Главная страница | Ужасы | Нисхождение

Нисхождение
Даниил Корнаков
В центре сюжета этого мистического триллера Лера и Артем Соколовы, молодая семья, чья жизнь безвозвратно меняется после страшной трагедии – гибели их маленького сына. Случившееся порождает глубокий раскол между супругами, ставя под угрозу их брак. Но все становится лишь хуже, когда Лера внезапно исчезает. Расследуя пропажу жены, Артем натыкается на заброшенную девятиэтажку в глубине леса. Этот мрачный дом оказывается полон жутких тайн, которые герою предстоит раскрыть дабы отыскать свою жену…

Даниил Корнаков
Нисхождение

Пролог
Холод пробирал до костей. Лес казался живым – он дышал, двигался, говорил на собственном, непонятном мне языке.
Я был убеждён, что деревья внимательно наблюдают за каждым моим движением, и скрип их ветвей звучал словно тихий шёпот, решая мою судьбу. Ещё сутки назад при одной мысли о подобном я с уверенностью заявил бы, что по мне плачет психушка. Но всё изменилось, как только я ступил за порог того кошмарного дома…
Боже, после всего, что я видел собственными глазами, любой сумасшедший мог бы показаться мне светочем разума!
Ветер пронзал моё тело тысячами ледяных игл, а снег, капризно кружа в воздухе, отбирал последние остатки тепла. Каждый шаг давался с трудом.
Сколько я блуждаю здесь? Час? Два? По мне, так целую вечность.
Я зацепился за что-то левой ногой, не удержал равновесия и упал. Шершавый снег впился в лицо, запястье заныло от боли. С невероятным усилием я заставил себя встать и взглянуть на то, обо что умудрился споткнуться. Это была мужская рука с кольцом на безымянном пальце. Синяя и обмёрзшая, она неподвижно торчала из-под снега, растопырив тонкие пальцы.
Я запаниковал и начал отступать, не отрывая взгляда от конечности, пока не почувствовал, как спиной упёрся во что-то твёрдое. Невольно вскрикнув, я вскочил на ноги и на этот раз увидел окоченевшее тело женщины.
Один лишь взгляд на её лицо заставил меня ужаснуться. Глаза, напоминающие два стёклышка, с отчаянием и в то же время каким-то необыкновенным смирением смотрели ввысь, словно, прежде чем сделать последний вздох и остаться навсегда погребённой в снегу, она понадеялась вырваться из ледяного плена и оказаться как можно дальше от этого места. Приглядевшись, я увидел замёрзшую слезу на её щеке.
Ветер коснулся тёмных волос покойницы, заставив пряди танцевать в воздухе. А затем я заметил, как из её рта вырвалось едва заметное облачко пара.
Не выдержав жуткого зрелища, я помчался, сам не зная куда, по пути замечая под слоем снега всё новые и новые тела: мужчин, женщин и даже детей. Это был ковёр из заледеневших трупов. В голове роились тёмные мысли, мне казалось, что смерть поджидает на каждом шагу.
Я не останавливался ни на миг, пока окончательно не выбился из сил. Переводя дыхание, я поднял голову и разглядел за горизонтом девятиэтажку. Дом, от которого я бежал так долго, вновь предстал моему взору, и меня охватило безнадёжное отчаяние.
Отсюда нет выхода.

Двумя месяцами ранее
Отчётливо помню, как в тот злосчастный день я почувствовал жжение в груди, от которого голова пошла кругом. Ноги словно лишились костей, и я начал падать, но вовремя ухватился за краешек стола. Так бы того и гляди наверняка упал бы и расшиб голову.
Через пять минут странное ощущение в сердце отступило, как будто его и не было. Я стал размышлять, не начало ли шалить сердце в мои-то тридцать лет? Да быть не может! Сколько себя помню, всегда занимался спортом: бегал, прыгал, на брусьях подтягивался. Да чего душой кривить, я был отличником по физподготовке как в армии, так и в вузе. Даже на спортивные сборы ездил по лёгкой атлетике, где ниже третьего места никогда не опускался. И вот на тебе! Не верилось.
К обеду я уже и вовсе забыл об этом, списав на переутомление. Оно и немудрено, ведь последние несколько дней у нас на участке выдались… ну прямо туши свет! В столице приходили митинги, в очередной раз собирались свергать власть, и всех этих революционеров вели прямиком ко мне на оформление. Так продолжалось вот уже третьи сутки.
Вот и тут – только я сел за стол, как в добавок к тонне бумажной волокиты мне привели очередного парнишку, закованного в наручники, лет двадцати с небольшим. Под глазом красовался фингал, цветом один в один с моим кителем.
– Артём, вот привёл тебе ещё одного… нарушителя спокойствия. Оформишь?
– Ну а чего делать, оформим, оформим. Не первый и не последний.
Посадили парня напротив. С виду вроде опрятный, одёжка хорошая, волосы по-модному подстрижены, из переднего кармана выглядывает смартфон.
– Пишешь, что ли? – ткнул я ручкой в камеру.
– Не имеете права отбирать. Я как гражданин Российской Федерации, согласно статье…
– Да всё-всё, гражданин. Пиши своё кино. Сдался ты мне…
Мы сидели и ждали, пока мой допотопный компьютер оживёт и откроет «Ворд» с шаблоном протокола. И тут неожиданно я снова ощутил это неприятное жжение в груди, но на этот раз чуть слабее. Тут-то и стали меня посещать мрачные мысли. Не к добру эта боль. Отпроситься у начальства, что ли? А то мало ли…
Компьютер так долго грузился, что я хотел уже плюнуть да по старинке ручкой на бумаге оформить знатока наших законов, но прервал меня звонок на мобильный. Звонила Лерка, моя жена.
Я хотел было сбросить, на работе как-никак, но что-то заставило меня принять вызов.
– Да, Лер.
– Артём Егорович?
Сердце ушло в пятки. Голос был мужской, и имя-отчество моё незнакомец произнёс с каким-то подозрительным придыханием.
Я сразу же почуял неладное.
– Да, это я. А вы кто? Почему вы звоните с телефона моей жены?
Мы с дебоширом встретились взглядами. Парень посматривал на меня с любопытством и всё похмыкивал, мол, так тебе и надо. Я встал с кресла и подошёл к окну, откуда открывался вид на задний двор с хоккейной коробкой. Прямо сейчас там бегали молодые ребята и гоняли шайбу, перекрикиваясь друг с другом.
– Мы с вами коллеги, Артём Егорович, – продолжал голос. – Старший сержант патрульной службы Зенцов Игорь Павлович… – Голос его, несмотря на явную попытку сдерживаться, местами всё же давал слабину и вздрагивал. – В общем, произошло ДТП с участием вашей жены. Вам лучше приехать как можно скорее.


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Глава 1. Встреча
Со своей будущей женой я познакомился в Воронеже шесть лет тому назад в период моей командировки в этот чудесный город. Все дела удалось закончить раньше положенного, и выдалось у меня три дня выходных, которые я решил потратить на изучение города.
Сам я родом из маленького села в Тамбовской области, и так уж случилось, что, несмотря на небольшое расстояние, побывать в Воронеже мне раньше так и не удалось. Посему решил я этот жизненный пробел восполнить как следует за отведённые мне три дня.
Начал я с парочки музеев, сфотографировал на память несколько статуй (особенно меня очаровал памятник Белому Биму Чёрному уху – собаке из моего любимого фильма детства) и, конечно же, прошёлся вдоль набережной реки Воронеж, разделяющей город на западную и восточную стороны.
Вечером, когда совсем измотанный и усталый возвращался в гостиницу, в парке под названием «Орлёнок» я услышал звуки гитары и прекрасный женский голос. Он так меня очаровал, что я как заворожённый начал искать, кто это так поёт, пока не увидел девушку, стоявшую на бордюре.
Меня сразу пленили её распущенные рыжие волосы, свисающие до маленькой груди. Тонкие пальцы умело перебирали струны, извлекая из них ноту за нотой. Белая майка с чёрной надписью – названием неизвестной мне рок-группы – подсказывала о музыкальных предпочтениях девушки. Правда, по тому, как она пела, нельзя было даже предположить, что она стремится оказаться в рядах подобных музыкальных деятелей. Голос у неё был добрым, ласковым и словно шептал на ушко. В ногах у неё лежал открытый чехол от гитары с горсткой мелочи. Проходящие мимо люди непременно останавливались на минутку-другую, любуясь не то её красотой, не то великолепным вокалом.
Ну а я стоял в сторонке и всё посматривал издалека, не решаясь подойти. Меня как ледяной водой окатили, и я боялся пошевелиться, дабы ещё холоднее не стало. Сейчас вспоминаю – ну дурак дураком! Влюбился я в незнакомку тотчас же, хотя и словом с ней ещё не успел обмолвиться.
Продолжалось это около часа, стало темнеть. Девушка уже не пела. Спрятав гитару в чехол, она пересчитывала вырученное за день, пока вдруг к ней не подвалила парочка верзил, каждый на две головы выше. Они нагло стали к ней приставать и, несмотря на её просьбу отвалить, продолжали тянуть свои грязные руки.
Здесь-то я сидеть в сторонке уже не имел права. Подошёл к наглецам и вежливо попросил их убраться восвояси.
– Гуляй, Вася, – бросил один из них, даже не повернувшись в мою сторону.
– Это ты гуляй. Сказано тебе, отстань от девушки.
– А то чё? Ментов позовёшь? – ответил он, наконец повернув ко мне свою рожу.
– Так зачем же звать?
Я вынул из кармана удостоверение и показал им, на мгновение усмирив их наглость.
– И чё? – продолжал тот, лишь мельком взглянув на корочку. – Арестуешь, что ли, теперь меня?
– Надо будет – арестую, если ты со своим дружком не свалишь отсюда сейчас же.
Оба они подняли меня на смех.
– Слушай, начальник… – по-хозяйски обратился мужик ко мне и положил ладонь на плечо. – Ты это, разворачивайся по-хорошему…
Я его руку сразу же схватил и – раз! – вывернул за спину. Не сильно, а так, для профилактики. Второй его дружок, прежде молчаливый, вдруг разразился матами и бросился на меня. Но я его побратима на него толкнул и сшиб с ног. Оба они грохнулись в фонтан, прямо в холодную воду, и стали там барахтаться, как черепахи, опрокинутые на панцирь.
Я услышал, как от этого жалкого зрелища хихикнула рыжеволосая. Мне аж тепло на душе стало от её смеха.
Хмыри эти по итогу из фонтана вылезли и, все промокшие до нитки, сжали кулаки.
– Так, не уберётесь отсюда щас же, – рыкнул я строго, – завтра на вас ориентировки будут висеть по всем местным участкам. За попытку нападения на сотрудника полиции знаете сколько дают?
Оба они чуть ли не одновременно покачали головами. Лица по-прежнему были злыми, как у диких собак.
– Вот лучше вам и не знать. Поэтому чешите отсюда подобру-поздорову, пока я не передумал.
Мужики переглянулись, отряхнулись от воды и, бросив на меня очередной уничижительный взгляд, хмыкнули и развернулись.
– Да пошёл ты, мент поганый, – пробурчал один из них.
– За оскорбление тоже прилетит, ты это учти! – крикнул я им вслед.
И как только увидел, что парочка удаляется восвояси, так сразу себя почувствовал героем; ну один в один рыцарь из книжек!
– Спасибо вам большое, – поблагодарила меня рыжеволосая. – Вы прямо как знали…
– Что знал?
– Да что эти вот сунутся… Я вас давно заметила, вон на той лавке. Сидите там уже часа два.
Я себя почувствовал крайне неловко.
– Вы не подумайте ничего такого. Я просто… в командировке я! Местными достопримечательностями вот любуюсь. Отдохнуть сел, а вы так прелестно пели, что заслушался… – Слова лились беспорядочно и самые идиотские. Чувствовал себя полнейшим дураком.
– Вот как! Наконец-то у меня появился первый поклонник.
– Да бросьте, первый! Вон сколько мимо вас проходило, уши грели. Вам уже концерты устраивать можно.
Она натянуто улыбнулась, словно не была со мной согласна, и продолжила собирать вещи. Я чуть ли не с минуту молча наблюдал за ней, ощущая некую скованность, пока вдруг не понял, что возможность узнать поближе эту девушку ускользает прямо сквозь пальцы. Это неприятное чувство придало мне храбрости, и я спросил у неё:
– Послушайте, а как вас зовут?
– Лера.
– Лера… А… можно я провожу вас? Темно уже так.
И правда, за время потасовки с теми двумя на улице успели совсем уж сгуститься сумерки.
– Ну… – Она подняла своё милое личико и в задумчивости стала осматриваться, по всей видимости, прикидывая, а нужен ли ей вообще сопровождающий. Только сейчас я заметил, что цвет её глаз был серым, моим любимым.
– А вам самому домой не надо? – спросила она.
– Нет. Я, признаться, вовсе не местный, приехал из Москвы в командировку, живу в гостинице. Поэтому времени у меня полным-полно.
– Аж из Москвы? – она театрально закрыла рот ладонью и улыбнулась.
– Аж из Москвы, – улыбнулся я в ответ.
– Ну ладно, раз уж так хотите меня проводить… Звать-то вас как?
– Ой, точно. Артём.
Я протянул ей руку.
– Рада познакомиться, Артём. Ну, пойдёмте, раз уж вызвались! По пути расскажете мне про Москву.
В тот вечер я узнал о ней совсем немного. Она не была бездомной или малоимущей, как я изначально предположил (мне кажется, так подумало бы большинство, видя человека, поющего или играющего на улице), а жила в очень приличной однушке и даже училась в вузе на переводчика, параллельно работая с графиком два на два, чтобы покрывать расходы на учёбу.
Оказывается, Лера просто любила петь и надеялась быть когда-нибудь услышанной влиятельным продюсером, который поведёт её по суровым ступеням шоу-бизнеса.
– Хочешь верь, хочешь нет – но многие известные музыканты так и начинали восхождение к славе, играя в переулках и в метро. Земфира вот, например. Или, если из иностранных, Аврил Лавин. Глядишь заметят! Да и хорошо помогает бороться со страхом перед публикой.
Мы встречались с ней до самого моего отъезда из Воронежа. Те три дня, вне всякого сомнения, были лучшими в моей жизни. Наверное, даже последующую свадьбу с Лерой я так тепло не вспоминал, как то время на воронежских улицах, в кафе и кинотеатре, где мы всё больше узнавали друг о друге.
После вынужденного расставания, когда мне пришлось вернуться на службу в Москву, мы поддерживали связь по интернету, общаясь каждый день. Когда же мне удавалось наскрести денег и выкроить пару выходных, я брал первые же билеты на поезд Москва-Воронеж и мчался к своей теперь уже возлюбленной. Да, к тому времени мы были по уши влюблены друг в друга.
Мне удалось много узнать о ней за время нашей переписки. Родители Леры уже были пенсионерами и жили за городом. Та самая однушка, в которой жила Лера, принадлежала её отцу, и чтобы дочь могла спокойно учиться и не испытывать проблем с жильём, он отдал ей квартиру, впоследствии и переписав на неё.
Отец Леры всю жизнь проработал на молочном комбинате кладовщиком, а мать продавцом-кассиром то тут, то там. Финансы у них, как говорится, пели романсы, и поэтому Лере приходилось подрабатывать барменом в одной из сетевых кофеен, чтобы расплатиться за учёбу. Работу эту она на дух не переносила, но деваться было некуда – обещала родителям, что получит ту самую заветную «корочку», чтобы им легче стало, а потом пойдёт покорять нашу эстраду.
Минул год, Лера окончила вуз, и я, как раз получив повышение до лейтенанта, предложил ей перебраться в Москву. Она согласилась.
Первое время мы жили на съёмной квартире чуть ли не на окраине столицы и вместе оплачивали аренду. До сих пор помню те ужасные дни, когда приходилось вставать в пять утра и ковылять до участка почти два часа. Лере повезло больше – ей удалось найти удалённую работу по специальности переводчика с английского и получать неплохую зарплату. Был в этом ещё один несоизмеримый плюс – дома меня всегда ждал вкусный ужин.
Как-то Лере стала плохо. Целый день градусник показывал 38.5. Лоб был горячим, как вскипевший чайник. Я отпросился с работы и не отходил от её постели ни на шаг, всё боясь, что могу её потерять. Знаю, глупо так думать, всё же такая температура ещё не причина паниковать, но видит Бог, как страшно я переживал. Всему виной были воспоминания о маме, умершей от гриппа, когда я был ещё маленьким.
До сих пор у меня перед глазами она: лежит бледная, мокрая, под толстым одеялом. Чёрные волосы, как водоросли, обволокли подушку. Бледно-розовый рот приоткрывается в попытке произнести что-то, но получается только хрипло выдохнуть.
Ещё врач там был, ходил вокруг отца, всё головой качал и поджимал губы. Тогда я особо не понимал, что означают эти жесты. Как-никак, мне всего-то было девять лет.
– Тёма, ты к матери не подходи, одной ей нужно быть, – говорил мне отец. – Пойди лучше во дворе поиграй.
– А мама выздоровеет? – спрашивал я, смотря на него снизу вверх.
– Конечно. Ты, главное, не беспокой её лишний раз.
Но мама так и не поправилась. В последний раз я видел её, когда санитары выносили тело из спальни. Отец стоял бледный, как простыня, в которую завернули маму, и тихо шмыгал. Глаза его выглядели мёртвыми, потускневшими.
Мне ещё тогда почему-то показалось, что маму так в больницу уносят, зачем-то закутав в простыню. Наверное, у врачей носилки кончились? И ещё пару месяцев я ходил с этим твёрдым убеждением, пока отец спьяну не сообщил мне, что мамы больше нет.
Я ему, конечно же, не поверил. Убедил себя в собственной правоте. И со слезами всё говорил: «Чего ты врёшь, пап! Увезли маму в больницу! Врёшь ты всё, врёшь!»
И с кулаками на него… щегол девятилетний.
Помнится, когда я уже принял тот факт, что мама умерла, меня обуяла жуткая обида на отца: за то, что не дал он мне с ней поговорить ещё тогда, когда она, пускай и плохо себя чувствовала, но хотя бы жива была. Обида эта жила со мной до сих пор. А отца я терпеть не мог.
После смерти матери он страшно стал пить, а когда мне стукнуло десять – и вовсе исчез куда-то на пару лет, оставив меня на попечение тётки в Подмосковье. Ещё и деньги все, скопленные за последние десять лет, забрал. Хорошо, что хоть дом не продал.
Когда он вернулся, постаревший лет эдак на десять, меня обратно хотел забрать, всё клялся, что завязал. Но я ни в какую. Да и тётя Маша, сестра по материнской линии – спасибо ей, – не позволила забрать. Так и уехал обратно в наш посёлок под Тамбовом мой нерадивый папаша, где прозябал и поныне.
С тех самых пор мы с ним совершенно не общались, хоть он и пытался несколько раз выйти со мной на связь. Так он пришёл на вручение моего школьного аттестата, попытался со мной заговорить, но я даже смотреть на него не мог. От одной только его красной морды и обманчиво виноватых глаз становилось тошно.
Наверное, оттуда весь этот страх за Леру. У мамы моей тоже «просто температура» была, а вот как вышло.
Руки у меня то и дело тянулись к телефону, вызвать неотложку, но Лера напрочь отговаривала меня от этого, уверяя, что скоро ей станет лучше, и мне, скрежеща зубами, пришлось довериться ей.
Не знаю, что сподвигло меня тем же вечером зайти в ювелирный и купить там простенькое кольцо. Чутьё мне тогда подсказывало, что я обязан прямо сейчас подойти к любимой и сделать ей предложение.
И вот – лежит моя Лерка в мокрой от её же пота кровати, вся растрёпанная, с синяками под глазами. На прикроватной тумбочке упаковки из-под таблеток и пустые стаканы. Окно заперто наглухо, на улице зима, и я даже щели бесхозной одеждой закрывал, опасаясь, что на неё хоть малюсенький сквозняк подует. В этой вне всякого сомнения романтической обстановке я впервые за несколько дней не достал из пакета очередную порцию таблеток или фруктов; я потянулся к внутреннему карману куртки и дрожащей от волнения рукой и открыл маленькую коробочку.
– Лера, будь моей женой.
Она переводила свой сверкающий взгляд с кольца на меня и обратно и всё силилась что-то произнести. Как же невыносимо ожидание, когда не можешь понять, это она сейчас заплачет от счастья или от горя. Сердце бешено стучало, словно кулак разгневанного соседа, которому осточертела музыка за стеной.
Лера засмеялась, вытирая слёзы. Я невольно заразился её смехом и всё ждал, когда же она скажет хоть что-то, хоть и догадался, какой последует ответ.
– Господи, Соколов, какой же ты тормоз! Я уж сама думала тебе предложение делать!
Это оскорбление стало самым приятным в моей жизни.
На следующий день произошло чудо – градусник показал 36.5. Говорят, ничто не лечит так эффективно, как секс и хорошие новости. В моём случае я воспользовался и тем, и другим, и, как показала практика, моей теперь уже невесте это помогло.
Мы расписались через полгода. Скромно, лишь в присутствии самых близких людей. Лерины родители приехали, но вот с моей стороны были лишь парочка сослуживцев.
Уж не знаю как, но отец пронюхал про мою свадьбу и прислал открытку с изображением белых роз и ангелочков, правда, спустя две недели после росписи. Уже по его неровному почерку я понял, что пожелания нам он писал будучи поддатым, и лишь Лера остановила меня от броска этой бесполезной картонки в мусорку.
– Пускай будет, Тём, – попросила она меня.
Я спрятал открытку в самый дальний ящик и более о ней не вспоминал.
Жизнь после свадьбы постепенно налаживалась. Лера продолжала работать удалённо, иногда пела, но в основном дома, ну а мне выдали сертификат на приобретение собственного жилья. Этот день я запомнил особенно, поскольку, помимо замечательной новости о том, что нам теперь не нужно жить на съёмной квартире, я узнал и ещё одну.
Лера была беременна.

