Главная страница | Современная русская литература | Кира

Кира
Ольга Триллинг
Ленинград, 1934 год. Молодые выпускники архитектурного факультета, готовясь отметить окончание учёбы, оглушены шокирующим известием: муж сокурсницы Киры – Рим, арестован НКВД. Но почему и за что непонятно. Неизвестно и его местонахождение.
Невозможность жить в неведении и безграничная любовь к мужу, толкают Киру на самые отчаянные поступки. Потеря работы и неизвестность её не пугают, но то, что она сама может стать заключённой, вынуждает покинуть любимый Ленинград и пуститься на поиски любимого по необъятной стране, в лагерях для изменников родины.
Отзывы:
У этой истории ни одного равнодушного! И женщины, и мужчины читают залпом, на одном дыхании. Только такие к нам поступают отзывы от читателей. И это не случайно – автор Ольга Триллинг – клинический психолог, с глубокими знаниями человеческой психики, ее проявлений и реакций. История, рассказанная в романе "Кира" – настоящая, живая и очень актуальная в наши дни. Вот только несколько из отзывов:
– «Если ни о чём не думать, а только чувствовать, то можно, наверно, жить счастливо». Вчера вечером перевернула последнюю страницу «Киры». У меня нет слов. Это одно из самых «взрослых», эмоционально-чувственных, сильнейших по накалу эмоций произведений, которые я прочитала за последнее время.
Не знаю почему, но такую колоссальную эмпатию, сострадание и сочувствие испытываешь к героям. И огромный спектр эмоций. Впервые так, за долгое время…
– «После прочтения хочется молчать, переосмысливать, чувствовать… анализировать свою жизнь, поступки, слова, которые ты уже сказал, или ещё нет, а может просто не успел. Хочется тишины. Внешней и внутренней. Хочется остановиться, запечатлеть эти эмоции в памяти, возвращаться к ним, вновь переживать.
В душе раздрай и опустошенность. Как обухом по голове, как ледяной, отрезвляющийся душ. На фоне репрессий, ссылок и лагерей любимый Петербург с ажурными мостами, разухабистая Москва, величественный Байкал, холодная Сибирь. Иллюстрации, кажущиеся на первый взгляд простыми, без изысков, идеально вписываются в историю – они не отвлекают внимание, но дополняют книгу, внося финальный штрих, собирая впечатления воедино.
Реальные события, воплотившиеся в романе, ждали своего часа 50 лет совершенно не зря.
Одна из лучших книг! В топ года!»
– Роль главной героини для обложки книги "Кира" исполнила знаменитая российская актриса Алена Константинова. Прочитав рукопись, была под сильнейшим впечатлением. «Редкая роль», – сказала она.

Ольга Триллинг
Кира

© Ольга Триллинг, 2024
© Виктория Ватолина, иллюстрации, 2024
© Настя Калеткина, фотография, 2024
© Издательство бестселлеров АЛЬТЕР ЭГО БУК, 2024
© ООО Альтер Эго Фильм, правообладатель, 2022–2024
* * *
Отзывы:
У этой истории ни одного равнодушного! И женщины, и мужчины читают залпом, на одном дыхании. Только такие к нам поступают отзывы от читателей. И это не случайно – автор Ольга Триллинг – клинический психолог, с глубокими знаниями человеческой психики, ее проявлений и реакций. История, рассказанная в романе "Кира" – настоящая, живая и очень актуальная в наши дни. Вот только один из отзывов:

«Если ни о чём не думать, а только чувствовать, то можно, наверно, жить счастливо». Вчера вечером перевернула последнюю страницу «Киры». У меня нет слов. Это одно из самых «взрослых», эмоционально-чувственных, сильнейших по накалу эмоций произведений, которые я прочитала за последнее время.
Не знаю почему, но такую колоссальную эмпатию, сострадание и сочувствие испытываешь к героям. И огромный спектр эмоций. Впервые так, за долгое время…

«После прочтения хочется молчать, переосмысливать, чувствовать… анализировать свою жизнь, поступки, слова, которые ты уже сказал, или ещё нет, а может просто не успел. Хочется тишины. Внешней и внутренней. Хочется остановиться, запечатлеть эти эмоции в памяти, возвращаться к ним, вновь переживать.
В душе раздрай и опустошенность. Как обухом по голове, как ледяной, отрезвляющийся душ. На фоне репрессий, ссылок и лагерей любимый Петербург с ажурными мостами, разухабистая Москва, величественный Байкал, холодная Сибирь. Иллюстрации, кажущиеся на первый взгляд простыми, без изысков, идеально вписываются в историю – они не отвлекают внимание, но дополняют книгу, внося финальный штрих, собирая впечатления воедино.
Реальные события, воплотившиеся в романе, ждали своего часа 50 лет совершенно не зря.
Одна из лучших книг! В топ года!»

Роль главной героини для обложки книги "Кира" исполнила знаменитая российская актриса Алена Константинова. Прочитав рукопись, была под сильнейшим впечатлением. «Редкая роль», – сказала она.

Слово автора
Я просто не могла позволить этой истории быть рассказанной раньше… ухода прототипов. Таковой была их тихая просьба. Настолько громким был их страх. Все, что они хотели – жить. Все, что могли – любить. Все, что им позволили – исчезнуть…

Всю жизнь я живу с этой историей, бережно храня ее в своем сердце. Часто пересказываю друзьям…
Я уже была в Германии, когда перенесла ее, наконец, на бумагу, потом перевела на немецкий язык. Несколько издательств заинтересовались готовым манускриптом, но их волновал прежде всего политический акцент. Для меня же это живая история реальных людей. Без передергиваний и трактовок. И потому я твердо для себя решила, что если и быть ей опубликованной, то только в России.

Благодарю издательство «Альтер Эго Бук» за то, что наши взгляды совпадают! Я очень рада, что история «Киры», ее близких, друзей и врагов не канет в Лету, а продолжит жить на страницах книги. Потому что все они были, дышали, любили, даже когда было страшно. И казалось, мир сошел с ума. Ты вдруг понимаешь: страшно любить, но не любить – еще страшнее.

Ваша Ольга Триллинг
Благодарю Марию Петерс за веру в меня и поддержку при написании этой книги.


Пролог
Поезд мчался прочь от Москвы в темноту ночи. Редкие полустанки неожиданно вспыхивали огнем одиноко светящихся окон и летящей кометой коротко прочерчивали по вагонам яркую линию, на мгновение освещая купе с мирно спящими людьми.
Кира лежала на верхней полке, уткнувшись лицом в подушку. Она не могла плакать, уже больше не могла. Воспоминания терзали душу. Понимая безысходность своего положения, Кира, как и многие другие люди в тяжкие минуты жизни, думала: «Почему, почему это случилось со мной? Почему?»
И, не находя ответа, старалась успокоить себя надеждой на какое-то чудо, которое неожиданно изменит все к лучшему.
Под ней на нижней полке возилась малышка лет четырех, которая ехала со своей бабушкой куда-то на Дальний Восток. Бабушка была немногословной, недоверчиво поглядывала на Киру, пресекая всякие попытки веселой и общительной внучки рассказать попутчице что-либо о себе.
– Бабуля, а, бабуль. А у меня есть ангел?
– Да-да, есть.
– И он меня бережет?
– Обязательно. Он оберегает тебя от всякой напасти.
– А у других людей, у них тоже есть ангелы?
– Да, у всех крещеных есть свой ангел-хранитель.
– А куда деваются ангелы, когда с людьми беда случается? – вдруг после паузы неожиданно спросила девочка. – Куда мамин ангел девался?
Бабушка поперхнулась и сердито заскрипела охрипшим голосом:
– А ну-ка спи давай, девка, лишних вопросов не задавай!
Кира приподняла голову, нежно посмотрела сверху на взлохмаченную головку малышки.
«А, правда, куда же вы делись, ангелы, защитники наши?» – горько подумала она.

Часть первая. Ленинград

Глава 1. Артём
Веселья не получилось.

Выпускники Ленинградского архитектурного института собрались, чтобы дружно отметить вчерашнюю защиту дипломов и окончание учебы.
Собрались возбужденные, еще не успокоившиеся после всех поздравлений, напутственных слов и митинга, на котором выступал товарищ Киров, зачитывая послание Правительства. Подумать только, Иосиф Виссарионович Сталин лично подписал обращение к молодым архитекторам! Люди в зале полтора часа дружно аплодировали, преисполненные чувством особой гордости: ведь сам вождь всего мирового пролетариата обращался к ним. Он знал о них, он помнил и надеялся на их особый вклад в дело строительства коммунизма, в создание новой социалистической архитектуры.

Рим и Кира Грановские стояли во втором ряду. Прямо перед ними на сцене была установлена трибуна а за ней – такой близкий всем ленинградцам товарищ Киров. Он тоже аплодировал и время от времени поднимал руки, призывая погасить овации, чем вызывал еще больший восторг молодых специалистов, и они бешено били в уже опухшие ладони. Весельчак и острослов Артём Лада, любимец всего курса, стоя рядом с Кирой, весело прокричал: «Бей сильнее, бей в ладоши! Будешь всем всегда хороший!»

Кира улыбнулась и тут же испуганно оглянулась по сторонам, не слышал ли кто-либо еще. Но глаза окружающих были прикованы к президиуму, где находилось все городское правительство во главе с товарищем Кировым. Она повернулась к Артёму и укоризненно посмотрела на него. У Артёма глаза веселые, отчаянные с этакими бесовскими искорками, характерными для натур незаурядных и с юмором. Да, он был таким, не похожим на других. По-особому чувствуя природу, сочинял проникновенные стихи. А его натюрморты, написанные акварелью, были будто пронизаны солнечным светом. Артём удивлял окружающих неожиданными гранями таланта художника, поэта, архитектора. Вот только дипломата из него не получалось. Прямой, не терпящий ни в чем фальши, он ходил по острию лезвия со своими летящими во все стороны остротами и афоризмами. Артёма любили, за Артёма боялись. Вот и сейчас Кира не могла успокоиться. Его шутливая выходка не была безобидной, она могла дорого обойтись ему.
Кира вспомнила слова Артёма, когда всех пригласили на открытие нового памятника товарищу Сталину: «Пойдем смотреть еще одно восхождение солнца».
Он скептически относился ко всей политической патетике, связанной с именами революционеров и вождей. В компании людей, которым он доверял, Артём говорил: «Самое страшное – это появление идолов в политике, это всегда дорого обходилось человечеству».
Вот этого Артёма с нетерпением ждали собравшиеся в большой комнате Рима. Имея обыкновение опаздывать, Артём не позволял себе приходить позже чем на пятнадцать минут. Сейчас его ждали уже больше часа…
Рим перебирал струны гитары, и, наконец, не выдержав, сказал:
– Пойду звонить. Я бы еще подождал, но накрытый стол больше ждать не может…
Друзья, оживленно обменивавшиеся планами на будущее, засмеялись.

