Главная страница | Героическое фэнтези | Лунный князь. Беглец

Лунный князь. Беглец
Виктор Харп
Он вышел из тьмы Лабиринта и заново открыл для себя недобрый мир Подлунья. Его цель – уничтожить тех, кто называет себя жрецами Сущего. Силы неравные. Он один. У жрецов – империи и армии. Но главное – у них в рабах существа, вобравшие в себя силы мира – человеческие "сосуды" для нечеловеческого духа. Но и Райтегор – один из них, беглый раб, обладающий и врожденной харизмой завоевателя, и нечеловеческой сутью. Тот, кого враги назовут сущим дьяволом, Лунным князем.

Виктор Харп
Лунный князь. Беглец

Часть 1. Выходец с того света

Глава 1
Мир возвращался бессвязными фрагментами.
Помнился ветер. Такой сильный, что невозможно дышать.
Потом – тишина и тьма, пахнущая затхлостью и древним страхом. Под землей не бывает ветра. Я узнал запах Лабиринта. Тьма провела меня по нему. Или кто-то еще? Я не мог вспомнить.
Новый фрагмент: заваленная каменными обломками лестница и железная плита наверху. Тьма не любит громких звуков. И Тьма знает, куда положить мою ладонь, чтобы сработал рычаг. Я и есть – Тьма.
Плита опустилась с жутким скрипом, резанувшим по ушам. Открылся ход в смутно знакомый зал, заставленный шкафами с книгами. Глаза заслезились от света: отвык.  Шаг вперед, и Тьма, выбросив меня в мир, отхлынула. Я задохнулся, как рыба, выброшенная волной на берег.
Пока пытался осознать, где нахожусь, – наткнулся на шкаф. Посыпались книги, свитки. Перешагнул. Поймал падающий на голову манускрипт. Мои ладони – широкие, в мозолях и с обломанными ногтями – показались чужими. Слишком взрослыми. Я помнил себя, каким бежал в Лабиринт – семилетним мальчишкой. Помнил кружевные манжеты рубашки и нежную кожу, вспухающую волдырями после тренировки на деревянных мечах. Я не помнил, когда и как вырос.
В просвете между шкафами виднелась высокая двустворчатая дверь.  Спотыкаясь, я побрел к ней. Внезапно створки с треском распахнулись. Ворвались какие-то бескрылые существа с мечами, в нелепой одежде. Они что-то кричали, но я их не понимал. С трудом вспомнил, что это люди. Люди мира Подлунья.
Спрятанный в потайном кармане нож я не успел достать. Опрокинул шкаф на одного мечника. Второму швырнул в лицо толстый фолиант, и поднял выпавший из рук стражника клинок. Нападающих стало больше, крики громче, от воплей заболели уши.
Удар сзади в ногу – я упал, покатился. Меня все-таки достали мечом, вошедшим глубоко в подреберье. В спину. Рана не смертельная, переживу.
Человек не пережил бы. Но я – не человек.
Глаза начало жечь, мир окрасился багровым. Я полоснул взглядом по стеллажам. Старые пергаменты вспыхнули охотно, дружно. Густо повалил вонючий дым.
Какой-то дурак разбил витраж мечом, и пожар мгновенно превратился в огненный шквал. Напавшим стало не до меня. Люди пытались спастись бегством и не проверили, насмерть меня зарубили или нет.
Еще фрагмент: очнулся от грубого толчка и резкой боли – меня бросили на что-то твердое  и холодное. Осторожно приоткрыл глаза. Я лежал в телеге с обгоревшими трупами. И мои ладони тоже были обугленными.
Боли не чувствовалось. Подняться не смог.
Телега дернулась, заскрипели колеса. Долетел чей-то негромкий разговор на смутно знакомом языке – когда-то я его знал, но смысл слов пока ускользал.
При тряске на ухабах почувствовал лед металла, врезавшегося в бедро. Нож  остался при мне. Хорошо. Мой «труп» даже обыскать побрезговали. Что найдешь у обгорелого оборванца? Опять повезло.
Небо выглядело странным. Серым, бугристым и низким. Это тучи, – вспомнил. Надо мной проплыла коричневая ветка с мелкими зелеными листьями.  Еще одна… И этот рассеянный свет сквозь тучи – желтовато-белый…  Давно забытый свет. Очень давно. Я его не видел с семи лет.
И вдруг словно барьер лопнул – я осознал, о чем говорят двое могильщиков, сидевших на волах. О пожаре во дворце и черном море в столице. Значит, язык я не забыл.
Мы удалялись от холма, увитого цветущими террасами и увенчанного белыми зубцами строений.  Над одной башней поднимался густой черный дым. Я узнал императорский дворец. Вспомнил название города – Нертаиль, столица Ардонской империи. Здесь я родился когда-то. И звали меня Райтегор, принц Ардонский.

В следующий раз очнулся от падения. Меня бросили в яму, доверху заполненную мертвецами, и уехали за следующей партией. У рва стояли бочки – трупы полагалось сжечь во избежание эпидемий. Значит, в империи сохранился какой-то порядок. Вот только количество мертвецов ужасало. Я выбрался из рва и полз, пока не иссякли силы. Случилось это довольно быстро.
Потом долго лежал, почти неотличимый от могильного холмика, пытался прогнать боль и сосредоточиться. Получалось плохо. Никак не получалось, если быть честным. В голове не задерживалось надолго ни одной мысли. Тело болело страшно, словно ни одной кости не осталось в целости. Кровь из рубленых ран не шла. Я же не человек.
«Я тебе не отец, а создатель. Ты не человек, Райтэ, – вспомнился холодный голос императора Ионта, ставшего вдруг чуждым, незнакомым. – Ты – дарэйли, мой раб. Твое послушание должно быть абсолютным».
Раб! Глухое рычание едва не вырвалось из горла, и я опомнился. Спокойно, Райтегор, ты жив, и это главное. С остальным разберемся.
Мои четкие воспоминания, если не считать мясорубки в хранилище книг, заканчивались тем, как я бежал из залитого кровью святилища в подземельях дворца, где отец убил маму и брата. Не отец, – одернул я себя. Император Ионт Завоеватель. Жрец Эйне, будь они все прокляты. Создатель. Их еще называют Гончарами.
Тогда мне было семь лет. Но сейчас я – взрослый парень с крепкими руками, и дрался со стражей в библиотеке даже безоружным и ничего не понимающим. На инстинктах дрался.
Что ж… Там, где отказывает память, справится логика. Если глаза не отвыкли видеть, значит, исчезнувшие из памяти годы прошли не под землей  во тьме Лабиринта, а в другом мире. Либо в светлом Эстаархе, либо в темном Линнерилле, с которыми когда-то давно, тьму веков назад, воевал мой Подлунный мир.
Боль в глазах от рассеянного солнечного света означала одно: меня приютил Линнерилл. И кто-то там научил меня драться и взглядом воспламенять трухлявые фолианты. Уже неплохо.

Чьи-то руки тронули меня за плечо, перевернули. Я прошептал:
– Пить.
У меня хватило ума заговорить на языке империи, а не на том, на каком говорила моя мать, и на каком я говорил с тьмой Лабиринта.
Надо мной склонился старик с выцветшими, когда-то голубыми глазами. На миг показалось, что это Ионт Завоеватель: такое же породистое лицо в морщинах, крупный нос, кустистые брови и седой венчик волос, светившийся нимбом в лучах солнца.
Но я вспомнил, что Ионт давно мертв, да и лысины у него не было. К тому же, на  этом старике – черные одежды низшего служителя Единого, а эту братию император презирал. И сразу всплыло знание, что обращаться к таким людям в черных сутанах надо – «благой паттер».
– Воды дам, не жалко, – равнодушно сказал он и ушел.
Вскоре старик вернулся с волокушей и оттащил меня к сторожке, пристроенной позади поминальни Единого. Осмотрев мои раны, махнул рукой: не жилец.
До вечера я лежал у дверей на ворохе соломы вместе с крупным лохматым псом в репьях, не побрезговавшим разделить с гостем свою подстилку.
Солнце прорывалось сквозь резные листья огромной кроны какого-то дерева, глаза слезились от яркого света, а от нагретых за день охряных досок сторожки отвратительно пахло горячей краской. Олифой, вспомнил. Надо же, название дерева забыл, а это – помню…
Я нащупал единственное имущество, чудом оставшееся при мне: нож и кольцо, завязанное хитрым узлом в подол замызганной рубахи. Кольцо – моя последняя надежда.
Пес ворочался, репьи царапали мой израненный бок, но сил отодвинуться не было. Все они уходили на то, чтобы собрать из осколков мою жизнь. Ясно было одно: лишившие меня памяти не затронули то, что касалось Подлунья.
Я помнил до мелочей мою жизнь в Нертаиле, перемежавшуюся с походами – император с младенчества брал нас с братом на очередную войну. Легко вспомнился язык, а ведь, если в Линнерилле я говорил на другом языке, должен остаться акцент.
Смотритель изредка подходил, приносил воды. А поняв, что подобранный парень умирать не скоро соберется, вздохнул:
– Раз не помер, выживешь, стало быть. Когда ел-то последний раз?
Я промолчал, тщетно пытаясь вспомнить.
Старик накрошил немного хлеба в кружку с оставшейся на дне водой.
– Ешь. Много сразу нельзя.
Я съел, и тут же меня вырвало.
– Помрешь, стало быть, – пожал он плечами.
Под вечер он вынес бадью с водой, остриг мне спутанный колтун волос, помог помыться. Под корками оказалось не так и много ран, зато множество синяков всех оттенков от желтого к фиолетовому. Порезы на ребрах уже затянулись, оставив белые шрамы. Я же не человек, на мне все заживает куда лучше, чем даже на собаке.
В дом я вошел, опираясь на старика, но зато на своих ногах. Смотритель уложил меня на постель и напоил жиденькой похлебкой.
– Как зовут-то тебя, мертвяк? – угрюмо спросил он.
– Не помню.
Он кинул острый и очень умный взгляд из-под седых бровей.
– Ну, скажешь, как вспомнишь. А пока буду звать тебя Лостер. Внука моего так звали. Помер он. Сколько тебе лет?
На этот раз лгать не пришлось:
– Не знаю. А какой сейчас год?
– Пять тысяч тридцать второй от спасения мира.
Я ужаснулся. Мне семнадцать! Десять лет кто-то украл у моей памяти!
– Переодеться бы тебе надо, Лостер. Тут кое-какая одежонка имеется, от прежнего паттера осталась. Ветхая, да все лучше, чем твое рванье. Примерь, – смотритель открыл сундук в углу, вытащил штаны и рубаху. А пока я одевался, он подошел к полке с горшками и вытащил тряпичный сверток. Развернул. На тряпице блеснул узорный металл. – Твое, парень?
Я узнал мамино кольцо и жреческий нож с узорчатой рукоятью и узким лезвием, испещренным рунами. Наверняка старик вытащил их из моих лохмотьев. Глупо. Как все глупо!
– Не мое. Подобрал я это, – сказал я. И совсем не лгал.
Кольцо я поднял в святилище с горстки серебристого праха, оставшегося от матери, рассыпавшейся после того, как Ионт ударил ее этим ножом. Я вырвал его из груди брата, когда коронованный жрец, принеся и его в жертву, отвлекся. И не знаю, какая сила вошла в меня в тот миг, кто направил мою слабую мальчишескую руку, но она не дрогнула, полоснув императора по горлу. И я спасся. Бежал в древний Лабиринт Нертаиля, о котором ходили самые жуткие слухи.
И там Тьма укрыла и поглотила меня.
– Стало быть, подобрал… Кольцо императрицы Сеаны и ритуальный нож жреца Эйне, – глаза паттера под лохматыми бровями смешливо заблестели. Он показал на ком грязного рванья. – Твое счастье, что могильщики не поняли, из какой ткани сшита эта одежда. Я пытался сжечь ее, но она не горит. Ты побывал за Небесными Вратами, парень.
Я пожал плечами:
– Понятия не имею, что за одежда. Я бродяга. Попал в переплет, был избит. Очнулся, а тут такое…
Он сел на табурет у стола, грубо сколоченного из струганных досок.
– Вот ведь, Лостер. Я всю жизнь, почитай, думал, почему одни поднимаются выше других? Почему власть им дана над людьми, за какие такие заслуги? За душу, может быть, светлую или сердце чистое? А сегодня, глядя на тебя, понял: лгать они умеют в глаза, не дрогнув. Вот и вся хитрость.
Я не пошевелился и смотрел прямо. Разве я лгал?
Смотритель улыбнулся.
– Я ж тебя сразу признал, хоть и вырос ты и даже поседел чуток, – старик, протянув жилистую руку, коснулся моих волос. – А признал потому, что десять лет назад, когда императора Ионта и одного из принцев-близнецов хоронили, видел такое же лицо, только совсем мальчишеское. Говорили, зарезали их жрецы Эйне, да многие в столице не верили. Зачем, мол, это тем, кто кукловодом императора стал, а с его смертью власть потерял? А теперь, – старик кивнул на жреческий нож. – Теперь ясно, что так и было. Говорили еще, что второго принца похитили. А ты, значит, спасся, незнамо как. Так неужели ты думаешь, что кто-то из нас, слуг Единого, тебя выдаст?
Я срочно сменил тему.
– А кто сейчас император?
– Ардонской империи уже нет. Развалилась после смерти Ионта. Теперь это дюжина королевств и княжеств мелкого пошиба, как и было до Завоевателя. Самое крупное – королевство Нертаиль, по имени прежней имперской столицы. И сейчас как раз идет война Нертаиля с князем Энеарелли.
При упоминании этого имени сердце дрогнуло и едва не выскочило через горло. Мой дед жив! Я не смел и надеяться. Знал еще с детства, что Ионт, когда захватил замок князя Энеарелли, бросил его в каземат, а его дочь, княжна Сеана, стала военной добычей императора и моей матерью. Ионт любил похваляться нам с братом своими подвигами: учил наследников.
– Кто же ведет войска Нертаиля, благой паттер?
– Интересные вопросы для простого бродяги, – усмехнулся смотритель, намекая, что любопытство кошку сгубило, и я позорно вышел из роли. – Власть у нас взял герцог Стиган из старой аристократии. Через год его короновали, вот только мало кто из герцогов да князей признал его как короля. Междоусобица у нас. Князь Дорант Энеарелли завоевал уже весь юго-запад.
«Зачем это деду? – задумался я. – Не Гончары ли его подбивают?»
– И ведь мало нам войны, так еще и эпидемии лютуют, – говорил смотритель. – Вчера вот здешний смотритель помер, так я за него пока. Нельзя тебе тут оставаться, Лостер. Опасно. Найдут тебя Гончары и дарэйли. Их, кстати, много в войске князя Доранта.
«И почему я не удивлен? А ведь не случайно паттер вспомнил о дарэйли», – усмехнулся я, переспросив:
– Дарэйли? Расскажи.
– Неужто не слышал никогда?  – старик, мягко улыбнувшись, принял игру в «я не я, и рожа не моя». – Можно сказать – духи, запертые в плоть человеческую. Гончары называют их сосудами с дарами бога Эйнэ. Они только с виду как люди, но всегда парами рождаются, близнецами. Ты в своем дворце играл в чет или нечет?
Вот так. Принял он игру, как же. «В своем дворце». Помедлив, я кивнул.
– И что чаще выпадало? – прищурился он. А улыбка стала доброй-доброй.
– Да почти поровну.
– Вот то-то. Говорят, в близнецах-дарэйли – разные стороны одной силы, темная и светлая. А кто-то считает, что они – как счастье и несчастье, удача и неудача. Мы, слуги Единого, думаем, что в них воплощаются либо ангел-хранитель, либо демон-разрушитель. Потому и не любят мои братья Гончаров: кощунство это – демонов воплощать в мир. Одного из близнецов жрецы всегда убивают.
Я приподнялся на локте:
– За что?
Смотритель потер лоб, пожал плечами:
– А кто его знает из непосвященных, за что и зачем? Мы полагаем, что жрец не способен обуздать больше одного дарэйли зараз, вот и приходится ему выбирать. Тогда только и становится ясно, какая сторона силы ему досталась, темная или светлая. Чет или нечет, как повезет. Оставшийся близнец становится их рабом.
«Рабом!» – скрипнул я зубами, отворачиваясь, чтобы скрыть ненависть.
– Ты сейчас поспи, Лостер, – спохватился мой спаситель. – А я этот кинжал захороню, пока не поздно. По нему тебя дарэйли унюхать могут. Не все жрецы Сущего бежали со своими рабами, оставили нескольких тут караулить.

