Главная страница | Современная русская литература | Правду славим

Правду славим
Виктор Вассбар
«Правду славим» – рассказы и повести о русских людях, несущих в сердце своём любовь к России и веру в неё, как государства справедливости и мира. Мира, который порой приходится отстаивать с оружием в руках. Мира, к которому с крестом в руках в одном строю с российскими воинами идут православные священники. В книге содержатся тексты из ранее опубликованного романа «Корни России».

Правду славим

Виктор Вассбар
Где жизни-смерти грань?
Кто сотворил её?
Хотя… создатель ве?дом!
Порой и грань видна!
Она для всех одна!
Всего лишь миг,
И вечное забвенье,
Пустота!

Редактор Виктор Васильевич Свинаренко
Фото на обложке Бесплатные библиотеки интернета
Корректор Светлана Михайловна Свинаренко

© Виктор Вассбар, 2024

ISBN 978-5-0056-3520-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
От автора
«Правду славим» – легенды, рассказы и повести о русских людях несущих в сердце своём любовь к России и веру в неё, как государства справедливости и мира. Мира, который порой приходится отстаивать с оружием в руках. Мира, к которому с крестом в руках в одном строю с российскими воинами идут православные священники.
В данном вступлении я не иду по пути изучения многогранности мира, ибо это был бы научный трактат, а не художественное произведение, но говорю, что мир это две чаши на одних весах, которые находятся в постоянной борьбе, – борьбе добра со злом. Говорю, что вся летопись человечества – это войны, от которых, к сожалению, вряд ли когда оно избавится, ибо человек порочен и будет таковым до конца своего. Но если это так, нужно ли противостоять злу. Да, нужно, ибо без борьбы со злом человечество погрязнет во лжи, чем уничтожит себя прежде, чем положил на то Всевышний. И на острие этой борьбы всегда находилась и находится Россия, – её православный народ.
В первой и второй главах этой книгой я показываю недалёкое прошлое Алтая, как части России, рассказываю о людях православных, идущих на смерть за свою веру, – за веру в Правду, которую славили всей своей праведной жизнью.
Правду Славим – Православие, так и только так понимается божественная русская вера, в которой славится Бог Правдивый, освящающий своим Крестом, на который взошёл, путь к Правде, Миру и Справедливости.
В третью главу я внёс легенды и реальные случаи из жизни ставшие легендой. В одной книге невозможно показать все бытующие в настоящее время легенды Барнаула, поэтому расскажу лишь о тех, которые, на мой взгляд, освещены недостаточно полно. Покажу их с моими дополнениями, догадками и вымыслом, но от этого они, как мне думается, стали объёмнее и живее. В главе четыре рассказа: «В свете свечи», «Демидовский мост», «Таинственный особняк», «Утопленник».
«В свете свечи» – три легенды, дошедшие до нас из глубокой старины, рассказанные дедом Касьяном под игру огня печи и при свете свечи своему внуку Ивану в таёжной избушке, притулившейся к левому берегу реки Иша.
«Демидовский мост» – легенда о золотом колесе кареты Демидова с элементом реальности, – таинственном случае из детства автора до сих пор им непонятым. Легенда ведёт к старому мосту через реку Барнаулку в месте её впадения в Обь. Мост был построен тотчас, как начал возводиться город, а строиться он стал по велению Акинфия Никитича Демидова – хозяина рудников и заводов по всему Уралу и Алтаю, богатому камнями драгоценными, медными рудами, серебром и золотом.
Постройка Демидовым медеплавильного завода в 1729 году в междуречье – Обь-Барнаулка положила начало рождению уездного города Барнаула.
«Таинственный особняк» – легенда о двух родных братьях, которые в детстве были очень дружны, а в юности крепко повздорили на почве ревности к француженке-горничной, в результате чего один убил другого.
Легенда родилась в 1929 году. В тот год во время ремонтных работ в подвале двухэтажного кирпичного особняка по улице Горького (в начале 20 века переулок Мостовой) был обнаружен скелет человека. По слухам череп был якобы проломлен в нескольких местах, а передние зубы выбиты.
Тотчас кто-то вспомнил рассказы стариков о загадочном исчезновении одного из братьев, живших в этом доме, кто-то сослался на якобы хранящиеся у него старые бумаги, раскрывающие тайну жизни молодых мужчин, а кто-то откровенно привирал, чтобы привлечь к себе внимание. Всё это было подхвачено массами, дополнено измышлениями и из «гвоздика была выкована подкова». И понеслись по городу слухи о человеке, жившем в таинственном особняке на улице Горького, и пропавшем при загадочных обстоятельствах два десятка лет назад. Обрастая догадками и небылицами, история об исчезновении человека дошла до редактора городской газеты, тот облёк её в литературную форму и поместил в газету. С годами история о пропавшем юноше, взбудоражившая горожан в третьем десятилетии 20 века, обросла новыми фантазиями и к пятидесятым годам этого века преобразовалась в легенду.
Та народная легенда гласит, что в особняке до революции 1917 года жил состоятельный вдовец с двумя сыновьями. В один из дней первого десятилетия 20 века, возвратившись из поездки во Францию, он ввёл в дом юную француженку и объявил её приёмной дочерью. Братья, увидев девушку, тотчас страстно влюбились в неё, что привело к разрыву крепких братских отношений. Со стороны одного из юношей в адрес другого пошли незаслуженные упрёки в предательстве братской дружбы, с годами переросшие в злобные ссоры. Спустя четыре года после появления в семье девушки один из братьев бесследно исчез. Народ пожимал плечами, выдвигал разные версии. Поговаривали, что пролилась кровь, но дальше этого дело не пошло, а надвинувшиеся на Россию революционные события 1917 года унесли ту историю в небытие. Возродилась она лишь в 1929 году благодаря редактору городской газеты, но, естественно, с домыслами, догадками и не без фантазий.
Из статьи, напечатанной в газете, следует, что молодой человек бесследно пропал во время поездки на ярмарку в соседний крупный город. Автор статьи даже утверждает, что юношу ограбили и убили разбойники из банды Гришки Меченого, бесчинствовавшей в то время в окрестностях Барнаула.
Сейчас трудно сказать, кто прав, но, на мой взгляд, версия редактора неверна. В то далёкое время не то, что в какие-либо города, в соседнее село не ездили поодиночке, а уж богатый молодой человек, живший в двухэтажном кирпичном особняке подавно. Он-то уж точно не поехал бы один, а взял с собой вооружённых людей – охрану. Собственно, и народ не принял версию редактора, ему ведь что надо, – экзотики, таинственности, а грабежи и убийства это будни тех лет. Стали поговаривать, что исчезновение молодого человека связано с его братом и француженкой; после очередной крупной ссоры, старший брат жестоко убил младшего, и тайком замуровал изуродованный труп в стене подвала.
Версия родилась и, обрастая «подробностями», дошла до наших дней легендой.
Дом тот и ныне жив. В шестидесятых годах прошлого века пошли разговоры, что в грозовые ночи на балконе дома стал появляться пропавший юноша.
– Сверкнёт молния, – говорили «очевидцы», – покойник тут как тут, стоит на балконе, обнаженный, весь в трупных пятнах, разевает рот с выбитыми зубами, и манит к себе своего непутевого братца.
– Сам видел, – вторил рассказчикам другой «свидетель» загадочного жуткого явления.
– Враки! – ухмылялись третьи.
– Вот и не враки! Почему, спрашивается, балконную дверь того дома заложили кирпичами? – спрашивали первые, и тут же отвечали. – Чтобы, значит, некуда было ему выходить. А брат-убивец, как брата-то убил, крепко запил, стал буйным, француженка-горничная от него сбежала, а сам он вскоре угодил в психушку, где и умер непрощённым в страшных муках и корчах.
Таковы слухи, переросшие к нашему времени в легенду, а на самом деле всё обстояло иначе. Рассказ об этом ниже.
«Утопленник» – забытый случай, облачённый в форму легенды. Рассказ о молодой несчастной семейной паре, у которой утонул их единственный малолетний сын.
Всё, что рассказано в этой главе, – были или небылицы, легенды или явь, было это в жизни или не было, – всё родилось, а рождённое имеет право на жизнь.

Глава 1. За веру и отечество
(Рассказы)

Прощайте, и прощены будете
– Как думаешь, Фёдор Ильич, чем всё это кончится?
– Трудно сказать, Леонид Самойлович, но думается, не добром.
– Не добром это ясно, как божий день. Я о другом спрашиваю, как нижние чины приняли отречение Николая и что думают по этому поводу?
– Разно, Леонид Самойлович. Кто говорит, что замирение будет и домой всех отпустят, а кто думает иначе, сказывает, что любая власть свою землю за так просто никому не отдаст. Без земли, какая ж власть? Нет земли, нет страны, значит, нет и власти. Думаю, война будет до победного конца, правда, ныне, – Ромашов потёр левую бровь, – должно быть конец её отодвинется ещё на несколько лет.
– Значит, пока власть не окрепла, будем отступать?
– Мыслю, что так. Может и будет, какое замирение, только временное, чтобы с силами собраться и вдарить напоследок так, чтобы и пыли от немцев не осталось. Не зря же нас сняли с фронта для переформирования и пополнения личным составом. В ротах-то и половины от штатной численности не наберётся. Побило народу православного, не дай Бог сколько! И всё эти изверги германские, всё-то им неймётся, всё-то испокон века на нашу землю зарятся!
– Слушаю тебя, Фёдор Ильич, и удивляюсь. Откуда в тебе такое глубокое мышление? Тебе бы военным министром быть, навёл бы порядок в армии. А насчёт того, что побило народу много, так куда ж без этого… война, будь она неладна, за землю свою стоим. Одно ныне плохо, – Парфёнов тяжело вздохнул, – пополнение «на воде вилами писано». Предполагали в штабе армии, что поставят людей из добровольцев и запасных, только и десяти процентов от нужного количества вряд ли получат. Нет людских резервов в стране, всё израсходовали. Хорошо если по отделению в роту дадут, а то и того меньше.
– С кем воевать будем… коли людей нет? Ума не приложу! И о чём они в штабах думают? В окопе у солдата мысли о жизни, как врага бить, а здесь – в тылу иначе размышляют, они у них здесь набекрень. Совсем о другом мыслят, как бы к какой вдовушке под бок пристроиться, сладко поспать, да смуту навести митингами. А военным я никогда не желал быть, так что министр из меня никудышный вышел бы. Моё дело землю пахать, Леонид Самойлович. Война это не моё, не обучен я этому делу… да… – Ромашов махнул рукой, – какой из меня министр, лапотник я, крестьянин.
– Не скажи, друг, за три года из рядовых до поручика, это тебе скажу, что-то значит. Ну, да Бог с ней, – войной. Меня сейчас иное тревожит. Что с Россией станется?
– Стояла, и стоять будет до скончания века, в этом я уверен! А войну давно бы выиграли, если бы не предатели среди своих.
– Предатели? – Удивился Парфёнов. – Кто именно?
– Полковник Мясоедов, так писали все газеты.
– Сергей Николаевич?.. – вздёрнув брови, задумчиво проговорил Парфёнов. – Знал я его… и очень хорошо. Порядочный, честный человек, начальник разведки нашей армии… Нет, не мог он быть предателем, в этом я уверен. Его оговорил какой-то подпоручик, бывший в немецком плену. Наговорил на него невесть что, немцы сказали ему обратиться к отставному жандармскому подполковнику по фамилии Мясоедов, через которого можно получать ценную разведывательную информацию. И ведь что удивительно, вспомнил он об этом лишь на третьем допросе. Как ты думаешь, Фёдор Ильич, о чём это говорит?
Ромашов потёр лоб и произнёс:
– Кто-то хитро отвёл от себя подозрения… или свалил на Мясоедова вину за поражения нашей армии в январе 1915 года.
– Вот и меня посещают такие же мысли, друг ты мой дорогой, – задумчиво проговорил полковник.
– Господа офицеры, позвольте присоединиться к вашему разговору, а то, что-то совсем поговорить даже не с кем. В штабе все какие-то очень занятые. К кому подойдёшь, молчат и смотрят как на чумного. Ну, нет царя Николая, что ж теперь… помирать? По мне так всё едино, царь ли, временное ли правительство, лишь бы дисциплина была в армии, – присев рядом с Парфёновым и Ромашовым на бревно, бойко проговорил прапорщик-артиллерист Герасимов, – а её, – офицер развёл руками, – тпфу, и след простыл. Или у вас секреты, господа-товарищи? – улыбнулся от противоречащего друг друга обращения, и тяжело вздохнул артиллерист, явно показывая этим несогласие с новым и неприемлемым ему положением, установившимся в армии между нижними чинами и офицерами, где офицеры, по его мнению, стали не командирами, а мальчиками на побегушках. Так и сказал, – мы ныне мальчики на побегушках у всяких там комитетов, которыми управляет безграмотная, не смыслящая в военном деле солдатня.
