Непряха
Непряха
Наталья Радиковна Готовцева
Русь. Середина XVI века… Тесно переплелись судьбы якутского охотника Айана и казацкого атамана Кудеяра, сводного брата Ивана Грозного. По приказу царя они отправляются вместе с московскими купцами в далекую Англию, чтобы установить с этой страной торговые отношения. Что ждет путешественников в дороге, с какими опасностями они повстречаются, с какими людьми познакомятся и как закончится эта непростая кампания?
Наталья Готовцева
Непряха
Айан устал от постоянной качки и беспросветной водной глади. Если бы от рождения он не обладал крепким желудком, ох и намаялся бы. Вон худосочный дьяк Посольского приказа – доживет ли до конца плавания? Чалдоны его обихаживают, дежурят поочередно по ночам. Им надо его сберечь во что бы то ни стало, а то осерчает государь Иван Васильевич, и будут всем родом на колу сидеть да воронье кормить. Лютый тойон у нуучча[1 - Тойон у нуучча (якутский) – господин (царь) у московитов.]: московиты ходят все согбенные, друг перед другом шапки ломают. Мутно у Айана на сердце: привело его скитание к страшному люду, разбойному, и пуще – несет в заморские дали, да не по его прихоти, и теперь уж ничего не поправишь. Более четырех лун тянется путешествие в иноземную страну англицкую. Сибиряки-купцы все шепчутся с посольскими московитами: развалится ли их мероприятие, дойдут ли до неведомых островов, или же Московская торговая компания так на грамотке писанной и останется. Пугает их и неспокойное море. Немчуру что ни спроси – один ответ: «О, ес, ес, да, да, Лондон, кароший товар, ви оставайся довольно!»
Айан отпил из кожаной баклаги соснового отвара, облизал зубы: хорошо помогает от морского скорбута да и посольскому дьяку Осипу живот укрепляет. Расставил пошире короткие ноги в штанах-торбасах из кожи лося, достал хомус[2 - Хомус (якутский) – варган, древний музыкальный инструмент народов Якутии.] из деревянной коробочки (всегда висит на шнурке на шее) и, раскачиваясь в такт морю, завел заунывную мелодию. Звуки инструмента успокаивали его и попутчиков. За ворот парки задувал холодный ветер, обжигая его крепко сложенную коренастую фигуру, но он будто и не замечал. За год с малым лишком у московитов навидался он всего такого, что уж побыстрей бы ноги уносить, а вот уйти от них оказалось не так-то просто.
Глава 1. Пересечение троп
Айаном – странствующим путником – прозвали его оттого, что с малых лет уходил бродить по тайге. Дед обучил его всем премудростям леса, и сидеть дома, помогая по хозяйству да хвосты телятам крутя, Айан почитал делом зряшным. А тайга и прокормит, и оденет, сил даст, в зиму согреет, летом остудит, если блюдешь ее законы. Не по нраву ей дрянные и шумные люди: погубит, оборотится голодным волком или шатуном, проглотит – не поперхнется. Дед его был из старой тунгусской семьи, живущей с незапамятных времен на берегах Пеледуя, а жену взял из народа саха. Красавицу со жгуче-черными волосами до пят встретил случайно на вылазке в Хангаласский улус, украл и увез в свое стойбище. Семья быстро разрослась: четверых родила Туора Кыыс, сына им Небеса подарили последним – отца Айана. Все в ней, и мужчины, и женщины, славились не только богатым стадом оленей, но и промысловой удачей. У Айана тоже одни сестры, а с женщинами на земле сидеть тошно – как стукнуло ему шестнадцать годков, ушел от родного леса в дальние края. С брааскаями[3 - Брааскай (якутский) – бурят.] до Каменного пояса не раз хаживал, а с малыми отрядами кипчаков Кучум-хана достиг границ Московского царства. Так, спустя шесть лет странствований, повстречал Чуумпу[4 - Чуумпу (якутский) – тихий.] Кудеяра – Айан эдак прозвал для себя атамана Кудеяра Тихонкова. С ним походы стали интереснее: земли новые, дивные, но и опасные. У рубежей Московского царства бродило много разного люда. Были среди них и гулящие с захребетниками, и служивые отряды казаков в обережении границ от злых супостатов, и все кормились как за счет набегов на порубежные ханские селения, так и разграблением ясачных волостей. Шибко далече увели ноги Айана от родной тайги, да и пересеклась его тропа с народом отличным, с диковинными обычаями и повадками, по внешности ни на кого, ранее встречавшихся, не похожим. Ему просто стало любопытно, вот и пошел с отрядом атамана.
Атаман Чуумпу был человек знатный, огромного роста, лихой и дерзкий. Вырос в ханском Крыму – от того его кликали татарином и более о нем ничего не ведали, будто атаманом и родился. Хотя еще баяли, что оберегает его нечистая сила, бабка у него – ведунья. Брехня ли, нет ли, но верили многие. Сам он о себе говорил скудно, несмотря на свою мощную стать, говорил тихо, медленно, почесывая пятерней густую бороду, как бы каждый раз обдумывая следующее слово. О нем, о его несметных уловах, разбойных удачах слагали байки его соратники. В походах богатые, забитые до отказа обозы тянулись за конными седоками длинными вереницами.
Тихонков к приставшему чуть менее года назад к их сотне охотнику проявил больший интерес, заметив как-то при объезде подвод у Айана одну занятную вещь – баклагу, которую тот называл симиир ихит[5 - Симиир ихит – кожаный сосуд.]. Не содержимое сосуда привлекало, а горлышко: оно было отделано узорно вырезанным серебром. Было для Кудеяра диковинно: откуда такая богатая вещь у лесного человека? Этого тунгуса, именовавшего себя Саха, атаман взял в сотню, не раздумывая: соболей тот добывал, не повредив шкурки. Таких охотников-мастеров особых дарований редко встретишь. Хороший мех ценится московскими купцами дороже, да и ко двору с таким даром не зазорно явиться. Кудеяр слыхивал от татар Сибирского ханства, что за их землей на северо-востоке близ моря Бай-Куль живут кочевники – бураты. И среди них ходят сказки про черное племя нелюдей, селятся они восточнее и на севере, на берегах огромной полноводной реки, а называют ее Река мертвых. Гуляют байки, что это и есть сторожа ледяных просторов, самые злые воины и самые умелые охотники Эрлэн-хана. Бога мертвых бураты боятся меньше, чем тех мест. Стращают: кто ступит туда, найдет только смерть, да самую лютую – от жгучего ветра, от стужи или станет кормом для голодного зверя. Демоны холода не попустят путнику найти обратную дорогу домой, а ежели кому сподобится вернуться, жития ему не будет – вскорости сам умрет и весь свой род проклятию подвергнет.
«Токмо не похож этот саха на воина. Ловок, сметлив, живуч, в охоте удачлив, энтова не отнять, но не вояка. Демоны ледяного полона – байки, не боле. Едва ли охотник – нечисть-оборотень, чушь несусветная. Судя по всему, пришло время самому обстоятельно дознаться», – так дорогой размышлял Кудеяр.
Уже пришла осень: пора или возвращаться на службу к границе, либо осесть на зиму в городище, в своем скрытном от чужого глаза месте. Да только невмоготу казаку бока отлеживать, да и не того характера атаман. Кудеяр тщеславен, своекорыстен. Ему надоело заниматься мелкими для его живого ума делами, ему бы поход большой, честью себя перед государем выказать, да и осуществить заветную мечту – самому князем заделаться.
– Клич до меня Сахатого. Как слезу с коня, пусть подойдет, – призвал есаула Кудеяр.
Тот нехотя развернул своего скакуна, воротился в хвост обоза – вострый промысловик был назначен на замыкающей телеге наблюдателем.
– Саха, Кудеяр кличет на беседу. Велел, как сойдет, чтоб ты подошел к нему, – сказал и, не дождавшись отклика, стеганул коня, ускакал обратно.
Есаул Фрол Удатный сторонился сурового охотника, сколь бы ни был лих, но, как юнец, робел под острым взглядом Айана: зыркнет из-под скошенных век, как сквозь прожжет. А тут еще нож поблескивает в руке. Скуластое лицо Айана с гладким невысоким лбом забронзовело за лето на ярком солнце, оттого более резко выделяло его среди кудеяровцев, несмотря на небольшой рост охотника. Глядел он завсегда открыто, с достоинством, ведь он вольный человек, как и казаки. Помыкать собой не давал, не служивый, держался со всеми на равных. На призыв атамана откликнулся неспешно, вложил нож в ножны, убрал в торбу деревянную заготовку под новую коробку для хранения хомуса. Старая уже не годилась, треснула, да так, что не поправишь. Резво соскочил с телеги, двинулся в голову поезда бесшумно, но быстро. Присел рядком с атаманом на упавшее вдоль тропы дерево. Распряженный скифский конь главаря щипал траву недалече, тряся золотисто-рыжей гривой, при этом серебряные бляхи и колечки на болтающейся уздечке стройно позвякивали.
– Звал, Кудеяр?
– Да, охотник. Разговор есть. Все хочу расспросить: как далече ты ходил, пока не прибился ко мне? – Кудеяр жевал ягоды, зачерпывая пригоршнями из туеса и пытливо глядел на Айана.
Айан насторожился, но не показал виду, блеснул черными глазами на Тихонкова, разглядел одно любопытство. Было время, чтоб изучить повадки нуучча – ныне охотнику несложно по их очам определять, что те замышляют или чувствуют. Цвет их глаз менялся от радостного иссиня-белого до яростного темно-синего.
– Что тебе моя баклага? Тебе отвар не нужен, не хворый.
– Сахатый…
– Саха, – перебил его Айан.
– Саха, значится, Саха, – ухмыльнулся атаман. – Занятный ты. Смотри-ка, унюхал, что меня манит. Баклага у тебя шибко богата. Ты не ушкуйник, не тать, скрытничать тебе незачем, вот и расскажи, как она к тебе попала. Если ты со мной открыт, и я тебе поясню свой интерес.
– Эта симиир ихит еще дедова, а серебряный набалдашник отец вырезал. Символы здесь говорят, это не просто рисунок. Оберег мой. Не отдам, – охотник улыбнулся по-детски лукаво.
– А мне и не надо, своя есть, – атаман отложил туес, снял с пояса баклагу, встряхнул и сделал глоток. Прополоскав рот, сплюнул.
– Ты вот что разъясни: откуда металл в ваших краях? Кто завозит, с кем торгуете? На мех меняете? – глаза Кудеяра выражали неявный интерес.
Айан принял это за пустое любопытство и не смекнул, что совершает роковую ошибку: начистоту выложил, где да что, да как добывают, как обрабатывают, рассказал, что юшманы – доспехи воинов саха легче, виданных здесь. И думая, что заявляет свою полную независимость, вынул увесистый кожаный мешочек и явил желтый песок с небольшими самородками. Тихонков аж языком зацокал, весел стал, в глазах блеснули искорки: тебя ко мне сам диавол послал!
Глава 2. Умыслы и чаяния
– Что за погоня, атаман, и по что всех вящих собираешь, окромя мя? Как мальчонку, гонишь? – сотник Заворуй крепил ремень на кистень атамана и бил так отчаянно, что ручка вот-вот лопнет. Кудеяр вырвал у него рукоять и ловко, слегка повернув кисть, стукнул булавой по колену Заворуя, тот заскрипел зубами.
– Слушай сюда, – зашипел Тихонков, – тебе сказано – действуй! Уведешь обозы со своими казаками до топи, удатниковских приставляю тож к тебе до поры до времени. На подходах к топям вас встретят, укажут тропу. Встанешь городком до лета. И чтоб тихо сидели, не забалуйте мне там! Головой ответишь. Услыхал? Или еще раз растолковать? – скалился Кудеяр, оглаживая золотые бороздки на булаве.