Чувствовал я себя уже довольно сносно и подумать было над чем, не до сна. Пытался вспомнить жизнь в Линнерилле. Бесполезно. Не просто же так мне память стерли… Ощущение такое, что я бежал от смертельной опасности. Точно так же, как когда-то бежал из Подлунного мира. Но есть вещи, которые невозможно забыть.
Когда-то я хотел разыскать Доранта Энеарелли, рассказать, что Ионт сделал с его дочерью. И еще я дал клятву Тьме Лабиринта отомстить Гончарам за мою мать и брата. Чем не цель?
Поднявшись, я нашел у очага нож поострее и, забрав с тряпицы кольцо, выбрался из сторожки.
Я пристроился за могильным холмиком так, чтобы и остаться незамеченным, и не выпускать из виду дорожку, ведущую к дому. Пса на месте не было. Тишина стояла, действительно, мертвая – ни ветки не колыхалось.
Вечерело, косые лучи солнца падали на выкрашенную охрой поминальню Единого, придавая стенам веселый оранжевый оттенок, играли бликами на восьмигранном бронзовом шпиле над крышей, освещали могильные столбики под длинными плетями плакучих деревьев, почему-то лучше всего растущих в таких местах.
Я покрутил кольцо из черного металла, украшенное серебристо-белым рунным орнаментом. И не скажешь, что княжеское, хотя, как помнилось, мать его никогда не снимала, и на мой глупый вопрос, почему императрица носит такое скромное украшение, даже без камней, ответила – на память о девичьем теле княжны Сеаны, дочери Доранта Энеарелли. Так и сказала.
На внутренней стороне кольца руны Эйне складывались в надпись: «Моей королеве Памеле в знак любви Кларта». Продев в кольцо веревку, прихваченную из сторожки, я связал концы, надел на шею и  спрятал под рубаху. Эту, давно мучившую меня загадку надписи, я тоже разгадаю, когда доберусь до замка деда.
Любой принц прекрасно знает свою родословную. У бабушки по линии матери было другое имя: Анита. И по преданию, князь взял в жены дочь бродячего нищего ремесленника за ее красоту. Кольцо не могло быть фамильной драгоценностью династии князей Энеарелли. Тут что-то другое. А вот имя дарителя и сама надпись о многом говорила: о том, например, что Ионт Первый, еще будучи королем маленькой Ардонии, не безвинно сгноил в крепости младшего брата Кларта, а пресекая заговор. Почему императрица хранила кольцо, не имеющее отношения к династии?
Внезапно где-то вдалеке послышался лай и визг, а через несколько мигов такой дикий, нутряной вой, что остатки волос на голове встали дыбом, и я побежал, откуда только силы взялись. Может быть оттуда же – от вспыхнувшего в груди жара, словно кто-то дунул на угольки, и они заполыхали. Такой же жар гнал меня по ходам Лабиринта.
«Все ясно, я – жуткий демон, – думал я, перескакивая через холмики и набивая синяки о высокие столбы. – Я приношу несчастья».
Потом я вдруг понял, что синяки перестали набиваться, а тело почти летело огромными бесшумными скачками. «Ничего себе!» – удивился я.
И тут впереди мелькнула спина коренастого человека в темной одежде, тоже бежавшего на визг и вой. Звуки слышались уже совсем близко.

Вынырнув из кустов, я на миг обомлел: на смотрителя, прижавшегося спиной к широкому могильному столбу и выставившего перед собой знак Единого, наседало угольно черное чудовище – двуногое, но на две головы выше обычного человека, с мощными плечами, покрытое пластинами брони с острыми шипами на хребте. В одной лапе оно держало огромный двуручный меч.
Одежда на груди старика была разодрана, в прорехах виднелись набухшие кровью царапины, левая рука бессильно висела, а дрожавшие губы шептали молитву. Визжавший пес с отрубленными задними лапами пытался подползти, вцепиться в чудовище, но отлетал от ударов хвоста монстра, пока тот, наступив массивной лапой, не переломил псу хребет.
– Rann’er’vidharre, Rinn’khort! – остановившись, зычно крикнул коренастый мужчина.
Он говорил на том же языке, что и моя мать, а иногда и отец во время ритуалов Эйне: «Брать его живым!» Смысла слова «ринхорт» я не знал, и решил, что это имя чудища.
В высоко поднятой руке мужчины блеснул в лучах закатного солнца металл. И я обезумел, узнав фигурный знак – такой же круг висел на груди моего отца, когда тот убивал мать и брата. Жрец!
Чудовище оглянулось, взревело, но я уже оттолкнулся и в невероятно длинном прыжке опустился на спину коренастого жреца, точным броском повалив его на грань каменного столба. Мерзко хрустнул проломленный череп.
Я вырвал жреческий символ из сжатого кулака мертвеца, швырнул в демона. Знак ударился о грудь внезапно замершего чудовища и отлетел.
– Unnerte’staer, Rinn’khort! – прошипел я, вскакивая, яростно скалясь на монстра, нависшего с поднятой в правой лапе мечом. – Dhara Einne el’lenear, tier Aardenner, Urra’tha!
Чудовище вздрогнуло. Опустило меч.
– Aardenner? – ошеломленно повторило оно. И вдруг, бросив оружие под ноги, захохотало. – Mei’eia Aardenner!
И рухнуло на колени, закрыв оплывающую, трясущуюся морду лапами. Его массивная фигура мерцала, уменьшаясь в размерах, когти втягивались, чешуя шевелилась, складываясь в узорные рыцарские доспехи, а гребень вытягивался, обвивался вокруг фигуры, превращаясь в плащ. Жутенькое зрелище. Но мне казалось, что вся эта картинка недотягивает до чего-то куда более зрелищного.
«Ну же, вспомни!» – вцепился я в мелькнувшую неясную мысль. И тут меня так огрело, что из глаз сыпанули звезды. Я рухнул на четвереньки – дьявол! кто насовал камней под колени? – помотал головой. Покосился назад: никого. Будем считать, это не нападение, а внутренние разборки с подсознанием. «Подсознание? Откуда я знаю это слово? Стоп. Не думать об этом. Так и с ума недолго сойти!»
– Aardenner… – прошептал демон, выглядевший уже вполне нормальным, черноволосым и черноглазым мужчиной лет двадцати пяти.
Паттер опустил руку с символом Единого, прохрипел, глядя на меня:
– Что… что ты ему сказал, Лостер?
Шатаясь, я побрел к нему. Сила оставила слишком слабое для нее человеческое тело, и жить резко расхотелось: откат. Вопрос, откуда мне и это известно, я немедленно отогнал. Неужели начал привыкать к тому, чтобы не задавать ненужных вопросов?
– Я сказал, старик, что он теперь навсегда свободен.
Если честно, то я сказал что-то вроде: «Иди к черту, Ринхорт! Во имя Сущего, ты свободен, урод!»
– Что же ты наделал, Лостер, – простонал смотритель. – Что ты наделал!
– Что?
– Он же сущее зло! Демон на свободе, без контроля жрецов… Да он всех убьет, и начнет с нас!
– Пусть только попробует. Я тоже демон, если что.
– Ты? Ты это мне брось, Лостер, – старик пошевелился и поморщился от боли. – Какой из тебя демон? Так, демоненок.
– Aardenner… – вздохнул за спиной демон уже с какой-то грустью. Он поднял меч с земли, вложил в ножны. Сказал: – Где ты живешь, старик? Перевязать тебя надо. Я же не зверь какой. Меня зовут Ринхорт, я – дарэйли металла. Можешь считать меня демоном, но не скажу, что мне это сильно нравится. Дарэйли – не демоны.
– А ты себя видел когда-нибудь со стороны? – поинтересовался я.

Так мы оказались в сторожке смотрителя втроем.
Ринхорт, разорвав найденные в сундуке тряпки на полосы, наложил лубки и перебинтовал старика. Царапины от когтей на груди раненого оказались неглубокими, и, управившись со смотрителем, едва не ставшим постояльцем доверенного ему кладбища, Ринхорт отправился захоронить жреца.
Пока он ходил, я под наставничеством смотрителя впервые в жизни растапливал очаг, кипятил воду в котелке и варил похлебку из скудных запасов. Сторожка быстро наполнилась дымом, чадом и запахом горелого. Отложив ломоть хлеба в сторону, я ограничился половиной миски варева. Желудок не вывернуло, и я решил, что теперь-то точно жить буду.
Рыцарь  – а существо, по внешности ничем сейчас не отличающееся от человека и закованное в полный доспех, трудно называть иначе, даже если это вчерашний раб – вернулся уже за полночь. Видно, глубоко жреца закапывал, – подумал я. Но увидев, что он привел пятнистую собаку с обрубленным хвостом взамен убитого им пса, проникся уважением к демону.
Когда измученный старик уснул, Ринхорт спросил:
– И что теперь?
– Что? – зевая, переспросил я.
– Куда ты собираешься идти? Или решил всю жизнь помощником кладбищенского смотрителя работать?
– Пока он не поправится, придется.
– Не придется – набегут другие дарэйли. Следы остались. И тебе не жить, и старику.
– И что бы нас в покое не оставить, зачем мы с дедом нужны вам? – равнодушно спросил я, но сон как рукой сняло: тут было от чего насторожился.
– Теперь уже не «вам», а – им, – улыбнулся рыцарь. – Хотя бы затем, что ты освободил меня от рабства. Думаешь, они такое простят? Я уже не говорю о том, что убит Гончар.
– Не понимаю, почему ты сам не освободился, Ринхорт. С твоей-то силищей!
Он опустил голову.
– Это невозможно, принц.
– Я не принц! – с тихой яростью прошипел я.
И как этот дарэйли меня вычислил? Одного жреческого ножа, с которым я не расставался по дурости, для этого мало, да и был он уже не в моих руках, иначе Ринхорт не напал бы на старика. Нож можно потерять и найти. А кольцо я спрятал. И, даже если Ринхорт его почуял, пусть докажет, что оно имеет ко мне какое-то отношение. У меня что, на лбу написано «Принц Ардонский»?
Видимо, со злости вопрос этот был мной озвучен, потому как рыцарь ответил с язвительнейшей усмешкой:
– А ты себя видел со стороны?
Мстительный у него характер, оказывается. Запомним.
Дарэйли повел рукой в воздухе и выловил из пустоты серебряную полированную пластину с ладонь величиной. Протянул мне с той же кривой ухмылкой:
– На, полюбуйся.
В зеркале отразилась физиономия незнакомого, почти взрослого парня – бледная, худая, злобно перекошенная. На высоких скулах горел лихорадочный румянец. Темно-серые глаза налились кровью, губы презрительно морщились, неровно обрезанные черные волосы торчали во все стороны, а у правого виска словно воткнули серое перо. Похоже на седую прядь. Но на лбу – никаких надписей, между прочим.
– И что? – налюбовавшись на этого урода, я поднял глаза.
Ринхорт нахмурился:
– А ты не видишь?
– Что я должен увидеть?
– У тебя на лбу…
Я почти зарычал:
– Издеваешься?
– Тихо, тихо, – он поднял ладонь, и усмешка мгновенно соскользнула с его лица, как ящерка с камня. – Старика разбудишь. Не знаю, почему ты не видишь, но у тебя между бровей есть пятно с ноготь величиной. Бледное, почти незаметное. Такое же, как было у Ардонских львят. В смысле, у наследников Ионта Завоевателя. Все жрецы Эйне знают об этой особой примете.
– Никогда не замечал, – растерялся я. – Ни у себя, ни у брата.
И тут мерзкий демон захохотал, забыв о спящем смотрителе:
– Вот ты и попался! Легко же тебя обвести вокруг пальца, принц. Но я не выдам тебя даже под страхом смерти, – и дарэйли поклялся, положив ладонь на рукоять меча.
– Мне плевать, выдашь ты или не выдашь! – сорвался я, вне себя от злости. – Я не сын ему! Я никогда не возьму его имени, никогда!
От обиды я даже отпираться не стал. Не ожидал от себя такой глупости. Впрочем, почему не ожидал? Те, кто украл у меня десять лет жизни, знали, что делали. «Надо срочно взрослеть, Райтэ. Иначе ты не справишься», – сказал я себе.
– Тебя будут искать под любым именем, принц. Меня прятали десять лет поблизости от Лабиринта как раз на тот случай, если выйдет тот, кто унес в подземелья жреческий нож императора Ионта.
Да, это была непростительная глупость – тащить с собой нож. Не надо было вообще брать его тогда из святилища. Но разве я знал, что  этот кусок металла так легко отследить? Мне нужно было оружие. И случайно ли я умудрился его сохранить даже в другом мире? Значит, там он оказался мне полезен. А вот здесь – выдал.
– Какое же имя ты возьмешь? – полюбопытствовал дарэйли.
Я подумал. И решил, что возьму, даже если не дадут, имя деда по линии матери:
– Райтегор Энеарелли.
– Хорошее имя. Древнее. Тогда позволь мне сопровождать тебя в пути, Райтегор Энеарелли, куда бы ты ни направился. Делать мне все равно нечего, а так – занятие какое-никакое появится. Я еще не привык… к свободе.
Что-то не хотелось мне связываться с той черной шипастой горой железа, в которую в любое мгновенье мог обратиться Ринхорт. Но не бросать же его теперь. Вдруг еще на кого кинется? Демон есть демон, даже если он отпирается от этого нелестного имени. Да и кто может просветить меня о делах Гончаров лучше, чем их раб? Сам Гончар, разумеется, – тут же ухмыльнулся я. Желательно, Верховный. Но эту хищную мысль, отозвавшуюся в груди сладким трепетом предвкушения, я тоже запихнул куда подальше.
Ринхорт за время затянувшейся паузы несколько растерял гонор: чем дольше длилось мое молчание, тем ниже опускались его широкие плечи.
– Позволяю, – кивнул я, наконец. – Если только не до ближайшего жреца Эйне.
И осекся, и прикусил язык, увидев, как полыхнули ненавистью глаза Ринхорта.
– Уж будь уверен… – прошипел он. – Они первыми узнают, что такое дарэйли на свободе.
Скромный паттер, лежавший в лубках на тюфяке, едва заметно улыбнулся, и я понял, что слуги Единого не прочь воспользоваться освободившимися от жрецов рабами в своих интересах.
Я почти ничего не знал о культе Единого, самой популярной религии Подлунного мира, хотя не раз бывал вместе с императором и братом в храмах этого странного бога. «Бога черни», – презрительно говорил Ионт, но при этом опирался на тех же храмовиков, утверждая на покоренных землях свою власть.
А вот моя мать никогда не переступала порога храма Единого. «Он – бог Небытия, бог прошлого и будущего,– говорила она. – Мы же, Райтэ, по воле Эйне живем в настоящем, в мире Сущего. Единого нет в его храмах, так зачем мне туда идти? К Нему приходят только после смерти». Но я тогда был еще слишком мал, чтобы вникать в божественные дела.
– Помогут ли нам храмовики? – пробормотал я еле слышно.
Старик тут же открыл глаза.
– Помогут. Еще десять лет назад, сразу после трагедии, Всеблаженнейший Паттеран разослал весть во все храмы, дабы беглому Ардонскому принцу оказано было всяческое воспомоществование и дано укрытие.
– А что взамен? – прищурился я.
– Ничего.
– С чего это вдруг? – встрял Ринхорт. – С вашей-то тысячелетней ненавистью к нам и Гончарам?
– Ненависть у невежд. Нет между нашими богами ненависти, так и нам не к лицу. Зачем ненавидеть сорняк или дерево, зараженное тлей? Ваш Эйне когда-нибудь очистится и сольется с богом Единым, и царство божье будет одно.
– Ага, царство Небытия.
Старик сердито сверкнул глазами, отвернулся, пробормотав:
– Ересь это. Прошлое было, и Будущее не может не быть… А корысть в вашем деле у паттерства есть: возгордились Гончары, дела греховные творят, богами земными себя уже считают, ангелов и демонов плодят. Остановить их надо.  Раньше-то, до войны Трех миров, люди своей силой обходились, без всяких дарэйли. Пока Круг Гончарный крутится, пока силу демоническую жрецы пленяют и пользуют, не вернется магия к людям.
– Вот Бездна, мать Тьмы! – выругался Ринхорт. – Опять дарэйли во всем виноваты.  Да если бы не мы, здесь после войны была бы мертвая пустыня!
Я решил было пресечь дурацкий спор, пока демон не вошел в раж. А то видели мы уже. Но черный рыцарь сам сник, махнул рукой:
– А, толку с тобой говорить… что одни жрецы, что другие…
Паттер чуть дернулся, как от укуса, но промолчал, и демон принялся за меня.
– Так куда мы направимся, княжич?
Что-то расхотелось мне говорить вслух о своих планах. Любых жрецов, кормившихся чужой силой, я решил обходить стороной.
– Не называй меня княжичем! – надменно вскинув подбородок, я ушел от ответа.
Дарэйли купился, его черная бровь недоуменно поднялась:
– Почему же?
– Потому что есть разница между потомком по крови и наследником титула. Княжич – это тот, кого сам князь признал наследником.
– Знаешь, я до сих пор плохо разбираюсь в этих глупых человеческих традициях. Разве сам факт рождения от княжны Сеаны не дает тебе такое право?
– Потомки по женской линии не наследуют титул. И что здесь глупого? По-моему, очень даже разумная традиция, чтобы среди родственников не было братоубийств.
– Ты изучал когда-нибудь историю людей? – прищурился он.
– Сколько успел, – буркнул я, чувствуя, как загораются щеки. Быть мальчишкой в глазах рыцаря – еще не смертельно, все вырастают со временем. Но быть невежественным дураком… Это неизлечимо.
– И правда, когда тебе было изучать, – Ринхорт совсем не смеялся, даже что-то вроде сочувствия промелькнуло в черных глазах. – Так вот, до войны Трех миров наследование по женской линии было важнее, потому что только через женщин передавался магический дар, хотя сами они редко были сильными магинями. В этом порядке еще был для людей какой-то смысл, а теперь – никакого.
Я слушал его вполуха, думая о другом. Вот я вернулся в родной мир Подлунья. Что дальше? Даже если дед признает меня своим внуком, мой статус не остановит моих преследователей. И ничто не остановит. Не остановило же нож жреца Ионта то, что мой брат считался его сыном, крон-принцем. «Ты мне не сын, Райтэ. Раб».
Десяти лет оказалось мало, чтобы обо мне забыли.
Вот и хорошо, – ухмыльнулся я. Все равно пришлось бы напомнить. Моя война против Гончаров началась в тот момент, когда умер брат в святилище под ножом жреца-императора. Когда я бежал, обезумев от страха. Когда Тьма Лабиринта спасла меня, но выпила сердце.
Мне надо срочно взрослеть и учиться выигрывать безнадежные схватки.

