Главная страница | Современная русская литература | Когда ласточки кружат над домами

Когда ласточки кружат над домами
Игорь Надежкин


Ласточки – символы свободы и в то же время домашнего очага. Но как совместить независимость и семейную жизнь? Возможно ли это? И надо ли?Герой книги «Когда ласточки кружат над домами» Руслан сталкивается с самым настоящим кризисом среднего возраста, когда его статус холостяка меняется на семейный. А тут ещё друг детства попадает в западню из зависимостей и манипуляций. Но возможно ли помочь человеку без его запроса, так скажем, «причинить добро»? Разрешить вопросы героя призвана неожиданная поездка на край света. Сравнение двух миров должно разрубить гордиев узел противоречий, чтобы ласточки вернулись в родное гнездо. Ведь эти перелётные птицы ещё и символ обновления.





Игорь Надежкин

Когда ласточки кружат над домами





Часть 1





Глава 1


Я хотел бы начать с какой-то сакральной истины, но любые слова, сказанные о взрослении, будут звучать банально и пошло, потому что природа взросления есть банальность и пошлость. Поэтому я просто начну.

Стоит сказать, что события, которые предшествовали столь пессимистичному выводу, как это часто случается, были на редкость многообещающими. Они сулили мне духовный подъем, которого так не хватало в 2016 году, когда на меня крепко насела депрессия. Депрессия? Даже не знаю… Сейчас мне сложно сказать, что творилось со мной тогда.

Дело в том, что именно в тот год я женился, и стоит заметить, что начинался он просто прекрасно. Но вскоре на меня навалился беспощадный быт, справиться с которым оказалось не так уж просто. Не могу сказать, что предыдущий год был наполнен событиями – уже тогда я жил со своей будущей женой и ее ребенком от прошлого брака, которого я знал уже много лет и растил как своего собственного. Но именно в 2016-м проблемы и вязкая, как грязь под ногами, рутина навалились особенно сильно. Может показаться, что трудности мои были связаны с женитьбой, но на самом деле, для моего личностного декаданса было много причин, которые по отдельности навряд ли бы смогли выбить меня из колеи, но, сплотившись, являли весьма серьезный повод для беспокойства.

Во-первых, именно в 2016-м я впервые начал задумываться о том, что юность осталась далеко позади. Я понял это, когда у меня появилось кресло. Именно так! Старое кресло, которое я привез из дома тещи и поставил в углу гостиной, придвинув к нему напольную лампу. По вечерам, возвращаясь с работы, я усаживался в это кресло – делал наброски для книг или же просто читал, закинув ногу на ногу, и тихо покачивался из стороны в сторону, пока кресло вторило мне скрипом. И так я мог просидеть до глубокой ночи, и мне совершено не было скучно.

Именно тогда я начал замечать в себе перемены. Так что знайте! Как только в вашем доме появится кресло, вам обязательно стоит присмотреться к себе. И готов поспорить, вы обнаружите, что глаза ваши стали тусклее, плечи осунулись, а по обе стороны лба уже крадутся к темечку предательские залысины. А потом уже все пойдет само собой. Обратив внимание на какой-то назойливый шум по радио, вы вдруг поймете, что только что услышали главный хит этого лета. Затем, заглянув в свой любимый бар, где часто засиживались в свои студенческие годы, вы увидите там парочку первокурсников и, сами того не желая, задумаетесь: «А ведь они лет на 8, а то и того хуже, на 10 младше меня». И хоть о старости говорить еще было слишком рано, но переломная цифра 30 уже подобралась ко мне совсем близко. Сама по себе эта мысль гнетет не так уж сильно, но тут и вступают в игру пресловутые «во-вторых».

И дело вот в чем. В жизни каждого женатого человека рано или поздно наступает момент, когда он начинает понемногу выпадать из своего окружения. Конечно, ты пытаешься с этим бороться, но сопротивление позволяет лишь отсрочить неизбежное. Ведь однажды твои холостые друзья начнут все реже появляться в твоей жизни, а работы и забот становится так много, что ты и сам уже не хочешь выбираться из дома, поскольку так сильно застреваешь в своей зоне комфорта, что мир за ее пределами начинает казаться тебе чужим и опасным. И ты застываешь. Зацикливаешься. Становишься нерешительным и робким и все меньше походишь на того, кем привык себя считать. Постоянная необходимость обеспечивать семью неизбежно делает тебя меркантильным, и в какой-то момент ты оказываешься заложником материального. А духовный мир и все эти практики, скитания и мечты безумной юности становятся чем-то незначительным и недозволительным для главы семейства.

И вот итог. На дворе декабрь. 2017-й подбирается все ближе, и его приближение заставляет меня ежиться больше обычного. Девять часов в день я провожу на работе. Моя жена трудится немногим меньше, но в вечернюю смену. Тогда мы владели небольшим фотосалоном, а свое дело, даже такое маленькое, забирает много сил и, самое страшное, жрет ваши и без того расшатанные нервы.

И вот я возвращаюсь домой, моей жены, скорее всего, нет, и потому наш сын Павел на мне. Я усаживаю его ужинать, а проделать это с ребенком не так уж просто, а потом трачу почти весь вечер на то, чтобы помочь ему с уроками, и это тоже не такое уж плевое дело. Хотя Павел очень смышленый малый, уж точно посмышленее, чем я в его возрасте. По крайней мере, ему хватает мозгов не шататься по подворотням и не впутываться в неприятности, а просто быть послушным и счастливым ребенком, каким он и должен быть в восемь лет. Павел идет смотреть мультики, а я сажусь в свое кресло почитать или, если день выдался паршивый, выпить бокал виски. Затем приходит жена, и мы ложимся спать. Если жена дома, я могу немного расслабиться и покопаться в своих записях, но это бывает не часто. И так день за днем. Неделя за неделей. По новой. По кругу. Сызнова.

Но больше всего меня угнетал тот факт, что вот уже почти год я не мог написать ничего стоящего, а для любого творческого человека застой – это худшее из всех возможных состояний, которое не дает ему покоя ни днем ни ночью, занимая все его мысли. Для писателя чувство невысказанности есть самое страшное из всех возможных мучений. Внутри словно закипает лава, и, не имея возможности выброситься наружу, она прожигает человека изнутри. Более того, застою всегда сопутствует чувство никчемности и собственной бездарности, которое усиливается осознанием, что я исписал уже тысячи слов, а никто так и не взялся меня издать.

Я не мог написать и строчки, а если и удавалось нацарапать что-нибудь, то листы тут же отправлялись в мусорную корзину, где им было самое место. Я беспрерывно искал то, что сможет взбудоражить меня настолько, что не будет уже сил молчать, но новый день приносил мне лишь серые будни, которым не было счета. И, наверное, я бы вовсе бросил писать и стал бы законченным офисным клерком, если бы не поддержка жены. Она уже давно стала моим самым строгим литературным критиком. С тех самых пор, когда, написав свой первый роман, я дал прочитать его своим друзьям, от которых получил лишь похвалу. Но как только до рукописи добралась Кристина, она сразу сказала мне со свойственной ей прямотой: «Ты уж меня прости, Руслан, но ты написал сто страниц редкостной чуши». С того момента, первым делом мои рукописи отправлялись к ней, и лишь после одобрения Кристины я начинал думать, что мне делать с ними дальше.

Вообще, мне чертовски с ней повезло. Правда. Она могла бы запросто найти кого-нибудь получше меня, но, тем не менее, оставалась рядом со мной, что безусловно было огромным подвигом любви и верности с ее стороны, ведь характер у меня на редкость скверный. Хотя речь сейчас не об этом.

Как я уже говорил, она во всем меня поддерживала и, видя, как я мучаюсь от этого чертового ступора, сделала мне самый лучший подарок – югославскую печатную машинку. Дело в том, что мне никогда не нравилось писать на компьютере. Скучное это дело – слишком уж отдает механическим подходом к ремеслу, и прежде я писал все только от руки, утопая и путаясь в бесчисленных блокнотах и клочках бумаги. А машинка… В этой вещице был особый романтизм, которого мне так не хватало тогда. Так и появился возле моего кресла этот осколок другой эпохи, найденный в кладовке у одного старика. Вот только было еще одно «но». Прежде всего, машинку, такую причудливую и непонятную, нужно было освоить.

