Главная страница | Современная русская литература | Суровая Родина. Нехороший путеводитель Кемерово

Суровая Родина. Нехороший путеводитель Кемерово
Сергей Колков


В ревущие 90-е в Кемерово у каждой уважающей себя фирмы был обязательный «джентльменский набор» – белый маг или астролог, «крыша» и фотомодель. Волшебники и бандиты – для защиты от друзей и врагов, «вешалка» – для понтов на сдачу.Про чародеев – это не шутка. Кто-то ходил к попам, которые старательно освещали магазины, автозаправки и рестораны и вещали на стены крестики, чтобы бесы обходили стороной сиё богоугодное место. Другие искали специалистов "новой волны", которые открывали чакры и создавали защитные коконы над руководителем и всем бизнесом. Такие скучные управленческие занудства как работа с отчётностью, страхование и мотивация персонала, конечно, уже были известны, но на 100% им не доверяли.Длинноногие красавицы были различных уровней годности: для себя, для гостей из Москвы, для рекламы. Всех их объединяло главное желание, а точнеее нежелание стоять у станка. Было и специальное словечко – "е-бань", но его использовали когда речь шла о девчонках "Звоните! Скрасим ваш досуг".





Сергей Колков

Суровая Родина. Нехороший путеводитель Кемерово





Необходимо заметить…


Кемеровчане, помимо деления на живущих в самом Кемерово и на Лесной поляне, разошлись ещё на две непримиримые группы – тех, кто не склоняет слово Кемерово ни при каких условиях, и тех, кто «из Кемерова».

Лингвистика утверждает, что русские названия городов с финалью -ино, -ово, -ево следует склонять, если рядом не употребляется родовое наименование (в Кемерове, но в городе Кемерово). Несклоняемым формам (живу в Кемерово) учёные-лингвисты отводят место в устной речи. Многочисленные опросы горожан говорят о том, что «восхищен Кемеровом» и «благодарен Кемерову» звучат коряво и режут слух. Для сохранения исторической идентичности все цитаты, включенные в текст Путеводителя, сохраняют склонение Кемерово согласно приводимым источникам.

Автор путеводителя, как и группа «принципиальных» горожан, придерживается лагеря «человек из Кемерово».

Пытливые критики после выхода первого издания неоднократно спрашивали: «А почему ваш путеводитель называется “Суровая Родина”? На что вы намекаете?» Откровенно говоря, никаких особых намёков на какие-либо исключительные обстоятельства оно не несёт. Отдельная благодарность за эту находку Яне Виноградовой, которая увидев футболку «Глухие места. Кемерово», тут же изрекла: «Суровая Родина». Это показалось так удачно, что поиски названия для Путеводителя на этом и закончились.

Хотя нет, позвольте… Вспомнил! «Красоты нет, если она не отражает некоей суровости жизни», – так говорила Марлен Дюма, голландская художница южноафриканского происхождения. И в этом автор с ней согласен.

А ещё он жмёт руку Стендалю, который обоснованно утверждал: «Даже суровость любимой женщины полна бесконечного очарования, которого мы не находим в самые счастливые для нас минуты в других женщинах».



Так всё и сходится, что горькая ягода нам слаще самой сладкой – загадочный русский характер.

Автор благодарит и бьёт низкие поклоны всем неравнодушным соавторам, которые приняли живое участие в судьбе нехорошего путеводителя словом и делом и помогли птенцу пережить второе рождение, которое представляем вашему вниманию, любезный читатель:

Дмитрию Сагаре,

Дмитрию Петину,

Владимиру Сухацкому (1956 – 2023)

Ирине Захаровой,

Екатерине Комаровой,

Галине Пановой,

Станиславу Оленеву,

Василию Лякину,

Виктору Богораду.

Остаётся лишь добавить, что всё нижеописанное – это сказки и легенды нашего города, и, если что-то вам покажется до боли знакомым или похожим на правду, это, действительно, неумышленное совпадение.

Все персонажи данного произведения являются вымышленными, и любое совпадение с реально живущими или когда-либо жившими людьми случайно.

Реальный – только автор, который бродит среди своих снов и воспоминаний и ищет тот Кемерово, которого давно уже нет.



Сергей Колков,

Кемерово, 2023













Город, где сад?


Что такое "город-сад"? Прежде всего, это идея гармоничного города, в котором люди живут не абы как, а в гармонии с природой и, следовательно, друг с другом. Зародилась в умах прогрессивных мыслителей в конце XIX века и стала действительно «заразной» для всей урбанистики XX века.



В СССР, а потом и в России, народное мнение полагало, что это всего лишь яркая поэтическая метафора, относящаяся сугубо к Новокузнецку. «И слышит шёпот гордый вода и под и над: “Через четыре года здесь будет город-сад!”» – громыхал декламатор революции Владимир Маяковский.



Сибирская советская Энциклопедия (1929) косвенно подтверждает это мнение: «За рекой против Кузнецка, в связи с постройкой гигантского металлургического завода, растёт Город-сад, насчитывающий в 1929 году уже в пять раз больше жителей, чем в самом Кузнецке» и определяет Город-сад как нечто отличное от Кузнецка, а не как его часть.



За вокзалом в Новокузнецке, как свидетельница "тех славных лет", до сих пор плетётся улица Садгородская. Хотя, объективно говоря, ни в месте её пролегания, где раскинулся бескрайний частный сектор, ни в самом городе концепцию "город-сад" воплотить не удалось. Или "и не пытались." Безусловно, парки и скверы в Новокузнецке есть, но жилые кварталы располагаются изолированно от них и это опять знакомые нам "каменные джунгли".





Однако, оказывается этот термин имеет богатую, но забытую собственную историю.



Ещё до Октябрьского переворота 1917 года Россия «заболела» идей принципиального переустройства общественной жизни и, в частности, пересмотра стихийной планировки городов. Таких красавцев как Петроград, где всё изначально было задумано "по уму" раз два и обчёлся. В остальных же местах скопления граждан, город рос стихийно: сначала средневековое городище с посадом, потом прираставшие к нему веками слободы (кварталы, где кучковались жители "схожие" по национальному признаку или способу заработать на хлеб насущный).



По всей стране начали гулять беспокойные мысли: «А правильно ли мы живём?» Раньше-то было как? Дороги по уши полны грязью да в придачу богато сдобрены лошадиным навозом – хоть огурцы сажай. Коровы пасутся там, где им вздумается, а помои выливают прямо на улицу. Бывало, что и окатят ими невзначай запоздалого прохожего. Что-то подобное мы до недавних пор видели в частном секторе Кемерово. Вся зола из печки шла прямиком на дорогу.



И тут вдруг резко захотелось перемен.





Превращение села Щеглово в город Щеглов началось в 1918 г.



9 мая на уездном съезде Советов оно было смело провозглашено городом, и вскоре была образована комиссия по выработке плана его перспективной планировки. «Принимая во внимание большие преимущества города-сада перед обычным типом города, Комиссия по выработке плана города Щеглова постановила: в основу плана города Щеглова принять идею города-сада».



Были ли веские причины для такого решения? Да! Земля.



Как говорили древние: "Cui bono?" (пер. с лат.: Кто в плюсе?). Зажиточные граждане планировали под шумок прирезать к поселениям новые земли и учесть свои "кровные" интересы при перекройке прежней планировки. Но, тем не менее, идея заманчивого социального прогресса была принята на ура. Каждый в ней увидел что-то "своё".





С момента отречения Николая II (2 марта 1917) по июнь 1918 в Щеглово, как и по всей Сибири, образовался вакуум центральной власти. Какие-то прежние институты поддержания порядка продолжали по инерции функционировать, но государство на глазах утратило свои вековые функции и окончательно растаяло к началу лета 1917-го. В Петрограде власть перешла к Временному правительству и Петроградскому Совету. А дальше по стране – где как придётся. Сибирь. Места удалённые. Глухие. Люди крепкие и норовистые. Те, кто здесь поселился и выжил, привыкли во всём полагаться на себя. Да и "больной" для России земельный вопрос здесь стоял совсем по-другому, чем в центральных областях. Там всё решало сельское общество: и как землю разделить между крестьянами, и налоги уплатить, и рекрутов в армию отправить. А в Сибири – каждый за себя.



За строгие нравы и независимый характер их сибиряков часто называли "кержаками". Хотя, это, конечно, не те самые кержаки в прямом смысле (выходцы с севера России, которые в середине 18 века десятками тысяч бежали на восток и расселились от Урала до Дальнего Востока, пытаясь сохранить старую христианскую веру), а просто фигура речи.



Сначала у всех был, конечно, шок: "Как же жить без царя?", но потом прошёл март, апрель, май… В далёком Петрограде в октябре якобы случился загадочный большевистский переворот, во главе которого стоял главарь дерзких пацанов – пахан Ленин. Местные узнавали о "тех" событиях по слухам, которые эхом доходили до Сибири и противоречили друг другу. Ясности о том, чего же хотят эти самые "большаки" не было.



– Слыхал, большаки объявили, что теперича вся земля общая.



– То есть как общая? Я её чистил, обрабатывал, а теперь она общая?



– Ну так получается.



– Ну пусть приходят ко мне за своей долей, я их встречу по-нашему. С порохом и с солью.



– Слышь, Михалыч, дак говорят и бабы у них них теперича общие.



– Ну ежели всё бабы акромя моей, то нехай. Согласен.



– И махорка тоже. Угостишь?



– Щас! Пусть тебя Ленин и угощат.





Здесь, в Щеглово, жизнь текла своим ходом. Ничего не изменилось. "Щеглы" быстро научилось жить самоуправлением. Видя открывшиеся горизонты возможностей, сообразили и решили прибрать к рукам чуток "ничейной" земли (государству в царской России принадлежало 37% земель).



Был ли этот Совет под большевиками? История об этом умалчивает, но вряд ли. В советской пропаганде любой Совет революционного времени стремились изобразить как большевистский. Хотя и в самой "колыбели революции" Петрограде до Октябрьского переворота в советах главенствовали совсем не они, а эсеры и меньшевики.



Однако, один забавный исторический сюжет проливает свет на этот вопрос.





В апреле 1917 в Щеглово приехал проездом недавно освобождённый из туруханской ссылки большевик Яков Боград. Появился он с партийным заданием прочитать местным рабочим агитационные лекции о большевиках и Ленине, фигура которого вызывала много слухов, а значит и живого интереса.



История стремительно взлёта и полного фиаско гениального агитатора курьёзна и проучительна.





В 1913 царская охранка арестовала за революционную агитацию и выслала в Туруханский край меньшевика Якова Ефимовича Бограда. Раскол в партии РСДСП на фракцию сторонников Ленина (большевики) и Мартова (меньшевики) произошел в январе 1912 на конференции в Праге. Первых при упоминании в партийной переписке сокращали до "Б-ки". А в обиходе стали насмешливо именовать "бэки" или "быки".



В ссылке Яков "перековался" в большевика. Никакого дальнего умысла в этом не было. Просто в той деревне, где он "завис", у большевиков была крепкая ячейка, а быть частью чего-то сильного это всегда веский аргумент, чтобы изменить взгляды.



Февраль 1917-го. Царь расписался в полной импотенции по всем фронтам. Временное правительство, придя к власти, своим решением немедленно объявляет амнистию всем политическим, не взирая на их партийную принадлежность.





В Красноярске в итоге скопилось приличное количество освобождённых из ссылки членов партии. Все хотят в Петроград – в самое пекло, но средств на билеты нет. Задаром поезда их не везут, хоть они и пострадали от прежней власти. Какие-то фундаментальные остатки порядка в стране ещё есть. Кто-то рискует ехать "зайцем", но большинство ждут партийной помощи.



Пока лавэ на кармане нет, каждый вечер жарко ведутся традиционные русские споры: "Кто виноват и что делать?". Постановили: "Хватит сидеть и болтать – необходимо немедленно начать агитационную работу в Сибири". Но это тоже требует денег. Наскребли на один билет до какой-нибудь станции поблизости, добавили на текущие расходы и отправили в путь Якова Бограда.





Первой точкой в его турне оказалось Щеглово. В апреле 1917-го он выступил здесь перед рабочими химического завода с лекцией "Кто такой Ленин?". Не задаром. Поразмыслил в пути и решил превратить партийное задание в промысел. Получилось. «Плата за вход 30 коп., солдатам – 15 коп.». Лекция имела большой успех. Лекция имела большой успех. Потому что всем было интересно, кто же такой этот мужик "Ленин"? А Яков Ефимович был талантливым оратором. В Сибири о Ленине говорили всякое. Например, что он брат Распутина и всех баб в европах перебрал. Что у него косая сажень в плечах (примерно 2,5 метра) и два сердца – одно человечье, а второе работает на керосине. Или называли "чёрным шаманом", который объявился перед скорым концом света. Тема была на подъеме. Биограф Ленина Кристофер Рид, кстати, позднее заметил, что «Ленин не родился, он был придуман».





На полученный гонорар Яков Боград заказывает настоящую печатную афишу. Не факт, что типография была в Щеглово, скорее в Томске. Печатный лист бумаги с аршинными буквами ЛЕНИН (1 аршин = 71 см.) произвёл на щегловцев впечатление поболе, чем цирк лилипутов. Публика хлынула. Зал – биток. Гастроли продолжались целую неделю, что для большого, но всё-таки села, прямо скажем, было небывалым аншлагом. Далее, товарищ Бендер Боград отправляется по маршруту Топки–Тайга–Кольчугинский рудник. В Томск он приехал уже в отдельном купе, куря приличную сигару, а объявление о дате и времени очередной лекции подал через газеты. Поработав в Томске, отправился читать агитацию в Ачинск.



Там его и настигли бдительные товарищи по партии и задали очень серьёзные вопросы. В ответ Яков Ефимович выложил на стол и передал в партийную кассу 689 рублей 95 копеек, вырученных за последнюю неделю. Товарищи деньги приняли и выдали ему расписку за подписью кассира Бюро товарища Пекажа.





Подсчитав убытки, наш герой не упал духом, а поехал промышлять на теме актуальной политики дальше. Втянулся. Причём продолжил чёс по тем же самым местам, что и ранее. В этом и была коммерческая хитрость. Публика была прикормленная и ждала свежих новостей от знающего человека. В августе он уже разъезжает с выступлением «Июльские события в Петрограде и задачи рабочего класса». Собирает аудитории по 300-400 человек, о Бограде пишут газеты (Томская губернская газета «Знамя революции» от 2 сентября 1917 года, № 77, например). В сентябре он доработал свою первую лекцию, которая оказалась "прямо в яблочко" и сделал её абсолютным хитом. Теперь она стала называться «Кто такой Ленин и почему его травят буржуазные партии?». Афиши, реклама, все дела.





Финал истории не столь радужный, как её феерическое начало. Главное в революционном деле что? Правильно – вовремя смыться к тёплому морю. А вот товарищ Яков Боград позволил себе увлечься мелко-буржуазной идеей личного обогащения на имени Ленина и подсел на иглу лёгких денег. Пахал как фраер, забыв, что ништяк долгим не бывает. В апреле 1919 года талантливого лектора заметил сам Колчак и приказал посадить в тюрьму, а потом – расстрелять.





Вернёмся в 1918-ый. Теперь по решению майского уездного съезда Советов, это уже город Щеглов. В июне власть в Сибири берёт Временное сибирское правительство и объявляет о создании Сибирской республики (неофициальное название) от Урала до Дальнего Востока. Во главе – опытные областники, которые, видя хаос в Центре, решают отделиться от Москвы. Собирают налоги, вводят в обращение "сибирский рубль", укрепляют как могут закон и порядок. Параллельно с ними появляется и новая грозная сила – по транссибирской магистрали рассеян чехословацкий экспедиционный корпус. Интересны обстоятельства того, как чехословацкие военные численностью примерно в 50 000 человек попали в Сибирь. Их пытались вернуть назад домой в обход фронта – через Владивосток, а далее Америку в Европу. На восток они отправились в 63 составах, по 40 вагонов каждый. Вооружённые и озлобленные.





Видя такие серьёзные перемены, первый щегловский Совет-выскочка благоразумно самораспустился. Но 20 июля 1918 заразную идею подхватило Чрезвычайное народное собрание в Щеглове (присягнули Временному сибирскому правительству). Делегаты с винтовками по-прежнему думают о великом: "Как здесь устроить "город-сад"?".





Щеглов на тот момент был расположен преимущественно на левом берегу Томи. По фотографиям того времени это абсолютная "коленка" – лысая степь, непривычная современному взгляду. Почти настоящая Монголия – ни берёзки, ни ёлочки. Какой тут "город-сад"?

Каких только сказочных планов не напринимают там, наверху, а потом сразу же о них и позабудут. Видали мы на своём веку немало тому примеров. Но этот "бездельник" оказался необычайно живучим и не канул в лету. В кругах сибирских архитекторов объявленный в мае конкурс восприняли вполне серьёзно. Вскоре пошли предложения, среди которых комиссия выделила и наградила проект Павла Парамонова.



По предоставленному на рассмотрение эскизу, это был действительно город-сад в самом высоком понимании этого слова, но готовы ли были к нему щегловцы?








Общий рисунок новой планировки напоминает своим ритмом французские парки а-ля Версаль. Каждая часть города опоясывается зеленым кольцом бульваров «с широкими ответвлениями к окраинам города для подведения чистого воздуха полей к центру». Вся жизнь идёт на левом берегу Томи. Две части города-сада, разделённого р. Искитимкой, соединяются тремя мостами. Центральную площадь предлагалось застраивать только монументальными общественными зданиями «высотой не менее как в два этажа» – собором, театром, музеем, библиотекой, народным домом, кинематографом, административными учреждениями. Её окружают четыре соседки – торговые площади.



Размер приусадебных участков определяется «не 100-200 кв. саж., как за границей, а 400 кв. саж.», то есть около 1820 кв. м (18,2 сотки). Архитектор мечтал о благоустроенных типовых коттеджах, утопающих в зелени яблонь и сирени.





Если перенести план Парамонова на нынешний Кемерово, то центральная площадь расположилась бы аккурат в границах Кузнецкого проспекта от ул. Красноармейской до вокзала. В городской планировке отсутствуют признаки фабрик, заводов или какой-либо другой вонючей хозяйственной деятельности. Идеальный утопический город-сад с парками, площадями и зелёными скверами, спроектированный без учёта ответа на фундаментальный вопрос: «А на какие шиши? Чем же таким загадочным занимаются здесь его жители, кроме того, что гуляют по паркам и скверам? Так сказать, в свободное от разбивания садов время». Выбранный комиссией проект напоминает устройство королевского замка с прилегающими угодьями, на которых живут верные подданные его величества. Обслуживают покой и капризы короля и получают за это жалование в золотых луидорах. Но король-то отрёкся! И что тогда? Кто заплатит за восхитительную красоту?

Ошалевшие от открывшихся перспектив стать "Нью-Щеглов" горожане даже успели предпринять кое-какие попытки разметить улицы по проекту Парамонова, но новые времена жёстко дали им «по рукам». То, что в 1918-м казалось светлым будущим вскоре сменилось лихим настоящим. Наступил 1919 год. Колчак наступает. Колчак отступает. Большевики. Роговцы. Идея устройства города-сада уступила место другой, более жизненной заботе – как бы выжить в этой адской мясорубке.



Павел Парамонов, good bye!





Второй заход к заветной мечте щегловцев о жизни среди розовых кустов произошёл уже не по их воле, а благодаря мировой пропаганде, которая призывала пролетариев всех стран соединить свою жизнь с АИК "Кузбас". И они, надев розовые очки, увидели сквозь них и те самые розовые кусты, и небо в алмазах.





В Европе и Америке всё, что происходило в России, зашло на ура как невероятная сказка про удачливую муху-цокотуху: куда-то шла, денежку нашла, купила самовар, стала жить-поживать да добра наживать. Про злодея-паука и неоднозначный финал с новым деспотом – комаром, там не слышали. Пламенные социалисты поверили, что Россия в одночасье, как и предсказывал гений Карл Маркс, превратилась в одну большую коммуну, высшей целью которой стало благо каждого её члена. Прежнего государства больше нет! А что взамен? Ну оно останется где-то там с краю для решения вопросов общего характера. О том, что скрывается за выражением "социализм с человеческим лицом", они имели понимание весьма смутное. С такими восторженными фантазиями паковались чемоданы и покупались билеты в далёкую Сибирь – устраивать "земной рай".





Обязательной частью "идейного пакета энтузиаста" было представление о том, что трудящиеся на новом месте должны жить не только сытно и припеваюче, но даже и более комфортно, чем сейчас в Европе. Нет, трудовой героизм с "дырявыми" сортирами и мозолями на ладонях был не в моде. Это же государство рабочих и крестьян, а не капиталистов и помещиков! И мысль была не только об уютных и тёплых домах. Всё окружающее рабочего человека городское пространство должно преобразоваться под стать новой эре. Да здравствует город-сад!





В 1921 г. Ленин дал АИК "Кузбас" карт-бланш на освоение Кузбасса. Дела колонии шли непросто, но тем не менее достаточно эффективно. Хозяйствовали умело. К 1925 г. у неё накопились значительные свободные средства, которые руководство планировало честно потратить на благоустройство быта сотрудников. Сколько шума сразу поднялось среди компетентных товарищей из советских органов: "За валюту и золото строить тёплые сортиры! Вы что, с ума сошли? Или это вредительство?". С боем, но планы отстояли. Видимо, на тот момент ещё имело значение, что у истоков АИК стоял "сам Ленин". В марте 1926 г. в Щегловск для реализации этих планов из Голландии прибыл архитектор Йоханнес Бернардус ван Лохем – личность весьма левацких взглядов. Опытный, целеустремлённый и способный работать "24 на 365". В Щегловске он увидел шокировавшее его положение дел: «Большая часть рабочих жила под землёй, как кроты. Эти подземные пустоты были закрыты сверху земляными крышами. Жильцов этих домов звали земля?нниками. Зная их жизнь, я решил, что через один год никто больше не будет жить в этих безуютных квартирах».





Задачи построить город-сад ему никто не ставил. Выделяя деньги на строительство жилья и общественных объектов, колония решала свои прагматические задачи устройства быта местных и иностранных рабочих. Но! АИК "Кузбас" стала градообразующим предприятием Щегловска, поэтому смелые начинания голландца фактически положили начало первой успешной реализации плана "город-сад".





Всего за один год с хвостиком (!) Йоханнес ван Лохем провернул большие дела: спроектировал для рабочих и специалистов жильё и социалку, привязал их к местности, организовал строительство при общем дефиците как стройматериалов, так и необходимой техники. Готово!

В Щегловске он планировал изменить существующую планировку левого берега, поскольку заметил, что жилые дома стоят «под дымом» от труб химического завода. Вокруг заводов и фабрик должны были быть разбиты сады и парки, чтобы рабочие ходили на работу и с работы через озеленённую территорию. Для планирования города ему выделили 1000 га земли на правом и левом берегах Томи, где предполагалось построить 5000 жилых домов, магазины, школы, водонапорные башни, бани, заводы, конторы, театры и дома отдыха. Ван Лохем считал, что центр будущего города должен располагаться на высоком правом берегу, поскольку оттуда открывался прекрасный вид на реку и живописный бор.



Не всё задуманное удалось воплотить в жизнь, но масштабы реализованного поражают: знаменитая школа, дома-колбасы и многое другое, ныне, к сожалению, утраченное.





К осени 1927-го ему станет понятно, что пора сворачиваться. Договор советского правительства с АИК был расторгнут раньше – 26 декабря 1926. Планы продвинутого комплексного градоустройства Щегловска с чрезмерной заботой о быте рабочего человека вызывали всё более стойкую неприязнь и раздражение у кураторов колонии. Год назад эти задумки блаженных иностранцев ещё обсуждались, а теперь они настойчиво требовали выбросить из головы все эти занавески «с кружавчиками». Партия ставила задачу "не размениваться по мелочам", а бросить все силы на подъём промышленного производства.





Вопреки вечным склокам и постоянному давлению вокруг «вот это важно, а вот это может и подождать», ван Лохем полюбил Сибирь и в одно время даже хотел остаться в Щегловске. Даже после решения о закрытии АИК он не уезжает, а продолжает работу по задуманному плану, но в письме своему другу в сентябре 1927-го он в отчаянии напишет: «Я сыт по горло Россией и сегодня же уезжаю. Здесь всем заправляет такая шайка ленивых бюрократов, что мне просто необходимо вдохнуть свежего воздуха».



Своё главное творение – школу на Красной Горке, голландский архитектор так не увидит. Её достроят только в 1928 году, после закрытия колонии, внеся досадные изменения в проект (в том числе заменив тёплые туалеты будками во дворе).



Йоханнес Бернардус ван Лохем, good bye!








Считается, что третья попытка реализовать утопию в Щегловске связана с именем немецкого архитектора Эрнста Мая. Её плоды – Соцгород (район у вокзала – улицы Черняховского, Дарвина, Чкалова, Рукавишникова). Однако, можно ли действительно считать проект Мая продолжением идеи "город-сад"?

Впервые Май по-настоящему заявил о себе в 1925 году, когда в короткие сроки обеспечил жильём десять тысяч семей во Франкфурте-на-Майне. Программа «Новый Франкфурт» была беспрецедентной для Германии того времени по своим масштабам.

В мае 1930 года Эрнст Май вместе с группой единомышленников (всего 17 человек) отправился в СССР, где участвовал в разработке архитектурных проектов около 20 советских городов, в том числе и Щегловска.

«Эрнст Май с энтузиазмом взялся за реализацию объявленной в СССР программы строительства новых социалистических городов. 800 человек работали под его началом, из них 150 – иностранные специалисты. Впоследствии мало кому из работавших с Маем советских инженеров удалось избежать сталинских репрессий», – говорит директор немецкого музея архитектуры Петер Кахола Шмаль.

Весь город Щегловск он поделил на десять кварталов с идентичными жилыми комплексами, которые включали четырёхэтажные дома и сопутствующую социальную инфраструктуру – детские садики, столовые, прачечные, школы и прочие полезные человеку труда нужности.

Дома архитектор предложил строить перпендикулярно проезжим улицам по принципу строчной застройки. Вдоль жилых зданий проходили только пешеходные дорожки, а между кварталами предполагались зелёные коридоры – с кустарниками, клумбами и мини-скверами, где немецкий специалист предлагал размещать школы. Дороги шли с запада на восток, а здания размещались таким образом, чтобы солнце проникало во все жилые комнаты.

В 1931-м схему утвердили и строительство закипело. В районе современного вокзала готовят участки под застройку, начинается прокладка по намеченным в схеме улицам инженерных коммуникаций и разбивка первой магистрали широтного направления в сторону Искитимки. Впоследствии она получит имя улица Магистральная (сейчас – проспект Ленина). Станет главной планировочной осью и свяжет привокзальную часть Кемерово с восточными районами. Далее проект Мая терпит ряд существенных изменений, сводящих его на нет. Видимо, от перемены слагаемых сумма действительно не изменяется. Иностранный архитектор + советская власть = бурный, но короткий роман.



Безусловно, с точки зрения существовавшего положения дел, проект Эрнста Мая для Щегловска был гигантским шагом вперёд в социальном прогрессе. Спору нет. Но правомерно ли считать проект Мая продолжением сказочного плана Парамонова? Скучные ровные ряды однотипных домов шеренгами идут до горизонта. Это и есть строчная застройка. Из общественных пространств – только палисадники перед домами и дороги. Здесь нет места ни паркам, ни скверам, следов которых поэтому и не найти сегодня в Соцгороде. Затруднительно даже предположить, где же предполагался центр города по этому плану. Всё чётко и функционально: дом-работа-магазин-кровать. И так по кругу. Это скорее гигантский комфортабельный рабочий посёлок, чем воплощённая утопия.

Но даже и этот бедный на идеи "бесполезной красоты" суррогат города-сада был расценен заказчиками как перебор. На промышленные производства присылают массу рабочих, а им нужно где-то жить. И вместо удобных квартир от Мая требуют проектировать тесные общежития и бараки с общими кухнями и санузлами. Власти это объясняли так: «Главное сейчас – индустриализация страны, а всё остальное подождёт». Возмущённый таким подходом Май написал письмо самому Сталину и с нетерпением ждал его вмешательства, но это не помогло. «Диктатор и люди из его окружения считали, что иностранцы, сующие нос не в своё дело, СССР не нужны», – говорит Петер Кахола Шмаль. В 1933 году разочарованный Эрнст Май разорвал контракт и покинул СССР.

Эрнст Май, good bye!

С отъездом именитых европейцев развитие Кемерово (в 1932 Щегловск переименовали в Кемерово), конечно, не остановилось. Но проблемный "город-сад" решили заменить на типовую неубиваемую классику, которую по прошествии десятилетий признали памятниками архитектуры регионального значения. К началу 40-х выросло первое поколение "красной интеллигенции", которое и воплотило в жизнь современную градостроительную формулу Кемерово.

На плане застройки Кемерово от 1941 г. мы не найдём: Театральной площади и театра Драмы, театра Оперетты, здания Обкома КПСС (ныне – администрация КО) и всей площади Советов в её сегодняшнем виде, как и многих других дорогих сердцам кемеровчан достопримечательностей города, но что-то знакомое во всём этом уже есть.

Известная визитная карточка города – выход на площадь Пушкина с будущей площади Советов сильно заужен. Это просто проезжая часть с двухсторонним движением без привычной аллеи с ангелом. На месте участка улицы Кирова к улице Красноармейской – мимо стадиона – разбит сквер (а неплохая была мысль, да?).

От Обкома партии (ныне – Гимназия No1) в сторону улицы Арочной запроектирована интересная треугольная прогулочная зона "клин".

Глядя на этот план, как будто бы попадаешь в параллельную реальность. Вроде бы всё знакомо и незнакомо одновременно. Кажется, сейчас по небу поплывут громадные цеппелины.

А вообще-то, в итоге получилось неплохо. И даже хорошо!




Человек из Кемерово



У меня были проблемы,

Я зашел чересчур далеко:

Нижнее днище нижнего ада

Мне казалось не так глубоко.

Я позвонил своей маме,

И мама была права –

Она сказала: «Немедля звони

Человеку из Кемерова».

Борис Гребенщиков



Святочный рассказ

ДК «Москва», ул. Дзержинского, 2

Дом кино «Москва» открыт 15 июня 1937 г. Площадь – 4809,5 м2. Впервые в истории города выбор имени кинотеатра был вынесен на обсуждение обывателей. Общественность предложила варианты: «Буревестник», «Гигант», имени А. С. Пушкина, М. Горького и другие. Президиум городского Совета решением от 23 июля 1937 года присвоил кинотеатру название «Москва».

