Главная страница | Исторические детективы | Смертельный дубль

Смертельный дубль
Евгений Игоревич Новицкий


Детектив-ностальгия
Ностальгия по временам, уже успевшим стать историей. Автор настолько реально описывает атмосферу эпохи и внутреннее состояние героев, что веришь ему сразу и безоговорочно.

Семидесятые годы. В одном из павильонов столичной киностудии покончил с собой актер Топорков. Майор Жаверов, ведущий дело, приходит к выводу, что смерть Топоркова – обычный суицид, вызванный депрессией актера от невостребованности. Шок от трагедии начинает понемногу проходить, как вдруг в том же павильоне происходит жестокое убийство известного режиссера. При этом случайный свидетель утверждает, что видел на месте преступления… недавно умершего Топоркова…

Уникальная возможность на время вернуться в недавнее прошлое и в ощущении полной реальности прожить вместе с героями самый отчаянный отрезок их жизни.

Настоящий детектив-ностальгия!





Евгений Игоревич Новицкий

Смертельный дубль




* * *

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.



© Новицкий Е. И., 2021

© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2022




1


28 декабря в 9 часов утра пришедшие в четвертый павильон «Мосфильма» люди обнаружили человека, висящего на одном из выключенных осветительных приборов.

Он был одет в белую рубашку с жабо и огромными пуговицами, широкие белые панталоны и белые туфли. На голове – плотно облегающая черная шапочка, лицо размалевано белым и черным гримом. Шею обвивала веревка, конец которой был привязан к горизонтальному выступу высокого штатива.

– Ой, что это? – воскликнула артистка Барабанова.

– Вчера здесь этого не было, – заметил артист Дмитриев.

– Это Пьеро, – глубокомысленно произнес оператор Дятлов.

– А ведь и верно! – наперебой заговорили все. – Пьеро! Кто же это нарядился в Пьеро?

– Так это ж Петька Топорков! – опознал фигуру артист Парфенов.

– Кто-кто? Топорков? Какой Топорков? – выражали дружное недоумение окружающие.

– Актер, – сказал Парфенов. – Мы с ним снимались в детском фильме про Буратино. Я играл столяра Джузеппе, а он – этого самого Пьеро.

Все еще ближе обступили висевшего, хотя имя Топоркова никому ничего не говорило.

– Товарищи! Товарищи! – громогласно обратился ко всем Дмитриев. – Боюсь, наш коллега Топорков покончил с собой. Если только это не розыгрыш. Но на розыгрыш не похоже. А значит – надо звать на помощь. Куда там звонят в таких случаях – в милицию или «Скорую»?

– В 01, – пошутил кто-то из массовки.

– Товарищи, это не повод для шуток, – укоризненно произнес Дмитриев. – Произошло несчастье. Это страшно на самом деле. Неужели вы не понимаете, что это страшно?

Никто не отвечал, хотя почти каждый мог сказать, что карнавальный костюм Пьеро не слишком вяжется с несчастьем, и потому присутствующим пока еще трудно в полной мере осознать, что именно произошло.

Однако кто-то все-таки побежал к телефону и вызвал милицию и «Скорую».

Режиссер Цветков ходил мрачный, хмурился и ни с кем не разговаривал: он и так выбивался из графика, а тут еще этот проклятый самоубийца… Ох уж эти артисты – из всего готовы сделать представление, даже из собственной смерти. Ну, это же абсолютная безвкусица – умереть в костюме Пьеро! Неужели никто вокруг этого не понимает?..

Милиционеры и врачи приехали одновременно. Врач сразу констатировал смерть, а милиционер – майор Жаверов – стал опрашивать свидетелей. Поскольку единственным человеком, опознавшим повесившегося, был Парфенов, с особым пристрастием майор расспрашивал именно его.

– Нет, точно, Петька, – кивал Парфенов. – Я его и в гриме узнаю. В гриме мне даже легче – я его в этом образе чаще всего видел.

– А без грима вы его видели? – спросил Жаверов.

– Приходилось.

– Значит, сможете узнать его?

– Смогу, – без сомнений отвечал Парфенов.

Жаверов попросил медсестру убрать с лица покойного грим, затем вместе с Парфеновым подошел к телу.

– Петька, – сразу же махнул рукой артист. – Сразу видно – Петька Топорков, никто другой.

Тело вновь окружили любопытные киношники. Все притихли и словно зачарованные около минуты смотрели на русоволосую голову и не лишенное приятных черт лицо молодого еще человека, выбравшего себе такую странную смерть.

Через час тело увезли. Но в рабочее состояние, к негодованию Цветкова, никто на площадке уже неспособен был войти до самого вечера.




2


Слухи распространялись быстро. Уже к вечеру о самоубийце знал весь «Мосфильм», и при этом почти каждый недоуменно восклицал:

– Топорков? Что это за актер такой – Топорков? Первый раз слышу…

Однако на следующий день киношники вернулись в привычное съемочное русло, всех вновь поглотила творческая рутина, и о самоубийце уже почти никто не вспоминал. Если бы еще известный актер повесился, а то ведь какой-то непонятный Топорков…

Ну а уж в новогоднюю ночь о Топоркове не подумала и тем более ничего не сказала, кажется, ни одна живая душа. В Доме кино закатили традиционный бал, творческие работники веселились до упаду. И если о чем и говорили с огорчением, так только о том, что на Новый год, в отличие от Первомая, дается всего один выходной…

Но в первый же рабочий день нового года о Топоркове заговорили снова. Причиной тому послужили сразу два жутких случая.

Первый случай произошел рано утром в пресловутом четвертом павильоне. За полчаса до начала съемочного дня туда пришла артистка Рычагова, желая в одиночестве порепетировать свою сегодняшнюю сцену.

Рычагова зажгла лампу, чтобы не находиться в темноте, и стала громко декламировать текст своей роли.

Вдруг за ее спиной что-то зазвенело. Рычагова оглянулась – и завизжала. В нескольких метрах от нее стоял высокий человек в костюме Пьеро. Услышав визг, он проворно скрылся в декорациях, но этого Рычагова уже не успела увидеть, поскольку пулей выскочила из павильона.

К девяти часам стали подходить остальные члены съемочной группы. Белая как смерть Рычагова путано рассказывала им о том, что видела.

Режиссер Косарев (группа режиссера Цветкова к этому времени выехала на зимнюю натуру) выслушал рассказ актрисы, недоверчиво хмыкнул и первым вошел в роковой павильон. Все последовали за ним и без лишних слов дружно принялись обшаривать каждый угол. Через несколько минут ни у кого не осталось сомнений: кроме самой группы в павильоне никого нет.

– Ну вот, видите, – дружелюбно сказал Косарев Рычаговой. – Вам померещилось. Вы женщина, актриса, впечатлительная натура… С вашим братом такое случается.

– У меня нет брата, – без юмора ответила Рычагова. И принялась по двадцать пятому разу пересказывать свое видение.

– Ну хватит! – уже раздраженно оборвал ее Косарев. – Давайте работать.

Однако от Рычаговой толку в этот день все равно не было, так что пришлось снимать сцены без ее участия.

Второй аналогичный случай произошел во время обеденного перерыва, причем совсем в другом павильоне – в третьем.

Художник по костюмам Рахлина зашла в еще пустующие декорации с горой платьев и стала их развешивать. Вскоре сюда должна была прийти съемочная группа, работающая во вторую смену, актерам надлежало сразу переодеться.

Увлеченная своим делом, Рахлина краем уха услышала неподалеку от себя какой-то шум, но не придала этому значения. Решив, что это какая-нибудь кошка, а может, и мышь, Рахлина продолжила развешивать костюмы.

Вдруг в одном из зеркал, которых в здешних декорациях было несколько, что-то привлекло внимание художницы. Ей показалось, что она увидела чью-то ногу в широкой белой штанине и белой туфле. Обладатель ноги вроде бы прошел сзади художницы и спрятался за плотную занавеску.

Рахлина обернулась. Она была не такой пугливой, как артистка Рычагова, поэтому рискнула подойти к занавеске, за которой скрылась нога и ее владелец.

Отдернув занавеску, Рахлина вытаращила глаза, зажала рот рукой и рухнула на пол, не выпуская из рук груду платьев.

Какое-то время Рахлина сидела на полу и в ужасе смотрела на возвышающегося над ней человека в нелепом белом костюме и черно-белом гриме на лице. В конце концов художница потеряла сознание.




3


В третьем павильоне тоже не нашли никого постороннего. Многие, особенно женщины, были очень напуганы этими двумя случаями. Актрисы даже стали говорить, что теперь ни на минуту не останутся одни – ни в павильонах, ни в коридорах громоздкого «Мосфильма». Пошли разговоры о том, что вообще-то этот самый «Мосфильм» – весьма жуткое место, и странно, что раньше на это никто не обращал внимания…

Мужчины проявляли большой скепсис относительно всех этих страхов. То, что оба раза загадочную фигуру в белом наблюдали именно дамы, заставляло некоторых мужчин усмехаться и даже предрекать эпидемию подобных галлюцинаций.

– Вот увидите, – говорили такие скептики, – теперь это самое привидение каждый день кто-нибудь будет видеть…

Предсказание сбылось: пусть не ежедневно, но время от времени человека (или призрака) в костюме Пьеро видели в том или ином павильоне, среди тех или иных декораций. Действительно, поначалу его замечали только женщины, но вскоре рассказы о явлении призрака стали исходить и из мужских уст. Один раз привидение увидел осветитель, а через несколько дней – местный монтер.

– Обратите внимание, – говорили на это скептики, – за женщинами потянулись не кто-нибудь, а именно представители гегемона. Класс, который выпить не дурак, по слову поэта… Так что вся эта чертовщина по-прежнему вилами на воде писана!

Но вскоре и скептикам не нашлось что возразить, поскольку впервые произошло групповое наблюдение призрака.

Несколько человек – актеры, актрисы, оператор, режиссер – пришли в первый павильон после обеденного перерыва. Стали устанавливать свет. Оператор включил камеру, режиссер сел в кресло…

Вдруг артист Иванов побледнел и показал пальцем за спины режиссера и оператора.

– С-смотрите…

Все обернулись – и замерли. Трудно было поверить своим глазам. Высокая фигура в набившем оскомину костюме Пьеро поспешно двигалась по направлению к двери. Через две секунды фигура исчезла.

Никто не знал, что и сказать, все только переглядывались с открытыми ртами.

– Тьфу ты! – наконец прервал молчание оператор Крайненков. Все взоры повернулись к нему. – Надо было хватать его! – с досадой воскликнул оператор. – Да я сам хорош! – махнул он рукой. – Не сразу сообразил… Теперь уже не догонишь…

Заинтригованная артистка Волошина приблизилась к Крайненкову:

– А вы думаете, его можно было схватить?

– Ну а почему нельзя? – хмыкнул оператор и снисходительно посмотрел на актрису. – Вы что, правда думаете, что это призрак?

– Я… не знаю, – пролепетала Волошина.

– А я знаю, – отрезал Крайненков. – Человек это был. Обычный человек в идиотском костюмчике.

Окружающие с интересом слушали эту дискуссию, и никто не встревал.

– Э-э, ладно, – спохватился наконец режиссер Бондарев. – Призрак это был или не призрак, а нам надо снимать кино.

Не сразу и с неохотой члены съемочной группы подчинились. Слова Крайненкова глубоко запали всем в душу, каждый втайне жалел, что им не удалось разоблачить призрака, хотя была хорошая возможность сделать это.