Сотник отступил, но атаман завернул руку за спину и сунул кистень за пояс.
– Да кто ж встретит? – буркнул сотник, уже не смея поднять глаз.
– Кто, кто… Дед Пыхто.
Ни с того ни с сего атаман, после того как долго толковал о чем-то с охотником, велел лагерем разбиваться, раскладывать костры. Встали на короткий привал, а вышло, что на ночлег. Созвал сбор и объявил, что обозы далее на зимний постой вести будет Заворуй, остальным разделить по-честному добычу, распустить казаков до весны – пусть вертаются служить близ границ или зимовать кто куда. Часть избранных малым отрядом с самим Кудеяром во главе пойдут на Москву. Мужики разошлись по своим обозам, а Заворую велено было остаться для наказа. А выбор оставаться ему с обозом выпал из-за Дуньки. Заворуй, похрамывая, вышел из шатра, поковылял было к своему обозу, но Кудеяр окликнул:
– Ты с Айянкой в ладах. Скажи мне, пошто он меня каким-то Чуумпу честит?
– На его тарабарском что неголословный ты.
«Здесь этот шайтан почти точно определил, молчание – мой оберег», – нахмурившись, заметил про себя Кудеяр и отпустил сотника.
– Ступай, распорядись по обозу, а опосля разрешаю малость попировать на посошок.
Сотник, прихрамывая, доковылял до постоя.
– А ну слазь! Неси зелий, – Заворуй завалил свое грузное могучее тело на подводу и двинул кулаком в спину спящую брюхатую девку.
Та сползла с воза, оправила сарафан и, натягивая опашень[6 - Опашень – старинная женская верхняя летняя одежда.], проворчала:
– Ты чаво сердит так? – потом запричитала и начала стягивать с Заворуя сапог. – Ой, чаво это? Стряслось что? Дай гляну.
– Не шуми ты. Велено на снег садиться[7 - На снег садиться – зимовать.], людей городком ставить. К Бабуне отсылает, к ведьме старой. Застрянем теперича на топях, – приглушенно бася и тяжко вздыхая, он закатал штанину.
Ушибленное колено опухло, начало багроветь.
– А так я рожоха, – радостно, как новость, объявила Дуня.
Заворуй ворчал, но на жену стал поглядывать ласковее.
– Нам с тобой к лучшему. Ты, Воруюшка, не серчай, все сладится. Кабы так не нать, чаво бы отсылал? – она взяла крынку с медом. – Подставляй ладоши.
– Чо эт в ладоши, лей в чашу, – удивился Заворуй.
– Вот дурень, – Дуня улыбнулась. – Рану оботри. Пойду Аянку враз приведу, он живо тебя починит, – огладила выступающее брюхо, перекрестилась на свои мысли, засеменила к мужикам у костров.
Кудеяр, оставшись один, начал обдумывать дальнейшие действия: «Сахатый, Саха не скумекает, зачем я ему расспрос учинил. Проглотил, что интерес мой ремесленный – из металла узоры ваять. Походы уже де надоели, и хочу я осесть. На Москве открою кузню искусную. Народ там охоч до затейностей, вот и удумал себе такое занятие. Он нас за разбойный да за темный люд держит, приглядывается еще. На набеги не ходит, не это его интерес, равнодушен Саха к поживе. Корысти в нем совсем нема. А что я пойду за добычей глубоко на восток, даже не попустит до мысли. Да и что он мне? Не препятствие. Ну и мертвое царство! Вот, значит, какое несметное добро стережет басурманское божество Эрлэн-хан. Охотника задача – провести меня в тридевятое царство-государство к золотым россыпям. А как подвигнуть его на это – скумекаю, а там и с ним порешим. За Каменный пояс ходить не впервой, мои казаки – люд выносливый, тепелый, – думы его крыльями к небу, к яркому солнцу затрепетали, чуял ведь завсегда, что судьба одарит случаем. – Сибирских купцов обойти дельно выйдет. Эти чалдоны захапывают Сибирь, крепко засели, обрастают корнями, но на Мертвую реку ведь не ходят. Их Кучум да Ахмед-Гирей не чествуют. А я с ними общий язык наладил, подсобят. А как братца вестью обрадую! Даст, даст добро, снабдит поход – это ж свой металл, золото свое! Удачу ухватить и держать крепко, чтоб ни одна собака не пронюхала. Какая партия! Ох, и великое дело наклевывается, ажно дух захватывает», – волновался Кудеяр. Выпив квасу и немного успокоившись, достал из сундука бумагу, распрямил лист на колене, начертал что-то, свернул и запечатал.
Сентябрьская луна висела высоко, светила ярко и весело. Айан сидел под раскидистой елью у костра, перетирал густое варево – готовил на утро припарку для колена Заворуя. Стан уже спал, храп да сонная хмельная невнятица время от времени нарушали тишину. Тут вострый слух Айана поймал еле различимый звук шуршащих шагов, охотник насторожился: кому понадобилось красться? Аккуратно отложил чашу, чтоб не брякнула, по-кошачьи прыгнул за дерево, чуток раздвинул густые лапы, пригляделся – темная тень, выбирая неосвещенные места, быстро крадясь, передвигалась прочь от лагеря. Айан двинул следом. Человек, дойдя до развилки двух троп, нагнулся к копытам привязанного коня и обмотал их тряпицами. Потом разогнулся, ловко вскочил в седло, оглядываясь повертелся на месте, стеганул по крупу и ускакал прочь. Кто-то тайно покинул лагерь. Наблюдательный охотник, несмотря на кромешную тьму, узнал во всаднике Фрола Удатного: не тяжко было определить, выдал себя повадками. Айан вернулся в лагерь, пошел было будить Заворуя – упредить, посоветоваться: а вдруг худое замышляется. Фрол всегда вызывал у Айана смятение – склизкий какой-то, от такого лукавого подлости и подвоха только и ждешь. Но тут завидел, что в шатре Чуумпу Кудеяра горит свеча, огромная грозная тень атамана падала на стенки. Не почивает, ходит взад-вперед, оглаживая лапищей бороду.
«Да ведь и Фрол крался со стороны шатра, знать, вот чей тайный посланец», – догадался охотник и рассудил погодить. Поспешные выводы могут быть неверными, лучше дождаться дальнейшего развития событий. Повернул обратно к огню, подкинул малость хвороста, поднял чашу, накрыл варево тряпицей, сверху прижал камнем – до утра даст сок, для припарки хватит. Сам расположился рядом с костром, подстелил под себя оленью шкуру, накрылся мешковиной: ночи уже стояли студеные. Тут же заснул.
С утра, кто до болот на зимовку, оживленно собирались в путь, прощались с теми, кому выпало возвращаться на службу. Порешили, что в дорогу лучше плотно отобедать, а на заутреню перехватить скудный провиант на ходу – сухую корку да портошное молоко, разбавленное водой, и то довольно. Опушка, где стоял лагерь, была почти вся усыпана золотой листвой, местами горела багряными листьями кленов. Солнышко еще теплое – греет, но не обжигает. Мошка да комары сошли, не досаждают, можно и на травке поваляться. Краски осени мерцали разноцветьем, даря взорам путников лепость и безмятежность, вызывавшие желание напевать. И мелодичное женское многоголосье не заставило себя ждать. Как же затейно звучат бабьи голоса, душе отрада – песнь льется, будто плетутся нежные кружева.
Баб в обозе было мало, из молодух да замужних только заворуйская Дунька. Остальные бабы из челяди, отбитые или захваченные из приграничных ограбленных поселений. Держались в атаманском отряде кто для стирки, кто для штопки или выделки шкур, в общем и целом, для обихода немудрящего походного быта казаков. Они другой жизни-то и не знали, с малых лет в полоне: то у турков, а то и у своих. Им была только в радость весть, что походов до лета более не будет. Оттого все находились в добром, шутливом настроении. Мужики подтрунивали над самой старшей женщиной. Смеясь, отталкивая друг друга, вышагивали пред ней гоголем.
– А ну-ка, Митрофановна, кого из нас в женихи берешь?
– Бери казака с Дону – проживешь без урону! – реготали, пытаясь ущипнуть.
Митрофановна отмахивалась.
– Вам бы, дурням, токмо венцом грех прикрыть. А я уж была под венцом, и дело с концом. Вы ж ни в Бога, ни в черта не веруете, одной мамоне поклоняетесь. Тьфу на вас, оглашенные, очи б мои не видели, – сплюнула, перекрестилась и добавила удивительное. – Из вас всех токмо один мужик.
Казаки подбоченились, уставились, гадая, про кого это она.
– Аянка Сахатый! Вот всем бы такого добытчика, повезет же какой-то девке! Одна досада, что басурманин.
Казаки хором прыснули, а один, молодой, лопоухий, улыбаясь во весь рот, выдал:
– Ой, бабоньки, кто с басурманами срамится, тот не на небо попадает, а прямо черту в гузно!
– Ай, ты, безбожник полоумный, срамник, видать, уж побывал там! Вишь, бабоньки, еле его из чертова гузна за уши вытянули!
Тут уж все перегнулись пополам со смеху, хватаясь за животы, и лопоухий с ними, не разобиделся.
Айана бабы привечали, помогал он им много. Шустрый да умелый. По нраву пришелся им немногословный молодой охотник с добрыми глазами, это он с мужиками суров, а средь них масленый. Лес ему как дом родной, ничего не страшится. Диву даешься: поговаривают, что он своим ходом шел с востока из-за дальних гор, перемахнул через Каменный пояс и в Диком поле присоседился, выучился говорить по-русски быстро да справно. Это в Стыдном городке сказывали, что с женами казаков, которые турчанки, болтал на их языке. То ли сродичи, то ли бывал в тех местах, откедова родом черноокие казачки. Они-то его и поднатаскали. Обозные бабы поначалу сторонились: бес его знает, к пришлому завсегда опаска, а теперь расставаться с ним печально, на зимовье с ним жилось бы сподручнее да легче. Бабы на прощанье даже всплакнули: даст Бог, милок, свидимся.
Охотник помогал уложиться Дуньке, а сам все поглядывал на атаманский шатер, не воротится ли Фрол. С зорьки караулил. И тут Кудеяр выглянул, кликнул пацаненка – сирота прибился к ним летом, смышленый мальчонка, его Дунька приветила, жалостливая больно. Атаман дал ему задание срочно сыскать якобы пропавшего куда-то Удатного. Айан затянул большой баул узлом, поднял с травы, уложил в подводу. Заглянул за телегу, там на травке в тенечке пристроилась заворуйская подруга.
– Дуняша, отойду. Принести тебе киселя? – Айан махнул в сторону костра, будто попить да перекусить собрался.
Девка смешно пыхтела, надувала раскрасневшиеся щеки, морщила белый лобик – усердно мяла в ступке корешки да травы, училась по подсказке Айана делать настойку от всех хворей. Рыжие прядки выбивались из-под платка. Дунька оправляет их и дальше мнет, приговаривая: «Колдуй, баба, колдуй, дед, колдуй, серенький медведь». Дите еще совсем.
– Шагай, опосля я сама к бабам пойду.
– Ты б шкурку под себя подложила, земля к зиме соки в себя собирает, побереглась бы.
Отмахнулась, не поднимая головы.
– Припекает же, и так сопрела.
Айан чуток для вида повертелся у котлов, шмыгнул в рощу, куда двинул по указке баб мальчонка, и, не показываясь, стал наблюдать. Оказалось, есаул спал в том же месте, откуда скрылся ночью, только конь стоял на высоких тонких ногах уже без тряпиц. Пацаненок потрепал боязливо спящего за плечо.
– Дяденька Флол, а дяденька Флол, плосыпайся, атаман послал за тобой, велел слочно сыскать, – ойкнув, шарахнулся – завидел, что есаул, резко встрепенувшись, рванул рукой к ножнам на поясе.