– Боже вас упаси, Николай Николаевич! Какие секреты? Толкуем о будущем России, – ответил Парфёнов.
– А что о нём толковать? Россия была и будет… разве малость сожмётся, что уже и так явно, – махнув рукой, ответил Герасимов. – Зачем нам, скажите на милость, Польша? Пусть сами по себе живут и сами о себе заботятся. Или вот та же Финляндия? На кой ляд она нам? У нас, что… своих земель мало? Дай Бог, что имеем освоить бы. Хотя бы север. Колонии испокон века дорого России обходились. Толку от них один пшик, а кормить надо!
– А всё-таки без твёрдой руки, которая была у Государя Императора Николая, Россия перевернётся. Начнутся внутренние войны. Вы как хотите, а я монархист до корней волос, – ответил Парфёнов.
– Перестраиваться надо, полковник. Новое веяние нынче. Я, конечно, не поддерживаю комитеты и революцию, а временному правительству симпатизирую. Николай для России и народа много неугодных дел натворил. Как правитель он был слаб! Это лично моё мнение. И к монархии, поверьте, возврата уже не будет.
– А что будет? – спросил Ромашов.
– Демократия, Фёдор Ильич, демократия!
– И что это такое, демократия?
– Власть народа, Фёдор Ильич, но не в понимании вседозволенности, что хочу, то и ворочу, а в ответственности каждого перед всеми и перед теми законами и решениями, которые приняли коллегиально.
– Власть народа, – задумчиво проговорил Парфёнов. – Но народ в России малограмотный. Много он нарулит?
– Научится! – ответил Герасимов.
– Пока научится, страну-то и похерит, – с горечью проговорил Парфёнов. – А потом спохватится и волей неволей обратится к тем, кто умеет управлять государством, а умеют политики, а они, извините, не из крестьян и рабочих. Возьмите того же Ленина, – чистейший дворянин. И вся его революционная клика тоже состоит из дворян, решивших поиграть в демократию путём подъёма солдатских, крестьянских и рабочих масс на противление законной власти, – на революцию. Вот объясни ты мне, Николай Николаевич, как донести до сознания нижних чинов, что всякие революции во время войны во вред государству? Разве ж можно сейчас бунтовать? Сейчас, когда война становится все ожесточеннее и все ужаснее. Удушливые газы, огнеметатели, горны, минные галереи, бесчисленные аэропланы – всего этого в 15-м году мы не знали, а теперь у нас прямо-таки французский фронт. Техника и организация нам никогда не давались, а некоторые усовершенствования, которых мы на третьем году войны с грехом пополам добились, решительно ничего не значат по сравнению с тем, что за это время сделали немцы. Что же мы всему этому противопоставим? Каратаевский дух «серых героев» и беззаветную храбрость «суворовских орлов!». Но ведь это фраза – факты же говорят о другом.
В полку недавно получен приказ стрелять по своим, если кто бежать будет. В соседней дивизии опять беспорядки и опять расстрелы. Отношения между артиллерией и пехотой с каждым днем ухудшаются. За день до выхода на переформирование пехотинцы забросали ручными гранатами наш наблюдательный пункт, а разведчика 5-й батареи нашли мертвым в пехотных окопах со штыковой раной, немецкой атаки в то время не было. Сама же пехота сейчас никуда не годится; необученная, неспаянная и трусливая, она все меньше и меньше выдерживает натиск первоклассных немецких ударных батальонов. Как-никак, все это свидетельствует о такой степени падения пресловутого духа русской армии, при которой продолжение войны становится почти что невозможным. Нет, без дисциплины, точного выполнения приказов никак нельзя! Любая армия без точного исполнения воинских уставов, поставленных и проверенных столетиями, потерпит поражение. Имеем мы на это прав? Нет, друг вы мой! Не имеем! А потому стоял за точное исполнение приказов и строгую воинскую дисциплину, и стоять буду, чтобы не случилось, хоть переворот земной поверхности.
– Полностью с вами солидарен, Леонид Самойлович, – согласился с Парфёновым – Ромашов. – Бунтовать никак нельзя. Иначе, что ж это за армия такая?! Вот хотя бы такой пример. Солдаты, с которыми я прошёл всю войну, нередко принимают мои приказы в штыки. Понятно, всем война очертенела, никому не хочется умирать. Но как же в таком случае наша родина, отдать её без боя врагу? Я им говорю о необходимости полного разгрома врага, молчат, головой кивают, а делают всё по-своему. С неохотой подчиняются, приказы исполняют абы как, оттого нередко гибнут по своей вине, а потом обвиняют во всём командиров, якобы мы отдаём неверные, необдуманные и губительные для них приказы. Мы, видите ли, виноваты в их бедах, а не их распущенность, разгильдяйство и непослушание. Благо, что пока не выдвигают свои требования, но, думается, это до поры до времени. Создали какие-то солдатские комитеты из полуграмотных нижних чинов, которые развращают армию. Приказы командира полка теперь утверждаются ими. Это, прям, бред какой-то, сплошная анархия. Порой думаю, не бросить ли всё к чёртовой матери, и бежать, куда глаза глядят, ан нет, понимаю, оставь всё это, – Фёдор Ильич окинул взглядом пространство возле себя, – как тут же найдутся те, кто за ломаный грош продадут Россию хоть немцу, хоть самому дьяволу.
Было, получил я приказ закрепиться на окраине деревни и сжечь несколько крестьянских хат, расположенных на расстоянии прямого выстрела от окопов и стеснявших обстрел.
Мне пришлось трижды повторить свое распоряжение. Командиры взводов, – молодые прапорщики уныло повторяли «слушаюсь», а хаты все не горели.
Я стоял у окопа роты, когда вернулся дозор с унтер-офицером, посланный сжечь хату. Так он со слезами на глазах докладывал, что в хате три женщины и пятеро детей. Уступая их просьбам, вернулся доложить мне об этом.
Я постарался объяснить ему и солдатам те выгоды, которые немцы смогут извлечь в бою из наличия этих хат. Командиры взводов, и солдаты хором меня заверяли, что за нами остается преимущество хорошо устроенного окопа, ручаются, что своего окопа немцам не отдадут, лишь бы я помиловал хаты или хотя бы отсрочил их сожжение.
Вот так слишком часто в последнее время между офицерами и солдатами пролегает настоящая пропасть, преодолеть которую порой не могут ни те, ни другие.
В результате, сдали мы деревню и окопы не помогли, четверть роты полегло.
– Да, господа офицеры! Всё верно, – слушая Парфёнова и Ромашова, проговорил прапорщик Герасимов, – добавлю лишь то, что пехоты у нас нет. Пополнение с каждым разом все хуже и хуже… Да и той почти нет, – махнул рукой. – Шестинедельной выпечки прапорщики никуда не годятся. Как офицеры они безграмотны, – юнцы, у которых молоко на губах не обсохло. Они, скажу я вам, не авторитетны для солдат. Они могут героически гибнуть, но не могут разумно воевать. А продовольствие, а фураж?.. Как у нас с этим? Ведь, в сущности, ни того, ни другого не доставляют, все это надо промышлять, за всем надо охотиться, как за дичью, и, ей-Богу, я, батарейный командир, чувствую себя более помещиком в неурожайный год, чем строевым офицером. Нечего удивляться, что при таких условиях у нас, – у кадровых офицеров, начинают иной раз опускаться руки и появляться мысли, как вы правильно выразились, Фёдор Ильич, плюнуть на всё и податься куда-нибудь поглубже в тыл. А солдат?.. У него мысли вернее наших, он глубже всё видит. Вот вы говорите – дисциплина, порядок, согласен, без этого в армии нельзя. А разве ж можно нам, коли мы такие поборники дисциплины и порядка, оставлять солдата без горячего обеда, без бани и чистого белья?.. Почему мы об этом забываем?.. Скажете, не забываем, что такие ныне условия, а солдату наплевать на все условия, ему вынь да положь, что требуется по уставу, а потом и требуй с него по уставу. Так-то вот, господа офицеры! Царя нет, армией управляют безграмотные генералы и немцы… Э-хе-хе! – тяжело вздохнул Герасимов. – То-то ещё будет… Попомните!..
– Положение, конечно, тяжёлое, но, уверен, солдат во всём разберётся и примет правильное решение, – распустит комитеты и порядок в армии восстановится, – бодро проговорил Ромашов.
– Не разделяю вашего оптимизма, Фёдор Ильич. Если массы взбунтовались, утихомирить их могут только армия, а армия, как видите, и есть гнездо беспорядка и бунта! – высказался артиллерист.
– Не могу утверждать, что в генералитете сидят безграмотные генералы, тем более предатели-немцы, но то, что кто-то из них с определённой целью подвигнул Государя оставить престол, согласен. А цель, как мне думается, одна, та, которую лелеяли декабристы, – свержение монархии и установление власти буржуазии. Они этого добились, но момент выбран неверный. Во время войны, как уже сказал, всякая революция во вред государству, а в итоге для всего народа беда, – проговорил Парфёнов.
– Поддерживаю вас, Леонид Самойлович. А вот временное правительство пошло на поводу расплодившихся партий… социал-революционеров, социал-демократов, кадетов и ещё неведомо каких. Допустило создание в армии комитетов, а это первейшее средство развращения армии. Вот вам и результат, неповиновение и самоуправство! – заключил Ромашов.
***
На другом конце деревни шёл стихийный солдатский митинг.
– …кого слушаете, братцы? Большевиков? Да это ж самые что ни на есть первейшие враги государства и народа. Вот послушайте, что пишут о них, – вынув из кармана газету, ефрейтор Деревянко потряс ею над головой, потом раскрыл её и начал читать:
«Россия переживает в эти дни роковой момент своей истории. Перед ней стоит вопрос её бытия и её чести. Мы должны определить и знать, кто наш враг. Это большевики, ставящие свои демагогические цели выше интересов России. Это представители правых партий, кто ещё не отказался от надежды спасти хотя бы частицу старой власти – монархию. Это немецкие агенты и их шпионы. Они забрались в самую глубь России и хозяйничают у нас как у себя дома. Но о немцах мы и так всё знаем, знаем и о тех, кто желает возврата старой власти. А кто ж такие большевики, откуда они выползли? А выползли они из самой Германии. Когда вся страна воевала с немцами, они вели в Германии подрывную деятельность против России, против нас с вами, товарищи. Кто те лица, которые работали над разрушением России? Это Ленин, Троцкий, Каменев, Зиновьев, Коллонтай, Рязанов, Козловский, Луначарский, Рошалль, Раковский, Горький-Пешков и другие враги народа русского. В большинстве своём они евреи и уже, исходя из этого, нам понятна и видна их цель, – уничтожение русского народа и захват нашей земли, порабощение наших матерей, жён и детей.
Все вышеперечисленные лица и им подобные являются провокаторами и вольно или невольно являются агентами Вильгельма II. В эти сложные для России дни Ленин с товарищами обошёлся нам не меньше холеры. В виду всего этого мы можем сказать, в русском народе нет большего зла и большей беды, чем большевизм Ленина и его товарищей. Мы имеем право требовать от временного правительства свободной республики исчерпывающего расследования деятельности Ленина и дать полное удовлетворение народному чувству».
На деревенской площади поднялся шум и гвалд. Кто-то готов был броситься на ефрейтора и затоптать его, кто-то уже тряс за грудки сочувствующих большевикам, третьи, находясь между первыми и вторыми, размахивали руками, в результате чего синяки и ссадины появлялись и у первых, и у вторых, и у третьих.
Громкий свист остановил поднявшуюся бучу.
– Братцы, а я вот, что хочу сказать вам, – крикнул в толпу, поднявшийся на импровизированную трибуну – металлическую бочку – Ефим Глещенко. – Послухайте меня за ради Христа.
– Слухаем!
– Гутарь!
– Что уж тут, говори, коли взобрался на верхотуру, – пронеслось по затихающей толпе солдат.
– Вот я и говорю, все вы меня знаете, за спины ваши не прятался. В бой вместе с вами с первого дня войны хожу. Врать не буду и напраслину наводить ни на кого не собираюсь, а только давеча, проходя по улице, я встретил генерала, который в полк к нам прибыл по какой-то неведомой нам надобности. Думается мне, что-то против нас замышляют командиры наши. Так вот, повстречался он мне на улице, я как положено по новому закону, не становясь во фронт, приложил руку к головному убору и прошел дальше. Генерал грубым криком остановил меня. Назвал мерзавцем, стал грозить арестом и, в конце концов, отдал в приказе арестовать меня строгим арестом на 20 суток, с заменой по 19-й статье дисциплинарной постановкой под ружье. Вот я и говорю, по какому это такому закону он самоуправствует? Нам всем известно, в газете прописывали, что новым правительством по Петроградскому округу отдавание чести и ставание во фронт вне службы отменено. Вот я и говорю, что всякий гражданин, а сейчас мы все граждане, должен беспрекословно подчиниться закону, изданному в столице. Это что же выходит, братцы, новые законы им, – Глещенко кивнул головой в сторону, – не указ?! Я подчинился ему, приложил руку к голове, а генерал меня за это под ружьё! А ещё он, скотина, назвал меня мерзавцем, сам он и есть после всего этого мерзавец! Верно, говорю, братцы!
