С нами Бог
С нами Бог
Виктор Вассбар
Рассказы о 1-й Мировой войне, в которых автор, вспоминая российских солдат, одновременно говорит современникам и последующим поколениям россиян, чтобы они помнили и поняли своих предков, проливавших кровь за свободу России и за жизнь без войн.Книга состоит из 2 частейЧасть 1 – «За Веру, Царя и Отечество».Часть 2 – «Рассказы старого солдата».
С нами Бог
Виктор Вассбар
Редактор Виктор Васильевич Свинаренко
Оформление обложки Елена Владиславовна Смолина
Корректор Светлана Михайловна Свинаренко
© Виктор Вассбар, 2024
ISBN 978-5-4498-2095-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
За эту работу автор награждён дипломом православной литературной премии 2020 имени святителя Макария, митрополита Алтайского
Историческая справка
Манифест от 20 июля (1 августа) 1914 года объявлял подданным Российской империи об её вступлении в войну с Германией. Документ объяснял мотивы начавшейся войны: Россия заступилась за братский сербский народ и за это подверглась нападению врага.
В то время, когда на святую русскую землю напал враг, когда все патриоты России шли добровольцами на фронт, когда все народы страны несли последнюю копейку в помощь армии, большевики подстрекали народ на бунт, – на революцию внутри страны с целью поражения её армии и государства в целом.
Газета «Жизнь Алтая», №216-й. Воскресенье, 16 ноября. 1914 года.
«Петроград. 14. XI. При производстве предварительного следствия о лицах, съехавшихся вблизи Петрограда с разных мест на совещание с некоторыми членами большевиками социал-демократической фракции Государственной Думы, обнаружено, что совещание было посвящено обсуждению проекта резолюции по поводу войны, в которой признаётся «наименьшим злом поражение царской монархии и её войск» и выдвигается лозунгом «всесторонняя, распространяющаяся на войска и на театр военных действий пропаганда социальной революции», «организация для таковой пропаганды – нелегальных ячеек в войсках».
Все задержанные лица заключены под стражу, по постановлению судебного следователя».
В первые дни начала войны Петербург был переименован в Петроград. Поскольку началась война с Германией, и столица не могла иметь название немецкого происхождения – «бург».
Первая мировая война (28 июля 1914 – 11 ноября 1918) – один из самых широкомасштабных вооружённых конфликтов в истории человечества. Её название утвердилось в историографии только после начала Второй мировой войны, а до 1939 года употреблялось название «Великая война». В Российской империи её называли «Великой войной», «Большой войной», «Второй Отечественной» (1-я Отечественная – война 1812 года). Неформально до революции 1917 года «Германской», после 1917 года «Империалистической».
В результате войны страны-участницы потеряли более 10 миллионов солдат, около 12 миллионов мирных жителей, около 55 миллионов были ранены.
«Тогда Иисус сказал ученикам Своим:
если кто хочет идти за Мною,
отвергнись себя, и возьми крест свой,
и следуй за Мною».
[Мф. 16:24].
Часть 1. За Веру, Царя и Отечество
Газета «Русский инвалид». Июль, 1914 год.
Со дня открытия Царскосельского дворцового лазарета Августейшие Сёстры милосердия – Ея Императорское Величество Государыня Императрица Александра Фёдоровна и Великие Княжны Ольга Николаевна и Татьяна Николаевна изволят ежедневно самым аккуратным образом от 10-ти часов утра до часу дня (иногда и позже) пребывать в лазарете, собственноручно делая перевязки раненым воинам… входя во все мельчайшие нужды лазарета.
Газета «Армейский вестник». №29. Вторник, 14 октября, 1914 год.
Из Петрограда, Москвы, Харькова, Киева, Казани идут известия о грандиозных манифестациях, устроенных учащейся молодёжью: всюду на собраниях произносились речи, выражающие готовность принести свои жизни на защиту родины.
«Жизнь свою отдадим» – говорилось в них – и, верим, что этот порыв исходит из глубины молодых, дышащих безграничной любовью к родине, сердец. В этом клике молодой России слышится всё та же твёрдая как сталь, могучая как земля-матушка, воля народа – «должны победить».
Газета «Армейский вестник». №29. Вторник, 14 октября, 1914 год.
Усилившиеся за последние годы преследования русских людей в Галичине, Буковине и Угорщине дошли до невероятных размеров. С 19 июля начались массовые аресты всех, подозреваемых в сочувствии России. Хватали одинаково 85-летних старцев и 11-летних мальчиков и, закованных в кандалы, вели во Львовскую тюрьму. Толпа заплёвывала несчастных, избивала палками, забрасывала камнями, а одного престарелого священника убила до смерти. Полиция бездействовала, а газеты писали патриотические статьи об «истреблении москвофилов».
Они не праздно жили в Божьем мире
(Повесть)
Москва – Брест.
Прапорщик Сокуров Кирилл Мефодьевич писал письмо домой.
– …и вот я еду на запад, туда, где сейчас свистят пули и взрываются бомбы, стонет земля и русская душа. Каких-то четыре месяца назад я был студентом второго курса политехнического университета и вот на мне уже офицерские погоны. Мечтал ли я когда-нибудь о них… Вряд ли! Я люблю жизнь, а война это смерть. Конечно, кому-то надо защищать родину от врага, но и в военное время нужны инженеры, но коли так повернулась судьба, противиться ей я не стал и не буду. Надеюсь, мама, вы понимаете меня. 4 месяца… всего 4 месяца ускоренных офицерских курсов и вот я уже прапорщик. Прапорщик Сокуров Кирилл Мефодьевич. Звучит. Прапорщик! Но, что в этом звуке? Вот-вот, именно, это просто красивый звук, а знаний во мне очень мало. Мне двадцать лет. Я еду на войну. Мне страшно? Нет, мама! Это, вероятно, от того, что я ещё не в полной мере осознаю, что ждёт меня. И я не знаю, что такое война, я никогда её не видел, и не видел смерть в бою. Разумом я понимаю, что могу быть ранен, могу стать инвалидом – лишится рук и ног или даже самой жизни. Всё это я прекрасно понимаю, но не верю, что это может произойти со мной. С кем угодно, только не со мной! Как это так, и с чего бы это вдруг я – именно я… я, который ещё не познал женской ласки. Как это я могу быть убит… Я, лично Я, Я с большой буквы… Нет! Этого не может быть никогда! Меня невозможно убить! Глубоко внутри моей души я осознаю – человек смертен, но только не я! Я вечен! И вы, мама, верьте в мою вечность!
Я еду на фронт. Со мной такие же, как я выпускники ускоренных курсов – прапорщики Яков Сучек, Тит Умрихин, Николай Лошнов, Григорий Малышев, Лев Коновал, Пахом Чахов, Максим Баньков, Захарий Головец, Стефан Скряга, Максим Жидок, Василий Лимор, и братья близнецы Феодосий и Фёдор Волокита. Они возбуждены, как и я. И они тоже не верят в возможную реальность своей смерти.
Скоро будет Минск. Отправлю письмо. Следующее напишу, как приеду в часть.
До свидания, дорогие мои! Ваш Кирилл. 11 марта. 1914 год. Станция Минск.
Прапорщик Сокуров ехал по Александровской железной дороге на войну с Германией – на восточно-прусский фронт. Задумчиво посматривая на пролетающие за окном вагона поля и перелески, сёла и железнодорожные полустанки, пересекая по мостам реки и овраги, он вспоминал свою жизнь волею судьбы разделённую на две части. Первая была неисчислимо давно, так давно, как день сотворения мира, – это детство, отрочество и юность. Вторая – военное училище, где всего неделю назад, получая погоны прапорщика, он прощался со знаменем училища и клялся в верности царю и Отечеству. Вспоминая первые шаги по своей второй жизни, Кирилл гордился собой, – он с честью прошёл весь курс обучения в военном училище, не хныкал и не падал духом от вдруг резко навалившихся на него тягот военной службы, он познал новое для себя ремесло, жестокое по сути и делу своему, но истинно мужское – убивать во имя жизни. Он понимал, зло невозможно искоренить злом, его можно победить только любовью, но он не мог полюбить того, кто дал его родине пощёчину. Поэтому он ехал убивать, убивать врага, посягнувшего на самое дорогое для него, – на жизнь и любовь. Если первая жизнь Кирилла была где-то очень далеко и как бы даже не его, она забылась, то вторую жизнь он помнил до мельчайших подробностей. Классные занятия – изучение устава и оружия, полевые – марш-броски, рытьё окопов и стрельба изо всех видов стрелкового оружия. Но особенно памятна была ему речь полкового священника, седого иеромонаха Кирилла, произнесённая им в храме училища во время отправки выпускников на фронт, после которой он прочёл молитву за Россию:
– На Отчизну нашу, Россию излей благодать, Твою Боже! Да соединятся все народы, её населяющие, в одну семью, Тебя Небесного Отца, единомышленно исповедующую, всю жизнь свою единодушно по вере устоявшую, да будет едино стадо и Единый Пастырь. Да будет хлеб насущный и духовный для всех без изъятия. Господи Владыка Мира! Да будет мир и любовь между всеми нами и да будут бессильны козни ворогов внутренних и внешних, злых сеятелей плевел на ниве Твоёй, писанием, словом или делом вносящих шаткость в умы, горечь в сердца, соблазны, раздор и всякую скверну в жизнь. Пошли, Господи, делателей добрых на русскую ниву Твою; да огласят они её глаголами правды Твоей, да просветят её примером жизни по вере.
Пошли Господи, народу Русскому чуткость сердца, да разумеет он святую волю Твою и не измена и с радостью творит, да будет Русь воистину свята, да соединится она единомышленно и единодушно в одно великое Братство Христово, мыслию, словом и делом верное Богу и Христу Его. Да будет Русь наша подлинно церковной державой, во всех делах своих руководствующейся учением Православной Церкви. Господи Владыка мира! Посети Отчизну нашу благодатию Своею, да облечется она святостью, как ризою, и да будут сны её в смирении своем достойны одежды брачной, в ней же в нити надлежит в чертог Царствия Твоего! Аминь.
Поезд неспешно, но неуклонно бежит на запад, к тому краю, к которому были прикованы помыслы молодых прапорщиков. Несколько сотен вёрст осталось позади, и чем ближе он к конечному пути, тем ближе молодые офицеры оказываются к таинственному театру военных действий, тем спокойнее и радостнее становится ни душе каждого из них.
Из мимолётных наблюдений, из случайных встреч и вагонных разговоров выносят они твёрдое убеждение, что то настроение бодрости и веры в себя, которое в Москве можно было объяснить сравнительной отдалённостью от совершающихся событий, есть настроение всей России.
Видят и слушают выпускники военного училища людей, случайно собравшихся в общем вагоне из самых отдалённых одна от другой губерний и из разных городов, – и ни одной ноты не проскальзывает в разговорах, которая нарушила бы всеобщую уверенность в конечном успехе России.
Конечно, многим из молодых людей, всего неделю назад надевшим офицерскую форму, внешний вид знакомой с детства Александровской дороги, по которой кто-то ездил к родственникам, а кто-то путешествовал вместе с родителями, видится несколько изменившимся по отношению к довоенному времени, но она вызывает в них гордость за свою страну, сумевшей не растеряться в столь сложных условиях военного времени, – перевела её на усиленный режим работы. Перевозя военные грузы и пассажиров, большая часть из которых военные, железная дорога организовала круглосуточное снабжение кипятком, в буфетах торговлю квасом, лимонной водой, хлебом, консервами, колбасой и даже сладостями. На всех станциях расклеены объявления, относящиеся к событиям военных дней, продаются газеты и журналы, из которых пассажиры узнают последние новости.
Сбавляя ход, поезд приближался к станции Минск. Пройдено более двух третей пути от Москвы до Бреста. И вот, подав сигнал, поезд полностью остановился на втором пути станции. К служебному тамбуру вагона третьего класса торопливо поползла многоцветная лента из гражданских одежд и военных мундиров, – все спешили на выход из вагона – на перрон, с которого в Кирилла ударила тугая волна разнородных голосов. Русский, польский, еврейский и многие-многие другие голоса, сливаясь в могучий хор, казалось, пытались толи разорвать, толи запеленать в себя всю разнородную массу людей, здание вокзала, поезд и даже самого себя и унестись в тревожную даль. Именно такая аура витала по-над станцией, и её чётко ощутил Кирилл, как только влился в массу людей, стоящих на перроне.
Со стороны головы поезда, в котором Кирилл только что приехал в Минск донёсся паровозный гудок.
– Как, уже отправление, – удивился он, и увидел приближающийся к перрону пассажирский поезд.
Поезд с крупными красными крестами на боках вагонов шёл по первому пути.
– Санитарный поезд, – проговорил Кирилл и, забыв о цели выхода из вагона, с любопытным напряжением воззрился на замедляющий ход состав.
Выбросив последнюю струю пара, санитарный поезд остановился, и тотчас распахнулись все двери его вагонов.
– Посторонитесь, посторонитесь! – понеслось в воздухе и со стороны вагонов с красными крестами потёк, расширяясь, ручей из носилок. Их куда-то несли санитары, и на них лежало что-то объёмное, полностью укрытое белыми простынями.
К Кириллу приближались два крепких санитара с носилками. Белая простынь скатилось с того, что они несли, и Кирилл увидел лицо человека цвета мрамора.
Вмиг слетала с Сокурова возбуждённо-приподнятое настроение. Он наконец-то понял, что лежит на носилках, именно что, а не кто, ибо мёртвое тело человека это уже труп, а труп не может быть кем-то. Он понял, что ждёт его впереди. Понял, что его ждут не победные фанфары и безобидный прогулка с ружьём, как на полигоне во время занятий в училище, а враг, несущий смерть.
Кирилл как наяву увидел себя лежащим на носилках наполовину прикрытым белой простынёй. Увидел своё мертвенно-белое лицо, отличающееся от цвета простыни лишь лёгкой синевой. Увидел и понял, что не бессмертен, понял, что может быть убит, и ему стало болезненно жалко себя, так жалко, что непроизвольно выступили слёзы.
Кирилл стоял, из его глаз лились слёзы, и он не замечал их.
– Молоденький, какие они все молоденькие, – услышал Кирилл рядом с собой скорбный женский голос и вышел из оцепенения. – А ты поплачь, поплачь, касатик. Может быть, по нему и плакать некому, а так душе его легче будет… на чужбине-то.
Остаток дороги до Бреста Кирилл ехал в задумчивости. С ним разговаривали, что-то ему говорили, он отвечал, как на автомате и видел носилки, на которых, прикрытый белой простынёй лежал неизвестный ему герой.
Пройдут дни, за первым погибшим героем пойдёт череда других воинов, отдавших свою жизнь отчизне. Кирилл уже не будет оплакивать их, он будет просто скорбеть, ибо сольётся с войной, но того убитого солдата, первого увиденного в войне, увиденного на перроне станции Минск он запомнит на всю свою короткую жизнь.
Первый бой.
Прибыв в Брест, молодые прапорщики пожали друг другу руки и, согласно предписаниям, направились в свои воинские части. Сокуров Кирилл Мефодьевич, Кудрихин Тимофей Ильич, Пучков Яков Александрович, Баньков Максим Петрович и Лошнов Николай Иванович были направлены в 21-й пехотный Муромский полк, 6-й пехотной дивизии, 15-й армейского корпуса, 2-й армии. Остальные их товарищи были распределены по другим частям этой же армии.
По прибытии в Муромский полк, находящийся во втором эшелоне, прапорщики были распределены по батальонам, где им подчинили взвода. Начались военные будни. Но уже через три недели – в конце апреля 6-й пехотной дивизии было приказано выдвинуться на юго-западную окраину Плоцка и занять оборону на правом берегу Вислы.
По прибытии на место сосредоточения командиру разведывательного взвода прапорщику Банькову было приказано разведать позиции врага на занимаемом им левом берегу Вислы. В разведку был отправлен опытный разведчик Червяткин.
Переплыв в темноте на противоположный берег, разведчик наткнулся на труп русского солдата-знамёнщика. Тут же лежало знамя полка.
Отрезав знамя от древка, Червяткин обмотал им себя, сверху надел свою амуницию и отправился далее. Продвигаясь вперёд, был освещён прожектором со стороны немецких позиций и взят в плен. До утра русский разведчик был помещён в небольшом блиндаже под охраной одного часового. В середине ночи часовой уснул, этим воспользовался Червяткин и бежал.
Пробираясь между спавшими солдатами, увидел среди них знаменщика, около него лежало знамя. Перочинным ножом отрезал знамя от древка, выбрался из траншеи и тихо пополз к реке. Проползая мимо рощи, обнаружил артиллерийскую батарею противника, замаскированную в ней.
– Теперь я не имею права погибнуть. Я обязан доставить эти важные сведения в полк, – сказал себе разведчик и резким рывком устремился к реке, но, достигнув вражеский берег, снова был освещён немецким прожектором. Посыпался град пуль, одной из которых Червяткин был ранен в бок, но ему всё-таки удалось преодолеть реку, выйти к своим позициям и вручить прапорщику Банькову два знамени – русское и немецкое, и донести разведывательные сведения. За этот подвиг рядовой Червяткин был награждён Георгиевским крестом 4-й степени.
Разведданные, добытые Червяткиным, очень пригодились артиллерии полка в ночь следующих суток, когда немецкие войска предприняли форсирование Вислы под прикрытием своей артиллерии.
В эту ночь – с 1-го на 2-е мая на позиции 21-го пехотного Муромского полка обрушился ураганный артиллерийский огонь немецких батарей. Тотчас на него ответила батарея 76-мм полевых орудий капитана Кучерова. Через двадцать минут артиллерия противника была подавлена. Вот как об этом бое рассказывал сам командир утром 2-го мая.
– Сегодняшняя ночь для меня был величайшим праздником. В 23.30 я первый из бригады открыл огонь по двум австрийским батареям на дистанции 1,600 саж. Другие батареи нашей бригады не стреляли; только одна 1-я, час спустя стала стрелять по пехоте на переправе. Эти две батареи выследил наш разведчик ещё сутки назад, я заранее подготовил данные для стрельбы, и как только немецкая батарея открыла огонь – уничтожил её. Это был великий для меня праздник. Я видел разрывы моих снарядов и панику среди немецкой артиллерийской прислуги. По сведениям от лиц, близко наблюдавших стрельбу, потери немецких батарей огромные, они полностью разгромлены. Меня обнимали, целовали, жали руки, кричали «ура». Думаю, что своими действиями я уберег от расстрела наш полк. У меня потерь не было. По показаниям пленных немцев, огонь мой был убийственный. Немцы в паническом ужасе бежали от орудий, бросались на колени, плакали, молились. С рассветом с позиций немецких батарей выехал целый обоз с ранеными и убитыми. Говорят, тяжело ранен один батарейный командир. На месте их бывшей стоянки полный разгром: разбитые повозки, убитые лошади.
Наступление немецких войск продолжалось 10 дней. Не продвинувшись ни на шаг, немцы были вынуждены отступить. 6-я пехотная дивизия заняла левый берег Вислы.
Уходя, немцы загоняли жителей в дома и сжигали их. Сжигали также и русских раненых. Кроме того, привязывали к деревьям даже стариков, женщин и детей, сжигали их и расстреливали. Такую картину зверств увидели солдаты и офицеры русской армии, переправившись на левый берег Вислы.
Итог битвы на Висле.
В течение первых трёх суток Муромский полк нанёс жестокое поражение немецким войскам, пытавшимся переправиться через Вислу.
В первую ночь были почти полностью уничтожены семь батальонов врага. В следующую ночь подобная участь постигла две роты противника, пытавшиеся переправиться через реку на подручных средствах.
На третий день немцы подтянули новые артиллерийские орудия и при их поддержке успели накопить на своём берегу около двух батальонов против роты, в которой 1-м взводом командовал прапорщик Сокуров. В этом бою двум немецким ротам удалось форсировать Вислу, но встреченные взводом Сокурова и другими двумя взводами роты в штыки, немцы были сброшены в реку и уничтожены.
Потери немцев оказались огромны. За одну только последнюю ночь ими оставлено на месте свыше 1200 трупов.
Взятые в плен германские офицеры высказались:
– Мы даже не представляли себе, что можно контратаковать вдвое меньшими силами и так стремительно.
Через месяц 6-я пехотная дивизия была отправлена на переформирование.
Информация.
В мае – середине июля 1915 года 2-я армия под командованием генерала от инфантерии Смирнова Владимира Васильевича заняла полосу обороны Плоцк – Лодзь для отражения наступления врага на Варшаву, но уже в конце ноября была вынуждена оставить крупный населённый пункт Лодзь.
Газеты того времени писали: «Лодзь нами оставлена без боя, так вопрос о его защите потерял всякую остроту. Оборона этого огромного города, навлекая на него неприятельскую бомбардировку, представляет в военном отношении большие неудобства, давая неестественные очертания фронту и затрудняя связь тылом.
От автора.
Бездарность генералитета русской армии свела на нет все ранние её победы. С этого момента начался постоянный отход наших войск на всех фронтах. Но это не принижает героизм русского солдата, а ещё более возвеличивает его.
К 19-го июля 1915 года Северо-Западный фронт отступил и занял рубеж обороны, – с юга на север: Пинск – Андреевцы – западная окраина Гродно – восточная окраина Ковно (образовался выступ в сторону противника), – восточная окраина Шавли – северная окраина Любавы (Курляндия) на Балтийском море.
В начале августа 1915 года Ставкой Верховного главнокомандующего Северо-Западный фронт был разделён на Западный и Северный фронты.
К концу кампании 1915 года Северный фронт, в состав которого входила 2-я армия, сдал позиции, занимаемые в июле, и остановился на рубеже обороны – с юга на север: Свенцяны – западная окраина Двинска – левый берег Западной Двины до Якобштадта – правый берег Западной Двины до Рижского залива.
В ходе оборонительно-отступательных боёв 2-я армия понесла большие потери.
В августе – октябре 1915 войска Западного фронта вели тяжёлые оборонительные бои за Вильну (ныне Вильнюс), ликвидировали прорыв 1-го и 6-го кавалерийских корпусов германских войск в районе города Свенцяны. Весной 1916 года войска Западного фронта провели наступательную операцию в районе Двинска и озера Нарочь.
Покрошили, как капусту.
– Слышал, Кирилл, разведчики взвода Максима Банькова майора немецкого в плен взяли. Визжит, как резаный поросёнок.
– От радости что ли? – не вникая в слова товарища, задумчиво проговорил Сокуров.
– От какой радости?! В плен говорю, немецкий майор попался… Баньков его взял со своим взводом. Какая тут радость у него?
– Так в плен же взял, вот и радуется.
– Кирилл, ты меня слышал, о чём я сказал?
– О майоре немецком взятом в плен. Вот Пучков и радовался.
– Пучков-то может быть и радовался, только немцу тому не до радости сейчас. Визжит, как поросёнок недорезанный.
– Что так? – вникнув в слова Тимофея Кудрихина, спросил Сокуров. – Бьют сильно?
– Кто бы его бил… и кому это нужно, пленного бить?
– Что ж тогда визжит?
– Вот и визжит, что, мол, нечестно его взяли, – не в бою, а из избы вытащили. День рождения, – кричал, – праздновал, а вы честь не имеете. Ну, и тому подобное. Оторвали, видите ли, от праздничного стола, от коньяка и русской икры… вот сволочь… морда немецкая.
– Во-о-он оно что… – мотнув головой, протянул Кирилл, – не по нраву, видите ли, ему наше «гостеприимство». Что ж тогда войной пошёл на нас? Не спрашивали его?
– Может быть, спрашивали. Мне откуда знать. Только вот, что я думаю, Кирилл, гадкий народ эти немцы. С исстари на нашу землю нападают, деды и отцы наши их били, а им всё неймётся. Хитрость за хитростью выдумывают. Не понравилось ему, видите ли, что из-за стола его взяли… праздничного. А сами-то честно войну ведут… а? То-то же! Слышал, как казаков надысь побили?
– Так вроде в нашем полку нет казаков.
– В нашем-то нету, а в дивизии нашей есть.
– И как их… того… побили-то?
– Толком не знаю, но слышал, что шибко. Да тебе лучше об этом расскажет Николай Лошнов. У него брат родной – начальник штаба дивизии, – полковник Лошнов.
– Вон оно что… И молчал, никому ни слова, что брат полковник.
– А что ему выпячиваться? Полковник не он, и вообще у них в княжеском роду это не принято… Скромности ему не занимать, сам знаешь, каким он был в училище, всегда на помощь приходил, толково объяснял всё, что в военном деле нам не ясно было. Парень хоть куда! Ну, так как, идём?
– Пойдём, что не пойти. Проведаем. Дней пять уж как не встречались.
Прапорщика Ложного в избе, занимаемой офицерами 3-й роты, 3-го батальона, не было. Кудрихин и Сокуров нашли его среди солдат своего 3-го взвода. Николай вёл занятие по тактической подготовке. Он как раз рассказывал о встрече казаков соседнего полка с отрядом германской кавалерией.
Кивнув друг другу в знак приветствия, Кирилл и Тимофей присели рядом с Николаем и стали с интересом слушать его рассказ.
– …у немцев это самый дорогой род оружия, так как с лошадьми у них тяжело. Пушек, пулемётов, ружей, говорят их пленные, у них вдоволь имеется, и в любое время они могут ещё наготовить их сколько угодно.
Этого добра, – говорят они, – у нас, что у вас, у русских дров. А конные отряды не создашь так скоро и легко, как батареи, или как даже пехотные полки. Кавалерист не просто солдат. Это солдат, плюс лошадь. Обучить их, срастить – дело сложное и тяжёлое.
Поэтому немцы и берегут свою конницу. Вот мы с вами пехота и вроде бы, какой вам резон обучаться кавалерийскому делу. А резон есть и очень большой, но всё по-порядку. Слушайте внимательно и вы всё поймёте.
Вместо пехоты, – в спешенном строю, конницу в бой не посылают. За лихостью конных атак на батареи и пехоту противника также не гонятся. Они скорее даже конницу склонны прикрывать пехотою. По крайней мере, конные отряды у немцев почти никогда не ходят одни, без пехоты. Вначале войны, не зная ещё этой немецкой тактики, наши конные части иногда сильно платили за это незнание большой кровью. Встретят, бывало, немецкую конницу и лихо помчатся на неё. А та никогда не принимала боя в шашки, разве уж столкнутся нос с носом. Если же можно было уйти, немецкие конники поворачивали коней и рысью отходили. Наши за ними. Мчатся во всю, вот-вот настигнут, а драгуны, вместо того, чтобы обернуться и защищаться, неожиданно забирают круто вправо и влево, а перед нашими казаками вырастает пехота с пулемётами. Что получается, кто ответит?