Фрол, разглядев пацана через сонную пелену, откинулся обратно на подстил, потянулся.
– Чего тебе?
– Атаман тебя кличет, селчает больно.
– Серчает, говоришь, ну-ну.
Удатный присел, хлебнул из баклаги, тряхнул головой, поднялся и пошел следом за мальчонкой, по пути шикнул на него и велел у баб раздобыть какую-нить снедь для него. Айан, держась на расстоянии, прокрался к палатке атамана, залег так, чтоб незаметно для чужих глаз можно было прислушаться к разговору внутри. Не было бы нужды рыскать, тошно самому, но что-то внутри гложет, решил: ежели ничего худого сейчас не услышит, бросит разнюхивать – зачем в чужие дела лезть?
– Где шастаешь? Обыскался, – прошипел Кудеяр, хмуро глядя на есаула.
– Да, малость вчерась перепили браги, вот сон и сморил, – виновато склонив голову, Фрол переминался с ноги на ногу.
– Смердишь за версту, – Кудеяр брезгливо поморщился. – Сколько тебе говорено, какой пример казакам являешь, вконец расхлябались. Выдеру перед всеми да разжалую. Заносишься, Фрол, своевольничаешь!
Айан не поверил своим ушам. «Эх, Фрол, горазд врать. Не пил ты с мужиками, подливать – подливал им, прибаутками забалтывал, но сам не пригубил даже. Вот только проснувшись, хлебнул, и то чуток. Похоже для обманки, тяжелого душка. Понять бы, от верткой натуры почем зря хитрит иль с каким умыслом», – размышлял охотник. И остался дальше подслушивать.
– Дык, застоялись. Устали все, сколь уж без лихого дела бродим, им на зимовье садиться как мука смертная. Вот малость на прощанье и поякшались, потолковали, успокоил их чуток. Этих бесноватых усмирить надоть? Надоть. Да и Заворуй просил подсобить. Сам знаешь – без драки и рубиловки эти черти дурнеют.
– Заворуй без тебя управится, он с ними сахарничать не станет, – уже спокойнее произнес атаман.
За есаулом тут правда – своих головорезов ему ли не знать.
– Ладно, к делу. Сопроводишь обоз до тропы ты, ибо боле никто не ведает. Но сам только до дядьки Кузьмы. Ему накажешь весть их до Ведьминого зимовья, как укажет Бабуня, впредь с ней пусть сговорится. И самому ему тож там зимовать для пригляду не излишне. И вот еще… – полез зачем-то в сундук. – Передашь записку от меня и ларчик. Это для Бабуни. Пусть поклонится от меня, – вытянул малый ларец и вручил вместе с бумагой Фролу.
Тот молча кивнул, ларчик бережно обернул поданной мешковиной.
– Опосля окольным путем поскачешь в Тулу, к тамошнему наместнику Георгию Ивановичу, передашь ярлык.
Тихонков подал есаулу металлическую пластину с нацарапанными на ней какими-то знаками.
Удатный сунул ее за пазуху.
– Пускай боярин незамедлительно отправляет гонца, да он сам сообразит. От меня в дар ему соболей дашь. Сам же обождешь нас в городище. Да смотри мне, не по дрянным девкам беса тешить, а для приготовлений снаряжаешься. Найдешь постоялый двор в тихом месте со сговорчивым хозяином, чтоб, когда прибудем, ни одной божьей твари вокруг. Без душегубства! – пригрозил кулачищем атаман. – Нам чужого призора привлекать не надобно. Зайдем мы через Никитские ворота, крутись там недалече, у Тайницкой башни, да не особо мельтеши. Монет захвати, чтоб с лихвой хватило, ныне все кругом охочие да алчные. Все, ступай, обозных подхлестни, не мешкая, трогайте в путь, – хлопнул по плечу и ласковее добавил. – Знаю, не подведешь. Затея наша нешуточная, потому будь настороже. На твое острое чутье и что блажить погодишь – на это уповаю. Как сговорюсь с государем, разъясню, дивиться будешь. Обстряпаем дельце – сами князьями сделаемся, и уж никто нам не закон и не указ будет, в волю потешишься на свой лад.
– Да, ты, атаман, зело закрутил. Меня, грошового смерда, да в князья! – азартно заиграли темные глаза Фрола.
– Извилиста судьбинушка, от тюрьмы и от сумы не зарекайся. Вон на Москве обживаешься, то-то еще будет! Не умаляй чести своей новгородской. Что захудал твой род, тому есть причина и виновник, точнее были – ты воздал псу поганому то, чего он заслуживал. За это и жалую. И за сметку, даже такому удачливому, как ты, без нее, что без ума. Верую, задуманное сбудется.
– Бывай, Юрий Васильевич, служил и послужу еще верой и правдой. Все исполню, как велел.
Айан из услышанного уразумел одно: Фрол умолчал о ночной вылазке, а Чуумпу Кудеяр явно не ведает, что его есаул, не спросясь, отлучался. «Темнит Удатный. Довести до атамана али нет?» – вот что тревожило думы охотника. Но тут еще одна оказия, мозголомка: «С чего это Фрол обратился к Кудеяру чудно как-то, что за Юрий Васильевич? С затеей вроде как понятно – осесть на Москве, а что тут уж важного, не ясно. Говаривали, что законы у московитов суровые, может и статься, что не всем разрешено обзаводиться в городе домом. Да как же тогда Фрол, чем он заслужил?» Не стал более ломать себе голову Айан, в дороге что-нибудь придумается: сколь веревочке ни виться, а конец будет.
Глава 3. Есаул
Фрол Удатный, молодой красивый казак, косая сажень в плечах, был не из робкого десятка и далеко не прост. При крещении нареченный Фролом Алексеевичем Семеновым, вырос в отцовском господском доме с многочисленной дворней на богатой Новгородской земле. В достатке, но без ласки – мать он не помнил, она покинула этот мир, когда дитяти еще году не было. Боярин вторично заводить семью не возжелал, отдался с головой службе. Фрола Алексеевича, следуя по духу и по плоти древним вековым традициям Господина Великого Новгорода, обучали наукам разным. В числе прочего и воинскому искусству, где он делал значительные успехи. Отец его, боярин Семенов, состоял в должности сборщика дани с инородцев, живших на благодатных просторах Карелии, в пользу государства Московского. И считалось очевидным, когда Фрол подрастет, получит должность в наследство. Но чаяниям оберегателя воли государя, царя и великого князя всея Руси было не суждено сбыться. Разъяренная толпа новгородской черни, подзуженная ненавистниками всего московского, обзывая изменщиком, клятвопреступником, не чинясь, прямо на глазах сына растерзала его. Из дворни никто не посмел заступиться. Поводом для расправы послужили слухи, что Семенов подкупал бездельников и пьяниц на низу – заставлял злословить в Москве на новгородцев. Якобы это он сдавал московитам всех мало-мальски недовольных, те опосля мучены были в пытошных. Ходили слухи, что Семенов якобы и в Сведошный приказ жалобы писал: что-де на Новгороде про него, государева слугу, говорят непотребное, бесчестят, поганят подстилкой московитой. А ведь род Семеновых завсегда стоял на Новгороде за защиту иноверных влияний: воздвигал и содержал монастыри да храмы новгородские. Вдовы и сироты, порожденные войной с московитами – татарскими прихвостнями, имели поддержку и корм на его дворе. Но завистники сделали свое поганое дело, оговорили и, не убоявшись гнева московитов, обескровили, разорили Семенова по-новгородски – поставили на поток. Опосля и вовсе извели. Фрол в ночь после расправы толпы над отцом ближним помощником отца, дядькой, состоявшим при нем неотлучно, был вывезен тайно в Москву. Да только московским не было дела до какого-то сынка сборщика податей: «Поделом. Знать, родитель твой зарвался, а вору и бесстыднику защиты от государя грех просить. Сын – и за отца ответчик. Молись, что жив остался», – вот и весь сказ. В память об отчем доме остались Фролу ночные кошмары: темный от пожарища двор и подвешенное на воротах искромсанное синюшное тучное тело родителя. Молодому Семенову стукнуло семнадцать лет, только в силу входил, но был уже нетерпелив, заносчив, а теперича мечты самому стать хозяином жизни удалились за горизонт. Не найдя в Московии понимания, своим новгородцам став врагом, Фрол подался в казаки, на вольное кормление: авось и подвернется случай обрести честь и вернуть себе имя. Среди товарищей получил новое прозвание. Обходила смертушка его не раз, везло молодчику несказанно, и Фрол Семенов, лихой казак, стал зваться Фролом Удатным.
Года два приглядывался к нему Кудеяр: вроде как сметлив да и держится с достоинством, не гнется под ударами судьбы, к тому же бесстрашен в бою, трезв умом. Только единожды Фрол выказал себя странным образом, но атаман особо не придал значения тому случаю: хмельная спесь, да и только. Тем паче, что опосля молодец знал меру в питии.
Загуляли как-то в Стыдном, долгонько стояли там в ожидании приказа, куда следовать на службу. Венчанный недавно на царство помазанник Божий Иван Васильевич выказывал нетерпение укрепиться в своем положении самодержца. Задался целью сотворить на всей земле свое царство-государство: «Москва должна стать православным центром мира! Мы желаем!» Особливо зарделся после великого пожара и волнений в народе, когда чернь устроила беспорядки на улицах Москвы, разграбила дворы Глинских, перебила бесчисленно вооруженных слуг. Царь, вышедший самолично к разбушевавшимся бунтовщикам и успокоивший их, уверовал в свою избранность, в свою силу и власть, данную им сколь не по рождению, а свыше. А ближний басурманский мир был угрозой этому свершению, значится, первостепенное дело покорить себе Казань, присоединить ханство к Руси, тем не дать ему создать союз с крымчаками и ослабить влияние Османской империи. Первый поход стал демонстрацией намерений Ивана. Кудеяровцы в стороне не остались, нанялись к союзнику московитов Шаху-Али, но так и не выступили. Вестник сообщил, что все царское войско, простояв одну седмицу без дела под стенами Казанского ханства, развернулось и ушло обратно на Москву. Казаки и распоясались, постоялый двор сотрясался, шумел. Фрол сомлел быстро, перебрал, по молодости был некрепок на хмельное. Братья-казаки снесли его в ближайший курень, где жила молодая вдовица их сотоварища, погибшего в одной из неудачных стычек при набеге на Персию. Она впустила: «Пусть проспится, не жалко». Через часок-другой туда заглянул Тихонков. Он заранее сговаривался с красавицей-черкешенкой, приглянулась она ему давно. Ожидал, что вот случай и случился, ночка будет сладостной… Кудеяр, одной ногой переступив порог проема с низкой притолокой, разогнулся было да так и застыл: Фрол раскидывал прямо по всему земляному полу солнцем под ноги вдовы связки шкур. Там и соболя с горностаями, да лисы с белками.
– Будешь у меня сама вся наряженная с ног до головы, укрываться скорой и ступать только по скоре. Дарю! – Фрол, возбужденно сопя, шатаясь, кое-как поднялся с колен и попытался обнять женщину.
А та пихнула его и съязвила:
– Ишь жених выискался!
Фрол и так еле держался на ногах, не устоял и всей тушей опрокинулся на спину, сдвинул и стол, и скамьи дубовые. Полетели чаши, туеса, а глиняный горшок глухо стукнулся об лоб молодца, лопнул, и из него вывалилось варево, залив всю забубенную головушку незадачливого ухажера. Черкешенка только еще заливистее захохотала, завидев атамана, подмигнула ему.
– Эко каков у тебя сотник, однако! Горазд чужим добром похваляться!
Кудеяр хмурил брови, играл желваками, но перекреститься на образ не забыл.
– Молодцев приваживаешь, красавица. Зачем он тебе, меня дразнить удумала?