Рим жил в обычной ленинградской коммунальной квартире, заселенной пятью различными семьями, каждая из которых занимала одну из комнат. До революции квартира принадлежала зубному врачу, успешно практиковавшему здесь. После отмены частной собственности квартира была экспроприирована, в нее заселили служащих советских учреждений. Рим получил комнату, потому что работал в то время грузчиком в порту.
И так жили самые разные люди (надо признаться, что и сейчас некоторые живут в таких перенаселенных коммуналках), плечом к плечу, ощущая новую для всех социалистическую общность.
Телефон находился в длинном коридоре, по стенам которого висели велосипеды, тазы и корыта вперемешку, словно в магазине подержанных вещей. По коридору бегали дети, сновали женщины из кухни в свои комнаты и обратно, оставляя после себя аппетитный шлейф кухонных запахов.
Рим набрал номер, долго ждал, наконец, трубку подняли.
– Алло, здравствуйте. Я бы хотел поговорить с Артёмом.
В трубке повисло долгое молчание.
– Вы меня слышите? Алло! – проговорил Рим.
– Да, – ответил сдавленный женский голос. – Артёма увели сегодня утром. Артёмушку моего… – женщина заплакала.
– Как, почему? – машинально пролепетал Рим.
– Никто никогда не знает, почему…
– Я сейчас приеду. Вы меня узнали? Это я, Рим.
Мать Артёма вдруг заволновалась:
– Нет, нет. Ни в коем случае. Только не сегодня.
Позже. Позвоните через два-три дня.
Рим медлил возвращаться в комнату. Положив трубку, он потер лоб, как будто это могло помочь осмыслить сказанное мамой Артёма.
Что же это?! Дня три тому назад по двору металась женщина из соседнего дома и кричала, просто жутко кричала. Можно было только разобрать: «…меня и детишек моих тоже. Тоже забирайте. Всех, всех нас тоже…»

Дверь комнаты резко распахнулась. Кира вопросительно посмотрела на Рима:
– Ну что он, едет уже?
Рим взял Киру за плечи, прижал ее к себе.
– Кира…
– Что-то случилось? – спросила Кира. Но она уже все поняла.
В комнате стояла тишина.
– Ребята, – сказал Рим. – Ребята… Артёма сегодня утром арестовали.
За спинами стоявших группой товарищей, положив голову на стол, заплакала «прекрасная Елена».
Все знали, что с первого курса эта девушка с дивными зелеными глазами была влюблена в Артёма. Елена на курсе слыла красавицей. Высокая, тонкая с пышной копной рыжих волос она действительно была неотразима. Особую женскую прелесть источала ее пластичная эмоциональность.
Как-то сразу же определился ее талант портретистки. Сделав однажды набросок профиля Киры, она заставила восторженно ахнуть весь курс. Набросав эскиз сангиной несколькими штрихами, она сумела передать самые характерные черты своей подруги.
– Ты лирик, – сказал ей тогда Артём, – это восхитительно – то, что ты набросала. От этого клочка бумаги исходит тепло. Она у тебя живая!
Кто бы мог представить тогда, что эти слова значили для Елены. Она излучала счастье. Внимание Артёма окрылило ее. Он же, оказывая знаки внимания сокурснице, оставался только добрым товарищем, и прекрасная Елена, отчаявшись добиться ответного чувства, с головой ушла в учебу.
Она занималась словно одержимая, неожиданно найдя для себя интересную, как считала сама, тему. Елена решила писать «Галерею Героев». «Подавление мятежа белогвардейцев в городе военных моряков» выделило целую группу героев-комиссаров. Вот их-то портреты и писала Елена. Такое патриотическое рвение молодой студентки было отмечено выставкой ее работ, которая прошла успешно. Артём тоже посетил выставку. Он долго ходил молча по залу, около некоторых портретов останавливался ненадолго и как-то постепенно мрачнел.
– Ну что, Артём? Скажи, что ты думаешь, – спрашивала встревоженно Елена. – Я не знаю, удалось ли мне передать в этих лицах силу их характера? Мне кажется, какой-то свет излучают эти лица. Просто невозможно не восхищаться ими!
Артём внимательно посмотрел на Елену, разгоряченную коротким монологом.
– Особый свет, говоришь? Что-то вроде искры божьей?
– Ах, Артём. Какая тут божья искра? Я же не апостолов писала, – возмутилась Елена.
– Да, конечно. Какие уж тут апостолы? Тут, пожалуй, больше дух демона…
– Не пойму тебя, Артём. Что ты имеешь ввиду?
А, собственно, почему бы и нет? Демон восстал против Бога. Он поистине дух мятежный, и мне это больше по сердцу, чем боговы постулаты: «не возжелай», «не противься»…
– …не убий! – добавил Артём.
– Да, «не убий» – это тоже одна из заповедей.
– О чем спор? – прервал их разговор незаметно подошедший к ним Яков Телегин. – О боге?!
Елена вскинула голову и довольно резко ответила:
– Все больше о дьяволе! – и стремительно ушла.
– Чего это она, а? – спросил Яша, заглядывая в лицо Артёма.
– Ничего особенного, просто дебатировали.
– Ты бы поменьше философствовал, – посоветовал всегда холодно улыбающийся Яков.

Он был вездесущ, этот Яков. Всегда появлялся неожиданно в самый разгар спора. Его опасались и между собой звали Ухом.
По каким-то только студентам известным каналам открылось, что брат Уха занимал высокий пост в системе НКВД. Сам Яков об этом никогда не говорил.
Активный комсомолец, он любил выражаться высокопарно, всегда рьяно выступая на собраниях, клеймил всякого рода буржуазные происки в виде попыток подражания западным образцам одежды или, не дай бог, стиля жизни вообще. Сам ходил подчеркнуто просто одетым: русская косоворотка навыпуск, подпоясанная узким ремешком, рабочие ботинки и в холодную погоду морской бушлат. Особенной деталью в его гардеробе была кепка, которую он носил по-ленински. Шляпа на голове мужчины вызывала в Якове раздражение, поскольку являлась признаком выражения буржуазной морали. Он всегда подчеркивал свое пролетарское происхождение и гордился им. Студентом Яша был слабым, с наукой не в ладах, но важно ли это для истинного комсомольца, пламенного борца за коммунистическое будущее страны, сбросившей с себя оковы капитализма?!
Артём прищурил глаза и неожиданно спросил Якова:
– Яша, а вот ты, как ты относишься к Людвигу ван Бетховену?
– Что? – Яков обескураженно посмотрел на Артёма и, медленно собираясь с мыслями (думать для него было не так просто), произнес:
– Я не переношу все, что приходит из-за границы. Я ненавижу буржуазных приспешников.
– Ах, какая жалость, – посетовал Артём. – Ведь это один из самых любимых композиторов товарища Ленина.
Посеревшее лицо Якова он уже не видел. Резко развернувшись, Артём ушел с выставки.

Глава 2. Рим
Рано утром Рима разбудил телефонный звонок. Наспех натянув рубашку, он выскочил в коридор.
– Доброе утро, Рим, – он узнал голос мамы Артёма и облегченно вздохнул.
– Наконец-то! – сказал он в трубку. – Ну, что нового? Отпустили?
– Рим, Римушка, нам надо встретиться. Я буду в двенадцать часов подле Петропавловской крепости. Там всегда многолюдно. Буду тебя ждать.
На Васильевский остров надо было ехать трамваем с двумя пересадками. Рим посмотрел на часы: «Ого, уже девять часов. Ну и заспался я сегодня!»
Всю ночь они с Кирой не могли уснуть. Тревога за друга не давала сомкнуть глаза, и только к утру, устав от бесплодных предположений и размышлений, они оба как будто провалились в темноту, неожиданно заснув.

Июль в Ленинграде выдался в этом году на славу. Вопреки обычной дождливой погоде, характерной для всех портовых городов севера, стояла необычная жара. Солнце щедро дарило тепло, стараясь прогреть и просушить к осени вечно промокшие мосты и набережные, великолепно окаймляющие городские каналы. Все в природе наслаждалось этим неожиданным теплом.
Сидя в трамвае, который резво бежал по Невскому проспекту, Рим щурился от яркого солнца и размышлял, разглядывая едущих в вагоне людей. Вот эта симпатичная улыбчивая девушка, о чем она думает сейчас? Как дальше сложится ее судьба? Будет ли она счастлива? Или этот молодой человек, уткнувшийся в книгу. Чем он занимается?


Рим смотрел на пассажиров, спокойно входящих и выходящих из трамвая. Они были вежливо предупредительными. Или вот эти дети. Они создавали особое ощущение счастья и покоя, и Рим думал, как здорово все же жить в этом прекрасном городе, который воплотил в себе талант и трудолюбие многих простых людей, создавших такую красоту, как этот монументальный Исаакиевский Собор или неповторимый по красоте Храм Спаса на Крови, стремящийся ввысь пятью куполами, как эти изумительные фрески на соборе, великолепно вписывающиеся в его архитектуру. Их потрясающая гамма красок сочетается с самой природой, а фрески придают легкость и изящество этому огромному сооружению. Воздух и вода легли в основу проектов первых архитекторов, создавших каменное кружево мостов и зданий.

Рим хорошо помнил прогулки с отцом по Петрограду не иначе как пешком. Они вместе прошагали не один километр, останавливаясь каждый раз у Исаакия, добирались до стрелки Васильевского острова и молча любовались величием Ростральных колонн, словно выросших из гранита набережной, чтобы подпереть провисшее облаками небо.