В первый день машинка сводила меня с ума. За ее романтизмом скрывалась сложная техника, которая все никак не хотела мне поддаваться. Особенно этот чертов звоночек, что возвещал о том, что строка подходит к концу. Невероятно сложно было услышать за стуком старых клавиш звон этого колокольчика. Видимо, у машинисток, что сидели за этими машинками 50 лет назад, до того наловчился слух до этого еле слышного «дзынь», что они могли услышать его, даже стоя на другом конце улицы, и сами того не замечая двинуть рукой невидимую каретку.

Хотя на самом деле все оказалось не так страшно, как виделось мне вначале. Спустя два дня я уже печатал так лихо, что, наверное, мог бы устроиться в заправскую контору середины ХХ века, получал бы свои два или три рубля в день на кильку, кефир, батон и бутылку вина, ну или что там еще можно было купить, и коротал бы с ней ночи в Керуаковском отчаянии 50-х. Днем щелк-щелк на машинке. Ночью бит-бит из горлышка, и так день за днем, пока милиция не упрятала бы меня в сумасшедший дом. Так бы и умер, бедолага, на казенной койке, и никаких больше щелк-щелк, и никаких больше бит-бит. Конец мне! Сдох бы свободный мальчишка. Да и черт бы с ним… Потому что в голове моей всякий бред, а на бумаги по-прежнему ни строчки. А ведь жена моя так старалась.




Глава 2


Осенью 2016-го я являл собой тишайшего из всех семьянинов, уже порядком устав от этой роли. Меня спасали лишь редкие встречи с друзьями, с которыми я еще мог чувствовать себя юным. Хотя и тех осталось вокруг меня немного.

Прежде всего, мой самый старинный друг Антон Свиридов, которого я знал вот уже пятнадцать лет. Мой извечный друг детства, с которым мы повидали столько, что для истории о наших похождениях мне пришлось бы написать отдельный роман. Тот самый низкорослый парнишка без одного зуба в верхней челюсти и лицом этакого простака, которое не раз вводило в заблуждение тех, кто знал его не так хорошо, как я. За его на редкость непримечательной внешностью скрывался яркий и образованный человек, который повидал не меньше, а может, и побольше моего. Богемные бары, душные казармы, дороги и поезда, безумные ночи и сотни тысяч людей, что крутились возле нас… Словом, все то, что осталось в нашей безумной юности.

Теперь же это был совсем другой человек. Степенный и тихий. Он жил с девушкой, и похоже, что дело у них шло к свадьбе. Его образ жизни мало отличался от моего. Да и виделись мы совсем редко. Может три или четыре раза в год, хотя жили в часе езды друг от друга. И временами я злился на него за то, что он не звонил и не писал мне, но, видя его воочию, тут же прощал, потому как до сих пор безумно любил этого чудаковатого парня.

Затем Сергей Рыкунов, которого я знал немногим меньше, чем Свиридова. И, признаться честно, я даже не знаю, что вам о нем рассказать. Он был высоким рыжеволосым парнем с грустными глазами и по-настоящему наглой улыбкой. Наглости своей он никогда не стыдился и, следуя заветам старой поговорки, считал ее вторым счастьем. Парень с красивой статной фигурой и каким-то магическим обаянием, на которое часто западали девчонки. Но при всем этом он был человеком на удивление скромным. Вы никогда бы не увидели его в жарком споре. Навряд ли услышали бы в его голосе требовательность. Да и вопреки логике у него было не так уж много девушек. А все потому, что Рыкунов никогда не стал бы пудрить им мозги. Он был действительно славным парнем – надежным и добрым. И именно поэтому, несмотря на то, что у нас было не так много общих интересов, мы столько лет оставались друзьями. И где бы мы ни оказались, и что бы с нами ни случилось, я мог быть уверен, что он сломал бы нос любому, на кого я укажу пальцем, а Рыкунов, в свою очередь, знал, что я сделаю для него то же самое. Между нами была безусловная братская любовь, которая так нужна каждому мужчине.

А еще Дмитрий Силин, с которым меня свел Свиридов в 2011 году, в те времена, когда мы крутились всюду со своими университетскими друзьями. Дмитрий был моложе нас на три года и потому немного отличался от нас, к тому же в компании, где все знали друг друга еще со школы, был слегка инороден. Ему более всех остальных удалось вклиниться в новое время, и он менее всех нас чувствовал себя лишним в этой действительности. Он носил аккуратную и ухоженную бороду. Волосы его были стильно убраны на бок, и он без сомнений куда больше нашего следил за тем, во что был одет. Даже больше Рыкунова, который прослыл среди нас модником. Татуировки на руках Силина отличались от наших и были частью кропотливо продуманного образа, а не еще одним проявлением бунта. Но несмотря на все это, Силин уже являлся неотъемлемой частью нашей шайки, без которого уже было невозможно представить наши редкие посиделки.

И, наконец, Александр Елинич, с которым вас стоит познакомить поближе, ведь именно его история в итоге стала ключевой для всего, что случилось дальше.




Глава 3


С Александром Елинчем я познакомился летом 2007 года, когда еще жил в родном городке со своей матерью и братьями. Дела в нашей семье обстояли так, что матери приходилось много работать, чтобы обеспечить нас всех необходимым, а отец не особенно заботился о нашей судьбе и жил за 150 километров от нас, появляясь лишь два раза в год. Поэтому почти все время я был предоставлен самому себе и слонялся со Свиридовым и Рыкуновым то там, то здесь, наживая себе неприятности и знакомых, от которых четырнадцатилетнему парню стоило держаться подальше. Я не могу сказать, что мы занимались чем-то действительно ужасным, но, тем не менее, дорога в кабинет следователя была нам знакома. Однако нас сложно было за это судить, потому как все познается в сравнении. Большинство моих теперешних приятелей не имели проблем с законом, но тогда я знал с десяток парней, которые уже успели побывать в колонии, и наши мелкие воровские наклонности казались сущей нелепицей на фоне того, за что привлекались к суду они.

Александр Елинич тогда водился с другими парнями. А я, Рыкунов и Свиридов держались ото всех особняком и не стремились искать друзей. Но вышло так, что Свиридова и Елинича свел один общий интерес, о котором вам лучше ничего не знать, и Александр стал иногда крутиться с нами. Вскоре парень стал настолько привычен нам, что мы всюду звали его с собой.

Сложно сказать, что свело нас всех вместе. Наверное, понимание того, что все происходящие вокруг не может являться нормой, и наш тесный кружок стал своеобразной крепостью, в которой мы могли укрыться от бесконечных драм. Мы были не просто друзьями. Мы были семьей, ну или по крайней мере тем, что могло нам ее заменить.

Признаться честно, Александр Елинич был самым добродушным из нас и избегал драки всеми возможными способами, что на фоне общей беспричинной агрессии казалось мне чем-то вроде святости. В его округлом лице я никогда не видел злобы. Жесты и движения его были плавными, без острых, как бритва, углов. А весь его мягкий силуэт словно говорил каждому встречному: «Приятель, нам нечего с тобой делить, так давай же будем добры друг к другу», – и он лишь ходил за нами, немного увалень, и, наверное, был бы счастлив обрести настоящих друзей, а не сброд, что стремился его использовать. Жаль только в нашем городке доброта зачастую приравнивалась к слабости, и нам не раз приходилось защищать его словом и делом.

Была еще одна вещь, которая отличала Александра Елинича от нас – у него была семья, настоящая, где его любили и ждали, и всегда, несмотря ни на что, были рядом. В глубине души все мы завидовали Елиничу. Ведь мы редко видели своих матерей, поскольку они вечно пропадали на работах, а слово «отец» значило для нас не больше, чем любое другое. Хуже всех пришлось Рыкунову, ведь мать оставила его на воспитание бабушке, а сама жила в другом городе, навещая сына лишь изредка, а отец его был уже много лет как мертв. У Елинича же все было иначе.

Он был поздним ребенком, и потому мог сполна насладиться заботой своих родителей. Его мать была на удивление добродушной женщиной. А отец… Отец был поистине выдающимся человеком с нелегкой и полной трагизма судьбой. Но от него вы бы не услышали ни единой жалобы, а лишь слова поддержки и добрый совет, полный отеческого сострадания, с которым он относился ко всем нам. Любой друг Елинича был в их доме желанным гостем и мог при любых обстоятельствах рассчитывать на обед, постель и сочувствие, хоть и выражалось оно в причудливой, порой даже грубой форме. Нечто вроде: «Ну и что ты уставился на меня? Ждешь, что я буду тебя оправдывать? Так ведь не стану! Хватит вам уже ерундой страдать. За голову нужно браться. А вы все как дети». Кто-то скажет, что это сложно назвать заботой. А для нас было необычайно важно знать, что на свете есть человек, который сможет сказать нам «хватит», если мы зайдем слишком далеко и приблизимся слишком близко к тому моменту, когда исправить ошибки будет невозможно. Но, оглядываясь назад, я могу сказать, что та идиллия, что царила в доме Елинича, сыграла с ним злую шутку.