– Заревнуешь что ли? – все веселилась Прасковья.
Кудеяр в ответ только хмыкнул.
– Чо встал пнем, помоги лучше, самой мне с таким бугаем не совладать, – наклонилась с утиральником над Фролом, собрала с лица варево и уже серьезно, глядя прямо в глаза Кудеяру, сказала. – Ты не казак, но орел! Ты всюду верх возьмешь, высоко летаешь, а этому, – небрежно, не глядя, махнула на начинающего очухиваться Фрола, – казаком никогда не стать. Как бы ни был лих да удал, в нем бесов много. Ежели их усмирить не сдюжит, так и не будет ему жизни. Да и видно, жар чужими руками загребать привычен, однако.
Тихонков в ответ снова промолчал. Прасковья отвернулась, оправила шлычку, прикрыла голову упавшим на плечи платком.
– Забирай молодца своего, да скору не забудь, – нагнулась, подняла связку соболей, протянула атаману. – Твоя, что ль? – и все же решила объясниться. – Его уже упившегося отсыпаться приволокли. Да только окаянному с пьяного сна привиделось что – глазенки на меня выпучил, бормочет, так и выскочил вон. А уже сызнова вертался с мехами, остальное ты видал.
Тихонков быстро позабыл и о неслучившемся свиданьице, и о Прасковье-черкешенке и о происшествии ни разу Флору не помянул. Призвала служба в поход на турецкий Азов, хлопот достаточно, не до пустяков. А Фрол, толком не помнящий того дня, сам на рожон с расспросами не лез. Ухо держал востро, выжидал случая сделаться нужным атаману. Открыто своих намерений не выказывал, не услужить желал, а именно сделаться незаменимым ближайшим личным помощником. И случилось как-то, что Тихонков стал обязан ему жизнью – спас его Удатный от погибели.
Дело было после второго похода на Казанское царство. Государева задумка поставить крепость почти под вражескими воротами, но скрытой от глаз недругов, была невероятной по замыслу. Царь серчал, что походы не дают действенных результатов, и поставил задачу перед Избранной Радой и военачальниками – действовать умом и разумом. Задумали обширный прожект. Осмыслили предыдущие промахи, оплошности войскового устройства и завели не виданные доселе новшества. А там и настрой у войска укрепился: «Ох, и умен царь-батюшка, с таким хоть в огонь пойдем!»
Кудеяр, наемный сторожить границы за Нижним Новгородом, был перекинут со своим отрядом и с частью касимовских татарских конных для обережения работ по возведению крепостного Ивангорода на Свияжском останце. Ставилась крепость скрытно, дерево везли из московских лесов. Сплавляли рекой до останца готовыми отесанными разобранными срубами, чтоб воздвигнуть на месте в помеченном порядке. Всем указано блюсти строжайшую тайну, за разглашение установлено одно наказание – смерть. С есаулом и с одним из сотников Кудеяр объезжал своих казаков, поставленных на пригляд в лесу близ устья Свияги. На местах доложили, что вражеских соглядатаев пока не приметили. Атаман упредил, что с заутрени начнется вырубка и расчистка острова от леса, оттого быть всем настороже. Неспешно, уже в сумерках, при еще неяркой луне двигали обратно в лагерь плотников. Тут и случилось нежданное столкновение с врагом. Засаду татары устроили хитро. Выбрали место, казалось бы, самое безопасное для хождения – между караулами в лесу и на берегу реки, в мертвом участке, куда незамеченными они никак не могли пройти. После все гадали, как это они пробрались сюда, псы поганые. Но что бы там ни было, нападение свершилось, шайтан ли им помогал, или они сами так ловки были, или казаки-бездельники проглядели – хотя за своих атаман был покоен. Загадка, да и только. И если б Фрол со своим десятником по случайности не оказались рядом, сгинул бы и Кудеяр Тихонков. Но ему выпала счастливая звезда – не успели татары выпустить третью стрелу, предназначенную атаману. Фрол подоспел вовремя. Кудеяр пока соображал, с чего это вдруг всадники, ехавшие чуть впереди, повалились кулями наземь, все и закончилось. После он рассказывал, что поначалу, завидев, как казаки падают с коней, подумал, что шутки шутят с ним братья, но торчащие стрелы из горла обоих, моментально привели его тело к животным действиям.
Кудеяр Тихонков, выхватывая саблю, соскочил с коня, пригибаясь низко к земле, двинул к своему есаулу, еще хрипящему и судорожно хватавшемуся за стрелу, но тут заслышал оклик. Узнал голос Фрола. Нервно, зло откликнулся.
– Какого диавола… – голос его задрожал, сорвался, дыхание сперло так, что не смог договорить, рванул ворот кафтана, спрятался за дерево.
– Атаман, засада. Мы двух басурман порешили. Ты ранен? Видишь еще кого?
– Кто с тобой, где караул? Бес их задери! – Кудеяра трясло, растерял он от такой внезапной напасти всю свою хладнокровность. В голове крутилось: «Как жив остался, ох, жив, жив, жив!»
– Со Степкой мы были. Не совладал он, татарин успел-таки зарезать его, пока я махался с другим, – ответил сотник и снова поинтересовался. – Ты сам как, не ранен?
– Да не ранен, говорю же: жив!
Тела зарубленных татар бросили там же, на месте, гнить, а ближайших помощников атамана и десятника Степку с перерезанным горлом схоронили недалече от берега. Так казаки открыли счет тем, кто на Свияжском останце впоследствии бессчетным числом пал на поле брани с Казанским ханством. После сидели в палатке атамана вдвоем, Кудеяр не хотел отпускать своего спасителя, поминали казаков, благодарили Бога. И в откровенном разговоре, в нервическом порыве после чудесного спасения поведал атаман Фролу свою самую заветную тайну – тайну своего рождения, всю душу выпотрошил, дав тем понять, что приблизил Фрола.
– Заместо сгубленного есаула Ваньки близ себя держать буду. Не зазря крутился подле меня.
Не в пример обычного атаман говорил много, пережитое и хмель вытягивали наружу его сокровенное.
– Ивану что? Он помазанник Божий, – Кудеяр воздел перст, указывая вверх. – А мне, кого свет знает токмо как доброго лихого атамана, остается удаль да сила? Не-е, брат, врешь! И мне власть доступна, – сверкая налитыми кровью очами, сжал кисть в огромный кулак – сатана, да и только.
Опрокинул чарку, привлек Фрола к самому лицу и заговорщицки зашептал:
– Государю одно надобно – толпу держать, чтоб уверовала и во веки веков в его Божьем предназначении сомневаться не смела! А мне небесного покровительства не надобно, – меж густых бровей легли тяжелые складки, и он едковато продолжил. – Я нужных людишек скупаю. Их алчностью, ненасытными страстями, гадкой натурой червяков ползучих движим я к возвышению. И разумей себе: он пользует свет, а я тьму, а устремление у нас едино – власть!
Удатный слушал откровения Тихонкова и думал о своем: что взлетел, что еще на ступень ближе стал к свершению своей мечты. Добился, стал-таки незаменимым, да и сверх того вышло. Возблагодарил за это Фрол Удатный и Бога, и черта. О том, что Кудеяр – якобы сын царя Василия, то бишь старший брат царя Ивана и звать его Юрием, он услыхал еще на Москве, когда зазря опосля убийства родителя обивал пороги по приказам. В ту пору дядька поселил Фрола у своего сродственника, где сам после проводин Фрола на Донец остался исправлять должность конюха. И был у того сродственника знакомец – служивый вестовой при дворе: «Я у Самого! У Великого князя всея Руси вестовой!» Вот он во хмелю как-то и проболтался. Божился, когда отмахивались: брешешь, мол, а он только пуще распалялся, сам-де гонял тудысь-сюдысь с посланиями то от атамана, то от Ивана, а порой приходилось и на память передавать, не всякий раз бумаге доверяли. Бахвалился, что во какое важное положение он имеет: «На Егорку полагайся без оглядки, я што, я кремень!»
Породу людскую дядька хорошо знал: это он, подзуживая вестового, ловко все и выведал. А Фрол слушал да кумекал, а докумекали уже вместе с дядькой: будет Москва кормить, не приняла так, так мы окольным путем подойдем, токмо немного послужить-выслужиться, так даже ладнее. Ожидания от той попойки были совсем противоположные – думали, через знакомца этого найдут, кому надо поклониться и заполучить хоть какую службу, а оно вон как повернуло. Дядька рад-радехонек, верил – он ведь самолично воспитал Фрола – смышленый барчук не упустит удачу.
И вот ноне Фрол Удатный сызнова, пущай только при дворе да отдельными людьми, но ведь величается именем-отчеством, Фролом Алексеевичем, хоть и состоит всего-то гонцом. Оно ведь лестно: чьим да меж кем! А нынче повезет ярлык, не бумагу, а означает это, что сугубо важное дело появилось у атамана, что только лицом к лицу обговорить требуется. По пути на топи, благо никто не мешался, с разговорами да расспросами не лез, есаул мозговал, выстраивал свою партию. Успел-таки скрытно ночью через доверенного дядьку упредить, старый знает толк, плохого не насоветует. Братская встреча сулит большое дело, надобно и Фролу сообразить свою выгоду. Тут вспомнился тятька, как малым с ним в Венецианском государстве на площади действо забавное в масках видал. Там скоморохи, по-ихнему комедианты, изображали господ да слуг и все с сундуком носились[8 - Скорее всего, имеется в виду одна из версий комедии Людовика Ариосто «Комедия о сундуке».]. Опосля родитель со вздохом заметил, как бы про себя: «Вот и я то тут, то там. Всем угодить должно: и низовым, московитам, и своим, новгородским». Смысл сказанного Фрол только теперь уразумел: и я ныне в таком положении – слуга двух господ.
Настал в судьбе момент решающий – избрать одного. И как это обстряпать – непростая задачка, чтоб выгорело дело, ведь все на это поставлено. А кого из господ избрать, Фрол с дядькой уже давно постановили. Все или ничего. Идя на свои ухищрения, Фрол завсегда памятовал, что с вестовым через недолгое время после их разговора случилось. Сказывали, что в пытошной изначально из кремня-Егорки высекли искры слез, опосля отрезали ухи и язык. Доболтался горемычный. Глава Разбойного приказа, отдавая распоряжение палачу, философски рассуждал, задаст вопрос и сам себе же отвечает: «Глухому што? А то, што ему беспокойства меньше – тайного не услыхать. А энто впоследствии, што? Да, верно соображаешь – выболтать кому ни попади и нечего будя. Выходит, што и язык ни к чему? Ай и ладно, ни к чему – о чем ведать-то встречным-поперечным? – и, обращаясь к уже бывшему вестовому, завершил. – Был бы ты, Егорка, грамоте обучен, в живых не оставили бы, а так живи, нешто. Образчиком тем, кто язык за зубами удержать не дюж, да для острастки, чтоб неповадно было имя государя полоскать да попусту брехать».
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/natalya-radikovna-gotovceva/nepryaha-67314759/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Тойон у нуучча (якутский) – господин (царь) у московитов.
2
Хомус (якутский) – варган, древний музыкальный инструмент народов Якутии.
3
Брааскай (якутский) – бурят.
4
Чуумпу (якутский) – тихий.
5
Симиир ихит – кожаный сосуд.
6
Опашень – старинная женская верхняя летняя одежда.
7
На снег садиться – зимовать.
8
Скорее всего, имеется в виду одна из версий комедии Людовика Ариосто «Комедия о сундуке».
Наталья Радиковна Готовцева
Русь. Середина XVI века… Тесно переплелись судьбы якутского охотника Айана и казацкого атамана Кудеяра, сводного брата Ивана Грозного. По приказу царя они отправляются вместе с московскими купцами в далекую Англию, чтобы установить с этой страной торговые отношения. Что ждет путешественников в дороге, с какими опасностями они повстречаются, с какими людьми познакомятся и как закончится эта непростая кампания?