– Что тут не ясно, ваше благородие. Драгуны, сами не принимали боя. Наводили наших на прикрытую немецкую пехоту, – донеслось из солдатских рядов.
– Правильно рассуждаете, ребятушки. Вот такие они хитрецы, немцы, – враги наши исконные.
Впрочем, наши скоро поняли эту немецкую тактику и научились даже выгодно пользоваться ею. Нужно вообще заметить, что по своей сообразительности, личной находчивости, по сметке, вы – русские солдаты выше немца, хотя, что скрывать, немец в массе своей много грамотнее. А всё ж таки ему далеко до вас, с вашей русской смекалкой. Он мыслит, может быть, и глубоко, но медленно. Наши же казаки, после десятка неожиданных наскоков на немецкую пехоту за их конницею сами стали ловить их на собственной хитрости и добывать сведения о пехоте – делать разведку боем.
Едет наш разъезд в три, пять, максимум семь человек. Встречают немцев. Те ездят большею частью, партиями от десяти до тридцати и даже 50-то человек. Наши, несмотря на сильное численное превосходство немцев, кидаются на них. Немцы сейчас же поворачивают к своим позициям и начинают отходить. А наши уже скопом не пускаются за ними, поскачут два, три казака, проскачут версту, другую и как почуют, что немцы врассыпную, – сразу назад. Всё ясно: направление отходящей немецкой конницы ясно показало нашим, где находится немецкая пехота. Тут уже наша артиллерия и начинает их утюжить.
– Так пошто, ваше благородие, тогда наша конница надысь полегла вся?
– Это кто же вам сказал такое?
– Так слухи ходят, будто целый эскадрон немцы побили.
– Не правильно вы поняли, братцы. Побили, эскадрон… только германский… разнесли его в пух и прах артиллеристы нашего соседнего полка. Наскочили драгуны на запрятанные пушки соседей, вот всех их и покрошили наши доблестные артиллеристы, как капусту в корыте.
Среди солдат раздался радостный смех, – гордость за наших артиллеристов.
Немецкие зверства.
– Здорово он это выдумал. Вот, что значит военная династия.
– Да-а-а! – качнув головой, протянул Кудрихин. – Немец он хоть и враг, а поучиться у него есть чему. Вот смотри, Кирилл, как он хитро воюет. Словно хамелеон. Подстраивается под местность, ежели снег, надевает белые балахоны, ежели лето, обвешает себя сучками, ветками, словно лесовик какой становится, – весь мохнатый и зелёный. А к осени жёлто-ржавый. Поди, высмотри его в лесу, вот наши и напарываются на такие засады, когда в разъездах или в разведке.
– Если бы ещё это… у них каждый офицер лучше нас снабжён. У каждого карты местности, подзорные трубы усовершенствованные, – вздохнув, проговорил Кирилл.
– Это, конечно, так. Только тут надо учитывать то, что они к войне готовились… втихушку, вот и слади всё до?бре, а всё ж таки мы их бьём и бить будем.
– За счёт смекалки солдатской и стойкости его.
– И веры российского народа в справедливость войны, – добавил Тимофей, – а учиться у врага нужно. Приду в свой взвод, буду, как Николай Лошнов своих обучать всем премудростям военным.
– Вот об этом я и начал разговор. Только кроме премудростей надо в наших солдатах злобу к немцу развивать.
– То-то можно подумать наш солдат не злой на него. Из-за него все мы оторваны от дома, от семьи, от дела любимого.
– Так-то оно так, только всё равно солдату надо разъяснять зловредную сущность врага, – настаивал на своём Кирилл.
– И как же ты её будешь разъяснять? Сам-то много ли о ней знаешь.
– А тут, Тимофей, особых знаний не надо. У нас солдат в массе своей грамоте не обучен, вот я и буду своему взводу зачитывать газеты… в них много о зверствах немцев. Взять хотя бы последний номер «Русских ведомостей», там об этом хорошо написано.
– Ну-ку, ну-ка, поведай, – заинтересовался Кудрихин. – У меня последнего номера нет.
– Так его ни у кого ещё нет… В штабе дивизии вчера был, вот и разжился… свежим номером. Сегодня своему взводу почитаю, завтра приходи, тебе передам.
– Завтра не могу, взвод в караул идёт… вот если бы сегодня…
– Дал бы я тебе её на сегодня, только и мой взвод завтра весь день занят, – с сочувствием другу, ответил Кирилл, и вдруг порывисто. – Мысль есть. Вот тут, – указав на приваленное к забору дерево, – давай присядем, прочитаешь газету и по памяти перескажешь своему взводу.
– Хорошая мысль! – откликнулся Тимофей.
Вечером этого дня прапорщики Сокуров и Кудрихин знакомили своих солдат со свежим номером газеты «Русские ведомости».
– Особоуполномоченный российского общества «Красного Креста» князь Куракин, – читал прапорщик Сокуров, – препроводил в главное управление «Красного Креста» бумагу следующего содержания:
«К многочисленным немецким зверствам можно добавить ещё одно, выходящее из ряда вон по своей бесцельной жестокости и бесчеловечности. В гродненском районе театра военных действий, при отступлении немцев и при нашем наступлении из деревни Новосёлок на фольварк (хутор, мыза, усадьба, обособленное поселение, принадлежащее одному владельцу, помещичье хозяйство), Рогожин, находящиеся за Новым Двором, у деревни Хильмоны несколько наших раненых попало в плен к немцам, которые были помещены в халупах, – в фольварке Рогожин. Халупа состояла из двух комнат. В одной, – лучшей и более просторной, – помещены были немецкие раненые и при них находился врач с санитаром, тогда как наши валялись в страшной тесноте, голодные, неперевязанные, без всякой помощи. Среди раненых находилось двое, знавших несколько слов по-немецки. На их просьбу сделать им перевязку врач-немец грубо и насмешливо заявил, что у них нет для русских перевязочного материала.
Не довольствуясь этим, немцы пошли дальше в жестокости: они поснимали с несчастных сапоги, отняли сахар, консервы, чай, табак. Некому было бы подать напиться воды, если бы не случайно попавший в плен здоровый наш солдат, взявший на себя роль санитара при наших раненых.
Вечером наши раненые, находившиеся в халупе, увидели, что раненых немцев эвакуируют, и на вопрос наших, когда же их отправят, получили грубый ответ: «Завтра». Наступило утро следующего дня, но они продолжали лежать всё в той же халупе, голодные, измученные, неперевязанные.
Ближе к полудню немцы стали уходить совсем из фольварка. На просьбу нашего здорового солдата оставить его со своими товарищами для оказания необходимой помощи, немцы грубо закричали на него и потащили с собою.
Через некоторое непродолжительное время раненые, продолжавшие лежать без помощи, услышали запах гари, который увеличивался всё больше и больше. Не было никакого сомнения в том, что халупа горит. К этому ужасу прибавился новый: тут же, в халупе раздались выстрелы. Некоторые из раненых с трудом доползли до окна и разбили его, но спастись через окно не было возможности, вследствие их слабости. Пламя с шумом ворвалось внутрь, и раненые стали задыхаться.
Забыв о боли, все, кто мог, подползли к дверям и, помогая своим товарищам, выбрались из этого, объятого пламенем, помещения. Спаслось человек 30; остальные тяжелораненые, которые не имели возможности двигаться, погибли в огне. Их было десять человек.
Явно, немцы, уходя из фольварка, подожгли халупу с ранеными; выстрелы же произошли от взрыва патронов, заложенных немцами в печь и во все углы и щели халупы. Всё вышеизложенное запротоколировано».
В глубокой тишине чувствовалось всеобщее сострадание – сочувствие страданию русских героев погибавших в огне. Каждый солдат, услышавший эту историю, думал, что на месте погибшего в огне раненого русского солдата мог быть и он, и возрастала в его душе ненависть к врагу и с большей силой вскипала в нём ярость к нему.
Герои-мученики.
6 сентября Муромский полк получил приказ завладеть стратегически важной высотой занимаемой немцами. Для разведки подступов к ней полку была придана сотня казаков. За сутки до наступления сотня вышла в разведку, выслав впереди себя дозор – казаков Кариндина Ивана Павловича и Никонова Тимофея Михайловича.
На пути следования казаков лежала деревня. Осмотрев её издалека и не обнаружив в ней немцев, казаки решили войти в неё, и попали в плен.
Оказывается, немцы увидели казаков задолго до их подхода к деревне. Затаившись, они позволили дозору войти в деревню и открыли по нему огонь. Первым был ранен Кариндин. Ему, упавшему с лошади, поспешил на помощь Никонов. Соскочив со своей лошади, он поднял товарища и стал помогать сесть на коня, но в это время сам был ранен и повалился на землю. В это время на казаков навалилось до десятка немцев. Борьба была неравной.
Казаков доставили в деревню, где их ждала мученическая смерть.
После занятия деревни Муромским полком местные жители обрисовали картину смерти героев.
Казаков доставили в дом Марии Семёновой, где в это время обедали немецкие офицеры. Стали обыскивать. При обыске у одного из казаков нашли немецкие галеты, которые доро?гой дал ему немец-конвоир, очевидно, с провокационной целью.
– Ви убиль наш сольдат и взять у ньего галета! – закричал на казака офицер и ударил его по лицу. Затем приказал связать казаков, увести за огород и расстрелять.
Немцы скрутили казаков и стали подталкивать их прикладами на выход из дома.
Кариндин попросил перед смертью дать ему воды. Эта просьба вызвала в офицерах бурю негодования. Один из них куда-то удалился. Пришёл через пять минут, в его руках была консервная банка, в ней была какая-то жидкость. Плеснув часть её в лицо Кариндину, остаток в лицо Никонова, злорадно улыбнулся, достал из кармана сигарету, прикурил её от спички и бросил всё ещё горящую в лицо Кариндина. Так же поступил немец-изверг и с Никоновым.
Стон вырвался из груди героев-казаков. Они горели, но не молили о пощаде. А изверги хохотали.
Хозяйка дома стала просить немцев сжалиться над пленными, но офицеров это развеселило ещё больше, но всё же они плеснули в лица казаков водой и затушили огонь. Потом повели казаков во двор, где продолжили издевательства, – жгли тела восковой свечой, выжгли глаза, отрезали часть носа, до костей срезали щёки и подбородок, кололи штыками. Душераздирающие крики мучеников неслись по всей деревне, а пьяные немцы веселились. Мучения продолжались около двух часов, затем раздались выстрелы и всё смолкло.
На следующий день деревня и высота за ней были заняты полком. Герои-казаки были похоронены с воинскими почестями в ограде местной церкви.
За воинскую доблесть.
Потерялось в военных буднях жаркое лето 1915 года, за ним ушёл дождливый сентябрь. Октябрь. За полгода войны, выпавших на долю молодых прапорщиков Муромского полка, погибли почти все товарищи Сокурова. Кроме него Бог сберёг лишь Пучкова и Банькова.
Гибель товарищей глубоко ранила душу Кирилла, но он не озлобился на всех и вся, кроме врага, не зачерствел душой. Он стал более осторожен, хитёр и благоразумен.
В одном из октябрьских боёв, находясь в непосредственном соприкосновении с врагом, прапорщик Сокуров так умело организовал оборону, что захватил своим маленьким подразделением наступающий на него стрелковый немецкий батальон.
Дело обстояла таким образом.
День выдался спокойный, ничто не предвещало, что немцы к чему-то готовятся. Вдруг находящийся рядом с прапорщиком Сокуровым солдат Храмцов закричал:
– Вашблагрод, смотри, что-то льётся на нас!
В первый момент никто не мог понять, в чём дело. Солдатские сапоги, обмундирование и шинели пропитывались какой-то ядовитой жидкость с запахом керосина, которой очень ловко два раза была облита траншея взвода. Немцы поливали русскую траншею при помощи особой кишки, вероятно, специально для этого изготовленной.
Прапорщик Сокуров скомандовал:
– Тушите цигарки, спички не зажигать! Все вон из траншеи, бежать назад.
Всё было исполнено почти молниеносно. Через две-три минуты в траншею стали падать зажигательные бомбы. Огонь быстро охватил всю её площадь. Дым и огонь скрыли от немцев передвижение взвода прапорщика Сокурова вглубь опорного пункта роты. Немцы, предположив, что русское подразделение сгорело в огне, кинулись на оставленную траншею и стали бросать в неё зажжённые факелы. Увидев эти действия немцев, прапорщик Сокуров приказал взводу остановиться, развернуться лицом в сторону врага и открыть по нему огонь, затем с криком «ура» бросился на него в штыковую атаку. Взвод в полном составе последовал за своим командиром. Ошеломлённый враг, бросив оружие, поднял руки вверх. В этом бою взвод Сокурова уничтожил одну роту врага, а две взял в плен, при этом не потерял ни одного человека из своего состава.
За этот бой прапорщику Сокурову было присвоено очередное воинское звание подпоручик. Он был награждён орденом св. Анны 3-й степени и назначен на должность командира роты, а свою первую награду орден св. Станислава 3-й степени он получил за взятого в плен немецкого полковника.
Полк, в котором служил Кирилл, получил приказ сменить находящуюся на передовой позиции соседнюю часть. В дозор авангарда был направлен взвод Сокурова. Подразделение без происшествий прошло небольшой перелесок, вышло из него на поляну, остановилось для осмотра простирающейся впереди местности и заметило на расстоянии 400 шагов цепь из залегших на земле солдат. В сентябрьских вечерних сумерках нельзя было различить, кто это был. Для проверки пошёл сам командир дозора. Приблизившись к залёгшим в цепи солдатам, Сокуров ясно различил немецкие каски и понял, что перед ним враг. Времени для раздумий не было. Выстрелом из револьвера Сокуров предупредил своих солдат, что перед ним враг. Ответного выстрела не было, произошло нечто неожиданное. Противник бросил оружие и поднял руки. Через минуту от цепи немецких солдат отделился человек и пошёл в сторону прапорщика. В его руках было ружьё, на нём развивался белый лоскут. Подойдя вплотную к русскому офицеру, он улыбнулся, затем неожиданно замахнулся на него прикладом, но Сокуров, увернувшись, своим ногами подсёк ноги врага, быстро навалился на него всем своим телом, оглушил ударом кулака и приволок к своему подразделению. Лишившись командира, немцы опешили. Далее всё произошло буквально в считанные минуты. Враг, не успев опомниться, был уничтожен ружейно-пулемётным огнём, подошедшим к дозору авангардом полка. Пленным оказался командир немецкого батальона полковник фон Шварцвальд.
Бой под городом Брезины.
В первой декаде ноября Муромский полк вступил в бой с немецкой дивизией под городом Брезины. (В настоящее время город Бжезины (Brzeziny) – Польша. Находится в 20 км на восток от города Лодзь). Ведя бой с превосходящими силами противника, полк был вынужден отступить, город Брезины был сдан крупным пехотным и кавалерийским частям. 14 ноября полк предпринял контратаку, придвинулся к передовой полосе обороны противника на 500 метров, но под сильным огнём врага был вынужден остановиться и залечь. Весь день и всю ночь батальоны окапывались под огнём противника. На следующий день в 5 часов утра артиллерия полка открыла сильный огонь по неприятельским окопам, и под его прикрытием батальоны пошли в атаку. Надежду на отражение русской атаки немцы возложили на ружейный огонь, применять артиллерию не представлялось возможности виду близости противоборствующих сторон друг к другу. Достигнув первой линии окопов врага, воины Муромского полка штыками уничтожили врага. Но враг ещё не был сломлен, русских воинов поливал свинец из второй линии окопов, а когда муромчане заняли и её, ружейно-пулемётный огонь полился из третей линии.
Разгневанные беспрерывной стрельбой в упор, роты пошли в штыки и перекололи врага оказавшего сопротивление, уцелели лишь те, кто бросил оружие и поднял руки вверх, но таких было не более десяти, что говорит о том, что немцы, хоть и жестокий, но храбрый народ.
За третьей линий немецкой обороны пошла четвёртая. Русские солдаты, увлечённые боем, уже ничего не слышали, – ни свиста пуль, ни даже своего голоса, они были в таком состоянии самозабвения, когда человека можно остановить лишь пулей.
Видя перед собой только врага, зная, что если его не уничтожить, то тот убьёт его, Сокуров своим взводом первым ворвался во вражескую траншею и приказал открыть из неё огонь по последней, пятой немецкой линии обороны, направив на неё пулемёты, брошенные противником. Этими действиями он дал возможность остальным ротам полка почти без потерь овладеть флангами этой четвёртой линий и без остановки продолжить наступление на пятую, которую выкашивал пулемётами взвод Сокурова.
К 12 часам пополудни немцы были полностью разгромлены, потери их были ужасны, раненых было меньше, чем убитых, а пленных и того меньше. Из всего немецкого полка были взяты в плен всего около ста человек.
И хотя враг был разбит, его артиллерия оставалась в целости.
Не успела закончиться русская штыковая атака на пятую немецкую линию обороны, заговорили пушки второго германского эшелона. Артиллерия 6-й пехотной дивизии ответила на их вызов, началась непрерывная канонада, длившаяся два дня.
В Рождество Христово.
– Сегодня, 25 декабря христианский мир празднует 1915-ю годовщину пришествия Мира и Любви на обагрённую кровью землю.
Солнце правды, любви и счастья человечества взошло над несчастной и грешной землёй в кровавом зареве злодейств Ирода, истребившего 14 тысяч младенцев в Вифлееме, в желании, в том числе, погубить и явившуюся на землю Правду и Любовь.
Извечная божественная Правда и Любовь явилась на землю, чтобы пролить свою невинную кровь за грехи мира и тем утвердить вечное царство Его на земле.
«Я не мир, а меч принёс вам», сказал Христос ученикам своим, чтобы они не думали, что царствие Божие даётся легко и праздно.
«Если кто хочет идти за Мною, отвергнись от себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною».
Наша отчизна, верная призыву Христа, несёт тяжкий крест борьбы за утверждение на земле мира народов. На эту борьбу она была вызвана вторжением врага, который грозит всему миру господством силы своего оружия. Это германский император, своей угрозой держащий все народы в страхе своего оружия и тем заставивший и мирные народы содержать постоянные войска под оружием.
Кровавые дни переживаем мы, но зато у нас есть вера на скорую победу, которая принесёт миру мир.
С нами Бог! – таков девиз на знамени нашем.
За веру, царя и Отечество, идёте вы в бой!
С Богом, сыны мои! – закончил проповедь отец Митрофан и перекрестил воинство русское.
Игумен Митрофан – высокий стройный полковой священник нёс Божью службу в пехотном полку двенадцать лет, до этого был епархиальным священником. По велению сердца пришёл в православное военное ведомство и попросил, чтобы его направили в полк. Просьба была выполнена.
Сан игумена священник Митрофан получил на третьем месяце войны после вручения ему ордена святого Владимира 4-й степени с мечами.
В решительную минуты боя, когда был убит командир батальона, с крестом в поднятой руке он воодушевил солдат продолжать сражение. Рискуя жизнью, повел за собой нижние чины, был ранен, но остался жив. После лечения возвратился в свой полк.
Сегодня, проповедью в честь Рождества Христова игумен Митрофан благословлял солдат и офицеров, отправлявшихся на передовые позиции для замены находящихся там подразделений полка.
Информация.
12 июня 1890 года Высочайше утверждено «Положение об управлении церквами и духовенством военного и морского ведомств». Учреждалось звание протопресвитера военного и морского духовенства, в ведении которого находились все церкви полков, крепостей, военных госпиталей и учебных заведений. Власть над военным духовенством была сосредоточена в лице одного человека. По закону протопресвитер военного и морского духовенства, как и епархиальные архиереи, назначался Святейшим Синодом, после чего утверждался в должности Императором. Протопресвитер стал единственным духовным лицом, свободно перемещавшимся по всей территории Российской Империи. Главными помощниками протопресвитера Положением были определены дивизионные благочинные (для посредства между высшей военной духовной властью и подчинённым ей духовенством). На благочинных возлагалась обязанность наблюдения за подведомственными им церквами и духовенством.
В начале ХIХ столетия сложилась довольно четкая иерархия военного духовенства в Русской армии. Возглавлял его Протопресвитер военного и морского духовенства, за ним следовали Главные священники военных округов, затем Главные священники армий, и дивизионные, бригадные, гарнизонные благочинные. Завершали иерархию полковые, госпитальные и тюремные священники. Полковые священники приравнивались к офицерам в звании капитана. Чину поручика соответствовал диакон, а псаломщик – подпрапорщику.
2-й пехотный батальон, в котором служил прапорщик Пучков – командир 2 взвода 1 роты, сменил находящийся на передовой позиции 2-й батальон соседнего полка в вечерних сумерках. Утром 26 декабря со стороны немецких позиций донёслось:
– Руський сльюшай. Выхадьи! Рука жять друга бьюдьем. Водка, коньяк пьить! Плясьять бьюдбем! Мюзик кароший ест! Прьяник Христос…
Солдаты 2-го батальона поняли, немцы на ломанном русском языке предлагали провести братание в честь праздника – Рождества Христова.
Офицеры батальона посовещались и ответили.
– Выходи один солдат ваш, один наш выйдет. Потом два ваших и два с нашей стороны. Снова ваши – пятеро и пять наших выйдут. Потом выходи офицер и наш офицер выйдет. Так и поступили, а когда на немецкой стороне заиграл граммофон, пошло братание и пляска, из русских окопов выбежали безоружные солдаты и пошло веселье.
В какой-то момент, никто даже и не поняли когда, нейтральная полоса полностью очистилась от немцев, и в гуще русских солдат разорвался артиллерийский снаряд, прилетевший с немецкой стороны, затем из немецких окопов застрочил пулемёт.
Тела погибших русских воинов и убитого осколком в сердце прапорщика Пучкова вынесли с нейтральной полосы поздней ночью, в это время шёл мокрый снег с дождём.
Спустя неделю без вести пропал прапорщик Баньков – командир полкового разведвзвода. Пошёл в разведку и не вернулся.
Побег из плена.
Прапорщик Баньков бежал из плена в августе 1916 года. Бежал из городка Растенбург, что в Восточной Пруссии. Находиться в плену и осознавать, что война для него закончилась, что где-то за его жизнь платят своими жизнями другие русские люди, – это он не мог себе позволить. Да, в том немецком городке, где он содержался в относительной безопасности с другими пленными русскими офицерами, были более-менее сносные условия – казарменное, но тёплое жильё, двухразовое питание, свобода перемещения, не принуждение к физическому труду. Да, спокойная жизнь без дум о завтрашнем дне, но всё это было не его, и он бежал. Бежал не один, а с зауряд-прапорщиком, принятым немцами младшим офицером за одну звёздочку на его погоне, донским казаком Хлыщенко Панасом Тарасовичем.
К побегу подготовились тщательно, – запаслись сухарями и консервами, картой и компасом, раздобыли даже револьверы.
Из Растенбурга вышли в пасмурную, но не дождливую ночь. Пробираться решили озёрами к городку Лётцен, что тоже в Восточной Пруссии и далее к польским городам Сувалки и Августов по берегам болот. По юго-восточной окраине города Августов протекала река Бебжа, но в летнее время, как они предполагали, она могла быть маловодна и не представлять особой трудности при переправе. Далее, опять-таки по территории занятой немцами, идти ночной переправой через Неман к Гродно. Далее на город Мосты, от него вдоль наезженной дорогой на Молодечно, отдыхая в лесу и далее к Минску. Весь путь пролегал по захваченной немцами территории. Путь опасный и трудный, но молодая кровь Максима и Панаса кипела, требовала от каждого действий на поле боя, а не отсиживаться в плену, ожидая освобождения.
Первая ночь шла относительно спокойно, если не читать, что на исходе её зауряд-прапорщик полностью промок, – провалился по пояс в болото. Остановились лишь на десять минут, чтобы отжать одежду, благо было лето, и продолжили путь к городу Лётцен. Но на этом неудачи казака не закончились.
К полному рассвету прошли более 30-ти километров, определили по карте, и вошли в перешеек между озёрами Даргин – с севера и Снярвы – с юга. Впереди был город Лётцен. Решили остановиться на отдых, укрывшись в лощине, заросшей густым кустарником и низкорослыми деревьями. Костёр не разводили, не только ввиду близости оживлённых дорог и немецких населённых пунктов, что естественно, но и в связи с отсутствием спичек. Позавтракали одной банкой мясных консервов и одним сухарём на двоих, запили водой из фляжки.
После короткого и очень бедного завтрака Максим вынул из кармана карту и, разложив её на траве, стал что-то высчитывать.
– По прямой 400 вёрст, – проговорил прапорщик, высчитав по карте полное расстояние от Растенбурга до Минска, – но настраиваться надо… – с минуту подумал, – как минимум вёрст на семьсот.
– Понятно, не каждая прямая короче объездной, тем более во время войны… Не беда, как-нибудь осилим с Божьей помощью, – ответил Панас и с наслаждением развалился на прогреваемой солнцем земле.
Спали по очереди, – по два часа. Когда стемнело, отправились в путь.
Подошли к западной окраине Лётцена. Здесь Баньков решил зайти в ближайший дом, наполнить фляжку чистой водой и купить спички. Панас отговаривал:
– Опасно, немецкая территория. Мы для них, даже для детей и стариков, – враги. Обойдёмся как-нибудь без спичек, не сыро, лето, найдём родник, наберём воду, а продуктами разживёмся на польской земле.
– Оставайся здесь, – за изгородью. Я пойду один, – подойдя к добротному дому крытому черепицей, – проговорил Максим и сделал шаг вперёд.
– Ну, уж нет! Вместе идём, вместе и подойдём, – ответил Хлыщенко, улыбнувшись составившейся рифме.
На лёгкий стук в дверь послышались шаги и спокойный приятный женский голос
– Bist du, Friedrich? (Ты, Фридрих?), – спросила, женщина.
– Nein, Frau. Brauchen Sie Ihre Hilfe. (Нет, фрау. Нужна ваша помощь), – ответил Максим.
Открылась дверь. В тусклом свете идущим из-за спины, стояла высокая молодая женщина-немка, чем-то неуловимо знакомым и родным похожая на мать Максима.
Пахнуло домашним очагом.