– Всё правильно говоришь! И со мной такое было! Офицерьё нижних чинов за людей не считает! Забыли, когда в бане были, завшивели уже все! И голодом морят, а сами колбасу жрут, морды этакие! – понеслись возмущённые выкрики по возбуждённой толпе солдат.
– Вот и я об этом, братцы, – продолжал ораторствовать Глещенко. – Нижние чины для офицеров, что букашки, копошащиеся где-то возле их подмёток. Довольно уже терпеть насилие, которое существовало при старых правителях-деспотах, пора всем чинам принять новые порядки, достойные человека. А кто не примет, кто пойдёт против народа, того мы живо приведём в порядок, того мы к стенке и будь здоров! Правильно я говорю, братцы!
– Правильно! Пора их в распыл! Айда, братва! Наведём наш порядок, солдатский! – зашумела толпа и грозной лавиной устремилась к штабу полка.
– Давай нам генерала! Где генерал? Пущай ответ держит перед народом! Ныне наш закон, народный! – неслись выкрики из надвинувшейся на штаб полка разъярённой солдатской массы.
Тихо скрипнула дверь дома, в котором располагался штаб полка, и на крыльцо вышел полковник Пенегин. Следом за ним из штаба вышел капитан Свиридов.
Толпа, остановившаяся у штаба, шумела. Офицеры молча смотрели на солдат. Вот в толпе кто-то выкрикнул:
– Давай генерала! Пущай ответ держит!
Протяжный гул одобрения пронёсся по толпе.
– Граждане солдаты! Вот я, ваш командир, с которым вы шли дорогами войны с первого её дня, стою пред вами и говорю всем вам, давайте спокойно разберёмся в ваших проблемах и решим их сообща. Обещаю, всё, что будет в моих силах, будет исполнено!
– Генерала нам давай! Пошто мы сполняем новые законы, а он называет нас мерзавцами и незаконно ставит под ружьё? – продвинувшись в первые ряды, выкрикнул Глещенко.
– Уехал генерал. Нет его в штабе, – выдвинувшись вперёд, ответил капитан Свиридов.
– А это мы сейчас проверим, куда он уехал. Может быть за печку, как увидел нас, – махнув рукой за плечо, – в сторону толпы, ухмыльнулся Глещенко, и двинулся к крыльцу.
– Гражданин солдат, его действительно нет в штабе, – прикрыв Олега Николаевича своим телом, проговорил князь Пенегин.
– Ты ещё туда же! – гневно воскликнул Глещенко. – Не посмотрю, что князь… того самого… вот…
– Как вы смеете!? – возмутился Свиридов, вплотную придвинувшись к Глещенко. – Григорий Максимович уважаемый в полку офицер.
– Ныне нет офицеров, – ухмыльнулся Глещенко. – Ныне мы власть… народ… а вы пережитки прошлого, которых нужно уничтожать, как вошь.
– Что ты с ним валандаешься? – кто-то крикнул из-за спины Глещенко. – Погодь, щас я их обоих в распыл пущу!
Перед Олегом Николаевичем, оттолкнув Глещенко, возникла пьяная «рожа» и со всего размаха ударила офицера по лицу. Рядом с первой пьяной «рожей» проявилась другая пьяная «рожа», которая с силой вонзила в Свиридова штык.
Падая, Олег Николаевич пытался закрыть своим телом князя Пенегина Григория Максимовича, но убийца, вынув штык из тела капитана, вонзил своё холодное оружие в грудь полковника. Звон орденов, покрывавших грудь князя – последнее, что услышал боевой офицер капитан Свиридов в своей короткой жизни, наполненной мыслями о счастливом будущем России и о любимой жене – Ларисе.
***
Положение российской армии, начиная с зимы 1916 года до революционных событий 1917 года, со стратегической точки зрения, не было трудным, – летняя кампания была довольно благоприятной, и неудачи на фронте в 1917 году стали следствием разброда в армии, а не его причиной. Однако война, длившаяся к тому моменту три с половиной года, была тяжелейшим испытанием для всех, кто непосредственно в ней участвовал, и это действовало на них угнетающе.
1 марта 1917 года Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов выпустил знаменитый «Приказ №1», которым создавались выборные комитеты представителей нижних чинов во всех воинских частях. Отныне воинские части подчинялись не офицерам, а своим комитетам и Совету. Это сильно разрушало дисциплину в войсках, сказывалось на боеспособности армии и еще больше ухудшало её положение.
Разговор в окопе.
– …нельзя так, братва! Своих же офицеров порешили! Мы что… немцы какие… Да? Спрашиваю я вас, – смотря прямо в глаза своих товарищей, говорил рядовой Пётр Яцкин. – И кого?.. Полковника Пенегина, который для нас родным отцом был с первого дня войны! Вы как хотите, а с Глещенко, заварившим всю эту бузу, и с Хорохориным, порешившим двух настоящих, уважаемых в полку офицеров, даже рядом не встану.
– Глещенко… он хуже Хорохорина, – дуболома без мозгов, Глещенко с умыслом всё затеял. Припомнил, как его сиятельство Пенегин перед строем сорвал с него погоны зауряд-прапорщика за невыполнение приказа… Злопамятный он человек, этот Глещенко. Народ взбаламутил, а сам как бы в сторонке… я не я… – высказался в пользу Петра рядовой Чурило.
– Правильно говорите, братцы. Комитет их оправдал, а мы, ежели душа у нас есть, должны с народом поговорить и решить, как с ними быть по правде солдатской и по совести человеческой, – поддержал Яцкина и Чурило – Порфирий Иващенко. – На кой ляд нам нужны всякие бузотёры, которые готовы с позиций удрать, лишь бы шкуру свою не попортить, которым наплевать на Россию матушку. Это что ж скажут матери наши и жёны… что мы, мол, трусы, не смогли защитить родных своих от немчуры проклятой, землю нашу задарма врагу отдали. Да, я её и за мильён никому не отдам, никакому варвару! Может ещё и матерей и жён с детьми нашими в полон отдать? Не бывать этому! Вот мой сказ! Вы как хотите, а я знаю, что делать…
– Тут особо и думать не надо. За ноги их к двум берёзам, и все дела! – махнув рукой, предложил Николай Ушинкин, самый молодой из беседующих солдат.
– Нет, так нельзя, люди всё ж таки мы, – остановил «вскипятившегося» Ушинкина самый влиятельный в роте и самый пожилой в батальоне солдат-пулемётчик Андрей Филиппович Широков. – Ежели они по-скотски, то и мы должны по ихнему… так что ли? Нет, братцы, нельзя нам творить звериную сущность. Если мы душу православную имеем, зверям уподобляться не след. Это волки своего больного загрызают, а мы люди. Хошь и больны Глещенко и Хорохорин умом своим, а грызть мы их не будем… по совести судить надо.
– Но в книге притчей Соломоновых сказано: «Гневливый пусть терпит наказание, потому что, если пощадишь его, придется тебе еще больше наказывать его», – настаивал на своём Ушинкин.
– Всё правильно, Николай! Преступник должен понести наказание, и в библии есть слова об этом, но нет ни слова о бессердечном отношении к злоумышленнику. Надо понять главное, жестокость порождает не столько жестокость, сколько рождает в душе равнодушие к подобному себе. Вроде того, ну и Бог с ним, – махнул рукой Широков, – не я на его месте, вот и ладно. А такие мысли это ничто иное, как предпосылки к преступлению. От равнодушия и безучастности рождаются все преступления в мире. Такое отношение человека к судьбе другого человека, пусть даже и преступника, чернит душу и покрывает её зловонной гнилью. Порой мы говорим, что у того или иного человека гнилая душонка, а всё оттого, что мы чувствуем её зловоние. Вот и спрашивается. Как жить с такой гнилой душой? Пойми, друг ты мой Николай, в человеческой душе не должно быть места зверству, человеки мы и в нас должно быть всё человеческое, а не звериное. От души человеческой должно тепло идти.
– Должно, да не обязано! Видно Господу нужно, чтобы и чёрные души были, коль живут среди нас такие, как Глещенко и Хорохорин.
– Пути Господни нам не ведомы, однако, думаю, что давая человеку чистую душу при его рождении, Он даёт ему выбор, каким содержимым её наполнить. Если бы мы были не вольны распоряжаться своей душой, то и не осознавали бы себя, были бы зверьми, а не людьми.
– Ох и складно же ты говоришь, Андрей Филиппович. Ты случаем попом не был?
– Не довелось, сын мой! – басовито ответил Широков и добролюбиво засмеялся, по-отцовски наставительно вглядываясь в глаза Николая. – А сейчас послушайте, братцы, притчу, слышанную мной ещё до войны.
– Ежели притча с умом, что ж не послушать, – проговорил Пётр Яцкин. – Верно, говорю, братцы?
– Пущай сказывает, – за всех ответил рядовой Чурило.
– Два человека совершили грех, – повёл притчу Широков. — Увидел это Господь и сказал архангелу Гавриилу: «Через три года созреют плоды тех поступков, тебе надлежит отдать им их».
Люди, совершившие грех, узнали, что их ожидает, и, надеясь избежать воздаяния, сбежали в дальние страны.
Прошло три года. Архангел Гавриил отправился в путь, чтобы отдать этим людям то, что они взрастили. Прилетел он в страну, где они раньше жили и не нашёл их. Вернулся к Господу и сказал, что нет их в той стране, где жили три года назад. Господь ему ответил:
– Поднимись повыше и ищи не по имени и роду деятельности, а по содеянным грехам, так найдёшь согрешившую душу, и отдашь заслуженный ею плод.
Поднялся Гавриил высоко над землёй и посмотрел на души людей. В одной из душ увидел прежний грех. Спустился Гавриил на землю и отдал той душе заслуженный ею плод. Вторую душу, как ни старался, не смог найти. Искал её и на дне морском, и в горах, и в пустынях, и даже к смерти наведывался, но её как будто и след простыл. Вернулся грустный к Господу и рассказал о своей неудаче. Улыбнулся Господь и мягко сказал:
– Не печалиться тебе надо, а радоваться.
– Радоваться? Чему? Тому, что я не выполнил твоего наказа? – спросил архангел.
– Тому, что не нашёл ты того греха. Значит, человек изменился и изжил его, – ответил Господь.
– Да как же так, – удивился Гавриил, – это же несправедливо! Если первый получил по заслугам, значит, и другой должен пожать то, что сам и посеял, не оставаться же ему без плода его.
– Не карать мы должны, а учить и воспитывать. То, что люди считают наказанием, не является таковым, оно лишь следствие нарушения естественного закона. Но когда люди не усваивают урока через радость и счастье, то приходится применить другой метод обучения – через боль и страдание, которые воспринимаются наказанием. А когда они усваивают свой урок, то и наказание как средство обучения уже не нужно. Пойми, не он совершил грех, а зло, живущее в нём, а раз ты не видишь его прежнего греха, значит, душа его омылась любовью и очистилась, поэтому некому получать воздаяние, зло ушло из его души. Пойди, брось эти плоды в мой огонь, и пусть они сгорят в нём.
– Господи, ты хочешь, чтобы я бросил эти нечистоты в твой священный огонь и тем самым осквернил его? – оторопел Гавриил.
Ничего не ответил на это Господь, а только улыбнулся. Архангел решил не спорить и бросил греховные плоды в огонь. Огонь от этого ярче засветился.
– Хорошая притча, Андрей Филиппович. Уразумел я, что души грешников надо «врачевать». Но как быть с телом? – спросил Широкова – Николай Ушинкин. – Об этом в притче не сказано ни слова. Значит, тело надо крепко бить. Если через голову не доходит, пусть через задницу и физическую боль проймёт.
– Кто же против этого?.. Только с самого начала я сказал, что наказывать надо без жестокости и не самосудом, а по закону и без зверства.
Утром следующего дня Глещенко и Хорохорина нашли в нужнике. Из дыр торчали ноги связанные верёвкой, продетой через балку в потолке нужника, а голова каждого убийцы была погружена в экскременты до плеч.
– Всё было по-человечески, – говорили, смеясь, некоторые солдаты. – Утонули в человеческих испражнениях.
Сочувствующих не было, были те, кто осудил самосуд, считая его беззаконием, а само наказание убийством – бессердечной жестокой казнью.