Впрочем, иные женщины, включая актрису Волошину, были скорее рады, что за призраком никто не погнался. А если бы такой погнавшийся, например, прошел сквозь этот призрак? Да после такого даже среди ста человек в этом павильоне невозможно было бы находиться…

А с другой стороны, женщинам было приятно, что тайна оказалась сохранена. По-прежнему неизвестно, призрак это или не призрак… Так что можно продолжать приходить на работу с замиранием сердца и каждый день ждать, что вот сегодня уж точно тайна будет раскрыта или хотя бы приоткрыта. Это очень интригует и бодрит – такое ожидание.




4


После происшествия в первом павильоне призрак как будто затаился. Несколько дней его никто не наблюдал, хотя многие смельчаки стали даже специально его подкарауливать, нарочно оставаясь в павильонах, когда все уходили на обед или домой. Но тщетно – теперь привидение проявляло осторожность.

Слава же о нем гудела уже по всему «Мосфильму» – с утра до вечера. Внезапно для всех стал желанным собеседником обычно хмурый и неприветливый артист Парфенов. Впрочем, почувствовав искренний интерес коллег к своей персоне, Парфенов расцвел и не уставал рассказывать каждому желающему все, что знал о Топоркове.

Этих сведений, однако, было совсем немного. Парфенов не знал, ни где учился Топорков, и вообще учился ли он на артиста, ни где и с кем жил, не знал про его друзей и возлюбленных, если таковые были.

Парфенов помнил только, что Топорков был перманентно печальным, меланхоличным человеком, так что роли Пьеро он соответствовал на все сто. Каких-либо других ролей в кино он сыграть не успел. Парфенов разговаривал с Топорковым только один раз. Весь этот разговор был посвящен топорковским жалобам на отсутствие кинематографической работы и парфеновским, обычным в таких случаях, утешениям в духе: «Не дрейфь, Петя, ты еще молодой – свое наверстаешь».

Парфенов привел Топоркову в пример свою судьбу: сам он получил первую роль в кино, когда ему было уже за тридцать. Но и после этого его не снимали еще десять лет. Лишь ближе к пятидесяти Парфенова по-настоящему заметили и оценили по достоинству – он стал нарасхват.

Краткая парфеновская автобиография, однако, нисколько не впечатлила Топоркова – тот отошел от старшего коллеги с поникшей головой и бессильно болтающимися руками.

Что касается самого фильма, в котором они вместе снимались, то это была крайне дешевая и халтурная постановка для телевидения под названием «Буратино». Ставил ее какой-то телевизионный бездарь, фамилии которого Парфенов даже не запомнил. Все известные актеры брезгливо отказались от участия в подобной мазне, так что роли в ней исполняли сплошь артисты второстепенные и посредственные, не считая, конечно, Парфенова. Последний, по его словам, согласился из сентиментальных чувств – в свое время актеру очень понравилась довоенная еще картина «Золотой ключик» по той же самой книжке писателя Толстого. В роли Дуремара там блистал всегда импонировавший Парфенову артист Мартинсон. Вот поэтому Парфенов и согласился на крохотную рольку столяра Джузеппе в заведомо дрянном телеспектакле «Буратино».

На этом набор сведений и воспоминаний Парфенова о Топоркове и их совместной работе, в принципе, исчерпывался. Выслушав все это от артиста, любопытный уходил с нескрываемым разочарованием. Почувствовав это, Парфенов со временем стал раскрашивать свои воспоминания новыми подробностями.

Так, Парфенов стал припоминать, что Топорков пару раз заговаривал при нем о самоубийстве, о том, что он хотел бы умереть в костюме Пьеро, и даже о том, что желал бы навсегда остаться на «Мосфильме» в качестве призрака.

Эти факты были уже очень поразительны – каждый, кто их слышал, оставался не на шутку напуган и ошарашен (в душе, впрочем, не веря ни единому слову свидетеля). Парфенов был доволен производимым эффектом – жуткие воспоминания о Топоркове теперь стали его коронным закулисным номером.

Энтузиасты же вовсю пытались отыскать и иных свидетелей существования артиста Топоркова. Ибо нашлись скептики, которые отрицали уже и само его существование, провозглашали всю эту историю «мосфильмовской легендой», пущенной в обиход каким-то весельчаком, может быть, тем же Парфеновым. Такие скептики отказывались верить даже многочисленным свидетелям, обнаружившим труп Топоркова в конце прошлого года. В самом факте того, что самоубийство произошло под Новый год, недоверчивые люди видели признак мистификации и розыгрыша.

Временное исчезновение призрака как будто подтверждало их правоту, так что даже некоторыми из той самой съемочной группы, которая обнаружила тело Топоркова, овладели сомнения. Действительно ли это случилось? Не приснилось ли, не привиделось ли по пьяному делу? А если висевшая на штативе фигура и впрямь была, то не являлась ли она манекеном? В конце концов, дело произошло на «Мосфильме» – советской фабрике грез. Здесь ежедневно прикладывается миллион усилий, чтобы как можно убедительнее обмануть и заморочить зрителя. Так не является ли и вся эта история с призрачным Топорковым тщательным и убедительным розыгрышем, устроенным своими для своих?..




5


Тем временем изыскания добровольных энтузиастов увенчались успехом. Было доподлинно выяснено, что артист Топорков действительно существовал и точно был профессиональным артистом. Он окончил актерский факультет ВГИКа, однако ни во время учебы, ни после никак себя не проявил. Однокурсники вспоминали о нем как о замкнутом, молчаливом человеке, вечно погруженном в себя. Однокашники шутили, что, если бы Топоркову время от времени не приходилось выступать на вгиковской сцене, они бы решили, что он лишен дара речи в принципе.

Актером, по словам все тех же однокурсников, Топорков был из рук вон плохим – так что можно было только диву даваться, как ему вообще удалось окончить институт.

Впрочем, упорства Топоркову было не занимать – и во время учебы, и особенно после он неустанно штурмовал «Мосфильм», пытаясь выцарапать для себя хоть какую-нибудь рольку. Однако режиссеры, которым Топорков навязывал себя на пробы, приходили в ужас от его бездарности и с обычными в таких случаях словами «мы вам позвоним» спешили от него избавиться.

Нельзя сказать, чтобы всем однокурсникам Топоркова попадание на экран давалось легче, но они в массе своей относились к этому философски: не роптали и преспокойно играли в Театре-студии киноактера – традиционном пристанище вгиковских выпускников, всегда готовом приютить блудного лицедея, не сумевшего преуспеть на ниве кинематографии.

Но Топорков был буквально одержим намерением работать именно экранным, а не сценическим артистом, поэтому ни разу не сделал даже попытку пристроиться хоть в какой-нибудь театр. Не ясно, на что он жил (вероятно, где-то подрабатывал не по профессии), у тех, кто его знал, складывалось впечатление, что Топорков целыми днями околачивается на «Мосфильме» и участвует в безнадежных для себя кинопробах.

Искатели истины о Топоркове вопрошали у знавших его: если он и впрямь являлся таким бездарем, почему режиссеры продолжали его пробовать?

На это у свидетелей был элементарный ответ: над Топорковым просто потешались! После вереницы бесчисленных проб мосфильмовский режиссер запоминал этого бедолагу, и многие из постановщиков стали находить извращенное удовольствие в том, чтобы непременно занимать Топоркова в кинопробах на каждую новую картину, втайне глумясь над ним, а потом с хохотом рассказывая коллегам об очередной неудачной попытке горе-актера.

В результате Топорков приобрел в мосфильмовских кулуарах позорную славу самого худшего артиста в истории мироздания (или по меньшей мере в истории советского кино). Актер стал ходячим символом предельной деревянности, неимоверной фальшивости, ужасающей некиногеничности…

Топорков, несомненно, понимал, как его воспринимают, и кто знает, может, он в конце концов поменял бы профессию, если бы только не получил свою первую экранную роль (которой суждено было стать и последней).

Дело обстояло просто. Неопытный режиссер с телевидения (его фамилии решительно никто не мог вспомнить) пришел на «Мосфильм», намереваясь снять телекартину «Буратино» (естественно, по заказу Государственного комитета Совета министров СССР по телевидению и радиовещанию). Режиссер очень спешил и набрал в свою группу тех, кто первыми попался под руку. Среди этих «попавшихся» закономерным образом оказался и вездесущий Топорков.

«Буратино» абсолютно ничего не принес ни Топоркову, ни всем остальным участникам постановки. Она оказалась настолько беспомощной, что ее даже не стали пускать в эфир, а вскоре, кажется, и вовсе смыли. Так единожды зафиксированный на пленке Топорков по воле судьбы не остался даже в гостелерадиоархиве.

Но, на взгляд Топоркова, это было удачей. Получив роль, актер с новыми силами принялся осаждать мосфильмовские съемочные площадки.

Вскоре режиссерам прискучило забавляться над ним, так что Топоркову все чаще стали отказывать даже в участии в пробах. Порой ему отказывали в грубой форме. А пару раз его даже вытолкали с площадки в шею.

После череды таких унижений Топоркову не оставалось ничего другого, кроме как повеситься, со вздохом заключали свидетели его печальной актерской судьбы. А затем добавляли с горькой усмешкой, дескать, режиссеры-то наши помалкивают сейчас об этом – совесть, видно, мучает. Как говорится, знает кошка, чье мясо съела. Ведь именно эти наши гордецы и снобы довели Топоркова до петли. Своими насмешками, издевательствами, своим непомерным презрением к современному маленькому человеку… А теперь, глядите, дураками прикидываются, руками разводят: мол, что за Топорков такой? Первый раз слышим…




6


Что касается четвертого павильона, в котором Топорков повесился, то данное место было выбрано самоубийцей не случайно. Именно в павильоне № 4 был в свое время снят злополучный «Буратино», так что ежели Топорков и придавал такое значение атрибутам своей смерти, то ясно, что никакого другого помещения для нее он и не мог избрать.

В январе четвертый павильон успел несколько раз перейти из рук в руки, пока в нем наконец надолго не обосновался режиссер Баклажанов. Впрочем, и ему все-таки не пришлось задержаться там надолго…

В один из вечеров Баклажанов остался в пресловутом павильоне после съемочной смены. По ее окончании все остальные члены группы испарились в одно мгновение, а Баклажанов решил на месте сделать некоторые исправления в сценарии, покуда не забылось, что именно надлежит исправить. Так он поступал частенько – во время работы с актерами над каждой новой сценой режиссер почти всегда находил что-то, что его не устраивало, однако не всегда была возможность исправлять ее немедленно. Баклажанов занимался этим вечерами – и все, кто с ним работал, знали за ним такую особенность.

Баклажанов был серьезный человек – всякие слухи о призраке просто-напросто пропускал мимо ушей. У него и мысли не могло возникнуть, что его привычное вечернее одиночество в павильоне может кто-то потревожить. Но в этот вечер режиссер, вероятно, очень пожалел о такой своей самонадеянности…

В тот вечер Баклажанов, как обычно, сидел среди софитов, сильно сгорбившись над небольшим столиком, на котором были разложены листы сценария. Режиссер внимательно читал смутившие его места, перемарывал, возвращался к ним и перемарывал заново…

Увлеченный работой, он не сразу заметил, что кто-то пожаловал в павильон. Лишь когда до его сознания дошло, что сзади приближаются чьи-то шаги, Баклажанов обернулся.