Наталья Готовцева
Непряха
Айан устал от постоянной качки и беспросветной водной глади. Если бы от рождения он не обладал крепким желудком, ох и намаялся бы. Вон худосочный дьяк Посольского приказа – доживет ли до конца плавания? Чалдоны его обихаживают, дежурят поочередно по ночам. Им надо его сберечь во что бы то ни стало, а то осерчает государь Иван Васильевич, и будут всем родом на колу сидеть да воронье кормить. Лютый тойон у нуучча[1 - Тойон у нуучча (якутский) – господин (царь) у московитов.]: московиты ходят все согбенные, друг перед другом шапки ломают. Мутно у Айана на сердце: привело его скитание к страшному люду, разбойному, и пуще – несет в заморские дали, да не по его прихоти, и теперь уж ничего не поправишь. Более четырех лун тянется путешествие в иноземную страну англицкую. Сибиряки-купцы все шепчутся с посольскими московитами: развалится ли их мероприятие, дойдут ли до неведомых островов, или же Московская торговая компания так на грамотке писанной и останется. Пугает их и неспокойное море. Немчуру что ни спроси – один ответ: «О, ес, ес, да, да, Лондон, кароший товар, ви оставайся довольно!»
Айан отпил из кожаной баклаги соснового отвара, облизал зубы: хорошо помогает от морского скорбута да и посольскому дьяку Осипу живот укрепляет. Расставил пошире короткие ноги в штанах-торбасах из кожи лося, достал хомус[2 - Хомус (якутский) – варган, древний музыкальный инструмент народов Якутии.] из деревянной коробочки (всегда висит на шнурке на шее) и, раскачиваясь в такт морю, завел заунывную мелодию. Звуки инструмента успокаивали его и попутчиков. За ворот парки задувал холодный ветер, обжигая его крепко сложенную коренастую фигуру, но он будто и не замечал. За год с малым лишком у московитов навидался он всего такого, что уж побыстрей бы ноги уносить, а вот уйти от них оказалось не так-то просто.
Глава 1. Пересечение троп
Айаном – странствующим путником – прозвали его оттого, что с малых лет уходил бродить по тайге. Дед обучил его всем премудростям леса, и сидеть дома, помогая по хозяйству да хвосты телятам крутя, Айан почитал делом зряшным. А тайга и прокормит, и оденет, сил даст, в зиму согреет, летом остудит, если блюдешь ее законы. Не по нраву ей дрянные и шумные люди: погубит, оборотится голодным волком или шатуном, проглотит – не поперхнется. Дед его был из старой тунгусской семьи, живущей с незапамятных времен на берегах Пеледуя, а жену взял из народа саха. Красавицу со жгуче-черными волосами до пят встретил случайно на вылазке в Хангаласский улус, украл и увез в свое стойбище. Семья быстро разрослась: четверых родила Туора Кыыс, сына им Небеса подарили последним – отца Айана. Все в ней, и мужчины, и женщины, славились не только богатым стадом оленей, но и промысловой удачей. У Айана тоже одни сестры, а с женщинами на земле сидеть тошно – как стукнуло ему шестнадцать годков, ушел от родного леса в дальние края. С брааскаями[3 - Брааскай (якутский) – бурят.] до Каменного пояса не раз хаживал, а с малыми отрядами кипчаков Кучум-хана достиг границ Московского царства. Так, спустя шесть лет странствований, повстречал Чуумпу[4 - Чуумпу (якутский) – тихий.] Кудеяра – Айан эдак прозвал для себя атамана Кудеяра Тихонкова. С ним походы стали интереснее: земли новые, дивные, но и опасные. У рубежей Московского царства бродило много разного люда. Были среди них и гулящие с захребетниками, и служивые отряды казаков в обережении границ от злых супостатов, и все кормились как за счет набегов на порубежные ханские селения, так и разграблением ясачных волостей. Шибко далече увели ноги Айана от родной тайги, да и пересеклась его тропа с народом отличным, с диковинными обычаями и повадками, по внешности ни на кого, ранее встречавшихся, не похожим. Ему просто стало любопытно, вот и пошел с отрядом атамана.
Атаман Чуумпу был человек знатный, огромного роста, лихой и дерзкий. Вырос в ханском Крыму – от того его кликали татарином и более о нем ничего не ведали, будто атаманом и родился. Хотя еще баяли, что оберегает его нечистая сила, бабка у него – ведунья. Брехня ли, нет ли, но верили многие. Сам он о себе говорил скудно, несмотря на свою мощную стать, говорил тихо, медленно, почесывая пятерней густую бороду, как бы каждый раз обдумывая следующее слово. О нем, о его несметных уловах, разбойных удачах слагали байки его соратники. В походах богатые, забитые до отказа обозы тянулись за конными седоками длинными вереницами.
Тихонков к приставшему чуть менее года назад к их сотне охотнику проявил больший интерес, заметив как-то при объезде подвод у Айана одну занятную вещь – баклагу, которую тот называл симиир ихит[5 - Симиир ихит – кожаный сосуд.]. Не содержимое сосуда привлекало, а горлышко: оно было отделано узорно вырезанным серебром. Было для Кудеяра диковинно: откуда такая богатая вещь у лесного человека? Этого тунгуса, именовавшего себя Саха, атаман взял в сотню, не раздумывая: соболей тот добывал, не повредив шкурки. Таких охотников-мастеров особых дарований редко встретишь. Хороший мех ценится московскими купцами дороже, да и ко двору с таким даром не зазорно явиться. Кудеяр слыхивал от татар Сибирского ханства, что за их землей на северо-востоке близ моря Бай-Куль живут кочевники – бураты. И среди них ходят сказки про черное племя нелюдей, селятся они восточнее и на севере, на берегах огромной полноводной реки, а называют ее Река мертвых. Гуляют байки, что это и есть сторожа ледяных просторов, самые злые воины и самые умелые охотники Эрлэн-хана. Бога мертвых бураты боятся меньше, чем тех мест. Стращают: кто ступит туда, найдет только смерть, да самую лютую – от жгучего ветра, от стужи или станет кормом для голодного зверя. Демоны холода не попустят путнику найти обратную дорогу домой, а ежели кому сподобится вернуться, жития ему не будет – вскорости сам умрет и весь свой род проклятию подвергнет.
«Токмо не похож этот саха на воина. Ловок, сметлив, живуч, в охоте удачлив, энтова не отнять, но не вояка. Демоны ледяного полона – байки, не боле. Едва ли охотник – нечисть-оборотень, чушь несусветная. Судя по всему, пришло время самому обстоятельно дознаться», – так дорогой размышлял Кудеяр.
Уже пришла осень: пора или возвращаться на службу к границе, либо осесть на зиму в городище, в своем скрытном от чужого глаза месте. Да только невмоготу казаку бока отлеживать, да и не того характера атаман. Кудеяр тщеславен, своекорыстен. Ему надоело заниматься мелкими для его живого ума делами, ему бы поход большой, честью себя перед государем выказать, да и осуществить заветную мечту – самому князем заделаться.
– Клич до меня Сахатого. Как слезу с коня, пусть подойдет, – призвал есаула Кудеяр.
Тот нехотя развернул своего скакуна, воротился в хвост обоза – вострый промысловик был назначен на замыкающей телеге наблюдателем.
– Саха, Кудеяр кличет на беседу. Велел, как сойдет, чтоб ты подошел к нему, – сказал и, не дождавшись отклика, стеганул коня, ускакал обратно.
Есаул Фрол Удатный сторонился сурового охотника, сколь бы ни был лих, но, как юнец, робел под острым взглядом Айана: зыркнет из-под скошенных век, как сквозь прожжет. А тут еще нож поблескивает в руке. Скуластое лицо Айана с гладким невысоким лбом забронзовело за лето на ярком солнце, оттого более резко выделяло его среди кудеяровцев, несмотря на небольшой рост охотника. Глядел он завсегда открыто, с достоинством, ведь он вольный человек, как и казаки. Помыкать собой не давал, не служивый, держался со всеми на равных. На призыв атамана откликнулся неспешно, вложил нож в ножны, убрал в торбу деревянную заготовку под новую коробку для хранения хомуса. Старая уже не годилась, треснула, да так, что не поправишь. Резво соскочил с телеги, двинулся в голову поезда бесшумно, но быстро. Присел рядком с атаманом на упавшее вдоль тропы дерево. Распряженный скифский конь главаря щипал траву недалече, тряся золотисто-рыжей гривой, при этом серебряные бляхи и колечки на болтающейся уздечке стройно позвякивали.
– Звал, Кудеяр?
– Да, охотник. Разговор есть. Все хочу расспросить: как далече ты ходил, пока не прибился ко мне? – Кудеяр жевал ягоды, зачерпывая пригоршнями из туеса и пытливо глядел на Айана.
Айан насторожился, но не показал виду, блеснул черными глазами на Тихонкова, разглядел одно любопытство. Было время, чтоб изучить повадки нуучча – ныне охотнику несложно по их очам определять, что те замышляют или чувствуют. Цвет их глаз менялся от радостного иссиня-белого до яростного темно-синего.
– Что тебе моя баклага? Тебе отвар не нужен, не хворый.
– Сахатый…
– Саха, – перебил его Айан.
– Саха, значится, Саха, – ухмыльнулся атаман. – Занятный ты. Смотри-ка, унюхал, что меня манит. Баклага у тебя шибко богата. Ты не ушкуйник, не тать, скрытничать тебе незачем, вот и расскажи, как она к тебе попала. Если ты со мной открыт, и я тебе поясню свой интерес.
– Эта симиир ихит еще дедова, а серебряный набалдашник отец вырезал. Символы здесь говорят, это не просто рисунок. Оберег мой. Не отдам, – охотник улыбнулся по-детски лукаво.
– А мне и не надо, своя есть, – атаман отложил туес, снял с пояса баклагу, встряхнул и сделал глоток. Прополоскав рот, сплюнул.
– Ты вот что разъясни: откуда металл в ваших краях? Кто завозит, с кем торгуете? На мех меняете? – глаза Кудеяра выражали неявный интерес.
Айан принял это за пустое любопытство и не смекнул, что совершает роковую ошибку: начистоту выложил, где да что, да как добывают, как обрабатывают, рассказал, что юшманы – доспехи воинов саха легче, виданных здесь. И думая, что заявляет свою полную независимость, вынул увесистый кожаный мешочек и явил желтый песок с небольшими самородками. Тихонков аж языком зацокал, весел стал, в глазах блеснули искорки: тебя ко мне сам диавол послал!
Глава 2. Умыслы и чаяния
– Что за погоня, атаман, и по что всех вящих собираешь, окромя мя? Как мальчонку, гонишь? – сотник Заворуй крепил ремень на кистень атамана и бил так отчаянно, что ручка вот-вот лопнет. Кудеяр вырвал у него рукоять и ловко, слегка повернув кисть, стукнул булавой по колену Заворуя, тот заскрипел зубами.
– Слушай сюда, – зашипел Тихонков, – тебе сказано – действуй! Уведешь обозы со своими казаками до топи, удатниковских приставляю тож к тебе до поры до времени. На подходах к топям вас встретят, укажут тропу. Встанешь городком до лета. И чтоб тихо сидели, не забалуйте мне там! Головой ответишь. Услыхал? Или еще раз растолковать? – скалился Кудеяр, оглаживая золотые бороздки на булаве.
Сотник отступил, но атаман завернул руку за спину и сунул кистень за пояс.
– Да кто ж встретит? – буркнул сотник, уже не смея поднять глаз.
– Кто, кто… Дед Пыхто.
