Главная страница | Биографии и мемуары | Оруэлл

Оруэлл
Юрий Георгиевич Фельштинский

Георгий Иосифович Чернявский


Жизнь замечательных людей #1773
Далеко не все, произносящие афоризм «все равны, но некоторые равнее», знают, что цитируют Джорджа Оруэлла. Его собственная жизнь могла бы послужить основой для романа. Он родился в Индии, служил в колониальной полиции в Бирме, скитался по трущобам Парижа, сражался против франкистов в Испании и при этом оставался истинным англичанином. Известный прежде всего как автор притчи «Скотный двор» и романа-утопии «1984», он работал редактором и ведущим радиопрограмм Би-би-си, анализировал в печати творчество не только современников, но и своих великих предшественников Шекспира, Свифта, Диккенса и Льва Толстого.

Как в его мировоззрении уживались консерватизм и левые идеи? Почему местом действия романа о тоталитаризме он выбрал родную Англию? Почему, считая себя социалистом, подвергал жесточайшей критике британских лейбористов, ненавидел сталинский режим и представил британским властям «черный список» неблагонадежных деятелей культуры? На эти вопросы отвечают авторы биографии Джорджа Оруэлла, названного его коллегой и земляком Виктором Притчеттом самым оригинальным из современников.








Юрий Фельштинский, Георгий Чернявский

Оруэлл



© Фельштинский Ю. Г., 2019

© Чернявский Г. И… 2019

© Издательство АО «Молодая гвардия», художественное оформление, 2019









Предисловие


«Мир управляется гордостью и стремлением к самореализации», – говорится в очерке Дмитрия Быкова об А. П. Чехове


. Примерно то же можно было бы сказать об английском писателе и мыслителе, беспощадном критике действительности, горячо любившем и в то же время ненавидевшем окружающий мир, о страстном разоблачителе тоталитарных систем и их властителей Джордже Оруэлле, чье творчество до последних лет его жизни было известно сравнительно немногим. Оруэлл прославился только незадолго до смерти, когда британскому, а затем и иностранному читателю стали широко известны повесть-притча «Скотный двор» («Ферма животных»), а затем роман-утопия (или антиутопия[1 - Мы никак не можем согласиться с самим понятием «антиутопия», так как введением этого термина его изобретатели превращают утопию в нечто имеющее только позитивный смысл, что явно не соответствует действительности.], как предпочитают формулировать некоторые литературоведы) «1984»[2 - Сам автор называл свой роман исключительно словами – «Nineteen Eighty-Four» («Тысяча девятьсот восемьдесят четыре»); но поскольку и большинство западных, и абсолютно все российские его издания озаглавлены «1984» и то же название употребляется в справочной литературе, мы также вынуждены использовать его везде, за исключением цитат, где встречается иное написание.].

Популярность этих произведений была связана с тем, что они вроде бы имели объектом сталинский Советский Союз, но оказалось, что в разной степени и в разнообразных проявлениях свиное рыло тоталитаризма (среди персонажей повести-притчи были свиньи) и «Большой Брат» из романа-утопии вторгались в жизнь людей и в так называемых демократических странах. По крайней мере именно так смотрел на свои книги автор, что породнило его с читателями во всём мире и сделало его книги вечно злободневными.

Лишь спустя годы после кончины Оруэлла, когда он получил широкую известность, проявился читательский интерес к его более ранним художественным произведениям, публицистике, документам, письмам. Появились биографии писателя и монографии о его политических и художественных взглядах. В небольшой статье 1947 года «Почему я пишу» Оруэлл выделял несколько побудительных мотивов своего творчества, но первым назвал «чистый эгоизм»; остальными тремя являлись эстетический экстаз, исторический импульс, политическая цель. Ни одна книга, полагал Оруэлл, не может быть свободна от политической тенденции; мнение, что искусство не должно иметь ничего общего с политикой, – само по себе политическая позиция


.

Пожалуй, не было биографов, которые не утверждали бы, что жизнь героя книги надо показывать такой, какова она была на самом деле. Увы, во многих случаях это пустые декларации. В полной мере это относится и к жизнеописаниям героя нашей книги. Изданий, откровенно враждебных в отношении Оруэлла, мало, но они есть


. В то же время большинство авторов представляли читателю явно идеализированный портрет Оруэлла, подбирая те факты, которые вписывались в их концепцию. Тем не менее среди опубликованных на английском языке четырех с половиной десятков книг об Оруэлле (а с учетом изданий его произведений с подробными комментариями их гораздо больше) имеется некоторое число добротных работ.

Особенно выделяются фундаментальные книги Бернарда Крика и Майкла Шелдена


. Заслуга первого состояла в том, что он впервые привлек для изучения жизненного пути Оруэлла материалы его архива, прежде всего объемистую переписку (вдова писателя Соня Блэр предоставила Крику исключительное право на использование архива). В 2008 году один из авторов трудов об Оруэлле, В. Тейлор, в связи с кончиной Крика писал, что его книга «воспринималась всеми последующими биографами Оруэлла как стартовая площадка»


. Шелден, в свою очередь, смог получить письменные воспоминания родных, близких, друзей, записать свидетельства тех, кто изъявил готовность рассказать о своих контактах с Оруэллом.

Но даже в этих, на наш взгляд, лучших работах неоправданно мало места уделено собственно творчеству Оруэлла, вплоть до того, что о принесших писателю всемирную славу притче «Скотный двор» и романе «1084» имеются лишь беглые упоминания.

Любопытно, что авторы, относящиеся к своему герою с оправданной симпатией, в том числе Б. Крик и М. Шелден, предпочитают оставлять белые пятна там, где Оруэлл поступил, по их мнению, не совсем порядочно. Шелден говорит о списке подозрительных, ненадежных и сомнительных в политическом отношении лиц, который составлял Оруэлл в самом конце жизни, находясь в туберкулезном санатории, но недоговаривает, что по крайней мере часть этого списка была им передана британским официальным органам, занимавшимся борьбой с коммунистической пропагандой. Крик же лишь глухо упоминает о списке полутора строками.

Уже в XXI веке Дэвид Джон Тейлор обобщил новейшие данные, исследовал личный архив Оруэлла и другие документальные фонды и создал третью наиболее значительную биографию, хотя и в ней встречаются пробелы, неясности относительно источников информации, повторения и некоторая идеализация героя


. Определенный интерес представляют и работы, посвященные отдельным сторонам деятельности и творчества Оруэлла – его становлению как писателя


, его политическим взглядам и деятельности


, его пути к созданию романа «1984»


.

Немало книг и статей посвящено именно этому роману. В них прежде всего ставится вопрос, являлся ли он предостережением или прогнозом (большинство авторов, по нашему мнению, склоняются ко второй точке зрения)


, проводится сравнение с другими произведениями, посвященными сходной тематике, в частности с романами О. Хаксли «О дивный новый мир» и А. Кестлера «Слепящая тьма»


, сопоставляется «новояз» романа (специфический язык возможного будущего созревшего тоталитаризма) с его прообразами – политическими лексиконами сталинского СССР и нацистской Германии


и даже рассматриваются явления подлинного 1984 года (прежде всего его технологии и пропагандистская машина)


.

В то же время многие этапы и стороны жизни, деятельности, творчества Оруэлла, его общественных контактов освещены схематично или односторонне, вне связи с теми историческими коллизиями, в которых он существовал и которые оказывали порой решающее воздействие на его политическую и творческую эволюцию.

Странное впечатление производит небольшая книга французского социолога Алена Безансона, в которой, по словам автора, предпринята попытка провести сравнение между взглядами русского философа В. С. Соловьева и Оруэлла – сравнение искусственное, основанное на том, что оба автора якобы показали «изощренный характер зла в современном мире, пытающегося обольстить людей под маской поддельного добра»


. Собственно говоря, сравнения как такового нет – взгляды того и другого рассматриваются в отдельных, мало связанных между собой разделах.

Литература об Оруэлле на русском языке крайне скудна. Всё, что было написано о нем в СССР и постсоветской России, – это преимущественно краткие фрагменты, посвященные его творчеству, – вначале «разоблачительные» либо сдержанно-негативные, а в наши дни колеблющиеся в диапазоне от восторженных (в основном предисловий и послесловий к сборникам его сочинений) до проклинающих, каковых, правда, явное меньшинство.

Почти до самого конца советской эпохи имя Оруэлла было под запретом или в крайнем случае упоминалось с резко отрицательными интонациями. «Политика тотального “библиоцида”, неуклонно проводившаяся на протяжении десятилетий, практически исключала появление его книг на отечественном горизонте», – констатирует литературовед А. В. Блюм


. Оруэлла игнорировали энциклопедии. Даже в девятитомной «Краткой литературной энциклопедии», выходившей в 1960—1970-х годах, не только не было статьи о писателе, но вообще ни разу не было упомянуто его имя, хотя бы в ругательном контексте, даже там, где это просто было необходимо (например, в статьях об утопиях и фантастике).

Только в начале 1980-х годов справочные издания стали позволять себе упоминания о писателе, причем с совершенно нелепыми определениями того, что он собой представлял. Так, в «Советском энциклопедическом словаре» (1982) о нем было сказано: «…англ. писатель и публицист; от мелкобурж. радикализма перешел к бурж. – либер. реформизму и антикоммунизму. Антирев. сатира “Ферма животных” (1945). Роман-антиутопия “1984” (1949) изображает об-во, идущее на смену капитализму как тоталитарный иерархич. строй. Мелкобурж. радикалы считают О. предшественником “новых левых”»


.

Отметим во имя справедливости, что здесь хотя бы названы два наиболее выдающихся произведения писателя, а сам он отнесен к «мелкобуржуазным» авторам, что в глазах коммунистических боссов было всё же чуть лучше, чем, скажем, «идеолог империализма». Кроме того, упоминался термин «тоталитаризм», что действительно было главным в характеристике романа Оруэлла.

Лишь изредка имя Оруэлла появлялось в советской прессе. Сенсацией стала публикация в «Литературной газете» статьи Б. Черния, в заголовке которой фигурировала его фамилия: «Почему в моде Оруэлл?»


. Хотя автор подчеркивал антисоветскую направленность творчества писателя, по крайней мере к нему привлекалось внимание массы образованных и ищущих правды читателей, были названы его произведения, причем без истерического осуждения, хотя и с отрицательными коннотациями.

Центральная советская печать просто не могла не прореагировать на «год Оруэлла» – 1984-й. Статьи были кисло-сладкие, в духе того, что значилось в названном выше энциклопедическом словаре. В «Известиях» выступил весьма плодовитый, хотя и поверхностный М. Стуруа, который, хорошо знал, что можно писать и что нельзя. О том, что собой представляла позиция Стуруа, достаточно четкое представление дает лишь одна цитата об Оруэлле: «Ренегат социализма, превратившийся из попутчика прогресса в лазутчика реакции, замыслил свой роман в жанре социально-политической утопии как карикатуру на наш строй на примере лейбористской Англии, “переродившейся” в “коммунистическую”. Но история сыграла – не могла не сыграть – злую шутку и с автором романа, и с его апологетами. Каждый год от 1949-го до 1984-го всё явственнее, всё убедительнее показывал, что Оруэлл, сам того не желая… нарисовал не карикатуру на социализм и коммунизм, а вполне реалистическую картину современного капитализма-империализма. То, в чем упражнялась изощренная фантазия Оруэлла, стало явью западного мира, и в первую очередь Соединенных Штатов Америки – подлинного, а не вымышленного “центра зла наших дней”»


.

В том же духе откликнулась «Литературная газета». С. Воловец изобразил Оруэлла неким отшельником, никогда не знавшим, что такое социализм, «писавшим на заброшенной ферме острова Юра (Джура. – Ю. Ф., Г. Ч.)… питавшим свою фантазию… современной ему английской действительностью. По многим причинам он ошибочно отождествлял ее с социализмом»


.

Сходные интонации звучали в книге А. Эфирова «Покушение на будущее»


. Эфиров совершил, прямо-таки цирковой трюк, попытавшись превратить подлинного антикоммуниста и антисоветчика Оруэлла в «союзника» коммунистической власти «в борьбе с империализмом»


.

В 1986 году появился вполне достоверный и, главное, сочувственный обзор западной литературы об Оруэлле, подготовленный В. Чаликовой и Л. Лисюткиной, опубликованный в малотиражном издании максимально идеологически выдержанной серии «Критика буржуазной идеологии, реформизма и ревизионизма»


. Авторы обзора приглашали к объективному взгляду на творчество писателя. За год до этого в Академии общественных наук при ЦК КПСС, где начинали зарождаться истоки будущего «нового мышления», была защищена кандидатская диссертация В. М. Недошивина, в которой, несмотря на ее сугубо «партийный» заголовок, были высказаны довольно точные суждения о творчестве Оруэлла, лишенные коммунистической предвзятости


. (Вскоре, когда развернется перестройка, а затем рухнет Советский Союз, Недошивин выступит с несколькими комментариями к творчеству Оруэлла, неглубокими по существу и с фактическими ошибками, но явно сочувственными


.)