И тут режиссер раскрыл рот от удивления и даже привстал. К нему подходил высокий человек, одетый в старое широкое длиннополое пальто, какое носили лет сто назад. На голову человека был нахлобучен цилиндр.

«Актер, – сразу сообразил Баклажанов. – Но с каких же это съемок? Что у нас сейчас такого снимают исторического?..»

Между тем человек, безумными глазами глядя прямо в лицо Баклажанову, внезапно стал декламировать:

– Здравствуйте, Алена Ивановна… Я вам вещь принес, да вот лучше пойдемте сюда, к свету…

Баклажанову вдруг стало нехорошо – он резко отшатнулся от незваного гостя, как от прокаженного.

– Что вы несете? – заговорил режиссер. Звук собственного голоса придал ему уверенности – Баклажанову показалось, что он сейчас возьмет себя в руки и обретет привычный ему контроль над ситуацией. – Какая еще Алена Ивановна? Вы пьяны, молодой человек! – триумфально заключил Баклажанов, словно ожидая, что молодой человек тотчас устыдится своего поведения и убежит прочь.

Вместо этого молодой человек продолжил медленно и угрожающе надвигаться на режиссера и одновременно с этим произносить дальше свою бессвязную речь:

– Помилуйте, Алена Ивановна, знакомый ваш, Раскольников, вот, заклад принес, что обещался намедни…

С этими словами молодой человек сунул руку за пазуху пальто, намереваясь что-то вытащить.

– Погодите! Погодите! – вскричал ошарашенный Баклажанов. – Я вас узнал! Да! Да! Вы актер! Пробовались на роль Раскольникова… Что ж, здорово вы меня сейчас того… разыграли. Хе-хе. – Режиссер принужденно засмеялся, но гость не разделил его веселья.

Молодой человек продолжал мрачно исподлобья сверлить Баклажанова взглядом.




7


– Знаете что, – вдруг сказал режиссер, осторожно присаживаясь на стул и приглашая молодого человека сесть на соседний, – давайте спокойно поговорим. Вы меня заинтересовали. Это ваше эффектное появление… Словом, я хочу познакомиться с вами поближе. Надеюсь, вы не возражаете?

Баклажанов вопросительно заглянул молодому человеку в лицо, но оно оставалось безучастным. Затем молодой человек нахмурился и заговорил каким-то злобным шипящим шепотом, от которого режиссера бросило в дрожь:

– Да что вы так смотрите, точно не узнали? Хотите берите, а нет – я к другим пойду, мне некогда.

Баклажанов побледнел и недоуменно развел руками.

– Что б-брать?.. Простите, я вас не понял. И напрасно вы говорите, что я вас не узнал. – Тон режиссера вновь обрел уверенность. Он даже захотел в шутку погрозить молодому человеку пальцем, но что-то его остановило. – Я вас очень даже узнал. Вы пробовались в моем фильме. Сожалею, что не сыграли в нем. Ну так сыграете в следующем – что за беда?

– Лихорадка, – хрипло произнес на это молодой человек. – Поневоле станешь бледный, коли есть нечего… Вещь, папиросочница, серебряная, посмотрите…

С этими словами молодой человек снова полез за пазуху, намереваясь что-то извлечь из нее, но Баклажанов вскочил со своего места и шумно заговорил:

– Слушайте, я понял, вы запомнили весь текст! Ну надо же! Столько времени прошло, а вы все помните. И это при том, что вы всего лишь пробовались, а не играли. У вас замечательные способности, скажу я вам… Только, простите, я… забыл вашу фамилию. Я очень хорошо вас помню в лицо… и по вашей игре… а вот фамилию забыл… Только не говорите, что Раскольников! – предупредительно закончил Баклажанов и робко засмеялся.

– Нет, не Раскольников, – сказал молодой человек после паузы. – Не Раскольников, а Топорков.

– Ах вот как! – воскликнул Баклажанов и мгновенно покрылся испариной. Только сейчас он вспомнил, что в последнее время у всех на устах было самоубийство актера Топоркова и его последующие брожения по студии в качестве призрака. – Что ж, теперь я этого не забуду… что вы Топорков, – пролепетал режиссер и как будто против своей воли отступил от посетителя на пару шагов.

– Конечно не забудете, – промолвил Топорков и улыбнулся страшной улыбкой. Баклажанов отшатнулся от него еще дальше.

– Значит, вы… это… – забормотал режиссер, не зная, что говорить, но чувствуя, что что-то говорить необходимо, – значит, вы не умерли? Я очень рад, что нет. Я, знаете, никогда не верю слухам и в этот раз тоже не поверил…

– А вот и напрасно, – усмехнулся Топорков. – Как раз в данном случае вам стоило поверить. Ибо я действительно мертв.

– Что вы, что вы! – захихикал Баклажанов, но тут же с усилием нахмурился и произнес почти строгим голосом: – Знаете, это не смешно.

– Чего уж смешного, – вздохнул Топорков. – В смерти нет ничего забавного. Недаром в кинокомедиях никто не умирает. Насколько я помню, вы никогда не снимали комедии, Лев Александрович?

То, что Топорков знал его имя и отчество, почему-то немного успокоило Баклажанова. «Если б он был призраком, он бы не мог знать, что я Лев Александрович», – мелькнула у режиссера не очень логичная мысль.

– Комедии? – переспросил он уже более расслабленно. – Вы правы, я их не снимал. Не мой жанр. А вы следили за моим творчеством?

– Пока не умер, я следил за творчеством каждого мосфильмовского режиссера, – отвечал Топорков.

– Я прошу вас: давайте оставим эти глупые разговоры про смерть, – взмолился Баклажанов. – Вы ведь живы. Куда живее меня, – почему-то добавил режиссер.

– Сегодня мы сравняемся, – с новой гадкой улыбкой пообещал Топорков.

В этих словах Баклажанов уже почувствовал совсем нешуточную для себя угрозу.




8


– Я вижу, вы сейчас не расположены… к серьезному разговору, – пробормотал режиссер, отступая еще на несколько шагов назад. – Я вижу, вы сегодня… простите, не в себе. Да и я тоже. Поздний вечер – мы явно оба устали. Давайте встретимся завтра утром, как говорится, утро вечера мудренее. У меня завтра как раз свободный день, и я подумаю… мы с вами вместе решим, какую роль… какую работу в кино можно найти для вас немедленно… понимаете, немедленно? – Последние слова Баклажанов уже почти прокричал.

Он находился на грани отчаяния, хотя сам не понимал почему. Конечно, у него не было сомнений, что перед ним не призрак, которых не существует и существовать не может. Но то, что Топорков, несомненно, был живой, как раз и пугало, хотя истинную причину этого страха режиссер не мог обнаружить, как ни пытался.

«Лучше бы он и впрямь покончил с собой», – говорил про себя Баклажанов, а сам все отступал и отступал в глубь павильона. Однако вскоре отступать будет некогда, и тогда… О том, что будет тогда, режиссер предпочел не задумываться, но он чувствовал, что будет что-то страшное.

– Ну так что же? – выкрикнул Баклажанов, которого крайне угнетало зловещее молчание Топоркова, особенно в сочетании с его пристальным неморгающим взглядом. – Давайте тогда до утра? Хорошо?

– Нет, не хорошо, – отчетливо прошептал Топорков.

Режиссеру послышалась в его интонации жгучая ненависть. «Он меня ненавидит! За что?» Баклажанов даже сморщился от непонимания.

– Вы хотите найти мне работу, – чуть повысил голос Топорков.

Режиссер не понял, было это сказано утвердительно или вопросительно, но на всякий случай подтвердил:

– Хочу.

– Поздно, – покачал головой Топорков. – Ведь я уже умер!

– Перестаньте! – изо всех сил крикнул Баклажанов.

– Незачем так кричать, Лев Александрович, – криво улыбнулся Топорков. – Вас уже никто не услышит. Час поздний – все разошлись по домам. Здесь только я и вы. Призрак и его недруг.

– Во-первых, вы не призрак! – запальчиво возразил режиссер. – Во-вторых, я вам вовсе не недруг! Зачем вы так говорите?

– Недруг, недруг, – повторил Топорков. – И еще лицемер. Что вы мне только не наговорили сегодня. И то, что я вас заинтересовал, и то, что вы, видите ли, возжелали познакомиться со мной поближе, и что работу в кино вам теперь неймется мне предложить… А где ж вы, спрашивается, раньше были? Когда я был жив? А?

– Я… ну… – Баклажанов не знал, что ответить. – Я вас, может, не разглядел сразу, не оценил. Ну простите меня за это! Такое бывает. Ни один актер не добивался успеха с первой попытки…

– Бросьте, – резко оборвал Топорков. – Всем хорошим актерам всегда удается преуспеть в профессии еще до тридцати. Исключений нет. Однако вы и вам подобные все-таки сделали таким исключением меня. Или, по-вашему, я недостаточно хорош?

– Хорош, хорош, очень хорош, – горячо закивал режиссер.

– Тогда почему же, – повысил голос Топорков, – вы доверили сыграть Раскольникова не мне, а этому фальшивому Бутафоркину?

– Может, я ошибся, простите, – залепетал Баклажанов. – Такое тоже бывает… И потом, я не соглашусь с вами. – Режиссер нашел в себе силы не во всем поддакивать взбесившемуся актеру. – Раскольникова сыграл хороший артист – нисколько не фальшивый. Разумеется, вы тоже не сфальшивили бы, но… вам просто не повезло, что поделать… Без этого в вашей профессии – никак…

Тут Баклажанов прекратил пятиться, поскольку уперся спиной в стену. Дальше отступать было некуда. А Топорков продолжал надвигаться на него и говорить:

– Я был идеальным Раскольниковым, я! И вы не могли этого не оценить, если хоть сколько-нибудь смыслите в своей профессии! Выходит, вы сделали это нарочно. Я вам чем-то не понравился, или вы просто позавидовали моему таланту и поэтому лишили меня возможности сыграть роль, для которой я был рожден… Но ничего, я сыграю ее сегодня. Уже не перед камерой, а в жизни. И пускай вы будете моим единственным зрителем, зато вы наконец оцените меня по достоинству…

– Вы сошли с ума, – прошептал Баклажанов. – Пустите меня! – Он сделал попытку оттолкнуть Топоркова и побежать прочь, но сильная рука актера немедленно вернула его на место, с силой прижав обратно к стене.

Режиссер взмахнул руками и хотел что-то сказать, но у него уже не было слов.

А Топорков вновь сунул руку за пазуху своего пальто и извлек оттуда топор. Его лезвие угрожающе сверкнуло в свете софитов.

Баклажанов лихорадочно замотал головой.

– Это ведь не настоящий топор, правда? Он бутафорский, да?

Топорков самодовольно усмехнулся:

– Нет, он абсолютно настоящий, в отличие от вашего любимого Бутафоркина.

Актер легко перекинул топор из левой в руки в правую и сделал замах.

– Нет! Нет! – Режиссер закрыл лицо и стал приседать, вернее, сползать по стене.

– Прощайте, Лев Александрович… – Топорков снова усмехнулся. – То есть… прощайте, Алена Ивановна.

И он резко опустил топор обухом на голову Баклажанова.




9


В этот же вечер монтажер Васильева допоздна засиделась в монтажной. Режиссер весь день находился рядом с ней и руководил процессом, но когда стала приближаться полночь, не выдержал и отправился домой отоспаться.