Глава 2
В свои далеко за пятьдесят Верховный Гончар Сьент выглядел лет на двадцать пять, не более. Жрецы Эйне, вкушавшие от даров бога Сущего, старели медленно и жили куда дольше отмеренного простым людям.
Был он высок, строен и мускулист – физическими упражнениями и фехтованием Верховный не пренебрегал. К его выправке более подошел бы военный камзол, нежели жреческий балахон. Золотистого цвета волосы обрамляли его бледное худощавое лицо с прямым носом и бескровными тонкими губами. Аристократическую внешность портили болезненные землистые тени на щеках – память о том, как близко он когда-то, еще в юности, подошел к смерти.
Впрочем, именно это соприкосновение с изнанкой живого мира и помогло ему стать тем, кем он стал. И эта смертная тень иногда заполняла пронзительные голубые глаза Сьента, заставляя бледнеть сильнейших из иерархов Сферикала от его властного взгляда. Верховными жрецами просто так не становятся, одних интриг тут мало.
Но если бы и бессонница была так же боязлива, как обленившиеся иерархи!
Сьенту в эту ночь решительно не спалось. Уже вторые сутки. Его сердце снедало смутное беспокойство, но причин он не мог понять.
Казалось, тревожиться не о чем: все шло по плану. Войска князя Энеарелли при поддержке Гончаров из восточного Сферикала, точнее, их волшебных рабов, довольно быстро продвигаются к Нертаилю, выигрывая битву за битвой. Самозванному королю Стигану не помогут ни амулеты, ни молитвы паттеров Единого, пытавшихся нейтрализовать силу дарэйли и уравнять шансы простых людей, сведя войну к простой силе человеческих рук и меткости лучников.
Еще пара недель, и войска князя осадят Нертаиль. А там уже можно задуматься и о восстановлении Ардонской Империи в прежних границах. Хотя, зачем? Главное – снова взять Лабиринт под контроль Гончаров и сделать то, что не успел десять лет назад: вскрыть, наконец, третий, самый глубокий ярус.
Если там спрятаны Врата в иномирье, – а Сьент не сомневался, что так и есть, причем, именно в Лунный мир, иначе бы слуги Единого давно бы туда сунулись, – то восточный Сферикал получит преимущество перед западным и, в конце-концов,  подчинит его. Не будет больше этого дурацкого разделения на Сферикалы. Мир един, и Гончарный круг Эйне должен быть один.
А потом можно и опять уйти в тень, и оттуда незримо дергать Подлунье за ниточки, собирая его разрозненные и враждующие части в единое целое. В один кулак. С фигурой из трех пальцев, которую он, Сьент, покажет двум высшим мирам.
Мечты, мечты…
Нет, уснуть решительно не удавалось. То ли от духоты, то ли от душившей Сьента непонятной тревоги.
Из-за жары полог походного шатра был откинут – на радость мошкаре и комарью. Их радость была недолгой: Гончара окружала созданная его рабами мерцающая завеса из тончайших огненных нитей, и в шаге от походного ложа образовался кружок серого пепла и обугленных трупиков.
Поначалу жрец выметал мусор мановением руки, но ему быстро надоело – отвлекало. Страдать, так страдать. Кроме насекомых-самоубийц, в шатер проникало нечто поназойливей: запах лошадиного пота и давно немытых солдатских тел, вонь отходов жизнедеятельности прожорливого княжеского войска.
И никуда не деться, надо терпеть. Сам же и затеял эту хлопотную, но такую нужную его планам военную операцию, жаловаться не на кого.
Вздохнув, Гончар вытащил из-под подушки книжицу в роскошном золоченом переплете, скрывавшем уже потрепанные страницы, и углубился в чтение.
Свечу можно было не зажигать: завеса давала достаточно света, да и записи в дневнике покойного императора Сьент помнил наизусть. Но Верховному доставляло удовольствие видеть, как менялся почерк его ненавистного врага: поначалу стремительный, ровный и властный, как ряды атакующих солдат, к концу записей он стал дрожащим и слабым, строчки съезжали вниз, слова зачастую не дописывались, словно их выводила рука смертельно больного или перепуганного человека.
«Власть похожа на плотину, меняющую русла рек, – писал Ионт. – Но плотина должна быть такой, чтобы выдержать давление вод Подлунного мира. Они каждый миг ищут твою слабину, ждут твоей ошибки. А найдут – размоют и самую малую трещину и унесут все твои завоевания вместе с жизнью. Если бы я хотел только власти, то обескровил бы реки, чтобы они стали безобидными ручейками. И надо было обескровить, но я оказался слаб. Я хотел еще и величия. Ибо власть ради власти – это плотина, поставленная в пустыне».
– Ты лгал даже наедине с собой, Ионт, – презрительно прошептал Верховный.
Уж кто-кто, а Сьент отлично знал, что император лукавил. Величия Ионт достиг: ему поклонились страны и народы, а его Империя, созданная из малого зерна – крошечного предгорного королевства с гордым именем Ардония – в годы расцвета простиралась на пол-материка: от северных вод реки Нуарты до южного моря Гент, от Золотых гор на востоке до западного океана. Очертаниями на карте она напоминала прыгнувшего льва, и ее основателя назвали Ардонский Лев.
Нет, слабостью Ионта Завоевателя была не жажда величия и славы в веках, а красивые женщины. Но ни одна из них не принесла ему ни наследника, ни хотя бы бастарда.
А фатальной ошибкой императора стала четвертая жена, прекраснейшая из девушек  королевства Тысячи островов в западном океане. Не каждый монарх мог позволить себе брак по любви. Завоеватель мог. Так ему казалось до первой брачной ночи.
«Понял ли ты, что разделил ложе с нелюдью? С ненасытной темной дарэйли, с рабыней, побывавшей под всеми иерархами западного Сферикала?» – усмехнулся про себя Сьент, перелистывая пожелтевшие страницы дневника.
Закат Ионта был стремительным и мучительным. Уже через год от могучего мужчины, способного свалить ударом быка, осталась блеклая тень. Власть ускользнула из его рук в руки тестя его прекрасной жены – западного Гончара, как прекрасно знали восточные, – а необъятная Империя стала сырьевым придатком островного королевства.
И тогда в игру вступил Сьент, следивший за ненавистным императором из глубин пещеры в Золотых горах. Тогда он еще не был Верховным жрецом Эйне, бога Сущего, но весь план по превращению хищного Ардонского Льва в покорного ягненка целиком принадлежал ему.
Посланники Восточного Сферикала договорились, наконец, с Ионтом, напуганным и стремительной старостью, и женщиной, пившей его жизненные силы на супружеском ложе. Предложение, которое десятки лет отвергал гордый монарх, было принято: он принес кровную клятву верности восточным Гончарам и стал неофитом культа Эйне.
На следующий же день юную императрицу во время охоты растерзал чудовищный зверь. Вместе с ее западным хозяином. И вся Империя легла под восточный Сферикал. Тогда казалось – надолго легла, и весь мир вслед за ней ляжет. Отличная была операция. Терпеливые восточные жрецы утерли нос западным, выхватив из их жадных лап созревший плод. Оказалось – на жалких восемь лет.
Надо же быть таким идиотом, как Ионт, чтобы все испортить в последний момент неудачным ритуалом!
Вспоминая, Сьент опять испытал прилив ярости и досады. Двадцать с лишним лет тончайшей кропотливой работы Сферикала – псу под хвост! Дождаться, когда тонко направляемый Ионт завоюет для них страны и народы, напугать до полусмерти стремительной старостью, а для этого заставить действовать Западный Сферикал, соблазнив легкой добычей роскошного плода, якобы не интересующего Восток, ушедший в постижение высших материй. Обойти извечных островных соперников и, явившись императору в роли спасителя, сорвать плод самим – и все, все напрасно!
Но для Сьента главным было даже не это. Мучительным, до зубовного скрежета, разочарованием стало то, что он так и не посмотрел в глаза умирающего Ионта – вот что заставляло Верховного и десять лет спустя скрежетать зубами.
Столько лет мечтать о том, чтобы в миг смерти Завоевателя сказать ему в глаза: «Узнаешь меня, Ионт? Я жив. И я все отнял у тебя. Я, невидимый, дергал тебя за ниточки, как деревянную куклу. Я». И допустить, чтобы лютый враг ушел, так и не узнав, кто и почему сжег его жизнь. Последний удар, сделавший бы месть Сьента совершенной, у него кто-то украл.
Кто смог? Кто посмел? Слишком странные обстоятельства окружали ту трагедию, и слишком не понравилось Сьенту открывшееся ему тогда в подземном святилище, когда он примчался, узнав о смерти Ионта. И разгадка до сих пор не найдена! И ключ к разгадке – исчезнувший в Лабиринте дарэйли, один из «сыновей» Ионта.
Верховный так яростно перевернул страницу, что порвал.
Этот легкий шум породил слабое эхо за спиной – шорох, донесшийся из-за тканевой ширмы, перегородившей шатер надвое. Жрец не стал оборачиваться, но немедленно развеял светящийся магический полог, запалив вместо него обычную свечу, сосредоточенно свел брови, а уголки его тонких губ тронула улыбка.
Черноволосая, ослепительно красивая девушка, появившаяся из-за ширмы, старалась не дышать и кралась на цыпочках. Но жрец чувствовал каждое ее движение, как простой гончар чувствует движение глины под его пальцами, когда крутится круг.
Кстати, о круге. Заметив трупики насекомых, девушка становилась, подобрала подол длинной льняной рубашки, не решаясь перешагнуть через смертную полосу.
Сьент едва сдержал порыв все-таки оглянуться и полюбоваться на эффект. Наверняка ее синие глаза под густыми ресницами стали огромными, алые губы жалобно округлились, на белом личике – неподражаемая брезгливо-сочувственная гримаса, и его рабыня решает: то ли в обморок упасть, то ли продолжить коварное покушение на Гончара.
Победило коварство. Девушка осторожно переступила ободок на полу и накрыла ладошками глаза Сьента.
– Попался! – ликующий шепот.
– Почему ты без перчаток, Мариэт? – нахмурился он. – Я запретил тебе их снимать!
Она тут же использовала лучший метод обороны:
– А почему ты опять читаешь ночью? Я тоже запретила!
– Какое счастье, что никто из иерархов не слышит, как дарэйли что-то запрещает жрецу, – усмехнулся он, вывернулся из объятий и усадил девушку подальше от себя.
Мариэт насупилась, убрала со лба черный локон, перечеркнувший мраморную белизну кожи.
– Я же знаю, Сьент, что при них рабам и рта нельзя раскрыть по своей воле. Какой-то там горшок не смеет поучать Гончара.
Сьент поморщился от гневной вспышки, сверкнувшей в ее ярко-синих глазах, и назидательно пробубнил, стараясь, чтобы его голос старчески дребезжал:
– Не горшок, а «сосуд с дарами духов». Причем, в твоем случае – бесценный. Но ты не ответила на вопрос, дарэйли.
– Потому что в перчатках я не смогу вылечить твои испорченные чтением в неподобающий час глаза, человек! – она поджала губки, скользнула взглядом по золоченому переплету книжицы, срочно закрытой Сьентом. На лице появилась настороженность. – Опять ты допрашивал дух покойного Ионта? Зачем? Что нового поведал тебе сегодня дневник твоего врага?
Вот эта опаска, которую девушка тщетно прятала каждый раз, когда что-то напоминало ей о покойнике или о Лабиринте, этот потаенный страх Мариэт и заставлял Верховного подозревать, что его рабыня скрывает от него какие-то свои знания. Уже десять лет скрывает. Но не пытать же ее, в самом деле.
Не дождавшись ответа, Мариэт вздохнула.
– Сьент, ну ты же не Завоеватель, а жрец Эйне. Зачем тебе эта ужасная война? – в тысячный раз спросила она, бесцеремонно забравшись с ногами на хозяйское ложе.
– Расскажешь, почему ты отказалась десять лет назад слушать Лабиринт Нертаиля и искать исчезнувшего в его недрах принца, и я скажу, зачем иду туда.
Верховный выжидающе поднял бровь, и шаловливая красавица, покраснев, опустила ножки на пол, ручки сложила на коленях и сделала постную мордочку смиренной монашки. Что было совершенно противоестественно для ее сущности – для дарэйли жизни, единственной во всем Подлунье. Лгать она не решалась, и потому просто молчала, опустив ресницы. «Пат. Снова», – усмехнулся про себя жрец.
Усмирив, хотя бы временно, этот кипевший бодростью фонтан, Сьент вернулся к дневнику, нашел запись, оставленную неофитом Ионтом после ритуала обращения.
«Власть, полученная из чужих рук – это плотина, поставленная в болоте».
И эта скупая фраза – единственное свидетельство прозрения Завоевателя, когда величайший из полководцев осознал свою роль куклы в чужих руках.
Сьент хорошо помнил потрясение, которое испытал даже не при виде мертвого рыжеволосого тела своего врага, лежавшего с перерезанным горлом в луже крови, а при виде линий и рун построенного Ионтом Гончарного круга.
Необычного, неправильного, невероятного круга, где в каком-то безумии смешались знаки всех известных сфер.
А ведь, насколько было известно иерархам, император и его наставники работали над сферой Логоса, не более. Ионт должен был  окончательно воплотить в близнецах не простую, но вполне посильную ему, Завоевателю, сущность – дарэйли власти.
Так зачем он применял в ту ночь чуждые Логосу элементы? Да еще и в одиночку проводил важнейший после призыва эйнеры1 ритуал! Эта работа, требующая высшего напряжения духа и ювелирной точности, включала три почти единовременных действа и называлась «Триадой раскрытия силы Сущего, отдания и запечатления даров». Почему властный, но еще неопытный неофит никому не позволил контролировать такой сложный этап лепки «сосуда даров духов» – дарейри2, нечеловеческого существа в человеческом теле?
Верховный в тысячный раз перечитал строчку. «Плотина, поставленная в болоте…»
Эта запись, и тот круг, и смерть жреца от его же ритуального ножа, не давали Сьенту покоя. Потому что созданный Ионтом дарэйли, один из двух принцев, исчез бесследно. А это невозможно, если не вмешалась третья сила. Чужая. И не в Лабиринте ли она таится до сих пор? И кто знает, что там еще может таиться еще со времен войны Трех миров? А если наложенная в древности защита Врат ослабла? Если чужой, враждебный мир высших магов уже топчется на пороге?
Сколько раз Сьент задавал себе и иерархам эти вопросы! Ответ они могли найти, только вернувшись в Нертаиль. И Верховный подозревал, что этот ответ им очень не понравится.
Но тут Мариэт, устав изображать оскорбленную статую, жалобно вздохнула:
– Ты ведь не прикажешь мне идти в тот проклятый Лабиринт, Сьент?
– Нет. Но я-то все равно туда спущусь.
– Не надо, пожалуйста.
– Мариэт, это бессмысленная просьба. Я обязан.
– Но я же не могу отпустить тебя одного!
– Отпустить? – насмешливо улыбнулся он. – Дорогая моя девочка, ты что-то путаешь.
Она взвилась, но… промолчала, к радости жреца. Горделиво вздернула подбородок и чеканным шагом отправилась за ширму.
Из-под ее босой ступни, нарочно задевшей скорбный ободок праха, выпорхнула пара оживших ночных бабочек и куча оголодавших еще в прошлой жизни москитов, тут же мстительно ринувшихся на Сьента. Он тихо посмеялся над этой мелкой пакостью.
Мариэт пойдет за ним куда угодно, можно даже не сомневаться. И не по принуждению, он не будет ей приказывать, как и обещал. Она пойдет из страха за его жизнь. Потому что, если он умрет, то его дарэйли станет Потерянной. И будет пылиться на тайных складах Гончаров среди десятков таких же забытых сущностей, оставшихся без хозяев, умевших с ними обращаться.
Интересно, сколько Потерянных спит в Лабиринте, и сможет ли Сьент откопать среди них что-нибудь такое же ценное, как Мариэт? И не найдется ли там исчезнувший дарэйли Ионта?
Мысли Сьента вернулись к записям императора, проигравшего и власть, и жизнь в чужих играх. «Плотина, поставленная в болоте…». Уж не Сферикал ли он подразумевал под болотом, утянувшим его с головой?
О том, чтобы у императора появился, наконец, достойный короны наследник, должны были позаботиться Гончары. И они тщательно заботились… о том, чтобы у Ионта, ставшего королем, а потом императором, не появилось ни одного ребенка, зачатого от обычной женщины. Жрецам Эйне нужен был особенный наследник – абсолютный раб, обладающий и врожденной харизмой Завоевателя, и нечеловеческой сущностью. Дарэйли.
Если Ионт прозрел, то не задумал ли он изощренную месть Гончарам? Он не был бы Завоевателем, если бы смирился с ролью марионетки. Начинающего философа в императорском венце вряд ли утешило то, что и эту номинальную власть он передал бы будущему сыну по достижению им семилетнего возраста, ибо одним из главных постулатов восточных служителей Эйне был отказ от высшей мирской власти ради высочайшей духовной.
Формальный отказ, разумеется. Власть над созданием императора должен был перехватить Верховный.