Эх, отец! Мысли Рима унеслись в то далекое детство, которое он вспоминал, уже будучи взрослым, с необыкновенным волнением и нежностью. Отец Рима Аркадий Грановский был человеком незаурядным. Преподаватель университета, великолепный лингвист, любимец студентов, он обладал мягким баритоном, пел русские романсы, аккомпанируя себе на рояле. Он был замечательным собеседником. Революцию принял сразу, хотя был сторонником Плеханова и поддерживал его идею о необходимости хотя бы начального образования у крестьянской и рабочей среды.
– Нет, батюшка вы мой, – говорил он своему другу Дмитрию Распопову. – Нельзя делать революцию, вооружая серую и необразованную массу, иначе восстание превратится в злостное истребление имущего класса, и удержать их будет невозможно никакими силами. Позже, когда революционные события ураганом пронеслись над Россией, оставив на своем пути кровавый шлейф, профессор Грановский впал в глубокую депрессию. Он сидел часами в своем кабинете, не прикасаясь ни к книгам, ни к еде, которую осторожно, как больному, приносила ему жена.
Когда его однажды пришел проведать давнишний друг Дмитрий Распопов, весь искрящийся от радостного возбуждения, отец как бы проснулся. Он внимательно слушал Дмитрия, ставшего во главе комиссии по борьбе с контр-революцией, попил даже с ним горячего чайку. От подарка – комиссарского пайка, в который входила буханка хлеба, пачка сахара и пачка чая – решительно отказался и после ухода Дмитрия возбужденно ходил по комнатам, ведя какой-то внутренний диалог с воображаемым оппонентом.
Рим хорошо помнил, что уже позже, вернувшись к преподавательской работе в университете и посещая всякого рода собрания, он как-то, сидя рядом с женой, говорил взволнованно:
– Ты спрашиваешь, что со мной случилось, милая? Я все пытаюсь заглянуть в будущее нашей страны и то, что я там вижу, сокрушает меня. Мы совершенно сознательно выпестовываем монстра, который уничтожит все самостоятельно думающее. Право на существование будет иметь только определенная модель человека с заготовленной программой действий. Представляешь, Машенька, – продолжал он. – Я смогу делать только то, что позволит мне этот монстр. Я должен буду жить в рамках, отведенных моему статусу.
И я, и все мы уже не сможем говорить, что мы думаем, а должны будем стать глашатаями нашего повелителя.
Отец замолчал, молчала и мать. Она гладила по его спине, как гладят маленьких детей, чтобы их успокоить.
– Ну, да что там… Пойдем-ка лучше спать.
Ночью с отцом приключился сердечный приступ, а утром его не стало.
Он так неожиданно ушел из жизни, что Рим даже не успел сразу осознать всю глубину утраты. Позже он осознал, как ему недостает отца.

Эти воспоминания отвлекли Рима от мыслей о цели его поездки, и, когда симпатичная девушка-кондуктор объявила его остановку, он вернулся к реальности, ощутив противное, еще не совсем осознанное чувство страха.
«Что это со мной?» – подумал Рим. – «Это нехорошо. Страх лишает самообладания, способности трезво оценивать обстановку. Может быть, еще ничего не случилось страшного. Ах, Артём, что же ты не так сказал?»

У Петропавловской крепости было многолюдно. Здесь гуляли мамы с детьми, были и приехавшие из самых разных республик большой страны. Особенно много было почему-то посетителей из Средней Азии. Полосатые халаты и яркие тюбетейки, блеск азиатских глаз цвета оникса, длинные косы двигающихся с особой грацией девушек, словно змеи, совершали свой завораживающий танец. Вся эта толпа проглотила Рима, и он, оказавшись у назначенного мамой Артёма места, стал искать ее глазами, внимательно оглядывая проходящих мимо него людей.
– Рим, голубчик, здравствуй!
– О господи…
Рим ни за что не узнал бы ее, эту всегда веселую, сохранившую молодой задор женщину. Маленькая ростом, она сейчас казалась еще меньше. В глазах растерянность. Две глубокие складки залегли в уголках рта.
– Рим, Артёма забрали рано утром. Это так ужасно!
Она приложила платочек к губам, маленький такой, изящный, с кружевными уголками. Внимание Рима приковал к себе этот кокетливый предмет. Он был в каком-то несоответствии со сложившейся ситуацией. И это еще больше встревожило Рима. Гораздо позже, вспоминая эту встречу с Анной Матвеевной, он понял, почему тогда этот кусочек ткани так взволновал его. Это был посланец из прошлой спокойной жизни, с тревожащими запахами духов красивых женщин, с прелестными звуками мазурки на рождественских вечерах, со сказками любимого Пушкина, будоражащими детское воображение. Еще не совсем осознанно Рим почувствовал – пришло время других аксессуаров. Время больших платков, способных осушить слезы несчастных матерей и жен.
Анна Матвеевна, помолчав, продолжала:
– Я хотела предупредить тебя, Рим, не приходи ко мне и ребятам передай: никто не должен у меня появляться. У одной знакомой мужа арестовали, так потом забрали всех, кто приходил проведать эту женщину. Ты меня понял, Рим? – уже почти спокойно сказала она. – И еще, Рим, не звони тоже. Я буду звонить сама… из телефонной будки.
– Анна Матвеевна, я хотел сказать, что мы напишем письмо…
– Кому, Рим? Куда? Ах, Римушка! Это же как снежный ком: каждый арест влечет за собой другие. Мне обещали помочь, будут звонить… я не знаю, что еще. Рим смотрел на эту маленькую женщину, пытающуюся скрыть свое отчаяние. Он все понимал, но он не знал, что нужно сказать сейчас, чтобы как-то утешить, он мучился от сознания собственного бессилия.
– Рим, – Анна Матвеевна неожиданно прижала к себе большого Рима, словно маленького ребенка. – До свидания! Береги себя! – и ушла.
Она ушла так же неожиданно, как и появилась.

Глава 3. Елена
Она стремительно шла по Невскому проспекту, не шла, а скорее летела, едва касаясь подошвами туфелек тротуара. Невероятной силы энергия исходила от нее, и люди, шедшие навстречу, уступали дорогу этой яркой и решительной личности, провожая долгим взглядом.
Лишь бы увидеть Рима, ничего больше ей не нужно было. Только бы узнать точно, что сказала мать Артёма?!
Как и всем эмоциональным натурам, Елене был свойственен резкий переход от короткого периода растерянности к хорошо рассчитанной стратегии действия. Она успела за один день посетить всех влиятельных людей, портреты которых писала. Коротко рассказав о случившемся, настоятельно требовала их участия в восстановлении справедливости.
Василий Стрежнев, бывший комиссар, герой революции, отмеченный особыми грамотами и наградами правительства, лично знавший товарища Ленина, сидя в глубоком кресле, унаследованном от расстрелянного им же мятежного адмирала Российского флота, хитро поблескивая глазами, спрашивал:
– А ну-ка, девонька, признавайся, ты же влюблена в этого, как его? Ерему?
– Артём! – четко и несколько резко парировала Елена. – Он талантливейший архитектор!
– Ну, да, может, он и талантливый, как ты, милочка, говоришь, а не водится ли за ним чего такого?
Он выразительно покрутил пальцами в воздухе.
– Чего? – вскипела Елена. – Такие, как Артём, Родину нашу талантом прославляют. Василий Андреевич, сделайте все, что в ваших силах, пожалуйста.
Она присела перед его креслом, положила руки на колено комиссара и, заглядывая ему в глаза, еще раз повторила:
– Миленький вы мой. Ну вы же не можете не сделать это для меня?
«Эх, царь-девица», – думал Василий Андреевич, глядя вслед Елене, – «Тебе бы батальоном командовать». И потянулся к телефону, чтобы позвонить своему старому приятелю, служившему в НКВД.

Воткнув палец в кнопку звонка квартиры, в которой жили Кира и Рим, Елена не отпустила его до тех пор, пока дверь не распахнулась. В дверях стояла Кира.
– Ки-и-ира-а-а! – вдруг зарыдала Лена, как маленький ребенок.
Все! Весь запас ее энергии был израсходован. Сил хватило только до этой двери.
– Леночка, ну, успокойся. Идем в комнату. У нас как раз Гриша Померанцев. Ты ведь помнишь его?
Как же Елене не помнить этого юношу. Он учился с ними в Архитектурном и вдруг, совершенно неожиданно для всех, ушел в военное училище. Но Григория не забывали. Он оставил у всех приятные воспоминания.
Всегда подтянутый, аккуратный, с хорошими манерами. Он быстро сдружился с Римом и теперь время от времени коротко наведывался в гости.
В комнате с огромным окном, выходящим во двор, ликовало солнце. Бросая стрелы лучей, оно пронизывало все стеклянные предметы, множилось в них, разбегаясь по стенам солнечными зайчиками.
Елена зажмурилась от яркого света в комнате. Молодые люди встали, приветствуя девушку. Она тут же подскочила к Риму:
– Я вижу, ты хочешь мне сказать что-то ужасное, да? Что ты узнал? Расскажи. Что сказала мама Артёма?
– Не торопись, Леночка. Кроме того, что Артёма забрали, я не знаю больше ничего. Никаких подробностей. Я думаю, что надо бы всем вместе идти в институт к ректору или написать письмо товарищу Кирову… я просто не знаю, что делать… Вот еще Григорий обещал…
Григорий нервно шагал по комнате.
– Это все не так просто, ребята. Ох, как это сложно. Завтра я должен быть на приеме у генерала Никитина, командующего дивизией. Может быть, через его ведомство удастся что-то узнать. Но если хотите знать мое мнение, – добавил он. – Я не очень верю, что у вас получится что-либо узнать до суда, до тех пор, пока Артёму не предъявят обвинение.
– О чем ты говоришь?! – вспыхнула Елена. – Какое обвинение? Ты что, думаешь, что Артём…
Григорий остановился перед Еленой и жестко произнес:
– Я человек военный и знаю абсолютно точно, что просто так, без причины у нас людей не хватают.
Елена сжимала спинку стула немеющими от напряжения пальцами. Откуда-то из глубины души пополз противный, вызывающий тошноту страх перед этим, показавшимся вдруг чужим, жестким и холодным, человеком.
Нет! Нет! Она же знала Григория. Она помнила, как мягко он улыбался шуткам друзей, каким отзывчивым был всегда, как бережно относился к людям, как непринужденно общался с товарищами. Что это вдруг с ним произошло? Она увидела перед собой совсем другого человека. Это уже не тот Григорий, которого она знала.
– Гриша, – Елена оглянулась на Рима, который растерянно мял и тискал свой подбородок. – Григорий, – мягко спросила она. – Что с тобой? Ведь ты дружил с Артёмом. Неужели ты забыл, какой он?
– Нет, я не забыл, каким он был, я хорошо это помню, но я не знаю, каким он стал!
Повернувшись к Риму, он пожал ему руку и, окончательно подчеркивая, что разговор окончен, еще раз сказал:
– Я постараюсь кое-что узнать, как обещал, но не больше.
После ухода Григория друзья долго молчали. Тишину нарушила Елена.
– Все, дорогие мои, я знаю, я совершенно четко поняла, что я должна делать!
Кира и Рим вопросительно посмотрели на Елену, суетливо искавшую свою сумку.
– Что ты затеяла? – настороженно спросил Рим.
– Ты, как и я, понимаешь, что никто – ни твой Григорий, ни мои знакомые нам не помогут. Я это сейчас вдруг отчетливо осознала. Ты понимаешь, они все из одного гнезда. Ах, Рим, когда коснулось дела, они оказались совсем другими. Они думают и чувствуют иначе, чем мы. Они словно загипнотизированы и действуют по заданному им предписанию. Наверное, они и смеются, и любят по заданной программе. Хотя нет, любить они не могут вообще. Они обязаны стоять на страже, выискивая, среди подобных себе врагов…
– Тише, Лена! Пожалуйста, тише. – Кира умоляюще смотрела на подругу, прервав ее возбужденный монолог, и после паузы спросила, – а теперь спокойно объясни, что ты надумала?
– У нашего Якова брат – большой чин в НКВД.
– Ну? – насторожилась Кира. – И?
– Я сейчас же пойду к Яше и заставлю его познакомить меня с братом.
Кира и Рим встревоженно переглянулись. О брате Якова ходили скверные слухи. Говорили, что он маньяк и садист, что его боятся даже близкие.
– Елена, ты забыла, что его брат – не тот человек, который захочет тебе помогать?
– Знаю, я все знаю, но я не могу больше смотреть на вашу беспомощность. У нас нет времени ждать, поймите это, наконец, ребята. Там, – она ткнула пальцем куда-то в пространство. – Там все делается очень быстро. Мы же это знаем.
Рим взял руку Елены, пытаясь ее успокоить:
– Послушай…
Но Елена, резко повернувшись, освободила руку и, сверкая глазами, выкрикнула:
– Вы, вы просто тру?сы! Да, тру?сы! Вы боитесь высунуться из вашего райка, сидите как два ангелочка. Вы создали себе свой благополучный мирок, закрыли глаза на все, заткнули уши, чтобы беды окружающих не нарушили ваш покой! И не останавливай меня, Рим!
Кира, побледнев от этих беспочвенных оскорблений, резко распахнула дверь перед возбужденной Еленой и, сдерживая волнение, сказала:
– Уходи!
Елена резко хлопнула дверью так, что зазвенели стекла. Кира и Рим стояли ошеломленные этим неожиданным выпадом подруги.

