Главная страница | Современная русская литература | На горизонте горело зарево

На горизонте горело зарево
Игорь Надежкин


Динамичный роман, герой которого пытается понять, как вчерашние хипстеры превратились в людей, готовых физически уничтожать своих оппонентов.Женя Смирнов – типичный представитель поколения, рожденного в середине 90-х. Поколения, воспитанием которого никто не занимался. Вместе с ним вы проживете несколько лет его юности, предшествующих военному конфликту. На Женю оказывают давление представители противоборствующих политических взглядов, вынуждая делать сложный выбор. В бытовых сценах юноша проходит переоценку ценностей: дружбы, любви, своего предназначения.В романе нет места политике. Нет места идеологии. Есть только судьбы людей, которые некогда были объединены духом братства, а ныне являются непримиримыми врагами.





Игорь Надежкин

На горизонте горело зарево





Часть 1


В тот день я проснулся от громкого хлопка в небе. Тряхнуло так, что задрожали стекла и завизжали сигнализации машин во дворе. Было около 6 утра. «Точно, как по расписанию», – подумал я, прислушиваясь и пытаясь понять, одиночная это ракета или будут еще.

В последнее время обстрелы стали привычным делом. Один утром, один сразу после обеда и один ближе к семи вечера. Обстановка накалялась. Линия разграничения была всего в 35 километрах от моего дома, и прилеты стали нормой, в которой теперь предстояло жить. Дома я был один. Жену и детей я отправил к родне в Воронеж, а сам остался в городе следить за квартирой и пытаться хоть как-то вести дела.

Вскоре после хлопка все стихло. Я решил, что мне удастся еще немного поспать, но стоило закрыть глаза, как тут же раздался новый. На этот раз совсем близко. Как будто бы даже над домом. Мне пришлось встать с постели и уйти в коридор.

«А все же смешное слово "холопок"», – думал я тем утром. – «Такое безобидное, не то что "взрыв"». Раньше я, как и все, посмеивался над этим словом. Мне оно казалось таким глупым и несуразным – просто какой-то идиотский новояз. А оказалось… Это ведь и впрямь хлопок. Просто сгусток сжатого вязкого воздуха, который бьет прямо в барабанные перепонки. В нем нет ничего величественного, как во взрывах, которые видишь в кино. Есть только мгновенье до, когда ты занимаешься своими делами, пьешь утренний кофе, болтаешь с друзьями или смотришь очередной сериал на стриминговой платформе. Как вдруг хлопок! Все тело съеживается и становится свинцовым от первобытного ужаса, который засел где-то в костном мозге. Все, что было до, уже не имеет значения. Все звуки стихают, лишь этот чертов холопок разносится эхом в перепуганном мозгу. Ты больше не человек. Не личность. Ты уже не любитель рок-музыки. Не заядлый курильщик. Не уважаемый специалист в какой-либо области. Ты не холерик или сангвиник. Ты – никто. Ты просто животное, у которого есть лишь одна мысль: «Беги или сдохнешь!»

Нет никаких эпичных языков пламени. Никто не отпрыгивает в сторону в замедленной съемке. Есть только упругий холопок, а потом кто-то падает на землю, как мешок, сшитый из кожи и мяса. А через пару мгновений уже все заканчивается, и можно дальше заниматься своими делами. И в этом главный ужас. Услышав хлопок впервые, ты не будешь спать пару ночей. А потом оглянуться не успеешь, как все это станет настолько нормальным, что уже не будет стоить твоего внимания. Это просто хлопки. Наплевать. Ведь свой последний ты даже не успеешь услышать. Конечно, если тебе повезет, и ты не успеешь перед смертью познакомиться с устройством своего внутреннего мира. И я говорю отнюдь не о тонкой душевной организации.

Подождав десять минут, я пошел завтракать на кухню, глядя через заклеенные малярным скотчем окна, как просыпается город, уставший и изможденный бесконечным ожиданием чего-то страшного.

Вот уже несколько месяцев я работал из дома. В нашем офисе огромные витринные окна, и находиться там было не безопасно. Почти все время я проводил в четырех стенах, и, наверное, совсем бы свихнулся, бесконечно глядя в пустоту вечернего окна, если бы не наш пес, с которым приходилось регулярно гулять. Погода тем утром была ненастная. Мне совсем не хотелось выходить из дома, но собака уже поскуливала, и мне пришлось взять поводок, накинуть дождевик и выйти в серость промозглого дня.

Александра Свиренко я узнал не сразу. Он стоял на автобусной остановке, облокотившись на бетонные блоки, защищавшие горожан от осколков. Стоял он вдали от людей, отрешенно глядя по сторонам. Увидев меня, Свиренко непринужденно махнул рукой, так, словно и не было времени, которое нас разлучало. Я кивнул в ответ и двинулся дальше, лишь отметив, как сильно он изменился. Стал мрачным и неухоженным. На остановке стоял худощавый мужчина немного за тридцать в старой вельветовой куртке и с чуть одутловатым лицом.

Наверное, мне стоило подойти к нему и узнать, как идут его дела, но я совершенно не видел в этом смысла, ведь точно знал, что дела его были плохи. У Свиренко были проблемы с выпивкой и веществами, но эти проблемы он отказывался признавать. У Александра не было нормальной семьи. Знаю только, что одна из его знакомых случайно забеременела от него пару лет назад. Свиренко уже давно перебрался в Петербург и зарабатывал на жизнь мастурбацией перед камерой для престарелых домохозяек из Европы. Он говорил, что помогает им избавиться от одиночества, и что наше общество еще не готово стать цивилизованным и признать секс-работников. Но я-то прекрасно знал, что Свиренко просто не был готов к тяжелому труду и всегда искал легких денег. Он хотел быть известным. Хотел, чтобы люди им восхищались. В юности пытался пробиться в живописи, литературе и театре, но везде терпел неудачи, поскольку не хотел прикладывать усилия. Вероятно, таким способом он мог получить все это. Но Александр всегда был довольно скован в вопросах секса, и я сильно сомневаюсь, что такая работа положительно сказывалась на его эмоциональном состоянии. Хотя… Все имеет свойство меняться. Может, и он изменился. Если честно, мне было абсолютно наплевать.

Не знаю, что привело его обратно в наш город, особенно в такое время. Насколько я слышал, после объявления частичной мобилизации он собирался уехать в Грузию. Возможно, рассчитывал выпросить у матери немного денег на переезд. Все это мало волновало меня в тот момент. Постоянный страх и волнение за безопасность моих близких настолько вытравили из меня все чувства, что я был таким же пустым и серым, как и небо над головой, в котором белыми перьями висели следы от пуска ракеты.

Вернувшись с прогулки, я сел за работу, но почему-то Свиренко все не шел у меня из головы. Точнее, даже не сам Свиренко, а одна его фраза, сказанная десять лет назад. Чушь несусветная, но мне почему-то вспомнилось, что в день нашего знакомства он рассказывал, как нужно варить лягушек.

Делать это нужно так: живых лягушек сажают в котелок и ставят на огонь. Им даже не нужно связывать лапки. Лягушки хладнокровны и могут очень хорошо приспосабливаться к окружающей среде. Они попросту не замечают, что вода становится все горячее и горячее. Нервничать они начинают, когда вода уже закипает и начинает обжигать им кожу. Лягушки пытаются выпрыгнуть, но уже не могут. Просто нет сил, ведь животные тратят их на тщетную попытку приспособиться к ухудшающейся среде. Так и варятся заживо, не успев ничего понять.

«Дались тебе эти лягушки!», – одернул я себя и, стряхнув мысли о Свиренко, вернулся к работе. В то время я занимался подготовкой эксплуатационной документации для крупной компании, занятой разработкой программного обеспечения. Я был безумно рад, что моя специальность позволяла мне с головой погрузиться в задачи. Кому-то может показаться странным такое рвение к работе, когда со всех сторон трубят об угрозе ядерной войны, а за окном разрываются снаряды, но мозгу нужно зацепиться за что-то стабильное и знакомое, иначе ты просто сойдешь с ума. Я никогда не был так продуктивен, как в период войны. Я прошел повышение квалификации, прочитал уйму книг, навел порядок в доме, перебрав все, к чему не прикасался годами. Я был готов делать все что угодно, только бы отвлечься от раскатов артиллерии вдалеке.

Но забыться в тот день мне так и не удалось. Во время вечернего обстрела один из дронов угодил в подстанцию, и почти во всем городе отключился свет. Такие моменты были самыми трудными.

Доводилось ли вам видеть, как огромный город погружается во мрак? Словно за одно мгновение ты переносишься на тысячи лет назад. Кругом лишь тьма и тени, причудливые и напуганные, что скользят по стенам, стремясь как можно быстрее попасть домой. Все кругом смолкает. Лишь воют иногда сирены пожарных машин и карет скорой помощи, что мчатся во тьме на место прилета. Но больше всего пугала абсолютная тишина в информационном пространстве.

Немногим людям ХХI века дано понять, какого это – остаться в полной тишине. Мы так привыкли потреблять терабайты контента, что, оставшись без него, наш мозг вынужден столкнуться с беспощадной реальностью, и, поверьте мне, готовы к такому немногие. Я видел, как это сводило людей с ума, Ведь им приходилось столкнуться с самими собой. Не теми «собой», кого они рисуют в социальных сетях и кого прячут под брендовой одеждой, а собой настоящим. И зачастую этот человек пугает больше, чем все хлопки вместе взятые. У тебя вдруг появляется время крепко задуматься, как же так вышло, что мы сейчас сидим в темноте.

Вспомнить то утро, когда мы впервые проснулись от грохота артиллерии и работы систем ПВО. Тогда мы еще не умели отличать выход от прилета. Не понимали, что происходит. Все официальные объявления были позже. Тогда была лишь канонада и беготня в трусах по дому. Первые сообщения о прилетах по местным новостям. Первые ракеты, разрывающие ночное зимнее небо. И бесконечные вереницы военной техники, идущей куда-то на запад. И мы на фоне всего этого, испугано мечущиеся в своих домах и не понимающие, что же нам делать. До той зимы мы ведь никогда и не задумывались об этом. Никто не учит, что делать, когда начинается война.

Помню, как позвонил своему начальнику, чтобы узнать, нужно ли сегодня ехать на работу, и мы долго молчали в трубку, не зная, что сказать друг другу. С того самого момента мы начали жить в полной неопределенности. А сейчас мой начальник мечется где-то на линии фронта за рулем грузовика.

Тем вечером, погруженный во тьму своей квартиры, я вспоминал об очень многом. Вспоминал лица ребят в военной форме, такие же лица как у меня, и думал, а многие ли из них остались в живых. Думал о лицах беженцев в палаточном городке, и о таких же лицах, что бежали к нам восемь лет назад из Донецка и Луганска. Вспоминал свое лицо до той зимы, еще не такое осунувшееся и усталое, и думал о том, как постарел я за время войны. А главное, вспоминал свою жизнь.

Я не из тех людей, кто любит копаться в прошлом. Мне не свойственно по сто раз мусолить сказанные когда-то слова. В моей природе – нестись вперед как локомотив, не обращая внимания на тех, кто зазевался и попался мне на путях. Но той ночью, слушая как гаубицы грохочут где-то в далеке, я все думал о Свиренко и вспоминал день, когда увидел его впервые.

Я познакомился с ним осенью 2012 года. Один мой старый друг, Егор Анохин, уговорил меня заглянуть в небольшой бар, где собирались его новые приятели. Я не хотел идти к ним. Стеснялся себя, ведь одет был в старую толстовку, зашитую когда-то заботливой рукой моей матери. Но все же я решил заглянуть ненадолго, чтобы вскоре уйти, придумав какой-нибудь повод.

Свиренко я заметил сразу. Его трудно было оставить без внимания. Среднего роста, черноволосый, с широкими мужественными плечами, миловидным лицом и приятной улыбкой, которая открывала щербинку в зубах. Черное пальто его небрежно висело на стуле. Серая шапка по невнимательности, с которой он относился к вещам, лежала у его ног. Свиренко никогда не ценил вещи, мало к чему относился серьезно, да и вообще образ жизни вел весьма аскетичный. Он был одним из первых увлеченных лишь самой сутью жизни людей, которых я встречал на протяжении следующих двух лет. И, наверное, более остальных повлиял на мое мировоззрение, которое складывалось тогда из религиозных практик, американской классической литературы и туманных песен Джона Фогерти, Лу Рида и безумного Моррисона. Но, самое главное, именно Свиренко познакомил меня с людьми, которые, сами того не осознавая, перевернули с ног на голову все мое представление о жизни и о себе самом, оставив после себя рваные следы воспоминаний, фраз, образов и всего того, что я привык считать своей внутренней самостью. Они стали моим миром. Моими мыслями. Они стали мной. А после с таким же оглушительным грохотом разбили мне сердце, став лишь серыми призраками тех, кем являлись когда-то. Они не смогли отстоять то, что ценили больше самой жизни – простую мечту быть теми, кем они захотят.