Ни с того ни с сего атаман, после того как долго толковал о чем-то с охотником, велел лагерем разбиваться, раскладывать костры. Встали на короткий привал, а вышло, что на ночлег. Созвал сбор и объявил, что обозы далее на зимний постой вести будет Заворуй, остальным разделить по-честному добычу, распустить казаков до весны – пусть вертаются служить близ границ или зимовать кто куда. Часть избранных малым отрядом с самим Кудеяром во главе пойдут на Москву. Мужики разошлись по своим обозам, а Заворую велено было остаться для наказа. А выбор оставаться ему с обозом выпал из-за Дуньки. Заворуй, похрамывая, вышел из шатра, поковылял было к своему обозу, но Кудеяр окликнул:
– Ты с Айянкой в ладах. Скажи мне, пошто он меня каким-то Чуумпу честит?
– На его тарабарском что неголословный ты.
«Здесь этот шайтан почти точно определил, молчание – мой оберег», – нахмурившись, заметил про себя Кудеяр и отпустил сотника.
– Ступай, распорядись по обозу, а опосля разрешаю малость попировать на посошок.
Сотник, прихрамывая, доковылял до постоя.
– А ну слазь! Неси зелий, – Заворуй завалил свое грузное могучее тело на подводу и двинул кулаком в спину спящую брюхатую девку.
Та сползла с воза, оправила сарафан и, натягивая опашень[6 - Опашень – старинная женская верхняя летняя одежда.], проворчала:
– Ты чаво сердит так? – потом запричитала и начала стягивать с Заворуя сапог. – Ой, чаво это? Стряслось что? Дай гляну.
– Не шуми ты. Велено на снег садиться[7 - На снег садиться – зимовать.], людей городком ставить. К Бабуне отсылает, к ведьме старой. Застрянем теперича на топях, – приглушенно бася и тяжко вздыхая, он закатал штанину.
Ушибленное колено опухло, начало багроветь.
– А так я рожоха, – радостно, как новость, объявила Дуня.
Заворуй ворчал, но на жену стал поглядывать ласковее.
– Нам с тобой к лучшему. Ты, Воруюшка, не серчай, все сладится. Кабы так не нать, чаво бы отсылал? – она взяла крынку с медом. – Подставляй ладоши.
– Чо эт в ладоши, лей в чашу, – удивился Заворуй.
– Вот дурень, – Дуня улыбнулась. – Рану оботри. Пойду Аянку враз приведу, он живо тебя починит, – огладила выступающее брюхо, перекрестилась на свои мысли, засеменила к мужикам у костров.
Кудеяр, оставшись один, начал обдумывать дальнейшие действия: «Сахатый, Саха не скумекает, зачем я ему расспрос учинил. Проглотил, что интерес мой ремесленный – из металла узоры ваять. Походы уже де надоели, и хочу я осесть. На Москве открою кузню искусную. Народ там охоч до затейностей, вот и удумал себе такое занятие. Он нас за разбойный да за темный люд держит, приглядывается еще. На набеги не ходит, не это его интерес, равнодушен Саха к поживе. Корысти в нем совсем нема. А что я пойду за добычей глубоко на восток, даже не попустит до мысли. Да и что он мне? Не препятствие. Ну и мертвое царство! Вот, значит, какое несметное добро стережет басурманское божество Эрлэн-хан. Охотника задача – провести меня в тридевятое царство-государство к золотым россыпям. А как подвигнуть его на это – скумекаю, а там и с ним порешим. За Каменный пояс ходить не впервой, мои казаки – люд выносливый, тепелый, – думы его крыльями к небу, к яркому солнцу затрепетали, чуял ведь завсегда, что судьба одарит случаем. – Сибирских купцов обойти дельно выйдет. Эти чалдоны захапывают Сибирь, крепко засели, обрастают корнями, но на Мертвую реку ведь не ходят. Их Кучум да Ахмед-Гирей не чествуют. А я с ними общий язык наладил, подсобят. А как братца вестью обрадую! Даст, даст добро, снабдит поход – это ж свой металл, золото свое! Удачу ухватить и держать крепко, чтоб ни одна собака не пронюхала. Какая партия! Ох, и великое дело наклевывается, ажно дух захватывает», – волновался Кудеяр. Выпив квасу и немного успокоившись, достал из сундука бумагу, распрямил лист на колене, начертал что-то, свернул и запечатал.
Сентябрьская луна висела высоко, светила ярко и весело. Айан сидел под раскидистой елью у костра, перетирал густое варево – готовил на утро припарку для колена Заворуя. Стан уже спал, храп да сонная хмельная невнятица время от времени нарушали тишину. Тут вострый слух Айана поймал еле различимый звук шуршащих шагов, охотник насторожился: кому понадобилось красться? Аккуратно отложил чашу, чтоб не брякнула, по-кошачьи прыгнул за дерево, чуток раздвинул густые лапы, пригляделся – темная тень, выбирая неосвещенные места, быстро крадясь, передвигалась прочь от лагеря. Айан двинул следом. Человек, дойдя до развилки двух троп, нагнулся к копытам привязанного коня и обмотал их тряпицами. Потом разогнулся, ловко вскочил в седло, оглядываясь повертелся на месте, стеганул по крупу и ускакал прочь. Кто-то тайно покинул лагерь. Наблюдательный охотник, несмотря на кромешную тьму, узнал во всаднике Фрола Удатного: не тяжко было определить, выдал себя повадками. Айан вернулся в лагерь, пошел было будить Заворуя – упредить, посоветоваться: а вдруг худое замышляется. Фрол всегда вызывал у Айана смятение – склизкий какой-то, от такого лукавого подлости и подвоха только и ждешь. Но тут завидел, что в шатре Чуумпу Кудеяра горит свеча, огромная грозная тень атамана падала на стенки. Не почивает, ходит взад-вперед, оглаживая лапищей бороду.
«Да ведь и Фрол крался со стороны шатра, знать, вот чей тайный посланец», – догадался охотник и рассудил погодить. Поспешные выводы могут быть неверными, лучше дождаться дальнейшего развития событий. Повернул обратно к огню, подкинул малость хвороста, поднял чашу, накрыл варево тряпицей, сверху прижал камнем – до утра даст сок, для припарки хватит. Сам расположился рядом с костром, подстелил под себя оленью шкуру, накрылся мешковиной: ночи уже стояли студеные. Тут же заснул.
С утра, кто до болот на зимовку, оживленно собирались в путь, прощались с теми, кому выпало возвращаться на службу. Порешили, что в дорогу лучше плотно отобедать, а на заутреню перехватить скудный провиант на ходу – сухую корку да портошное молоко, разбавленное водой, и то довольно. Опушка, где стоял лагерь, была почти вся усыпана золотой листвой, местами горела багряными листьями кленов. Солнышко еще теплое – греет, но не обжигает. Мошка да комары сошли, не досаждают, можно и на травке поваляться. Краски осени мерцали разноцветьем, даря взорам путников лепость и безмятежность, вызывавшие желание напевать. И мелодичное женское многоголосье не заставило себя ждать. Как же затейно звучат бабьи голоса, душе отрада – песнь льется, будто плетутся нежные кружева.
Баб в обозе было мало, из молодух да замужних только заворуйская Дунька. Остальные бабы из челяди, отбитые или захваченные из приграничных ограбленных поселений. Держались в атаманском отряде кто для стирки, кто для штопки или выделки шкур, в общем и целом, для обихода немудрящего походного быта казаков. Они другой жизни-то и не знали, с малых лет в полоне: то у турков, а то и у своих. Им была только в радость весть, что походов до лета более не будет. Оттого все находились в добром, шутливом настроении. Мужики подтрунивали над самой старшей женщиной. Смеясь, отталкивая друг друга, вышагивали пред ней гоголем.
– А ну-ка, Митрофановна, кого из нас в женихи берешь?
– Бери казака с Дону – проживешь без урону! – реготали, пытаясь ущипнуть.
Митрофановна отмахивалась.
– Вам бы, дурням, токмо венцом грех прикрыть. А я уж была под венцом, и дело с концом. Вы ж ни в Бога, ни в черта не веруете, одной мамоне поклоняетесь. Тьфу на вас, оглашенные, очи б мои не видели, – сплюнула, перекрестилась и добавила удивительное. – Из вас всех токмо один мужик.
Казаки подбоченились, уставились, гадая, про кого это она.
– Аянка Сахатый! Вот всем бы такого добытчика, повезет же какой-то девке! Одна досада, что басурманин.
Казаки хором прыснули, а один, молодой, лопоухий, улыбаясь во весь рот, выдал:
– Ой, бабоньки, кто с басурманами срамится, тот не на небо попадает, а прямо черту в гузно!
– Ай, ты, безбожник полоумный, срамник, видать, уж побывал там! Вишь, бабоньки, еле его из чертова гузна за уши вытянули!
Тут уж все перегнулись пополам со смеху, хватаясь за животы, и лопоухий с ними, не разобиделся.
Айана бабы привечали, помогал он им много. Шустрый да умелый. По нраву пришелся им немногословный молодой охотник с добрыми глазами, это он с мужиками суров, а средь них масленый. Лес ему как дом родной, ничего не страшится. Диву даешься: поговаривают, что он своим ходом шел с востока из-за дальних гор, перемахнул через Каменный пояс и в Диком поле присоседился, выучился говорить по-русски быстро да справно. Это в Стыдном городке сказывали, что с женами казаков, которые турчанки, болтал на их языке. То ли сродичи, то ли бывал в тех местах, откедова родом черноокие казачки. Они-то его и поднатаскали. Обозные бабы поначалу сторонились: бес его знает, к пришлому завсегда опаска, а теперь расставаться с ним печально, на зимовье с ним жилось бы сподручнее да легче. Бабы на прощанье даже всплакнули: даст Бог, милок, свидимся.
Охотник помогал уложиться Дуньке, а сам все поглядывал на атаманский шатер, не воротится ли Фрол. С зорьки караулил. И тут Кудеяр выглянул, кликнул пацаненка – сирота прибился к ним летом, смышленый мальчонка, его Дунька приветила, жалостливая больно. Атаман дал ему задание срочно сыскать якобы пропавшего куда-то Удатного. Айан затянул большой баул узлом, поднял с травы, уложил в подводу. Заглянул за телегу, там на травке в тенечке пристроилась заворуйская подруга.
– Дуняша, отойду. Принести тебе киселя? – Айан махнул в сторону костра, будто попить да перекусить собрался.
Девка смешно пыхтела, надувала раскрасневшиеся щеки, морщила белый лобик – усердно мяла в ступке корешки да травы, училась по подсказке Айана делать настойку от всех хворей. Рыжие прядки выбивались из-под платка. Дунька оправляет их и дальше мнет, приговаривая: «Колдуй, баба, колдуй, дед, колдуй, серенький медведь». Дите еще совсем.
– Шагай, опосля я сама к бабам пойду.
– Ты б шкурку под себя подложила, земля к зиме соки в себя собирает, побереглась бы.
Отмахнулась, не поднимая головы.
– Припекает же, и так сопрела.
Айан чуток для вида повертелся у котлов, шмыгнул в рощу, куда двинул по указке баб мальчонка, и, не показываясь, стал наблюдать. Оказалось, есаул спал в том же месте, откуда скрылся ночью, только конь стоял на высоких тонких ногах уже без тряпиц. Пацаненок потрепал боязливо спящего за плечо.
– Дяденька Флол, а дяденька Флол, плосыпайся, атаман послал за тобой, велел слочно сыскать, – ойкнув, шарахнулся – завидел, что есаул, резко встрепенувшись, рванул рукой к ножнам на поясе.
Фрол, разглядев пацана через сонную пелену, откинулся обратно на подстил, потянулся.
– Чего тебе?
– Атаман тебя кличет, селчает больно.
– Серчает, говоришь, ну-ну.