На вечерней проповеди отец Ксенофонт произнёс следующие слова:
– Братья, много раз я говорил о добре и зле. Добро воспринимается нами как естественное явление, зло – как нечто противоестественное. Насколько добро облагораживает человека, настолько зло его калечит. Оно помрачает его ум, ослабляет волю, извращает душу. Война ныне, – зло, но это зло не должно питать нашу душу, оно должно учить, как победить его на благо добра и любви. Много в войне погибло православного народа, к кому-то смерть ещё придёт. Но Христос говорит: «И Я даю им жизнь вечную, и не погибнут вовек; и никто не похитит их из руки Моей» (Ин.10:28). Как понимать слова Его? А понимать их надо так, что Христос не оставит и сохранит верующих в Него. Он утверждает, что вечная жизнь дана всем верующим в Него, потому как после ухода из этой жизни в небеса, там новая жизнь начинается, ибо на небесах нет смерти. Никто не может лишить нас – православных людей вечной жизни, потому что крещение не смывается ничем. Этими словами Христос предостерегает верующих от страха смерти, говорит, что бояться потерять Бога, потерять веру усилиями каких-то внешних сил невозможно. Нет силы сильнее божьей! Одновременно Он говорит, свой жизненный путь каждый выбирает самостоятельно, но пребывая с Ним через веру, надежду, любовь, молитву, покорность и в добродетели, мы будем оставаться с Ним даже в самые сложные моменты своей жизни на этой земле. Устанем мы, упадём на своём жизненном пути, Он подымет нас и понесёт на своих руках. Ещё Господь говорил нам:
«А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных. Ибо если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари? И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так же ли поступают и язычники? Итак будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный». (от Мат. 5: 44—48).
Если любовь стала состоянием, то гневаться и враждовать будет трудно. Противоположностью любви является не ненависть, а равнодушие. «Око за око и зуб за зуб» сеют новые раздоры, которые не способны привнести в нашу жизнь порядок и мир. Вот почему сквозь века повторяется одна и та же картина – воздавая за зло злом, люди превращают жизнь в сплошной ад.
Православие говорит, наказание преступника должно заключаться не в возмездии, а во врачевании болезненных состояний души самих грешников. Покаяние так и именуется в канонах – «врачевание». Никто не имеет права судить, если он не поставлен законом, а все законы от Господа Бога нашего. Тот, кто свершает варварское насилие над телом и душой преступников, сам убийца. А тот, кому не по нраву будет этот самосуд возьмёт и убьёт таких судей, а их убьёт другой, других третий, третьего четвёртый, так мы друг друга и лишим жизни, и в мир придёт ад. Опуститься до этого, значит, снизойти до сатанизма.
Братья, прислушайтесь к своему сердцу, и вы услышите, что оно наполнено любовью к ближнему, а не ненавистью, ибо Господь создал нас в любви к нам. Он вложил это великое чувство в душу каждого человека. Так имеем ли мы право, если носим Господа в душе, отрицать любовь? Отрицание её есть отрицание Самого Бога, изгнание Его из души. Те, кто восстаёт против Бога, кто вершит революции под благовидными лозунгами «свободы, равенства, братства», несут кровь, жертвы, гражданские и мировые войны, голод и страдания миллионов людей. России ли не знать это?
Вспомним Христа, братья. Он исповедовал любовь и покаяние. Свою первую проповедь он начал словами о покаянии. До него об этом говорил Иоанн Креститель. Покаяние – это признание своих ошибок. Так покайтесь же, братья в грехах своих и не допускайте более отступлений от заповедей Господних! Если кто-то говорит, что не имеет греха, обманывает самого себя, и истины нет в нём. Если исповедует грехи свои, то Он, будучи верен и праведен, простит ему грехи его и очистит от всякой скверны. В том любовь, что не мы возлюбили Бога, но Он возлюбил нас и послал Сына Своего в умилостивление за грехи наши. Аминь!
А сейчас, братья, я хочу поговорить с вами по душам, без проповеди и назиданий. Садитесь вокруг меня и слушайте.
Довелось мне нынче прочитать газету. Капитан, бежавший из немецкого плена, рассказал в ней о зверской расправе с казаком.
В беспамятстве попал он в плен, очнулся в сарае от крика и смеха, несущегося со двора. Подполз к стене, посмотрел через щель в ней во двор и увидел ужасную картину.
Группа немецких солдат держала связанного по рукам и ногам казака.
По лицу казака ручьём лилась кровь, у него был отрезан нос. Но он держался молодцом и вовсю пушил по-русски обступивших его врагов.
– Ну, что ж, черти! – кричал казак, – отрезали нос, режьте и уши.
Кто-то из немцев, видимо, знал наш язык, что-то сказал другим немцам и те со смехом отсекли у казака сначала одно, затем другое ухо. После выкололи глаза, развязали и, толкнув, отошли в сторону. Казак кричал от боли, но не переставал говорить, что Господь видит всё и воздаст им по заслугам их. После он упал и помер от боли и потери крови.
Вот и подумайте, братья, кому вы уподобились, зверски расправившись с людьми. Даже Сам Христос говорил: «…кто поставил Меня судить или делить вас?». (Лк 12:14) «Не судите, и не будете судимы; не осуждайте, и не будете осуждены; прощайте, и прощены будете». (Лк 6:37).

Бог видит
С сумерками, когда первые звёзды опускали на землю серебро своего одеяния, когда в домах зажигались керосиновые лампы и их золотистый свет, льющийся из окон на искрившие сугробы, соперничал с небесным сиянием, улицы, проулки и тропинки, за день запорошенные снежной пылью, вновь оживали и незлобиво скрипели снежной порошей под ногами людей, спешащих к дому Фёдора Ильича Ромашова.
Поток людей к дому полного Георгиевского кавалера, прибывшего в родное село на излечение после ранения на фронте Великой войны с германскими агрессорами, не источался уже неделю. Всем хотелось увидеть своего селянина, прибывшего из невообразимо далёких западных краёв, где свистят пули и рвутся снаряды, где жизнь и смерть сплелись в единый клубок, у которого есть только один выход, – убить врага и этим спасти свою жизнь. А более шли в дом Ромашова, чтобы спросить, не видел ли кого из своих земляков-селян – их сынов и отцов. Для всех находил время Фёдор Ильич, всем отвечал обстоятельно и подробно, – вёл речь о войне с примерами из фронтовой жизни, а не с выдумкой и бахвальством, с поминанием живых и геройски погибших товарищей.
– А вот скажите, Фёдор Ильич, в окопах, верно, шибко холодно. Как вы на морозе руки не застужаете, когда стреляете с ружей? – робко проговорила женщина лет сорока, соседка по улице, явно в мыслях держа своего мужа Семёна.
– Глафира Трофимовна, одно могу сказать вам и всем присутствующим в доме моём, окоп, конечно, не печка с лежанкой, где бока можно погреть, но от ветра в нём укрыться можно, дождь, разве что когда, да и то солдат смекалистый, нишу, али навес какой сделает, вот вам и сухо и тепло. А о руках… без рук на войне никак нельзя, но солдат думает более не о них, хотя, конечно же, бережёт, в тепле держит, а о том, как неприятеля поразить. Да и не Сибирь там, Европа. Когда с командиром моим – его высокоблагородием полковником Парфёновым на излечение домой ехали, трава там ещё на полях зеленела. А муж ваш, Глафира Трофимовна, сколько знаю его, мужчина сообразительный, не даст себе замёрзнуть, ибо замёрзнуть, значит, поддаться врагу, а мы сибиряки, этим и весь сказ.
– А всё ж таки не понятно мне, Фёдор Ильич, ежели так хорошо в ентих… как их там?.. Тфу, ты Господи! – сплюнула и перекрестилась. – Запамятовала, ну… в которых копаетесь, пошто люди мрут на войне?
– Эка вы несмышлёная, Глафира Трофимовна. На войне не мрут, а гибнут от пуль и снарядов. А окопы они только от пуль защищают, от снарядов и бомб тоже спасают, но… – Ромашов почесал за ухом, – не так чтобы шибко… осколки всё ж таки залетают, особенно когда бризантными снарядами стреляют. Когда отбывал на излечение, разговаривал с Семёном Павловичем – мужем вашим, жив и здоров, привет всем передавал и велел кланяться вам Глафира Трофимовна.
– Спасибо вам, Фёдор Ильич, – поклонилась женщина Ромашову и, не стыдясь слёз, уткнула лицо в ладони.
– Бризентными!.. – пронёсся по дому насмешливый голос деда Прядкина. – Вот учудил так учудил! Это хде ж такие снаряды делают, объясни ты нам, мил человек, которые бризентом стреляют. Разве ж можно тряпкой людёв убить. Она хошь и твёрдая, а всё ж таки тряпка она и есть тряпка.
– Я тебе, Пётр Игнатьевич опосля объясню, какие такие они бризантные снаряды, а покуда ситуацию обрисую.
В первых числах ноября нонешнего года, после затишья продолжавшегося несколько дней, начались периодические и довольно сильные обстрелы наших позиций тяжелыми бризантными снарядами. Стрельба начиналась обычно часов в девять утра, и на протяжении какого-нибудь часа немцы выпускали не менее ста тяжелых снарядов. Потом затишок, а в полдень, когда прибывала кухня с пищей, немцы вновь открывали стрельбу, знали время поскудники этакие, когда солдат котелок из мешка доставал. По первости урон мы несли большой, потом приноровились к обстрелам, часом позже наказали кухне прибывать. Оно ведь как, лучше час подождать, зато потом сытым быть, нежели поторопиться и без кухни остаться, а то и без головы. Верно, говорю, народ любезный?
– Как не верно?! Самое, что ни на есть верно! – донеслось со всех сторон.
– Русские люди они завсегда смекалистые, потому ни один враг нас не брал и никогда не возьмёт, – высказался Прядкин, – только ты, Фёдор Ильич про бризентные бомбы не забудь. Сумлеваюсь я, чтобы ими можно было врага разить. А за матушку Рассею мы кому хошь шею набекрень свернём. Верно, говорю, селяне?
– Так и сворачивали не единожды. Ты сам герой, Пётр Игнатьевич, крест имеешь за войну с турками, – отозвались многие.
– Было дело, – приосанился Прядкин, дёрнув под овчинным полушубком впалой грудью.
– Дядька Пётр, чтобы мне горло не драть, подходь ближе! Прошлый раз по слабости слуха твоего мне пришлось по нескольку раз отвечать на твои вопросы. Нынче что-то не имею такого желания. Пропустите люди Петра Игнатьевича, сдвиньтесь в сторонку, – позаботился о соседе Фёдор Ильич. – Угостись пирогами и медком, что народ в мой дом принёс. Посторонитесь, люди добрые… Посторонитесь, дайте герою турецкой войны, Георгиевскому кавалеру солдату Прядкину Пётру Игнатьевичу достойное место за столом занять.
– Спасибо, селяне, и тебе, Фёдор Ильич, за уважение, – проговорил Прядкин, без стеснения смахивая выступившие на глазах слёзы. – Позволь, Фёдор Ильич, покуда народ к тебе ходит и мне навещать тебя? Тоскливо одному в «хоромах» моих, а при народе душа радостью наполняется.
– Бог ты мой, о чём просишь, дорогой ты наш Пётр Игнатьевич? Да разве ж двери дома моего закрыты. Входи в любое время, завсегда дорогим гостем будешь. Кабы не ты, неведомо как сохранился дом жены моей Варвары.
– Хоть и не поручал мне Николай Карпович дом его стеречь, только знал я, придёт время, кто и воротится в него, сохранял, как мог. Соседи всё ж таки были, – родители Варины и я, а теперича вот и вам соседом стал. Всё на сердце легче, когда рядом кто есть, души живые! Да ты, Фёдор Ильич рассказ-то веди, меня не переслушаешь. Тут вот подле меня Лазарева Нестора сын мнётся, вопрос к тебе имеет, а спросить стесняется. Говори! Што мнёшься-то! – ткнув крепкого юношу лет семнадцати костлявым локтем в бок, проговорил дед. – Так, али почудилось мне, как там тебя кличут-то?.. запамятовал.
– Пимен я, дядька Пётр, – ответил юноша.
– Вот я и говорю, слово мальцу дать надо, – посмотрел на Пимена снизу вверх Прядкин. – Пущай молодёжь знает как оно на войне, больше пользы будет для их ума, чем полкать по улке да за юбками волочиться.
– А и пусть говорит, слово оно всем дадено, – ответил Ромашов. – Что там у тебя?.. Слухаю, говори, если есть что сказать, – посмотрел на юношу Фёдор Ильич.
– Вопрос имею, дядька Фёдор, – робко проговорил младший Лазарев. – Сказывают, что наш царь батюшка Николай и кайзер германский сродственники. Только сомнение меня берёт. Как могут они быть сродственниками, ежели наш царь русский и по-русски разговаривает, а Вильгельм немец и на своём басурманском языке бормочет?
– Интересный вопрос, сложный, однако, известно мне, что так оно и есть. Вот посуди, можешь ты жениться, допустим, на дочке губернатора, если таковая у него имеется?