Обсудив еще раз все «за» и «против», они решили все же поехать к ректору института и обратиться к нему за помощью.

Глава 4. Арест
Артём сидел в машине между двумя мрачными личностями в штатском и лихорадочно думал: «Что случилось? Откуда это наваждение? Где и когда я сказал что-то крамольное? И что именно?»

Все, что происходило у него в комнате, когда эти люди так неожиданно нагрянули в дом, было похоже на жуткий сон. Они с мрачной деловитостью копошились, что-то искали, выворачивая наизнанку все вещи в доме. Какие-то книги откладывали в сторону, другие летели на пол, где и так уже все валялось вперемешку: краски, тетради, наброски, кисти. Артёму казалось, что все это происходит не с ним, а он – только сторонний наблюдатель.
Извечная его готовность защитить кого бы то ни было уступила странному ощущению обездвиженности.

«Это же сон, страшный сон. Это не может быть реальностью», – думал Артём. Хотелось бежать, убежать отсюда, но ноги стали ватными, их было никак не оторвать от пола.
А из шкафа все летели и летели листки. Что это? Ах, да, это же недавно им переписанные стихи Марины Цветаевой.
Один из мрачных типов поднимает листок… читает… делает знак второму. Тот, видимо, числился интеллектуалом и должен был оценить, не являются ли эти стихи крамольными. Он читает… усмехается…
– Как это понимать? «Думали – человек! И умереть заставили. Умер теперь, навек. Плачьте о мертвом ангеле».
Артём пожимает плечами:
– Просто стихи.
– Сам вижу, что стихи, но чьи?
«Интересно, знает ли он, кому принадлежат эти строки?» – думает Артём и спокойно говорит:
– Поэт какой-то, я уже не помню.
Листки исчезают в папке.
– Ничего, вспомнишь! – холодно обещает «интеллектуал» в штатском.

Машина замедлила ход. Артём успел заметить, что они подъехали к высоким воротам, которые медленно открывались, обнаруживая узкий проезд, зажатый с двух сторон серыми стенами высоких построек.
«И распахнулись врата ада», – подумал Артём.
Знать бы ему в тот миг, как близок он был к истине.
В длинном гулком коридоре раздавались шаги сопровождающих его стражников. Своих шагов Артём не слышал. В такт их шагам сами по себе складывались строчки:
«На Голгофу не ходим мы сами.
На Голгофу несут нас вперед ногами…»
В кабинете, куда ввели Артёма, сидел маленький служащий с какой-то большой смешной лысиной, неровно разъехавшейся по голове. Розовые большие уши оттопырены, как у ребенка. Весь вид этого старательно пишущего человечка оставлял впечатление уютной домашней обстановки. На секунду он оторвался от листка и глянул на Артёма сквозь сидящие на самом кончике носа очки, ткнул пальцем в сторону стула, предлагая сесть, и вновь зацарапал пером по бумаге.

Артём огляделся. Кабинет чистенький и, как положено, на стене, прямо за спиной пишущего, висел огромный портрет Сталина. В углу кабинета, ближе к окну, мягко подсвеченный светом лампы, стоял гипсовый бюст Ленина.
«Хорошая работа», – подумал Артём. – «Необычное для каменных изваяний живое и мягкое выражение лица».
Где-то в углу по-домашнему бормотало радио. Оглядывая кабинет, Артём успокоился и расслабился.
– Ну, молодой человек, против кого воюем? – вопрос прозвучал неожиданно, нарушив тишину кабинета.
Артём понял, его убаюкивали, чтобы, расслабив, сделать уязвимым. Растерявшийся человек обязательно наделает глупостей. Он не стал торопиться с ответом.
– Ну что, испугался? Значит, совесть действительно не чиста, а?

Маленький и теперь уже совсем не безобидный человечек с огромной лысиной, похожей на тонзуру иезуита, откинулся на спинку стула.
– Отчего же не чиста, – медленно ответил Артём. – С совестью у меня все в порядке: никого не обманул, не украл, не убил. Мне скрывать нечего.
Покачавшись на стуле, хозяин кабинета внимательно оглядел Артёма.
– Отца помнишь?
Отец… Как не хватало его Артёму. Как часто ночами он вел с ним, незримым, диалог. Он всегда примерял свои поступки к оценке отца. Помнит ли он его?! Тот роковой выстрел изменил жизнь Артёма. Он никогда не мог понять, почему отец покончил с собой. Его отец, который так любил жизнь, который радовался всему живому, всему, что проявляло признаки сознательной деятельности. Его отец, однажды приложив дуло револьвера к виску, нажал на курок.

Артём смотрел на этого человечка, на его оттопыренные уши: «Почему он спрашивает об отце? Какое он имеет право прикасаться к памяти отца?!»
– Да, я помню своего отца.
Чиновник выжидающе молчал. И вдруг восторженно сказал:
– Это был настоящий революционер! Он до революции распространял газету «Искра» среди рабочих и делал это очень профессионально. Вел рабочий кружок и создавал рабочие отряды, готовя их к восстанию. Ты знал об этом?

Артём знал. Он знал даже больше, чем предполагал этот сидящий напротив чиновник. Он знал, что отец не переносил насилия и выступал против политических убийств.
Он участвовал в революции, но не как «народный мститель», а больше как священнослужитель, призывающий к законным решениям судеб преследуемых противников революции. Да, он приветствовал идею построения нового общества, в котором люди будут свободны в своем волеизъявлении, где только путем дискуссий будут решаться спорные вопросы, где будут выбираться оптимальные решения для создания нового типа государства, в управлении которого будут участвовать исключительно талантливые, образованные, честные граждане, не ограниченные рамками бредовых, оторванных от истинной жизни политических идей. Да, Артём знал то, что никогда не узнает этот человек, наделенный властью вершить судьбы людей.

Задержанный молчал. Перед его глазами проплыли строчки из дневника отца, который он вел длительное время, споря сам с собой и с неизвестным оппонентом. Этот дневник был единственным существенным воспоминанием, оставшимся после смерти отца, и он определил мировоззрение Артёма.
– Молчите, молодой человек? Что бы сейчас сказали своему отцу?
Человек по ту сторону стола завис над ним, опершись руками о его край.
– Ну, что? Что вы не довольны нашей архитектурой, что всюду не так строят, везде ставят бездарно исполненные скульптуры вождей революции, что вы, словно эквилибрист, должны идти всю свою жизнь по линии, прочерченной великим Лениным? Ну, щенок, что бы сказал своему отцу, а? Счастье его, что он ушел из жизни прежде, чем ты предал его идеалы.
Горячая волна захлестнула сознание Артёма, он резко вскочил и, вцепившись в край стола, выкрикнул в лицо обескураженному обвинителю:
– Не сметь! Не сметь прикасаться к имени моего отца. Слышишь, ты?..
Артём не успел договорить. Его свалил крепкий удар по голове. Он еще пытался встать, но под ударами неизвестно откуда взявшихся конвоиров падал, и последнее, что он увидел, было наклонившееся над ним лицо этого маленького человечка, сейчас похожего на ощерившегося старого хорька. Собрав последние силы, Артём плюнул ему в лицо. Темнота наступила мгновенно, проглотив парня.
Следователь, брызжа слюной, орал на огромного конвоира. Его удар оказался для Артёма последним.
– Ты что, ополоумел?! Приказ знал? Он мне нужен был живой, понимаешь ты, дурья твоя башка, живой!
А не мертвый.
Конвоир переминался с ноги на ногу, хлопая белесыми ресницами, пытался оправдаться:
– Да он же, гад, плевался, а?
– Врача, быстро врача, – взвизгнул следователь и рухнул на стул, на котором перед этим сидел Артём, большим платком стирая плевок с бледного дрожащего лица.
– Ах, ты, чертова кукла, – стонал он.
Врач явился немедленно, оттянул веко, заглянул в зрачок, нащупал пульс, красноречиво развел руками и ушел. Следователь, продолжая тереть лицо платком, о чем-то усиленно размышлял. Затем, пересев на свое место, решительно что-то отметил в своих записях, бормоча:
– Умер от сердечного приступа, так и запишем, – нажал кнопку звонка на столе. Вошел сникший конвоир.
– Так, – строго начал следователь. – Умер наш парень от сердечного приступа. Иди! – и поднял телефонную трубку.