Со временем роль, которую играл Александр Свиренко в моей судьбе, все больше отходила на второй план. Да и стоит признать, что он был далеко не самым ярким представителем нашего поколения и меркнул рядом с теми, кто встречался мне после. Но все же он был тем, без кого моя жизнь могла приобрести совершенно другой облик. Он просто был рядом со мной и был настоящим. По крайней мере, так мне казалось тогда.

Свиренко был человеком добродушным, с каким-то ребяческим, а порой и вовсе по-детски наивным отношением ко всему сущему. На каждый вопрос он отвечал откровенно, не боясь смутить окружающих или выглядеть глупо. И все это в задорной манере, с которой он носился повсюду, замирая иногда в причудливых позах, словно выставляя напоказ свое подтянутое тело, которое Свиренко, как ни пытался это скрыть, любил и тешил удовольствием во всех его формах и проявлениях.

Я уже давно перестал переживать о том, что произошло между нами. Но лишь вечером того дня, когда случайно столкнулся с Александром, впервые за долгое время задумался: «Как же так вышло, что этот человек, горевший когда-то, как тысячи неоновых ламп, стоял теперь совершенно невзрачный?»

Я не знаю, что стало тому причиной. У меня нет ответов, которые расставят все точки над «i». Знаю только, что после первых залпов все наперебой бросились искать причины случившегося. Обвинять друг друга. Но правда в том, что мы сделали это сами. Пускай не осознанно. Пускай сами того не желая. Но сделали мы это своими руками и сделали очень давно. И возможно, кому-то удастся сделать выводы лучше нас. Возможно те, кто придет на смену нам, смогут все осмыслить. А нам остается лишь думать о прошлом и с тревогой смотреть в будущее. Ведь самое страшное, кажется, еще впереди.




Часть 2


Глава 1

Я не знаю, была ли встреча со Свиренко обыкновенной случайностью или же закономерным итогом моих предыдущих действий, но в одном я уверен точно – без нее в моей жизни все могло бы сложиться иначе. Я встретил его в тот момент, когда уже больше не мог существовать так, как воспитали меня в детстве. Мне нужен был человек, за которым я мог бы уйти от того, что было мне уготовано.

Я родился третьим ребенком в обыкновенной семье, которая после ухода отца погрязла в бедности, в небольшом городке на границе с Украиной, большинство жителей которого работали на заводе железобетонных конструкций или руднике. Мать моя была женщиной простой и безропотной. С детства она приучала меня к мысли, что я должен воспитать в себе силу и сделать мир хоть немного лучше, и говорила мне снова и снова: «Ты должен честно трудиться и быть достойным мужчиной. А если будет уже невмочь, терпи и уповай на Бога». Она часто повторяла эти слова, но я никогда не слушал. Я был обычным мальчишкой, и заботили меня лишь сущие глупости.

Но однажды, в один омерзительный дождливый день, гнетущую серость которого я часто вижу в кошмарных снах, близкого друга нашей семьи нашли висящим в петле. Я долго не мог понять, зачем он так поступил, часто думал о нем и наконец спросил у матери:

– Зачем он убил себя?

– Иногда люди не могут вынести все беды, которые валятся на них, и решают сдаться, – ответила она совершенно спокойно. Мать, как и многие в ее поколении, считала самоубийство слабостью, а обращение к психологу —позором. – Порой жизнь бывает очень непростой, а люди —недостаточно сильными, чтобы справиться с этим.

– Всем живется так трудно?

– Не всем. Есть и другие.

– Кто они?

– Нечестные люди.

– Они не страдают?

– Они наживаются на бедах других. Живут чужим горем и чужими трудами, – произнося эти слова, мать немного поежилась.

– А мы должны страдать и трудиться для них? – все не унимался я.

– Не для них, а потому, что это наш долг, – ответила мне мать с гордостью.

– А как же плохие люди? Им все сойдет с рук? – мне не хотелось верить, что в мире может быть так, что кто-то не ответит за свои злодеяния.

– Когда-нибудь их всех накажет Господь.

– А нас? – спросил я с испугом.

– А нам воздаст по нашим делам. Наступит день, и каждый будет отвечать за содеянное.

– Когда это случится?

– Никто не знает. Может, уже сегодня.

И с тех пор я иногда невольно задавался вопросом: «А может, уже сегодня?», – и от мысли этой мне становилось жутко.

Годы шли. Я становился старше. Когда мне исполнилось четырнадцать, я начал подрабатывать после школы в бильярдной. Составлял шары в треугольник, подносил посетителям выпивку, а если вечерок выдавался удачным, играл с Егором Анохиным на свободных столах.

Той зимой, глядя, как хмельные мужчины спускают деньги на женщин и пойло, растекаясь пьяной толпой в надежде хоть ненадолго забыть о том, как жалки их жизни, я и Анохин решили, что ни за что не закончим свои дни, как эти мужчины. А летом мы познакомились с одним беспризорным парнем – Антоном Гофтом. Черноволосым, растрепанным, ходившим все время с улыбкой. Он носил льняные штаны, которые были ему велики, и стоптанные кеды. Осенью 2005-го, в день своего четырнадцатилетия, Гофт убежал из дома, не вынеся криков и побоев вечно пьяной матери. Сперва жил на улице, а спустя три месяца решил уехать в Москву, где познакомился с эквилибристом, который гастролировал с цирком. Эквилибрист помог Гофту устроиться уличным зазывалой, и весь следующий год Антон разъезжал по стране вместе с артистами. Но после того, как одна гимнастка обвинила его в краже денег, его вышвырнули из труппы, оставив где-то в окрестностях Петербурга. Домой Гофт вернулся лишь летом 2007-го, чтобы проверить, не умерла ли его мать от цирроза. Тогда он и познакомился с Артуром Мизуровым, еще одним моим другом детства, который и свел нас вместе.

К матери Гофт так и не вернулся и по-прежнему жил на улице. Все, что ему было нужно, Гофт воровал, из-за чего его вскоре объявили в розыск. Но Антон был слишком свободолюбив, чтобы прятаться, а может, слишком глуп, чтобы понять, что беспечность может его погубить. Он все так же беззаботно разгуливал по городку, но по непонятным причинам так и не был пойман полицией. Лишь однажды стражам порядка удалось задержать его, но уже спустя десять минут Гофт сбежал от них, выпрыгнув из полицейской машины прямо на ходу.

Помню, однажды я спросил его:

– Тебе не страшно? – Гофт не сразу понял, что я имею в виду. – Ты не боишься, что тебя поймают?

– Немного страшно. Подумываю сбежать отсюда на хрен, – Антон стоял, уперевшись лбом в витрину спортивного магазина, за которой стоял новенький велосипед, о котором мальчишка так мечтал.

– И куда ты поедешь? – я оглянулся по сторонам. Мне было тревожно гулять с Гофтом прямо в центре городка. Я боялся, что мы нарвемся на патруль, и тогда у нас обоих будут большие проблемы.

– Не знаю. Да и не важно это. Если бы ты только знал, как далеко может увезти тебя эта дорога! Хренова М-2*, которую ты видишь каждый день. Если бы ты только видел… Ты бы бросил все и убежал вместе со мной.

– Зачем мне это?

– Да затем, что мир огромен, а ты прикован к этому захолустью и даже не знаешь об этом.

* Федеральная автомобильная дорога М-2 «Крым»



Он тут же умолк, взъерошив сальные волосы.

Весной 2008-го Гофт пропал. Одни говорили, что он вернулся в Москву, другие уверяли, что он попал в колонию, а через два года до меня и вовсе дошли слухи, что Антон насмерть замерз где-то под Воронежем. Но с тех пор я смотрел на М-2 и думал о местах, в которые она могла меня увезти.

О детстве мне рассказать больше нечего. Обычная жизнь на окраине. Как и большинство детей моего поколения, я рос абсолютно бесконтрольно. Не могу припомнить, чтобы кому-то было до нас дело. Наши родители были слишком заняты на работе. Мы не понимали, к чему стремиться и что ждет нас всех в будущем. Государству тоже было не до нас.

Мы были слишком юны, чтобы впитать в себя советские идеалы. А когда власть наконец-то попытались сформировать идеологию новой России, мы были слишком взрослыми, чтобы ее воспринять. Мое поколение всегда было замкнуто само в себе. Обществу было по большому счету плевать на нас, и мы отвечали ему взаимностью, существуя словно в параллельной реальности, в роли пассивных наблюдателей. Было среди нас и активное меньшинство, но оно не имело должного влияния. Мы просто хотели сытно кушать и красиво одеваться и не имели общности даже сами в себе. Мы просто хотели, чтобы нас оставили в покое, и такой расклад устраивал всех.

Нулевые были сытым временем без особых проблем, когда все были озабочены только личным обогащением и надеялись, что мы вырастем и воспитаемся сами по себе. Тогда никто и подумать не мог, что именно этому «неудачному» поколению из 90-х придется отстаивать суверенитет своих стран с оружием в руках, и что именно на них придется опереться государству в трудную минуту. Уверен, тем, кто стоял у власти в те годы, еще не раз придется пожалеть о том, что они не учили нас понятиям «честь», «родина» и «долг». Ну или на худой конец не объяснили нам, кто есть свои, а кто чужие.

Может показаться, что это была сугубо российская проблема, но, уверяю вас, подобная картина встречалась на всем постсоветском пространстве. Я знаю немало людей, рожденных в России, кто отправился воевать за Украину или занял ее сторону. Знаю и тех, кто, родившись на Украине, отдал свою жизнь за интересы России. Но большинству моих знакомых было глубоко наплевать, и они отказались принимать во всем этом хоть какое-то участие. Для нашей страны мы были нежеланными детьми, которые напоминали ей о временах упадка, и нас всегда старались задвинуть куда-нибудь подальше. Нас это устраивало, ведь, находясь вне поля зрения зорких глаз, мы могли заниматься всем, чем нам вздумается.

Могу лишь сказать, что к окончанию школы я мечтал поскорее покинуть свой городок. На самом-то деле он был не так уж и плох. Тихое спокойное место. Но мне всегда было в нем тесно. Я мечтал увидеть тот дивный мир, что мелькал на экране телевизора и описывался на страницах книг, которые я читал. Я был взращен на американской поп-культуре, которая учила нас любить далекий и прекрасный мир где-то за горизонтом. Я никогда не осознавал это достаточно отчетливо, как сейчас, но где-то внутри меня жила мысль, что там, где я сейчас, плохо, и нужно срочно уехать туда, где лучше. В 2011-м, при первой же возможности, я уехал жить в Белгород.

Сейчас, наверное, каждый житель страны сможет показать наш город на карте. Тогда же одна половина граждан и вовсе о нас не слышала, а другая думала, что мы находимся где-то в Харьковской области. Признаться честно, я безумно люблю тот Белгород из довоенного прошлого. Тихий, размеренный, населенный зажиточными приезжими с севера. Наверное, каждый может сказать так о своем городе, но место это было действительно особенное. Небольшой уголок спокойствия. Возможно, сейчас в это трудно поверить, но тогда в Белгород стремилось очень много людей. Те, кому претили шумные мегаполисы и их суета. Те, кто просто хотел комфорта и размеренности.

С этим городом были связанны многие мои надежды. Жителям больших городов это покажется странным, но я родился в местечке с населением в десять тысяч человек, и Белгород казался мне сияющим градом на холме. И хотите верьте, хотите нет, но тогда он и впрямь был таким.

Глава 2

Мне в то время только исполнилось восемнадцать. Говорят, в этом возрасте каждый думает, что впереди его ждет великое будущее, но лично я в эту чушь никогда не верил. Там, где я вырос, мечты не сбывались, и я просто решил для себя однажды, что должен верить, что все еще образуется, и дорожил этой мыслью, как последней надеждой, которую человек хранит на смертном одре.

После переезда я устроился охранником на строительный склад. Платили мне мало – денег едва хватало, чтобы заплатить за аренду крохотной квартирки на окраине города, но я был доволен, что избавился от необходимости делить с кем-то спальню. Вечера я проводил за книгами или шел выпить с Егором Анохиным. После школы он уехал вместе со мной и поступил на факультет журналистики, где познакомился со Свиренко и остальными и все чаще проводил время со своей компанией. Я же оставался один. Прогуливался по городу или просто просиживал вечера дома. Однако образ жизни, лишенный того, что помогло бы мне чувствовать себя хоть немного живым, вскоре наскучил мне, и я вдруг понял, что, даже уехав из городка, я все еще был прикован к нему. Я был ребенком бедности и все так же не видел в жизни никаких перспектив, являясь лишь оболочкой, лишенной стремлений. Мысль эта тяготила, заставляя все больше замыкаться в себе. Я стал реже выходить из дома. Мне казалось, что я лишний среди всех этих людей, идущих куда-то с важным видом. Я не мог представить себя в роли единицы этого общества.

