Главная страница | Ужасы | Новый Мир: Поколение Z

Новый Мир: Поколение Z
Кейси Эшли Доуз


Новый мир #2
С момента последних событий прошло 19 лет. Новый Мир стал еще хуже. Люди массово покинули города. Теперь все выжившие делятся только на две касты: безопасники и путники. Первые выбирают надежное место и стараются затаиться там от Них. А вторые считают самым безопасным – постоянное движение, не оседая нигде дольше, чем на день. Каждый видит безопасность именно в своем выборе. Но осталась ли она вообще в Новом Мире?





Кейси Доуз

Новый Мир: Поколение Z





ПРОЛОГ


– Точно нельзя больше примыкать ни к каким скоплениям людей. Именно туда Они и будут стремиться. Рано или поздно появятся там, где бы это ни было.

Итан чуть хмурится:

– Безлюдные места – вот что Им неинтересно. Там нельзя учинить массовую расправу, а они стремятся именно к тому, чтобы уничтожить как можно больше за раз. Только там есть шанс выжить.

– Сейчас везде безлюдные места – скептично замечает Шона.

– Нет. Люди там есть, просто их не видно. Но Они об этом знают. Нужны места, где людей в принципе нет. Куда никто не пойдет, а значит, куда не пойдут и Они.




Глава 1





19 лет спустя


Я свешиваю ноги с кровати, на ощупь пытаясь найти тапочки. Соломенные тапочки, которые мама научилась делать, еще когда мне и пяти не было. Она заявляет, что раньше подобные изделия были из самых мягкий материалов, пружинили и предназначались для удобства. И что за небольшую плату продавались где угодно, а не делались вручную от необходимости.

«Раньше» она иногда называет еще Старым миром.

Мне мало о нем известно.

Я родилась задолго после его падения.

Мне он представляется чем-то совершенно волшебным. Возможно, даже чем-то из грани фантастики. По рассказам родителей, в Старом мире никто не мыл одежду в реке руками – ее просто кидали в какую-то непонятную машину (я так и не запомнила названия), нажимали кнопки и она все делала сама, давая на выходе совершенно чистое белье. Ели не из плетенных пиалок, а из керамической посуды, которую мыла за людей так же машина с кучей кнопочек. Был телевизор, что показывал фильмы, которые тоже можно было регулировать кнопками.

Кнопочный мир.

Прекрасный кнопочный мир, где нажатием кнопки можно было заказать еду, а не охотиться за ней полдня, да еще и зачастую прийти с пустыми руками.

Таким был Старый мир по их рассказам.

В детстве перед сном я частенько представляла, как сложилась бы моя жизнь, если бы я хотя бы на чуть-чуть попала в этот дивный Старый мир. Хотя бы на пару дней. Прокатилась на машине, стирала бы не руками, заказывала бы еду кнопкой, и эту еду готовила бы потом за меня машина.

Звучит, как бред сумасшедшего.

Но родители клянутся, что так оно и было.

Даже мне в это сложно поверить.

А Калеб – мой младший одиннадцатилетний братишка – и вовсе зовет их лжецами и сказочниками и не верит в существование Старого мира. А если и допускает мысль, что он был устроен как-то иначе – то в его представлении точно не таким нереальным образом, о котором толкуют родители.

Его можно понять.

С каждым годом Новый мир становится все хуже.

Родись я, когда он – тоже не поверила бы ни слову.

Калеб полагает, что единственное отличие между Старым и Новым мирами – это отсутствие в первом Имитационных. Тварей, воплощенных в людей, готовых убить, как только потеряешь бдительность.

В остальном он считает, что жизнь не могла так разительно измениться и родители просто выдумывают про кнопки, чтобы посмеяться на то, как мы на это купимся.

Однако, когда речь заходит об Убежище – он замолкает и куксится, видимо, не зная, как объяснить этот момент их биографии.

Нашей биографии.

Ведь я была рождена в Убежище.

И мне до сих пор кажется счастливым случаем, что родители не только смогли выбраться из этой бойни сами, но еще и забрать меня. Они заверяют, что таких было единицы, хотя они и вовсе не видели ни одного спасшегося вместе с ними.

Убежище.

Это слово до сих пор произносится в нашем доме с напряженной бдительностью, будто одно его оглашение способно воскресить на яву события той ужасной ночи почти двадцатилетней давности, когда подавляющее большинство Выживших было жестоко убито в массовой бойне, собранной за 2 года Имитационными.

Я ничего не помню оттуда.

Это логично.

Мне было всего пару месяцев.

Но родители помнят более чем. Они не рассказывают об этом нам с Калебом каждый день, но заставляют помнить нас об этом случае. Потому что, по их мнению, пока мы о нем помним – не допустим, чтобы с нами случилось повторно нечто подобное.

Хотя вряд ли нечто подобное случится хоть с кем-то.

Более не на памяти родителей, не уже на моей, Они не пытались сманить людей таким образом. Они очень умны.

Они понимают, что даже люди не побегут в один и тот же капкан дважды.

Тем более, когда осталось так мало тех, кто может вообще куда-либо бежать.

Родители говорят, что сразу после Бойни новый мир опустел совсем. Хотя ранее казалось, что сильнее, чем было, опустеть уже нельзя.

Потом люди стали появляться кое-где – но все так же нельзя было понять, люди это или Они в их обличье.

Города опустели.

Все кто могли – навсегда их покинули.

Города стали Их зоной. Там Им проще всего искать людей.

Как-то так получилось, что остатки Вышивших постепенно отошли в забытые богом места, стараясь уйти настолько далеко, чтобы не попасться на глаза ни одной живой душе. А Они остались в городах, шерстя и перелопачивая все темные и светлые уголки.

Сохрани господь тех, кто продолжил и после Убежища искать себе безопасности на пепле Старого мира.

С возраста, когда я уже обзавелась собственными воспоминаниями – мы никогда и близко не приближались ни к каким городам и даже мелким поселениям. Лес, чащи, степи. Что угодно, но подальше от того, что раньше было цивилизацией.

И подальше от тех, кто ранее были их представителями.

Чем меньше группа людей – тем меньший интерес для Имитационных. Они не поленятся гоняться и вынюхивать целую коммуну – но не потратят столько же усилий на поиски каких-то жалких четырех людей.

Может, когда-нибудь этот день и наступит, но пока нам везет – а значит, пока убеждение родителей верно?.

Конечно, бывали и на моей памяти случаи, когда даже на нас Они выходили каким-то образом..

Да, и везло не каждый раз.

И не всем.

И у нас выживает не всякий.

Эта истина Нового мира, которую мы с Калебом знаем как дважды два с пеленок– по словам родителей далась им очень тяжело. Мол, в старом мире нормальной считалась только смерть от старости или болезни. А если кто и убивал другого – то его тут же сажали в какой-то изолятор, называемый тюрьмой.

Хотя по описаниям мамы – я бы сама с удовольствием посидела в этой тюрьме.

Кровать, еда по расписанию, никакого страха за жизнь.

Настоящий люкс.

Родителям было намного сложнее – в чем-то бывает и до сих пор, хотя с момента падения старого мира прошло уже почти 20 лет.

Мы же с Калебом родились в этих условиях.

Мы не знаем других.

Мы можем о них слышать, представлять, воображать как нечто недосягаемое, но никогда этого не видели, не пользовались этого и не жили в тех правилах.

Потому Новый мир для нас норма.

А вот Старый – что-то из разряда Нетладнии.

Для меня нормально подниматься каждое утро, отправляться на охоту с отцом и братом, используя в качестве оружия самодельные колья и копья.

Отец как-то говорил, что и оружие прежде было другое – пистолеты, способные убить одним щелчком. Опять кнопки. Но потом кончились патроны, новых конечно же брать было неоткуда, и люди стали возвращаться к тому, что посильно добыть своим трудом в зоне обитания.

Для него в свое время это было настоящим шоком.

Для меня это норма.

Я уже росла в условиях колей и никогда в жизни не видела пистолета. Не видела машин и душа, который включается опять лишь по волшебству кнопок, как и меняются режимы в нем.

Для меня. И для Калеба.

Это норма.

Убить животное, если повезет, и притащить, чтобы мама его освежевала. Как говорит она – для нее в свое время это было дикостью и чем-то запредельным, к чему ей пришлось привыкать и адаптироваться, как и всем в новом мире.

Для меня и это норма.

Что здесь такого?

Это жизнь. Поймал, освежевал, приготовил на костре и съел.

Если наткнулся на Них – убежал. Перебежал, бросив все и святая удача, если тебе это удалось.

Побродил голодным, пока не нашел новое место. А там все заново.

А разве бывает как-то иначе?

Слышала, да.

Но видеть не видела.

Воды набрал в речке, там же прополоскал одежду. Там же словил рыбу, если не фортануло на мясо.

Если повезет – можно добыть сладкого сока с помощью папиного самодельного желобка[1 - Желобки – приспособления, по которым сок вытекает из отверстия дерева.] из некоторых (не всех) деревьев.

Ягоды, но только если они поблизости.

Калебу запрещено вообще отходить от дома без взрослых и на шаг. Мне разрешено, но не далеко – только до реки. Вместе со мной до реки можно и Калебу.

Если уходим – по возвращению мама нас проверяет. Кто знает, что могло случится с нами в лесу и кого мы могли встретить?

Если верить родителям – наш дом в старом мире, скорее всего, был домиком лесничего. Мы на него набрели в очередной перебежки после Их нашествия. Кое-где подлатываем, папа иногда что-то достраивает, чтобы крыша не текла при дожде.

В общем и целом – он говорит, что чем-то наш дом похож на то, где жили люди в Старом мире, только гораздо более убогий.

..это как? – спрашивает Калеб.

– Это значит, что в Старом мире сюда не заселился бы добровольно никто в своем уме, даже если бы ему заплатили – отвечает отец – а обычно было принято, чтобы за проживание в доме платили сами люди.

– А по-моему у нас отличный дом – вмешиваюсь я.

– Для нового мира: конечно –кивает – для нового мира мы живем в роскоши хотя бы потому, что можем регулярно есть, мыться, спать и пока что все целы.

После этих слов повисает напряженное молчание. Мама мрачнеет. Папа, поняв, что ляпнул, тут же переводит тему и замыкается.

Да, мы все помним то Их вторжение.

Все-таки, справедливости ради, уже не все мы целы..

– Эйна – брат толкает меня, потому что я задумалась, сидя на кровати и вдев ноги в плетенные тапочки – заснула? Пошли за водой.

– Да.

Заправив волосы за уши, поднимаюсь. Калеб сонно ерошит рукой свои волосы и, сквозь зевоту, бормочет:

– Давай быстрее. Мама уже встала.

– А отец?

– Ма сказала, он встал еще раньше. Ушел за рыбой.

– А, ясно. Значит, встретимся у речки.

– Да – Калеб вновь зевает.

Энтузиазма в нем мало.

Брат не любит рыбу, но добыть мясо везет не каждый день. Хорошо, хоть речка рядом, а то бы вообще голодали.

– Давай – Калеб вновь задиристо толкает меня к порогу.

На этот раз уже без какой-либо причины, за что и получает локтем в бок:

– Не задирайся – предупреждаю – пока что я выше тебя, так что угомонись.

– Ага – закатывает глаза – но еще год-другой, и я стану выше тебя. Отец говорит, я пошел ростом в него, а ты нет.

– И прекрасно – хмыкаю – очень надо быть шпалой.

– Сама ты шпала – тут же оскорбляется.

Забрав у мамы ведра (которые были тут еще до нас – папа просветил нас, что это пластик), мы с Калебом выходим на улицу.

Солнце уже слепит глаза, но напекает не так, как месяцем ранее.

– Идем – теперь уже толкаю брата я и он показывает мне язык.

Забредая на протоптанную в траве тропинку, мы отправляемся к реке за водой. Там же и умоемся. Брат, скорее всего, опять постирает там свою одежду. Он это делает всякий раз, несмотря на то – грязная она или нет.

В этот раз, наверное, получит от отца, если улов не очень.

Папа всегда норовит спихнуть свою неудачу на кого-нибудь другого. Если Калеб попадёт не на то время – то ему обязательно вменят, что это он своим «полосканием» распугал всю рыбу.

* * *

Мы бредем по тропе, отталкивая слишком высокую траву, которая щекочет ноги. Калеб то и дело сонно зевает, потому его ведро болтается из руки в руку.

– Иди нормально – пресекаю его.

За пределами дома нет места рассеянности.

Он это знает, как и все мы.

Только пренебрегает гораздо чаще.

Именно поэтому даже в свои одиннадцать его не отпускают одного за пределы четырех стен и, подозреваю, так будет до тех пор, пока он не наберется ума.

Что касается смекалки и даже ответственности – Калебу нет равных. И встанет раньше всех, и к добычи относится со всей серьёзностью. Приказы отца знает лучше «отче наш».

Однако, даже несмотря на то, что пережили все мы тогда, Калеб продолжает бунтовать.

Он не верит, что мир был иным.

Но порой мне кажется, что он не просто не верит – а хочет поверить. Его так и тянет куда-нибудь за пределы леса. Куда-нибудь поближе к городам, к руинам Старого мира. Он считает, что если не видит опасности – значит ее нет.

Хотя сам столкнулся с ней однажды нос к носу.

Он, наверное, считает это мужской храбростью.

На деле же – это просто безрассудство.

– Прекрати – обрываю его уже жестче, когда ведро вновь оказывается в другой руке.

– Отстань – огрызается.

– Отцу расскажу.

Действует.

Отец для Калеба – вершина всего.

Единственный мужчина, которого он видел (или по крайней мере, которого хорошо знает). Единственная мужская ролевая модель.

Пример для подражания.

Своего рода кумир.

У меня вроде бы должно было быть с матерью так же, но как-то не сложилось. Несмотря на то, что трусь я бок о бок с матерью, в голове у меня всегда крутится та незнакомка.

Что явилась к нам два года назад под руку с парнем.

Которую я видела первый и последний раз.

Они набрели тогда на наш дом случайно. Мы их проверили, как делаем всегда. Едва стало понятно, что это не Они – маски притворного дружелюбия разом слетели с лиц наших родителей и парочке указали прочь.

.. подождите – парень выставляет ладони вверх, когда отец крепче сжимает копье.

У него светлые волосы и темные глаза. Небольшие заломы у рта.

– Мы просто хотели передохнуть – слабо улыбается девушка, с некоторым весельем поглядывая на моего отца из-за плеча парня – не будьте дикарями.