Сьент незаметно задремал уже под утро.
И почти сразу его разбудил один из его рабов, Парк:
– К тебе гонец из Нертаиля, хозяин.
– Пусть войдет.
В шатер ворвался бодрящий холодный ветер, вычистивший и комарье, и впитавшиеся в ткани запахи.
Но весть, услышанная от гонца, показалось Сьенту продолжением кошмарного сна.
Он трижды перечитал коротенькое послание, доставленное воздушным дарэйли от иерарха Авьела: «Львенок вышел. Один. Пронтор убит. Требуется твоя немедленная помощь, Верховный».
Всего две строчки, а будто бездна разверзлась.
И дело не только в том, что десяти лет достаточно для полной инициации нелюди, какова бы ни была его сущность. И даже не в подтвержденном теперь факте, что принц все-таки выжил в недрах Лабиринта Нертаиля, в опаснейшей близости от недоступных Врат.
Он был один! Над ним не было жреца! А значит, дарэйли свободен – вот что страшно.
Это могло стать началом катастрофы, грозившей если не повторением легендарной войны Трех миров, то чем-то очень близким к тому.
* * *
Ринхорт, исчезнув куда-то ночью, вернулся под утро, привел двух оседланных вороных и поднял меня ни свет, ни заря, сунув в руки меч.
– Владеть обучен? – насмешливо блеснули черные глаза.
Я пожал плечами. Проверил баланс. Меч как меч – не длинный, не тяжелый, с простой гладкой рукоятью, удобно лежавшей в руке. Такие обычно были на вооружении у городской имперской стражи, с такими же на меня напали в дворцовом архиве.
Мои руки, похоже, привыкли к оружию, потому как никакого неудобства не ощущалось. Наоборот, появилось чувство защищенности, словно до сих пор я ходил голым, не осознавая наготы.
Вот вороные были хороши, чувствовалась порода. Где Ринхорт добыл таких красавцев, я не стал выяснять. Хотя, напрасно: не зря же дарэйли так нервничал и торопился, что даже завтрак отложил, как потом оказалось, на ужин.
Пока я увязывал в узелок выданную нам краюху хлеба, козий сыр и пару луковиц, Ринхорт сказал паттеру, что из ближайшего храма Единого пришлют повозку забрать больного и смотрителя на смену. А о том, что говорить своим иерархам, а о чем умолчать, слуга Единого и сам разберется, но он должен знать, что среди его братьев немало тайных жрецов Эйне. И, чем выше иерарх, тем вернее окажется, что он поклоняется двум богам.
Паттер только укоризненно покачал головой.
Оставив увесистый кошель с деньгами в руках растерянного смотрителя, рыцарь направился к двери.
– Демоны всегда пытаются купить душу за металл, – проворчал старик ему вслед. – А ты не подумал, что если алчный кто увидит хоть один золотой в моих руках, то убьет калеку, возьмет грех на душу?
Ринхорт обернулся, нахмурившись:
– Тут серебро. Золото я оставил у надежного человека, он присмотрит за тем, чтобы ты получил хороший уход.
– Откуда у тебя, бывшего в рабстве, деньги? Ты взял их у мертвого жреца?
Ноздри рыцаря раздулись от гнева:
– Я не мародер! Я – дарэйли металла! Забыл? Не беспокойся, деньги не украдены ни у мертвых, ни у живых.
– Да не серчай ты так! Ты ведь темный, а темные не могут создавать, почитай, ничего, вот и спросил.  Приму я твою помощь, – соблаговолил смотритель и покосился на меня, в нетерпении переминавшегося у двери. – Вот еще что, Ринхорт… Видал я всяких из ваших – и светленьких, и темненьких. Мальчишка-то этот не прост. Ты уж не оставляй его, несмышлен он еще.
Я возмущенно фыркнул и, вылетев за дверь, привалился к рассохшемуся косяку и сосредоточился на изучении древесного узора, удивляясь тонкой вязи. Сердце вдруг бухнуло у самого горла: в ином мире я отвык от таких простых вещей, как годовые кольца? Разве там не было деревьев?
– Не оставлю, – донесся голос Ринхорта. – Да, чуть не забыл… Как твое имя, благой паттер?
– Да на что тебе мое имя? Смотритель я усопшим. Поминальщик. А имя и сам давно забыл.
– Спасибо, что раны ему залечил, смотритель. Видел я шрамы.
– Вы и сами хорошо восстанавливаетесь, – возразил паттер.
– Но не так быстро.
– Так это мой пес ему помог. Хороший был пес, жаль его. Благодарствую, что привел замену.
– Пес? – засмеялся Ринхорт. – Тогда понятно. Ну, прощай, святой Кейен.