И когда я уже собирался вернуться домой, признав свое поражение, мне позвонил Егор Анохин, от которого не было вестей уже несколько недель. Я снял трубку и услышал его бойкий голос:

– Черт возьми, куда ты пропал?

– Я был дома, – ответил я нерешительно.

– Даже не сомневался в этом, – сказал он ехидно. – Приходи сегодня вечером в бар напротив университета. Познакомлю тебя кое с кем. Тебе понравится.

– Знаешь, я…

Но Анохин уже бросил трубку.

Тем же вечером, примерно в половине шестого, я спустился в тот самый бар, где мне предстояло провести еще немало ночей, и сел за столик к компании, чьи крики я услышал уже с порога. Незнакомцы встретили меня радушно. Усадили, налили выпить и просто втянули в разговор, даже не спросив, кто я такой. Никто из них не осторожничал, не подозревал во мне плохих намерений и не боялся оставить меня наедине со своими вещами, что, в свою очередь, заставило насторожиться меня. Мне понадобилось немало времени, чтобы привыкнуть к этим людям.

Незнакомцы тем временем вели беседы, суть которых мне было трудно понять, потому как говорили они о людях, имена которых я слышал впервые. Они просто наслаждались обществом друг друга. Дима Ситников – угрюмый молчун, что приехал с дальнего севера, чтобы стать известным журналистом. Он каким-то сверхъестественным образом чуял все, что творилось в городе, и будто бы знал обо всем заранее. Артем Бабак – покоритель глубин подсознания. Таинственный юноша, что приехал из Харькова и думал только о том, как приблизиться к пониманию истины. Анна Мирош из Казахстана – она всегда была там, где шумно и весело, и знала, казалось, обо всем на свете. Александр Свиренко – местный чудак без гроша в кармане, что ходил, крича во все горло, по улицам в красном шерстяном кардигане и легких кедах на теплый носок, а под утро, когда бар уже пустел, читал всем свои стихи, такие же безумные и притягательные, как и он сам. И Егор Анохин, которого я знал всю жизнь, но теперь видел совершенно иным, спокойным и раскрепощённым.

А я был рослым, чуть странным парнишкой, который вдруг захотел стать частью этого мира. Внимал каждому их слову и, наверное, относился ко всему происходящему слишком серьезно. Я смотрел на них взглядом воришки и ждал, когда же, наконец, ухвачу свое. Но самое главное, я впервые в жизни чувствовал, что нахожусь на своем месте, что у моего появления была веская причина. Несмотря на то, что любой, кто смотрел на нас со стороны, с каждой минутой все больше убеждался в том, что перед ним сидят люди совершенно невменяемые, я впервые чувствовал себя нормальным. С тех пор, как только у меня выдавался свободный час, я тут же мчался к своим новым знакомым.

Я был очарован ими. Невероятные, голодные до жизни безумцы, готовые ввязаться во что угодно. Они нравились мне – яркие, начитанные и умные, словно черти. Каждый из них уже многое видел и многое мог рассказать. Для них не существовало богатых и бедных. Им было безразлично, кто ты и откуда пришел. Они создавали свой собственный мир вдали от всяких условностей где была лишь одна ценность – свобода. Свобода для всех и каждого. Они жаждали счастья. Их разум стремился в будущее, а в настоящем и прошлом их просто не было. Конечно, все они имели свои недостатки, но я не хотел замечать этого. Я хотел видеть их святыми, потому что в бесконечном бардаке, который творился вокруг, мне хотелось верить, что в этом мире осталось хоть что-то святое, пусть даже это будет кучка подвыпивших и бедно одетых юнцов. Конечно, все это было сущей глупостью. Ну и что с того? Это помогало мне жить. Помогало верить, что шаблон из бесконечной смены поколений, которые уходят, совершая все те же ошибки, рухнет, и мы наконец освободимся от всего, что нас обязывали принять как часть нашей сущности и нести за собой обременяющим грузом менталитета и традиций. Тогда я еще не понимал, что все это были просто красивые слова. На деле же все мы были зациклены лишь на себе и на иллюзии своей уникальности.

С тех пор, как я познакомился с этими людьми, моя жизнь мчалась в темпе полоумной гонки. Я много занимался самообразованием и был готов ко всему. Бежал, сиял и жадно глотал пьянящие дни. Каждую ночь мы срывались в поход по городским закоулкам и несли совершенный вздор. В основном, о литературе, поскольку друзья мои считали себя ее частью. Начиналось это с фразочек вроде: «Никто не овладел малой прозой так, как это сделал Чехов», – кто-нибудь подхватывал: «А как же О. Генри?», – и тут уже пошло-поехало! – «О. Генри мастерски раскрывал человеческую сущность», – «Сущность – дело Достоевского», – «Да о чем вы все? Они уже давно потеряли актуальность. Взять того же Хантера Томпсона…», – и так до тех пор, пока диспут не превращался в балаган. А после, далеко за полночь, мы мчались туда, где могли переждать эту ночь, чтобы завтра снова пуститься в кутерьму безумия. И меня совершенно ничего не заботило, я просто был собой. Я был беспредельно счастлив.

Нам казалось, что совсем уже скоро мы принесем эти идеи в мир. Что взрослые просто ничего не понимают. К тому же в те годы был рассвет протестного движения. Протестовали все и по любому поводу. Мы верили во все эти россказни, про народную волю и думали, что, прочитав пару заумных книжек, заставим власть имущих считаться с нами. На самом же деле, мы ни для кого не представляли угрозы. Мы были слишком неорганизованные и хаотичные и просто хотели, чтобы все было как в кино. Легко и без пота и крови. И, наверное, в плане этих заблуждений мне повезло куда больше, чем моим тогдашним друзьям. В отличие от них мне довольно рано пришлось узнать, что реальный мир – суровое и жестокое место. А они жили в стерильных условиях с убеждением, что, если верить в мечту, она обязательно сбудется. Эта вера не раз аукнулась им в будущем, а за свою наивность многим из них пришлось заплатить сполна.

Глава 3

Лето 2012-го стало одним из переломных моментов, но тогда мы еще не понимали этого. Протесты на Болотной площади были в самом разгаре, и казалось, что вот-вот всколыхнутся народные массы. Однако, как мы знаем, этого так и не случилось. Были лишь громкие возгласы, но, на самом деле, никто не был готов идти до конца. Лично я старался держаться от всех этих протестных движений подальше, но для многих моих друзей это лето стало настоящим откровением.

Они вдруг поняли, что никто не собирается отдавать бразды правления просто так, и что, если аппозиция действительно хочет что-то изменить, ей понадобится нечто большее, чем пара прогулок с плакатиками. Именно тогда во всей прогрессивно-либеральной среде начало зарождаться отчаяние, которые лишь усилилось с годами. Тогда же и началась политизация общества. Пока были видны лишь первые отголоски, на которые я тогда не обращал должного внимания. Мне было еще невдомек, что совсем скоро по моим политическим взглядам будут судить о том, какой я человек. И уж поверьте, те, кто привык называть себя либералами, были не менее нетерпимы к инакомыслию, чем режим, который они так ненавидели. Но все это вскрылось гораздо позже. Тогда же мы были преисполнены духом перемен, и мне казалось, что люди вокруг меня и впрямь стремятся к своим идеалам, несмотря ни на какие преграды.

Тем летом Егор Анохин решили бросить учебу и ушел служить в армию. Я потерял место охранника и устроился на работу в забегаловку на соседней улице, где целый день с восьми до восьми мыл посуду в маленькой кухне, где на стенах между кафельными плитками росла серая плесень, а я когда возвращался домой, долго не мог откашляться и чувствовал едкий запах хлора.

Именно тогда, не без участия Александра Свиренко, с которым после отъезда Анохина я проводил почти все свободное время, я решился исполнить то, о чем грезил уже много лет – увидеть жизнь во всех ее проявлениях и узнать наконец-то, о чем Гофт так и не смог рассказать.

Это случилось одним дождливым июльским вечером, когда я и Свиренко решили зайти в кофейню, чтобы немного обсохнуть. Мы о чем-то оживленно спорили. Если честно, сути этого спора я уже и не помню. А потом Свиренко вдруг переключился:

– Знаешь, что нам стоит сделать как можно быстрее? Накопить денег и съездить на море. Уже два года не ездил.

– Да, наверное, было бы неплохо, – равнодушно ответил я.

– Неплохо? И это все? – Свиренко недовольно покачал головой. – Как можно быть таким равнодушным к морю? Это ведь сущее удовольствие – растянуться ночью на гальке, выпить вина, а потом раздеться догола и прыгнуть в теплую воду. Неплохо… Неплохо выпить прохладного пива, а дикий пляж на берегу моря – это… – он прервался на полуслове. – Ты вообще понимаешь, о чем я говорю?

– Не знаю. Я никогда не был на море, – признался я стыдливо. Мои новые друзья были из более обеспеченных семей, чем мы с Анохиным, и порой они забывали о том, что для кого-то их повседневность – это несбыточная мечта.

– Ты вообще где-нибудь бывал? – спросил он как будто бы даже с презрением.

– Только здесь.

– Это никуда не годится. Пора бы уже тебе посмотреть, как устроен этот мир.

Свиренко замолчал, а я сидел, стыдясь своей ограниченности.

После нашего разговора я каждый месяц откладывал половину зарплаты в коробку из-под печенья, чтобы купить котелки, походный рюкзак и однажды отправиться в путь, в никуда. По выходным я ездил со Свиренко по городским барахолкам, чтобы прикупить очередную вещичку, которая могла пригодиться в дороге. Я бы многое отдал, чтобы еще раз пережить с ним эти деньки, когда мы скитались вместе по улицам от одних странных ребят к другим, а он поил меня горячим зеленым чаем и говорил:

– Знаешь, что сказал Тандзан своим ученикам? – тогда он увлекался дзен-буддизмом и все время твердил мне о нем.

– Понятия не имею. Ты лучше скажи, чем он зарабатывал на жизнь, – я не особенно разделял его религиозные увлечения, ведь вырос в рабочей среде, в которой поп был персонажем довольно оскорбительных анекдотов, а религиозные обряды соблюдались скорее по привычке.

– Как и все монахи, просил подаяния, – ответил Свиренко осторожно.

– Тогда мне нет дела до того, что сказал попрошайка, – и я ехидно засмеялся.

Свиренко не злился. Он знал, что я не хотел его обидеть и с уважением относился к его увлечению буддистскими практиками, просто никогда не упускал возможности поддеть друга. Остальных приятелей я видел все реже. Не было времени просиживать в барах, да и в карманах всегда было пусто. Я встречался с ними в выходные, чтобы хорошенько напиться и немного расслабиться, а заодно узнать, что происходит в городе.

Когда я скопил достаточно денег на поездку, уже наступила зима. Чтобы собрать необходимую сумму, пришлось сэкономить на теплой одежде, и я носился повсюду в старой клетчатой куртке и истрепанных джинсах, а ночами, тщетно пытаясь согреться, смотрел на рюкзак, бесполезно стоящий в углу.

Время шло, а я, утомленный пустым ожиданием, все так же работал. Вечерами ехал к Свиренко, который жил тогда с прелестной девушкой Анастасией Кат. С Настей я познакомился той же зимой. Рассказал как-то Свиренко о девчонке с зелеными волосами, которую увидел возле университета. Тем же вечером выяснилось, что мой друг знал ее еще со времен учебы в вечерней школе. Он обещал меня с ней познакомить. Но вскоре я получил сотрясение в драке и три недели провел в отделении травматологии, а когда вернулся домой, они уже были вместе.

Чудесные люди, каких и десятка не встретишь за всю жизнь. Хотя сейчас я понимаю, что это была лишь иллюзия, в правдивости которой я пытался убедить сам себя. Я провел немало ночей, сидя в их уютной гостиной, и так привязался к этим двоим, что подумывал уже забыть о своей затее и просто остаться с ними. Прятаться холодными вечерами с бутылкой вина, слушая записи Хендрикса, которого безумно любил Свиренко, или зачитывая друг другу свои первые попытки написать что-нибудь стоящее. Кат обычно сидела возле нас и просто слушала, не произнося ни слова. Она вообще была девушкой скромной и немногословной. Настя нравилась мне не только как друг. В ее остром личике было нечто, что заставляло мой взгляд снова и снова искать его. А чуть неряшливые движения завораживали своей простотой и умиляли детской непосредственностью. Но стоило ей скинуть мешковатый свитер, который являлся основой ее гардероба, и джинсы, скрывающие изгибы бедер, как тут же передо мной открывалась на редкость красивая и желанная женщина. Кат никогда не умела оценить себя по достоинству. Тогда она только развелась со своим первым мужем, устав от его запоев и пренебрежения к ней, и пребывала в том упадническом настроении, которое охватывает женщин после разрыва с мужчиной. Она ощущала себя отвратительным существом, не способным привлечь внимание и вызвать восхищение, совершенно не замечая при этом, как парни провожают ее взглядами.