Глава 2. Рождение и смерть
После похода на УЗИ, когда выяснился пол ребёнка, я настоял на имени Родион. Лере оно казалось грубым, она всё не могла отделаться от сравнения с одноимённым героем известного романа Достоевского, а мне же напротив: одновременно величественным – Родион, и в то же время ласковым – Родя. Долго мне пришлось уговаривать Леру, пока она, наконец, не сдалась и не смирилась с моим выбором. Впрочем, привыкла она к нему быстро и даже полюбила. Выяснил я это, когда пару раз заставал её на кухне, где она, за готовкой, ласковым шёпотом пробовала имя на вкус: Родя, Роденька, Родиончик.
Помню, как в те дни чуть ли не жил в магазинах. Каждый раз, возвращаясь со смены, я первым делом забегал в близлежащий супермаркет, тщательно выбирал фрукты, каши, зелень – одним словом, всё то, что советовали в интернете во время беременности. Бывало, Лера сама ходила, всё настаивала, что и ей тоже хочется прогуляться, ноги размять, не превращаться в домашнего тюленя. Я не возражал, но в голову всё время лезли тревожные мысли. А вдруг она где-нибудь споткнётся, упадёт, ударится, или какой-нибудь подонок ударит в живот (идиотов же на свете полно)… Но свежий воздух, в конце концов, был необходим ей ничуть не меньше полезной еды, поэтому старался прогуливаться рядом с ней.
Живот с каждой неделей становился всё больше и шире. В шутку я называл Леру гусыней за развалистую, косолапую походку, а в ответ всегда получал милую угрозу в виде поднятого кулачка, медленно опускающегося мне на голову. Лерка, сколько помню, всегда была серьёзной на людях, прямо министр: здесь умное словцо скажет, там элегантный жест выдаст, тут процитирует греческого или немецкого мыслителя. Но стоило нам остаться один на один, как она срывала маску и превращалась в мою Лерку – простую девчушку из Воронежа, мечтающую стать известной певицей и дурачащуюся вместе со мной.
Уверен, что для многих отцов день рождения первенца является самым чудесным днём всей жизни. Но для меня, к сожалению, он же стал и самым ужасным…
Схватки у Леры начались раньше положенного срока, на тридцать второй неделе. Благо в этот день была не моя смена, и я находился рядом. Сначала мы не предали схваткам большого значения, подумали, что они тренировочные – так организм готовится к будущим родам, сокращая мускулатуру матки, как я узнал из статей в интернете. Но когда интервал схваток уменьшился, я всё же решил не рисковать и отвезти Леру к врачу. Как позже оказалось – не зря.
Лера действительно рожала. Помню, как пытался отогнать от себя плохие мысли, что слишком уж рано это происходит, в неположенный срок. Опасения подтвердились, когда врач по моей просьбе сознался, что шансы выжить у ребёнка при таких преждевременных родах меньше обычного.
Часы в коридоре больницы тянулись невероятно долго. Я не мог думать ни о ком и ни о чём, кроме Леры. Ещё и атмосфера нагнетала, как в фильме ужасов оказался: мигает флуоресцентная лампа; в конце коридора тёмный, неосвещённый уголок; со стен отслаивается штукатурка… Я в тот день выкурил целую пачку сигарет, до тошноты, лишь бы нервы унять. Но это ни черта не помогало.
Поздней ночью ко мне вышел врач, принимающий роды. Лицо не выражало ничего, кроме хладнокровного спокойствия, как у судьи, готового вынести приговор. Видать, сообщать плохие новости у него уже вошло в привычку. А я был уверен, что именно такие меня и ждут.
– Соколов? – обратился он ко мне.
Я ничего не ответил, лишь покорно встал и тихо кивнул.
– В общем, новости две, хорошая и плохая, – буднично произнёс он и жестом попросил меня присесть. – С какой начать?
– С хорошей, – тихо ответил я.
– У вас родился мальчик. Два килограмма. Из-за преждевременных родов такой маленький вес является нормой, не переживайте. Но в целом ваш ребёнок здоров, никаких серьёзных отклонений. – Он натянул улыбку и протянул мне руку. – Мои поздравления.
Хотел бы я прыгать от счастья, но ожидание плохой новости не позволяло. Я хило пожал врачу руку, пробормотал слова благодарности и лишь потом спросил:
– А плохая?
– Плохая… – Доктор тяжело вздохнул, поджал губы. – Дело в вашей жене… Не бойтесь, её жизни ничего не угрожает.
У него завибрировал телефон, но он быстрым движением отключил его и продолжил:
– Во время родов у Леры началось обширное внутреннее кровотечение из-за отслойки плаценты. Такое осложнение редко, но бывает, например, вследствие сахарного диабета или порока сердца, и грозит жизни не только ребёнка, но и матери. В случае с вашей женой я не могу точно сказать, что именно повлияло, нужно делать анализы. Пришлось прибегнуть к экстренному кесареву, иначе ребёнок просто задохнулся бы и не выжил. Всё прошло гладко, но уже после извлечения плода нам пришлось прибегнуть к гистерэктомии. Это было необходимо, чтобы спасти жизнь вашей супруги.
– Гисте… что? – с трудом выдавил я из себя.
– Гистерэктомия. Это операция по удалению матки.
Гудение от лампы почему-то стало громче и уже оглушало.
– То есть… Вы хотите сказать… – Я не решался произнести вслух наихудшие предположения.
– Проще говоря, ваша жена больше никогда не сможет иметь детей.

Впервые Родю я увидел в детском отделении за стеклянной стеной. Крохотное розовое тельце, закутанное в пелёнку с маленькими динозавриками, выглядело таким беззащитным. Он тихонечко посапывал и пускал слюнявые пузыри. На тоненькой ручке – синяя бирка с фамилией, весом и датой рождения. Рядом лежали несколько кричащих малышей, и лишь Родион крепко спал, совершенно не обращая внимания на суету вокруг. Мне так хотелось дотронуться до него, рассмотреть поближе, взять на руки… Но акушерка попросила набраться терпения, поскольку малыш пока нуждался в особом уходе.
Трудно было свыкнуться с мыслью, что это крохотное существо, едва начавшее свой жизненный путь, является плодом нашей с Лерой любви. Не зря говорят, что рождение ребёнка сродни чуду, и уж особенно остро это ощущается, когда его жизнь ещё пару часов назад висела на волоске. Я как новоиспечённый папаша смог прочувствовать это в полной мере, неотрывно наблюдая за каждым движением моего маленького сына.
А ещё мной овладело странное чувство. Радость от появления первенца омрачила новость о состоянии жены. Я будто нашел неугасающий огонёк, но горел он среди неистово бушующей метели, через которую пробираешься не первый час. Тело окоченело, рук не чувствуешь, а исходящего от огонька тепла не хватает, чтобы согреться. Казалось бы, я должен был радоваться. Но не мог…

Лера очнулась от наркоза на следующее утро, и первый её вопрос был о ребёнке. Перепуганный взгляд бегал из стороны в сторону, а глаза блестели от выступивших слёз. Но как же она просияла, когда акушерка, наконец, занесла в палату маленький, кричащий свёрток, перевязанный голубой ленточкой! Даже на бледной коже проступил лёгкий румянец.
Когда Лера впервые взяла малыша на руки, я заметил, что он сразу перестал плакать и вдруг сосредоточил свой тревожно-озабоченный взгляд на лице матери. Она передала его мне, и я почувствовал, каково это – держать такое хрупкое и беззащитное создание. Первое, что я испытал, прижимая его к груди, это панику. А вдруг уроню? Или оступлюсь и… Но вскоре эти мысли отступили, и я не выдержал и заплакал. От счастья и горя одновременно. Ведь была огромная вероятность, что я не держал бы сына прямо сейчас и не ощущал, как его мягкие ножки касаются моего плеча; не чувствовал бы прикосновения крохотных пальчиков, тянущихся к носу. Смерть была так близка, дышала в затылок, протягивая свои костлявые ручищи к невинному существу, но на этот раз ему повезло.

Следующие две недели Лера провела в больнице. Ей ставили капельницу за капельницей и пичкали антибиотиками, сначала даже запрещали вставать. Она думала, что это связано с кесаревым, а о жуткой, тяжёлой операции до сих пор ничего не знала. Врач порекомендовал мне самому рассказать Лере о вынужденном хирургическом вмешательстве, поскольку подобное ей лучше бы узнать от близкого человека. Я был согласен с ним, но никак не мог собраться с духом. Сказать такое человеку, который всегда хотел много детишек (она не раз стеснительно шептала мне это на ушко после свадьбы), – дело не из лёгких. Я до ужаса боялся, как она отреагирует.
На третий день после родов Лере наконец-то разрешили самостоятельно передвигаться по палате, а вскоре принесли туда и Родиона, и теперь они могли постоянно находиться вместе. Помимо врачей и акушерки, к ней захаживала детская медсестра, делясь премудростями по уходу за ребёнком. Мне же пришлось вернуться на службу, но каждый вечер я являлся в клинику повидать её и малыша, принося вкусненького или что-нибудь почитать.
Лера рассказывала, как сильно скучает по дому. Одиночество она скрашивала болтовнёй с медсестрой и строила планы относительно будущего Роди: в какой детский садик следует его отдать, как только он подрастёт, сколько упаковок подгузников нам предстоит купить и как часто придётся брать новую одежду. Даже размышляла, кем он будет: инженером, врачом или решит пойти по стопам отца…
Она ещё много о чём говорила, но я в эти минуты находился как в тумане, пропускал её слова мимо ушей, на всё согласно кивая. Я только и думал о том, как рассказать ей про операцию.