Едва вскочив в седла, мы помчались так, словно вот-вот на нас обрушатся вражьи орды, и вертевшийся на языке вопрос, почему это Ринхорт назвал какого-то кладбищенского сторожа святым, задать было невозможно.
Порадовало, что и к верховой езде (гонке, что уж там) мне не надо было привыкать: держался я в седле более чем сносно, и научиться этому я мог только в Линнерилле. Вот только… не было там лошадей – пришла уверенность. Было что-то другое и очень быстрое. Но в глазах помутилось, и я оставил попытку вспомнить.
Городское кладбище находилось не так далеко от столицы, как хотелось бы. Только через час бешеной скачки, когда признаки человеческого жилья растворились в лесах, через которые пролег довольно пустынный тракт, а меня уже изрядно мутило с непривычки, рыцарь соизволил сбавить темп и дать передышку вороным.
Вскоре Ринхорт непринужденно болтал, так и не объяснив причины поспешного бегства.
– Тогда святой Кейен отказался и от имени, – рассказывал он, – когда понял, что приписывают ему люди святость, которой, как он считает, может обладать только Единый. Он отказался помогать больным и хворым и покинул обитель, разжиревшую на подаяниях от паломников. За это люди, озлобившись, его прокляли, а иерархи отлучили его, как еретика.
– Он говорил, что у него был внук Лостер. Разве может быть внук у монаха, да еще и святого?
– Не спеши с выводами, Райтэ. На островном языке, откуда он родом, «лостер» означает «продолжатель». У него все дети – Лостеры. Он бродит по миру, появляясь там, где помощь требуется, а в Нертаиле черная хворь уже месяц людей косит. Но Кейен никогда не оказывает помощь впрямую, вот и прячется. Его можно встретить в самых неожиданных местах.
У меня было совсем другое представление о целителях.
– А как тогда он лечит?
– Через птиц и зверей. Собак посылает, а собаки считаются у суеверов нечистыми животными, не каждый пустит. Тогда псы рядом где-нибудь шатаются, спят под забором, кости грызут, никто и не подумает, что посланники. Или кошек направляет страждущим, а то  и птиц. Споет такая птичка под окном, и слепой прозреет.
– И все ради того, чтобы его самого не заподозрили в помощи?
– Да, самый правильный святой, я бы сказал.
– Что демоны понимают в святости? – фыркнул я.
Ринхорт засмеялся:
– Демоны-то как раз понимают.
– Ты потому его знака испугался и не убил?
– Я же все-таки не демон. Убил бы, если б мой жрец приказал, – жестко сложились губы рыцаря. – Потому и считают нас многие воплощенными демонами. Но грешен ли топор в том, что срубил дерево?
– Грешен. Мог бы и поломаться.
– Мы слишком прочные топоры.
– Тогда руку отрубить, его держащую, – кровожадно предложил я.
– Это только ты смог. Вовремя отрубил, когда твой жрец еще топор на топорище не успел насадить, первую инициацию провести до конца. Потом не слететь.
Он замолчал, стиснув зубы до скрипа, и я почувствовал ненависть его сердца – по эху, откликнувшемуся в груди.
Вскоре Ринхорт резко свернул с тропы и остановил коня на поляне в гуще леса. Вынул пару мечей из ножен.
– Слазь, Райтегор, разомнемся.
Где бы и у кого за выпавшие из памяти годы я ни учился биться на мечах, вынужден признать: плохо учился.
Я едва встал в стойку, но не успел даже глазом моргнуть, как мой меч вывернула из руки неодолимая сила, за спиной оказался ствол дерева, гостеприимно вонзивший между лопаток сломанный сучок, а к шее было приставлен кончик клинка.
Острые ощущения.
– Попробуем еще раз? – усмехнулся черноглазый дарэйли, отводя оружие.
На этот раз рыцарь двигался не так стремительно, но ни о какой моей контратаке и речи не могло быть – меч бы удержать. Мощные удары Ринхорта ломали мои блоки, я, как дурак, велся на обманные выпады, и через считанные мгновения несколько легких порезов позорно разукрасили мое тело, а рубаха напоминала порубленный капустный лист.
А потом началось и вовсе несусветное.
Я подумал, что этот треклятый дарэйли задумал меня убить, а перед этим издевательски погонять, как муравья соломинкой. Меч он у меня быстро выбил и не давал его поднять. Даже близко не подпускал. Никакого благородстваю
То и дело вспарывали воздух удары его клинка, ставшего почему-то куда длиннее, чем был в начале убийственной тренировки. Я не просил пощады – уворачивался, кувыркался, отпрыгивал или подныривал под летящий меч и, наконец, совсем озверел от гнева. Да как он смеет, этот предатель, убивать меня, доверившегося слову рыцаря?
Меня, Райтегора Энеарелли!
И тогда произошло непонятное: что-то подбросило меня в воздух и яростно обрушило на убийцу, испарив в алой вспышке сверкнувший в глаза меч рыцаря, сдунув его, как пушинку с одуванчика. Пользуясь тем, что противник ослеплен, я метнулся к своему мечу, подобрал с травы.
Ринхорт рухнул наземь, его доспехи накалились докрасна, и я  испугался и отвел руку с мечом от горла поверженного:
– Эй, ты жив?
– Жив, – прохрипел рыцарь с улыбкой неземного счастья. – Ты знаешь, что сделал, Райтэ?
– Победил.
– Ну, да. Последние мгновенья я даже защищался, и без шуток. Но главное сейчас не в этом, – Ринхорт, морщась от боли, поднял руку. Его доспехи остывали медленно, на перчатке и налокотнике еще багровели жаркие узоры, но паленой человеческой плотью совсем не пахло. – Главное в том, как ты это сделал. А победил ты меня, как темный дарэйли металла. Вот это я и хотел узнать – породившую тебя сущность. Раскрыть ее можно в серьезной драке не на жизнь, а на смерть. Прости, что не предупредил. Нельзя было.
– Ладно, чего уж там, – как победитель, я великодушно простил. – Я уже понял, что ты связан с металлом, но объясни, как это проявляется? Я не чувствую в себе такой силы.
Ринхорт восстановился быстро, и никакие ожоги его, казалось, не беспокоили. Да и были ли они? Я вот тоже едва не сгорел во дворце, а на мне уже ни следа. Рыцарь сел, оперев локти о согнутые колени.
– Тебе подчинился металл, Райтэ. Так же, как подчиняется мне. Это моя сила и власть. Я чувствую любой металл, как самого себя, вижу его в руде еще нерожденным. А расстояние, на котором я могу подчинить себе все металлические вещи, зависит от полноты силы дарэйли. Сейчас, надо признать, она не велика. Ты меня здорово пощипал.
– Значит, я все-таки темный?
– Почему тебя это огорчает? Это лишь человеческие условности: темный, светлый… На самом деле всё куда сложнее. В каждом из нас есть немного от противоположности – для этого и растят жрецы близнецов до семи лет вместе. Темный дарэйли разрушает. А ты уничтожил мой меч и почти расплавил доспехи.
– А светлый дарэйли металла как бьется?
– Приемов у них много, но в основе – не разрушение, а созидание и защита. Если я могу только призвать какой-нибудь потерянный меч, то они создадут любое оружие из любого металла, что окажется под рукой. С равным мне светлым я бы дрался почти вечность, пока мы оба не исчерпали бы свои силы. Они не бесконечны, – Ринхорт поднялся, свистом подозвал лошадей. – Нам пора, Райтэ, хватит прохлаждаться.
Уже забравшись в седло, я спросил:
– Что значит – породившая меня сущность? Княжна Сеана была женщиной, человеком. И твоя мать – тоже, раз они сумели нас родить. Как вообще становятся нелюдью, дарэйли?
Горькие складки пролегли у губ Ринхорта, состарив молодое лицо. Он придержал вороного, перейдя на шаг, покачал головой:
– Не знаю, стоит ли говорить об этом сейчас, принц. Слишком много правды зараз – не всегда благо для рассудка.
– После Лабиринта мне уже плевать на благо для моего рассудка.
– И то верно. Тогда вспомни последние годы перед бегством из святилища. Твоя мать прятала лицо даже от своих детей, не так ли?
Я кивнул. Императрица постоянно носила на людях густую вуаль, а перед смертью не снимала ее даже перед нами, и ее руки всегда были обтянуты тонкими перчатками.
При дворе шептались, что у нее неизлечимая болезнь, и свет вреден ее коже. Но я помнил ее лицо, еще не пораженное болезнью, большие серые глаза, полные любви и страдания, прикосновения ее ладоней. Помнил с младенчества, которое люди обычно забывают. Помнил и то, как от удара ножа в руке Ионта тело матери распалось в серебристый светящийся дым, и два крылатых луча протянулись к нашим с братом сердцам.
– Наши матери… – прошептал Ринхорт. – Их у каждого из нас – две. Небесная и земная. Живая небесная сущность – в плену у распадающейся земной плоти. Их боль даже нам, темным дарэйли, не представить. Это страшно, что с ними делают Гончары. Страшнее, чем то, что делают с нами, их детьми. Я не видел первоначального ритуала, когда призывают и формируют эйнеру – на эти таинства рабов не допускают. Но тайком читал у Пронтора книгу. И запомнил.
Устремив немигающий взгляд черных глаз в небо, дарэйли словно читал руны алых закатных облаков:
«Важно, чтобы душа успела покинуть подготовленное к приятию небесной сущности тело жертвы, но ее плоть, ставшая «глиной», еще жила, иначе погибнет зароненное в нее семя. Только в живую плоть может пролиться небесный дар. И с этого мгновения все зависит от твердости духа, чуткости и расторопности жреца, ибо нисшедшая сила столь велика, что может разорвать слабый телесный сосуд и уничтожить все вокруг. Под руками и молитвами Гончара и воздействием плененной сущности «глина» перемешивается, преобразуется и становится эйнерой.
В жилах эйнеры течет уже преобразованная субстанция. При этом земная плоть непрерывно подтачивается, деформируется, но вместе с тем небесная сущность приспосабливается к новому существованию и, пытаясь сохранить себя, из жизненной влаги, сохранившейся в  жертвенном теле, создает малые сосуды, запечатлевая в них свой дар. Если зародыш в жертве один, эйнера всегда сотворяет его копию, близнеца. Возможно потому, что ее сила полярна».
Меня передернуло от чувства гадливости.
– Это самое мерзкое, что мне доводилось слышать в жизни, Ринхорт.
– Дальше – еще омерзительнее. Дарэйли зреют в материнском теле не менее полугода и не более года. Затем нас принудительно вынимают, так как рожать эйнера не может, ее тело уже не совсем человеческое и условно живое. Разлагающийся труп – вот что она такое. В той книге написано, что при более долгом сроке «обжига» измененной кровью качество «сосудов с дарами» ухудшается.
– Дерьмо какое! – прошептал я, сжав кулаки. – Качество!
– Выводят же люди породы скота на убой, и это никого не волнует, – зло усмехнулся он. – Эйнеры – неустойчивый симбиоз земного тела и небесного духа. Дарэйли – уже устойчивое слияние, потому что сила наших матерей уже разделена и усмирена, и наша плоть адаптирована к такому симбиозу.
Я надолго замолчал в потрясении. Вспоминал, что знал о своей семье, если не будет кощунством это так назвать. Мы с братом и мамой точно были семьей. А рыжий император…
Когда новообращенный Ионт жестоко подавлял бунт княжества Энеарелли, то мою бабушку и дядю он бросил в подземелье их замка. А моего деда, закованного в колодки, увез в Нертаиль в том же обозе, что и его дочь. Жених не стал перед свадьбой огорчать невесту смертью ее ближайших родственников. Князь Дорант отказался принести вассальную присягу даже после того, как увидел корону императрицы на челе дочери, и был брошен в казематы Лабиринта Нертаиля.
Я знал, что Сеана не просила за отца, и Дорант проклял забывшую его дочь – Ионт говорил нам. Получается, дед не знал, что супружеским ложем его дочери стал ритуальный круг в подземном святилище Эйне. Не знал, что сероглазая княжна оставила Подлунный мир в первую же брачную ночь. Знает ли он это сейчас?
Получается, с тех пор жило лишь ее тело, преобразованное жрецом в сосуд для нечеловеческого духа. И в пять тысяч пятнадцатом году от Спасения мира оно породило меня и брата, выкормило нас, говорило с нами на чуждом Подлунному миру языке, который понимали только служители Эйне и мы с Дьятом.
Закутанное черной вуалью, становившейся плотнее с каждым годом, тело мертвой Сеаны семь лет сопровождало Ионта во всех его походах, вдыхало запах крови на полях сражений, стояло на обломках поверженных крепостей и, положив руки на наши плечи, двух маленьких принцев, принимало вместе с супругом вассальные клятвы земных царей.
Оно страдало и человеческими, и нечеловеческими муками и распалось только через семь лет и девять месяцев после брачной ночи.
Мне мутило от отвращения к Гончарам. Казалось, даже в Линнерилле, наверняка настолько чудовищном, что моя память отказывается его помнить, не додумались бы такого изуверства.
– Ради чего такие пытки, Ринхорт?
– Ради того, чтобы вылепить абсолютных рабов, послушных жрецам, как пальцы их рук.
– Насчет абсолютных они заблуждались. Я отомщу им.
– Как? – горько скривились его губы. – Будем убивать каждого встречного жреца? Хотя их не так и много в мире, но замучаешься искать. Это же не храмовики, которые все как на ладони. И они не бессильны, Райтэ. Так легко, как ты устранил Пронтора, больше не получится. Они уже предупреждены. Гончары – мощь, с которой нам вдвоем не справиться.
– А если вступить в союз с храмовиками?
Ринхорт покачал головой:
– Они с Гончарами хоть и гоняют друг друга периодически, соперничают, но вполне уживаются. Даже Врата разделили. Гончары охраняют входы в Линнерилл, храмовики – в Эстаарх. В конце концов, считается, что сам Эйне стремится слиться с Единым, богом Небытия. Прошлого уже нет, будущего еще нет, а настоящее, Сущее – вечно исчезающее между двумя вечностями. Среди храмовиков есть тайные Гончары, точно знаю. Лучше держаться от слуг Единого подальше.
– Может, они хотя бы мешать не будут. Остается лишать рабов каждого встречного Гончара, – вздохнул я.
– Убивать, – жестко сказал дарэйли. – Не лукавь, как жрецы, называй вещи своими именами. Но это не выход. Надо понять, что такое Эйне.
– Издеваешься?
– Ничуть. Хорошо, упростим задачу. Если жрецу отвечает бог Сущего, то нужно узнать, как происходит эта связь, и возможно ли ее блокировать.
– Ты предлагаешь мне стать Гончаром? – фыркнул я. – Как иначе это узнать?
– Тогда еще упростим. Нужно выяснить, откуда по молитве жреца приходит в мир небесный дух, и как перекрыть источник. А потом уже нейтрализовать оставшихся Гончаров. Причем, всех, сразу и навсегда.
– И это ты называешь – упростим? Да тут нужна божественная власть над всем Подлунным миром!
– А почему бы не попробовать? – подмигнул демон-искуситель. – Ты же создан Завоевателем!
Я заткнулся. Толку говорить с ошалевшим от свободы вчерашним рабом. Ему уже божественную власть подавай…
План моих ближайших действий был пока весьма скромным: дойти до замка Энеарелли и добиться от деда признания меня княжичем. Это самый первый шаг к власти. Но все упиралось в вопрос: почему дед в союзе с Гончарами? Или жрецы его принудили, как Ионта в свое время? И не отправлюсь ли я вместо родственных объятий прямиком в рабство?
– Не понимаю, почему ты решил идти именно в замок? – недоумевал Ринхорт. – Не примут они тебя. Люди нам не родственники настолько, что общих детей не бывает. Наша связь с земным телом матери весьма условна.
– Это ты так считаешь. А я лично хочу рассказать князю, что стало с его дочерью. Передать кольцо. Императрица не случайно его берегла. А там посмотрим.  Замок деда – хоть какая-то зацепка для меня в мире. Куда еще мне идти?
– Да куда угодно. Туда, где нас точно не поймают. Я вот всю жизнь мечтал посмотреть на Южные и Северные Пустоши, узнать, что прячут жрецы за недоступными даже нам пределами.
– Проверяешь, не лишился ли я еще и ума, а не только памяти? – обиделся я. – Если они там что-то прячут, то и охрану поставили, не дай Эйне. И это ты называешь «точно не поймают»?
Ринхорт засмеялся:
– Да, это я так, помечтал. Как узнал об этой тайне, так она мне покоя не дает. Гончары не только нас, они и людей туда близко не пускают. Да те и сами в лютый холод не полезут. Нам-то не страшно, но рабам и мечтать было нечего. А тут такая возможность воспользоваться свободой! – он сделал выжидающую паузу, но я не купился. После тяжко ржавого вздоха и сетований на излишнее благоразумие – это он обо мне, угу – неоперившейся молодежи поступило еще одно предложение: – Есть еще Серые Пески. Говорят, в пустыне на материке Хронг, если преодолеть горы и пойти на восток, есть место, где песок превращается в каменную реку, и за ней находится вход в Царствие Небесное.
– Ага, сейчас, – заржал я. – И каждому входящему – по короне. Я только что вернулся из одного такого… царствия.
– Какой ты скучный! А вдруг там не еще одни врата к высшим уродам, а настоящий рай для дарэйли?
– Вместе с ангелами – Гончарами? – поднял я бровь.
Мечтательность мгновенно ушла из черных глаз рыцаря.
– Ты прав. В любом случае надо сначала здесь разобраться с ними. Но не вдвоем же, Райтэ!
– У князя Энеарелли есть войско, – напомнил я. – И корабли. Мой дед когда-то контролировал воды Закатного моря.
– Лучше бы держаться от его войска подальше. Но, раз ты решил, давай дерзнем. Подумаешь, армия, – самонадеянно фыркнул укротитель железа.
Споры спорами, а сидеть здесь и ждать погоню – а ее обязательно отправят, не один же Ринхорт у жрецов в запасе – еще глупее. Будет ли князь Энеарелли мне рад, вопроса даже не стояло: разумеется, нет. Ионт говорил нам с братом, что старик проклял и нас вместе с дочерью, и теперь я просто обязан сказать деду в глаза, как он не прав.
Показавшийся на пригорке монастырь Единого – настоящую крепость с характерными восьмигранными шпилями, венчавшими храмы – мы обогнули, хотя жрать мне хотелось зверски, да и седло я уже искренне ненавидел. О ночлеге в постелях можно было надолго забыть.