Удатный присел, хлебнул из баклаги, тряхнул головой, поднялся и пошел следом за мальчонкой, по пути шикнул на него и велел у баб раздобыть какую-нить снедь для него. Айан, держась на расстоянии, прокрался к палатке атамана, залег так, чтоб незаметно для чужих глаз можно было прислушаться к разговору внутри. Не было бы нужды рыскать, тошно самому, но что-то внутри гложет, решил: ежели ничего худого сейчас не услышит, бросит разнюхивать – зачем в чужие дела лезть?
– Где шастаешь? Обыскался, – прошипел Кудеяр, хмуро глядя на есаула.
– Да, малость вчерась перепили браги, вот сон и сморил, – виновато склонив голову, Фрол переминался с ноги на ногу.
– Смердишь за версту, – Кудеяр брезгливо поморщился. – Сколько тебе говорено, какой пример казакам являешь, вконец расхлябались. Выдеру перед всеми да разжалую. Заносишься, Фрол, своевольничаешь!
Айан не поверил своим ушам. «Эх, Фрол, горазд врать. Не пил ты с мужиками, подливать – подливал им, прибаутками забалтывал, но сам не пригубил даже. Вот только проснувшись, хлебнул, и то чуток. Похоже для обманки, тяжелого душка. Понять бы, от верткой натуры почем зря хитрит иль с каким умыслом», – размышлял охотник. И остался дальше подслушивать.
– Дык, застоялись. Устали все, сколь уж без лихого дела бродим, им на зимовье садиться как мука смертная. Вот малость на прощанье и поякшались, потолковали, успокоил их чуток. Этих бесноватых усмирить надоть? Надоть. Да и Заворуй просил подсобить. Сам знаешь – без драки и рубиловки эти черти дурнеют.
– Заворуй без тебя управится, он с ними сахарничать не станет, – уже спокойнее произнес атаман.
За есаулом тут правда – своих головорезов ему ли не знать.
– Ладно, к делу. Сопроводишь обоз до тропы ты, ибо боле никто не ведает. Но сам только до дядьки Кузьмы. Ему накажешь весть их до Ведьминого зимовья, как укажет Бабуня, впредь с ней пусть сговорится. И самому ему тож там зимовать для пригляду не излишне. И вот еще… – полез зачем-то в сундук. – Передашь записку от меня и ларчик. Это для Бабуни. Пусть поклонится от меня, – вытянул малый ларец и вручил вместе с бумагой Фролу.
Тот молча кивнул, ларчик бережно обернул поданной мешковиной.
– Опосля окольным путем поскачешь в Тулу, к тамошнему наместнику Георгию Ивановичу, передашь ярлык.
Тихонков подал есаулу металлическую пластину с нацарапанными на ней какими-то знаками.
Удатный сунул ее за пазуху.
– Пускай боярин незамедлительно отправляет гонца, да он сам сообразит. От меня в дар ему соболей дашь. Сам же обождешь нас в городище. Да смотри мне, не по дрянным девкам беса тешить, а для приготовлений снаряжаешься. Найдешь постоялый двор в тихом месте со сговорчивым хозяином, чтоб, когда прибудем, ни одной божьей твари вокруг. Без душегубства! – пригрозил кулачищем атаман. – Нам чужого призора привлекать не надобно. Зайдем мы через Никитские ворота, крутись там недалече, у Тайницкой башни, да не особо мельтеши. Монет захвати, чтоб с лихвой хватило, ныне все кругом охочие да алчные. Все, ступай, обозных подхлестни, не мешкая, трогайте в путь, – хлопнул по плечу и ласковее добавил. – Знаю, не подведешь. Затея наша нешуточная, потому будь настороже. На твое острое чутье и что блажить погодишь – на это уповаю. Как сговорюсь с государем, разъясню, дивиться будешь. Обстряпаем дельце – сами князьями сделаемся, и уж никто нам не закон и не указ будет, в волю потешишься на свой лад.
– Да, ты, атаман, зело закрутил. Меня, грошового смерда, да в князья! – азартно заиграли темные глаза Фрола.
– Извилиста судьбинушка, от тюрьмы и от сумы не зарекайся. Вон на Москве обживаешься, то-то еще будет! Не умаляй чести своей новгородской. Что захудал твой род, тому есть причина и виновник, точнее были – ты воздал псу поганому то, чего он заслуживал. За это и жалую. И за сметку, даже такому удачливому, как ты, без нее, что без ума. Верую, задуманное сбудется.
– Бывай, Юрий Васильевич, служил и послужу еще верой и правдой. Все исполню, как велел.
Айан из услышанного уразумел одно: Фрол умолчал о ночной вылазке, а Чуумпу Кудеяр явно не ведает, что его есаул, не спросясь, отлучался. «Темнит Удатный. Довести до атамана али нет?» – вот что тревожило думы охотника. Но тут еще одна оказия, мозголомка: «С чего это Фрол обратился к Кудеяру чудно как-то, что за Юрий Васильевич? С затеей вроде как понятно – осесть на Москве, а что тут уж важного, не ясно. Говаривали, что законы у московитов суровые, может и статься, что не всем разрешено обзаводиться в городе домом. Да как же тогда Фрол, чем он заслужил?» Не стал более ломать себе голову Айан, в дороге что-нибудь придумается: сколь веревочке ни виться, а конец будет.
Глава 3. Есаул
Фрол Удатный, молодой красивый казак, косая сажень в плечах, был не из робкого десятка и далеко не прост. При крещении нареченный Фролом Алексеевичем Семеновым, вырос в отцовском господском доме с многочисленной дворней на богатой Новгородской земле. В достатке, но без ласки – мать он не помнил, она покинула этот мир, когда дитяти еще году не было. Боярин вторично заводить семью не возжелал, отдался с головой службе. Фрола Алексеевича, следуя по духу и по плоти древним вековым традициям Господина Великого Новгорода, обучали наукам разным. В числе прочего и воинскому искусству, где он делал значительные успехи. Отец его, боярин Семенов, состоял в должности сборщика дани с инородцев, живших на благодатных просторах Карелии, в пользу государства Московского. И считалось очевидным, когда Фрол подрастет, получит должность в наследство. Но чаяниям оберегателя воли государя, царя и великого князя всея Руси было не суждено сбыться. Разъяренная толпа новгородской черни, подзуженная ненавистниками всего московского, обзывая изменщиком, клятвопреступником, не чинясь, прямо на глазах сына растерзала его. Из дворни никто не посмел заступиться. Поводом для расправы послужили слухи, что Семенов подкупал бездельников и пьяниц на низу – заставлял злословить в Москве на новгородцев. Якобы это он сдавал московитам всех мало-мальски недовольных, те опосля мучены были в пытошных. Ходили слухи, что Семенов якобы и в Сведошный приказ жалобы писал: что-де на Новгороде про него, государева слугу, говорят непотребное, бесчестят, поганят подстилкой московитой. А ведь род Семеновых завсегда стоял на Новгороде за защиту иноверных влияний: воздвигал и содержал монастыри да храмы новгородские. Вдовы и сироты, порожденные войной с московитами – татарскими прихвостнями, имели поддержку и корм на его дворе. Но завистники сделали свое поганое дело, оговорили и, не убоявшись гнева московитов, обескровили, разорили Семенова по-новгородски – поставили на поток. Опосля и вовсе извели. Фрол в ночь после расправы толпы над отцом ближним помощником отца, дядькой, состоявшим при нем неотлучно, был вывезен тайно в Москву. Да только московским не было дела до какого-то сынка сборщика податей: «Поделом. Знать, родитель твой зарвался, а вору и бесстыднику защиты от государя грех просить. Сын – и за отца ответчик. Молись, что жив остался», – вот и весь сказ. В память об отчем доме остались Фролу ночные кошмары: темный от пожарища двор и подвешенное на воротах искромсанное синюшное тучное тело родителя. Молодому Семенову стукнуло семнадцать лет, только в силу входил, но был уже нетерпелив, заносчив, а теперича мечты самому стать хозяином жизни удалились за горизонт. Не найдя в Московии понимания, своим новгородцам став врагом, Фрол подался в казаки, на вольное кормление: авось и подвернется случай обрести честь и вернуть себе имя. Среди товарищей получил новое прозвание. Обходила смертушка его не раз, везло молодчику несказанно, и Фрол Семенов, лихой казак, стал зваться Фролом Удатным.
Года два приглядывался к нему Кудеяр: вроде как сметлив да и держится с достоинством, не гнется под ударами судьбы, к тому же бесстрашен в бою, трезв умом. Только единожды Фрол выказал себя странным образом, но атаман особо не придал значения тому случаю: хмельная спесь, да и только. Тем паче, что опосля молодец знал меру в питии.
Загуляли как-то в Стыдном, долгонько стояли там в ожидании приказа, куда следовать на службу. Венчанный недавно на царство помазанник Божий Иван Васильевич выказывал нетерпение укрепиться в своем положении самодержца. Задался целью сотворить на всей земле свое царство-государство: «Москва должна стать православным центром мира! Мы желаем!» Особливо зарделся после великого пожара и волнений в народе, когда чернь устроила беспорядки на улицах Москвы, разграбила дворы Глинских, перебила бесчисленно вооруженных слуг. Царь, вышедший самолично к разбушевавшимся бунтовщикам и успокоивший их, уверовал в свою избранность, в свою силу и власть, данную им сколь не по рождению, а свыше. А ближний басурманский мир был угрозой этому свершению, значится, первостепенное дело покорить себе Казань, присоединить ханство к Руси, тем не дать ему создать союз с крымчаками и ослабить влияние Османской империи. Первый поход стал демонстрацией намерений Ивана. Кудеяровцы в стороне не остались, нанялись к союзнику московитов Шаху-Али, но так и не выступили. Вестник сообщил, что все царское войско, простояв одну седмицу без дела под стенами Казанского ханства, развернулось и ушло обратно на Москву. Казаки и распоясались, постоялый двор сотрясался, шумел. Фрол сомлел быстро, перебрал, по молодости был некрепок на хмельное. Братья-казаки снесли его в ближайший курень, где жила молодая вдовица их сотоварища, погибшего в одной из неудачных стычек при набеге на Персию. Она впустила: «Пусть проспится, не жалко». Через часок-другой туда заглянул Тихонков. Он заранее сговаривался с красавицей-черкешенкой, приглянулась она ему давно. Ожидал, что вот случай и случился, ночка будет сладостной… Кудеяр, одной ногой переступив порог проема с низкой притолокой, разогнулся было да так и застыл: Фрол раскидывал прямо по всему земляному полу солнцем под ноги вдовы связки шкур. Там и соболя с горностаями, да лисы с белками.
– Будешь у меня сама вся наряженная с ног до головы, укрываться скорой и ступать только по скоре. Дарю! – Фрол, возбужденно сопя, шатаясь, кое-как поднялся с колен и попытался обнять женщину.
А та пихнула его и съязвила:
– Ишь жених выискался!
Фрол и так еле держался на ногах, не устоял и всей тушей опрокинулся на спину, сдвинул и стол, и скамьи дубовые. Полетели чаши, туеса, а глиняный горшок глухо стукнулся об лоб молодца, лопнул, и из него вывалилось варево, залив всю забубенную головушку незадачливого ухажера. Черкешенка только еще заливистее захохотала, завидев атамана, подмигнула ему.
– Эко каков у тебя сотник, однако! Горазд чужим добром похваляться!
Кудеяр хмурил брови, играл желваками, но перекреститься на образ не забыл.
– Молодцев приваживаешь, красавица. Зачем он тебе, меня дразнить удумала?
– Заревнуешь что ли? – все веселилась Прасковья.
Кудеяр в ответ только хмыкнул.