Кинотеатр располагал зрительным залом на 1000 мест, читальным залом, шахматным клубом и тиром. В его стенах была успешно реализована прогрессивная советская концепция «дома колхозника». А как иначе? В городе в предвоенные и даже в послевоенные годы сохранялся острый дефицит на общественные площади. В фойе и вестибюлях проходили художественные выставки, танцевальные вечера, торжественные сборы пионерских дружин и заседания партийно-хозяйственного актива, на которые собиралось до полутора тысяч человек.

С 1 июля 2005 года ДК «Москва» заброшен. Запутанная ситуация с «чемоданом без ручки», от участия в судьбе которого отказались собственники, долгие годы удивляет горожан, когда на их глазах медленно, но верно разрушается великолепное здание эпохи сталинского ампира. Никому не надо?




Глава 1


Ашот Вазгенович Торосян, владелец и основатель известного ресторана армянской кухни «Торосян», никогда и подумать не мог, что станет кемеровчанином. Отслужив в армии, он вернулся домой в Ереван и собирался начать трудовой путь в ресторане, которым руководил его отец – Вазген Аразович Торосян, но тот решил по-другому: «Ашот, сынок, если останешься под моим крылом, всегда будешь в тени большого дерева. А что там растёт? Правильно – мелкий кустарник. Ты же у меня – “надежда этого мира” (прим. – так переводится с армянского имя Ашот). Найди в себе смелость начать всё с чистого листа! Хочешь – поезжай к дяде Арену в Кемерово, получи там образование и прозвучи так, чтобы я гордился тобой!»

Сказано – сделано. Ашот уехал к дяде, поступил в КемТИПП, блестяще его окончил и, когда прогремели 90-е, открыл на берегу Томи настоящий армянский ресторан. Пока всё коллеги-рестораторы «сходили с ума» по итальянской кухне, Ашот твёрдо решил, что не будет мешать армянскую кухню ни с какой другой в угоду моде. Он просто попробовал придать некоторым устаревшим блюдам армянской кухни новый оттенок – современности в сочетании с той заботой, которую можно встретить только среди родных людей.

Реформатор древних традиций считал, что если взялся за дело, то делать его нужно так, чтобы каждый мог сказать: «О, какой молодец Ашот-джан! Так вкусно накормил, как будто в Ереване побывали!» В его ресторане не готовили еду, а сочиняли музыку вкусов, словно клиент – шах и весь мир дышит и живёт только ради его услады. Меланхолические звуки дудука сопровождали здесь и деловые встречи, и дружеские застолья. Последние длились по нескольку часов: в армянских традициях заказывать много еды, делить её со всем столом, а потом снова повторять заказ. Поэтому долгих поисков, как назвать свой первый и любимый ресторан, у него не было: «Назову своей фамилией, чтобы каждый знал – здесь за всё лично я отвечаю. Ашот сказал – Ашот сделал!»

Ашот Вазгенович, а для друзей – просто Ашотик, искренне считал, что ни одно важное событие в истории человечества не произошло без участия армян. «Вот взять хотя бы “всемирный потоп”. Каждый армянин знает, что Ноев ковчег причалил у горы Арарат. И голубь, который принёс Ною масличный лист, сорвал его на армянской земле. Значит, можно с уверенность сказать, что коньяк “Арарат” – это священный напиток! Сегодняшний вечер – божественный, но безбожно короткий. За наши новые встречи!» Поэтому, когда он впервые услышал песню Бориса Гребенщикова «Город золотой», то воскликнул: «Бан, это же песня про Ереван! Вы только послушайте: “под небом голубым есть город золотой, с прозрачными воротами и яркою звездой. А в городе том сад, все травы да цветы; гуляют там животные невиданной красы”. Борис Борисович-джан поёт точно про Ереван! Вам каждый армянин это подтвердит!»

Все попытки объяснить ему, что песня совсем не про это, были обречены на полный провал. Он начинал волноваться, нервничал и, показывая собеседнику какую-то затейливую комбинацию из пальцев, грозно рычал: «Вы ничего не понимаете! Вы вообще были в Ереване? Нет! Тогда молчите, слушайте эту великую песню и восторгайтесь!»

Шли годы, и желание привезти на свою вторую родину – в Кемерово – великого «армянского» певца Бориса Гребенщикова только крепло. «Повелитель толмы» мечтал подарить своему второму дому «маленькое чудо» – концерт БГ.

Деньги на воплощение мечты у него имелись. И с площадкой – ДК «Москва» – он тоже уже давно договорился. Осталась только одна загвоздка – БГ. Вернее, даже не сам артист, а его концертный директор Таточка, которая всякий раз, когда Ашот интересовался, не появилось ли гастрольное окно у пионера русского рока, говорила однозначно:

– Ну, Кемерово пока пусть дозреет. У нас тут Москва в очереди стоит, потом Владивосток, а дальше мы в Америку!

С Америкой Кемерово тягаться, конечно, не мог. Хотя доллары и здесь тоже были, но далеко не в тех количествах, как там. Собственно, Ашот Вазгенович уже и не надеялся на чудо, но однажды в августе 1998 года зазвонил серый, слышавший немало всякого телефон и сообщил неожиданно сладким голосом Таточки:

– У нас тут Самара слетела, а вы всё ещё хотите концерт БГ в Кемерово?

«Гений лаваша» даже встал со стула и зачем-то поправил галстук:

– Конечно, ждём!

– Хорошо, вечером пришлю райдер[1 - Райдер – перечень условий и требований, предъявляемых артистом или музыкантом к организаторам выступлений.], – быстро попрощалась Таточка и первой повесила трубку.

Не до конца осознавший только что услышанное, он тут же позвонил любимой жене и, потея всеми частями своего идеально сложенного тела греческого бога, сообщил ей неожиданное:

– Греточка, тут у нас такое происходит…

– Что, налоговая наехала?

– Нет, наехал БГ, точнее, скоро к нам наедет, то есть приедет с концертом.

– Милый, ты шутишь?

– Да какие шутки! Только что звонила Таточка – у них дырка в Самаре, через три дня он у нас.

Весь остаток дня коньяк и шашлыки уже не шли ему в голову. Он мечтал.

Вечером, как и обещала Таточка, факс выдавил из себя недлинный райдер БГ.

Из него стало ясно, что БГ приедет один, без «Аквариума», и даст единственный концерт. Далее следовал список требований для принимающей стороны: гостиница, трансфер, питание, гонорар, концертная аппаратура…

Ашот вызвал Рюшу, для всех других – Андрея Ростиславовича, главного по разным очень ответственным поручениям, и вручил ему райдер:

– Рюша, чтобы всё от сих до сих, ну ты понимаешь, как для себя и даже лучше!

Рюша пробежал взглядом по скрученному свитку и спросил:

– А «это» где будем брать?

– Что «это»? Там же всё ясно написано!

– Ашот, тут в конце райдера стоит «настоящий сибирский самогон».

– Ну-ка, покажи, – шеф не поверил, что такое может быть напечатано в факсе «чёрным по белому».

– М-да… Действительно…








– Вот я и уточняю, где брать-то будем? У меня дядька в деревне, конечно, тот ещё гонщик, но тут-то случай особый…

– Рюша, ну какой ещё дядька, тут же написано «настоящий»! Ты читал?!!

Ашот Вазгенович был человеком крепких армянских традиций, поэтому, кроме настоящего армянского коньяка, капли чего-нибудь другого в рот не брал. Тот, который в магазине, он, конечно, за коньяк не считал – «это так, баловство для пионэров». Настоящий ему привозили из Армении, из запасов «для своих», на каждой бутылке которого было аккуратно написано карандашом – выдержка и завод. Об армянском коньяке он рассказывал такую легенду: «В начале нашего века в Армении, в ущелье Аревацаг жил один старик. Такой старый был, что уже совсем забыл сколько ему лет. Звали его Апавен. Выращивал он виноград и готовил, так для себя, немного коньяка. И вот как-то раз шёл мимо его скромной хижины прохожий, сел на камень у тропы и застонал от боли. Апавен-джан вышел и спросил его: «О уважаемый, что тебя беспокоит?» Тот рассказал ему, что на ногах у него появились такие противные язвы, которые не проходили уже много лет, и никакие лекарства ему не помогали. Апавен-джан попросил показать их ему, покачал головой и сказал: «Давай попробуем сделать компресс из моего коньяка. Я не гарантирую тебе, что это пройдёт, но нужно попробовать, я так считаю.» Сделали компрессы, человек ушёл и вернулся через несколько дней с богатыми подарками и словами небесной благодарности. Все язвы у него практически исчезли. Слава пошла об Апавен-джане и его чудесном коньяке. Многим людям он облегчил страдания и исцелил тех, кто уже потерял всякую надежду. Такой был великий сын армянского народа! Когда он оставил наш беспокойный мир, многие пытались повторить его уникальный метод, но у них ничего не получилось. Коньяк … Это душа мастера, его талант. Как его скопировать? Не получится. Им можно только восторгаться или воздержаться. Друзья, я поднимаю свой бокал за то, чтобы этот коньяк хоть немного исцелил наши загрубевшие души, как это делал Апавен-джан. Этот тост за вас, друзья!»

Несмотря на то, что он уже много лет жил и работал в, напротив, сильно уважающем самогон Кемерово, слова «первач» и «настоящий сибирский самогон» были для него почти что словами на языке эскимосов.

– Вот напасть-то! Зачем ему этот первач? Коранам ес! У меня есть такой армянский коньяк, который я только для брата берегу. Ну что делать, если нужно – найдём! Рюша, обзвони всех, найди самый лучший первач – завтра дегустация. Проверять качество будем на себе, по-живому…




Глава 2


Вечером следующего дня в кабинете Ашота Вазгеновича на столе стояли аккуратно в ряд и играли в лучах заката 15 образцов кемеровского первача в разнокалиберной и разноцветной таре – от прозрачно-белой с наплывами серой дымки до загадочно-зелёной, видимо, из-под чебурашки[2 - Чебурашка – обобщённое название зелёных бутылок из-под лимонада объёмом 0,5 литра. Возникло от названия популярного сладкого напитка «Чебурашка».]. На тарелочках томилась домашняя и «готовая на всё» разнообразная местная закусь «под самогон»: торчали пупырчатыми боками тёмно-зелёные солёные огурчики, томно переливались под сметаной с тонко порезанным лучком тёмно-серые грузди, призывало к себе только что вынутое из морозилки деревенское сало с нежной хрустящей корочкой. Он мог бы приготовить для собравшихся лучшие армянские закуски, но всё должно было быть в соответствии, и если уж «первач», то и закусывать его нужно не лучшими горными сырами, а хрустящим местным огурчиком.



До приезда БГ оставалось 48 часов.

Начальник «чисто армянской кухни» зашёл в кабинет и окинул строгим взглядом дегустационную комиссию. Рюша собрал пять человек – самых проверенных знатоков сибирского первача в Кемерово. Дегустацию решили проводить по модному заграничному сценарию – «вслепую». По этим правилам распорядитель разливает объекты исследования по рюмкам, не показывая бутылок и этикеток и не называя марок и производителей, а эксперты оценивают «продукт» по заранее согласованным критериям, не зная ничего о тестируемом продукте и доверясь только «внутреннему голосу».








– Значит так, не увлекаемся. Наша непростая задача – выявить лучший самогон в Кемерово для дорогого гостя, – подвёл Ашот Вазгенович черту, как на планёрке. Что он смыслил в самогоне? Увы, ничего, а зря – сегодня это бы сильно пригодилось! Вот если бы это был коньяк… Про него он знал всё и мог легко определить, купаж каких спиртов играет в бокале. Поэтому вся надежда сейчас была только на знатоков. – Дело у нас ответственное. От вас, коллеги, зависит репутация города на всероссийском уровне! Как сегодня выпьем, – он вздохнул, – так и войдём в ро?ковую историю…

Мужики стояли навытяжку – раньше пить с такой высокой ответственностью и в компании такого уважаемого человека им ещё никогда не приходилось.

Рюша подготовил первую партию образцов и объявил:

– Ну что, собратья-дегустаторы, приступим! Не пьянства ради, а исключительно гостеприимства для! – произнёс он открывающий тост, разряжая напряжённую атмосферу.

Гости, немного робея от самой мысли – пить первач в просторном и светлом кабинете «большого человека», неуверенно протянули руки к рюмкам.

– Градус, кажись, маловат, – отметил Евгений Павлович, мужчина с большим опытом гаражных дегустаций, пригубив вариант номер один.

– И привкус какой-то смурной, – поддержал шахтёр на пенсии Иван Тихонович.

– Сплёвывать будем, как по правилам, или глотать, как по старинке? – уточнил молодой электрик Петруха с хитрым смешком.

– Как пойдёт. Хороший продукт мой организм никому просто так не отдаст, – отреагировал Евгений Павлович и дёрнул по второму кругу.

Первый, второй и третий дистилляты были единогласно исключены из отбора по разным признакам из разряда «уже неплохо, но ещё не то».

К четвёртому мужики уже освоились в барских стенах, не стесняясь, хрустели огурцами и практически не оборачивались на схоронившегося на диванчике ресторатора.

На пятом образце Ашот Вазгенович не выдержал своего положения алко-неудачника на празднике мужской мечты и протянул резервную рюмку Рюше:

– Ну-ка и мне плесните, самогонщики. Приму участие с риском для жизни.

К седьмому пошли анекдоты про рыбалку и секретарш.

– Короче, мужики, пьяные челябинские рыбаки ночью поймали русалку. А наутро оказалось, что это сом, и всем стало стыдно!

Ашот похлопал по Рюшу спине:

– Рюша, а ведь хорошо идёт! Конечно, это не армянский коньяк, но что-то самобытное в этом есть!

– Эка ты загнул про «самобытное», надо тюкнуть!

– А давай за то, чтобы не забывать поднимать бокал за хороших людей!

– Давай, Ашотик, дорогой! – согласился Рюша.

В тот вечер комиссия смогла оценить только 12 из 15 соискателей на звание «самого главного первача из Кемерово».

Безусловным лидером был признан экземпляр под номером «7» от какого-то никому не известного Иваныча из деревни Пугачи.



Утро следующего дня. До приезда БГ осталось 24 часа.

Ашот Вазгенович появился на работе не к 8 утра, как обычно, а к 10 и сразу вызвал Рюшу, который без лишних вопросов, понимая всю специфику ситуации, возник на пороге кабинета с литровой банкой полупрозрачной золотистой жидкости со скрюченным огурцом на дне.

– Рюша, ты как? Нормально? Я тоже ничего, но знаешь, пьянство – это, оказывается, тяжёлый труд. Но в целом мы с ним справились! Какой же замечательный у нас в Кемерово народ! Гонит на совесть, без халтуры – хоть этой выдающейся черты советская власть не смогла искоренить в наших людях.

Рюша в это время аккуратно разлил рассол по классическим гранёным стаканам с богатым советским прошлым, в которых он заиграл ещё жизнерадостнее:

– Ну, экспериментатор, за здоровье тех, у кого оно ещё осталось!

– Мы там вчера какой выбрали в «экспортном исполнении»? Из Пугачей? Выводи оставшиеся из конкурсной программы. Берём в дело, как его, – «от Иваныча»! Проверено на родном коллективе, не щадя живота и его! – он, похрюкивая, засмеялся своему каламбуру.

– Будет сделано, – отрапортовал Рюша и, как кот Бегемот[3 - Бегемот – персонаж романа «Мастер и Маргарита», кот-оборотень и любимый шут Воланда. Как и чеширский кот, умеет по собственному желанию телепортироваться, быстро исчезать или, наоборот, постепенно растворяться в воздухе, оставляя на прощанье лишь улыбку.], растаял в воздухе.

До вечера Ашот Вазгенович был плотно занят суетой вокруг концерта. Нужно было проконтролировать рекламу, аппаратуру и многое другое, из чего складываются все публичные мероприятия. Уйти домой пораньше, как он планировал, не случилось.

– Котэ, ну что же ты так поздно! Ты же вчера так нагружался на этой дегустации, – кинулась к нему с порога ангел-Греточка.

– А ты знаешь, сегодня у меня сил даже больше, чем обычно, и настроение какое-то звёздное было весь день. Всё-таки наш первач – это сила земли сибирской. До армянского коньяка ему, конечно, далеко, но пусть растёт – я не возражаю, – парировал любящий муж, обнимая жену.




Глава 3


Самолёт из Москвы прилетел без опозданий. Ашот Вазгенович в длинном белом плаще встречал у трапа драгоценного пассажира с большим букетом белых роз:

– Борис Борисович, приветствуем вас на кемеровской земле! – он хотел добавить «и хвостами машем», но не стал.

БГ оказался совсем не барином, и с первых минут разговора Ашот Вазгенович, к своей радости, почувствовал, что как будто знаком с ним давным-давно.

В машине БГ поинтересовался:

– А где у нас будет концерт, милейший Ашот Вазгенович?

– О, Борис Борисович, это очень особенное место – ДК «Москва». Можно сказать – наше место силы! Одна из старейших достопримечательностей Кемерово. Построен в 30-е годы. Проявили особое отношение – сначала объявили конкурс на лучший проект. В нём участвовали архитекторы из Новосибирска и Кемерово. Кузбасс в 30-е годы быстро набирал вес как мега-промышленный центр Сибири, в городе было населения уже более ста тысяч, а из культурных учреждений в Кемерово почти ничего – только Дворец Труда. По тем временам тоже, конечно, здание гигантское – 84 комнаты и зрительный зал на тысячу человек, но масштаб всё же не тот. Вся культура Кемерово там была. На первом этаже – филармония, на третьем – музей, где-то сбоку драматический театр, снизу – культснаб и радиокомитет: короче, все сидели друг у друга на коленях.

– Ну хоть не стояли на коленях, и то хорошо, – пошутил БГ.

– Да! А население в Кемерово было уже свыше ста тысяч, я об этом уже говорил. Нужно было рвануть вперёд, сделать что-то замечательное. Нет, грандиозное! И вот – «Москва»! Главный фасад с тремя арочными окнами, широкий балкон опирается на столбы портиков и центральные колонны. Внутри – огромные площади вестибюлей, лестницы, как во дворцах. Попадая в него, труженик проникался величием и державностью столицы. Ощущения были – почти как на Красной площади постоять. Я сам впервые оказался в нём в 80-е, когда пионером был. Тридцатые и восьмидесятые – дистанция космос, но впечатления, конечно, были, как от «Титаника»: плывёт по городу исполин, окружённый зеленью парка. Чувствовалась в нём сила эпохи гигантов. Ну а для тех лет – вообще…

Наш «экскурсовод» не преувеличивал, в те годы это был настоящий центр культурной жизни Кемерово: пионеры, шахматы, партактив, кино и тир «Ворошиловский стрелок» для полного комплекта – жизнь в «Москве» кипела.

– Представляете, там играли джаз! – воскликнул слегка перевозбуждённый «краевед». – Вокруг грязь – где по колено, а где и по уши, и две бани на город, в которые ещё и не попадёшь. Я вот посмотрел в Сибирской Советской Энциклопедии: в Щегловске – а так до 1932 года назывался Кемерово – официально было в 1929-м два с полтиной квадратных метра жилой площади на человека. В 1937-м «Москву» открыли. Первый киносеанс – звуковой фильм «Зори Парижа». Кто бы мог подумать: в Кемерово, во глубине сибирских руд – кино про Париж! Вера Марецкая там играла. Купить билеты на сеанс было – как в Большой театр попасть: бронь для партийцев, для ответственных работников исполкома, трестов. Простые работяги туда так запросто и не пролезали. Очереди выстраивались за билетами громадные, как за водкой.

– Выпивали? – спросил БГ, хитро прищурившись.

– Я? Да что вы, я с утра не пью и вообще я только коньяк…

– В «Москве».

– А, было дело. Власти хитрили – денег у рабочих была уйма, а купить нечего. Поэтому в Кемерово часто завозили вместо водки коньяк. Ну, а водка, конечно, всегда была «королевой бала». В народе говорили, что «борются с водкой как с социальным злом до полного его истребления!». Продавалась в таре 0,1 литра и называлась «пионер», 0,25 – «комсомолка» и 0,5 – «партиец». Настроение у людей в конце 30-х было такое радостное, все ждали перемен к лучшему, дома стали строиться многоквартирные – жили-то кемеровчане в основном в бараках и землянках, с продуктами получше стало… И вот вдруг – война, всё разом переменилось! В войну «Москва» работала практически круглосуточно – до четырёх утра. Люди падали от усталости на производстве, работали сверхурочно – давали стране угля, кокса, но хотели и культурно отдохнуть. Как ни крути, а человеку потанцевать с красивой девушкой иногда важнее, чем узнать из газет о запуске новой домны. Ну нельзя всё время быть на войне, даже когда судьба страны висит на волоске. Днём там – кино, после последнего киносеанса – клуб и ночные танцы. Дамы приглашали дам. Кавалеры – на фронте. С гастролями в «Москву» приезжали всякие знаменитости союзного масштаба – Шульженко, Орлова. И даже в войну в «Москве» играли джаз – в Кемерово гастролировали Эдди Рознер, Утёсов. Вот теперь и Вы в «Москве» прозвучите!

– А «Питера» у вас ещё случайно нет? – задал смешливый вопрос БГ и затянулся сигаретой.

– Питерские нам не по карману, – предвидя будущее, парировал Ашот Вазгенович. – Когда в 1946-м партия сочла джаз вредным – «сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст», – в ДК «Москва» продолжал выступать местный джаз-банд. Замаскировали его под «эстрадный квартет» без опасного слова «джаз»: на сцену выходила солистка в длинном платье с декольте и музыканты, которые играли уже «подпольный» джаз. Выступали перед вечерними сеансами кино и по выходным; изнурённые войной кемеровчане танцевали под музыку «толстых». Потом смотрели американские фильмы, которые нам присылали союзники. Ну и, конечно, заходили в буфет.

Я, кстати, подготовился, вот у меня тут есть цитатка из статьи «О музыке толстых» пролетарского писателя Максима Горького в газете «Правда», послушайте: «Но вдруг в чуткую тишину начинает сухо стучать какой-то идиотский молоточек – раз, два, три, десять, двадцать ударов, и вслед за ними, точно кусок грязи в чистейшую, прозрачную воду, падает дикий визг, свист, грохот, вой, рёв, треск; врываются нечеловеческие голоса, напоминая лошадиное ржание, раздаётся хрюканье медной свиньи, вопли ослов, любовное кваканье огромной лягушки; весь этот оскорбительный хаос бешеных звуков подчиняется ритму едва уловимому, и, послушав эти вопли минуту-две, начинаешь невольно воображать, что это играет оркестр безумных, они сошли с ума на сексуальной почве, а дирижирует ими какой-то человек-жеребец, размахивая огромным фаллосом.

Это – радио, одно из величайших открытий науки, одна из тайн, вырванная ею у притворно безгласной природы. Это – радио в соседнем отеле утешает мир толстых людей, мир хищников, сообщая им по воздуху новый фокстрот в исполнении оркестра негров. Это – музыка для толстых. Под её ритм во всех великолепных кабаках “культурных” стран толстые люди, цинически двигая бёдрами, грязнят, симулируют акт оплодотворения мужчиной женщины.

Нечеловеческий бас ревёт английские слова, оглушает какая-то дикая труба, напоминая крики обозлённого верблюда, грохочет барабан, верещит скверненькая дудочка, раздирая уши, крякает и гнусаво гудит саксофон. Раскачивая жирные бёдра, шаркают и топают тысячи, десятки тысяч жирных ног».

– Сильно он их приложил, – оценил БГ вклад буревестника революции в битву с джазом.

– После такого хочется выпить! – подытожил Ашот Вазгенович.

– Не правда ли, славно, что кто-то пошёл за вином! – процитировал БГ самого себя.








– За коньяком, Борис Борисович, за настоящим армянским коньяком! Да! И за всем этим лично следил товарищ Сталин. Он стоял в сквере перед кинотеатром в длинной шинели и с той самой газетой «Правда» со статьёй Максима Горького в руке. После смерти Хозяина и развенчания культа личности демонтировали его не сразу, а, кажется, только в 1959-м – в Сибири всегда присматриваются к событиям в Центре. И этих сталиных по городу стояло штук двадцать. Незадолго до этого местные шутники – а репрессированных и их потомков в Кемерово, считай, каждый второй – засунули под мышку «вождю всех индейцев»[4 - Вождь американских индейцев – высокое звание Сталина, присвоенное ему в 1941 после битвы за Москву индейской конфедерацией Америки. Головной убор вождя (роуч) был выполнен из перьев, украшен лентами, бисером и шитьём. «Как символ нашего единства в борьбе против Гитлера и нашего восхищения его руководством в этой борьбе мы подносим нашему брату – Иосифу Сталину убор вождя, который он должен надевать как почётный вождь наших племен», – цитировала послание индейцев газета «Нью-Йорк таймс».] непочатую бутылку водки. Не пожалели для Иосифа Виссарионовича стратегический дефицит – буквально оторвали от сердца. Так он и стоял перед «Москвой» целых три дня с водярой. Возник, как говорится, экзистенциальный конфликт – «казнить нельзя помиловать». Милиция охраняла днём и ночью, но не решалась отобрать пузырь у Вождя. После этого случая его быстренько демонтировали, поколотили на куски и упаковали в утиль, чтобы впредь шалить неповадно было. Юмористов особенно не искали. Что им теперь предъявишь? Раньше бы – сразу к стенке и: «Враг народа. Расстрелять, чтобы не повадно, глядь!», а сейчас: «Все о Сталине рыдали – аж мороз по коже! А теперь они сказали: “Слава ж тебе, боже!”»

– А что писатели?

– Писали. И не только доносы на коллег по цеху. Александр Волошин в 1950 году за роман «Земля Кузнецкая» был удостоен Государственной Сталинской премии второй степени. Роман прогремел на всю страну, был переведён на десятки языков. Денег у него было два больших чемодана и ещё маленькая тележка – на мелкие расходы, а душа широкая. Как-то вечером в декабре выходят зрители с вечернего сеанса из «Москвы», а перед кинотеатром стоит ёлка, которую Волошин нарядил палками колбасы и бутылками водки. А время голодное – послевоенное, товары в магазинах появились в избытке, это даже потом вспоминали как «сталинское изобилие», но денег у народа не было, а он приглашает: «Налетай, честной народ, сталинскую получил – отметим всем миром!»

– Во благо всех живых существ![5 - «Во благо всех живых существ» – БГ почти цитирует буддистскую мантру Всеблагого Ченрезига: «В Будде, Дхарме и наилучшей Сангхе я принимаю прибежище до обретения просветления. Благодаря благим заслугам, рождённым созерцанием и чтением мантры “Да достигну я состояния Будды на благо всех живых существ”».]

– Ом мани падме хум![6 - «Ом мани падме хум» – Ашот Вазгенович отвечает БГ другой буддистской мантрой, тем самым показывая, что он тоже «в теме». Одна из самых известных мантр в буддизме: «Богатство (Бог, Всё – Ом) во всех его формах (драгоценных, ценимых, значимых – Мани) приходит (растёт, цветущий лотос – Падме) к тому, кто готов его принять всем своим существом (сердцем – Хум)».] Тут чуть-чуть оттепель, потом заморозки. Как-то пережили. В 70-е наша «Москва» – снова центр городской пижонской жизни, и снова можно джаз. И, что немаловажно, сюда завозят дефицитное бутылочное пиво, которого в магазинах в те годы вовек не купишь. Выпить его, пенное, прохладное, стоя с товарищами в костюмчике из кримплена[7 - Кримплен – популярная в СССР в 1970-е французская легкостирающаяся и немнущаяся синтетическая ткань. Любая случайная искра или пепел с сигареты мгновенно прожигали в ней жирную дырку, приводя модника в глубокую печаль и постижение мимолётности всего сущего.] на открытой веранде «Москвы» с видом на площадь перед кинотеатром и ещё не шумную улицу Дзержинского, было солидно! В малом зале показывали редкие советские и заграничные ленты: фестивальное кино, Тарковского.

– А что же с акустикой в этом прелюбопытнейшем заведении?

– Звук в зале очень приличный. Проектировал какой-то «кулибин» из столицы – специально приглашали.

– Отлично! Немного отдохну с дороги и сделаем саундчек.

– Конечно, Борис Борисович.



День пролетел, как один миг: обед, экскурсия по городу, концерт.

Это был полный аншлаг. О концерте объявили всего за три дня, а продали полный зал.

Ашот Вазгенович с удивлением отметил, что публика пришла самая разнообразная: много людей за тридцать, и в то же время немало совсем молодых лиц – студентов и школьников.

– Да, некоторые люди светят, какие-то греют, а БГ и светит, и греет, – вздохнул он. Всё получилось так, как он и мечтал.

После концерта – ужин. «Великий декантинатор» с сожалением повесил на двери своего ресторана табличку «Извините, дорогие клиенты, сегодня такой особенный гость, что приходите завтра!» и был в буквальном смысле – везде.

Чем планировали угощать гостя? Королева стола – толма. Рубленую телячью вырезку сначала заворачивают в почти прозрачный ломтик мяса, а уж затем в маринованный виноградный листок. В компании мацони с зёрнами граната она оказывается сочной и живой. Вкусно, и всё тут. Это и про тушёного с помидорами и эстрагоном козленка, и про ршта – толстые армянские спагетти, сваренные и затем обжаренные с помидорами, орехами, армянским базиликом, баклажанами и шампиньонами. Необходимо признать, что, как и всякий гостеприимный армянский хозяин, Ашот был немного тиран и деспот. Он запрещал менять хоть что-то в своих рецептах, не позволял ставить солонки и перечницы на столы, ибо считал свои блюда идеально сбалансированными. В общем, проявлял темперамент. Прелесть его блюдам придавали сладковатые акценты, отсутствие которых, как он считал, испаряет из еды волшебство.

На белоснежные хрустящие скатерти, где источали немыслимо аппетитные ароматы всякие вкусности, Ашот Вазгенович выставил две запотевшие тёмно-зелёные бутылки без этикеток:

– Им арев (арм. – моё солнце), Борис Борисович, вот – как заказывали!

– А, не забыли – знаменитый сибирский первач, наслышан! Ну, давайте, за ваш гостеприимный Кемерово!