– Frau, wir brauchen Ihre Hilfe. Geben Sie, bitte, Wasser und Streichh?lzer. (Фрау, нам нужна ваша помощь. Дайте, пожалуйста, воды и спичек), – прямо глядя в глаза немке, проговорил Баньков.
– Eine Minute! (Одну минуту!), – ответила женщина и, повернувшись налево, вошла в какую-то комнату зашторенную плотной портьерой.
Через некоторое время за шторой раздались шорохи, и минуты через две перед «гостями» показалась улыбающаяся немка.
– Bitte! (Пожалуйста!), – сказала она, протягивая Банькову коробок спичек и большую стеклянную кружку, доверху наполненную водой.
Взяв спички и перелив воду во фляжку, Максим поблагодарил женщину и подал ей деньги.
– Nein, nein! (Нет, нет!), – отстраняясь как от прокажённого, ответила немка. – Nein!
– Danke, Frau! (Спасибо, фрау!), – ответил Максим, поклонился женщине и, повернувшись к ней спиной, пошёл в ночь. Следом за ним следовал Хлыщенко.
Неожиданно тихую ночь разорвал резкий звук выстрела.
Обернувшись, мужчины увидели поспешно закрывающуюся дверь и поняли, что стреляла немка.
– Вот бестия, – подумал Максим и, прокричав, – бежим! – устремился в сторону озёр.
Удивительно, но погони не было. Либо преследователи пошли в другую сторону, либо не поняли, откуда был произведён выстрел, поэтому были безучастны к нему. Но вероятнее всего, никто из жителей этого населённого пункта не хотел умирать, мало ли что могло произойти в ночи.
– Может быть, это набег русских казаков, – подумали они, мысленно проговорив, – всё выясним утром, а ночью не следует лезть, куда не следует. Не к чему зря рисковать своей жизнью. Пусть этим занимаются власти.
Немка же побоялась выйти из своего дома. Забившись в угол комнаты за спинкой кровати, она ждала ударов в дверь и звона стёкол окон. Она была уверенна, что русские обязательно ворвутся в её дом, схватят её и зарежут своими большими ножами, а потом повесить на дереве. Послать за помощью было некого, муж Фридрих отлучился по семейным делам к своим сёстрам, жившим в этом же городе, только на восточной его окраине, а сын, который мог быть хорошим помощником, месяц назад погиб на восточном русском фронте. Так и сидела немка до утра, проклиная всех русских и войну «затеянную ими».
Добежав до перешейка меж озёр, мужчины прислушались, ни единого постороннего звука, – лёгкий ветер ласкал листья деревьев и в ветвях их глухо перешёптывались какие-то ночные птицы. Полная луна, застыв на глади озёр, тянула по ней свою серебряную ленту и светом, ниспадающим из небесной бездны, освещала жирные луга, поляны и путь, по которому шли два путника, пережившие несколько тревожных минут в ожидании погони.
Шли вдоль западного берега озера Снярдвы, обошли его и направились по новому маршруту – к прусскому городу Лык, оттуда решили идти не на Сувалки, как предполагали первоначально, а через болота на Августов, – путь сложный, более протяжённый, но менее опасный. Случай в немецком доме на окраине Лётцена заставил их быть более осторожными.
Выйдя на трассу Лётцен – Лык, пошли уверенно, так как знали, что немцы боятся ночи и не передвигаются в тёмное время суток. С рассветом сошли с дороги, и пошли просёлками параллельно трассы. Шли с короткими остановками до небольшого озера, что на северной окраине населённого пункта Лык. За ночь прошли около 50 вёрст, устали и решили остановиться на отдых до полудня, затем лесом идти до болот у Августова – уездного города на территории Польши, входящей в состав российской империи.
От автора.
Растенбург (прусск. Rastenburg) – город Восточной Пруссии, в настоящее время город Кентшин (Ketrzyn) – Польша.
Лётцен (прусск. L?tzen) – город Восточной Пруссии, в настоящее время город Гижицко (Gizycko) – Польша.
Лык (прусск. Luks) – город Восточной Пруссии, в настоящее время город Элк (Elk) – Польша.
Сувалки (Suwalki) – губернский город на территории Польши, входящей в состав Российской империи.
Августов (Augustоw) – уездный город на территории Польши, входящей в состав Российской империи.
Августовский лес встретил беглецов кристально чистым воздухом, пением птиц, ароматом трав и цветов. Всюду – на полянах, у деревьев, на пнях и рядом с ними росли грибы, а ягодные кустики стлались по лесу ковром. Максим, не разбирающийся в дарах природы, чуть было не съел красивую сочную красную ягоду, которую Панас, лишь только увидел у него в руке, тотчас выбил резким ударом. Максим опешил, а Панас, глядя в глаза Банькова, спокойно проговорил:
– Никак жизнь надоела, Максим Петрович? Ягода это ядовита, с десяток съешь, упадёшь и больше не встанешь. Давай-ка мы лучше с тобой грибочков посбираем, поджарим их на костерке, вот и пища нам добрая будет.
Собирал грибы Панас, он же их и жарил на костре. К лесной жизни Баньков был не приспособлен. На десерт поели ягоды, опять же собранные донским казаком, которые Панас уложил горками на чистой тряпице разостланной на травяном импровизированном столе.
– Царский стол, Панас. С тобой, друг, не пропадёшь.
– Ясно дело, Максим Петрович, деревенские мы. Нам всё лесное хозяйство ведомо, что можно в пищу, а что для лечения употреблять. Без этого никак нельзя.
Отдохнули, сменяя друг друга, и тронулись в путь. К вечерней заре случайно набрели на лесную избушку. Постучали в неё с особой предосторожностью, – держа наготове оружие.
На стук вышел пожилой мужчина, спокойно оглядел потревоживших его покой людей, и, не обращая внимания на наставленные на него револьверы, проговорил:
– Что панам требуется?
– Помоги, отец, из плена бежим, из самой Пруссии, – ответил Баньков.
– Один я, никого кроме меня в доме нет, – давая понять русским, что можно убрать оружие.
– Извини, отец, – проговорил Максим, пряча револьвер за полу кителя. – Было… вот так же постучались, а потом нас чуть было не убили.
– Время такое… не спокойное, только у меня вам нечего опасаться. Проходите, паны, в дом. До утра можете отдыхать спокойно, да… и после тоже. Обходят мой дом стороной и немцы и свои.
– Что так? – спросил Хлыщенко.
– За ведьмака принимают.
– Не похож ты на него, пан. Ни усов, ни бороды на лице нет, и волосы коротко острижены, – улыбнулся Максим.
Поляк собрал на стол, познакомились.
Пан Зденек сказал:
– Сколько помню себя, всё в этом доме живу. Жена есть – Агнешка и дочь – Божена… в город с утра ушли… у жены сестра там родная… не оставляем в беде друг друга. Мы им даров лесных и с огорода, они муку, соль, сахар… вот так и живём. А сами-то куда сейчас направляетесь.
– К своим… Куда же нам ещё, пан Зденек?
– Далеко же вам по этим временам идти… вёрст пятьсот, а то и все шестьсот… фронт далеко на восток откатился. Немцы, будь они прокляты, верх над вашими берут. Сказывали, что уже близко к городу Минску подобрались.
– Ну-у-у, Минска им не видать, как своих ушей. Временно это, возможно линию фронта выравнивают, чтобы, значит, в окружение не угодить. Нет… не сдюжить немцам с нами, будь спокоен, пан Зденек, скоро погонят немцев наши войска.
– Да, я спокоен, только всё ж таки скорее бы немца прогнали, житья от них нет. Сюда… в избу мою не суются, болото кругом… удивляюсь, как это вы прошли его? а в городе беда… грабят.
Хозяйка с дочерью пришли в полдень следующего дня. Максим и Панас были удивлены. Агнешка – молодая, красивая стройная женщина явно не подходила по возрасту седому старику Зденеку, которому Максим дал лет девяносто, а Божена тем более не могла быть его дочерью, на вид ей было не более десяти лет.
Увидев удивлённый взгляд русского офицера, Зденек почесал за ухом, помял подбородок, вероятно, прокручивал в голове какую-то мысль, потом спокойно проговорил:
– К вечеру выйдем, укажу дорогу через болото. Как раз и стемнеет. По темну безопаснее будет пройти Августов, проведу вас окраиной, а там дорогой до Гродно вёрст сто… молодые… осилите.
– Выпроваживает, значит, есть, что скрывать, – подумал Максим. – Ну, да, Бог с ним! И на том спасибо.
Рассвет встретили на дороге. Ничто не указывало на резкий поворот событий в опасную для них сторону.
Спокойное течение времени оборвалось неожиданным появлением трёх велосипедистов – немецких солдат, выкатившихся из-за поворота дороги скрытого густой рощей.
– Halt! – крикнул Максим.
От неожиданности все три велосипедиста упали со своего колёсного транспорта. Обезоружили их быстро, связали, допросили в лесной чаще.
Немцы ехали в город Августов на недельный отдых, предоставленный им за какие-то подвиги. Оставлять их в живых было опасно, но и убить не на поле боя Максим не мог. Вопрос решился просто. С криком: «Ich will keine Qualen erleben!» (Не хочу испытывать мучений!), – один из немцев выхватил из-за голенища сапога нож и буквально в одну секунду вонзил его в сердца своих товарищей, затем убил себя.
Переодевшись в немецкую военную форму, Максим и Панас покатили по дороге к Гродно. В гродненском лесу налетели на засаду русского кавалерийского разведывательного разъезда. И быть бы беде, ели бы не казак, узнавший в Панасе своего однополчанина.
Так славно закончились приключения двух русских беглецов из немецкого плена.
В штабе армии прапорщик Баньков показал на карте расположение немецких войск, что видел на своём пути из Растенбурга до дня встречи с казаками, был награждён орденом святого Станислава 3-й степени, получил очередное воинское звание подпоручик и был представлен к отпуску на две недели.
В свою часть Максим прибыл в сентябре 1916 года. Там уже знали, что без вести пропавший подпоручик Баньков жив. Из первого выпуска ускоренных офицерских курсов он обнял только Сокурова, остальные его друзья и товарищи к тому времени уже сложили голову за Веру, Царя и Отечество.
Броневики.
– Ваше благородие, радость-то нынче какая. Ах, какая мощь! Какая силища-то! – восторженно восклицали солдаты роты подпоручика Сокурова, осматривая издалека, – близко не подпускали, – бронированные машины, прибывшие в полк на усиление.
На следующий день отряд боевых машин показал всю свою мощь. Командиру отряда штабс-капитану Кубасову было приказано прорвать оборону противника в районе города Лодзь, где было замечено скопление крупных сил противника. В образовавшуюся брешь командование дивизии планировало пустить ударную группу, расширить прорыв и этим самым дать возможность бригаде, а затем и дивизии пойти в наступление.
Бронированные автомобили, вооружённые пулемётами и пушками, войдя в непосредственное соприкосновение с противником, с ходу прорвали первую линию опорного пункт обороны батальона противника, уничтожили его живую силу и, не останавливаясь, продолжили движение вперёд.
Пулемётным огнём и картечью, отряд боевых машин рассеял силы противника в глубине обороны германского полка, но при этом и сам потерял две машины, в одной из которых находился командир отряда.
Раненый в голову штабс-капитан Кубасов покинул свою повреждённую машину, пересел во время боя в другой автомобиль, сменил в нём раненого наводчика орудия и продолжил лично расстреливать врага и руководить боем.
В разрыв в немецкой обороне стремительно вошёл Муромский полк. Расширяя его, он дал возможность отряду штабс-капитана выйти из боя; дальнейшее продвижение боевых машин вглубь обороны противника вело к их уничтожению артиллерией врага.
В этом бою рота подпоручика Сокурова проявила чудеса храбрости, уничтожила бетонированную немецкую огневую точку, создав условия для продвижения полка на всю глубину обороны немецкого полка, но дальнейшее продвижение муромчан и дивизии в целом было остановлено сильным артиллерийским огнём противника.
Отряд штабс-капитана был сохранён, но наступление 6-й дивизии захлебнулось. Прорыв в глубину обороны немецкой дивизии не удался.
На следующий день, в отместку за блестяще проведённую операцию по уничтожению врага в первой полосе его обороны русским отрядом боевых машин, германская автомобильная батарея предприняла наступление на засевший в захваченных немецких окопах Муромский полк. Русские артиллеристы метким огнём 76-ти миллиметровых орудий уничтожили два немецких автомобиля, остальные броневики были вынуждены повернуть назад. И всё же около полуночи 23 ноября русские войска оставили город Лодзь.
Русское командование объяснило сдачу города без боя тем, что решило сохранить его от разрушения немецкой артиллерией. В ходе всей Лодзенской операции русскими войсками захвачено 23 орудия и много другой техники, а так же взята в плен одна тысяча немцев.
Письмо.
Кирилл лежал на правом боку, казалось, что он крепко спал, но это был не сон. Кирилл был убит.
В этот день мать Кирилла получила от него письмо, в котором сын её уверял, что ничего с ним не случится. Он писал:
– Здравствуйте, дорогая, мама, я жив и здоров, чего и вам желаю. Мои искренние пожелания здравствовать папеньке – Мефодию Ильичу и сёстрам моим Верочке и Любочке.
Людмила Петровна смахнула навернувшуюся слезу и, перекрестившись, произнесла: «Слава тебе Господи, что бережёшь сына моего от напастей смертельных! Затем вновь склонилась над письмом и продолжила чтение.
– Ровно один год, как я окончил училище и нахожусь на фронте. Командование обещает дать отпуск. Вероятно, приеду в мае, самое позднее в июле, но это как Бог даст…
Читая и перечитывая дважды и трижды строки письма, Людмила Петровна утирала слёзы, но это были слёзы радости, отчего её лицо светилось, а на губах играла улыбка. Закончив чтение, Людмила Петровна поднесла письмо к лицу и, вдыхая его запах, прильнула к нему губами. Она всегда целовала все письма от сына, мысленно представляя, что целует своего любимого Кириллушку. Целовала и видела его то ребёнком, то студентом, но никогда офицером, представшим перед ней за несколько дней до отправления на войну. Она целовала это письмо, не зная, что оно последнее, что больше никогда не получит от сына ни одного письма. Не знала, что скоро из её глаз хлынут слёзы горести. Не знала, что сын уже никогда не обнимет её, и она не прижмёт его к своей груди. Но сегодня она была счастлива! Счастлива последний раз в своей жизни. Вскоре Людмила Петровна получила на сына похоронку, слегла и через неделю умерла.
День рождения
(Рассказ)
Ему было страшно, очень страшно и хотелось жить, но его жизнь, которую он ранее осознавал лишь как движение от пробуждения до сна, была во власти смерти, и ему приходилось мириться с этим как с неизбежностью. Окружающий его мир ещё вчера был в радужных красках, а сегодня, сейчас вдруг потерял свой красочный облик и наполнился тяжёлым духом потустороннего мира, несущего боль и ужас смерти.
Иван потерял осознание времени, ему казалось, что стон дрожащей от взрывов земли; едкие дым и пыль, широкой спиралью ввинтившиеся в него; оторванные руки и ноги, раздробленные головы и человеческие внутренности, разбросанные повсюду, – не действительность, а ужасный сон, медленно и бесконечно долго тянущий его в пропасть, на дне которой красным с разрывами чёрным пульсирует нечто громадное и безмолвное, но одновременно звучное и таинственно прекрасное в своём ярком чёрно-красном сиянии. Оно, то Нечто всасывало в себя его – мизерную пылинку огненного хаоса, отчего внутренности Ивана, вжавшегося в окоп, пылали огнём и, казалось, готовы были горлом вырваться из него, чтобы слиться с тем неведомым в желании не слышать стон собственного тела и не видеть торжество ада, окружившего его, но то было обманчивое явление, ибо Нечто и был Ад.
Ивану Костину сегодня – 3 сентября 1914 года исполнилось двадцать два года, и сегодня он попал под артиллерийский обстрел с той стороны, откуда пришёл всего сутки назад.
За двое суток до этого.
Разбив австро-венгров, вторгнувшихся на территорию России, русские войска пошли в наступление и углубились в Австрию на 40 вёрст, но дальнейшее продвижение без разведданных было не только нецелесообразно, но и опасно, поэтому войска были временно остановлены. С целью выяснения, где находится противник и какими силами он обладает, за линию фронта был отправлен мобильный разведывательный отряд из трёх мотоциклистов. Иван, умеющий управлять мотоциклом, был в его составе.
Костин на своём мотоцикле ехал первым, за ним на своих мобильных средствах следовали два других разведчика. Первоначально ехали по чистому безлюдному полю, затем въехали в берёзовый перелесок. Тихо, ни звука, из-за рёва моторов разведчики не слышали даже пересвиста птиц, но рокот мотоциклетных моторов услышали те, кого искали русские солдаты.
Австрийский разъезд показался неожиданно. Иван резко свернул вправо и скрылся в густых зарослях кустарника, следом раздались ружейные выстрелы.
– Возвратиться, помочь товарищам, – промелькнула мысль.
Заглушив мотор, Иван спрятал мотоцикл в кустах и побежал в сторону редких одиночных выстрелов.
Вскоре его взгляду предстала ужасная картина, – четыре спешившихся австрийца рубили саблями бездыханные тела русских разведчиков.
Выстрел, второй, третий, четвёртый – враг повержен. Иван отомстил врагу смертью за смерть товарищей, но возврат их к жизни не был в его власти. Наскоро укрыв останки товарищей ветвями деревьев, Костин возвратился к мотоциклу и продолжил разведку. Через полчаса Иван обнаружил на марше австрийский кавалерийский полк. Предположив, что это авангард австрийской армии, укрылся в росших вдоль дороги кустах и стал наблюдать за ним. Предположение его оказалось верным. За авангардом пошли пехотные полки, артиллерийские батареи и тыловые обозы. Записав примерное количество подразделений и орудий, Иван покинул укрытие и, скрытно передвигаясь меж деревьев и кустарников, направился к спрятанному в неглубокой лощине мотоциклу. Проехав на нём версту, наткнулся на австрийский обоз и был обстрелян из пулемёта. Остался жив, но мотоцикл был повреждён. По инструкции мотоцикл нужно было взорвать, но это значило выдать себя. Иван бросил мотоцикл и направился в сторону своих войск. День подошёл к своему исходу, наступила ночь, укрывшая Ивана от преследователей, но всего лишь на короткое время. Часа в два он вновь вышел на австрийский разъезд, который гонял его до рассвета. Сначала его гнали три австрийца, потом к ним присоединились ещё два, началась «псовая охота». Двое гнали его в нужную им сторону, другие ждали там, но Иван уходил от них, потом останавливался, прислушивался, обдумывал маршрут бегства и снова бежал. Австрийцы снова находили его, видно был среди них хороший следопыт, и снова гнали, как бы играли с ним. Так угнали его до Буга, через который он переплыл. Австрийцы подошли к реке лишь тогда, когда Костин был уже на противоположном берегу. Открыли по нему огонь, но Иван скрылся в складках местности и так спасся, а к восходу солнца уже был на своей стороне и докладывал полковнику результаты разведки. В полдень начался артиллерийский обстрел русских позиций с австрийской стороны.
Иван ждал смерть, вжавшись в дрожащий от разрывов снарядов окоп, но смерть ничтожна в бескрайности величия жизни, и вскоре она отступила от русского солдата, а потом был бой.
После артиллерийской подготовки австрийцы пошли в атаку. Заработала русская артиллерия до того не выказывавшая себя ответными выстрелами.
Иван встал на ноги, посмотрел сквозь продольную конусную выемку бруствера на поле боя и похолодел. Снаряды с русской стороны врезались в гущу наступающих австрийцев, рвали их на части, взбрасывали вверх и в стороны части человеческих тел – руки, ноги, головы, разорванные туловища и кишки. Через полчаса от наступающего австрийского полка на поле боя не осталось и взвода. Австрийское командование бросило в атаку второй полк, но и он полностью полёг на разрываемой артиллерийскими снарядами земле. За первыми двумя волнами пошла третья. Враг стал приближаться к траншее, из которой Иван вместе со своими товарищами вел по нему огонь.
Первая нервная дрожь, овладевшая Иваном, исчезла, и он с ярость начал палить из винтовки по врагу, в попытке остановить его, но австрийцы всё наступали и наступали. От огромного напряжения нервов Иван вскоре почувствовал, что его руки стали невероятно тяжелы, как бы налились свинцом, стало казаться, что с каждым убитым им врагом теряет силы, а тот в свою очередь как бы раздваивается, – на месте одного убитого врага появлялись два. Иван не понимал действий противника, но ему это и не нужно было, он стрелял, стрелял и стрелял. Кто ему был, наступающий на него вооружённый человек? Он был ему враг, и Иван осознавал только одно – врага нужно убить. Иван выполнял свой воинский долг. И артиллерия помогала ему, она косила врага, как косарь косою густое клеверное поле.
В ночь после этого боя Иван не мог уснуть. В его глазах помимо его воли рисовалось мёртвое поле, густо усеянное человеческими трупами, австрийские полки, и он сам стреляющий в самую гущу людей. Взлетали вверх руки, ноги, головы и целые туловища. И Ивану было снова страшно.
Утро нового дня взорвали артиллерийские снаряды, прилетевшие со стороны врага. Был новый бой, Иван снова стрелял во врага, – выполнял свой воинский долг, но уже без страха, – на автомате, – были напряжены только глаза и мускулы, остальное всё как бы в «параличе». «Паралич» был такой, что Иван не чувствовал даже боли от полученной раны. Он не только не ощущал и не осознавал её, но и не понял, когда получил ранение. И ещё Иван не понял, почему закружилась голова, почему в глазах появилось «северное сияние», почему вдруг всё стихло? Почему это странное состояние пришло к нему в его двадцать второй год рождения? Неожиданно Иван увидел себя с высоты – лежащим лицом в грязи. Ему было хорошо и легко.
Мир покоя и любви
(Рассказ)
Он шёл в солдатской колонне по родной приграничной земле оккупированной захватчиками – австро-венграми. Густая пелена едкой пыли окутывала его. Пыль была везде, – справа и слева, впереди и сзади, под ногами и над головой. Пыль, выбитая сотнями, тысячами пар ног из прожаренной летним солнцем земли густой многокилометровой пеленой висела над дорогой, жгла горло и занудливо щекотала его нос. И ручьи едкого пота, смешиваясь с пылью, облепившей лицо густым слоем, катили со лба в его глаза, жгли их и не было никакой возможности смахнуть их руками. Его руки были заняты, он тряс головой, как трясётся пёс после дождя, но крупные капли пота ещё полнее заливали его глаза.
Зной и усталость давили тело, но душе хотелось только одного, – утереть лоб, промокнуть глаза, высморкаться, отхаркаться и откашляться. Но он был в солдатском строю. Откашляться и плюнуть, – попасть своим липким тягучим сморчком в спину идущего впереди товарища. И солдат откашливался, но не плевал свою липкую слизь, а глотал её, отчего его горло жгло горечью и пекло огнём. Вдобавок ко всему этому по его лицу катил и катил горячий пот. Вбирая в себя пыль, он оставлял на щеках широкие серые полосы. Он скатывался с подбородка и с затылка, щекотно бежал по шее, спине и груди, по животу и ложбинке меж ягодиц, и этому докучливому потоку, завершающему своё движение на икрах ног замотанных в серые онучи, не было конца, так, по крайней мере, казалось ему – молодому солдату новобранцу Алексею Вострухину.
Голова колоны втянулась в перелесок, ещё минута, максимум две и Алексей окунётся в этот райский уголок, готовый вобрать его в свою прохладную тень и дать его уставшему телу если не полный отдых, то хотя бы новые силы для движения вперёд.
Алексей не понял, почему вдруг взорвалась земля, почему кто-то неведомый с силой швырнул его вверх и плотным чёрным покрывалом закрыл от него свет.
Алексей был в липкой черноте, но не осознавал её, как и не понимал, куда вдруг пропала колонна солдат, лес, солнце и где он сам. Он не осознавал, что завис над узкой гранью двух миров, у которой одна сторона в свете, другая во мраке. Он не осознавал, что через какой-то неопределённый промежуток времени, постоянства которого нет в этой субстанции, его жизнь либо продолжится в родной трёхмерной реальности, либо выйдет из неё в неведомое новое. Он не осознавал, что вырвать его из этой неопределённости и влить в ту или иную область мог лишь тот, в чьей власти был весь этот хаос. Но Алексею давался шанс и он должен был определиться с ним, – либо туда, либо обратно. И его сознание проснулось, – Алексей увидел себя со стороны.
Он лежал на вспаханной взрывом снаряда земле, широко в стороны раскинув руки. Из ушей, безвольно склонённой вправо головы, сочилась кровь, ноги, потерявшие ботинки, бились в ритме движения, как бы стремясь унести хозяина их в иную реальность – многомерный мир покоя и тёплого света, мир без боли, желаний и страданий.
Алексей видел себя со стороны, ему было уютно и тепло, он не чувствовал боли и слабости, он был вне всех забот и материальных желаний, была лишь некоторая жалость того его, кто стонал от боли и бился в конвульсиях на политой людской кровью земле. Он смотрел из нейтральной субстанции на себя в трёхмерности и это его завораживало и одновременно отгораживало от того себя, кто был беспомощен, жалок и одинок. Но в нём ещё было то, что есть в человеке – жажда жизни и любви, которую он питал к матери и Леночке, – девочке из мирной жизни. И он определился со стороной. Он решил идти в мир света, в котором родился и жил, в котором радость и невзгоды, боль и нежность, лишения и удачи. Он выбрал мир света с его тайной и страданиями. Он возвратился в боль и в войну за право любить.
Алексей вздрогнул и почувствовал резкую боль в сердце, как будто кто-то вонзил в него кинжал.
– Ишь, как разворотило-то его! – кто-то чётко проговорил из мрака.
– Аж кишки выпотрошило! – ответил другой.
– И этот дохлый. Дохлый! Дох-лый! До-о-о-хлы-ы-ый! – слабым эхом дохнул на Алексея мрак, и тишина.
– Я жив! – прокричал Алексей.
– Погодь, кажись, стонет.
– Кто?
– Кажись тот… а может быть… а… хто их тут разберёт… с кишками развороченными. Померещилось верно.
– Могильщики придут, захоронят. Айда других осматривать, можь кто живой.
Тишина.
– Я жив! – разорвал тишину Алексей.
Безмолвие.