Произведения Оруэлла стали широко издаваться на русском языке с конца 1980-х годов, и ныне «Скотный двор» и последний роман многократно опубликованы большими тиражами. Читатель также получил возможность ознакомиться с другими романами, великолепными эссе, литературоведческими статьями и критическими обзорами.

Что же касается изучения жизни и деятельности писателя, то оно в литературе, изданной в России, оставалось в самом зачаточном состоянии. Список изданий о нем ограничен всего лишь двумя небольшими книгами – чисто литературоведческой, принадлежащей перу В. Г. Мосиной, и отчасти литературоведческой, отчасти социологической, написанной А. Н. Алексеевым


; несколькими предисловиями и послесловиями к изданиям его произведений, содержащими минимум биографической информации, и группой статей. Сради них заслуживают высокой оценки работы В. А. Чаликовой, из которых наиболее интересен «Комментарий к “1984”» (она была также переводчиком ряда произведений Оруэлла на русский язык)


. Интересна статья А. В. Блюма, на базе архивных документов раскрывающая страх совтских чиновников при одном упоминании имени британского писателя, автора произведений, в содержании которых явно виделся реальный образ СССР


.

Менее содержательны несколько предисловий А. М. Зверева к сочинениям Оруэлла


. Можно предположить, что их интонации, упреки в адрес писателя вроде того, что он был слаб в обобщениях, продиктованы временем – годами горбачевской «перестройки», когда коммунистическая цензура явно ослабела, но всё еще подавала признаки жизни. В то же время к безусловной заслуге автора следует отнести его участие в появлении в СССР повести-притчи Оруэлла «Скотный двор».

Когда же литературоведы или социологи обращаются к жизненному пути писателя, оказывается, что он известен им только в самых общих чертах. Авторы некоторых публикаций используют творчество Оруэлла в явно политических целях, причем не скрывают этого


.

В 2017 году в Санкт-Петербурге крохотным тиражом была опубликована биография Оруэлла, написанная британской переводчицей и журналистом М. Карп. Автор в целом достоверно излагает жизненные перипетии своего героя, хотя в книге можно встретить немало фактических неточностей и спорных оценок


.

Приходится с сожалением констатировать, что русскоязычный читатель всё еще не знаком со всеми перипетиями жизненного пути великого британского писателя и мыслителя[3 - Когда наша книга уже была сдана в печать, появилось сообщение о предстоящем выходе работы В. Недошивина «Джордж Оруэлл: Неприступная душа», с которой мы не имели возможности ознакомиться.].

Мы пытаемся восполнить этот пробел, используя обширную базу источников, связанных с жизнью, деятельностью, творчеством нашего героя.

От биографических изданий на английском языке предлагаемая читателю книга отличается стремлением по-новому взглянуть на отдельные этапы и эпизоды жизни и творчества Оруэлла, на перипетии его личной жизни, на его место в английской и мировой литературе, в политической жизни Великобритании и других стран. Адресуясь к русскоязычному читателю, мы уделили особое внимание советским акцентам в творчестве Оруэлла и в восприятии его произведений, неизменно окрашенных политикой.

Будучи глубоко убеждены в большой значимости Джорджа Оруэлла как литератора, публициста, общественного деятеля, одного из крупнейших и оригинальнейших британских мастеров слова в ХХ веке, мы в то же время отдаем себе отчет, что он не возник внезапно, как Минерва из головы Юпитера, а развивался постепенно и стал писателем мирового класса только к самому концу жизни благодаря своим последним произведениям.

Как любой крупный писатель, Джордж Оруэлл находился в крайне сложных, если не сказать конфронтационных, отношениях со временем, в котором он жил, с людьми, которые его окружали. Он, подобно Дон Кихоту, подчас шел на сражение если не с ветряными мельницами, то, во всяком случае, с обветшавшими догмами, привычными представлениями, с особо свойственным британцам консерватизмом, хотя в ряде случаев вступал в борьбу и с тем, что считал псевдоноваторством, демонстративно объявляя себя социалистом-консерватором. Эти стороны жизни и деятельности нашего героя мы попытаемся осветить наиболее основательно.

В нашем распоряжении имелась богатая база источников. Это прежде всего произведения и документы автора. При всей опасности использования художественного творчества в качестве исторических источников (бывает, что оно не столько освещант перипетии жизни их автора, сколько вводит в заблуждение), тщательное изучение романов, публицистики, писем Оруэлла позволяет в сопоставлении с другими документами найти приемлемую грань, дающую возможность воспроизвести многие эпизоды его жизни, взгляды, взаимоотношения с другими людьми и особенности его творческого процесса.

Первая серьезная попытка издания собрания сочинений Оруэлла была предпринята его вдовой Соней Браунелл (Блэр), часто обозначавшей свою фамилию как Оруэлл, совместно с хранителем фонда писателя в Отделе специальных коллекций Научной библиотеки Университетского колледжа Лондонского университета. Это издание в четырех томах «Собрание очерков, статей и писем Джорджа Оруэлла» (в него не были включены художественные произведения), осуществленное в 1968 году


, было построено хронологически, причем каждый том получил название, взятое из сочинений автора. За ним последовал двадцатитомник


, подготовленный под руководством профессора Питера Дэвисона. Первые девять томов составляют романы и другие отдельные книги, а остальные тома содержат расположенные в хронологическом порядке сочинения и документы, включая письма, и обширный справочный аппарат, намечающий пути к углубленному изучению жизни и творчества Оруэлла


.

После выхода собрания сочинений удалось обнаружить и опубликовать новые ценные документы


и дневники писателя


. Читатель имеет ныне возможность познакомиться с перепиской – не только c письмами самого Оруэлла, но также с частью адресованной ему корреспонденции


. Вся эта документация стала доступной в первую очередь благодаря неустанному труду профессора университета Де Монфор (Лестер) Питера Дэвисона.

Ценнейшие архивные материалы Джорджа Оруэлла хранятся в его фонде в Отделе специальных коллекций Научной библиотеки Университетского колледжа Лондонского университета (London University. University College London. Special Collections. Great Britain 0103. George Orwell Archive; далее – George Orwell Archive). Правда, все находящиеся там произведения и подавляющее большинство документов самого Оруэлла опубликованы в собрании его сочинений. Но для исследователя весьма важны рукописи, отражающие процесс работы над произведениями, личные документы писателя, материалы родных и близких, в частности его первой жены Эйлин, адресованные ему письма, первые издания произведений и многочисленные другие материалы, которые значительно расширяют представление о характере деятельности, взглядах, связях нашего героя.

Заместитель главного библиотекаря Университетского колледжа Ян Энгус, который взял на себя миссию обработки Архива Оруэлла в соответствии с пожеланиями его вдовы Сони, записал свидетельства нескольких десятков человек, в памяти которых запечатлелись те или иные эпизоды жизни писателя, черты его характера, манера поведения, привычки и т. д. Дополнением к ним были письма Энгусу людей, которые были знакомы с Оруэллом.

В фонде хранятся обширная коллекция писем не только самого Оруэлла, но и адресованных ему, его первой жене Эйлин и второй жене Соне, переписка других лиц, связанных с писателем.

Важным дополнением к подлинным документам («историческим остаткам», как называют их археографы) являются материалы «исторической традиции» – косвенные свидетельства, процеженные через сознание и память отдельных людей. К ним прежде всего относятся воспоминания, огромное число которых также сохраняется в Отделе специальных коллекций. Обширную группу составляют материалы вещательной компании Би-би-си, по каналам которой на протяжении многих лет транслировались многочисленные передачи с участием людей, близких к Оруэллу, в том числе жены Сони, приемного сына Ричарда, школьных товарищей, соратников по гражданской войне в Испании, писателей А. Кестлера, В. Притчетта, издателя Ф. Варбурга и многих других. Эти исключительно важные источники позволяют воссоздать живой портрет героя нашей книги.

Вероятно, в какой-то степени символично, что архив Оруэлла хранится ныне почти по соседству с больницей Университетского колледжа, где Эрик Блэр окончил земное существование, чтобы продолжить свое бытие в переиздаваемых по всему миру произведениях Джорджа Оруэлла.

Отдельные документы Оруэлла имеются и в других архивах. В частности, в библиотеке Лилли Индианского университета (США) сохранилась коллекция писем Оруэлла, главным образом адресованных его литературному агенту Леонарду Муру, а также несколько писем Эйлин Блэр, позволяющих бросить взгляд на отдельные стороны творчества и деятельности Оруэлла во второй половине 1930-х – начале 1940-х годов. Ценные документы можно встретить также в коллекции семейства Берг в Отделе рукописных фондов Нью-Йоркской публичной библиотеки (переписка с друзьями, с литературным агентом Л. Муром, с американским издательством «Харпер энд бразерс») и других архивохранилищах.

Эрику Блэру – Джорджу Оруэллу посвящена достаточно большая мемуарная литература. В числе авторов – родные и близкие, в том числе сестра Эврил и вторая жена Соня, сослуживцы Блэра по бирманской полиции, издатели и писатели, женщины, с которыми он был близок. Воспоминания освещают в основном его облик, внешние проявления жизнедеятельности, подчас интересные детали, однако не отличаются глубиной: по сути, нет мемуарных произведений или отрывков, чьи авторы попытались бы проникнуть во внутренний мир, который писатель, будучи человеком крайне сдержанным, стремился не выпускать в мир внешний даже в общении с самыми близкими людьми.

О месте Джорджа Оруэлла в британской и мировой литературе и общественной жизни свидетельствуют многочисленные документальные фильмы о нем и целый ряд художественных кинолент, снятых по его произведениям (роман экранизировался четыре раза – в 1956, 1970, 1984 и 2009 годах; притча «Скотный двор» – дважды, в 1954 и 1999-м) и пользовавшихся неизменным успехом. С особым интересом зрители встретили фильм, вышедший на экраны в «год Оруэлла», снятый Майклом Редфордом, в главных ролях которого заняты известные британские актеры Джон Хёрт, Ричард Бёртон, Сюзан Гамильтон. Сравнительно недавно, летом 2013 года, британский драматург и режиссер Джеймс МакЭвой представил на фестиваль искусств в Шропшир-Хиллзе спектакль «Последний человек в Европе» (таков был первый вариант названия романа «1984»), в котором освещен жизненный путь Джорджа Оруэлла, в основном на базе его художественных и публицистических произведений. В 1994-м театр им. Ленсовета в Санкт-Петербурге поставил спектакль по пьесе Н. А. Мухиной с тем же названием, представляющий собой сценическое воспроизведение романа. Два главных произведения Оруэлла – притча и роман – входят в обязательную программу большинства курсов истории мировой литературы в средних школах не только Великобритании, но и многих других стран. Изучают их и в ряде учебных заведений России.



Поскольку наш герой существует в двух ипостасях – обычного человека Эрика Блэра и выдающегося писателя Джорджа Оруэлла, мы используем оба имени. Даже в первых главах, когда речь идет о Блэре, еще не помышлявшем, что когда-то станет Оруэллом, иногда употребляется его псевдоним – когда речь идет о воспоминаниях нашего героя или о биографических трудах о нем. С того времени, когда Блэр превратился в писателя Оруэлла, мы употребляем псевдоним при рассказе о его творчестве, но сохраняем настоящую фамилию, излагая его жизненные перипетии.

Авторы сердечно благодарят администрацию и сотрудников архивов и библиотек, оказавших помощь в работе над книгой.




Глава первая. Происхождение и детство Эрика Артура Блэра





Семья и ранние годы


До 1934 года британского общественного деятеля, публициста и начинающего писателя Джорджа Оруэлла не существовало. Человека, который в середине тридцатых годов стал известным и к которому дружелюбно, с ненавистью или безразлично относились те, кто сталкивался с ним, звали Эрик Артур Блэр. Двойное имя использовалось только в официальных бумагах. Мы тоже будем употреблять только его первое имя – Эрик.

Эрик родился 25 июня 1903 года в колониальной периферии Британской империи, но в той ее части, которую ревнители «империализма» (не в ленинском понимании этого термина как «последней стадии капитализма», а в смысле необходимости сохранения на вечные века незыблемого господства англичан над слаборазвитыми нациями Азии, Африки, Океании) именовали «жемчужиной короны» – в Индии, где служил чиновник средней руки Ричард Блэр – отец будущего Оруэлла.

Сам Ричард был одним из десятерых детей приходского священника в городке Милборн (графство Дорсет). Задолго до этого, в XVIII веке, семейство Блэр было связано с аристократией, прадед Ричарда был женат на дочери графа Вестморленда, имел земельную собственность на Ямайке. Однако со временем доходы семьи упали, и священник Блэр вел скромную жизнь в своем почти деревенском приходе. Он умер, когда Ричарду было всего десять лет, оставив незначительное наследство.