– Борис Борисович…

– Давай – просто Борис.

– Борис, армянское радио спросили: «Правда ли, что смех – это лучшее лекарство?» Оно отвечает: «Да, если у вас закончился армянский коньяк!» Но сегодня мы сделаем исключение! К первачу рекомендуем солёные закуски – всё домашнее: капустка квашеная, огурчики… И обязательно попробуйте солёный папоротник. Из тайги!

Ужин прошёл легко и весело. Борис уже обращался к Ашоту на «ты», а тот чувствовал себя на седьмом небе.

– Ашот, а кто сотворил сию амброзию[8 - Амброзия (др.-греч.– «бессмертие») – в Древней Греции легендарная пища богов, дающая им молодость и бессмертие.]? – спросил БГ.

– Иваныч! Живёт в деревне Пугачи, это недалеко от Кемерово.

– А давай махнём к нему, в эти ваши Пугачи! – предложил БГ.

– А давай! – легко согласился уже лёгкий на подъём Ашот Вазгенович.



Дело было уже к ночи, и когда БГ, Ашот и Рюша приехали в Пугачи, Иваныч собирался ко сну.

– Доброй ночи, Иваныч! Ты уж извини, что мы на ночь глядя, но артист завтра в Москву улетает и хотел с тобой познакомиться как с творцом настоящего сибирского первача!

Лицо Иваныча потеплело:

– Ну заходите, доброму человеку у нас всегда двери открыты!

– Меня зовут Борис, а вас как звать-величать, хозяин? – поинтересовался БГ.

– Уже лет адцать как все в деревне Иванычем кличут, и ты не робей!

На столе появилась знакомая запотевшая бутыль первача, и он, как будто взмахнули скатертью-самобранкой, украсился простой деревенской закуской.

– А вы по какой части артист-то будете?

– Это же тот самый, который «Город золотой»! – поспешил вмешаться Ашот Вазгенович.

– Артист как артист. Редко народный – частично инородный. Иваныч, а в чём секрет вашего творения? – спросил БГ.

– Ты про первачок? Да какой уж тут секрет, что бабка даст, на том и ставлю – тут калинка, там малинка, тут кака лесна травинка.

– Ну, может быть, вода какая-то особенная?

– Умный ты человек! Вода – да. Её специальные ходы под землёй ведаю.

– Ашотик, а гитару-то захватили? – спросил БГ.

– Конечно!

– Давай сюда.

И БГ спел про Ереван – «Город золотой», и про старика Козлодоева, а потом ещё и ещё.

Иваныч внимательно слушал и предложил:

– Давайте-ка и я вам наше представлю – праздничное, – взял гармонь, развёл меха и сыграл что-то озорно-переливчатое.

– Иваныч, это же почти Сантана – Самба пати! – восторженно зааплодировал ему БГ.

– Сам ты – сатана. Витька это, тракторист наш, придумал, на свадьбах играет. Людям нравится. А я у него перенял!

– Ну, поздравляю ваши Пугачи с мировым уровнем! – БГ так рассмеялся, что у него даже выступили слёзы.

До третьих петухов пили они самогон, закусывали хрустящими огурцами и пели песни. И было им хорошо.

Под утро, когда Ашот Вазгенович с Рюшей уже приткнулись на стареньком чёрном кожаном диване с большими деревянными накладками по бокам и мирно посапывали, БГ обнял Иваныча за плечо и спросил:

– Слушай, а что это за книга – «Заветный корабль мёртвых»? Слышал про такую?

– А ты про неё откуда знаешь? Это же только для «своих».

– Вот видишь, значит, и я – «свой».

– Есть такая книга. Ещё на пергаментах писанная. Сколько ей лет и откуда она к нам пришла, никто не ведает. Писана кириллицей по-старому. Окована в оклад тяжёлый, да на замке мудрёном, чтобы всякий несведущий нос туда не совал без спросу. Хранят её светлые люди – есть их у нас. А сказывает она, как родится человек, да как уходит обратно к Свету.

– Ну и как же? – заинтересовался БГ.

– Да просто всё. Ты каплю видел? Пока ползёт по стеклу – это жизнь человеческая, а в лужицу упала, да в ручеёк попала – вот и к Свету вернулась. Так всё и вертится. А книга учит, как приготовиться ко встрече со Светом, не забояться.

БГ обнял его ещё крепче и спросил:

– Встретимся ещё?

– А то! Ты как устанешь там в столицах колесо сансары крутить – приезжай к нам в Пугачи, отомлеешь, – Иваныч оказался неожиданно сведущ в вопросах буддистской мысли.








На пути в аэропорт БГ уже через полусон заметил:

– А Иваныч-то наш – вылитый Де Ниро…

Через неделю БГ прислал Ашоту Вазгеновичу новую песню – «Человек из Кемерова».

Когда ему говорят, что это про него, он всегда сердится:

– Да при чём тут я? Это же он про Иваныча… – а потом шутит: – А про меня будет особенная песня – «Человек из Еревана в Кемерово»!




Бронзовый бег





– Пушкин – наше всё?

– К сожалению, да.

Песня о солнце

Площадь Пушкина



Памятник А. С. Пушкину установлен на одноимённой площади 6 ноября 1954 года.

Сама площадь была названа в честь поэта чуть раньше – в 1949 году.

Скульптор – Матвей Генрихович Манизер.

До завершения формирования площади Советов здесь был центр праздничной городской жизни: устанавливали новогоднюю елку, шумно гуляли на масленицу и выступали на митингах к дню Октябрьской революции. На старых фотографиях площади у дома №5 по ул. Орджоникидзе видны солидные деревянные трибуны для почётных горожан.

Почему именно Пушкин стал любимцем Кемерово, а, например, не Лермонтов? Странный вопрос. Ведь именно Александр Сергеевич написал о нашей Томи: «Опрятней модного паркета, блистает речка, льдом одета».

С появлением новой фаворитки площадь Пушкина приобрела столь ценимую сегодня камерность. И если бы не толпы паркующихся здесь по будням авто, то быть бы ей королевой города, а стала она королевой бензоколонки.




Глава 1


Карл Иванович Блинов, главный снабженец "Коксохима", а если покопаться поглубже, то и великий комбинатор на срок лишения свободы от восьми до пятнадцати с конфискацией имущества при отягчающих обстоятельствах, проснулся в приподнятом настроении. Такие люди как он, знавшие что и где хорошо или плохо лежит в стране, жившей в ожидании неминуемого приближения грядущего коммунизма, но превращавшей в дефицит даже спички, были голубой мечтой и ценным кадровым капиталом любого советского предприятия. Их драгоценным качеством было умение найти и взять в нужные сроки и в нужных количествах "то самое" остро необходимое всем, что не пылилось на полках. Иными словами, "достать" дефицит. Дефицитом в те годы были не только посуда, мебель и модная одежда, но и строительные краны, бульдозеры, кирпич и прочее, и прочее. В промышленности всё это называлось ёмким словом "фонды". Сначала в коридорах московских главков и министерств нужно было "выбить фонды" для родного предприятия, а потом, путём тонких переговоров и замысловатых многоходовочек, ещё и добиться реальной поставки этих самых фондов. А кто сказал, что на пути к коммунизму будет легко?

И если у какого-нибудь "Спецшаражмонтажа" не было такого "вёрткого как угорь" Карла, то и о выполнении им плана, и о реализации в срок поставленных партией грандиозных задач можно было даже и не мечтать. А значит, у начальства не будет карьерного роста, а у трудящихся путёвок на море в Сочи и новых квартир. Хотя такой нерасторопный рукамиводитель мог не только "застояться на месте", но и "загреметь" или, иными словами, "засидеться на весьма определённый срок".





"Кадры решают всё! " – так 4 мая 1935 года тонко заметил Генеральный секретарь ВКП(б) Иосиф Сталин на выступлении в Кремлёвском дворце перед выпускниками военных академий. Выпустил в воздух кольцо ароматного дыма "Герцеговина Флор" и сделал какие-то важные пометки красным карандашом в списке военачальников, которые не сумели грамотно решить все поставленные им задачи. А потом он немного подумал, улыбнулся уголками глаз и добавил: "Будут у нас хорошие и многочисленные кадры в промышленности, в сельском хозяйстве, на транспорте, в армии – наша страна будет непобедима. Не будет у нас таких кадров – будем хромать на обе ноги".





Так вот, Кемеровский коксохимический завод твёрдо стоял на двух крепких социалистических ногах. Да что там ногах – исполинских опорах. И в этом была немалая заслуга и героя нашего рассказа – Карла Ивановича Блинова. Да, как сказали бы сегодня, он был "конкретный решала". Таких как он, несведущие в хозяйственных делах граждане за глаза обидно называли "купцами", "пройдохами", а ещё хуже того – "барыгами", хотя бывали словечки и того хлеще. Но не будем их осуждать. Время было послевоенное и непростое. Не до сантиментов. Самого себя Карл Иванович обычно представлял как "специалиста по узким вопросам с карманами полными самых широких полномочий". Люди разные нужны, люди разные важны.



За окном его новой трёхкомнатной квартиры в только что сданном доме на улице Весенней сияло июньское утро 1953 года. Все трудящиеся давно уже несли трудовую вахту, а он – нет. Он был в законном отпуске, который специально подгадал на июнь. Любимая дочка Светочка должна была скоро родить, и от забот у Карла Ивановича кружилась голова. Даже с его могучими ("могущими") связями, обставить детскую и подготовиться к достойной встрече нового члена советского общества было непросто. Вот, например, детская кроватка. Наши советские, конечно, были в продаже, но ему хотелось для внука солидную, из дуба, чтобы с первых же дней на белом свете Блинов-младший привыкал ко всему хорошему. Коллега из Новосибирска обещал поискать по базам немецкую. Первые поставки из «нашей» Германии уже пошли, но что-то не звонил. «Надо бы набрать ему самому», – подумал Карл Иванович.





Он и имя внуку уже придумал – Максим. В честь пролетарского писателя Максима Горького. Как гордо будет звучать – Максим Андреевич Блинов! Конечно, не Блинов, а Тихонов, но будущий дед упорно называл его своей фамилией, а не отца. «Тихонов – ну что это за серость! Какая-то невзрачная, унылая как осень в колхозе, а вот Блинов – совсем другое дело. Яркая и горячая как весеннее солнце. С такой и жить, и карьеру делать – одно удовольствие». Необходимо заметить, что внука со стопроцентной уверенностью ему никто не обещал, но знакомый врач обнадёжил: «Дорогой Карл Иванович, не волнуйтесь, будет вам точно внук, гарантирую – пятьдесят на пятьдесят».



– Если внучка – тоже хорошо, но всё-таки пусть лучше будет внук. Так, куда же Варвара (жена Карла Ивановича) поставила кофе?





Почему наш герой мечтал именно о внуке, а не о внучке? При всём декларируемом в СССР равноправии мужчин и женщин, женщина всё-таки была "верным другом советского человека". Ну вот вы себе представляете, чтобы Валентина Терешкова первой полетела в космос вместо Юрия Гагарина? Или, например, чтобы главным плакатным стахановцем был назначен не Алексей Стаханов, а Прасковья Ангелина? Нет, вот! И Карл Иванович тоже таких несуразностей представить себе не мог.





Домработницу Зину он сегодня отпустил, жена с подругой упорхнули куда-то по своим "женским делам", а Карл Иванович наслаждался тишиной и спокойствием июньского утра. Он наконец-то нашел банку индийского кофе "со слоном", сварил себе чашечку крепкого ароматного напитка, развернул свежую газету "Известия" и погрузился в блестяще написанный фельетон о нерадивых строителях, которые сдали бассейн, но забыли провести в него воду.



По квартире витал тонкий аромат Chanel №5, который с изрядными усилиями, но удалось достать через знакомого мидовца в Москве на день рождения жены. Для него не было неразрешимых задач, но иногда случались «непростые» вопросы, которые требовали особого подхода. Ему нравились такие нетривиальные вызовы – заполучить то, что другим было не по силам. Это «там у них» деньги решают всё, а у нас – "связи" с нужными людьми. Впрочем, он и сам был таким "нужным человеком". На самом деле это был высокий профессионал своего дела, который в тонкостях познал советский образ жизни и плавал в нём как килька в томате. Конечно, этот умный и осторожный хитрец понимал, что «играет с огнём» по-крупному, но при этом не страдал ни от страха, ни от лишних угрызений совести – с кем нужно делился, кому надо заносил. И стал советским бонвиваном самой высокой пробы. В его защиту заметим, что не забывал он и про родное предприятие – трудился на его благо не покладая рук.





Карл Иванович взял с тарелки уже третью шанежку, так в Кемерово называют круглые булки с творогом сверху, и, напевая себе под нос какой-то прилипший мотивчик, откусил от неё смачный кусок. Аромат CHANEL оживил в его памяти известную далеко немногим историю: «Вот шанежки. Казалось бы, странное слово. А ведь мало кто знает, что пошло оно от Коко Шанель. Говорят, она обожала такие булки с творогом и съедала их на завтрак с кофеем минимум штук пять. А познакомил её с ними светлейший князь Дмитрий Романов, с которым у Коко был яркий, но короткий роман. Очевидцы рассказывают, что часто они устраивали с князем поедалки наперегонки, в которых Коко выходила неизменной победительницей. Съем и я ещё одну за её здоровье». Довольный полнотой прекрасно организованной жизни, он ласково похлопал себя по животу и расслабленно откинулся на спинку стула.



В дверь длинно и настойчиво позвонили. «Кто бы это мог быть? Может быть телеграмма от тёти Аси?" – попытался он себя успокоить.





Ой как не любили В СССР в 1953-м такие неожиданные звонки в дверь. И даже самые уверенные в себе хозяева жизни, занимавшие посты и повыше, чем Карл Иванович, вздрагивали и покрывались холодным потом, когда в их квартире раздавался нежданный звонок. Днём-то ещё куда ни шло, а вот ночью… Некоторые большие руководители от такого случайного ночного звонка сразу падали с инфарктом, а их полнотелые жены одномоментно худели килограммов на пять.



Оказалось – чепуха. Посыльный с запиской из горисполкома: «Тов. Блинов, просим срочно явиться к председателю горисполкома тов. Горюнову. Дата. Подпись».



Карл Иванович недоуменно повертел её в руках: «Странно. Вроде ничего срочного, когда я уходил в отпуск, не было. Может быть, телефон! Я же просил поспособствовать в установке в квартире телефона. Нет, ну вряд ли они стали бы посылать из-за этого курьера… Всё-таки это как-то странно…» – встревоженно размышлял Карл Иванович, выброшенный неожиданным визитом курьера из океана утренней идиллии прямо на мыс "неуютных волнений", хотя и не чувствовал за собой ничего "такого", отчего ему следовало бы волноваться.



С председателем горисполкома Константином Ивановичем Горюновым они давно были "на короткой ноге". Познакомились ещё по партийной работе в Новосибирске, а потом он вот вырос до головы Кемерово, а Карл Иванович пошёл по хозяйственной линии и осел на «Коксохиме», что тоже было неплохо – крупнейший комбинат Кемерово; с одной стороны – размах, а с другой – начальников над тобой поменьше.



«Да если посмотреть в суть вопроса, то и он, и я – мы оба по хозяйству, только у него забот больше, а денег меньше, – немного позлорадствовал Карл Иванович. – Что же я ему так срочно понадобился?». Город частенько обращался к руководству крупных предприятий – то там помочь, то тут оказать содействие. «Ну а как иначе? Одно же дело делаем».





В своей уютной жизни типичного советского элитария, Карл Иванович устраивал свои дела очень аккуратно, чтобы всё было "по полочкам" и старался не оставлять компетентным органам каких-нибудь «ниточек», потянув за которые они могли бы вытянуть на свет божий какое-нибудь бревно из «мутной воды» его трудовых будней.



Это состояние внезапной тягостной неопределённости, возникшее после визита курьера, стало для него как заноза в пятке. Сидеть с ним на месте ещё получалось, а вот пройдись хотя бы два шага и мучительно заноет: все мысли только об одном. Поэтому он не стал мешкать, а быстро оделся и направился в горисполком. Благо это было недалеко.



«Посмотрю заодно, как он там обосновался на новом месте – я ведь не был ещё у него в новом кабинете на площади», – горисполком недавно занял основательное здание напротив строящегося Дома связи, которое изначально предназначалось для других хозяев – «наркомата всего» – МВД, но потом курс партии резко изменился, и его отдали «младшей группе» – городским властям.





Прошёлся по Островского, свернул направо, пересёк просторную площадь Пушкина, в начале которой поздоровался с гипсовым бюстом поэта на белом белёном кирпичном постаменте: «Как быстро летит время… Ещё в начале 1949-го городские депутаты решили к 150-летию со дня рождения назвать площадь в честь великого русского поэта и соорудили бюст по-быстрому. Я же всё это помню. А в 1950-м должны были установить памятник, но, видимо, закрутились. В городе столько новых строек, и голова у них полна забот».



Карл Иванович остановился перед ведущими в горисполком гранитными ступенями и сердце его наполнилось восторгом, глядя как преображается улица Советская: «Красавец у нас городской совет! Жаль, конечно, что Москва башню на нём зарубила – как бы они хорошо в паре с Домом связи смотрелись! Ну конечно, им же там, в Москве, виднее. Если экономить, так сразу на Кемерово. Ни разу здесь не были, а указания слать – хлебом не корми. “Борьба с излишествами”! Далась им эта башня. В ней и кирпича-то, поди, всего на две машины. А нет ведь, нужно было указать нам из центра: "Недопустимо так бездумно транжирить народное богатство!" Касьяныч (Моисеенко Леонид Касьянович – один из ведущих архитекторов Кемерово 1940-50-х гг. В частности, по его проекту построена «визитная карточка» Кемерово – ансамбль Главпочтамт (Дом связи) и Администрация города (здание управления МВД) – С. К.) такое сильное решение на Советской запроектировал! Ночами не спит, всё чертит, макеты клеит, а они раз шашкой, два шашкой и нет вам больше башенки. Ну ладно, столица, мы её ещё при случае достроим. Не забудем, не проспим…».



Зашёл в просторный вестибюль. Постовой с кобурой на ремне поинтересовался: «К кому?» Оказывается, пропуск ему уже был выписан заранее. «Ждут! Что же там такое случилось?» Ох, как не любил он эти загадки, на бумажках с синими печатями.



Поднялся на второй этаж. «Шикарно они тут устроились. С размахом!» Залитые солнцем холлы с высокими потолками были устелены свежими ковровыми дорожками. В приёмную председателя вели массивные дубовые двери. Карл Иванович потянул за бронзовую ручку с шишечкой, тяжёлая дверь легко ему поддалась без малейшего скрипа:



– Добрый день, Людочка. У себя? Зайду?



– Здравствуйте. Конечно заходите. Вас давно ждут.





Огромный кабинет градоначальника был ещё не до конца обжит. Напротив окна одиноко стоял высокий шкаф для бумаг с затянутыми изнутри белыми занавесками стеклянными дверцами. В углу ютились пара черных кожаных кресел и журнальный столик с графином воды. Центр "аэродрома" занимал внушительных размеров начальственный стол, который своими близкими к концертному роялю габаритами напоминал задремавшего бегемота. Над этой хаотичной неустроенностью возвышалась как Эверест, шапкой белых волос, фигура хотя и рано поседевшего, но весьма импозантного председателя горисполкома Константина Ивановича Горюнова.



Увидев Карла Ивановича, хозяин кабинета расплылся в улыбке, решительно встал из-за стола и сделал несколько широких приветственных шагов ему навстречу, показывая тем самым, как он рад его видеть (вообще, уже по первым секундам встречи посетителей в "высоких" кабинетах намётанному взгляду сразу становится понятно "кто есть кто"):



– Карл, сколько лет, сколько зим! Как у тебя? Говорят, пополнение рода Блиновых ждёшь?



– Спасибо, Костя! Вот ведь всё у тебя на учёте, даже будущие граждане нашего города.



– Ну а как же, работа у нас такая. Присаживайся!



– Спасибо. Всеми мыслями сейчас со Светочкой. Врачи у нас в Кемерово, конечно, замечательные, но всё равно переживаем.



– Сколько осталось?



– Говорят, недели две.



– Ну, чтобы всё у вас прошло благополучно! Курить будешь? – Константин Иванович открыл настольную коробку с папиросами и жестом предложил гостю.



– Казбек? Давай подымим. А у вас как дела? Что-то срочное?



– Да. Извини, что выдернул тебя из отпуска. Но без тебя мы, кажется, не разберёмся, – при этом Константин Иванович выразительно провёл себе ребром ладони по горлу.



– Даже так! Ну давай, рассказывай…



– Помнишь, в 49-м мы новую площадь, которая на Орджоникидзе, постановили назвать в честь Пушкина? И памятник решили установить в следующем году.



– Конечно, сегодня шёл мимо – с Александром Сергеевичем поздоровался.



– Ну, закрутились, понимаешь. Тут сначала это НАТО образовалось в 49-м, потом этот штатовский самолёт сбили в 50-м. Все же на нервах постоянно – вдруг новая война. Не мне тебе рассказывать. Мы же куём оборону страны. Ну и опять же, мы ведь доверили этот вопрос товарищу Штерну, а в 1950 году оказалось, что он никакой нам и не товарищ, а еврей-вредитель и входил в "Еврейский антифашистский комитент". Сам-то он отделался лёгким испугом – пять лет лагерей, а мы?



– Да-а, – сочувственно протянул Карл Иванович, – тут нужен за этими самыми глаз да глаз.



– Ну вот, виноват. Не доглядел. А потом – Корея. 19-й съезд партии. И тут ещё и Сталин умер. Ну не до памятника нам было, понимаешь? – Константин Иванович достал ещё одну папиросу и нервно прикурил.



– Я-то тебя прекрасно понимаю.



– Так вот, в 49-м мы поставили бюст Пушкина и в городском бюджете утвердили на памятник смету почти в 400 тысяч рублей.



– Так. Ой-ой-ой, вот это уже совсем нехорошо…



– Чего уж тут хорошего. Сейчас 53-й, а памятника нет. Мой человек в Москве узнал от верных людей, что через месяц будет у нас комиссия с ревизией из Центра. Понимаешь, чем дело пахнет? Им только дай зацепиться, а потом начнут копать вдоль и поперёк. А я же, как принципиальный человек, часто гну свою линию. А кому это понравится?



– Это точно! Сколько, говоришь, был бюджет? 400 тысяч? Тут строгачом можно и не отделаться… Найдут и то, чего и в помине не было.



– Да знаю я. Вот и прошу тебя, как близкого друга, организуй ты нам этот памятник. На тебя одного вся надежда. Наш снабженец-то совсем ещё зелёный. Ну, пошлём мы его с этим заданием. И что? Да обделается он. А тут каждый час дорог!



– Но у меня же дочь! Ты же знаешь. И я в этих памятниках ни бум-бум!



– А я тебе кто – Ванька Жуков? Выручай! Тебе телефон, кстати, я уже договорился – проведут! И если всё гладко будет, я тебе по партийной брони сделаю автомобиль – «Победу».





Карлу Ивановичу дали ровно день на сборы и самые широкие полномочия. «Вот ведь какие дела. Хорошо иметь больших начальников в друзьях, но и какие большие от них проблемы…» – грустно размышлял всемогущий снабженец на побегушках.



Где искать этот памятник, он понятия не имел. Но у него была верная записная книжечка, в которой можно было найти ответ на любой, самый заковыристый вопрос.





После обеда в тот же день он уже сидел в кабинете главного архитектора города:



– Карл Иванович, по телефону ты ничего не решишь – нужно ехать. Я бы начал с Тбилиси. У них там хорошая самобытная школа скульпторов, если не получится – поискал бы в Ленинграде, ну и если уж нигде нет ничего подходящего, то остаётся только Москва. Есть там такой деятель – Манизер. Толковый дядька, но говорят он всегда так плотно загружен заказами, что, скорее всего, поставит тебя в план на следующую пятилетку, а у тебя, как я понимаю, вопрос не терпит отлагательств.



– Да уж… Вопрос – кипяток, – Карл Иванович вспомнил наполненные тревогой глаза председателя горисполкома и начал мысленно паковать чемодан.



"Ну что, Карл, вот и взошло над тобой солнце русской поэзии, – подумал он про себя. – Взошло и позвало в дорогу!"


Глава 2

Тбилиси встретил Карла Ивановича коктейлем летних кавказских ароматов.



«Хорошо в Тбилиси, где нас нет», – вздохнул Карл Иванович.



Прямо из аэропорта наш гонец направился в тбилисскую Академию художеств, чтобы побыстрее закрыть не терпящий отлагательства вопрос спасения не только доброго имени, но и, возможно, свободы "старого" друга: "Сейчас главное решить вопрос, а с гостиницей как-нибудь улажу. Ну, а если не улажу – буду считать звёзды".



Высокий и статный ректор академии Вахтанг Астанишвили встретил его как давнего приятеля, хотя и видел первый раз в жизни:



– Дорогой Карл Иванович, для Кузбасса обязательно найдём! Везде тебе скажут: «Приходите завтра», а у нас, пожалуйста, есть Пушкин! Забирайте хоть сегодня!



«Какая удача! Вот сейчас договор подпишем – и домой. Всё оказалось не так уж и сложно», – обрадованный неожиданно лёгким поворотом дел, он даже представил как пожимает после подписания договора руку ректору и поднимает за его здоровье бокал золотистого цинандали.



– Можно взглянуть?



– Можно налюбоваться от головы до копыт. Пойдём, дорогой! – утомлённый перелётом визитёр не придал особого значения несколько странному описанию памятника, сочтя это обычной манерой кавказского красноречия.



Идти было недалеко. Ангар со скульптурами граничил со зданием Академии. В высоком и душном помещении стояли невпопад чьи-то большие головы, отдельные руки, ноги, девушки почти без одежды, но вёслами циклопических размеров, атлеты раздирающие пасти львам и бородатые пионеры с горнами. Ловко лавируя между призывающими немедленно заняться физкультурой конечностями, Вахтанг провёл гостя в дальний угол хранилища, где в пыльном полумраке, чуть в стороне от всей этой сумятицы тел, выделялось накрытое белой накидкой массивное изваяние.



Приблизившись к загадочному экспонату, ректор встал слева от него, сделал такое торжественное выражение лица, как будто бы выдавал сейчас замуж за правнука чернокожего африканского князя свою единственную дочь, выдержал мхатовскую театральную паузу и, не глядя, поймал левой рукой нагло нарушавшую звенящую тишину муху, не успевшую осознать всей значительности исторического момента.



– Там, тибидом – тибидом – тибидом, – вытянувшись в струну, он резко потянул за край покрова, который с шумом упал на цементный пол, подняв облако белой пыли.



– Гомарджоба, Александр Сергеевич! – при этом его лицо осветилось такой лучезарной улыбкой, что любому наблюдавшему эту сцену зрителю сразу стало бы понятно, как высоко в Грузии ценят мастеров застольных речей и приравнённых к ним повелителей изящной рифмы.




Взгляду Карла Ивановича предстала величественная конная скульптура с сидящим на ней верхом великим поэтом. Одной рукой Пушкин сжимал поводья, а другой касался уха, за которое было заложено длинное перо, напоминающее по размеру уже скорее павлинье, чем гусиное. Одет он был как франт, в модное заграничное пальто с каракулевым воротником, фалды которого богато ложились на круп коня, а его кучерявую голову, по последней парижской моде, украшал высокий щёгольский цилиндр. Без всяких сомнений, это был именно Александр Сергеевич: узнаваемый гордый профиль, бакенбарды, ниспадающие как грозди спелого винограда, курчавая пышная шевелюра – спутать его с каким-нибудь зализанным Гоголем-моголем было невозможно. Смущало лишь одно – слишком бравая, по-военному статная гусарская выправка. Но кто его знает, какая она была на самом деле?





– Конь…? – удивлённо произнёс остолбеневший Карл Иванович. От неожиданного зрелища вся его холёная лысина тут же покрылась мелкими капельками пота.



– Сомневаешься? Как ты мог подумать, что мы позволим себе подсунуть Сандро Пушкину кобылу! – при этом Вахтанг описав указательным пальцем в воздухе полукруг направил его туда, где и находилось убедительное подтверждение того, что перед ними был именно ого-го какой конь, а не кобыла.



– Да нет, я не о том… Хотелось бы уточнить породу коня, – вовремя сориентировался наш посланник.



– Не просто конь – орловский рысак! Ты посмотри, как он гордо идёт!



Объективно говоря, скульптура действительно была великолепна. И если к исторической достоверности фигуры всадника ещё можно было придраться, то сам конь был безупречным олицетворением всех родовитых предков, которые встретились в орловской породе лошадей: арабских, датских и голландских кровей. Его правая нога застыла немного приподнятой и согнутой в колене, собираясь сделать шаг в вечность и ввезти своего седока в сокровищницу мировой литературы. Другие же три твёрдо стояли на земле, видимо, олицетворяя несомненную народность поэта, следование традициям и готовность принять прямое участие в свержении самодержавия.



– Он же как птица в небе летит, только по земле – цок-цок, цок-цок. Бери! Не жалко. Будет в Кемерово как в Ленинграде, только лучше. Медный Пушкин! – подытожил Вахтанг и ласково погладил коня по груди.



– А конь, случайно, не Пегас? Ну как аллегория, что Пушкин оседлал любимца муз… – к Карлу Ивановичу неожиданно вернулось привычное чувство юмора.



– Вах, шутишь, дорогой! Слушай, запомни или лучше запиши, в комплекте ещё есть кот, который цепью надо приковать к постаменту. Ну ты помнишь: «И днём и ночью кот ученый, всё ходит и ходит по цепи кругом…». Цепь – во! – Вахтанг поднёс прямо к лицу Карла Ивановича свой сжатый до белёсости кулак и пытливо заглянул ему в глаза, пытаясь понять какое же впечатление произвела скульптура на покупателя.



– Мощно! С размахом. А кот тоже орловский?



– Ваймэ! Кот ваш – сибирский. Народный! Из пролетариев. Хочешь, справку напишу?



– Кот – это хорошо. У нас любят котов… Позвоню и всё подробнейшим образом опишу.



– Конечно, переговори. Настоящая кавказская бронза! Передай там вашему главному, что пусть тоже приезжает. Возьмём барашка, поедем в горы, будем душевно читать стихи и пить молодое вино за нашего великого советского поэта – Сандро Пушкина!