Солдат Вострухин приоткрыл глаза. В трепещущих радужных бликах плавно колыхалось что-то плотное и величественное, но не тревожное, не стремящееся задавить Алексея своей безмерной массой, а доброе и белоснежное. И Алексей, безбоязненно отдавшись этому нежному окружению, почувствовал, как что-то тяжёлое скатывается с его тела и вносит в мир покоя и любви.
Маме
(Рассказ)
«Дорогая моя мама, пишет Вам сын Ваш Елисей из района боевых действий. Сегодня мы первый день как после боя. Письмо моё пишу в радости, что жив и в надежде, ещё долго жить буду, а может, когда и приеду повидаться, в отпуск. Солдат иногда отпускают домой, это называется отпуск, но не всех, а особо отличившихся в боях. Мне ничем особым похвастать нечем, служу как все, хожу в бой, вот и всё.
А неделю назад над нашими позициями показался австрийский аэроплан, я его тогда первый раз увидел… краси-и-ивый, аж жуть, но страшный… говорят, губит шибко, а я даже вовсе и не испугался. А чего его бояться, коли он как стрекоза… малюсенький совсем. Сказывают, что бомбы с него падают, и кто бы мог подумать?!.. Такой маленький, вроде букашки, а бомбы большие кидает. Как они в нём помещаются? диву даюсь. Обманывают, верно, стращают, думают, что я совсем ничего не понимаю. Не могут с него бомбы большие падать. Негде им в букашке помещаться. Ежели бы она как сарай была, тогда конечно, поместились бы, а так… нет… не верю. Мы, когда аэроплан жужжал, колонной шли. Командир сказал, что неприятель близко. Откуда только он всё знает? Ума не приложу! Командир у нас грамотный, хороший, всё знает и догадливый ужас как. А и правда, буквально через полчаса подошли к деревне, не могу писать к какой – военная тайна. В деревне с одной стороны костел, так церковь у них называется, с другой каланча… высоченная… я, когда наверх смотрел, шапка с головы скатилась. Это, правда, уже на следующий день, а сначала, как вошли в деревню, нас с каланчи и с макушки костёла встретил град пуль из пулеметов. Мы все пали… кто куда. Я спрятался за стенкой дома, а кто не успел спрятаться, те остались лежать, некоторые дрыгались, – ранены были, а подойти к ним не было никакой возможности, сильно стреляли сверху. Совсем плохо нам было, побили бы нас всех если бы не наш командир. Уж как он там по своему – по-командирски всё делает, то мне не ведомо, только наши пушки поддали немчуре жару. Первым выстрелом подожгли костел, он моментально запылал, после чего остановилась пальба одного пулемета. Затем снаряды попали в каланчу, после чего остановилась пальба второго пулемета. Когда стихли пулеметы, мы открыли стрельбу по окопам, что рядом с костёлом и каланчой были. Очень сильная завязалась перестрелка. Бой длился с утра до самого вечера, а потом мы бросились в атаку, и сковырнули их из окопов. Ох и шибко же они побежали. Дело к ночи было, мы за ними не стали гнаться, устали. До утра отдыхали, а утром деревню польскую смотрели, своих и немцев убитых хоронили.
Перед деревней и вся деревня были усеяны осколками гранат, трупами, неприятельским оружием, амуницией. И окопы были завалены неприятельскими трупами.
Весь день простояли в деревне, потом снова колонной пошли на запад. Были небольшие стычки с отступающими немцами, но такого боя как в деревне уже не было, не было у нас и убитых, ранены были только пятеро.
А потом снова было большое сражение. Где это было, не имею права писать, военный секрет, только бились мы под высотами со страшно тяжело выговариваемым названием. На горах сплошь был лес, а из немецких окопов по нас строчили пулемёты, стреляли ружья и били пушки. Страшно было наступать, окопы все были из дикого камня, перед ними проволока колючая, как ежи и волчьи ямы. Много было всяких препятствий для наступления.
Три дня мы бились на тех высотах, не прерываясь ни днем, ни ночью.
В первый день пушки били беспрерывно, как с той, так и с нашей стороны. Бомбы сыпались, как град с неба, наполняя воздух грохотом и производя ужасные разрушения. Нас сильно много побило. Легли и так копали окопы. Я сначала для головы ямку выкопал, потом для всего тела, так и зарылся в целый рост. На второй день немецкие пушки стали слабо стрелять, видно, наша артиллерия сильно их побила. Ох и крепко же наши артиллеристы всыпали им в заднее число. Снаряды наши так и ложились на них, так и давали им жару. На третий день неприятельская артиллерия замолчала совсем. Вот тогда мы встали, и дали им прикурить, за всё им дали, – за наших погибших братьев сильно с ними поквитались, всех побили сначала пулями, потом в штыковой атаке.
Вот уже 3 дня не раздеваюсь. Сплю по 2 – 3 часа в сутки, ем, как попало, но, странное дело, чувствую себя бодро и вполне здоровым. Дни здесь стоят теплые, иногда жаркие, а ночи холодные. Сегодня в полдень пришел на позицию дезертир немец, стал на колени, поднял руки кверху и сдался.
– Что хотите, делайте со мной, – сказал, – а воевать сил больше нет.
Отправили его к нам в тыл, а там, знамо куда, в Россию».
На следующий день прилетели немецкие аэропланы и сбросили на русские позиции бомбы. Двадцати трехлетний солдат Смирный был смертельно ранен, через час, не приходя в сознание, умер.
Пафнутий и Агнесса
(Рассказ)
Корреспондент газеты «Губернские вести» Коробейников Пафнутий Иакинфиевич сошёл с поезда на станции Варшава в приподнятом настроении и тотчас пошёл искать попутный транспорт в город Люблин, откуда – с двухдневной остановкой – опять-таки на авто ехать до Ярослава полгода назад занятого русскими войсками.
Всё складывалось благоприятно, транспорт от Варшавы до Люблина был найден, два дня в городе прошли с пользой, – был написан небольшой очерк, но, продолжая путь до конечного пути – Ярослава, автомобиль встал.
– Что-то с мотором, – сказал шофёр и предложил Коробейникову идти до города пешком. – Вряд ли справлюсь к вечеру, а вы уже к полудню будете на месте. Отсюда недалече уже, вон… – шофёр кивнул в сторону города колышущегося в мартовской дымке, – каланчу видно.
– Я-то что, а вот как вы, мил человек? Может быть какую подмогу выслать, как прибуду в город? – спросил Коробейников.
– Не надо. Не отремонтируюсь, кто-нибудь подцепит и дотянет до города. Здесь часто ездят машины. Спасибо, Пафнутий Иакинфиевич. Идите, не переживайте за меня и не теряйте время. Всё будет прекрасно.
– Вот я почти и на месте. Слава тебе, Господи! – окинув взглядом, пригород города, проговорил Коробейников и, не выпуская из рук саквояж, – единственный свой багаж, пошёл в сторону небольшой площади видневшейся по ходу движения. – Авось найдётся приличный экипаж, чтобы доехать до гостиницы, – подумал.
Хороший экипаж найти не удалось, поэтому Пафнутию Иакинфиевичу пришлось ехать в крестьянской телеге, за которую ему пришлось заплатить как за поездку в карете. Но это не убило в нём прекрасное настроение. Некое внутреннее чувство подсказывало ему, что всё сложится хорошо, и даже более того – прекрасно и счастливо.
Он ехал, мурлыкал какую-то незатейливую мелодию, посматривал по сторонам, стараясь запечатлеть в памяти все мельчайшие подробности жизни польского города, и большего счастья ему не было нужно. Не упал он духом даже тогда, когда в единственной в городе работающей гостинице не смог снять номер.
Все номера в ней были заняты, а других приличных гостиниц, как стало понятно ему, в городе не было. Нет, гостиницы, конечно, были, но с клопами и тараканами, а такие дома Пафнутий Иакинфиевич избегал. Пришлось довольствоваться небольшой комнатой в доме, рекомендуемом администратором гостиницы, стоящим за регистрационной стойкой.
– Вдовушка опрятная, живёт одна в двух комнатах, одну сдаёт. Комната небольшая, но чистая и светлая, – при двух окнах. Есть письменный стол, стулья, на полу половичок, широкая кровать с чистым бельём… и берёт недорого. Уверен, сойдётесь, – порекомендовал жильё администратор.
– Что ж, если ничего другого нет, давайте адрес вдовушки, – не унывая, ответил Коробейников, и, получив адрес, отправился на его поиски. Собственно, искать даже и не пришлось, дом стоял в пятидесяти метрах от гостиницы, – в ближайшем переулке.
Через пять минут Пафнутий Иакинфиевич стучал в дверь дома по указанному администратором гостиницы адресу.
На стук вышла высокая, стройная женщин немногим более сорока лет на вид.
Кого угодно ожидал увидеть Пафнутий Иакинфиевич, – пожилую женщину, старушку, но только не столь красивую молодую вдову.
Он стоял, онемев глазами и ртом.
Женщина, мило улыбнувшись, – прекрасно поняла, что загнало в оцепенение стоящего перед ней человека, – мельком окинула его взглядом своих ярко-голубых глаз и, оказавшись, вероятно, под приятным впечатлением, красивым певучим голосом произнесла довольно-таки длинную вступительную речь:
– Вы, вероятно, из гостиницы и вам нужно жильё? Уверена, я правильно определила ваш визит в мой дом, не говорю, – засмеялась, – ко мне, ибо ни вы, ни я не имеем чести быть представлены друг другу. Хотя… я догадываюсь, кто вас послал ко мне… администратор гостиницы. Как-то я повстречала его и предложила, зная, как нынче тяжело с номерами, свои услуги. И вам, вероятно, сказали, что я беру деньги… ни в коем случае. Брать деньги в такое время, когда война и все переживают трудные, я бы сказала смертельные времена, нехорошо. Прошу, входите в дом. У меня как раз готов обед и я собиралась садиться за стол, а теперь наш скромный обед, да-да, наш, и никаких отговорок я не приемлю, – увидев в глазах гостя намерение, отказаться от стола, – будет скрашен приятным разговором. Вот сюда поставьте ваш саквояж, вот рукомойник, полотенце чистое… на гвоздике. Умывайтесь и за стол, а я пока поставлю второй прибор.
Накрывая стол, хозяйка не прекращала говорить. По торопливости высказаться было понятно, что она давно соскучилась по разговору с культурным человеком, именно таким она видела своего гостя.
– Вы, как я понимаю из России… Ах, как давно я не была на родине. Ну, ничего, вот закончится война, продам этот дом и возвращусь на родину. Здесь меня уже ничто не держит, – тяжело и горестно вздохнула. – А вы, ой, простите! Я даже не назвалась. Так как вас зовут, молодой человек? Стою, говорю и говорю, а вам и слова произнесть некогда. Простите, великодушно! Извините, молодой человек. Так как ваше имя? А я Агнесса… Христофоровна, но вам можно просто Агня, ах, как давно меня никто так не называл. А когда-то… – хозяйка слегка прикрыла глаза и покачала головой, – когда-то это было. Ну, да ладно, прочь воспоминанья! Ну, так как же вас величать, молодой человек?
– Не так уж я и молод, – сказал Коробейников, с трудом вставив в беспрерывную речь женщины своё имя. – Прибыл в ваш город по заданию редакции газеты «Губернские вести» и мне сорок пять.
– Чего сорок пять?
– Лет, разумеется.
– Как прекрасно! Как это прекрасно, Пафнутий Иакинфиевич. Я даже и мечтать не могла, что судьба сведёт меня с таким прекрасным человеком как вы, да ещё из мест моей очаровательной молодости. Я же родом из города N, из того, откуда вы прибыли в этот разрушенный войной край. Вот и расскажете мне всё о нашем родном городе N за столом, за который я приглашаю вас к обеду.
Далее Агнесса Христофоровна представилась вдовой австрийского полковника, погибшего на охоте за три года до войны.
– С удовольствием, уважаемая Агнесса Христофоровна, расскажу о нашем городе, и примите мои искренние соболезнования по поводу преждевременной кончины вашего мужа.
– Да-да, конечно, принимаю, но что уж теперь… свыклась… сколько уж лет прошло, – горестно покачав головой. – Пришлось продать наш большой дом, всю мебель, оставила лишь диван, два стола, стулья, две кровати и так… ещё кое-что по-мелочи. На вырученные деньги купила вот этот небольшой домик в центре города, – окинула его внутреннее пространство правой рукой, – и живу, к счастью безбедно, но скучно, ах, как скучно порой мне бывает, дорогой вы мой Пафнутий, позвольте вас так называть. Извините, уж очень сложное у вас отчество, а память у меня совсем никудышная стала. Забывать стала многое, и в первую очередь имена… порой припоминаю, припоминаю, а вспомнить никак не могу, как зовут ту или иную особу, а как овдовела, так сразу и знакомства все пропали. Порой так нестерпимо хочется с кем-нибудь поговорить, вспомнить совместно знакомое, да… – женщина развела руками, – не с кем. Покинули все меня. Да, оно и верно, – махнула рукой. – Кому в нынешнее время до чужих забот… дело есть. А до меня… вдовы и подавно. Сейчас в одиночестве тяну свою жизнь к старости и неизбежной смерти… А куда деваться? такова участь всех вдов. И голова частенько побаливает, – мигрень, будь она неладная, а пожалеть некому. Да, что уж тут, – в аптеку некому сходить, нюхательную соль от головы купить. Так и лежу час – другой пока сама не уйдёт… боль-то. А то, бывает, весь день и даже ночь мучаюсь, мучаюсь и стакан воды подать некому. Да, что это я о своём и о своём. Вы-то как, Пафнутий? Как доехали, скоро ли, хороши ли? Что нового видели? У нас-то тут всё о войне и войне, о цивильной жизни редко кто, что скажет, а газеток я не покупаю, не хочу расстраиваться, в них война, да то, кто с кем разводится и судится, какие спектакли в Петербурге показывают… суета одна. Хороша ли была дорога?
– Хороша, Агнесса Христофоровна, даже более того, восхитительна. До Варшавы поездом с очень интересными людьми, далее на автомобиле до вашего чудесного города через Люблин.
– Что же вас заставило посетить наш неспокойный край? Я бы никогда не решилась на столь трудное путешествие… да, – тяжело вздохнула, – и здесь нынче не спокойно стало. Уехала бы куда-нибудь, да некуда… разве что на родину моего детства, только кто ж меня ждёт там? Бедная, несчастная я женщина… – и с резким переходом к началу этого монолога. – И что же вас заставило прибыть в наш город?
– Только работа, Агнесса Христофоровна, других причин не было. Я корреспондент газеты «Губернские вести». Мой работодатель – редактор газеты, уважаемый в городе человек, но великий ревнивец, и страсть как не любит, чтобы какая-либо газета была лучше его. Как-то прочитал он путевые заметки Валерия Яковлевича Брюсова в «Русских ведомостях» и решил разгромить их. В этой целью направил меня по пройденному им пути, чтобы, значит, сделать опровержение. Но с первого взгляда на ваш чудесный город и пробыв два дня в Люблине, я не нашёл ничего, что могло бы противоречить столь правдивым статьям Валерия Яковлевича. Действительно, город чист, жители его опрятны, работают гостиницы, магазины, рестораны и кафе. Вот поживу у вас дня два – три, посмотрю всё, поговорю с людьми и тогда составлю своё мнение, но не думаю, что оно будет значительно разниться с выводами Брюсова о Ярославе. Вот и вся причина моего появления в вашем городе, уважаемая Агнесса Христофоровна.
– Ах, как это романтично! Путешествие, сначала на поезде, потом на авто, но я бы никогда не смогла как вы… Всё-таки это утомительно. Ах, да, всё порываюсь сказать, да никак не могу вставить слово в ваши речи. Удивляюсь вашей памяти. Как это вы можете помнить моё имя… да ещё со столь трудно запоминаемым отчеством, Аг-нес-са Хри-сто-форо-вна. Нет, это бесспорно очень трудно. Поэтому зовите меня просто – Агнесса, а лучше Агния, как когда-то называл меня мой покойный муж. Поверьте, Пафнутий, так мы можем беседовать как близкие друзья, а я думаю, что мы непременно таковыми станем. Я же уже считаю вас моим другом, поэтому позволяю вам обращаться ко мне даже на ты, так мы будем ещё ближе друг другу, как брат и сестра. Ах, как это наверно прекрасно иметь брата. У меня, к сожалению, не было ни брата, ни сестры.
Обед прошёл в приятом разговоре. Агнесса Христофоровна выставила на стол буженину, масло, сыр, свежие овощи со своего огорода, наваристый борщ со сметаной, пироги с мясом и лесной ягодой. На десерт подала ароматный чай и зефир. Стол по военным временам очень богатый.
До вечера было далеко, и Пафнутий Иакинфиевич решил прогуляться по польскому городу, поговорить с людьми, понять их настроение и выведать у военных, если удастся, не сдадут ли они Ярослав, а главное составить своё личное мнение о городе и его жителях, – удостовериться в правдивости написанного Брюсовым, хотя не верить ему у него не было причин.
– Уж очень стремительно и безболезненно, если верить сводкам генерального штаба, был взят Ярослав. Эйфория победы расслабляет, – говорил себе Коробейников, прогуливаясь по центральным улицам города неторопливым шагом. – Этим могут воспользоваться армии противника. Да… это уже и чувствуется, слышны раскаты артиллерийской стрельбы. Думается, трудно сейчас нашим войскам.
Пафнутий Иакинфиевич был человек сугубо гражданский, мало разбирающийся в стратегии, поэтому всё быстро меняющееся его тревожило, хотя, как патриот России он верил в победу своей страны над любым врагом.
– Это давно доказано историей. Ходили, ходили враги на мою Россию, все были биты, и на сей раз не уйти им от возмездия. Ишь, что удумали, войной идти на нас, – на русский народ. Ничего-то у вас не выйдет господа хорошие, нет… уж простите… нехорошие.
4 сентября 1914 года 3-я армия под командованием генерала Рузского Н. В. и 8-я армия под командованием генерала Брусилова А. А. взяли город Львов, через несколько дней был взят город Ярослав. Пафнутий Иакинфиевич прибыл в Ярослав через полгода после его взятия русскими войсками и вот он шёл по городу и любовался им. Здесь – в Галиции март 1915 года был действительно весенним месяцем, – вдоль заборов росла молодая ярко-зелёная трава, деревья распустили маленькие маслянистые листья, набирал цвет абрикос… и солнце… яркое тёплое солнце.
День прошёл в приподнятом настроении, а вечером Пафнутий Иакинфиевич вёл с хозяйкой дома приятный разговор. Агнесса Христофоровна говорила мало, больше слушала, но некоторая её задумчивость говорила о каких-то тайных мыслях.
Прошла неделя, в течение которой Агнесса Христофоровна и Пафнутий Иакинфиевич сблизились, стали жить как муж и жена. Коробейников мог себе позволить близость с женщиной и не только потому, что не был женат, а вследствие того, что полюбил Агнессу всем своим чистым сердцем.
В один из дней, прогуливаясь по городу, он почувствовал какую-то неуловимую тревогу.
– Прекрасный город, но что-то в нём появилось тайное. Что же это, что… я должен это понять, – мысленно говорил себе Коробейников, рассматривая молчаливо бредущих людей. – Что-то в них настораживает, но что? – И Пафнутий Иакинфиевич вдруг понял свою внутреннюю тревогу. Понял, что город, через который шли колоны военных, как на запад, так и на восток готовится к войне. – Здесь становится опасно. Надо немедленно уезжать, – проговорил он себе и быстрой походкой направился в обратную сторону – домой.
Собирались в спешке, и покидали город с болью в сердце. Особенно тяжело переживала отъезд Агнесса Христофоровна, но новая любовь, стремительно влетевшая в её жизнь, в некоторой мере сдерживала её слёзы, но только когда в её глаза смотрел он, – её милый Пафнутий, а наедине она давала волю своим чувствам, хотя в душе была счастлива. Её можно было понять, в этом городе прошла вся её сознательная жизнь.
В конце апреля 1915 года Ярослав был в руках австрийцев, которые к концу июля ещё дальше продвинулись на восток, и 22 июня 1915 года заняли город Львов, а к середине августа австро-венгерские войска и 11-я германская армия вышли на рубеж Тернополь на юге – Пинск на севере. Это было время великих отступлений русских войск на всём восточном фронте от – города Черновцы на юге до Рижского залива на севере. Но всего этого не знали Пафнутий Иакинфиевич и его жена Агнесса Христофоровна, и не могли знать.
Задолго до тех тяжёлых для российской армии дней они ехали на автомобиле в Варшаву. В небе показался один единственный аэроплан с чёрными крестами на крыльях. Он сбросил одну единственную бомбу, и эта бомба упала на одну единственную машину, в которой ехали два влюблённых человека и шофёр. Шофёр не получил даже царапины, а сердца двух влюблённых людей были пробиты осколками бомбы. Их похоронили в одной могиле, – здесь же, – на обочине дороги, по которой они ехали в своём коротком счастье.
Подарок императору
(Рассказ)
Газета «Русское Слово», июль, 1914 года.
«Вставай же, великий русский народ! История зовёт тебя совершить великий подвиг, перед которым побледнеет всё, что когда-либо видел мир. Мы должны бороться не только за свою честь, попранное право и справедливость, но и за самоё своё существование, как государства и народа. Мы будем бороться за светлое будущее всего человечества, за уничтожение чудовищного гнезда милитаризма и за освобождение великого немецкого народа от ига тупого юнкерства. И кому суждено пережить эту величайшую эру всемирной истории, тот увидит осуществление самых пылких мечтаний о братстве народов и о царстве мира, правды и любви. Если когда-либо свет воссияет миру с востока; то теперь или никогда. Не будем же останавливаться на полдороге. Святое дело освобождения человечества от бремени насилия и вечных угроз должно быть доведено до конца. Страшны жертвы, труден путь, но велика награда».
Приказ о мобилизации в селе Верх-Марушка, Бийского уезда был получен в 23 часа 40 минут 18 июля. Люди мирно спали у себя дома или в поле. Никто из них не знал о приказе, о том, что надвигается страшная война. Утром 19 июля запасным объявили, что 20 июля они должны отправиться в Бийск. Село замерло в ожидании пьяного разгула, но день и ночь прошли спокойно. Спрос на водку появился лишь утром 20-го июля 1914 года. В селе не было казённой лавки, а у шинкарей её запас был быстро разобран. Запасные помчался за нею в соседние села – Марушенское и Воеводское, но к их огорчению казённые лавки там оказались закрытыми. Таким образом, они отправились в Бийск совсем трезвые, отчего настроение у всех было отвратительное, что нельзя было сказать о ехавших за ними запасных из соседней деревни Бочкари. В Бочкарях 20 июля был съезжий праздник – Ильин день; водки было запасено много, а потому все призывники были пьяны, их лежачих везли в телегах родственники.
А ратникам ополчения был отдан приказ прибыть в Бийск 28 июля. Они, как и запасные из села Верх-Марушка тоже отправились в город абсолютно трезвые, так как к тому времени ни водки, ни пива достать было негде. Их отправка прошла спокойно, нежели запасных из деревни Бочкари. Раздавались только вопли и плач матерей, жён и других родственников, но сами ратники держали себя сдержанно, не бранились и не хулиганили.
В начале августа некоторые запасные и ратники стали возвращаться домой, были забракованы по состоянию здоровья или освобождены от воинской службы на других законных основаниях, остальные были погружены в теплушки и отправлены на фронт. Из села Верх-Марушка отправились на фронт Бородин Прохор, Кривобоков Емельян, Семенухин Егор и Подгорный Силантий. 23 августа эшелон с сибиряками прибыл на Казанский вокзал Москвы, откуда с пересадкой на другом вокзале сибиряки отправились через города Орёл и Курск в Киев и далее через станцию Казатин до конечного пункта Здолбунов, – 15 километров южнее города Ровно. Здесь воины сибиряки влились в 8-ю армию Брусилова и уже 4 сентября 1914 года приняли бой под Городком, что в 30 километрах западнее Львова.
Значительные силы австрийской армии обрушились на авангард генерала Брусилова, состоящий из пехоты, казаков и лёгкой артиллерии. План неприятеля был ясен, – стремительной атакой смять передовые части Брусиловской армии, затем броситься в центр и уничтожить её.
Русской пехоте и артиллерии пришлось окопаться, в резерве армии были только несколько казачьих отрядов.
– Всё, братцы, держитесь, идут, – проговорил Прохор, увидев выходящую из леса австрийскую пехоту, и крепче сжал в руках винтовку.
– Сейчас бы за пышное и мягкое подержаться, – решил пошутить Кривобоков, но никто не принял и не поддержал его неуместную в данное время шутку, ибо время располагало не к ней, а вело к двум противоположностям – жизни и смерти. Какую из них примет судьба каждого русского солдата уже через несколько минут, то не было дано знать никому. Оттого и шутка Емельяна в ожидании первых выстрелов и взрывов была воспринята каждым, как насмешка над самим собой и над каждым из них. То, что Кривобоков видел, как утеху, никак не вязалось с тем, о чём думали многие в это время, а думали они о матерях и своих любимых подругах, о том, удастся ли ещё когда-либо увидеть их и обнять. Но Емельяна можно было понять, своими словами он хотел отвлечь себя и своих товарищей от тягостных дум, пытался вселить в своих товарищей веру в жизнь, веру в то, что сегодня смерть не настигнет никого.
На выходе из леса, расползшегося впереди густой тёмной полосой, австрийскую пехоту встретил мощный огонь орудий и пулемётов со стороны русских позиций.
– Бежите! То-то же! Получите изверг… – разорвавшийся снаряд, прилетевший со стороны врага, остановил на полуслове радостное восклицание Семенухина.
Убитое тело Егора, взлетев вверх, распалось на две большие и несколько маленьких частей. Падая, они описывали замысловатые кульбиты и орошали землю кровяной пыльцой, которая достигла лица Бородина. Утерев лицо рукавом шинели, Прохор передёрнул затвор винтовки и послал во врага очередную пулю. В пылу боя он не понял, что оросило его лицо, он даже не понял, что в соседнем окопе разорвался снаряд, разнёсший на куски тело его односельчанина – Семенухина. Прохор полностью отдался бою, через прицел винтовки видел только врага и слышал только выстрел из неё. Он стрелял, поражал врага своими меткими выстрелами и считал:
– Один, два, три, четыре…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/viktor-vassbar/s-nami-bog-63077728/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Виктор Вассбар
Рассказы о 1-й Мировой войне, в которых автор, вспоминая российских солдат, одновременно говорит современникам и последующим поколениям россиян, чтобы они помнили и поняли своих предков, проливавших кровь за свободу России и за жизнь без войн.Книга состоит из 2 частейЧасть 1 – «За Веру, Царя и Отечество».Часть 2 – «Рассказы старого солдата».