Его родители умерли так неожиданно, что еще долго ни он, ни мы не могли осознать того, что Александр Елинич теперь сирота. Не знаю, доводилось ли вам когда-нибудь стоять рядом с шестнадцатилетним парнем, который смотрит на могилы своих родителей, что еще меньше полугода назад не болели даже простудой, а в итоге по очереди умерли у него на глазах. И если с матерью все случилось довольно быстро, то отец его умирал от рака, что не позволяло Елиничу как следует выплакаться из-за смерти матери, поскольку он знал, что вскоре лишится и отца.

Я не знал, что сказать ему в тот момент. Да и, глядя в его пустые глаза, понимал, что любые слова будут бессмысленны. Я ничем не мог ему помочь, и от этого становилось лишь паршивее, хотя мне и без того хотелось плакать, но я лишь пытался сдержать эмоции, осознавая, что слезами сделаю только хуже. Это был ужасный момент. Роковой. После которого я уже никогда не видел Елинича счастливым.

Вскоре после похорон Александра отправили на воспитание к тетке. И хоть я понимал, что для него так будет лучше, все равно был ужасно расстроен мыслью, что я не смогу о нем заботиться, зная, как он в этом нуждался. К тому же мною овладевало эгоистическое нежелание расставаться с близким другом. Тем не менее на следующие шесть лет я почти полностью потерял его из вида. За это время он несколько раз навещал нас, как-то раз я и Свиридов проведали его. И стоит сказать, что за эти годы от прежнего Елинича не осталось и следа. Он вел весьма маргинальный и затворнический образ жизни, к тому же у него были серьезные проблемы с выпивкой. В мою жизнь Александр Елинич вернулся лишь осенью 2016 года.




Глава 4


Однажды, дождливым октябрьским вечером, когда я ужинал со своей семьей, раздался телефонный звонок. Обычно подобные звонки не сулили мне ничего хорошего, да к тому же я не любил, когда меня отвлекали в те редкие моменты, которые я мог провести с женой и ребенком. Именно поэтому, увидев незнакомый номер, я снял трубку и, не скрывая раздражения, сказал:

– Да. Кто это?

– Не очень радостно ты встречаешь старых друзей, – послышался в трубке знакомый мне с детства голос. – Ну и как ты поживаешь? – спросил он, наперекор моему удивлению.

– Черт возьми, Елинич! – воскликнул я. – Не ожидал тебя услышать, – я был растерян, ведь за последние полтора года от моего старого друга не было никаких вестей. – Да вроде все как всегда, – вспомнил я о его вопросе. – Хотя знаешь, столько всего случилось, даже не знаю, с чего и начать…

– И не говори, – перебил он меня. – Обо всем, что случилось за последние годы, можно рассказать только за кружечкой пива. Кстати, я сейчас в городе, так что это можно запросто организовать.

– Что значит «в городе»? – еще сильней растерялся я. – Почему ты мне не позвонил? Мог бы остановиться у меня.

– Это ни к чему. Я приехал надолго и снял себе квартиру. К тому же я не один. С одним малым… Словом, долгая это история, – промямлил он.

– Как надолго? – спросил я, все больше теряя суть происходящего.

– Да меня вроде как все тут достало, я продал родительскую квартиру и собираюсь уехать из страны. Так что, можно сказать, – это мой последний визит.

– Погоди-ка. Ни черта не пойму. Куда эмигрировать?

– Знаешь, что? – не давал мне опомнится Елинич, – давай-ка мы встретимся завтра, и я все тебе расскажу. Часов в 8. Пойдет?

– Хорошо.

– Вот и славно, – продолжал напирать он. – Мне пора идти. Увидимся завтра, – и тут же бросил трубку, оставив меня в недоумении.

Кристина смотрела на меня озадачено. Она легко читала меня с первого взгляда, и ей было предельно ясно, что это был не обычный звонок.

– Кто это? – спросила она, пододвинув ко мне чашку кофе.

– Саша Елинич.

– Тот самый?

В вопросе этом таилось недоверие, с которым Кристина относилась к моим друзьям. Не могу сказать, что она недолюбливала их, но и никогда особенно не жаловала. Жена считала, что они могли бы оказывать мне чуть больше поддержки и почаще интересоваться моими делами. А я, в свою очередь, не мог ей объяснить, что наши с ними отношения никогда так не работали, и понятия дружбы ее и мои сильно разнились. Усугублял ситуацию тот факт, что почти все мои друзья вели разбитый образ жизни и, несмотря на возраст, оставались кем-то вроде потерянных мальчишек Питера Пэна.

– Да. Тот самый, – ответил я ей скупо.

– И чего он хотел?

– Он приехал в город. Продал родительскую квартиру. Говорит, что хочет эмигрировать.

– Эмигрировать? – Кристина усмехнулась. – Интересно, куда?

– Сам не знаю, – я смекнул, что жена собирается устроить Елиничу заочную трепку, и захотел сменить тему. Мне было неуютно от того, что Кристина порой говорила о моих друзьях нелицеприятные вещи, большинство из которых были правдой. – Завтра мы с ним встретимся, и все прояснится.

– Поправь, если я ошибаюсь, но ведь он не знает ни одного иностранного языка, – не унималась моя жена.

– Все верно, – подтвердил я неохотно.

– Ясно, – Кристина закивала головой, словно лишний раз убедилась в правдивости той версии, что выстроилась у нее в голове. – Что-то подсказывает мне, что он просто спустит все деньги, и на этом все кончится.

– Говорю же, ничего не знаю, – уже заводился я. На самом деле я боялся того же. Кристина и я пришли к единому выводу, значит, столь печальное будущее моего друга становилось все более реальным. – Надеюсь, ему хватит мозгов сделать все правильно, – продолжил я, немного успокоившись. – Давай не будем об этом сейчас. Не хочу забивать себе голову.

Кристина хотела было сказать что-то еще, но, заметив мой взгляд, лишь нежно улыбнулась и, прислонившись пухлыми губками к краю чашки, сделала маленький глоток, словно говоря мне: «Хорошо, дорогой. Мы вернемся к этому разговору, когда ты будешь готов».

За это я и любил свою жену. За ее умение понимать и сострадать. Конечно, не все у нас было гладко, и порой мы могли ругаться несколько дней напролет, но в одном можете быть уверены – более доброго и чуткого человека, чем Кристина, вам навряд ли удастся сыскать и за десять лет. Хотя, наверное, каждый готов сказать так о своей любимой. Но все же… И я настаиваю. В сострадании ей не было равных. Она всегда была готова помочь ближнему, следуя лишь своим христианским идеалам, которые она ото всех держала в тайне, поскольку верила, что любовь к Богу непременно должна быть тихой. Порой я даже упрекал Кристину за ее чрезмерное желание доверять и отдавать, которое не раз становилось причиной ее слез. Она была слишком хороша для этого грязного мира. На самом деле. И порой даже мне хотелось, чтобы она научилась быть немного злей и циничней, ведь мне было чертовски больно видеть, как она снова и снова давала второй шанс людям, которые не заслуживали ни единого.

Остаток вечера мы провели дома. Лениво отлеживались в гостиной. Мы не часто выбирались куда-нибудь после работы. В основном потому, что проводили вместе слишком мало времени, и в дни, когда нам выпадало редкое счастье побыть вдвоем, мы предпочитали не тратить время на встречи с друзьями. В постель тем вечером мы легли рано, но заснуть я не мог до глубокой ночи. Елинич все никак не шел у меня из головы, и я то и дело возвращался к тому, что он сказал мне вечером. Я не на шутку волновался за него. И каждый раз, когда мой внутренний мечтатель говорил мне, что, может быть, Елинич все-таки сможет начать новую жизнь, беспощадный реалист хватал его за глотку и, глядя как мечтатель испускает последнее дыхание, твердил мне вновь и вновь: «Елинич-то облажался по-крупному, парень. Теперь этот пьяньчуга уж точно допрыгался. Конец ему. Баста» И я лежал в постели, глядя, как по потолку бегают блики далеких фар от машин, что все мчали по улице, как мчала навстречу погибели заблудшая душонка Александра Елинича.