– Проваливайте отсюда и ищите себе другое место – рычит отец.

Мать молча и нервно перебирает своими руками друг о друга, встав поперед нас.

Нам с Калебом остается лишь выглядывать на незнакомцев из-за ее плеч.

– Мы идем пять суток! – взмахивает руками парень – из них двое уже не пили. Дайте хотя бы воды!

Я уже хочу открыть рот, чтобы сказать, где тут река, но мать, словно поняв мои намерения, чуть оборачивается и внушительно на нас смотрит.

Почему нельзя?

Река ведь не дом.

Видимо, нельзя.

– Будьте вы людьми, черт бы вас подрал!

Наконец, девушка выходит из-за спины парня и смеряет отца претенциозным взглядом:

– Чем ты лучше Их? Пожалел кружку воды? Давно ты видел людей?

– Да – цедит отец – и был бы рад не видеть их еще столько же.

– Ну да, конечно же – усмехается она – нынче такое время, правда?

– Уходите.

Я смотрю на девушку.

Она совершенно не боится копья отца. Как и самого отца. И нас.

Мы-то их проверили. А они нас – нет. Но совершенно не боятся.

Интересно, почему?

Настолько доверяют нам?

Или не боятся смерти?

Они такие свободные.

Идут, куда хотят. Делают, что хотят. Заговаривают, с кем хотят. Я мечтательно смотрю с одного на другого.

– Немедленно – грозно добавляет отец.

Девушка взмахивает рукой, парень раздраженно стреляет глазами сначала по отцу, потом по нам с матерью и Калебом:

– Интересно, как вам после этого спится? Кошмары не мучают?

Не понимаю, о чем он, но вот отца это выводит из себя.

Теперь уже, распрямив плечи и выставив копье острием перед собой, он рычит:

– Кошмары следуют за мной по пятам уже больше пятнадцати лет, щенок. И не тебе винить меня. Каждый выживает сам.

– Да – ухмыляется парень, но все же делает шаг назад – каждый сам за себя. В то время, как даже Эти твари работают сообща. Иначе как бы они построили то Убежище? Слышал что-нибудь о нем, а? А я жил там!

Он вновь взмахивает руками:

– Я был ребенком, когда это случилось. Даже эти твари работают вместе, организованно, сплоченно. И лишь люди позволяют умирать другим людям, опускаясь до низших азов выживания.

Горькая ухмылка на лице девушки:

– И после этого человечество еще удивляется, почему Это с нами произошло? Стоит спросить, почему этого не случилось раньше. Пошли, Гари. Здесь ловить нечего.

– Правильно – фыркает отец – валите и не возвращайтесь..

И они ушли.

И умерли, полагаю, еще до конца недели.

Но я все еще не могу забыть их свободу. Их непокорность.

А главное эту странную фразу: даже Они держатся вместе.

Но разве у нас есть выбор?

Сплочаться нельзя – иначе Они тут же нас найдут.

Однако, те люди не просили сплочаться. Они просили воды. Просто чашку воды.

И они ведь были не Имитационными.

Я сказала это тогда отцу. На что он ответил, что так до?лжно. Что в новом мире опасны не только Они, но и обычные люди.

Даже Люди.

…даже после падения старого мира, он не разделился на две части, Эйна: людей и Имитационных – говорит – к сожалению, в этом они правы. Даже Твари держатся вместе. Людям это не дано. Каждый пытается выжить за счет другого. И когда это происходит повсеместно кругом, остается лишь два варианта: стать частью этой паутины или быть съеденным пауком.

Или быть съеденным пауком.

– Ай.. – Калеб хватается за ногу, а ведро падает на землю.

– Черт возьми – шиплю на него, поднимая ведро – да что с тобой сегодня? Скажу отцу, так и знай.

– Ну и говори – злится он – я ногу поцарапал.

– Какая трагедия! Расскажешь ему об этом.

Калеб злобно выхватывает у меня свое ведро и молча, обогнав, двигается дальше.

Значительно ускорившись.

Иду следом за ним.

Возможно, именно после той парочки и Калеб стал более радикальным. Если меня их приход воодушевил, но вместе с тем напротив приземлил, то в мысли Калеба, очевидно, внес смуту.

Видимо, он считает, что может так же, а все мы просто паникеры.

Однако, он не хочет понять одного – никто не знает, как долго после ухода еще прожила эта пара.

И от чего она в итоге умерла.

А главное – умерла ли.. или их кончина была ознаменована совсем другим началом.

Возможно, теперь они ходят и вычисляют остатки выживших, готовых купиться на людскую оболочку и не способных достоверно проверить их на Имитационность.

Да, родители уверяют, что даже спустя 20 лет всегда будут такие находиться.

И та парочка – яркий тому пример.

Трясу головой, выкидывая оттуда эту ерунду.

Остаток пути до реки мы с братом идем молча. Он супится и пыхтит, точно паровоз – показывает, как раздражен.

Плевать.

Сам виноват.

Когда выходим к речке – сразу видим отца. Он сидит, нагнувшись, над водой и ритмично дергает сетями. Рядом – второе еще одно такое же ведро. Рыбы там немало – но раз есть, то уже хорошо.

Значит отец не в дурном настроении.

Мы с Калебом идем едва слышно – однако, отец бы все равно услышал. И услышал.

Значит, узнал.

Папа умеет узнавать нас всех по шагам. Меня, Калеба, маму. Хотя я не вижу разницы – он говорит, это очевидно.

Как-то пытался и нас тоже научить, мол, для безопасности. Но мама лишь отмахнулась, сказав, что и так от дома ни ногой, а мы с Калебом оказались не шибко продвинутыми учениками.

Поэтому папа так и остался единственным, кто действительно это умеет.

– Эйна – бормочет он, опять дергая сетями и теперь уже встает – Калеб. Сегодня вы поздно.

– Это она – тут же стучит брат – я проснулся и ее будил.

– Все ты врешь! – возмущаюсь я.

– А ну хватит – прерывает отец, обернувшись.

Кидает еще пару выуженных рыбин в ведро:

– Нашли место – грозно бормочет.

– Именно – решаю отплатить Калебу услугой за услугу – а Калеб себя так вел всю дорогу. То ведрами грохочет, то визжит.

Папа переводит взгляд на брата.

Спеси у того сразу поубавляется:

– Она врет. Ведро уронил случайно, потому что зацепился за корягу.

– И разверещался.

– Да я даже звука не издал! – шипит, обернувшись ко мне.

– Прекратили – глухо повторяет отец – идите, наберите воды. Только быстро.

Начинает складывать сеть. Это значит, что улов на сегодня завершен. Это конечный результат.

Мы с Калебом, точно две змеюки, шипим друг на друга и подходим к реке. Нарочно оставляем между собой порядком ярда расстояния. Я начинаю набирать воду в ведро.

Калеб справляется быстрее и, как я и думала, стягивает футболку. Смачивает в реке и начинает энергично тереть руками.

– Я всё – ставлю свою ведро и выжидающе смотрю на отца.

– Калеб – подгоняет он брата – давай, хватит намываться.

Я ухмыляюсь, а тот раздраженно сверкает глазами.

Но отцу никогда не смеет перечить. Выжимает футболку, перекидывает на плечо, чтобы та на солнце досохла до дома, и подходит к своему ведру.

Отец поднимает ведро с рыбой:

– Идем.

Поравнявшись со мной, брат цедит:

– Ну да, конечно быстрее управиться, если ходить вонять в сальной одежде. Как я сразу не понял.

– Прекрати – бросает ему отец, идя впереди нас.

– А что я сделал?

– Ты что, за глухого меня держишь? Рот закрыл. И до самого дома чтоб ключ не нашел.

– Понял? – ухмыляюсь.

– Эйна – предостерегающе осекает – это касается обоих.

Не сказать, что у нас с Калебом плохие отношения.

Все, что касается дома – мы отлично-таки ладим. Но едва стоит с ним выбраться куда-то, откуда не виднеется крыша – его сразу сносит. Теряет всякую бдительность.

Будто нарочно пытается накликать беду.

Уверена, отпусти мы его куда-нибудь одного, даже до той же реки – и больше бы не увидели.

Едва мы подходим к дому, нас ожидаемо оглушает пронзительная волна звука. Папа говорил, это очень похоже на то, что в старом мире называлось ультразвуком.

По первой мы зажимали уши. С годами привыкли.

Просто стоим, чуть сощурившись, и ждем. Наконец, звук исчезает. Мама выходит и кивает нам, показывая, что все завершено.

Сразу берет у папы улов.

К обеду будет готова первая порция рыбин. Мы с Калебом заносим ведра в дом. Вернее, одно оставляем на улице – чтоб вода нагрелась. А второе уже заносим в дом.

Родители говорят, что прежде холодная и горячая вода текла из крана по нажатию определенных кнопок так же запросто, как сейчас льется дождь.

Можно было заказать еду по кнопке, дать машине ее приготовить, а в это время подойти и другой кнопкой налить себе воды нужной температуры.

Представить только, каким прекрасным, должно быть, был Старый мир.

– Калеб – едва заходим в дом, отец манит брата – а ну иди сюда.

С довольной улыбкой иду следом за ними.

Сейчас он получит нагоняй, за то что творил дорогой в ту сторону. Ну а как еще иначе заставить его вести себя нормально?

Брат фыркает, но как всегда, подчиняется.

Мы садимся на деревянный помост.

– Сколько раз мы с тобой об этом уже говорили?

– Вот именно – закатывает глаза – раз сто. Так что давай не снова, пап.

– Нет – перебивает – сейчас. И снова. Ты ведешь себя безрассудно. Что я тебе говорил по поводу выхода из дома?

– Вести себя тихо. Слушать Эйну. Не терять бдительность – на следующих словах голос Калеба пропитывается сарказмом настолько же, насколько половая тряпка водой – потому что Они только этого и ждут.

– Я что-то не понял.

– А что тут непонятного? – он встает, раздраженно обернувшись – ходите тихо, сидите тихо, дышите тихо, а лучше вообще не дышите, потому что Они везде! И что, помогло это Питеру? Мы же вели себя тихо, как тогда они на нас вышли?

Мы с отцом замолкаем.

Прислушиваемся.

Главное, чтобы не услышала мать.

Вроде нет. Возня на кухне продолжается.

– Не смей упоминать Питера – гневно цедит отец – нельзя знать наверняка, когда Они придут.

– А если нельзя, то почему мы все это делаем? – не унимается брат – почему шлем всех людей, почему сами сторонимся всего подряд, живем на полу-согнутых?

– Все так живут.

– Не все.

Он встречается взглядом с отцом.

Оба знают, о чем Калеб подумал. Та пара. И еще некоторые люди, что за годы набредали сюда к нам.

Они ходили. Были готовы взаимодействовать с нами, не имея возможности проверить нас.

Калеб тоже это все видел.

– Все – повторяет отец – кто живут, то все. А те, о ком говоришь ты, давно мертвы. Можешь мне поверить. Все еще хочешь быть, как они?

Обычно этот разговор повторяется не чаще раза в неделю. На неделю брата хватает, а потом начинается по новой.

Наконец, Калеб умолкает. Вздыхает, садится обратно и понуряет голову. Это означает его капитуляцию. Еще пару минут наставлений отца для закрепления эффекта и неделю можно считать завершенной.

* * *

Я лежу на кровати, головой к окну. Потому получается, что мы с Калебом лежим голова к голове, отделенные лишь небольшой древесной перегородкой высотой в пару дюймов.

Родители давно заснули.

Слышу, как храпит отец и сопит мать.

Уверена, что спит и брат, пока не слышу его шепот:

– Неужели тебе никогда не было интересно, что находится там?

– Где там? – хмурюсь.

– За пределами леса.

Хмурюсь еще сильнее.

Чуть приподнимаюсь на локте и, повернувшись, пытаюсь в темноте различить брата:

– За пределами леса Они. Это все знают.

– Да – он делает так же – но что еще? Они везде. Они есть и здесь, иначе бы Питер был жив. Но неужели тебе не хотелось никогда в жизни глянуть, как выглядит то, что за лесом? То, откуда приходят и уходят те люди, которых мы видели?

– Они все умерли, Калеб – сухо напоминаю.

– Мы можем лишь предполагать. Не умерли же они, пока дошли до нас. Может, там так же можно жить. И даже лучше.

– Ты просто маленький.

Он фыркает:

– Не веди себя, будто сама взрослая.

– Я и есть взрослая.

– Ты просто зануда. Это разные вещи.

Мы замолкаем.

Наконец, он вновь подает голос:

– Отец сам говорит, что невозможно знать, когда и куда Они придут. А значит, невозможно знать, когда и кто умрет. Включая нас самих.

– Перестань.

– А что? Я лишь говорю его слова. Я вот не хочу умереть, за всю свою жизнь не увидев ничего, кроме леса. Если они говорят правду о старом мире, неужели тебе не хочется самой на него посмотреть?

– То лишь руины Старого мира. Не больше. Давно заброшенные города, разрушенные Ими.

– Так говорит отец. А еще он говорит, что если шуметь, Они тут же нас найдут. И что? Хоть раз, когда я шумел по дороге – нас находили?

– Просто удача. Его надо слушать. Он знает, как устроен мир.

Фыркает:

– Мы-то родились уже после Падения их мира. Это мы должны разбираться в этом мире получше предков, не думаешь? Для них это Новый мир. Для нас же он первый и единственный.

– Ты несешь бред.

Вновь ложусь.

– Не бред. Хочешь доказательств? Нас находили, когда мы сидели смирно…

– Хватит.

– ..это лотерея, когда нас найдут. И ни отец, ни мама не могут этого знать. Может это случится даже и завтра. И что, Эйна, если ты умрешь завтра, ты будешь довольна тем, как ты прожила?

– Вполне.

Вновь фыркает.

Не поверил.

– А я нет. Был бы я, как ты, давно сбежал бы отсюда.

Насмешливо хмыкаю:

– Ага, ну как же. И куда? Тебя бы прикончили в первый же день.

– И пусть. Может да, а может и нет. Может, я узнал бы новых людей. Держался бы с ними, а не сторонился.

– Или может, снова увидел бы Их.

– Может – с вызовом бросает – но это хотя бы что-то. Хочу увидеть город. Хотя бы один. Хочу увидеть, что находится за лесом. За степями и сраными чащами.

Ничего не отвечаю.