Глава 5. Случайная встреча
Елена сидела на полу своей маленькой комнаты, перегороженной китайской ширмой, которую она любила с детства. Эта сказочно пестрая ширма, разрисованная великолепными драконами с исключительно правдоподобной гаммой красок, роскошествовала извитыми и какими-то чудесными, с волнистым изломом стволов и ветвей, деревьями. Среди них замерли в самых причудливых позах китайские принцессы в шелковых нарядах. Их густые волосы были уложены в дивные высокие прически, украшенные цветами и бамбуковыми палочками. Четко обведенные, длинные почти до висков глаза таили в себе какую-то волшебную силу, придавая еще большую таинственность каждому изображению. Елена любила этих принцесс. Они возбуждали ее фантазию, отрывая от реального мира с его повседневностью, казавшегося ей ужасно однообразным и скучным. И сейчас она, сидя среди вороха белья и всяких старинных вещей, извлеченных из бабушкиного сундучка, в который раз разглядывая эту сказочную ширму, печально думала, как легко в сказках бороться со злом, побеждать его, оживлять умерших и, в конце концов, рука об руку идти под венец с любимым…
Стук входной двери и вспыхнувшая перебранка соседок вернула Елену из мира фантазий к событиям вчерашнего дня. Она вспомнила свою безобразную выходку у Киры и горько заплакала. Ее мучила совесть, она ругала себя за свою несдержанность, которую всегда расценивала как признак глупости.
«Я должна извиниться. Должна поехать к ним.
Господи», – думала Елена. – «Ну как я могла, как посмела сорваться на Рима?!»
Елена восхищалась Римом, обожала Киру, которая для нее была идеалом. Впервые увидев Киру в институте, Елена ахнула. И тотчас в ней заговорил художник.
«Ну, является же на свет Божий такое совершенство», – думала она.
Маленькая, изящная Кира с высокой шеей, удивительно гордой посадкой головы, четко обрисованной уложенными короной косами цвета спелой ржи. И всю эту четкость линий подчеркивали правильные пропорции тела с округлой линией груди, бедер и стройных ножек.
Обе девушки очень быстро сблизились, хотя были совершенно полярными по натуре, что, впрочем, никак не мешало их дружбе. Импульсивность Елены уравновешивалась спокойным, рассудительным характером Киры, которая очень часто сглаживала резкие выходки подруги.
Сидя теперь на полу и перебирая старые вещи бабушки, Елена получила возможность поразмыслить. Это, казалось бы, ненужное, бестолковое занятие несколько успокоило ее. Она решила немедленно идти к друзьям. Приняв решение, она резко встала, отшвырнув ногой мешавшие ей теперь вещи, схватила платье, нырнула в прохладу шелка, приладив ремешок на тонкой талии, оглядела себя в зеркале, привычным движением поправила волосы и, схватив сумочку, вылетела в коридор.

В Ленинграде продолжало бушевать лето. Солнце, лениво выкатившееся рано утром из-за горизонта, рассылало теперь свои горячие лучи, стараясь прогреть как можно глубже и серый гранит набережных, и лужайки с их сочной зеленью, и высокие дома, глазеющие распахнутыми окнами на окружающую красоту. Серебрящаяся поверхность Невы с благодарностью принимала щедроты солнца, перекаты ее волн напоминали медленные движения огромной толстой змеи, переваливающейся с боку на бок. Смело налетающие время от времени облака натыкались на острие солнечных лучей, проколотые насквозь, изливались коротким дождем и снова отступали обессиленные.
Елена, как и все коренные ленинградцы, страстно любила свой город. Обаяние Петровских времен исходило от старинных зданий, которые поражали своей монументальностью и в то же время создавали впечатление легкости за счет дивного рельефного обрамления фронтонов и этих кружевного плетения чугунных решеток оград и ворот.
Она любила пешком бродить по Ленинграду в любую погоду. Ее никогда не раздражали дожди или густой туман. Недовольных погодой она всегда утешала:
– Ну что же вы? Посмотрите-ка на этот прекрасный лик города, покрытый белой вуалью тумана. Где еще вы увидите такое очарование?
Прогулки пешком придавали ей новую энергию, стимулировали к творчеству. Вот и сейчас она решительной походкой шагала по Невскому проспекту с легкостью на душе от принятого решения извиниться перед друзьями. Около сверкающего стеклянными витринами гастронома стояла группа о чем-то горячо спорящих молодых людей. Проходя мимо, Елена услышала восхищенный возглас:
– Какая красавица, разрази меня гром! Нет, вы только поглядите на нее!
– А хочешь, я тебя с этой красавицей познакомлю?
Яков! Елена тотчас же узнала его голос. Она резко повернулась и, не глядя больше ни на кого, пошла прямо к нему.
– Яков, – в голосе Елены звучал металл. – Ты-то как раз мне и нужен.
Яков насторожился: «Неужели я нужен Елене?!»
Вот уж этого он себе никак не мог представить. Забыв о своих приятелях, он устремился ей навстречу. Все его существо ликовало в такт ударам сердца: «Ты мне нужен.
Ты мне нужен…»
Кем для него, выставившего на показ свой одинокий образ жизни, была эта девушка? Никто никогда не мог предположить, какой нежностью истекала его душа, когда ему случалось говорить с Еленой. Но она для него была на недосягаемой высоте… И вот теперь… «Ах, Елена», – думал он, нарочито сурово сведя брови.
– Яков, – Елена взяла его под руку. – Яша, ты должен мне помочь.
– Повелевай! Что я должен сделать? – стараясь скрыть свою взволнованность, нарочито паясничал Яков.
– Ты должен познакомить меня со своим братом.
Если бы на Якова обрушился камнепад, он бы был им меньше ошеломлен, чем этой неожиданной просьбой Елены.
– Что? Ты сошла с ума?! Даже не проси.
– Да, да, Яшенька, – вдруг мягко произнесла Елена, и этот тон вызвал еще больший протест Якова.
– Нет! – решительно сказал он.
Елена молчала.
– Ты еще что-то хотела? Если нет… мне надо идти.
Не в силах больше себя сдерживать, она схватила рукав Якова и быстро заговорила, жарко дыша ему в лицо:
– Яков, голубчик, на тебя вся моя надежда, понимаешь? Только ты можешь мне помочь и никто другой. Ну, неужели ты не протянул бы мне руку помощи, если бы я погибала? Ну же, Яшенька. Я в таком отчаянии, что готова умереть.
Глаза Елены наполнились слезами, и вся она сейчас была невероятно, беспомощно трогательной и такой прекрасной! Яков непроизвольно прижал ее к себе, неумело поглаживал ее спину и приговаривал:
– Пожалуйста, успокойся, ну, успокойся же. Я не могу переносить твоих слез. Прохожие оглядывались на эту странную пару. Красота и элегантность девушки резко диссонировала с неуклюжестью молодого человека. Заметив внимание прохожих, Яков поспешно отвел Елену в скверик, выбрав отдаленную скамейку, бережно усадил ее.
– Ну, пожалуйста, успокойся. Рассказывай, в чем дело.
– Разве ты ничего не знаешь, Яша?
– Что случилось? – заволновался Яков.
– Артёма арестовали.
– Ну, что я говорил, а? Что я всегда говорил?!
Яков хлопнул себя по коленям и резко встал. Теперь он стоял перед Еленой, взъерошенный, и почти кричал:
– И ты, ты теперь хочешь через моего брата помочь ему?!
Он нервно расстегнул ворот рубашки и засмеялся:
– Через моего брата помочь ему?
– Яша, Яшенька, я не знаю, помочь ли, хотя бы узнать, в чем дело. Почему? Понимаешь, мы все должны рассказать об Артёме, какой он. Они же там не знают, они не могут его знать.
– Подожди, Елена, подожди, – прервал ее Яков. – Что они должны знать об Артёме? Что он ангел во плоти? Ах, Артём! Он такой талантливый. Ах, он такой остроумный! Так? Я хочу обратить твое внимание: советской власти остряки не нужны, нужны люди серьезные, понимающие свою основную задачу…
Он не успел договорить. Елена оторвала его руку:
– Я уже тысячу раз слышала это от тебя на комсомольских собраниях. Ты сейчас говоришь не то, понимаешь? Совсем не то! Я не нуждаюсь в твоей оценке качеств Артёма. И хватит об этом. Познакомь меня со своим братом. Это всё, что я от тебя требую.
Яков размышлял. Он хорошо знал Елену и был уверен, что она будет искать другие пути, чтобы помочь Артёму.
Его беспокоила сейчас одна только мысль: бурная деятельность Елены может кончиться не бесследно для нее. Неизвестно, как еще расценят ее активное участие в судьбе Артёма. С другой стороны, его брат…
Никто и подумать не мог, что Яков не хотел бы иметь ничего с ним общего.

Они и общались-то только, когда Иван приходил к ним проведать мать, с которой они остались вдвоем. Никто не знает о его жизни в семье, где отец запойно пил и избивал свою жену. Яков, испытывая животный страх, прятался перед приходом отца в темный угол и горько плакал от беспомощности, жалея мать. Старший брат, физически крепкий, стал вступаться, и в доме начались потасовки. Однажды в такой драке Иван свалил отца ударом на пол, и тот, стукнувшись головой о деревянную колоду, на которой рубили мясо, успокоился навечно. Якова тогда охватила нервная дрожь, мать, причитая, суетилась вокруг Ивана, а он, спокойно повернувшись к ней, сказал:
– Всё! Тихо. Ничего не случилось. Он был пьян, упал башкой о колоду. Понял ты? – уже обращаясь к Якову, спросил Иван.
После похорон отца в доме стало тихо, но у Якова поселился страх перед братом, перед его хладнокровной жестокостью. Однажды Иван просто так свернул голову кошке, застав ее на столе. На причитания матери просто сказал:
– Остынь, мать.
Якову же, обливающемуся слезами, бросил:
– Сопли утри. Ты мужик. Помни: во всем должен быть порядок.
Уже будучи взрослым, Яков робел перед братом и был рад, когда тот, работая в НКВД, получил квартиру и съехал.
Впервые за все годы своей жизни в семье он почувствовал себя свободным. И вот теперь эта девушка, чье присутствие так волновало Якова, исключившего для себя какое-либо движение души, стремящегося к аскетизму, вызывала в нем такую нежность, какую он еще никогда не испытывал. Именно она хочет, чтобы он познакомил ее с Иваном.
Никогда!
Елена напряженно следила за выражением лица молодого человека, чувствуя тяжелую борьбу в тайниках его души. Затянувшаяся пауза становилась невыносимой.
– Яков, – она просительно потянула его за рукав и мягко улыбнулась. – Скажи «да», а?
– Елена, поверь мне сейчас, я не хочу, чтобы у тебя возникли неприятности.
– Хорошо, представь себе, я нахожу твоего брата сама, сама знакомлюсь с ним. Я это могу сделать, но мне нужна именно твоя протекция. Это меня может застраховать от осложнений. Согласись, есть в этом логика?
Наверное, она права. Яков вдруг почувствовал себя незаменимым – он может составить протекцию. И потом, он ведь не чужой для Ивана. И что плохого в том, если Иван действительно только узнает, что случилось с Артёмом.
Чувство тревоги, опасение за Елену куда-то медленно уползало, уступая место ощущению собственной значимости.
– Хорошо, Лена, хорошо. Тебе очень трудно отказать. Я сделаю это, но только для тебя. Он слегка прижал к себе ее локоток, но Елена, ловко перехватив его руку, крепко пожала ее и торопливо заговорила:
– Значит так, Яша, мы сейчас же вместе идем к нему…
– Нет, нет, нет. Завтра он придет навестить маму.
Мы все вместе будем пить чай и есть пирог с яблоками. Я встречу тебя на Мойке, и мы придем вместе к нам. Все! Так будет лучше. В три часа дня я жду тебя на набережной.