Глава 5


Следующим утром я проснулся в восемь часов, и, нехотя встав с постели, стал собираться на работу. Мысли о Елиниче остались в далеком вчерашнем дне, потому я принялся за ритуал, который совершал каждое буднее утро.

Сперва принять душ и почистить зубы. Надеть чистую майку и отправляться на кухню завтракать. Обычно в это же время просыпался Павел, и, прежде чем накормить нас обоих, я наблюдал за тем, чтобы он не хитрил во время чистки зубов и заправлял за собой постель. В тот год занятия у него начинались во второй половине дня, а на работу мне нужно было лишь к десяти, так что мы успевали поговорить немного утром, пока я брал парочку колбасок или ломтик бекона, бросал его в раскаленное масло и заливал яйцом, хорошенько засыпав все это перцем и пряностями. Павел не разделял моей тяги к сытным и, если быть честным, чертовски вредным завтракам и ограничивался тарелкой кукурузных хлопьев и чашкой чая. А я свои зверства над желудком заканчивал чашкой черного кофе и сигаретой. Все, как у старины Джармуша. Я знал, что эта парочка однажды прикончит меня, но все никак не мог с ней расстаться. Хотя в последнее время я все чаще об этом задумывался, так как очень не хотел, чтобы через каких-то 10 или 15 лет моей семье пришлось бы хлопотать о моих похоронах.

После завтрака я сложил в рюкзак свой обед, закинул туда же роман Германа Мелвилла и пошел попрощаться с женой, которая в это время обычно еще спала. Когда я вышел из спальни, Павел уже ждал меня в коридоре и держал в руках нашего кота, который все время норовил выскочить из квартиры, стоило мне лишь приоткрыть дверь. Я накинул джинсовую куртку, поцеловал Павла и вышел из дома навстречу хмурому осеннему утру.

До работы я всегда добирался на автобусе, поскольку ненавидел ездить за рулем и всеми силами старался отсрочить момент, когда мне все-таки придется купить автомобиль. Поездка на автобусе позволяла мне хоть немного отвлечься от обыденных мыслей. И было что-то умиротворяющие в том, чтобы включить на телефоне любимые записи и, прислонившись лбом к стеклу, смотреть, как суетятся люди. Вот парочка парней в серых костюмах спешит в свои тесные офисы, которые они так ненавидят, но все же терпят, чтобы иметь возможность купить новый гаджет, а может, взять в кредит новый седан или просто пятничным вечером угостить парой коктейлей девицу, что полвечера выпрямляла свои длинные волосы и густо мазала брови, чтобы шириной они были в два пальца, а может, и больше, лишь бы быть в тренде. А за ними пара хмырей в спортивных костюмах, которые не заботились о трендах вовсе, поскольку навечно застряли где-то в 95-м. Навстречу им идет стильный студентик в бомбере и зауженных джинсах и думает, где бы ему наскрести деньжат на обед и бокал крафтового пива. И еще десятки и сотни людей. Красавицы одетые, по последней прихоти безжалостной моды. Старики – извечные странники утра. Дети, спешащие в школу. Работяги, клерки и домохозяйки. В бесконечной мешанине толпы утреннего часа пик.

А я просто смотрел на них и расслаблялся, потому что как только автобус довезет меня до остановки, мне придется облачиться в костюм извечной серьезности и притворной улыбчивости и думать о том, как бы заработать побольше деньжат. Потому что чертовски достало жить на съемной квартире. Потому что у Кристины нет приличной пары осенних ботинок. Потому что Павлу нужно к ортодонту. Потому что на тумбочке в прихожей лежит счет за электричество и ждет, чтобы его оплатили. Потому что мне нужно вылечить чертов зуб, который ноет вторую неделю. И все это давит так сильно, что порой хочется взять родных и сбежать куда-нибудь в глушь, подальше ото всех проблем. Но день ото дня я лишь просыпаюсь в восемь утра и начинаю все по новой в надежде, что завтра смогу сделать со всем этим хоть что-нибудь.

И знаете, что я вам скажу? Человечество убьет не астероид и не вирус, и даже не пресловутая ядерная война. Человечество прикончит стресс, который стал для нас настолько привычен, что мы перестали с ним бороться. Все ради чертовых денег, о которых нам приходится думать постоянно. И это меняет нас всех. Ведь раньше я считал себя человеком патологически не способным к зарабатыванию денег. Я знал лишь, где покидать мешки за несколько сотен, чтобы прокормить себя,. Но только обретя семью, я научился зарабатывать по-настоящему и всегда думать о собственной выгоде, ведь без этого мы бы совсем пропали.

Ровно в 10 часов я открыл двери своего фотосалона, включил все оборудование и стал ждать первых посетителей. Но, как на зло, с самого утра шел дождь, а это значило, что много мне не заработать. Поэтому я достал из рюкзака Мелвилла, ведь с ним я мог отвлечься от мысли, что где-то, в глубине своей души, я, как и миллионы людей, ненавидел свою работу. Когда-то давно, когда мне приходилось потеть на кухнях закусочных и пыльных складах или еще того хуже – мокнуть на улице, мне казалось, что сидеть целый день на стуле – это самое плевое дело на свете. Но, если честно, я бы лучше надрывал спину под солнцем, чем, сидя на этом чертовом стуле, переживал о том, заработаю ли я хоть что-то сегодня. Однако этот фотосалон приносил неплохие деньги, и лишь за это я готов был торчать в нем до конца своих дней. Ведь, в конце концов, делать то, что нужно, а не то, что хочется – и значит быть отцом и мужем. А эти простые два слова тогда стоили сотен часов, проведенных на стуле.




Глава 6


В семь часов вечера я закончил работу и сразу двинул к Елиничу. Еще днем он позвонил мне и сказал, что снял дом на краю города, на улочке, вдоль которой частные дома тянулись от автовокзала до самого городского кладбища. Дом этот, как я позже выяснил, больше походил на двухэтажный сарай с маленькой душевой кабиной, вход в которую был сразу за изголовьем кровати, с неким подобием кухни, что мостилась у входной двери, и деревянным туалетом во дворе. Второй этаж являл собой чердачное помещение, которое лишь самый несгибаемый оптимист мог бы назвать пригодным для жизни.

Добравшись до автовокзала на автобусе, я зашел в закусочную, где взял пару гамбургеров, и отправился искать нужный мне дом, возле которого по уговору уже должен был ждать меня Елинич. Вот только сделать это оказалось не так уж просто, поскольку вокруг не было никого, кто мог бы подсказать дорогу. К вечеру дождь, который лил весь день, уже прекратился, но неприветливый октябрь по-прежнему гнал людей с улиц холодным осенним ветром. Встречали меня лишь желтые окна, за которыми прятались изможденные непогодой люди.

Когда я уже начал подумывать, что мне ни за что не найти этот треклятый дом, на другой стороне улицы я вдруг увидел знакомый округлый силуэт, укрытый тусклым светом уличных фонарей. Это был мой старый добрый Елинич – я ни за что не спутал бы этого чудака ни с кем другим. Я невольно улыбнулся, осознав вдруг, как сильно по нему скучал, и уже совершенно позабыл о тревожных мыслях, которые вызывала у меня причина его приезда. Я поднял правую руку вверх и громко крикнул:

– Эй, красавчик! Ты здесь один? Не хочешь составить мне компанию?

– Если честно, не очень, – отозвался Елинич.

– У меня есть бургеры, – я показал ему бумажный пакет.

– Ну, тогда это в корне меняет дело.

Я подошел к Елиничу и протянул ему руку, но простого рукопожатия ему показалось мало, и он крепко обнял меня своими некогда могучими руками.

Елинич остался почти таким же, каким я помнил его с нашей последней встречи: густые черные волосы свисали над широкими бровями, небрежная борода, которую он извечно забывал привести в порядок, и мягкий, но в то же время могильно-холодный взгляд, который лишь укреплял мои опасения на его счет. Саша разве что еще сильней растолстел и стал меньше следить за собой, а зубы его начали крошиться от переизбытка сигарет, алкоголя и более тяжелых веществ. В остальном же это был все тот же шестнадцатилетний парнишка, с которым я расстался много лет назад.