– Жениться-то оно пошто нельзя?! Жениться-то можно хошь на ком, ежели она девка, а не зверь лесной, дело немудрённое, только хто ж мне позволит… Да… – юноша махнул рукой, – только мне самому нет надобностев кого попало в жёны брать. Мне наша… старобардинка нравится, – улыбнулся Пимен.
– Верно, можно. И правильно ты сказал, никто тебе не позволит? Мы люди простые, не царского рода, крестьяне… вот и жены у нас из крестьян. А у царей жёны царского рода. А ежели царь у нас один, то где ж ему взять царицу, ясно, в другом царстве. Вот у нашего государя и его государыня из другого царства. Слышал я, что Вильгельм и наша царица Александра Фёдоровна сродственники, двоюродные брат и сестра, а так оно или иначе, то не моего ума дело.
– Ежели они сродственники, какого ляду Вильгельм на нас напал?
– Смешной ты человек, Пимен. А вот скажи мне, ты со своим родным братом не дрался?
– Было дело, так поделом он получал!
– Во-о-от! Было! А поделом, так это ты так думаешь, а он, уверен, вовсе даже и наоборот. У каждого своя правда. А уж промеж двоюродных сродственников и подавно всякие разногласия случаются. И коли пошёл разговор про ихнего царя, то расскажу историю, что слышал от командира моего его высокоблагородия Парфёнова Леонида Самойловича.
Был как-то Вильгельм в Англии, есть такое государство на берегах Атлантического океана, что почти на краю света, – на западе. Погулеванил со сродственником своим – царём аглицким, коньяков и кофеёв попил и засобирался на своей яхте домой – в неметчину, значит.
В ночь после отплытия из Англии экипаж яхты был вызван на шканцы и здесь, к изумлению своему, застал яркую иллюминацию и наскоро сооружённый алтарь, на котором лежал Ветхий и Новый Завет. У алтаря стоял император в белом облачении и с крестом в руке, имея на голове чёрную с белым митру.
Вильгельм прочёл длинную проповедь об обязанностях монархов в отношении своих народов.
Вся служба длилась три часа, и в два часа после полуночи экипаж был отпущен.
В 5 часов утра император появился на мостике в адмиральском мундире, худой и бледный. Приблизясь к командиру судна, проговорил:
– Уходите, сударь, в свою каюту. Я принимаю командование!
– Государь, позвольте мне заметить вашему величеству, что мы проходим опасное место, и для безопасности, как вашего величества, так и экипажа, командование лучше бы оставить в руках моряка.
– Ничего, Бог вдохновит меня!
Командир поклонился и ушёл, но второй офицер, штурвальный, остался на своём посту. Император подошёл к нему и с бешенством выкрикнул:
– Убирайтесь и вы в каюту!
– Но, государь, штурвальный сохраняет свою ответственность, кто бы ни заведовал главным командованием.
– Ты прекословишь, несчастный! Ты смущаешь дух Божий, сидящий во мне. Вот тебе кара Божия! – и Вильгельм стал бить офицера по щекам.
Офицер крепился и стоял смирно, затем император схватил его за ворот и попытался сбросить за борт, но офицер сопротивлялся. В борьбе император упал и сломал себе надколенную чашку.
Матросы, онемев от ужаса, созерцали необыкновенное зрелище.
Затем произошла сцена, незабываемая для тех, кто был её свидетелем. Император завыл от боли, глаза его вышли из орбит, на губах показалась пена, и он стал страшно браниться, обнаруживая все признаки помешательства.
После недолгого совещания офицеры перенесли Вильгельма в каюту, кругом обитую матрацами.
Туда никого не впускали, кроме врача, императрицы и людей, необходимых для того, чтобы держать императора во время наложения повязки на ногу и надевания на него смирительной куртки.
Вот яркий пример того, что полоумному Вильгельму померещилось что-то, и он пошёл войной на своего сродственника Николая II, а это не кулаками на улке махать, а смертоубийство. Потому и разговор веду с вами, земляки, не за ради удовольствия, а для пользы дела, чтобы помнили и желали здоровья не только своим родным, что на войне ведут бой с врагом, но и всему русскому воинству. Чтобы как в городе Омске, где навещал тестя, и как в городе Барнауле сбирали вы на фронт посылки посильные вам, сбирали солдатам нашим, они душу греют им более печи тёплой. А какой подарок выпадет по жребию тому или иному солдату, так то не важно, сыну ли, мужу ли ваш подарок достанется, главное, что и ему от какой-либо доброй души всё одно придёт. На войне каждая весточка с родного края лучше всякого елея.
– Сберём, какой разговор! По нынешней поре тёплое всё надо!.. – понеслось со всех сторон комнаты. – Собрать не хитрое дело, свести куда, вот вопрос!
– А это доверьте мне, люди добрые. Свезу в полной сохранности, будьте спокойны, – ответил Ромашов.
– А мы и не сомневаемся в тебе, Фёдор Ильич. Эт самое тебе и думаем поручить. Мыслили уже об этом.
Лишь только стихли возбуждённые голоса, к Ромашову вновь обратился Пимен Лазарев.
– А вот слышал я тут намедни, что какие-то пушки особенные появились, что дула у них больше ворот. Правда, это, али как? Скажи, Фёдор Ильич. И что за снаряды такие, – бризантные?
– В пушках я плохо разбираюсь, слышал, что есть такие, у которых снаряд больше самого человека, а сама пушка больше самого большого дома в нашем селе. Вот и посуди, какой у неё ствол. Видеть не видел, а слыхивал, очень большой. А вот как ворота, али меньше… сказать не могу и врать не буду. С таких пушек и стреляют бризантными снарядами, и ведомы они мне не понаслышке, многожды был обстрелян ими, но Бог миловал, жив остался. А сейчас ответ тебе, Пётр Игнатьевич, что обещал дать. Так вот, как уже сказал, бризантные снаряды мне ведомы. Ох и страшная это сила. И не брезентные они, не из тряпки, значит, а из самого что ни на есть железа. А бризантными те снаряды называются, потому как внутрях у них какой-то особый секретный заряд, который разрывает железо и летит оно куда попало. Взрывается такой снаряд, выпущенный из пушки, и осколки летят как вперед, так и взад, и по разные стороны, поражая даже спрятавшихся за укрытиями людей, за разными там стенками и в окопах. Был я много раз под таким обстрелом. Помню, как-то очень сильно обстреливал нас немец такими бризантными снарядами. Рвались они всюду, – перед окопами и в лесу, что в заду нас был. Насколько мощны были разрывы, мы поняли сразу, когда после обстрела взглянули на лес. Вековые деревья, толщиной в обхват и больше, были повалены, как былинки. Но особо щемящим душу в том обстреле был звук полета самого снаряда. Сначала слышался как бы одиночный выстрел, затем как хлюпанье поросёнка. Самый же взрыв настолько сильно по ушам бьёт, что кажется, мозги в голове ходуном хотят, и земля содрогается, прям, ужас. В землянках наших и окопах обвалы случались, и земля придавливала находящихся в них солдат. А которые в норах были, так тех почитай сразу и похоронило, прям, заживо.
– Бог ты мой, слушать страшно, а каково солдатикам!? – хлюпнула носом какая-то женщина.
– Твоя правда, Серафима. Страх божий. Пойду-ка я домой, а то всю ночь страхи одолевать будут, – проговорила рядом сидящая с ней женщина и, поправив на голове пуховую шаль, направилась на выход из дома.
Через полчаса в доме остались пять молодых мужчин, ожидающих призыва на войну, и два одиноких старика, которым всё едино где было находиться, – в доме у Ромашова, или коротать ночь в беспокойном сне.
Через полчаса дверь дома Фёдора Ильича закрылась за последним гостем.
– Устал касатик, – присев на скамью рядом с мужем и уложив голову на его плечо, проговорила Варвара.
– Не без этого, Варварушка, но иначе никак нельзя, всё ж таки люди, сыны, отцы и мужья у них на войне. Тревожатся! А я высплюсь, хотя… особо-то и не хочется. Душевная радость в груди моей, хочу наглядеться на тебя и детишек наших.
– Наглядишься, чай не на войне ныне, в доме родном.
В последующие дни всё повторялось.
В дом к Фёдору приходили другие люди, и им он рассказывал о войне. Вопросы были разные, но все касались боевых действий и быта солдат, лишь однажды кто-то из незнакомых ему селян обратился с вопросом:
– Скажите, Фёдор Ильич, как германцы обращаются с нашими пленными? В газетках пишут одно, а сами басурманы, видал я их и разговаривал, когда был в Бийске, говорят другое. Говорят, что, мол, нашим солдатам у них хорошо, кормят лучше, чем мы их и даже какой-то кофей дают, чтобы, значит, силы поправить, если кто раненый.
– Сам в плену не был, Бог миловал, – ответил Ромашов, – а тех, которые были и бежали, знавал. Одно скажу вам, селяне дорогие, худо нашему солдату в плену. Так худо, что не приведи Господи, кому бы то ни было оказаться там. А пленные, которые у нас в Бийске и других городах, врут, чтобы мы им поблажки давали, – на работы не отправляли, кофей их поганый им давали. Вот им, кукиш, – выкинув дулю к потолку, гневно проговорил Фёдор. – Можь им ещё икру чёрную, пирожные и пироги с маком, и коньяк, чтобы в горло их ненасытное всё это пропихивать?! Нате-ка, выкусите, – выплеснув в лицо воображаемого врага ураган гнева, восстал душой Фёдор и вновь резко выкинул дулю в потолок.
Как они вольготно у нас живут, да свободно по городу Бийску ходят, нашему пленному на чужбине и не снится и не мечтается. О чёрном куске хлеба думают и глотке воды. Помню рассказ одного нашего солдата, побегом высвободившего из плена. Так вот, рассказывал он, что как только попал к немцам в плен, так тут же они его избили до полусмерти и обокрали. Деньги забрали, крестик серебряный с шеи тянуть стали. Стал солдат сопротивляться, денег не жалко было, а крестик православный, даденый матерью, не хотел отдавать, берёг его пуще зеницы ока. Так, что вы думаете? Отступили от него? Как бы ни так! Пуще прежнего всем своим басурманским скопом лупцевать стали, и так изметелили, что живого места на теле не осталось, – зубы выбили, рёбра поломали, а потом погнали на работу, не дав даже смыть кровь с лица.
У людей невольно сжались руки в кулаки, и кто-то даже крикнул: «Убью гадов!»
– Понимаю вас, соседушки, но не надо уподобляться врагам, что хуже зверей. Православные мы люди, правду славим. По правде жить должны, как бы тяжела и горька она ни было!
Послушайте притчу, коротка она, но наставляет на истинный путь, путь к Богу, а так как все мы грешники, в большей или меньшей мере, то заставит каждого задуматься о правильности своей жизни. Слышал её от отца Сергия – батюшки полка нашего, а сейчас вы от меня послушайте:
«Человека, идущего по дороге, догнала повозка.
– Не подвезёшь ли меня? – спросил человек извозчика.
– Подвезу, – ответил тот.
Забрался человек на повозку, и поехали они дальше. Проезжая вдоль поля, заметил извозчик снопы пшеничные. Решил стащить один-другой, но, опасаясь, что кто-нибудь увидит, сказал подвозимому им человеку:
– Пойду, возьму пшеницы, а ты гляди по сторонам. Если кого увидишь, дай знак.
Выслушал его человек и ничего не сказал.
Побежал извозчик к снопам, схватил один из них и бегом назад. А человек ему знак даёт, мол, кто-то увидел. Извозчик в испуге бросил сноп, вскочил на повозку и давай хлестать лошадь.
Отъехав от поля, оглянулся, вокруг ни души.
– Ты обманул меня! – возмутился извозчик, накинувшись на человека. – Кто видел, что я взял сноп?
– Бог видел, – ответил человек, указывая на небо».
Вот такая притча, селяне дорогие. Кто не понял смысл её, тому скажу, Бог всё видит, никто и ничто не может укрыться от него. И учит она нас тому, что не должны мы, – русские люди уподобляться врагу. Злость на врага должна быть там, – Фёдор Ильич кивнул за плечо, – на войне, а здесь враг вроде как уже и не враг. Присмотришься к нему, человек, как человек, поверженный, сломленный и беззащитный. А коли беззащитный, стоит ли идти на него войной, здесь… вдали от войны? Полагаю, нет надобности поверженного врага в грязь втаптывать, не слоны мы, люди… русские люди. А там, – Ромашов вновь кивнул за плечо, – постоим за землю нашу. Рубили, и рубить будем руки всем, кто вздумает простирать их на наше добро! По самые плечи отсекать будем их загребущие руки. Будьте уверены в сынах и мужьях своих, люди добрые, отстоим мы землю нашу. Бог видит, кто за правое дело стоит, а кто правду отметает. Господь помощник тому, кто верит в Него и носит Его в сердце своём! Но не забывает Он и тех людей, кто лишь на словах, а не в душе с Ним, научает их веровать в Него. Понимать это нужно так: в ком вера в Господа – тот победу одерживает, и есть она наука врагу поверженному.