Когда наступил февраль, мне пришлось ненадолго прервать общение со Свиренко и Кат. Мои чувства к этой девушке все больше выходили за рамки дружбы, а поскольку Настя была с Александром, я не мог позволить чувствам развиваться. Я решил просто пропасть ненадолго и немного проветрить мозги. Познакомиться с какой-нибудь милой девушкой, а потом, выбросив романтическую чушь из головы, снова вернуться к ним.

Тогда я и познакомился с Оксаной. Она работала в баре на углу моей улицы. Среднего роста, с широким носом с небольшой горбинкой и кудрями до самых плеч. Я взглянул на нее и сразу понял – это как раз то, что мне сейчас нужно. Каждый вечер я шел к ней в бар и часами сидел за стойки. Оксана стояла, горделиво приподняв подбородок, не отрывая от меня тускло-серых глаз, а я все не решался с ней заговорить. Я считал себя совершенно невзрачным, хотя мне не раз говорили, что отчасти я грубо, по-мужски привлекателен. Но, если честно, я до сих пор в это не верю. Когда я все же заговорил с ней, то сделал это слишком деликатно. Поэтому отношения между нами завязались исключительно приятельские.

Так и шло, пока однажды я все же не набрался смелости и не предложил ей выпить после работы. Оксана согласилась, и все было просто волшебно. Пустел четвёртый или пятый бокал, мы говорили обо всём на свете: о жизни, книгах и вроде бы даже о трехпалых ленивцах – обычный треп, когда не знаешь, чем забить тишину. Сидели уже почти вплотную и искали повод прикоснуться друг к другу. Похлопывания, рукопожатия, скользящие, как бы случайные касания руками, но в них было столько нежности, что всё вокруг меркло, и мир, погрязший в темноте зимней ночи, больше меня не заботил. Через час мы уже ехали к ней, в тишине, усевшись вдвоём на заднем сиденье такси, разглядывая пустые улицы. Дома Оксана откупорила бутылку ликера и посмотрела на меня, словно пытаясь сохранить рассудок.

– Не могу поверить, что связалась с тобой, – прошептала она.

– Мне, наверное, уже пора, – было очень неуютно. Даже алкоголь не придавал мне уверенности в себе. Даже сейчас, будучи взрослым, меня немного трясет от мысли, что нужно знакомиться с девушкой. Слава Богу, я давно женат и могу больше не волноваться об этом.

– Зачем? Оставайся у меня до завтра, – и той ночью я остался с ней.

Глава 4

Следующие две недели я провел с Оксаной. С утра мчался на работу, вечером возвращался к ней. Ночами мы заливались вином и любили друг друга. И так день за днем пускались в марафон похмельного утра, рабочего дня и бессонной ночи, и лишь пили кофе по десять чашек в день, чтобы дать себе силы для нового старта.

Я говорил ей:

– Поехали со мной.

– Куда?

– Никуда. Просто поехали. Сойдет снег, и умчимся.

– Зачем тебе куда-то ехать? Оставайся лучше со мной.

И я каждый раз оставался. И все повторялось по кругу – кофе, алкоголь, Оксана. Но однажды утром, стоя в ванной, я взглянул на себя в зеркале и вдруг испугался. Смотрел на свое отражение и видел оплывшего, со впалыми щеками пьянчугу, которому срочно нужно было проспаться и как минимум пару дней отдохнуть. И без того плачевное мое состояние отягощала навязчивая мысль, что я предал свои чувства к Насте Кат и обманывал надежды Оксаны. Усевшись на пол, я твердил сам себе: «Пора бы притормозить, приятель». Но, встрепенувшись, принял холодный душ, выпил две чашки крепкого кофе и стал собираться на работу. И только подойдя к двери, я вдруг ясно осознал, что загнал себя до предела. Я вернулся в кровать, потому что непременно свихнулся бы, если бы прожил так еще один день.

Оксана приехала поздно вечером, когда я еще спал, и принесла бутылку портвейна. Мы слушали записи Хаулин Фулфа, и через час я снова был пьян. Млел рядом с ней, а потом долго еще лежал в темноте, молча погружаясь в сон, безмятежный и тихий, сквозь который чувствовал, как она прижималась ко мне. Потом снова утро, тошнота, омерзительное чувство упадка… Дни стали похожи один на другой, и я перестал видеть грань между ними. И вот, проснувшись однажды, я понял, что это конец. В тот же день я позвонил старому приятелю Кириллу Проскурову, с которым мы жили когда-то на одной улице.

После школы Кирилл покинул дом и жил теперь недалеко от Краснодара в городке со странным названием Горячий Ключ. Кирилл часто приглашал меня погостить и даже обещал подыскать работу. Именно с этого города я решил начать свой заезд. Задержаться в Ключе на пару недель, подзаработать денег. Потом по М-4 доехать до Новороссийска, заночевать, а дальше по М-25 до Джанкоя. Оттуда по М-2 до самого Харькова, проведать пару приятелей и по ней же вернуться домой. Тогда не было проблем с пересечением российско-украинской границы. Я мог проехать по внутреннему паспорту и не регистрироваться по месту, если не пробуду там более двадцати недель.

Когда Кирилл услышал мой голос, он тут же заявил: «Не беспокойся ни о чем. Достань билет и приезжай. Тут уж я о тебе позабочусь». Вечером я получил расчет, забрал из дома рюкзак и поехал попрощаться со Свиренко и Кат. Заночевал я у них, а утром отправился на вокзал, ничего не сказав Оксане. Я понимал, что поступаю неправильно, и мне было чертовски паршиво, ведь, Бог свидетель, эта девчонка мне действительно нравилась. Но, честное слово, если бы я провел с ней еще один день, она загнала бы меня в могилу.






Часть 3


Глава 1

Первую ночь в дороге я спал или просто смотрел в окно. За стеклом поезда тянулись лишь заснеженные поля и деревушки вдалеке. О присутствии людей там напоминали только полоски дыма, валившего из печных труб.

В вагоне было холодно. Пассажиры сидели, уткнувшись в окна. Каждый думал о чем-то своем. Тишину разбавляли только ложечки, побрякивающие в стаканах. Я прижался лбом к стеклу и попытался в ослепляющей белизне зацепиться за что-нибудь взглядом. Но вдоль железнодорожного полотна мелькали только бетонные столбы.

Вскоре поезд прибыл на станцию в крошечном поселке. Я купил кусок сыра и хлеб и, заварив себе крепкий чай, ждал отправления. Когда состав тронулся, я в последний раз выглянул в окно. Все тот же холод. Все та же белизна. Я задвинул шторки и тут же уснул.

Проснулся я на рассвете. Спрыгнул с полки и оказался лицом к лицу с незнакомым мужчиной в красной бейсболке.

– Первый раз на юге? – спросил незнакомец.

– Да, – ответил я, силясь понять, как мог не заметить появление второго пассажира в моем купе.

– Ты с севера?

Я кивнул. Его вопросы казались мне странными. Я не мог понять, что происходит.

Вдруг на полях за окном я заметил проталины. Черные полоски разрезали ландшафт от самого горизонта до насыпи железной дороги. В небе кружили птицы. Весна приближалась стремительнее, чем я ожидал.

Мой сосед улыбнулся:

– Погоди, когда приедем на юг, глазам своим не поверишь.

– Мать его! – воскликнул я. – Позавчера я стыл на морозе!

Мужчина засмеялся.

Следующие несколько часов я беседовал со своим попутчиком и не переставал удивляться тому, как быстро менялась природа. Мужчина в бейсболке был виноделом и жил в деревне у подножья Кавказских гор. К сорока годам он успел обзавестись четырьмя дочерьми, прекрасным домом и огромными виноградниками. Каждые полгода Александр – так звали моего попутчика – пересекал весь юг и центральную полосу, чтобы найти новые точки сбыта, и, судя по тому, как он сорил деньгами в дороге, ему это удавалось. Александр был живым и очень простым, порой даже вульгарным. Тело его было загорелое и поджарое, глаза черные, как два уголька. Сидел он раскрепощенно и много жестикулировал.

Уже поздно вечером, когда мы миновали Ростов-на-Дону, состав прибыл в поселок неподалеку от Батайска. Александр выглянул в окно и оживленно заговорил:

– Я знаю это место! Недалеко от станции живет один парень. Он продает отличный гашиш, – попутчик достал из кармана деньги и протянул их мне. – Как выйдешь, сразу увидишь дом с красной металлической крышей. Постучи и спроси Рустама.

Мне эта затея не понравилась. Я не хотел покидать вагон, да и гашиш никогда не курил. Я хотел было уже отказаться, но потом вдруг решил, что должен принять все, что предложит мне эта поездка, поэтому взял деньги и устремился к выходу.

– Подожди, – мужчина кивнул на мой рюкзак. – Никогда не оставляй вещи в поезде.

– Почему?

– По кочану! Просто не делай этого, – ответил он грубо.

Я взвалил рюкзак на спину и вышел из вагона. Юг утопал в весне. Было не так уж и тепло, но в воздухе уже разливался сладковатый запах распускающихся бутонов. Где-то вдалеке завывали собаки, и их лай звенел до самого неба, где не было ни единого облака, только мириады бусинок звезд. Я проскользнул по улице и наткнулся на нужный мне дом. По периметру он был обнесен высоким стальным забором. Я долго искал звонок, но, так и не обнаружив его, бесцеремонно постучал ногой в калитку. Послышался лай и женский голос. Говорила женщина не по-русски. Калитка открылась, и я увидел смуглую старуху с рядком золотых зубов.

– Извините за беспокойство, могу я увидеть Рустама?

– Нет его.

Старуха захлопнула калитку. Я еще немного поразглядывал забор и пошел обратно с пустыми руками. Вдруг на станции послышался гудок, затем второй, и по рельсам застучали колеса. Я побежал со всех ног, но рюкзак был слишком тяжелым. Когда я выбежал на платформу, то застал лишь удаляющийся хвост состава.

Дела мои были скверными, но, к счастью, я смог быстро взять себя в руки. Ехать оставалось недолго. Я не потерял свои вещи и даже обзавелся лишними деньгами. Единственная моя проблема заключалась в том, что я толком не знал, где нахожусь, а время близилось к полуночи.

Глава 2

Сонный диспетчер на станции сказал мне, что первый автобус до Горячего Ключа отходит только в десять утра. Я немного прошелся по спящему поселку, потом купил карту автомобильных дорог на заправке и решил попытать счастье на М-4.

Чтобы не терять время зря, я пошел по обочине. С автострады меня так никто и не подобрал. Некоторые водители снижали скорость, приглядывались ко мне и мчались дальше. Я пошел вперед в надежде найти еще одну заправку и, пройдя километров шесть, наткнулся только на придорожную забегаловку, хозяин которой заверил меня: «До утра бесполезно, даже не пытайся. Ночью едут только приезжие. Они ни за что не подберут». Поужинав, я остался дремать у него за столиком.

Около семи утра я снова вышел на дорогу, и меня сразу подобрал старенький «Фиат». За рулем сидел паренек с уложенными назад волосами. На пассажирском сиденье раскинулась девушка. Я схватил рюкзак и подбежал к ним.

– Куда тебе? – парень был приветлив, но спутница его смотрела настороженно.

– На триста километров, до Горячего Ключа.

– Хорошо. Но только если ты оставишь сумку в багажнике и вывернешь карманы. Моя жена боится подбирать попутчиков.

– Ты же знаешь, – настаивала девушка. – Все об этом говорят.

– А еще говорят о том, как психопаты убивают попутчиков, – вмешался я. Парень улыбнулся.

– Карманы все равно придется вывернуть, – заявил он непреклонно.

Я положил рюкзак в багажник, а сам сел на заднее сиденье. Опасения молодой четы были мне понятны. Я достал складной нож и передал его водителю. Девушка повернулась в кресле и спросила:

– А нож тебе зачем? – она словно была довольна тем, что нашлись подтверждения ее страхам.

– Не только вы печетесь о своей безопасности, – ответил я осторожно. На мгновенье мне даже показалось, что они высадят меня из машины.

Парень ухмыльнулся, и старенький «Фиат» тронулся.

Первые пятьдесят километров мы проехали молча. Молодой человек не отрывал взгляд от дороги. Он был худощав, в облегающем джемпере с высоким горлом. Тонкие пальцы касались руля только кончиками. Голову он выдвигал вперед и поминутно дергал угловатым кадыком. Его жена то и дело посматривала на меня в зеркало заднего вида. Ее круглое лицо совершенно не выражало эмоций. На подбородке уместилась маленькая ямочка, на пухлых щеках пестрел румянец.