Глава 3
Путешествовать с дарэйли металла – сплошное удовольствие, если не считать синяков и порезов от беспощадных тренировок. Ринхорт чувствовал опасность издалека. Как он объяснял – по скоплению сгустков металла и ощущению остроты оружия. И вовремя уходил с тропы вглубь леса – никто без оружия не ходил по тропам взбудораженной империи.
Так же легко он обнаруживал капканы. Мне почему-то везло на силки. В некоторых мы находили и дичь. Тем и пообедали, разведя костерок у лесного ручья и зажарив найденного зайца на прутьях.
Я впервые свежевал дичь под наставничеством Ринхорта, и добычи оказалось в три раза меньше, чем казалось поначалу. А если учесть количество углей, образовавшихся на кусочках по ротозейству замечтавшегося повара, то, можно сказать, я и не ел ничего с утра. Только голова разболелась от издевок наставника. Сам-то он от еды благоразумно отказался.
Пока я хрустел пережаренной зайчатиной, Ринхорт рассматривал жреческий знак своего бывшего хозяина – черный металлический диск, разделенный крест-накрест двумя медными полосами с палец толщиной, с выходившими за пределы окружности концами. Больше всего он напоминал морской штурвал, только рукоятей маловато.
В центре на диске зияла дырка, как от выпавшего камня. Две гладкие полусферы из переливающегося, как лунный камень, материала, виднелись на концах горизонтальной полосы крестовины.
– Вот это был я, – сказал Ринхорт, продев палец в отверстие на пересечении полос. – Первый дарэйли жреца Пронтора. Он из народа гринмов, что с древности живет в Золотых горах, потому он первым делом взялся за постижение сущности металла. У них почти каждый в племени – жрец первого ранга сферы Элементов либо по металлу, либо по камню. Но у Пронтора был третий ранг. Он владел еще двумя дарэйли,  – Ринхорт дотронулся до одной полусферы, и показалось, что она осветились. Впрочем, это могла быть игра солнечных бликов в матовой глубине камня. – Вот светлая Сингил, хранительница одноименной горы.
Я поперхнулся угольком со вкусом зайчатины.
– Кха… Я еще могу понять про металл, но – гора?
– Если можешь понять про металл, то какие проблемы с горами? То же самое, но более предметно, привязано к географической точке. Какому-нибудь служителю бога Сущего вполне может придти в голову познать сущность не просто идеальной табуретки, а именно той, что под его задом, и, будь уверен, в Подлунном мире появится дарэйли конкретной табуретки, вечной и неизменной, и она всегда будет к услугам жреца.
– Жуть какая! – перекосило меня, но я вовремя заметил смешинки в глазах Ринхорта. – Издеваешься?
– Почти. Дарэйли Сингил хранит родную гору племени гринмов. Пронтор там ее и оставил, передал кому-то на время.
– А мог с собой взять? Гору?
Но Ринхорт не повелся на издевку.
– Сингил, можно сказать, душа горы. А вот это, – он коснулся второй полусферы, на этот раз несомненно полыхнувшей синим огоньком. – Это очень опасный светлый дарэйли Ллуф, сущность камня. Он остался в Нертаиле. Его прикосновение превращает в камень любого. К счастью, пока только прикосновение, а не взгляд, но парень растет.
– Какой же он светлый, если убивает прикосновением?
– Я говорил тебе, Райтэ, что не все так просто, как считают несведущие люди. Темный и светлый – выдумки человеческого разума. А мы – дарэйли, и людская логика к нам не применима. С точки зрения своей сущности Ллуф – не разрушитель, а созидатель и хранитель силы камня, – Ринхорт еще раз коснулся полусфер, прошептал. – Хотел бы я знать, как их освободить.
Мне расхотелось освобождать еще кого-либо. А что будет, если такой вот Ллуф начнет шататься по всему миру и хватать всех подряд? Или, не дай ему Эйне, взглядом убивать? Я понял, что моя мечта освободить всех рабов не так прекрасна, какой казалась вначале, и над ней надо еще тщательно подумать.
Предположим, мне удастся то, ради чего я вернулся в Подлунный мир. «Или тебя вернули, Райтэ», – встрял внутренний голос, но я к нему не прислушался. Э-э… о чем я? Ах, да. Предположим, каким-то чудом удастся лишить Гончаров их власти над дарэйли, а без нас жрецы – никто. Но что тогда сделают с людьми сорвавшиеся с цепи демоны и ангелы?
– То есть, дарэйли – что-то вроде джиннов из сказок? – спросил я, осторожно дотронувшись до полусфер на жреческом круге.
– Ты тоже дарэйли. Разве ты – джинн? – усмехнулся Ринхорт.
– Нет, конечно!
– Вот и не задавай глупых вопросов. Мы не духи, не демоны, и не сидим запертыми в сферах, кольцах или кувшинах. А выглядим мы как люди, потому что созданы из человеческой плоти. Обычно мы сопровождаем жреца под видом рыцарей или послушников, но Пронтор прибежал за мной на кладбище один. Значит, он одолжил Ллуфа кому-то. Это как передать повод коня. Оседлать его не у всякого жреца получится, то есть, завладеть, как своим рабом, а вот связать заклинанием любой из них сможет, даже неофит. Если Ллуф теперь у иерарха сферы – плохо, тот сможет завладеть им после смерти Пронтора.
– Ринхорт, а этот Ллуф сможет почуять камень в жреческом знаке, как ты – металл? – осенило меня. – Ты же пришел на кладбище по следу ритуального ножа?
Рыцарь кивнул.
– Так выбрось знак немедленно! – едва не подавившись зайчатиной, заорал я.
– Это наша единственная связь с ними.
– И у них с нами!
– А если получится их освободить?
Как я ни просил, рыцарь не выбросил знак, и путешествие перестало казаться прекрасным. Я то и дело прислушивался, оглядывался – нет ли погони, пока не взял себя в руки и не задумался о том, что за беспечностью Ринхорта может стоять нечто большее, чем очевидная глупость.
– Ты не думал, что тебе понадобится защита, будущий княжич? – словно в ответ на мои мысли спросил дарэйли. – Освободив меня, ты бросил вызов всем жрецам, и они вряд ли успокоятся, пока не поймают нас обоих. Особенно тебя, способного сломать наши невидимые ошейники. Ты мало представляешь, насколько мощные это заклинания. Чем старше дарэйли, тем труднее вернуть ему свободу. Он и сам может не принять ее. А мне сто тридцать лет.
Это еще вопрос, кого тут надо будет защищать, – хмыкнул я про себя.
– Я много чего не понимаю в Подлунном мире, Ринхорт. Если у людей нет магии, то как возможны заклинания?
– В Подлунном мире… – пробормотал он, сверкнув черными глазами. – Ты говоришь так, словно этот мир тебе чужой. А насчет заклинаний… Эти  ритуалы подчинения разработаны еще древними магами. В формулах и заложена магия, а не в людях, их произносящих.
– Значит, любой может выучить ритуалы и формулы?
– Возможно. Нас, дарэйли, в святилища пускают только в качестве жертв. А когда ты в бессознательном или полусознательном состоянии, многого не запомнишь. Но есть и стихийные жрецы, не знающие древних формул, значит, дело не только в них. Говорят, сам Эйне приходит к такому избраннику и учит его формулам, если разум человека способен их принять, а сердце – услышать. Но бог Сущего еще никого не учил ломать наши ошейники. Наша свобода слишком опасна для людей. Потому Гончары от тебя не отступятся, пока не уничтожат.
– Что ты меня пугаешь, Ринхорт? Ну да, против тебя мне пока не выстоять, но…
Он громогласно захохотал – аж кони, щипавшие поодаль траву, шарахнулись.
– Против меня! Не хочу показаться хвастливым, но мне и маленькая армия не страшна. Зато огненная сущность меня попросту испарит. Бесследно. А тебя – тем более. К счастью, сильных дарэйли огня в мире – раз-два, и обчелся. Тебе нужна своя армия, Райтэ. На твоего деда надеяться нельзя. Особенно, если и сам он станет Гончаром.
Я приуныл. И задумался: почему жрецы Эйне не захватили весь Подлунный мир с такими-то талантами их рабов, да с их-то долголетием? А, может, и захватили, просто мир этого не замечает, как не замечал Ионт Завоеватель того, что стал марионеткой задолго до смерти, лет за двадцать – читал я в детстве хроники империи. Или кто-то мне рассказывал там, за пределами Лабиринта?
«Есть только один способ справиться с твоими и нашими врагами, Райтэ», – вдруг донесся из глубин памяти голос. Тихий женский голос, далекий и нежный, как хрустальное эхо. Сердце громыхнуло, и ноющая тоска заполнила все мое существо, как эхо заполняет ущелье.
Рыцарь легко, одним движением, поднялся с травы, как будто загорал не в тяжелых латах, а нагишом.
– Пора работать, Райтэ, хватит лясы точить.
Мне он лениться не позволял из вредности. По его мнению, принц, сбежавший с престола, достоин был лишь того, чтобы чистить и точить мечи после тренировок, рубить ветки для костра, стирать одежду. Или сооружать удилища, вить из стеблей  линь-травы вервие и торчать у реки в надежде, что какая-нибудь чешуйчатая дура клюнет на голый крюк, привязанный к лохматой веревке. Даже если что-то и клевало, то срывалось мгновенно, а на крюке болтались только водоросли.
Я работал до мозолей на ладонях, а дарэйли металла отдыхал от векового рабства. Когда рыцарю надоедало валяться, тщетно ожидая ухи, он вспоминал о том, что взял меня в ученики, и начиналась настоящая каторга.
Но протестовать даже в голову не приходило: кто же будет жаловаться на судьбу, когда она посылает достойных учителей и дает время для того, чтобы подготовиться к драке. А она будет, иначе зачем я здесь?
Всю ночь я ждал, когда нас настигнет погоня, просыпался от малейшего шума и спрашивал у ярких, как лампады, низко висевших звезд: «Почему жрецы медлят?»
* * *
Погони не было лишь по той причине, что Ллуф лежал без сознания в подвале жреца Авьела. Иерарх сферы Элементов перестарался, приводя чужого раба к покорности.
Сам Авьел трепетал, напуганный молчаливым гневом Верховного, посетившего скромный дом ростовщика на окраине столицы, где прятался иерарх.
Дарэйли Мариэт хлопотала в подвале над телом раба, залечивая его раны, а Сьент с бледным восковым лицом, положив ногу на ногу и сцепив пальцы на колене, сидел наверху в кабинете Авьела, заняв хозяйское кресло за столом, и слушал лепет иерарха:
– Только случайность спасла меня, равный из равных, чистая случайность! – лепетал несколько полноватый, но могучий жрец с бычьей шеей и борцовскими бицепсами. – Ллуф взбунтовался, и счастье, что я в тот момент отошел достаточно далеко. Одно прикосновение, и он убил бы меня!
Да, он был на волосок от смерти. А начиналось все так восхитительно.
Накануне днем Авьел, едва увидев прибывших с жрецом Пронтором рабов, пленился с первого взгляда совершенством одного из них.
Все дарэйли прекрасны в человеческих телах, а многие и в нечеловеческих формах вызывали восхищение. Но даже пресыщенный иерарх сферы Элементов, и сам создававший, и повидавший за полторы сотни лет многие живые сосуды с дарами духов, был потрясен красотой Ллуфа, светлого дарэйли камня.
Он выглядел, как безупречная статуя, вышедшая из-под божественного резца. Взгляд жреца Авьела наслаждался матовым блеском его мраморной кожи и искрящимися глазами цвета вечерних сумерек, с которыми так гармонично сочеталось ожерелье из крупных сапфиров, его рельефными мышцами, тонким станом и грацией, его сияющими белыми волосами, водопадом струившимися по спине до поясницы.
Как этим неотесанным пещерным жрецам какого-то там третьего ранга, удается создавать такое совершенство? Почему у него, иерарха сферы, рабы и вполовину не так хороши, хотя тоже великолепны по сравнению с лучшими из людей?
Пронтор, остановившийся в доме Авьела, сначала резко отказался одолжить этого дарэйли на ночь: он был наслышан, что иерарх жесток со своими рабами. Но тот поклялся беречь чужое имущество, и горец уступил. К тому же, его раб Ринхорт – тоже, к слову, образчик красоты дарэйли, но куда более мужественной, чем предпочитал Авьел – почуял, наконец, след украденного ритуального ножа Ионта Первого.
Каково же было удивление и огорчение жрецов Эйне, когда выяснилось, что нож все еще рядом – на окраине столицы. Но, увы, на кладбище.
Вместо того, чтобы тащить Ллуфа с собой, Пронтор передал его во временное пользование вожделевшему жрецу. На закате выяснилось, что пользование будет постоянным.
Авьел понял это, когда, отвлекшись на омовение после утоленного первого голода, вернулся к рабу и увидел, что тот пытался бежать. Возможно, в тот миг он бежал на зов хозяина, но в следующий – застыл мраморной статуей в прыжке к окну.
И эта нечеловеческая неподвижность напрягшихся мышц тела, опирающегося о пол лишь пальцами ног, и раскрытый веер взметнувшихся волос, и протянутая вперед рука, коснувшаяся и словно прилипшая к виноградным завиткам оконной решетки, когда-то бронзовой, а теперь ставшей хрупким нефритом, – вся потрясающая красота окаменевшего движения сказала Авьелу о том, что Пронтор мертв.
Наложение на дарэйли заклинания неподвижности, срабатывающего в случае смерти жреца – это непреложное правило обоих Сферикалов, заповедь всех жрецов Эйне, которые, увы, смертны и подвержены печальным случайностям. Если бы Пронтор просто потерял сознание, то связанный с ним дарэйли не окаменел бы, а сказал управляющему им Авьелу о случившемся с его хозяином несчастье. Владелец прекрасного Ллуфа погиб, это несомненно.
И тогда Авьел совершил проступок, за который мог лишиться регалий иерарха, если не жизни: он скрыл происшествие до утра.
Он попытался стать полноправным хозяином Ллуфа и поставить Гончаров перед совершившимся фактом, не дожидаясь решения Сферикала о передаче осиротевших рабов Пронтора другому жрецу.
Но в подвале разыгралась целая битва. Когда, предварительно нанеся на обездвиженного Ллуфа руны связующих заклинаний, Авьел прочитал формулу, снимающую смертное заклятие Пронтора, мерзавец дарэйли словно обезумел и вырывался так, что даже иерарх не справился и призвал своих рабов.
Ллуф убил троих из семи. Троих! От его совершенного тела, исхлестанного плетьми с крючьями, железными цепями и формулами разрыва, осталось кровавое месиво, полумертвое, но все еще опасное.
Пришлось немедленно вызывать Верховного.
– Случайность, равный из равных, – задрожал голос иерарха.
– Надолго ли спасла тебя эта случайность, брат Авьел? – Сьент поднял набрякшие от бессонницы веки, и спина иерарха покрылась холодным потом от презрительного взгляда его холодных голубых глаз. – Почему ты не задумался о причине немыслимой непокорности раба и о том, что древние формулы вдруг стали так слабы? И, конечно, ты не подумал о том, что где-то обездвижен и без надзора еще один дарэйли брата Пронтора?
Авьел мысленно проклял ненавистного Верховного в стотысячный раз и промолчал.
– Так вот, – Сьент поднялся из кресла, подошел к окну, заложив руки за спину, – на кладбище мы не нашли ни тела Пронтора, ни его знака, ни его дарэйли Ринхорта, ни того, за кем они туда шли. Зато нашли ритуальный нож Ионта Первого в братской могиле. Но сегодня ночью ее жгли могильщики, и опознать там кого-либо немыслимо. Последняя зацепка сейчас – жреческий знак Пронтора. Если он окажется в той же братской могиле, тогда надеяться почти не на что.
– Но наши знаки созданы из небесного сплава, – осмелев, напомнил Авьел. – Их не почуют даже дарэйли металла!
– Это очевидно, – поморщился Сьент: совсем этот похотливый мерзавец голову потерял от страха. – Знак Пронтора связан со всеми его рабами, и его почувствует Ллуф. Но сейчас, вместо того, чтобы идти по горячему следу, нам придется ждать, когда моя Мариэт приведет этого дарэйли в сознание. Как ни велик ее дар, но велики и повреждения. Так обращаться со светлым! – сверкнул глазами высший иерарх, дав, наконец, некоторую волю гневу. – Помни, жрец: дарэйли Ллуф передается тебе временно для конкретной цели – найти знак Пронтора. Только для этого, брат Авьел… пока еще брат. Как только найдешь – зови меня.
Жрец поклонился, радуясь, что не только легко отделался, но и добыча ему оставлена. А там, кто знает… в мире много неожиданностей, и Верховный не вечен.
– Может быть иерарх сферы Существ выследит принца, не по воздуху же мальчишка улетел? – осмелился он спросить. Надо же с кем-то разделить ответственность за поимку зубастого, как оказалось, Ардонского львенка.
– Сейчас Врон – в войске князя Энеарелли, и отозвать его – ослабить нашу армию. Ты хочешь, чтобы мы потеряли достигнутое преимущество в войне из-за твоей ошибки? – прищурился иерарх, и спина жреца взмокла от пота.
– Н-нет, Верховный.
– Тем не менее, мы рискнули, – неожиданно сказал Сьент. – Уже пустили Врона с его дарэйли по следам в кладбищенской сторожке. Тот, кто вышел из Лабиринта, сейчас самая большая угроза для нас. И, боюсь, для всего Подлунного мира.
Авьел внезапно испугался до спазма в кишках, но уже не стоявшего перед ним человека, а мелькнувшей мысли:
– Неужели принц – посланник? Ведь он побывал за Вратами и вернулся!
Сьент снова уселся в хозяйское кресло, отрицательно качнул головой:
– Если и посланник, то не нашему миру, иначе он передал бы послание жрецу вместо того, чтобы убить его. Для его миссии, какая бы она ни была, нужно время. Но, если бы ему нужны были Врата Эстаарха, он не прошел бы мимо тех, что под самым Нертаилем, а он прошел. Значит, принц – не посланник в Эстаарх. Мне нужно знать его цель, брат Авьел. Пока ясно, что мальчишка идет по направлению на юго-запад, наверняка в замок Энеарелли, а что мы знаем об этом замке? Что в нем может быть спрятано?
– Ну, это-то мы как раз знаем: ничего. По приказу прежнего Верховного я был в свите Ионта, когда он захватил эту цитадель. Ничего там нет опасного для нас, уж наши дарэйли каждый камень там обнюхали, весь замок перетрясли от шпилей до самого дна подземелий, да и старого князя Ионт допросил… э-э… с пристрастием.
– Я сам поговорю с Дорантом Энеарелли при встрече. Слишком известное имя во всех трех мирах.  Почему-то именно у этой династии хранился подлинник договора Трех миров, пока не был утерян. И эта пропажа мне тоже не нравится!
Авьел задумался. Продать секрет, или утаить? Хранить его смысла особого не имело, а сейчас нужно отвоевать пошатнувшиеся позиции, доказать если не лояльность, в которую пройдоха Сьент все равно не поверит, то хотя бы полезность. Взвесив, он отрицательно качнул головой.
– Не утерян. Он все еще там. Прежний Верховный видел подлинник. Дорант сам ему показал хранилище, без всяких пыток. Документ оставили в том же тайнике. Ни к чему было провоцировать наших недругов на Западе. Да и все Врата почувствовали бы, если б мы увезли его.
– И такие важные вещи я узнаю случайно, мимоходом?  – раздосадованный Сьент хлопнул ладонями по подлокотнику кресла. – Что ж, брат Авьел, ты долго хранил эту тайну, и я оценю по достоинству сегодняшнюю откровенность. После того, как ты выполнишь порученное тебе дело. Надеюсь, свиток под надежной охраной?
– Армия Энеарелли и стены его замка вполне надежны. Но там никого из наших, если ты это имеешь в виду. Так, издали присматриваем и через соглядатаев в свите князя. Опять же, из соображений политики. Потому и выбран был когда-то нейтральный князек Энеарелли, чтобы соблюсти равенство всех сторон.
– После посвящения Дорант уже не будет нейтральным, – усмехнулся Сьент, поднимаясь и стремительно вышагивая по кабинету, привычным жестом заложив руки за спину. – Вот тебе и цель беглеца!
– Договор? Зачем ему клочок пергамента?
– Не ему. Лунным тварям. Принц – только расходный материал в их игре с Эстаархом, как и все мы. Что будет, если подменить два подлинника из трех?
Пожав широкими плечами, Авьел пробубнил:
– Да ничего! Останется третий в Эстаархе и наши копии.
– Копии можно отбросить, как самое несущественное. Наследнику Завоевателя нетрудно будет их найти и уничтожить. Ты слышал, что в Нертаиле сгорело дворцовое хранилище древностей? Я думал – случайность. Дарэйли вышел из Лабиринта на поверхность именно там. Теперь ясно, что пожар – не только заметание следов.
«Да бред какой-то!» – подумал Авьел. И не удержался:
– Но что эта подмена даст?
– Ну вот навскидку один из возможных ходов… Как только наш подлинник будет подменен, принц с подачи Линнерилла обвинит Эстаарх в подлоге!
Авьел расхохотался от невероятной глупости предположения, да так и замер с открытым ртом. А ведь лунные маги не зря слывут отцами лжи, они и не такие штуки проворачивали, и подобная наглость и беспринципность действий полностью в их стиле. Но каков Сьент! Даже одно то, что в его изощренном уме возникла такая темная комбинация, заставляет содрогнуться.
«Если его не убить сейчас, то потом, когда в его руки попадет Райтегор, будет поздно. Этот дарэйли не должен ему достаться ни в коем случае. Только не ему!» – лихорадочно думал иерарх.
– Возможно, наш принц будет утверждать, что нашел настоящий договор, и его текст совпадает с экземпляром Линнерилла, – невозмутимо продолжил Верховный. – И как отреагируют солнечные твари на откровенную клевету? Огнем и мечом! Их гнев уже ничто не остановит, никакие Врата, никакие договоры. Но пройти в Линнерилл они могут только через наш мир, что и было необходимо лунным тварям. Это, в общем-то, совсем простая провокация. И, если до сих пор линнери не провернули что-то подобное, то только потому, что у них не было рычага в нашем мире. Теперь есть.
– И что теперь? В-война высших? – заикаясь от ужаса, выдавил жрец.
– Война, друг мой Авьел, это слишком грубо, – криво усмехнулся Верховный. – Честную битву любят археты Эстаарха, но темные линнери обожают тайно подтачивать плод, пока он не свалится им в руки. Нам ли с тобой этого не знать? Смотри не в завтра, а в послезавтра. Стоит Эстаарху ворваться к нам, Линнерилл тут же, уже на полном основании, обвинит магов Эстаарха в незаконном вторжении.
– Как так? Но ведь линнери сами…
– А причем тут линнери? – поднял бровь Верховный. – Они будут белые и пушистые, вот увидишь. Они подадут это как провокацию Подлунного мира. Ах, мы тут и рядом не стояли, скажут они. Этот ничтожный однокрылый дарэйли, раб Гончаров, хотел поссорить крылатых высших, вот как они повернут дело. И в результате только наш мир окажется виновным и будет наказан, согласно подлинному договору. Подлинному! Что там написано, помнишь?
– Подлунный мир отойдет к Линнериллу, как пострадавшей стороне, и они высосут нас. И клочка не останется, даже пыли, – потрясенный Авьел дрожащей рукой отер пот со лба. – Так может, забрать подлинник у князя, да и дело с концом?
– Храмовики возмутятся. А где храмы – там Эстаарх. Если я ошибся в расчетах, то лучше не провоцировать высших лишними телодвижениями. Если не ошибся… Линнерил наверняка предусмотрел и это, у них на такой случай должен быть запасной вариант, который мы еще не просчитали. Попробуем для начала усилить охрану свитка и уничтожить Райтегора. Это первое. Второе: нам надо добиваться мира с узурпатором трона Нертаиля и даже пойти на переговоры с извечными конкурентами – западным Сферикалом и слугами Единого. Кончилось время для внутренних свар.