Васильева же упорно продолжала работать. Она знала, что группа не поспевает к надлежащему сроку, ибо сдать полностью готовую картину следовало уже на следующей неделе. Не желая подводить своего любимого режиссера, Васильева поставила себе задачу: любой ценой завершить монтаж вовремя.

За полночь Васильева в очередной раз отлучилась в уборную, а когда возвращалась обратно, заметила свет в одном из павильонов.

«Кто это может там быть в такое время?» – подумала монтажер. То, что это может быть Призрак, почему-то не пришло ей в голову, хотя, как и большинство женщин на студии, она опасалась встречи с ним.

«Видно, какая-то парочка задержалась там после съемок, – заключила Васильева. Она хотела уже вернуться в монтажную, но любопытство взяло свое. – Я только осторожно загляну, и все».

Васильева на цыпочках подобралась к приоткрытой двери павильона и просунула в щель голову.

В тот же миг она пронзительно завизжала и стремглав бросилась прочь, не переставая голосить. По пустынным коридорам «Мосфильма» жутким эхом прокатился ее крик.

Глазам Васильевой предстала страшная картина. Монтажер наблюдала ее не более секунды, но этого хватило, чтобы навсегда запечатлеть ее в памяти. Она увидела тело крупного мужчины, лежащее на полу в луже крови. Но по-настоящему напугало Васильеву даже не это, а то, что над телом стояла длинная фигура в костюме Пьеро. В руке фигура держала окровавленный топор.

Васильева со всех ног бежала в то единственное место, где в этот час точно кто-то должен был находиться, – на вахту.

Вахтер, услышав крики, вышел ей навстречу и какое-то время недоуменно смотрел на почти летящую к нему женщину. Казалось, она стремится к нему в объятия.

Притормозив буквально в нескольких сантиметрах от изумленного вахтера, Васильева схватила его за руку и спешно заговорила:

– Скорее! Скорее! В милицию! Звоните в милицию! Там убили! Кого-то убили! Да вы меня слышите?!

– Слышу, слышу, – спокойно отозвался пожилой вахтер, привыкший ко всему подходить основательно. – В милицию так в милицию. Сейчас позвоним. Случилось-то что?

– Убийство, убийство случилось! – закричала Васильева. – Вы что, русского языка не понимаете?

Вахтер больше ничего не стал отвечать переволновавшейся женщине, подошел к телефону, набрал «02» и сообщил, что на киностудии «Мосфильм» «кажется, произошло убийство». После чего повесил трубку.

– «Кажется»?! – выкрикнула Васильева, вновь хватая вахтера за руку. – Почему вы сказали «кажется»? Мне ничего не показалось!

– Успокойтесь, – внушительно сказал вахтер, отстраняя ее руку. – Милиция разберется.

Слова «милиция разберется» успокаивающе подействовали на женщину. Она продолжала стоять очень близко к вахтеру, почти прижиматься к нему, отчего он почувствовал себя неловко.

– Знаете, – произнес вахтер, кашлянув, – может, ничего и не случилось…

– Как это ничего не случилось?.. – вновь громко заговорила и затрясла руками Васильева.

Но вахтер остановил ее порыв успокаивающим жестом.

– Я говорю, – продолжил он свое предположение, – может, это чего-то там снимают… Это же киношники – вечно чего-нибудь придумывают… И про убийства там всякие… Я вот давеча тоже смотрел картину, нашего как раз производства, мосфильмовского… Так там человек пять, что ли, за полтора часа укокошили… Вот и здесь, может, та же петрушка? Убили-то убили, да не в самом деле, а понарошку…

Васильева задумалась. Конечно, это могла быть съемка или репетиция. Но почему ночью? А главное – почему там был человек в костюме Пьеро, о котором столько разговоров в последнее время?..

«Нет, – твердо сказала себе монтажер, – это никакое не „понарошку“. Это настоящее убийство, которое совершил… призрак».

От этой мысли Васильевой стало нехорошо, и она вновь вцепилась в плечо вахтеру, на этот раз просто чтобы не упасть.




10


Вахтер был растерян, чего с ним почти никогда не случалось. Впрочем, он никогда и не попадал в подобные ситуации. Он не только с убийствами не сталкивался, но даже и с испуганными женщинами. Он вообще давно привык, что женщины не обращают на него внимания. А тут вдруг вылетела откуда-то нестарая еще дама и чуть ли не виснет на нем… Поневоле растеряешься.

Чтобы скрыть свое смущение, а главное, чтобы вновь обрести свою всегдашнюю уверенность, вахтер несмело предложил Васильевой:

– Может, я это… того… схожу посмотрю, пока милиции нет?

– Куда сходите? – Монтажер вновь с силой вцепилась ему в руку. Вахтер даже поморщился от боли.

– Так туда, – показал он свободной рукой в сторону павильона. – Вы же говорите, там убийство…

– Зачем же туда ходить? – громко прошептала Васильева, широко раскрытыми глазами глядя в лицо вахтеру.

– Так, может, действительно съемки или чего-нибудь. – Вахтер робко улыбнулся. – А мы зря милицию беспокоим…

– Нет уж, стойте здесь! – капризно-приказным тоном заявила монтажер.

– Хорошо, – покорно кивнул вахтер.

– Не бросайте меня тут одну! – Васильева вновь сжала мужскую руку выше локтя. Паника словно накатывала на нее волнами – не успевала женщина слегка успокоиться, как с новой силой начинала нервничать.

– Не брошу, не брошу, – ласково пообещал вахтер. – А хотите, вместе туда сходим!

– Ну уж нет. – Женщина замотала головой. – Будем ждать милицию!

– Будем. – Вахтер угрюмо кивнул, а после тяжело вздохнул.

Наконец объявилась милиция в лице двух человек – знакомого нам майора Жаверова и «безымянного» лейтенанта – последний никому не представился, и в анналы «Мосфильма» его фамилия не попала, в отличие от фамилии славного Жаверова.

– Ну что, «Мосфильм»? – звонко заговорил майор, приближаясь к вахтеру и Васильевой. – Опять у вас тут не слава богу? Прямо зачастил я к вам в последнее время… Что случилось? – перейдя на строгий тон, спросил Жаверов, когда подошел вплотную к двум поникшим сотрудникам студии.

– Пусть она говорит, – сказал вахтер, показав на Васильеву.

– Говорите, – обернулся к ней Жаверов.

Васильева довольно четко рассказала все, что видела.

– Так-так, – криво усмехнулся Жаверов. – Хотите сказать, ваш знаменитый самоубийца Топорков воскрес из мертвых? Чтобы, так сказать, утащить с собой на тот свет еще кого-то?

– Вот и я говорю, товарищ милиционер, – почему-то сразу обрадовался вахтер. – Не может такого быть…

– Потому что не может быть никогда? – задал странный вопрос майор, устремив цепкий взгляд на вахтера.

– Ну… наверно, – недоуменно произнес тот.

– Что ж, пойдем осмотрим место преступления, – предложил Жаверов, обращаясь к своему помощнику. – Где вы, говорите, это видели? – кивнул он Васильевой.

– В павильоне… я не помню в каком, – запнулась монтажер. – Но я сейчас вам покажу… Только знаете что? – Голос женщины внезапно обрел силу и уверенность.

– Что? – хмыкнул Жаверов.

– Вы напрасно так себя ведете – вот что, – дерзко ответила Васильева. – Милиционеру так себя вести не полагается.

– Она просто переволновалась, товарищ майор, – встрял неестественно улыбающийся вахтер.

Васильева бросила на вахтера короткий презрительный взгляд и продолжила свою отповедь Жаверову:

– У вас какие-то неуместные шутки, смешки… И вот вы даже сказали, что Топорков был знаменитым. Вы прекрасно знаете, что он не был знаменитым… Но дело даже не в этом… Вот сейчас вы пойдете и увидите там мертвого… я не знаю, кто это, но, в общем, я надеюсь, после этого вы оставите свой тон…

– Все? – бесстрастно спросил у нее Жаверов.

– Все, – тихо ответила Васильева.

– Тогда пошли, – бросил майор.

Он, его помощник и монтажер двинулись к павильонам. Вахтер увязался было за ними, но Жаверов строго заметил ему:

– А вам полагается оставаться на вахте.

Вахтер смутился и понуро вернулся на рабочее место.




11


Теперь свет не горел уже ни в одном из павильонов, но Васильева уверенно показала на четвертый.

– Опять четвертый, – вслух сказал Жаверов. – Как и в прошлый раз…

Монтажер вздрогнула:

– Разве в прошлый раз этот же был?

Жаверов не ответил и первым вошел в павильон. Его помощник проследовал за ним и, удачно сориентировавшись, сразу обнаружил, где включается свет. Как только павильон осветился, Васильева тоже шагнула внутрь.

Все трое замерли на месте. Прямо посреди помещения на спине лежало тело мужчины. Кровь под ним уже запеклась.

Васильева зажала рот обеими руками и продолжала недвижно стоять на месте. Она вовсе не хотела смотреть на труп, но почему-то не могла отвести от него глаз или зажмуриться.

Жаверов и его помощник быстро опомнились и без страха подошли к телу. Майор присел на корточки у самого лица убитого, а помощник стал осматриваться кругом.

– Топор! – вдруг воскликнул помощник.

Услышав это, Васильева вздрогнула и еще сильнее зажала себе рот, словно боялась не выдержать и снова завизжать.

Жаверов подошел к помощнику. За одним из осветительных приборов действительно лежал окровавленный топор.

– Все ясно, – сказал майор. – Убийство.

Васильева хотела было возмутиться: «Конечно убийство! Что это еще может быть! Я вам сразу об этом сказала!» – но у нее не хватило сил сказать хоть одно слово.

Жаверов тем временем громко обратился к женщине:

– Подойдите, пожалуйста.

– З-зачем? – пролепетала она, не двигаясь с места.

– Может, вы узнаете… его? – Майор бесцеремонно кивнул на убитого.

При других обстоятельствах Васильева непременно стала бы выговаривать милиционеру и за эту бестактность, но теперь ей было не до того. Она не могла сделать и двух шагов.

Жаверов поморщился и буркнул помощнику:

– Иди помоги даме.

Лейтенант проворно подбежал к монтажеру и осторожно взял ее под руку. Васильева покорно пошла, однако все же зажмурилась.

– Гражданка… извините, как вас? – услышала она голос Жаверова.

– Васильева, – прошептала женщина. Свое имя и отчество она сейчас все равно бы не смогла выговорить.

– Товарищ Васильева, – продолжал Жаверов, – откройте, пожалуйста, глаза. Вы должны опознать жертву.

Услышав слово «жертва», Васильева зажмурилась еще сильнее.

– Ну что мне с вами делать, – вздохнул майор. – Убийцу вы, по вашим словам, разглядели, а на труп смотреть неспособны…

Сочетание «по вашим словам», как видно, по-прежнему выражало сомнение в ее свидетельстве, это покоробило и даже разозлило Васильеву (именно на это и был расчет Жаверова). Женщина открыла глаза и совершенно спокойно посмотрела на тело.

– Боже, – еле слышно произнесла она через несколько секунд. – Лев Александрович…

– Какой Лев Александрович? – участливо наклонился к ней Жаверов.

– Баклажанов. Режиссер. Какой кошмар! – отрывисто пробормотала Васильева.