В 1875 году восемнадцатилетний Ричард должен был начать самостоятельную жизнь. Он, видимо, был сильным, выносливым, обладал практической хваткой, умел устанавливать нужные связи. Всё это позволило ему найти престижную работу на колониальной имперской периферии. После массы проверок умственного развития, физического состояния, здоровья и лояльности трону он был зачислен в Индийскую гражданскую службу, в которой в конце XIX века работало всего лишь немногим более тысячи человек. Ее чиновники были своего рода высшим слоем колониальной администрации, которому подчинялись полиция, служба гражданских инженеров, управление охраны лесов и другие административные подразделения, так что в действительности британцев, трудившихся здесь на благо короны, было во много раз больше.

Ричард работал на средней административной должности в отделении Опиумного департамента в городе Мотихари (провинция Бенгалия) на самой границе с Непалом, более чем в 600 километрах к северо-западу от Калькутты. Начал он с самой низшей чиновничьей ступени, которая именовалась «помощник заместителя опиумного агента третьего ранга», и до выслуги лет и получения пенсии продвинулся ненамного – из третьего ранга перешел в первый, так и оставшись «помощником заместителя».

Много воды утекло с тех пор, унеся с собой представление о торговле опиумом как обычном, даже вполне почтенном занятии. В конце XIX – начале XX века опиум считался прежде всего эффективным болеутоляющим средством, широчайшим образом применялся в медицинской практике. Импорт его из стран Востока в Европу был весьма прибыльным делом. С XVI века опиумом стали торговать португальцы, а через столетие в этот бизнес активно включились британцы.

Основным поставщиком зелья, которое постепенно начинало использоваться не только в медицине, но и в качестве средства, доставлявшего удовольствие, стала индийская Бенгалия. В 1773 году генерал-губернатор Бенгалии установил монополию Ост-Индской компании на торговлю этим товаром. Через 14 лет компания под предлогом вредности для здоровья добилась запрета на употребление опиума в самой Индии, и экспорт его, значительно более прибыльный, стал приобретать всё более широкие масштабы. Теперь опиум вывозился главным образом в Китай. В 1875 году, когда Ричард начал свою опиумную службу, производство наркотика в Бенгалии составляло около четырех тысяч тонн, и почти весь этот объем шел в огромную соседнюю страну, давая прибыль в 6,5 миллиона фунтов стерлингов в год, что составляло примерно шестую часть всех доходов имперской казны, получаемых из Индии. Так что отец будущего видного публициста, писателя и общественного деятеля не занимался каким-то неподобающим ремеслом, а был членом того круга людей, которые считались своего рода опорной базой британской администрации в Индии. Сам Эрик писал позже, что он происходил из среды низшего слоя среднего класса


.

Работа была нелегкой. Ричард Блэр не менее половины своего рабочего года находился в разъездах по самым отдаленным местам посевов опиумного мака: следил, чтобы соблюдались агротехнические нормы; определял меру необходимости займов земельным собственникам, имевшим контракты на выращивание зелья; подсчитывал объем производства; следил, чтобы весь урожай продавался властям по договорной цене, и т. д. Во время командировок жил он в палатках, иногда в крохотных грязных бунгало, страдал от насекомых, тропических дождей и страшной духоты.

Более двадцати лет служил он, не заводя семьи, удовлетворяясь случайными связями с индийскими девушками, посещая публичные дома, которые можно было найти чуть ли не в каждом квартале крупных городов. Только в 1896-м, когда ему уже шел 39-й год, Ричард познакомился с хорошенькой девушкой и сделал ей предложение. Оно было принято, скорее всего, в силу необходимости: девушка, служившая гувернанткой в богатых семьях колониальных администраторов, была обручена с другим человеком, но тот ее неожиданно бросил, и, чтобы не быть объектом сплетен, она поспешно вышла замуж за Ричарда.

Девушку, дочь англичанки и француза, в течение долгих лет занимавшегося торговлей и корабельным строительством в соседней с Индией Бирме, звали Айда[4 - Так на английский манер звучит имя Ида.] Мэйбл-Лимузин. Айда была моложе Ричарда на 18 лет. Родилась она в пригороде Лондона, но в раннем возрасте вместе с родителями отправилась за океан.

Поначалу коммерческие дела отца шли удачно. Одна из сестер Айды (всего в семье было девять детей) через много лет не без хвастовства рассказывала, что в Бирме у семейства был «образ жизни, как у принцев», и какое-то время в доме было 30 слуг (этот рассказ позже повторил Оруэлл в одном из очерков)


. Однако отец увлекся спекуляциями и потерял почти всё состояние. Мать Айды Тереза до глубокой старости жила в Бирме, не желая возвращаться на родину. В начале 1920-х годов, когда Эрик появился в Бирме в качестве британского полицейского, он иногда посещал свою бабушку, правда, без особого интереса, и в своих дневниках и произведениях не оставил сколько-нибудь подробных свидетельств этих встреч.

Эрик был вторым ребенком в семье. Когда он родился, отцу исполнилось 46 лет, матери – 28, а их первой дочери Марджори Френсис было пять лет. 30 октября 1903 года Ричард Блэр, работавший в Опиумном департаменте, и его супруга получили свидетельство, что в этот день состоялось крещение их сына, которому было дано имя Эрик Артур


. Еще через пять лет на свет появилась младшая сестра Эврил.

В тех местах Индии, где побывала семья, иногда менявшая место пребывания в силу характера работы Ричарда, Айда оставила весьма благоприятное впечатление у тех британских подданных, с которыми общалась. Она создавала комфортные домашние условия в становившихся их жилищами непритязательных бунгало, впрочем, мало считаясь со вкусами супруга, на которого смотрела сверху вниз. Первоначальные чувства (если они были) быстро охладели, у супругов появились разные спальни, хотя верность дому, ощущение себя хозяйкой и заботливой матерью у Айды сохранились. «Бедный старый Дик, – сочувствовал кто-то из родственников, – если он и слышал что-нибудь во время карточной игры [от жены], это было: “Дик, а ну-ка кончай свой покер”»


.

Предпоследним местом, где обитали Блэры, был городок Мотихари – глухой уголок империи, cвязанный с центром Индии узкоколейной веткой железной дороги, с миниатюрной станцией, но зато очень активной протестантской миссией. Мотихари был центром обширного района маковых плантаций, так что работы у Ричарда было хоть отбавляй. Именно здесь и родился Эрик.

Через год отец был переведен в несколько более крупный город Монгир на южном берегу Ганга, со старинным фортом и населением 57 тысяч человек, из которых, согласно энциклопедическому словарю Брокгауза и Ефрона, 322 были христиане. Словарь не упоминал, что город, как и прежнее местопребывание Блэров, был центром выращивания опиумного мака


.

Особого успеха на колониальной службе Ричард Блэр не добился. Он был человек скромный, не подсиживал сослуживцев, исправно выполнял служебные обязанности, но не пытался особо выделиться. Почти каждый год (кроме последних лет службы) его переводили на новое место, где надо было заново обустраиваться. Небольшие повышения жалованья почти не компенсировали растущих расходов.

У родителей постепенно зрела мысль, что дети должны жить и учиться на родине. Большинство британских чиновников посылали детей к родственникам. Лишь иногда матери отправлялись в метрополию вместе с потомством. Айда избрала второй путь, проявив больше заботы о детях, нежели о супруге. Когда Эрику был всего лишь год, мать с ним и его старшей сестрой возвратилась на родину. Предполагалось, правда, что вскоре за ними последует и глава семьи.

Трудно сказать, каковы были причины, по которым Ричард решил распроститься с «жемчужиной». Скорее всего, он просто устал от службы в отсталой стране с малочисленной высшей кастой и многомиллионным нищим населением, непривычным для британцев климатом, огромным количеством вредных насекомых – переносчиков тяжелых болезней. Он, видимо, думал дать детям, прежде всего единственному сыну, приличное образование. Прошло, однако, всего несколько месяцев, и глава семьи изменил свое решение. Он остался на субконтиненте дослуживать семь лет, остававшихся ему до пенсии.

Айда с детьми поселилась в городке Хенли-он-Темс в Юго-Восточной Англии, в графстве Оксфордшир. Городок был крохотным, всего с несколькими тысячами жителей (почти через столетие, в 2001 году, здесь обитало 10 646 человек), но история этого одного из старейших английских поселений восходила к XII веку (первое упоминание о нем датируется в хрониках короля Генриха II Плантагенета 1179 годом). В течение следующих семи с лишним сотен лет мало что здесь изменилось, разве что в 1790 году была впервые построена тюрьма.

Летом 1907 года Ричарду был предоставлен трехмесячный отпуск, который он провел с семьей; после этого визита родилась младшая сестра Эрика. Возвратившись в Индию, Ричард был во второй раз за всю службу повышен в чине – стал заместителем опиумного агента первого класса с небольшим повышением оклада – и в названном качестве дослужил до окончания контракта, после чего ему полагалась пенсия.

В начале 1912 года Ричард Блэр завершил свою колониальную службу и, получив пособие в 400 с лишним фунтов стерлингов в год, которое позволяло сравнительно безбедно существовать, но отнюдь не роскошествовать, присоединился к семье. По договоренности с ним Айда решила расстаться с восьмилетним Эриком, отправив его, как это часто практиковалось в английских семьях не только высокого, но и среднего общественного статуса, в частную школу с пансионом.

И до расставания с Эриком, и после родители не обращали особого внимания на его воспитание. Отец по возвращении на родину увлекся садоводством, проводил целые дни на своем участке, где даже пытался вырастить диковинные деревья, черенки которых привез из Индии. Он также играл в гольф, а за этим следовал покер. Не только дети, но и супруга оставались на заднем плане. Мать, которая в раннем детстве Эрика была заботливой и внимательной, постепенно также утратила интерес к воспитанию ребенка. Она вела домашнее хозяйство, не имея возможности держать постоянных слуг; наемные помощники привлекались только во время генеральных уборок, приема гостей и т. п.

Но в то же время у Айды оставалось время на светскую жизнь. Она любила подолгу общаться с соседками, обсуждая с ними всемирные и британские сенсации и главным образом местные сплетни. Она увлеклась спортом: играла в гольф, занималась теннисом, даже ездила в лондонский пригород Уимблдон, чтобы увидеть знаменитые соревнования, которые с 1877 года проводились здесь ежегодно в течение двух недель.

В дневнике Айды немало записей о спортивных играх, но почти нет упоминаний о муже и детях


. Записи о детях появлялись только в экстренных случаях – когда кто-то из них заболевал или падал так, что необходима была медицинская помощь. Тогда Айда прерывала свои развлечения и принимала необходимые меры. В дневнике можно прочитать, например, что Айда великолепно проводила время в Лондоне, посещая теннисные матчи, бывшие тогда модным новшеством, но, получив телеграмму, что у Эрика поднялась температура, немедленно отправилась домой[5 - Дневник Айды Блэр находится у потомков ее старшей дочери, живущих на Ямайке, его фотокопией располагает архивный фонд Оруэлла (George Orwell Archive. L/2).].

Немало времени Эрик проводил со старшей сестрой. Правда, она вскоре стала встречаться с мальчиками, и присутствие младшего брата становилось обузой. Кавалер Марджори, Хамфри Дейкин, который позже стал ее мужем, считал брата своей подружки слишком чувствительным и слабым. Его раздражало, что ребенок часто плакал, потому что, как он жаловался, «никто его не любил»


.

В памяти Эрика Блэра осталась многодетная семья некоего слесаря, жившая на окраине городка. Дети приняли мальчика в свою компанию, которая развлекалась, взбираясь на деревья, разоряя птичьи гнезда, или занимаясь рыбалкой на близлежащем озере. Дети с окраины смотрели на городского мальчугана свысока, как на маменькиного сынка, на озере ему доставалось самое неудобное место. Но он чувствовал себя счастливым от самого факта общения с детьми, которые, в отличие от Хамфри, им не пренебрегали.

Как вспоминал Блэр, пстепенно развлечения стали не столь уж невинными. Находясь совершенно без надзора взрослых, дети стали «играть» в доктора и больного, а затем и в мужа с женой. При этом Эрик впервые вначале на вид, а потом и на ощупь познакомился с физическими отличиями мальчиков и девочек. Старшие дети вразумительно объяснили ему, чем и как занимаются взрослые в постели. Но из попытки семилетнего Эрика и его чуть более старшей подружки перейти от изучения интимных частей тела друг друга к их соединению ничего не получилось – они были еще слишком малы[6 - Эти подробности Эрик через многие годы рассказал своей младшей сестре Эврил, а она передала их хранителю архивного фонда Оруэлла Яну Энгусу (см.: George Orwell Archive. S/44. I. Angus. Notes on Сonversations with A. Dunn. 1964. April 16–19).].