А о злости на врага могу сказать лишь то, что проявлять её в бою надо. Что толку от злости здесь, сидя в тёплой комнате? Никакого! Потому как бить врага надо, как сказал, в бою и по правде, а поверженного противника Бог уже наказал, отправив его в плен. Так стоит ли нам, людям православным, людям правду славящим, обагрять свои руки кровью беззащитного человека, уже наказанного Господом за грехи его? Думаю, нет! А пленный, которого возжелает кто-либо убить?.. Виноват ли он, что кровь льётся на поле брани? Возможно, нет его вины в пролитой крови, может быть, он ни разу и не выстрелил, а если стрельнул, то с испугу и не убил никого. Да и виноват ли тот, кто убивал? Большой вопрос! На который есть один ответ, виновен в смерти других людей тот, кто развязал войну, и те, кто пособляет ему в этом. Но и их, попади они в плен, без суда и следствия нельзя жизни лишать. Господь решает всё! На всё воля Его! Каждому воздаёт Он по делам его, а кто тянет руки к чужому добру, того особливо наказывает! Ибо воровство есть великое зло, и сравнимо оно лишь с убийством!
– Сравнил тоже… воровство и убийство. Не согласен я в этом с тобой, Фёдор Ильич, – проговорил молодой, лет двадцати мужчина, тот, кто крикнул: «Убью гадов!»
– А ты подумай, мил человек, хорошенько подумай. Может быть такое, что вор украл у человека особо ценную для него вещь, без которой жизнь его теряет смысл?
– Всяко бывает. Каждому жалко терять своё, могёт и руку на себя наложить! – ответил мужчина.
– Вот ты и ответил на свой вопрос. Может руку наложить на себя, – значит, лишить себя жизни, а это и есть убийство, и подвёл его к этому вор. Вот тебе и равенство двух зол, – воровства и убийства. Не было бы воровства, не было бы и смерти. Понятное дело, самоубийство нашей церковью не одобряется, но люди разные, один имеет сильную волю, другой подвержен сиюминутным, порой неоправданным и не оправдательным решениям. Винить здесь нельзя убившего себя, его можно лишь пожалеть.
– Ох и славно же ты говоришь, Фёдор Ильич. Тебе бы проповедником быть, а не солдатом. Правду говоришь, что верно, то верно! – почесав висок, проговорил молодой мужчина, поднявший вопрос двух зол.
– Каждому своё на его роду написано. Ныне я солдат, а там, как Бог даст, может, и в священники пойду, божью правду народу с амвона нести. На всё воля божья, – ответил Фёдор, перекрестившись.
И ещё скажу я вам, война – это совсем не то, что вы себе представляете, – продолжил разговор с селянами Ромашов. – Снаряды летают, это верно, но не так уж густо, не роем, как пчёлы, когда улей делится, и часть его улетает с другой маткой. И не так-то уж много людей погибает, хотя без смертей войны не бывает. Война сейчас вовсе не ужас, да и вообще, – есть ли на свете ужасы? В конце концов, можно себе и из пустяков составить ужасное! Летит, например, снаряд. Если думать, как он тебя убьет, как ты будешь стонать, ползать, как будешь медленно уходить из жизни, то и в самом деле станет страшно. Если же спокойно глядеть на вещи, рассуждать, – может убить, а может и нет. Говорить себе, что страхом делу не поможешь, страх и волнения уйдут. А если кипеть в собственном страхе, мучиться от мысли быть убитым, то от страха, а не от пули и умрёшь. На войне как? Пока жив – дыши, наслаждайся, чем и как можешь. К чему отравлять жизнь страхом без пользы и без нужды, – жизнь и без того короткую и сложную?! Да потом, если постоянно думать, тут смерть, там тоже смерть, так от страха и в страхе помрёшь. Смерть она и в мирной жизни есть, нигде нет от неё защиты и спасения, невозможно спрятаться от неё, – в конце концов, на войне ли, в постели мягкой – все умрём. Потому не кланялся я пулям на фронте, говорил себе, что не умру, не умру, и всё тут! Я живу, чувствую себя! Чего же мне думать о смерти! И пули не трогали меня. Не я их, а они меня боялись. Так и вы думайте, люди дорогие, и смерть обойдёт стороной сынов и отцов ваших.
В конце беседы нашей, дорогие мои земляки, поведаю вам ещё одну притчу, рассказанную мне командиром моим полковником Парфёновым. Как вы уже знаете, вынес я его всего израненного с поля боя, захваченного врагом, до санитаров наших доставил, которые и меня вместе с ним на операционный стол уложили. Опосля мы с полковником лечились в госпитале, затем вместе домой для поправки сил наших ехали. И сказал мне тогда полковник, что если бы не я, гнили бы кости тела его на чужбине. Сказал, как только поближе узнал меня, как пригляделся, любовь во мне к человеку приметил, потому и в денщики взял. Не понял я его поначалу, спросил: «Любовь в каждом из нас есть, особенно к матери. Какое отношение она имеет к войне?».
– Важное и первейшее, – ответил полковник и повёл притчу, осознав которую, понял я, что такое любовь. Понял глубокий смысл её. Уверен, и вы разберётесь.
Некий человек хотел узнать, что такое рай и ад. Обратился он с этим вопросом к ангелу. Ангел сказал ему:
«Я покажу тебе, что такое ад и рай.
Отвёл его в ад. Там шла пышная трапеза, красивые занавеси, яркий свет, на столе всё, что можно представить, полное изобилие. Но люди были несчастны, потому что в руках у них были длинные ложки, которые они не могли поднести ко рту.
– Смотри, это ад, – сказал ангел человеку.
Затем ангел отвёл человека в рай. Ту же обстановку и такую же трапезу увидел человек. Такие же люди сидели за столом, и в руках у них были длинные ложки, но лица их радостью светились и сыты они были. Почему? Они не могли сами есть, но кормили друг друга.
А это рай! – сказал ангел».
Смысл притчи. Кто в мире и согласии с людьми, тот счастлив! Кто не себя видит среди людей, а людей вокруг себя, тот в любви! В ком есть любовь к ближнему, тот в раю!
Русский солдат силён в бою верой в товарища по оружию и любовью к родине, потому, если и сразит его пуля, в раю окажется. А враг за живот свой трясётся, ему не ведома любовь к тому, кто рядом с ним идёт в бой, потому Господь уготовил ему место в аду.
В разговорах с земляками Ромашов понял, что люди крепко стоят на земле и гордятся своими родными, идущими в бой за матерей, детей и Родину без содрогания сердца и страха души.
***
Ценность жизни ощутимо понимается в момент опасности, в миг прихода смерти. В этот миг перед человеком пролетают все годы его жизни на земле. В этот краткий, последний миг своего бытия, он полностью осознаёт бесценность каждой прожитой минуты, каждой секунды, и лицо его либо озаряется божьим сиянием, если видит в уходящей жизни любовь к Богу, либо покрывается чёрной маской, если видит в уходящей жизни пустоту, – её никчемность и ненужность в мире. Но возвратиться в прошлое, изменить что-либо в нём не в силах, ибо время подвластно только Создателю. Для человека время идёт только вперёд, и тому, кто дорожит им в жизни, кто расходует его на добрые дела, оно дарит покой и умиротворение в миг смерти.
Ценность человека в его разуме.
Разумный человек не отталкивает от себя людей, какими бы они ни были. Если человек обращается к нему, отвечает тотчас, не воротит от него голову, не возвеличивается перед ним и не возносит себя выше его. Разумный человек осознаёт, не он велик, а тот, кто создал жизнь – Создатель! Только Он может возвеличить и вознести! Разумный человек понимает, все люди уникальны, и если сегодня кто-то кажется ему лишним, то уже завтра может стать нужным. Разумный человек не отталкивает от себя людей, а приближает их к себе! Глуп тот, кто возносит себя выше другого! Нищ тот, кто кичится своим одеянием! Войдя в этот мир нагим, нагим и уйдёшь!

Письма с фронта
Письмо полковника Парфёнова жене – Марии Ивановне.
Здравствуй, милая Машенька! В первых строках моего письма шлю огромный привет маменьке твоей Серафиме Евгеньевне, сыночку нашему Петеньке и соседу Петру Ильичу. Огромное ему спасибо за его заботу о вас.
Сегодня у меня праздник. Государь Император по удостоению Георгиевской кавалерской думы Высочайше соизволил утвердить пожалование мне, за отличие в делах против неприятеля, орден св. Великомученика и Победоносца Георгия 4-й степени с назначением меня на должность командира батальона и с присвоением мне звания полковник.
В утверждении к награде написано: будучи начальником головного отряда, капитан Парфёнов Леонид Самойлович захватил и удержал высоты, захваченные противником, чем способствовал успеху отряда и поражению противника.
А наш бессменный весельчак Свиридов Олег Николаевич оказался храбрецом хоть куда. Через неделю после удержания мною высоты мы пошли в наступление, так он под сильным огнём неприятеля личным примером увлёк за собой свой взвод, перешёл через трудно одолимую преграду – реку N, овладел противоположным берегом и удерживался на нём, чем способствовал успеху всего полка и поражению врага. За этот подвиг он награждён орден св. Станислава 3-й степени с мечами и бантом.
А ещё, не знаю, как даже назвать немцев – негодяи, варвары, изуверы или вандалы, последнее подходит более всего. Не имеют они Бога в душе, глумятся над нашими православными святынями.
Освободили мы как-то русское приграничное село и были поражены тем изуверством, что нанесли эти изверги нашей православной церкви. Устроили в ней конюшню, что ясно было видно по грязи и конскому помёту, а также и по крюкам с кольцами, вбитыми в стены, а в алтаре – рядом с животными экскрементами германцы пировали, что было понятно по валяющимся пустым бутылкам из-под вина, остаткам пищи и загаженному полу. На святом Престоле лежали всевозможные грязные тряпки, сломанные церковные часы, венцы со сломанными верхами и поверх всего этого человеческие экскременты. Из риз германцы сделали попоны для своих лошадей; подсвечники расхищены; одежда с Престола сорвана, и это цивилизованные люди, какими они себя величают в своих газетах. А в отхожем месте мы обнаружили святой Крест, Евангелие и сосуды – чашу и дискос. Такое циничное поругание православных святынь, глумление над иконами, когда их рубят, ломают, жгут и разрисовывают, возмущает нас до глубины души, и все мы поклялись, что будем бить врага до нашей полной победы. На поругание святой российской земли мы ответим крепостью духа и раздавим врагов наших, как клопов, а Господь низвергнет германских извергов в геенну ада.
Наш полковой поэт Иван Иванович Фёдоров написал стихотворение. Всему полку оно очень понравилось. Пишу его и тебе. Почитай, милая, уверен, оно и тебе понравится. Это стихотворение хорошо показывает душу русского солдата, защищающего нашу Россию.
Вы шли за нас… мы с болью провожали
За рядом ряд исчезнувший вдали,
Смотря, как в битву вы несли скрижали
С заветом Бога и родной земли.
И взяли вы с собой воспоминанья,
И верных спутниц – капли наших слёз.
Вы шли… Под шум шагов мы в ожиданьи
Упали пред крестом, где был Христос.
Нас ждёт любовь, рождённая здесь вами,
Огонь мольбы оставленных детей,
И молим мы, чтоб Божьими лучами
Пригрело вас средь вражеских полей.
С спокойной твёрдостью пошли вы снова,
Как прежде шли, на подвиги к врагам,
Чтоб там среди руин былого
Создать так долгожданный светлый храм.
Не кручинься обо мне, милая Машенька. Мы обязательно разобьём германца и возвратимся домой с победой. Береги себя и сыночка нашего Петеньку. Маменьке твоей здоровья желаю.
Мой адрес: 43-й Сибирский стрелковый полк, полковнику Парфёнову Леониду Самойловичу.
12 декабря. 1915 год.
***
Письмо прапорщика Ромашова жене – Варваре Николаевне.
Здравствуй, дорогая моя лебёдушка Варварушка! Здравствуйте, дорогая матушка Степанида Ивановна! Здравствуйте дети мои Иван, Ирочка и Федя! С любовью низкий поклон шлю вам с фронта, и желаю от Господа Бога доброго здоровья всем вам. От Господа Бога доброго здоровья всем нашим соседям. Кланяюсь Лукерье и Галине и желаю им от Господа Бога хорошего здоровья!