Двенадцатого ноября, за три дня до выписки Леры из больницы, у майора нашего отдела случился юбилей. Григорий Александрович, так его звали, был человек компанейский, большой любитель почесать языком. Он, кажется, даже рыбу, если б захотел, смог разговорить. Но вот кого он не переваривал, так это людей замкнутых и не слишком охочих до пустой болтовни, одним словом, таких как я. Майор всегда был холоден со мной и общался исключительно по уставным отношениям. Но как только я обзавёлся статусом отца, скромно отметив это после дежурства в кругу коллег, Григорий Александрович вдруг стал первым тянуть мне руку и даже обращаться по имени. На «ты» он и вовсе перешёл без моего одобрения. Уже потом мы как-то пересеклись в курилке, где он спросил, как поживают жена и малыш.
– Да хорошо, хорошо. Лера ещё в больнице, Родя там же. – Про операцию я, естественно, даже и не думал говорить.
– Ох, Артём! – сказал он мечтательно и пустил дым изо рта. – Готовься, жизнь сейчас у тебя начнётся насыщенная, это я тебе по собственному опыту говорю.
Он крепко затянулся сигаретой и, прищурившись, продолжил:
– Пелёнки, игрушки-хуюшки. Это купи, то купи! Разоришься! Но вот что я тебе скажу, ни одной копейки, что я на свою Маришку потратил, мне никогда не было жалко. Всё-таки дети – это святое.
Я молча с ним согласился.
Я и ранее неоднократно подмечал один занимательный факт, но тут понял окончательно: стоит тебе стать отцом, как тебя автоматически принимают в секретный клуб. В этом клубе тебя все дружески хлопают по плечу, делятся историями про собственных детей и дают советы по воспитанию. Ты вдруг становишься своим в доску. Тебе даже не прочь дать повышение по службе, что, собственно, и произошло со мной ровно через сутки после того, как Лера родила. Теперь я находился в должности старшего лейтенанта. Мог ли я на такое рассчитывать до появления на свет Роди? Заговорил бы со мной майор тогда в курилке, не будь я отцом? Ох, не думаю.
Юбилей майора проходил в ресторане «Синяя ласточка» неподалёку от нашего ОВД. Собралось там человек пятьдесят, в том числе и все из нашего отдела. Многие ребята пришли туда, дабы умаслить майора своим присутствием, впрочем, как и я – не хотелось мне терять едва обретённое особое отношение. Но для себя я зарёкся посидеть часок-другой и сразу поехать к Лере в больницу. Водку и коньяк заменил соком, чтобы не садиться за руль подшофе.
Пьяный майор заметил моё чрезвычайно трезвое состояние, и начались разговоры из разряда: «Ты меня уважаешь?».
– Товарищ майор, мне ещё к жене с сынишкой ехать в больницу…
– Так это, поедешь, Артём! Поедешь! – Изо рта у него пахло спиртным и только что съеденным оливье. Он потянулся за графином с водкой, наполнил рюмку до самых краёв и вручил мне. – Вот что, лейтенант… Стоп… Старший же лейтенант теперь! Бери! Выпьем за тебя и сына твоего – будущего начальника!
– Товарищ майор…
– Без званий! Сегодня я для тебя просто – Григорий Александрович.
– Григорий Александрович, ну как же я пьяный и за руль…
Майор почесал затылок, призадумался, а затем вдруг улыбнулся до ушей, как озарённый.
– А мы тебе такси вызовем! Я вызову лично, за свой счёт. А машину завтра заберёшь, ничего с ней не случится. – Он насильно всучил мне рюмку. – Давай, за Рому…
– Родиона, – поправил я его.
– Да, да! За Родиона! Красивое имя!
Делать было нечего, пришлось пить: сначала одну, потом две, а затем и три. Пил не из уважения к его персоне, а, как и любой человек в моём положении, из самых простых побуждений: а вдруг повысит, или зарплату поднимет, или ещё чего эдакого перепадёт?
Мне с трудом удалось вырваться из лап майора, прыгнуть в такси – вызвал я его за свой счёт – и наконец-то убежать от раздражающей попсы и людского шума. В глазах двоилось и плыло, и я было хотел всё же поехать домой, но жутко скучал по Лерке. Да и выпил я не столько, чтобы глупостей натворить.
В больнице я еле уговорил дежурную санитарку пропустить внутрь, и когда Лера меня увидела пьяного, то не испугалась, не впала в ступор – наоборот, тихонечко рассмеялась. От её смеха мне сразу стало так тепло на душе. Я извинился и поцеловал её в щеку, объяснив причину своего опоздания.
Родя тихо сопел во сне. Я сидел рядом с ним и не мог оторвать глаз от этого прелестного создания. Мой сын… До сих пор голове не укладывалось, что это – мой сын…
– Знаю, об этом пока рано думать… Но, может, через годик-два заведём ещё малыша? Я очень хотела бы девочку. Да и Роде не будет скучно одному.
По спине прошёлся холодок. Я крепко сжал кулак, спрятанный под кроваткой малыша. Разговор о будущем ребёнке и опьянение придали мне храбрости.
Лучше покончить с этим здесь и сейчас.
– Лера… – тихо начал я. – Я должен сказать тебе кое-что… очень важное.
Я сел на край койки, взял её худую ладонь в свои руки и почувствовал прохладное прикосновение обручального кольца.
– Ты здесь так долго в больнице не только из-за кесарева. Есть ещё кое-что…
Я не стал вдаваться в подробности, просто пересказывал слова хирурга. Лицо её по мере моего рассказа становилось всё бледнее, а глаза наполнялись слезами. Всё это казалось ужасным сном, кошмаром, который должен вот-вот закончиться. Но, увы, то было лишь его начало.
Лера продолжала смотреть на меня с надеждой. Сначала она наверняка думала, что не всё так плохо, что могут возникнуть какие-нибудь осложнения в будущих родах или ей придётся ходить по врачам ещё некоторое время… Однако надежда угасла, как только я произнёс:
– Они вырезали у тебя матку.
Её слёзы заставили меня замолчать, да и говорить-то мне больше ничего не следовало, она уже и сама всё поняла.
Лера ударила кулаком по кровати, потом ещё раз и ещё; удары учащались, пока она не впала в истерику. Она завыла и горько заплакала, заставив моё сердце сжаться в крохотный комок. Мне стало так страшно, что я не придумал ничего лучше, чем просто крепко обнять её как можно крепче. Я ощущал её горячие слёзы, падающие на лицо и шею, как содрогалась грудь от тяжёлого дыхания…
В конце концов, плач разбудил Родю. Лера достала его из кроватки и, покачивая, тихо стала напевать колыбельную, пытаясь успокоить не то себя, не то малыша. Мельком я заметил, что она так сильно прижала его к себе, что на костяшках пальцев образовалась белизна. В ту минуту я не придал этому особого значения. Как позже оказалось – зря.

Три дня спустя Леру выписали из больницы, мы вернулись домой. Об операции решили не говорить ни одной живой душе: ни родителям, ни друзьям – вообще никому.
Она никак не могла смириться с поставленным ей диагнозом и большую часть времени проводила одна или с малышом, практически не разговаривая со мной. Я старался не дёргать лишний раз, думая, что подобное поведение – это лишь вопрос времени. Да и побыть одной ей и впрямь не помешает.
Шли дни, а состояние Леры практически не менялось. Каждую свободную минуту она проводила с Родей, а если тот спал, сидела рядом с ним, как сторожевой пес. И хоть меня это стало настораживать, а все мои попытки заговорить с ней ни к чему не приводили, я по-прежнему лелеял наивную надежду на время, которое её излечит.
На работе становилось труднее. Новое звание, больше обязанностей. Да и деньги позарез были нужны то на одно, то на другое. Майор был прав, говоря, что дети – это дорогое удовольствие.
Новый год мы встретили с друзьями и её родителями. Так получилось, что мой папаша каким-то макаром прочухал о рождении внука и, пускай с опозданием, но отправил поздравительную открытку. Её я даже не открывал, сразу бросил в помойное ведро. На этот раз Лера меня не остановила.
За новогодним столом почти все заметили неважное настроение Леры, и каждый присутствующий счёл своей обязанностью приободрить её или же поинтересоваться всё ли в порядке. По её сдержанным, односложным ответам я всё думал, что ещё немного – и она сорвётся, закричит на всех и прогонит к чёрту. Но обошлось.
И вот, за десять минут до боя курантов, Дима, мой сослуживец, типун ему на язык, произнёс тост:
– Дорогие мои Лера и Артём. Вот всё не могу я вами налюбоваться, красавцы. Ей-богу, красавцы! Правильно говорю? – Все согласно загалдели, лишь Лера натянуто улыбнулась уголком рта. – Вот, и все присутствующие со мной согласны. Сразу видно, в кого дитятко такое получилось! Красота – от матери, а ум – от батьки. Так давайте же выпьем за то, чтобы и следующие маленькие Соколовы, которые, я надеюсь, скоро появятся на свет, ничем не уступали нынешнему! Намёк, Тём, ты понял! Работай в полную силу, хе-хе. За ваше здоровье!
Зазвенели бокалы всех присутствующих, за исключением Леры и моего.
– Лерка, чего не чокаешься?! А ну, давай-ка! – настаивал Дима.
Лера подняла бокал с таким усилием, словно это была тяжеленная гиря, и быстро чокнулась. Затем все начали разговаривать, обсуждая службу и всякие мелочи. Лера в это время тихонько поднялась из-за стола.
– Доча, ты куда? – обратилась к ней мать, нежно взяв за руку.
– Пойду Родю проверю.
– Да чего проверять? Спит же он. Посиди ещё, сейчас президент уже выступать будет…
Лера ничего не ответила и, выскользнув из хватки матери, поспешила покинуть гостиную.
Мы с тёщей переглянулись. Она выглядела озадаченной и уже встала, чтобы пойти к дочери, но я вышел вперёд.
– Сидите, я поговорю.
– Артём. – Жестом она попросила меня наклониться и затем прошептала. Среди громкого смеха и разговоров я с трудом расслышал: – С ней всё хорошо, не заболела она?
– Всё в порядке, просто немного устаёт из-за ребёнка, – на ходу придумал я и поспешил покинуть зал.
Дверь в нашу спальню была приоткрыта. Из комнаты просачивался жёлтый свет настольной лампы, под которой Лера всегда читала перед сном. Раньше на её прикроватной тумбочке лежало множество книг, от детективов до мистики. Их она читала вперемешку, по настроению. Теперь на месте книг расположились баночки с успокоительным и таблетки от мигрени. В последнее время она без конца жаловалась на головные боли.
Я прижался к стене и через приоткрытую дверь увидел, как Лера сидит возле кроватки малыша и неотрывно смотрит за тем, как он тихонечко дышит во сне. Рядом с ним лежал плюшевый заяц с красным бантом, одна из первых купленных ему игрушек.
– Лера.
Я вошёл в комнату, но она не обернулась, продолжая наблюдать за Родионом. Я сел возле неё и посмотрел в заплаканные глаза, уставленные в одну точку. От неё пахло духами с ароматом сирени. Этот запах теперь всегда напоминал мне о ней.
– Послушай, – продолжил я, так и не дождавшись реакции, – но они же не знают. Вот и говорят… Не со зла же, в конце концов. Все так говорили бы, ну.
Я всё дожидался, когда она хотя бы повернётся ко мне, хоть словечко скажет.
– Лер, да поговори ты со мной. – Я коснулся её плеча. – Ну, муж я тебе или кто?
– Ты можешь оставить меня?
От её слов у меня побежали мурашки по спине.
– Слушай, – выдавил я из себя с трудом, – нам нужно поговорить. Так дело не пойдёт…
– В другой раз, – отрезала она. – А сейчас я тебя очень прошу – оставь меня.
Я сдался, посидел ещё с минуту в надежде, что всё же она передумает и заговорит со мной, но, так и не дождавшись, тихо пошёл к остальным.
Когда пробили куранты, Лера так и не вышла из комнаты.

Глава 3. Помешательство
Лера бросила работу и отныне всё свободное время отдавала малышу. За прошедшие месяцы с его дня рождения я не припоминал и дня, когда бы ни видел её рядом с сыном.
Как-то раз я предложил нам пройтись до ресторанчика, немного расслабиться, а Родю оставить под присмотром дочери нашей соседки, с которой мы уже давно успели подружиться. Её звали Машей, миленькая и воспитанная девочка. Каждый раз, пересекаясь со мной в лифте или на лестничной площадке, она вежливо здоровалась и желала всего доброго. Уже потом я узнал, что она учится на филологическом. «Ведь какая прелесть, – подумал я тогда, – оставить Родю со студенткой филфака!» Но Лера посмотрела на меня как на безумного.
– Ни за что я не отдам Родю в руки какой-то девке! – возразила она тогда.
– Ты чего, Лер?! Милая девчонка, заработает заодно, да и ты от Роди отдохнёшь…
– Отдохну от собственного сына? Ты вообще себя слышишь?
Её было не переубедить.
Каждый день, возвращаясь с работы, я наблюдал одну картину: Лера открывает мне дверь с ребёнком на руках и идёт с ним смотреть телевизор, пока я разогреваю ужин; после мы перекидываемся парой дежурных фраз о том, как прошёл день, а затем она уходит в спальню, где укладывает сына в кроватку и вслед за ним засыпает.
Порой я ощущал себя персонажем Билла Мюррея из «Дня Сурка», попавшим во временную петлю. Не менялось ничего, за исключением Роди. У него уже отросли милые светлые волосы, а ещё он научился кое-как ходить, порой смешно падая на мягкий ковёр. Правда, смешным это казалось только мне. Для Леры же каждое неловкое падение было соизмеримо с тяжёлым ранением, полученным в бою, и она вмиг бросала всё и прижимала совершенно спокойного малыша к груди, сюсюкаясь с ним.
Со временем я стал немного ревновать жену к собственному сыну. Даже и подумать не мог, что подобное вообще возможно! Но, судя по статьям в интернете, такой феномен действительно существовал. Мне не хватало Леры, её заботы, внимания и ласки, не хватало секса, в конце концов, которым мы последний раз занимались ещё до родов. Кроме того, и прежде довольно худая, теперь она походила на ходячий скелет – почти ничего не ела, кроме проклятых таблеток. Я был подавлен, но не сдавался, желая всё исправить.
Спустя год после рождения Родиона я вручил Лере конверт. Я незаметно откладывал с каждой получки небольшую сумму в течение полугода и был уверен, что сюрприз сработает как ацетон – наконец-то отклеит мою жену от сына.
– Что это? – спросила она, взяв подарок одной рукой, а другой придерживая Родю. Ручки его сразу потянулись к бумаге.
– А ты открой, – сказал я с лёгкой интригой.
Лера положила малыша в кроватку, словно хрупкую антикварную вазу, и открыла конверт. Я с волнением наблюдал за её лицом, ожидая увидеть улыбку, ту самую, которой она одаривала меня каждый день до рождения Родиона.
Из конверта она вытащила сертификат. Лист обрамляла изящная красная рамка; наверху по центру был логотип с микрофоном в руке, шнур от которого тянулся вниз, переходя в надпись:

ВОКАЛЬНАЯ СТУДИЯ «ГАРМОНИЯ»
ПОДАРОЧНЫЙ СЕРТИФИКАТ НА 30 СТУДИЙНЫХ ЗАПИСЕЙ
СТАНЬ ЗВЕЗДОЙ УЖЕ СЕГОДНЯ!
СЕРТИФИКАТ ВЫДАН:
СОКОЛОВОЙ ВАЛЕРИИ БОРИСОВНЕ

Выражение лица Леры вдруг стало хмурым и даже злобным. Она медленно подняла глаза и выжидающе посмотрела на меня.
– Ты же всегда хотела стать певицей. Вот и решил немного подкопить и…
– Сколько? – голос её был холоден и твёрд.
– Лер, какая разница?
– Сколько?! – ещё жёстче произнесла она, почти крича.
– Да немного, около пятидесяти…
– Пятидесяти… – Она опешила, села на кресло и с осуждением произнесла: – И это, по-твоему, немного?
– Лера, не беспокойся о деньгах. У нас…
– Держи. – Она протянула мне сертификат. – Пусть вернут деньги.
Я тяжело выдохнул, уже ожидая дальнейшей реакции.
– Он невозвратный.
– Что? – Мышцы на её лице судорожно дёргались.
– Они не возвращают деньги. И перепродать я его не смогу, потому что он записан на твоё имя.
Она схватилась за голову и спрятала лицо в руках.
– Идиот… Какой же ты идиот…
Сказанное ей вонзилось мне ножом в сердце. Никогда прежде она не оскорбляла меня. Услышать подобное было для меня настолько неожиданно, что я попросту встал как вкопанный, не в состоянии вымолвить и словечка.
– Нет бы ребёнку смесь купить, или ползунков новых, или коляску получше… А он… тратится на всякую херню.
Тут-то моё терпение и лопнуло. Я знал, рано или поздно это произойдёт, и всячески пытался предотвратить это или хотя бы оттягивать момент, но в этот раз всё зашло слишком далеко.
– Хватит уже думать только о ребёнке! – крикнул я. – Подумай, наконец, о себе! Ты только и делаешь, что целыми днями сидишь с ним, как полоумная наседка. Вот когда ты последний раз выбиралась на улицу без него, а?
– Перестань орать, ты его пугаешь! – громко прошептала она, но было уже поздно. Родя закричал и заплакал, наблюдая за назревающей ссорой родителей и попутно бормоча какие-то звуки, отдалённо напоминающие слова. Лера взяла его на руки и принялась убаюкивать.
– Лера… – Я попытался успокоиться. Да и вид плачущего сына заставил остыть. – Мы должны с тобой серьёзно поговорить. Меня не устраивает…
– Нам не о чем разговаривать, – отрезала она.
– Ты слишком привязана к ребёнку, – сказал я и решил произнести вслух то, о чём много думал за последние несколько месяцев: – На нём свет клином не сошёлся. Ты не сможешь постоянно быть с ним рядом и оберегать от каждого дуновения ветра!
– Как ты можешь говорить такое! Он твой сын! – крикнула она.
Родя снова заплакал, Лера стала укачивать его бойче обычного.
– Да, он мой сын! А ты – моя жена! И мне нужна моя жена, а не поехавшая на ребёнке дура!
Едва сказав эти слова, я понял, как сильно погорячился. Ну не было у меня больше сил терпеть, и накопленная злость вытеснила здравый смысл.
Красные, полные слёз глаза смотрели на меня, как на прокажённого. Она сделала шаг назад, крепче прижав ребёнка к себе, и сказала:
– Уйди, не хочу тебя видеть.
Чтобы не сделать хуже ни себе, ни ей, я молча вышел на улицу, прихватив пачку сигарет.
Я сел за руль и поехал куда глаза глядят. Я был преисполнен ненависти к Лере, к её чёрствости и полному безразличию ко мне. А при мысли о сыне я ощущал необъяснимое раздражение, от которого было стыдно, но и избавиться от этого чувства я был не в силах.

Прошло ещё полгода, почти ничего не менялось. Только Родя уже вовсю исследовал нашу скромную квартиру на своих двоих, то и дело падая на живот. Как и все дети в его возрасте, он уже успел обжечься, опрокинув на себя чашку горячего чая, произнести первые «мама» и «папа», а также «дай» и «кушать». И начал пользоваться планшетом, за которым мог просиживать часами, смотря мультфильмы. Он рос как сорняк в заброшенном огороде.
Наши отношения с Лерой стали совсем ни к чёрту. По вечерам меня ждал холодный ужин, сделанный скорее для галочки. Но даже он впоследствии поменялся на замороженные полуфабрикаты, купленные в местном магазинчике мной же. Мы почти не разговаривали, лишь изредка обмениваясь будничными вопросами. Прежние беседы про наши мечты стали казаться мне сном, воспоминания о котором вскоре будут безвозвратно утеряны. Всё, что некогда связывало нас, теперь таяло, подобно куску масла на раскалённой сковороде.
Вся моя жизнь превратилась в тягучую рутину. Но Леру это как будто бы совсем не смущало. Она продолжала проводить время исключительно с ребёнком. Даже уложив его спать, она ещё долго наблюдала за тем, как он всхлипывает и дергаёт ручками и ножками, прежде чем сама отправлялась в постель. Ложась рядом, она бросала дежурное «спокойной ночи» и, поворачиваясь спиной ко мне, быстро засыпала. О сексе я и вовсе уже не мечтал. Всё её тело, каждый жест и взгляд говорили, что сегодня я не получу желаемого. Не получу его и завтра, и послезавтра, и, быть может, уже совсем никогда. Дошло до того, что, проснувшись в одно субботнее утро от криков Роди, которого уже убаюкивала Лера, напевая ему колыбельную на ушко, я обнаружил, что мои трусы были мокрыми от спермы. Я почувствовал себя глупо, и мне хотелось рассмеяться во весь голос. Это же надо, взрослый мужик, у которого есть красавица-жена, кончает во сне, как двенадцатилетний подросток!
Помешательство Леры на нашем сыне не давало мне покоя. Все мои неоднократные попытки вернуть жизнь в прежнее русло ни к чему не приводили. Она отказывалась со мной это обсуждать и лишь сообщала, что поступает правильно, уделяя сыну так много внимания.
После одной из смен я впервые поймал себя на мысли, что мне совершенно не хочется возвращаться домой. Так повторялось день ото дня, и каждый раз я, под предлогом завала на работе, оставался в участке чуть дольше. Всеми силами я хотел избежать очередной уже опостылевшей ругани, ставшей в нашей семье ежедневным ритуалом. Сил не было смотреть на Леру, а в особенности – на Родю, не вызывавшего у меня теперь ничего, кроме неприязни. Я видел в нём причину всех бед. Именно после его рождения моя Лера изменилась до неузнаваемости. Уж лучше бы никогда она не рожала! Никогда бы не узнавала про этот проклятый диагноз и осталась той самой Леркой – девчушкой, играющей в парке на гитаре и мечтающей о карьере певицы. Той, которую я полюбил больше жизни.
Скоро мы и вовсе перестали разговаривать как нормальные люди. Отныне наши беседы состояли из одних лишь криков и упрёков друг другу по поводу и без. Поводом для очередной ссоры мог стать, например, громкий звук телевизора или сразу не выброшенный мусор. Со временем воздух в квартире пропитался раздражением, от которого я при первой же возможности убегал, заводя авто и бесцельно разъезжая по городу. Плевать на бензин, к чёрту деньги – лишь бы подальше от этого гадюшника.
Одна из таких вылазок и привела меня в небольшой бар на окраине Москвы, куда я впоследствии зачастил наведываться для опрокидывания рюмашки-другой водки. Вскоре это вошло у меня в привычку, и почти каждый вечер я непременно заезжал туда. Находясь там, среди таких же одиноких мужиков, пьющих стакан за стаканом в потёмках, под приглушенным светом ламп, я чувствовал себя хоть на этот вечер свободным от семейных дрязг. Иногда я выпивал не один, а в компании людей, чьи лица и имена забывал уже на следующий день.
Разумеется, Лера заметила моё новое увлечение и сразу же ударилась в упрёки, видя не причину, а лишь следствие: она была возмущена, что я просаживаю деньги на выпивку, а не на очередной хлам для ребёнка. Казалось, ей совершенно было плевать, почему именно я начал пить, и заботило её лишь чёртово содержимое моего кошелька.
Потом наступила трёхлетняя годовщина нашей свадьбы. Я заставил себя не идти в бар, надеясь, что хотя бы сегодня, в столь знаменательный день, мне удастся хоть что-то изменить в наших почти достигших дна отношениях. К тому же я был уверен, что по такому поводу Лера не откажется от приглашения посетить ресторанчик, которым владел мой друг, решивший сделать нам хорошую скидку (именно этим я планировал парировать очередную жалобу Леры относительно финансов). Явившись домой со скромным букетом цветов, я обнял её и рассказал о подготовленном подарке.
– Это не будет стоить нам почти ничего, так, чисто символически, – поспешил я предотвратить возмущения касаемо цены. – Мишку Самойлова помнишь, одноклассника моего? Он к нам в гости приходил, когда ты ещё беременна была, с кудрявыми волосами такой. Так вот, он тут годом ранее ресторан грузинский открыл, все нахваливают. Нас позвал, пообещал хорошую скидку.
Её лицо было совсем безучастным. И я уже угадал следующий вопрос:
– А Родя?
– Возьмём его с собой. Там, в этом ресторане, для детишек есть отдельная комната, где за ними…
– Нет, – твёрдо ответила она. – Я не хочу, чтобы мой сын лазил где ни попадя, а уж тем более – среди других детей.
– Лера, – тяжело выдохнув, сказал я. – Ты будешь сидеть в пяти метрах от него и сможешь подходить, когда пожелаешь…
– Я сказала – нет! Неужели непонятно?! – с уже привычным для меня раздражением произнесла она, хотя я отчётливо услышал, что в голосе её что-то дрогнуло. – Там не пойми какие дети будут. Вдруг они его ударят? А если он упадёт как-то не так и себе шею свернёт? Ты знаешь, сколько детишек на подобных вот штуках себе руки ломали?
– Не знаю…
– А я вот знаю. И если бы тебе Родя был не безразличен – и ты знал бы.
В этот момент из комнаты показался и сам Родя с любимым игрушечным зайцем. Заметив цветы в руках матери, он подбежал к ней, с ехидной улыбкой бросив игрушку на пол, обнял за ногу и ручками потянулся к букету.
– Дай! – крикнул малыш.
– Если ты так хочешь в этот ресторан, – безразлично продолжала Лера, – то Родя будет сидеть с нами.
Она взяла сына на руки и принялась укачивать, пока тот тянулся к столешнице, на которой лежал букет.
«Если ты так хочешь в этот ресторан…» – повторил я про себя и почувствовал подступающую к горлу горечь.
– Я думал, что мы хотя бы немного можем побыть наедине… Без него.
– Я уже устала слышать, как ты хочешь отдохнуть от нашего единственного сына.
– Да ты от него не отлипаешь! – немного повысил я голос, не сдержавшись. – Кем он вырастет, если будет сидеть взаперти семь дней в неделю? Ему нужно выходить на улицу, общаться со сверстниками! Он должен получать все эти синяки, как их получали мы, когда были его возраста! Неужели это непонятно?
– Всё, разговор окончен, – отвернувшись, отрезала она.
– Дай его сюда, – я едва не сорвался на крик.
– Я сказала, уйди. Катись в бар или куда ты там ходишь каждый вечер.
– Отдай мне моего сына! – Я схватил её за плечи и повернул к себе лицом. – Я не позволю тебе так с ним обращаться!
У меня перед глазами помутнело от злости. Обида к Лере душила меня. Я потерял контроль над собой и попытался выхватить из её рук Родиона.
– Не трогай его! – кричала она, отбиваясь свободной рукой.
Но меня было не остановить. В моей голове поселилась навязчивая мысль, что, если я не заберу сына у неё прямо сейчас, его ждёт ужасное будущее. Какое? Я понятия не имел, но это убеждение накрепко засело у меня в мозгу, и я был готов бороться с родной женой до последнего, напрочь позабыв про самоконтроль. Я схватил тянущуюся за букетом ручку малыша и потянул её на себя так сильно, что послышался хруст. Раздался детский крик, сравнимый с воем сирены. Плач сына заставил опасть пелену с глаз. Я понял, что сотворил нечто ужасное.
– Больной! – закричала на меня Лера, прижимая к себе малыша. Её глаза наполнились слезами. Лицо побледнело пуще прежнего. – Пошёл вон отсюда!
– Я… я не нарочно, я…
Беспомощно я пытался найти своему непростительному поступку хоть какое-то оправдание. Но всё было без толку.
– Вон! Не хочу тебя видеть! – Лера схватила телефон, поспешно набирая номер скорой. – Убирайся!
Я сделал шаг к ней, надеясь исправить содеянное, но стоило мне увидеть её взгляд… Никогда в жизни я не забуду этого взгляда. Сколько же ненависти и отвращения было в нём. Крепко сжимая ребёнка, она, казалось, готова была вцепиться мне в глотку.
Молча я сделал шаг назад и вышел в подъезд, где из соседних квартир уже показались головы любопытных зевак.
– Идите обратно! Нехер тут смотреть! – крикнул я с раздражением.
Наши ссоры давно стали местным достоянием.