– Как только научусь охотиться, как отец – уйду отсюда. Буду жить сам. Исследовать мир. И старый, и новый.

– Удачи – фыркаю.

– Точно тебе говорю.

– Удачи – повторяю.

Это злит его.

Он что-то шипит и тоже укладывается обратно:

– Сама подумай: если бы в неприметности и изолированности крылся секрет безопасности от Них, то наверное людей бы было больше. Просто предкам удобнее верить в этот мнимый контроль. Чтобы не свихнуться. Сложно, наверное, было бы жить, понимая, что от тебя ничего не зависит и ты вместе с семьей можешь умереть буквально в любую секунду.

Помолчав, добавляет уже третий раз за день:

– Совсем как Питер.




Глава 2


Мы стоим, не дыша.

Перед нами, за деревом, ярдах в десяти, олениха. Достаточно большая – хватит, чтобы есть от пуза целый день.

Калеб даже не моргает. Застыл.

Я тоже окаменела.

Отец крепче сжимает копье.

Замахивается.

БАМ!

Из-за тяжести дерева то чуть опускается в полете (пусть и на такое короткое расстояние), потому угождает самке не в бок, а всего лишь в ногу. И то, не закрепляется прочно, а лишь ранит, упав рядом.

Олениха тут же убегает с такой легкостью, будто оно ее вообще и не коснулось.

Отец чертыхается:

– По касательной – могу различить за чередой грязных ругательств.

Калеб разочарованно вздыхает.

Ну конечно. Прошла неделя с того разговора, но я уверена, эта мысль все еще его не отпустила. Пуститься во все тяжкие, едва научится охотиться так же, как отец.

На ре?ки он, видимо, не рассчитывает, так как большая удача наткнуться хотя бы

(..мы уже 5 суток идет, и двое из них без воды..)

на одну в дороге.

А копье слишком тяжелое. Тут либо подобраться поближе – но с такими чуткими зверьками, как олени и косули, это не прокатит. Они сразу услышат. А с такими, как медведи – шутки плохи.

С волками прокатывает.

Папа приносит в дом волчатину, если повезет.

Но не так часто можно наткнуться на волка, не уходя слишком далеко от дома.

Потому если Калеб вознамерился бежать, едва научиться охотиться как папа – то может бежать уже сейчас. Потому что кормит нас в 8 из 10 случаев добытая им не дичь, а рыба.

Конечно, мясо вкуснее и питательнее. Но что поделать.

– Проклятье – заканчивает свой монолог отец.

Уверена, не только я, но и брат, почерпнули сегодня много интересных новых слов.

Пока отец идет за копьем, Калеб вновь принимается разочарованно бухтеть.

– Что, накрываются твои планы? – поддеваю его.

Однако, он не реагирует на провокацию.

Собственно, про бредни Калеба я рассказала отцу на следующий же день после той ночи. Матери не стала – она слишком впечатлительная.

А вот отец послушал, кивнул и отмахнулся.

..Он просто ребенок, перерастет. Я тоже в его возрасте любил помечтать, как сбегу от предков с одним рюкзаком и стану хипстером. Буду жить свободно и без ограничений. А моим домом станет улица.

– Ты хотел сбежать от родителей? – удивляюсь – зачем? В старом мире..

– Да, люди начинают ценить, что имеют, лишь потеряв – кивает – сейчас понятно, что тогда у нас было все. Но тогда мы все бесились с жиру и считали, что у всех нас нерешенные проблемы. Не полюбила девчонка, мать не дала денег на кино, надавали ремнем за плохие отметки в школе – чем не повод сбежать? Эх – горько усмехается – заплатил бы вдвойне, чтобы обменять эти проблемы на те..

В общем, папа заверил, что у Калеба это лишь временные заскоки и париться на их счет не надо.

По его мнению – а я привыкла ему доверять – никуда и никогда Калеб не сбежит.

Побунтует немного, да вскоре сам поймет, что к чему.

Матери мы по обоюдному согласию решили так ничего и не говорить вообще об этом.

– Домой – заявляет отец, едва возвращается с копьем – скоро ужин.

Уверена, гонит нас домой не ужин, а то, что отец так разозлился, что уже не сможет нормально сосредоточиться для продолжения охоты.

Да и было бы на кого охотиться.

Единственное животное на весь день. А ведь мы вышли сразу после завтрака.

Собственно, вопрос и в том, из чего у нас теперь будет ужин. По идее мы должны были притащить что-нибудь с охоты.

Но мы с Калебом благоразумно ничего не говорим на этот счет. Отец не дурак. Если сразу не сообразил – очень скоро сам поймет что к чему.

Собственно, не проходим мы и полпути обратно, как он бурчит, не оборачиваясь к нам:

– Возьму сеть дома и пойду на речку. Наловлю немного рыбы на ужин.

Калеб тут же оживляется:

– Давай я. Я ловлю не хуже тебя.

Ну конечно. Если не в охоте, то хотя бы в рыболовле доказать самому себе, что он что-то да может.

Я ничего не говорю. Смотрю в спину отцу.

Он не отвечает какое-то время, после чего устало соглашается:

– Ладно. Эйна – теперь оборачивается через плечо – пойдешь с ним.

Коротко киваю.

Конечно, без меня брату никуда нельзя.

А отец, видимо, настолько злой и измотанный, что готов делегировать эту обязанность на Калеба.

– До сумерек чтобы вернулись, как штык – добавляет – поняли?

– Да.

Калеб.

– Да, пап.

Я.

– Калеб, слушаться сестру.

– Услышал – более мрачное.

Вижу, как он закатывает глаза, но у отца на спине глаз пока нет, так что он этого увидеть не может.

– Не услышал, а понял. Никакого шума, никакого «зацепился о корягу».

– Понял.

Когда подходим к дому, вновь жмуримся от пронзительной звуковой волны. Наконец, она замолкает и мама выходит.

Рассеянно смотрит на наши пустые руки, но ничего не говорит. Калеб, решив побахвалиться, объясняется первым:

– Я пойду сейчас наловлю рыбы – гордым шагом выходит вперед – это быстро.

– С Эйной – уточняет мама.

И это не вопрос.

Бравада Калеба тут же превращается в раздражение.

Он молча забирается домой за сетью. Я остаюсь его ждать снаружи.

– Уверен? – уточняет мама у отца, когда брат скрывается в доме – не останемся без еды?

– Он уже достаточно взрослый – отмахивается – пусть учится. У него неплохо получается, когда ловим вместе.

В том-то и дело. Что там они ловят вместе, и даже если Калеб облажается – у отца будет какой-никакой улов.

Однако, вместо того, чтобы принять сторону матери, просто говорю:

– Я присмотрю за ним.

Обоим.

Но больше маме.

Папа, все еще разозленный упущенной оленихой, не шибко озадачен тем, что Калеб может вернуться без рыбы или опять начать создавать шум на вечер глядя.

– Ладно.

Отец уходит в дом, а мать все-таки дожидается, пока появится Калеб с ведром и сетью. Провожает нас взглядом. Подозреваю, она не заходит в дом, пока мы не скрываемся из виды.

Мысленно готовая к тому, что сегодня мы останемся без ужина.

Я решаю нарвать по дороге каких-нибудь ягод, если найду, на тот самый крайний случай неудачи Калеба.

Брат же, однако, настроен решительно.

С одной стороны выглядит это смешно. С другой стороны – внушает уверенность. Невольно проникаюсь к нему уважением.

С какой бы целью он не схватился за сеть – а осознание того, что в нашем доме уже помимо отца есть другой мужчина, пусть не факт что способный, но готовый пойти за пропитанием – успокаивает.

Впрочем, я тоже не лыком шита, но все-таки физическая сила большое преимущество. И оно на стороне мужчин.

Мама говорит, что так было и в старом мире.

Иногда, когда отца нет рядом, она добавляет, что далеко не всегда этим преимуществом мужчины пользовались во благо женщин и детей.

Порой, совсем наоборот.

Физическое насилие, изнасилования, побои – она заверяет, что все это процветало в старом мире так же, как Они в новом.

И далеко не всегда щедро каралось.

И почти всегда от этого страдали женщины и дети.

Очень редко, чтобы мужчины. Только опять же если друг от друга.

Как по мне – роль мужчин в старом мире была переоценена, из-за чего они и возомнили себя богами. Но их спесь заметно поубавилась, когда появилась «рыба покрупнее», и теперь они стараются защищать свои семьи, а не устраивать внутри них разборки «на кулаках», о которых рассказывает мама.

– Наловлю рыбы еще больше, чем отец – заявляет Калеб, когда до речки остается рукой подать.

Я уже слышу ее шум.

– Было бы неплохо.

Отвечаю наполовину с сарказмом, наполовину серьезно.

Пару ягод закидываю в рот, но их не так много, чтобы собирать жменями.

Подходим к речке. Калеб закидывает сеть.

Первый раз – неумело. Хотя это далеко не первый его раз, просто отцовская сеть большая.

Калеб ругается.

Парочка слов новая – из сегодняшнего арсенала отца.

Приглушенно хохочу.

– Иди к черту – злится он и вновь закидывает сеть.

На этот раз более удачно.

Я решаю пока быстро умыться, раз есть время. Конечно, ближе к вечеру речка остывает, но не прогретая за день должна в любом случае быть теплее, чем завтра с утра. Остывшая за ночь.

Снимаю одежду до нижнего белья и окунаюсь в реку. Благо, течение здесь совсем медленное, так что риск быть снесенным с ног минимальный. Ополаскиваю волосы.

Когда выбираюсь, Калеб с победным кличем вытаскивает сеть в очередной раз. В этот раз там впервые болтается три несчастные рыбешки.

Однако гордости у брата, словно он словил целый косяк.

Ободряюще улыбаюсь, нацепляя одежду обратно.

Она тут же липнет к телу.

Сажусь рядом с ведром и наблюдаю за тем, как рыбы внутри раскрывают рот. Калеб вновь закидывает сетку.

Ветерок дает просохнуть волосам несколько быстрее, но чем ближе вечер – тем прохладнее он становится. Начинает продувать одежду.

Ежусь, наблюдая за братом.

Еще несколько рыбин в ведро. Что ж, если не сытно – то «как-нибудь» мы сегодня точно поедим.

Время проходит достаточно быстро, когда солнечные лучи становятся максимально яркими. Так всегда – самый яркий свет за день перед тем, как резко и окончательно погаснуть к ночи.

– Пора – поднимаюсь с земли – Калеб.

– Еще пару заходов – бурчит он, вновь погружая сеть.

– Нет, отец велел вернуться до сумерек. Пошли. Ты и так неплохо наловил.

– Еще пару заходов – упрямится он.

– Ты обещал меня слушаться.

– Пара заходов.

– Так и скажу отцу.

Скрещиваю руки, наблюдая за ожидаемой реакцией.

Брат недовольно кривится, обернувшись ко мне:

– Дай хотя бы этот уже нормально сделать, и пойдем.

Компромисс.

– Ладно.

– Премного благодарю – язвительно бормочет, склонившись в поклоне, после чего его вниманием вновь целиком завладевает сеть и река.

Я уже не сажусь обратно. Стою, наблюдая за его действиями.

Когда очередной порыв ветра приносит едва слышимый шум.

Так шумит сухая ветка.

Когда на нее наступают.

Я слишком хорошо знаю все звуки. Те, которые может создавать природа – и те, которые невозможны без участия Их или человека.

Тут же напрягаюсь всем телом.

Калеб, полностью поглощенный рыбами, этого не услышал.

Оборачиваюсь в сторону звука.

Чаща леса на западе. Не в стороне дома.

Значит, это не может быть отец, который решил нас поторопить и пойти забрать лично.

– Калеб.. – теперь говорю едва ли не шепотом, сделав шаг назад и не спуская глаз с чащи – Калеб, идем.

– Мы же догово..

– Немедленно – цежу.

То ли мой низкий голос, то ли напряжение в нем, то ли то, что я резко перешла на шепот – заставляет брата заткнуться и, наконец, обернуться ко мне.

– В чем дело?

– Тихо.

Он, в отличии от меня, сказал это в обычной громкости.

– Вытаскивай сеть – повторяю – уходим.

Дважды просить не приходится.

Он косится туда, от куда не отрываю глаз я, и начинает спешно вытаскивать сеть.

ХРЯСТЬ!

Вновь этот же звук.

Только уже более явственный.

– Живо – тороплю его шепотом.

– Я стараюсь!

– Тихо.

– Понял – наконец, переходит на шепот.

В сети оказывается две мелких рыбы, но брат уже не ликует на их счет. Только отверенным движением кидает в ведро и скручивает сеть.

ХРЯСТЬ.

Совсем близко.

Но я никого не вижу.

– Уходим – хватаю ведро и пячусь к тропинке – идем, Калеб.

Но не успевает брат сделать и шаг ко мне, как из рощи вальяжно, но очень быстро, появляется какой-то парень.

Это происходит так резко, что у меня не безосновательно складывается впечатление – будто он нарочно выскочил именно тогда, когда понял, что его обнаружили и мы все-таки уходим.

Мы с Калебом цепенеем.

Родители не раз рассказывали, что делать, если мы наткнется на Них сами.

Однако, такого (чтобы сами) еще ни разу не было.

Вглядываюсь в парня, который стремительным размашистым шагом сокращает дистанцию между нами.

Рост чуть выше среднего, но до моего отца далеко. Худощавый, как и все в наше время. Едва ли старше меня. Черные, как смоль, волосы, убранные на лицо. С пробором на правую сторону, потому закрывают бровь. Водянистые глаза. Не понять – ни то серые, ни то голубые. Скулы ярко выделяются на лице, неестественная широкая улыбка оголяет зубы.

Слишком неестественная.

Это точно один из Них.

Не успеваю я выполнить и первый пункт, вмененный родителями, как парень подает голос:

– О, детка – обращается ко мне, но и Калеба не выпускает из вида.

Стреляет глазами туда-сюда.

– Еле добрался – останавливается, лишь когда между нами остается не больше ярда, и выжидающе перекатывается с ноги на носок, засунув руки в карманы – уже и не думал, что вновь тебя увижу. Заждалась?

И, вытащив руки из карманов, распахивает объятия, словно ожидая, что я в них прыгну.

Быстрым цепким взглядом подмечаю прочие несостыковки.

Обувь. На его ногах, пусть и старая, но обувь. Ботинки на шнуровке. Потертые джинсы. Черная футболка и какая-та коцаная кожанка.

Такого самому не сделать и достать негде.