Обратная дорога домой показалась Елене мучительно долгой. Решив сэкономить время, она почти на ходу впрыгнула в трамвай, который останавливался недалеко от ее дома. Увидев свободное место, Елена устроилась у окна и погрузилась в свои мысли. Ее мучили угрызения совести: ведь она так и не попала к Грановским, но, с другой стороны, ей ох, как хотелось прийти к ним с какой-то определенной информацией об Артёме. Она надеялась на свое обаяние, о силе которого говорили между собой полушутя, полусерьезно ее знакомые: «Эта девушка „опасна”, ей невозможно ни в чем отказать».
«А он – брат Якова – тоже только человек, как и все, – думала Елена. – И он тоже не сможет мне отказать».
Главное сейчас – определить линию поведения на завтра. Кто она в данной ситуации? Простая просительница? Или же ищущая справедливости сокурсница, товарищ по учебе? А, может, подружка Якова, желающая из любопытства так, мимоходом узнать, что там случилось с их общим знакомым?
Ни одна из этих версий ее не удовлетворяла. Она осталась недовольна собой, и терзающее предчувствие чего-то страшного несколько поколебало уверенность в правильности выбранной ею стратегии.
Выскочить бы сейчас из весело катящегося трамвайчика, помчаться бы к Кире, еще и еще раз обсудить создавшуюся ситуацию. К тому же, может быть, они уже что-то узнали… Ее внимание неожиданно привлек разговор двух женщин.
Одна из них тихо пыталась успокоить другую:
– Не плачь, только не плачь. Слезами горю не поможешь. Переедешь ко мне. У нас в деревне спокойно. Детишкам твоим там лучше будет. Вот, право слово, лучше будет.
Другая исплакавшимся голосом твердила:
– Ну как же это, а? Сереженька мой такой работник золотой был. На фабрике всегда один из лучших! И я теперь должна поверить, что он – предатель и в какой-то организации состоял. Что он против советской власти. И эту глупость я должна детям внушить?! И сама принародно от него отказаться?!
Голос ее становился все громче, и уже близко сидящие люди стали проявлять явный интерес к этому разговору.
Спутница шикнула на причитающую женщину, и они, обе примолкшие, вышли на ближайшей остановке.
Елену била нервная дрожь. Что же это за произвол? Как при Иване Грозном: на кого упадет злой глаз опричника, тот уже и враг царя-батюшки и на дыбу его, окаянного. И защиту, и правду не у кого искать?!
«Ну уж нет! – думала Елена. – Я права, я тысячу раз права в своем решении и прочь сомнения! Они ослабляют волю и мысль, а я должна быть сильной и здравомыслящей. Я должна! Я просто обязана».

Дома она долго сидела в мрачно заполняемой сумерками комнате, вспоминала бабушку, всегда рассудительную, не теряющую самообладание в самых сложных ситуациях, талантливую собеседницу. Ах, как легко было с ней!

Мудрая от природы бабушка, тонко очерчивая контуры диалога, направляя речь собеседника в нужное русло, удерживала прочно тему и всегда добивалась желаемого результата в разговоре.
Она наставляла Елену: «Больше слушай, не говори много и попусту. В разговоре выдерживай паузы, и будешь интересна как серьезный собеседник. Любой диалог – это шахматная партия, где каждый ход противника ты должна предугадать на два-три шага вперед, каждый свой ход – продумать безошибочно. Один неверный шаг – и ты проиграла».
«Завтра я должна выиграть, бабуля», – думала Елена.

Глава 6. Опасный прием
Ночью пошел дождь, и утро казалось нерадостным, серым. Сердитые, взъерошенные тучи наконец-то набрались сил и плотно прилипли к небу. Воинственными порывами налетающий на них ветер отступал перед этим серым монолитом, утихая на время в верхушках деревьев. На крышах домов, словно оброненные тучами клочья, сидели нахохлившиеся воробьи, обескураженные резкой переменой погоды.
В комнату Елены вползало это тревожное утро, и пробуждение ее было неприятным. Вырвавшись из плена сна, она долго сидела в постели, постепенно себя успокаивая.
Дождь, ну и что же? Ничего необычного для Ленинграда, скорее непривычна была жара. Дождь – первое, что привело Елену в состояние доброго расположения духа. И еще… ах, да, дождь ведь к успеху! Да, да, именно так утверждала бабушка. И ликование заполнило душу. «Все будет хорошо, все будет просто замечательно», – как заклинание твердила Елена, прибирая с вечера разбросанные вещи. Принятый душ, чашка крепкого чая, и девушка энергично взялась за свой гардероб, тщательно подбирая необходимые аксессуары к наряду. Серая дымка платья, красиво облегающая фигуру, любовно обнимающий тонкую шею зеленый шарф, задрапированный на плече и заколотый золотой брошью. В тон шарфа поясок и маленькая сумочка, в которой кокетливо спрятался надушенный кружевной платочек, соседствуя с небольшой суммой денег.
Все! Елена села перед зеркалом и внимательно осмотрела свое лицо. Время тянулось бесконечно медленно. С Яковом она должна была встретиться в три часа дня, а сейчас еще только час. Еще масса времени, а погода – не прогуляешься. Грановские?.. «Господи, да я же могу им сейчас позвонить!»

В коридоре стояла соседка и сердито отчитывала сынишку, который стрелял по сторонам бесовскими глазами, переминаясь с ноги на ногу и сердито разминая футбольный мяч. Сентенция наконец-то подошла к концу, и когда прозвучало банальное, ни к чему не обязывающее обе стороны: «Ты все понял?», мальчишка стремглав метнулся к двери и уже на ходу, восторженный от обретения свободы, зазвенел: «Понял, ма-а!»
Елену развеселила эта сценка и она, поприветствовав соседку, набрала номер телефона. Длинные гудки, пробиваясь через пространство, безнадежно растворились в нем, и потерявшая терпение девушка повесила трубку.
«Ну, не судьба сегодня», – успокаивала себя Елена и, посмотрев на часы, все же решила выйти пораньше. Дождь прекратился, воздух был свежим и чистым. Лужи, похожие на большие зеркала, придирчиво отражали оглядывающие себя в них лохматые тучи, которые сердито хмурились и уползали прочь, недовольные своим отражением.
Воробьи уже суетились возле хлебного магазина, растаскивая брошенный кем-то кусочек булочки. Между ними, сохраняя достоинство, ходили голуби, небрежно отгоняя глупую гвардию, и, не торопясь, подбирали крошки. Через дорогу осторожно переходила серая кошка, тщательно выбирая места посуше, брезгливо потряхивая лапками. Она была настолько поглощена своим торжественным переходом, что даже скандальная птичья орава не вызывала ее интереса. Мимо Елены пробежала шумная компания ребят, о чем-то весело споривших.
Эта мирная картина начинающегося воскресного дня своей обыденностью успокаивала, отвлекала от омрачающих душу мыслей и приносила надежду на успех задуманного предприятия.
Яков уже ждал Елену на набережной. Он был совсем не похож на привычного Якова. От того мрачного, въедливого типа с извечно менторским тоном ничего не осталось, скорее, эти качества растворились в какой-то лихорадочной растерянности.
Увидев Елену, он улыбнулся и пошел навстречу.
«А Яков-то – интересный юноша», – вдруг подумала Елена и протянула ему руку.
Он задержал ее маленькую, крепкую ладошку в своей руке и сказал:
– Рад тебя видеть. Ты сегодня необыкновенно красива.
– Спасибо, Яша.

Это «Яша» прозвучало мягко, совершенно непривычно для их отношений и растопило ледяную стену отчуждения.
– Лена, Леночка, – волнуясь, торопливо начал говорить Яков. – Я хочу тебе сказать сейчас очень важное для меня. Я бы никогда не решился, никогда, понимаешь, сказать тебе, что ты для меня значишь. Я, быть может, только сейчас и обнаружил в себе это, я даже не знаю, как это назвать. Но я вдруг ощутил в себе страх за тебя, мне мучительно думать, что я тебя подставляю под удар. Молчи, ничего не говори. Слушай. Ты должна понять, что я сам, сам опасаюсь Ивана. Я не уверен, что мы оба на правильном пути. Я сегодня утром долго размышлял, кто я есть. Я размышлял над своими поступками, над своим статусом в вашей среде. Да, я знаю, я слепой и ничтожный человек, боящийся признаться в своих слабостях. Да, я всегда знал, что я не так хорошо воспитан и образован, как ты, как Рим, как Артём. В вас есть то, что раздражает таких, как я. Что мы можем противопоставить вам? Только наше пренебрежение ко всему тому, что вы делаете и делаете лучше нас. Да, да, это правда, – остановил он нетерпеливый жест Елены. – И, пожалуйста, не перебивай меня. То, что я скажу теперь, я уже никогда и никому не скажу. И я не переменюсь, Лена. Я всегда буду таким, какой я есть. Даже если я перечитаю все, что читала ты. Ведь дело в том, что все надо вкладывать в человека с самого раннего детства, как прививки против болезней: сказки Пушкина, стихи Жуковского, Державина или Лермонтова и их поэмы – это прививка против пошлости и серости.
Нас много таких, как я. Мы не видели с детства ничего, кроме грубости и нищеты. Ты вот мечтала стать художницей с детства. А я мечтал о тишине, покое и куске хлеба, в архитектуру я, знаешь, как попал? Я им говорю, у меня таланта нет, а они мне: «Какой к черту талант?! Нам архитекторы из наших нужны, из рабочей среды. Выучишься, талант и появится». Я и пошел, и выучился, и понимаю, что только революция дала мне возможность встать рядом с вами. И я буду ей служить верно! Возможно, только мои дети и достигнут вашей человеческой высоты…
Он замолчал.
Елена была потрясена. Этот всегда во все встревающий Яков, навязчивый и глуповатый, этот Яков способен на такую глубину чувств?
– Знаешь, Яша, повод для нашей встречи трагический, но я рада, что смогла лучше тебя узнать. И еще я рада, что ты оказался человеком. Спасибо тебе.
Они стояли, крепко держась за руки, словно заряжая друг друга такой необходимой им сейчас энергией.
– Яков, брат! Смотрю и глазам своим не верю, – воскликнул высокий молодой человек, вышедший из притормозившей машины. – Ах, ну ты и хитрец же. Подумать только, наш аскет, наш женоненавистник и с такой красавицей! Смотрю и думаю: что это за пара такая влюбленная? Ну, Яков! Ну, что ты стоишь? Познакомь меня с девушкой.
Растерявшийся от такой неожиданной встречи Яков засуетился.
– Яков, не нервничай, – насмешливо продолжал Иван, разглядывая Елену.
Она решительно протянула ему руку, Иван ловко перехватил ее пальцы и галантно раскланялся. Яков фыркнул и покрутил головой.
– Елена, – улыбнувшись, представилась девушка.
– Иван.
Оба внимательно разглядывали друг друга:
– «Пожалуй, красив, – подумала Елена. – Худощав, но крепок. Хорошо сложен. Короткая фигурная стрижка сделана хорошим мастером. Одет со вкусом. В лице ничего такого, чтобы выдавало в нем монстра или брутального психопата».
– «Хороша, ничего не скажешь. Что она нашла в Якове? – мысленно изумлялся Иван. – Не понимаю».
Затянувшуюся было паузу, становящуюся уже неловкой, прервал Яков:


– Мама нас ждет. Идем, Иван! Леночка, конечно, с нами, – это не был вопрос, это было утверждение.
– Конечно, с вами! – тряхнув кудрями, засмеялась Елена.
Ей стало легко и весело. Грановские, да и Яков, так пугали ее, так предостерегали от встречи с Иваном, что она внутренне была готова увидеть нечто ужасное, уродливое. А он, вот он, нормальный человек, даже более чем приятный, и с ним определенно возможен диалог.
Уже войдя в квартиру и пропустив вперед Ивана, навстречу к которому бросилась маленькая седая женщина, Яков, придержав Елену за локоть, сказал:
– Не обольщайся, будь осторожна!
Стол был накрыт празднично, по-русски традиционно: гости приглашены на воскресный чай, а попали на пир с множеством различных салатов и холодных закусок. И уж, конечно, вот она, тоже традиционная бутылочка с вишневой наливкой. За таким столом сидят целый день, разговоры ведут, медленно наливочку тянут. А уж чай-то придет позже, да с пирогами, шанежками и бубликами, на всякий вкус.
В комнате стоял возбуждающий аппетит запах, и вообще было очень уютно и чистенько.
– Мама, посмотри на нашего тихоню Якова. Я уверен, ты ведь тоже ничего не знала о Елене. Нет же?
Мать счастливо улыбалась и гладила Елену по руке. Ситуация была невероятно неловкая и требовала разъяснения, но у Елены не хватало духу сказать, что они просто сокурсники, товарищи по учебе и не больше.
Яков хмурился и тоже молчал. Зато все время говорил Иван. Он подшучивал над Яковом, вспоминая забавные ситуации из детства. Постепенно заговорили о Ленинграде, о будущем города.
– Вот вы, архитекторы. Что бы вы сделали прежде всего? Стали бы вы что-либо менять в архитектуре города?
– Зачем же сразу и менять? – заволновалась Елена.
– Как же, как же? Ленинград теперь революционный город. Дух мятежный в нем живет. Это теперь не тронный город царственных фамилий. Везде дворцы, храмы, будто так и ждут своих свергнутых народом хозяев. Меня это раздражает. Теперь город Великого Ленина! И архитектура должна быть соответствующей. Мы нуждаемся в других символах!
– Как же тогда быть с историей Государства Российского?! Когда каждый его победный шаг и был отмечен возведением храмов или памятников. И, кстати сказать, вся эта красота форм, пропорций, гармоничного сочетания с окружающей природой и архитектурой, эта гордость создана руками простого народа. Это же памятники в честь русского зодчества! – пылко говорила Елена.
– Ух, как горячо! – потягивая наливку, небрежно произнес Иван. – А скажите-ка, голубушка, кто строил Исаакий? Русский зодчий? А? Француз, не так ли?
– О Господи! – с досадой произнесла Елена. – Иван, вы же умный человек. Ну, вы же не можете не понимать, что никакая культура не может существовать изолированно от мировой культуры с ее огромным опытом мастерства в строительстве. Слияние многих направлений обогащает любое творчество, будь это архитектура или другое искусство. И не имеет значения, кто строил, важно, во имя чего было построено.
– Во имя чего? Во имя Государя Императора? – лениво спрашивал Иван.
– Нет! Нет! Во славу мужества, таланта и долготерпимости русского народа. Да! Именно так и не иначе.
Щеки Елены пылали, ей казалось, ее доводы неубедительны. Она была недовольна собой.

Иван молча крутил пустую рюмку в руках. Яков суетился, передвигая тарелки на столе, а мать, влюбленно оглядывая сына, сидела притихшая и робеющая перед этими, казавшимися ей непостижимо умными молодыми людьми.
– Ну, что же, подведем итог неожиданно разгоревшегося спору, как я понял, вы против новых революционных символов?
Яков, поперхнувшись, закашлялся.
– Нет, новые символы придут, но они должны быть достойными своих предшественников.
– И, тем не менее, я не услышал от вас ответа, Елена. Вы – за? Или вы против новых символов?
Яков не выдержал и раздраженно заметил:
– Как раз Елена побольше других сделала для создания нового социалистического искусства. Не говори, что ты не слышал о ее выставке про героев гражданской войны. Она имела огромный успех, о ней писали в газетах, даже в «Комсомолке!»
Иван знал об этой выставке. По линии НКВД именно он курировал деятельность творческой молодежи. Без его одобрения Елена не смогла бы встретиться ни с одним из Героев.
– А другие? Значит, другие молодые архитекторы думают иначе? Я правильно понял?
Лицо его не изменило выражения. Казалось, он был совершенно равнодушен к этой теме разговора, принявшей неожиданно опасный оборот, и Елена это почувствовала.
Она выдержала паузу и уверенно сказала:
– Мы все поклоняемся истинно высокому искусству и возьмем в основу все, что обогатит и прославит наш народ. И так думают все наши друзья.
В дверь комнаты кто-то осторожно постучал. Мать, которой уже порядочно наскучил этот спор, кинулась к двери. Пришла соседка, напомнила о пироге, который еще сидел в печи.
– Ах, ты Господи, курья моя голова. Забыла, совсем забыла про пирог-то, – сказала она и исчезла за дверью.
Пирог оказался на славу. Он пыхтел, еще сохраняя тепло печи, зарумяненная корочка была невероятно аппетитна. Молодые люди оживились, спор, казалось, был забыт. Иван разрезал пирог, который вздыхал при каждом прикосновении ножа и безжизненно оседал, очутившись на тарелке.
Все стали вспоминать, какие пироги, когда и где удались, и вообще разговор принял гастрономическое направление. Разрумянившаяся от стопочки наливки и от горячего пирога хозяйка весело угощала своих гостей. Иван подшучивал над матерью, над ее вечной озабоченностью, как бы посытнее всех накормить. Елена смеялась, только Яков хмуро молчал и казался недовольным.
Где-то за стеной раздался бой часов, Иван резко поднялся.
– Ну, голуби мои, мне пора.
Он обнял мать, хлопнул Якова по плечу и, протянув руку Елене, сказал:
– Мне уже давно не было так приятно посидеть за чашкой чая. Вы, Леночка, волшебница, с вами перестаешь замечать время. Спасибо.
Сердце Елены тревожно забилось: ну как же так она не воспользовалась предоставленной ей возможностью, ничего не предприняла. «Курица, мокрая курица, – ругала она себя. – Чего расселась-то? Надо тоже идти, конечно же, надо выйти с ним!»
– Да, мне тоже пора, – заторопилась Елена.
– Спасибо большое, пирог был великолепен, – обратилась она к хозяйке. – Я такие помню только у бабушки.
Мать Якова казалась расстроенной.
– Ну, осталась бы еще немножко, Леночка. Посумерничаем, а?
И толкнула Якова:
– Ты-то что молчишь? Кавалер, тоже мне.
Яков смущенно улыбнулся.
– Если Лена сказала, надо идти, значит надо.
Да вот Иван ее может подвезти на своей машине.
– Отчего же нет? – добродушно отозвался Иван. – Мне это даже приятно.
Елена попрощалась с Яковом, и они вместе с Иваном шагнули в мрачный коридор. Дверь за спиной неожиданно неприятно щелкнула, и Елена содрогнулась. «Как мышеловка», – подумала она.
Иван предложил ей руку, и она, вцепившись в него, послушно пошла по лестнице вниз. После теплой и светлой комнаты с ее чудесными запахами печеного теста и еще чего-то, что делает дом обжитым и всегда желанным, показалось, что на улице мрачно и холодно. Тучи, бестолково бродившие целый день по небу, снова собрались вместе, плотно прижавшись друг к дружке.
«Затянутое тучами небо как зашторенное плотно окно в доме, – подумала Елена. – Ведь не поздно еще, а впечатление уже наступившего вечера».
Машина ждала Ивана у подъезда, молодой водитель, не по возрасту серьезный и молчаливый, кивнув им, завел мотор.
Уже в машине Елена, собравшись с духом, сказала:
– Иван, я боюсь быть неправильно понятой, но у меня есть к вам одна просьба.
Иван, сидя с ней рядом, приложил палец к губам и сделал многозначительный жест.
– Ах, Леночка, – уже громко заговорил он. – Мне очень приятно было с вами познакомиться, и я охотно продолжу наше знакомство. И просьбу я вашу угадываю. Никогда не спорить об искусстве. Не так ли?
При этих словах он сжал ей руку и засмеялся.
– Я позвоню вам завтра. Кстати, почему «вам»?
Не перейти ли нам на «ты»?
– Ах, конечно, – обрадовалась Елена.