Представились мы, только когда «Фиат» притормозил у обочины, а парень отправился справить нужду. Девушка повернулась ко мне и сказала:

– Кажется, мы не с того начали. Я Регина. Мужа зовут Антон. Он историк. Полтора года назад получил место экскурсовода в Москве. Ему дали отпуск, и мы решили съездить домой в Сочи, а попутно поколесить немного по стране. – Регина мельком взглянула на мужа и снова повернулась ко мне.

– А ты куда едешь?

– Проведать старого друга.

Антон вернулся в машину:

– Погода сегодня – просто прелесть, – он окинул нас взглядом. – Вижу, вы пообвыклись.

– Да, – Регина поправила мужу волосы. – Я рассказала ему про твою работу.

– Особенно не удивляйся, – засмеялся Антон. – Здесь историк – все равно что менеджер у вас на севере. На юге, куда ни ступи, наткнешься на древнее городище.

– Тогда почему ты уехал? – удивился я.

– Все очень банально – юг беден. Скоро ты сам в этом убедишься, – парень рассмеялся. – Поверь, хуже только в центральной России. При таком же финансовом положении у них нет нашего мягкого климата.

– У нас хотя бы достаточно красивых мест, – вмешалась Регина.

– Везде есть красивые места, – возразил я.

– Может, и так, – безразлично согласилась она.

Около полудня я был уже почти на месте. Антон посмотрел на меня в зеркало заднего вида и спросил:

– Где тебя высадить?

– Трасса проходит через город. Высади там, где будет удобно.

Регина повернулась к мужу:

– Может, сделаем остановку?

– Почему бы и нет? – ответил он. – Заодно пообедаем в приличном месте.

Глава 3

Должен признаться, Горячий Ключ – один из красивейших городов, что довелось мне увидеть. Стоит он прямо в предгорьях Кавказского хребта. Улочки его тихи и чисты, а люди – просты и улыбчивы. Куда ни взгляни, всюду струятся фонтаны или сидят возле арок золоченые львы, и все вокруг зелено, томно, смиренно.

Я распрощался с Региной и Антоном около двух часов, после того как мы пообедали в одном ресторанчике. Парочка села в «Фиат» и умчалась вдаль, напоследок подав сигнал клаксоном.

Я долго пытался дозвониться до Кирилла, но трубку он так и не взял. У меня был его адрес, и я решил заглянуть без предупреждения. Как оказалось, местные совершенно не знали города. Я долго петлял по дворам, несколько раз менял направление и добрался до нужной улицы лишь через час.

Кирилл жил в старом двухэтажном доме на шесть квартир. Стены дома кое-где дали трещины, а краска облупилась. По двору меж сарайчиков бродили куры. Я поднялся на второй этаж и постучал в дверь. Мне долго никто не открывал, но наконец замок щёлкнул, и на пороге появился Кирилл Проскуров – крупный, с широкой первобытной челюстью и массивными надбровными валиками. Русые волосы срослись в густую шапку.

Увидев меня на пороге, Кирилл растерянно пробормотал:

– Привет, – и закусил губу. Выглядел он озадаченным.

– Может, пригласишь войти?

– Да, конечно. Что это я? – он отодвинулся в сторону.

Квартира была просторной, с высокими потолками и арочными дверными проемами. В конце коридора по обе стороны виднелись комнаты. Слева от входа – маленькая кухня.

Откуда-то из глубины квартиры послышался женский голос:

– Кто это?

– Один мой старый приятель, – крикнул в ответ Кирилл.

– Опять?

Тон девушки мне не понравился. Она показалась в коридоре – малорослая, крепко сбитая, с широкими, скачущими бедрами. Девушка взглянула на меня и скрылась в ванной.

– Прости. У меня с ней проблемы, – Кирилл почесал крепкий затылок. За несколько лет, что мы не виделись, он заметно прибавил в весе. – Что ты вообще здесь делаешь? – опомнился он.

– Ты же сам меня пригласил. После нашего разговора я собрал вещи и сразу поехал на вокзал.

Кирилл отвел взгляд в сторону.

– Понимаешь, ей не нравится, что я постоянно вожу сюда кого-то. А вчера и вовсе взбесилась. Начала кричать, что уйдет от меня. Знаешь, я очень люблю ее… – вслед за этим раздался еще какой-то лепет.

Я растерянно смотрел на него и не верил своим ушам.

– Ты ведь не выставишь меня на улицу? – рассвирепел я.

– Слушай, не заводись. Найди, где пристроиться на ночь. А завтра впишем тебя куда-нибудь.

– Какого хера?!

– Мне очень неловко, но я не могу. Я очень рад тебя видеть, но не могу.

– Знаешь, шел бы ты к черту со своей неловкостью!

– Успокойся. Просто найди, где переночевать, а завтра я все устрою.

Я, наконец, смог взять себя в руки.

– Хорошо. Я позвоню тебе завтра, – и я ушел прочь.

Весь оставшийся день я слонялся по городу. Он оказался не так уж велик, но, на удивление, запутанно застроен. Двигаясь вперед по автомобильной дороге, можно было неожиданно оказаться в тупике или выйти в чей-нибудь огород. Почти по всему городу простирался частный сектор. Дома больше походили на флигели. У каждого была веранда, в каждом дворе – по паре собак. Редко, где одна. Своего пса не имели лишь хозяева самых бедных домов. Дворы были обнесены высокими заборами. Почти у каждой калитки стоял деревянный стульчик. На стульчике – пластиковая бутылка с вином. Странно, что за ним никто не приглядывал, и я, не сумев удержаться, украл одну такую бутылку.

Потом я пошел к Аллее тысячи сосен. Тянулась аллея примерно километра два. Если идти по ней вперед, выйдешь прямо к питьевой галерее, а потом к долине ручья, сквозь живописный предгорный пейзаж, где воздух так чист, что у меня закружилась голова. Затем я пошел прямо к северным склонам Кохта, к Пасти Дьявола, которая оказалась обычным ручьем. Место было чудесное, но тропой этой ходило слишком много туристов, и зеленое убранство показалось мне оскверненным. Я поспешил убраться оттуда и пошел посмотреть на Дантово ущелье, где местный старик пытался убедить меня в том, что вход в преисподнюю был списан именно с этих мест, и оставил в покое, только когда я сказал, что Алигьери умер в 1321 году, когда здесь еще обитали горцы.

Я вернулся в город и вскоре набрел на местный паб, где просидел до вечера в компании двух подруг, которые приехали сюда отдохнуть. Распрощавшись с ними, я пошел подальше от центра, чтобы подыскать место для ночлега. Я остановил свой выбор на небольшой улочке неподалеку от городского парка. Еще издали я заприметил угловатую крышу дома и решил, что под ней должен быть просторный чердак. Попасть на него оказалось нетрудно. Дверь удерживалась крохотным замком, который я сумел сорвать. Из нескольких досок я смастерил себе кровать и уложил на нее свой огромный солдатский спальник. Ложе получилось жестким.

Я открыл банку тушеной свинины и остаток вечера просидел на чердаке. После заката сильно похолодало, и мне пришлось надеть все теплые вещи, чтобы хоть немного согреться. Стуча зубами от холода, я впервые задумался о том, что мою затею нельзя было назвать мудрой, и ворчал про себя:

– Ну что, доволен? Получай свой настоящий мир, придурок!

Глава 4

Проснулся я рано утром и долго еще лежал на досках в ожидании рассвета. Должен признаться, вставать было страшно. Мне уже доводилось оставаться на улице, но никогда прежде я не был так далеко от дома. Тысяча километров. От одной этой мысли делалось жутко.

До обеда я скитался по городу. Рассматривал улочки, дома и людей. Жизнь местных текла размеренно. Кто-то спешил на работу или отводил детей в школу, а кто-то, как я, просто лениво бродил и смотрел, чего бы ему урвать, или уныло занимался домашними хлопотами. Просто крохотный городок, где я чувствовал себя как дома, видя в нем единую суть, которая есть в каждом таком городишке.

В полдень мне позвонил Кирилл и сказал, что нашел, где меня пристроить. Я пошел в местный паб дожидаться его прихода. Но Кирилл так и не появился, а лишь перезвонил через час: «Максим уже на подходе. Мне сейчас некогда. Позвони, когда обоснуешься», – и тут же повесил трубку.

Еще через час ко мне подсел незнакомый молодой человек лет двадцати пяти. Выглядел он странно: маленького роста, с чуть придавленной с боков головой и оттопыренными ушами. Он непринужденно уселся напротив. Плечи его были узкими, подбородок рассекал бледно-фиолетовый шрам. Одет парень был в плотную клетчатую рубашку и черные джинсы. Из-под манжетов выглядывали татуировки. На ногах были вычурные кеды, которые обычно носят жители больших городов.

– Ты Женя? Друг Кирилла? – спросил он, окинув меня взглядом.

– Ну, судя по тому, как меня вчера прокинули, уже, видимо, бывший, – отшутился я.

Парень усмехнулся.

– Я Максим, – он протянул мне тонкую руку. – Давно ты здесь?

– Часа два.

– А в городе? – он вкрадчиво задавал мне вопросы, словно полицейский дознаватель.

– Второй день, – ответил я, чуть нервничая. Я понимал, что, если Максим не пустит меня к себе, мне придется вернуться на чердак.

– Ну, и как тебе? – я сразу догадался, что он не местный. Любой житель провинции безошибочно определит человека из столиц. Они чувствуют себя хозяевами жизни и смотрят на всех немного снисходительно. Горячий Ключ напоминал мне дом, а значит, Максим, скорее всего, считал это место унылым.

– Скучно до одури, – ответил я, надеясь, что угадал.

– Ну, привыкай. Такой уж он, Горячий Ключ. Тихая гавань, и все такое.

Я заказал нам две пинты стаута. Весь вечер мы просидели в пабе. Максим оказался субъектом весьма занимательным, очень живым и веселым. Говорил он много, в основном ни о чем, но слушать его все равно было приятно. Мы расспрашивали друг друга обо всем, желая узнать, с кем же нам предстоит прожить две недели. Каждый раз, прежде чем ответить, Максим на секунду замолкал, чтобы как следует продумать ответ. Поначалу говорил он туманно, но после третьей пинты уже позабыл обо всем и без устали молотил языком.

Мне удалось выяснить, что его отчим был владельцем транспортной компании в Петербурге и, по словам самого Максима, был человеком деспотично-маниакального характера. Пасынка он не любил. Как только парень окончил университет, отчим принял его на работу, а через три месяца сделал своим представителем в Горячем Ключе. Но когда Максим приехал в этот городок, выяснилось, что его обязанности уже выполняет другой человек. Ему оставалось только появляться в офисе на пару часов в день и получать деньги. А главное, ни при каких обстоятельствах не попадаться отчиму на глаза. Но вскоре в его дела вмешалась мать, и Максиму разрешили вернуться в Петербург, но не раньше, чем наступит лето. До тех пор он должен был оставаться здесь. Сам Максим говорил, что ему наплевать. Материальный мир его не интересовал совсем. Он был человеком высокой мысли, и заботило его лишь то, что претендовало на место в вечности. Максим очень любил искусство, уделял много времени изучению истории и социологии, но связывать свою жизнь с интеллектуальным трудом не хотел. Честно говоря, он вообще не особенно хотел трудиться, хотя об этом я узнал намного позже.

Примерно в полночь мы вышли из паба и были уже порядком пьяны. Мы свернули с дороги и пошли сквозь дворы. Город спал. Тишину нарушал лишь далекий лай. По пути нам встретились только двое парней с рюкзаками и бестелесные силуэты бездомных.

– И ты вот так просто впустишь парня, с которым познакомился только сегодня? – удивленно спросил я его.

– Квартира принадлежит фирме отчима, и вся мебель в ней тоже. Ты можешь хоть поджечь весь дом – мне наплевать, – и мы двинулись дальше.

Жил Максим в высотном монолитном доме. Двор был огорожен забором. На парковке стояли дорогие автомобили. Когда мы поднимались к парадному входу, Максим предупредил:

– Если консьерж будет возражать, отдай ему бутылку вина, – и рассмеялся. – После этого он будет обращаться к тебе на «вы».

В подъезде нас встретил старик в вязаном свитере с высоким горлом. Он, приподняв очки, посмотрел на меня и спросил у Максима:

– Этот молодой человек – ваш гость?

– Он наш новый жилец.

– Но как же так? – возмутился старик. – Нужно сначала предъявить регистрацию. Это ведь не притон какой-нибудь.

Я достал из сумки бутылку вина, которую украл накануне, и отдал ее консьержу. Он долго думал о чем-то, а после сказал:

– Хорошо. Но это в первый и в последний раз, – недовольно пробурчал старик, удаляясь в свою каморку.

– Конечно, – бросил Максим через плечо. И добавил вполголоса. – Завтра принеси ему еще бутылку, и он даст тебе дубликат ключей.

– Неужели все так просто? – удивился я.

– Считай, что ты сорвал банк.