С нами Бог
Виктор Вассбар
Редактор Виктор Васильевич Свинаренко
Оформление обложки Елена Владиславовна Смолина
Корректор Светлана Михайловна Свинаренко
© Виктор Вассбар, 2024
ISBN 978-5-4498-2095-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
За эту работу автор награждён дипломом православной литературной премии 2020 имени святителя Макария, митрополита Алтайского
Историческая справка
Манифест от 20 июля (1 августа) 1914 года объявлял подданным Российской империи об её вступлении в войну с Германией. Документ объяснял мотивы начавшейся войны: Россия заступилась за братский сербский народ и за это подверглась нападению врага.
В то время, когда на святую русскую землю напал враг, когда все патриоты России шли добровольцами на фронт, когда все народы страны несли последнюю копейку в помощь армии, большевики подстрекали народ на бунт, – на революцию внутри страны с целью поражения её армии и государства в целом.
Газета «Жизнь Алтая», №216-й. Воскресенье, 16 ноября. 1914 года.
«Петроград. 14. XI. При производстве предварительного следствия о лицах, съехавшихся вблизи Петрограда с разных мест на совещание с некоторыми членами большевиками социал-демократической фракции Государственной Думы, обнаружено, что совещание было посвящено обсуждению проекта резолюции по поводу войны, в которой признаётся «наименьшим злом поражение царской монархии и её войск» и выдвигается лозунгом «всесторонняя, распространяющаяся на войска и на театр военных действий пропаганда социальной революции», «организация для таковой пропаганды – нелегальных ячеек в войсках».
Все задержанные лица заключены под стражу, по постановлению судебного следователя».
В первые дни начала войны Петербург был переименован в Петроград. Поскольку началась война с Германией, и столица не могла иметь название немецкого происхождения – «бург».
Первая мировая война (28 июля 1914 – 11 ноября 1918) – один из самых широкомасштабных вооружённых конфликтов в истории человечества. Её название утвердилось в историографии только после начала Второй мировой войны, а до 1939 года употреблялось название «Великая война». В Российской империи её называли «Великой войной», «Большой войной», «Второй Отечественной» (1-я Отечественная – война 1812 года). Неформально до революции 1917 года «Германской», после 1917 года «Империалистической».
В результате войны страны-участницы потеряли более 10 миллионов солдат, около 12 миллионов мирных жителей, около 55 миллионов были ранены.
«Тогда Иисус сказал ученикам Своим:
если кто хочет идти за Мною,
отвергнись себя, и возьми крест свой,
и следуй за Мною».
[Мф. 16:24].
Часть 1. За Веру, Царя и Отечество
Газета «Русский инвалид». Июль, 1914 год.
Со дня открытия Царскосельского дворцового лазарета Августейшие Сёстры милосердия – Ея Императорское Величество Государыня Императрица Александра Фёдоровна и Великие Княжны Ольга Николаевна и Татьяна Николаевна изволят ежедневно самым аккуратным образом от 10-ти часов утра до часу дня (иногда и позже) пребывать в лазарете, собственноручно делая перевязки раненым воинам… входя во все мельчайшие нужды лазарета.
Газета «Армейский вестник». №29. Вторник, 14 октября, 1914 год.
Из Петрограда, Москвы, Харькова, Киева, Казани идут известия о грандиозных манифестациях, устроенных учащейся молодёжью: всюду на собраниях произносились речи, выражающие готовность принести свои жизни на защиту родины.
«Жизнь свою отдадим» – говорилось в них – и, верим, что этот порыв исходит из глубины молодых, дышащих безграничной любовью к родине, сердец. В этом клике молодой России слышится всё та же твёрдая как сталь, могучая как земля-матушка, воля народа – «должны победить».
Газета «Армейский вестник». №29. Вторник, 14 октября, 1914 год.
Усилившиеся за последние годы преследования русских людей в Галичине, Буковине и Угорщине дошли до невероятных размеров. С 19 июля начались массовые аресты всех, подозреваемых в сочувствии России. Хватали одинаково 85-летних старцев и 11-летних мальчиков и, закованных в кандалы, вели во Львовскую тюрьму. Толпа заплёвывала несчастных, избивала палками, забрасывала камнями, а одного престарелого священника убила до смерти. Полиция бездействовала, а газеты писали патриотические статьи об «истреблении москвофилов».
Они не праздно жили в Божьем мире
(Повесть)
Москва – Брест.
Прапорщик Сокуров Кирилл Мефодьевич писал письмо домой.
– …и вот я еду на запад, туда, где сейчас свистят пули и взрываются бомбы, стонет земля и русская душа. Каких-то четыре месяца назад я был студентом второго курса политехнического университета и вот на мне уже офицерские погоны. Мечтал ли я когда-нибудь о них… Вряд ли! Я люблю жизнь, а война это смерть. Конечно, кому-то надо защищать родину от врага, но и в военное время нужны инженеры, но коли так повернулась судьба, противиться ей я не стал и не буду. Надеюсь, мама, вы понимаете меня. 4 месяца… всего 4 месяца ускоренных офицерских курсов и вот я уже прапорщик. Прапорщик Сокуров Кирилл Мефодьевич. Звучит. Прапорщик! Но, что в этом звуке? Вот-вот, именно, это просто красивый звук, а знаний во мне очень мало. Мне двадцать лет. Я еду на войну. Мне страшно? Нет, мама! Это, вероятно, от того, что я ещё не в полной мере осознаю, что ждёт меня. И я не знаю, что такое война, я никогда её не видел, и не видел смерть в бою. Разумом я понимаю, что могу быть ранен, могу стать инвалидом – лишится рук и ног или даже самой жизни. Всё это я прекрасно понимаю, но не верю, что это может произойти со мной. С кем угодно, только не со мной! Как это так, и с чего бы это вдруг я – именно я… я, который ещё не познал женской ласки. Как это я могу быть убит… Я, лично Я, Я с большой буквы… Нет! Этого не может быть никогда! Меня невозможно убить! Глубоко внутри моей души я осознаю – человек смертен, но только не я! Я вечен! И вы, мама, верьте в мою вечность!
Я еду на фронт. Со мной такие же, как я выпускники ускоренных курсов – прапорщики Яков Сучек, Тит Умрихин, Николай Лошнов, Григорий Малышев, Лев Коновал, Пахом Чахов, Максим Баньков, Захарий Головец, Стефан Скряга, Максим Жидок, Василий Лимор, и братья близнецы Феодосий и Фёдор Волокита. Они возбуждены, как и я. И они тоже не верят в возможную реальность своей смерти.
Скоро будет Минск. Отправлю письмо. Следующее напишу, как приеду в часть.
До свидания, дорогие мои! Ваш Кирилл. 11 марта. 1914 год. Станция Минск.
Прапорщик Сокуров ехал по Александровской железной дороге на войну с Германией – на восточно-прусский фронт. Задумчиво посматривая на пролетающие за окном вагона поля и перелески, сёла и железнодорожные полустанки, пересекая по мостам реки и овраги, он вспоминал свою жизнь волею судьбы разделённую на две части. Первая была неисчислимо давно, так давно, как день сотворения мира, – это детство, отрочество и юность. Вторая – военное училище, где всего неделю назад, получая погоны прапорщика, он прощался со знаменем училища и клялся в верности царю и Отечеству. Вспоминая первые шаги по своей второй жизни, Кирилл гордился собой, – он с честью прошёл весь курс обучения в военном училище, не хныкал и не падал духом от вдруг резко навалившихся на него тягот военной службы, он познал новое для себя ремесло, жестокое по сути и делу своему, но истинно мужское – убивать во имя жизни. Он понимал, зло невозможно искоренить злом, его можно победить только любовью, но он не мог полюбить того, кто дал его родине пощёчину. Поэтому он ехал убивать, убивать врага, посягнувшего на самое дорогое для него, – на жизнь и любовь. Если первая жизнь Кирилла была где-то очень далеко и как бы даже не его, она забылась, то вторую жизнь он помнил до мельчайших подробностей. Классные занятия – изучение устава и оружия, полевые – марш-броски, рытьё окопов и стрельба изо всех видов стрелкового оружия. Но особенно памятна была ему речь полкового священника, седого иеромонаха Кирилла, произнесённая им в храме училища во время отправки выпускников на фронт, после которой он прочёл молитву за Россию:
– На Отчизну нашу, Россию излей благодать, Твою Боже! Да соединятся все народы, её населяющие, в одну семью, Тебя Небесного Отца, единомышленно исповедующую, всю жизнь свою единодушно по вере устоявшую, да будет едино стадо и Единый Пастырь. Да будет хлеб насущный и духовный для всех без изъятия. Господи Владыка Мира! Да будет мир и любовь между всеми нами и да будут бессильны козни ворогов внутренних и внешних, злых сеятелей плевел на ниве Твоёй, писанием, словом или делом вносящих шаткость в умы, горечь в сердца, соблазны, раздор и всякую скверну в жизнь. Пошли, Господи, делателей добрых на русскую ниву Твою; да огласят они её глаголами правды Твоей, да просветят её примером жизни по вере.
Пошли Господи, народу Русскому чуткость сердца, да разумеет он святую волю Твою и не измена и с радостью творит, да будет Русь воистину свята, да соединится она единомышленно и единодушно в одно великое Братство Христово, мыслию, словом и делом верное Богу и Христу Его. Да будет Русь наша подлинно церковной державой, во всех делах своих руководствующейся учением Православной Церкви. Господи Владыка мира! Посети Отчизну нашу благодатию Своею, да облечется она святостью, как ризою, и да будут сны её в смирении своем достойны одежды брачной, в ней же в нити надлежит в чертог Царствия Твоего! Аминь.
Поезд неспешно, но неуклонно бежит на запад, к тому краю, к которому были прикованы помыслы молодых прапорщиков. Несколько сотен вёрст осталось позади, и чем ближе он к конечному пути, тем ближе молодые офицеры оказываются к таинственному театру военных действий, тем спокойнее и радостнее становится ни душе каждого из них.
Из мимолётных наблюдений, из случайных встреч и вагонных разговоров выносят они твёрдое убеждение, что то настроение бодрости и веры в себя, которое в Москве можно было объяснить сравнительной отдалённостью от совершающихся событий, есть настроение всей России.
Видят и слушают выпускники военного училища людей, случайно собравшихся в общем вагоне из самых отдалённых одна от другой губерний и из разных городов, – и ни одной ноты не проскальзывает в разговорах, которая нарушила бы всеобщую уверенность в конечном успехе России.
Конечно, многим из молодых людей, всего неделю назад надевшим офицерскую форму, внешний вид знакомой с детства Александровской дороги, по которой кто-то ездил к родственникам, а кто-то путешествовал вместе с родителями, видится несколько изменившимся по отношению к довоенному времени, но она вызывает в них гордость за свою страну, сумевшей не растеряться в столь сложных условиях военного времени, – перевела её на усиленный режим работы. Перевозя военные грузы и пассажиров, большая часть из которых военные, железная дорога организовала круглосуточное снабжение кипятком, в буфетах торговлю квасом, лимонной водой, хлебом, консервами, колбасой и даже сладостями. На всех станциях расклеены объявления, относящиеся к событиям военных дней, продаются газеты и журналы, из которых пассажиры узнают последние новости.
Сбавляя ход, поезд приближался к станции Минск. Пройдено более двух третей пути от Москвы до Бреста. И вот, подав сигнал, поезд полностью остановился на втором пути станции. К служебному тамбуру вагона третьего класса торопливо поползла многоцветная лента из гражданских одежд и военных мундиров, – все спешили на выход из вагона – на перрон, с которого в Кирилла ударила тугая волна разнородных голосов. Русский, польский, еврейский и многие-многие другие голоса, сливаясь в могучий хор, казалось, пытались толи разорвать, толи запеленать в себя всю разнородную массу людей, здание вокзала, поезд и даже самого себя и унестись в тревожную даль. Именно такая аура витала по-над станцией, и её чётко ощутил Кирилл, как только влился в массу людей, стоящих на перроне.
Со стороны головы поезда, в котором Кирилл только что приехал в Минск донёсся паровозный гудок.
– Как, уже отправление, – удивился он, и увидел приближающийся к перрону пассажирский поезд.
Поезд с крупными красными крестами на боках вагонов шёл по первому пути.
– Санитарный поезд, – проговорил Кирилл и, забыв о цели выхода из вагона, с любопытным напряжением воззрился на замедляющий ход состав.
Выбросив последнюю струю пара, санитарный поезд остановился, и тотчас распахнулись все двери его вагонов.
– Посторонитесь, посторонитесь! – понеслось в воздухе и со стороны вагонов с красными крестами потёк, расширяясь, ручей из носилок. Их куда-то несли санитары, и на них лежало что-то объёмное, полностью укрытое белыми простынями.
К Кириллу приближались два крепких санитара с носилками. Белая простынь скатилось с того, что они несли, и Кирилл увидел лицо человека цвета мрамора.
Вмиг слетала с Сокурова возбуждённо-приподнятое настроение. Он наконец-то понял, что лежит на носилках, именно что, а не кто, ибо мёртвое тело человека это уже труп, а труп не может быть кем-то. Он понял, что ждёт его впереди. Понял, что его ждут не победные фанфары и безобидный прогулка с ружьём, как на полигоне во время занятий в училище, а враг, несущий смерть.
Кирилл как наяву увидел себя лежащим на носилках наполовину прикрытым белой простынёй. Увидел своё мертвенно-белое лицо, отличающееся от цвета простыни лишь лёгкой синевой. Увидел и понял, что не бессмертен, понял, что может быть убит, и ему стало болезненно жалко себя, так жалко, что непроизвольно выступили слёзы.
Кирилл стоял, из его глаз лились слёзы, и он не замечал их.
– Молоденький, какие они все молоденькие, – услышал Кирилл рядом с собой скорбный женский голос и вышел из оцепенения. – А ты поплачь, поплачь, касатик. Может быть, по нему и плакать некому, а так душе его легче будет… на чужбине-то.
Остаток дороги до Бреста Кирилл ехал в задумчивости. С ним разговаривали, что-то ему говорили, он отвечал, как на автомате и видел носилки, на которых, прикрытый белой простынёй лежал неизвестный ему герой.
Пройдут дни, за первым погибшим героем пойдёт череда других воинов, отдавших свою жизнь отчизне. Кирилл уже не будет оплакивать их, он будет просто скорбеть, ибо сольётся с войной, но того убитого солдата, первого увиденного в войне, увиденного на перроне станции Минск он запомнит на всю свою короткую жизнь.
Первый бой.
Прибыв в Брест, молодые прапорщики пожали друг другу руки и, согласно предписаниям, направились в свои воинские части. Сокуров Кирилл Мефодьевич, Кудрихин Тимофей Ильич, Пучков Яков Александрович, Баньков Максим Петрович и Лошнов Николай Иванович были направлены в 21-й пехотный Муромский полк, 6-й пехотной дивизии, 15-й армейского корпуса, 2-й армии. Остальные их товарищи были распределены по другим частям этой же армии.
По прибытии в Муромский полк, находящийся во втором эшелоне, прапорщики были распределены по батальонам, где им подчинили взвода. Начались военные будни. Но уже через три недели – в конце апреля 6-й пехотной дивизии было приказано выдвинуться на юго-западную окраину Плоцка и занять оборону на правом берегу Вислы.
По прибытии на место сосредоточения командиру разведывательного взвода прапорщику Банькову было приказано разведать позиции врага на занимаемом им левом берегу Вислы. В разведку был отправлен опытный разведчик Червяткин.
Переплыв в темноте на противоположный берег, разведчик наткнулся на труп русского солдата-знамёнщика. Тут же лежало знамя полка.
Отрезав знамя от древка, Червяткин обмотал им себя, сверху надел свою амуницию и отправился далее. Продвигаясь вперёд, был освещён прожектором со стороны немецких позиций и взят в плен. До утра русский разведчик был помещён в небольшом блиндаже под охраной одного часового. В середине ночи часовой уснул, этим воспользовался Червяткин и бежал.
Пробираясь между спавшими солдатами, увидел среди них знаменщика, около него лежало знамя. Перочинным ножом отрезал знамя от древка, выбрался из траншеи и тихо пополз к реке. Проползая мимо рощи, обнаружил артиллерийскую батарею противника, замаскированную в ней.
– Теперь я не имею права погибнуть. Я обязан доставить эти важные сведения в полк, – сказал себе разведчик и резким рывком устремился к реке, но, достигнув вражеский берег, снова был освещён немецким прожектором. Посыпался град пуль, одной из которых Червяткин был ранен в бок, но ему всё-таки удалось преодолеть реку, выйти к своим позициям и вручить прапорщику Банькову два знамени – русское и немецкое, и донести разведывательные сведения. За этот подвиг рядовой Червяткин был награждён Георгиевским крестом 4-й степени.
Разведданные, добытые Червяткиным, очень пригодились артиллерии полка в ночь следующих суток, когда немецкие войска предприняли форсирование Вислы под прикрытием своей артиллерии.
В эту ночь – с 1-го на 2-е мая на позиции 21-го пехотного Муромского полка обрушился ураганный артиллерийский огонь немецких батарей. Тотчас на него ответила батарея 76-мм полевых орудий капитана Кучерова. Через двадцать минут артиллерия противника была подавлена. Вот как об этом бое рассказывал сам командир утром 2-го мая.
– Сегодняшняя ночь для меня был величайшим праздником. В 23.30 я первый из бригады открыл огонь по двум австрийским батареям на дистанции 1,600 саж. Другие батареи нашей бригады не стреляли; только одна 1-я, час спустя стала стрелять по пехоте на переправе. Эти две батареи выследил наш разведчик ещё сутки назад, я заранее подготовил данные для стрельбы, и как только немецкая батарея открыла огонь – уничтожил её. Это был великий для меня праздник. Я видел разрывы моих снарядов и панику среди немецкой артиллерийской прислуги. По сведениям от лиц, близко наблюдавших стрельбу, потери немецких батарей огромные, они полностью разгромлены. Меня обнимали, целовали, жали руки, кричали «ура». Думаю, что своими действиями я уберег от расстрела наш полк. У меня потерь не было. По показаниям пленных немцев, огонь мой был убийственный. Немцы в паническом ужасе бежали от орудий, бросались на колени, плакали, молились. С рассветом с позиций немецких батарей выехал целый обоз с ранеными и убитыми. Говорят, тяжело ранен один батарейный командир. На месте их бывшей стоянки полный разгром: разбитые повозки, убитые лошади.
Наступление немецких войск продолжалось 10 дней. Не продвинувшись ни на шаг, немцы были вынуждены отступить. 6-я пехотная дивизия заняла левый берег Вислы.
Уходя, немцы загоняли жителей в дома и сжигали их. Сжигали также и русских раненых. Кроме того, привязывали к деревьям даже стариков, женщин и детей, сжигали их и расстреливали. Такую картину зверств увидели солдаты и офицеры русской армии, переправившись на левый берег Вислы.
Итог битвы на Висле.
В течение первых трёх суток Муромский полк нанёс жестокое поражение немецким войскам, пытавшимся переправиться через Вислу.
В первую ночь были почти полностью уничтожены семь батальонов врага. В следующую ночь подобная участь постигла две роты противника, пытавшиеся переправиться через реку на подручных средствах.
На третий день немцы подтянули новые артиллерийские орудия и при их поддержке успели накопить на своём берегу около двух батальонов против роты, в которой 1-м взводом командовал прапорщик Сокуров. В этом бою двум немецким ротам удалось форсировать Вислу, но встреченные взводом Сокурова и другими двумя взводами роты в штыки, немцы были сброшены в реку и уничтожены.
Потери немцев оказались огромны. За одну только последнюю ночь ими оставлено на месте свыше 1200 трупов.
Взятые в плен германские офицеры высказались:
– Мы даже не представляли себе, что можно контратаковать вдвое меньшими силами и так стремительно.
Через месяц 6-я пехотная дивизия была отправлена на переформирование.
Информация.
В мае – середине июля 1915 года 2-я армия под командованием генерала от инфантерии Смирнова Владимира Васильевича заняла полосу обороны Плоцк – Лодзь для отражения наступления врага на Варшаву, но уже в конце ноября была вынуждена оставить крупный населённый пункт Лодзь.
Газеты того времени писали: «Лодзь нами оставлена без боя, так вопрос о его защите потерял всякую остроту. Оборона этого огромного города, навлекая на него неприятельскую бомбардировку, представляет в военном отношении большие неудобства, давая неестественные очертания фронту и затрудняя связь тылом.
От автора.
Бездарность генералитета русской армии свела на нет все ранние её победы. С этого момента начался постоянный отход наших войск на всех фронтах. Но это не принижает героизм русского солдата, а ещё более возвеличивает его.
К 19-го июля 1915 года Северо-Западный фронт отступил и занял рубеж обороны, – с юга на север: Пинск – Андреевцы – западная окраина Гродно – восточная окраина Ковно (образовался выступ в сторону противника), – восточная окраина Шавли – северная окраина Любавы (Курляндия) на Балтийском море.
В начале августа 1915 года Ставкой Верховного главнокомандующего Северо-Западный фронт был разделён на Западный и Северный фронты.
К концу кампании 1915 года Северный фронт, в состав которого входила 2-я армия, сдал позиции, занимаемые в июле, и остановился на рубеже обороны – с юга на север: Свенцяны – западная окраина Двинска – левый берег Западной Двины до Якобштадта – правый берег Западной Двины до Рижского залива.
В ходе оборонительно-отступательных боёв 2-я армия понесла большие потери.
В августе – октябре 1915 войска Западного фронта вели тяжёлые оборонительные бои за Вильну (ныне Вильнюс), ликвидировали прорыв 1-го и 6-го кавалерийских корпусов германских войск в районе города Свенцяны. Весной 1916 года войска Западного фронта провели наступательную операцию в районе Двинска и озера Нарочь.
Покрошили, как капусту.
– Слышал, Кирилл, разведчики взвода Максима Банькова майора немецкого в плен взяли. Визжит, как резаный поросёнок.
– От радости что ли? – не вникая в слова товарища, задумчиво проговорил Сокуров.
– От какой радости?! В плен говорю, немецкий майор попался… Баньков его взял со своим взводом. Какая тут радость у него?
– Так в плен же взял, вот и радуется.
– Кирилл, ты меня слышал, о чём я сказал?
– О майоре немецком взятом в плен. Вот Пучков и радовался.
– Пучков-то может быть и радовался, только немцу тому не до радости сейчас. Визжит, как поросёнок недорезанный.
– Что так? – вникнув в слова Тимофея Кудрихина, спросил Сокуров. – Бьют сильно?
– Кто бы его бил… и кому это нужно, пленного бить?
– Что ж тогда визжит?
– Вот и визжит, что, мол, нечестно его взяли, – не в бою, а из избы вытащили. День рождения, – кричал, – праздновал, а вы честь не имеете. Ну, и тому подобное. Оторвали, видите ли, от праздничного стола, от коньяка и русской икры… вот сволочь… морда немецкая.
– Во-о-он оно что… – мотнув головой, протянул Кирилл, – не по нраву, видите ли, ему наше «гостеприимство». Что ж тогда войной пошёл на нас? Не спрашивали его?
– Может быть, спрашивали. Мне откуда знать. Только вот, что я думаю, Кирилл, гадкий народ эти немцы. С исстари на нашу землю нападают, деды и отцы наши их били, а им всё неймётся. Хитрость за хитростью выдумывают. Не понравилось ему, видите ли, что из-за стола его взяли… праздничного. А сами-то честно войну ведут… а? То-то же! Слышал, как казаков надысь побили?
– Так вроде в нашем полку нет казаков.
– В нашем-то нету, а в дивизии нашей есть.
– И как их… того… побили-то?
– Толком не знаю, но слышал, что шибко. Да тебе лучше об этом расскажет Николай Лошнов. У него брат родной – начальник штаба дивизии, – полковник Лошнов.
– Вон оно что… И молчал, никому ни слова, что брат полковник.
– А что ему выпячиваться? Полковник не он, и вообще у них в княжеском роду это не принято… Скромности ему не занимать, сам знаешь, каким он был в училище, всегда на помощь приходил, толково объяснял всё, что в военном деле нам не ясно было. Парень хоть куда! Ну, так как, идём?
– Пойдём, что не пойти. Проведаем. Дней пять уж как не встречались.
Прапорщика Ложного в избе, занимаемой офицерами 3-й роты, 3-го батальона, не было. Кудрихин и Сокуров нашли его среди солдат своего 3-го взвода. Николай вёл занятие по тактической подготовке. Он как раз рассказывал о встрече казаков соседнего полка с отрядом германской кавалерией.
Кивнув друг другу в знак приветствия, Кирилл и Тимофей присели рядом с Николаем и стали с интересом слушать его рассказ.
– …у немцев это самый дорогой род оружия, так как с лошадьми у них тяжело. Пушек, пулемётов, ружей, говорят их пленные, у них вдоволь имеется, и в любое время они могут ещё наготовить их сколько угодно.
Этого добра, – говорят они, – у нас, что у вас, у русских дров. А конные отряды не создашь так скоро и легко, как батареи, или как даже пехотные полки. Кавалерист не просто солдат. Это солдат, плюс лошадь. Обучить их, срастить – дело сложное и тяжёлое.
Поэтому немцы и берегут свою конницу. Вот мы с вами пехота и вроде бы, какой вам резон обучаться кавалерийскому делу. А резон есть и очень большой, но всё по-порядку. Слушайте внимательно и вы всё поймёте.
Вместо пехоты, – в спешенном строю, конницу в бой не посылают. За лихостью конных атак на батареи и пехоту противника также не гонятся. Они скорее даже конницу склонны прикрывать пехотою. По крайней мере, конные отряды у немцев почти никогда не ходят одни, без пехоты. Вначале войны, не зная ещё этой немецкой тактики, наши конные части иногда сильно платили за это незнание большой кровью. Встретят, бывало, немецкую конницу и лихо помчатся на неё. А та никогда не принимала боя в шашки, разве уж столкнутся нос с носом. Если же можно было уйти, немецкие конники поворачивали коней и рысью отходили. Наши за ними. Мчатся во всю, вот-вот настигнут, а драгуны, вместо того, чтобы обернуться и защищаться, неожиданно забирают круто вправо и влево, а перед нашими казаками вырастает пехота с пулемётами. Что получается, кто ответит?