Зайдя в его дом, я почувствовал терпкий запах дешевых сигарет. В свои 29 Елинич выкуривал по две пачки крепких в день, что, в общем-то, было не самой главной его проблемой, поскольку помимо этого, он заливал в себя две или три банки энергетического напитка и около четырех бутылок пива. В его доме властвовали грязь и пыль. На стуле возле кровати лежала грязная одежда. На плите стояла сковорода с остатками утренней глазуньи. А вдоль стены тянулись шеренгой пустые бутылки и банки. И все это буйство неряшливости и наплевательства как нельзя лучше отображали бардак, что творился тогда в его душе.

Оглянувшись по сторонам, я сказал Елиничу:

– И как ты только умудрился учинить этот раздрай за два дня?

– Ну вообще-то, я здесь уже чуть больше месяца, – неохотно признался он.

– Месяца?! – воскликнул я удивленно. – Так какого черта я узнал о твоем приезде только вчера?

– Да я приболел, все никак не мог поправиться, – ответил Елинич растерянно, и по его стыдливым глазам я понял, что весь прошлый месяц он провел в запое в этом ветхом доме, за который платил пять тысяч в неделю, хотя за свою квартиру в хорошем районе я платил всего три с половиной тысячи, а за эту конуру никто бы не дал и двух. Но у Елинича было много денег, и ему было попросту наплевать.

– Знаешь, я люблю тебя, но ты настоящий придурок, – воскликнул я, разведя руками. – Ты что, просто торчал здесь один?

– С одним малым. Он живет вместе со мной.

Именно в этот момент я понял, что все мои попытки вразумить Елинича будут обречены на провал. Потому что этот самый «малый» на поверку оказался обычным разводилой, который плотно сел Елиничу на шею. Он убеждал Сашу, что вместе они смогут запросто удвоить деньги, которые Елинич выручил с продажи квартиры, а сам тем временем жил за его счет. В итоге аферист и вовсе пропал, прихватив с собой кое-что из вещей Елинича и двадцать тысяч, которые тот оставил в тумбочке.

– Ладно, – выдохнул я обреченно. – А теперь расскажи мне, что ты задумал.

– Месяцок-другой погуляю, а потом уеду из страны, – ответил Елинич уверенно.

– И куда же?

– Пока еще не знаю, – он почесал затылок. – Просто… Просто я не могу больше жить в этой дыре. Ты же сам видишь, какой бардак творится вокруг. Все эти аресты и ограничения. Нужно бежать, пока того и гляди не закрыли границы. К тому же, здесь у меня нет никаких перспектив, разве что загреметь в тюрьму из-за нескольких слов в Сети. Если бы ты только знал, как меня это все достало.

Слова Елинича не были лишены смысла, но я понимал, что ко всем этим выводам он пришел не своим умом, а, как и все подростки, коим он до сих пор являлся, услышал их из уст аппозиционных политиков, которые мало чем отличались от тех, что были у власти.

– Послушай, – начал я мягко. – Давай лучше сделаем вот что. Во-первых, ты избавишься от этого стремного типа. А во-вторых, подыщем тебе нормальное жилье. Сейчас тебе кажется, что у тебя полно денег, но, поверь мне на слово, они закончатся гораздо быстрее, чем ты думаешь. Просто послушай… Я помогу тебе купить неплохую квартиру, а оставшихся денег тебе хватит, чтобы здесь развернуться. Я даже знаю одно место, где ты сможешь отлежаться месяцок, чтобы больше не зависать на выпивке. А потом, когда ты все как следует обдумаешь и все-таки решишь эмигрировать, мы вместе решим, как все это провернуть.

– Я уже все решил, – отрезал он. – Я сваливаю из этой чертовой страны, как только подготовлю все необходимые документы.

– Ты хоть знаешь, что тебе для этого нужно? Или ты думаешь, достаточно просто купить билет?

– Пока я еще не думал об этом.

Елинич взял со стола пачку сигарет и закурил, словно говоря мне: «Прости, но мы закрыли эту тему». Я хотел настоять на продолжении, но заметил его взгляд, и тут мне стало ясно. Это были глаза не наивного мальчишки. Это были глаза человека, который уже давно распрощался с этим миром, а потому его уже не заботили ни деньги, ни то, что его тело все больше приходило в негодность. Его взгляд был взглядом живого трупа, которого уже не волновали мирские условности. Я видел этот взгляд раньше, на лицах, что плыли по душным коридорам психиатрической лечебницы. И в тот момент мне стало по-настоящему жутко. Мне не хотелось видеть этот взгляд в некогда ласковых глазах, что так радушно смотрели на меня из далекого прошлого. Именно тогда я впервые задумался о том, что время все мчится и мчится вперед. Ведь никто из нас не становится моложе. А с тем безумным образом жизни, который вели мои приятели… Всем этим безрассудством и бесконечным желанием быть там, где неприятности. Я впервые в жизни задумался о том, что не так уж долго осталось до того дня, когда нам придется собраться у могилы и проводить в последний путь одного из нас. Одного из тех, кто навсегда останется в моей памяти навечно юным мальчишкой, стремящимся вырваться в мир и стать настоящим человеком.

– Вот что, Руслан, – Елинич вытащил меня из омута опасений. – Давай-ка ты лучше покажешь мне какой-нибудь приличный бар. Я угощаю.

– Нет уж. Я плачу за себя сам. Не собираюсь я быть причастен к тому, как ты прогуливаешь свою квартиру.

– Как скажешь. Только отвези меня в бар.

Покинув флигель, мы двинули в центр города. В одно тихое местечко, где подавали на редкость добротное пиво, а по выходным даже выступали сносные группы. Зайдя в бар, мы взяли два пива и заняли единственный свободный столик возле туалета, где мимо нас то и дело мелькали люди, на которых Александр смотрел с нескрываемым удивлением.

– Давненько я не выбирался в свет, – сказал он, глядя на парочку студентов. – Ты только глянь на них. Что за идиотские панамы?! И вот это сейчас считается стильным? Нет уж… Такие моды явно не по мне. Я уж лучше по старинке. Как можно проще. Да и интерьер здесь ни к черту. Это не бар, а выставка современного искусства. А цены? Три сотни за пиво? Что, в округе не осталось ни одной приличной пивной? Я хотел сходить в бар. Выпить холодного. А это что? Местечко для модников.

– Мой старый добрый брюзга, – протянул я с улыбкой. – Не будь ты таким тюфяком. Лучше выпей, расслабься. Сейчас вон те парни сыграют что-нибудь. Смотри, уже расчехлили гитары.

– Я-то выпью. В этом можешь не сомневаться. Но бар твой все равно никуда не годится, – Елинич рассмеялся и похлопал меня по плечу. – Надо бы позвонить Свиридову и Рыкунову, уж они-то вернут тебя на истинный путь.

– Как скажешь, – ответил я ему, невольно улыбнувшись. – Только перестань уже ворчать.

Тогда я наконец расслабился, и в какой-то момент мне даже показалось, что я зря волновался за Елинича. Ведь он сидел сейчас рядом со мной, как и много лет назад, попивал свое пиво и, казалось, был все тем же неуклюжим добряком, каким я привык его видеть. Просидели мы до глубокой ночи. Вскоре парни, что крутились у сцены с гитарами, начали свой концерт. Вот только оказались они полными бездарями, о чем, видимо, и сами догадывались, ведь недостаток профессионализма они пытались компенсировать эксцентричностью. Но даже кривляния и вопли выходили у них никудышно. Зато мы смогли вдоволь посмеяться над ними, что было неплохо. Но вскоре моя тревожность вернулась вновь.

К полуночи Елинич был уже в стельку пьян. И, несмотря на мои уговоры, все бегал и бегал за новым бокалом. Тут я понял, что у Елинича были не просто проблемы с выпивкой, а то, что он самый настоящий алкоголик, который теперь мог стать еще и бездомным. Тем самым чертовым пьянчугой, что вечно крутятся на улицах у гадких рюмочных, где-нибудь в спальном районе, и клянчат монеты, а люди бросают их, лишь бы попрошайки ушли и унесли с собой свою вонь. Мне неприятно было думать, что мой друг может закончить так. Александр был 27-летним алкоголиком с чертовой кучей денег, которые он спускал с такой скоростью, что через год у него не останется и гроша.