Из-за разницы во времени, сегодня звонить домой было уже бесполезно – в исполкоме никого не было. Карл Иванович вышел на связь с Кемерово следующим утром:



– Костя, кажется, нашёл я Пушкина, – неуверенно проговорил он в тяжелую эбонитовую трубку.



– Карл, я верил в тебя! Подписывай договор и давай домой к дочке – нянчить внука, – по голосу Константина Ивановича чувствовалось, что он почти танцует у аппарата.



– На коне и с котом, – продолжил великий снабженец уже менее уверенным голосом.



– Кто на коне? С каким котом? – Карл Иванович почувствовал, как на другом конце провода напряглись не только провода.



– Пушкин. Сандро.



– Карл, ты пьян?



– Нет, есть конная скульптура. Пушкин сам на себя похож, я его сразу узнал – это точно он. Конь породистый, с родословной. Орловский рысак. Кот – сибирский. Наш. Бронза – кавказская.



– Карл, если ты шутишь, то это не смешно. А если нет, то тем более не смешно. Пушкин – не маршал Жуков. Ищи дальше. Удачи! – и собеседник резко оборвал разговор, повесив с размаха трубку.



Карл Иванович подумал: «Да, у всех нервы… Понятное дело – ревизия на носу…».



Перезвонил Вахтангу и вежливо отказался. Сказал, что в Кемерово в принципе не против коней, но хотелось бы, по крайней мере, двойку, запряжённую в карету, чтобы был виден размах "солнца русской поэзии". А так – не подходит. Вахтанг предложил ещё раз хорошо подумать и порывался сам позвонить в Кемерово, чтобы объяснить местным, какой шедевр они упускают, но Карл Иванович твёрдо убедил его этого не делать.




Глава 3


Следующей остановкой в поисках спасительного монумента в бронзе или уже, на крайний случай, в чугуне был Ленинград. Знающие люди сказали, что есть только одно место, где можно попробовать его найти – это Творческие мастерские имени И. А. Крылова.



– Здравствуйте, я из Кемерово. Меня интересует памятник Пушкину.



– Очень приятно. Александр Бакланов – заместитель директора по монументальной скульптуре. У нас очень широкий выбор памятников, и многие есть в готовом виде: Гоголь, Маяковский и, конечно, Пушкин, – интеллигентный молодой человек неопределенного возраста в костюме с бабочкой, как у конферансье, был подчеркнуто приветлив, но границ гостеприимства не нарушал.



– Пушкин на коне?



– Ну зачем же сразу на коне. Пешком. Хотя, если нужно…



– Ой, хорошо-то как. Да я тут только что из Тбилиси. Так у них Пушкин на коне, представляете? Думаю, может, какое-то распоряжение было, чтобы повыше как-то выглядел, посолиднее, что ли.



– А! Наслышаны. Это работа Ираклия Гурадзе. Известный мастер. Неоклассицист. Большой новатор. Постоянно переосмысливает заржавевшие догмы искусства.



– А у вас какой Пушкин?



– Обычный. Задумчивый.



– Отлично! Можно взглянуть? – в этот момент Карл Иванович ещё больше полюбил «культурную столицу», где новаторство знало своё место и не посягало на вечные ценности.



Хранилище готовых памятников находилось не в Ленинграде, а в Выборге. Договорились встретиться там завтра утром. Карл Иванович на радостях тотчас же забронировал билет на вечерний рейс на Москву и дальше в Кемерово и в предвкушении скорого возвращения домой с удовольствием отужинал в ресторане Астория. Выпил за «Сергеича» водочки под осетровую икорку и в прекрасном настроении пошёл отдыхать.





Пока Карл Иванович с Александром шли через огромный склад, где опять нужно было продираться через лес чьих-то отделённых и прикреплённых рук и ног, замдиректора "по отображению великого прошлого в не менее великом настоящем" поинтересовался:



– Карл Иванович, а Вы знакомы с современными тенденциями в скульптуре?



– Как-то не очень, – признался Карл Иванович.



– Сейчас я Вам представлю работу нашего ленинградского скульптора Дмитрия Петрова. Его ещё называют основателем направления "борзого соцреализма".



– "Борзого" это в смысле "наглого"?



– Нет, что Вы! Дмитрий Иванович очень деликатный и интеллигентный человек. Мы с ним хорошо лично знакомы. Ещё до войны он создал к ХХ-летию Октября монументальное произведение "Ленин и Маркс в окружении борзы?х охотятся на кабанов". Конечно, Вы понимаете, образ "кабанов" был тонкой художественной метафорой, символизирующей всяческих левых и правых уклонистов, которые извращали суть марксистко-ленинского учения и были вовремя одёрнуты партией.



– Да, знаем мы таких. Ну а почему он стал родоначальником именного "борзого", а не, к слову, "махрового соцреализма"?



– Особенно в этом памятнике ему удалась группа борзы?х, корпуса которых подобны натянутым лукам, а зоркие глаза пристально всматриваются во враждебные силуэты кабанов на горизонте. Вошли в золотой фонд нашего искусства как пример мастерского воплощения в нейтральном образе бдительной "пролетарской чуйки". Прекрасно доносят до зрителя идею личной ответственности каждого советского человека в поиске и выявлении классовых врагов.



– Я вот тоже в 39-м как-то проявил пролетарскую чуйку, – вовремя поддакнул Карл Иванович, чувствуя высокую идеологическую планку своего визави.



– Можно много говорить о принципе "партийности в искусстве", но стоит только один раз взглянуть на этих борзых, и сразу становится понятно, что значит "чуять врага за версту". В 37-м эта работа была смонтирована в Москве на Красной площади на Лобном месте и простояла там вплоть до завершения в 1938 процесса над так называемым «право-троцкистским блоком». А после, в 1939, её отправили в культурно-просветительское турне по странам Африки, чтобы наглядно продемонтрировать угнетенным народам чёрного континента, что значит революционная бдительность, –



темпераментный лектор даже взмок от влажности случайно поднятой темы. На рубашке в области подмышек у него проступили большие круги тёмного пота. – А вот и наш Пушкин, прошу вашего любезного внимания!





Перед Карлом Ивановичем предстал памятник поэту, который уже при первом взгляде заставил его усомниться в правильности поспешного отказа от грузинского предложения. Пушкин стоял на пеньке в окружении зайцев, один из которых, видимо, самый наглый, сидел у него на плече. Другие же окружали основание плотной группой, напирали и лезли друг на друга, чтобы оказаться поближе к одетому в крестьянскую рубаху и широкие мешковатые штаны Александру Сергеевичу. В левой, чуть согнутой в локте руке поэт держал увесистую морковь. Карл Иванович насчитал девятнадцать косых, потом сбился и бросил эту затею.








Казалось, что зайцы внимательно слушают классика, который читает им что-то в этом духе:





Прощай, немытая морковь!

В последний раз передо мной

Ты предстаешь в красе угрюмой

И блещешь гордою главой.



Отныне будем мыть тебя,

Скоблить и чистить не щадя,

Чтоб яркостью твоей красы

Без страха полнить животы.



– А зайцы чьи? – грустно спросил он, понимая, что домой сегодня, скорее всего, не полетит.



– Некрасова. Памятник задуман для советской сельскохозяйственной выставки во Франции. Символизирует преемственность русской поэзии от Пушкина к Некрасову – связь времён, так сказать. Некрасов, как и всякий литературный новатор, был крепко связан с традициями своих великих предшественников, и больше всего – с наследием Пушкина. К сожалению, этой преемственной связи не замечали читатели-современники. Противопоставляли, в сущности, выдуманного, небывалого Пушкина выдуманному, небывалому Некрасову. А ведь именно из произведений Некрасова крестьяне узнали, как им плохо живётся. А кто предтеча? Правильно – Пушкин! Он был чувствителен к ним во многих местах:



Зима!.. Крестьянин, торжествуя,

На дровнях обновляет путь;

Его лошадка, снег почуя,

Плетётся рысью как-нибудь.

Заметьте, не бежит и не скачет, а именно «плетётся», символизируя угнетённое положение крестьян и лошадей при царизме. И Некрасов через годы протягивает ему руку соратника, также осуждая эксплуатацию кучкой загнивающего дворянства широких народных масс:





Однажды, в студёную зимнюю пору

Я из лесу вышел; был сильный мороз.

Гляжу, поднимается медленно в гору

Лошадка, везущая хворосту воз.

Чувствуете, как Некрасов подхватывает и развивает тонко замеченное Александром Сергеевичем? "Поднимается медленно в гору" эхом народного отчаяния перекликается с "плетётся рысью как-нибудь". Сани явно перегружены дровами. А почему? Разрываясь между барщиной и оброком, крестьянин не мог позволить себе уделять должного внимания собственному хозяйству и тем самым он варварски перегружал лошадь. Более того, среди советских литературоведов есть и такое мнение, что он пишет о той же самой лошадке, что и Пушкин!



– А морковь – это, видимо, символ плодородного литературного наследия Александра Сергеевича? – предположил Карл Иванович



– Конечно! Вы глубоко правы. А говорили, что не разбираетесь в современном искусстве. Морковь – это метафора питательной среды творческого достояния Пушкина для будущих поколений литераторов. Памятник единственный такой в своём роде. Очень смелое стилистическое решение. Ваш город, как его, Кемерово, не пожалеет! Ну, как вам?



– Впечатляет, – великий решала закурил папиросу и медленно обошёл скульптурную группу. Потрепал одного из зайцев за ухо и задумчиво почесал подбородок. – А другого Пушкина у Вас случайно нет? Ну поспокойнее. Может быть с сигарой? – на всякий случай уточнил он.



– Пушкин – не мальчик на побегушках, – уверено отрезал питерский.





Карл Иванович понял, что, как и с первым предложением, без звонка руководству он на себя такую ответственность точно взвалить не сможет, и взял паузу до завтра. Всё-таки, хотя Кемерово и не считался в культурных кругах захолустьем, готов ли он был к таким передовым творениям советских монументалистов?



Соединили с горисполкомом неожиданно быстро:



– Есть в Ленинграде один вариант, – преувеличенно бодро начал Карл Иванович и вкратце описал скульптуру из самого эпицентра культуры.



– Ой… Карлуша, только зайцев нам не хватало. Я скоро сам уплыву куда-нибудь на льдине – наверное, прямо под воду. Мне шепнули, что комиссия, оказывается, уже через две недели будет в Кемерово. Найди ты нам нормального Пушкина. Разве я многого прошу? Умоляю! – голос Константина Ивановича сегодня был уже совсем не таким начальственным, как позавчера.



Да Карл Иванович и сам понимал, что Пушкин с зайцами – это слишком смелый ход для его неизбалованной высоким штилем малой родины. С тоской в сердце будущий дед сдал билет на Кемерово и в весьма подавленном состоянии уехал на вечернем поезде в Москву.





В купе он устроился на нижней полке и долго не мог уснуть. Ворочался с боку на бок, вспоминая встречи последних дней: "Если в Москве дело не выгорит, то придётся выбирать между Пушкиным-Мазаем и Пушкиным-маршалом. Да, Костя вряд ли простит мне такую осечку. Ну я сделал для него всё, что мог. Кто бы мог подумать, что выйдет такая дилемма… Назвали бы площадь лучше в честь этого проходимца Ермака. Хотя и там, поди, такая же канитель. Ох уж мне, это искусство… Век бы его не видеть!" – его привычные энтузиазм и уверенность, что неразрешимых задач не бывает, а есть только "косые руки", куда-то исчезли.



Видавшая лучшие времена лодка неторопливо скользила по широко разлившейся реке. На носу серой кучей сгрудились мокрые и испуганные зайцы. Они нервно подёргивали носами и недоверчиво смотрели на гребца.



– Не бойсь, косые. Сейчас найду место посуше и высажу вас, безбилетники, – Карл Иванович уже приглядел пологий участок берега и наметился причалить к нему. Лодка осторожно огибала большое коряжистое дерево, которое река принесла сюда откуда-то издалека.



– Милостивый государь, не будете ли Вы так любезны угостить меня рыбкой, а то я, знаете ли, с утра ничего не ел.



Осторожно обернувшись он увидел на берегу Александра Сергеевича на коне. Точнее, в коне. Это был кентавр иссиня-черной масти с верхом Пушкина, а внизу вполне себе мощный круп породистого коня.



– Так у меня вот, только зайцы, – начал он оправдываться.



– Поди, придержали для себя рыбки, а мне зайцев предлагаете. Жулик! А я ещё стихи вам свои хотел почитать, а теперь вот не буду, – Пушкин-конь обиженно заржал, встал на дыбы и ускакал прочь по берегу. – Жулик! Стреляться!



Карл Иванович посмотрел на реку и увидел, что погода вдруг разительно переменилась – подул резкий ветер, и его лодчонка опасно закачалась от набежавших волн.



– Гражданин, просыпайтесь. Скоро прибываем. Москва! – рябая проводница трясла его за плечо.



– А где Пушкин, куда он ускакал?



– Какой Пушкин? Вы одни в купе были.



– Ой, простите, дурной сон.



– Сдавайте бельё!



Карл Иванович собрал бельё и посмотрел на часы: "Чёрт-те что творится. Ехать ещё минут сорок, а меня уже подняли".



Невыспавшийся и злой за свои нелепые неудачи последних дней, он сел у окна и, глядя на пробегающие мимо столбы, опять начал раскладывать в уме бесконечный пасьянс, какое же из двух зол выбрать на крайний случай. Взвешивал все за и против, но карта не шла: "Зайцы или конь? Конь или зайцы? А может быть послать их всех с этим зверинцем к ***! Я-то здесь при чём? Сами прошляпили, сами и расхлёбывайте. Зачем я вообще ввязался в эту историю? Ну нет, так нельзя. Я обещал".




Глава 4


Столица встретила искателя культурных ценностей неласково. В творческом союзе советских скульпторов сразу сказали, что единственный человек, который может ему помочь, – это Матвей Генрихович Манизер: "Но он заслуженный и именитый лауреат Государственной премии, и к нему очередь на годы вперёд. Вряд ли он возьмётся. Попробуйте, конечно, но шансы у вас невелики».



Манизер действительно был «узким» специалистом по Пушкину. Пока все ваяли Лениных, он нашёл свою «тихую гавань». В 1937 г. у Чёрной речки на месте дуэли поэта установили барельеф Пушкину его работы. Это стало началом большой «Пушкинианы» Манизера. Скульптор выполнил статую А. С. Пушкина для нового здания вокзала в городе Пушкино, другую – для фойе Государственного академического Малого театра. Большие монументальные работы Манизер осуществил для Московского метрополитена. Наиболее известна станция «Площадь Революции» (1939), где в низких углах арочных проходов размещены большие фигуры с атрибутами различных родов деятельности: пограничник с собакой, птичница с курицей, молодой рабочий с шестерёнкой, чиновник с пакетом из "стола заказов" и т.д.



Карл Иванович понял, что это и есть тот последний шанс, упустить который ему просто нельзя. Нужно было найти какой-то особенный подход к скульптору, чтобы тот не смог отказать ему дежурной фразой: «Я чрезвычайно загружен работой! Приходите в следующем году».



Карл Иванович купил в магазине, не глядя, бутылку коньяка и палку дешёвой конской колбасы и в грустных мыслях погруженный, заперся в номере. «Промашки быть не должно. Нужно думать, думать…». Коньяк он пил из горла и рвал колбасу зубами не режа. И тут его осенило!



Он решил написать Матвею Генриховичу Манизеру письмо от имени трудящихся Кемерово и, как уполномоченный делегат народа, умолять его изваять памятник.



Весь вечер он сидел в гостинице, даже не поужинав, пил коньяк уже из гранённого стакана и писал «Послание кемеровских пролетариев Манизеру». Пол в его номере устилала скомканная бумага черновиков. Нужные слова витали как мухи в голове, жужжали неперебой, но на бумагу не ложились. То получалось слишком формально, то чересчур дерзко. «Ну не то, не то! Всё какая-то белиберда!». Всё-таки великий снабженец первый раз в жизни писал от лица всего Кемерово. И это был трудный хлеб.



Наконец он нашёл, как ему показалось, правильный тон «плача сибиряков по культуре» и сел за чистовик.








«Дорогой Матвей Генрихович, обращаются к Вам труженики Кемерово. Мы живём и работаем на благо нашей великой Родины – СССР в Сибири. Город у нас чистый, красивый, ухоженный, но, конечно же, не Москва и не Ленинград. А мы ведь тоже тянемся к культуре. Хочется после рабочей смены культурно прогуляться по городу, сходить в библиотеку. Детишки пусть вырастут культурными – станут учёными, инженерами и, может быть, кто-то пойдёт по линии искусства – будет таким же известным скульптором, как и Вы. Одна наша печаль – нет в нашем городе памятников великим русским поэтам и писателям! Ни одного.



Мы все чтим память об Александре Сергеевиче Пушкине и многие его стихи знаем наизусть. Ведь именно он был зарницей Великого Октября. Бывает, стоишь у станка, точишь деталь, а в голове молотом стучит:





Во глубине сибирских руд

Храните гордое терпенье,

Не пропадёт ваш скорбный труд

И дум высокое стремленье.

Только наше терпение на исходе. Долгие годы ручаются нам решить вопрос. И даже в 1949 поименовали в честь Пушкина целую площадь, а памятник на ней и поныне отсутствует. Сколько раз мы писали и в горисполком, в и горком партии, и даже в Москву тов. Молотову. Все обещают разобраться, но только завтраками кормят. А он нам жизненно необходим, как воздух свободы.



Надеемся на Ваше живое участие!



Матвей Генрихович, помогите нам с памятником Пушкину. Кемерово Вас вовек не забудет!».



Далее шли подписи.





Карл Иванович накупил чернил разных фабрик и несколько перьевых ручек, которые сразу немного «подправил», чтобы было похоже, что они давно были в ходу, и сел подделывать подписи.



«Конечно, обманывать это нехорошо, но по существу я же всё написал как есть – взаправду, а подписи… – ну, все кемеровчане действительно мечтали об уютной площади в центре города с памятником солнцу русской поэзии. Так что где тут обман? Я всего лишь «копьё судьбы» в руках истории», – успокаивал он себя.



Сначала он вспоминал фамилии и имена своих знакомых. На двадцатой странице в ход пошла фантазия – и в подписных листах появились Синебрюхов, Красномаков, Попугаев, Широкоплечев и многие другие «новые жители» Кемерово.



За полночь, исписав разнокалиберными подписями около 50 листов, Карл Иванович сказал: «Всё. Довольно! Будь, что будет». Упал в кровать и отрубился. Коньяк и мозговой штурм – лучшие снотворные.





Проснувшись наутро ровно в семь без будильника, он был необычайно бодр и деловит, несмотря на то, что проспал всего пять часов. Его наполняла спокойная уверенность, что план неприменно сработает и действовать нужно именно так, как он вчера и решил. Перед именитым московским скульптором должен был предстать не ловкий «выбивала», а делегат от кузбасского трудового народа – немного смущённый порученной ему миссией, но непобедимый в своей прямолинейной правоте.



Карл Иванович, как вы подумали, не сразу ринулся к Манизеру, а сперва направился в ГУМ. Там он купил самый обычный мешковатый костюм фабрики «Большевичка», каких у него самого отродясь не бывало. И ещё косорылые ботинки не то от «Красного Обувщика», не то от минской фабрики «Лукошкино», которые тоже никогда не состояли на службе в его привычном гардеробе.



После этого он вернулся в гостиницу и оделся во всё новое. Его ноги, переобутые в «чудо» советской торговли, удивленно спрашивали: «Товарищ, за что?!», а глаза удивлённо искали в зеркальном отражении хоть какие-то знакомые черты былого лоска. В номере он долго стоял перед зеркалом и искал такое выражение лица, чтобы в нём были и почтительное уважение к скульптору, и застенчивость человека из Кемерово в столице, и, главное, твёрдая решимость не уйти от него добровольно без памятника поэту. Продуманный образ он дополнил пенсне не по размеру, которое постоянно сползало с его крупного носа и возвращалось на место суетливым движением, что должно было убедительно демонстрировать волнение просителя.



Отрепетировав «ходока из народа», наш кузбасский вездеход пошёл на «взятие Манизера». Новые скрипучие ботинки нестерпимо натирали ему ноги, и это добавляло его лицу выражение непридуманного страдания.



– Нет, я от вас, уважаемый, без Пушкина не уйду. Не на того напали, – зарядил себя Карл Иванович, открывая дверь подъезда в престижном доме на Котельнической набережной.





Скульптор работал в домашней мастерской, когда на пороге его нескромной даже по столичным меркам квартиры появился исхудавший за время метаний по стране делегат от Кузбасса. В его левой руке была зажата, как кепка Ильича, исписанная сотнями подписей измочаленная пачка бумаги. Взгляд – потупленный и пламенный одновременно. Всё по сценарию.



Мастер вышел к посетителю в длинном кожаном фартуке со свежими следами глины:



– Говорите быстро и по делу. Я работаю.



– Матвей Генрихович, меня к вам отправили трудящиеся Кузбасса с огромной просьбой, помогите! – для произведения нужного впечатления он даже немного присел при финальном «помогите», уменьшившись в своём гигантском росте. Это точно должно было сработать.



Его пригласили войти. В кабинете он аккуратно сложился на краешке стула, показывая тем самым свою робость и смущение перед лицом великого деятеля искусства. На край стола этот нескладный человек осторожно положил пачку скрученной бумаги с обращением к скульптору трудящихся и их пёстрыми подписями. Это было напоминанием, что он здесь не по своей воле, а как представитель широких масс сибирских тружеников. А после Карл Иванович рассказал в красках всю запутанную историю памятника Пушкину в Кемерово. Как в 49-м обещали и установили временный школьный бюст на площади,а потом и совсем про него забыли. Прошли уже годы, а памятника всё нет и нет. Про ревизионную комиссию из Москвы он, конечно же, умолчал.



– М-да. Оторвали?сь мы здесь в Москве от народа… Живём, как на Марсе. Непременно нужно помочь. Непременно! Я думаю, исходя из вашего описания площади, вам подойдёт памятник метра на 4 высотой. Полагаю, за год управимся. Готовьте договор.



– Никак нельзя, дорогой Матвей Генрихович, за год. Трудящиеся волнуются.



– Уважаемый, как вас там, Карл Иванович? Я ведь вам, буквально говоря, памятники не рожаю. У нас, понимаете ли, тоже есть свой производственный цикл. Обязательства.



– Отец родной, не погуби! Ну, может быть, есть хоть какой-то выход? – Карл Иванович резко накренился через стол вперёд к скульптору и вдобавок ещё и выдвинул подбородок, что практически упёрся лбом в его фартук.



– Ну, если вам уж так крайне срочно необходимо… – видя такую искреннюю мольбу делегата, Манизер не смог остаться безучастным, – недавно я делал для Малого театра скульптуру Пушкина – могу отлить копию. Но она будет весьма небольшого размера, почти в его натуральный рост. Вам, наверное, это не подойдёт.



– Ещё как подойдет! – выдохнул Карл Иванович.



– Готовьте договор.



– Так вот, уже со мной. Пожалуйста. Только сумму вписать!



– Хорошо, я посчитаю смету, подпишу и завтра заедете, заберёте. Только имейте в виду,лишней скульптурной бронзы у меня не было и нет. Доставайте сами, где хотите. Это уже ваши хлопоты.



– Конечно, Матвей Генрихович, это как раз не вопрос, – из Карла Ивановича, воспользовавшись сладким ощущением победы, попытался вылезти сидевший взаперти пройдоха-снабженец, но его быстро затолкали обратно.



– Да, кстати, если будет необходимость, я и Ленина могу исполнить.



– Непременно будем иметь это в виду! – и у великого снабженца в записной книжечке появилась новая запись: "Манизер. Скульптуры. "Я от народа".





Назавтра Карл Иванович уже в своём привычном гардеробе ответственного хозяйственника был в Главкультснабе: «Что тут у вас с бронзой для товарища Пушкина?» С ней тоже оказалась беда. Бронза для дела и для тела поэта требовалась не абы какая, а специальная, обладающая повышенной пластичностью и вязкостью для передачи тонких деталей скульптуры. Все пути к ней вели к одному поставщику – заводу цветных металлов в Мытищах, куда он и выдвинулся без лишних отлагательств.




Глава 5


Мытищи – это всего 16 километров от центра Москвы, а уже совсем другая жизнь. Завод находился на окраине города. Покосившиеся столбы ворот венчал металлический пояс, на котором когда-то было выбито: «Народ и партия – едины». Буква «е» отвалилась, и надпись теперь категорически утверждала, что и те, и другие – редкостные динозавры во всех смыслах этого слова.



Что вскоре и подтвердилось.



Карла Ивановича встретили весьма прохладно. Он вёл долгие разговоры с директором и начальником отдела сбыта про фонды, недобросовестных поставщиков, про Кузбасс и про трудности везде и во всём. Заводчане понимали его чрезвычайный интерес к предмету переговоров и прощупывали, какую бы поиметь выгоду с сибиряка за сверхплановый труд. "Липкая" восточная дипломатия шла уже второй час, но конца и краю ей не было. В иной ситуации он развернул бы все эти привычные вымогательства провинциальных москвичей и в два счёта легко получил бы желаемое. Ещё сами бы и должны остались. У него были нужные рычаги «где надо». Но сейчас он почувствовал, что очень сильно устал. Он хотел побыстрее вернуться в родной Кемерово к будущему внуку и дочке Светлане. Вся эта возня смертельно ему надоела. И тут он вспомнил про обещанную награду – автомобиль:



– Бронза, бронза… А если трудящиеся Кемерово вам в плане шефской помощи передадут очередь на автомобиль?



– Да? У вас есть такая возможность? А какой? – ещё минуту назад вялый директор вдруг "проснулся" и проявил живой интерес к делу Карла Ивановича.



– Наша «Победа»*, – спокойно и твёрдо ответил он.



– О-о-о, Карл Иванович, что ж вы нам сразу-то не сказали, как важен памятник Пушкину для Кемерово? Кстати, а сколько бронзы нужно? Всего-то тонна? Мы можем и больше. Может быть ещё что-то хотите отлить? Приходите завтра, мы подготовим все небходимые документы.





Через три дня Карл Иванович уже был дома. Успел. Светлана дождалась его, как и обещала.



А ещё через три дня она родила богатыря – 3 600!








Счастливый дед настоял, чтобы внука назвали Александром, и всем доказывал, что Александр Андреевич Блинов, то есть, конечно же, Тихонов, звучит гораздо внушительнее и современнее, чем Максим. Ну вы, уважаемые читатели, понимаете, в силу каких обстоятельств он изменил своё мнение.



Матвей Генрихович Манизер отлил скульптуру точно в срок, как и обещал.





15 декабря 1953 года тщательно упакованный в деревянный саркофаг "бронзовый гость" прибыл в Кемерово в пломбированном железнодорожном вагоне. Все посвященные в детали нехорошей истории городские чиновники ждали этот день с таким же нетерпением, как когда-то в революционном Петрограде в апреле 1917-го большевики встречали вагон-посылку из Швейцарии, где томились в изгнании наши самые отъявленные "гидры революции" – Владимир Ленин и сотоварищи.



Вопрос, ставший причиной "бронзового бега", был благополучно закрыт. Константин Иванович пережил ревизию без серьёзных замечаний и остался главой вверенного ему города при полном доверии партии и правительства. Все прочие управленцы, полгода жившие в страхе громкого разоблачения, облегченно "выдохнули" и бережно поместили ценный груз на склад, а потом с чувством исполненного долга… спокойно про него забыли.





В августе 1954, Карл Иванович прогуливался по площади Пушкина и , к своему удивлению, обнаружил на своём привычном месте всё тот же пыльный "школьный" бюст Пушкина на том же самом покосившемся белённом кирпичном постаменте. "А где же тот памятник, за который я так бился? Что за дела?" – сердито подумал он, вспоминая все свои мытарства по пыльным закромам искусства.



Придя домой, он тут же набрал приемную горисполкома:



– Людочка, это Карл Иванович, соедините, пожалуйста, с главным, – селектор прошелестел и в трубке без промедления появился бодрый голос городского головы.



– О, Карл, рад тебя слышать. Как растёт Блинов-младший?



– Спасибо, справляемся. Костя, а что там с памятником Пушкину? С декабря же на складе лежит. Как же так? 6 июня, вот недавно, был день рождения поэта. Почему же не приурочили? – в голосе участника "великих дел" были и обида и праведный гнев. Ему было больно не столько за себя, сколько за державу.



– Карл, прямо сегодня об этом думал. Ко дню рождения не получилось – были отдельные обстоятельства, о которых не по телефону. Но есть у нас на примете пара интересных дат. Специально придержали, потому как понимаем, что второго такого случая не будет. Как только определимся, сразу дам тебе знать, – талантливо, но малоубедительно соврал Константин Иванович. Признаваться "ветерану битвы за взятие Манизера" в том, что как только вопрос с ревизией был закрыт, то он тут же забыл о "солнце русской поэзии" не было никакого желания.





После звонка возмущённого горожанина Константин Иванович немедленно вызвал к себе зама по культуре и поручил срочно найти ближайшую подходящую дату, к которой и следовало бы "подтянуть" открытие памятника.



Назавтра план действий был готов. Самым удачным решением на расстоянии вытянутой руки оказалось 6 ноября. Вы можете подумать, что этот выбор означал "ровно пять месяцев со дня рождения поэта". И ошибётесь. В это день, в 1830 году Пушкин закончил последнюю из «маленьких трагедий». Его и утвердили как "день П". Мудрый и видавший виды заместитель благоразумно умолчал, что она называлась «Пир во время чумы».