***

А в подвале того же дома дарэйли Мариэт плакала над растерзанным телом Ллуфа. Она сама уже почти иссякла, и бессильно опустила лоб на белую руку не приходившего в сознание юноши. Рука дрогнула.
Мариэт тут же вскинула голову.
– Не надо спасать меня, – шевельнулись бескровные губы Ллуфа.
Девушка счастливо улыбнулась, вытерла мокрую щеку испачканной ладонью, оставив розовые разводы:
– Жив! Ты будешь жить, милый Ллуф, клянусь тебе!
– Не надо. Не хочу. – с трудом прошептал он и снова потерял сознание.
Вот теперь рвение Мариэт, дарэйли жизни, уже ничто не могло остановить. Только  истощение сил, каковое вскоре и наступило, и она свалилась тут же на ложе.
Очнулась девушка от тяжести, лежавшей на голове. Пошевелилась и услышала вздох. Ллуф снял с нее руку.
– Я хотел… но не смог, – прохрипел он.
– Что хотел?
– Убить.
Он отвернулся. Единственное, что не пострадало на его лице – ресницы. Правый глаз вытек, левый заплыл и едва блестел в багровой щелке.
– Но почему? – жалобно спросила Мариэт.
– Чтобы ты… не спасала мою жизнь. Жрецы… заставят меня… найти Ринхорта.
– Сьент обещал не убивать его.
– Я сам убью.  Он не выдержит нового рабства. Сойдет с ума.
Девушка погладила пальчиком уцелевший на лбу Ллуфа кусочек кожи.
– Ты чудовище, знаешь? У тебя страшные мысли вот тут! А почему ты не смог убить меня? Ты ведь хотел превратить меня в камень?
– Хотел, но не мог решиться. Ты красивая. Мне нравится красота. Ее в мире мало.
Мариэт уселась на пол и, лукаво улыбаясь, опустила подбородок в сцепленные пальцы.
– Ллуф, мне ведь тоже приказали поднять тебя любой ценой и как можно быстрее. Но я предлагаю… м-м-м… как этот взаимовыгодный шантаж называется? А, вспомнила, – сделка! Если ты научишь меня снимать твое заклятие камня, я обещаю не исцелять тебя… слишком быстро.
– Согласен.
– И ты зря думаешь, что такому невозможно научиться, и ты тут вечность пролежишь трупом, – погрозила пальчиком девушка. – Обращенных в металл я уже умею перевоплощать обратно. Ты будешь жить, Ллуф, потому что нужен Сьенту, мне и вообще… всему миру, да. И не смейся, тебе же больно смеяться. А принцу нельзя быть свободным, – вдруг глянула Мариэт серьезно и взросло, – я все бы отдала, чтобы любой из нас мог быть свободным. Но ему – нельзя. Его сущность тут такого натворит! А Ринхорт ему помогает.
– Это тебе Сьент сказал, что нельзя? Ну-ну…
– Он, конечно, тоже говорил, но всякие безумные причины придумывал вроде войны миров из-за принца, а я сразу поняла, как увидела, что случилось в том кошмарном святилище десять лет назад. Никому, заметь, не сказала, и тебе не скажу, даже не надейся. Потому что, если жрецы узнают, они сразу убьют его, и будет еще хуже. Его нельзя убивать. Понимаешь?
Юноша что-то сдавленно промычал.
– Просто поверь мне, Ллуф, и обязательно преврати его в камень, а я, когда научусь, ни за что не буду его обращать обратно. Я так радовалась, что это чудовище покинуло наш мир! Но оно вернулось, вот ужас! А теперь помолчи, пожалуйста, – девушка строго нахмурилась, как будто это умирающий тут непрерывно трещал, а не она сама. – И прикинься мертвым. Или давай я тебя… м-м-м… прикину, – она хихикнула. И тут же, закрыв себе рот ладошкой, сдавленно прошептала: – Т-с-с. Сюда идет Сьент.

Глава 4
Неделя прошла спокойно. Свободой вчерашний раб Ринхорт распоряжался своеобразно: он способен был сутками валяться на траве посреди луга, прямо в узорных доспехах и расшитом рунами плаще, вперив черные глаза в синеву летнего неба и считая то ли ворон, то ли сонно плывущие пуховые облака.
Далеко от столицы мы не уехали именно из-за его лени. И я сильно подозревал, что дело не только в лени:  Ринхорт ждал. Не трудно было догадаться, кого именно. Ллуфа, ясно дело. С жрецами Эйне в придачу.
Он делал вид, что мы куда-то продвигаемся (точнее, блуждаем по лесу), иногда даже в направлении на юго-запад, навстречу армии князя Энеарелли, но шли мы странными зигзагами. Я не торопил спутника, понимая, что сам еще не готов ни к встрече с дедом, ни к схватке с жрецами, и самое лучшее сейчас для нас – затеряться в густых лесах.
Я снова привыкал к этому миру, к терпкому запаху трав, слишком светлому небу и обжигающему солнцу.
Ночи я любил больше. Ночью алел пока еще тонкий серп «ночной хозяйки», и земля становилась отдаленно похожей на землю Линнерилла. Значит, не все со мной безнадежно, если в памяти всплывали ландшафты иного мира.
Я вспомнил, что днем в Линнерилле всходило огромное тусклое солнце, а небо походило на кровавую рану. Все живое опасалось убийственных солнечных лучей. Животные, даже мелкие грызуны, подобные мышам, прятались в панцири, жесткая как проволока трава втягивалась под землю, а деревья, похожие на зонты, складывали ветви, превращаясь в голые столбы, или сворачивали листву под жесткую и блестящую, как сталь, кору. Мир превращался в голую безжизненную пустыню.
– Как же там люди живут? – спросил Ринхорт, жадно слушавший мои рассказы.
– Под землей. В пещерах и катакомбах. Там очень красиво. На поверхности строятся только глухие бастионы магов линнери. Днем не только солнце убивает, но и ураганы.
– Ясно, значит, днем в Линнерилл лучше не соваться, – хмыкнул железный рыцарь.
– Ну, я этого не знал, когда сунулся. Там был день, а Врата оказались на поверхности, – воспоминание прошило меня, как удар молнии, я аж задохнулся.
– Тебя встретили маги? Здесь все Врата под неусыпной охраной, и там наверняка.
– Был ураган. Меня вмиг сбило с ног, закрутило, переломало кости. Удар, и все. Дальше – темнота.
– Это мог быть магический удар.
Я промолчал, борясь с внезапным и острым приступом головной боли, а потом перевел разговор на доступные воспоминания.
– Зато там потрясающие ночи. В том мире нет «дневной хозяйки», как у нас. Там одна луна, но она видна только в темное время суток, как наша «ночная хозяйка». Все, чего лишен день Линнерилла, искупается его ночами. Это как будто совсем другой мир. Никогда не видел ничего прекраснее. Как только всходила луна…
Я закрыл глаза, вспоминая. Ночное небо Линнерилла светлее дня. Как только всходила огромная луна, заслоняя ослепительную звездную россыпь, пустыни оживали, трава поднималась, деревья превращались в огненные фонтаны, а темная земля начинала призрачно светиться вся, везде: каждая ветка и листок, махровые цветы, распускавшиеся лишь на одну ночь. Сверкали огоньками такие же пушистые бабочки и птицы, светились даже панцири и когти животных. И лучистые разноцветные крылья птиц, паривших в небесах, и без того расцвеченных феерическими вспышками арктических сияний.
– Хотел бы я на это посмотреть, – мечтательно вздохнул Ринхорт. – Ты рассказываешь так, словно влюблен в тот мир. Хочешь вернуться?
– Да. После того, как… – я снова споткнулся, словно что-то сжало мне горло. Откашлялся, борясь с внезапным головокружением. – В общем, как разберусь с Гончарами. Вернусь, потому что мне нужно понять, кто и зачем лишил меня памяти, и почему я бежал из Линнерилла.
– Шкуру спасал, ясно же, – хохотнул дарэйли. – В летописях Гончаров Лунный мир описывается как воплощение лжи и обмана.
– Так и есть. Там все не так, как кажется на первый взгляд. Днем – безжизненная пустыня, ночью – карнавал сумасшедших, кишмя кишит жизнь. И какая, видел бы ты!
Ослепительная красота ночного мира Линнерилла была смертельна. Такие прекрасные издали животные, населявшие ту землю, обладали ядовитой слюной, капавшей с уродливых клыков. Флюоресцирующая слизь на панцирях или бронированной толстой коже животных тоже была смертельно ядовитой. Звездная пыльца многих растений усыпляла, и тогда световые лианы свивались вокруг добычи коконом, за ночь переваривая дотла.
О реках, чьи русла протекали в скальных породах, лучше не вспоминать – такая зубастая дрянь там водится. Мелкая сволочь, способная прогрызть и стальную кору полых бревен плота.
Я рассказывал все это Ринхорту, чтобы не забыть наутро, и так же сильно тосковал по чужому миру, как там тосковал по своему. Ту тоску я тоже вспомнил.
– Да, без крыльев там не выжить, – заметил Ринхорт.
– Из разумных существ крылаты только линнери, это высшая каста. Значит, существует и низшая, но я точно не помню.
Ринхорт кивнул:
– Похоже, ты воспитывался не у низших. Кое-что об иерархии Линнерилла есть в книгах Гончаров. В Лунном мире существуют еще полуразумные, толстокожие и кривоногие существа невысокого роста, называются хорс.
– Хьёрсы, – поправил я машинально, вспомнив, как по приказу. Даже подскочил от радости. – И совсем они не кривоногие, и так же разумны, как люди. И так же бескрылы, поэтому крылатые их презирают.
– А однокрылых? – внимательно прищурились черные глаза.
Меня словно по сердцу ударили: такая волна злости и обиды захлестнула. Сглотнув комок в горле, я попытался разобраться, с чего бы такая реакция.
– Однокрылых… мне кажется… презирают даже бескрылые.
Мне не казалось. Это была уверенность.
Ринхорт рассмеялся и приказал спать. Мне, принцу. Да я уже сплю. И мне иногда кажется, что и не просыпаюсь вовсе, а давно умер в ловушке Лабиринта.