Квартира была неплохо обставлена, но из-за беспорядка выглядела неуютно. Всюду лежала брошенная одежда. На столах и полках пылились недочитанные книги с загнутыми листами вместо закладок. На письменном столе валялись клочки бумаги с какими-то записями и телефонными номерами. На подоконнике в гостиной стояли несколько пустых бутылок, окруженные пятнами от кофейных чашек. Вся мебель покрылась пылью. Максим провел меня в маленькую спальню и сказал:

– Можешь расположиться здесь. Только не трогай ничего на столе.

– Меня интересует только кровать и ванная, – успокоил его я.

– Тогда можешь пока разложить вещи, а я приготовлю поесть.

Я поблагодарил Максима, но, как только он вышел, проверил, закрывается ли дверь изнутри. Я наспех принял душ и переоделся, а когда показался на кухне, меня уже ждал ужин. Максим сидел у окна и смотрел куда-то вдаль, он уже не был так весел, на лице его проступила усталость. Он повернулся ко мне и тихо сказал:

– Скоро ты пожалеешь о том, что приехал сюда, – в его голосе притаилась меланхолия.

– Почему? – удивился я.

– Жалкий городишко. Мне он сразу не понравился. Как только сошёл с поезда, понял, что не стоило сюда приезжать. Я здесь всего три месяца, а как будто целая вечность прошла, – он с отвращением посмотрел в окно. – Настоящая дыра. Ни приличных мест, ни приличных людей, только улицы, залитые скукой. Парочка неплохих ребят найдется, но все же нормально поговорить совершенно не с кем. Возможно, тебе это покажется странным, – он усмехнулся. – Я понимаю, что очень многие хотели бы оказаться на моем месте, но мне все это безумно надоело. Мне надоело жить там, где мне указали.

– Даже не знаю. Я вырос в подобном месте.

– Я думал, ты из Питера, – Максим смотрел на меня удивленно. Я напрягся. – Мой приятель сказал, что вы с Кириллом приехали с северо-запада.

– С юго-запада.

– Так ты мне не земляк?

– Если надо, стану им на пару недель, – Максим улыбнулся.

– Ты не похож на провинциала.

– Приму за комплимент, – я не стал ничего говорить, но, честно говоря, такое отношение к людям из провинции меня всегда немного злило, словно, если бы я переехал в Москву или Питер, я бы стал человеком другого сорта.

До самого рассвета мы просидели на полу в гостиной, говоря о своих городах. Мне показалось, что Максим знал о Петербурге все. Рассказывал он завораживающе, и в какой-то момент мне даже захотелось прокатиться до северной столицы. Максим пообещал, что, как только вернется домой, с радостью примет меня у себя на несколько дней, а до того момента посоветовал уехать в Крым. Когда за окном послышалось пение первых утренних птиц, Максим устало сказал:

– Кажется, пора ложиться.

Он перебрался на диван и тут же заснул, едва коснувшись подушки. Я ушел в спальню и, не раздеваясь, лег. Когда я проснулся, Максим сидел в кресле напротив кровати и внимательно читал мои заметки, которые я с недавних пор записывал в блокнот, подаренный мне Свиренко. Глаза Максима быстро бегали, верхняя губа была сжата зубами. Он долго не замечал меня, а когда увидел, то дернулся и положил блокнот на стол.

– Я случайно наткнулся на него, – смутился он. – Просто стало интересно.

– Никаких проблем, – я соврал. От одной мысли, что кто-то прочитал мои записи, все внутри меня съеживалось.

Максим облегченно улыбнулся.

– Ты пишешь?

– Нет. Просто хочу, чтобы некоторые моменты остались со мной навсегда.

– Я бы с удовольствием прочел остальное.

– Давай для начала позавтракаем, – я надеялся, что он забудет об этом, и мне не придется делиться своими записями.

Максим закивал и вышел из комнаты. Этот парень был необычайно странным. Я посмотрел ему вслед и шепотом сказал сам себе: «Что ж, видимо, нам суждено стать друзьями».

Глава 5

Удивительно, как быстро иногда сближаются люди. Нам с Максимом понадобилось всего четыре дня, чтобы уже совсем не стесняться присутствия друг друга. Может быть, мы сошлись характерами, а может, оба понимали, что у нас нет выбора. В любом случае, мне было с ним весело, а это дорогого стоит.

После того как я поселился у Максима в квартире, погода неожиданно испортилась. Несколько дней подряд шел дождь. По ночам то и дело срывался снег. Было не так уж холодно, но Максим уверял, что для здешних это настоящие заморозки. Двое суток мы просидели дома, скрываясь от непогоды, но к третьему дню нам так наскучила квартира, что мы единодушно решили выбраться на улицу. Покружив по городу несколько часов, мы вернулись обратно. После прихода холодов Горячий Ключ опустел, и делать было совершенно нечего.

Ночами напролет мы подбадривали себя крепким кофе и говорили обо всем на свете. Максим с милейшей, свойственной ему ненавязчивостью расспрашивал меня о доме, моих родителях, о том, как я жил и что делал. Мне, признаться честно, это совсем не нравилось. Я не любил рассказывать о себе и всегда отвечал:

– Зачем об этом говорить? Теперь все по-другому. Я давно уже уехал.

– Хочешь ты этого или нет, ты навсегда останешься тем, кем ты был, – Максиму эта мысль казалась мудрой, а мне – полной чушью.

Я никак не мог понять, о чем он толкует, и лишь сильнее настораживался.

Когда погода наладилась, Максим настоял, чтобы мы выбрались из дома, и я познакомился с несколькими местными ребятами. Первой была девушка, которая пела в одном баре. Она была коротко острижена, носила мужскую майку и так походила на парня, что, увидев ее впервые, я протянул ей руку. Потом была парочка местных поэтов. Один из них писал из рук вон плохо, но имел в голове много замыслов. Второй же с легкостью складывал слова в строки, но не мог сформулировать мысль. Затем был какой-то художник, а после – еще несколько поэтов и занудные парни в светлых рубашках, работавшие вместе с Максимом.

Никто из них мне не понравился. Все они были заносчивы и, как ни странно, плохо образованны. Но все как один уверены, что их творчество заслуживает большого внимания.

Единственной, кто привлек мое внимание, была одна девчонка. Угловатая, ростом не больше ста семидесяти, но из-за тонких ножек и прямой спины она казалась куда выше. Джинсовая куртка болталась на ней. Двигалась девчонка шарнирно, как это делают деревянные куклы на ниточках. С головы ее струилось немыслимое множество каштановых локонов. Говорила она быстро, четко выстукивая ритм. Каждое ее слово вбивалось как гвоздь, надолго застряв в голове. Мы сидели во дворе у трассы. Она пришла, когда мы с Максимом уже собрались уходить. Заметив ее, я предложил задержаться.

– Кто это? – спросил я Максима.

– Даже не знаю, крутится здесь иногда, – он усмехнулся. – Без обид, но ты высоковато метишь.

Но все же поддержал меня.

Девушка поздоровалась с теми, кого знала, и, взглянув на меня, бросила: «Какой высокий!» Потом сказала своей подруге: «Я ему и до плеча не достану». Заговорить с ней мне так и не удалось. Примерно через час все поехали домой к какому-то парню. Меня никто не позвал. Местным ребятам я не нравился. Как-то Максим признался, что один из поэтов прозвал меня питекантропом, и все охотно подхватили это прозвище. Мне, если честно, было плевать. Говорили об этом мы лишь однажды, и Максим заключил:

– Не бери в голову. Они просто тебя побаиваются.

– Да я и не думал, – рассмеявшись, ответил я.

Когда все разъехались, мы двинули домой. По дороге заглянули к одной старушке, у которой иногда покупали вино. Она, как всегда, встретила нас со словами:

– Все пьете? – но, стоило нам протянуть ей деньги, она тут же переменилась и продолжила уже радушно. – Пейте на здоровье! – и вынесла нам бутылку.

Максим ее недолюбливал. Особенно после того, как однажды она взъерошила ему волосы и спросила: «Тебе шестнадцать-то хоть исполнилось?» Мне же она нравилась. Эта женщина навсегда осталась для меня олицетворением юга.

Вернувшись домой, мы снова проговорили до рассвета, пока нас не сморил сон. И так день за днем на протяжении двух недель. Я был беспредельно счастлив, и мне хотелось, чтобы время это длилось как можно дольше.

В глубине души я понимал, что веду себя безрассудно. Но стоило ли меня за это судить? Я никому не желал зла. Ни у кого не отбирал его кусок. Так надо ли мне было волноваться, что я выбрал именно этот способ стать немного счастливее? Ведь, в конечном счете, все мы хотим этого.

Глава 6

Однажды ранним утром, когда мы сидели в гостиной, раздался звонок. Максим долго разговаривал по телефону и, сказав напоследок: «Хорошо. Ждем тебя», – повесил трубку.

– Сегодня приедет один мой знакомый, – обратился он уже ко мне. – Говорит, привезет с собой подруг.

– Подруг? – я огляделся по сторонам. – Нам не помешало бы прибраться.

– Ну, вот ты этим и займись. А я посплю пару часов. Сегодня мне еще нужно появиться на работе.

Мне такой расклад не очень-то нравился, но возражать я не решился. Максим был хозяином дома, к тому же еда и выпивка покупались на его деньги. Как только он лег в кровать, я сразу принялся за дело. Все утро мыл, чистил и подметал, но квартира оставалась такой же грязной. К полудню, потеряв всякую надежду привести ее в порядок, я отправился спать и проснулся уже вечером, услышав несколько громких голосов. Я натянул штаны и вышел в гостиную. Возле двери стоял незнакомый парень. Заметив меня, он сказал:

– Прости, что разбудили.

– Ничего страшного, – успокоил его я.

Хотел спросить, кто он, но решил воздержаться и подождать, пока нас представит Максим.

– Это Андрей, – наконец опомнился он.

Парень крепко пожал мне руку.

Ростом он был не меньше меня, но очень тучный, одет в серый свитер и старые джинсы, протертые на коленях. Андрей был некрасив, но производил приятное впечатление. Возможно, дело было в его широкой улыбке, которую он постоянно натягивал.

– Я только что вернулся с раскопок, – объявил он вдруг.

– Так ты историк? – Андрей меня очень заинтересовал.

– Да. Пытаюсь окончить аспирантуру, – он произнес это с гордостью. Ему и впрямь было чем гордиться.

– Нашли что-нибудь интересное?

– Только пару старых горшков и гребней. Но, мне кажется, мы на верном пути. Надеюсь, скоро найдем поселение.

– Что ж, удачи вам, – Андрей лишь покачал головой.

Я пошел на кухню, чтобы сварить себе кофе. В коридоре я наткнулся на двух девиц. Они посмотрели на меня снизу вверх и, окатив ледяным взглядом, скрылись в гостиной. Подруги показались мне знакомыми, но вспомнить, где их видел раньше, я так и не смог.

На кухне я заметил еще одну девушку. Она курила, сидя на подоконнике и сбрасывая пепел в мою чашку. По ее плечам струились длинные каштановые локоны. Одета она была в футболку с обрезанными рукавами и джинсовые шорты с высокой талией. Я сразу узнал в ней девушку, которую видел у трассы.

Услышав шаги, незнакомка обернулась.

– Это ты? – она бросила окурок в чашку. – Ну, привет, большой человек.

– Привет, – я взял чашку и заглянул в нее. – Вообще-то я собирался выпить кофе.

– Прости, – произнесла она невинным тоном. – Видимо, придется сразу начать с вина.

Она протянула мне бутылку и ускользнула в гостиную. Я остался на кухне один – смотреть ей вслед и думать, дала ли мне судьба еще один шанс или решила лишь подразнить.

Весь вечер я просидел с Андреем. Максим тем временем развлекал подруг в гостиной. К ним я не выходил, поскольку прекрасно знал, что не нравлюсь им, и сам не раз говорил себе: «Никогда не иди туда, где тебя не ждут». Около девяти к нам приехал еще один парень. Он был угрюм и даже не потрудился представиться. Через четверть часа он ушел с одной из девушек, пригрозив Максиму, чтобы тот больше не попадался ему на глаза. Андрей рассказывал мне об античной Греции, но слушал я невнимательно, поминутно поглядывая на каштановые локоны сквозь дверной проем.

– Может, пойдешь и поговоришь с ней? – спросил Андрей, заметив мой интерес.

– Боюсь, она уже сказала мне все, что хотела.

Больше я на нее не смотрел.

Уже ночью, когда Андрей, выпив полную бутылку, крепко спал в кресле, мне все же пришлось выйти. Максим рассказывал что-то, стоя посреди комнаты. Подруги увлеченно слушали. Я подошел к девушке с каштановыми локонами и сел рядом.

– Почему ты не хочешь поговорить с нами? – она была уже порядком пьяна.

– Не хочу докучать своим питекантропским поведением.

– Смешное прозвище, правда? – девушка едко улыбнулась. – Мы собирались в паб. Ты с нами или останешься сидеть в одиночестве?