Только в городах.

А в городах только Они.

Пазл складывается воедино.

Вижу, как бледнеет Калеб, и понимаю, что наше выживание сейчас целиком зависит только от меня.

Главное, все сделать, как велели родители.

Сдержанно улыбаюсь:

– Наверное, вы меня с кем-то спутали.

Важно – не давать понять, что у меня есть подозрения. Так говорил отец.

Потому тут же добавляю:

– Но про нас – кивок на Калеба – тоже можно сказать, что мы «заждались». Здесь людей не часто встретишь. Это большая редкость.

Задумавшись на секунду, добавляю, растянув губы в еще более приторной улыбке (почти такой же, как у него):

– И настоящая удача.

Едва я это говорю, улыбка парня напрочь стирается.

Даже жутко.

От прежнего дружелюбия не осталось и следа. Его пустой взгляд скользит с меня на Калеба, который от нервов уже едва ли не в бараний рог скрутил отцовскую сеть.

Руки падают, более не желая никого обнимать.

Обернувшись туда, откуда вышел, бесстрастно бросает:

– Порядок, пап. Это люди.




СТЭН


Я лишился родителей девятнадцать лет назад.

Как говорит папа, мне тогда было чуть больше полугода.

Это было в Убежище. Та самая Бойня, о которой знают почти все Выжившие, даже которые лично там не присутствовали. Двухлетний загон, закончившийся мясорубкой.

Там погибла моя мать, спасая

(..я вижу, как джейн едва успевает чуть повернуться, когда пуля, предназначавшаяся стену, угождает в нее..)

мне жизнь.

Отец (биологический) и еще пара людей, включая папу, выжили.

Выжили после Бойни.

Но дожили до этих дней лишь мы с папой Руби.

Руби заменил мне отца. Хотя, не заменил, а считай стал им. Я был совсем младенцем и совершенно ничего не помню о своих родителях, чтобы их заменять.

Однако, это не значит, что я ничего не знаю о них.

Напротив. С самого своего детства, сколько себя помню, папа никогда не гнушался рассказывать мне о моих настоящих родителях. Все, что только знает сам.

Об их забавном знакомстве, ставшем достоянием убежища, об их смешных и романтических взаимодействиях.

..откуда ты столько знаешь о них? – спрашиваю.

Мне девять.

Я внимаю каждому слову. Слушаю эту историю уже раз на двадцатый, но каждый раз умудряюсь вычленить для себя что-то новое о родителях.

– Если ты просто был с ними в одном убежище – допытываюсь.

Папа снисходительно дергает уголком рта:

– Я не просто был с ними в одном убежище. Я был очень тесно знаком с твоими родителями, потому что встречался с Лили. Это была.. их дочь. Не родная, но так получилось. Твой отец спас ее от смерти.

– Он был героем? – уточняю, хотя и знаю конец этой истории.

Уже знаю историю их знакомства с мамой.

Горькая усмешка скользит на губах папы:

– Я бы не сказал. Он не был героем. Но это не мешало оставаться ему славным малым. Если он что-то и делал не так – то только потому что боялся смерти, как и все мы. Но знаешь что? К концу своей жизни он победил свой страх.

– Правда?

– Правда – кивает – он посмотрел ему в лицо и пожал ему руку. Он спас нас с тобой. Знаешь, может героем он и не был – но полагаю, таковым он точно умер…

Папа часто рассказывал о том, как восхищался их связью. По его словам – отец с мамой безумно любили друг друга, не смотря на то, что были фатально разными. Мама – душевная и чуткая, и отец – хладнокровный рационалист. Они будто бы дополняли друг друга, являя собой идеальную гармонию.

…я часто вижу их в тебе – говорит папа.

Мне пятнадцать. Я, нахмурив брови, оттираю руками ботинки.

– Их обоих.

Мне не нравятся разговоры о родителях.

Я слишком взрослый и самостоятельный, чтобы продолжать думать о такой ерунде. Есть вещи намного важнее этой.

Но папа все еще часто любит предаваться ностальгии.

Раньше мне это было интересно. Настолько, что я заснуть не мог, просыпаясь в холодном поту от одной мысли хотя бы на пару секунд познакомиться с теми людьми, что дали мне жизнь.

Я так много слышал о них и, черт возьми, как же мне хотелось бы их увидеть хоть одним глазком.

Пожать руку отцу, обнять мать.

Со временем это прошло.

Но только не у папы. Он беспрестанно заводит эту шарманку, словно кто-то запрограммировал его трындеть об одном и том же, пока мы оба не сойдем с ума.

Мне скучно.

Он мне надоел со своими баснями.

Надоело. Все надоело.

Мне пятнадцать и я хочу стать кем-то, помимо уцелевшего мальчишки из Убежища от двух «невероятных» людей. Святой Марии и Ван Хельсинга.

Фыркаю:

– Я это только я. И точка.

– Конечно – соглашается он, улыбнувшись еще шире – но даже злишься ты, как твой отец. Он был очень нетерпим. Помню, с какой настороженностью и подозрительностью он относился ко всем нам первое время. Особенно ко мне, когда мы начали проводить время с Лили. Так же хмурил брови, как ты. Так же чуть кривил рот, поджимая губы. И это был красный флаг.

Поняв, что действительно поджимаю губы, тут же прекращаю это делать.

Это было неосознанно.

– Но тебе сильно повезло – заявляет он – ты умудрился унаследовать качества их обоих. Совместись в себе то, что они совмещали только в гармонии друг с другом. В тебе есть стержень и упрямство Итана, позволявшее ему выживать, когда другие не могли. Но при этом сохранилось сочувствие и сострадание Джейн там, где другие каменели. Она была убеждена, что именно чувства оставляют людей людьми. А иначе мы ничем не отличаемся от Них.

Тяжело вздыхаю и поднимаюсь, прекратив оттирать ботинки:

– Тебе самому не надоело, пап? – шиплю – каждый день одно и то же. Что ж, может сразу поставим их фото и будем молиться каждый день? Что думаешь? Преклоним колени?..

Мне было пятнадцать и я был идиотом.

Но папа умудрялся терпеть меня. Во все возраста. И ребенком, когда я не понимал важность осторожности и умения распознавать Имитационных. И подростком, когда я принимался отрекаться от своего происхождения и пытаться выделиться среди остальных.

Если бы не папа, то до своих уже осознанных девятнадцати (через пару месяцев двадцать) лет я бы точно не дожил.

Но он спокойно сносил меня.

Иногда говорил, что научился этому благодаря его кузине Марго. Она тоже умерла в той Бойне, но до того он часто с ней сидел заместа ее матери, его тетки Энни.

Научился управляться, так сказать.

Сейчас я уже, вспоминая те слова папы, думаю над тем, что был бы рад, если бы это так было. Если бы во мне и правда уживалась хоть какая-та часть родителей.

Был бы рад.

Но не верю в это.

Как могут личностные, взращённые самостоятельно, качества передаться от родителей к ребенку генетически? Это невозможно.

Болезни – да.

Алкоголизм – да. Даже не он сам, а склонность к нему.

Но то, что формируется человеком самостоятельно на протяжении жизни, а не закладывается в нем с рождения – едва ли может передаться по крови.

Это тяжелый труд.

Работа над собой.

Которую каждый должен проделывать сам.

Однако, если не это, то одно мне точно от них передалось. По крайней мере если верить папе и старому фотоснимку (на который в 15 я с сарказмом и предлагал молиться).

..чем старше, тем больше становишься на них похож – заявляет он, глядя на меня – даже больше на Итана.

Поправившись, добавляет:

– На отца.

Я в который раз разглядываю эту фотку.

Мне восемнадцать.

И мне вновь интересны мои корни.

Пристально вглядываюсь в лица на старом смазанном снимке, сделанном через несколько дней (по словам папы) после моего

(..ану-ка, зырьте, чтодядядейвнашелдлятакогослучая – дейвмашетунаспередлицамиработающиммобильникомиприказываетпостроитсявсемпереддверьмикорпуса.

япоцентрудержусвертоксостэном, джейнскладываетладониуменянаплече. остальныерасположилисьвокругнасполукругом. крикнувожидаемое:

– скажитечииииз! – дейвщелкаетнас, послечегопроситкого-нибудьзаменитьего, чтобыснимтожебылафотка..)

рождения.

Я вижу и отца, и маму.

Да, не вживую, как хотел, но зато благодаря этому старому снимку, который папа бережно хранит при себе, никогда не забуду их лица.

Такие счастливые.

Папа говорит, что потом Джейн распечатала это фото и раздала всем, кто на нем есть. Вначале Руби хранил это из-за Лили.

С годами стал из-за меня.

Но отдавать пока отказывается.

Отец – стоит по центру, держа сверток со мной в руках. Я и правда на него чем-то похож. Те же острые скулы, те же черные волосы.

Только глаза у него гораздо более ярко-голубые.

У меня не такие.

У меня будто бы смешали на палитре отцовский голубой, мамин серый и еще добавили воды.

Мама, кстати, тоже рядом с ним.

Красавица.

Светлые волосы, улыбка на губах. Я всегда представлял ее красавицей, когда слышал рассказы от папы, но увидев впервые – и подумать не мог, что она была настолько красивой.

Хотя, наверное, для каждого ребенка его мать самая красивая.

Даже если он вживую ее никогда и не видел.

Или не помнит.

По разные стороны от них множество других людей. Папа не ленился рассказать мне и про них.

Вот эта смуглая женщина, игриво отклячавшая бедро – это Шона. Она была военной. Она пожертвовала собой, чтобы

(..кому-топридетсяэтосделать. ихнадоотвлечь, иначедомашинынедобраться. абезколесмыумремздесьвсе. дажепривсехдетальныхориентирах, безтебяяскореевсегонесмогудобратьсядодоматвоегобрата. инефакт, чтоонбудетрадвидетьтамнезнакомыхлюдей, есливдругокажетсятам. слишкоммного «если», которыеотпадают, есливместоменязарульсядешьты.

шонавновьтребовательнонацеливаетпалецмневгрудь:

– иберегимальчишек. обоих. довезиихтуда..)

дать нам с папой Руби и отцом уехать из Филадельфии после бойни.

Папа говорит, она всегда была оптимисткой.

Мужчина, на котором она повисла – это Стив. У него выпучены глаза и держится он на снимке как-то странно, но папа уверяет, что на той Бойне именно Стив спас это от смерти.

Заслонив своим

(..ноедвашонаподжигаетфитильшашки, какстив, стоящийсправаотнее, вдругкидаетсявсторону. онауспеваетлишьобернуться, когдаеготелоизрешечиваетвнескольковыстрелов – онбудтодобровольнопокончилсжизнью. нокогдастивпадает, шонавидитскрученнуюфигурутого, закогоонотдалжизнь. наполу, распластавшись, пытаетсяподнятьсяруби..)

телом.

Вот молодой черный мужчина, у которого единственные белые пятна – это белки глаз и зубы, обнаженные в широченной улыбке. Он обнимает отца так, что едва не душит. Пытаясь ни то взобраться повыше, но ни то опрокинуть его.

Именно благодаря ему, отец подобрал

(..ястануегокрестнымпапашей – взаключениедобавляетдейв – потомучто, чувак, еслибынея, тыбыпроехалджейнещенатойдороге!

яотмахиваюсь, ноДейввсеравнопускаетсявпродолжительныйрассказосвоейгероическойдоливпоявлениинашейпары, отом, какясобиралсяпроехатьджейн, потомчутьнезастрелилее, апотомсвязалрукииногиивообщеонаполсутокехалаподприцеломмоегопистолета..)

маму на дороге.

А вот, по другую сторону, рядом с мамой, стоит и папа Руби. Высокий, бледный, еще худее и моложе, чем я сейчас. Карие глаза, взлохмаченные волосы. Он обнимает какую-то рыжую девчонку – как говорит, это и есть Лили.

Такой счастливый снимок.

Но все с него, кроме нас с папой, уже давно мертвы..

Да, папа часто рассказывал мне о моих биологических родителях.

Порой продолжает делать это и сейчас.

Говорить о том, как они друг друга любили.

И как умерли, с разницей ровно в 10 дней, по одной и той же причине.

Защищая меня от гибели.

Как Руби видел моего отца последний раз, когда тот велел ему вместе со мной убраться из машины и ждать отмашки.

..либо выстрел, либо он выйдет сам, если все чисто – говорит папа как-то отстранённо, опустив глаза в пол – так он сказал. Причем на первое никто и не рассчитывал.. наверное. Но он был рационалистом. Холодный разум даже в том его состоянии, когда, кажется, горе потери и безумие смешали в нем опасный коктейль. Даже тогда. Итан всегда ждал опасности отовсюду. Именно это и спасло нам тогда жизнь. Он выстрелил. Именно потому я и не спустился к дому. Когда, видит бог,

(..япостояннооглядываюсьназад, налес, ииспытываюнеобъяснимыйужас. мнехочетсяпоскорееотсюдаспуститьсякдому. крепчеперехватываюстэнлииужеделаюшагиз-задерева, какслышугрохот.

выстрел.

ятутжевновьныряюзадерево..)

уже собирался.

Папа рассказывал, что бегал со мной по лесу около двух суток. По крайней мере, он точно помнит, что дважды опускалась ночь.

Он хорошо помнит все ночи.

..ночами казалось, что Дьявол подобрался совсем близко, Стенли – сухо говорит – что он дышит тебе в спину и уже готов вонзить когти в плечо..

Он не может точно сказать, бежал ли в одном направлении, или постоянно путался. Компас, карта и даже еда с водой – все осталось в машине. Он бежал со мной совершенно без ничего.

Он мог просто навлечь на себя беду из-за меня. Я был совсем маленьким и мне нельзя было объяснить, что кричать смертельно опасно.

..и даже, если я затыкал тебе рот ладонью, это все равно был слишком громкий звук в тотальной тишине леса. Мне каждую секунду казалось, что мы на волосок от смерти.

– Почему ты тогда не бросил меня? – удивляюсь – тебе так было бы проще. Я ведь даже не был тебе никем по крови. Даже твоей Лили никем не был. Просто левый ребенок, который ставит под большую угрозу твое выживание.

– Мне самому ни раз спасали жизнь – заявляет он, имея ввиду Стива, Шону и моего отца – и уж наверное не для того, чтобы однажды я бросил кого-то в такой же ситуации.

Хмыкаю:

– Никто бы никогда об этом не узнал.