– Ясно, – снова вздохнул Жаверов. – Что ж, вы можете идти… Впрочем, нет, что это я… вы с этим вашим, как его… вахтером, будете понятыми. Где у вас здесь ближайший телефон?




12


Только теперь Жаверов вызвал тех, чье присутствие необходимо в таких случаях, – фотографа, эксперта, следователя прокуратуры. Как видно, майор и впрямь не верил в то, что совершено преступление, покуда своими глазами не увидел труп.

В качестве понятого в павильон наконец пришел и вахтер. Помощник Жаверова временно остался вместо него на вахте.

– Что же это вы, голубчик, даже не сделали попытки задержать преступника? – с напускной строгостью обратился к нему майор.

Вахтер укоризненно посмотрел на стоящую поодаль Васильеву, по-прежнему пребывающую в ступоре, и махнул рукой.

– Так ведь… не мог отлучиться… а она…

– Ладно-ладно, вы все правильно сделали, – оборвал его Жаверов. – А то еще тоже, не ровен час, получили бы топором… Вы мне только скажите: после того как к вам прибежала товарищ Васильева, из здания кто-нибудь выходил?

– Нет, – уверенно сказал вахтер. – Да и кому уходить… Давным-давно все ушли…

– Угу, – удовлетворенно кивнул Жаверов. – Значитца, надо понимать так, что убийца все еще здесь, на студии?

– Кто ж его знает, – пожал плечами вахтер. – Может, он того… через окно вылез?

– Через окно – это, конечно, – почесал в затылке Жаверов. – Ну а что, если он все еще здесь? Ведь не исключено такое?

– Не исключено, – согласился вахтер.

– А если он здесь, где именно он мог бы быть, по-вашему?

– Кто ж его знает, – снова сказал вахтер. – Мало ли где…

– Черт возьми, ну где бы вы посоветовали его поискать? – воскликнул Жаверов.

– Да не знаю я! – Вахтер и сам начал раздражаться. – Я никого не видел, а прячется он где или в окно вылез, это мне неведомо!

– Тьфу ты! – в сердцах сплюнул майор. – Да вы подскажите мне только, какие у вас тут есть укромные места. Где кто-нибудь мог спрятаться, схорониться, понимаете?

Вахтер впервые (пожалуй, даже впервые в жизни) посмотрел на милиционера снисходительно:

– Вы никак «Мосфильм» наш обыскивать собрались?

– Ну, обыскивать не обыскивать, – отозвался Жаверов, – а куда-то ведь можно заглянуть…

– Да вы хоть всю ночь здесь ищите, хоть вдесятером, все одно – толку не будет, – махнул рукой вахтер. – Тут даже один только главный корпус за день не обойти. А вся наша территория – это тридцать пять гектар без малого…

– И убийца может быть где угодно, – задумчиво кивнул Жаверов. – Да, ваша правда, оцеплять здесь что-то бесполезно… По горячим, значитца, следам его не возьмем…

– А по каким возьмете? – заинтересованно спросил вахтер.

– Ну, по каким? – вдруг весело посмотрел на него майор. – Ежели не по горячим, то тогда, понятно, – по холодным. Но возьмем в любом случае, ты, дед, не переживай…

Вахтер обиделся на «деда» и угрюмо отошел в сторону.

А майор уже интересовался тем, как идут дела у эксперта:

– Что с отпечатками?

– На топоре ни одного, – посетовал эксперт. – А вокруг – миллион самых разных.

– Ну, это понятно, – хмыкнул Жаверов. – Тут кино снимали. Я почему-то не думаю, что убийца из этой съемочной группы… Хотя, кто знает…

– Кому вообще надо убивать кинорежиссера? – подал голос фотограф.

– Не скажи, Гришенька, – покачал головой майор. – Артисты – люди чувствительные. Обидел кого-нибудь этот кинорежиссер не на шутку, до слез там довел, в роли отказал, а потом его этот самый актер с топориком и подкараулил…

– Вы про такое слышали хоть раз? – сухо спросил следователь прокуратуры.

– Все когда-то бывает в первый раз, Сергей Ипатьевич, – отозвался Жаверов.

– Тогда в съемочной группе все-таки надо поискать, – не очень уверенно сказал эксперт.

– Поищем, – пообещал Жаверов.




13


Утром почти не спавший в эту ночь майор снова был на «Мосфильме». За час до этого он позвонил артисту Парфенову и попросил его приехать к девяти на киностудию.

Актер пришел без опозданий.

– Здравствуйте, товарищ Жаверов, – с порога крикнул Парфенов, увидев одиноко стоящего милиционера.

– Доброе утро, – отвечал майор. – Хотя какое оно к черту доброе…

– Да, дела, конечно, – вздохнул актер. – Мне уже рассказали… Вы меня по этому поводу вызвали?

– Я вас не вызывал, – покачал головой Жаверов. – Я просто попросил вас прийти. Может, у вас были другие планы, тогда – великодушно извините…

– Да нет, что вы, – протянул Парфенов. – Я, наоборот, всегда рад помочь милиции.

– Ну и чудно, – улыбнулся одним уголком рта майор. – Давайте присядем и поговорим.

Актер и милиционер сели на стулья рядом с вахтой, словно специально приготовленные здесь для них. Ночного вахтера сменил другой. Жаверова тот видел впервые и заговорить с ним не решился. Хотя и он уже был в курсе происшедшего.

– Так вот, товарищ Парфенов, – доверительно обратился к актеру Жаверов. – Я специально обратился именно к вам по двум причинам. Во-первых, вы чуть ли не единственный из мне известных людей, которые общались с Топорковым в последние годы его жизни. Во-вторых, вы человек, как я погляжу, дельный, и вам можно доверять. Вы и напраслины не скажете, и нужного не утаите. Верно?

– Верно, – согласился Парфенов. – Только, товарищ майор, если насчет Топоркова, то тут вы меня, кажется, переоцениваете. Я не то чтобы с ним общался, просто несколько лет назад мы вместе снимались, ну, и пару раз разговаривали. Вот и все. А после этого я о нем – ни слуху ни духу…

– Да-да, – сказал майор. – Только тех, кто общался с ним после съемок того самого фильма, мы, милиция, и вовсе не нашли. Были мы в его комнатушке, которую он снимал у черта на куличках, так и там соседи ничего про него не сказали. Ни с кем он не разговаривал и даже как будто лицо от всех прятал. Прямо феноменальная личность какая-то получается…

– Да чего там феноменального, – скептически отозвался Парфенов. – Обыкновенный неудачник. В нашей профессии таких сотни. А то и тыщи.

– Но ведь не все кончают с собой, – заметил Жаверов.

– Не все. Хотя и такое, сказать по правде, не редкость. Чаще всего, конечно, просто спиваются.

– А Топорков – как, любил это дело? – Майор выразительно щелкнул себя по шее.

– Не замечал, – помотал головой Парфенов. – Как будто бы нет… Товарищ Жаверов, так почему вы снова им заинтересовались? Не думаете же вы, что он… – Актер даже недоговорил. Ему не хотелось распространяться при милиции о дурацких слухах, в которые сам он ни на грош не верил.

– Как же тут не заинтересоваться, товарищ Парфенов, – сказал тем временем майор. – Вам же известны эти ваши местные легенды, мифы и предания, так сказать, о призраке Топоркова?

– Вот вы правильно сказали, товарищ майор, мифы и предания, – невесело засмеялся Парфенов. – Конечно, умный человек и слушать такое не станет…

– К сожалению, в нашем деле, – вздохнул Жаверов, – приходится выслушивать и умных, и глупых. Глупых даже чаще. Просто потому, что их гораздо больше. То же и со слухами. Вы правильно делаете, что презрительно к этому относитесь. Но в нашем деле – опять же к моему личному сожалению – постоянно приходится на эти самые слухи опираться. И вы знаете, это помогает. Потому как никакой слух не рождается на пустом месте.




14


Парфенов помолчал, а потом сказал:

– Ну здесь-то известно, на каком месте все родилось. Повесился ведь парень. Для нас это событие. Никогда ничего подобного здесь не происходило. На моей памяти, по крайней мере.

Жаверов хитро посмотрел на артиста:

– Товарищ Парфенов, а вы все-таки абсолютно уверены, что в тот злополучный день, когда был обнаружен пресловутый висельник… словом, вы совершенно не сомневаетесь, что это был именно Топорков?

– У меня никаких сомнений и тогда не было, и сейчас нет, – несколько даже обиженно сказал Парфенов. – Я хорошо запоминаю лица. Да и не такой уж этот Топорков неприметный был, чтобы его не запомнить…

– То есть он все-таки был приметный? – хмыкнул майор. – Почему же его не хотели снимать в кино? У вас эта самая приметность, насколько я знаю, – самое важное…

– Так думают многие и заблуждаются, – снисходительно улыбнулся Парфенов. – Талант. Талант – самое важное. Без него в кино – никуда. А на втором месте – киногеничность. То есть, грубо говоря, такое свойство, когда человек почему-то хорошо выходит на пленке. Вот один хорошо выходит, а другой – нехорошо. И этого не объяснить. Бывает, в жизни – сущая серая мышь, а на экране – красавец или красавица. А бывает наоборот…

– Стало быть, видный и приметный Топорков просто не обладал этой вашей киногеничностью?

– Он и талантом особым не обладал, ежели честно, – вздохнул Парфенов. – По крайней мере, такое было общее мнение. Ну и действительно – на экране он тоже не очень выходил. Может, поэтому ему наконец и дали такую роль – Пьеро этого самого, что там у него все равно лицо замазано и не видно, какое оно там по-настоящему: киногеничное или не очень… Товарищ Жаверов, ну все-таки сейчас-то зачем говорить о Топоркове? Я понимаю, слухи и все такое, но тут же нет никакой подходящей почвы. Мистика какая-то получается. А такого не бывает… Или вы все-таки думаете, что повесился не Топорков, а настоящий Топорков живет на «Мосфильме» в костюме Пьеро и вдруг сегодня ночью еще и режиссера убить решился?..

– Вы знаете этого режиссера, которого убили? – спросил Жаверов.

– Баклажанова-то? Знаю, – сказал Парфенов. – Даже снимался у него в одном фильме. Давно еще. Вернее, это был не его собственный фильм, он тогда еще снимал на пару с другим режиссером… Но теперь-то его все знают. Он у нас один из таких, что ли, мэтров…

– Да, я поинтересовался его биографией и понял, что он действительно мэтр… Был мэтром, – поправился майор. – Оно и понятно: кому попало не доверили бы снимать «Преступление и наказание»…

– Что и говорить, могучая картина, – промолвил Парфенов.

– А вы не помните, Топорков пробовался на главную роль в этой картине? – вдруг спросил Жаверов.

– Кто его знает, – пожал плечами Парфенов. – Очень может быть. Он несколько лет кряду пробовался чуть ли не в каждой картине… И все без толку.

– Главный герой «Преступления и наказания» – Раскольников, – медленно произнес Жаверов. – Молодой человек, зарубивший топором некую старуху… – Майор замер, ожидая реакции Парфенова, но она его разочаровала.

– Совпадение, – бесстрастно сказал актер. – Если так рассуждать, то почему именно Топорков, который к тому же уже умер? На Раскольникова этого десятки актеров пробовались…

– Вполне может быть, что это совпадение, – хмыкнул Жаверов. – Но тогда оно тут не единственное. Свидетельница видела рядом с трупом человека в костюме Пьеро…

– Померещилось, – так же равнодушно отозвался Парфенов. – Известно – женщина… Да и можно понять. Когда убитого человека увидишь, еще и не то померещится… Я, например, никогда с убитыми не сталкивался, и желания столкнуться как-то, представьте, не возникает…




15


– Товарищ Парфенов, – сказал Жаверов после паузы, – если все-таки закончить с Топорковым… Причина его самоубийства кроется в том, что он не смог стать киноактером. Ведь так?