Правда, через какое-то время мать запретила Эрику встречаться с детьми рабочего, объяснив с явным оттенком присущего ей снобизма, что ее сыну не пристало общаться с простолюдинами. Хотя послушный ребенок безоговорочно выполнил материнские указания, «вольная жизнь» детей из рабочей среды осталась в его памяти как некое загадочное и соблазнительное времяпрепровождение, несравненно более привлекательное, чем его собственное детство, в основном одинокое и скучное. Дни, проведенные с этими детьми, остались в памяти на всю взрослую жизнь и отразились в стремлении Эрика Блэра погрузиться в среду простых людей, которые позже сочувственно, хотя не без доли иронии, описывались в его романах и публицистике. Так что рассказу Эврил о детских контактах ее старшего брата, по-видимому, можно доверять.

Между тем общения с родителями, как в детском возрасте, так и по мере взросления, почти не было. Тем не менее Ричард Блэр на протяжении всей жизни считал себя вправе вмешиваться в дела сына, решительно осуждал его «писательские занятия», считая их праздным времяпрепровождением. Но особенно отца возмутил тот факт, что сын отказался от данного родителями имени, взял себе псевдоним. И только перед смертью в 1939 году Ричард наконец смирился, что его сын не Блэр, а Оруэлл. Делать было нечего – тот стал довольно известным литератором.

Надо признаться, Айда не тяготилась отсутствием заботы со стороны супруга. Она по-прежнему предпочитала вести независимый образ жизни, а в недолгие часы, которые проводила с мужем, обычно давала ему всякие хозяйственные поручения и следила за тем, чтобы они исправно выполнялись. По этой причине соседи часто выражали сочувствие «старому Дику», особенно когда супруга прерывала его карточную игру – точно так же, как ранее делала это в Индии


.

Более того, с годами у Айды выработалось своего рода отвращение к мужчинам вообще. Эрик вспоминал, что его мама, не обращая внимания на ребенка, оживленно обсуждала со своими знакомыми дамами, насколько непривлекательны все мужики, и прежде всего подчеркивала, что они физически неприятны. У ребенка складывалось впечатление, что женщины вообще не любят мужчин, которые напоминают им больших, отвратительных, дурно пахнущих животных; что мужчины очень плохо обращаются со своими женами и стремятся «силой» привлечь к себе внимание незамужних девиц


.

Разумеется, вся противоречивость, непоследовательность, нелогичность этих суждений ребенком не осознавалась. Однако он надолго сохранил представление, что мужчины и женщины принадлежат к совершенно различным «видам» существ, между которыми, как правило, существуют враждебные отношения, несмотря на телесные игры, которые показали ему старшие дети слесаря. Поняв, что он принадлежит к «низшему», мужскому «виду», Эрик с ужасом думал о том, что, став взрослым, он также превратится в отвратительное чудовище. Он стал стесняться девочек, даже с сестрами был сдержан и не делился с ними своими мыслями и чувствами.

По мере того как дети росли, Айда обращала на них всё меньше внимания. У Эрика не сохранилось теплых чувств к матери. Он полагал, что его стремление к одиночеству было вызвано именно материнским запретом общения с соседскими детьми, принадлежавшими к «простым семьям». В значительной степени именно это, как полагал взрослый Эрик, породило тягу к чтению и попытки изложить что-то на бумаге. «Я думаю, с самого начала мои литературные притязания были замешаны на ощущении изолированности и недооцененности. Я знал, что владею словом и что у меня достаточно силы воли, чтобы смотреть в лицо неприятным фактам, и я чувствовал – это создает некий личный мир, в котором я могу вернуть себе то, что теряю в мире повседневности», – вспоминал Оруэлл.

До поступления в школу, да и после Эрик был застенчивым, необщительным ребенком. После расставания с детьми слесаря он иногда играл с соседскими ребятишками, но предпочитал бродить в одиночестве. Он даже, по собственным словам, «приобрел некоторое манерничанье, которое все школьные годы отталкивало» от него товарищей.

Эрик с огромным интересом изучал окружающую природу, любил наблюдать за поведением кошек, собак, кроликов


. Где бы он ни жил, с ним всегда были какие-то животные. Хотя подчас их заводили с хозяйственной или потребительской целью, наблюдение за их повадками в домашних условиях и изучение живого мира в его естественной среде обитания были характерны для Блэра на протяжении всей жизни.

Эрик рано научился читать. Незадолго до того как ему исполнилось восемь лет, он обнаружил потрепанное, сокращенное и адаптированное для детей издание «Путешествий Гулливера» Свифта. Собственно, книга была предназначена Эрику как подарок на день рождения, причем экономная мать решила не тратиться на новое издание.

Открыв книгу, мальчик увлекся ею с первых строк, а когда настала ночь, долго не мог заснуть, строя предположения, что же дальше произойдет с героем. Свифт стал любимейшим писателем ребенка, а затем взрослого Эрика. В 1942 году писатель Оруэлл гордо констатировал в одной из своих передач на радиостанции Би-би-си: Гулливер «всегда жил со мной с того времени, так что, я полагаю, не проходило и года, чтобы я не перечитал хотя бы часть его»


. Примерно то же говорилось в целом ряде его статей и критических обзоров, где, в частности, высказывалось сожаление, что так мало людей читали «Путешествия Гулливера»


.

Эрик рано полюбил поэзию. Ему нравились рифмы и ритмы, особенно когда они были связаны с возвышенным содержанием. Особенно запомнились ему стихи английского поэта конца XVIII – начала XIX века Уильяма Блейка из сборника «Песни невинности» (1789). Стихотворение «Весна» из этого сборника стало для Эрика символом грядущей радости, которая, как он надеялся в школьные годы, когда-нибудь придет на смену отнюдь не радостному настоящему. Он не раз повторял слова:

Рады все на свете.
Радуются дети.
Петух – на насесте.
С ним поем мы вместе.
Весело, весело встречаем мы весну![7 - Перевод С. Маршака.]

В сугубо сатирическом, издевательском контексте первая строка из приведенной строфы была использована через много лет в качестве заголовка воспоминаний, посвященных отнюдь не радостям, а мукам в школе-интернате Святого Киприана, куда Эрика вскоре отдали.

Мальчик не просто увлекся стихами известных поэтов, заслуженно стяжавших славу, любовь и взрослых, и детей. Уже в пятилетнем возрасте он сочинил некие стихотворные опусы, которые даже привели в восторг обычно весьма сдержанную маму. Правда, она не позаботилась о том, чтобы сохранить эти «стихи», явно считая их лишь забавой ребенка. Эрик запомнил тему только одного стихотворения – об огромном тигре с зубами, каждый из которых был величиной со стул. Мама записала стишок под диктовку сына, который еще не умел писать, правда, вскоре затеряла его.

Много лет спустя Оруэлл признавался, что его «Тигр» был явным плагиатом: ранее он прочитал стихотворение всё того же Уильяма Блейка «Тигр, о тигр». Конечно, он был слишком строг к себе. Стихосложение в пятилетнем возрасте не могло быть ничем, кроме подражания. Сама же попытка была показательной. Оруэлл вспоминал: «С самого раннего детства, возможно, лет с пяти-шести, я знал, что, когда вырасту, обязательно стану писателем. Лет с семнадцати и до двадцати четырех я пытался отказаться от этой мысли, хотя всегда сознавал, что изменяю своему подлинному призванию и что рано или поздно мне придется сесть и начать писать книги»


.




Школа Святого Киприана


По совету знакомых по Индии для определения дальнейшего жизненного пути Эрика была избрана школа Святого Киприана в графстве Суссекс, в живописной местности на самом берегу пролива Ла-Манш. Главная причина предпочтения именно этой «приготовительной публичной школы» состояла в том, что она являлась неплохим трамплином для поступления в одну из наиболее престижных «полных» средних школ. Само упоминание, что человек является выпускником Итона или Харроу, если и не открывало перед ним карьерные двери настежь, то во всяком случае способствовало служебному, политическому, общественному продвижению.

Школа Святого Киприана, по мнению многих, была «правильной», надежно обеспечивала подготовку к карьерному развитию, чем были озабочены родители, мечтавшие, чтобы их единственный сын пошел дальше отца, а при возможности, учитывая его природные способности, добился видного места в государственной администрации. Опиумный чиновник, которому вскоре предстояла отставка, и его супруга считали все другие виды деятельности, включая и частный бизнес, занятиями менее достойными.

Проблема состояла в том, что за обучение надо было платить немалые деньги – 180 фунтов стерлингов в год, что составляло более трети отцовской пенсии в 438 фунтов. Плата за обучение действительно была огромной, если учесть, что жалованье чиновника составляло тогда 200–300 фунтов в год. Но одновременно это означало, что в школе учатся дети достойных, богатых родителей и обучение там соответствует высшим стандартам английского истеблишмента. Привлекало и то, что в школе учились всего около сотни мальчиков. Обучение продолжалось пять или шесть лет в зависимости от способностей ребенка и желания родителей. В каждом классе было всего 18–20 учеников, тогда как в других школах классы были более многолюдными.

С огромным трудом (соблюдая, однако, достоинство) Блэры убедили владельцев школы, супругов Уилкес, вдвое понизить плату для их отпрыска. Принимая во внимание низкий доход семьи и колониальные заслуги ее главы, а также предполагаемые способности Эрика, Уилкесы пошли на очень редкое исключение – взяли мальчика на льготных условиях, получив от родителей обещание, что он будет образцовым учеником, постоянно помнящим о совершённом для него благодеянии.

О порядках в школе Святого Киприана судить трудно, хотя им была посвящена вышедшая первым изданием в 1938 году критическая повесть соученика и друга Эрика, писателя и литературного критика Сирила Коннолли «Враги обещаний»


, вызвавшая, в свою очередь, не просто критический, а дышавший ненавистью к этому учебному заведению отклик самого Эрика, уже ставшего к тому времени Оруэллом, возмущенного, что его товарищ, с которым он продолжал поддерживать дружеские и деловые отношения, признавал, что школа давала неплохое образование (правда, после обращенного к нему негодующего письма самой Сисели Уилкес он публично признал, что «перегнул палку»).

В эмоциональном порыве Оруэлл написал эссе-воспоминания под саркастическим заголовком «О радостях детства» (точнее: «Вот такая была эта радость» – «Such, such were the joys»), использовав первую строку из упоминавшегося стихотворения Блейка. Речь шла здесь отнюдь не о радостях, а о страданиях ребенка. Он датировал свой текст: «1939 – июнь 1948 г.», но совершенно очевидно, что написал его в основном в 1939 году. По здравом размышлении теперешний Джордж Оруэлл решил, что изобразил школьные дни слишком уж безрадостными и даже страшными, а потому не отдал эссе в печать и отложил его в ящик стола, хотя, будучи уже известным писателем и публицистом, легко мог опубликовать его в любом журнале. Впервые эти воспоминания были опубликованы вдовой Оруэлла Соней в Соединенных Штатах через три года после его смерти


, причем имена руководителей школы, ее название и расположение были изменены. В Великобритании же эта работа была издана только в 1968 году[8 - Издательство Варбурга предполагало выпустить очерк еще в 1951 году. Однако из предосторожности рукопись была передана в юридическое агентство, которое проанализировало ее с точки зрения возможности возбуждения исков со стороны тех, кто подвергается критике. Специалист по делам подобного рода Освальд Хиксон дал заключение: «…представляется, что будет невозможно предотвратить идентификацию, потому что, среди прочих причин, школа, о которой рассказывает писатель, неизбежно устанавливается как таковая в связи с собственной авторской идентификацией», – и рекомендовал внести изменения в текст. Таковых оказалось около четырех десятков, что фактически вело к переписыванию всей работы. Издательство вынуждено было временно отказаться от публикации (см.: George Orwell Archive. M/4/G).] в Лондоне, в четвертом томе собрания статей и писем писателя


. Супругов Уилкес к тому времени уже не было в живых.

Первая, американская, публикация эссе вызвала критические отклики. Соученики, включая и Коннолли, бывшие учителя, а также появившиеся исследователи творчества и взглядов Оруэлла доказывали, что автор несправедливо обошелся со своими преподавателями, что об этом свидетельствуют воспоминания других питомцев школы, письма самого Эрика родителям и тот факт, что после окончания школы Святого Киприана Эрик смог поступить в Итон. Э. Гау, бывший учитель Эрика, ставший профессором Кембриджского университета, даже написал в газету «Санди таймс» письмо, в котором решительно опровергал «ужасы», описанные Оруэллом, и убеждал его вдову ни в коем случае не публиковать эссе в Великобритании


.

Как видим, Эрик Блэр с раннего детства испытывал глубокую неприязнь ко всему, что ему навязывали, что пытались его заставить делать против собственной воли. Особенно ненавистны ему были любые формы физического насилия. Воплощением последнего были телесные наказания – порки детей, которые в британской школе начала ХХ века считались естественными[9 - Любопытно, что Уинстон Черчилль (он, правда, поступил в начальную школу на 30 лет раньше Эрика, но за эти годы консервативная традиция ничуть не поменялась), несмотря на взрывной и неуживчивый характер, никогда не давал резко негативных отзывов своей школе, несмотря на зубрежку, порки и отрицательные характеристики, направляемые его родителям (см.: Бедарида Ф. Черчилль. М., 2012. С. 33).].