Вы спросите, а в чём же здесь интрига? Шёл 1954 год. В воздухе витал то ли "ветер перемен", то ли "запах жаренного". И разобраться в такой резкой перемене розы ветров было непросто. Сначала внезапно рассыпалось "дело врачей", а все зрители уже заняли лучшие места в партере и приготовились к впечатляющему второму акту. Всё-таки так замечательно сидеть с хорошим видом на сцену и в нужный момент вскидывать руку с большим пальцем вниз: "Добить!", благоговейно чувствуя, что в этот раз не твоя очередь стать ужином для львов. Потом "мингрельское дело", а после начался массовый исход осуждённых ещё вчера одним росчерком пера на десяточку-двадцатку "врагов народа" на свободу. А выпускали на волю их по личному указанию тех же самых особистов, которые их "пачками" туда и отправляли. Мумия Сталина при этом продолжала безмятежно прохлаждаться в Мавзолее на Красной площади, аккурат рядом с мумией Ильича, и даже мизинцем не пошевелила, пропустив начавшийся в стране стремительный передел власти. Ещё не прозвучали слова исторического доклада "О культе личности и его последствиях" Никиты Сергеевича Хрущева на ХХ съезде КПСС в 1956, но аппаратчикам всех уровней, которые имели внушительные послужные списки заслуг "по старым понятиям", вдруг стало очень неуютно в своих "тёплых" креслах. И нюх их не подвёл. Атмосфера в кабинетах власти стала прямо-таки предгрозовой. Никто толком не знал, как далеко зайдут намечавшиеся разборки в том, кто и чем лично отличился при "хозяине". А ведь, как метко говорил товарищ Бендер: "У нас все ходы записаны". И это чувство приближающегося Судного дня мешало многим ответственным товарищам не только привычно отовариваться в столах заказов, но и просто спокойно спать.





6 ноября 1954 года на площади по случаю торжественного открытия памятника А. С. Пушкину собрались «лучшие люди города» – партийцы и немногочисленные кемеровские деятели искусств. Большинство из приглашённых были в серых или черных плащах и таких же одинаковых фетровых шляпах. В народе их за глаза называли «проходимцами», поскольку они в обязательном порядке участвовали во всех официальных мероприятиях: «легко на них проходили». За ходом митинга бдительно наблюдали товарищи Ленин и Сталин, портреты которых окружали герб СССР на трибуне слева и справа.



Поэт стоял весь в белом. Праздничную речь произнёс первый секретарь обкома КПСС, потом горкома, далее слово дали председателю горисполкома Константину Ивановичу Горюнову.



Верёвки обрезали, белые одежды пали. И Кемерово увидел «нашего» Пушкина.



С площади вёл прямую трансляцию корреспондент областного радио Миша Ялин:



– Наш микрофон установлен на площади имени Пушкина. Сегодня, 6 ноября, здесь открывается памятник великому сыну русского народа, гениальному писателю Александру Сергеевичу Пушкину. На торжественное открытие памятника собралось несколько тысяч трудящихся областного центра. Пришли представители советских, партийных, профсоюзных и комсомольских организаций, рабочие заводов и фабрик, студенты, учащиеся школ и ремесленных училищ. Многие из них в знак любви к великому поэту принесли огромные венки, живые цветы.



Карл Иванович обошёл вокруг памятника, в судьбе которого он принял такое живое участие, и оценил его:



– Совсем как живой. Ну здравствуйте, Александр Сергеевич!




Уголь – не сахар




– Что получает шахтёр после смерти?

– Три дня отпуска, а потом снова под землю.

Хроника давно минувших дней

Площадь Советов



Главная площадь Кемерово, на которой расположены здания Администрации Кемеровской области и города, Правительства Кузбасса, регионального управления отделения ФСБ. В центре – классический памятник Ленину.

По её центру ещё до середины 50-х стояли взъерошенной кучкой старинные деревянные щегловские усадьбы с вековой историей. Со всех сторон их окружили махины из кирпича, стекла и бетона с ненашенскими колоннами в каком-то заморском стиле.

Так или иначе вся «громкая» история Кемерово связана с этой площадью. Здесь собирались шахтёры с требованиями в 1991 году. Выступал пред ними трибун Тулеев. Потом пришли люди в день объявления ГКЧП. Последняя народная сходка – шок после «Зимней вишни».

Застройка площади велась размеренно – в период с 1940-х по 70-е. В эти годы в СССР произошел резкий переход от торжественного сталинского ампира к лаконичному функционализму строгих прямых линий. Если посмотреть на площадь от памятника Ленину, то этот архитектурный ансамбль покажется случайной эклектикой, а кому-то даже хаосом, но стоит отойти от него метров на сто к Советскому проспекту, и его монументальная фигура свяжет разношёрстные здания в единое завершённое решение. Чудеса оптической иллюзии!



– Ты из Кемерово, а я – из Тагила. Мы – земляки! – мой случайный знакомый в сочинском баре просто светился от счастья, что встретил «земляка».

– Ну, Кемерово – это не так уж и близко от Нижнего Тагила, – попробовал уточнить я.

– Братан, да ты не понял. Знаю я, где Кемерово – Сибирь, кедры-шахты, Новосиб у вас рядом. Ты в корень зри! Мы же духовные братья – соль земли русской! Тебя как зовут? Сергей? Будем знакомы – Виктор!

– Виктор, был я как-то в Германии, немцы спрашивают: «Ты откуда?» Я им: «Из Кемерово». Полезли они в интернет, нашли политическую карту мира с фокусом на Россию и прилегающие страны и говорят: «А, понятно, это почти Монголия!» – ещё раз уточняю я географическое расположение Кемерово.

– Москва, Питер – там же русских уже нет вообще – одни пришельцы. А мы с тобой кто?

– Ушельцы? – развиваю я его мысль.

– Правильно! Мы всех их уйдём! – он залпом опрокидывает в себя вискарь. – Помнишь, как в восемьдесят девятом ваши шахтёры весь Союз расшевелили? Вся эта заваруха с вас и началась! Кузбасс – не продаст!



Конечно, я помнил, как 11 июля 1989 года в Кузбассе началась массовая забастовка шахтёров, которая вскоре распространилась на все угольные регионы СССР. Профсоюзы тогда не поддержали бастующих и встали на сторону руководства шахт. Возникла типичная революционная ситуация, впервые сформулированная В. И. Лениным в работе «Маёвка революционного пролетариата» (1913 год): «Для революции недостаточно того, чтобы низы не хотели жить, как прежде. Для неё требуется ещё, чтобы верхи не могли хозяйничать и управлять, как прежде». Стачкомы в шахтёрских районах фактически взяли на себя функции местной власти. Рабочие предъявили около 20 экономических требований: повышение дополнительной оплаты за вечерние и ночные смены и пособий семьям погибших шахтёров, совершенствование механизации и техники безопасности, улучшение снабжения, расширение строительства жилья, благоустройство городов, но – на тот момент – ещё не лезли в политику.

– А потом, как вы Ельцину дали прикурить в 98-м, когда «легли на рельсы»? Мы в Тагиле на нашем заводе за вас каждый второй тост с мужиками поднимали. Сила силу гнёт, да?!! – Виктор не может остановиться в своей гордости за Кузбасс.

– За Тагил! И за Кузбасс! – мой новый друг заказал нам с ним ещё по сто вискарика и обнял меня за плечи, как старого друга.

В 1991-м я был уже студентом-историком, и все события того времени для меня остались «не из газет».

СССР пал в один день. Вчера мы жили в совке, а завтра – уже нигде. Однако проблемы, которые были при нём в шахтёрских городах, никуда не делись и в конце 90-х в новой стране – России.



1 мая 1998 года в Кузбассе в шахтёрском городе Анжеро-Судженске несколько горняков объявили голодовку с требованием выплатить огромные долги по зарплате. Этому никто не придал значения – подобные акции тогда были повсеместным явлением. Через несколько дней в голодовке уже участвовали десятки шахтёров, и она была перемещена к зданию местной администрации. Со стороны властей – нулевая реакция. С 10 мая во многих городах Кузбасса шли уже не голодовки, а шахтёрские митинги. Власть по-прежнему оставалась глуха.

13 мая «киндер-сюрприз» – премьер-министр Кириенко, – выступая в Госдуме по поводу многочисленных акций протеста, заявил, что «такому давлению правительство не подчинится, а вместо этого продолжит “реструктуризацию” отрасли по требованиям Международного банка реконструкции и развития». Это и стало последней каплей.

14 мая шахтёры Кузбасса перекрыли движение по железным дорогам Кузбасса – началась «рельсовая война». На следующий день их примеру последовали шахтёры Ростовской области и Республики Коми. В последующие дни протест нарастал по кривой. Вся Россия оказалась охвачена волной перекрытий. Кроме шахтёрских регионов, были крупные перекрытия в Тюмени, Туле, Пермской области. Шахтёры требовали уже не только возврата долгов по зарплате, а выдвигали требование отставки президента. Такое было впервые в истории. Ежедневные сводки МВД начинались словами: «Сегодня обстановка в России остаётся напряжённой». Наивысшего накала борьба достигла 20-21 мая 1998 года.

В Кузбассе власть фактически оказалась в руках шахтёрских стачкомов. Их название – «Комитеты спасения». Газета «Трудовая Россия» назвала эти события генеральной репетицией Всероссийской политической стачки.

Власти через несколько дней наконец-то опомнились и отправили своих эмиссаров в шахтёрские регионы, дав им установку «обещать какие угодно уступки, лишь бы заставить шахтёров уйти с рельсов». Иногда доходило до совсем комичных ситуаций. Например, в одном из протоколов, подписанном властями и шахтёрскими профсоюзами в Кузбассе, в первом пункте было сказано: «…отправить Ельцина Б. Н. в отставку. Срок исполнения – 1 июля 1998 года. Согласовано – вице-премьер Сысуев, губернатор Тулеев».

11 июня 1998 г. в Москве у Дома Правительства РФ начался многомесячный пикет Независимого профсоюза горняков с требованием отставки Президента, получивший в СМИ название «пикет на Горбатом мосту». Он угрожал Кремлю не меньше рельсовых войн. Из Кузбасса в Москву приехали суровые сибирские мужики-шахтёры. Они долбили касками по Горбатому мосту у Белого Дома и требовали выплаты зарплаты и выполнения других требований. Это серьёзно испугало Кремль. Позднее Борис Ельцин в своих воспоминаниях напишет: «Может быть, сейчас уже мало кто помнит знаменитую “рельсовую войну” лета 98-го года, но уверен, что Сергей Кириенко, кстати, как и я, с содроганием вспоминает ту волну шахтёрских забастовок.

…Надо сказать, шахтёрские лидеры быстро оценили ситуацию. Они поняли, что в условиях надвигающегося кризиса их действия вызывают громадный политический резонанс, подобный тому, какой вызывали их забастовки в мою поддержку в 1990 году. Тогда они выдвинули лозунг: Горбачёва в отставку, Ельцина в президенты!

…В 1998 году шахтёры использовали уже не только привычные экономические лозунги – возвращение долгов по зарплате и так далее. Впервые за последние годы, в столь массовом порядке, согласованно они вновь выступили с полномасштабной политической программой. Долой правительство! Ельцина в отставку!

…Это тяжёлое противостояние продолжалось больше трёх месяцев. Шахтёрский пикет, который расположился в Москве, прямо у Дома Правительства России, на Горбатом мосту, стучал касками, объявлял голодовки, развлекал журналистов.

…Но за шахтёрами, уныло сидевшими на Горбатом мосту, стояла огромная сила: озлобившиеся шахтёрские регионы, начавшие “рельсовую войну” с правительством». (Выдержки из книги Ельцина Б. Н. «Президентский марафон». М., 2000. С. 207-208).

Председатель Независимого профсоюза горняков А. А. Сергеев вспоминает: «11 июня мы высадились. В конце июня ФНПР принял решение о проведении акции с такими же требованиями. Дума начала процесс импичмента. Ушло правительство после 17 августа. А ведь мы предупреждали, если не изменить политику, будет крах. Ещё раз “обули” народ. 30 сентября мы провели переговоры с Маслюковым, и правительство сменило курс. Мы заставили это сделать. Предыдущее правительство мы убрали, поставили новое. Примаков внушает доверие. Задачу, таким образом, мы выполнили и ушли с Горбатого моста: Россию пробудили, властную элиту впрягли… А что нам было ещё делать? Брать штурмом Кремль и силой заставить Ельцина подписать отречение? Элита поняла, что пикет и рельсовые войны – это мирное развитие протеста. А что будет завтра?»

Следом в августе 1998 года случился дефолт, и страна оказалась на грани реального экономического банкротства. Широкой рабочей солидарности в стране, оказавшейся на грани распада, не было. Шахтёры были вынуждены идти на компромиссы со сформированным коалиционным правительством во главе с Е. Примаковым.

30 сентября 1998 года первым заместителем Правительства РФ был подписан Протокол с представителями шахтёров, пикетирующих здание Правительства РФ. Для погашения задолженностей по заработной плате государством было выделено 1,98 млрд рублей, это составляло две трети от общей задолженности по их заработной плате.

– У нас в Тагиле тоже крепкая рабочая косточка, но всё же настоящий русский характер – он в Сибири! А что, вот в Кемерово, да! У меня однокашник один в Москве осел – ну он из этих… из «фартовых»[9 - Фартовый (воровской жаргон) – удачливый, такой, которому всё сходит с рук. Фарт – для любого дела великая вещь. Будет удача – всё пойдёт, как надо, и даже лучше того. А не будет – сколько ни бейся, останешься ни с чем…], – говорит: «Кемеровским всегда в столице среди братвы – уважуха. Если с “кемерунцами”[10 - Кемерунцы (сленг) – обобщённое название всех кемеровчан, имеющих отношение к криминальным сферам.] по рукам ударил, то так тому и быть. Никто в зад пятки не пойдёт».

Не стал я разубеждать Витьку, что бывало по-разному.








До начала 90-х слово «Кемерово» в СССР не звучало. «Где это?» – спрашивали в Москве. Москвичи часто ошибались и по созвучию Кемерово – Кемери думали, что речь идёт о престижном районе в Юрмале с соснами и песчаными пляжами.

Сначала о Кемерово заговорили, когда начались массовые шахтёрские забастовки, а потом он надолго стал криминальной медиа-зоной, когда в лентах новостей появились кемеровские братки.

В отличие от коллег, например, из Екатеринбурга или Санкт-Петербурга, «кемеровские» не дошли до уровня национальных или городских вертикально организованных группировок типа Уралмаш или «тамбовских» ночного губернатора Питера – Барсукова. Эти контролировали всю жизнь в городе от мелкого бизнеса до промышленных гигантов, не упуская из виду никого и ничего. Не было в Кемерово и глобальных разборок типа Великой рэкетирской войны в Тольятти, в которой было убито более 400 человек. Здесь среди очень пёстрого круга «своих» сложилось относительное равновесие интересов, где чаще договаривались, чем стреляли. Вот такая была «дипломатическая» столица воров России.

– Вот у нас в Тагиле, чехи[11 - Чехи (сленг) – чеченцы.] всем хлебным[12 - Хлебный (сленг) – выгодный.] заправляют. Я тут с одним тёр по своим делам, так он между прочим сказал «перед кемеровскими рот не разевай – гланды вырежут, ты и не заметишь».



«Есть блатные, и есть спортсмены, а кто ты такой?»

Воровской мир Кемерово в 90-е был с мира по нитке – синие, спортсмены, чеченцы, грузины, ингуши. Центров силы было много, и несмотря на то, что время от времени на кладбищах появлялись мощные монументы с фотографиями в мраморе и граните пацанов в кожаных куртках и ключами от мерседесов на пальце, «по беспределу никто не борзел».

Многие из будущих «тузов» начинали свой путь с самого малого – стандартного рэкета ларёчников и челноков и постепенно поднимались до крышевания крупных региональных банков, выполняя при них роль одновременно службы безопасности и кредитных коллекторов: ничто не ново под луной!

Бизнес развивался, вместе с ним росли и амбиции. Появились казино и ночные клубы, большие магазины, оптовые склады – все в той или иной мере отстёгивали «крышам». Те из «блатных», которые зону не топтали и не были связаны «воровским законом», активно присматривались к коммерсантам и сами начинали обрастать бизнесом.

Слово «блатной», кстати, до середины 90-х обладало универсально широким значением и покрывало собой почти все виды привилегированных граждан. Не поехал со всеми копать картошку – блатной, знаешь кого-то в продмаге – блатной, купил машину – блатной, ну а если отбывал срок и занимал там любое место в воровской иерархии – «настоящий блатной». Затухая в своём былом величии, оно даст корни и в новые времена: «на блатных номерах», «блатные песни», но это уже будет от рыбы чешуя.

До определённого момента никто из авторитетов не ставил всерьёз целей единолично захватить всю «ночную» власть в Кемерово и далее в области. Здесь была своя движуха, в Новокузнецке – другая, а в Осинниках не признавали ни тех, ни других. Вооружены группировки были не хуже москвичей: автоматы Калашникова и «Agran-2000», пистолеты Макарова и Стечкина, снайперские винтовки, килограммы взрывчатки, гранаты и обрезы. Многие отличались религиозностью и регулярно посещали церковь. Считалось неприличным «работать» в святые праздники.

Единственная попытка стать «королём воров» в Кемерово, а далее – и в Кузбассе (аналог итальянского: capo dei tutti capi – босс боссов), была сделана Владимиром Сивороновым. Начинал он свой путь, как и многие другие, с торговли водкой, одно время работал коммерческим директором Новокемеровского пивзавода. В 1993 году учредил для легализации бизнес-ассоциацию «Союз предпринимателей Кузбасса». С высоких трибун полились цветастые речи о поддержке и развитие местного бизнеса и о необходимости всем слиться в «едином порыве». К коммерсам ту же устремились ходоки из нового союза с настойчивыми предложениями сменить «крышу» – обещали, что членство в новой структуре даст предпринимателям возможность платить в «котёл» фиксированный процент с оборота вместо произвольного «договорняка» с другими ворами, который мог идти и по беспределу. Деловым людям рассказывали про иммунитет от ментов и пожарников и решение их разных проблем не только с криминалом, но и в коридорах муниципальной и областной власти, помощь в банковском кредитовании. В ассоциации был свой нотариус, юридический отдел, «оружейка»[13 - Оружейка (сленг) – охранное предприятие с лицензией на хранение и использование огнестрельного оружия.]. Всё как в Италии.

Потом кое-кто будет говорить, что Сиворонов был «не при делах и не из этих», а первым пытался сформировать цивилизованное бизнес-сообщество Кемерово. Ну да, сказки в соседнем отделе.

Некоторые обиженные высокими расходами «на подогрев»[14 - Подогревать, греть (воровской жаргон) – передавать на зону деньги из воровского общака и продукты для осуждённых, отбывающих наказание.] братвы предприниматели стали переходить на членство в ассоциацию, а значит, у других бригад касса пустела. Спустить такое без ответа



Вопреки штампам из сериалов, отношения между коммерсом и крышей обычно выстраивались на принципах «всем добра» и «помоги ближнему своему».

Специально для тихо шелестящего коммерса разыгрывалась постановка с классической дилеммой вечной борьбы добра или зла или, как говорят в Голливуде, злого и доброго копа. «Вот “те”, которые с Пионерки, они у-у-у – звери, но мы решим с ними вопрос, чтобы они к вам больше не лезли. Работайте спокойно. Никто вам мешать не будет». Выпускники КемГИКа (кемеровского института культуры) их консультировали, что ли?

Показываемые в сериалах про 90-е паяльники, утюги и прочий горячий реквизит – это тоже, конечно, было, но это уже не рэкет, а чистый бандитизм.

Бандитизм – это продукт, как и революция, одноразовый: напали, отобрали, покалечили или убили и сгинули в ночь. Два раза царя не свергают. В отличие от него, типичный рэкет работал по схеме долгосрочных, тонко выстроенных дипломатических отношений, где важен был постоянный доход и широкая клиентская база. Чем не банк? Как и банк, рэкет только до подписания договора был мягкий и пушистый, а если что-то шло не так, ну дальше вы знаете: «Нужно было внимательно читать условия Договора». Например, клиент мог наивно подумать, что в его родном городе стало и так достаточно безопасно, чтобы и дальше тратить деньги на бесполезные услуги по защите от возможного геморроя, тогда ему аккуратно объясняли, что он неправ. Не прямо в лоб, а красиво, как в рыцарских романах.

На точку залетала пара наглых хулиганов – коротко стриженных ребят в чёрных кожаных куртках из кусочков каких-то неведомых зверей. Представители знаменитой кемеровской породы борцов-боксёров, с переломанными ушами-носами и толстыми накачанными шеями, начинали прямо с порога кидать предъявы:

– Вы чьи, лошары[15 - Лошара (воровской жаргон) – простодушный человек; жертва преступления. «Мама сейчас на отдыхе в Египте, звонит мне каждое утро и говорит: – Ну что, доча, ты на работу? – Да, мам. – А-ха-ха, лошара! Ну а я – на пляж! И кладёт трубку» (анекдот).], будете? Чё, не в курсе, что это наше место?

– Да мы тут давно уже. Мы работаем под Сергеем Бугаром, – на этот случай внутри ларька на стене было крупными буквами написано имя защитника – «СЕРГЕЙ БУГАР», чтобы с перепугу никто из продавцов не растерялся и не мямлил, с кем же у них подписан договор.

В это время дерзкие парни начинают хаотично хватать, что попадётся под руку в киоске: шоколадки, жвачку, рассовывая всё это по карманам – просто так, по праву сильного. Если продавец попытается «дёрнуться», то его осаживают:

– Слышь, ты чё, бессмертный? По ушам захотел? Щас выпишем. Скинь своей репе, чтобы завтра к десяти были здесь на месте. Посмотрим на них, – сплюнув для убедительности на пол, в знак презрения к поганым торгашам, микро-бригада уходит.

Коммерс, пребывающий в шоке от того, как оно, оказывается, в жизни бывает, бежит звонить куда надо, и на том конце провода его успокаивают:

– Не переживай, никто вас не тронет. Нас все в городе знают. Завтра приедем к десяти – решим все вопросы. Работайте спокойно.








На завтра к условленному времени на чёрных и вишнёвых «девятках» приезжали сильные и благородные «рыцари» ордена «золотой печатки» и, бесполезно прождав с полчаса соперников из ордена «отмороженных ушей», объясняли:

– Вот видишь, что творится, мы сами в шоке! Сейчас столько шпаны расплодилось. Если что – сразу обращайся, подъедем. Ну, будь здоров!

Коммерс доволен. Платёжная дисциплина восстановлена. Воспитательная работа проведена по плану.

В отличие от Москвы и Питера, раздел Кемерово между рэкетирами прошёл по мягкому сценарию – каждый ларёк понимал, что ему надо к кому-то прибиться, и часто сам инициативно находил выходы на нужных людей – кто-то кого-то знал, где-то с кем учился и так далее. Между собой за крышевание конкретной точки группировки никогда не воевали и по улицам торгашей не отлавливали – «кто первый встал, того и бабки». Часто было важным застолбить за собой определённое доходное место в городе, а дальше все, кто приходил туда торговать, проявляли уважение (а как иначе?) и регулярно вносили необходимые донаты в кассу. Крутые места – вокзальная площадь, Старый цирк на Кирова, Кольцо.

Самый большой кусок кемеровского пирога – рынок на Октябрьском –контролировала, кстати, госпожа Новикова наряду с ночным бардаком Венерой, быдло-клубом Марс и многим другим. А начинала она карьеру как сотрудник милиции в ОБХСС и хорошо там росла по служебной лестнице, а потом перешла на другую сторону силы. Вот так всё затейливо переплеталось.

Да и вообще, что мы привязались к этому рэкету как к символу 90-х? Кратковременное социальное явление в эпоху расцвета великой музыкальной группы всех времён и народов – «Ласковый май». В короткий «золотой век» ларёчной культуры и сбивания первых бригад он был для них интересен, как первые деньги на прокорм и школа «юного бойца», а потом романтика ушла – у них наладились гораздо более интересные и денежные дела: уголь, металл, карбамид. Многие от него отошли сами, а те, кто и остался в деле, занимались им уже по инерции – больше для поддержания «общественного» веса и из любви к профессии.








Что там с Сивороновым порешали по итогу?

Ему было сделано окончательное предупреждение: «Не груби, Володя. Без нужды не доставай, без бабы не всовывай».

Владимир не принял это всерьёз, и следующим шагом уже стало покушение на него.

В 1996-м он срочно уехал в ОАЭ, залёг на дно и открыл там какой-то бизнес. С Родины ему прислали весточку: «Володя, живи ровно, мы не в претензиях, но в Кемерово не ждём». Сиворонов чётко понимал возможный сценарий при возвращении и тихо жил в ОАЭ, но выдержки у него хватило ненадолго. Уже в 1997-м, думая, что всё улеглось и обиды «закопали», он прилетел на Родину и ровно через неделю был убит. В тот день Владимир Сиворонов посетил коммерческую фирму «Савтос» на улице Мичурина, 13. Вечером он вместе с сыном вышел из здания и направился к своей машине. К ним подошёл неизвестный гражданин и трижды выстрелил в упор. Сиворонов от полученных ранений скончался на месте, а его сын был ранен. «Вова, ну мы же тебе говорили!»



«Хочешь много бабла – иди на завод».

Особенностью кемеровских криминальных сообществ было по факту относительно низкое проникновение в промышленный сектор. Они пытались влезть на шахты, наезжали на коммерческие отделы заводов по снабжению, чтобы подсунуть «своих» поставщиков, но и часто получали «ответки» – крупняк умел за себя постоять. Вагон селитры с «Азота» они, конечно, могли украсть, но кормиться с больших предприятий на постоянку им была не судьба.

Реальные пацаны из «красных директоров» под «крышей» губернатора угнали всё хорошее раньше них.

Прибыльные промышленные активы Кемерово быстро поделили московские олигархи и местные бизнесмены с такими связями в силовых структурах и в коридорах власти, как, например, у Бориса Зубицкого (АО «Кокс») или у Олега Шарыкина («Топкинский цемент»), что дотянуться до них ни синим, ни спортсменам было не по зубам. Ну и, конечно, за всем крупным бизнесом лично присматривал «народный» губернатор –Тулеев. Тех олигархов, которые считали, что они сидят выше его трона, он ставил на место, как это случилось с Михаилом Живило – владельцем группы компаний МИКОМ. По словам самого Живило, дело было в нежелании МИКОМа перечислять деньги в «фонд риска», созданный администрацией (прообраз модели социально-экономического партнерства). На контролируемый им разрез «Черниговец» зашёл ОМОН, и у Живило его тупо забрали. Его другие активы в Кузбассе тоже сначала сильно обесценились, а потом и вовсе превратились «в тыкву».

В 2004-м, когда СДС[16 - СДС – АО «Холдинговая компания „Сибирский деловой союз“. Компания основана 12 августа 2004 года. Холдинг, корни которого растут из Кемерово, но протянулись далеко за пределы Кузбасса. Сфера интересов максимально всеядна: добыча угля, химия, строительство, страхование, реклама. Всё, что плохо лежало в Кемеровской области оказывалось в копилке СДС. Сам факт его появления в 2004 году, когда всё в России было уже поделено и попилено, показывает, что настоящие деловые люди всегда найдут свою «тему». Злые языки утверждают, что в стремительном росте холдинга сыграло большую роль близкое знакомство одного из его акционеров – Владимира Гридина с Аманом Тулеевым, который работал под началом будущего губернатора начальником Новокузнецкой дистанции гражданских сооружений железной дороги. Но это только слухи.] получил из рук губернатора в управление ценный актив – Мариинский спиртовый комбинат, – один из его руководителей признался: «Я думал, там (в Мариинске) придётся из танка руководить, а как-то тихо всё обошлось».

Что здесь было ещё делить после «правильных пацанов»? Многие из братвы начали искать «хлебные места» за пределами города и области. Куда не приедешь, везде звучали «кемеровские» – Москва, Анапа, Сочи, Калининград. Авторитеты в 90-е стали одним из стратегических продуктов Кемерово на экспорт.



Два ОМОНовца разговаривают:

– Едем мы недавно на автобусе на задание, вдруг впереди Мерс по тормозам, наш водила не успел тормознуть – всю жопу ему разнёс.

– Ну а дальше чё?

– Ну чё, вылезают из Мерса братки…

– Дальше, дальше-то чё?

– Да ничё, просто вылезают. Мерс-то разбитый, чё в нём сидеть…



Есть мнение, что в 90-е правоохранительные органы в Кемерово «ушли в тень» и самоустранились от борьбы с криминальными бригадами. Это не так.

Уже в 1993-м в Кемерово появился 6-й отдел по борьбе с организованной преступностью при УВД Кемеровской области. Часть коммерсантов, имевших личные знакомства с сотрудниками 6-го отдела, получали защиту от криминальных наездов. Их не трогали. Милиция не лезла активно в разборки между авторитетами, а занимала позицию наблюдателя за битвой «скорпионов в банке» – кто останется в живых, с теми и будем иметь дело. Никаких крутых наездов на воровские сходняки, как в Москве, с шоу-программой для телевизора – «всем лежать мордой в пол» – в Кемерово не устраивали.








Позднее выяснилось, что многие лидеры преступных группировок активно сотрудничали с органами и поставляли им информацию о состоянии дел в воровской среде. Информаторы среди «своих» были и у КГБ, и у милиции. Проще всего органам было работать со «спортсменами», поскольку те не были связаны воровскими законами[17 - Воровской закон (воровской жаргон) – неписаный свод правил и норм поведения в воровском обществе, возникший то ли в 20-е, то ли в 50-е годы прошлого века. «Правильный» вор в законе должен жить в скромности, не иметь квартир, машин и сбережений. Все средства отдавать в общую кассу – так называемый общак. Ворам запрещалось носить на теле дорогие украшения. Максимум – татуировки, подтверждающие статус. Не брать в руки нож или пистолет. Всю «грязную» работу «законник» без зазрения совести мог поручить своим «подчинённым», стоящим рангом ниже. Им не разрешалось сотрудничать с правоохранительными органами, иметь семьи или работать.] и понятиями, которые отрицали любое сотрудничество с «погонами»[18 - Погоны (сленг) – обобщённое название всех сотрудников силовых ведомств.].

Время от времени какой-нибудь «волосатый» авторитет неожиданно для всех навсегда исчезал с горизонта. Поговаривали, что у ментов существовал специальный «отстрельный» отдел для выборочной ликвидации ключевых фигур в фартовом мире – постепенно прореживали братву, чтобы «паханы» правили на зоне, а на свободе только отдыхали. А может, и не было ничего такого. И то, и другое – слухи. Многие из них сами сели на иглу, а век по наркоте – короткий. Другие – ушли в банкиры. Суровая братва из 90-х не смогла превратиться в сицилийские кланы и стать «государством в государстве» – не вписалась в новый век.

К 2000-му в Кемерово наступила новая эра – власть «погонов».




Доходное место




Трудящийся приходит домой

и застаёт жену с любовником:

– Вот вы здесь глупостями занимаетесь,

а в «Садко» чешские туфли дают!

Лично пережитое

Вещевой рынок – ул. Тимирязева (ныне – улица Соборная)



Вещевой рынок Кемерово с послевоенного времени до 1989 года располагался на улице Тимирязева (сейчас это улица Соборная) рядом со сквером Гагарина.