– Мы этого не можем знать, – покачал головой упрямый артист.

– Если так рассуждать, то мы не можем знать вообще ничего, – парировал майор. – Но мы способны догадываться об истинном положении вещей, и чаще всего с очень высокой вероятностью. Вот вы слышали такое выражение – «бритва Оккама»?

– Признаюсь, нет, – ответил Парфенов. – Первый раз слышу.

– Ну что вы, это известное понятие, – протянул Жаверов. – Его вывел один английский монах, еще в Средневековье. Но никакая мистика или религиозность тут ни при чем. Напротив, «бритва Оккама» – один из самых универсальных материалистических законов. Мы, милиция, те, кто расследует преступления, постоянно, так сказать, вооружаемся этой «бритвой»… Хотя большинство об этом, возможно, и не догадывается. Суть этого принципа в том, что при столкновении с какой-то загадкой или тайной – в природе ли, в обществе ли – надо найти наиболее простое, элементарное объяснение. То есть версий может быть сколько угодно – в том числе самых мистических и фантастических. Но, как правило и как показывает практика, разгадка почти всегда лежит на поверхности. Исключения чрезвычайно редки. Именно поэтому практически все преступления неминуемо раскрываются.

– Будто бы? – удивился Парфенов. – А мне казалось, далеко не все. Иначе какой резон преступникам этим заниматься, если их все равно поймают?

– В том-то и дело, что преступники об этом даже не задумываются, – посетовал Жаверов. – Да что там преступники – вот даже вы сейчас удивились. К сожалению, такое бытует мнение, что можно совершить преступление и остаться безнаказанным. Иначе, действительно, какой резон? Но здесь тоже можно применить «бритву Оккама», в ответе на этот вопрос. Кто чаще всего совершает преступления? Люди примитивные, недалекие. Они излишне самоуверенны, думают, что очень легко могут всех провести… А умному человеку, если даже и придет в голову нарушить закон, он все как следует взвесит и откажется от этой затеи. Все беды человечества – от недостаточно развитого интеллекта большинства его представителей…

– Как вы складно рассказываете, – уважительно сказал Парфенов. – Вот только насчет умных… Раскольников разве не умный был? Так что он не вписывается в вашу систему.

– Раскольников – вымышленный герой.

– А тот, кто убил Баклажанова? – подхватил Парфенов.

– Не исключено, это тот, кто подражает Раскольникову, – ответил Жаверов.

– Но он, значит, умный? Раз он читал такую сложную книгу?

– Может, он только фильм смотрел, – усмехнулся Жаверов. – В любом случае, когда убивают в подражание кому-то, это почти наверняка может сделать только психически больной человек… А психически больные как раз могут быть и умными… Но я к чему клоню, товарищ Парфенов. Если Баклажанова убили топором (а это так и есть) и если это сделал человек в костюме Пьеро (что тоже почти наверняка, поскольку у нас нет оснований не верить свидетельнице), то мы имеем дело, во-первых, с психически больным человеком, а во-вторых – с тем, кто был как-то связан с Топорковым. Сам Топорков этого сделать не мог, поскольку доподлинно установлено – прежде всего при вашей, товарищ Парфенов, помощи, – что он мертв. Следовательно, кто-то… мстит за Топоркова!

Закончив, Жаверов триумфально посмотрел на Парфенова, но тот по-прежнему был настроен скептически:

– Да что вы, товарищ майор… Кто бы стал за него мстить? У него и друзей-то не было…

– Мы этого не можем знать, – ответил Жаверов актеру его собственной фразой. – Как бы то ни было, товарищ Парфенов, если вы вдруг вспомните о Топоркове еще что-то важное, прошу немедленно сообщить лично мне. Мой телефон вы записали, я помню.

– Конечно, – кивнул артист. – А можно вопрос? Я вот не совсем понял…

– Да-да, что именно? – участливо отозвался Жаверов.

– Я про эту вашу бритву… Почему «бритва-то»?

– Ну как, – усмехнулся майор. – Бритва сбривает все ненужное. – Он показал на своем лице, как бритва это делает.

– А-а, – довольно протянул Парфенов. – Тогда понятно.




16


Жаверов энергично шел по коридору, намереваясь побеседовать с директором «Мосфильма» Сизовым.

Вдруг некий человек буквально перегородил майору дорогу.

– Простите, – вежливо обратился мужчина, – вы ведь майор Жаверов?

Милиционер усмехнулся и подумал: «Чувствую, скоро меня будет узнавать буквально каждый на этом „Мосфильме“».

– Вижу, страна знает своих героев, – с юмором ответил Жаверов.

– Ну как вас можно не узнать, – протянул мужчина. – О вас тут уже все наслышаны… Впрочем, я не просто так – у меня к вам дело.

– Слушаю, – кивнул майор.

– Товарищ Жаверов. – Мужчина вдруг вытянулся по-военному и заговорил официальным тоном: – Я готов оказать любую помощь следствию. – Майор молчал. – Ну так что скажете? – перешел на обычный тон гражданин.

Жаверов устало вздохнул:

– Ну для начала – кто вы такой?

– Артист, – как нечто само собой разумеющееся, сказал мужчина.

– Как вас зовут, артист? – слегка улыбнулся майор.

– Носиков.

– И чем лично вы могли бы помочь?

– Всем чем угодно! – отрапортовал Носиков. Казалось, если бы на нем был головной убор, он обязательно бы отдал честь.

– Это не ответ, – без энтузиазма отозвался Жаверов. – Вот если бы вы что-то знали, что-то слышали… Что-то конкретное. То, что может помочь в раскрытии преступления. Есть у вас такие сведения?

– К сожалению, нет, – развел руками Носиков.

– Чем же вы тогда хотите помочь?

– Согласен выполнить любое ваше приказание, товарищ майор!

– Товарищ Носиков, – вздохнул Жаверов, – вы как будто комедию сейчас передо мной ломаете… Я слышал, что вы, актеры, любите розыгрыши, но сейчас, право же, неподходящий случай…

– Да что вы, товарищ майор. – Носиков прижал руки к груди. – У меня и в мыслях не было… Я что, не понимаю, что ли? Убийство произошло! Какие тут могут быть шутки, розыгрыши? Я абсолютно серьезно предлагаю вам в этом деле помощь! Потому что мне… небезразлична судьба этого дела, и мне искренне хотелось бы поучаствовать… посодействовать раскрытию…

– И как вы себе представляете это ваше содействие?

– Ну, я не специалист, поэтому к вам и обратился… Чтобы вы, так сказать, стали моим наставником в этом деле… Я бы мог, например, устроить слежку, собрать улики, опросить свидетелей…

– Все это делают представители милиции, – сухо сказал Жаверов. – И потом, при чем здесь слежка? За кем вы собираетесь следить?

Носик приблизился к самому уху майора и шепотом произнес:

– За тем, кто выдает себя за призрака…

– А почему вы шепчете? – невольно рассмеялся Жаверов. – Вокруг нас никого нет. Только призрак и может услышать. Но вы, как я понимаю, сами предполагаете, что это ненастоящий призрак…

– Ну конечно, товарищ майор! – воскликнул Носиков. – Кто сегодня верит в настоящих призраков?

– Насколько я слышал, на «Мосфильме» кое-кто верит, – заметил Жаверов.

– А, ерунда, – отмахнулся Носиков. – Сами себя только пугают. Никто не верит, поверьте!.. И простите за тавтологию, – добавил актер, подумав.




17


– Так вы полагаете, – спросил Жаверов, – тот, кто выдает себя за призрака, причастен к убийству режиссера Баклажанова?

– А что тут полагать? – пожал плечами Носиков. – Свидетельница же видела.

– Вообще говоря, вы верно рассуждаете, – сказал майор. – Но и тут могут быть нюансы. Скажем, убийца мог воспользоваться слухами и нарочно надеть костюм Пьеро. Чтобы всех сбить с толку.

– Вот-вот, – горячо закивал Носиков. – Мне это тоже в голову пришло!

– Ну и за кем тогда следить? – снова спросил Жаверов. – Если все так, едва ли убийца во второй раз вырядится подобным образом.

– А вдруг он на этом не остановится… – предположил Носиков.

– На чем? – хмыкнул майор.

– На одном убийстве. И совершит следующее.

– И снова в костюме Пьеро?

– Не исключено.

– Да уж, – протянул Жаверов. – Тогда это уже совсем балаган будет…

– Вернее сказать – балаганчик, – добавил актер.

– Почему балаганчик? – не понял майор.

– Ну это известная пьеса Блока. Там действуют Пьеро, Арлекин, Коломбина и так далее.

– Насколько я знаю, здесь уместнее вспомнить сказку Толстого «Золотой ключик», – заметил Жаверов.

– Да, правильно, – вздохнул Носиков. – Просто вы сказали про балаган, и у меня сразу эта ассоциация… Ну а все-таки, товарищ майор, как вы собираетесь искать убийцу? Станете опрашивать всех, кто хорошо знал Баклажанова, выяснять, были ли у него враги, недоброжелатели?..

– Вы, я вижу, и сами все знаете, – сказал Жаверов.

– Я просто детективы люблю читать, – поделился Носиков. – С детства это у меня. Я даже хотел стать сыщиком…

– Что же не пошли в милицию работать?

– Да вот, – с досадой развел руками Носиков, – проклятое лицедейство поманило… Не удержался и стал артистом.

– Жалеете, значит? – понимающе сказал майор.

– Нет, – отмахнулся Носиков. – Меня все устраивает. Но все-таки до сих пор хочется реализовать мечту юности, так сказать.

– И вы решили, что убийство вашего коллеги – подходящий случай?

– Ну что вы, – сконфузился Носиков. – Я бы посовестился назвать Льва Александровича своим коллегой… Режиссер все-таки выше актера.

– Вы, пожалуй, правы, – задумчиво произнес Жаверов. – Интересно, все ли актеры так считают?

– Амбиции, конечно, у всех у нас есть… Но большинство актеров, я думаю, понимают, что главный в кино – режиссер… Товарищ майор, – вдруг что-то сообразил Носиков, – так вы думаете, что это какой-то актер сделал?

– Я пока еще ничего не думаю, – отрезал Жаверов. – Ну а вы как считаете? Может актер убить режиссера? Если абстрактно на это посмотреть…

– Не думаю, – покачал головой Носиков. – По крайней мере, если только по рабочим причинам – кому-то там режиссер от роли отказал, – то это совсем неправдоподобно. Вот если по личным мотивам…

– А личные – это что? Режиссер у актера жену увел? – усмехнулся майор.

– Вот в это еще можно поверить! – сразу оживился Носиков. – Актеры – народ импульсивный, сгоряча могут дров наломать…

– Только, боюсь, наш случай – не тот, – сказал Жаверов. – Тут все указывает на заранее обдуманное убийство.

– Да и Лев Александрович ни у кого жену не уводил, – подтвердил Носиков.




18


– Значит, вы не знаете никого, у кого могли бы быть личные счеты с Баклажановым? – спросил Жаверов.