На путь саморазрушения Елинич встал уже давно. Но именно за последний год он преуспел в этом лучше всего. Когда я видел его в последний раз, Александр жил в старой двухкомнатной квартире в Туле. Я со своим приятелем Свиридовым сорвался из дома, чтобы проведать пару своих друзей, и Елинича в том числе. Уже тогда он налегал на выпивку, но вел вполне приличный образ жизни, хоть и прослыл затворником. У него была работа, на которой он целый день сидел за рулем, что хоть немного ограничивало его от желания заливаться с утра и до вечера. Но в один день он просто решил ее бросить и почти два месяца просидел дома, выбираясь только в магазин за едой и выпивкой. Это был его первый запой, выйдя из которого, он остался совсем без денег, и потому ему снова пришлось устроиться на работу, где он таскал мешки с цементом до самого вечера. Там он и познакомился с компанией парней, которые крепко сидели на травке и амфетамине.

Следующие полгода Елинич провел в беспамятстве приходов и постамфетаминовых депрессий, от которых он избавлялся с помощью травки. Но на седьмой месяц самоубийственного марафона Елинич не на шутку испугался, что станет наркоманом, и решил вернуться к выпивке, а чтобы лишний раз не подвергаться соблазну, он уволился с работы и сдал комнату одному из своих знакомых. Вот только этих денег не хватало, чтобы обеспечить его непомерную тягу к алкоголю, и вскоре Елинич нарастил долги, погасить которые был не в состоянии. Тогда он решил продать квартиру и начать новую жизнь.




Глава 7


Весь следующий день я провел на работе, изнывая от похмелья и бессонной ночи. Должен сказать, что ночные загулы по барам давались мне с каждым годом все сложней и сложней, но проблемы я в этом не видел, потому как после свадьбы безумие пьяных полетов уже не привлекало меня. Я не стыдился своей прошлой жизни и вряд ли изменил бы в ней хоть один день, но я был рад оставить ее позади и сосредоточиться на том, что было действительно важно. Я стал больше думать, а не просто делать, и учился смотреть на взросление с разных сторон и искать в нем все больше и больше возможностей. Познавать этот мир. Познавать себя. И быть внимательней к незначительным и простым вещам, через которые раскрывается вся суть бытия. Ведь, поверьте мне, чем больше заумных слов вы слышите, тем дальше вас уводят от истины. А истина в том, что, как и все многогранное и великое, жизнь состоит из простых вещей – и лишь изучив ее в частности, вы сможете постичь ее всецело.

Но в 2016-м я слишком увлекся этой идеей и со свойственным мне рвением и упорством пытался отринуть свое бродячее прошлое, пропитанное аскетизмом и слепой верой в фатум, который я так яростно пытался сломать. Я слишком зациклился на материальных вещах и, наверное, даже стал их рабом, вот только все естество моей души противилось этому, заставляя стыдиться того, что я все больше становился похож на тех, кого так яростно обличал.

Наверное, именно поэтому меня так взволновала судьба Александра Елинича. Он стал для меня символом всего, что я оставил позади, напомнив мне о моих прежних мечтаниях. С его возвращением я словно распался на две личности, которые никак не могли примириться друг с другом. Один звал меня в прошлое, обещая вернуть то безумное чувство эйфорической безудержности, с которым я мчался по жизни, опустошая ее, словно вино. Другой же, напоминая о неизбежности похмелья, манил меня в грядущие годы, навстречу новым горизонтам и всем трудностям, что ждали меня впереди. А я застрял между ними, как ребенок в зале суда, который должен прямо сейчас и навсегда решить, с кем из родителей он вернется сегодня домой. Каких-то девять лет назад я не раздумывал бы ни секунды, ведь в 18 лет так просто быть уверенным в чем-то и думать, что тебе известно все на свете, но с годами ты понимаешь, что единственное, в чем ты можешь быть уверен, – это то, что уверенным нельзя быть ни в чем.

И я просто застыл в нерешимости, боясь сделать первый шаг. Застрял надолго, постепенно теряя решимость во всем. Я не знал, что я должен делать, и что было для меня важнее. Мое прошлое, которое я предал, или то уютное благополучие будущего, что было мне так нестерпимо.




Глава 8


Остаток недели я провел в делах и заботах, стараясь не думать о Елиниче, но по-настоящему смог избавиться от этого наваждения лишь в субботу вечером, когда с Павлом и Кристиной поехал проведать ее старшего брата с семьей.

Юрий был весьма успешным мужчиной немного за тридцать, который являл собой полный антипод Александра Елинича. Он был среднего роста, со светлыми, аккуратно подстриженными волосами и гладковыбритым острым лицом. Одет он был всегда просто, но отличался от большинства неплохим вкусом, который был во многом заслугой его жены Ирины. Юрий обладал стройной подтянутой фигурой, которая стала его наградой за годы тренировок по плаванию. Работал он директором в достаточно крупной фирме, которая писала программы для своих клиентов, или что-то в этом духе, признаться честно, в компьютерах я мало что смыслю. Словом, Юрий был на редкость смышленым малым. Его жена Ирина была не менее приятной и не менее успешной женщиной. У них была одиннадцатилетняя дочь, а жили они в чудесном загородном доме с прекрасным двориком, перголой и всякими высокотехнологичными штучками, вроде автоматической системой полива газона и освещением с датчиками движения. И все это они сделали сами, от фундамента до лампочки, что подсвечивала пол вокруг кровати, чтобы не приходилось искать тапочки в темноте. Конечно, не все в их жизни было идеально, и порой возникали серьезные ссоры, но покажите мне пару, где нет конфликтов, и я покажу вам пару лжецов.

Тем субботним вечером мы собрались вместе, чтобы скоротать выходной в приятной компании. День был на редкость погожий, какие редко бывают осенью в наших краях, и я наконец-то смог отдохнуть после рабочей недели и как следует расслабиться, позабыв о тех мыслях, что не давали мне покоя с того дня, когда в город вернулся Елинич.

Ирина и Юрий встретили нас у ворот.

– Вы, как всегда, не изменяете своим привычкам, – сказал Юрий, намекая на то, что мы опоздали на полчаса. – Пицца уже в духовке, а мангал распален.

– Мы постараемся все компенсировать, – ответил я, поматывая куском мяса в пакете.

– Ну раз так, тогда проходите, – он улыбнулся, сдержано и аккуратно, как и все люди, чей самодостаточный мир спрятан глубоко в их душе, и поспешил в дом. Я тем временем принялся за приготовление мяса Несмотря на мою симпатию к Юрию, нас нельзя было назвать друзьями, и мы не были близки в общении.

Мы были слишком разные, к тому же принадлежали к разным поколениям, что в нашем мире, где за несколько лет все меняется до неузнаваемости – это целая пропасть. Куда больше общего я имел с Ириной, которая, как и я, родилась в глуши и рано познала нужду, да и отец ее был типом куда похуже моего. В ее глазах я видел знакомый мне с детства холодный блеск забытых надежд и бессмысленного времени, проведенного в страхе перед собственным будущем. Она видела пустые ночные дворы, и то, как люди теряли в них себя, растворяясь в бесконечной вязкости лет. Она знала все это. И в этой нежеланной мудрости было что-то родное для меня.

Весь вечер мы просидели в их дворике, глядя, как дети резвятся на батуте, а в высоком небе пролетают редкие птицы, которые зачем-то остались здесь, вместо того чтобы лететь на спасительный юг. Мы ели стейки, пили вино и трепались о всяких пустяках, и в этой тихой размеренности было нечто успокаивающие. Я тут же проникся чувством безмятежности, что витало в осеннем воздухе вперемешку с запахом тлеющих поленьев, которые тихонько потрескивали в мангале, создавая причудливый аккомпанемент нашему вечеру. Сидя там, я так четко понимал решение моих дилемм, что хотелось сказать самому себе: «И в чем же ты мог сомневаться? Ты лишь взгляни, как здесь тихо и как здесь спокойно. Не об этом ли ты мечтал столько лет?»

Я был свободен от своих прошлых суждений и безумства минувших лет. Все было просто и ясно – живи, будь счастлив и позабудь наконец-то о тех, кто висит на тебе как балласт, утягивая за собой к обрыву. В этот момент мысли о Елиниче не тревожили меня. Ведь он шел своим путем, а мне стоило идти своим. И что с того, что я потерял связь с прошлым? Все равно в нем не было счастья.

Вернувшись домой тем вечером, впервые за минувшую неделю, я смог крепко заснуть. Откровения того чудного вечера были со мной еще долго и казались мне нерушимыми. Я вновь зажил размеренной жизнью и крутился в простых мелочах. Но вскоре один лишь телефонный звонок развеял их по ветру, показав, как ничтожна была их нерушимость.




Глава 9


Как-то раз, в одну пасмурную пятницу на исходе октября, на моем телефоне раздался звонок, и, сняв трубку, я услышал голос Сергея Рыкунова.