– Что тут не ясно, ваше благородие. Драгуны, сами не принимали боя. Наводили наших на прикрытую немецкую пехоту, – донеслось из солдатских рядов.
– Правильно рассуждаете, ребятушки. Вот такие они хитрецы, немцы, – враги наши исконные.
Впрочем, наши скоро поняли эту немецкую тактику и научились даже выгодно пользоваться ею. Нужно вообще заметить, что по своей сообразительности, личной находчивости, по сметке, вы – русские солдаты выше немца, хотя, что скрывать, немец в массе своей много грамотнее. А всё ж таки ему далеко до вас, с вашей русской смекалкой. Он мыслит, может быть, и глубоко, но медленно. Наши же казаки, после десятка неожиданных наскоков на немецкую пехоту за их конницею сами стали ловить их на собственной хитрости и добывать сведения о пехоте – делать разведку боем.
Едет наш разъезд в три, пять, максимум семь человек. Встречают немцев. Те ездят большею частью, партиями от десяти до тридцати и даже 50-то человек. Наши, несмотря на сильное численное превосходство немцев, кидаются на них. Немцы сейчас же поворачивают к своим позициям и начинают отходить. А наши уже скопом не пускаются за ними, поскачут два, три казака, проскачут версту, другую и как почуют, что немцы врассыпную, – сразу назад. Всё ясно: направление отходящей немецкой конницы ясно показало нашим, где находится немецкая пехота. Тут уже наша артиллерия и начинает их утюжить.
– Так пошто, ваше благородие, тогда наша конница надысь полегла вся?
– Это кто же вам сказал такое?
– Так слухи ходят, будто целый эскадрон немцы побили.
– Не правильно вы поняли, братцы. Побили, эскадрон… только германский… разнесли его в пух и прах артиллеристы нашего соседнего полка. Наскочили драгуны на запрятанные пушки соседей, вот всех их и покрошили наши доблестные артиллеристы, как капусту в корыте.
Среди солдат раздался радостный смех, – гордость за наших артиллеристов.
Немецкие зверства.
– Здорово он это выдумал. Вот, что значит военная династия.
– Да-а-а! – качнув головой, протянул Кудрихин. – Немец он хоть и враг, а поучиться у него есть чему. Вот смотри, Кирилл, как он хитро воюет. Словно хамелеон. Подстраивается под местность, ежели снег, надевает белые балахоны, ежели лето, обвешает себя сучками, ветками, словно лесовик какой становится, – весь мохнатый и зелёный. А к осени жёлто-ржавый. Поди, высмотри его в лесу, вот наши и напарываются на такие засады, когда в разъездах или в разведке.
– Если бы ещё это… у них каждый офицер лучше нас снабжён. У каждого карты местности, подзорные трубы усовершенствованные, – вздохнув, проговорил Кирилл.
– Это, конечно, так. Только тут надо учитывать то, что они к войне готовились… втихушку, вот и слади всё до?бре, а всё ж таки мы их бьём и бить будем.
– За счёт смекалки солдатской и стойкости его.
– И веры российского народа в справедливость войны, – добавил Тимофей, – а учиться у врага нужно. Приду в свой взвод, буду, как Николай Лошнов своих обучать всем премудростям военным.
– Вот об этом я и начал разговор. Только кроме премудростей надо в наших солдатах злобу к немцу развивать.
– То-то можно подумать наш солдат не злой на него. Из-за него все мы оторваны от дома, от семьи, от дела любимого.
– Так-то оно так, только всё равно солдату надо разъяснять зловредную сущность врага, – настаивал на своём Кирилл.
– И как же ты её будешь разъяснять? Сам-то много ли о ней знаешь.
– А тут, Тимофей, особых знаний не надо. У нас солдат в массе своей грамоте не обучен, вот я и буду своему взводу зачитывать газеты… в них много о зверствах немцев. Взять хотя бы последний номер «Русских ведомостей», там об этом хорошо написано.
– Ну-ку, ну-ка, поведай, – заинтересовался Кудрихин. – У меня последнего номера нет.
– Так его ни у кого ещё нет… В штабе дивизии вчера был, вот и разжился… свежим номером. Сегодня своему взводу почитаю, завтра приходи, тебе передам.
– Завтра не могу, взвод в караул идёт… вот если бы сегодня…
– Дал бы я тебе её на сегодня, только и мой взвод завтра весь день занят, – с сочувствием другу, ответил Кирилл, и вдруг порывисто. – Мысль есть. Вот тут, – указав на приваленное к забору дерево, – давай присядем, прочитаешь газету и по памяти перескажешь своему взводу.
– Хорошая мысль! – откликнулся Тимофей.
Вечером этого дня прапорщики Сокуров и Кудрихин знакомили своих солдат со свежим номером газеты «Русские ведомости».
– Особоуполномоченный российского общества «Красного Креста» князь Куракин, – читал прапорщик Сокуров, – препроводил в главное управление «Красного Креста» бумагу следующего содержания:
«К многочисленным немецким зверствам можно добавить ещё одно, выходящее из ряда вон по своей бесцельной жестокости и бесчеловечности. В гродненском районе театра военных действий, при отступлении немцев и при нашем наступлении из деревни Новосёлок на фольварк (хутор, мыза, усадьба, обособленное поселение, принадлежащее одному владельцу, помещичье хозяйство), Рогожин, находящиеся за Новым Двором, у деревни Хильмоны несколько наших раненых попало в плен к немцам, которые были помещены в халупах, – в фольварке Рогожин. Халупа состояла из двух комнат. В одной, – лучшей и более просторной, – помещены были немецкие раненые и при них находился врач с санитаром, тогда как наши валялись в страшной тесноте, голодные, неперевязанные, без всякой помощи. Среди раненых находилось двое, знавших несколько слов по-немецки. На их просьбу сделать им перевязку врач-немец грубо и насмешливо заявил, что у них нет для русских перевязочного материала.
Не довольствуясь этим, немцы пошли дальше в жестокости: они поснимали с несчастных сапоги, отняли сахар, консервы, чай, табак. Некому было бы подать напиться воды, если бы не случайно попавший в плен здоровый наш солдат, взявший на себя роль санитара при наших раненых.
Вечером наши раненые, находившиеся в халупе, увидели, что раненых немцев эвакуируют, и на вопрос наших, когда же их отправят, получили грубый ответ: «Завтра». Наступило утро следующего дня, но они продолжали лежать всё в той же халупе, голодные, измученные, неперевязанные.
Ближе к полудню немцы стали уходить совсем из фольварка. На просьбу нашего здорового солдата оставить его со своими товарищами для оказания необходимой помощи, немцы грубо закричали на него и потащили с собою.
Через некоторое непродолжительное время раненые, продолжавшие лежать без помощи, услышали запах гари, который увеличивался всё больше и больше. Не было никакого сомнения в том, что халупа горит. К этому ужасу прибавился новый: тут же, в халупе раздались выстрелы. Некоторые из раненых с трудом доползли до окна и разбили его, но спастись через окно не было возможности, вследствие их слабости. Пламя с шумом ворвалось внутрь, и раненые стали задыхаться.
Забыв о боли, все, кто мог, подползли к дверям и, помогая своим товарищам, выбрались из этого, объятого пламенем, помещения. Спаслось человек 30; остальные тяжелораненые, которые не имели возможности двигаться, погибли в огне. Их было десять человек.
Явно, немцы, уходя из фольварка, подожгли халупу с ранеными; выстрелы же произошли от взрыва патронов, заложенных немцами в печь и во все углы и щели халупы. Всё вышеизложенное запротоколировано».
В глубокой тишине чувствовалось всеобщее сострадание – сочувствие страданию русских героев погибавших в огне. Каждый солдат, услышавший эту историю, думал, что на месте погибшего в огне раненого русского солдата мог быть и он, и возрастала в его душе ненависть к врагу и с большей силой вскипала в нём ярость к нему.
Герои-мученики.
6 сентября Муромский полк получил приказ завладеть стратегически важной высотой занимаемой немцами. Для разведки подступов к ней полку была придана сотня казаков. За сутки до наступления сотня вышла в разведку, выслав впереди себя дозор – казаков Кариндина Ивана Павловича и Никонова Тимофея Михайловича.
На пути следования казаков лежала деревня. Осмотрев её издалека и не обнаружив в ней немцев, казаки решили войти в неё, и попали в плен.
Оказывается, немцы увидели казаков задолго до их подхода к деревне. Затаившись, они позволили дозору войти в деревню и открыли по нему огонь. Первым был ранен Кариндин. Ему, упавшему с лошади, поспешил на помощь Никонов. Соскочив со своей лошади, он поднял товарища и стал помогать сесть на коня, но в это время сам был ранен и повалился на землю. В это время на казаков навалилось до десятка немцев. Борьба была неравной.
Казаков доставили в деревню, где их ждала мученическая смерть.
После занятия деревни Муромским полком местные жители обрисовали картину смерти героев.
Казаков доставили в дом Марии Семёновой, где в это время обедали немецкие офицеры. Стали обыскивать. При обыске у одного из казаков нашли немецкие галеты, которые доро?гой дал ему немец-конвоир, очевидно, с провокационной целью.
– Ви убиль наш сольдат и взять у ньего галета! – закричал на казака офицер и ударил его по лицу. Затем приказал связать казаков, увести за огород и расстрелять.
Немцы скрутили казаков и стали подталкивать их прикладами на выход из дома.
Кариндин попросил перед смертью дать ему воды. Эта просьба вызвала в офицерах бурю негодования. Один из них куда-то удалился. Пришёл через пять минут, в его руках была консервная банка, в ней была какая-то жидкость. Плеснув часть её в лицо Кариндину, остаток в лицо Никонова, злорадно улыбнулся, достал из кармана сигарету, прикурил её от спички и бросил всё ещё горящую в лицо Кариндина. Так же поступил немец-изверг и с Никоновым.
Стон вырвался из груди героев-казаков. Они горели, но не молили о пощаде. А изверги хохотали.
Хозяйка дома стала просить немцев сжалиться над пленными, но офицеров это развеселило ещё больше, но всё же они плеснули в лица казаков водой и затушили огонь. Потом повели казаков во двор, где продолжили издевательства, – жгли тела восковой свечой, выжгли глаза, отрезали часть носа, до костей срезали щёки и подбородок, кололи штыками. Душераздирающие крики мучеников неслись по всей деревне, а пьяные немцы веселились. Мучения продолжались около двух часов, затем раздались выстрелы и всё смолкло.
На следующий день деревня и высота за ней были заняты полком. Герои-казаки были похоронены с воинскими почестями в ограде местной церкви.
За воинскую доблесть.
Потерялось в военных буднях жаркое лето 1915 года, за ним ушёл дождливый сентябрь. Октябрь. За полгода войны, выпавших на долю молодых прапорщиков Муромского полка, погибли почти все товарищи Сокурова. Кроме него Бог сберёг лишь Пучкова и Банькова.
Гибель товарищей глубоко ранила душу Кирилла, но он не озлобился на всех и вся, кроме врага, не зачерствел душой. Он стал более осторожен, хитёр и благоразумен.
В одном из октябрьских боёв, находясь в непосредственном соприкосновении с врагом, прапорщик Сокуров так умело организовал оборону, что захватил своим маленьким подразделением наступающий на него стрелковый немецкий батальон.
Дело обстояла таким образом.
День выдался спокойный, ничто не предвещало, что немцы к чему-то готовятся. Вдруг находящийся рядом с прапорщиком Сокуровым солдат Храмцов закричал:
– Вашблагрод, смотри, что-то льётся на нас!
В первый момент никто не мог понять, в чём дело. Солдатские сапоги, обмундирование и шинели пропитывались какой-то ядовитой жидкость с запахом керосина, которой очень ловко два раза была облита траншея взвода. Немцы поливали русскую траншею при помощи особой кишки, вероятно, специально для этого изготовленной.
Прапорщик Сокуров скомандовал:
– Тушите цигарки, спички не зажигать! Все вон из траншеи, бежать назад.
Всё было исполнено почти молниеносно. Через две-три минуты в траншею стали падать зажигательные бомбы. Огонь быстро охватил всю её площадь. Дым и огонь скрыли от немцев передвижение взвода прапорщика Сокурова вглубь опорного пункта роты. Немцы, предположив, что русское подразделение сгорело в огне, кинулись на оставленную траншею и стали бросать в неё зажжённые факелы. Увидев эти действия немцев, прапорщик Сокуров приказал взводу остановиться, развернуться лицом в сторону врага и открыть по нему огонь, затем с криком «ура» бросился на него в штыковую атаку. Взвод в полном составе последовал за своим командиром. Ошеломлённый враг, бросив оружие, поднял руки вверх. В этом бою взвод Сокурова уничтожил одну роту врага, а две взял в плен, при этом не потерял ни одного человека из своего состава.
За этот бой прапорщику Сокурову было присвоено очередное воинское звание подпоручик. Он был награждён орденом св. Анны 3-й степени и назначен на должность командира роты, а свою первую награду орден св. Станислава 3-й степени он получил за взятого в плен немецкого полковника.
Полк, в котором служил Кирилл, получил приказ сменить находящуюся на передовой позиции соседнюю часть. В дозор авангарда был направлен взвод Сокурова. Подразделение без происшествий прошло небольшой перелесок, вышло из него на поляну, остановилось для осмотра простирающейся впереди местности и заметило на расстоянии 400 шагов цепь из залегших на земле солдат. В сентябрьских вечерних сумерках нельзя было различить, кто это был. Для проверки пошёл сам командир дозора. Приблизившись к залёгшим в цепи солдатам, Сокуров ясно различил немецкие каски и понял, что перед ним враг. Времени для раздумий не было. Выстрелом из револьвера Сокуров предупредил своих солдат, что перед ним враг. Ответного выстрела не было, произошло нечто неожиданное. Противник бросил оружие и поднял руки. Через минуту от цепи немецких солдат отделился человек и пошёл в сторону прапорщика. В его руках было ружьё, на нём развивался белый лоскут. Подойдя вплотную к русскому офицеру, он улыбнулся, затем неожиданно замахнулся на него прикладом, но Сокуров, увернувшись, своим ногами подсёк ноги врага, быстро навалился на него всем своим телом, оглушил ударом кулака и приволок к своему подразделению. Лишившись командира, немцы опешили. Далее всё произошло буквально в считанные минуты. Враг, не успев опомниться, был уничтожен ружейно-пулемётным огнём, подошедшим к дозору авангардом полка. Пленным оказался командир немецкого батальона полковник фон Шварцвальд.
Бой под городом Брезины.
В первой декаде ноября Муромский полк вступил в бой с немецкой дивизией под городом Брезины. (В настоящее время город Бжезины (Brzeziny) – Польша. Находится в 20 км на восток от города Лодзь). Ведя бой с превосходящими силами противника, полк был вынужден отступить, город Брезины был сдан крупным пехотным и кавалерийским частям. 14 ноября полк предпринял контратаку, придвинулся к передовой полосе обороны противника на 500 метров, но под сильным огнём врага был вынужден остановиться и залечь. Весь день и всю ночь батальоны окапывались под огнём противника. На следующий день в 5 часов утра артиллерия полка открыла сильный огонь по неприятельским окопам, и под его прикрытием батальоны пошли в атаку. Надежду на отражение русской атаки немцы возложили на ружейный огонь, применять артиллерию не представлялось возможности виду близости противоборствующих сторон друг к другу. Достигнув первой линии окопов врага, воины Муромского полка штыками уничтожили врага. Но враг ещё не был сломлен, русских воинов поливал свинец из второй линии окопов, а когда муромчане заняли и её, ружейно-пулемётный огонь полился из третей линии.
Разгневанные беспрерывной стрельбой в упор, роты пошли в штыки и перекололи врага оказавшего сопротивление, уцелели лишь те, кто бросил оружие и поднял руки вверх, но таких было не более десяти, что говорит о том, что немцы, хоть и жестокий, но храбрый народ.
За третьей линий немецкой обороны пошла четвёртая. Русские солдаты, увлечённые боем, уже ничего не слышали, – ни свиста пуль, ни даже своего голоса, они были в таком состоянии самозабвения, когда человека можно остановить лишь пулей.
Видя перед собой только врага, зная, что если его не уничтожить, то тот убьёт его, Сокуров своим взводом первым ворвался во вражескую траншею и приказал открыть из неё огонь по последней, пятой немецкой линии обороны, направив на неё пулемёты, брошенные противником. Этими действиями он дал возможность остальным ротам полка почти без потерь овладеть флангами этой четвёртой линий и без остановки продолжить наступление на пятую, которую выкашивал пулемётами взвод Сокурова.
К 12 часам пополудни немцы были полностью разгромлены, потери их были ужасны, раненых было меньше, чем убитых, а пленных и того меньше. Из всего немецкого полка были взяты в плен всего около ста человек.
И хотя враг был разбит, его артиллерия оставалась в целости.
Не успела закончиться русская штыковая атака на пятую немецкую линию обороны, заговорили пушки второго германского эшелона. Артиллерия 6-й пехотной дивизии ответила на их вызов, началась непрерывная канонада, длившаяся два дня.
В Рождество Христово.
– Сегодня, 25 декабря христианский мир празднует 1915-ю годовщину пришествия Мира и Любви на обагрённую кровью землю.
Солнце правды, любви и счастья человечества взошло над несчастной и грешной землёй в кровавом зареве злодейств Ирода, истребившего 14 тысяч младенцев в Вифлееме, в желании, в том числе, погубить и явившуюся на землю Правду и Любовь.
Извечная божественная Правда и Любовь явилась на землю, чтобы пролить свою невинную кровь за грехи мира и тем утвердить вечное царство Его на земле.
«Я не мир, а меч принёс вам», сказал Христос ученикам своим, чтобы они не думали, что царствие Божие даётся легко и праздно.
«Если кто хочет идти за Мною, отвергнись от себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною».
Наша отчизна, верная призыву Христа, несёт тяжкий крест борьбы за утверждение на земле мира народов. На эту борьбу она была вызвана вторжением врага, который грозит всему миру господством силы своего оружия. Это германский император, своей угрозой держащий все народы в страхе своего оружия и тем заставивший и мирные народы содержать постоянные войска под оружием.
Кровавые дни переживаем мы, но зато у нас есть вера на скорую победу, которая принесёт миру мир.
С нами Бог! – таков девиз на знамени нашем.
За веру, царя и Отечество, идёте вы в бой!
С Богом, сыны мои! – закончил проповедь отец Митрофан и перекрестил воинство русское.
Игумен Митрофан – высокий стройный полковой священник нёс Божью службу в пехотном полку двенадцать лет, до этого был епархиальным священником. По велению сердца пришёл в православное военное ведомство и попросил, чтобы его направили в полк. Просьба была выполнена.
Сан игумена священник Митрофан получил на третьем месяце войны после вручения ему ордена святого Владимира 4-й степени с мечами.
В решительную минуты боя, когда был убит командир батальона, с крестом в поднятой руке он воодушевил солдат продолжать сражение. Рискуя жизнью, повел за собой нижние чины, был ранен, но остался жив. После лечения возвратился в свой полк.
Сегодня, проповедью в честь Рождества Христова игумен Митрофан благословлял солдат и офицеров, отправлявшихся на передовые позиции для замены находящихся там подразделений полка.
Информация.
12 июня 1890 года Высочайше утверждено «Положение об управлении церквами и духовенством военного и морского ведомств». Учреждалось звание протопресвитера военного и морского духовенства, в ведении которого находились все церкви полков, крепостей, военных госпиталей и учебных заведений. Власть над военным духовенством была сосредоточена в лице одного человека. По закону протопресвитер военного и морского духовенства, как и епархиальные архиереи, назначался Святейшим Синодом, после чего утверждался в должности Императором. Протопресвитер стал единственным духовным лицом, свободно перемещавшимся по всей территории Российской Империи. Главными помощниками протопресвитера Положением были определены дивизионные благочинные (для посредства между высшей военной духовной властью и подчинённым ей духовенством). На благочинных возлагалась обязанность наблюдения за подведомственными им церквами и духовенством.
В начале ХIХ столетия сложилась довольно четкая иерархия военного духовенства в Русской армии. Возглавлял его Протопресвитер военного и морского духовенства, за ним следовали Главные священники военных округов, затем Главные священники армий, и дивизионные, бригадные, гарнизонные благочинные. Завершали иерархию полковые, госпитальные и тюремные священники. Полковые священники приравнивались к офицерам в звании капитана. Чину поручика соответствовал диакон, а псаломщик – подпрапорщику.
2-й пехотный батальон, в котором служил прапорщик Пучков – командир 2 взвода 1 роты, сменил находящийся на передовой позиции 2-й батальон соседнего полка в вечерних сумерках. Утром 26 декабря со стороны немецких позиций донёслось:
– Руський сльюшай. Выхадьи! Рука жять друга бьюдьем. Водка, коньяк пьить! Плясьять бьюдбем! Мюзик кароший ест! Прьяник Христос…
Солдаты 2-го батальона поняли, немцы на ломанном русском языке предлагали провести братание в честь праздника – Рождества Христова.
Офицеры батальона посовещались и ответили.
– Выходи один солдат ваш, один наш выйдет. Потом два ваших и два с нашей стороны. Снова ваши – пятеро и пять наших выйдут. Потом выходи офицер и наш офицер выйдет. Так и поступили, а когда на немецкой стороне заиграл граммофон, пошло братание и пляска, из русских окопов выбежали безоружные солдаты и пошло веселье.
В какой-то момент, никто даже и не поняли когда, нейтральная полоса полностью очистилась от немцев, и в гуще русских солдат разорвался артиллерийский снаряд, прилетевший с немецкой стороны, затем из немецких окопов застрочил пулемёт.
Тела погибших русских воинов и убитого осколком в сердце прапорщика Пучкова вынесли с нейтральной полосы поздней ночью, в это время шёл мокрый снег с дождём.
Спустя неделю без вести пропал прапорщик Баньков – командир полкового разведвзвода. Пошёл в разведку и не вернулся.
Побег из плена.
Прапорщик Баньков бежал из плена в августе 1916 года. Бежал из городка Растенбург, что в Восточной Пруссии. Находиться в плену и осознавать, что война для него закончилась, что где-то за его жизнь платят своими жизнями другие русские люди, – это он не мог себе позволить. Да, в том немецком городке, где он содержался в относительной безопасности с другими пленными русскими офицерами, были более-менее сносные условия – казарменное, но тёплое жильё, двухразовое питание, свобода перемещения, не принуждение к физическому труду. Да, спокойная жизнь без дум о завтрашнем дне, но всё это было не его, и он бежал. Бежал не один, а с зауряд-прапорщиком, принятым немцами младшим офицером за одну звёздочку на его погоне, донским казаком Хлыщенко Панасом Тарасовичем.
К побегу подготовились тщательно, – запаслись сухарями и консервами, картой и компасом, раздобыли даже револьверы.
Из Растенбурга вышли в пасмурную, но не дождливую ночь. Пробираться решили озёрами к городку Лётцен, что тоже в Восточной Пруссии и далее к польским городам Сувалки и Августов по берегам болот. По юго-восточной окраине города Августов протекала река Бебжа, но в летнее время, как они предполагали, она могла быть маловодна и не представлять особой трудности при переправе. Далее, опять-таки по территории занятой немцами, идти ночной переправой через Неман к Гродно. Далее на город Мосты, от него вдоль наезженной дорогой на Молодечно, отдыхая в лесу и далее к Минску. Весь путь пролегал по захваченной немцами территории. Путь опасный и трудный, но молодая кровь Максима и Панаса кипела, требовала от каждого действий на поле боя, а не отсиживаться в плену, ожидая освобождения.
Первая ночь шла относительно спокойно, если не читать, что на исходе её зауряд-прапорщик полностью промок, – провалился по пояс в болото. Остановились лишь на десять минут, чтобы отжать одежду, благо было лето, и продолжили путь к городу Лётцен. Но на этом неудачи казака не закончились.
К полному рассвету прошли более 30-ти километров, определили по карте, и вошли в перешеек между озёрами Даргин – с севера и Снярвы – с юга. Впереди был город Лётцен. Решили остановиться на отдых, укрывшись в лощине, заросшей густым кустарником и низкорослыми деревьями. Костёр не разводили, не только ввиду близости оживлённых дорог и немецких населённых пунктов, что естественно, но и в связи с отсутствием спичек. Позавтракали одной банкой мясных консервов и одним сухарём на двоих, запили водой из фляжки.
После короткого и очень бедного завтрака Максим вынул из кармана карту и, разложив её на траве, стал что-то высчитывать.
– По прямой 400 вёрст, – проговорил прапорщик, высчитав по карте полное расстояние от Растенбурга до Минска, – но настраиваться надо… – с минуту подумал, – как минимум вёрст на семьсот.
– Понятно, не каждая прямая короче объездной, тем более во время войны… Не беда, как-нибудь осилим с Божьей помощью, – ответил Панас и с наслаждением развалился на прогреваемой солнцем земле.
Спали по очереди, – по два часа. Когда стемнело, отправились в путь.
Подошли к западной окраине Лётцена. Здесь Баньков решил зайти в ближайший дом, наполнить фляжку чистой водой и купить спички. Панас отговаривал:
– Опасно, немецкая территория. Мы для них, даже для детей и стариков, – враги. Обойдёмся как-нибудь без спичек, не сыро, лето, найдём родник, наберём воду, а продуктами разживёмся на польской земле.
– Оставайся здесь, – за изгородью. Я пойду один, – подойдя к добротному дому крытому черепицей, – проговорил Максим и сделал шаг вперёд.
– Ну, уж нет! Вместе идём, вместе и подойдём, – ответил Хлыщенко, улыбнувшись составившейся рифме.
На лёгкий стук в дверь послышались шаги и спокойный приятный женский голос
– Bist du, Friedrich? (Ты, Фридрих?), – спросила, женщина.
– Nein, Frau. Brauchen Sie Ihre Hilfe. (Нет, фрау. Нужна ваша помощь), – ответил Максим.
Открылась дверь. В тусклом свете идущим из-за спины, стояла высокая молодая женщина-немка, чем-то неуловимо знакомым и родным похожая на мать Максима.
Пахнуло домашним очагом.
– Frau, wir brauchen Ihre Hilfe. Geben Sie, bitte, Wasser und Streichh?lzer. (Фрау, нам нужна ваша помощь. Дайте, пожалуйста, воды и спичек), – прямо глядя в глаза немке, проговорил Баньков.
– Eine Minute! (Одну минуту!), – ответила женщина и, повернувшись налево, вошла в какую-то комнату зашторенную плотной портьерой.