– Пошли, – я пытался сделать равнодушный вид, но, боюсь, голос выдавал мое волнение.

– Наша так рада, что твоя согласилась! – и, посмеиваясь, она ушла в коридор, утащив за собой подругу.

По дороге в паб мы почти не разговаривали, перекинулись лишь парой слов. Паб был полон отдыхающих. Несколько подвыпивших девиц танцевали в центре. Парни за столиками потягивали пиво и смотрели на них. Максим сразу пошел к бару, а девушка с каштановыми локонами взяла меня за рукав и потянула за собой.

– Пойдем, потанцуем.

– Я не умею, – я был напуган, как мальчишка. Танцевал я, как пьяный мешкой с картошкой.

– А это и не нужно. Просто, если я буду рядом с таким верзилой, никто не решится ко мне приставать.

– Как тебя зовут? – выпалил я.

– Инна.

Теперь я хотя бы знал ее имя.

Двигалась Инна превосходно. За несколько секунд она могла переместиться сразу в несколько мест. Только что она была передо мной, а через мгновение я уже обнаруживал ее позади. Она смело носилась в толпе, не стесняясь при этом толкнуть кого-нибудь локтем. Девицы смотрели на нее косо, парни похабно разглядывали. Я же двигался куда скромнее и лишь слегка пританцовывал. Вскоре мне стало неловко, и я пошел к стойке, сказав Инне, что буду ждать ее там.

Глава 7

Глубокой ночью мы уже шли по городу вдвоём. Максим дал мне ключи от квартиры, а сам остался в пабе. Инна была пьяна, и ее подруга взяла с меня обещание, что я отведу девушку домой. Инна почти не стояла на ногах. Я с трудом удерживал её, она то и дело падала. Когда я в очередной раз поднял ее, она начала бормотать:

– Обычно я веду себя сдержанно, – ее одолевала икота. – Не думай обо мне так. Но мне не хотелось ударить в грязь лицом. Я весь вечер смотрела, как ты, – Инна засмеялась и указала на меня пальцем, – тайком поглядываешь на меня. Тебе явно не хватает решительности, а я не привыкла делать первый шаг. Вот и пришлось ждать, – неожиданно она поцеловала меня в щеку. – Ты симпатичный.

И тут же умолкла. Ноги ее подкосились, и она снова рухнула на землю. Я взвалил ее на спину и отнес в ближайший двор.

– Где ты живешь? – допытывался я у нее.

– Здесь недалеко, – бормотала она.

Каждое слово давалось Инне с трудом – приходилось выстраивать в правильном порядке множество букв, и, похоже, ей этого совсем не хотелось. Добиться внятного ответа я так и не смог. Я снова закинул ее на спину и понес к Максиму. Старик-консьерж долго отказывался впустить нас. Я пообещал, что завтра принесу ему бутылку вина, и он открыл двери.

– Только не шумите. Люди спят.

– Простите. Простите нас, пожалуйста. Мы очень тихо. Тихо… – шептала Инна, еле ворочая языком.

Инну я уложил в гостиной, а сам ушел в спальню, но где-то посреди ночи она пришла ко мне и легла рядом. Во сне я даже не заметил этого, пока не проснулся от сильного толчка – Инна неожиданно вскочила на ноги и побежала в ванную. Когда возня за дверью прекратилась, она вернулась в спальню. Я сидел на краю кровати, пытаясь понять, что случилось.

– Всё в порядке?

– Да, – она вымученно улыбнулась. – Мне просто нужен свежий воздух. – Инна распахнула окно. – Никогда еще не была так пьяна.

– Уверяю тебя, это еще не предел, – я протянул ей стакан воды.

– Неловко все получилось, – она стыдливо прикрыла лицо рукой. Я засмеялся.

– Тебе это кажется смешным? – она была то ли возмущена, то ли напугана.

– Грустить тут точно не о чем, – успокоил ее я.

– Я умираю от голода, – она встала в дверном проеме.

– Есть только кофе.

До утра мы просидели на кухне. Говорили, много смеялись и несли бессвязный вздор, который кажется необычайно мудрым, когда нет уже сил бодрствовать. Я смотрел на нее и мог думать только о том, как она красива. Инна сидела напротив, поджав колени к груди, и говорила неспешно и тихо. Кожа ее сияла в полумраке. Я сходил с ума лишь от мысли о прикосновении к ее губам и желал ее с тем неистовством, на которое мы способны только в юности, когда еще можем чувствовать все, что творится в огромной вселенной, и отдаемся страсти без страха.

Утром мы вышли из дома позавтракать. Закусочная пустовала. К нам тут же подошла дородная женщина, оголив в улыбке желтоватые зубы:

– Готовы заказать? – спросила она, поглядывая на нас брезгливо.

– Может, посоветуете что-нибудь?

– Возьмите омлет, – женщина забрала меню из моих рук. – А вашей спутнице?

– То же самое, – Инна сидела, уставившись в стол, и явно не способна была что-либо выбрать.

Женщина поспешила уйти. Инна, вяло взглянув на меня, спросила:

– И что дальше? – голос ее звучал измученно.

– Для начала неплохо бы выспаться, – я уже не способен был думать.

– Да, – закивала она. – Мы ещё увидимся?

– Надеюсь, – я и впрямь очень надеялся на это.

Инна мягко улыбнулась и протянула мне салфетку, на которой неуверенным почерком был написан номер. Я аккуратно сложил ее пополам и убрал в нагрудный карман. Она внимательно следила за моими движениями, словно желала убедиться, что я не передумаю в последний момент. Лишь когда я застегнул пуговицу, она наклонилась и поцеловала меня. Еле заметно и кротко, словно боялась, что я могу отреагировать как-то не так.

Позавтракав, она тихо сказала: «Мне уже пора», – и тут же ушла. Так быстро, что я не успел заметить, как остался сидеть в одиночестве. Вернувшись в квартиру, я обнаружил Максима спящим на полу возле кровати. Он лежал, раскинув короткие руки в стороны. Я лишь подумал: «Боже мой, та еще была ночка», – и сразу лег спать.

Проснувшись вечером, я застал Максима уже на кухне.

– Ты голоден? – спросил он, накрывая на стол. – Я приготовил окорок.

Готовил Максим бесподобно, как и любой человек, привыкший наслаждаться каждым мгновением жизни. Я жадно заглатывал куски мяса, даже толком не прожевывая, и тут же отправлял в рот новый кусок.

– Спорим, – самоуверенно заявил мой приятель. – Ты давно так вкусно не ел?

– Ты шутишь? – промычал я, расправляясь с очередным куском. – Так вкусно я не ел никогда.

Весь оставшийся вечер мы просидели в гостиной. Я лежал на полу, а Максим сидел напротив и рассказывал истории о своём отце, который, будучи человеком рабочим, умудрился объездить полмира, прокладывая тут и там железные дороги. Максим восхищался им. Говорил с трепетом, используя громогласные фразы и то и дело вскакивая на ноги, чтобы передать его повадки.

Где-то посреди ночи он неожиданно спросил:

– А каков твой отец? – обычно я ни с кем не обсуждал свою семью.

– Не знаю. Он ушел от нас много лет назад. Я почти не вижу его. Раз или два в год. Наверное, я должен был интересоваться им, но я почему-то никогда не спрашивал о нем у матери.

– Тебе не за что себя винить, – его голос был снисходителен.

Максим помолчал немного и снова принялся рассказывать о своем отце. Как однажды тот был командирован в Африку и решил сфотографироваться с питоном, заползшим в палаточный городок. Он провозился с ним весь день и так привязался к твари, что решил приручить. Он начал подкармливать змею, невзирая на недовольство жителей палаточного городка, которые негативно относились к присутствию двухметрового гада. За те три месяца, что отец Максима провёл в Нигерии, он сильно привязался к змее и даже хотел увезти ее домой, но вынужден был отпустить на волю, потому как сотрудники аэропорта наотрез отказались принимать на борт дикого питона. Думаю, его отец выдумал эту историю, но я не стал разочаровывать Максима. Слушая, как тот говорит, я так и заснул на полу.

Глава 8

Следующим утром во время завтрака Максим неожиданно спросил:

– Ты когда-нибудь видел горы? – он потягивался в дверном проеме.

– Только те, что вокруг Ключа, – ответил я, ковыряя вилкой глазунью.

– Шутишь? Ты приехал на юг, но ни разу не удосужился съездить в горы? – Раньше я об этом не задумывался, но, когда Максим озвучил мысль, она показалась мне действительно абсурдной. – Я знаю одно местечко, – продолжил он. – Тут недалеко. Там есть смотровая площадка. С нее можно как следует рассмотреть горную цепь. Можем прокатиться туда сегодня.

– Ты это серьезно? – я не мог понять, шутит ли он.

– Ну да. – Максим обвел взглядом стены. – Не торчать же все время в квартире.

Мы наспех собрались и поехали на вокзал. Было удивительно жарко. Я все не мог привыкнуть, что в марте можно прогуливаться в одной рубашке. Дома еще лежал снег.

Поезда в Горячем Ключе ходили исправно. Станция работала без остановки. В зал набивалась толпа, ожидая отправки на Адлер. Мы подоспели к отходящей электричке и сразу заняли места. Вагоны были переполнены. Людям приходилось стоять в проходе. Местные старушки везли все, что можно было продать. По проходам толкались цыганские детишки, выпрашивая у пассажиров монетку, а у зевак и вовсе обчищая карманы. Максим занял место у окна и долго думал о чем-то.

– Кем ты видишь себя в будущем? – вдруг спросил он.

– Не знаю. Никогда об этом не задумывался. – Максим часто задавал странные вопросы, но мне это даже нравилось.

– А если задуматься прямо сейчас? – он повернулся ко мне. Взгляд его был испытывающим.

– Да какая на хрен разница? Я просто хочу жить. К чему эти вопросы?

– Просто спрашиваю. – Максим пожал плечами. – Я хочу обзавестись семьей и скучной работой, но перед этим как следует нагуляться. Так, чтобы еще много лет вспоминать прожитые годы.

– Как твой отец? – упоминание об отце воодушевило Максима.

– Да. Я хочу вырваться из-под власти моей семьи. Меня напрягает все это.

– А что стало с твоим отцом?

– Он умер полтора года назад, – Максим нервно дернулся. – Но я сейчас не об этом. О чем ты мечтаешь, о действительно великом, что изменило бы мир навсегда?

– Зачем мне мечтать о великом? Большие мечты – для больших людей, – это была не просто отмашка. Я и впрямь так думал. Отчасти думаю так и сейчас.

– Неужели ты думаешь, что нам не нужны перемены?

Максим уперся лбом в стекло и уставился туда, где со звоном неслась весна, а птицы стаями летели на север. И все суетилось, двигалось, и возня эта протекала так буднично, что заметить ее мог далеко не каждый.

Доехали мы быстро. Сошли на станции в маленькой деревушке. Всюду было тихо. Жизнь шла размеренно. Приезжих редко заносило сюда, и люди могли спокойно заниматься делами. Максим повел меня по грунтовой дороге на высокий холм, на вершине которого виднелась полуразрушенная крепость и высокий флагшток. Флагшток пустовал.

Во времена империи гарнизоны высматривали отсюда абреков, спускавшихся с гор. Потом под холмом появилась эта деревня. Гарнизон передвинулся примерно на сто километров к востоку, и вплоть до революции крепость служила тюрьмой. Во время Великой Отечественной войны здесь располагался штаб. Крепость сильно пострадала от авиаудара, и никто так и не взялся ее восстанавливать. Уже после развала Союза местные жители построили смотровую площадку в надежде привлечь туристов, но особой популярностью это место не пользовалось.

Когда мы наконец поднялись на холм, я поднял глаза и застыл от восторга. Всюду, куда я мог дотянуться взглядом, простирались горные хребты, исчерченные у основания полосками сосен. Со стороны цепи холм круто обрывался вниз и заканчивался маленькой речушкой. Горы находились достаточно далеко, и с утеса можно было рассмотреть их от подножья до самой вершины. Все мелкие объекты съедало расстояние, и цепь представлялась грудой валунов Прямо напротив утеса стояла самая большая гора, на которой, словно зеленые родимые пятна, росли островки деревьев. По обе стороны от нее находились горы поменьше, а остальные и вовсе напоминали сопки.

– Ну, как тебе? – спросил Максим.

Но я не смог ответить. Стоял в оцепенении, имея возможность только смотреть. Вид этих гор так резко отпечатался в моей памяти, что если бы кто-нибудь расколол мне черепную коробку, то в зияющей дыре увидел бы эти огромные горы. Я стоял и с трудом переваривал тот факт, что в мире существует что-то настолько большое. Я был здесь никем и ровным счетом ничего не значил в царстве этих вековых валунов. Какое им до меня дело? Они стояли здесь миллионы лет и охраняли покой небес. Никогда прежде я не чувствовал себя так легко. Дышалось свободно, а сердце стучало так сильно, что звук его отдавался в ушах. Я просто стоял на вершине холма, упоённый осознанием того, что являюсь лишь маленькой точкой в бесконечной вселенной.