– Ну и что ты поделываешь? – спросил он своим хулиганским говорком, небрежно растягивая слова, как делают это герои криминальных драм.

– А что я, по-твоему, могу делать? – отозвался я. – Торчу на работе и потихоньку плесневею дома.

– Все с тобой ясно, – заключил Рыкунов. – Все тот же безнадежный семьянин с залысинами и кардиганами.

– Прямо в точку. Как раз на прошлой неделе купил себе кардиган на зиму.

– Да тут все очень запущенно, – он тихо засмеялся и цокнул языком. – С этим нужно что-то делать, а то того глядишь возьмешь в кредит минивэн.

– Есть предложения?

– Да вот дошли до меня слухи, – начал Рыкунов игриво, – что в городе появился Елинич. Надо бы всем собраться.

– А что на счет Свиридова?

Стоит сказать, что Свиридова в тот год я видел крайне редко. С тех пор, как он вернулся в наш городок, от него почти не было вестей, да и выбирался он оттуда не часто. Этим летом он не приехал даже на мой день рождения. Рыкунов же видел Свиридова куда чаще, поскольку после школы так и остался жить в городке. Да к тому же новой девушке Свиридова я нравился заметно меньше, чем Рыкунов, и приоритеты в дружбе сместились не в мою пользу, хотя об этом мы никогда не говорили. А может, что-то изменилось в самом Свиридове. Но я мог об этом только догадываться.

– Я не видел его уже два месяца, – ответил Рыкунов на мой вопрос.

– Если тебе удастся вытащить его из дома, – я в деле.

– Ну это уже просто свинство – возложить на меня обязанность вытаскивать этого сонного сурка из норы. Тогда ты доставишь Елинича.

– Заметано, – согласился я. – Как ты там вообще?

– Ни черта интересного. Работа и местные бары. Ты ведь и сам все знаешь. Ладно, приятель, мне пора идти. А ты готовься как следует надраться, потому что скоро мы будем в городе, – и он бросил трубку, как обычно не попрощавшись.

И в этом был весь Рыкунов, дерзкий парнишка, хотя все, кто знал его достаточно долго, заверили бы вас, что он на редкость добродушен.

Я не знаю, как Рыкунову удалось сделать это, но уже тем же вечером он позвонил мне и сказал, что уговорил Свиридова. И уже на следующий день я достал из шкафа свою старую джинсовую куртку с лихо вздернутым воротником – спутницу моих прошлых скитаний,. План был таков: проводить на смену Кристину, а Павла оставить у бабушки, забрать Елинича из его флигеля, и уже вместе рвануть в центр, чтобы поймать там Рыкунова и Свиридова. И после этого завалиться в наш бар, где нас уже ждал Дмитрий Силин.

Я пулей выскочил из тихого дома, жители которого уже подумывали, как бы поскорее забраться в кроватку. Я был полон юношеского задора и вышагивал в триумфальном марше, пока сердце-барабан выстукивало мне ритм. Удар. Удар. Левой. Удар. Удар. Левой. И эта ночь должна была стать шедевральной. Ведь это была ночь старых друзей, словно прощальный чемпионат с ветеранским составом. А вокруг все куда-то мчался субботний вечер. Накрапывал мелкий дождь, но на него всем было плевать. Ведь все наряды уже были наглажены. Все коктейли уже смешаны. А губы накрашены лоском и желанием разбавить унылые будни.

Повсюду бродили компании. И в барах было уже не протолкнуться. Всем так хотелось верить, что эта ночь и впрямь станет особенной. И все разгоняли свои тела алкоголем до космической скорости, словно все позабыли, что на утро останется лишь унылое чувство стыдливого похмелья. Это и впрямь никого не волновало. Даже меня. Потому что я, как и все, был напуган обыденной жизнью и готов был верить в обман субботней ночи. Готов был верить во что угодно, только бы избавить себя от необходимости относиться к жизни серьезно.

Добравшись до городского автовокзала, я свернул на темную улицу и пошел к флигелю Елинича. Когда я вошел, он был еще не одет. Лежал на скрипучей кровати, к которой был пододвинут табурет с ноутбуком – единственной ценной вещью, которую Александр купил после продажи квартиры. Под табуретом я заметил полупустую бутылку водки, которую он смешивал с энергетическими напитками. По его заплывшему лицу я понял, что с момента нашей последней встречи мой друг так ни разу и не выбрался из дома и душил дни в выпивке и видеоиграх. Увидев меня, Елинич присел на край кровати и сказал в своей томной манере:

– Я уж думал, ты не появишься.

– Думал или надеялся? – я огляделся по сторонам. – Черт тебя дери! Ты вообще выходишь из дома? – Елинич виновато улыбнулся, как делают это мальчишки, пойманные на шалости.

– Пару раз выбирался в магазин.

– Ты ведь в курсе, что это не в счет?

– У меня не было необходимости, – он поднял с пола свои потертые джинсы. Его жалкий вид злил меня.

– Готов поспорить, ты и дня не провел трезвым. Я серьезно, Елинич, тебе пора бы немного притормозить. Ты меня все больше беспокоишь.

– Знаю, знаю, – отмахнулся он. – Но давай не будем об этом сегодня. Мы ведь вроде собирались тряхнуть стариной. Так ведь? К тому же когда-то ты и сам неделями не выходил из загула.

– Да, – согласился я. – И уже тогда это было не нормально. Вот только мы были сопляками, и нам не хватало мозгов, чтобы это понять.

– Каким же ты стал занудой. Где же тот безумный Руслан?

– Ему 29. У него жена и ребенок.

– Но у меня же их нет.

Я не стал больше спорить. Не потому, что признал его правоту, а потому, что не видел в этом смысла. И хоть мне неприятна была мысль о том, что я тащу спившегося друга в бар, все же я понимал, что он все равно напился бы той ночью. Со мной или без меня. К тому же он уже не был ребенком и был в праве сам распоряжаться своей жизнью.

Из флигеля мы вышли примерно в половине десятого. Я все так же был в приподнятом настроении и вскоре уже позабыл о нашем разговоре. Елинич же плелся позади со своим депрессивно-отрешенным лицом. Но вскоре, проникнувшись моим задором, он приободрился, расправил свои сутулые плечи и вышагивал подле меня как медведь, что выбрел к людям из своей дремучей медвежьей чащи.

Добравшись до центра, мы еще долго крутились у маленького магазина, спрятавшись от дождя, и ждали, когда приедут Рыкунов и Свиридов. Наконец, на другой стороне улицы показались два силуэта. Тот, что повыше, шел, спрятав руки в карманы своей черной куртки, вальяжно покачивая плечами. Тот, что пониже, шагал угловатой походкой лесоруба из рассказов Кервуда. Смотрелась эта парочка странно, и я сразу понял, что это они. В городе двух парней из глубинки видно сразу. Они слишком легки и открыты. И, вместо того, чтобы прятать ото всех свои усталые глаза, смело заглядывают людям в лица, раздражая их этим и немного смущая.

Когда друзья спустились в подземный переход, я на несколько минут потерял их из вида, а потом они возникли прямо у меня перед носом, споря о чем-то и громко смеясь. И тут словно взорвалась бомба, обдав нас всех зарядом безудержной энергии. Заметив Елинича, они поздоровались с ним так, словно виделись только вчера, кивнули мне, и мы шумной гурьбой двинули к бару, тарабаня и ведя какие-то нелепые разговоры. Но вскоре эйфория встречи прошла, и дальше мы уже шли спокойно, пытаясь разузнать, как идут дела у каждого из нас. Свиридов вел образ жизни не сильно отличный от моего, работая менеджером по закупкам в магазине хозяйственных товаров. Рыкунов работал в какой-то строительной бригаде и вел обычную жизнь холостяка. А со мной и Елиничем все и так было ясно.

Когда мы зашли в бар, Дмитрий Силин одиноко сидел поодаль ото всех. Низкорослый и немного полный, в стильной футболке-поло и зауженных джинсах. Волосы его были аккуратно уложены, а сам он держался чинно. В последний раз я видел его около полугода назад. В остальное время лишь изредка созванивался с ним. Дела у Силина шли не очень-то хорошо: минувшей весной он потерял работу и с тех пор не нашел ничего стоящего взамен. Жил Дмитрий со своей матерью, в общем-то не занимался ничем важным, и мне казалось, что такой образ жизни понемногу убивал его. Хотя от Елинича его отличало наличие стремлений и амбиций, и все мы понимали, что на него просто напала хандра, а это случается с каждым. Забегая вперед, скажу вам, что вскоре ему удалось от нее избавиться.