Глава 4. Искушение
Нет ничего более умиротворяющего, чем ночная загородная трасса. Блёклый свет фонарей, что один за другим проносятся за окном; разметка на дороге вводит в необъяснимое спокойствие, на грани с трансом; а по радио успокаивающим голосом ведущий беседует с дозвонившимся слушателем, который делится своим мнением относительно последних новостей. Ты не вслушиваешься, не пытаешься уловить каждое его слово, а скорее так, наслаждаешься чьим-то голосом, пускай и не отвечающим тебе.
Я сильно полюбил это время. Сбегать из дома, как бы ужасно это ни звучало, теперь было не так тяжело, как прежде. Ведь я знал, что сейчас сяду за руль, поеду в сторону полупустого шоссе и смогу на время отвлечься, и по приезде в бар всё пережитое дома забудется, как страшный сон. А сегодняшний день я хотел забыть, как никакой другой.
– Водки, – сделал я заказ почти с порога.
Пару минут спустя рюмка была пуста.
– Повтори.
Бармен молча налил ещё. Вторую рюмку я осушил, едва она оказалась у меня в руках, но образ Роди стоял перед глазами. Его красное, заплаканное лицо. Вопль сынишки по-прежнему звучал в ушах, и я должен, нет, я обязан был его заглушить. А ещё взгляд Леры, хищный и ненавидящий… Я не мог забыть искру злобы в её глазах.
– Ещё. – Я поставил пустую рюмку на стойку.
– Может, не стоит так налегать, начальник? – дал мне совет бармен. Он знал о моей работе, о должности старлея, как и всех завсегдатаев заведения поимённо.
– Слушай, просто налей, и всё, – грубо ответил ему я.
Бармен сопротивляться не стал. Но, едва опрокинув очередной стакан, я ощутил прикосновение к плечу, от которого меня почему-то бросило в приятную оторопь.
– Тёмка, ты, что ли? – услышал я женский голос позади.
Обернувшись, я не поверил своим глазам.
– Настюха? Тушёнова?
Женщина кивнула, подтвердив догадку. Это действительно была она, моя одноклассница, с которой я не виделся с самого выпуска. Наверное, я бы вовек не узнал, если б не её мечтательная улыбка, ничуточки не изменившаяся с тех пор. У каждого человека во внешности есть некая особенная черта, выделяющая его среди прочих. У Насти Тушёновой это была та самая улыбка.
– Ну, уже не Тушёнова… – Она показала мне безымянный палец с золотым кольцом. Я, конечно, не знаток, но выглядело оно крайне дорогим. – Но по-прежнему Настя.
– Слушай, да тебя не узнать! – Я вежливо оглядел её с головы до пят. – Как же ты изменилась!
В школьные годы Настя была полноватой девчушкой, а вкупе с её фамилией – обречённой на прозвище Тушёнка. Сколько же боли доставляла ей эта кличка! Почти весь класс считал своим долгом довести её издёвками до такой степени, что она, вся в слезах, убегала в женский туалет. Правда, и там порой ей не давали проходу. Девчонки в эти годы были ничуть не лучше мальчишек и издевались над Тушёнкой не меньше парней. Не помню точно, но как-то раз я слышал, что они сняли с неё лифчик и отдали младшеклассникам, которые потом бегали с ним, изображая парусный корабль. Я же, теперь уже к моему великому сожалению, оставался совершенно непричастным. Я не глумился, но и не защищал её. Уже взрослым я иногда вспоминал толстушку из нашего класса, и мне становилось страшно стыдно за моё бездействие. Но даже этот стыд со временем осел, и Настя Тушёнова по кличке Тушёнка стала едва уловимым и далёким воспоминанием. До сегодняшнего дня.
Сейчас передо мной сидела не тучная девчонка, передвигающаяся по школьному коридору вразвалочку, как медвежонок. Настя, без преувеличения, выглядела роскошно. Кончик длинной чёлки светлых волос почти касался её левого века. Короткая стрижка отлично подчёркивала черты вытянутого лица с заострённым подбородком. Карие глаза, тоненько очерченные едва заметной подводкой, ярко блестели в потёмках бара. На худые плечи была накинута лёгкая кожаная куртка, под ней – майка, выгодно выделяющая упругую грудь. Ноги обтягивали обыкновенные синие джинсы, подчёркивая мускулистые бёдра.
– Спасибо, – ни капли не смущаясь, ответила она. – А ты вообще не изменился. Я тебя едва заметила – сразу узнала. Всё такой же тихоня, одиноко сидящий в углу класса. – Она кивнула, намекая на выбранное мной отдалённое место у самой стены, и добавила: – Мир тесен, а?
– Да уж, теснее некуда, особенно, когда весь твой мир – Москва, – согласился я.
Она игриво подмигнула.
– Значит, за это и выпьем! – Она взяла в руки стакан заказанного ею виски. – За сближающую старых знакомых Москву!
– Пожалуй, почему бы и нет?
Мы чокнулись. Она сделала пару небольших глотков, я же осушил половину рюмки и почувствовал приятное покалывание по всему телу.
– Был уже здесь? – спросила она, облокотившись на руку.
– Бывал. В последнее время так и вовсе чаще обычного, – с досадой подметил я.
– Проблемы дома? – взглядом она указала на моё обручальное кольцо.
– Типа того, – признался я, хотя на трезвую голову этого ни за что не сделал бы.
Приятная забывчивость стала отступать при одном лишь упоминании Леры. Я решил сменить тему:
– Ну что, рассказывай! Что же такое произошло, что перед собой я сейчас вижу совершенно иного человека?
И она начала рассказывать. Говорила она живо, интересно, слушать её было одно удовольствие. Коротко она поведала о том, как, закончив обучение в школе, надеялась начать всё заново в вузе, без издёвок и насмешек, и поступила на факультет менеджмента. Но и там её ждала прежняя участь быть изгоем, но на этот раз с кличкой ГОСТ. Стоило мне это услышать, как я не выдержал и, будучи уже подвыпившим, прыснул от смеха – всё же изобретательности в придумывании прозвищ студентам было не занимать… И тут же раскраснелся от стыда. Но, к счастью, Настя тоже засмеялась так, что у неё на глазах выступили слёзы. Заметив моё смущение, она сказала, что всё это в далёком прошлом и она не держит обиду ни на кого из одноклассников и однокурсников. Тем более – она не держит зла на меня, человека, который и вовсе всегда стоял в сторонке.
– Знаешь, – сказала она после уже второго стакана виски. – Я пришла к выводу, что каждый человек рано или поздно просыпается утром и его вдруг осеняет, что прожитая им жизнь и гроша ломаного не стоит. Такое может произойти в тридцать, сорок, да хоть в пятьдесят… У меня вот это случилось в двадцать один год, когда я вскочила с постели, посмотрела в зеркало и увидела жирное уёбище…
– Потише, потише… – едва сдерживаясь от смеха, произнёс я.
– …и решила, что это нужно менять. Да и не только это, всё! Я забрала документы из чёртовой шараги, сильно поругалась с родителями, переехала от них в съёмную комнату и устроилась в одну небезызвестную рыгальню помощником повара. Зарплаты едва хватало гасить аренду. А для экономии я вообще ела сплошные дешманские крупы и супы. Но, как видишь, оно того стоило…
Проработав год в адских условиях, где не было ни минуты покоя, Настя, в конце концов, уволилась. К тому времени она успела изрядно похудеть, но и этого ей оказалось мало. Она желала стать идеальной. У неё было стремление находиться в центре внимания не только за счёт хорошенькой фигуры, но и собственных мозгов.
Она стала искать работу в области рекламы, где раз за разом получала отказы. Знаменательным событием для неё было даже прийти на интервью, которые в большинстве случаев заканчивались фирменным «мы вам перезвоним». Так длилось почти полгода, и без того крохотная заначка начинала исчезать, пока в один прекрасный день ей не удалось попасть в одно из самых влиятельных рекламных агентств.
– Со слов креативного директора, он во мне что-то заметил, но давай будем честны… Оба мы знаем, что именно. Вы, мужики, только и способны думать тем, что у вас между ног. Но в том случае это пошло мне на пользу. Уверена, приди я к нему в роли Тушёнки или ГОСТа, решение о моём найме было бы принято через наносекунду…
Изначально Настя пришла на должность младшего копирайтера. Работа давалась ей тяжело, но она упорно шла к цели. Уже через год она получила своё первое повышение и существенную прибавку к зарплате. Вскоре она познакомилась и с будущим мужем, работавшим этажом выше в отделе руководства, а ещё спустя несколько лет – заняла должность человека, некогда проводящего с ней собеседование. Настя хоть и скромно, но описала свою трёхкомнатную квартиру на Пресненской.
– Настюш, я вот чего-то не пойму… Ты живёшь, блин, на Пресне… А тут-то какого хрена делаешь, в этой дыре?
Язык от объёма выпитого у меня уже заплетался. Я хоть и попытался сказать это тихо, но бармен всё равно услышал нелестный отзыв о заведении и угрюмо посмотрел на меня. Я выставил ладони вперёд, как бы извиняясь перед ним.
Настя повела плечами.
– Не знаю. Хотя нет… Знаю… – Алкоголь тоже ударил ей в голову, но выглядела она куда трезвее меня. – Мне это напоминает, с чего я начинала. Раньше подобное заведение мне было бы не по карману. Миска вот с этими фисташками ударила бы по кошельку так, что я бы вкалывала на неё неделю, а теперь… Блядь, я теперь хоть сотню таких мисок могу заказать, и мне вообще по барабану! Я себя чувствую здесь хозяйкой. Если захочу – могу всю эту дыру купить, а завтра снести её к ёбаной матери.
– А я бы на твоём месте не вылезал бы из каких-нибудь крутых заведений. Вот должен был сегодня пойти в один такой ресторанчик, да не получилось…
– Так поехали сейчас, а? – Она взяла меня за руку. – Я один ресторан знаю, там и еда, и выпивка таки-и-е-е… Ты просто обязан попробовать. Угощаю!
– Слушай, да нет, наверное, я…
Я было сказал, что мне следовало бы прямо сейчас отправиться домой к Лере и узнать, как там Родя. Но одна лишь мысль о возвращении сводила с ума. Я ощущал, как меня подташнивает, как только представляю, что переступаю порог квартиры.
– А к чёрту! – возразил я сам себе и вытащил из кармана ключи от машины. – Поехали.
– Помедленней, товарищ лейтенант. Мне ли вам говорить о вождении в нетрезвом состоянии? Погоди, я вызову такси. Потом заедешь за своей хондой. – Марку машины она произнесла с неким пренебрежением.
Глубоко внутри себя я осознавал, что делаю неприемлемое. Ночью неведомо где шляюсь с чертовски привлекательной барышней. Но видит Бог, как же мне хотелось забыться. Смять и выбросить все плохие воспоминания за последние несколько лет и хотя бы один вечер провести как нормальный человек.
На заднем сиденье такси Настя начала кокетничать со мной. Даже находясь в поддатом состоянии, мне не составило труда уловить её намеки, когда она, как бы невзначай, касалась моей ноги или плеча. Пальчики её заигрывали со мной, тихонечко щекоча, а затем лукаво отстраняясь, будто ничего и не было. Я чувствовал, как она смотрит на меня, ловил её лисий взгляд. В груди у меня всё пылало. Уже давно я не чувствовал такого возбуждения, но тем не менее старался оставлять знаки внимания без ответа. Перед глазами до сих пор стояли Лера и Родя. Моя семья. По сути, я уже совершил преступление против них, сев в это такси, но ничего с собой не мог поделать. Прямо сейчас я был движим животными инстинктами, и побороть их никак не получалось.
В ресторан мы прибыли ровно в полночь. Заведение это даже близко не было похоже на то, в которое я хотел сводить Леру. Здесь всё было пропитано духом богатства и роскоши. Войдя внутрь, я почувствовал себя мухой, случайно залетевшей в пчелиный улей. Но вскоре энергичная джазовая музыка и пара стаканов с диковинным шотландским виски сделали своё дело, и я, как ни в чём не бывало, стал частью этого прежде недоступного мне общества.
Настя не прекращала флиртовать. Сначала она сидела за столиком напротив меня, затем – я даже не помню, как это произошло, – уже оказалась рядом. Она слушала рассказы о рутинных полицейских буднях с видом вдохновенной дурочки, хотя такой явно не была. Когда же речь зашла о моей семье, в частности о Лере, её это будто наоборот раззадорило, и она села совсем близко, прислонившись ко мне бёдрами. Но я уже ничего не замечал – был настолько пьян, что даже с трудом понимал, какое сейчас время суток. Да и расслабляющая обстановка, приятная музыка и дорогая выпивка сыграли роль. Подчиняясь инстинктам, я стал отвечать взаимностью: клал руку на спинку дивана рядом с Настей, а затем опускал на шею; или поправлял её локон, сползающий к левому глазу.
Грусть и тоска, сжимающие моё сердце, постепенно отступали. Мысли о жене и о Роде, которому я наверняка повредил руку, потонули в уже чёрт знает какой по счёту порции алкоголя. Центром моего внимания попеременно становились Настя и стакан.
– Поехали ко мне? – шепнула она мне на ухо. Я почувствовал тёплое дыхание, от которого бросило в дрожь, а член, уже и без того твёрдый, готов был вот-вот взорваться от возбуждения.
С ответом я соображал долго. Что-то внутри усиленно противилось, не давая мне скатиться до уровня примата.
– Настя, я же… – я показал ей своё обручальное кольцо.
Она улыбнулась.
– Тёмка, у меня такое же колечко есть. – Она показала своё, которое вовсе не было «таким же». Её колечко стоило, наверное, как вся моя квартира. – Ты расслабься, просто заночуешь, а утром поедешь. Мне тебя в таком состоянии страшно отпускать, даже в такси.
Её слова в тот момент показались мне пьяному убедительными, но всё же борьба внутри ещё продолжалась. Поэтому я возразил:
– Да всё хорошо, Настён. Доеду!
Она взяла меня за руку.
– Так, лейтенант, успокойся. Чего ты как маленький. Ты же вообще никакой. Я здесь живу в пяти минутах.
– А муж как же?
– Лёня в Париже сейчас. Какой-то очередной форум, чёрт его знает… Прилетит только дня через три.
– Ну… ладно, – выговорил я с усилием. – В таком случае я заплачу! Официант!
Настя рассмеялась.
– Я тебя пригласила, значит, я плачу. Оставь свои патриархальные устои. В наше время женщина может зарабатывать и побольше мужчин.
Я ещё какое-то время спорил с ней насчёт денег, но, увидев счёт с пятью цифрами, всё же деликатно уступил даме.