Эссе-воспоминания ярко свидетельствуют, что если уж Блэру – Оруэллу что-то очень не нравилось, он отнюдь не стремился сдержать эмоции, а, наоборот, давал максимальный выход своим чувствам, порой делая это в парадоксально преувеличенной форме, хотя иногда сознавал, что излишне заострил свои критические стрелы, и позже даже сожалел об этом. Так было, очевидно, и в данном случае, когда он вначале не торопился передавать в печать уже готовое произведение, а затем вообще отказался от его публикации.

С самых юных лет у Эрика стало складываться отнюдь не оптимистическое восприятие действительности. Там, где другие дети усматривали лишь мелкие, случайные неприятности, он видел несовершенство, даже порочность бытия. Не случайно Сирил Коннолли назвал застенчивого Эрика «одним из тех мальчиков, которые, казалось, родились стариками»


. Возможно, этот пессимистический настрой, проявившийся еще в детстве, значительно сократил земные дни Оруэлла.

Только после этих замечаний можно попытаться на основании воспоминаний представить жизнь Эрика в школе Святого Киприана – точнее, ее восприятие детским сознанием, таким нервным и чувствительным, во много раз умножавшим трудности и беды. О том, что впечатления о школьных годах были резко отрицательными, свидетельствует тот факт, что еще задолго до «Радостей детства» Эрик не раз упоминал о школе, и каждый раз с вполне определенными негативными интонациями. В первом его романе «Дни в Бирме» о персонаже, в какой-то степени автобиографичном, сказано: «Его воспитывали в третьесортном пансионе, убогом и насквозь фальшивом. Копируя стиль дорогих закрытых заведений, там имелись и аристократичный церковный тон, и крикет, и латынь, и школьный гимн “Жизнь – это матч”, где Бог уподоблялся главному рефери, но не имелось важнейшей ценности дорогих школ – подлинной культуры. Мальчики достигали поразительных успехов в невежестве. Никакими порками не удавалось впихнуть в них отчаянно нудный учебный хлам, а нищие, никудышные учителя не годились на роль мудрых и вдохновляющих наставников».

Унижения Эрика в школе начались с того, что изменение обстановки привело к довольно частому у детей ночному энурезу. Современная медицина считает недержание мочи естественным явлением примерно до четырех-пяти лет. Но у Эрика он возник в восьмилетнем возрасте, в детской спальне пансионата (в каждой комнате ночевали четверо детей). Медики полагают, что к энурезу у детей раннего школьного возраста могут привести эмоциональные нагрузки, внешнее давление, любые важные изменения в окружающей среде. Именно это и произошло с ребенком, когда он оказался в пансионате с жесткой дисциплиной, спартанскими нравами, грубостью учителей, постоянными унижениями и физическими наказаниями.

Эрика впервые выпорол кнутом супруг хозяйки и директорши школы как раз за то, что он мочился в постель, причем выпорол дважды – второй раз, услышав, что ребенок сказал своим товарищам, что ему было не очень больно. Вторая порка была намного более жестокой. Но Эрик возненавидел школу не только за физические наказания, хотя они запомнились наиболее остро, так как особенно унижали его личность. Он крайне болезненно ощущал и то, что кормили невкусно, к тому же давали мало еды (многие выпускники свидетельствовали, что хозяева школы накопили неплохое состояние, экономя на продуктах для детей), и жесткую дисциплину (особенно тот факт, что по утрам детей заставляли мыться в холодном пруду на краю школьного двора), и обязательные занятия тяжелыми видами спорта (особенно Эрику неприятен был футбол с его грязным мячом, непременно попадающим в лицо).

В британских правящих и элитных кругах весьма важным и модным считалось воспитывать детей из самых знатных семей в спартанском духе, учить их «построить свой характер», чтобы уметь достойно преодолевать самые неожиданные трудности и неудачи. Этот принцип воспитания, сам по себе неплохой, будучи возведен в абсолют, часто приводил не к укреплению характера, а к противоположным результатам и даже к тяжелым хроническим болезням, душевным расстройствам, а то и к самоубийствам.

Не исключено, что еще в приготовительной школе у склонного к простудным заболеваниям Эрика началась та легочная болезнь, которая в конце концов свела его в могилу. Именно в первые годы пребывания в школе он стал страдать бронхитами и «желудочным кашлем» (так иногда называют кашель, возникающий из-за заброса содержимого желудка в пищевод). На это, однако, родители и воспитатели не обращали внимания, полагая, что всё пройдет само собой.

В школе Эрик очень скоро ощутил разницу в социальном положении бедных и богатых. Как живший «за счет» школы (на самом деле родители вносили частичную плату за обучение) он подвергался «назидательным» ремаркам учителей и старшеклассников по поводу того, что ему следует демонстрировать образцовое поведение, что учат его из милости и т. п. Эрика попрекали плохой одеждой и почти полным отсутствием «своих» вещей


. Принимая во внимание, что в родительском доме Эрику не раз говорили, что у их семьи «благородные» старинные дворянские корни, чувство обиды было у него особенно горьким.

Через много лет в публицистической книге «Дорога на Уиган-Пирс» Оруэлл посвятил фрагменты своему детству. Теперь он уже с открытой иронией писал об этих самых «бывших благородных», которые «теоретически… знают, как стрелять и ездить верхом, но на практике… не имеют лошадей, на которых можно было бы ездить, и ни одной пяди земли, на которой можно было бы стрелять»


.

В романе 1936 года «Да здравствует фикус!» Оруэлл сквозь воспоминания своего героя Комстока фактически воспроизводил свои школьные дни, когда все дети были богаче его и он «страдал от их высокомерного поведения так, как взрослый человек никогда не мог бы себе вообразить»


. Действительно, подтверждал Коннолли, вместе с ним и с Эриком училась «целая куча [английской] знати», а также сиамский принц и сыновья южноафриканских миллионеров


.

Естественными результатами были одиночество и внутреннее неприятие школьных порядков, с которыми ребенок быстро научился внешне мириться, ибо отлично понял, что иначе только еще сильнее отяготит свое существование. Именно таковыми виделись зрелому Джорджу Оруэллу школьные будни его предшественника Эрика Блэра. И не имеет значения, что другие школьники ощущали свое нахождение в школе Святого Киприана менее драматично. В данном случае важно не объективное положение вещей, а его восприятие нашим героем, ибо именно оно оказало значительное влияние на его деятельность и творчество.

Уже на первом году обучения Эрик понял, что такое цензура, и возненавидел ее на всю жизнь. В школе ученики должны были регулярно писать родителям, при этом каждое письмо просматривалось и исправлялось воспитателем. Дети быстро поняли, что письма надо писать бодрые и, главное, ни на что не жаловаться, иначе без неприятностей не обойтись. Вот первое письмо Эрика матери от 14 сентября 1911 года: «Дорогая мать, я надеюсь, ты в полном порядке, спасибо за то письмо, которое ты послала мне и которое я еще не читал. Я думаю, ты хочешь знать, как тут у нас в школе. Нормально. Развлекаемся по утрам. Когда мы в постели. От Э. Блэра»


.

Восьмилетний Эрик с первых дней пребывания в школе учился эзопову языку, ибо знал, что его письмо перед отправкой прочитают взрослые. Из письма следовало, что хорошо в школе только утром, в постели, до начала учебного дня. Тем не менее цензор себя выдал: в одном из слов была исправлена грамматическая ошибка.

Как видим, отнюдь не позитивные эмоции были у ребенка с первых дней пребывания в школе Святого Киприана. Однако в действительности его положение и успехи были несравненно лучше, чем он представлял их себе тогда и описывал позже. О том, что годы, проведенные в приготовительной школе, при всем однообразии, тяготах, наказаниях, в том числе физических, не были таким «страшным кошмаром», свидетельствовали и последующие его письма матери, которые проанализировал первый биограф Оруэлла Бернард Крик: «В них нельзя встретить никаких свидетельств о бедах. Ребенок, который находился бы в состоянии постоянного ужаса, писал бы короче и более осторожными словами и фразами, не был бы таким разговорчивым и спонтанным»


.

Мы, однако, полагаем, что суждение Крика не вполне справедливо. Письма обычно были краткими и носили самый общий характер. «Свидетельств о бедах» в них нельзя найти, так как эта тема в переписке с родными была запрещена. Некоторые из писем завершались обычными детскими рисунками. Например, в письме от 17 марта 1912 года красовалось нечто вроде военного корабля с британским флагом


.

Во всяком случае, первые впечатления о невыносимой физической боли, которую причиняет сильный слабому, об испытываемом при этом унижении, о необходимости в некоторых случаях скрывать свои мысли, быть осторожным в высказывании собственных суждений Эрик Блэр получил в приготовительной школе. Другой вопрос, что страх не стал его постоянной привычкой, что он научился его преодолевать, как и сохранять независимость суждений. Так или иначе, но в сознании ребенка откладывались всё новые впечатления, которые потом окажут определенное влияние на творчество писателя Оруэлла.

В школе Эрик сдружился с упоминавшимся уже Сирилом Коннолли, который позже стал известным писателем и издателем журнала «Хорайзен» («Горизонт»), в котором будут со временем публиковаться очерки Оруэлла. Пока же на конкурсе по историческим дисциплинам Эрик завоевал вторую премию, причем его работу высоко оценил привлеченный администрацией внешний «судья». В результате наш герой, так беспощадно и жалостливо описывавший годы в приготовительной школе, заработал стипендию, которая позволяла ему поступить на полное содержание в одну из привилегированных средних школ – Веллингтон, а может быть, даже в Итон.

Сам Эрик не выглядел в глазах окружающих столь несчастным, каким представлял себя позже. Сохранилось несколько фотографий, в частности в публичной библиотеке города Истборна, куда они были переданы бывшими учениками школы Святого Киприана. На одной из них запечатлена большая группа учеников и учителей. И Эрик, стоящий во втором ряду, и его соученики выглядят весьма бодрыми и жизнерадостными. Ничто не свидетельствует о той ужасной атмосфере, которая описана поздним Оруэллом. На другом фото можно увидеть помещения школы, заполненные бойкими детьми, а не теми бледными, страдающими созданиями, какими школьники представлены в воспоминаниях Оруэлла


. Так что истина о первых школьных годах Эрика Блэра находилась где-то посередине между его воспоминаниями и свидетельствами других учеников и сохранившихся документов.






Рисунки девятилетнего Эрика Блэра в письмах родным из школы Святого Киприана. 1912 г.






Рисунки девятилетнего Эрика Блэра в письмах родным из школы Святого Киприана. 1912 г.



У Эрика даже появилась подружка, с которой он охотно общался – правда только на каникулах. Джасинта Баддиком была старше Эрика на два года. Познакомились они летом 1914-го в местечке Шиплейк, графство Беркшир, где Джасинта отдыхала с родителями и двумя братьями, а Эрик – с мамой и сестрами. Знакомство произошло не совсем обычно. Джасинта вышла на задний двор возле своего дома и увидела, что прямо за забором стоит на голове мальчик. «Зачем ты это делаешь?» – «Можно увидеть намного больше, если стоишь на голове!»


На самом же деле Эрик, увидев девочку, которая привлекла его внимание, придумал трюк, чтобы познакомиться.

Джасинта и Эрик стали встречаться, обсуждать поэзию и даже строить планы на будущее. Через много лет Д. Баддиком, ставшая поэтом и художником, будет вспоминать, что Эрик делился с ней мечтой когда-нибудь написать роман, подобный фантазиям Герберта Уэллса. Он был сдержанным и несколько застенчивым, но не чувствовал себя несчастным мальчиком, образ которого, как позже пытался создать, писала Джасинта


. И каникулы, и общение с новой знакомой способствовали более оптимистичному настрою будущего Оруэлла.

Джасинта и Эрик рассказывали друг другу «страшные истории» о духах, добрых и злых. Как-то Эрик сообщил подруге, что, по его подсчетам, не меньше половины населения их городка составляют духи. «Их нельзя отличить от людей, потому что они точно так же передвигаются», – убеждал ее Эрик. Образы, которые формировались в его сознании, были обычно страшными или, по крайней мере, отрицательными. Такой стиль мышления сохранился и позже. Знакомые не раз отмечали у Эрика Блэра нечто садистское или даже мазохистское. Во время игр в прятки по вечерам Эрик дразнил Джасинту: «Ты же не можешь точно знать, что это я. В этом углу совсем темно, и вместо меня может оказаться какая-то тень»


.

Безусловно, с самого начала в их взаимоотношениях было что-то романтическое, но в основном дети просто радовались совместным прогулкам и играм. В них участвовал и брат Джасинты Проспер, годом младше Эрика. Отца Эрика, Ричарда, Джасинта вспоминала как жесткого, никогда не улыбавшегося старого джентльмена, который с ней ни разу не разговаривал, мать же считала «живой и одухотворенной»


. Имея в виду, что семейство Баддиком на социальной лестнице находилось несколько выше Блэров, родители Эрика не возражали против этой дружбы, продолжавшейся несколько лет, пока Джасинта и Эрик не повзрослели.