Варенька, ты спрашиваешь, люди ли немцы, или черти. Одно скажу, басурманы они чёртовы, это точно. Воюют бесчестно, потеряли всякий человеческий облик. Вот вчера были мы в бою. Крепко их побили. Одному взводу было приказано взять расположенный в конце деревни дом. Подобрался к нему взвод, немцы огонь открыли, а наши солдаты стрелять не могут потому, как в дверях стояла женщина, из-под руки которой торчал немецкий штык, а в окне виднелась маленькая девочка, которой прикрывался германский пулемётчик.
У нас в полку солдаты смекалистые, Сергей Колмаков и Авксентий Голоцван подобрались к дому с разных сторон и одновременно прикончили и пулемётчика, что прикрывался ребёнком и стрелка, что стрелял из-под руки женщины. После они вбежали в дом и постреляли всех других немцев. Тут, конечно, и весь взвод им в подмогу. Когда всё кончилось, глянули, Боже мой, волосы на голове дыбом встали. В горячности боя не сразу обратили внимание, что женщина и ребёнок как стояли, так и стоят, не пошевелились даже, когда взвод уничтожал врага. Оказывается, женщина была заколота штыками и прибита за руки к косяку двери, а девочка, лет трёх, была пришпилена саблею к оконной раме. Слёзы, прям, у всех так и хлынули. Стали дом осматривать, нашли в погребе 24 немца. У ребят было огромное желание посечь их, только не звери ж мы, – русские люди, никого не расстреляли, в плен взяли, правда, крепко побили, не удержались.
А ещё сообщаю тебе, Варвара, что прусаки все точно волки. Когда мы идём по их сёлам и городам, побеждённым нами, смотрят на нас исподлобья, как будто мы, а не они напали на нас. Оно бы всё ничего, пусть себе смотрят, кабы исподтишка не стреляли по нам. И ведь что удумали, стоит такой прусак с костылём в сторонке, смотрит на нас, а как мы спину покажем, тут же свой костыль в ружьё превращает, стреляет в спину и прячется.
Жена моя любезная, отвечаю тебе по просьбе твоей, а ты поведай всему селу, что Григорий Коленкевич, Александр Кисликов и Василий Лушненко погибли геройской смертью. Все трое посмертно награждены медалью за храбрость 4-й степени. А погибли они в один день и в одно время, когда были в разведке.
Выполнив задание, отряд разведчиков из двенадцати человек, в котором были и они, случайно наткнулся на два германских эскадрона. Завязалась перестрелка. Зауряд-прапорщик, командовавший разведчиками, приказал Григорию Коленкевич, Александру Кисликову и Василию Лушненко прикрывать отход. Те, выполняя приказ, дали своим товарищам уйти от врага, но сами были ранены и попали в плен. Выручить пленных тотчас оказалось невозможно. Оставшиеся девять разведчиков решили дождаться ночи и вызволить своих товарищей из плена. Пробрались к деревне, куда увели пленных и стали наблюдать.
Немцы били своих пленников жестоко, а потом подожгли сарай, и когда он обратился в пылающий костёр, бросили связанных Александра, Василия и Григория в огонь. Вот так геройски погибли наши земляки старобардинцы.
Вот и решай, Варвара, черти немцы, или люди. По мне так они самые что ни на есть кровожадные черти. Ты никому не говори, какой страшной смертью погибли Григорий, Александр и Василий, особенно родным их, шибко больно им будет, а скажи, что погибли геройски в разведке, прикрывая отход своих товарищей.
Перед Рождеством была у нас баня.
Остановились мы в немецкой деревне, а у них там нет бани. Бывали мы у них и в городах, и там ни одной бани не видели. Вот тебе и «чистюли» эти немцы, – грязный они народ. Как быть, думаю? Нет бани, значит, надо сделать. Но не строить же её. Нашёл сарай и надумал в нём обустроить баню. В сарае сена было много, сгребли мы его вдоль стен, на середину установили бочку, а под ней развели костёр. Кипятком солому окатывали, образовывался густой ароматный пар. Шайки нашли, холодной воды натаскали, вот и банька славная получилась. Офицеры сильно хвалили меня, так весь наш штаб и помылся, сначала офицеры, а потом и нижние чины. По нашему примеру поступили и другие, так весь полк и встретил Рождество в чистоте, а потом был праздничный обед.
Христос родился! С Рождеством тебя, милая Варварушка! С Рождеством, матушка Степанида Ивановна! С Рождеством, дети мои Иван, Ирочка и Феденька! С Рождеством, Лукерья и Галина! От Господа Бога желаю всем вам хорошего здоровья!
С нами родился Христос! Христос на земле и мы во Христе, и блажен уповаемый на Него, – грядый во Имя Господне!
На этом заканчиваю моё письмо. Береги себя, родная моя жена, и деток наших береги. Войне всё одно конец будет. Приеду домой, и заживём мы мирно и счастливо!
А ещё надысь лично Государем Императором Николаем II я был удостоен звания прапорщик и награждён орденом Святого Георгия 4 степени.
27 декабря. 1915 год.
Мой адрес: 43-й Сибирский стрелковый полк, прапорщику Ромашову Фёдору Ильичу.

Долина Истины
На исходе августа 1918 года нежданно-негаданно встретились две вражеские силы одной русской крови, – белые и красные.
Войско белых сильно было в местах открытых, обжитых, где можно было грабить, насиловать, казнить безоружных, где было чем поживиться, но близ горной речушки Иша они оказались перед сплошной стеной неизвестности, – непроходимостью тайги, крутизны гор и топкостью болот.
Полсотни чехов, десяток китайцев и сотня казаков, что в степях да на равнинах вояки отчаянные, здесь оказались слепы, немощны, потому как не имели опыта воевать в таёжном краю.
У красных за спиной открытая, топкая и пологая низина реки Иша, отступи на шаг на виду у врага, и не будет времени перебраться на противоположный берег, все полягут под градом пуль и снарядов белой армии.
Позади белых таёжные дебри, переплетенные паутиной низкорослого кустарника, укрыться там можно, но передвигаться на конях и при пушках невероятно трудно. Остаётся одно, идти налегке к границе с Китаем или с Монголией, но это более двухсот верст по прямой, без троп и сёл, где стаи волков, медведи и ядовитые змеи.
Поняли командиры обеих сторон, что в капкан своих бойцов завели, на равных оказались не только по силе, но и безысходности. Отходить некуда, только вперёд. Значит, бой, кому-то на жизнь, а кому-то на смерть.
Обе стороны сверх всякой меры посеяли вражды между одним народом, ненависти родили во многих сердцах, как у местных жителей, так и меж собой, что разойтись по-хорошему, не выместив зла накопившегося, уже не могли.
Так уж получилось, первый бой на равных был. Подмогу ни одна из сторон не ожидала, надеялись только на себя, поэтому бились жестоко, отчаянно, с надеждой на победу. Страшная сеча была, зубы крепко сжаты, ни звука с плотно сомкнутых губ, лишь звон сабель и предсмертные хрипы. Лоб в лоб шли, глядели в глаза друг другу веры единой православной русские люди. Сабли, шашки, штыки, а не пули смерть несли, бились чисто по-русски, по-честному, один на один, раненых не добивали, победивший с соперником новым в схватку вступал.
Весь день бились, ни побеждённых, ни победителей. Лишь с закатом дневного светила за горный хребет, занавес из наступивших сумерек наконец-то успокоил воинственный пыл двух непримиримых сторон. После боя поникшая, утоптанная сотнями ног, словно скошенная косой смерти луговая трава, была красна от крови, пролитой на неё из молодых русских тел. С восходом луны капли крови заблестели рубиновыми искрами, отчего поле боя приобрело почти фантастическую, но реальную страшную красоту.
Нет, не должно этого быть, это противоестественно жизни, ненормально для русской природы, она не должна взращиваться на русской крови!
Всплывшая на небосвод луна дала воинам передышку.
Огляделись те, кто в живых остался, увидели порубанных и израненных Ванек, Петек, Мишек, друзей и товарищей своих, ещё недавно впитывавших летний аромат таёжного воздуха и поняли безысходность будущего дня. Вроде бы нужно остудиться, так нет! Ещё большей злобой и ненавистью налились глаза Семёнов, Александров, Василиев, жажда мести наполнила их душу, да только погибших нужно захоронить и раненых вынести и перевязать, позволили друг другу унести с поля боя и тех и других. А когда искали своих, когда увидели их порубанные тела, когда уносили, то не смотрели в глаза друг другу, что-то поняли, что-то человеческое шевельнулось в груди каждого. Злоба и ненависть как-то приутихли, не было проклятий в сторону противника, в глазах была тоска и понимание того, что эта ночь, возможно, последняя в их короткой жизни, в которой у многих молодых ребят ещё не было полной любви, – любви возможной жены.
Живых после первой сечи поровну осталось. Белые не прорвались, и красные позиции не сдали.
Замер каждый на своих позициях, сознанием замер на одной лишь мысли, – с первым утренним лучом солнца на погибель свою осознано пойдёт. А жить… ах… как жить хочется! Но не имеет значения, познал ты радость жизни, есть ли у тебя жена или невеста, или нет ни того ни другого и жизни ещё не видел, всё одно – вряд ли жив останешься. Останешься жив после боя, считай, повезло. Если твоя сторона победителем выйдет, долго жить будешь, проиграет, до ночи поживёшь, а потом расстреляют, – знать судьба твоя такая и не ропщи на неё. Остаётся одно, забыться во сне, а в нём насладиться картинами из прошлой счастливой жизни, встретится с теми, о ком думаешь, побывать там, где родные и любимые, где радость испытывал.
Уснули воины обеих сторон. Усталость всех уравняла, избавила от страха, и ни те, ни другие даже часовых не выставили. Полное безразличие к тому, что будет через минуту, через час и к жизни в целом, главное выспаться.
Тихо вокруг, уснула тайга, лишь полная луна, окутав своим серебряным покрывалом православных воинов, наполняла долину каким-то зловещим звоном.
В этом звоне, под полным и сочным караваем свинцовой луны, – предвестницей беды, в ожидании горя невиданного в этих краях, в неведении того, что сыны их родные в предстоящем бою врагами должны сойтись, Михаил Долгов, Гаврила Молодых и Семён Гапанович решали, как остановить братоубийство. Избавить это место от проказы вредной, где прежде из жизни уходили, только в возрасте преклонном, свершив дела земные, тихо, достойно, оставив потомство, достаток и память о себе добрую.
Притихли деревни Карагайка и Тайна в предчувствии необычного для этих мест кровопролития, притихли по обе стороны реки Иша. Ни огонька, ни голоса собак, только где-то в таёжном распадке ухает филин, и шелестят летучие мыши, и тишина под огромным зеркалом неба засеянном звездами, словно поминальными свечами о погибших воинах. Завтра, нет, уже сегодня на рассвете, на молодую траву, взращённую за ночь на людской крови, польются свежие рубиновые струи молодой мужицкой крови. Вечером новый урожай из жизней людских придут собирать бабы из соседних сёл, а пока на эту благодатную, полную жизни и любви землю ниспадала бесконечность мироздания. Великий Творец создал, наполнил жизнью этот райский уголок для радости людям: «Вкушайте благодать мою!»
На что надеялись эти три славянина не имеющие оружия, силы богатырской и особых навыков убеждения?
Одним лишь наделены были – Верой в Единого Спасителя, любовью к детям, что врагами стали, и одну лишь надежду имели на Слово Божие.
Вышли мужики из тумана предрассветного, встали спина к спине, грудью открытой к служивым, посреди полоски ржи колосистой, промеж воителей красных и белых. Подняли над головами своими открытыми символы убеждений истинных, – кресты и иконы.
Светило, новый день народившее, скользнуло по вершинам гольцов Сибирских и зарядом блеска осенило кресты наперсные, что Михаил, Семён и Гаврила к небесам обратили. Стрелы солнечные, отразившись от святынь рукотворных, пали на ратников непримиримых.
И вдруг, тишину нарушив, голос бубна шаманского раздался с сопки ближайшей. Раскатом звука необычного, бьющего по крови и сознанию, проник в тела противников. Аккорд тугой, густой и плотный, всепроникающий, издающий непривычную дробь и гудение, шорох, похожий на далёкий раскат грома опустил руку сжимающую саблю. Этот неведомый звук, наполненный космической тайной, остановил порыв врагов броситься в кровавую схватку.
И видение, – белобородые отцы стоят на линии огня с возгорающимися в руках крестами, к небу вознесёнными. Столь необычное явление сковало воинов враждующих сторон, и холодный пот, словно отрезвляющий душ, окатил их воспламенившиеся тела. Волны рокота, не слышанного ранее, прокатились от одной стороны к другой.
Перестал бить алтайский шаман в тюнгур (бубен). Всё – природа и воины, замерло в ожидании чего-то неведомого, а чего никто не мог понять. Природа впитывала в себя таинственные звуки бубна, а люди, влившись в тишину, наполненную запахом тайги, светом нового дня, ароматом золотистого колоса ржи, трав и цветов луговых, зелени берез, смолы кедра, устремили свои взоры к тем, кто жил в гармонии с природой и стоял, не будучи препятствием для противоборствующих сторон, на линии войны и мира.