Через некоторое время за шторой раздались шорохи, и минуты через две перед «гостями» показалась улыбающаяся немка.
– Bitte! (Пожалуйста!), – сказала она, протягивая Банькову коробок спичек и большую стеклянную кружку, доверху наполненную водой.
Взяв спички и перелив воду во фляжку, Максим поблагодарил женщину и подал ей деньги.
– Nein, nein! (Нет, нет!), – отстраняясь как от прокажённого, ответила немка. – Nein!
– Danke, Frau! (Спасибо, фрау!), – ответил Максим, поклонился женщине и, повернувшись к ней спиной, пошёл в ночь. Следом за ним следовал Хлыщенко.
Неожиданно тихую ночь разорвал резкий звук выстрела.
Обернувшись, мужчины увидели поспешно закрывающуюся дверь и поняли, что стреляла немка.
– Вот бестия, – подумал Максим и, прокричав, – бежим! – устремился в сторону озёр.
Удивительно, но погони не было. Либо преследователи пошли в другую сторону, либо не поняли, откуда был произведён выстрел, поэтому были безучастны к нему. Но вероятнее всего, никто из жителей этого населённого пункта не хотел умирать, мало ли что могло произойти в ночи.
– Может быть, это набег русских казаков, – подумали они, мысленно проговорив, – всё выясним утром, а ночью не следует лезть, куда не следует. Не к чему зря рисковать своей жизнью. Пусть этим занимаются власти.
Немка же побоялась выйти из своего дома. Забившись в угол комнаты за спинкой кровати, она ждала ударов в дверь и звона стёкол окон. Она была уверенна, что русские обязательно ворвутся в её дом, схватят её и зарежут своими большими ножами, а потом повесить на дереве. Послать за помощью было некого, муж Фридрих отлучился по семейным делам к своим сёстрам, жившим в этом же городе, только на восточной его окраине, а сын, который мог быть хорошим помощником, месяц назад погиб на восточном русском фронте. Так и сидела немка до утра, проклиная всех русских и войну «затеянную ими».
Добежав до перешейка меж озёр, мужчины прислушались, ни единого постороннего звука, – лёгкий ветер ласкал листья деревьев и в ветвях их глухо перешёптывались какие-то ночные птицы. Полная луна, застыв на глади озёр, тянула по ней свою серебряную ленту и светом, ниспадающим из небесной бездны, освещала жирные луга, поляны и путь, по которому шли два путника, пережившие несколько тревожных минут в ожидании погони.
Шли вдоль западного берега озера Снярдвы, обошли его и направились по новому маршруту – к прусскому городу Лык, оттуда решили идти не на Сувалки, как предполагали первоначально, а через болота на Августов, – путь сложный, более протяжённый, но менее опасный. Случай в немецком доме на окраине Лётцена заставил их быть более осторожными.
Выйдя на трассу Лётцен – Лык, пошли уверенно, так как знали, что немцы боятся ночи и не передвигаются в тёмное время суток. С рассветом сошли с дороги, и пошли просёлками параллельно трассы. Шли с короткими остановками до небольшого озера, что на северной окраине населённого пункта Лык. За ночь прошли около 50 вёрст, устали и решили остановиться на отдых до полудня, затем лесом идти до болот у Августова – уездного города на территории Польши, входящей в состав российской империи.
От автора.
Растенбург (прусск. Rastenburg) – город Восточной Пруссии, в настоящее время город Кентшин (Ketrzyn) – Польша.
Лётцен (прусск. L?tzen) – город Восточной Пруссии, в настоящее время город Гижицко (Gizycko) – Польша.
Лык (прусск. Luks) – город Восточной Пруссии, в настоящее время город Элк (Elk) – Польша.
Сувалки (Suwalki) – губернский город на территории Польши, входящей в состав Российской империи.
Августов (Augustоw) – уездный город на территории Польши, входящей в состав Российской империи.
Августовский лес встретил беглецов кристально чистым воздухом, пением птиц, ароматом трав и цветов. Всюду – на полянах, у деревьев, на пнях и рядом с ними росли грибы, а ягодные кустики стлались по лесу ковром. Максим, не разбирающийся в дарах природы, чуть было не съел красивую сочную красную ягоду, которую Панас, лишь только увидел у него в руке, тотчас выбил резким ударом. Максим опешил, а Панас, глядя в глаза Банькова, спокойно проговорил:
– Никак жизнь надоела, Максим Петрович? Ягода это ядовита, с десяток съешь, упадёшь и больше не встанешь. Давай-ка мы лучше с тобой грибочков посбираем, поджарим их на костерке, вот и пища нам добрая будет.
Собирал грибы Панас, он же их и жарил на костре. К лесной жизни Баньков был не приспособлен. На десерт поели ягоды, опять же собранные донским казаком, которые Панас уложил горками на чистой тряпице разостланной на травяном импровизированном столе.
– Царский стол, Панас. С тобой, друг, не пропадёшь.
– Ясно дело, Максим Петрович, деревенские мы. Нам всё лесное хозяйство ведомо, что можно в пищу, а что для лечения употреблять. Без этого никак нельзя.
Отдохнули, сменяя друг друга, и тронулись в путь. К вечерней заре случайно набрели на лесную избушку. Постучали в неё с особой предосторожностью, – держа наготове оружие.
На стук вышел пожилой мужчина, спокойно оглядел потревоживших его покой людей, и, не обращая внимания на наставленные на него револьверы, проговорил:
– Что панам требуется?
– Помоги, отец, из плена бежим, из самой Пруссии, – ответил Баньков.
– Один я, никого кроме меня в доме нет, – давая понять русским, что можно убрать оружие.
– Извини, отец, – проговорил Максим, пряча револьвер за полу кителя. – Было… вот так же постучались, а потом нас чуть было не убили.
– Время такое… не спокойное, только у меня вам нечего опасаться. Проходите, паны, в дом. До утра можете отдыхать спокойно, да… и после тоже. Обходят мой дом стороной и немцы и свои.
– Что так? – спросил Хлыщенко.
– За ведьмака принимают.
– Не похож ты на него, пан. Ни усов, ни бороды на лице нет, и волосы коротко острижены, – улыбнулся Максим.
Поляк собрал на стол, познакомились.
Пан Зденек сказал:
– Сколько помню себя, всё в этом доме живу. Жена есть – Агнешка и дочь – Божена… в город с утра ушли… у жены сестра там родная… не оставляем в беде друг друга. Мы им даров лесных и с огорода, они муку, соль, сахар… вот так и живём. А сами-то куда сейчас направляетесь.
– К своим… Куда же нам ещё, пан Зденек?
– Далеко же вам по этим временам идти… вёрст пятьсот, а то и все шестьсот… фронт далеко на восток откатился. Немцы, будь они прокляты, верх над вашими берут. Сказывали, что уже близко к городу Минску подобрались.
– Ну-у-у, Минска им не видать, как своих ушей. Временно это, возможно линию фронта выравнивают, чтобы, значит, в окружение не угодить. Нет… не сдюжить немцам с нами, будь спокоен, пан Зденек, скоро погонят немцев наши войска.
– Да, я спокоен, только всё ж таки скорее бы немца прогнали, житья от них нет. Сюда… в избу мою не суются, болото кругом… удивляюсь, как это вы прошли его? а в городе беда… грабят.
Хозяйка с дочерью пришли в полдень следующего дня. Максим и Панас были удивлены. Агнешка – молодая, красивая стройная женщина явно не подходила по возрасту седому старику Зденеку, которому Максим дал лет девяносто, а Божена тем более не могла быть его дочерью, на вид ей было не более десяти лет.
Увидев удивлённый взгляд русского офицера, Зденек почесал за ухом, помял подбородок, вероятно, прокручивал в голове какую-то мысль, потом спокойно проговорил:
– К вечеру выйдем, укажу дорогу через болото. Как раз и стемнеет. По темну безопаснее будет пройти Августов, проведу вас окраиной, а там дорогой до Гродно вёрст сто… молодые… осилите.
– Выпроваживает, значит, есть, что скрывать, – подумал Максим. – Ну, да, Бог с ним! И на том спасибо.
Рассвет встретили на дороге. Ничто не указывало на резкий поворот событий в опасную для них сторону.
Спокойное течение времени оборвалось неожиданным появлением трёх велосипедистов – немецких солдат, выкатившихся из-за поворота дороги скрытого густой рощей.
– Halt! – крикнул Максим.
От неожиданности все три велосипедиста упали со своего колёсного транспорта. Обезоружили их быстро, связали, допросили в лесной чаще.
Немцы ехали в город Августов на недельный отдых, предоставленный им за какие-то подвиги. Оставлять их в живых было опасно, но и убить не на поле боя Максим не мог. Вопрос решился просто. С криком: «Ich will keine Qualen erleben!» (Не хочу испытывать мучений!), – один из немцев выхватил из-за голенища сапога нож и буквально в одну секунду вонзил его в сердца своих товарищей, затем убил себя.
Переодевшись в немецкую военную форму, Максим и Панас покатили по дороге к Гродно. В гродненском лесу налетели на засаду русского кавалерийского разведывательного разъезда. И быть бы беде, ели бы не казак, узнавший в Панасе своего однополчанина.
Так славно закончились приключения двух русских беглецов из немецкого плена.
В штабе армии прапорщик Баньков показал на карте расположение немецких войск, что видел на своём пути из Растенбурга до дня встречи с казаками, был награждён орденом святого Станислава 3-й степени, получил очередное воинское звание подпоручик и был представлен к отпуску на две недели.
В свою часть Максим прибыл в сентябре 1916 года. Там уже знали, что без вести пропавший подпоручик Баньков жив. Из первого выпуска ускоренных офицерских курсов он обнял только Сокурова, остальные его друзья и товарищи к тому времени уже сложили голову за Веру, Царя и Отечество.
Броневики.
– Ваше благородие, радость-то нынче какая. Ах, какая мощь! Какая силища-то! – восторженно восклицали солдаты роты подпоручика Сокурова, осматривая издалека, – близко не подпускали, – бронированные машины, прибывшие в полк на усиление.
На следующий день отряд боевых машин показал всю свою мощь. Командиру отряда штабс-капитану Кубасову было приказано прорвать оборону противника в районе города Лодзь, где было замечено скопление крупных сил противника. В образовавшуюся брешь командование дивизии планировало пустить ударную группу, расширить прорыв и этим самым дать возможность бригаде, а затем и дивизии пойти в наступление.
Бронированные автомобили, вооружённые пулемётами и пушками, войдя в непосредственное соприкосновение с противником, с ходу прорвали первую линию опорного пункт обороны батальона противника, уничтожили его живую силу и, не останавливаясь, продолжили движение вперёд.
Пулемётным огнём и картечью, отряд боевых машин рассеял силы противника в глубине обороны германского полка, но при этом и сам потерял две машины, в одной из которых находился командир отряда.
Раненый в голову штабс-капитан Кубасов покинул свою повреждённую машину, пересел во время боя в другой автомобиль, сменил в нём раненого наводчика орудия и продолжил лично расстреливать врага и руководить боем.
В разрыв в немецкой обороне стремительно вошёл Муромский полк. Расширяя его, он дал возможность отряду штабс-капитана выйти из боя; дальнейшее продвижение боевых машин вглубь обороны противника вело к их уничтожению артиллерией врага.
В этом бою рота подпоручика Сокурова проявила чудеса храбрости, уничтожила бетонированную немецкую огневую точку, создав условия для продвижения полка на всю глубину обороны немецкого полка, но дальнейшее продвижение муромчан и дивизии в целом было остановлено сильным артиллерийским огнём противника.
Отряд штабс-капитана был сохранён, но наступление 6-й дивизии захлебнулось. Прорыв в глубину обороны немецкой дивизии не удался.
На следующий день, в отместку за блестяще проведённую операцию по уничтожению врага в первой полосе его обороны русским отрядом боевых машин, германская автомобильная батарея предприняла наступление на засевший в захваченных немецких окопах Муромский полк. Русские артиллеристы метким огнём 76-ти миллиметровых орудий уничтожили два немецких автомобиля, остальные броневики были вынуждены повернуть назад. И всё же около полуночи 23 ноября русские войска оставили город Лодзь.
Русское командование объяснило сдачу города без боя тем, что решило сохранить его от разрушения немецкой артиллерией. В ходе всей Лодзенской операции русскими войсками захвачено 23 орудия и много другой техники, а так же взята в плен одна тысяча немцев.
Письмо.
Кирилл лежал на правом боку, казалось, что он крепко спал, но это был не сон. Кирилл был убит.
В этот день мать Кирилла получила от него письмо, в котором сын её уверял, что ничего с ним не случится. Он писал:
– Здравствуйте, дорогая, мама, я жив и здоров, чего и вам желаю. Мои искренние пожелания здравствовать папеньке – Мефодию Ильичу и сёстрам моим Верочке и Любочке.
Людмила Петровна смахнула навернувшуюся слезу и, перекрестившись, произнесла: «Слава тебе Господи, что бережёшь сына моего от напастей смертельных! Затем вновь склонилась над письмом и продолжила чтение.
– Ровно один год, как я окончил училище и нахожусь на фронте. Командование обещает дать отпуск. Вероятно, приеду в мае, самое позднее в июле, но это как Бог даст…
Читая и перечитывая дважды и трижды строки письма, Людмила Петровна утирала слёзы, но это были слёзы радости, отчего её лицо светилось, а на губах играла улыбка. Закончив чтение, Людмила Петровна поднесла письмо к лицу и, вдыхая его запах, прильнула к нему губами. Она всегда целовала все письма от сына, мысленно представляя, что целует своего любимого Кириллушку. Целовала и видела его то ребёнком, то студентом, но никогда офицером, представшим перед ней за несколько дней до отправления на войну. Она целовала это письмо, не зная, что оно последнее, что больше никогда не получит от сына ни одного письма. Не знала, что скоро из её глаз хлынут слёзы горести. Не знала, что сын уже никогда не обнимет её, и она не прижмёт его к своей груди. Но сегодня она была счастлива! Счастлива последний раз в своей жизни. Вскоре Людмила Петровна получила на сына похоронку, слегла и через неделю умерла.
День рождения
(Рассказ)
Ему было страшно, очень страшно и хотелось жить, но его жизнь, которую он ранее осознавал лишь как движение от пробуждения до сна, была во власти смерти, и ему приходилось мириться с этим как с неизбежностью. Окружающий его мир ещё вчера был в радужных красках, а сегодня, сейчас вдруг потерял свой красочный облик и наполнился тяжёлым духом потустороннего мира, несущего боль и ужас смерти.
Иван потерял осознание времени, ему казалось, что стон дрожащей от взрывов земли; едкие дым и пыль, широкой спиралью ввинтившиеся в него; оторванные руки и ноги, раздробленные головы и человеческие внутренности, разбросанные повсюду, – не действительность, а ужасный сон, медленно и бесконечно долго тянущий его в пропасть, на дне которой красным с разрывами чёрным пульсирует нечто громадное и безмолвное, но одновременно звучное и таинственно прекрасное в своём ярком чёрно-красном сиянии. Оно, то Нечто всасывало в себя его – мизерную пылинку огненного хаоса, отчего внутренности Ивана, вжавшегося в окоп, пылали огнём и, казалось, готовы были горлом вырваться из него, чтобы слиться с тем неведомым в желании не слышать стон собственного тела и не видеть торжество ада, окружившего его, но то было обманчивое явление, ибо Нечто и был Ад.
Ивану Костину сегодня – 3 сентября 1914 года исполнилось двадцать два года, и сегодня он попал под артиллерийский обстрел с той стороны, откуда пришёл всего сутки назад.
За двое суток до этого.
Разбив австро-венгров, вторгнувшихся на территорию России, русские войска пошли в наступление и углубились в Австрию на 40 вёрст, но дальнейшее продвижение без разведданных было не только нецелесообразно, но и опасно, поэтому войска были временно остановлены. С целью выяснения, где находится противник и какими силами он обладает, за линию фронта был отправлен мобильный разведывательный отряд из трёх мотоциклистов. Иван, умеющий управлять мотоциклом, был в его составе.
Костин на своём мотоцикле ехал первым, за ним на своих мобильных средствах следовали два других разведчика. Первоначально ехали по чистому безлюдному полю, затем въехали в берёзовый перелесок. Тихо, ни звука, из-за рёва моторов разведчики не слышали даже пересвиста птиц, но рокот мотоциклетных моторов услышали те, кого искали русские солдаты.
Австрийский разъезд показался неожиданно. Иван резко свернул вправо и скрылся в густых зарослях кустарника, следом раздались ружейные выстрелы.
– Возвратиться, помочь товарищам, – промелькнула мысль.
Заглушив мотор, Иван спрятал мотоцикл в кустах и побежал в сторону редких одиночных выстрелов.
Вскоре его взгляду предстала ужасная картина, – четыре спешившихся австрийца рубили саблями бездыханные тела русских разведчиков.
Выстрел, второй, третий, четвёртый – враг повержен. Иван отомстил врагу смертью за смерть товарищей, но возврат их к жизни не был в его власти. Наскоро укрыв останки товарищей ветвями деревьев, Костин возвратился к мотоциклу и продолжил разведку. Через полчаса Иван обнаружил на марше австрийский кавалерийский полк. Предположив, что это авангард австрийской армии, укрылся в росших вдоль дороги кустах и стал наблюдать за ним. Предположение его оказалось верным. За авангардом пошли пехотные полки, артиллерийские батареи и тыловые обозы. Записав примерное количество подразделений и орудий, Иван покинул укрытие и, скрытно передвигаясь меж деревьев и кустарников, направился к спрятанному в неглубокой лощине мотоциклу. Проехав на нём версту, наткнулся на австрийский обоз и был обстрелян из пулемёта. Остался жив, но мотоцикл был повреждён. По инструкции мотоцикл нужно было взорвать, но это значило выдать себя. Иван бросил мотоцикл и направился в сторону своих войск. День подошёл к своему исходу, наступила ночь, укрывшая Ивана от преследователей, но всего лишь на короткое время. Часа в два он вновь вышел на австрийский разъезд, который гонял его до рассвета. Сначала его гнали три австрийца, потом к ним присоединились ещё два, началась «псовая охота». Двое гнали его в нужную им сторону, другие ждали там, но Иван уходил от них, потом останавливался, прислушивался, обдумывал маршрут бегства и снова бежал. Австрийцы снова находили его, видно был среди них хороший следопыт, и снова гнали, как бы играли с ним. Так угнали его до Буга, через который он переплыл. Австрийцы подошли к реке лишь тогда, когда Костин был уже на противоположном берегу. Открыли по нему огонь, но Иван скрылся в складках местности и так спасся, а к восходу солнца уже был на своей стороне и докладывал полковнику результаты разведки. В полдень начался артиллерийский обстрел русских позиций с австрийской стороны.
Иван ждал смерть, вжавшись в дрожащий от разрывов снарядов окоп, но смерть ничтожна в бескрайности величия жизни, и вскоре она отступила от русского солдата, а потом был бой.
После артиллерийской подготовки австрийцы пошли в атаку. Заработала русская артиллерия до того не выказывавшая себя ответными выстрелами.
Иван встал на ноги, посмотрел сквозь продольную конусную выемку бруствера на поле боя и похолодел. Снаряды с русской стороны врезались в гущу наступающих австрийцев, рвали их на части, взбрасывали вверх и в стороны части человеческих тел – руки, ноги, головы, разорванные туловища и кишки. Через полчаса от наступающего австрийского полка на поле боя не осталось и взвода. Австрийское командование бросило в атаку второй полк, но и он полностью полёг на разрываемой артиллерийскими снарядами земле. За первыми двумя волнами пошла третья. Враг стал приближаться к траншее, из которой Иван вместе со своими товарищами вел по нему огонь.
Первая нервная дрожь, овладевшая Иваном, исчезла, и он с ярость начал палить из винтовки по врагу, в попытке остановить его, но австрийцы всё наступали и наступали. От огромного напряжения нервов Иван вскоре почувствовал, что его руки стали невероятно тяжелы, как бы налились свинцом, стало казаться, что с каждым убитым им врагом теряет силы, а тот в свою очередь как бы раздваивается, – на месте одного убитого врага появлялись два. Иван не понимал действий противника, но ему это и не нужно было, он стрелял, стрелял и стрелял. Кто ему был, наступающий на него вооружённый человек? Он был ему враг, и Иван осознавал только одно – врага нужно убить. Иван выполнял свой воинский долг. И артиллерия помогала ему, она косила врага, как косарь косою густое клеверное поле.
В ночь после этого боя Иван не мог уснуть. В его глазах помимо его воли рисовалось мёртвое поле, густо усеянное человеческими трупами, австрийские полки, и он сам стреляющий в самую гущу людей. Взлетали вверх руки, ноги, головы и целые туловища. И Ивану было снова страшно.
Утро нового дня взорвали артиллерийские снаряды, прилетевшие со стороны врага. Был новый бой, Иван снова стрелял во врага, – выполнял свой воинский долг, но уже без страха, – на автомате, – были напряжены только глаза и мускулы, остальное всё как бы в «параличе». «Паралич» был такой, что Иван не чувствовал даже боли от полученной раны. Он не только не ощущал и не осознавал её, но и не понял, когда получил ранение. И ещё Иван не понял, почему закружилась голова, почему в глазах появилось «северное сияние», почему вдруг всё стихло? Почему это странное состояние пришло к нему в его двадцать второй год рождения? Неожиданно Иван увидел себя с высоты – лежащим лицом в грязи. Ему было хорошо и легко.
Мир покоя и любви
(Рассказ)
Он шёл в солдатской колонне по родной приграничной земле оккупированной захватчиками – австро-венграми. Густая пелена едкой пыли окутывала его. Пыль была везде, – справа и слева, впереди и сзади, под ногами и над головой. Пыль, выбитая сотнями, тысячами пар ног из прожаренной летним солнцем земли густой многокилометровой пеленой висела над дорогой, жгла горло и занудливо щекотала его нос. И ручьи едкого пота, смешиваясь с пылью, облепившей лицо густым слоем, катили со лба в его глаза, жгли их и не было никакой возможности смахнуть их руками. Его руки были заняты, он тряс головой, как трясётся пёс после дождя, но крупные капли пота ещё полнее заливали его глаза.
Зной и усталость давили тело, но душе хотелось только одного, – утереть лоб, промокнуть глаза, высморкаться, отхаркаться и откашляться. Но он был в солдатском строю. Откашляться и плюнуть, – попасть своим липким тягучим сморчком в спину идущего впереди товарища. И солдат откашливался, но не плевал свою липкую слизь, а глотал её, отчего его горло жгло горечью и пекло огнём. Вдобавок ко всему этому по его лицу катил и катил горячий пот. Вбирая в себя пыль, он оставлял на щеках широкие серые полосы. Он скатывался с подбородка и с затылка, щекотно бежал по шее, спине и груди, по животу и ложбинке меж ягодиц, и этому докучливому потоку, завершающему своё движение на икрах ног замотанных в серые онучи, не было конца, так, по крайней мере, казалось ему – молодому солдату новобранцу Алексею Вострухину.
Голова колоны втянулась в перелесок, ещё минута, максимум две и Алексей окунётся в этот райский уголок, готовый вобрать его в свою прохладную тень и дать его уставшему телу если не полный отдых, то хотя бы новые силы для движения вперёд.
Алексей не понял, почему вдруг взорвалась земля, почему кто-то неведомый с силой швырнул его вверх и плотным чёрным покрывалом закрыл от него свет.
Алексей был в липкой черноте, но не осознавал её, как и не понимал, куда вдруг пропала колонна солдат, лес, солнце и где он сам. Он не осознавал, что завис над узкой гранью двух миров, у которой одна сторона в свете, другая во мраке. Он не осознавал, что через какой-то неопределённый промежуток времени, постоянства которого нет в этой субстанции, его жизнь либо продолжится в родной трёхмерной реальности, либо выйдет из неё в неведомое новое. Он не осознавал, что вырвать его из этой неопределённости и влить в ту или иную область мог лишь тот, в чьей власти был весь этот хаос. Но Алексею давался шанс и он должен был определиться с ним, – либо туда, либо обратно. И его сознание проснулось, – Алексей увидел себя со стороны.
Он лежал на вспаханной взрывом снаряда земле, широко в стороны раскинув руки. Из ушей, безвольно склонённой вправо головы, сочилась кровь, ноги, потерявшие ботинки, бились в ритме движения, как бы стремясь унести хозяина их в иную реальность – многомерный мир покоя и тёплого света, мир без боли, желаний и страданий.
Алексей видел себя со стороны, ему было уютно и тепло, он не чувствовал боли и слабости, он был вне всех забот и материальных желаний, была лишь некоторая жалость того его, кто стонал от боли и бился в конвульсиях на политой людской кровью земле. Он смотрел из нейтральной субстанции на себя в трёхмерности и это его завораживало и одновременно отгораживало от того себя, кто был беспомощен, жалок и одинок. Но в нём ещё было то, что есть в человеке – жажда жизни и любви, которую он питал к матери и Леночке, – девочке из мирной жизни. И он определился со стороной. Он решил идти в мир света, в котором родился и жил, в котором радость и невзгоды, боль и нежность, лишения и удачи. Он выбрал мир света с его тайной и страданиями. Он возвратился в боль и в войну за право любить.
Алексей вздрогнул и почувствовал резкую боль в сердце, как будто кто-то вонзил в него кинжал.
– Ишь, как разворотило-то его! – кто-то чётко проговорил из мрака.
– Аж кишки выпотрошило! – ответил другой.
– И этот дохлый. Дохлый! Дох-лый! До-о-о-хлы-ы-ый! – слабым эхом дохнул на Алексея мрак, и тишина.
– Я жив! – прокричал Алексей.
– Погодь, кажись, стонет.
– Кто?
– Кажись тот… а может быть… а… хто их тут разберёт… с кишками развороченными. Померещилось верно.
– Могильщики придут, захоронят. Айда других осматривать, можь кто живой.
Тишина.
– Я жив! – разорвал тишину Алексей.
Безмолвие.
Солдат Вострухин приоткрыл глаза. В трепещущих радужных бликах плавно колыхалось что-то плотное и величественное, но не тревожное, не стремящееся задавить Алексея своей безмерной массой, а доброе и белоснежное. И Алексей, безбоязненно отдавшись этому нежному окружению, почувствовал, как что-то тяжёлое скатывается с его тела и вносит в мир покоя и любви.