В 13 лет Эрик окончил пятый, выпускной класс приготовительной школы. Незадолго до окончания, в феврале 1916 года, он блестяще сдал экзамены на получение стипендии в школе более высокой ступени. Более того, подростку была предоставлена возможность пройти сложные и утомительные экзамены, продолжавшиеся три дня, на получение одной из значительных по сумме и считавшихся весьма почетными стипендий для обучения в Итоне. Стипендию могли получить всего 13 человек из 70 кандидатов, отобранных на предыдущих турах. Эрик оказался четырнадцатым и выбыл из игры. Оставалась, однако, надежда, что кто-либо из выигравших стипендию по той или иной причине откажется от нее, и тогда она будет предоставлена следующему по очереди.

Между тем стипендия в другой, несколько менее престижной средней школе – в Веллингтоне – была обеспечена. Но еще до окончания приготовительной школы способности быстро взрослевшего Эрика проявились в полном блеске. Одну за другой он получил премии за отличные знания классических языков – древнегреческого и латыни – и истории (эта премия присуждалась знаменитой школой Харроу и считалась особенно престижной). Правда, впоследствии верный себе Оруэлл высмеял подобные состязания: «Там были такие глупые вопросы, на которые можно было ответить, только зазубрив имя или цитату… Кто был обезглавлен на корабле в открытом море? Кто застал вигов во время купания и убежал с их одеждой?»

Может показаться, что писатель просто издевается. Однако сохранившиеся у Коннолли вопросы этого экзамена по истории полностью подтверждают правоту Оруэлла: «Каковы были обвинения, по которым судили семь епископов?»; «Кто был убит возле Туксбери?» Впрочем, подобные вопросы великолепно тренировали память и в этом смысле были очень полезны, как бы их потом ни проклинал Оруэлл. Хотя, конечно же, они позволяли зазубрить некоторые исторические факты, но не понять исторический процесс во всей его полноте. Но когда и где школьникам удавалось познать исторический процесс?

Во взрослой писательской жизни Оруэлл не раз с возмущением упоминал, как отвратительно поставлено было изучение истории в школах Великобритании. При этом автор ссылался на свой двойной опыт – и школьника во втором десятилетии XX века, и учителя – через 20 лет


.

Кроме того, Эрик рано усвоил хитроумные методы, использовавшиеся в школе Святого Киприана, чтобы подготовить выпускников к поступлению в престижное учебное заведение. Совсем нетрудно было узнать от преподавателей или даже от студентов, например, Итонского колледжа, какие вопросы обычно ставятся на вступительных экзаменах. Ведь преподаватели этого пользовавшегося славой заведения были довольно ленивы и если меняли вопросы к следующему году, то в основном путем их перетасовывания. В результате на последнем году обучения в школе Святого Киприана учителя главным образом заставляли своих подопечных зазубривать ответы на возможные вопросы, особо не вдумываясь в их смысл. Результат, как правило, был положительный – в смысле поступления в вожделенный колледж, тогда как уровень знаний оставался близким к нулю. Оруэлл писал в воспоминаниях о школьных «радостях»: «Необходимо было заучить то, что создало бы у экзаменатора впечатление, что ты знаешь больше, чем на самом деле, и не допускать, чтобы твой мозг был загружен чем-то другим»


.

Видимо, педагоги действительно шли на такого рода уловки, чтобы обеспечить своим питомцам поступление и в то же время повысить рейтинг собственного учебного заведения. Но сводить процесс обучения, тем более в выпускном классе, только к бессмысленной зубрежке было бы неверно. Просто эта сторона обучения, столь распространенная в школах (и не только в Великобритании), особенно раздражала подростка.

В последние полтора года приготовительной школы Эрик серьезно изменился. Он перестал уклоняться от выполнения учебных заданий, стремился не просто выучить уроки, но и поглубже разобраться в изучаемом материале. У него возникло чувство, что, если ему не удастся поступить в престижный колледж, он предаст своих родителей, возлагавших на него столь большие надежды. Так что в целом результаты обучения Эрика в школе Святого Киприана можно назвать положительными.

Особенно отличился Эрик на выпускных испытаниях. Согласно правилам, проводились они экзаменатором из другого учебного заведения. На сей раз им был опытный и строгий педагог, сотрудник Оксфордского университета Грант Робертсон. Экзамены сдавались по четырем предметам: греческому, латинскому, французскому языкам и английскому языку и литературе. Робертсон прокомментировал результаты следующим образом. Греческий язык: «Блэр и Коннолли, проявили хорошие знания, были почти равными при переводе, но Блэр был явно лучше в грамматике»; латинский язык: «Трудно было предпочесть Блэра или Коннолли по грамматике, но по сочинению Блэр был явно лучше»; французский: «Четыре мальчика – Блэр, Киркпатрик, Коннолли и Грегсон – были очень близки друг к другу, но Блэр был лучше всех в переводе и сочинении». Английское сочинение предусматривало освещение темы «Что собой представляет национальный герой?». Робертсон определил для Коннолли второе, а для Блэра третье место. Судя по его комментарию, его не устроило, что некоторые ученики (явно имелся в виду Эрик Блэр) «уделили большее внимание героизму в целом, а не качествам национального героя»


.

Это было весьма показательно. Взрослея, Эрик временами отрекался от своего подросткового показного патриотизма. Казалось, для него теперь становились важнее личные качества героя, нежели его национальность. Это не было прямолинейное движение. Патриотические приступы возобновлялись (только опыт работы в колониальной Бирме навсегда отучит его от бездумного почитания чего-то только потому, что оно «наше», «родное», «отечественное»).

На выпускном вечере был поставлен спектакль по произведению Чарлза Диккенса «Посмертные записки Пиквикского клуба» о компании чудаков, путешествующих по Англии и наблюдающих «человеческую природу», что позволяло представить нравы старой Англии и разнообразие людских типов, смешных, трогательных и даже трагических. Эрику досталась второстепенная роль мистера Уордла – владельца фермы в местечке Дингли-Делл, друга главного героя Сэмюэла Пиквика. Его игрой публика, среди которой было много гостей, осталась очень довольна


.

Тем не менее Блэр покидал приготовительную школу с чувством огромного облегчения, как будто его освободили из заключения. Позже он относил к положительным сторонам своего пребывания в ее стенах только то, что научился там твердо встречать и решительно преодолевать неприятности, приспосабливаться к обстоятельствам, но только в случае острой необходимости, и в то же время уметь видеть людей такими, какие они на самом деле. Что ж, эти качества были действительно исключительно важны, но приобретением их дело не ограничилось. В приготовительной школе Эрик Блэр получил неплохое базовое образование.

По окончании школы Святого Киприана Эрик приехал на отдых к родителям. Он с удовольствием проводил время с Джасинтой. Через много лет Джасинта в своих воспоминаниях писала, что Эрик был тогда «особенно счастливым ребенком»


. Естественно, Джасинта рассказывала о своих встречах с Эриком, доставлявших радость обоим. Посмертно опубликованные крайне отрицательные воспоминания Оруэлла о школьных годах явились для нее большой неожиданностью[10 - В журнале «Нью стейтсмен» даже появилась заметка, что Джасинта якобы охарактеризовала это произведение как «сплошную ложь». Возмущенная Джасинта послала в журнал опровержение, призывая оценивать эссе Оруэлла о «радости» не как автобиографическое произведение, а как плод художественного вымысла. «Нью стейтсмен» отказался опубликовать письмо, но экземпляр его сохранился и был использован Б. Криком (см.: Crick B. George Orwell: A Life. London, 1980. P. 80).].

Промежуток между двумя учебными заведениями продолжался только две недели, во время рождественских праздников. В самом начале января 1917 года Эрик поступил в Веллингтонскую школу.

Основанная в 1858 году королевой Викторией, это была весьма престижная школа в графстве Западный Беркшир, ориентировавшая своих учеников на получение широкого гуманитарного образования. Девизом школы было: «Наша миссия вдохновлять учеников развивать свои таланты, двигаться намного дальше среднего уровня и приобрести страстное желание учиться всю жизнь». Звучало превосходно, но критический ум Эрика Блэра не оценил прелестей школы. «Двигаться дальше среднего уровня» под руководством «средних» (такими они показались новому ученику) преподавателей, ему очень скоро надоело. Перед ним маячили значительно более привлекательные и светлые горизонты.




Итон


Всего лишь через два с небольшим месяца, в марте 1917 года, Эрик получил извещение, что в связи с образовавшейся вакансией ему может быть предоставлена сравнительно крупная в денежном выражении и весьма престижная Королевская стипендия в Итонском колледже. После оформления соответствующих бумаг в середине апреля он покинул Веллингтонскую школу, две недели провел с родителями и в начале мая, как раз перед тем, как ему исполнилось 14 лет, отправился поездом в старинный королевский город Виндзор на Темзе, на противоположном берегу которой и находился заветный Итон. Здесь он завершил свое полное среднее образование, получив аттестат в 1921 году.

Обстановка в Итоне была, по мнению Эрика, лишь немногим лучше, чем в приготовительной школе. Правда, как престижный «королевский стипендиат» он обладал некоторыми привилегиями. Он жил на территории колледжа, тогда как «обычные» ученики снимали комнаты за его пределами. Поверх бело-черного форменного костюма он по праздничным дням и во время официальных школьных мероприятий надевал торжественную мантию. Каждый раз, когда он писал свое имя, в частности в письменных работах, он добавлял K. S. (то есть King Scholar – «королевский стипендиат»). Естественно, это накладывало дополнительные обязательства, ибо необходимо было соответствовать высокому званию, причем самыми разными способами – и образцовой учебой, и спортивными подвигами, и общественной деятельностью.

Колледж Итон был основан королем Генрихом VI еще в 1440 году. «Королевские стипендиаты» еженедельно молились за упокой его души. Других конкретных обязательств, проистекавших из «звания», у них не было. Но выглядеть надо было «по-королевски». Правда, традиция всё же требовала, чтобы «королевские стипендиаты» опережали остальных хотя бы на каком-то направлении.

Ко времени поступления Эрика Блэра в Итон Великобритания уже почти три года участвовала в Первой мировой войне. Многие ученики старших классов были призваны в армию. Из-за военных трудностей тяга подростков и их родителей к престижному образованию поугасла, что облегчило поступление Эрика в Итон. Но главное – он всё же получил в приготовительной школе необходимые знания (сам факт поступления в один из престижнейших колледжей Великобритании свидетельствует, что обучение в школе Святого Киприана не было столь уж отвратительным).

Первый год в Итоне был нелегким. Воспитатели и здесь приучали подростков, почти уже юношей, к жизненным трудностям. Но Эрик стал старше и выносливее, привык, что жизненный путь – это не гладкое, постепенное восхождение к вершинам, а карабканье по кручам, сопровождаемое синяками и шишками.

Новый стипендиат был поселен в здании барачного типа под характерным названием «Камера», в комнате, где ночевали 14 соучеников. Каждому полагались деревянная полка-кровать, на день поднимавшаяся к стене, так что лежа отдохнуть было невозможно; крохотный столик, стул и полочка для книг. Туалет был общим, так что иногда приходилось довольно долго ожидать своей очереди. К счастью, ночные недержания Эрика прекратились задолго до поступления в Итон, так что теперь он был в состоянии достойно выдержать и это испытание.

Оказалось, что в Итоне младшеклассники тоже подвергались избиениям, но не учителями, а учащимися выпускного шестого класса, которым официально поручалось поддерживать дисциплину не только в общежитии, но и во время занятий. Как и прочие первоклассники, Эрик, получив громогласно объявляемый «вызов», послушно шел в комнату выпускников, спускал штаны, ложился на стул и подвергался порке, чему предшествовало сообщение, за что именно он наказан. Даже в тех случаях, когда младшие считали наказание совершенно несправедливым, они не имели права протестовать, а тем более сопротивляться.

Такова была традиция, которую никто не осмеливался нарушить. В какой-то степени Эрика мирило с этими наказаниями то, что исполнителями их были не учителя, а старшеклассники: последним скоро предстояло покинуть Итон, а ему самому – оказаться на их месте. Надо признать и то, что экзекуции не были физически особенно жестокими, дело ограничивалось несколькими не очень сильными ударами по ягодицам, после чего наказанный подтягивал штаны и под возгласы старшеклассников «Спокойной ночи!» отправлялся в свою комнату.