***

Местность плавно переходила в возвышенность, мы приближались к водоразделу и по-прежнему держались в стороне от человеческих троп, но здесь, в самой глуши, кончились и звериные. Стих и птичий гомон, и это было странным: в безлюдном буреломе зверья и птицы должно быть полно.
Тишина, нарушаемая только фырканьем коней и шелестом веток, вселяла чувство тревоги. И острый запах, щекочущий ноздри, был незнаком, и лес тут был каким-то чахлым и кривым.
– Следи, чтобы кони мох не щипали, – предупредил Ринхорт. – Он тут ядовитый.
Обедать нашим скакунам было некогда – рыцарь взял такой темп, что только чудом кони не переломали ног. Их копыта увязали в толстом слое не тронутой ни единым следом черной прелой листвы и упругого мха, спотыкались о трухлявые стволы поваленных и затянутых тем же рыжеватым мхом деревьев.
– Здесь и заночуем, – объявил Ринхорт, когда мы выехали на единственное за последнюю версту яркое пятно – идеально круглую поляну с бледно-зеленой травкой. – Тут безопасная стоянка, «лунный мох» не проникнет, и трава коням в корм годится.
В центре поляны виднелись следы старого привала: кострище, обложенное ободком небольших камней, навес и спиленный ствол дерева с обломанными ветками. Ринхорт привязал коней к дереву, вытравив повод так, чтобы они не забрели дальше границ поляны.
– Почему  так тихо? – спросил я.
– Гиблая Плешь близко. Зато здесь нас труднее найти по следам.
– Шутишь? Тут только наши следы и есть.
– А ты попробуй найди их хотя бы в пяти саженях.
Не поленившись, я прошел назад по нашему пути.
Следы исчезали на кромке поляны – ямки от лошадиных копыт на глазах затягивались мхом, словно поднимался ворс огромного ковра. Вопрос с лесным зверьем отпал: какие уж тут тропы.
– Это последствия той давней войны миров, – объяснил Ринхорт, когда я вернулся. – Перерожденная земля. Потому все живое, что может двигаться, отсюда ушло. Дальше будет еще хуже.
Остаток дня мой самозваный наставник беспощадно гонял меня под видом тренировки. И заодно рассказывал все, что знал о Гончарах и тайнах Подлунного мира. Ему тоже было, чем меня удивить. Ведь я знал только слово «дарэйли» и больше ничего ни о себе, ни о Гончарах.
Сфер было пять: Элементов, Существ, Логоса, Огня и Первоначала. Каждая сфера включала в себя от одного до пяти Гончарных кругов, но в древности их было больше. Каждый круг насчитывал от одной до бесконечного множества «черт».
– В круге металла их десятки, – объяснял Ринхорт, – черта золота, серебра, меди, свинца и другие.
– А, вот почему у слуг Единого в ходу словечко «черти»! – осенило меня.
Дарэйли хмыкнул:
– А что, вполне может быть! Есть дарэйли золота, например. Они больше ничего не знают, кроме золота, но зато их власть над этим металлом больше моей, а сила простирается дальше, иногда за сотни лиг.
– Так значит Золотой Царь, который все превращал в золото, к чему ни прикоснется – это не сказка, а настоящий жрец Эйне?
– Вряд ли. Скорее, Гончары подсунули неугодному царю светлого дарэйли золота. Он и творил золото руками царя. Жрецы Востока любят такие шутки. Но кодекс Гончаров запрещает им надевать царские венцы и вообще быть вождями народов.
– Почему? С их-то силами!
– Изначально их братство занималось только постижением Сущего. Это были лучшие мудрецы человечества, настоящие маги, они и создали заветы и формулы. Что им суета человеческая? Но после войны Трех миров все изменилось, они потеряли дар. Единственное, на что их хватило: задержать в мире данный им от бога и исчезающий дар, создав нас. Почти все открытия Гончаров тех времен утеряны. Сфер осталось только пять, и те – неполные, одно название. А ведь мир Сущего неисчерпаем. И за все эти века была восстановлена только одна сфера Первоначала, и то в ней лишь один круг.
– Какой?
– Круг жизни и смерти. Сьент, получив Мариэт, за один шаг стал мастером круга и единственным иерархом сферы Первоначала. Теперь он – Верховный Гончар Востока. А вот у наших жрецов-элементалов для того, чтобы стать только мастером одного круга, нужно раскрыть пять дарэйли.
– И убить их пятерых братьев, – тихо сказал я.
– И их матерей, – потемнел лицом и без того смуглый Ринхорт. – На совести иерарха сферы обычно девять дарэйли. Но есть такие жрецы, кто создает сразу универсала, как Пронтор. Я и Ллуф – универсалы.
– Так сколько же их у Верховного?!
Дарэйли металла поворошил костерок, на котором кипятилась в котелке вода, сдобренная заранее припасенными травами – противоядием от испарений мха.
– С приходом Сьента стало все по-другому. Это требование он ловко обошел, воссоздав потерянную сферу. Никто не мог предъявить претензий: формально он с одним-единственным дарэйли стал и мастером нового круга, и одновременно иерархом сферы. А до этого Сьент, не призвав в Подлунный мир ни одной эйнеры, то есть, не убив ни одной человеческой женщины, приобрел семерых дарэйли.
– Каким образом?
– Вернул их из числа Потерянных. И представь, какая странная прихоть судьбы:  они оказались из всех существующих сейчас сфер, причем, все – универсалы. Такое ощущение, что он долго выбирал, искал лучшее. Придраться никто не мог, хотя шуму было много: признавать Сьента Гончаром или нет. Но вернуть Потерянных – это даже больше, чем создать еще одного дарэйли в известном уже Гончарном круге. Жрецы злословили, что и Мариэт он вернул, а не создал. Если так, то руки Сьента чисты, как у древних Гончаров-основателей, на них нет нашей крови.
Я помрачнел: откуда-то пришла уверенность, что в таком случае я не смогу победить его.
– А сколько всего Гончаров?
– Они и сами не знают. Среди горцев – много, но самые низшие, первого ранга. В обители Золотых гор их около сотни, в основном, уже высшие. Еще в Подлунье есть стихийные одиночки, которые не входят в Сферикалы, потому иерархам и понадобилась сеть обителей в империи, чтобы собрать всех.
– Собрать силу дарэйли? – уточнил я.
– Да, – сказал Ринхорт, снимая котелок с огня. – Я слышал, Врата уже лет тридцать наращивают активность. Гончары считают, что Линнерилл готовит прорыв. И, если твое бегство могло быть случайным, то возвращение домой – часть их плана.
Я хотел было возразить, но замолчал, сраженный одной мыслью: Ионт призвал эйнеру в тело моей матери в подземельях дворца, – в месте, где так сильна Тьма, где находятся недоступные жрецам Врата в Лунный мир. Там же он принес в жертву моего брата и начал мою инициацию.
А в первые походы он отправился как раз в пятитысячном, тридцать лет назад. Тогда еще безвестный королишка за какой-то год превратил крохотную Ардонию в военную машину и двинулся на соседнее государство с горсткой войск, и поставил на колени. Он не знал с тех пор ни одного поражения.
Кому на самом деле поклонялся Ионт в молодости, когда еще не был Гончаром? Или даже до своих последних дней?
– Ринхорт, а в Ардонии есть вход в Линнерилл?
– Есть. На западных склонах Золотых гор. Это место как раз на территории бывшего королевства, теперь герцогства Ардонского. Почему ты спрашиваешь?
– Потому что Ионт рассказывал нам с братом древние легенды горцев о лунном дьяволе, князе Тьмы. Этот темный бог даровал своим самым верным последователям неутомимость в любви, неуязвимость тела, непобедимость в боях и, главное, абсолютную власть.
– И в обмен на что выдавался этот примитивный набор для дикарей, помнишь?
– Так, все на то же, – усмехнулся я. – На кровь первенца. Точнее, на воплощение князя Тьмы в первенце, зачатом от земной женщины.
– А цель дьявола, конечно, неизменна, – подхватил рыцарь, – присоединить к царству Тьмы еще одну провинцию со всеми душами несчастного мира – оптом, чего там мелочиться?
– Ну, да. Так вот, из всего перечисленного набора Ионт не обладал только неуязвимостью тела, как выяснилось в момент его смерти.
– А знаешь, Райтэ, это может оказаться правдой.
Ринхорт надолго задумался и так многозначительно на меня поглядывал, что я пожалел об откровенности и возмутился:
– Эй, не думаешь же ты, что у него получилось?
Честный рыцарь с железным сердцем пожал плечами:
– Думаю, что…
– Никакое я не воплощение! – заорал я, вскочив и хватаясь за меч. – Я – это я сам!
– Да сядь ты. Тьфу, недоразумение сплошное. Ну какой из тебя дьявол? Даже на демона не тянешь, – Ринхорт придирчиво оглядел меня с ног до головы. – Я подумал, что Гончары узнали о поклонении Ионта кровавому божку, потому и не допустили, чтобы у Завоевателя родились обычные дети, в которых мог бы воплотиться «лунный дьявол». Жрецы даже его бастардов уничтожали. Теперь их жестокость хотя бы понятна. А потом они перетянули императора в Сферикал, чтоб уж наверняка сорвать воплощение бога Линнерилла, а заодно получить от Завоевателя раба с какими-то особыми свойствами. Гончары всегда гонятся за двумя зайцами, а ловят трех.
Внезапно он резко поднял голову, всматриваясь в вечереющее небо над верхушками деревьев, выругался:
– Gr'rakhr! Легки на помине! – метнувшись к столбу, перерезал поводья мелькнувшим в руке кинжалом. – На коня, принц! В лес!
Не рассуждая, я вскочил в седло и оглянулся лишь тогда, когда ветки уже хлестали по лицу.
Над верхушками мелькнула тень, слишком большая даже для орла.
– Ложись! – свистящим шепотом приказал рыцарь.
Интересно, как? На полном скаку?
Но вопросы задавать бессмысленно, и, рискуя сломать шею, я натянул поводья, подняв коня на дыбы, и кубарем скатился в толстый слой мха. Перепуганный конь помчался дальше, разорвав тишину возмущенным ржаньем. С неба ему ответил яростный клекот.
Мох перед глазами зашевелился. Он пополз! Влажные пласты мгновенно закрыли предплечья, взобрались на ноги. Я чувствовал, как погружаюсь, словно в трясину. Он резкого запаха, ударившего в нос, закружилась голова.
«Да он же меня сожрет, этот мох!» – понял я, когда оголенную кожу рук начало жечь, как кислотой.
Я оглянулся, привстав. Мох недовольно чавкнул.
Ринхорт сидел неподалеку, шагах в пяти, прислонившись спиной к стволу и запрокинув голову к небу.
В просвете над верхушками снова мелькнула крылатая тень, и, резко вскинув руку, рыцарь метнул меч. Раздался крик боли, треск веток от падающего тела. Ринхорт перехватил вернувшийся к нему меч, с которого веером падали красные капли, побежал к месту падения врага.
– Поднимайся, Райтэ, пока тебя не съели!
То ложись, то вставай, – проворчал я, выдирая из мха покрасневшие и нестерпимо зудевшие конечности. Кожа порыжела и покрылась язвами.
«Как в Линнерилле!» – мелькнуло воспоминание, заставившее содрогнуться: перед глазами вспыхнули световые змеи, из клубка которых я когда-то отчаянно вырывался, оставляя клочки кожи. М-да. Может, потеря памяти о том мире – несказанное благо?
– Разведчик. Других пока не видно, – сказал Ринхорт, когда я подошел к распростертому на земле окровавленному телу с человеческими очертаниями, рваными пестрыми крыльями и орлиной головой с мощным клювом. Крылья торчали под неестественным углом, и по ним уже карабкался хищный мох.
Опустившись на колени и положив ладонь на когтистую руку умирающего, я прошептал слово освобождения. Но ничего не почувствовал, никакого огненного эха, ни содрогания. Заклинание не действовало, как не работало оно, когда я пытался освободить друзей Ринхорта по несчастью – Луффа и Сингил.
Я покачал головой и отошел. Существо застонало, открыло затянутые пленкой круглые глаза. Рыцарь, поняв, что у меня ничего не получилось, вздохнул и приставил меч к горлу поверженного.
– Ты один, дарэйли Орлин, или нам еще гостей ждать?
– Один. Рад тебя видеть, Ринхорт, – с трудом ответил клокочущий голос.
– Я тоже несказанно рад, особенно, обстоятельствам нашей встречи, – мрачно ответил рыцарь. – Где твой жрец?
– Еще далеко… в обход Плеши идет.
Взгляд янтарных птичьих глаз потускнел, а через миг изломанное тело скрутила судорога, и оно изменилось: просели и растаяли ржавым облаком крылья, исчез клюв, укоротились изогнутые когти на руках, удлиннились ноги. Это уже было обычное тело сероволосого молодого мужчины, облаченное в пестрые латы, а правильные, чуть резковатые черты красивого лица несколько портил крупный нос с горбинкой. Его преображение остановило кровотечение, но рана в боку была глубокой.
– Давай его перетащим, – предложил я.
– Как скажешь, будущий княжич.
К моему удивлению, наши кони уже вернулись на аппетитную полянку и спокойно щипали бледную, зато не ядовитую травку. Ринхорт крепко привязал пленного к столбу остатками поводьев.
– Почему ты решил пощадить врага, Райтэ? – спросил он. – Гончары его тут быстро найдут, а молчать о нас он не будет. Мох от него и пера бы не оставил.
– Слишком жирно – кормить ту рыжую мохнатую мерзость человечиной.
– Ну, не совсем человечиной. Дарэйли.
– А это вообще королевская роскошь! – отрезал я, сам не понимая причин своего нелогичного решения, но мой наставник выглядел очень довольным. – А чему ты радуешься? Говорил, что следов нет, а нас вычислили на раз.
– Эта поляна – единственное опасное место на десятки верст.
– А говорил, единственное безопасное.
– Ошибался, – пожал плечами рыцарь.
Пленник снова очнулся: немигающие круглые глаза открылись, вперились в меня. И вдруг он улыбнулся.
– Не беспокойся, принц. Меня отправили сюда на всякий случай проверить стоянку. След потерян, и жрецы не знают направления поиска. До заката меня не хватятся.
Ринхорт, глянув на вечереющее небо, нахмурился, вытащил жреческий знак Пронтора с двумя мерцающими камнями.
– А что с Ллуфом? Разве он не показал вам направление?
– Давно не слышал о нем. Выбросил бы ты эту штуку, друг. Ты сильно рискуешь не только своей свободой. – Немигающие глаза Орлина повернулись ко мне, вспыхнув янтарным огнем. – Освободи меня, принц, как Ринхорта освободил.
– Пробовал уже. Не получилось, – я не мог смотреть в его глаза, видеть, как гаснет надежда, подергивается серой тоскливой пленкой. – Хозяина Ринхорта я сначала убил, а твой еще жив.
Орлин резко отвернулся. Вздохнул:
– Спасибо за попытку… Вам надо уходить. Если я не вернусь на закате, мой жрец отправит сюда Шойну. Ей не страшен яд лунных мхов.

Продвигаться ночью по рыхлому мху еще труднее. Лес, сменившийся хвойным сухостоем, выглядел в лунном свете кладбищем скелетов. Рыжие иглы еще кое-где оставались на голых  черных ветвях, особенно, ближе к земле, где их меньше трепал ветер. На юге угадывался просвет, но мы предпочли укрытие деревьев.
– Действительно, проклятое место, – я поневоле заговорил шепотом.
– Его много раз пытались поднять дарэйли растений, но вот все, чего они добились, – Ринхорт показал на изможденное молодое деревце с короткими и мягкими, как младенческий пушок, бледно-рыжими иголками. – Когда ты рассказывал о мертвом дневном Линнерилле, то я понял, что уже видел что-то подобное в нашем мире. Вон там, южнее. Там еще хуже: ровная, как блин, спекшаяся земля размером с добрый город, с Нертаиль. А ведь пять тысяч лет прошло с тех пор, как маги тут порезвились.
Он свернул на запад, прокладывая путь по кромке мертвого леса, пока тот не превратился в старое обугленное пожарище, а потом – в пепельную пустыню.
Ринхорт, предупредив, что дышать тут надо через раз, укутался плащом так, что только глаза поблескивали, я соорудил защиту из куртки, но это помогло мало. Пыль облачками поднималась из-под копыт, забивала ноздри и глаза, скрипела на зубах. Кони то и дело раздраженно фыркали, мы кашляли и погоняли измученных животных.
– Неужели за столько веков ветер не развеял эту дрянь? – не выдержал я.
– Не разговаривать! – прикрикнул спутник. – И не дышать!
Я заткнулся и дышал через раз. Совсем сдохнуть не получилось.
К полуночи мы добрались до развалин крепости. Ее стены, зиявшие дырами, обуглились, полуразрушенный донжон торчал, как гнилой зуб.
За стенами пыли почти не было, и воздух заметно посвежел, словно мы попали под невидимый купол.
– Это был замок магов, – пояснил Ринхорт, спешиваясь и ведя коня под узцы по хрустевшим, ломавшимся под копытами, как сухие кости, камням. – С тех времен остался, и Гончары за ним присматривают, но постоянной охраны нет. Не от кого, люди здесь не бывают. Там внутри есть колодец с чистой водой – дарэйли пробили скважину и поставили фильтры. А насчет ветра… Над Плешью жрецы специально создали погодную аномалию, чтобы ни ветром, ни дождем заразу не разносило. Люди и животные от нее быстро мрут. Нам с тобой не так страшно, мы же «дары духов».

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=67145491) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.