– Я бы узнал – возражает – к тому же, признаться, я сам боялся остаться один. Совсем один. Да, вопящий младенец сомнительная компания в новом мире, но это лучше, чем полное одиночество. В одиночестве люди сходят с ума..

Он мог бегать в лесу по кругу и в итоге умереть от жажды.

Мог сдаться и быть застигнутым Имитационными.

Но ему повезло.

Нам обоим тогда повезло.

На третьи сутки он набрел на какую-то лесную общину. Повезло и в том, что набрел. И в том, что это оказались Люди.

Потому что к тому моменту папа уже был измучен жаждой, солнцем, еле стоял на ногах и не мог нормально соображать. Как он говорит – к тому моменту ему даже в голову не пришло как-то их проверить.

Он решил, что это либо спасение, либо смерть.

Что он уже устал для дальнейших бегов.

Ему было семнадцать и он был до смерти напуган и изнеможен.

Нам нужна была вода. И еда.

Но получили мы гораздо большее.

..когда мы туда пришли, в этой общине было человек 50 – говорит папа – сейчас это кажется невероятно большой цифрой. Но по сравнению с Убежищем, откуда мы бежали и где было несколько тысяч.. эти 50 казались просто каплей в море..

Они не передавали по радио свои сигналы.

Не говорили координаты.

Они просто жили в чаще леса и принимали всех, кому нужна была помощь. Не знаю, как они продержались так долго – учитывая, что они совершенно никого и никак не проверяли на Имитационность.

Как папа потом понял, в Старом мире костяк общины был чем-то вроде религиозных фанатиков а-ля «получил по левой – подставь правую». А остальные были просто рады остаться там, потому не возникали на новых «беспроверочных».

Ведь сами однажды туда так же пришли.

..они приняли меня, даже толком не выслушав, откуда я и почему с ребенком оказался в лесу. Дали все необходимое, на следующий день объяснили уклад – говорит папа – все в этой общине были чем-то заняты. Так они выживали. Не знаю откуда, но у них там была своя скотина. Немногочисленная, но все же. Курицы – от них получали яйца. Которым становилось худо – пускали на мясо. Часть яиц ели, часть давали высидеть на цыплят, которые вырастут в новых куриц. Они сами достраивали строения к своему дому, имея в наличии лишь ручную пилу, молоток, деревья да божье слово. Они были в конец ненормальными..

Но именно эти ненормальные помогли нам прожить еще пять лет.

Пожалуй, самые сложные пять лет – когда ребенок не понимает, что к чему, постоянно кричит и не может передвигаться сам.

Эти ступени моего взросления папа смог преодолеть, находясь в безопасности, при еде и без вынужденных скитаний.

Думаю, тут нам обоим повезло второй раз.

Не думаю, что мы бы долго протянули в том темпе, что первые два дня.

Естественно, с годами община разрасталась. К своим пяти лет (мои первые воспоминания) даже я помню, какое приличное количество людей там было. Цифр я не знал, но как говорит папа – было их к концу уже чуть ли не под три сотни.

Неудивительно, что в итоге Они на нас вышли и напали.

Мы стали слишком большой группой. Слишком большим скоплением людей.

А всякое скопление людей они уничтожали в первую очередь, где бы те ни были.

Тогда скоплением считалось три сотни.

Сейчас, спустя пятнадцать лет, думаю и десять сплоченных людей станет причиной их нападения.

К тому же, мы были скоплением людей, совершенно никак не проверявших прибывающих на Имитационность.

Это случилось днем.

Хотя, наверное, любой из нас если и думал о таком варианте, то ставил на ночь. Мол, все спят, а злостные Они нападают на нас под светом луны.

Нет, в самый разгар дня.

Не знаю, сколько людей успело тогда унести ноги. Вряд ли мы были единственными, но и вряд ли таких, как мы, было много.

Помню я мало, но помню испуганное лицо папы. Ему было двадцать два, но для меня он тогда казался самым взрослым из всех взрослых. Он схватил меня на руки и побежал в лес.

…когда они напали впервые, в убежище, я оцепенел – рассказывает он – просто встал, как вкопанный, не в силах принять, что это в самом деле происходит на яву. Когда же это случилось во второй раз – я был готов. Был готов к такому исходу, как наверняка бы был к нему всегда готов Итан. Или Шона. Я знал, что даже секунда замешательства будет стоить жизни..

Я слышал крики.

Вопли.

Я не думал, что это такая игра.

Уже не тогда.

Папа воспитывал меня, с детства приспособленным к новому миру. Пожалуй, еще раньше, чем «Па-па», я начал говорить «Они». Конечно, всю степень ответственности я смог понять лишь уже будучи подростком, но я не рос в иллюзии безопасности и знал, что смерть поджидает каждого наивного простака.

Каждого, что готов пожертвовать минутой ради баночки консервы.

Потому что иной раз минута может стоить жизни.

Я понимал, что если отец схватил меня и мы бежим прочь, прочь от людей, с которыми живем, прочь от нашего дома и самодельных деревянных игрушек под вопли и крики – значит пришли Они.

Они могли прийти куда угодно и когда угодно.

Надо было быть постоянно готовым к их появлению.

Предупрежден – значит вооружен.

Первыми умирают те, кто надеются, что в безопасности. Кто мнят себя избранниками божьими и считают, что хоть где-то в этом мире остался безопасный угол.

Выживают те, кто отдают отчет – что безопасности нет нигде.

На чеку стоит быть постоянно.

Но на чеку и на паранойе – вещи разные.

Как бы абсурдно это не было, но как раз-таки те, кто мнят себя в безопасности – оказываются настоящими поехавшими. А те, кто готов к опасности в любой момент – более коммуникабельными и адекватными.

Это я понял, когда мы начали с папой жить в постоянном движении.

Сразу после нападения на общину.

Если не требовалось бежать, сломя голова, как можно быстрее – то я уверенно ходил сам. Бегал, но не так быстро, как папа. А немного прибавив в годах, стал и ему помогать с какой-то ношей.

Мы ходили и по лесам, и по городам. Конечно, по городам передвигались более осторожно – но никогда их не избегали.

…сразу после Бойни сложилось такое мнение, будто бы города отошли Им – объясняет папа – оно понятно, все люди оттуда массово ринулись в леса и чащи. Но никто не потрудился ответить на вопрос – зачем Им города, если там больше нет людей? Я понимал, что даже где-то в лесу вероятность случайно наткнуться на Них гораздо выше, чем встретить Их, аккуратно перебираясь по тому или иному вымершему городу..

Никакого продовольствия в городах не было. Но там всегда можно было найти одежду.

Никто не собирался рисковать ради шмотья (не понимая, что отныне вся их жизнь – это риск, а все остальное – лишь страх), потому его было навалом. Конечно, видок оставлял желать лучшего.

Вся эта одежда осталась еще со старого мира и претерпела множество изменений (разбитые стекла, в которые хлещет вода, или же гниль и сырость, плесень и так далее). Но точно была лучше и удобнее, чем без нее.

Папа всегда находил мне в городах детские вещи, иногда даже игрушки, хотя не так чтобы часто.

Он заявлял, что игрушки отвлекают внимание, которое даже у ребенка целиком должно быть сосредоточено на трех пунктах: зрение-слух-бдительность.

Себе же он постоянно пополнял запасы оружия. Все пистолеты отсырели, а патроны давно разобрали еще сразу после падения Старого мира. Зато навалом было ножей.

Сейчас у папы есть целая коллекция ножей самых разных видов и размеров. Ими удобно убивать дичь.

И людей.

Да, бывает и такое, что люди представляют не меньшую опасность, чем Они, как бы чертовски грустно это не звучало.

Нам пришлось это понять, потому что, живя в вечном движении, рано или поздно приходится обращаться за помощью. Жить в движении – это никогда не знать, где ты заночуешь этой ночью, что будешь есть на завтрак и где окажешься к полудню. Потому, именно из-за этого нередко могут возникнуть ситуации, когда спать негде, а жрать нечего. Но это ничего.

Хуже всего, когда нечего пить.

И ты понятия не имеешь, где найти источник. Потому что ты здесь впервые.

Здесь у «безопасников» есть преимущество – обособившись в определенном месте, они со временем обживаются в пределах доступности всем необходимым, чего нельзя сказать о нас. Зато на них гораздо больше вероятности наткнуться Имитационным.

Чего тоже нельзя сказать о нас.

..конечно, я понимал, что в новом мире вступать во взаимодействие с кем бы то ни было на постоянной основе, это смертельная опасность – признается папа – но тогда я просто подумал. Подумал, что опаснее – жить на одном месте, дожидаясь третьего в моей жизни дня Х, который мы уже точно не переживем, потому что не сможем потеряться в толпе, являясь единственными жильцами. Или же опаснее время от времени обращаться к людям, убеждаясь прежде в том, что они не Имитационные? Да, риск и там и там. Но как бы безумно это не звучало для «безопасников» – обращаться к незнакомцам, силясь вычислить в них людей – гораздо безопаснее, чем обитать на одном и том же месте, так как именно на это и идет Их расчет..

Папа сам придумал, как вычислять Их.

Он говорит, что мой отец вычислял их путем глаз. Просил назвать их собственный цвет глаз и давал только секунду. У Имитационных отсутствует долговременная память, потому затем, чтобы верно ответить – им прежде необходимо было хотя бы на миг найти свое отражение.

У них не было этой информации.

..но этот способ не подходил нам. Когда Итан его придумал – никто не знал, что Их нельзя убить. Просто невозможно. Считалось, что если человек ответил неверно, значит он один из Них – и ему пускали пулю в лоб. Все просто. Учитывая то, что нам открылось в убежище – пуля не помогла бы. Потому такая проверка была слишком рискованной. Надо было придумать такую, при которой можно было бы отступить и попытаться ретироваться..

И основываясь на принципе моего отца – папа Руби изобрел свой способ. Первое – это конечно же наблюдать издалека. Папа убежден, что Имитационные отлично копируют поведение людей, но только если видят их поблизости. Когда Они сами по себе – обязательно должны чем-то себя выдавать.

Хотя бы тем, что не называют друг друга по имени.

Как и тех людей, с которыми общаются, пытаясь замылить глаз на правду.

Второе – убедившись, что по внешним признакам человек похож на человека, выходишь на контакт. Опираясь на долговременную память. Делаешь вид, что

(..джереми – киваю – добрался до тебя все-таки, как и обещал, хоть и немного задержался..)

(..о, детка, еле добрался. уже и не думал, что вновь тебя увижу. заждалась?..)

знаешь его и держал путь именно к нему, а не наткнулся случайно.

Они сразу же подыграют.

Не имея долговременной памяти, Они будут подыгрывать всему, что ты Им дашь в распоряжение, опираясь на твою память, до тех пор, пока не выведают, один ли ты, знаешь ли, где еще люди, и так далее.

Люди же, обладающие памятью и прекрасно осведомленные, что я для них чужак, которого они ну никак не ждали – обычно показывают растерянность и то, что я им совершенно незнаком.

Либо прямая агрессия, либо пассивная подозрительность.

Бывают, конечно, даже из людей те, кто, испугавшись до потери пульса, принимаются подыгрывать, что да, ждали именно меня. Но их легко прочитать.

Они как хреновые актеры театра.

Улыбаются, а у самих поджилки трясутся.

По крайней мере, мы еще ни разу не ошибались ни на первом этапе. Все, с кем выходили на открытый контакт – оказывались людьми. Самыми разными, конечно – отзывчивыми, подозрительными, агрессивными (и таких большинство), а парочка откровенно кидалась на нас с топорами, собираясь не то приготовить барбекю, ни то просто грохнуть, раз мы «раскрыли их место обитания».

Вернее, я не ошибался.

Папа парочку раз хотел уже выйти к тем, кому не следовало. Он, рожденный и выросший в Старом мире, еще иногда путался в различиях между людьми и Ними, полагаясь лишь на поверхностные отличия (не называют друг друга по имени, откровенно странно двигаются).

Я же, всю свою жизнь росший бок о бок с людьми и тварями в равной степени – идеально умею отличать одних от других.

Разницы нет для тех, кто узнал людей намного первее, кто знает людей намного дольше.

Тех Имитационные могут обмануть на раз-два.

Для меня же люди и Они – одинаковы в своей природе по новизне. Со своего рождения я живу с ними одинаковое количество лет.

Сколько лет я знаю людей, столько лет я знаю и Их.

Потому меня провести сложно.

Без ложной скромности, могу даже сказать – невозможно.

В этом преимущество поколения Z. Нового поколения – таких детей, как я. Рожденных уже в Новом Мире.

Для нас этот мир не новый.

И мы ориентируемся в нем немногим хуже Их самих.

В отличии от тех, кто попал сюда насильно из мира, полного благ и безопасности во всей своей красе, вынужденных выживать, гонимые страхом.

Во мне тоже есть страх.

Но это обычный страх. Как страх перед диким зверем.

Он не застилает мне глаза. Я знаю тварей с детства и единственный страх, связанный с Ними – страх попасться. Я не боюсь Их увидеть, не боюсь даже вытащить что-то у Них из-под носа.

Меня не забьет в мандраже, если выглядывая из-за угла здания в городе, я увижу парочку на перекрестке.

Это как азартная игра.

Главное, чтобы тебя не поймали.

А люди старого мира до сих пор боятся одного Их присутствия в радиусе тысячи миль до дрожи в коленках.

Они сами по себе вызывают в них ужас.

Одно Их наличие где бы то ни было.

Просто сам факт.

Мы же этого лишены, поскольку «знаем» Их с детства.

Они для нас не что-то инородное. Они – обычная, хоть и не очень приятная, часть жизни.

Таким образом мы с папой нашли способ взаимодействовать с людьми по необходимости. Однако, признаться, сама задача найти хоть одного человека в той или иной зоне, где тебя прижал голод или обезвоживание – задача не из простых.

В городе это вообще почти невозможно.

Конечно, есть те, которые умеют раскинуть мозгами. Они наоборот перебираются в город и тихо там живут, понимая, что большее внимание Имитационных сейчас напротив сконцентрировано в другой зоне.

Но таких очень и очень мало.

В силу своей адекватности и гибкости ума, они довольно коммуникабельны. Почти всегда готовы помочь, если у самих есть чем.

Иногда, конечно, вымениваются «баш на баш», пожимая плечами и напоминая, что «нынче мир такой». Тогда отцу даже за обычную воду приходится распрощаться с одним из своих ножей.

Но самые классные – это такие же, как мы.