Эрик успешно выдержал и «экзамен» на вступление в школьную среду. Ему предстояло в комнате для самостоятельных занятий взобраться на стол и что-нибудь исполнить. Это могли быть песня, стихотворение или даже акробатический трюк, главное – «произвести впечатление». Если представление не нравилось, старшие школьники метали в неудачника всё, что попадалось под руку: книги, яблочные огрызки и т. п. Эрик, не обладавший хорошим слухом, всё же решился спеть модную в то время американскую студенческую песенку «Спускаясь с Бангора»:

На Восточном экспрессе,
Бангор покидая,
Отохотившись в Мэне,
В дебрях милого края,
С бородой и усами
(Не узнаешь в момент!) —
Едет поздоровевший
За лето студент[11 - Перевод Л. Шустера.].

Эрик признавался, что в школьные годы эта песня представляла для него целую картину Америки прошлого века. Спел он ее с неподдельным чувством, что оценили слушатели, наградив исполнителя горячими аплодисментами.

Противоречивые чувства продолжали переполнять Эрика. С одной стороны, он проникался сознанием социальной несправедливости, понимаемой как преимущественное право кого-то на те или иные действия в силу своего положения на общественной лестнице. Разумеется, такого рода мысли были очень смутными, но тем не менее порождали ранний скептицизм, а порой и пессимизм. С другой стороны, он мечтал о том времени, когда сможет диктовать свою волю тем, кто стоял на более низкой ступени общественной лестницы.

Порой у подростка возникали просто мстительные чувства. Начитавшись литературы о колдовстве и магии, он как-то решил использовать «черную магию» против чем-то обидевшего его ученика старшего класса: взял кусок мыла, начертил на нем силуэт врага и с силой проткнул его булавкой. На беду, оказалось, что тому мальчику в следующие два дня не везло – он совершил какие-то проступки и был дважды наказан поркой. Тогда Эрик решил больше «черной магией» не заниматься – он растворил этот кусок мыла в горячей воде


. Вера в чудеса и «черную магию» этим и исчерпалась (Эрик заподозрил, что произошло банальное совпадение). У подростка рано стал складываться рационалистический образ мышления.

Выдержав трудности первого года в Итоне, Эрик после перевода во второй класс получил отдельную комнатушку. Впервые после того, как он покинул родной дом, он имел то, что англичане называют privacy – возможность побыть наедине с собой, которая в Англии ценится как одно из величайших благ. Он мог теперь проводить внеучебное время так, как ему хотелось, без зорких глаз многочисленных соседей по комнате, среди которых обязательно были доносчики, сообщавшие о «нарушениях» старшеклассникам.

Успехи в учебе были куда более скромными, чем в овладении школьными навыками и обычаями. По латыни, которая на первом году считалась главным предметом, Эрик получил всего 301 балл из возможных шестисот


. (Высший балл, наверное, смогли бы получить только Вергилий или Тацит; лучший ученик Роджер Майнорс, впоследствии известный профессор латинского языка в Оксфорде, чьи познания были выше, чем у многих учителей, удостоился только 520 баллов.)

Учебный день был насыщенным. Первый урок начинался в половине восьмого утра, за ним следовал завтрак, затем – еще три урока. Потом студенты проводили некоторое время со своими тьюторами (попечителями из числа младшего преподавательского состава) – беседуя с ними или самостоятельно занимаясь под их наблюдением


. Предполагалось, что во второй половине дня они будут не только зубрить школьные предметы, но и участвовать в спортивных состязаниях или тренировках. Блэр не отказывался от спортивных игр, но предпочитал проводить время в своей комнате за чтением.

У каждого ученика Итона был свой тьютор. Эрик попал под попечение Эндрю Гоу, специалиста в области классической филологии, знатока древнегреческой литературы, который временно прервал преподавние в Кембриджском университете, чтобы проверить, как усваивается классика подростками в привилегированной средней школе. Позже Оруэлл консультировался с Гоу по вопросам собственного творчества. О теплом отношении писателя к своему наставнику свидетельствует длинное письмо 1946 года с подробным рассказом и сделанном, и о творческих планах, и о семейных делах, и даже о состоянии здоровья, о чем Оруэлл вообще-то распространяться не любил


.

Еще одним выдающимся человеком в Итоне был преподаватель французского языка Олдос Хаксли, предшественник Оруэлла в создании жанра сатирического разоблачительного романа. Он был старше Эрика Блэра всего на девять лет и происходил из семьи, давшей плеяду естествоиспытателей, писателей и художников. Дедом Олдоса был великий биолог Томас Генри Хаксли. Внук же избрал писательскую стезю, создал ряд романов, повестей, рассказов, но в мировой литературе известен прежде всего романом «О дивный новый мир» (1932).

Действие романа разворачивается в Лондоне в 2541 году. Люди на всей Земле живут теперь в едином государстве. Потребление возведено в культ, символом потребительского бога выступает Генри Форд. Люди не рождаются традиционным путем, а выращиваются на человекофабриках, где уже на стадии развития эмбриона разделяются на пять каст, различающихся умственными и физическими способностями, – от максимально развитых «альф» до наиболее примитивных «эпсилонов». Далее Хаксли развивал сюжеты, связанные с этим отвратительным, с точки зрения нормальной современной человеческой логики, псевдообществом, придав ему худшие и сильно гипертрофированные черты и западных государств, и советской тоталитарной системы.

Весьма соблазнительно найти указания на контакты молодых Хаксли и Блэра, но, к сожалению, таковых не было. Кроме тривиальных встреч на уроках, к которым обычно Эрик не готовился и часто получал самые низкие оценки, они не общались, хотя, судя по воспоминаниям соученика Эрика, Стивена Рэнсимена, Хаксли им нравился, особенно потому, что учил как-то по-особому: рассказывал о редких выражениях и использовал особые мнемонические методы, чтобы школьники запомнили их лучше. При этом он был никудышным педагогом: не мог поддерживать дисциплину, был настолько близоруким («слепым», издевались ученики), что не видел происходившего в классе, и вел себя ужасно нервно. Блэр считал это грубостью


, так что добрых чувств между ними не возникло.

Продолжая проводить почти всё свободное время за чтением и одновременно занимаясь стихосложением (эти его произведения не оставили следа в английской литературе), Эрик Блэр постепенно приобщался и к общественной деятельности, к коллективным занятиям. Роджер Майнорс вспоминал, что Блэр производил впечатление парня, многое знавшего, особенно не обращавшего внимания на занятия, всегда настроенного «против авторитетов», любившего (но не «патологически») одиночество. Вместе с Майнорсом и еще одним однокашником, Дэнисом Кинг-Фарлоу, он затеял издание школьного рукописного журнала и выпустил несколько номеров. Журналу было дано название «Элекшн таймс» («Election Times»), трактовать которое можно по-разному: «Время выбирать», «Время выбора» (имея в виду школьников, делающих свой выбор). Подростки заработали незначительную сумму, давая его читать желающим за один пенни


.

Вскоре, однако, у Дэниса проснулась предпринимательская хватка, и он договорился с двумя местными фирмами, что в задуманном ими журнале, который теперь предполагалось печатать в типографии, будет за небольшие деньги опубликована их реклама. Так появился на свет журнал «Колледж дейз» («Школьные дни»). Правда, удалось выпустить всего два номера (1920), где были напечатаны очерки Блэра, его одноактная драма «Свободная воля», несколько стихотворений. Во втором номере особое внимание читателей привлек его стихотворный репортаж «Ода полевым учениям», в котором высмеивались бессмысленные строевые занятия, проводившиеся в Офицерском подготовительном корпусе


.

Преодолев былую ненависть к коллективному спорту, Эрик играл теперь в регби и в его своеобразную, весьма грубую разновидность, рожденную именно в Итоне, под названием «Игра у стены», до сих пор считающуюся привилегированным занятием, в котором могут участвовать только «королевские стипендиаты»: задача состоит в том, чтобы провести мяч по полю шириной всего пять метров вдоль кирпичной стены длиной 110 метров и забросить его на эту стену. Сохранившаяся фотография команды (12 человек) свидетельствует, что Эрик был высоким мускулистым парнем


.

Однако критический настрой Блэра вскоре восторжествовал и в отношении спорта. Он считал, что эти игры основаны «на ненависти, зависти, хвастовстве, нарушении каких бы то ни было правил и садистском удовлетворении в насилии»


.

Эрик часто спорил, как бы развлекаясь, подчас просто для того, чтобы отточить свою аргументацию


. Не очень почитавший древнюю литературу, особенно философскую, он отчасти изменил отношение к ней, когда прочел «Диалоги» Платона. Один из соучеников Эрика рассказывал: «Я вспоминаю, как нас познакомили с… диалогом Платона, в котором Сократ спорит буквально ни о чем с массой людей, бесконечно доказывая, что они неправы, на самом деле только для того, чтобы заставить их мыслить. Я подумал, что этот человек похож на Эрика Блэра»


.

В целом время, проведенное в Итоне, как и в предыдущих школах, не оставило особо благоприятных впечатлений у подростка, а затем юноши. В автобиографии, написанной в апреле 1940 года для американского справочника «Писатели двадцатого века», он ограничился лишь парой сухих строк: «Мне повезло, что я получил стипендию, но я не занимался и научился очень немногому. Я не думаю, что Итон оказал серьезное влияние на мою жизнь»


.

Можно с уверенностью сказать, что в этом случае, как и во многих других, он был слишком строг и пристрастен и к себе, и к своим воспитателям, и к учебному заведению. Преподаватели Итона были опытные и знающие педагоги, хотя и следовали консервативным традициям, давали добротные, но несколько замшелые знания, подозрительно относясь к новейшим веяниям. Скорее всего, именно это спровоцировало негативную оценку колледжа в целом. Объективно говоря, Блэр не особенно нагружал себя учебными делами, учился средне и окончил Итон семнадцатым из двадцати семи выпускников.

В подростковом возрасте у Эрика стали пробуждаться еще мало осознанные, почти исключительно эмоциональные политические симпатии и антипатии и стремление выразить их в стихотворной форме. Безусловно, первым стимулом к таким эмоциональным порывам стало начало мировой войны. Через много лет он рассказывал, что первым политическим лозунгом, который он более или менее сознательно воспринял, были краткие, вполне ему понятные слова в рифму: «We want eight, and we won’t wait» («Мы хотим восьмерку и не хотим ждать». Речь шла о новом поколении военных кораблей класса линкор, появившемся в начале ХХ века (они стали именоваться дредноутами по названию первого британского линкора («Dreadnought» – «Бесстрашный»), спущенного на воду в 1906 году. В услышанном Эриком лозунге содержался призыв к созданию новых восьми дредноутов, причем в самом близком будущем, и он горячо поддерживал морское могущество своей страны


. Юный Блэр, как и миллионы его сограждан, поддался патриотическому и даже шовинистическому инстинкту. Его первое стихотворение, опубликованное в местной малотиражной газете, когда автор еще учился в школе Святого Киприана, называлось «Проснись, о Англии юность!»


. Автор наивно и довольно беспомощно призывал нанести немцам «самый тяжелый удар, какой только возможно», и завершал третье, последнее четверостишие еще одним призывом:

Проснись, о Англии юность!
Стране твоя помощь нужна.
Добровольцам не свойственна трусость.
Воля тысяч – воля одна[12 - Это и следующее четверостишия в переводе Л. Шустера.].

Было бы несправедливо упрекать юного автора в лицемерии. Но в то же время он должен был отлично понимать, что к моменту, когда ему самому доведется «пойти в добровольцы», война уже завершится. Так что ура-патриотический порыв был явно умозрительным, никак не соотносимым с собственной судьбой. Впрочем, этот порыв снова дал о себе знать менее чем через два года, незадолго до того, как Эрик стал студентом Итона. Узнав о гибели в открытом море британского военного министра Герберта Китченера на корабле, подорвавшемся на немецкой мине, он написал 12 пафосных строк. Стихотворение «Китченер», не заинтересовавшее большую прессу, появилось в той же провинциальной газете


. Великодержавные мотивы звучали здесь еще четче, чем в первом стихотворении. Оплакивая фельдмаршала Китченера, юный автор писал:

Он увлекал всех тех, кто рвался в бой,
Кого дела позорные смущали,
Всех лучших вел он за собой,
А недостойные бежали.

Но патриотический порыв оказался кратковременным, постепенно угасая по мере превращения войны в позиционную с редкими и малоуспешными попытками противников развернуть крупное наступление. «На Западном фронте без перемен» – название знаменитого романа Эриха Марии Ремарка (1929) – полностью отражало чувства и мысли тех, кто находился не только на передовой, но и в глубоком тылу. Эрик Блэр вспоминал, что в школьной библиотеке Итона висела карта Западного фронта, к которой была прикреплена зигзагообразно расположенная тонкая красная нить, обозначавшая линию фронта. «Иногда нить чуть-чуть сдвигалась в ту или другую сторону, причем каждое движение означало пирамиду трупов»


. Постепенно Эрик, как, видимо, и другие школьники, просто перестал обращать внимание на эту ниточку. Но игнорировать тот факт, что его сограждане гибли на фронте, было невозможно. Среди жертв было непропорционально много выпускников его колледжа. Из 5687 бывших итонцев, служивших в армии в военные годы, 1160 были убиты и 1467 ранены


. Традиции Итона требовали не прятаться за чужие спины.






