо табуретки чурку, потом проделал в сене подобие слухового оконца. Нексин сидел на корточках и, следуя примеру, тоже раздвинул сено, обнаружив необыкновенно красивый вид на лес. Заборов спросил у него: будет ли стрелять? Нексин ответил, что попробует. Тогда Заборов показал ему, мягко переведя затвор, как подается в ствол патрон. Нексин сказал, что все это знает, и взял у него винтовку, поставив ее между колен. Они молча стали наблюдать. Напротив них метров на сто открывалась поляна, заканчивалась она густыми зарослями молодого дубового подлеска, рябины, черемухи и орешника. За ними, на месте бывшей вырубки, тянулся жердняк из редких берез и осин, дальше была темная стена смешанного леса.




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/nikolay-vingerter-32445864/dushegub-68888844/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Цитата из главы 19 Книги Бытия Ветхого Завета. – Здесь и далее примеч. авт.




2


Комель – толстая часть ствола дерева непосредственно над корнем и корневищем. – Примеч. ред.




3


Слова позднеантичного философа Диогена Лаэртского.