– Наконец-то явилась, – встретила Елену Глафира – соседка по квартире. – Тут уже телефон оборвали, тебя все спрашивают. А еще делегация приходила…
– Какая делегация? – растерянно спросила Елена.
– А кто ее знает, какая. Тоже тебя спрашивали… А девка-то с ними была, ну прямо комиссар, прости Господи, – Глафира перекрестилась.
– Да что за комиссар? – недоумевала Елена. – Толком расскажи, Глафира!
– Ой, уж я и не знаю, как тебе сказать. Я, значит, тут в коридоре прибиралась…
«Ой, Глафира, – подумала Елена. – Так уж и прибиралась, подслушивала, как всегда, под какой-нибудь дверью».
– Слышу – три раза звонят. Ага, думаю себе, это к Елене, значит. А знаю, что тебя нет, так надо же сказать людям. Дверь открываю, она, на тебе, через порог шасть.
Ну, девка-то эта, такая толстая, в очках и буравит меня глазами прямо насквозь, честное слово. А с ней еще две девки и парень такой светленький, тихий. Господь его храни! А эта, ну прямо ужас, как меня напугала.

Рассказ Глафиры развеселил Елену. Она не сомневалась, что приходила однокурсница Варвара. Эта «скорая помощь», как ее звали все студенты между собой. Она была готова помогать всем и всюду. Ее вмешательство всегда было не к месту и вносило раздор, порождало нелепые ситуации. Но неуспех миротворческой и альтруистической деятельности нисколько не остужал пыл ее всеобъемлющей натуры, а вовсе даже наоборот, побуждал к еще большей активности. Спутниками ее всегда были студенты младших курсов, еще робкие, они быстро попадали под влияние решительной активистки, поборницы справедливости, однако так же быстро оставляли ее, разобравшись в несоответствии громких слов и дел.
– Глафира! – торжественно произнесла Елена. – У меня к тебе большая просьба.
Хитро прищурив глаза и растягивая слова, делая невыносимые для любопытной Глафиры длинные паузы, она, переходя на шепот, продолжала:
– Я очень тебе доверяю и потому прошу тебя: никогда не открывай дверь, если звонят не тебе, договорились?
И легкой, танцующей походкой пошла к своей комнате, оставив в коридоре оскорбленную до глубины души Глафиру.

Глава 7. Ректор
Сергей Дмитриевич, сидя в купе мягкого вагона, ожидал обещанный проводницей чай и восстанавливал в памяти каждый день семидневного семинара – совещания для ректоров вузов. Он отметил очень много интересного в докладах многих участников совещания, и это интересное было связано с перспективой развития науки и ее практического внедрения в промышленную систему страны. На расширение сети научно-исследовательских институтов и на подготовку специалистов государство выделяло большие деньги, что вызывало чувство глубокого уважения и доверия к правительству, совершающему такой мудрый шаг.
Все было отлично, но на семинаре Сергея Дмитриевича впечатлило одно выступление, о котором никто не позволил себе высказаться в кулуарах университетского здания. Выступал очень высокий чин из НКВД. Он говорил четко, скандируя каждую фразу, желая подчеркнуть особенную важность и актуальность темы доклада.
Он говорил об особой бдительности и ответственности всего преподавательского состава высших учебных заведений при зачислении студентов, которые предпочтительно должны быть из рабочей среды.
«Мы растим новую интеллигенцию, преданную коммунистическим идеалам, способную не только созидать, но и активно противостоять проникновению антикоммунистических тенденций, создающих реальную угрозу молодой социалистической системе, самой правильной, самой справедливой во всем мире. И вот теперь бывшие царские чиновники, а нынче капиталистические приспешники, отсиживаясь в эмиграции, вынашивают идеи организации массовых вредительских акций, опираясь на „бывших”, по разным причинам не эмигрировавших в свое время, питающих ненависть ко всему советскому!» И так далее, и тому подобное…
Вокруг одни вредители – будьте бдительны!
Холодом могильных камней веяло от этих слов. Сама патетика выступления не оставляла и тени сомнения в серьезности сказанного.
Сергей Дмитриевич, всю жизнь свою проработавший со студентами, хорошо знал настроение молодежи и был уверен в ней. Студенты всегда были мятежными. Они хорошо принимали новое, не было в них косности, они были приверженцами глобальных изменений. Он видел сейчас такой подъем энтузиазма, такую веру в Ленинскую идею построения нового, справедливого для всех социальных слоев общества, что думать о возможности противостояния было, по крайней мере, смешно, если бы тема доклада не была бы так печальна.
С чувством тоски, вызванной еще неосознанным страхом, покидал Сергей Дмитриевич Москву, и теперь, сидя в своем уютном купе, он размышлял о том, как доложит своим коллегам об итогах совещания.
– Чайку просили? – пропела низким грудным голосом проводница.
– Да, да, спасибо, милая, – поблагодарил Сергей Дмитриевич ее, принимая душистый чай.
Колеса размеренно стучали, каждый глоток волшебного напитка расслаблял озабоченного ректора, по телу разливалась приятная истома, и Сергей Дмитриевич подумал: «В конце концов, одно выступление на совещании – это еще не мировая катастрофа. И потом, этот офицер НКВД ни с чем другим и не мог прийти, как со специфической информацией». Несколько успокоившись, он быстро уснул.
Московский вокзал в Ленинграде встретил его обычной летней суетой. Небольшая группа пионеров в белых панамках и горячем багрянце пионерских галстуков весело что-то обсуждала. Они, очевидно, отъезжали в летний пионерский лагерь. Бабушки и мамы зорко бдили за своими непоседливыми отпрысками, которые обычно избирали самые опасные маршруты, рассыпаясь капельками ртути по перрону.
Сергей Дмитриевич любил эту обыденность, находя в ней особую прелесть жизни. По небу, словно большие корабли, плавали тучи. Солнце, отчаянно пробиваясь сквозь них, коротко изливало тепло на мокрую от дождя землю.
«Узнаю тебя в твоей мятежной неповторимости, дорогой мой Ленинград», – улыбнулся Сергей Дмитриевич.
Он вдохнул полной грудью этот чистый воздух.
Предупредительный таксист распахнул дверцу машины перед пассажиром, осведомившись о маршруте, лихо развернулся на площади и помчался по Невскому проспекту.
– Из Москвы? – поинтересовался водитель.
– Да, был в командировке, – рассеянно ответил Сергей Дмитриевич.
– Как столица поживает?
– Ах, отлично. Москва как Москва. Неповторимо красивый город все же.
– Да, – улыбнулся таксист. – Был я в Москве. Знаете, что меня поразило? Кремль! Это же надо такую красоту создать. Какие чувства надо было иметь, чтобы так построить этот кремль! Оставили наши предки такую память о себе! Что наше поколение после себя оставит? Будут ли наши правнуки нами восхищаться так?
Сергей Дмитриевич был удивлен неожиданной темой разговора.
– Да вы, молодой человек, философ! – заметил он.
– Да нет, – вдруг смутился водитель. – Я так думаю, можно много чего не знать и не понимать, а вот красивое чувствовать – это каждый может. Красота, она красота и есть! – и, вконец смутившись спонтанностью собственных суждений, замолчал.
– Отчего же вы замолчали, молодой человек? Это очень интересно. Говорите, что значит чувствовать красоту? Что для вас, к примеру, красота?
– Я не очень образован, – серьезно сказал таксист, – но для меня красота – когда то, на что я смотрю, соответствует всему тому, что этот предмет окружает. Ну, например, высокая синь неба, Нева спокойно несет свои воды, белые облака плывут в небе и отражаются в реке, по которой плывет белый пароход. И этот пароход дополняет картину, которую вижу я, и украшает ее. А если вдруг вместо парохода будет плыть какая-нибудь коряжина, она все испортит. Ну, я не знаю, смог ли я объяснить, как чувствую…
– Да, – сказал Сергей Дмитриевич. – Вы отлично это сделали, и то, что вы сказали, сейчас очень важно для меня.
Машина притормозила.
– Мы приехали, – сообщил водитель.
– Рад был познакомиться, – Сергей Дмитриевич протянул молодому человеку руку, назвав себя.
– О! – еще больше смутился таксист. – А я слышал о вас. Вы ведь архитектор и выступали в защиту памятников старины, которые новые власти хотели снести. Да?
– Да, это так.
– Спасибо вам, – вдруг горячо сказал водитель. – Многие думают, что простому народу все равно, стоит, к примеру, Сокольнический Собор или нет. А нам не все равно. Он должен стоять, потому как строил его простой народ, и в нем – надежда вечная на лучшую жизнь!
«Вот уж поистине никогда не знаешь, что испортит и что улучшит настроение», – думал Сергей Дмитриевич, поднимаясь по широкой лестнице в свою квартиру. Этот случайный разговор действительно порадовал его. Он как бы разрешил внутреннюю проблему старого архитектора, освободив от сомнений в правоте активной деятельности по защите памятников старины. Они нужны народу и это – главное.
* * *
Первым, кого увидел ректор института, входя в вестибюль, был Рим Грановский. Рим взволнованно сразу же пошел навстречу Сергею Дмитриевичу.
– Мы так ждали вас, Сергей Дмитриевич, так ждали.
– Что за нетерпение, молодой человек? Чем вы хотите меня порадовать?
– Сергей Дмитриевич, это очень важно, кроме вас никто не сможет сейчас во всем разобраться и помочь.
– Ну-ну, что же такое страшное произошло, голубчик мой? – пропуская Рима в кабинет, спрашивал Сергей Дмитриевич.
– Именно страшное. Артёма арестовали.
– Что-о-о?! – Сергей Дмитриевич поднялся со своего места и завис над столом. – Что вы сказали, молодой человек? Артём?!
– Да, мы до сих пор ничего не знаем, мы в полном неведении.
Ректор грузно опустился в кресло.
«Как же так? Лучший студент, блестящий выпускник. Талантлив. Великолепно талантлив! Чушь, чушь. Бред!»
– Когда его арестовали? – Сергей Дмитриевич уже листал свою записную книжку, лихорадочно разыскивая нужный номер телефона.
– Три дня тому назад.
Дверь кабинета широко распахнулась, вошел проректор по учебной части Иван Капитонович Кнутов:
– Наконец-то, Сергей Дмитриевич… О! И уже посетители? Так рано? Мне необходимо срочно с вами поговорить. Молодой человек, надеюсь, зайдет позже?
Сергей Дмитриевич кивнул Риму:
– Зайдешь позже. Мне все равно еще нужно звонить…
Иван Капитонович устроился в кресле напротив и, закуривая трубку, обронил:
– Этот юноша видимо интересуется судьбой друга?
– Иван Капитонович, ты что-то знаешь?! Рассказывай!
– А что я знаю? Картина вырисовывается не очень для нас благоприятная. В институте свила гнездо группа, скорее всего, троцкистского направления…
– Я попрошу вас, товарищ Кнутов…
– А я вас попрошу! – вдруг побагровел Иван Капитонович. – Это благодаря вашему либерализму у нас в кузнице советских специалистов стала возможна такая подлость.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/olga-trilling-32120465/kira-67808718/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.