Центр воскресной жизни и неформального отдыха кемеровчан в эпоху, когда про видики никто ещё и не слышал, а телевидение не баловало во всех смыслах.

28 марта 1989 года горисполком принял решение о проектировании земельного участка площадью 1,5 га между улицами Тимирязева, Луговая, Кавалерийская и Гагарина – речь шла о территории рынка.

18 ноября 1989 года градостроительный совет после страшной борьбы и препирательств выдал разрешение на строительство на этой территории Знаменского собора и ансамбля.



Спекуляция в СССР была, может быть и не самым страшным, но уголовно наказуемым преступлением. Статьёй 154 УК РСФСР 1960 года за неё предусматривались следующие меры ответственности: либо лишение свободы на срок до двух лет с конфискацией имущества или без таковой, либо исправительные работы на срок до одного года, либо штраф до 300 руб. Мелкая спекуляция, совершённая повторно, наказывалась исправительными работами на срок до одного года или штрафом до 200 руб. с конфискацией предметов спекуляции, а спекуляция в виде промысла или в крупных размерах – лишением свободы на срок от двух до семи лет с конфискацией имущества.



Закон был суров, но поскольку в СССР дефицитом умудрились стать практически все товары высокого качества, советский человек умел «крутиться». Отношение к спекулянтам в обществе было нейтральное. В спину им не плевали и в подворотнях и «по идейным соображениям" не били.





Всё детство я провёл у бабушки, которая жила на Сибирском переулке, это если пройти чуть вглубь частного сектора от перекрёстка нынешней улицы Соборной (экс-Тимирязева) и Сибиряков-Гвардейцев.



В одной трамвайной остановке от нас был городской базар или, по-народному, барахолка. Сейчас на его месте – Знаменский собор. Поход на базар был главным городским событием по выходным дням. Здесь собирался весь Кемерово. Прогуляться по набережной, сходить в кино или бери выше – в театр – разве это воскресные развлечения? А вот базар – совсем другое дело. И не важно, что денег нет и планов купить что-то тоже нет – здесь место встреч, разговоров и нарезания кругов вокруг прилавков.



В будние дни он не работал. Только какие-то самые алчные бабки торговали семечками у закрытых ворот.



Всё разнообразие товаров и продавцов частной торговли города Кемерово умещалось на квадрате примерно 100 на 100 метров. Увидели бы вы сейчас «многообразие» выбора тех лет, вы бы заплакали или рассмеялись, но рыночные времена не выбирают.





Итак, пошли!



Слева, вдоль трамвайных путей, собачий ряд. У высоких тополей продавали щенков, собак и редких кошек. Кошки в то время не считались товаром – моды на экзотические породы ещё не было (пожалуй, только на сиамскую), а дворовые плодились и размножались сами по себе. Основной товар – собаки: овчарки, охотничьи и декоративные. В этом собачьем ряду, произошло моё первое грехопадение – я продал друга.








Каждый советский мальчик откровенно или втайне мечтал о немецкой овчарке.

Овчарка была культовой собакой всесоюзного масштаба. Обязательная героиня всех фильмов про войну, пограничников и уголовный розыск. Крепкая. Умная. Подтянутая.

Существуют две родственные породы – немецкая и восточноевропейская овчарка. Базовой породой для выведения восточноевропейских послужили немецкие овчарки, вывезенные из Германии в СССР в 1930-е годы.

Ценились обе из них, но немецких овчарок уважали больше, чем европеек, даже несмотря на то, что они были «немецкими». Никакие эсэсовцы со шмайссерами и злыми собаками на длинных поводках в фильмах про недавнюю войну и Штирлица не смогли испортить их безупречную репутацию. Они были образцом верного служения человеку. Да, было время, когда немного сбились с пути, но потом разобрались и осознали свои ошибки.

Моё беспросветно несчастное детство прошло под завывания: «Хочу собаку!»

Я хотел её так сильно, что готов был ради неё на всё – учиться только на отлично, регулярно убираться в своей комнате, ходить к бочке за квасом столько раз в день, сколько скажут – в общем, быть идеальным ребёнком. Родители, если бы захотели, могли бы под это навязчивое желание вить из меня не верёвки, а корабельные канаты, но им это и в голову не приходило. Я устраивал им бойкоты и голодовки, не разговаривал с ними днями и неделями, лежал под одеялом и тихо рыдал.

Я хотел не просто собаку, а такую большую, с умными тёмными глазами и большими стоячими ушами. «Она смешно наклоняет моду и навостряет уши, когда слушает. И будет точно исполнять мои команды. Я хочу немецкую овчарку!» – убеждал их я.



Моя «собачья история» началась рано утром в ноябре 1976-го.

Я – ученик 1 «А» класса школы № 31 города Кемерово. Учусь с первой смены.

Около 6 утра зазвонил телефон. Это было очень странно – таких ранних звонков у нас никогда не было. Дом спал. Мама взяла трубку и сквозь сон спросила:

– Кто это?… Собаку, какую собаку?

Я услышал «волшебное» слово и моментально вскочил с постели:

– Собаку, давай собаку!

Мама, ещё окончательно не проснувшись, поэтому честно призналась:

– Звонила моя студентка, у неё ощенилась собака, – и ушла досыпать.

Маму, конечно, я дожал. Через несколько дней мы со старой кроличьей шапкой чёрного цвета поехали за собакой.

Кролик был самым близким другом советского человека после управдома – «это не только ценный мех, но и три-четыре килограмма диетического, легкоусвояемого мяса». Хулиганы на улицах не снимали с прохожих кроличьи шапки даже в самых дерзких районах Кемерово – это было совсем западло. В каждой семье на антресолях валялись поношенные, затёртые, засаленные кроличьи шапки. Выбросить их было жалко, а носить уже стыдно.



Приехали. Собака оказалась болонкой. Поговорили, завернули сопящий комочек в шапку и домой. Беспаспортная и белоснежно белая – Фенька!

Первые полгода я был не седьмом небе от счастья – ухаживал за ней, гулял, кормил. Фенька выросла и превратилась в прелестную лохматую болонку. А я опять начал «скулить». Собака собаке рознь! Я-то хотел овчарку, чтобы дрессировать её, учить всяким командам, задерживать хулиганов и даже, возможно, шпионов.

А эта – срамота какая-то, а не собака.

Настроение моё всё больше портилось. Я понял, что суровая судьба сыграла со мной злую шутку – подсунула мне «ни то, ни сё» вместо овчарки.

Уже второклассник – Сергей Колков, принял первое важное решение в своей жизни – продать собаку.

В воскресенье я проснулся в гостях у бабушки и твёрдо сказал:

– Я иду на базар продавать Феньку!

Бабушка относилась к Феньке спокойно и без личной привязанности, как всякий деревенский человек относится ко всему живому – скотина она скотина и есть.

Мой план был продать Феньку и взамен купить щенка овчарки, чтобы всё в моей жизни стало «по-настоящему».

Я быстро оделся, взял Феньку на поводок и двинулся в сторону базара, бабушка не переча засеменила следом за мной. Пришли на базар. Занял свободное место у тополя в собачьем ряду. Вокруг меня моментально собрались люди. Вид живописно кучерявого мальчика с такой же кучерявой, но только белой болонкой в ряду взрослых продавцов был необычным.

Какой-то рослый пацан, сплюнув шелуху от семечек на землю, спросил, сам себе ответив:

– Чё, друга продаёшь?

Я промолчал. Мне не хотелось рассказывать какому-то чужому мальчику, как обманула меня злодейка-судьба.

Стою. Отчего-то мне стало сильно стыдно, но отступать уже нельзя. Стыдно было не от того, что продаю Феньку, а стыдно вообще что-то продавать.

Вскоре появился перспективный покупатель – женщина средних лет:

– Сколько стоит собака?

Это было неожиданно.

Продать-то я Феньку решился, но моё решение было твёрдым и бесформенным одновременно. До этого я ничего и никому в своей жизни не продавал, даже за пять копеек. Ни с мамой, ни с бабушкой я этот план не обсуждал. За сколько? Цена меня не волновала, я о ней вообще не думал – главное, чтобы хватило на овчарку.

Женщина мне сразу понравилась, она была симпатичная и «городская».

– Мальчик, и сколько же стоит? – повторила она вопрос.

Так … Я чуть-чуть подумал и выпалил:

– Пятьдесят!

Почему «пятьдесят»? Просто это была самая большая купюра, которую я видел в своей жизни – зелёная, хрустящая, с серьёзным дедушкой Лениным в рельефном пиджаке.

Бабушкина пенсия была сорок рублей. Она ахнула:

– Деньжищи-то какие!

В её голове не укладывалось, как бесполезная в хозяйстве собака может вдруг стоить таких бешенных денег.

Покупательница, напротив, совсем не торговалась:

– Хорошо, беру.

Достала «те самые» пятьдесят рублей одной хрустящей бумажкой и вручила их мне.

Дальше всё произошло как в тумане – я положил их в карман, отдал женщине поводок с Фенькой в нагрузку, развернулся и пошёл домой. Бабушка как тень заследила за мной вслед. В тот день я был не в состоянии прицениваться к щенкам овчарок. Больше Феньку я никогда не встречал.

Всё случилось по-настоящему – настоящие деньги за настоящее предательство.

А базар живёт своей жизнью.

На пятачке перед входом стоит потёртый временем автобус пазик. Из его форточки, вопреки недоброму отношению власти к кривлянию молодёжи под иностранные малопонятные слова, каждую субботу и воскресенье бьёт пулемётом фонтан «не нашей» эстрады, благословляя в городском масштабе развитие товарно-денежных отношений на потребительском рынке: "Money, money, money. Must be funny. In the rich man's world (пер. с англ.: Деньги. Денежки. Деньжищи. А куда без них? Вот с деньгами – все пути открыты.)"

Наполненные повышенной фертильностью хиты, моментально проникавшие сквозь "железный занавес" даже в неблизкий Кемерово, местные просветители с энтузиазмом «пилили»* на целлулоиде, потом скобкой – бац! – крепили к открытке «С новым годом!» или «1 мая!» и пускали люкс для бедных в народ.

Как это ни странно, но при всей неусыпной бдительности советской системы, когда могли сурово наказать за какие-нибудь невинные стишки, здесь, на воскресном базаре, эта политически безупречная машина (да что там машина – танк!) в упор не замечала рассадник идеологического растления молодёжи. По будням партия была «в каждой бочке затычкой», а в этот день тоже отдыхала. Как и Господь, который за шесть дней сотворил Мир, а на седьмой решил отдохнуть. Будь на то воля секретаря хотя бы райкома КПСС, можно было бы легко пригнать сюда увешанную рупорами машину радиоточку и поставить комсомолок читать стихи, скажем, Сергея Михалкова. Есть у него по этому случаю кое-что дельное. Отбою бы не было от желающих карьерно продвинуться активисток, но мысль в этом направлении не шла:

Я сегодня на коне —

Улыбнулось счастье мне:

В новых джинсах я хожу,

Свысока на всех гляжу —

Я по-модному одет

В мелкорубчатый вельвет!

Иностранное клеймо

Говорит за все само:

Чей товар и чья страна —

Фирма издали видна!



Вышел в классе я к доске.

Встал. Стою с мелком в руке.

А учитель щурит глаз:

– Что такое? «Вас ист дас?»



– Неужели, – шепчет класс, -

Непонятно, «вас ист дас»?

Это импорт! Первый сорт!

Иванов одет, как лорд!



Только Пузикова Лада

Прошептала: – Иванов,

Что тебе на свете надо,

Кроме импортных штанов?



Если есть в душе прореха,

Не прикрыть её джинсой.

Видно сразу человека,

С покалеченной душой.

Пока партийцы сладко спали в своих кроватках повышенной комфортности, народ тянулся не к бархатному Кобзону или задорной Ротару, а мечтал культурно разложиться под ритмы валютного Boney M с их «Ra, Ra, Rasputin. Russia's greatest love machine. Women would desire. Oh, those Russians» (пер. с англ.: Я его полюбила совсем не за то, что думают другие. Русские, в отличии от иностранцев, любят сердцем). Кстати, когда Бониму выступали с концертами в Москве, ответственные лица из Минкульта настоятельно их попросили: "Товарищи негры, у вас всё песни – прекрасные. Никаких ограничений. Но Распутина, пожалуйста, просим не исполнять".

Слушать такую открытку можно было достаточно долго. Никакой речи о hi-fi, конечно, не было. Да и качество звука на советских массовых проигрывателях типа «Аккорд» мало кого волновало – главным было чувство радости от прикосновения к далёкому празднику жизни. Казалось, что на этом самом Западе все так и живут – в потёртых джинсах, легко и играючи под песни Boney M. Как бы ни старался политический обозреватель Бовин в телепрограмме «Международная панорама» насупить брови, рассказывая о тяжёлой жизни угнетённых рабочих в странах капитала, лица у них на заднем плане кадра были подозрительно сытые и довольные. Все советские женщины твёрдо знали, что если попасть на ту самую базу, где есть всё, то просить надо не югославские, и не финские, а именно французские сапоги и бюстгальтер. Потому что это – настоящая фирма! Об этом потом в 90-е даже была написана песня группы «Комбинация»:

Бюстгальтер, милый мой бюстгальтер

Вот он какой, такой родной.

Бюстгальтер, милый мой бюстгальтер

Приехал к нам из Франции самой.

Бюстгальтер, милый мой бюстгальтер

Пускай завидуют, ты только мой!



Одна песенка – один рубль. Из форточки автобуса рвалась наружу чужая сладкая жизнь, бередя душу советского человека мечтой о далёких райских островах, на которых он никогда не побывает (как он ошибался!).

Продавали их грамотно. Казалось бы, простые советские барыги, а соображали конкретно, как Генри Форд. Крутили каждый листок секунд по пятнадцать – куплет и мотивчик. Нужно было стоять рядом с автобусом и ловить какую-то самую клевую песню, а потом бежать к окошку и объяснять: «Мне вот эту: капа-да-па-дапа, да-да-да, а люська залетела, шозадела!» Пока несёшься покупать понравившуюся, из форточку вырывается уже новая – ещё более вкусная, а денег то на кармане всего «рупь».

Хит-парад у пиратов был на мировом уровне – всё самое свежайшее здесь и сейчас. Названий исполнителей и групп никто из покупателей толком не знал. «Наша» музыка была в этом пазике не в почёте – время «Ласкового мая» ещё не пришло. Дельцы из автобуса хорошо разбирались во вкусах кемеровчан. Торговля шла бойко – стояла очередь как за семечками.

В начале 80-х одного из руководителей кемеровской Рембыттехники, под крышей которой долгие годы шло это аудиопиратство, арестует ОБХСС. При обыске у него, в числе прочего, найдут мешки денег, стартовый спортивный пистолет, переделанный под патрон «мелкашка» и, самое страшное, золотое кольцо с американским национальным девизом, выгравированным внутри – “In God we trust” (пер. с англ.: Доллар выше Бога). Из-за этого кольца газета «Комсомолец Кузбасса» напишет о нём разгромную статью на пол полосы почти как об изменнике Родине: «Сегодня крутит БониЭм, а завтра свалит насовсем!» Но что интересно, на судьбу музыкального пазика это печальное событие никак не повлияет. Он так и продолжит крутить зарубежную заразу, создавая воскресный праздник в сердцах кемеровчан.

Чуть позднее, уже в середине 80-х, с появлением первых кассетных магнитофонов, на этот же пятачок перед входом на барахолку впишутся ещё и новенькие жигули. Сидящий в них в «строгаче»* лысый дядька будет продавать кассеты с записями. В его ассортименте впервые появятся «наши люди»: Высоцкий, Галич, Жванецкий и Северный. Лёд тронулся – Boney M подвиньтесь! Кассета будет стоить десять рублей (чистая кассета стоила 4 рубля + 6 за запись) – немалые деньги.

Пытливый читатель спросит: «А как обстоял вопрос с продажей эротики и порнографии?»

Плохо, а точнее никак. Если к шалостям с зарубежной эстрадой и спекуляции синими американскими штанами советская власть относилась вполне лояльно, то всё, что касалось темы «ниже пояса» было под полным запретом. И базар это подтверждал – «секса у нас нет». А если, к примеру, на таможенном досмотре у морячка или у командировочного находили порнуху, то всё – прощай загранка навсегда. Люди, конечно, везли. «Ссали», но везли. Вот она великая сила природы!

Трудно сказать, в чём была причина столь принципиального официального пуританизма в эпоху достаточно высокой сексуальной раскрепощённости народных масс. Что они так на него взъелись? Ещё совсем недавно набережные и парки городов украшали раздетые до неприличия девушки с веслом, но к 70-м годам даже и их след простыл. Редкие кадры постельных сцен в кино приходилось пробивать со слезами режиссёра. Всё, где светилась женская грудь, становилось чем-то неприлично порочным.

Страшнее слова «секс» была только фамилия Солженицына.

Конечно, коммерческая эротика в Кемерово всё же присутствовала в и в той жизни, но в достаточно странных формах. В поезде «Кемерово-Москва» промышляли бригады натуральных работающих под них глухонемых, которые толкали самодеятельные колоды фото карт с изображением вульгарно обнажённой женской натуры. В ходу у школоты были японские рекламные календарики полураздетых азиаток, но на базаре такие товары «не светились».

А вообще, самопальной порнухи в виде рассказов, фоток и прочего секспросвета было более чем достаточно. Но передавалось всё это богатство только из рук в руки, по знакомым.

Самоё козырное место базара – входные ворота – забито цыганами. Толстые горластые тётки в цветастых юбках с золотыми улыбками советских рокфеллеров – настоящие «королевы торговли». Трясут полиэтиленовыми пакетами Beriozka (Берёзка*), Монтана, Пугачёва. Хит продаж – с грудастыми ковбойскими девчонками, тугие задницы которых упакованы в джинсы Lee – доходит в цене до шести рублей; Аллу Борисовну делят надвое – по трёшке, что делать – sex sales (англ. – секс продаёт). Другой их ходовой товар – жвачка. «Лёлек и Болек» из Польши, «Kalev» из Прибалтики и очень редко – штатовский «Дональд Дак». Когда открылось производство в Москве, то начали спекулировать и нашей – производства «РотФронт»: мятной, апельсиновой и клубничной. Другие хиты: самопальная тушь для ресниц, хна для окраски волос, помада, колготки.








В глубине рынка, в ряду под навесом, рядом с аквариумными рыбками, торгуют жвачкой местного кустарного производства. «Лёлек и Болек» стоила от полутора до трёх рублей. Местная – 20 копеек. Правильнее было бы её продавать в отделе "Хозтовары". Выглядит это так: литровая банка с мутной водой, на дне которой лежат коричневые кусочки чего-то похожего на ириски. Тётка-продавец ловко цепляет их вилкой и кладёт на листочек фольги. Как-то раз мы с бабушкой её купили. Ну как описать это «чудо»? Не иначе как гудрон согрешил с гематогеном или ириской.

Продвигаемся на рынок. Слева – торговые ряды. Вкопанные в землю покосившиеся деревянные столбы сверху застелены отполированными временем кривыми досками. За ними стоят женщины и бабки. Мужчин почти нет. Торговля, как частная, так и государственная, считалась в Кемерово делом женским. Продаётся всякая всячина. И ношеные вещи, и самосшитые, посуда, часы, овчинные полушубки, шали, вязанные носки и варежки – буквально всё! Чтобы занять хорошее место, нужно прийти пораньше – часов в шесть утра.

В этих рядах, среди торговок всякой самодельщиной, встречались и мелкие спекулянты из интеллигенции. Схема была такая: если в семье был автомобиль, то нужно было ездить по глухим деревенским магазинам и искать там что-то такое дефицитное, что в деревне никому не за надо. Например, модный портфель-дипломат. Его можно было купить в сельпо рублей за двадцать, а продать на базаре за тридцать-сорок. Роли в семейном бизнесе делились так: муж гонял в поисках дефицита по дальним деревням, а жена продавала его на базаре.

Все из них официально где-то работали – жить в Кемерово одной спекуляцией было невозможно – это же не Москва. Встретить на базаре коллегу по работе, продавая дефицит с накруткой, было не криминально, но всё-таки немного стыдно. Дело было даже не в само?м факте публичной спекуляции, а в том, что сама профессия работника торговли или «торгаша» считалась «второго сорта». Иметь «своего человека» или водить знакомство с директором магазина или товароведом крупного магазина было очень престижно и на пользу, но … шахтеры, химики или учёные – вот настоящие герои страны, а торгаши – неизбежное зло.



– А ты, кем ты хочешь стать, когда вырастешь? – спросили у Павлика в детском саду перед выпускным утренником.

– Я хочу стать директором универмага! – уверенно ответил дальновидный ребёнок в 1975.

Через несколько дней на собрании с родителями директор детского сада рассказала:

– Товарищи, мы спрашивали у ребятишек, кто кем хочет стать. Игорёк – пожарным, Танечка – доктором, Петя – пожарным, а Павлик сказал, что директором универмага (смех среди родителей). Интересный выбор, я впервые с таким встречаюсь за тридцать лет работы… – мама Павлика готова была вместе со стулом провалиться куда-нибудь, главное подальше отсюда, но тоже улыбалась, как и всё вокруг, «детской неожиданности».

Многие врачи, преподаватели вузов и прочая «прослойка» время от времени пыталась подзаработать на базаре, но в регулярный заработок это не превращали. Было стыдно и страшно. ОБХСС же всё-таки не дремал на страже социалистической законности. Весь городской рыночный народ был на этом квадрате как на ладони, и попасть в поле зрения милиции было запросто. Да и достать что-то ценное в деревнях не всегда получалось – колхозники тоже хотели жить и выглядеть не хуже городских.

Случаев вынесения приговоров и осуждения граждан Кемерово на реальные сроки за продажу какого-либо штучного предмета на базаре, пусть даже и по завышенной цене, не было. Могли оштрафовать, или, согласно ст. 33 УК РСФСР («Общественное порицание заключается в публичном выражении судом порицания виновному с доведением об этом в необходимых случаях до сведения общественности через печать или иным способом»), написать письмо на работу – дескать, а ваш-то сотрудник – «махровый»* спекулянт, разберитесь! Ну а дальше – товарищеский суд, профком и отправят неудачника в самый хвост очереди на улучшение жилищных условий. А это, надо вам сказать, был страшный приговор.

Дела по ст. 154 милиционеры шили без фанатизма, потому что звёздочку за мелкого спекулянта точно не получишь: «Ну купил гражданин Петров ковёр за двести рублей и перепродал за триста. Мелкое правонарушение». Гораздо интереснее им были крупные системные перепродажи, совершаемые должностными лицами в торговле и в общепите: уход дефицитных товаров с баз, минуя магазины, скупщикам, махинации в ресторанах. При полном отсутствии в ресторанах СССР контрольно-кассовой техники, просторы для обогащения были необозримыми. Но там у сыщиков была другая проблема: большинство советских директоров в торговле и общепите были хорошо «вписаны» в систему, и голыми руками их не возьмёшь. У каждого из них были «свои люди» среди партийцев, милиционеров, прокуроров и т. д.

Вдоль ограды базара слева – продавцы ковров. Ковры входили в тройку сакральных желаний советского человека: ковёр, хрусталь, дублёнка. Ни одного, ни другого, ни третьего никто никогда не видел на прилавках магазинов, но у всех на стенах и в сервантах «это» было. Ковры большими цветными парусами висели на деревянном заборе. Те, кто не успел занять место на заборе, продавали с земли, отогнув край ковра для демонстрации узора и расцветки. Где-то там же – мебель.

Вперёд от входа по центру – бабки с семечками. Торговок шесть в ряд. Щегловские кулацкие морды. Зимой – в тулупах, закутанные в плотные коричневые и серые шали. Летом – опять же в чём-то чёрном и замотанные в платки. На земле стоят большие холщовые кули-мешки с жареными и сушёными семечками, за ними на скамеечках сидят необъятные торговки. Одна из них негромко зазывает покупателей:

– Сёмки–сёмки, налетай! В моде свежий урожай!

– Летит в небе самолёт, пилот семечки грызёт, – отвечает ей товарка с другого краю.

Стакан – 20 копеек. Здесь-то и идёт самая бойкая торговля на базаре. Покупает каждый второй. Бабки рубят «бабки». Двадцатник – сущая мелочь, найдётся у всякого. Для милиции тулупы с сёмками – «колхозная шушера», а на самом деле – настоящие воротилы теневой экономики! Какие деньги поднимали…

Вся земля, куда не глянь вокруг, покрыта слоями шелухи. Принято ходить-глазеть, нырять рукой в кулёчек и сплёвывать её на землю. Осенью и весной здесь под ногами специфическое месиво из грязи и шелухи, похожее на навоз. Как всегда, доступная цена и массовый спрос творили чудеса.








Но немногие из шныряющего по базару молодняка понимали, что настоящие капиталы куются у них под носом через стакан за 20 копеек. В рядах сообразительной школоты уже давно не было романтики "запаха тайги". Хотелось оттянуться, послушать клёвый музон и при этом не работать от звонка до звонка за сотню в месяц, а на заводе пусть пашут пролетарии. Вслух этого на площади, конечно, никто не говорил, но мысль юных чётко работала в поиске путей к dolce vita.

Им грезился adidas, финские куртки и японские часы с семью мелодиями как предметы для перепродажи и быстрого обогащения. В ходу были сложные схемы – слетать в Таллин, купить там у поляков дешёвую бижутерию и перепродать её в Кемерово или привезти из Калининграда вязаные финские шапки Karhu. Считали, что где импортное, там и большие барыши. Лопухи! Вот таких «молодых да ранних» и прихватывал ОБХСС. Настоящим искусством крутого барыги при этом было незаметно «скинуть»* товар, пока милиционеры вели его к своей будке, которая располагалась здесь же – в глубине барахолки. Деньги он, конечно, на этом терял, но сейчас важнее было уйти «сухим» – без протокола. «Где товар?». «Какой товар? Сказали идти, я и шёл, а товара у меня никакого и не было…»

Шумит базар! Справа – ряды с аквариумными рыбками, всякими мелкими домашними животными, типа хомячков и морских свинок. Далее направо – поросята, кролики. Ещё чуть глубже – гашёная и негашёная известь, корма для домашней скотины, какие-то клетки, самодельные деревянные лопаты, мётлы, веники…

Дальше по прямой – «алики» – парни из Средней Азии с прилавками помидоров и огурцов. Такие же малоприметные советские миллионеры, как и грузинские цветоводы – «гвоздичка за рубль». Ну сколько заработаешь на помидорах? Нормально.

У бабушки в доме была свободная комната, которую «алики» регулярно снимали. Имена у них были длинные и замысловатые, и бабушка их плохо запоминала:

– Баба Паша, зови меня просто Алик! – сказал ей как-то один из жильцов, так она всех их с пех пор и называла.

Овощи привозили машинами. Ассортимент был небольшой, но проверенный: помидоры и огурцы. Сорили деньгами перед местными девчонками, ходили обедать по ресторанам.

Центральный пятак, прямо в центре базара – здесь держатся «тёртые калачи»: бесцветные неприметные лица, очки в модных оправах, одежда неброская, но фирма?; в отличии от остальных торгашей, товар напоказ не выставляют – нужно спрашивать «что есть»: джинсы, дублёнки, импортный трикотаж, финские сапоги, спортивные костюмы и кроссовки Adidas. Товар хранится в машинах, припаркованных где-нибудь на соседних улицах. Примерка и расчёт – там же. Их немного, всего человек десять. Выглядят они самоуверенно, особенно ничего не боятся – у них с милицией всё давно «притёрто». Таких не берут под белые руки и не ведут к будке общественного позора. Если планируется операция по борьбе со спекулянтами, то в этот день они просто не выходят на работу. Для этих избранных это уже основное место работы; трудовая книжка «лежит» у них где-то для порядка, чтобы не считали тунеядцем.

Фирменная черта центровых – «бегающий» тревожный взгляд. Как настоящие шпионы, они всё время озираются и отслеживают пространство вокруг себя: «Нет ли на горизонте милиции?» Кого им тут бояться? Все же «свои»! Это профессиональный театр для клиента, чтобы он понимал, что покупает уже не просто дефицит, а идеологически вредный «опасный» товар с загнивающего, но чертовски ароматно пахнущего Запада, и поэтому платить за него нужно быстро, дорого и не торгуясь.

Торговали центровые не только фирмой, но и продукцией теневого сектора советской экономики – «цеховиков». «Цеховка» в СССР была разной по качеству – от явного «самопала», когда на страшные кустарные вещи лепили лейблы Puma и Adidas, до продукции высочайшего качества, которую было невозможно отличить от оригинальной. Правда, и стоил такой товар, как настоящий. Центровые, конечно, если уж и толкали «цеховку», то только высшей пробы.

Позднее их назовут фарцовщиками, но какие они были «утюги»*? В Кемерово «фромов»* отродясь не бывало! Определимся с терминами – фарцовщик брал товар у иностранцев, комбинируя нелегальные валютные и товарные операции. Промышляли в Москве, Ленинграде и портовых городах, куда приезжал интурист. Спекулянт же закупался исключительно за рубли, доставая дефицит через работников торговли, у перекупщиков в столице или у моряков в портах. Ну и под статьёй он ходил, в отличие от фарцовщиков, «мягонькой», а за валюту в УК были уже совсем другие расценки.

Самый ходовой товар у центровых – джинсы. Американские – Levi’s, Montana, Wrangler, Lee или итальянские – Super Rifle, Riorda. Интересно, что в СССР итальянский деним в те годы был популярен чуть ли не так же, как и штатовский. Итальянские джинсы ценили за достойное качество. Они хорошо вынашивались или «пилились», как тогда говорили.

«Те» джинсы стояли «колом»! Именно так и никак иначе. Ноги в новых джинсах просто не сгибались, но это только в первые дни, а затем они постепенно разнашивались. Энтузиасты стирали их в разных химиях, тёрли кирпичной крошкой, чтобы придать поношенный вид.

Джинсы стали троянским конём Запада в совке. Всё началось во время фестиваля молодёжи и студентов в 1957, а потом, как «акт их легализации», в 1969 вышел на экраны культовый мультфильм «Бременские музыканты», где принцесса щеголяет в мини-юбке, а трубадур – в джинсах-клёш. Ношение темно-синего «греха» не одобрялось, но и не каралось публично, как это было совсем недавно со стилягами, узкие брюки которых дружинники распарывали до колена и выше.