Маме
(Рассказ)
«Дорогая моя мама, пишет Вам сын Ваш Елисей из района боевых действий. Сегодня мы первый день как после боя. Письмо моё пишу в радости, что жив и в надежде, ещё долго жить буду, а может, когда и приеду повидаться, в отпуск. Солдат иногда отпускают домой, это называется отпуск, но не всех, а особо отличившихся в боях. Мне ничем особым похвастать нечем, служу как все, хожу в бой, вот и всё.
А неделю назад над нашими позициями показался австрийский аэроплан, я его тогда первый раз увидел… краси-и-ивый, аж жуть, но страшный… говорят, губит шибко, а я даже вовсе и не испугался. А чего его бояться, коли он как стрекоза… малюсенький совсем. Сказывают, что бомбы с него падают, и кто бы мог подумать?!.. Такой маленький, вроде букашки, а бомбы большие кидает. Как они в нём помещаются? диву даюсь. Обманывают, верно, стращают, думают, что я совсем ничего не понимаю. Не могут с него бомбы большие падать. Негде им в букашке помещаться. Ежели бы она как сарай была, тогда конечно, поместились бы, а так… нет… не верю. Мы, когда аэроплан жужжал, колонной шли. Командир сказал, что неприятель близко. Откуда только он всё знает? Ума не приложу! Командир у нас грамотный, хороший, всё знает и догадливый ужас как. А и правда, буквально через полчаса подошли к деревне, не могу писать к какой – военная тайна. В деревне с одной стороны костел, так церковь у них называется, с другой каланча… высоченная… я, когда наверх смотрел, шапка с головы скатилась. Это, правда, уже на следующий день, а сначала, как вошли в деревню, нас с каланчи и с макушки костёла встретил град пуль из пулеметов. Мы все пали… кто куда. Я спрятался за стенкой дома, а кто не успел спрятаться, те остались лежать, некоторые дрыгались, – ранены были, а подойти к ним не было никакой возможности, сильно стреляли сверху. Совсем плохо нам было, побили бы нас всех если бы не наш командир. Уж как он там по своему – по-командирски всё делает, то мне не ведомо, только наши пушки поддали немчуре жару. Первым выстрелом подожгли костел, он моментально запылал, после чего остановилась пальба одного пулемета. Затем снаряды попали в каланчу, после чего остановилась пальба второго пулемета. Когда стихли пулеметы, мы открыли стрельбу по окопам, что рядом с костёлом и каланчой были. Очень сильная завязалась перестрелка. Бой длился с утра до самого вечера, а потом мы бросились в атаку, и сковырнули их из окопов. Ох и шибко же они побежали. Дело к ночи было, мы за ними не стали гнаться, устали. До утра отдыхали, а утром деревню польскую смотрели, своих и немцев убитых хоронили.
Перед деревней и вся деревня были усеяны осколками гранат, трупами, неприятельским оружием, амуницией. И окопы были завалены неприятельскими трупами.
Весь день простояли в деревне, потом снова колонной пошли на запад. Были небольшие стычки с отступающими немцами, но такого боя как в деревне уже не было, не было у нас и убитых, ранены были только пятеро.
А потом снова было большое сражение. Где это было, не имею права писать, военный секрет, только бились мы под высотами со страшно тяжело выговариваемым названием. На горах сплошь был лес, а из немецких окопов по нас строчили пулемёты, стреляли ружья и били пушки. Страшно было наступать, окопы все были из дикого камня, перед ними проволока колючая, как ежи и волчьи ямы. Много было всяких препятствий для наступления.
Три дня мы бились на тех высотах, не прерываясь ни днем, ни ночью.
В первый день пушки били беспрерывно, как с той, так и с нашей стороны. Бомбы сыпались, как град с неба, наполняя воздух грохотом и производя ужасные разрушения. Нас сильно много побило. Легли и так копали окопы. Я сначала для головы ямку выкопал, потом для всего тела, так и зарылся в целый рост. На второй день немецкие пушки стали слабо стрелять, видно, наша артиллерия сильно их побила. Ох и крепко же наши артиллеристы всыпали им в заднее число. Снаряды наши так и ложились на них, так и давали им жару. На третий день неприятельская артиллерия замолчала совсем. Вот тогда мы встали, и дали им прикурить, за всё им дали, – за наших погибших братьев сильно с ними поквитались, всех побили сначала пулями, потом в штыковой атаке.
Вот уже 3 дня не раздеваюсь. Сплю по 2 – 3 часа в сутки, ем, как попало, но, странное дело, чувствую себя бодро и вполне здоровым. Дни здесь стоят теплые, иногда жаркие, а ночи холодные. Сегодня в полдень пришел на позицию дезертир немец, стал на колени, поднял руки кверху и сдался.
– Что хотите, делайте со мной, – сказал, – а воевать сил больше нет.
Отправили его к нам в тыл, а там, знамо куда, в Россию».
На следующий день прилетели немецкие аэропланы и сбросили на русские позиции бомбы. Двадцати трехлетний солдат Смирный был смертельно ранен, через час, не приходя в сознание, умер.
Пафнутий и Агнесса
(Рассказ)
Корреспондент газеты «Губернские вести» Коробейников Пафнутий Иакинфиевич сошёл с поезда на станции Варшава в приподнятом настроении и тотчас пошёл искать попутный транспорт в город Люблин, откуда – с двухдневной остановкой – опять-таки на авто ехать до Ярослава полгода назад занятого русскими войсками.
Всё складывалось благоприятно, транспорт от Варшавы до Люблина был найден, два дня в городе прошли с пользой, – был написан небольшой очерк, но, продолжая путь до конечного пути – Ярослава, автомобиль встал.
– Что-то с мотором, – сказал шофёр и предложил Коробейникову идти до города пешком. – Вряд ли справлюсь к вечеру, а вы уже к полудню будете на месте. Отсюда недалече уже, вон… – шофёр кивнул в сторону города колышущегося в мартовской дымке, – каланчу видно.
– Я-то что, а вот как вы, мил человек? Может быть какую подмогу выслать, как прибуду в город? – спросил Коробейников.
– Не надо. Не отремонтируюсь, кто-нибудь подцепит и дотянет до города. Здесь часто ездят машины. Спасибо, Пафнутий Иакинфиевич. Идите, не переживайте за меня и не теряйте время. Всё будет прекрасно.
– Вот я почти и на месте. Слава тебе, Господи! – окинув взглядом, пригород города, проговорил Коробейников и, не выпуская из рук саквояж, – единственный свой багаж, пошёл в сторону небольшой площади видневшейся по ходу движения. – Авось найдётся приличный экипаж, чтобы доехать до гостиницы, – подумал.
Хороший экипаж найти не удалось, поэтому Пафнутию Иакинфиевичу пришлось ехать в крестьянской телеге, за которую ему пришлось заплатить как за поездку в карете. Но это не убило в нём прекрасное настроение. Некое внутреннее чувство подсказывало ему, что всё сложится хорошо, и даже более того – прекрасно и счастливо.
Он ехал, мурлыкал какую-то незатейливую мелодию, посматривал по сторонам, стараясь запечатлеть в памяти все мельчайшие подробности жизни польского города, и большего счастья ему не было нужно. Не упал он духом даже тогда, когда в единственной в городе работающей гостинице не смог снять номер.
Все номера в ней были заняты, а других приличных гостиниц, как стало понятно ему, в городе не было. Нет, гостиницы, конечно, были, но с клопами и тараканами, а такие дома Пафнутий Иакинфиевич избегал. Пришлось довольствоваться небольшой комнатой в доме, рекомендуемом администратором гостиницы, стоящим за регистрационной стойкой.
– Вдовушка опрятная, живёт одна в двух комнатах, одну сдаёт. Комната небольшая, но чистая и светлая, – при двух окнах. Есть письменный стол, стулья, на полу половичок, широкая кровать с чистым бельём… и берёт недорого. Уверен, сойдётесь, – порекомендовал жильё администратор.
– Что ж, если ничего другого нет, давайте адрес вдовушки, – не унывая, ответил Коробейников, и, получив адрес, отправился на его поиски. Собственно, искать даже и не пришлось, дом стоял в пятидесяти метрах от гостиницы, – в ближайшем переулке.
Через пять минут Пафнутий Иакинфиевич стучал в дверь дома по указанному администратором гостиницы адресу.
На стук вышла высокая, стройная женщин немногим более сорока лет на вид.
Кого угодно ожидал увидеть Пафнутий Иакинфиевич, – пожилую женщину, старушку, но только не столь красивую молодую вдову.
Он стоял, онемев глазами и ртом.
Женщина, мило улыбнувшись, – прекрасно поняла, что загнало в оцепенение стоящего перед ней человека, – мельком окинула его взглядом своих ярко-голубых глаз и, оказавшись, вероятно, под приятным впечатлением, красивым певучим голосом произнесла довольно-таки длинную вступительную речь:
– Вы, вероятно, из гостиницы и вам нужно жильё? Уверена, я правильно определила ваш визит в мой дом, не говорю, – засмеялась, – ко мне, ибо ни вы, ни я не имеем чести быть представлены друг другу. Хотя… я догадываюсь, кто вас послал ко мне… администратор гостиницы. Как-то я повстречала его и предложила, зная, как нынче тяжело с номерами, свои услуги. И вам, вероятно, сказали, что я беру деньги… ни в коем случае. Брать деньги в такое время, когда война и все переживают трудные, я бы сказала смертельные времена, нехорошо. Прошу, входите в дом. У меня как раз готов обед и я собиралась садиться за стол, а теперь наш скромный обед, да-да, наш, и никаких отговорок я не приемлю, – увидев в глазах гостя намерение, отказаться от стола, – будет скрашен приятным разговором. Вот сюда поставьте ваш саквояж, вот рукомойник, полотенце чистое… на гвоздике. Умывайтесь и за стол, а я пока поставлю второй прибор.
Накрывая стол, хозяйка не прекращала говорить. По торопливости высказаться было понятно, что она давно соскучилась по разговору с культурным человеком, именно таким она видела своего гостя.
– Вы, как я понимаю из России… Ах, как давно я не была на родине. Ну, ничего, вот закончится война, продам этот дом и возвращусь на родину. Здесь меня уже ничто не держит, – тяжело и горестно вздохнула. – А вы, ой, простите! Я даже не назвалась. Так как вас зовут, молодой человек? Стою, говорю и говорю, а вам и слова произнесть некогда. Простите, великодушно! Извините, молодой человек. Так как ваше имя? А я Агнесса… Христофоровна, но вам можно просто Агня, ах, как давно меня никто так не называл. А когда-то… – хозяйка слегка прикрыла глаза и покачала головой, – когда-то это было. Ну, да ладно, прочь воспоминанья! Ну, так как же вас величать, молодой человек?
– Не так уж я и молод, – сказал Коробейников, с трудом вставив в беспрерывную речь женщины своё имя. – Прибыл в ваш город по заданию редакции газеты «Губернские вести» и мне сорок пять.
– Чего сорок пять?
– Лет, разумеется.
– Как прекрасно! Как это прекрасно, Пафнутий Иакинфиевич. Я даже и мечтать не могла, что судьба сведёт меня с таким прекрасным человеком как вы, да ещё из мест моей очаровательной молодости. Я же родом из города N, из того, откуда вы прибыли в этот разрушенный войной край. Вот и расскажете мне всё о нашем родном городе N за столом, за который я приглашаю вас к обеду.
Далее Агнесса Христофоровна представилась вдовой австрийского полковника, погибшего на охоте за три года до войны.
– С удовольствием, уважаемая Агнесса Христофоровна, расскажу о нашем городе, и примите мои искренние соболезнования по поводу преждевременной кончины вашего мужа.
– Да-да, конечно, принимаю, но что уж теперь… свыклась… сколько уж лет прошло, – горестно покачав головой. – Пришлось продать наш большой дом, всю мебель, оставила лишь диван, два стола, стулья, две кровати и так… ещё кое-что по-мелочи. На вырученные деньги купила вот этот небольшой домик в центре города, – окинула его внутреннее пространство правой рукой, – и живу, к счастью безбедно, но скучно, ах, как скучно порой мне бывает, дорогой вы мой Пафнутий, позвольте вас так называть. Извините, уж очень сложное у вас отчество, а память у меня совсем никудышная стала. Забывать стала многое, и в первую очередь имена… порой припоминаю, припоминаю, а вспомнить никак не могу, как зовут ту или иную особу, а как овдовела, так сразу и знакомства все пропали. Порой так нестерпимо хочется с кем-нибудь поговорить, вспомнить совместно знакомое, да… – женщина развела руками, – не с кем. Покинули все меня. Да, оно и верно, – махнула рукой. – Кому в нынешнее время до чужих забот… дело есть. А до меня… вдовы и подавно. Сейчас в одиночестве тяну свою жизнь к старости и неизбежной смерти… А куда деваться? такова участь всех вдов. И голова частенько побаливает, – мигрень, будь она неладная, а пожалеть некому. Да, что уж тут, – в аптеку некому сходить, нюхательную соль от головы купить. Так и лежу час – другой пока сама не уйдёт… боль-то. А то, бывает, весь день и даже ночь мучаюсь, мучаюсь и стакан воды подать некому. Да, что это я о своём и о своём. Вы-то как, Пафнутий? Как доехали, скоро ли, хороши ли? Что нового видели? У нас-то тут всё о войне и войне, о цивильной жизни редко кто, что скажет, а газеток я не покупаю, не хочу расстраиваться, в них война, да то, кто с кем разводится и судится, какие спектакли в Петербурге показывают… суета одна. Хороша ли была дорога?
– Хороша, Агнесса Христофоровна, даже более того, восхитительна. До Варшавы поездом с очень интересными людьми, далее на автомобиле до вашего чудесного города через Люблин.
– Что же вас заставило посетить наш неспокойный край? Я бы никогда не решилась на столь трудное путешествие… да, – тяжело вздохнула, – и здесь нынче не спокойно стало. Уехала бы куда-нибудь, да некуда… разве что на родину моего детства, только кто ж меня ждёт там? Бедная, несчастная я женщина… – и с резким переходом к началу этого монолога. – И что же вас заставило прибыть в наш город?
– Только работа, Агнесса Христофоровна, других причин не было. Я корреспондент газеты «Губернские вести». Мой работодатель – редактор газеты, уважаемый в городе человек, но великий ревнивец, и страсть как не любит, чтобы какая-либо газета была лучше его. Как-то прочитал он путевые заметки Валерия Яковлевича Брюсова в «Русских ведомостях» и решил разгромить их. В этой целью направил меня по пройденному им пути, чтобы, значит, сделать опровержение. Но с первого взгляда на ваш чудесный город и пробыв два дня в Люблине, я не нашёл ничего, что могло бы противоречить столь правдивым статьям Валерия Яковлевича. Действительно, город чист, жители его опрятны, работают гостиницы, магазины, рестораны и кафе. Вот поживу у вас дня два – три, посмотрю всё, поговорю с людьми и тогда составлю своё мнение, но не думаю, что оно будет значительно разниться с выводами Брюсова о Ярославе. Вот и вся причина моего появления в вашем городе, уважаемая Агнесса Христофоровна.
– Ах, как это романтично! Путешествие, сначала на поезде, потом на авто, но я бы никогда не смогла как вы… Всё-таки это утомительно. Ах, да, всё порываюсь сказать, да никак не могу вставить слово в ваши речи. Удивляюсь вашей памяти. Как это вы можете помнить моё имя… да ещё со столь трудно запоминаемым отчеством, Аг-нес-са Хри-сто-форо-вна. Нет, это бесспорно очень трудно. Поэтому зовите меня просто – Агнесса, а лучше Агния, как когда-то называл меня мой покойный муж. Поверьте, Пафнутий, так мы можем беседовать как близкие друзья, а я думаю, что мы непременно таковыми станем. Я же уже считаю вас моим другом, поэтому позволяю вам обращаться ко мне даже на ты, так мы будем ещё ближе друг другу, как брат и сестра. Ах, как это наверно прекрасно иметь брата. У меня, к сожалению, не было ни брата, ни сестры.
Обед прошёл в приятом разговоре. Агнесса Христофоровна выставила на стол буженину, масло, сыр, свежие овощи со своего огорода, наваристый борщ со сметаной, пироги с мясом и лесной ягодой. На десерт подала ароматный чай и зефир. Стол по военным временам очень богатый.
До вечера было далеко, и Пафнутий Иакинфиевич решил прогуляться по польскому городу, поговорить с людьми, понять их настроение и выведать у военных, если удастся, не сдадут ли они Ярослав, а главное составить своё личное мнение о городе и его жителях, – удостовериться в правдивости написанного Брюсовым, хотя не верить ему у него не было причин.
– Уж очень стремительно и безболезненно, если верить сводкам генерального штаба, был взят Ярослав. Эйфория победы расслабляет, – говорил себе Коробейников, прогуливаясь по центральным улицам города неторопливым шагом. – Этим могут воспользоваться армии противника. Да… это уже и чувствуется, слышны раскаты артиллерийской стрельбы. Думается, трудно сейчас нашим войскам.
Пафнутий Иакинфиевич был человек сугубо гражданский, мало разбирающийся в стратегии, поэтому всё быстро меняющееся его тревожило, хотя, как патриот России он верил в победу своей страны над любым врагом.
– Это давно доказано историей. Ходили, ходили враги на мою Россию, все были биты, и на сей раз не уйти им от возмездия. Ишь, что удумали, войной идти на нас, – на русский народ. Ничего-то у вас не выйдет господа хорошие, нет… уж простите… нехорошие.
4 сентября 1914 года 3-я армия под командованием генерала Рузского Н. В. и 8-я армия под командованием генерала Брусилова А. А. взяли город Львов, через несколько дней был взят город Ярослав. Пафнутий Иакинфиевич прибыл в Ярослав через полгода после его взятия русскими войсками и вот он шёл по городу и любовался им. Здесь – в Галиции март 1915 года был действительно весенним месяцем, – вдоль заборов росла молодая ярко-зелёная трава, деревья распустили маленькие маслянистые листья, набирал цвет абрикос… и солнце… яркое тёплое солнце.
День прошёл в приподнятом настроении, а вечером Пафнутий Иакинфиевич вёл с хозяйкой дома приятный разговор. Агнесса Христофоровна говорила мало, больше слушала, но некоторая её задумчивость говорила о каких-то тайных мыслях.
Прошла неделя, в течение которой Агнесса Христофоровна и Пафнутий Иакинфиевич сблизились, стали жить как муж и жена. Коробейников мог себе позволить близость с женщиной и не только потому, что не был женат, а вследствие того, что полюбил Агнессу всем своим чистым сердцем.
В один из дней, прогуливаясь по городу, он почувствовал какую-то неуловимую тревогу.
– Прекрасный город, но что-то в нём появилось тайное. Что же это, что… я должен это понять, – мысленно говорил себе Коробейников, рассматривая молчаливо бредущих людей. – Что-то в них настораживает, но что? – И Пафнутий Иакинфиевич вдруг понял свою внутреннюю тревогу. Понял, что город, через который шли колоны военных, как на запад, так и на восток готовится к войне. – Здесь становится опасно. Надо немедленно уезжать, – проговорил он себе и быстрой походкой направился в обратную сторону – домой.
Собирались в спешке, и покидали город с болью в сердце. Особенно тяжело переживала отъезд Агнесса Христофоровна, но новая любовь, стремительно влетевшая в её жизнь, в некоторой мере сдерживала её слёзы, но только когда в её глаза смотрел он, – её милый Пафнутий, а наедине она давала волю своим чувствам, хотя в душе была счастлива. Её можно было понять, в этом городе прошла вся её сознательная жизнь.
В конце апреля 1915 года Ярослав был в руках австрийцев, которые к концу июля ещё дальше продвинулись на восток, и 22 июня 1915 года заняли город Львов, а к середине августа австро-венгерские войска и 11-я германская армия вышли на рубеж Тернополь на юге – Пинск на севере. Это было время великих отступлений русских войск на всём восточном фронте от – города Черновцы на юге до Рижского залива на севере. Но всего этого не знали Пафнутий Иакинфиевич и его жена Агнесса Христофоровна, и не могли знать.
Задолго до тех тяжёлых для российской армии дней они ехали на автомобиле в Варшаву. В небе показался один единственный аэроплан с чёрными крестами на крыльях. Он сбросил одну единственную бомбу, и эта бомба упала на одну единственную машину, в которой ехали два влюблённых человека и шофёр. Шофёр не получил даже царапины, а сердца двух влюблённых людей были пробиты осколками бомбы. Их похоронили в одной могиле, – здесь же, – на обочине дороги, по которой они ехали в своём коротком счастье.
Подарок императору
(Рассказ)
Газета «Русское Слово», июль, 1914 года.
«Вставай же, великий русский народ! История зовёт тебя совершить великий подвиг, перед которым побледнеет всё, что когда-либо видел мир. Мы должны бороться не только за свою честь, попранное право и справедливость, но и за самоё своё существование, как государства и народа. Мы будем бороться за светлое будущее всего человечества, за уничтожение чудовищного гнезда милитаризма и за освобождение великого немецкого народа от ига тупого юнкерства. И кому суждено пережить эту величайшую эру всемирной истории, тот увидит осуществление самых пылких мечтаний о братстве народов и о царстве мира, правды и любви. Если когда-либо свет воссияет миру с востока; то теперь или никогда. Не будем же останавливаться на полдороге. Святое дело освобождения человечества от бремени насилия и вечных угроз должно быть доведено до конца. Страшны жертвы, труден путь, но велика награда».
Приказ о мобилизации в селе Верх-Марушка, Бийского уезда был получен в 23 часа 40 минут 18 июля. Люди мирно спали у себя дома или в поле. Никто из них не знал о приказе, о том, что надвигается страшная война. Утром 19 июля запасным объявили, что 20 июля они должны отправиться в Бийск. Село замерло в ожидании пьяного разгула, но день и ночь прошли спокойно. Спрос на водку появился лишь утром 20-го июля 1914 года. В селе не было казённой лавки, а у шинкарей её запас был быстро разобран. Запасные помчался за нею в соседние села – Марушенское и Воеводское, но к их огорчению казённые лавки там оказались закрытыми. Таким образом, они отправились в Бийск совсем трезвые, отчего настроение у всех было отвратительное, что нельзя было сказать о ехавших за ними запасных из соседней деревни Бочкари. В Бочкарях 20 июля был съезжий праздник – Ильин день; водки было запасено много, а потому все призывники были пьяны, их лежачих везли в телегах родственники.
А ратникам ополчения был отдан приказ прибыть в Бийск 28 июля. Они, как и запасные из села Верх-Марушка тоже отправились в город абсолютно трезвые, так как к тому времени ни водки, ни пива достать было негде. Их отправка прошла спокойно, нежели запасных из деревни Бочкари. Раздавались только вопли и плач матерей, жён и других родственников, но сами ратники держали себя сдержанно, не бранились и не хулиганили.
В начале августа некоторые запасные и ратники стали возвращаться домой, были забракованы по состоянию здоровья или освобождены от воинской службы на других законных основаниях, остальные были погружены в теплушки и отправлены на фронт. Из села Верх-Марушка отправились на фронт Бородин Прохор, Кривобоков Емельян, Семенухин Егор и Подгорный Силантий. 23 августа эшелон с сибиряками прибыл на Казанский вокзал Москвы, откуда с пересадкой на другом вокзале сибиряки отправились через города Орёл и Курск в Киев и далее через станцию Казатин до конечного пункта Здолбунов, – 15 километров южнее города Ровно. Здесь воины сибиряки влились в 8-ю армию Брусилова и уже 4 сентября 1914 года приняли бой под Городком, что в 30 километрах западнее Львова.
Значительные силы австрийской армии обрушились на авангард генерала Брусилова, состоящий из пехоты, казаков и лёгкой артиллерии. План неприятеля был ясен, – стремительной атакой смять передовые части Брусиловской армии, затем броситься в центр и уничтожить её.
Русской пехоте и артиллерии пришлось окопаться, в резерве армии были только несколько казачьих отрядов.
– Всё, братцы, держитесь, идут, – проговорил Прохор, увидев выходящую из леса австрийскую пехоту, и крепче сжал в руках винтовку.
– Сейчас бы за пышное и мягкое подержаться, – решил пошутить Кривобоков, но никто не принял и не поддержал его неуместную в данное время шутку, ибо время располагало не к ней, а вело к двум противоположностям – жизни и смерти. Какую из них примет судьба каждого русского солдата уже через несколько минут, то не было дано знать никому. Оттого и шутка Емельяна в ожидании первых выстрелов и взрывов была воспринята каждым, как насмешка над самим собой и над каждым из них. То, что Кривобоков видел, как утеху, никак не вязалось с тем, о чём думали многие в это время, а думали они о матерях и своих любимых подругах, о том, удастся ли ещё когда-либо увидеть их и обнять. Но Емельяна можно было понять, своими словами он хотел отвлечь себя и своих товарищей от тягостных дум, пытался вселить в своих товарищей веру в жизнь, веру в то, что сегодня смерть не настигнет никого.
На выходе из леса, расползшегося впереди густой тёмной полосой, австрийскую пехоту встретил мощный огонь орудий и пулемётов со стороны русских позиций.
– Бежите! То-то же! Получите изверг… – разорвавшийся снаряд, прилетевший со стороны врага, остановил на полуслове радостное восклицание Семенухина.
Убитое тело Егора, взлетев вверх, распалось на две большие и несколько маленьких частей. Падая, они описывали замысловатые кульбиты и орошали землю кровяной пыльцой, которая достигла лица Бородина. Утерев лицо рукавом шинели, Прохор передёрнул затвор винтовки и послал во врага очередную пулю. В пылу боя он не понял, что оросило его лицо, он даже не понял, что в соседнем окопе разорвался снаряд, разнёсший на куски тело его односельчанина – Семенухина. Прохор полностью отдался бою, через прицел винтовки видел только врага и слышал только выстрел из неё. Он стрелял, поражал врага своими меткими выстрелами и считал:
– Один, два, три, четыре…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/viktor-vassbar/s-nami-bog-63077728/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Виктор Вассбар
Тип: электронная книга
Жанр: Книги о приключениях
Язык: на русском языке
Издательство: Издательские решения
Дата публикации: 29.08.2024
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: Рассказы о 1-й Мировой войне, в которых автор, вспоминая российских солдат, одновременно говорит современникам и последующим поколениям россиян, чтобы они помнили и поняли своих предков, проливавших кровь за свободу России и за жизнь без войн.Книга состоит из 2 частейЧасть 1 – «За Веру, Царя и Отечество».Часть 2 – «Рассказы старого солдата».