– Лично я – никого, – ответил Носиков. – Это был очень хороший человек.

– Про покойников всегда так говорят, – грустно заметил майор. – А Топоркова вы знали?

– К сожалению, нет, – покачал головой актер.

– Стало быть, и про него ничего сообщить не можете?

– Увы… Но, товарищ майор, он же действительно умер?

– По всей видимости, – отвечал Жаверов. – Да только либо убийца все обставил так, чтобы мы пошли по ложному следу и заинтересовались покойным Топорковым, либо этот самый убийца и впрямь как-то связан с Топорковым…

– Интересная мысль, – почесал подбородок Носиков. – Месть за погубленную актерскую судьбу…

– То есть такое вы допускаете? – спросил майор.

– Ну вот если бы Топорков, – стал рассуждать Носиков, – перед смертью рассказал какому-нибудь своему очень близкому человеку, что хочет умереть из-за того, что его не снимают, а потом пошел и на самом деле повесился… Если бы так было, то в принципе можно себе представить, что этот близкий человек от горя пошел расплачиваться за своего Топоркова… В состоянии аффекта, – добавил Носиков и самодовольно посмотрел на Жаверова, ожидая очередного комплимента своей подкованности.

Но майор на этот раз не стал хвалить актера:

– На убийство, совершенное в состоянии аффекта, наш случай, как я уже сказал, не походит… А что касается близкого человека… Кто бы это мог быть? Женщина? Очень сомнительно, чтобы такое могла осуществить женщина…

– Значит, мужчина, – сделал логичный вывод Носиков.

– Среди других актеров и вообще киношников у Топоркова друзей вроде бы не было, – продолжал вслух рассуждать Жаверов. В артисте Носикове он словно бы нашел своего временного «Ватсона», наивного и благодарного слушателя-собеседника. – Тогда следует предположить, что это кто-то посторонний… Он заранее проник на студию, затаился… Такое возможно, как вы думаете?

– Очень запросто, – подтвердил Носиков. – Знаете, как у нас говорят: на «Мосфильме» есть места, куда не ступала нога человека…

– Выходит, лучшего места для совершения преднамеренных убийств не придумаешь…

– Выходит, что так, – сказал актер с какой-то даже радостью.

– Хорошо, что здесь у вас в основном люди благородной профессии – творческой, – произнес Жаверов, глядя в лицо Носикову. – А то бы мне прописаться у вас пришлось… Вы ведь на моем участке как раз…

– Ну что ж, по-моему, лучше «Мосфильм», чем «малина» какая-нибудь, – усмехнулся Носик.

– Вот это вы верно сказали, – улыбнулся Жаверов. – Ладно, товарищ Носиков, был рад знакомству, ну а сейчас мне к директору надо…

– К Сизову, что ли? – воскликнул актер. – А чем он вам поможет?

– Он – директор.

– Вот именно! Сидит у себя в кабинете и непонятно что делает. О чем он может вам рассказать? Вы лучше расспросите тех, кто настоящим делом тут занимается – актеров и так далее…

– Товарищ Носиков! – строго обратился к нему Жаверов. – Если вы прочитали уйму детективов, это не дает вам права учить милицию, как ей расследовать преступление…

– Ой, простите, товарищ майор, – сразу осекся актер. – Я ничего такого не имел в виду – чтобы учить там. А насчет директора вы и сами сейчас поймете, что я прав… Великодушно извините, если что. И обращайтесь, пожалуйста, я всегда в вашем распоряжении.

– Я это учту, – сказал Жаверов и чеканным шагом направился к двери директорского кабинета. – Кстати, как его имя-отчество? – вдруг обернулся он к Носикову.

– Николай Трофимыч, – подсказал артист.




19


Жаверов без стука вошел в директорский кабинет и с порога гаркнул:

– Здравия желаю, Николай Трофимович! Майор Жаверов!

Сизов привстал:

– Да-да, пожалуйста, проходите… Добрый день.

– Не такой уж он и добрый, – вздохнул майор, садясь напротив директора. Сизов сел обратно в кресло.

– Что и говорить, кошмар, конечно, – с почти виноватыми интонациями заговорил директор. – Первый раз при мне что-то подобное случается… Да и до меня, насколько я знаю, ничего такого не происходило…

– Выходит, это первое убийство, совершенное на территории «Мосфильма»? – сделал вывод Жаверов.

– Лично я убежден, что первое, – сказал Сизов. – Если бы раньше что-то такое было, об этом бы все помнили… Да и этот случай теперь не забудется… Просто какую-то дурную славу «Мосфильм» начинает приобретать… Сначала самоубийство, теперь еще и убийство… Кстати, самоубийств здесь раньше тоже не было…

– Вот поэтому я и предполагаю, что оба эти дела могут быть как-то связаны, – кивнул майор.

– Да, но как? – растерянно спросил Сизов.

– Это еще предстоит выяснить… Полагаю, самоубийцу Топоркова вы не знали?

– Нет, – развел руками директор.

– Ну а с убитым Баклажановым, конечно, хорошо были знакомы?

– Не так чтобы хорошо – общались изредка, но только здесь, в этих стенах… Даже, скорее, в этом кабинете… Сами понимаете, режиссеры – такой народ… Либо они дома сценарий пишут, либо на съемочной площадке кино снимают… Особо их и не узнаешь… То есть я, как директор, имею куда меньшее представление о Баклажанове как о человеке, чем, например, актеры, которые у него снимались, или члены съемочной группы…

– Да, это понятно, – согласился Жаверов. – Всех их мы еще опросим. А вам, стало быть, совершенно нечего сообщить следствию?

– Боюсь, что нет, – вздохнул директор. Видно было, что ему очень хотелось быть полезным и что его расстраивала собственная в данном случае бесполезность.

– Скажите, а легко ли постороннему человеку попасть сюда, на «Мосфильм»? – спросил майор.

– А вы думаете, это сделал посторонний? – посмотрел на него Сизов.

– А вы думаете по-другому? Кто-то из своих?

– Нет, как раз то, что это сделал кто-то из наших… нет, такое у меня в голове не укладывается… А проникнуть – да, при желании мог и посторонний… Ну а куда у нас посторонний не может проникнуть? Тем более здесь ежедневно столько народу… Я бы даже сказал, что не сомневаюсь, что это сделал именно посторонний! – уверенно заключил Сизов. Майор молчал, и директор решил развить свою мысль: – Здесь ведь у нас огромный простор… Вся территория – тридцать пять гектаров… Масса возможностей спрятаться, затаиться… На «Мосфильме», как говорят, есть места, куда не ступала нога человека…

– Да, об этом мне уже доложили, – хмыкнул Жаверов. – Стало быть, установить здесь у вас жесткую пропускную систему затруднительно?

– Весьма затруднительно, – подтвердил Сизов. – К тому же, если кто-то захочет остаться совершенно незамеченным, он навряд ли пойдет через главный вход… Так что эта мера была бы даже и напрасной… Но, товарищ майор, – вдруг осекся директор, – ведь убийство уже произошло… И убийцы, конечно, очень давно тут нет. И едва ли он вновь сюда пожалует…

– Как знать, как знать, – отозвался Жаверов.

– Или вы полагаете, что такое может повториться? – Сизову стало не по себе от этой мысли.

– Ничего не могу сказать, пока мы хотя бы не узнаем, за что убили режиссера, – сказал майор, вставая. – Ну что ж, Николай Трофимович, не стану вас больше отвлекать. Будем держать вас в курсе, могу заверить, что это дело не останется нераскрытым. Правда, следствие может затянуться, но… В общем, всего доброго!

– Спасибо, – отвечал директор. – Будем очень благодарны, когда вы распутаете весь этот ужас.




20


Следствие с самого начало зашло в тупик. Опросы родственников, коллег, знакомых Баклажанова решительно ничего не дали. Все характеризовали Льва Александровича как тишайшего, порядочного человека, всецело поглощенного своей работой. Каждый, кто близко знал режиссера, выражал тревожное недоумение по поводу того, что именно Баклажанова постигла столь страшная участь. Ни у кого это не укладывалось в голове.

Призрак же со времени убийства больше не появлялся. Теперь уже все женщины, работающие на студии, боялись его как огня – отныне ни одна из них ни на минуту не желала оставаться на территории «Мосфильма» в одиночестве. Даже в туалет дамы стали ходить парами.

Безусловно, жестокое убийство режиссера шокировало всех, кто имел – хотя бы в отдаленном прошлом – малейшее отношение к «Мосфильму» и вообще к советскому кинематографу. Первую неделю после случившегося мосфильмовские постоянные или приглашенные работники ходили как в воду опущенные. Во многих съемочных группах режиссеры даже установили запрет на разговоры о произошедшем, но это не помогало. Люди – особенно актеры – могли притворяться, что недавнее преступление их не гнетет и не интересует, но все равно в душе всякий думал о нем почти непрестанно.

Однако на вторую неделю кровавое происшествие стало понемногу забываться, тем более что призрак перестал являться.

Нашлись даже циничные шутники, которые передавали из уст в уста брошенную кем-то кощунственную остроту: разрубили баклажан топориком…

Разумеется, по-настоящему никто не верил, что убийство совершил призрак Топоркова. А если кто и мог допустить такое, ни за что не признался бы в этом окружающим…

Но все-таки почти никто не подвергал сомнению свидетельство монтажера Васильевой – всеми уважаемой, рассудительной женщины. Если она застала на месте преступления человека в костюме Пьеро, значит, убийство действительно совершил человек в костюме Пьеро.

И тут уже начинались различные измышления, версии и теории. Кто-то считал, что убийца нагло воспользовался нелепыми слухами и нарочно вырядился таким образом, причем именно с той целью, чтобы его непременно кто-нибудь увидел рядом со свежим трупом Баклажанова.

Другие считали, что те, кто видел призрака в начале года, и в самом деле его видели, только это был не призрак, а какой-то ненормальный, которому после самоубийства Топоркова пришла идея облачиться в такой костюм и попугать местных сотрудников, преимущественно женщин. Вероятно, потом ему надоело просто пугать, и он убил случайно попавшегося под руку Баклажанова. Ну а что с ненормального взять…

Третьи заходили совсем далеко, воображая, что Топорков на самом деле не умер, а лишь инсценировал свое самоубийство, после чего решил отомстить одному из тех режиссеров, которые отказывали ему от ролей. И что, возможно, этот чокнувшийся на своем невезении горе-актер до сих пор хоронится по закуткам и задворкам «Мосфильма» в своем любимом балаганном костюмчике.

На резонный вопрос: «Как можно настолько хорошо инсценировать свою смерть, чтобы в нее поверили даже врачи и милиция?» – у теоретиков находилось несколько вариантов ответа. Согласно их домыслам, Топорков мог либо заранее сговориться с врачом, который осматривал его псевдотруп, либо принять какой-то неведомый препарат, который временно отключает в человеке все ощутимые признаки жизни (эта полуфантастическая версия нуждалась также в дополнительной жуткой сцене побега «ожившего» Топоркова из морга), либо сунуть вместо себя в петлю какого-то другого, может, даже отчасти схожего с собой мертвеца…

Наиболее убедительной из всех этих гипотез можно было считать ту, что в четвертом павильоне повесился вовсе не Топорков и что будто бы опознавший его артист Парфенов попросту ошибся… Этого, конечно, нельзя было исключать, но тогда становилось непонятно, при чем здесь вообще Топорков, костюм Пьеро и мнимая месть режиссеру Баклажанову, некогда отказавшему Топоркову от главной роли…

Словом, вслед за следствием мосфильмовские творческие и не очень творческие работники – от старожилов до неофитов – в конечном итоге вынуждены были разводить руками со словами вроде: «Черт его разберет, что у нас тут такое происходит…»




21


Менее чем через месяц после убийства Баклажанова режиссер Войномиров, снимающий картину в шестом павильоне, назначил любовное свидание играющей в его новой постановке артистке Ветлугиной.