Когда мы сели к нему за стол, Дмитрий молча поднял свой задумчивый взгляд. Он был немного смущен, поскольку впервые в жизни видел Елинича и имел привычку вести себя излишне сдержанно в компании незнакомых людей. К тому же в его карманах тогда было совсем пусто, и пить приходилось за наш счет, что его совсем не радовало, ведь он был человеком гордым и привык заботиться о себе сам.

Быстро перескочив через все приветствия и рукопожатия, мы пошли к стойке взять себе пиво и, вернувшись за столик, растеклись по нему вальяжностью субботней ночи. А потом все закрутилось. Через час мы уже были немного пьяны и молотили языками без остановки, то и дело перебивая друг друга, чтобы быть услышанными, нам приходилось перекрикивать остальных. Потом на сцену вышли музыканты. Какая-то группа из Германии, которая весьма недурно играла гаражный рок. Парень перебирал ловкими пальцами струны гитары, пока его сестра или жена – уж не знаю, кем она ему приходилась, знаю только, что они носили одну фамилию – как полоумная выстукивала на ударных, заполняя бар своим хрипловатым голосом.

В бар стекались люди, и было уже не протолкнуться. А мы лишь пили. Еще и еще, постепенно сползая в безумство. И вот уже Свиридов во все горло кричит о том, как когда-то давно, взяв меня на спор, он умудрился заставить меня совершить безнадежный прыжок с крыши котельной на стоящий внизу гараж, а я взял и сломал себе руку. А Силин рассказывал нам о том, как общался с какой-то девицей. Она писала ему поистине омерзительные вещи, такие, что я даже не стану их здесь приводить, а он все никак не мог понять, шутит она или у нее просто съехала крыша. Но Силин тогда очень хотел найти себе девчонку и потому все же пошел с ней на свидание, и она оказалась вполне нормальной, но что-то у них не срослось, и больше они не общались. И так час за часом.

Потом к нам подсели две девицы. Бар был переполнен, а за нашим столиком еще оставалось два свободных места. Они попросили присесть, а может, просто искали повод. Честно говоря, я не очень-то разбираюсь в романтических штуках. Но меня и Свиридова это не интересовало. Рыкунов тоже тогда гулял с одной девчонкой. А вот Елинич и Силин с удовольствием завели с ними разговор, втянув и нас троих. Но нам стало скучно, и вскоре мы слиняли на улицу. Там к нам подошел какой-то старый пьянчуга, которого, как выяснилось позже, Силин знал в детстве, и жаловался нам, что недавно потерял друга. Сперва мы решили, что тот умер, но пьянчуга рассказал, как все было. Оказалось, что его дружок так крепко напился, что стал приставать к их общему знакомому, а после уединился с ним в спальне. После такого наш старый пьянчуга не мог с ним общаться. Напоследок он попытался выпросить у нас немного денег, но мы послали его к черту и вернулись в бар.

Тем временем одна из девиц ушла домой, а та, что осталась, вдруг объявила: «Вообще-то я замужем. Но мы с мужем прогрессивные люди и можем спать с кем захотим». Как я уже говорил, нам это было не интересно, и вскоре она тоже ушла, разочарованная, что из пяти пьяных парней ей не удалось поймать и одного. Хотя Елинич и Силин были не прочь с ней закрутиться, но так ничего и не сделали, что было типично для них обоих.

Когда музыканты закончили играть, мы выпили еще по бокалу и покинули бар. На улице тихо плыла пасмурная ночь, но домой никто из нас так и не поехал. Тут я вспомнил, что в фотосалоне у меня лежит бутылка виски, которую я собирался подарить Рыкунову на день рождения, и мы, прихватив ее с собой, двинули к Елиничу во флигель через опустевший городской парк, старый мост и железнодорожные пути, по которым, постукивая колесами, мчали товарняки. Потом свернули во дворы, чтобы объегорить время, и, миновав их, пошли вдоль проспекта прямо к автовокзалу. Распевали песни и несли всякий вздор вроде: «Пожалуй, брошу все и уйду в леса. Буду жить там в сторожке и варить самогон», – «В лесу тебя сожрет медведь», – «Ему никакой медведь не страшен. Ты только глянь на него. Сам кого угодно съест», – «Пусть расскажет это медведю, пока тот будет обгладывать его ногу», – «Да ну вас всех к черту! Убили такую мечту… А меня скормили медведю».

Добравшись до флигеля, мы немного утихли. Расселись кто где, налили виски в чайные чашки и сидели так около часа, ведя разговоры и то и дела выползая на улицу покурить и немного перевести дух. И вот во время одной из таких передышек я увидел Свиридова, который стоял, прислонившись к стене. За весь вечер мы впервые остались наедине. Я подошел к нему и, достав из кармана пачку, невольно зевнул.

– Сейчас бы домой. В свою кровать, – сказал он, выпустив изо рта облако дыма.

– И не говори, – поддержал я его. – Я вымотан до предела. Похоже, не годны мы уже для таких посиделок. – Свиридов улыбнулся. Я сел на землю и спросил. – Ну и как там твои дела?

– Да в общем-то все нормально. Как у вас с Кристиной?

– То ругаемся днями напролет, то до беспамятства любим друг друга. Да ты и сам знаешь, как это бывает.

– Конечно, знаю, – поддержал меня товарищ. – Мы вот недавно целый вечер орали как полоумные, а теперь не можем вспомнить из-за чего.

– Если я что и понял о браке, так это то, что в день, когда твоя женщина перестанет на тебя злиться, тебе лучше начинать собирать пожитки, – я бросил окурок в сторону. – Но ты хоть счастлив?

– Как никогда прежде. А ты?

– Уж точно не меньше тебя.

Больше мы не говорили, но я был доволен и этим. Конечно, иногда бывало обидно, что мы со Свиридовым были уже не так близки. Иногда мне просто не хватало этого парня. Но я знал, что в жизни у него все сложилось не так уж и плохо, и этого было достаточно.

Вскоре я вызвал такси и, добравшись до дома, тут же рухнул в постель. Кристина сквозь сон прижалась ко мне, обвив мое тело нежными руками. Она всегда отпускала меня в ночь, ведь точно знала, что я непременно вернусь к ней. И я очень ценил это. Ценил, что иногда она позволяла мне быть беспечным и доверяла мне, где бы я ни был. А я изо всех сил старался не обмануть ее доверия. И слушая, как она шумно дышит во сне, я был чертовски счастлив. Я был счастлив наконец-то вернуться домой.




Глава 10


В ту ночь мне снился очень странный сон. Будто я вновь оказался в своем городке. По улице стелется прекрасный майский денек. Мне 16 или около того. Я стою в школьном спортивном зале на тренировке по баскетболу. Мой тренер кричит на меня, потому что я только что смазал оба штрафных броска. Он был нашим учителем физкультуры. Высокий, подтянутый мужчина, которому ни за что не дашь его пятидесяти. Вообще он был славный. У него была жена и две очень красивых дочери. Иногда они приходили к отцу во время тренировок, и все парни просто сходили с ума. Эдуард Петрович – так его звали – никогда не пытался ставить себя выше нас, и мы уважали его за это. Время от времени он пытался вдолбить в наши головы хоть что-то полезное. Жаль только, вскоре его уволили, потому как в нашей школе сменился директор, а Эдуард Петрович никогда не стелился и говорил все как есть, за что и поплатился.

И вот стою я в этом зале. Эдуард Петрович кричит на меня. На носу у нас чемпионат между школами. Всех это жутко раздражает, потому что нужно готовиться к экзаменам. Но мне плевать. Я хорошо играл в баскетбол, а в следующем году предстояло первенство района, и я точно знал, что меня протащат, потому что наша команда в общем-то никуда не годилась, лишь пара-тройка стоящих игроков. И я все никак не могу собраться, потому что возле школы меня уже ждут Рыкунов, Свиридов и Елинич, хотя на самом-то деле, к тому моменту его уже отослали к тетке. Я не знаю, куда мы собираемся идти. Может, нас ждали девчонки, а может, парни с Центрального опять хотят затеять драку. Это было совсем не важно. Я просто хотел быть с ними, а не торчать в этом пропахшем потом спортивном зале.




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/igor-nadezhkin-32441592/kogda-lastochki-kruzhat-nad-domami-68875848/chitat-onlayn/?lfrom=390579938) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.