Вечные путники.

Они самые коммуникабельные и дружелюбные. Вот они готовы не только помочь по нужде, но и даже поболтать, не косясь на тебя. Они раскованы, потому что как и мы – всегда на чеку.

И они так же порой выживают друг с помощью друга.

Не друг за счет друга.

А именно с помощью.

Мы обмениваемся знаниями о разных местах, где были, и о насыщенности там Ими. А после уходим, куда шли, каждый в свою сторону.

Потому что скопления людей (даже если это люди и они адекватные) – верный путь привлечь Их внимание.

..я подцепляю ботинком бетонную плиту и она легко отходит.

Под ней земля.

Все плитки пробила трава.

Мне двенадцать лет.

Мы пришли в очередной город.

Тихий, безмолвный оплот Старого мира.

Все дороги так же поросли травой. Тротуар потрескался под натиском сорняков без должного человеческого ухода в течении двух десятков лет.

Здания стоят с выбитыми окнами, сверкая темнотой, точно пустыми глазницами.

– Странным был этот старый мир – заявляю я.

Руби грустно ухмыляется:

– Это лишь руины старого мира, Стенли. Когда-то дорога – указывает на поросшую травой широкую полосу – была вымощенная. Плоская, ровная. Никакой травы. По ней ездили машины.

Поворачивает голову и мечтательно указывает на ближайший дом:

– В домах были окна и там со всеми удобствами и благами, за которые теперь надо рисковать насмерть ежедневно, люди спокойно жили свои жизни. Все было иначе. То, что ты видишь сейчас.. это скорее все тот же Новый мир. Просто через призму старого.

Я киваю.

Я ничего не понял.

Мне все равно сложно представить, что тот полуразрушенный дом когда-то был целым. Что в нем были окна и по волшебству включался свет. Что не надо было разводить огонь, чтобы погреться. Что не надо было охотиться и уметь филигранно метать ножи, чтобы быть сытым.

Что эти поросшие дороги когда-то служили машинам, которые по одной людской прихоти могли доставить их из одной точки в другую. А они при этом не совершали ни одного шага.

Могли даже спать.

Подумать только. Заснул в лесу – проснулся уже в городе.

Нет, моего воображения на это не хватает.

Мне сложно представить то, что я лично НИКОГДА не видел.

Я могу представить счастливых людей.

Их я видел на том старом снимке с родителями.

Я могу представить злых, обезумевших людей.

Их я вижу постоянно и сам.

Я могу представить, что угодно.

Но не Старый мир.

И наверное, это наоборот преимущество нашего поколения перед Ними. Потому что так мы с Ними живем здесь на одних и тех же условиях.

Так как Им старый мир тоже, по большому счету, неведом. Они вывели его из строя в рекордные сроки.

Нам обоим не по чему скучать, не с чем сравнивать и не к чему адаптироваться.

У нас с Ними один мир на двоих.

* * *

Мы бредем с папой с самого утра.

Ночевать пришлось под деревом. Погрелись тоже недолго – как только окончательно темнеет, огонь может выдать нас, если Они поблизости.

А в лесах эта вероятность куда больше, чем в городе.

Еще один плюс городов – там можно перекантоваться всегда в заброшенных домах. Даже с выбитыми окнами они теплее, чем сырая земля в лесах.

Но в городах есть минус.

Это и есть одна из причин (не считая главной), почему мы вечно в движении, а не осядем в городе.

В городе нет еды.

И ловить ее в городе негде.

А в лесу везет намного чаще.

Только вот нам не везет.

Вчера отец заколол одного кролика, но это единственная еда, которая была за вчера.

И за сегодня.

Дичь в округе либо распугана, либо убита.

Если второй вариант – значит близко люди.

Имитационные животных не убивают. Я не знаю почему, но эту закономерность заметили не только мы, но и путники, с которыми мы болтали.

Они давно завладели складами, и даже если запасы там давно иссякли – Им получить еду гораздо проще. Все людские прорывы старого мира теперь в их руках. Пожелают – смогут даже вновь запустить фабрики.

Им незачем охотиться на дичь, выглядывая ее сутками.

Только если эта дичь не бегает на двух ногах.

Я переступаю через очередную корягу и оглядываюсь на отца. Он идет медленнее меня.

Постоянно оглядывается и прислушивается.

– Пап – одергиваю – мы так и к вечеру воды не найдем.

– Река должна быть близко – заявляет он – был же вчера тот кролик. Должен же он что-то пить.

Закатываю глаза:

– Он был вчера. Знаешь, сколько мы уже прошли?

– Желаешь вернуться?

Замолкаю.

Отец несколько выше меня. Все такой же худой, как на том снимке 19-летней давности. Только появились морщины у рта и глаз, а волосы почему-то начали слишком рано отдавать серебром.

Не все, пока только виски. Такое чувство, будто они переливаются на солнце.

– Вот и всё тогда – подводит черту.

Фыркаю:

– Я лишь хочу сказать, было бы неплохо, если бы ты пошевелился.

– Тише едешь..

– Не доедешь – заканчиваю я – пап, их здесь нет. Поблизости никого нет. Я бы услышал. Пошли уже живей.

И только вновь обернувшись спиной, добавляю мрачно:

– Потому что и воды здесь тоже нет.

К вечеру начинает идти медленнее, потому что устали. Потому что хотим пить.

Но в панику впадать еще очень и очень рано.

Мы ни раз и ни два оказывались в таких ситуациях. А потом находили воды. Или дичь сама выбегала к нам. Или натыкались на людей.

Так или иначе выбирались.

Когда идешь – до чего-нибудь, но обязательно в итоге дойдешь.

Возможно, и до Них.

Тоже не страшно. Главное увидеть раньше, чем увидят тебя. И тихо обойти, чтобы не услышали.

Делов-то.

– Слышишь? – наконец, когда самые яркие закатные лучи уже начинают затухать, обращаюсь к отцу.

Мгновение он молчит, так же замерев и прислушиваясь, после чего улыбается:

– Да. Слышу.

– Вода – усмехаюсь – да, черт возьми, вода!

– Река – поправляет он – озеро не издавало бы столько шума.

– Еще лучше.

Тут же ускоряюсь, но он одергивает:

– Не спеши. Когда на пути так мало воды, то возле единственной речки может кто-нибудь и оказаться.

– Твоя бдительность, например – киваю.

Отец дурачливо толкает меня в спину:

– Ну ты и язва, Стенли.

Хохочу, но тут же получаю второй толчок – уже более увесистый:

– А ну тихо. Я серьезно – возле реки может кто-нибудь быть. Давай посмотрим, а потом уже все остальное.

Я перебираюсь, как всегда шагая впереди. Не потому что «меня не жалко», а потому что у меня органы чувств более развиты, чем у папы.

Ему не приходилось с детства уметь различать шаги людей, животных, а так же звуки, которые может создать природа, а которые не смогут появиться без вмешательства человека.

Я все научился делать само собой.

Для безопасности.

Потому если что-то и будет – услышу первым.

Слышу и теперь.

Несмотря на рев реки, я слышу, когда мы еще даже не подходим к краю рощи.

Плеск воды.

Есть плеск воды, вызываемый природой – ветер, течение, или даже что-то упало туда.

А есть плеск воды, создаваемый исключительно человеком. Его движениями там.

И это определенно он.

Не охота признавать, что папа был прав. Каждый такой случай лишь укрепляет его бдительность, а ее уже и так через край.

Однако, мне приходится обернуться и едва заметно кивнуть в ту сторону:

– Кто-то есть.

Отец тут же равняется со мной, прислушивается.

По лицу вижу, что кроме шума течения ничего не слышит. Река все перекрывает.

Для него.

– Точно есть – повторяю.

– Знаю.

Конечно. Я никогда не ошибаюсь и отец верит каждому моему заявлению. Просто всякий раз пытается и сам услышать то, что слышу я.

Кажется, будто он считает, что его слух обусловлен старостью и принимает это на личный счет, пыжась всячески ее обратить.

Дело не в старости (точно не в 36 лет).

А в различности условий, при которых мы росли.

Будь у меня телевизор, куча еды и тачка, отвозящая куда угодно – я бы тоже не нуждался в обостренности всех органов чувств, каких только можно.

В этом не было бы необходимости.

Когда отличное зрение – незачем таскать очки на носу.

– Ладно – кивает в итоге – идем, но тихо.

Вновь выхожу вперед.

Плеск увеличивается, словно кто-то задумал купаться в речке. Возможно, так оно и есть.

Наконец, деревья начинают понемногу рядеть, и с определенного ракурса мне открывается вид на речку.

А так же на тех, кто там умостился.

Я слышал лишь одного. Как выяснилось – одну. Девушка, барахтающаяся в реке. То ли купается, то ли моется. Не понять – но волосы мокрые.

Есть и второй.

Он сидит, почти не двигаясь.

И лишь с определенной периодичностью вытаскивает рыболовную сеть из реки.

Судя по тому, что рыба там попадается из 5 раз максимум 1 – рыболов из него такой себе.

Еще бы.

Совсем мальчишка.

Папа умащивается рядом, выглядывая из-за другого дерева.

Оба мы думаем сейчас об одном.

Люди это или Они?

То, что он ловит рыбу, а она мирно купается – совсем не говорит об их человеческом начале. Возможно, они услышали нас так же, как и мы их – и занялись тем единственным, что у них отменно получается.

Имитацией.

Но мы не можем уйти от реки. Эта первая вода за двое суток. Терять ее бессмысленно.

К тому же, если это люди – было бы неплохо разжиться у них рыбой (может, выменять на один из папиных ножей). Есть мы тоже со вчера не ели. И было не особо питательно.

Понимаю, что надо опять понять, кто они такие.

Эта ноша всегда ложится на меня.

Папа частенько ошибается на первом этапе.

Только я «стреляю» без промахов.

Мы затихаем и я сосредотачиваюсь, внимательно наблюдая за этими двумя.

Через какое-то время девушка выбирается из реки. Надевает обратно одежду и обувь.

Ясно, если это люди, то они из «безопасников».

Сидят на насиженном месте, пока Они в дверь не постучаться.

Это понятно по той самой обуви.

Плетенные ни то тапки, ни то башмаки. Таких в магазинов нет. Явно ручное «творение». Значит, в город не выходят. От слова совсем.

Безопасники.

Или Они.

В любом случае дело дрянь. Безопасники обычно самые опасные. В силу своего образа жизни ведут себя неадекватно, агрессивно, на любые встречи с людьми реакция одинаковая.

Взашей и подальше.

В лучшей случае.

Кратко гляжу на отца. Вижу, что он тоже это понял.

Тоже обратил внимание на ее тапки.

Одевшись, девушка садится рядом с ведром, куда мальчишка стряхивает рыбу (если такая попадается) и наблюдает.

Так проходит еще какое-то томительное время.

Наконец, яркие солнечные лучи окончательно уходят, возвещая о скорых сумерках.

Девушка встает.

– Пора. Калеб.

Ага, имя.

Мальчишку зовут Калеб.

Но наличие имени тоже не показатель, хотя отец на него долгое время полагался.

Пока чуть не попался. Если бы не я.

– Еще пару заходов – бурчит тот в ответ, вновь погружая сеть.

– Нет, отец велел вернуться до сумерек. Пошли. Ты и так неплохо наловил.

Отец.

Ага.

Значит, брат и сестра. У которых есть отец.

Вернуться.

Значит, дом где-то рядом.

И он там.

Они еще немного пререкаются, после чего Калеб продолжает свое дело, а девушка, скрестив руки, наблюдает за ним.

Скоро пойдут.

У меня было достаточно времени. Я почти уверен, что это люди. Нет, почти для тех, кто не может знать наверняка уровень своих навыков и способностей.

Я уверен – это люди.

А еще уверен – что безопасники.

А значит готовиться надо к худшему.

– Люди – едва слышно говорю отцу.

Он жмет плечами.

Решение за мной, как и всегда в этом вопросе.

Это люди.

Только я не могу ждать, пока они доделают свои дела. Чем темнее, тем больше от них будет паники.

Надо ускорить процесс.

Нарочно наступаю на сухую ветку рядом.

Вуаля! Эффект готов.

Девчонка тут же лихорадочно оборачивается в нашу сторону.

Что-то бурчит брату, но не могу разобрать и слова. Только рот открывается.

Очевидно, шепотом.

– В чем дело? – его недовольный голос в ответ.

И вновь лишь быстрое шевеление губами.

Не отводит глаз от нас, но очевидно, что не видит из-за деревьев.

Теперь Калеб оборачивается и уже тоже стреляет глазами в эту же сторону.

Пара реплик (теперь и он говорит шепотом) – и мальчишка принимается быстро доставать сетку.

Выбрасывает рыбешек в ведро, варварски ее скручивая и вместе с сестрой косясь в нашу сторону.

Что ж, пора.

Выбираюсь из-за дерева, что создает еще череду звуков.

Они содрогаются и, кажется, уже готовы пуститься бегом (опрометчиво, так как это не дает шага для отступления в случае, если бы это были Они) – потому я ускоряюсь и едва не вываливаюсь из чащи.

Тут же стараюсь принять самый невозмутимый вид.

Для окончательной галочки нужен контрольный пункт. Который делается скорее для спокойствия отца.

Я уже и на первом точно понимаю, кто есть кто.

Едва замечают меня – тут же цепенеют.

Со всем дружелюбием, на какое только способен к безопасникам, подхожу.

Решаю, к кому обращаться – и выбираю девушку. Она вроде моя ровесница. С мальчишкой так сходу и не придумаешь, что сказать ненавязчивого.

– О, детка. Еле добрался. Думал и не увижу тебя уже. Заждалась?

Финальной точкой распахиваю объятия.

Я готов к трем реакциям.

Первая – агрессия. Открытая враждебность.

Вторая – опасливая подозрительность. Взгляд исподлобья и один из лажовых собственных способов проверки. Попытка «обтечь» проблему.

Третий (наименее вероятный, когда речь идет о безопасниках) – проверка и радушное гостеприимство. Болтовня о том, откуда пришли. Краткий обмен информацией, рыбой и водой. Если повезет – ночлег на эту ночь, после чего расход.

Отец же готов к четырем реакциям. В его запасе бдительности всегда есть еще расклад, что они могут начать филигранно подыгрывать, что даст понять, Кто перед нами такой.

Мысленно заключаю спор сам с собой.

Ставлю на второй. Если они спешат к отцу – то ярый «агрессор» должен быть он.