Какие марки джинсов становились популярными в СССР? В первую очередь те, которые продавались в магазинах «Берёзка»*. Ассортимент в них был сформирован из лучших мировых брендов одежды и бытовой электроники – ведь их задача была реально конкурировать с магазинами в Европе и Азии, чтобы советские загранработники и иностранные дипломаты тратили чеки и валюту в Москве, а не мимо «нашей» кассы – за бугром. Предметом народного фетиша среди тех, кто за границей не бывал и чеков «Берёзки» отродясь не видел, были бело-синие полиэтиленовые пакеты Beriozka Rosinvaluttorg – Moscow. Купить их можно было у цыган за три рубля. Чтобы пакет не порвался и ходил долго, внутрь него вставляли прочную советскую «авоську»*, а сам пакет берегли и носили как дамскую сумку и нежно протирали, чтобы не вылупились предательские заломы-потёртости на краске.

В конце 80-х появились и первые советские «экспериментальные» джинсы для бедных: «Тверь» и «Верея». Лучше бы не позорились. Их качество было на порядок ниже зарубежных. Собственно говоря, это были и не джинсы. Шили-то их не из денима, а из уплотнённого текстиля, изготавливаемого в Ивановской области. Стоили они в столичных магазинах 45 рублей и до Кемерово не докатывались. Кому они здесь сдались? Но были и ещё более убогие болгарские штаны марки «Рила», получившие кличку «Рыло».



Мой друг Витька Попов в июне 1985 получил в подарок от родителей на день рождения джинсы. Точнее – решение их купить.

Вместе с мамой они пошли на базар и начали присматриваться к товару. Семья у них была не бедная, поэтому в цене подаренных штанов существенных ограничений не было – всё в рамках разумного.

Цена на джинсы в СССР – вопрос удивительный. В 1980-м их средняя стоимость по стране была 180-200 рублей – хоть в Москве, хоть в Кемерово, а к 1985-му опустилась до 120-150. Это за классику – прямые джинсы «трубы». В это время появляется их конкурент – новый модный силуэт «бананы», которые стоили сильно дороже.

Витька стоял рядом с дядькой в синей джинсовой куртке и внимательно слушал, как тот демонстрировал свой товар молодому парню, явно студенту – выворачивал штанину наизнанку – «строки должны быть ровными, внутренний шов – фабричная оверлочная строчка», показывал штамповку на обратной стороне болтов*, клёпки с микрорельефом. Цену джинсов продавец обозначил в сто пятьдесят, но говорил, что «уступит, если точно будешь брать».

У Витьки до этого уже были настоящие джинсы – прямые, деревянные, резко пахнувшие «не по-нашему». Их ему привезла тётка из Пакистана, муж которой работал там на строительстве чего-то важного по контракту.

Витька слушал и мотал на ус – как проверять джинсы на «палёнку» и как торговаться.

И тут он обратил внимание на скромную девушку, которая держала в руках какие-то совсем необычные джинсы – широченные сверху и зауженные книзу. Таких он раньше в Кемерово не видел.

– Здрасьте, а что это у вас за джинсы?

– Это бананы. Муж моряк привёз из плавания, вот не подошли – продаю, – девушка явно стеснялась продавать и тем самым вызывала доверие.

– Можно посмотреть? – у этих джинсов, в отличие от классики, была масса новых для Витьки необычных фишек: на бедре чуть повыше правого колена прострочен карман с закрывающей его по диагонали золотой молнией, снизу зауженные штанины тоже застегивались на золотые молнии, собирая или распуская их. Деним был правильно «вонючий». Сзади – шершавая коричневая этикетка с красным принтом – Super Perry’s.

– Откуда?

– Штатовские. Супер Периз. Недорого отдам, за четыреста, – космическая сумма повергла Витьку и его маму в шок. Классические стоили сто пятьдесят, ну, пусть даже сто восемьдесят за Levi’s. А тут – четыре сотни!

Видя их ступор от неожиданно высокой цены, девушка добавила:

– Я к родителям приехала в Кемерово из Риги. Скоро уезжать домой. Хорошо, вам уступлю за триста пятьдесят.

Вот ведь как всё удачно складывалось. Это ещё больше расположило к ней Витьку и его маму. Да, это было действительно очень дорого, но модные штаны им обоим сразу сильно понравились. И такие деньги у них были.

– А какой размер? – спросила мама, показывая готовность к покупке. – У сына – сорок восьмой.

– Сейчас померим, – девушка достала матерчатый метр и ловко обхватила Витьку за талию.

– Нет. Эти ему явно будут большеваты… Но у меня дома есть ещё одна пара точно вашего размера. Давайте встретимся завтра у фонтана на Драме, – предложила замечательная новая знакомая.

– Договорились, – счастливые, что хорошо сторговались, они пошли с базара домой, уже не прицениваясь к другим вариантам.

Назавтра, ровно в 11 они сидели как два солдата на скамейке у фонтана перед Драмтеатром. Девушка чуть опоздала:

– Здравствуйте! Вот, всё как обещала, – в руках у неё был обычный белый пакет.

Достали из него джинсы-бананы. Точно такие же, как вчера на базаре, но правильного Витькиного размера. Ещё раз измерили Витьку, потом джинсы по талии – всё точно – они идеально подходили друг другу. Вывернули штанину, как учил дядька на рынке, – проверили строчки, посмотрели болты спереди и сзади – джинсы были точно «фирма».

– А можно примерить? – мама всё-таки хотела на все сто убедиться в правильности размера.

– Конечно, – втроём они направились через арку в ближайший двор на улице Весенней и зашли в один из подъездов; тогда подъезды не закрывались на замок – заходи кто хочет. Поставили Витьку на картонку, надели на него «бананы» – великолепно!

– Вот умеют же люди шить за границей, – восторженно заметила мама.

– Покупаете? – уточнила девушка.

– Да, берём!

Мама отсчитала ей семь новеньких полтинников, и, довольные удачной покупкой, они поехали домой.



Дома, прямо с порога, Витька снова начал изучать джинсы – они были прекрасны: вонючая ткань, матово-золотые толстые молнии с хвостиками, на которых было выдавлено Super Perry’s. «У меня есть супер перриз, в них ношу я супер пеннис. Парам-пам-пам, парам-пам-пам. Если потереть немножко, будет синяя ладошка. Парам-пам-пам, парам-пам-пам», – роилось в голове неприличное. Померил, прошёлся по комнате, он полюбил их уже больше старых пакистанских. Хотелось побыстрее пойти к товарищам, чтобы на вопрос:

– Что это за чудо?

Небрежно ответить:

– Да вот, предки на днюху подогнали. Я их даже и не просил. Штатовские…

Витька снова их снял и начать пристально изучать дальше. И тут он зачем-то вывернул наизнанку молнию на ширинке, которая была плотно прикрыта джинсовой тканью.

На сердечнике молнии стоял маленький, хорошо известный всем советским людям пятиугольник – знак качества СССР.











Как растащили сталь




– Чем отличается наш миллионер от нашего миллиардера?

– Наш миллионер воспитан партией, а наш миллиардер – комсомолом.

Из жизни махинаторов

Областной комитет ВЛКСМ , ул. Ноградская, 3



В самом сердце города Кемерово, на тихой улице Ноградской, в доме №3, рядом с рестораном «Солнечный», располагался областной комитет ВЛКСМ и дружественные комсомолу организации. Мощное пятиэтажное здание с огромными окнами было не таким пафосным, как похожий на итальянский театр обком КПСС на площади Советов, но тоже олицетворяло серьёзные притязания его хозяев на участие в будущем дележе портфелей и чёрных волг. «Выгнать этого придурка из комсомола! Как не комсомолец? Принять и выгнать!»

В отличие от пионерии, к которой у партии было отеческое, но шутливо-карнавальное отношение, комсомол считался уже солидной организацией, которая была запасником для кадрового резерва КПСС и народного хозяйства.



Как всегда и бывает в народных сказках, самый любимый сын оказывается и самым главным подлецом: сначала продаёт трон басурманам в фотозону, затем сестёр-царевен пристраивает в эскорт да на шесте крутиться, а самого батюшку-царя определяет в ресторанные вышибалы.

18 мая 1988 года на центральном телевидении в программе КВН прозвучала исторически пророческая шутка команды НГУ: «Партия, дай порулить!» Это был рефрен к популярному агитационному лозунгу «Партия – наш рулевой!», который горел большими буквами на крышах домов в каждом городе. Никто и предположить не мог, что в этот момент Куранты пробили приговор советской власти.

Партия немного подумала, подумала и дала! Лёд тронулся и по неизбежному стечению обстоятельств вместе с ним куда-то в неизвестном направлении уплыла и вся советская стабильность, где «человек человеку – друг, товарищ и брат», а цены на сковородках и часах отливались в металле.



В 1989 году нашему книгоиздательскому бизнесу стало душно в условиях полной нелегальщины и самодеятельности. Требовалось срочно «выйти на свет».

Все ксероксы, которые мы оккупировали в ЦНТИ и в офисах угольных трестов, уже не справлялись с потоком наших заказов, а почтовые работники косо смотрели на массовые переводы наложенным платежом в одни руки. Мы начали привлекать к себе внимание бдительных совков. Возможная встреча с ОБХСС никак не входила в наши планы. Как ни странно, хотелось легальности.

Закон «О кооперации в СССР», разрешивший кооперативам заниматься любыми не запрещёнными законом видами деятельности, в том числе и торговлей, был принят 26 мая 1988 года, но в Кемерово его реализация буксовала.

Как всегда, нужный человек находится в нужное время.

С Любой Мухиной, актрисой кемеровского театра кукол, меня познакомила Эвелина Воронцова.

Квартира Любы напоминал штаб Смольного в самые горячие часы октябрьского переворота. Постоянно звонил телефон, приходили какие-то люди, и крутился поток товаров и денег: телевизор «Шилялис» меняли на армянский коньяк в трёхлитровых банках, финские сапоги на ковры, мебель на плитку. Люба меняла и продавала всё, что не имело духовной ценности, широкому кругу желающих купить за деньги повышенный комфорт в жизни. Каждого, кто попадал в фокус её внимания, она моментально оценивала, как опытный товаровед оценивает товар, и прикидывала – какая с этого человека ей будет польза. Люба была богиней связей и дефицита. У неё везде была своя длинная и ловкая рука. Торгаш «от бога», она понимала, как достать какой-нибудь дефицит и что дать взамен. А дефицитом в 1988-м стало практически всё.

Поскольку я был введён в этот круг подругой Любы, а она была аспиранткой моей мамы, то отношение ко мне было хорошее, даже несмотря на мои никчёмные «потребительские качества» в этой длинной пищевой цепочке оборота ценных товаров и услуг. У меня были только рубли, которым была «грош цена» (каламбур!).

– Слушай, Люба, а вот мягкой мебели нет на примете? – поинтересовался я.

– Решим вопрос, дам тебе контакт товароведа из «Уюта» на Базовой. Скажешь, что от Любы Мухиной. Договоритесь. Что ещё?

Связями и контактами она делилась легко, не вставляя везде свой интерес «на пять копеек». Это было удивительно, поскольку обычно в те времена каждый товар, проходя через цепочку «умелых ручек», поднимался в цене на каждой ступеньке процентов на двадцать и связями за просто так никто не делился.

Я рассказал Любе о тяготившей меня проблеме легализации бизнеса.

– Решаемый вопрос, – спокойно сказала Люба, параллельно продавая кому-то уже «видик» по телефону. – Завтра я позвоню Володе Бабичу в обком ВЛКСМ и обсудим твой вопрос. Там они пробили через ЦК ВЛКСМ хозяйственные комсомольские структуры, и он главный по этой теме.

Слово Люба сдержала. Через несколько дней я получил от неё клочок бумаги с номером телефона и подписью – Володя Бабич.

Володя Бабич был очень занятой человек. Уделил мне пять минут. Худой и уставший, в длинном кожаном плаще. В общем, он сильно походил на революционера-подпольщика, истощённого неравной борьбой с царизмом.

– От Любы? Да, звонила. Чем занимаетесь? Зачем вам предприятие?

– Мы издаём книги. Достаточно успешно. Но для того, чтобы иметь возможность размещать заказы в типографии, нам нужно официальное предприятие.

– Какой оборот планируете?

– От двух миллионов в год.

– Хорошо. Наши условия – 2% от оборота в нашу кассу. Согласны? Идите оформляйтесь.

Я был в шоке от быстроты решений и открывающихся перспектив.








Вернёмся к лозунгу «Партия, дай порулить!» В 1988-м инициативные ребята из ЦК ВЛКСМ продвинули в органах высшей партийной власти идею, что для реализации партийных установок на ускорение социально-экономического развития необходимо дать молодёжи – конечно, под бдительным и неусыпным контролем ВЛКСМ – возможность вести хозяйственную деятельность по улучшению, рационализаторству, строительству, оленеводству и выращиванию сахарного тростника в условиях вечной мерзлоты. В общем, не нужно никаких ограничений – дайте поработать на благо Родины!

Чувствуете связь с началом конца?

И пошёл по всей стране комсомольский бизнес с весьма простым налогообложением и отсутствием любых ограничений, который в Кемерово ЦК ВЛКСМ доверил Владимиру Бабичу.

В чём была суть работы 99,9% комсомольских предприятий? В советской экономике было чёткое разделение денег на безналичные и наличные. Наличные – для потребительского рынка, безналичные – для оборота в сфере промышленности. До 90-х существовали небольшие «насосы-нарушители» этого строгого порядка: магаданские золотодобывающие артели, краснодарские цеховики, московские подпольные банкиры – сплошь потомки Авраама, которые понемногу перекачивали деньги из безналичного в наличный оборот, но их доля в общем котле денежной массы страны была такой мизерной, что это не нарушало общего баланса. Суммарный объём произведённых потребительских товаров примерно соответствовал размеру денежной массы у населения, несмотря на много «чего» хорошего в дефиците.

В конце 80-х комса массово запускает по всему совку систему не существовавших раньше в союзной экономике хозяйственных предприятий с абсолютной свободой действий, которые могут заключать договоры с промышленными, торговыми предприятиями, получать от них безналичные платежи за товары и услуги и моментально превращать эти деньги в чистый нал «муха не сидела».

Стоимость «крыши» составляла всего 2% с оборота. Это был полный all-inclusive: налоги, сборы, отчисления с фонда зарплаты. Свобода! Наличные можно было снимать под закупку сельхозпродукции и выдачу зарплаты. Несколько лет, пока в стране копился потенциал для гиперинфляции и обесценивания всего нажитого честным трудом советскими гражданами, никто не контролировал объём перехода экономики в нал. Вдумайтесь! Никому ни в Кремле, ни в Минфине не пришло в голову, что это и будет тот самый «могильщик системы», а никакие не американцы, который рассуёт по карманам всё нажитое непосильным трудом многими поколениями. Маркс всё это предвидел: «От каждого по способностям, каждому по потребностям». Способности «пилить» у бойкой комсы открылись необычайные, а потребности во «всем хорошем» у них были бескрайние.

Первый секретарь ЦК комсомола в 1986-1990 годах Виктор Мироненко уже после заката своей карьеры вспоминал, что «был руководителем организации, у которой только на депозитном счету в банке лежало 2 млрд долларов» (на вопрос, куда делись эти деньги после упразднения ВЛКСМ в 1991 году, Виктор Иванович ответил аккуратно: «Не знаю»).

Мне выдали свидетельство о регистрации «Предприятия №206 в Центре социалистической инициативы при областном комитете ВЛКСМ Кемеровской области».

С этой бумагой я заказал большую синюю печать в специальном отделе по изготовлению печатей и штампов, который находился рядом – в здании полиграфического комбината по улице Ноградской. Попасть туда было непросто. Изготовление печатей и штампов в СССР занимались «режимные конторы», то есть подведомственные КГБ.

Открыл счёт в банке напротив Горсада.

Началась эпоха «взрослый бизнес с комсомолом».




День мармота



[19 - Мармот (гол.) – сурок.]



– Есть у нас на заводе такая примета – если бригадир кричит, значит, опять не трактор собрали.

– А что тогда собрали?

– А вот что кричит – то и собрали…

Смесь голландского с кузнецким

Красная Горка



Автономная индустриальная колония «Кузбасс». Предприятие по добыче угля и выработке кокса с очень высоким уровнем хозяйственной самостоятельности, созданное в Москве Распоряжением от 25 декабря 1921 г. Инициаторы идеи – группа европейских и американских энтузиастов с левыми взглядами, которые находят горячую поддержку лично у Ленина. Мотивы их действий – повод для дискуссий, но эти титаны духа успешно реализовали всё задуманное в условиях полного экономического бездорожья 20-х.

С именем АИК связано первое широкое упоминание слова Кузбасс за пределами Сибири.

Прекратила свою деятельность 20 июня 1927 г. по политическим мотивам.




Начало и конец


«Мне не надо воз муки,



А всего полпуда.



Ленин продал немцам Русь,



Как Христа Иуда.

За Россию получил



Полный вагон злата



И пропил всё по дороге,



Отомстил за брата».

Так пел на Невском проспекте в августе 1917 года одноглазый солдат в грязной потрёпанной шинели под аккомпанемент самодельных гуслей. Прохожих было много, но денег ему бросали совсем редкие из них, сочувствовавшие тяжёлой судьбе калеки. Да и что теперь были деньги? Вот хлеба бы ломоть! Таких, как он, везде теперь были тьмы и тьмы. Война. Безрукая и безногая. Когда она начиналась в 1914 году, всем казалась маленькой и победоносной, а сейчас – без конца и без краю. Петроград жил слухами, что немцы уже близко, и никаких сил к сопротивлению не было.



К осени всё придёт в полный упадок. И большевики, воспользовавшись случаем всеобщего безразличия к своей будущности, 25 октября 1917 г. совершат переворот. В народе будут говорить, что вряд ли они продержатся до весны. Но против всех ожиданий, задержатся они надолго.



Весной 1918 года многим станет понятно, что это теперь и есть единственная законная власть.



В мире пойдут слухи о свершившейся в России пролетарской революции. И туда со всех концов света потянутся разные идеалисты и проходимцы, влекомые запахом перемен и открывающихся больших возможностей.



Так, в частности, и начнётся авантюрный бизнес-проект голландско-американского происхождения при личной поддержке Ленина – автономная индустриальная колония «Кузбас» (АИК "Кузбас").



Главные действующие лица «с той стороны» – Себальд Рутгерс, Билл Хейвуд и Герберт Калверт. С нашей – быстро народившийся и сообразивший "что к чему" класс советских бюрократов.





Как виделась октябрьская революция 1917 года из Европы и Америки? По-разному. Западные кабинетные социалисты считали, что в России после отречения Николая II произошло чудо – власть фактически перешла к народу – солдатским и рабочим комитетам. С другого края Земли лидеры рабочих партий в Америке завидовали рабочим и крестьянам, которые во главе с загадочным большевистским лидером Лениным взяли правление в свои руки с целью построения нового справедливого, бесклассового общества. Причина зависти была и в том, что социалистическая революция свершилась в никудышной аграрной стране, где и в помине не было пролетариата. А ведь старик Маркс учил совсем по-другому… Всё должно было случиться в самой передовой стране мира – Америке! Буржуям разных стран было, напротив, плевать на суть – кто там кого нагнул. Они видели "мутную воду" возможностей, в которой можно было словить хорошие баксы. И те, и другие оказались правы лишь отчасти.





Марксистам казалось, что вся летопись человечества до этого события – однообразные переходы от одних форм получения нетрудовых доходов к другим, ещё более изощрённым. Небольшой по численности правящий класс из века в век нахально присваивал результаты труда рядовых членов "человеческой стаи". По научной версии Карла Маркса и Фридриха Энгельса, пролетарии должны были разорвать этот порочный круг, совершив обобществление производительных сил. Новое общество будет безклассовым. Люди станут, верняк, добрее и справедливее, а коровы будут добровольно сдавать своё мясо на производство сосисок.



И эта идея почти сто лет будоражила всю планету!



Представьте себе, что всё это изложено не в толстым книгах из раздела "политическая экономия", а просто как идею, высказанную "на лавочке". Что вы скажите об её авторе? Назвать его идиотом, наверное, будет резковато. О таких обычно говорят "не от мира сего".





И вот в России это свершилось. Точнее говоря, первоначально всем показалось, что свершилось "именно то самое". Чёрным вороном взметнулась пролетарская революция, как это и обещал Ильич, рявкнув в июне 1917-го на Первом Всероссийском съезде Советов: "Есть (такая партия)!". Кстати, делегация большевиков имела на этом съезде всего 105 мест, значительно уступая как эсерам (285 мест), так и меньшевикам (248 мест). Но это не помешало ей через полгода стать тем булыжником истории, которым перебьют все стекла в "парадных прежнего мира".



Маркс родился 5 мая 1818г., а оставил этот мир в 1883г. Энгельс ушёл в 1895г. Совсем немного недотянут большевики до символического "социалистическая революция к 100-летию со со дня рождения выдающегося мыслителя – товарища Маркса". А было бы элегантно.



Ахнул не привычный дворцовый переворот, когда одна правящая династия эксплуататоров смещала другую, а переход власти народу! И где? Там, в этом европейском захолустье (Российская империя), пустили под откос всю тщательно отстроенную за тысячелетия ищущими порядка человечками систему привычных отношений: собственность, законы, право на жизнь и прочие многочисленные социальные надстройки. Из задворок мира Россия превратилась в огромную доменную печь, где в бушующем социальном пожаре плавятся всё устои старого мира: "Кто был никем, тот станет всем!". Новости из неё поступали обрывочные и не всегда понятные, но было ясно, что там происходит что-то непостижимо грандиозное.





Справедливости ради необходимо сказать, что объективного понимания сути произошедших в 1917-1922 гг. в нашей стране событий нет до сих пор и оно уже вряд ли уже когда-нибудь случится. Почему именно Россия стала местом проведения глобального социального эксперимента по проверке валидности гипотезы Маркса-Энгельса? Одни винят во всём немцев, которые проплатили большевикам за окончательное разрушение страны. Другие видят причину в вековом затягивании решения земельного вопроса. Новая власть разрубила его одним махом "Декретом о Земле". Третьи укажут на самоназвание партии – "большевики", оказавшееся очень удачным, придавая сторонникам Ленина ореол внутренней силы и уверенности (можно сравнить со словом «большак» – патриархальный глава крестьянской семьи, обладавший непререкаемым авторитетом). Четвёртые вспомнят про алхимическую свадьбу Ленина и Троцкого, который утверждал: «Если бы ни Ленина, ни меня не было в то время в Петербурге, не было бы и Октябрьской революции». Ответа как не было, так и нет. Просто учтём тот странный факт, что горстка политических авантюристов во главе с Лениным (в феврале 1917 численность партии оценивается в 10 тыс. членов) смогла взять и удержать власть практически над всей территорией бывшей Российской империи, несмотря на попытки развитых стран "отнять и поделить" и профессионального сопротивления остатков царской армии, лидеры которой были совсем не так глупы, как их показывало советское кино. "Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам".





Справедливости ради необходимо сказать, что объективного понимания сути произошедших в 1917-1922 гг. в нашей стране событий нет до сих пор и оно уже вряд ли когда-нибудь случится. Почему именно Россия стала местом проведения глобального социального эксперимента по проверке валидности гипотезы Маркса-Энгельса?Одни винят во всём немцев, которые проплатили большевикам за окончательное разрушение страны. Другие видят причину в вековом затягивании решения земельного вопроса. Новая власть разрубила его одним махом "Декретом о Земле". Третьи укажут на самоназвание партии – "большевики", оказавшееся очень удачным, придавая сторонникам Ленина ореол внутренней силы и уверенности (можно сравнить со словом «большак» – патриархальный глава крестьянской семьи, обладавший непререкаемым авторитетом). Четвёртые вспомнят про алхимическую свадьбу Ленина и Троцкого, который позднее утверждал: «Если бы ни Ленина, ни меня не было в то время в Петербурге, не было бы и Октябрьской революции». Ответа как не было, так и нет. Просто учтём тот странный факт, что горстка политических авантюристов во главе с Лениным (в феврале 1917 численность партии оценивается в 10 тыс. членов) смогла взять и удержать власть практически над всей территорией бывшей Российской империи, несмотря на попытки развитых стран "отнять и поделить" и профессионального сопротивления остатков царской армии, лидеры которой были совсем не так глупы, как их показывало советское кино. "Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам".





Даже самые отъявленные скептики убедились – учение Маркса оказалось не гипотезой, а гениальным провидением: «Но буржуазия не только выковала оружие, несущее ей смерть; она породила и людей, которые направят против неё это оружие, – современных рабочих, пролетариев. …Но с развитием промышленности пролетариат не только возрастает численно; он скопляется в большие массы, сила его растёт, и он всё более её ощущает. …Если не по содержанию, то по форме борьба пролетариата против буржуазии является сначала борьбой национальной. Пролетариат каждой страны, конечно, должен сперва покончить со своей собственной буржуазией… Её гибель и победа пролетариата одинаково неизбежны» (Маркс К., Энгельс Ф. Манифест Коммунистической партии, 1848).





Однако ни Маркс, ни тем более Ленин не очень-то представляли в деталях, как будет работать конкретный завод в эпоху победившего буржуазию пролетариата: откуда берутся нитки для носков, как устроен паровоз и сколько должна составлять зарплата рабочим. В ленинском дореволюционном наследии вы не найдёте никаких мыслей об устройстве государства и общества после революции. Главное – её сделать, а там видно будет. Он рассуждает о ней исключительно в политической плоскости, вопросы же о том, как в этом новом мире будут выпекаться булки и чиниться башмаки, его не волнуют, да и она сама кажется ему далёкой мечтой…



На конференции в Цюрихе в январе 1917 года, за несколько дней до Февральской революции, он писал: «Мы, старики, может быть, не доживём до решающих битв этой грядущей революции. Но я могу, думается мне, высказать с большой уверенностью надежду, что молодёжь, которая работает так прекрасно в социалистическом движении Швейцарии и всего мира, будет иметь счастье не только бороться, но и победить в грядущей пролетарской революции» (Ленин В. И. "Доклад о революции 1905 года").





И вдруг над Российской империей разрывается бочка с порохом перемешанная в половину с кокаином, и всё закрутилось: война с немцами, отречение царя, убийство Распутина, политическая каша, надвигающийся голод и, наконец – Октябрьский переворот.





Большевики взяли власть. И что? В этот момент, когда вокруг кольцо политических врагов и нужно ещё как-то управляться с этим огромным хозяйством – страной Россией, в двери Кремля стучатся незваные гости – западные социалисты, к которым Ленин до 1917 года относился брезгливо-пренебрежительно. Но сейчас он отнюдь не так разборчив, как раньше. У многих из них, в отличие от самих большевиков, были вполне земные профессии и большой жизненный опыт работы на настоящем производстве. Сам-то Ленин тяжелее ручки в своей жизни ничего в руках не держал (разве что Наденьку?). Он профессиональный революционер-теоретик, деньги которому сначала шлёт маменька, а потом партия. А партия, как известно, добывала деньги любыми путями, но не слишком праведными. Часто чисто по-бандитски.



Вся его трудовая биография – это одна строчка: в 1892-93 гг. помощник присяжного поверенного. И точка.



Среди его соратников людей «от сохи» тоже нет – не их стезя. Они соображают в подпольных типографиях, бомбах, как взбаламутить рабочих и, если нужно, организовать вооруженное нападение на почтовую карету с целью пополнения партийной кассы. Одним словом, не перспективные менеджеры высшего и среднего звена на фабрике или заводе.





Себальд Рутгерс – голландец с социалистическими взглядами, который горел идеей быть полезным русской революции и принять личное участие в построении нового мира. К моменту встречи с Лениным в 1918 году ему уже около 40 лет. Он опытный специалист, повидал мир, имеет массу полезных знакомств в Америке и хорошее резюме. Образованный инженер-железобетонщик, работал на ответственных должностях в больших фирмах в Америке и Европе на строительстве дорог и мостов. В связке с ним – Билл Хейвуд. Он американец, профсоюзный лидер. И Герберт Кальверт – тоже американец, прямо "от станка".





У Рутгерса, в отличие от Ленина, были управленческие навыки – как построить завод и управлять им. Он профессионал и знает, что «булки не растут на деревьях»: где закупить необходимое оборудование, как привлечь из-за рубежа квалифицированных специалистов и устроить коммунальную жизнь в этом «царстве справедливого труда». Немаловажное в этом плане – найти горячую поддержку у социалистов и лидеров рабочего движения в главной цитадели капитализма – Соединённых Штатах Америки.



Хотя было бы неправильно представлять Ильича как сбрендившего на идее мировой революции полуидиота.



Вот, например, его записка в СТО (Совет труда и обороны) от 12 октября 1921 г., где он даёт основателям АИК вполне прозрачные характеристики:



"т. Молотов!

Прилагаю материалы по делу Рутгерса. Решать должен СТО.



Предлагаю сначала решить в ЦК: вопрос политический. И обязано вмешаться Политбюро, ибо расход золота.



Прошу Вас поручить секретарю созвониться со всеми членами Политбюро, дабы каждый назначил один час, в течение коего он до пятницы может просмотреть эти материалы. Просмотреть надо каждому, чтобы в пятницу решить.



Пусть секретарь распишет часы и перешлет каждому члену Политбюро для прочтения.



Вопрос трудный:



за: если американцы выполнят обещанное, польза будет гигантская. Тогда не жаль 600 000 рублей золотом.



против: выполнят ли? Хейвуд – полуанархист. Больше сентиментален, чем деловит. Рутгерс – как бы не впал в левизну. Кальверт – архиговорлив. Гарантий деловых у нас нет никаких. Увлекающиеся люди, в атмосфере безработицы, наберут группу «искателей приключения», кои кончат склокой. А мы тогда теряем часть данных нами 600 000 рублей золотом (ибо, конечно, перепортят и перерастеряют часть) и рискуем потерять еще до 1 млн. рублей золотом, ибо по § 8 (конец его) обязуемся."





Американский рабочий, на которого герои этой истории возлагали столько надежд, оказался "террой инкогнито" не только для большевиков, но и для западных социалистов. Он был не плохой и не хороший, а просто у него были совсем другие идеалы, чем предполагали его защитники.