Первое опубликованное стихотворение Эрика Блэра. 1914 г.



Сохраняя юношеское критическое настроение к разного рода добровольным оборонительным начинаниям, Блэр в то же время не раз одобрительно высказывался о тренировке будущих военных в Офицерском подготовительном корпусе или о школе, в которой обучали военнослужащих Королевского сигнального корпуса – отборных частей, шедших в бой первыми, проводивших разведывательные операции и устанавливавших связь между воинскими подразделениями


. Он сам записался в находившуюся в Итоне группу подготовки к службе в Сигнальном корпусе. Правда, скорее всего, это был кратковременный порыв, ибо особого усердия в занятиях у Блэра не наблюдалось.

В ноябре 1917 года Блэр участвовал в полевых учениях. Вместе с полудюжиной товарищей он должен был наблюдать за передвижениями воображаемого противника и немедленно докладывать начальству. Вместо этого он собрал свою группу в укромном месте и стал читать выбранные им наиболее смешные сцены из какой-то юмористической книги. Читал он «скучным, разрушающим всякие иллюзии голосом», что еще усиливало комический эффект. Аудитория заливалась хохотом. О воинской службе все забыли.

Тогдашнее настроение Блэра описывалось свидетелем как «сардоническое», «злорадно-веселое»


. Осенью 1940 года, когда уже шла Вторая мировая война, он писал, что в его школьные годы уклонение от участия в парадах и вообще демонстрация отсутствия интереса к войне должны были служить признаком «просвещенного» человека


. Однокашник Кристофер Вудс подтверждает, что Эрик Блэр очень неохотно подчинялся режиму воинской подготовки. Кристофер «последовал его примеру и поступил в Сигнальную секцию, которая была приютом для ленивых и неспособных». Поскольку здесь было снаряжение, которое надо было охранять, «в дни полевых учений можно было не маршировать»


.

Вместе с товарищами Эрик посещал соседний госпиталь, где лечились раненые «томми», как называли рядовых солдат. Подростки приносили им сигареты и скромное угощение, купленное на карманные деньги. Во всём этом администрация колледжа видела проявление патриотизма, что по отношению к Эрику Блэру было верно лишь отчасти. В его личной переписке подчас звучали совершенно иные мотивы. Сирилу Коннолли Блэр писал, что, каким бы ни был результат войны, Англия многое потеряет: империю, Киплинга и… «свой характер»


. (Поскольку поэт Р. Киплинг рассматривался как певец имперской Британии, имелся в виду возможный крах имперского господства.)

К концу войны в сознании юноши уже доминировали самые прозаические моменты. Продовольственные запасы в Британии истощились, по введенным правительством талонам продавалось всё меньше еды. В начале Второй мировой войны Оруэлл вспоминал: «Если вы попросите меня откровенно сказать, что? больше всего врезалось в память, я должен ответить просто – маргарин. Это ведь пример постоянного ужасного эгоизма детей, что к 1917 году война почти перестала нас волновать, если не считать наши желудки»


.

Автор краткой биографии Оруэлла С. Лукас считает: «Если мы отмечаем различия между мужчиной и мальчиком, это не означает, что мы обвиняем Оруэлла в обмане или даже непоследовательности. Редко встречаются личности, восемнадцатилетний энтузиазм которых сохранится на всю жизнь. В то же время можно полагать, что Джордж Оруэлл – святой или грешник – возник в результате того, что полностью оторвался от юного Эрика Блэра»


. С ним можно согласиться лишь отчасти. Противоречия следует искать не только между юным Блэром и зрелым Оруэллом, но и в душе самого Блэра – Оруэлла на разных этапах жизни.

Хотя при поступлении в знаменитую школу Эрик, бесспорно, проявил знания и способности, смог получить стипендию, которая давала возможность не только оплачивать обучение, но и вести более или менее сносную жизнь, в учебных делах он не выделялся, однако благополучно переходил из класса в класс. Соученики вспоминали, что он временами проявлял качества лидера в характерных для первых послевоенных лет протестных выступлениях старшеклассников, но каких-либо подтверждений в этих воспоминаниях найти почти невозможно. Единственным случаем какого-то подобия «бунта» было коллективное требование об отставке командира школьного подразделения Офицерского подготовительного корпуса – руководителя военной подготовки школьников. Но, во-первых, Эрик был не руководителем, а просто одним из участников этого выступления, за которое, кстати, никто из псевдобунтовщиков не понес наказания. Во-вторых, ребята не возражали против поведения военного инструктора, пока шла война, а выступили со своим требованием 11 ноября 1918 года, когда было подписано Компьенское перемирие с Германией. Наконец, в-третьих, никакого политического подтекста у требования не было – школьникам просто не нравилось, что с ними грубо обращаются, что их не считают мужчинами (а ведь им уже стукнуло по 15–16 лет!). Сам Эрик позже назвал и поведение своих товарищей, и собственную выходку снобизмом и даже обозвал себя «отвратительным маленьким снобом»


. Так что о «повстанческих настроениях» Эрика Блэра в школьные годы говорить не приходится.

Более достоверны сведения о том, что подросток стал поглощать лучшие образцы британской художественной литературы. Он запоем читал Бернарда Шоу. Писатель привлек его особое внимание и острыми, парадоксальными пьесами, высмеивающими чопорную пуританскую мораль, распространенную в зажиточных кругах британского общества, и четко выраженными симпатиями к городским низам, и тяготением к социалистическим идеям.

Через много лет их политические ориентиры и творческие пути решительно разойдутся – престарелый Бернард Шоу станет высоколобым попутчиком Сталина, оправдывавшим Большой террор, тогда как его давний почитатель окажется одним из самых ярких разоблачителей сущности и последствий советского тоталитаризма. Пока же Эрик читал и перечитывал многие произведения Шоу. Правда, на сохранившихся экземплярах его книг из личной библиотеки Блэра нередко встречаются критические пометки. В книге Шоу «Пьесы, приятные и неприятные» напротив слов «Мы должны двигаться вместе, лучше и быстрее» Эрик поставил уже мучивший его вопрос: «Куда?»




Другим любимым автором Эрика стал Гилберт Честертон, младший друг Шоу, с которым тот не раз вел дружескую, но довольно острую полемику. Шоу принадлежал к умеренным социалистам, Честертон же считался верным католиком, хотя религия служила ему скорее фоном для философских размышлений. Честертон был мастером притчи. Скорее всего, именно эта особенность его творчества полюбилась Эрику, в какой-то мере предопределив форму двух главных его произведений.

Еще одним высоко ценимым им автором был менее известный, но высоко чтимый в определенных художественных кругах Альфред Эдвард Хаусман, преподававший латынь в Кембридже, ведший уединенный образ жизни и опубликовавший всего два поэтических сборника. Хаусман нравился Блэру, скорее всего, неоднозначностью: с одной стороны, он с горечью взирал на окружающий мир с пессимистической точки зрения простого рабочего парня; с другой стороны, его поэзия явно отдавала духом эдвардизма – ставшего модным в это время течения последователей принца Эдварда, который нарочито на равных общался с простолюдинами, нарушал общественные «приличия» своими экстравагантными костюмами и даже, страшно сказать, выставляемыми напоказ татуировками. Соответствующие черты поэзии Хаусмана внесли вклад в творческий коктейль будущего Оруэлла.

С немалым интересом им проглатывались романы, повести, рассказы американца Джека Лондона. Эрику особенно нравилось яркое воспроизведение неподвластных человеку природных сил в романе «Зов предков», описание бедности и ее отражения на психологии и поведении человека в книге «Люди бездны». Можно полагать, что эта книга особенно запала в душу Эрика Блэра. Когда он станет писателем Оруэллом, он в значительной степени повторит опыт Джека Лондона, который в 1902 году, приехав в британскую столицу, отправился в кварталы нищеты и создал правдивый репортаж о людях «на краю», о тех, кого нынче называют маргиналами


.

Эрик запоем читал фантастику Герберта Уэллса. Вслед за «Машиной времени» об увлекательном путешествии в будущее им проглатывались романы о цивилизации муравьев и о войнах будущего с применением ядовитых газов. Уэллс вслед за Шоу ввел Блэра в мир британских умеренных социалистов, познакомил с идеями о необходимости крайне осторожного и неторопливого перехода к обществу будущего, в котором исчезнет эксплуатация.

Наступит время, когда Оруэлл будет стыдиться своего детского увлечения Уэллсом. В 1941 году он напишет эссе «Уэллс, Гитлер и всемирное государство», в котором объявит, что писатель слишком стар, чтобы понять современный мир, что «вся жизненная привычная мысль воспрепятствовала ему понять силу Гитлера». 75-летний писатель ответит гневным письмом, в котором обзовет его «дерьмом», что Оруэлл со знаком плюс отметит в своем дневнике


.

С удовольствием поглощал Эрик также произведения романиста и драматурга Яна Хэя, сатирика Уильяма Теккерея (прежде всего его знаменитую «Ярмарку тщеславия»), исполненные восточной романтики произведения Редьярда Киплинга – первого англичанина, получившего в 1907 году Нобелевскую премию по литературе. Всех этих авторов он называл «любимцами детства»


.

Не отказывался он и от детективной литературы, с увлечением читал книги Артура Конан Дойла и Эдгара По. Диккенса и Шекспира он стал по-настоящему ценить уже в более зрелом возрасте. Вместе с тем у Эрика Блэра росла тяга к собственному художественному творчеству. Ему легко давалось стихосложение, хотя поэтические опусы, которые были сочинены в средние и старшие школьные годы, он позже воспринимал как почти пустое графоманство. В 1947 году он вспоминал, что в Итоне сочинял стихи по всякому поводу. С огромной скоростью слагал он полукомические вирши, в 14 лет всего за неделю написал целую рифмованную пьесу в подражание древнегреческому комедиографу Аристофану. Он вспоминал также, что редактировал школьные журналы, как рукописные, так и печатные







Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=68321728) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Мы никак не можем согласиться с самим понятием «антиутопия», так как введением этого термина его изобретатели превращают утопию в нечто имеющее только позитивный смысл, что явно не соответствует действительности.




2


Сам автор называл свой роман исключительно словами – «Nineteen Eighty-Four» («Тысяча девятьсот восемьдесят четыре»); но поскольку и большинство западных, и абсолютно все российские его издания озаглавлены «1984» и то же название употребляется в справочной литературе, мы также вынуждены использовать его везде, за исключением цитат, где встречается иное написание.




3


Когда наша книга уже была сдана в печать, появилось сообщение о предстоящем выходе работы В. Недошивина «Джордж Оруэлл: Неприступная душа», с которой мы не имели возможности ознакомиться.




4


Так на английский манер звучит имя Ида.




5


Дневник Айды Блэр находится у потомков ее старшей дочери, живущих на Ямайке, его фотокопией располагает архивный фонд Оруэлла (George Orwell Archive. L/2).




6


Эти подробности Эрик через многие годы рассказал своей младшей сестре Эврил, а она передала их хранителю архивного фонда Оруэлла Яну Энгусу (см.: George Orwell Archive. S/44. I. Angus. Notes on Сonversations with A. Dunn. 1964. April 16–19).




7


Перевод С. Маршака.




8


Издательство Варбурга предполагало выпустить очерк еще в 1951 году. Однако из предосторожности рукопись была передана в юридическое агентство, которое проанализировало ее с точки зрения возможности возбуждения исков со стороны тех, кто подвергается критике. Специалист по делам подобного рода Освальд Хиксон дал заключение: «…представляется, что будет невозможно предотвратить идентификацию, потому что, среди прочих причин, школа, о которой рассказывает писатель, неизбежно устанавливается как таковая в связи с собственной авторской идентификацией», – и рекомендовал внести изменения в текст. Таковых оказалось около четырех десятков, что фактически вело к переписыванию всей работы. Издательство вынуждено было временно отказаться от публикации (см.: George Orwell Archive. M/4/G).




9


Любопытно, что Уинстон Черчилль (он, правда, поступил в начальную школу на 30 лет раньше Эрика, но за эти годы консервативная традиция ничуть не поменялась), несмотря на взрывной и неуживчивый характер, никогда не давал резко негативных отзывов своей школе, несмотря на зубрежку, порки и отрицательные характеристики, направляемые его родителям (см.: Бедарида Ф. Черчилль. М., 2012. С. 33).




10


В журнале «Нью стейтсмен» даже появилась заметка, что Джасинта якобы охарактеризовала это произведение как «сплошную ложь». Возмущенная Джасинта послала в журнал опровержение, призывая оценивать эссе Оруэлла о «радости» не как автобиографическое произведение, а как плод художественного вымысла. «Нью стейтсмен» отказался опубликовать письмо, но экземпляр его сохранился и был использован Б. Криком (см.: Crick B. George Orwell: A Life. London, 1980. P. 80).




11


Перевод Л. Шустера.




12


Это и следующее четверостишия в переводе Л. Шустера.