Настя не соврала, она и вправду жила неподалёку, в высоченном здании в богатых апартаментах. Видеть мне такое приходилось разве что в кино. Через огромные окна открывался вид на всю Москву. Кухня, кажется, была больше всей моей квартиры. От этого места разило роскошью, до которой мне было как пешком до луны, с моим-то окладом.
– Чувствуй себя как дома. – Настя протянула мне бокал красного вина. – А я пока пойду, сполоснусь.
Я хотел спросить, где буду спать, но не успел – пока я натужно соображал, со стороны ванной комнаты уже послышался плеск воды.
Сделав глоток вина, я стал расхаживать по квартире, и на удивление совершал это без всякого риска рухнуть на пол. Небольшая прогулка по ночной Москве меня немного отрезвила.
В квартире стоял приятный цветочный запах. Каждая вещь, от комода до шкафа, выглядела как новенькая, будто только что из магазина. Я прошёл дальше и обнаружил небольшую комнату с тренажерами внутри: брусья, беговая дорожка, штанга и много другого причудливого спортинвентаря, о предназначении которого мне оставалось только гадать. Судя по впечатлительным формам Насти, в этой комнатке она проводила больше всего времени. Мне даже взбрело в голову опробовать один из тренажёров, но я успел отговорить себя от этой глупой затеи.
Скоро я добрался и до спальни с огромной кроватью. Мы с Лерой до сих пор не могли себе позволить купить даже самую обычную кровать, довольствуясь раздвижным диваном. А здесь!.. Кажется, тут могло свободно поместиться человек пять.
Боковым зрением я заметил на комоде рамки с фотографиями. На каждой из них была запечатлена Настя, где-то одна, где-то с мужем (я понял, что это он, увидев их совместную свадебную фотографию). Эта парочка, судя по снимкам, побывала на каждом клочке земного шара: вон они катаются на лыжах в Альпах, здесь едут верхом на верблюдах среди пустыни, а тут, держа мачете в руках, пробираются через густые заросли джунглей… Меня всегда удивляло, как богачи умудряются выделять время на подобные поездки и при этом успевают сколотить состояние.
Разглядывая фотографии, я вдруг почувствовал, как на меня смотрят из тени в углу спальни. Вход в неё был по правую руку от меня, так что, если б это была Настя, я бы обязательно её заметил. Да и вода в ванной до сих пор шумела.
«Настя ошиблась, – подумал я, – это наверняка её муж. Он приехал раньше, или вовсе никуда не уезжал».
Я решил не гадать и развернулся, но, к счастью, не обнаружил никого, кроме кота. Да, это был обыкновенный пушистый кот с чёрной шерстью и белым воротничком. Он сидел на середине кровати и неотрывно смотрел на меня своими большими, жёлтыми глазами-фонарями. Хвост был в состоянии покоя, даже ухо не дёрнулось, и он скорее напоминал статуэтку, чем реальное животное. От этого, казалось бы, с виду безобидного создания у меня почему-то пробежались мурашки по всему телу.
– Ну, привет, пушистик.
Кот не шевельнулся, и тогда я подумал, что, кажется, так перебрал с выпивкой, что зверь мне мерещится. Я решил проверить это на деле, приблизился к кровати и протянул руку, чтобы погладить его. Суженные зрачки при виде моих пальцев не округлились, как это обычно происходило с котами; хвост не дёргался из стороны в сторону. Животное не двигалось. И в ту самую секунду, как только я почти коснулся мягкой на вид шёрстки, невидимая скорлупа, до этого сковывающая его, вдруг треснула, и он поцарапал мне руку до крови, после чего отпрыгнул в сторону и удрал в соседнюю комнату.
– Маэстро, кыш! Кыш! – услышал я позади голос Насти.
Я и не заметил, как она уже вышла из ванной. На ней был надет шёлковый чёрный халат, и ткань его была столь тонка, что из-под неё выпирали твердые соски. Покраснев, я поспешил отвернуться.
– Сильно поцарапал? Он обычно ласковый, а тут… чёрт знает, что на него нашло. – Она села возле меня и взяла за руку. – Надо спиртом обработать. Погоди, где-то тут…
Запах миндаля, исходивший от её чистого тела, сводил меня с ума. Я понимал, что теряю голову, и поэтому, собравшись с последними силами, решился сказать:
– Настя, спасибо тебе за сегодняшний день, за предложение переночевать… Я должен идти, понимаешь? Рад был повидать тебя…
– Я понимаю, – ответила она, нежно улыбнувшись. – Но давай я всё-таки обработаю царапину? А потом закажу тебе такси, раз уж ты настаиваешь.
– Хорошо, – согласился я и сел напротив неё.
Из тумбочки она достала перекись и вату и начала осторожно заниматься моей пустяковой царапиной. Наблюдая за её заботливыми движениями, я почему-то вспомнил, как покалечил руку сыну. Осознание этого как будто только сейчас пришло ко мне, и я почувствовал, как глаза защипало. И как сильно я не пытался сдержать слёзы, одна из них все же капнула на худенькую ручку Насти.
– Тёма, ты чего? – спросила она.
А я не выдержал и заплакал. Я уже и не помнил, когда последний раз со мной происходило нечто подобное. И плакал я не только из-за Роди. Казалась, что все те переживания и муки, что я накопил за последние несколько лет, разом прыснули через мои глаза и безостановочно падали то на ладонь Насти, то на постельное бельё. Мне было больно, невероятно больно. Сердце разрывалось на куски. Да и выпитое за вечер себя проявило.
– Тёма, ну что же ты… – Она обняла меня, и я почувствовал, как её упругая грудь упёрлась в мою.
– Извини, я… не знаю, как так получилось, – сказал я, шмыгая носом. – Просто я сделал одну ужасную вещь и теперь не могу себе этого простить.
– Все мы когда-нибудь делаем что-нибудь ужасное. Такая у нас природа. – Она взяла мой бокал и отпила глоток. – Нам остаётся только жить с этим и извлекать уроки. Просто постарайся забыть о плохом как можно скорее.
– Как же я могу забыть такое?
Настя ничего не ответила. Вместо этого она встала напротив меня и скинула халат. Шёлковая ткань скользнула по её шее, груди, бёдрам… и упала на пол. Внутри меня бурлил фонтан возбуждения. Её тело – боже мой! – тело было идеальным. Такое можно было увидеть только на обложках глянцевых журналов. На стройном животике были заметны небольшие кубики пресса; изящные груди выглядели как два идеально одинаковых холмика. Но самым привлекательным в ней мне показались её бедра, которые я, к моему великому стыду, грезил поразглядывать обнажёнными, едва встретил её. Даже не верилось, что у неё когда-то были такие клички как Тушёнка и ГОСТ.
Я потерял дар речи. Лера в эти секунды стала для меня тусклым огоньком почти потухшей свечи, в то время как Настя пылала, словно тысячи огней, ослепляя ярким тёплым светом. Она села на мои ноги, и я почувствовал жар её лона, от которого мой член был готов взорваться. Мне хотелось войти в неё, слиться с ней и стать единым целым.
– Я помогу тебе, – шепнула она мне на ухо. Вся моя кожа покрылась мурашками.
Более я не сопротивлялся. Моё животное нутро взяло верх. Все потаённые фантазии, что посещали меня последние несколько часов, становились явью.
Я схватил её, повалил на кровать и, дрожащими от возбуждения руками, расстегнул пуговицу джинсов. Между ног у неё было так мокро, что я с лёгкостью вошёл в неё. Я был намеренно груб с ней, не вкладывая в свои движения ни капли нежности. Я никогда не занимался сексом с проституткой, но был уверен, если б до этого дошло, всё происходило бы точно так же. Но Насте, судя по всему, это нравилось. Она крепко вцепилась в мои бёдра и сдавленно кричала, то и дело повторяя полушёпотом моё имя, как заклинание.
Вскоре я положил её на живот, прижал лицом к кровати и на этот раз взял сзади. В это мгновение мне почему-то вспомнилась одна статья, которую я вычитал в интернете. В ней рассказывалось про наших далёких предков: кроманьонцев и неандертальцев. Особенно я запомнил один отрывок про их беспорядочную половую жизнь. У них ещё не существовало таких понятий как муж и жена, и поэтому каждый мужчина мог без всяких обязательств сношать любую представительницу противоположного пола лишь для удовлетворения своих низменных потребностей. Статью эту я вспомнил лишь потому, что в тот момент чувствовал себя таким вот пещерным человеком, решившим поставить потакание своим желаниям выше супружеской клятвы. Но я ничего не мог с собой поделать. Тело не принадлежало мне в эти минуты, а разум спал глубоким, пьяным сном.
Боль и злость, копившиеся во мне последние пару лет вместе с долгой нехваткой секса, наконец выплеснулись наружу. Никогда в жизни я не ощущал такого сильного оргазма. Но, кончив, я понял, что этого недостаточно. Перед глазами снова стояли ужасные воспоминания: как Лера узнаёт новость о своём бесплодии, как она отказывается выходить из дому, помешавшись на сыне, и как я, в конце концов, ломаю ему руку.
Ломаю руку собственному сыну.
И если алкоголь оказался не способен заглушить это, то, быть может, секс поможет.
Едва кончив и снова взглянув на лежащую возле меня Настю, я уже наблюдал, как она вновь залезает на меня.
Мы занимались любовью всю ночь, пока я, полностью лишившись сил, под самое утро не заснул мертвецким сном.
Проснувшись, первые несколько минут я был в оцепенении и не мог понять, где нахожусь. Я смотрел на натяжной потолок, будто надеясь, что на нём проступит ответ на немой вопрос. Я ощущал себя парализованным: не чувствовал тела, дышалось с трудом, руки и ноги совершенно не слушались.
Несколько минут спустя появилось чувство вины. Из моих внутренностей словно вырвали кусок и выбросили, как использованную тряпку. Но почему это происходило? Бардак в голове не давал покоя, пока я, наконец, не услышал, как закипает чайник…
И тут всё прояснилось. События прошлой ночи хлынули на меня потоком, словно окатив ледяной струёй. Остатки сонливости мгновенно испарились. Я вспомнил всё до мельчайших подробностей: бар, встречу с одноклассницей, поездку в ресторан, затем в её дом и…
– Господи, – сипло выдавил я и про себя произнёс ужасное: «Я изменил. Изменил своей жене. Изменил Лере».
Пустующее рядом незастеленное место на кровати лишь подтверждало это.
В голове сразу пронеслись сотни картин, похожих на фотографии. Вот я с Лерой знакомлюсь на улице, когда она играет на гитаре, её голос и улыбка ошеломляют меня, и я тут же в неё влюбляюсь. А вот впервые встречаемся после долгой разлуки и обнимаемся: она почти плачет, а я сдерживаюсь, хоть и хочется. Потом свадьба, рождение нашего сына, и…
Воспоминания превратились в петлю, начавшую меня душить. Я попытался встать с постели, но грохнулся прямо на пол, ударившись головой о прикроватную тумбочку. Но эта боль даже и наполовину не перекрыла ту, что разъедала меня изнутри.
Схватив в охапку свою одежду, я поспешил одеться, но почувствовал аромат кофе. В дверях, с подносом в руках, на котором и был тот самый кофе с парочкой круассанов, стояла Настя. Её ночнушка была распахнута, округлости грудей выпирали наружу. Трусов на ней не было вовсе, и гладковыбритый лобок так и манил коснуться его снова.
– Утро доброе! – сказала она так, словно между нами вчера ничего не было. Явно пребывая в приподнятом настроении, она поставила поднос с завтраком на кровать и села на корточки. – Садись, кушай.
Я недоумевающе смотрел на неё некоторое время, прежде чем сказать:
– Я пойду.
– Уже? – откусив круассан, произнесла она. – Да позавтракай хотя бы.
– Нет, я… – В комнату важной походкой зашёл кот. Он прилёг рядом с хозяйкой и уставился на меня своими большими жёлтыми глазами. На мгновение это сбило меня с толку. – Я должен идти.
– Я закажу тебе такси.
– Нет, – отрезал я, а затем вежливо добавил: – Спасибо, не надо.
На ходу надев джинсы с кофтой, я направился в прихожую. Настя, с чашкой кофе в руке, последовала за мной.
– Артём, – сказала она, наблюдая, как я надеваю кроссовки, совершенно не вписывающиеся в ряды стоящих рядом дорогих туфель и сапог.
Я сделал вид, что не услышал её. Больше всего мне хотелось как можно скорее покинуть эту квартиру. Настя подошла ближе и коснулась моего подбородка, обратив на себя внимание.
– Тебе незачем волноваться, – прошептала она, точно уловив моё состояние. – Мы с тобой взрослые люди. Никаких обязательств. Просто отдохнули от уже опостылевшей обоим рутины, вот и всё.
Я ничего ей не ответил, хоть её слова и кольнули меня, особенно про рутину. Она действительно мне «опостылела», но способ, которым я решил с этим бороться…
Ещё вчера ночью, занимаясь с Настей сексом, я думал, что это исцелит меня. Не знаю как, но обязательно поможет выпустить всю накопившуюся за последние годы мерзость. Но, как оказалось, стало только хуже.
Хотел бы я знать, с какой стати Настя поступила так со своим мужем. Неужели дело просто в «рутине»? В любом случае это уже не имело значения – сделанного не воротишь.
– Прощай, – сказал я ей.
– Береги себя, – ответила она мне и поцеловала в щёку. Почему-то от этого поцелуя мне не стало не по себе, совсем наоборот. Я почувствовал исходящую от неё искренность. Она действительно желала мне всего самого лучшего.
Я кивнул ей в знак благодарности, покинул квартиру и вошёл в лифт. В моей голове начали появляться навязчивые идеи. Одна из них, например, заключалась в том, что в кабине лифта наверняка установлена камера, где мы были запечатлены с Настей вдвоём. Ещё одна касалась консьержа, пожелавшего мне доброго утра внизу – он точно запомнил меня, простенького незнакомца, идущего под ручку с жительницей этого роскошного жилого комплекса. Таких мыслей родилось ещё с десяток, пока я ехал на такси к тому злополучному бару (и бармен тоже меня видел с ней!), чтобы забрать свою хонду.
По пути домой я всё думал, как бы отреагировала Лера, узнай она о моей измене. Стоило лишь только представить – и меня затошнило.
Господи, как же я ненавидел себя!
Я долго стоял возле двери, не решаясь достать ключ от квартиры. Я представлял, как пытаюсь открыть дверь, а он не подходит. Лера наверняка успела за ночь сменить замки. Или вызвала моих коллег, если я решусь заявиться домой. А может, предупредила всех соседей, чтобы те, как только заметят меня, поспешили за неё вступиться. Возможно, она и вовсе уехала к матери с отцом в Воронеж. Одним словом, могло произойти что угодно.
Но не только это удерживало меня в подъезде. Я крепко размышлял над тем, что мне сказать Лере, если я всё же застану её дома. Как мне смотреть ей в глаза после содеянного? Достоин ли я теперь хотя бы стоять возле неё, не то что пытаться оправдываться перед ней?
Мне хотелось ударить кулаком стену и бить до тех пор, пока не разобью костяшки, пока не почувствую хоть малейшее облегчение. О, как же я себя ненавидел! Как же хотел хотя бы болью заглушить ужасный стыд, окутавший меня с головы до пят.
Я постарался собраться с силами и дотянулся до кармана джинсов, где зазвенела связка ключей. Что бы сейчас ни произошло – будь что будет! Как бы я ни боролся с самим собой, прошедшая ночь останется со мной навсегда, ничего с этим не поделаешь. Медленно я вставил ключ в замочную скважину. После поворота раздался тихий щелчок, затем ещё раз, пока дверь не открылась. Прежний замок оставался на месте.
«Значит, она точно уехала к матери», – предположил я. Но всё же решил проверить.
Оказаться в прихожей своей каморки после роскошных апартаментов на Пресне было странно. И всё же этот дешёвый шкаф-купе из ДСП, потёртый коврик и простенькое зеркальце, в которое Лера заставляла меня посмотреть ещё раз, если я возвращался домой, забыв какую-нибудь мелочь, стали вдруг для меня самыми бесценными на свете. Чувство вины усилилось многократно.
На пластиковой этажерке я заметил её единственную пару кроссовок. Ими Лера пользовалась редко, поскольку почти никогда не выходила на улицу. Стало быть, она осталась дома.
Осторожно сняв обувь и закинув в шкаф куртку, я направился в комнату. Едва коснувшись двери, я услышал тихое пение. Подглядев в щёлку, я заметил, как Лера, сидя на табурете возле детской кроватки, напевала колыбельную Роде:

Спи, дитя моё, спи, усни! Спи, усни!
Сладкий сон к себе мани:
В няньки я тебе взяла
Ветер, солнце и орла.
Улетел орёл домой;
Солнце скрылось под водой;
Ветер, после трёх ночей,
Мчится к матери своей.
Спи, дитя моё, спи, усни! Спи, усни!
Сладкий сон к себе мани:
В няньки я тебе взяла
Ветер, солнце и орла…