– Сыны, дети, братья! Дозвольте слово молвить!? – не громко, но чётко, внятно, проникновенно пронёс по-над долиной первые слова к воюющим сторонам Гаврила Молодых. – Послушайте сердце своё, внемлите разуму, дайте время ему, а не сабле, что вчера оросила это поле кровью, срубила хлеб насущный, а сегодня погубит не только вас, но и потомство ваше будущее. Подарите жизнь тем, кто ещё совсем молод и любовь не познал, тем, кто детей своих сиротами оставит, кто матерей, отцов и дедов помощи лишит и страдать заставит! Подумайте, братья, кто сирот воспитывать будет?! Кто любовь подарит вашим жёнам и девицам, матерям будущим?! Кто хозяином земли русской станет?!
– Все мы человеки, от единого рождены, а потому Господу нашему одинаково все любы, – продолжил Михаил Долгов. – Вы, стоящие по разные стороны, спросите себя, за что, ради чего погубить другого хотите и погибель самому себе собираетесь принести!? Отриньте кумиров вам навязанных лжепророками! Призыв для воинов веков прошлых «За Веру, Царя, Отечество!» ранее объединял воюющих, но царь сегодня от власти отрекся, так за кого головы кладёте? Вера порушена вождями нынешними, остаётся одно отечество – Россия, оно одно на всех нас – русичей! За него биться надо от врагов закордонных, а не от своего брата! Поймите, не может быть у нас отчизны другой, берегите её от врагов внешних, не лейте кровь того, кто будет защищать её от басурманов! Оглянитесь, и вы увидите, кто окружает вас. Не за вашу свободу они бьются, а поработить вас хотят, землю нашу отобрать и нас рабами на ней сделать! Сохраните отчизну для детей своих! Гоните прочь иноземцев, как с Европы, так и с Азии на нашу русскую землю устремившихся, за богатствами её!
Семён Гапанович тоже слово своё сказал:
– Мы, сыны русские, видим войско ваше со стороны. Равны вы по силе и стойкости, а потому не будет в битве предстоящей победителя. Сегодня вы не воины, вы просто убийцы. Не слушайте голоса дьявола, склоняющего вас к смерти, а поступите, как Бог поступает с нами грешными – проявите милосердие к врагу вашему. Идите с миром по домам вашим, к детям, жёнам и матерям! Об убитых не волнуйтесь, похороним с почестью, как подобает русским воинам славным в последний путь отправиться! Крест на братскую могилу поставим. Раненых выходим и сбережём от рук вражеских.
После слов старцев на какой-то миг мир остановился, жаворонок и тот завис на высоте небесной, и вдруг среди этой тишины благовест, трехголосый.
Благовест прикажи, донимает хмарь
От лукавого зверства, то гой еси.
На костях у паломников, государь,
Да веригами спутай вся на Руси.
А ногайская погань посады жжёт
Да поплечников дело скаредное,
А ще лиха беда от тебя нейдёт подколодная,
Кольм есть вредная!
Крест на криве целовали, руки лживили,
То дергач кричал, да плакун-трава,
Сыроядцев привечали, сонм как вывели,
За огурство с плеч панет голова.
Благовест прикажи, донимает хмарь
От лукавого зверства, то гой еси.
На костях у паломников, государь,
От лукавого зверства, то гой еси.
На костях у паломников, государь,
От лукавого зверства, то гой еси.
Поют молитву отцы-миротворцы, голоса мягкие, проникновенные, каждую секунду созвучия, на тон, повышая, заставили воинов молитве предаться.
Без переговоров и условий отряд красных дал проход белогвардейцам.

Последняя молитва православных
Закончилась гражданская война – кровавая резня, где брат убивал брата, отец сына, сын отца. Красный сатана победил в ней и приступил к завершающей фазе своего творчества. Создал «Черные Троицы», так в народе назывались группы «Красного террора».
Эти группы были созданы в стране под видом установления правопорядка, но главная их цель заключалась в том, чтобы поставить на колени российский народ, превратить его в раба и управлять им по усмотрению главного сатаны, утвердившегося в столице России.
С воодушевлением приняли все хоть сколько-нибудь стоящие у власти люди этот сатанинский закон, ибо он позволял им безнаказанно глумиться над народом, обворовывать его и уничтожать неугодных.
***
В один из теплых сентябрьских вечеров 1923 года в село Карагайка из Бийска прибыла такая вот чёрная тройка и без объяснений, слёту приказала выбранному народом председателю колхоза Николаю Петровичу Косареву срочно вызвать в сельский совет Вараксина Афанасия.
Чтобы представители террора действовали более смело, нагло и решительно, как правило, набирали туда исполнителей из тех слоёв населения, кто когда-то, по каким-то причинам прибыл в Сибирь из губерний европейской части России. Делалось это для того, чтобы не было никаких родственных связей у этих представителей новой власти с местным населением. Были среди них и отъявленные уголовники, которые в ходе революционных преобразований оказались на свободе. Поняли отщепенцы, что народ можно грабить и унижать на законном основании, по правилам, по мандату от высшей власти. К тому же паёк приличный, зарплата выше, чем у рабочего, и бесплатно кожаная тужурка, придающая воинственный и грозный вид даже тщедушному телу. Руководили такими отделениями интернационалисты, – чехи, венгры, поляки, немцы и даже китайцы. Так что при необходимости законный террор, превращался в чисто бандитский грабеж и насилие. А жертва, ну, какую защиту и объяснения могла она получить от неруся, который в русском языке ни бельмеса? Никакую! Плохо знал русский язык такой представитель власти, злился, что его не понимают, поэтому нередко применял самые жестокие меры – расстрел.
Обычно, подобный наезд заканчивался арестом двух-трех местных жителей и воровством продуктов. Увозили возами мед, муку, кедровые орехи, копчёности и прочую снедь. Это был своего рода откуп «виноватых» перед властью, иначе всё могло кончиться расстрелом, но появление «Чёрной Троицы» с двумя вооруженными верховыми, ничего хорошего деревне не сулило, тем более под руководством Франческо. Кто он по национальности, где родился и откуда пришёл, никто не знал, но по-русски говорил четко, внятно, мог изъясняться по-французски и немецки и, говорят, был «друг самого Троцкого». Так вот, Франческо с ликом «ангела» был изрядный изверг и очень падким на женский пол. Правда, молодиц не трогал, обходился вдовицами, разведенными и гулящими. Как мужик, сильный был, за вечер мог выпить четверть самогона, а потом и с бабами потешиться. За время, что в деревне гулял, кое-кто успевал в тайге скрыться, а те, у кого деньги и золото были, открывали свои тайники и этим откупались. Всё отдавали, лишь бы избежать сурового наказания и семью спасти.
Вот такая публика на двух тарантасах и с двумя вооруженными верховыми, всего с Франческо шесть человек, прибыла в селение, дабы вывести на «чистую воду» вредителя и врага народа Афанасия Вараксина, не только исконного хлебороба, но одного из самых грамотных во всей округе людей.
Этот огромного роста, семидесятишестилетний мужик не уступал по силе и сорокалетнему мужчине.
Имел Афанасий добротный дом, амбары, заполненные всегда хлебом, а так же две лавки, где по низким ценам поселковый люд мог купить нужную вещь, а при необходимости и взять в долг без каких либо процентов любой товар. (У старообрядцев дача денег, либо предметов под проценты не принята). Вот это состояние, кому-то из новой большевистской власти не давало покоя. Три его сына, – Пётр, Василий, Игнатий тоже в достатке жили.
И вот надо же, самые что ни на есть деловые мужики вдруг стали врагами народа, того народа, что вокруг них находил себе работу, заботу и поддержку. Без таких мужиков и деревень бы не было. Без опоры со стороны подобных селян, не имея деловой мужицкой смекалки, умения организовываться в сообщество, деревня исчезла бы как административная единица через пару месяцев. Разбрёлся бы народ, куда глаза глядят. А во главе с купцами Курановым и Вараксиным село развивалось и росло, принося пользу государству. Была у этих людей задумка построить маслодельный завод, новую кузню, плотину на реке Иша, чтобы свет в домах появился, и связь по проводам установить с городом. Уже и кое-какой строительный материал завезли.
В чем дело? Какова причина ареста? В этот год из-за не привычно влажной погоды, в рже и пшенице гриб убийца появился, по-сибирски спорынья. Облепили маточные рожки уже окрепшие побеги урожая и стали поражать их. Афанасий зная, какую опасность эта зараза несет, начал бить тревогу.
Чтобы урожай сохранить, надо три-четыре раза его отбивать от гриба, чтобы колос оставался чистым, но тогда будет потеря почти половины урожая. Другой выход – зерно после уборки не сдавать на продажу, а засыпать в хорошо проветриваемое хранилище на два года, за это время спорынья полностью потеряет свои ядовитые свойства, и зерно будет безвредно для человека.
Зная все способы и приёмы избавления зерновых культур от поразившей их болезни, Вараксин стал убеждать сельчан, что этот новый урожай сдавать нельзя, так как могут погибнуть люди. Посоветовал ссыпать новый урожай на пару лет в отдельные хранилища, а вместо пораженного зерна выдать хоть и меньше, но зерновой запас прошлого года. Естественно, нашелся «доброжелатель», который доложил кому надо о вредителе Вараксине, настроившем народ на сокрытие зерна нового урожая от государства, о выдуманной им спорынье. Далее всё закрутилось по установленному специальными органами сценарию. Забыли они, а вероятнее всего не хотели помнить, что подобный случай был в Томской области. Дали съесть несколько грамм ядовитого грибка человеку, предупредившему о болезни зерна, и что же… через несколько часов он весь покрылся страшной проказой (был воочию увиден «Антониев огонь»), начались у несчастного страшные судороги и даже глаза вытекли. А ведь тот хлеб Томские власти уже готовили к отправке в столицу, а то, что один человек умер, пусть даже и грамотный, да, и Бог с ним, мало ли на Руси умных.
Франческо оказался далек от доводов пожилого авторитетного хлебопашца. Решил без разбирательства исполнить известный только ему приказ: «За попытку срыва хлебопоставок, организаторов провокационных слухов, а так же тех, кто еще повинен в сокрытии и не допоставок зерна – расстрелять». В приказе кроме самого Вараксина были указаны все три его сына. Была в нём и приписка от руки заместителя начальника Бийского ЧК: «Дабы не вызывать отрицательных проявлений со стороны граждан поселка, распустить слух, что прибывшие сотрудники, арестовывают указанных вредителей только для дальнейшего разбирательства в суде. Для успокоения осужденных и их родственников, объявить, что самое большее наказание это трудовые работы на предприятиях городов Бийска или Барнаула. – Там же написано, – расстрел произвести в месте потаенном, в удалении от посёлка».
Для большей правдивости, арестованным разрешили одеться во все чистое, взять несколько пар сменного белья, так же чистого, и еды на пару недель. Но еще более успокоили тем, что разрешили Василию – старшему внуку Афанасия сопроводить для продажи в городе Бийске восемь ульев с пчелиными семьями. Вот так всё было представлено, но чего не должны были знать уже приговоренные к смертной казни, узнала Клашка Судейкина – очередная краля Франческо.
Когда Франческо, изрядно натешившись с Клашкой, уснул в бане, сумела она за пять минут прочитать не только сам приказ, но и приписку, о том, как скрыть убийство людей без суда и следствия. Рассказала женщина о готовящемся злодеянии Михаилу Ефтеевичу Долгову. Собрал старцев общины Долгов и стали они предлагать всевозможные варианты спасения Вараксиных, вплоть до побега, – тайга матушка укроет, обогреет и напоит сибиряков. Выслушал единоверцев Долгов и сказал:
– Забыли вы, братья, как из соседней деревни тайно, арестованные свершили побег, так власти вместо тех беглецов, расстреляли их семьи, а хозяйства увезли с собой.
Повздыхали мужики, да делать нечего, сообщили Афанасию Николаевичу Вараксину о приказе Бийского ЧК и попросили принять смерть, во имя спасения своих родственников и сельчан. Сказали: «Прости нас Афанасий Николаевич, не можем идти против власти согласно вере нашей древлеправославной. Прими смерть достойно. Будь это в годы гражданская война, когда властвовало беззаконие, тогда община имела бы право жить по своим законам».
Ранним утром, Вараксин и его сыновья сходили в баню, одели самое лучшее, чистое бельё и, не проявив сопротивления, когда их связывали, тронулись в последний путь.
Афанасий, зная, что их расстреляют, незаметно от всех наказал старшему внуку Василию взять припрятанные золотые червонцы и одну часть укрыть на видном месте, где, как предположил, должен быть расстрелян вместе с сыновьями, вторую часть золота велел держать при себе.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/viktor-vassbar/pravdu-slavim-67563341/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.