– Чо встал пнем, помоги лучше, самой мне с таким бугаем не совладать, – наклонилась с утиральником над Фролом, собрала с лица варево и уже серьезно, глядя прямо в глаза Кудеяру, сказала. – Ты не казак, но орел! Ты всюду верх возьмешь, высоко летаешь, а этому, – небрежно, не глядя, махнула на начинающего очухиваться Фрола, – казаком никогда не стать. Как бы ни был лих да удал, в нем бесов много. Ежели их усмирить не сдюжит, так и не будет ему жизни. Да и видно, жар чужими руками загребать привычен, однако.
Тихонков в ответ снова промолчал. Прасковья отвернулась, оправила шлычку, прикрыла голову упавшим на плечи платком.
– Забирай молодца своего, да скору не забудь, – нагнулась, подняла связку соболей, протянула атаману. – Твоя, что ль? – и все же решила объясниться. – Его уже упившегося отсыпаться приволокли. Да только окаянному с пьяного сна привиделось что – глазенки на меня выпучил, бормочет, так и выскочил вон. А уже сызнова вертался с мехами, остальное ты видал.
Тихонков быстро позабыл и о неслучившемся свиданьице, и о Прасковье-черкешенке и о происшествии ни разу Флору не помянул. Призвала служба в поход на турецкий Азов, хлопот достаточно, не до пустяков. А Фрол, толком не помнящий того дня, сам на рожон с расспросами не лез. Ухо держал востро, выжидал случая сделаться нужным атаману. Открыто своих намерений не выказывал, не услужить желал, а именно сделаться незаменимым ближайшим личным помощником. И случилось как-то, что Тихонков стал обязан ему жизнью – спас его Удатный от погибели.
Дело было после второго похода на Казанское царство. Государева задумка поставить крепость почти под вражескими воротами, но скрытой от глаз недругов, была невероятной по замыслу. Царь серчал, что походы не дают действенных результатов, и поставил задачу перед Избранной Радой и военачальниками – действовать умом и разумом. Задумали обширный прожект. Осмыслили предыдущие промахи, оплошности войскового устройства и завели не виданные доселе новшества. А там и настрой у войска укрепился: «Ох, и умен царь-батюшка, с таким хоть в огонь пойдем!»
Кудеяр, наемный сторожить границы за Нижним Новгородом, был перекинут со своим отрядом и с частью касимовских татарских конных для обережения работ по возведению крепостного Ивангорода на Свияжском останце. Ставилась крепость скрытно, дерево везли из московских лесов. Сплавляли рекой до останца готовыми отесанными разобранными срубами, чтоб воздвигнуть на месте в помеченном порядке. Всем указано блюсти строжайшую тайну, за разглашение установлено одно наказание – смерть. С есаулом и с одним из сотников Кудеяр объезжал своих казаков, поставленных на пригляд в лесу близ устья Свияги. На местах доложили, что вражеских соглядатаев пока не приметили. Атаман упредил, что с заутрени начнется вырубка и расчистка острова от леса, оттого быть всем настороже. Неспешно, уже в сумерках, при еще неяркой луне двигали обратно в лагерь плотников. Тут и случилось нежданное столкновение с врагом. Засаду татары устроили хитро. Выбрали место, казалось бы, самое безопасное для хождения – между караулами в лесу и на берегу реки, в мертвом участке, куда незамеченными они никак не могли пройти. После все гадали, как это они пробрались сюда, псы поганые. Но что бы там ни было, нападение свершилось, шайтан ли им помогал, или они сами так ловки были, или казаки-бездельники проглядели – хотя за своих атаман был покоен. Загадка, да и только. И если б Фрол со своим десятником по случайности не оказались рядом, сгинул бы и Кудеяр Тихонков. Но ему выпала счастливая звезда – не успели татары выпустить третью стрелу, предназначенную атаману. Фрол подоспел вовремя. Кудеяр пока соображал, с чего это вдруг всадники, ехавшие чуть впереди, повалились кулями наземь, все и закончилось. После он рассказывал, что поначалу, завидев, как казаки падают с коней, подумал, что шутки шутят с ним братья, но торчащие стрелы из горла обоих, моментально привели его тело к животным действиям.
Кудеяр Тихонков, выхватывая саблю, соскочил с коня, пригибаясь низко к земле, двинул к своему есаулу, еще хрипящему и судорожно хватавшемуся за стрелу, но тут заслышал оклик. Узнал голос Фрола. Нервно, зло откликнулся.
– Какого диавола… – голос его задрожал, сорвался, дыхание сперло так, что не смог договорить, рванул ворот кафтана, спрятался за дерево.
– Атаман, засада. Мы двух басурман порешили. Ты ранен? Видишь еще кого?
– Кто с тобой, где караул? Бес их задери! – Кудеяра трясло, растерял он от такой внезапной напасти всю свою хладнокровность. В голове крутилось: «Как жив остался, ох, жив, жив, жив!»
– Со Степкой мы были. Не совладал он, татарин успел-таки зарезать его, пока я махался с другим, – ответил сотник и снова поинтересовался. – Ты сам как, не ранен?
– Да не ранен, говорю же: жив!
Тела зарубленных татар бросили там же, на месте, гнить, а ближайших помощников атамана и десятника Степку с перерезанным горлом схоронили недалече от берега. Так казаки открыли счет тем, кто на Свияжском останце впоследствии бессчетным числом пал на поле брани с Казанским ханством. После сидели в палатке атамана вдвоем, Кудеяр не хотел отпускать своего спасителя, поминали казаков, благодарили Бога. И в откровенном разговоре, в нервическом порыве после чудесного спасения поведал атаман Фролу свою самую заветную тайну – тайну своего рождения, всю душу выпотрошил, дав тем понять, что приблизил Фрола.
– Заместо сгубленного есаула Ваньки близ себя держать буду. Не зазря крутился подле меня.
Не в пример обычного атаман говорил много, пережитое и хмель вытягивали наружу его сокровенное.
– Ивану что? Он помазанник Божий, – Кудеяр воздел перст, указывая вверх. – А мне, кого свет знает токмо как доброго лихого атамана, остается удаль да сила? Не-е, брат, врешь! И мне власть доступна, – сверкая налитыми кровью очами, сжал кисть в огромный кулак – сатана, да и только.
Опрокинул чарку, привлек Фрола к самому лицу и заговорщицки зашептал:
– Государю одно надобно – толпу держать, чтоб уверовала и во веки веков в его Божьем предназначении сомневаться не смела! А мне небесного покровительства не надобно, – меж густых бровей легли тяжелые складки, и он едковато продолжил. – Я нужных людишек скупаю. Их алчностью, ненасытными страстями, гадкой натурой червяков ползучих движим я к возвышению. И разумей себе: он пользует свет, а я тьму, а устремление у нас едино – власть!
Удатный слушал откровения Тихонкова и думал о своем: что взлетел, что еще на ступень ближе стал к свершению своей мечты. Добился, стал-таки незаменимым, да и сверх того вышло. Возблагодарил за это Фрол Удатный и Бога, и черта. О том, что Кудеяр – якобы сын царя Василия, то бишь старший брат царя Ивана и звать его Юрием, он услыхал еще на Москве, когда зазря опосля убийства родителя обивал пороги по приказам. В ту пору дядька поселил Фрола у своего сродственника, где сам после проводин Фрола на Донец остался исправлять должность конюха. И был у того сродственника знакомец – служивый вестовой при дворе: «Я у Самого! У Великого князя всея Руси вестовой!» Вот он во хмелю как-то и проболтался. Божился, когда отмахивались: брешешь, мол, а он только пуще распалялся, сам-де гонял тудысь-сюдысь с посланиями то от атамана, то от Ивана, а порой приходилось и на память передавать, не всякий раз бумаге доверяли. Бахвалился, что во какое важное положение он имеет: «На Егорку полагайся без оглядки, я што, я кремень!»
Породу людскую дядька хорошо знал: это он, подзуживая вестового, ловко все и выведал. А Фрол слушал да кумекал, а докумекали уже вместе с дядькой: будет Москва кормить, не приняла так, так мы окольным путем подойдем, токмо немного послужить-выслужиться, так даже ладнее. Ожидания от той попойки были совсем противоположные – думали, через знакомца этого найдут, кому надо поклониться и заполучить хоть какую службу, а оно вон как повернуло. Дядька рад-радехонек, верил – он ведь самолично воспитал Фрола – смышленый барчук не упустит удачу.
И вот ноне Фрол Удатный сызнова, пущай только при дворе да отдельными людьми, но ведь величается именем-отчеством, Фролом Алексеевичем, хоть и состоит всего-то гонцом. Оно ведь лестно: чьим да меж кем! А нынче повезет ярлык, не бумагу, а означает это, что сугубо важное дело появилось у атамана, что только лицом к лицу обговорить требуется. По пути на топи, благо никто не мешался, с разговорами да расспросами не лез, есаул мозговал, выстраивал свою партию. Успел-таки скрытно ночью через доверенного дядьку упредить, старый знает толк, плохого не насоветует. Братская встреча сулит большое дело, надобно и Фролу сообразить свою выгоду. Тут вспомнился тятька, как малым с ним в Венецианском государстве на площади действо забавное в масках видал. Там скоморохи, по-ихнему комедианты, изображали господ да слуг и все с сундуком носились[8 - Скорее всего, имеется в виду одна из версий комедии Людовика Ариосто «Комедия о сундуке».]. Опосля родитель со вздохом заметил, как бы про себя: «Вот и я то тут, то там. Всем угодить должно: и низовым, московитам, и своим, новгородским». Смысл сказанного Фрол только теперь уразумел: и я ныне в таком положении – слуга двух господ.
Настал в судьбе момент решающий – избрать одного. И как это обстряпать – непростая задачка, чтоб выгорело дело, ведь все на это поставлено. А кого из господ избрать, Фрол с дядькой уже давно постановили. Все или ничего. Идя на свои ухищрения, Фрол завсегда памятовал, что с вестовым через недолгое время после их разговора случилось. Сказывали, что в пытошной изначально из кремня-Егорки высекли искры слез, опосля отрезали ухи и язык. Доболтался горемычный. Глава Разбойного приказа, отдавая распоряжение палачу, философски рассуждал, задаст вопрос и сам себе же отвечает: «Глухому што? А то, што ему беспокойства меньше – тайного не услыхать. А энто впоследствии, што? Да, верно соображаешь – выболтать кому ни попади и нечего будя. Выходит, што и язык ни к чему? Ай и ладно, ни к чему – о чем ведать-то встречным-поперечным? – и, обращаясь к уже бывшему вестовому, завершил. – Был бы ты, Егорка, грамоте обучен, в живых не оставили бы, а так живи, нешто. Образчиком тем, кто язык за зубами удержать не дюж, да для острастки, чтоб неповадно было имя государя полоскать да попусту брехать».
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/natalya-radikovna-gotovceva/nepryaha-67314759/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Тойон у нуучча (якутский) – господин (царь) у московитов.
2
Хомус (якутский) – варган, древний музыкальный инструмент народов Якутии.
3
Брааскай (якутский) – бурят.
4
Чуумпу (якутский) – тихий.
5
Симиир ихит – кожаный сосуд.
6
Опашень – старинная женская верхняя летняя одежда.
7
На снег садиться – зимовать.
8
Скорее всего, имеется в виду одна из версий комедии Людовика Ариосто «Комедия о сундуке».
Наталья Готовцева
Тип: электронная книга
Жанр: Книги о путешествиях
Язык: на русском языке
Издательство: Автор
Дата публикации: 09.09.2024
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: Русь. Середина XVI века… Тесно переплелись судьбы якутского охотника Айана и казацкого атамана Кудеяра, сводного брата Ивана Грозного. По приказу царя они отправляются вместе с московскими купцами в далекую Англию, чтобы установить с этой страной торговые отношения. Что ждет путешественников в дороге, с какими опасностями они повстречаются, с какими людьми познакомятся и как закончится эта непростая кампания?