Она вдруг резко оборвала песню и развернулась в мою сторону. Тут же вскочила с места и прижалась спиной к кроватке, загораживая от меня ребёнка. Наблюдать за этим было невыносимо. В её глазах я был зверь, животное, навредившее нашему сыну. Единственному сыну.
Не проронив ни слова, я зашёл в комнату, и в эту же секунду Лера в мгновения ока бросилась к стене. Нещадно она начала тарабанить по ней, моля о помощи соседей. Я рванул к ней, схватил за талию, чтобы оттащить, но она начала сопротивляться, нещадно колотя меня по спине. Один из ударов пришёлся мне по голове, но я стерпел. Я чувствовал, что заслужил каждый её удар, даже больше этого.
Крепко держа, я силой усадил её на пол возле кроватки Роди и прижал к себе. Она не переставала бить меня и кричать, зовя на помощь. Кажется, уже весь дом знал о нашей очередной перебранке и, как и прежде, не обращал внимания.
– Прости меня, – сдавленно произнёс я и, прижав её к себе ещё крепче, уткнулся в худенькую шею.
Её запах, родной сладковатый запах сирени, так сильно и отчётливо коснулся меня, что я, в конце концов, не выдержал и заплакал.
– Прости меня, Лерочка, – я почти задыхался от истерики. – Прости меня, пожалуйста, прости, прости, прости…
Её удары смягчились, а затем и вовсе прекратились. Она пыталась оттеснить меня от себя, но я боялся, что если допущу это, то больше никогда не смогу прикоснуться к ней.
– Ну, хватит, – дрожащим голосом сказала она. – Ну, перестань, Артём. Ну…
Я почувствовал, как холодные слёзы упали мне на руки. Она обняла меня в ответ, так же крепко, как и я.
– Прости меня, прости, прости… – повторял я, как помешанный.
– Хорошо, солнышко, хорошо, и ты меня прости. Господи, и ты меня прости! Я была не права, так не права…
Долго ещё мы сидели на полу, крепко стискивая друг друга в объятиях. Сидели, кажется, до тех пор, пока не проснулся Родя, прося покушать. Уже тогда я узнал, что Лера вызвала врача, который диагностировал лёгкий вывих плеча у Роди, но на всякий случай порекомендовал пройти МРТ. Мы так и сделали в этот же день, записавшись в одну из платных поликлиник. Последующая томография подтвердила диагноз врача, всё обошлось, ничего серьёзного.
Какое-то время над нашей семьёй по-прежнему висела туча раздора. Лера хоть и приняла мои извинения, но общалась со мной с неохотой. То же самое можно было сказать и про Родю, который старательно избегал меня, пари любой возможности прячась за спиной матери. Но прошло несколько недель, и всё постепенно не только вернулось на круги своя, а даже стало улучшаться.
В день, когда я пришёл домой после той злополучной ночи, Лера тоже искренне извинялась передо мной. И позже, когда мы с ней снова решились поговорить об этом, она сказала, что действительно была не права, всё время удерживая Родю дома.
– Я действительно помешалась на нём, – сказала она тогда, лёжа со мной в постели. – Всё думала, что уберегу его, моего единственного сына, от всех опасностей только в четырёх стенах. Но… – Она повернулась ко мне. – Извини, что мне приходится снова вспоминать об этом, но когда ты сделал ему больно, я поняла, что нет смысла прятать его в квартире. Уж лучше он узнает, что такое боль, на детской площадке среди других ребятишек, чем от родного отца.
Именно в тот день я начал осознавать, что моя Лера, та самая мечтательная девочка с гитарой в руках, хоть и частично, но возвращается. И я был несказанно рад, когда она вдруг вспомнила про тот самый сертификат, что я пытался подарить ей ещё год тому назад. Каким же приятным удивлением для меня стало, что она действительно решилась записать несколько песен.
Всё шло как нельзя прекрасно, за исключением, конечно, накрывшего мир коронавируса, изрядно потрепавшего всем нервы. Нашу семью эта жуткая зараза, к счастью, обошла стороной. Прошлое постепенно отступало, а с ним и те неприятные воспоминания с невыносимой болью. Я знал, что мои поступки, будь то лёгкий вывих руки родному сыну или измена моей любимой Лере, останутся со мной до самой смерти, но теперь я хотя бы чувствовал вину менее отчётливо, чем раньше.
Но судьба решила распорядиться иначе. Порой она, словно карающее божество, хочет тебе припомнить все твои ужасные грехи. И хочешь или нет, но будешь расплачиваться по полной.

Глава 5. Трагедия
Декабрь того года выдался на удивление тёплым. Снега выпало самую малость, солнце неустанно грело землю, а москвичи диву давались небывалой для такой поры погоде. Предновогодняя суматоха ещё не набрала обороты, лишь тихонечко зарождалась. В недрах офисов по-прежнему хоть и лениво, но кипела работа. Люди были в предвкушении скорых праздников и уже делились планами на долгие полторы недели выходных.
У нас на участке куда только кто не собирался. Григорий Александрович, наш майор, в очередной раз планировал выбраться на горнолыжный курорт в Гудаури, в Грузии. С его слов, туда он летал уже раз пять и готов был ещё и ещё, – так сильно нравилось ему скатываться на лыжах со склона высоченных гор Большого Кавказского хребта. Димка Прохоров, мой сослуживец, решил отпраздновать Новый год в Подмосковье: снять небольшую хижину с камином и, как он часто любил выражаться, «фулл-сервисом». Туда должны были приехать родня со стороны его жены и, конечно же, его родители и парочка друзей. Он позвал и нас с Лерой, но я был вынужден отказаться. Так уж сложилось, что у нас ещё с месяц назад были куплены билеты в Таиланд – путешествие, на которое мы копили целый год.
С нетерпением я ждал дату вылета – тридцатое декабря. Я так и видел, как садимся мы все втроём в самолёт, он взлетает, через четыре часа приземляется в аэропорту Паттайя… А там – замечательные пять дней, без надоевшей Москвы и противной слякоти под ногами. Да и за границей я никогда не бывал. Интересно же было посмотреть…
Лера успела составить целую развлекательную программу на время отдыха. Кажется, она загорелась этим путешествием не меньше меня. Моя Лерочка, любимая Лерочка, вновь ожила и постепенно оправлялась от поставленного ей диагноза, и это не могло не радовать.
Двадцать восьмого декабря, в первый же день моего едва начавшегося отпуска, мне поступил звонок из участка: попросили выйти на оплачиваемую смену. Отделение не справлялось из-за начавшегося этим утром митинга на Ленинградском вокзале, и срочно требовались лишние руки. Мне страшно не хотелось никуда идти, но делать было нечего. Служба как-никак.
В этот же день мы все должны были поехать сдавать ПЦР-тест, иначе в Таиланд дорога была закрыта.
– Там до четырёх работает поликлиника, где бесплатно можно сдать, – сказала Лера, смотря на экран ноутбука. – Успеешь?
– Зараза, – раздосадовано произнёс я. – Не, точно не успею. Там делов с этими бузотёрами до позднего вечера.
– Ну а если за сутки сдадим? Чего там, денёк всего, не убудет.
– Не вариант. Мне Димка рассказывал, что у него знакомый за сутки сдал ПЦР, а его прямо на стойке регистрации развернули, мол, за двое суток минимум.
– Эх, и что делать будем?
– Езжайте вы с Родей, сдавайте, бесплатно же, в конце концов. А я тогда где-нибудь рядом с работой его платно сдам, по электронке потом результаты пришлют. Платные-то обычно допоздна работают.
– Уверен?
– Ну а что делать-то? Я тогда машину тебе оставлю, чтоб с Родей тебе не таскаться, а сам на метро.
– Хорошо, – поблагодарила она меня и поцеловала в щёку.

Именно в этот день мне и поступил звонок от Игоря Павловича, сообщившего об ужасной аварии, в которую попала моя семья… Так произошло, что он стал прямым свидетелем случившегося и согласился рассказать, как всё произошло.
Мы сидели с ним в полупустом участке; все давно ушли в отпуск или, в преддверии праздника, сачковали прямо на рабочих местах, раскладывая пасьянс или торча в телефонах. И только мы с Игорем сидели в запертой комнате и курили сигарету за сигаретой. Он даже выпить мне предложил, но я отказался. Какая тут к чёрту выпивка…
– Супруга твоя, Артём, – мы уже договорились с ним перейти на «ты», – никаких правил не нарушала, ты, я думаю, и сам знаешь. А вот дурень этот малолетний… Эх. В общем, на мосту том строительные работы велись, меняли ограждения. На соседней улице митинги проходили, может, слышал про них. Вот и выбежал один из сопляков на проезжую часть – от омоновцев удирал. Нёсся как ошпаренный, метался среди грузовиков и тракторов и, видать, растерялся, да и выскочил на дорогу, а там жена твоя его в последний момент заметила, руль вывернула, и всё… в реку. Как назло, туда, где ограждение меняли. Я-то всё это видел – стоял на встречке, как раз по вызову на этот самый митинг…
Я молчал. Игорь тем временем продолжал пересказывать случившееся, а я невольно представлял себе в голове весь этот ужас.
Вот Лера резко выворачивает руль и на мгновение машина становится неконтролируемой. В эти секунды в салоне тихо, она настолько сосредоточена, что закричать просто не хватает сил.
Красны форд замер на считаные секунды и передней частью, сначала медленно, а затем резко, наклонилось вниз, сменяя безоблачное небо в лобовом стекле на заснеженный лёд. И только лишь когда Родя закричал: «Мама!», – она поняла, что сейчас произойдёт нечто ужасное.
Она потянулась к малышу, попыталась его отстегнуть, но, едва коснулась ремня, её дёрнуло вперёд, и она почувствовала, как машина летит вниз, прямо на ледяную корку Москвы-реки.
Родя не понимает, что происходит. Он напуган и тихонечко плачет, дёргая ручками из стороны в сторону.
Всё было так быстро, но в то же время так медленно.

Когда бампер Форда проломил лёд, обнажив непроглядную водяную тьму, Лера поняла – это конец. Но пусть хотя бы её сын спасётся! Материнский инстинкт вывел из состояния шока. Она попыталась вытащить Родю из автокресла, пока тот плакал, не переставая, но ремень заклинило, он никак не хотел отстёгиваться. Авто тем временем медленно шло ко дну. Лера дрожащими руками боролась с неподдающимся ремешком, попутно пытаясь успокоить плачущего малыша, шепча ему, что всё будет хорошо. В конце концов она психанула, как следует выругалась и, бросив напрасные попытки освободить сына из плена автокресла, взглядом начала искать свою сумочку. Её перепуганные глаза метались то к бардачку, то под ноги, то на заднее сиденье, но сумка как под землю провалилась.
– Ну, где ты, сука? Где ты?!
Она протиснулась между кресел к пассажирским местам, посмотрела вниз и наконец-то увидела сумку на коврике возле левой дверцы. Именно в этот миг все окна Форда заскрипели и покрылись трещинами, предупреждая, что времени осталось в обрез.
Лера, с трудом дотянувшись указательным и средним пальцами до ремешка сумки, сумела её подцепить и придвинуть к себе. Вернувшись на место, она, не раздумывая, принялась выбрасывать из неё всё: паспорт, косметичку, влажные салфетки, ключи…
– Всё хорошо, сыночка, всё хорошо…
– Ма-а-ма-а, – тянул малыш, широко раскрыв рот. – Мамочка-а-а…
Не выдержав давления, окна машины окончательно треснули, и в салон хлынул поток ледяной воды. Лишь на мгновение Лера отвлеклась от сумки, убедиться, не чудится ли ей всё, а потом продолжила упорно рыться в вещах. Но нужная вещь никак не желала попадаться ей в руки. Она взвизгнула, несколько раз ударив ладонью по приборной панели, но, дав себе долю секунду выдохнуть, продолжила поиски.
Вода уже касалась её коленей, подступая к бёдрам, животу, груди…
Наконец в ладони оказался заветный швейцарский нож, который она носила с собой в сумке, но, поскольку совершенно им не пользовалась, давно забыла, где именно тот лежал.
Половина салона меж тем уже была затоплена.
Она обернулась к Роде и обомлела. Из воды торчала лишь светленькая макушка мальчика; он барахтался и в панике дёргал руками из стороны в сторону. Лера поднырнула и увидела, как сын открыл рот и глотал воду. На кону была каждая секунда. Лера принялась разрезать ремень; делать это приходилось одновременно быстро и аккуратно, дабы не поранить мальчика. Кажется, прошла вечность, прежде чем ремень лопнул и дал ей высвободить сына из трижды проклятого автокресла.
Мириады ледяных игл будто пронзили всё её тело. Она не помнила, как ей удалось вылезти из салона с малышом в руках, а уж тем более – как сумела проплыть пару метров, прежде чем её схватил Игорь и вытащил на берег.

– Не будь льда, спрыгнул бы вниз, глядишь, помог бы выбраться раньше, – с досадой произнёс он. – А так пришлось до конца моста бежать, затем вниз на набережную, потом по льду… А там уж… Сам понимаешь.
Игорь потушил бычок в пепельнице и сразу же выудил из пачки и прикурил новую сигарету.
– Захлебнулся парень. Я его пытался откачать, как нас учили, всё делал правильно, но там уже без толку было… – Он пытался сдерживать дрожь в руках, но не удавалось. – Я много, конечно, на дорогах повидал, но такое… Жену твою два мужика здоровенных еле оттащили от тела, вцепилась в него, как кошка, кричала, что не отдаст. Я уж потом, когда пытался поговорить с ней, узнал про тебя. У неё истерика, два слова связать не в состоянии – вот и попросил её мобильник, тебе позвонить. Вот так вот…
Сигарету он по итогу не докурил и затушил с натянутой ухмылкой, как следует раздавив.
– Вот, блядь, сложится же так, а? – продолжил он. – И всё в один день, как заговор какой. Ограждение меняют, и митинг этот, чтоб его… Верить после этого начинаешь во всякое нехорошее…
Я не знал, что ответить. В голове у меня словно плёнку заело, снова и снова воспроизводя случившееся. Игорь будто бы уловил это и не мешал мне, тихо сидя в сторонке и глядя в окно.
– А что с этим, который на дорогу выскочил? – наконец поинтересовался я.
Мой собеседник тяжело вздохнул.
– Смылся он. Из-за всей этой суматохи на него и внимания потом не обратили. Но ты не переживай, найдём, сам знаешь, как это у нас устроено: камеры проверим, свидетелей опросим… Найдётся гад.
– Спасибо тебе, – сказал я уже немного погодя, собираясь уходить. – За то, что пытался… – Я не смог договорить.
– Не надо. Не благодари. – Он положил мне руку на плечо. – Держитесь. Если будет нужна какая помощь – звони. Я тебе скину эсэмэску.

Как и любой другой человек на моём месте, я, разумеется, не верил, что Роди больше нет. Я был твёрдо убеждён, что это какая-то злая шутка, и отчётливо запомнил звонок от Игоря, сообщившего мне, тогда ещё кратко, о случившемся, и свою первую встречу с ним. Мне хотелось сломать ему челюсть. Наброситься, вцепиться в глотку и раз и навсегда дать ему понять, чтобы он не смел так шутить со мной. И лишь вечером того же дня, прибыв в морг, я убедился, что он не соврал. Под покрывалом, которое приподнял работник морга, я увидел своего сына. Не похожего на него ребёнка, не какого-нибудь клона, а своего сына. С родинкой на шее слева, родимым пятном возле локтя и бледным шрамом на среднем пальце правой руки: год назад он порезался, пытаясь помочь маме собрать осколки разбитого стакана.
Я молча проковылял к выходу на улицу, сел на ступени, несмотря на мороз, вытащил пачку сигарет из кармана, дрожащими руками выудил одну, но та упала в сугроб, так и не оказавшись у меня в зубах. Я тихо плакал и вспоминал Родю: его ребяческую улыбку, его звонкий голосок и первую попытку выговорить слово «компьютер»…
Лере, несмотря на незначительные ссадины и синяки, пришлось хуже. За её недолгое пребывание в больнице я не отходил от неё ни на шаг, с ужасом ожидая её пробуждения после очередного вколотого ей укола успокоительного, чувствуя себя при этом совсем как тогда, три года назад, когда должен был рассказать ей про операцию.
Когда она проснулась, то сразу заплакала. Я обнял её и принялся утешать, держа при этом так крепко, словно боялся, что конец этих объятий ознаменуется нашей разлукой.
Самым горьким было осознавать, чем по-настоящему является для Леры гибель её единственного сына. Единственного и последнего.

Леру выписали через пару дней. За всю дорогу она не проронила ни слова, дёргая левой ногой и грызя ногти.
Зайдя в квартиру, она, не снимая обуви, направилась в детскую, открыла дверь и застыла. В отличие от меня, в ней ещё теплилась призрачная надежда, что всё это есть не что иное, как затянувшийся ночной кошмар или чья-то злая шутка. Только вот, увы, это было не так.
Кроватка была застелена; мягкие игрушки, разбросанные по полу, теперь выглядели потерянными и ненужными. Лера медленно подошла к кровати, прижала к груди пушистого зайца, лежавшего рядом, и тихо заплакала.
– Лера.
– Уйди. – Она усиленно, даже одержимо, гладила зайца по ушам.
Я не стал сопротивляться, молча закрыл дверь и вышел в подъезд курить. Там, на лестничной площадке меня встретил сосед, который, откуда-то уже узнав про наше горе, выразил свои соболезнования.
И началось…
Кажется, за всю мою жизнь телефон не разрывался от звонков так часто, как за следующую неделю. Слова утешения от знакомых и друзей мне казались пустыми. Особенно тошно было вылавливать среди них намёки на то, что Лера молодая и обязательно родит ещё ребёнка. Если бы они только знали…
Каждое упоминание о сыне вонзалось в меня толстой, отравленной иглой. Эти дни были сущим кошмаром, и я знал, что всё это продлится ещё долгое время, прежде чем хоть немного уляжется. Если вообще уляжется.
Я старался держать себя в руках, в первую очередь ради Леры, которая сутками спала в соседней комнате. Сейчас она, как никто другой, нуждалась в любви и заботе.