Эти же точно не проявятся третьими, значит остается второй.

– Наверное, вы меня с кем-то спутали.

Отвечает она.

Мальчишка лишь продолжает туже скручивать сеть, грозясь запутать в ней собственные пальцы. А при излишней усердности – и лишиться их.

Испуганно поглядывает на меня.

Но едва она произносит, как тут же растягивает рот в настолько фальшивой улыбке, что с трудом верится, будто бы она сама может счесть ее достойной Них.

Однако, ее последующие слова говорят о том, что она и впрямь мнит, будто этой улыбкой можно кого-то провести:

– Но про нас тоже можно сказать, что мы «заждались». Здесь людей не часто встретишь. Это большая редкость.

Бинго!

Молодец, Стенли, ты выиграл у самого себя.

Второй вариант.

– И настоящая удача – добавляет.

Проверка закончена.

Снимаю с себя эту идиотскую маску, опускаю руки и устало оборачиваюсь к тому дереву, за которым ждет моей отмашки отец:

– Порядок, пап. Это люди.




ЭЙНА


Мне приходится собрать остатки всего своего самообладания, чтобы оставить улыбку на лице и тогда, когда из-за дерева показывается второй из Них.

Он старше первого.

Но в одном Они прогадали – не настолько старше, чтобы быть первому «папой», как он его назвал. Вероятно, даже спустя 20 лет Имитационные не до конца разобрались в возрастном разрыве родителей и детей.

Высокий, худой, чересчур бледный. Синие круги под карими глазами. Морщины и заломы у рта и глаз. Узкие плечи.

Он будто подросток, которого обернули в «возраст» взрослого.

Пока подходит, смотрит на нас с Калебом.

Будто бы приценивается.

Очевидно, брат подмечает все те же несостыковки, что и я, потому что теперь уже начинает нервничать настолько, что выдает нас.

Стараюсь незаметно, стоя позади, щипнуть его за спину.

Приди в себя.

Не время поддаваться панике.

Ты же хотел увидеть изучить мир. Вот тебе, Калеб, получай – первая встреча. Чтобы ты сделал?

Предложил Им половить рыбы с тобой?

Угоститься?

Обмануть вроде получилось. Что мы поверили.

Второй шаг отца гласит – дойти до них с матерью. А там они все возьмут в свои руки. Там и проверка.

И дальнейшие действия, зависимо от того, что покажет проверка.

Дойти бы до них.

Не успеваю я и придумать предлог, как второй, который подошел, радушно улыбается:

– Привет, ребята! Не представляете, как мы ради вас встретить. А особенно ее – подмигивает и кивает на речку – вторые сутки без воды. А кролик на двоих – последнее что вчера ели.

– Пап – устало обрывает его первый – расскажи еще, какого цвета трусы ты носишь.

– Красные. В горошек – и будто только сейчас вновь вспомнив про нас, протягивает руку – меня зовут Руби.

Не выдавать подозрений.

Веди себя естественно.

Или умрешь.

Стараясь максимально унять дрожь в теле, чтобы она не отобразилась на руке, протягиваю свою кисть в ответ:

– Эйна. А это мой младший брат Калеб.

Пожав мою руку, Он протягивает ее Калебу.

У Калеба получается совсем погано. Не отпуская сетки, он пытается поздороваться через нее.

Господи, хоть бы Они решили, что он просто тупой.

Иначе нам конец.

Следуя примеру второго, первый тоже бесстрастно протягивает мне руку:

– Стэн.

– Эйна – повторяю, опять прилагая титанические усилия для очередного рукопожатия.

Он едва сжимает мою кисть, словно и сам не грезит большим желанием это делать. После чего так же для формальности протягивает руку Калебу.

– Стэн.

Не дожидаясь, пока они решат, что с нами делать, наконец, нахожу предлог (вроде как очень даже неплохой):

– Вы сказали, что вторые сутки без воды и еды?

– Есть такое – кивает тот, что назвался Руби.

Стэн в это время идет к речке и, сев на корточки, принимается пить, набирая воду прямо в ладони.

– А у нас как раз намечается ужин – указываю на ведро в руках – рыба на огне, что скажете?

В глазах Руби проскальзывает какое-то настороженное удивление.

Он оборачивается к Стэну, словно за поддержкой и разъяснением. Это выглядит странно.

Тот, допив, возвращается и чуть хмурится, как бы спрашивая «что?».

– Нас приглашают на ужин, Стенли – натянутая улыбка – рыба на огне.

Стэн довольно хмыкает, вновь оглядев нас:

– Отличная идея. Спасибо, выручите.

И тот же настороженный, выжидающий взгляд, словно я все-таки что-то сделала не то.

Как-то себя выдала.

– Класс – говорю скованно, слишком резко кивнув на тропинку – тогда пошлите. Мама с отцом уже заждались.

– Целая семья – кивает Руби и по моей спине пробегает холодок.

Я сразу будто бы улавливаю в Его голосе зловещие нотки: «вот так повезло, целая семья. Четверо за раз».

– Не каждому удается сохранить столько людей – соглашается Стэн, но оба они не трогаются с места.

Начинаю паниковать.

Наконец, Руби мягко кивает:

– Ведите. Мы-то не знаем, где ваш дом.

– А, конечно – истерично усмехаюсь, тут же резко замолкаю.

Киваю брату, пропуская вперед:

– Иди, Калеб. Я за тобой.

Я за него в ответе. Если кому и оказаться к Ним спиной на протяжении дороге – то мне, а не ему.

Калеб с невиданной ранее скоростью забегает на тропинку. Я за ним. После меня Стэн и только тогда Руби.

Первые пару минут мы идем в совершенном молчании. Закатные лучи окончательно уходят, сменяясь сумерками.

Я уже представляю, как мы с Калебом умрем от Их рук в этом лесу.

Не доходя до дома.

Или дойдем, а там получится как в тот раз.

С Питером.

Никто не застрахован от неудач.

– На самом деле, мы правда признательны за ваше предложение – говорит Руби с хвоста цепочки, но в этой тишине его прекрасно слышно – редко кто приглашает к себе. Да еще и едой согласен делиться.

– Пап – резко обрывает его Стэн.

Голос напряженный.

Он будто продолжает к нам прицениваться.

Неужели заметил? И теперь прикидывает – раскусила ли я Их или просто дурочка из леса, впервые увидевшая незнакомых людей?

Может, и замечание Руби – должно было дать нам понять, что мы раскрыты? Мол «никто не приглашает, да еще и на еду, а вы пригласили – вот где именно вы спалились».

И что самое странное – Руби тут же замолкает.

Люди так не общаются. Особенно отец с сыном.

Обязательно бы пошли пререкания, пикировки. А вот так и сразу.

Такое общение возможно только между Ними. Дисциплина, как у солдат.

Военных.

Как в Убежище.

Остаток пути мы так же проходим в молчании, когда наконец вижу крышу дома. Едва сдерживаю облегченных выдох.

Как бы все не пошло дальше – по крайней мере мы дошли.

По крайней мере мама с отцом уже совсем близко.

Калеб ускоряется, но я стараюсь придерживаться того же шага. Боюсь вызвать подозрения.

И едва мы подходим к дому, как ожидаемо слышим ультразвук.

Проверка – дело обычное.

К звуку привыкли.

Мы.

Но не Они.

Руби со Стеном тут же хватаются за уши, силясь прижать ладони к ним как можно плотнее. Руби, кривясь, падает за колени, а Стен, стараясь перекричать собственный вакуум в ушах, вопит:

– Какого хера вы делаете!? Вырубите! Вырубите сейчас же!

Как раз в этот момент отец спешно выбегает из дома.

Сейчас он скажет, что это люди и погонит их прочь. А если это Они – напротив растечется в улыбке.

Все как всегда.

Очень понятно.

Мы с Калебом замираем в ожидании, но происходит кое-что совершенно невообразимое.

Отец замирает на полпути, широко распахивает глаза и изумленно восклицает:

– Руби?!




СТЭН


Слишком много странностей для безопасников.

С самого начала.

Во-первых, они не проверили нас. Даже не попытались – хотя даже у безопасников существуют те или иные примитивные (и часто безрезультатные) методы проверки.

У всех, кто прожил в мире с Ними столько лет – имеется свой арсенал ухищрений.

Но они ничего не предприняли.

А потом – все так же без проверки – сами пригласили на ужин!

Подобного дружелюбия порой не приходится ждать даже от вечных путников, как мы. Иной раз вымениваешься, чтобы меньше отдать взамен на еду.

А эти – бесплатно.

И первыми позвали.

И безопасники.

Вижу, что отец насторожился. Очевидно, думает сейчас, что я ошибся и это Они. Пытаются заманить нас в ловушку.

Но нет.

Я уверен в себе. Это точно люди.

Но кто сказал, что у людей не может быть ловушек на других людей?

Однако, я не упускаю из вида соотношения наших сил. Учитывая плетеные ботинки на обоих (и Эйна, и Калеб) – в города не выходит все их семейства. Значит самое страшное оружие, какое у них может быть – это дубинка из подручных средств.

У нас есть ножи.

Много ножей.

И мы с папой оба отменно метаем.

10 из 10 попаданий.

Если вдруг это ловушка на людей – мы не только выберемся из нее живыми, но и заимеем припасы тех, кому они уже больше не понадобятся.

Может, это действительно такой трюк?

Безопасники даром что безумцы. А с годами сдвигаются еще больше. Может это план?

Вывести детей на речку, они якобы вызывают доверие.

Те предложат путникам поесть, и любой конечно тут же согласится. Почему нет? Вода, еда, кров.

И забесплатно. Даже своего ничего отдавать не надо.

Мечта!

Приходят – а там охота на них самих. Дичи, как мы с отцом заметили, тут немного.

Конечно, мы еще не слышали о случаях намеренного каннибализма среди Выживших, но кто знает, что происходит с безопасниками в такой глуши.

Насколько они могли одичать.

Когда папа повторно, уже на тропинке, принимается расхваливать их радушие, сравнивая его с восьмым чудом света – тут же осекаю. И он замолкает.

Потому что знает – так надо.

Если я говорю, так надо.

Все, что касается взаимодействия с кем-либо – он полагается на меня.

И я уверен, что сейчас болтать ему не надо. Незачем давать понять, что мы частые гости в различных домах. Что много встречаем людей, раз есть с чем сравнивать.. а значит может быть отлично подготовлены к стычке любого рода.

Нет, пока не поймем, что тут за дела – ни слова.

Тем более, что и Калеб с Эйной не спешат поддерживать разговор.

Такое чувство, что мы играем в какую-то игру, и сейчас подходим к финалу. Поскольку мы с отцом идем в конце – чуть оборачиваюсь через плечо.

Они не видят, зато отец замечает.

Едва заметно киваю.

Он запускает руку себе в карман джинс.

Нащупал нож. Из тех, что всегда под рукой.

Мой в кожанке. Моя реакция намного лучше – мне не нужно держать пальцы на рукояти, чтобы успеть среагировать на нападение.

Вот и крыша.

Так, держать ухо востро.

Калеб выскакивает вперед, едва не переходя на бег. Однако, Эйна, идя впереди меня – сохраняет прежнюю скорость.

Мы с отцом тоже.

Домик убитый, убогий. Вероятно, чья-та старая лачуга еще до времен Падения.

Ожидаемо.

Обычно безопасники и селятся в таких хибарах. Считают, что они неприметные и Они не обратят внимание, даже увидев его издали.

Простаки.

Именно на такие дома Они внимание и обращают.

Так что они чуть ли не вешают красный флаг, приглашая Их в гости.

Идем уверенно, не тормозя. Подстраиваюсь под шаг Эйны, боковым зрением наблюдая за отцом. Тот тоже собрался, рука в кармане.

Отлично.

Но не успеваем мы и подойти к «крыльцу», как воздух резко пронзает оглушительная сирена. Громкая и неожиданная – она будто закрадывается в самый мозг и начинает играть на струнах.

УИИ-ИИ-НЬ!

– Черт! – я тут же зажимаю уши руками, но звук и на немного не становится тише.

Вижу, как отец, забыв про нож, так же зажимает уши руками. Падает на колени, не в силах переносить эту громкость.

Какую-то ультрагромкость.

Кажется, еще немного – и мир разом окутает тишина.

Потому что у меня лопнут перепонки.

– Какого хера вы делаете?! – воплю – вырубите! Вырубите сейчас же!

Если нас так оглушает эта фигня – это как далеко же ее слышно? Черт возьми, да они просто дали клич всем Имитационным!

«Скорее! Сюда! Мы здесь!».

Почему-то у меня даже не возникает сомнений, что это безопасников рук дело. Сирена завизжала именно тогда, когда мы подошли к дому.

Но зачем?

С какой целью?

Что это – сигнализация на их лад? Тогда они еще тупее, чем казалось. Зайди так Они – и уже по этому звуку поймут, что пришли по адресу.

Белки сигналки не ставят.

Еще бы бенгальские огни запустили!

На крыльцо выходит какой-то мужчина. На вид – не больше пятидесяти. Однако, проседи в волосах поменьше, чем у папы.

Глаза зеленые, узкие губы искажены гримасой ненависти.

Он успевает сделать к нам пару шагов, когда вдруг замирает, как вкопанный.

Только смотрит не на меня.

А на папу.

– Руби?!

Я скорее читаю по губам, чем слышу за этой сиреной, что он сказал.

Из двери выглядывает женщина.

А в следующее мгновение звук прекращается так же резко, как начался.

Эйна с Калебом словно и с места не сдвинулись.

Рывком отнимаю руки от ушей.

Папа тоже действует быстро. Путникам это необходимо.

Пара мгновений – и он уже на ногах. Нож в руках.

Однако, мужчина будто не обращает на это внимание. Делает еще пару шагов, изумленно глядя на него:

– Руби, это ты, мать твою?! Вот так земля, оказывается, по-прежнему круглая, а?

– Папа?

Эйна.

Растерянно глядит на него, словно ожидала другого.

Мне же не до объяснений. Я понимаю, что из-за них нам теперь угрожает чертовская опасность.

Даже если мы с отцом дадим деру отсюда прямо сейчас – можем наткнуться по пути на тех тварей, что бегут теперь на замолчавшую сирену.

То есть на тех, на которых обычно не наткнулись.

Делаю резкий выпад вперед и хватаю мужика за грудки.

Да, он значительно выше меня и, что греха таить, намного мощнее – но мною движет выплеск адреналина, а это страшная сила.