По дороге домой я не произнес ни слова, лишь кивал иногда, чтобы Максим не решил, будто я его не слушаю. Он все говорил, а я лишь думал: «Эй, приятель, что толку в наших словах? Лучше пройдемся молча и впитаем в себя этот день. Ведь, может быть, завтра уже никогда не наступит».

Вечером, вернувшись домой, я позвонил Инне, но трубку она не взяла. Я вернулся к Максиму и попытался ничем не выдать своего огорчения:

– В чем дело? – раскусил он меня с первого взгляда. – Ты только что был весел.

– Просто испортилось настроение, – отмахнулся я.

– Не спеши с выводами. Уныние никому не идет на пользу.

– Дело совсем не в ней, – я тут же осекся, а Максим лишь лукаво улыбнулся.

Той ночью я впервые не стал засиживаться допоздна. Был слишком вымотан долгой прогулкой. Но, наверное, все это было лишь оправданием. Я просто не мог отвлечься, и мысли мои то и дело возвращались к Инне.

Уже глубокой ночью, когда я смог наконец-то заснуть, раздался сигнал телефона. Проклиная весь свет, я взял аппарат в руки. Пришло сообщение от Инны: «В два. У медицинского колледжа».

Глава 9

Когда я проснулся следующим утром, Максим уже ушёл на работу. Я позавтракал и, усевшись в кресле с чашкой чая, попытался написать очерк о горах. Ничего не вышло. Странно, ведь всегда получалось запросто, а тут – ни строчки. Отчаявшись, я нашел на полке старую книжонку с хокку, устроился у окна и все утро просидел над ней. Одно хокку я помню до сих пор, хотя, к стыду своему, не знаю автора, да и никогда не пытался узнать.

«Сознательно ни за чем не следя,

Пугало в горном поле стоит не напрасно.

Все остальное подобно ему».

В полдень я вышел на улицу. Настроение было отличное, и я отправился прогуляться по городу, чтобы вдоволь насладиться весной. Каждый прохожий виделся мне старым другом, южная сутолока – карнавалом безудержной жизни, а мир словно ликовал заодно со мной. Я немного побродил по улицам и, плененный терпким запахом, заглянул в кофейню, где разговорился с одним осетином.

Вернувшись на улицу, я направился в парк. Побродил по Аллее тысячи сосен и вдоволь напился воды у источника – вода была чуть солоноватой и пахла сероводородом. А после расположился прямо на траве и просто лежал. Но вскоре подошел полицейский в маленькой фуражке, водружённой на бритую голову, и приказал мне убраться, пригрозив увезти в отделение. Я был так весел, что не мог даже злиться.

На входе в медицинский колледж меня долго разглядывал охранник и наотрез отказался впустить. Я с невинной ухмылкой уселся на ступеньки возле дверей и стал разглядывать пёстрых студентов, шныряющих туда-сюда по дорожкам, пытаясь различить среди них Инну. Неожиданно она показалась из толпы, уверенно шагая в коротком бежевом платье с рукавами в три четверти. На ногах ее красовались плетеные босоножки. Подойдя ко мне, она, словно извиняясь, сказала: «Иногда мне нравится чувствовать себя женщиной», – и пошла дальше, не дожидаясь, пока я встану. Я поднялся и двинулся за ней следом.

Инна предложила пойти к ней, в квартирку, которую снимали для нее родители. Жила она с подругой, платившей половину ренты. Родители не знали об этом, и деньги она оставляла себе. Я кивнул в знак согласия, и мы свернули на узкую улочку, по обеим сторонам которой стояли двухэтажные домики.

Инна шла рядом и говорила что-то, а я витал в облаках, упоенный ее присутствием. На юге укрепилась весна. В город хлынули туристы. С приходом тепла Горячий Ключ потерял свой окрас и превратился в один большой санаторий, и все, что можно было увидеть здесь, – это торговцы, мусор и толпы приезжих. Я взглянул на Инну. Все это время она продолжала говорить.

– Вообще, вулканы – моя самая большая страсть.

– Вулканы? – очнулся я от своих мыслей. – Зачем ты тогда пошла в медицину?

– Так хотела мать. Я всегда любила вулканы и мечтаю побывать на Кракатау. Это один из самых больших вулканов. Когда он в последний раз извергался, выброшенный им пепел дважды облетел земной шар.

– Тогда зачем ты тратишь время на колледж? – никак не мог понять я.

– Мать не позволит мне уехать, пока я его не окончу.

– Так, может, пора уже жить самой? – Инна метнула в меня недобрый взгляд. Я сразу понял, что задел больную тему.

– Да, но ведь она хочет как лучше, – словно оправдывалась перед собой студентка. – К тому же, платит за квартиру и прочее. Я еще не чувствую достаточно ответственности, чтобы заботиться о себе самой. Поэтому лучше никуда не спешить.

Квартира была просторной и светлой, со старой мебелью и деревянными полами. Большая кухня и две комнаты. Все очень просто, без излишеств. Инна провела меня в спальню и ускользнула в ванную. Вышла уже в коротких шортах и футболке с обрезанными рукавами, села в кресло и, закинув стройные ножки на подлокотник, спросила:

– И что мы будем делать? – в ней было что-то подростковое и бунтарское, что немного настораживало меня.

– Если честно, я умираю с голода, – наверное, я должен был сказать что-то более соблазнительное, но ума у меня хватило только на это.

– Боюсь, что могу предложить тебе только кукурузные хлопья, – Инна бросила на меня пристальный взгляд. – К тому же, думается мне, ты пришел не за этим.

Она подошла вплотную и уперлась лбом в мою грудь. Долго стояла так, затем, взяв меня за руки, потянула на кровать. На мгновение она замерла в нерешимости, но, встрепенувшись, начала меня целовать. Признаться честно, подобного финала нашей встречи я не ожидал.

Весь день мы провели в постели, опустошая коробки с кукурузными хлопьями. Я лежал на спине, закинув руки за голову, и что-то рассказывал Инне. Она увлечённо слушала, покачивая головой и роняя иногда короткие реплики. Когда я закончил, она откинула волосы и, упершись подбородком мне в грудь, сказала:

– Что я делаю? – во взгляде ее проскользнуло смущение. – Я ведь тебя едва знаю. Ты, наверное, думаешь, что я со всеми парнями такая? – я хотел возразить, но она прижала палец к моим губам. – Просто я решила, что с тобой все будет просто.

– Тогда зачем ты все усложняешь сейчас? – я не допускал ни единой дурной мысли о ней и не хотел, чтобы она чувствовала себя виноватой.

– Мне страшно, – вдруг она стала, как прежде, твердой. – Хотя какая теперь разница? Ты либо уйдешь, либо останешься. В любом случае, сделать я уже ничего не могу. – Инна рассеянно улыбнулась. – Чем ты вообще занимаешься?

– Ничем серьезным, – похвастаться мне было нечем.

– А что собираешься делать дальше? – она хотела узнать меня, а я и впрямь тогда не задумывался о таких вещах.

– Не знаю, – я уставился в потолок. – Может, останусь здесь. А может, мы вместе махнём на Кракатау, – она засмеялась.

– Зачем ты приехал сюда? – меня уже одолевал страх. Она задавала очевидные вопросы, а мне нечего было ответить. Я не задумывался обо всем этом. Мне казалось, Инна решит, что я умалишённый.

– Просто хотел прокатиться, – и уже про себя – «Мог бы соврать что-то вразумительное!»

– И что дальше? – все не унималась она.

– Прокачусь по друзьям, а потом вернусь в Белгород и устроюсь на работу. Если все сложится, буду копить на следующий год.

– И все? Как-то глупо.

Инна смолкла, а я смотрел, как она игриво дергает тонкими бровками, пока тело ее лежит в обнаженном спокойствии, и не переставал любоваться ею, повторяя про себя: «Неужели все это взаправду?» Если бы я был хоть немного поумнее, я бы еще тогда понял, что все это мираж и самообман.

Глава 10

Когда солнце село, мы решили выйти из дома. Я уговорил Инну двинуть в паб, что находился всего в четырех кварталах от ее квартирки. Паб был неизменно полон.

Мы заняли столик и заказали эль. Разговор шел непринужденно, и всё было просто прекрасно, пока к нам не подсел какой-то парень. Он бесцеремонно уселся рядом и приблизил ко мне одутловатое лицо с маленькими, близко посаженными глазами. Парень был пьян. Запинаясь, он начал мямлить:

– Я очень извиняюсь, но можно один вопрос? – мы с Инной переглянулись.

– Валяй!

– У тебя случайно нет братьев? – Он ткнул толстым пальцем мне в грудь.

– Есть. А в чем дело? – удивился я.

– Пять лет назад они окончили училище?

– Да, – я не мог взять в толк, откуда он знает моих братьев.

– Я так и знал. Из тысячи лиц узнаю земляка, – парень разразился раскатами смеха.

– Ты знаешь моих братьев? – я не мог поверить, что что-то из моей прошлой жизни могло оказаться здесь, в Горячем Ключе.

– Три года учился с ними, – парень задорно рассмеялся. – Я просто обязан вас угостить, – он подозвал официанта. – Отказа я не приму.

Парня этого звали Паша. Веселый, тучный и чуть глуповатый. Он жил в моем городке, работал на руднике, а в Горячий Ключ приехал в отпуск с женой, чтобы поправить здоровье, и, пока благоверная нежилась в горячих источниках, Паша с утра до ночи просиживал в пабе. Инне он не понравился, но узнал я об этом только утром. Мне же было приятно с ним потрепаться. Я давно уже не слышал вестей из дома. Мы сидели, как пара старых приятелей, и опустошали пинту за пинтой.

Вскоре в пабе заиграла музыка. Инна, увидев в ней спасенье, попыталась утащить меня танцевать, но я не понял намека и отправил ее одну. А сам остался пить с новым приятелем. Паша сделал большой глоток, а после, вытерев толстые губы, сказал:

– Хорошую подружку ты ухватил. Только тебе нужно лучше следить за ней.

– О чём ты? – мне не понравился его тон, а алкоголь бередил юную кровь.

Паша взял меня за затылок и повернул мою голову в сторону Инны. Она извивалась в объятиях какого-то парня. Я встал и подошёл к танцующей парочке. Инна, увидев меня, протянула руки, чтобы обнять меня, но я увернулся и двинулся к парню. Он продолжал танцевать. Я, не сказав ни слова, ударил его в лицо. Парень отпрянул, но вскоре пришел в себя и обрушил на меня тяжёлый удар. Инна взвизгнула. Я пошатнулся и рухнул на пол, успев лишь заметить, как довольно ухмылялся Паша.

– Ты охренел? – закричала на меня Инна.

Но я уже не слышал. В то время я был очень несдержан и безрассуден. К тому же, там, где я вырос, все проблемы решались именно так. Конечно, это не оправдывает меня, просто, когда насилие является нормой в твоей окружающей действительности, требуется время, чтобы понять, что этот путь ведет в никуда. А где-то внутри меня кипела злоба и обида на весь мир, свойственная всем молодым юношам, и иногда она вырывалась наружу, лишая меня всего человеческого. Это что-то вроде инстинкта. Злость закипает, и ты превращаешься в комок звериной агрессии, не способный контролировать себя. Я вскочил на ноги, сжав в руке связку ключей, и уже собирался броситься на бедолагу, как вдруг пространство пронзил крик Инны.

– Прекрати!

Я остановился. К нам уже спешила охрана и друзья этого парнишки. Лишь в тот момент я понял, какую глупость натворил. Мне хотелось крови. Хотелось втоптать лицо бедолаги в землю, но крик Инны отзывался во мне эхом, заставляя прийти в себя. Никогда прежде мне не удавалось остановиться в драке, и что-то внутри меня злобно шипело: «Не стой же! Развороти рожу этому ублюдку! Не смей спускать ему этого!», – но крик Инны был куда сильнее. Пересилив себя, я извинился перед незнакомцем, взял Инну за руку и повел ее прочь из паба.

Парень оказался не так уж прост. Одним ударом он рассек мне губу. Из носа текла кровь. Я плелся за Инной по темной улице и не мог привести мысли в порядок. Она привела меня в квартирку и уложила рядом с собой на кровать. Я тут же заснул, так и не сняв одежду. Ночью меня тошнило – похоже, удар крепко встряхнул мне мозги. Было безумно стыдно. В прошлом мне доводилось делать и более жестокие вещи, но именно в эту ночь мне хотелось развалиться на атомы, лишь бы заткнуть свою совесть.




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/igor-nadezhkin-32441592/na-gorizonte-gorelo-zarevo-68876634/chitat-onlayn/?lfrom=390579938) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.