Глава 6. Похороны
Родители Леры приехали через три дня после случившегося. На плече тёщи висела большая кожаная сумка; у тестя старенький потёртый чемодан в одной руке, а в другой – кучка полиэтиленовых пакетов с выцветшими рисунками и с чем-то увесистым внутри. Судя по их скарбу, к нам они прибыли надолго.
Лера их не встретила. Когда мы все втроём зашли в комнату, она сидела возле кроватки и тихо напевала себе под нос. Почему-то именно тогда я понял, что она ещё не скоро оправится. Да и можно ли вообще оправиться после подобного?
Потом я наблюдал, как Марья Павловна крепко прижимала к груди дочь. Борис Степанович же отрешённо стоял рядом и не мог найти себе места.
– Пойдем чайку, что ли, попьём, Тём, – подсказал мне тесть. – Пусть одни побудут.
Когда мы зашли на кухню, я услышал вибрацию телефона и подумал, что сейчас меня ждёт очередная порция соболезнований, выслушивать которые уже не было сил.
– Возьмёшь? – спросил Борис Степанович.
Я махнул рукой, мол, ну его к чёрту, и полез за коробкой с чаем. Вибрация прекратилась, но через несколько секунд началась заново.
– Да ёшкин кот… – выругался я и в итоге взял телефон в руки.
На дисплее я увидел неизвестный номер. «Плевать», – подумал я и принял вызов.
– Слушаю, – сказал я хмурым голосом и, дав сигнал тестю, что сейчас вернусь, вышел в коридор.
– Тёма? Это ты? – голос показался мне отдалённо знакомым.
– Кто это?
– Это папа, Тём.
Я едва сдержался, чтобы не бросить трубку и не послать его куда подальше.
– Чего тебе?
– Я знаю, что произошло. – Послышалось, как он шмыгнул носом. – С Родей… Я… Артём, почему ты не позвонил? Почему сразу не сказал мне?
– Как ты узнал?
– Это не важно, – ответил он мне. – Почему ты не позвонил?!
В голосе его я услышал отчётливый упрёк, что меня слегка выбило из колеи.
– С чего это вдруг? – тут и я начал смело огрызаться. – Я перед тобой отчитываться не обязан, ясно? Тебе до меня никогда не было дела, а уж до Родиона и подавно.
– Это неправда.
– Не корчи из себя дурака. Единственный, кто тебе был дорог всё это время, – это ты сам и бутылка водки.
– Артём, давай не будем об этом. Хотя бы сейчас…
– Не указывай мне, понял? Я тебе уже не мальчишка.
– Пожалуйста, выслушай меня. Я тебя очень прошу.
– Не собираюсь я тебя слушать. И вообще, не звони мне больше никогда.
– Артём!
Я бросил трубку.
Он попытался ещё несколько раз дозвониться, но я сбрасывал вызов, а потом и вовсе добавил его номер в чёрный список.
Днём тёща стала настаивать на походе в церковь, чтобы поговорить с батюшкой. По её словам, он каким-то чудом должен был помочь Лере и мне. Я сразу же отказался. С Богом во всех его проявлениях я был не в ладах, сколько себя помню. Лера тоже стала артачиться, и тогда тёща плюнула и просто предложила дочери прогуляться по парку.
По итогу я и Борис Степанович остались в квартире одни. Едва Лера с тёщей вышли за порог, мы с ним открыли окно и закурили. Курить жуть как хотелось, а бегать постоянно в подъезд не было ни сил, ни желания.
Мы с ним сухо обсудили коронавирус, волна которого, казалось, спала этим летом, но на замену ей пришла вторая, ещё более опасная; поговорили о футболе, в целом о спорте, и лишь один раз он упомянул внука, заметив рисунок карандашом, закреплённый магнитом на холодильнике. На нём была изображена Лера: фигура у неё была в виде треугольника синего цвета (наверное, так он пытался изобразить её любимый свитер), руки-ниточки держали какую-то штуку, которую при близком рассмотрении можно было определить как микрофон. Вместо рта был чёрный кружочек, – так сын пытался показать, что мама поёт.
– Родя рисовал? – спросил тесть, указывая на холодильник.
Я молча кивнул.
На мгновение на лице старика появилась ухмылка – чудно?е изображение Леры и впрямь не могло не вызвать улыбки, – однако та вскоре растворилась, вновь сменившись тоской.
– Тяжело Лерку такой видеть, – начал тесть, затянувшись сигареткой, и, хмыкнув, добавил: – Помню, как мы по выходным к Машиной бабке в деревню ездили под Воронежем, ну там картошку копать, огурцы сажать – одним словом по хозяйству помогали. Бабка там была уже в возрасте, девятый десяток сменила, да и с головой у неё… был бардак. Лерку брали с собой.
– Бардак с головой? – уточнил я.
– Ну, вроде как. Деменцией это называют? Забывалась часто, глупости всякие говорила, ругалась… Но была совершенно безобидной.
Он подвинул к себе миску и стряхнул пепел, после чего продолжил:
– Вот Лера там по участку носилась, играла со всем, что под руку попадётся; рот постоянно красный от только что съеденной малины… В общем, шкодила по полной. Она даже сдружилась с местной пацанвой и подначивала их яблоки таскать для неё у соседей. Помню, как застали мальчишек за воровством, ругани было столько – всю деревню на уши подняли! Мальчишкам ремня всыпали, и никто из них не признался, что их Лерка надоумила яблоки-то тырить. Видно, стыдно им было сознаться, что девчонка ими помыкала. Мне это Лерка уже потом рассказала, когда постарше стала.
Я улыбнулся, представив себе эту картину, правда, тяжело верилось, что Лера могла подобное учудить.
– А потом в один день её как подменили, – лишившись прежнего задора в голосе, продолжил тесть. – Хмурой она стала, часто в комнате запиралась, почти не разговаривала, разве что сама с собой. Мы с матерью и поговорить с ней пытались, и узнать, в чём дело… Без толку. Она стала в позу и молчала, вообще нас бойкотировала и просила оставить одну, даже до ругани доходило. Мать она так и матом даже посылала…
Борис Степанович прервал на время рассказ и посмотрел в окно, будто вспоминая события тех дней.
– Забили мы с матерью тревогу, силой повели Лерку к врачу, и он посоветовал творчеством заниматься. Вот мы и отдали её на уроки гитары, у меня как раз после службы лежала, почти нетронутая. Это и впрямь помогло, она стала разговорчивее, всё нам песни выученные пела, играла… Но знаешь, всё равно она так этой «другой» и осталась. Как будто часть её, вот та самая – озорной, вечно улыбчивой девчонки, – навсегда затерялась. – Он потушил сигарету о миску. – Вот и сейчас гляжу я на неё, и она как будто вновь превратилась в ту неразговорчивую, не желающую ни с кем иметь дело маленькую девочку. Хотя, казалось бы, когда такое горе – вместе надобно держаться, особенно с родственниками. Мы же не чужие люди, в конце концов…
На этом Борис Степанович закончил.
Я подумал что-нибудь спросить приличия ради, да ничего не нашлось. Хотелось просто молчать. Так и просидели, пока Лера с матерью не воротились. Лера сразу же пошла в комнату, громко хлопнув дверью – как дала знать, чтобы её не трогали, – а Марья Павловна зашла к нам.
– Ну как оно? – спросил тесть.
На что тёща резко отмахнулась и подошла к окну, тихо заплакав.

День этот казался мне несоизмеримо долгим, и когда на часах уже было десять вечера, я даже был рад, что он наконец-то подходит к концу. Родителей мы расположили на надувном матрасе; его пришлось в срочном порядке покупать в близлежащем торговом центре.
Ночью заснуть не получалось. Пару раз я подходил к окну и всматривался в окутанную сумерками детскую площадку. Сам не знаю зачем. Потом возвращался в холодную кровать и вновь наблюдал, как Лера, тихо шмыгая, лежит ко мне спиной. Мне так хотелось обнять её, шепнуть приятное на ушко, но отчего-то страшно боялся, как она отреагирует. Мне она чудилась хрупкой фарфоровой статуэткой, от малейшего прикосновения к которой та раскрошится на мелкие кусочки.

На похоронах мне доводилось быть лишь однажды. Мой одноклассник, его звали Серёжей, упал с крыши тринадцатого этажа при неудачной попытке прыгнуть на соседний дом. В те времена мы, мальчишки, насмотревшись таких фильмов как «13 район» и «Ямакаси» грезили паркуром и пытались повторить трюки, которые выделывали главные герои. Помню, как он на моих глазах ухватился за карниз после прыжка, но вдруг соскользнул и полетел вниз. Всё произошло так быстро, что никто из нас даже ахнуть не успел. А крепче всего мне запомнилось, как Серёжа, падая, не издал ни единого звука, даже не крикнул. Будто он заранее был готов к этому.
Отчётливо помню, что я не проронил ни слезинки, когда тело опускали в могилу под истерики и рыдания его матери, бабушки и другой собравшейся родни. Мне было страшно неловко: как так, все плачут, а я нет, и даже нарочно не могу.
Вот и сейчас – но теперь на похоронах собственного сына – я не чувствовал совершенно ничего, кроме пустоты где-то в глубине души. Не хотелось ни плакать, ни видеть пришедших родных и знакомых. Я желал только одного – пускай всё это как можно быстрее закончится, и я начну жить заново.
Мне просто скорее хотелось перевернуть эту страницу.
Обитый атласом гроб с Родей и его любимым плюшевым зайцем внутри стоял в центре траурного зала. Рядом выстроилась небольшая цепочка из чуть больше чем дюжины человек, в основном моих коллег. Почти все подходили либо ко мне, либо к Лере, утешительно хлопали по плечу и приносили очередную порцию соболезнований, которые уже стояли мне поперёк горла.
После прощания гроб взяли четверо моих сослуживцев и понесли к могиле. Только этим утром, изъявив желание тащить гроб вместе со всеми, я узнал, что по традиции кровные родственники этого делать не могут. Что ж, раз так, то пускай.
Дорога до могилы была недолгой. Не прошло и десяти минут, как гроб уже стоял возле заранее выкопанной ямы. Там я последний раз посмотрел на светлые волосы Роди и на его маленькую родинку на шее, которую почти заслонил собой ворот рубашки.
На гроб положили крышку, забили гвоздями, обмотали верёвками и медленно стали опускать в могилу, молча, без панихиды. Лера с матерью громко плакали, вытирая лица платком. Как только гроб был опущен, все собравшиеся, включая меня, бросили по горсти земли в могилу, и его принялись закапывать. По-прежнему я молча наблюдал, как хоронят моего сына, не проронив при этом ни слезинки.
Странно, но меня посетило чувство облегчения. Закапывали не просто моего сына, но и причину всего того, из-за чего моя жизнь покатилась в тартарары. Бесплодие Леры, её гиперопека, измена. Возможно, не появись Родя на свет, ничего этого не произошло бы.
От подобной мысли меня передёрнуло, захотелось ударить себя как можно больнее по лицу, чтобы выбить дурь из головы. И всё же… Всё же, это была правда.
После того как могила была закопана и над ней возложили венки, люди медленно принялись удаляться в местный ресторан на поминки.
– Без креста, – услышал я тихий шёпот тёщи, прошедшей мимо. – Без креста захоронили, господи помилуй, без креста.
Лера за всё время так и не сдвинулась с места, опустив пустой взгляд на рыхлую землю. Мне пришлось подойти к ней и чуть ли не силой увести к остальным. Её рука была ледяной.
В убогом ресторанчике – таковым это заведение можно было назвать с большой натяжкой – все ели практически молча, лишь изредка перешёптываясь про Родю: каким хорошим и милым он был мальчиком и как рано забрал его к себе Господь. Сидевшая рядом тёща, выпивая уже больше положенных пятидесяти грамм, вытирала платком редкие слёзы и всё упрекала нас, что внука надо было обязательно крестить. Я едва не сорвался, чтобы закрыть ей рот, но сдержался. Омрачать и без того ужасный день точно было бы лишним.
У Леры, сидящей рядом, зазвонил телефон. Сперва она не услышала его, уставившись в одну, видимую лишь ей, точку на стене, и мне пришлось коснуться её плеча, чтобы сказать о звонке. Она взяла трубку, вышла из ресторана. Через окно я наблюдал, как она с кем-то разговаривала. Видимо, очередные соболезнования…
– Артём, покушай картошку. – Борис Степанович вилкой указал на мою тарелку. Его пышные усы уже были перепачканы то ли майонезом, то ли сметаной. – Вкусная.
Я молча кивнул и снова посмотрел на Леру, по-прежнему ведущую диалог по телефону. Я хотел было пойти к ней, но ко мне подошёл майор, пришедший одним из последних на похороны.
– Артём. – Он положил руку на моё плечо. – Идти мне нужно.
Я сразу догадался, что пойдёт он домой, чтобы выспаться, поскольку завтра у него самолёт в Гудаури – полетит кататься на лыжах. Да уж, такому плотному графику только позавидовать: после похорон быстренько на курорт.
Мы же про Таиланд и не вспоминали. Деньги с возвращённых билетов пошли на похороны.
– Да, товарищ майор, – тоскливо ответил я.
– Отдыхай сколько сочтёшь нужным, на службу не спеши. Договорились?
Я кивнул, он снова хлопнул меня по плечу и вышел из ресторана. Через окно я заметил, как он задержался возле Леры, приобнял её и пошёл к своему внедорожнику. А затем я обратил внимание на лицо Леры, выражающее, как мне показалось, гнев.
– Кто звонил? – спросил я, когда она вернулась.
В ответ она махнула рукой и, взявшись за рюмку водки, осушила залпом.

Глава 7. Исчезновение
Родители пробыли с нами ещё несколько дней.
За это время тёща успела как следует измотать нервы разговорами о Боге и церквях. Раз десять упрекнула меня в отсутствии в машине иконы Святой Троицы, без которой в дорогу ну никак нельзя. В подобных ситуациях я обыкновенно срочно шёл покурить или вдруг вспоминал, что мне нужно в магазин. Она, конечно же, замечала мои нелепые увиливания и отмахивалась, мол, ничего я не понимаю, но чуть что – снова заводила религиозную шарманку.
Когда мы с Лерой проводили её родителей на вокзал и посадили на поезд, у меня, признаться, камень с души упал. Я любил тёщу и тестя и очень уважал, но всё же вся эта суета в нашем тесном доме со временем начала порядком надоедать. Хотелось перестать ходить по ночам на цыпочках в туалет, чтобы не разбудить их. Или просыпаться по выходным в любое время, а не когда Марья Павловна включала телевизор в шесть часов утра, и мне приходилось быть невольным слушателем очередной разразившейся драмы с элементами детектива про какую-нибудь деревенскую школьницу, родившую от одного из шести сельских парней.
– Не забудьте Родю помянуть завтра и на сороковой день, – напомнила тёща напоследок, прежде чем мы покинули плацкартный вагон. – А я с отцом в нашу церковь схожу.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/daniil-kornakov-32302018/nishozhdenie-68885409/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.