А еще гнев.

Руби часто говорит, что вспыльчивость мне досталась от отца.

С тем достаточно было не так пошутить, как он бы хватался за пистолет, будь тот под рукой.

По рассказам Дейва (которые слышал Руби) – отец не гнушался насильственным приучением к дисциплине тем тугоумных, с кем ему приходилось какое-то время делить машину, кров или звездное небо.

Что ж, от крови никуда не деться.

– Сукин сын! – цежу, едва не плюясь слюной ему в лицо – на хера вы это сделали?!

Но тут вмешивается отец, хлопнув меня по спине:

– Хватит, Стенли, подожди..

Но голос какой-то растерянный.

Чего ждать?

– Нет, не хватит! – ярюсь, сверкая глазами – они взяли и..

– Стен.

Голос жесткий и внушительный.

Хлопок по спине более увесистый.

– Подожди, сказал же.

Неохотно размыкаю пальцы.

Очень хочется заехать этому кретину по роже. А когда он решит помериться собственной силой – достать нож.

Но лишь делаю шаг назад, замолчав, как велит отец.

Играю желваками.

Теперь перевожу взгляд с мужика на женщину, что подошла к нам. Эйна с Калебом зашли за их спины, точно промокшие щенки.

– Стен? – переспрашивает мужик, услышав как меня назвал папа.

Теперь его взгляд скользит на меня.

Оценивающий. Ищущий.

Словно пытается что-то сопоставить. После чего едва заметно вскидывает бровь:

– Сын Рочески?

Рочески – фамилия моих родителей. Вернее, отца, но если верить папе Руби, то их поженили в убежище и она переняла его фамилию по традициям старого мира.

– Да! – рявкаю в ответ.

И только теперь до меня доходит то, что ошеломило папу.

Откуда он знает мою фамилию? Откуда знает имя отца? И почему мое имя сразу же навело его именно на эту фамилию?

Слишком много странностей для обычного «совпадения».

Едва заметная улыбка трогает губы мужчины. Он все еще смотрит на меня:

– Что ж, тогда понятно – демонстративно поправляет ту часть одежды, которую я хватал – другого и ожидать не стоило.

После чего вновь переводит взгляд на Руби:

– Не могу поверить своим глазам.

– Эдон.

Неуверенная улыбка скользит на губах отца. Он будто не знает, имеет ли на нее право.

Смотрит ему за плечо:

– Найна..

Теперь улыбается и женщина:

– Руби. Вот уж не думала..

Видимо, нам троим только не понятно, какого черта тут происходит.

Мне, Эйне и Калебу.

Но вместо объяснений Эдон и отец обнимаются. После то же происходит с Найной, и только после этого обращается должное внимание на нас.

Эдон кивает, но говорит папе, словно меня тут нет:

– А как так вышло, что мальчишка Рочески оказался с тобой? Где они сами-то?

Папа едва заметно мотает головой.

Эдон поникает:

– Понятно.

– Мне вот непонятно – вновь делаю шаг вперед, и тоже хоть и смотрю на Эдона, нарочно обращаюсь к отцу – пап, кто это и какого черта ему так много известно о нас?

– «Пап»? – теперь изумляется Найна.

Руби смущенно отмахивается:

– Я ращу его с того самого.. времени.

Наверное, речь о Бойне.

– Так они сразу?..

– С разницей в 10 дней.

И тут его словно осеняет:

– А это ваши? – глядит им за спину.

– Хватит представляться! – повторно прерываю – пап, кто это?

– Это Эдон – отец снисходительно кладет мне ладонь на плечо – они с Найной тоже были там тогда. В Убежище.

– Ты ничего о них не говорил – щурюсь – хотя по десять кругов рассказывал обо всех, с кем общался.

– Я не совсем с ними общался. Я отводил Марго к их шестилетнему сыну. Они играли иногда вместе, крепко сдружились.

И тут переводит озадаченный взгляд на Эдона:

– Кстати, а где Питер?




Глава 3


Эдон тут же мрачнеет.

Чуть опускает голову и для нас все понятно без слов.

Кем бы ни был этот Питер (очевидно и есть тот мальчик, к которому 19 лет назад папа водил свою кузину поиграть) – он уже мертв.

По какой причине и каким образом – значения не имеет.

Вариаций предостаточно.

– Мне жаль – тихо говорит отец.

– Не стоит – Найна – это случилось достаточно давно.

– Папа?

Теперь очередь перебивать Эйны.

Только делает она это не так браво, как я. Видимо, все в их изолированном кругу подчиняются этому Эдону, как овечки пастуху.

Но требовательности в ее голосе прибавляется. Очевидно, это поведение – совсем не то, которого она от него ждала. Видимо, он вообще редко так себя ведет с чужаками.

– Все в порядке, Эйна – отмахивается он – проверка показала, что они оба чисты.

– Проверка? – хмурюсь.

Интересно, как эта сирена на всю округу могла что-то там проверить?

– Долгая история – заявляет Найна – зайдем внутрь, лучше поговорим там. На улице нынче небезопасно.

– Нигде не безопасно – замечаю сухо – и тем более не там, где орет сирена.

– Стен – в который раз одергивает отец.

Эдон усмехается:

– Не беспокойтесь. Она лишь кажется громкой из-за волны, на которой наш слух воспринимает этот диапазон. На деле уже за тем деревом от нее не останется и писка.

– Кто эти люди? – едва слышу шепот, с которым обращается Эйна к отцу, едва они чуть выходят вперед, ведя нас к двери.

Она чуть поднялась на цыпочки, но ее все равно хорошо слышно.

– Сказали же тебе – нетерпимо отмахивается от нее Эдон, говоря в свою очередь в полный голос – люди из Убежища. Выжившие там, как и мы. Кузина Руби дружила с Питером.

– А этот?.. – стреляет в мою сторону глазами.

Она правда думает, что это беспалевно?

– Это мальчишка Рочески. Я их видел, но лично знаком не был. Тоже из убежища. Итан – отец его, был палец в рот не клади. А вот Джейн очень приятная женщина.

– Как ты понял, что это именно их сын?

– Он внешне похож на Итана. Да и имечко.. в свое время почти каждый знал, что они назвали сына Стеном, в честь умершего брата Джейн. Они первые устроили «фанфары», когда забирали его мать с «роддома». Дружок его даже телефон выцыганил. Всей своей оравой толпились. И Руби всегда рядом вился – крутил с их дочкой. Тут два и два сложить несложно.

– Ты уверен, что они?..

– Говорю же, проверка показала – чисты.

– Вдруг они опасны? Между теми людьми, которых ты знал, и этими – прошло больше девятнадцати лет..

– Вы так неслышно шепчитесь – язвительно замечаю, не выдержав – можно погромче, пожалуйста? А то я слышу не все подробности своей биографии?

– Стен – одергивает вновь отец.

В этот раз не повинуюсь:

– Что, «Стэн»? – фыркаю – они обсуждают нас, не скрываясь, а я должен стесняться рассказать им об этом?

Он внушительно хмурит брови.

Закатываю глаза и отмахиваюсь.

– Стен – повторяет он.

– Я в курсе, как меня зовут. Судя по его рассказам – уже заходя внутрь лачуги, киваю в спину Эдона – в убежище все были в курсе моего имени.

– Прекрати – теперь уже шипит он и я немного урезониваюсь.

– Характерец-то! – добродушно усмехается Эдон – точно не в Джейн пошел, а?

– Тебе лучше знать – огрызаюсь.

Ловлю на себе напряженные взгляды Калеба и Эйны.

Видимо, веду себя слишком враждебно. Сам не могу понять, что со мной.

Обычно на дружелюбие я отвечаю дружелюбием. На приветствие приветствием. На помощь помощью.

Но к этим я изначально был настроен скептично, потому что они безопасники.

Потом еще эта сирена, неважно слышно ее или нет. Теперь еще эти разговоры «в пол уха» обо мне и моей семье.

Не знаю почему, но я взвинчен уже чуть ли не до белой ручки.

По большому счету – без какой-либо на то причины.

Они нас угостят и напоят, как минимум, и скорее всего забесплатно. Вероятно, отец прав.

Надо взять себя в руки, чтобы они не бормотали.

Безопасники вообще сумасшедшие, так что чего удивляться?

Просто впервые за свою жизнь встречаю людей, кроме папы, кто еще бы знал моих родителей.

И мне не нравится, как он говорит об отце.

Итане.

– Что ж, ладно – кивает Эдон и указывает нам на какую-то врезанную в стену покосившуюся доску – сядем.

Эйна поднимает ведро, с которым шла все время:

– Пап, куда рыбу?

– Калеб наловил все-таки? – смотрит на сына и одобрительно подмигивает – молодец.

Тот выпячивается от гордости.

– Найна – теперь кивает жене – убери чешую, да ребята пожарят.

– Хорошо.

Взяв ведро у дочери, она уходит в соседнюю комнату.

Каждая размером с черепную коробку этого Эдона.

Отец садится напротив него, однако я предпочитаю умоститься на какой деревяшке сбоку. Она вся в тряпках, и будет пожестче земли.

– Не стоит.

Отчасти обеспокоенно, отчасти раздраженно просит Эйна, тут же метнувшись ко мне коршуном:

– У тебя одежда грязная. А я тут сплю.

– Спишь? – изумляюсь, медленно встав и обернувшись.

Такая же деревяшка, как та, за которой сидят наши отцы.

Только закиданы тряпками.

Да уж. Наверное, ночевать на траве у дерева – и то не самое худшее. У кого-то жизнь «с комфортом» похуже, чем наша «без комфорта».

Озадаченно жму плечами и отхожу.

Облокачиваюсь на стену, пока Эйна трепетно расплавляет тряпки обратно. Дальше еще одна такая же деревяшка. Тоже в тряпках.

Калеб, все это время стоящий ближе к пороге, видимо набирается смелости. Потому что, еще пару раз глянув на сестру, что занята «постелью» подходит ко мне:

– Если хочешь, можем сесть на мою – и указывает на ту деревяшку дальше.

– Давай – бесстрастно киваю.

Мне без разницы куда.

Лишь бы поесть, попить и свалить отсюда нахрен.

– Вода у вас есть? – уточняю.

– Конечно.

Он вскакивает и, схватив плетенную пиалку уходит в ту комнату, куда ушла Найна. Приходит уже, наполнив ее до краев.

Жадно выпиваю все до капли, после чего прошу еще.

– Разом нельзя – останавливает Эйна, наблюдающая за нами, когда Калеб уже готов ринуться за второй порцией – иначе вырвет. А я только с утра пол помыла.

Скептично хмыкаю, глядя на пол.

Калеб неловко топчется, после чего все-таки приносит еще одну порцию и отдает ее моему отцу. Тот благодарит.

Они уже болтают с Эдоном вовсю.

Насколько могу слышать, не вникая в разговор – рассказывают друг другу, как сложилась их жизнь после Бойни.

Как выживали, чем живут сейчас.

Первым болтает Эдон, так что, полагаю, главная часть еще впереди. Когда тот поймет, что мы не случайно набрели сюда, спасаясь от Них – а что это наш образ жизни.

Для безопасников нет ничего хуже вечных путников.

Они считают нас настолько же безумными, насколько мы их.

Калеб вновь усаживается рядом, выжидающе глядя на меня. После чего все-таки спрашивает:

– А как там?

– Где?

– Снаружи.

– Калеб! – тут же одергивает Эйна.

– Отстань – фыркает он – сиди сама на своей кровати, своей чистой задницей и не вмешивайся, когда мужчины разговаривают.

Я давлюсь от смеха, когда Эдон, умудрившийся услышать это краем ухо, грозно осекает сына:

– Калеб! Чтоб я такого не слышал.

– Я ничего не говорил.

– Зато я все сказал – испепеляет его взглядом и, добившись, пока сын повинно опустит голову, вновь возвращается к разговору с моим отцом.

Однако, Эйна умудряется дать отпор и без посторонней помощи.

Едва тот вновь отвлекается, она перевешивается через заслонку, отделяющую две кровати, и шипит брату:

– До «мужчин» у тебя еще не скоро дорастет.

– Пошла ты! – пылит он громче нужного.

– Калеб!

Эдон опускает всей тяжестью свой кулак на дощечку, за которой они сидят.

Все мгновенно замолкают.

Даже кажется шум из кухни, куда ушла Найна, прекращается на мгновение.

– Я тебе что говорил?

– Она первая начала! Сказала, что.. – тушуется – что я не мужчина.

– Будешь так относится к женщинам и никогда им не станешь – кивает Эдон – успокоились немедленно. Что за бедлам!

Обращается к папе:

– Не подумай, у нас так не всегда. Просто точно с ума посходили, черти. Особенно этот – кивает на Калеба – иной раз не поймешь, что у него в голове.

И вновь к разговору.

Удивительно, как он умеет филигранно развешивать люлей и так же быстро возвращаться в течение болтовни.

Подождав приличия ради пару минут, Калеб вновь умащивается ко мне:

– Ты видел хоть один город?

Теперь Эйна лишь недовольно сверкает глазами на нас обоих, но никак не вмешивается.

Равнодушно киваю:

– И не один. Десятки, сотни городов. Разных размеров.

Кажется, челюсть Калеба коснулась пола.

Если честно – вроде даже и челюсть Эйны тоже.

– И там есть Они?

– Они есть везде.

– Нет – поясняет он – говорят, города заполнены Ими. Только войдешь – сразу умрешь.

– Что за бред – недовольно кривлюсь – скорее уж в лесах встретить Их куда более вероятнее. В городах редко натыкаешься. У Них большой интеллект. Они понимают логику людей. И как раз ищут по бо?льшей части в лесах.

– Бред – не выдерживает Эйна – Они обитают в городах и это все знают.

– Как же – язвительно усмехаюсь – особенно те – краткий взгляд на плетенные тапки – кто ни разу ни в одном городе не был.

Калеб победно смотрит на сестру, словно выиграв какой-то личный спор.

И вновь ко мне:

– А как там?

– Я не знаю, как рассказать – признаюсь – для меня совершенно обычно. Дома, дороги.. травой поросшие. Покошенные знаки..

– Чума.. – ахает Калеб, точно я рассказал, что на орле верхом летал – а что еще ты видел?




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/keysi-eshli-douz/novyy-mir-pokolenie-z-67412462/chitat-onlayn/?lfrom=390579938) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Желобки – приспособления, по которым сок вытекает из отверстия дерева.