Классическая мечта рядового американца в начала ХХ века – максимально эффективно проявить себя в сложных обстоятельствах. И в ходе упорной, а часто и неравной борьбы с природой или конкурентами взять «джек-пот» – выйти из неё победителем с крупным счётом в банке. Бандитская романтика Дикого Запада, когда героем становился самый дерзкий и наглый – тот, кто быстрее других выхватывал из кобуры кольт, – больше не в цене. Недавние иконы Америки – старатели на Клондайке. Золотая лихорадка воспета в рассказах Джека Лондона, персонажами которых восторгается вся страна. Новые идеалы общества – удача и честный труд. Здесь нет никаких иллюзий о возвышающей борьбе за благо общества. Каждый за себя:"своя рубаха", свой дом, личный успех.



Как этого достичь? Главное – найти в себе силы на выход из зоны комфортной бедности. Всё решают только личные качества и провидение (божья воля). У каждого есть шанс совершить этот головокружительный прыжок «From Zero to Hero» (пер. с англ.: Из ничего в герои). Для этого нужно быть гибким, сообразительным и вовремя решиться на авантюрное приключение, отправившись на тот край света, где сейчас открывается «окно возможностей».





АИК была задумана её основателями как воплощение в Сибири «идеального мира». На передовом предприятии мирового уровня должны были работать за хорошее вознаграждение сознательные пролетарии из разных стран. Цель – построить «город Солнца», где главное – счастье всех вместе и каждого в отдельности. Однако с первого дня у иностранцев возникают принципиальные расхождения с Советами, которые потом приведут к трагическому разводу с битьём посуды и тяжёлым расставанием. Вот, например, зарплата. "Понаехавшие" считают, что вся эта затея должна быть в интересах рабочих. А зачем, если иначе? Поэтому тратят колоссальные деньги на зарплату приехавшим специалистам и обустройство быта. И они считают, что это нормально. А у властей при взгляде на эту расточительность рука постоянно тянется к нагану.





На момент основания АИК это были уже не дикие места. В 1912 году франко-немецко-бельгийское акционерное общество «Копикуз» получило право на монопольную разработку ряда угольных месторождений в Сибири. В 1915-1917 годах в Щегловске на средства общества была построена канатная дорога через Томь для транспортировки угля от шахт к комплексу углеподготовки. За короткое время была запущена железная дорога Юрга – Кольчугино (ныне: Ленинск-Кузнецкий) с веткой на Кемеровский рудник. Развернулось строительство шахт на Кемеровском и Кольчугинском каменноугольных рудниках, с которых и началась промышленная деятельность Копикуза. В 1915 году была заложена шахта «Центральная». Началось сооружение Кемеровского коксохимзавода. Построены две пламенные батареи, каждая по шесть камер. На них выжигали 30-60 тонн кокса в сутки. У управления Копикуза возникла идея строительства крупного металлургического завода на юге, близ Кузнецка.



19 февраля 1920 г. «Копикуз», как и все угольные предприятия на территории Советской России, было национализировано. Акционеры тяжело вздохнули и пошли считать убытки. А инженеры упаковали чемоданы и поехали домой в Европу. Шахты и коксовые батареи остались стоять на Кузнецкой земле, поскольку «жадность фраера сгубила».

После нескольких лет активных контактов с Советами, Рутгерс прекрасно представлял хаос в головах новых лидеров государства в области экономики и не хотел быть их цирковой собачкой. Поэтому выбил у Ленина особенное положение для своего детища. «Но только условие: как угодно, что угодно, когда угодно, но чтобы это была такая бумажка, при наличии которой ни Швондер, ни кто-либо другой не мог бы даже подойти к двери моей квартиры. Окончательная бумажка. Фактическая! Настоящая!! Броня!!!» – "Собачье сердце", М.А. Булгаков.



АИК не подчинялась, как обычные советские тресты, ВСНХ (Высшему Совету Народного Хозяйства) и контролировалась только высшим органом той поры – Советом Труда и Обороны. Цель сотрудничества с иностранцами изначально декларировалась как помощь европейскими и американскими пролетариями русским братьям воссоздавать индустрию. Существует предположение, что на первом этапе истинная задача АИК была сложнее – ввезти в страну по частным каналам дорогостоящее западное оборудование, потому что официальные отношения с Европой и Америкой ещё не были налажены. «Частник» Рутгерс с его фамильными связями в голландском банке оказался необходимым звеном между европейскими предпринимателями и СССР. Точно таким же, как и Арманд Хаммер.





Деньги потекли, нужные люди закрутились в поисках оборудования. Дело осталось за малым – привлечь кадры. Никто и предположить не мог, что это будет непростым вопросом. Однако заманить иностранцев в Сибирь, как и предполагал Ленин, оказалось не так-то просто. Именно поэтому на Западе была развёрнута широкая рекламная компания. Слово «KUZBAS» не сходило со страниц «The New York Times», «Chicago Tribune», «The Daily Telegraph» и других массовых заморских газет. Подобно тому, как Ленин в 1917 году Декретом о земле надул русских крестьян, теперь уже американские пропагандисты пытались повторить этот опыт, щедро расхваливая своим соотечественникам дивный новый мир русского социализма. Масштабы их обещаний были, конечно, более приземлёнными чем у Ильича: спецам – хорошая зарплата и социальные удобства, женщинам ещё и плюсом – освобождение от предрассудков традиционного американского общества. Конечно, как всякие пропагандисты, они приукрашивали действительность, но на то она и реклама.



Всего в Кемерово, чтобы построить посреди тайги «Город Солнца» приехали 750 рабочих и инженеров из Америки и Европы. Примечательный факт: в некоторых заявлениях будущие колонисты писали, что едут «в район Америки». Планы у организаторов кампании были на тысячи переселенцев, а вышло иначе…








Кто же были эти люди?



Дж. Микенберг делит американцев, отправившихся в страну Советов в 20-30-е гг., на три категории: «возвращенцы» русского происхождения, искренне преданные идее «советского эксперимента» энтузиасты и те, кто искал стабильную работу за достойную оплату, т. к. Великая депрессия и массовая безработица в США совпали с Первой пятилеткой и нехваткой рабочей силы в России.



Колонистка Рут Кеннелл прожила в Кемерово два года – с 1922 по 1924 и писала как очевидец: «Самые разные бунтари против американского общества – начинающие коммунисты, ветераны-социалисты, члены Индустриальных Рабочих Мира, пропагандисты, мечтатели, неудачники, невротики и просто искатели приключений – все они косяком потянулись в Россию после войны».



Первая партия колонистов отбыла из Нью-Йорка в Кузбасс 8 апреля 1922 г. на пароходе «Адриатик». Они плыли трансатлантическими линиями по маршруту: Нью-Йорк – Роттердам или Нью-Йорк – Либава (современный г. Лиепая в Латвии). Там к ним присоединялись колонисты из европейских стран и на более мелких судах дошли до Петрограда. Дальше до Кемерово они ехали в специальном железнодорожном составе. Кроме личного багажа, колонисты везли с собой продукты, материалы, инструменты, оборудование и семена.



Письмо Рут Кеннел жене Кальверта: «… в составе нашего поезда 19 товарных вагонов. В нескольких из них устроены нары, а в остальных – еда и вещи. Света нет, пользуемся свечами. Воду приходится кипятить. Жажду утоляем только кофе. Есть у нас вагон-прачечная с ваннами для стирки, мылом и горячей водой. В специальном вагоне-кухне повара готовят еду. Первое время печь дымила, как при большом пожаре, и было жалко поваров, по лицам которых текли слёзы. Надеюсь, что в будущем году для путешествия в Кемерово будут специальные вагоны-кухни, чтобы готовить пищу".





В распоряжение колонии были переданы шахты Кемеровского рудника, коксохимические печи и 8000 га лесных угодий.



Административным центром стал Кемеровский рудник. Здесь находилось Правление АИК, жил директор и ведущие специалисты. Территория рудника была главной экспериментальной площадкой для внедрения европейской архитектуры голландским архитектором Йоханнесом ван Лохемом. Построенные им четыре рабочих посёлка принадлежали к одним из первых в мире образцов благоустроенного социального жилья. Невиданными чудесами были санузлы внутри жилища: душ, ванна, унитаз. Но такое новаторство вызвало большое недовольство у местных партийных бюрократов. За то, что голландец приучал русских рабочих к элементам буржуазной культуры, его раскритиковали в газете «Кузбас» и даже хотели исключить из партии. И правильно критиковали: в Сибири дощатый уличный туалет с дыркой в полу – до сих пор надёжный друг человека.



Руководству колонии доставались удары и сверху, и снизу, и в пах, и в печень. Кураторы от партии требовали быстрее и больше промышленной продукции и не отвлекаться так сильно на все эти буржуазные «бытовые удобства». Рабочие из местных считали, что эти американцы жируют, получая по сравнению с ними баснословные зарплаты. Некоторые заграничные спецы, видя этот бардак, уезжали домой раньше срока. В силу языкового барьера иностранцы жили достаточно изолированно от местных, и образовалась своеобразная «немецкая слобода», что ещё больше злило местных: «Понаехали тут!».





Несмотря на эти, как потом покажет жизнь, непреодолимые противоречия, дирекция АИК смотрела в будущее с неиссякаемым оптимизмом и действовала не по принципу «после нас хоть потоп», а принимала такие дальновидные решения, за которые мы им сейчас должны поклониться в пояс. Есть такое слово – совесть!



Рудничный бор, который входил в состав отданных АИК на эксплуатацию территорий, не был на тот момент защищён никакими охранными грамотами. И его не тронули! Несмотря на то, что потребность в деловой древесине была огромная.



Среди планов «аиковцев» было сооружение моста через Томь. Всерьёз рассматривались две идеи: привлечь шахтёров и прорыть тоннель под рекой (но от этого проекта отказались из-за его дороговизны). А вторая идея принадлежала американскому инженеру Коттеру, предложившему соорудить висячий мост наподобие знаменитого моста «Золотые ворота» в Сан-Франциско. В 1925-м начались подготовительные работы, но уже на следующий год строительство прекратили.





Красивая, короткая сказка. Жизнь АИК «Кузбас» оказалась недолгой. Внедряемые в колонии американские технологии, принципы управления и особый статус пришлись как «кость в горле» советской власти. Государство укрепилось в других подходах к организации производства и оплате труда. Всё должно быть дёшево и сердито. А скоро, в 30-х, эти идеи уйдут ещё дальше. Труд в ГУЛАГе станет и вовсе дармовым. Большевистская партийная машина впечатляюще победила всех военных и политических врагов и стала абсолютно уверенна в своём завтрашнем дне. НЭП и прочие эксперименты голодных лет стали токсичными.



Полгода, с декабря 1926 по июнь 1927 года, в Москве ещё шли какие-то терзания в духе барышень из Смольного: «и хочется, и колется», но принцип «казнить, нельзя помиловать» в итоге победил. Когда все вокруг уже учились ходить строем, такой рассадник вольностей в ключевом промышленном регионе был досадным недоразумением.



Рутгерс писал: «Москва смотрит на “Кузбас” как на советское государственное предприятие, управляемое на основе американских методов и, к сожалению, нуждающееся в американцах».



20 июня 1927 г. было подписано постановление о полной ликвидации АИК «Кузбас». «Окончательная бумажка. Фактическая! Настоящая!! Броня!!!»* И власти попросили иностранцев покинуть Россию. Эксперимент завершился и был признан напрасным: «Мы бы и сами справились!».





Мог ли у этой истории быть другой финал? Вряд ли. В том же 1927 году линия партии окончательно уйдёт по кривой резко влево. На съезде решат, что нужно укрупнение в аграрном секторе. И буквально через полгода начнут отбирать у крестьян землю, которую сами же раздали им десять лет назад, и сгонять в колхозы. И потянутся в Сибирь колонны раскулаченных. Помимо основной причины развода – «не сошлись характерами до степени “видеть тебя не могу”», – были, конечно, и другие, не имевшие прямого отношения к АИК "Кузбас" обиды, но тоже повлиявшие на окончательное решение.





Лидеры большевиков к середине 20-х окончательно разочаровались в способности мирового и в первую очередь американского пролетариата на решительные шаги. А на него было столько надежд!



После Октябрьского переворота молодая Российская республика была «беременна» идеей мировой революции. Опьянённым лёгкой победой вождям казалось, что вот-вот начнётся мировой пожар, в котором и сгорит, как учил в Манифесте пророк Маркс, весь «старый мир»: «Коммунисты считают презренным делом скрывать свои взгляды и намерения. Они открыто заявляют, что их цели могут быть достигнуты лишь путем насильственного ниспровержения всего существующего общественного строя. Пусть господствующие классы содрогаются перед Коммунистической Революцией. Пролетариям нечего в ней терять, кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир. Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».



Ленин в письме Свердлову и Троцкому от 1 октября 1918 г. указывал, что «международная революция приблизилась… на такое расстояние, что с ней надо считаться как с событием дней ближайших». 6 марта 1919 г. он же в заключительной речи при закрытии I (учредительного) Конгресса Коминтерна заявил: «Победа пролетарской революции во всём мире обеспечена. Грядёт основание Международной Советской республики».





Если отмотать назад, то Себальд Рутгерс появляется в России, когда ленинская команда только-только окопалась в Кремле посреди голодной страны, но «окрылена» скорой победой над миром капитала в мировом масштабе. В июле 1918 года Рутгерс прибывает во Владивосток и с большими трудностями добирается до Москвы. Здесь происходит его встреча с Лениным, у которого возникает идея приглашения в Россию прогрессивных американских рабочих, страдающих от оков капитализма. По его поручению Рутгерс едет в Голландию для организации Амстердамского бюро Коминтерна.



В 1918 году Ленин публикует «Письмо к американским рабочим»: «Мы знаем, что помощь от вас, товарищи американские рабочие, придёт…» – писал он, имея в виду мировую социалистическую революцию. Но когда Рутгерс предложил ему для начала помочь рабочими руками, тоже не отказался. На кремлёвской скамейке, прямо в тени Царь-пушки, были нарисованы потрясающие перспективы: Рутгерс сам в них поверил и убедил Ильича, что приедет 8 тысяч и более рабочих и специалистов. Ленин «увидел» масштабный исход в Россию американских работяг как подтверждение начала мировой революции, видимо, представляя себя пролетарским Моисеем, который выводит их из египетского пленения. Как ни странно, живя долгое время в иммиграции во вполне себе развитых капиталистических странах – Великобритании и Швейцарии, Ленин не понял, что система отношений труда и капитала достаточно успешно находит точку равновесия интересов, гибко подстраиваясь под растущие запросы не только покупателей товаров, но и их производителей – рабочих. А следовательно, им было что терять.



Но вот внезапное откровение. Наконец-то дошло. Американский пролетарий оказался и не пролетарием вовсе, а какой-то мелкобуржуазной сволочью. Кто бы мог подумать! Он упорно не хотел соединяться с советским Ванькой в борьбе за дело Маркса-Ленина, а всё бы ему сладко есть и спать. За два года масштабной агитации таких добровольцев в США нашлось только 566 человек…



Это было жёстким разочарованием советской власти в скатившемся в бытовой конформизм гегемоне Соединенных Штатов. Утрата веры в сознательность и силу трудящихся случилась и после провала социалистической революции в Германии. Что-то с этим миром было явно не так…





21 января 1924 г. случилось «страшное»: в Горках под Москвой умирает главный друг трудящихся всей Земли – Владимир Ульянов (Ленин). После его смерти у идеи мировой революции больше нет такого же фанатичного покровителя, как он. А вместе с тем и АИК "Кузбас" теряет своего идейного заступника. Вчерашние товарищи по партии оказались очень прагматичными ребятами. Фактически Ильич выпал из руководящей обоймы после резкого ухудшения здоровья в марте 1922 года, но всё-таки, пока был жив, создавал центр сдержек и противовесов между ними. Да и всё проекты, к которым была приложена его рука, обладали весомым иммунитетом. На них шипели, но тронуть боялись. Теперь его больше нет, и все увлечены одним общим делом – как поделить власть между собой и при этом не прогадать.





До 1925 года работа АИК при всех трудностях складывалась вполне успешно. К тому времени она сработала с прибылью в 1 млн рублей. Так эффективно не работал ни один советский трест. Провал произошёл, когда колонистам принудительно передали промышленные мощности южных районов Кузбасса – Ленинск-Кузнецкого, Прокопьевска и Гурьевска. Зачем это было сделано? Существует две версии. По первой, для общественной нагрузки на этих бонвиванов. "Слишком широко живут!" По второй, это алчность Рутгерса, который прибирал к рукам любые появлявшиеся на горизонте активы. Вникнув в дела, колонисты пришли в ужас. Зарплата не выплачивалась по несколько месяцев, оборудования практически не было. Все свои заработанные деньги руководство колонии тратило на выплату долгов по зарплате и на технику. Потом оно брало кредиты у государства, чтобы развиваться дальше. При этом содержание заграничного персонала обходилось по-прежнему недёшево – ну не хотели американцы «кузбасить!». В своём большинстве колонисты не были голозадыми романтиками и приехали работать не за кусок мыла, а за хорошую зарплату. Бытовые условия жизни, близкие к стандартам «американской мечты», которые старалось воплотить руководство – тёплые дома с большими окнами, водопровод, хорошее питание стоили немалых денег. И эти деньги закончились.





Так «сошлись все звёзды» и АИК «Кузбас» превратилась в воплощённую на короткий срок утопию. Сгорела в огне русской революции, но оставила в ней яркий след.



Некоторые из колонистов после ликвидации АИК остались в СССР и были объявлены шпионами. Их отправили в ГУЛАГ, где они и сгинули. Ирония судьбы в том, что они побоялись возвращаться в США, потому что были коммунистами и опасались преследований.





И всё-таки, кто же такой был Себальд Рутгерс – финансовый аферист или идейный партнёр Советов?



Предполагаю, что 50 на 50.



Найти истину сейчас уже вряд ли возможно. Хозяйственные операции АИК часто были непрозрачны. Их специально вели таким образом, чтобы не оставлять никаких следов. Транзит золота и драгоценностей в Европу шёл практически контрабандой. Оценка стоимости камней производилась "вёдрами". Рутгерс выступал и как продавец, и как покупатель в одном лице. Ему дали доступ к фантастическим по тем временам финансовым потокам, обеспеченным золотом и бриллиантами. И всё это оседает в Европе именно у тех людей и банкиров, которые лично знают Рутгерса. Вполне возможно, что в начале пути теневое предназначение АИК и было стать «фирмой-насосом» для перекачивания советских денег в «тихие западные гавани» на случай фиаско советской власти в личных интересах высших партийных лидеров. В определённые критические моменты, вплоть до конца 1922, среди кремлёвского руководства возникал сильный страх, что оно не удержит власть в стране надолго. Знакомство с Рутгерсом, у которого была записная книжка с нужными людьми на Западе и счета в голландских банках, вполне могло рассматриваться «кремлёвскими мечтателями» как гарантия сытой жизни в какой-нибудь Швейцарии или Аргентине на случай падения Советов. Голландия в те времена, кстати, славилась как вторая Швейцария, где можно было хорошо обналичить алмазы, не оставляя нежелательных следов.



Да и сам Рутгерс, скорее всего, за эти годы сделал прогресс от полного идеалиста до вполне себе реалиста, видя всю ситуацию в России не из западных газет, а "на своей шкуре".





Один из американских спецов решил после объявления о закрытии АИК вместе со своей русской женой вернуться в Америку. Выправили женщине документы, купили билеты на пароход и добрались до Владивостока. У трапа стоял суровый красноармеец в будёновке с винтовкой и с примкнутым к ней штыком. Проверка документов. Посмотрел паспорт американца: "Проходи". Посмотрел паспорт жены: "Проходи. А он остаётся.". Перед животом беременной женщины опустился штык.





Заразные идеи немыслимо живучи. Их почти невозможно выкорчевать из сознания романтиков. Плодовитые семена могут годами лежать в перегное истории, а потом бурно прорасти в новом неожиданном месте. Соединенные между собой эфирными связями, они, как корни крапивы, обладают суперсилой, которая помогает им плодиться и воскресать вновь и вновь.





В 1928 году Генри Форд, самый богатый на тот момент человек в мире, вдохновился идеями АИК и решил сделать что-то подобное, но гораздо лучше, и уже без капризных русских коммунистов.



Всё та же «проклятая» цель – построить идеальное общество. Руководитель отдела по работе с персоналом Форда однажды и вовсе заявил, что автомобили для его босса были лишь «побочным продуктом для настоящего бизнеса, а именно создания людей». На территории США Генри Форд не захотел реализовывать свой замысел: слишком много вокруг было соблазнов и слишком усердно потреблялись крепкие напитки.



Решено было создать общность целомудренных работников в отдельно взятом районе и подальше от грешной американской публики. Выкупили 14 тысяч квадратных километров земель в Бразилии, у реки Тапажос – в самом что ни на есть полюсе недоступности Южной Америки. Иначе говоря, это были наиболее далекие от цивилизации и транспортных узлов земли на всём континенте. Специалистов собрали и отвезли в дебри Амазонки. Без женщин, которые всегда отвлекают мужиков от великих дел. Исключение было сделано только для редких благочестивых жён колонистов. К ним прибавились местные, соблазнённые слухами о высоких зарплатах в долларах. Производственная задача – сбор каучука, необходимого в колоссальных объёмах для конвейеров Форда.





Новый поселок в 10 тыс. человек назвали Фордландия. Здесь было совершенно запрещено курение и спиртные напитки. А как же тогда быть с краткими перерывами в работе? Теми, что называют перекурами? Устроили вместо них по 15 минут читки поэзии. Пусть рабочие тренируют свою память и развивают культуру. Читали каждый день новые стихи.



Форд первым в мире установил восьмичасовой рабочий день. Но чем теперь занять рабочих по вечерам? Что можно противопоставить пивным? Правильно, библиотеки! Построили градообразующее здание церкви с библиотекой. Для гармонии – рядом бесплатная школа и больница. Сам Форд с женой любил музыку и танцы. Значит, возводим отдельно стоящие танцевальные залы. Но чтобы без джаза! Целомудренно двигаемся в вальсе.



Идиллия в отдельно взятом бараке не получилась. Рабочие восстали против регламентации их быта и взялись за мачете. Бразильцев воротило от американской еды – этих хот-догов, гамбургеров, пиццы и колы. Спустя шесть лет большая часть переселенцев покинула этот рай.





Поразительное сходство АИК "Кузбас" и Фордландии начинается с того, что оба проекта просуществовали около 6 лет.



В каждый из них рассчитывали привлечь около 10 000 переселенцев.



Бытовые блага в Фордландии, как и в АИК, тоже делились не поровну. Водопровод и прекрасный вид на простирающийся пейзаж были только в «американской деревне» – районе, где жили выписанные из Штатов специалисты, которые жили здесь с семьями. Большая же часть рабочих состояла из бразильцев и жила скромнее ниже по холму.





Формально, финансовое фиаско в Кузбассе случилось из-за присоединения убыточных предприятий. А в Бразилии каучуконосные деревья (гевеи) ни дали ни капли каучука: заболели и погибли.



Вот ведь, какие параллельные вселенные!




Дома-Колбасы


Вместе с Рутгерсом в Кемерово приехал и другой наивный романтик – Йоханнес Ван Лохем. В 1921 году ему уже 40 лет. Он известный в Голландии архитектор, у него признание клиентов и богатая «практика». По его проектам построено 25 вилл для состоятельных заказчиков, но душа просит «большого и настоящего дела». Скучно! Жить в бюргерском рае, где все ложатся спать в девять вечера, невмоготу. А в это время передовая мысль «заболела» органической архитектурой, согласно которой в основе проектирования зданий должна быть гармония между человеком и окружающей его природой.

В рамках «старого света», стеснённого и в деньгах, и в свободных землях, а главное – в желании реализовать эти идеи, развернуться с этим замыслом в полную силу проблематично. Масштаб не тот. Вот в России, где только что случилась пролетарская революция, – другое дело. Именно здесь возможно реализовать все новейшие градостроительные идеи на все сто. Солнце встаёт на востоке!

Ван Лохем спроектировал и построил для АИК много уникальных проектов, самые известные из которых – «дома-колбасы» и школа.








Жилые дома, построенные для специалистов АИК, получили народное название «дома-колбасы». Расположены близи ул. Абызова, 4. Сегодня такие жилища называют таунхаусами. Постройки сблокированы, чтобы у соседних домов была общая стена. Получились длинные, вытянутые секции. Сохранились два комплекса – на 22 и на 24 квартиры. Здесь впервые в Сибири была использована кладка кирпичных стен по системе Герарда: для улучшения теплоизоляции полые стены заполнялись шлаком. Это первые в городе дома европейского типа с коммунальными удобствами. Ван Лохем проектировал их для пролетариев из разных стран, приехавших в Сибирь строить коммунизм. Увлечённый социалистическими идеями, архитектор считал, что рабочий достоин жить в собственном доме с садом. Согласно официальной позиции, по нормам того времени на одного человека полагалось 2,5 м2 жилой площади. Фактически же было гораздо меньше – около одного квадратного метра. А в этих домах – шик и роскошь: чуть ли не по 10 «квадратов» на человека.

Проектировались кемеровские «дома-колбасы» в соответствии с концепцией, популярной и сегодня: жить нужно в единении с природой, а не в изолированных квартирах многоэтажек. Однако ван Лохем был идеалистом, он считал, что если русские люди будут жить в его таунхаусах, то перестанут пить водку и начнут читать умные книги. Народу не понравились такие новшества! Вот что ван Лохем писал в одном из писем в Голландию: «(таунхаусы) вызвали большое сопротивление у рабочих, привыкших жить в отдельно стоящих лачугах и считающих цепь сомкнутых домов отвратительной».




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/sergey-kolkov/surovaya-rodina-kemerovo-67193857/chitat-onlayn/?lfrom=390579938) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Райдер – перечень условий и требований, предъявляемых артистом или музыкантом к организаторам выступлений.




2


Чебурашка – обобщённое название зелёных бутылок из-под лимонада объёмом 0,5 литра. Возникло от названия популярного сладкого напитка «Чебурашка».




3


Бегемот – персонаж романа «Мастер и Маргарита», кот-оборотень и любимый шут Воланда. Как и чеширский кот, умеет по собственному желанию телепортироваться, быстро исчезать или, наоборот, постепенно растворяться в воздухе, оставляя на прощанье лишь улыбку.




4


Вождь американских индейцев – высокое звание Сталина, присвоенное ему в 1941 после битвы за Москву индейской конфедерацией Америки. Головной убор вождя (роуч) был выполнен из перьев, украшен лентами, бисером и шитьём. «Как символ нашего единства в борьбе против Гитлера и нашего восхищения его руководством в этой борьбе мы подносим нашему брату – Иосифу Сталину убор вождя, который он должен надевать как почётный вождь наших племен», – цитировала послание индейцев газета «Нью-Йорк таймс».




5


«Во благо всех живых существ» – БГ почти цитирует буддистскую мантру Всеблагого Ченрезига: «В Будде, Дхарме и наилучшей Сангхе я принимаю прибежище до обретения просветления. Благодаря благим заслугам, рождённым созерцанием и чтением мантры “Да достигну я состояния Будды на благо всех живых существ”».




6


«Ом мани падме хум» – Ашот Вазгенович отвечает БГ другой буддистской мантрой, тем самым показывая, что он тоже «в теме». Одна из самых известных мантр в буддизме: «Богатство (Бог, Всё – Ом) во всех его формах (драгоценных, ценимых, значимых – Мани) приходит (растёт, цветущий лотос – Падме) к тому, кто готов его принять всем своим существом (сердцем – Хум)».




7


Кримплен – популярная в СССР в 1970-е французская легкостирающаяся и немнущаяся синтетическая ткань. Любая случайная искра или пепел с сигареты мгновенно прожигали в ней жирную дырку, приводя модника в глубокую печаль и постижение мимолётности всего сущего.




8


Амброзия (др.-греч.– «бессмертие») – в Древней Греции легендарная пища богов, дающая им молодость и бессмертие.




9


Фартовый (воровской жаргон) – удачливый, такой, которому всё сходит с рук. Фарт – для любого дела великая вещь. Будет удача – всё пойдёт, как надо, и даже лучше того. А не будет – сколько ни бейся, останешься ни с чем…




10


Кемерунцы (сленг) – обобщённое название всех кемеровчан, имеющих отношение к криминальным сферам.




11


Чехи (сленг) – чеченцы.




12


Хлебный (сленг) – выгодный.




13


Оружейка (сленг) – охранное предприятие с лицензией на хранение и использование огнестрельного оружия.




14


Подогревать, греть (воровской жаргон) – передавать на зону деньги из воровского общака и продукты для осуждённых, отбывающих наказание.




15


Лошара (воровской жаргон) – простодушный человек; жертва преступления. «Мама сейчас на отдыхе в Египте, звонит мне каждое утро и говорит: – Ну что, доча, ты на работу? – Да, мам. – А-ха-ха, лошара! Ну а я – на пляж! И кладёт трубку» (анекдот).




16


СДС – АО «Холдинговая компания „Сибирский деловой союз“. Компания основана 12 августа 2004 года. Холдинг, корни которого растут из Кемерово, но протянулись далеко за пределы Кузбасса. Сфера интересов максимально всеядна: добыча угля, химия, строительство, страхование, реклама. Всё, что плохо лежало в Кемеровской области оказывалось в копилке СДС. Сам факт его появления в 2004 году, когда всё в России было уже поделено и попилено, показывает, что настоящие деловые люди всегда найдут свою «тему». Злые языки утверждают, что в стремительном росте холдинга сыграло большую роль близкое знакомство одного из его акционеров – Владимира Гридина с Аманом Тулеевым, который работал под началом будущего губернатора начальником Новокузнецкой дистанции гражданских сооружений железной дороги. Но это только слухи.




17


Воровской закон (воровской жаргон) – неписаный свод правил и норм поведения в воровском обществе, возникший то ли в 20-е, то ли в 50-е годы прошлого века. «Правильный» вор в законе должен жить в скромности, не иметь квартир, машин и сбережений. Все средства отдавать в общую кассу – так называемый общак. Ворам запрещалось носить на теле дорогие украшения. Максимум – татуировки, подтверждающие статус. Не брать в руки нож или пистолет. Всю «грязную» работу «законник» без зазрения совести мог поручить своим «подчинённым», стоящим рангом ниже. Им не разрешалось сотрудничать с правоохранительными органами, иметь семьи или работать.




18


Погоны (сленг) – обобщённое название всех сотрудников силовых ведомств.




19


Мармот (гол.) – сурок.