– Закончится смена, – нашептывал он ей во время обеденного перерыва, – все разойдутся, мы останемся… И вся ночь – наша. Ты, конечно, виду не подавай – выйди вместе со всеми в конце дня, а потом незаметно вернешься обратно… Господи, Виолетточка, мне прямо не терпится, я уже сейчас весь горю!.. Как долго я этого ждал!

– Так мы что, – несколько растерянно спросила девушка, – прямо здесь будем этим заниматься?

– Ну а где же, где же еще, голубка ты моя? – говорил режиссер, целуя ей руки. – Здесь нас никто не застанет, никто ни о чем не узнает… Опасаться нечего… И к тому же здесь удобно. Вон смотри, какая кровать. Я специально такую хорошую заказал. Для фильма-то без надобности, что она такая большая и удобная. Можно было и попроще обойтись… Но я знал, моя милая, прямо вот не сомневался, что в один прекрасный день – я бы даже сказал, счастливейший из дней моей жизни! – мы обязательно останемся здесь вдвоем, и тогда…

У Войномирова даже не нашлось слов, чтобы описать, какое блаженство будет «тогда». Он лишь зажмурился и в немом восторге вновь стал тыкаться лицом в маленькие подрагивающие ручки актрисы Ветлугиной.

– Да я не о том, что здесь неудобно, – несмело сказала девушка, аккуратно высвобождаясь из цепких пальцев охваченного страстью режиссера. – Просто… опасно здесь на ночь оставаться. Сами знаете…

– Что – знаю? – встрепенулся Войномиров, недоуменно вздымая плечи. – Ничего такого я не знаю! Уж не хочешь ли ты сказать, моя голубушка, что веришь этим смехотворным басням о каком-то там – ха-ха! – п-призраке? О дитя мое, это же сущий вздор! Как можно верить…

– В привидения я, разумеется, не верю, – строго ответила Ветлугина. – А вот в убийцу верю… Точнее, что значит «верю»? Я знаю. И все знают, что недавно здесь произошло убийство. Уж этого вы не станете отрицать, Роман Ихти… – Здесь актриса запнулась. Она до сих пор не наловчилась выговаривать сложное отчество Войномирова и все норовила назвать его Ихтиандровичем.

– Умоляю тебя, моя прелесть, просто Роман! – Режиссер сложил перед ней ладони. – Я же просил!

– Хорошо, хорошо, – успокаивающе сказала девушка. – Роман так Роман… Но только, Роман, я думала, что мы встретимся где-нибудь… ну не здесь, одним словом. Тем более ночью. Можете смеяться надо мной, но мне страшно.

– Ну что ты, милочка, со мной тебе совершенно нечего опасаться! – храбро заявил режиссер. – Или ты сомневаешься в моей мужественности, раз полагаешь, что я не смогу тебя защитить? – присовокупил он для верности обиженным голосом.

– Даже не знаю, – капризно протянула Ветлугина. – Вон ведь Баклажанов – он тоже был мужчиной. Но это его не спасло… Да и как спастись, когда на тебя с топором кто-то… Ой, кошмар какой, даже представить все это жутко! – С этими словами артистка закрыла ладонями глаза, показывая, насколько ей страшно.

– Ну, хорошо. – Войномиров прибегнул к последнему доводу. – Допустим, и меня вслед за Баклажановым захотят разрубить… вернее, зарубить топором. Я только говорю: допустим! – повысил он голос, заметив, что Ветлугина готовится вскрикнуть. – Что ж, и пусть! Пусть зарубят! Ради свидания с тобой, мой ангел, я готов пойти и на эту жертву… Ну а тебе бояться совсем нечего. Да ни у какого маньяка не поднимется рука на такую душечку! И к тому же я убежден, что ты никому в жизни не сделала ничего плохого. За что же тебя убивать?

– А вы разве сделали? – прошептала девушка, во все глаза глядя на храбреца-режиссера и невольно любуясь им в эту минуту.

– И я не сделал, – немедленно кивнул Войномиров. – Так что и для меня опасности никакой. Ну, подумай сама, стал бы я так рисковать, если бы была хоть какая-нибудь опасность?

Ветлугина уже немного запуталась в противоречащих друг другу аргументах режиссера и вяло согласилась:

– Да, наверно, не стали бы…

– Ну так вот! – триумфально воскликнул Войномиров. – Так что отбросим всякие сомнения и наконец-то заключим друг друга в продолжительные объятия!

– Ладно, уговорили, – вздохнула Ветлугина. – Только еще скажите, – на всякий случай уточнила она, – вы случайно не пробовали когда-нибудь этого самого Топоркова?

– Что вы, нет! – не моргнув глазом солгал режиссер. – Я его и не видел никогда и не слышал о нем до того, как все эти сплетни пошли…

На самом деле Войномиров вспомнил о Топоркове еще тогда, когда впервые услышал о его самоубийстве. У режиссера была хорошая память на всех без исключения актеров – даже тех, которых он видел лишь в течение пяти минут во время кинопроб, как пресловутого Топоркова.

Но, в отличие от своей любимой на сегодня актрисы, Войномиров действительно не страшился никакого Топоркова, поскольку ни на мгновение не сомневался в истинности его смерти. Баклажанова же, по его мнению, убили за что-то другое, к чему он, Войномиров, не может иметь ни малейшего отношения.




22


В конце съемочного дня, как и было условлено, Виолетта Ветлугина покинула шестой павильон в числе прочих актеров и персонала.

Через пятнадцать минут она вернулась обратно, где ее поджидал потирающий от нетерпения руки Роман Войномиров.

– Виолетта, лапуля моя, как долго я тебя ждал! Весь день только об этом и думал, а время, как нарочно, так медленно тянулось!.. – Эти слова режиссер перемежал пылкими, почти яростными поцелуями в губы, лицо и шею Ветлугиной.

– Ну что ж вы, Роман Ихти… То есть просто Роман! Что ж вы так сразу-то… набрасываетесь прямо? – смущенно залепетала актриса, пытаясь отстранить от себя жаждущего режиссера. – Давайте не так… сразу. Пожалуйста! Мы же с вами впервые наедине остались…

– Да мне просто не терпится, дорогая моя! – восторженно взвыл Войномиров, но тут же взял себя в руки. – Однако ты, конечно, права, прости. Для начала, само собой, посидим и так далее. Вот я вино приготовил. Как тебе красное?

– Красное – ничего, – равнодушно отозвалась артистка, поправляя платье.

– Чудно! – просиял режиссер. – Сейчас разолью… Вон у нас тут и столик, и стулья – все чин по чину…

Он убрал ширму, за которой действительно скрывался небольшой стол и два стула. Вытащив из лежавшей здесь же сумки бутылку вина, два бокала и штопор, Войномиров принялся откупоривать сосуд. Поразмыслив и на секунду отложив это дело, режиссер достал из сумки и поставил на стол бутылку водки – уже немного початую.

Ветлугина тем временем стала оглядываться в поисках зеркала. Найдя его, она поспешила причесаться, однако не успела даже мельком увидеть свое отражение. Кто-то вдруг оказался сзади и схватил ее за лицо ладонью, в которой была смоченная чем-то тряпка. Артистка смертельно перепугалась, но не успела и пикнуть, как тут же потеряла сознание, вернее – моментально заснула.

Усыпивший ее злоумышленник бесшумно оттащил обездвиженное тело за ближайшую декорацию. Все это произошло в какие-нибудь полминуты.

Войномиров тем временем уже разлил по бокалам вино и разложил на столике закуску: икру, сыр, колбасу, огурцы. Все это было нарезано и распределено по тарелкам за ту четверть часа, пока он дожидался Ветлугину.

– Виолетточка! – на весь павильон пропел Войномиров. – Прошу к столу!.. Где ты, радость моя? – Режиссер вышел из-за ширмы и оглянулся по сторонам. – Душенька, ты что, спряталась от меня? Ну, полно, не дурачься, выходи!.. Виолетта, ну я уже себя не контролирую! Еще минута – и я разорвусь от страсти! Ты же не желаешь смерти своему любимому режиссеру?.. Право, товарищ Ветлугина, это не смешно! У тебя, ты сама знаешь, нет лучшего друга, чем я! А ты со мной так обращаешься… Не мы ли еще вчера клялись с тобой в вечной симпатии и дружбе?.. Виолетта!

Войномиров, казалось, упивался собственной речью и не слишком усердно искал в павильоне Ветлугину, ожидая, что она вот-вот сама откуда-нибудь выйдет, чтобы со смехом и горячими извинениями кинуться ему на шею. Однако этого не происходило. В конце концов режиссер обиделся.

– И после такого ты все еще будешь утверждать, что мы – друзья? – выкрикнул он на весь павильон.

– Враги! – вдруг услышал он приглушенный, жуткий и, главное, мужской голос.

Войномирову моментально стало не по себе.

– Кто здесь? Кто?! А ну, выходите! Выходите сейчас же! – К досаде режиссера, все эти слова у него получилось произнести не приказным, а испуганным и каким-то даже жалким тоном.

– Враги! Давно ли друг от друга их жажда крови отвела? – задекламировал тот же неприятный голос, а через секунду режиссер увидел и его обладателя.

Из-за декораций вышел высокий человек в цилиндре и черной шубе до пят. Медленно надвигаясь на Войномирова, он продолжал свою декламацию:

– Давно ль они часы досуга, трапезу, мысли и дела делили дружно? Ныне злобно, врагам наследственным подобно, как в страшном, непонятном сне, они друг другу в тишине готовят гибель хладнокровно…




23


– Что это значит? – вытаращился на подходящую к нему фигуру Войномиров, невольно отступая при этом назад.

– Не засмеяться ль им, пока не обагрилась их рука, – продолжал тем временем человек в цилиндре, – не разойтиться ль полюбовно?.. Но дико светская вражда боится ложного стыда.

– Да что за балаган вы здесь устроили? – наконец немного осмелел режиссер. – Виолетта! – крикнул он куда-то в сторону. – Выходи, не бойся. Это просто какой-то… пьяный. Сейчас мы с тобой выпроводим его отсюда!

– А один, значит, боитесь не справиться? – вдруг усмехнулся мужчина в шубе, остановившийся в нескольких шагах от Войномирова. – Так, Роман Иринархович?

– Да я и один… – пролепетал было режиссер, но вдруг осекся. – Позвольте, так вы меня знаете? Вы кто?

– Не узнаете? – усмехнулся мужчина, после чего размашистым жестом сорвал с головы цилиндр. – А теперь?

– Так, так, – всмотрелся Войномиров и через секунду вытаращился на незваного гостя еще сильнее. – Т-топорков? Актер Топорков, да?! Какая, помилуйте, неожиданность…

– Да уж, конечно, – иронически протянул Топорков. – Вы, верно, не ожидали меня увидеть после тех бесцеремонных, с позволения сказать, кинопроб, которые вы мне однажды устроили… Я дивлюсь, что вы меня вообще сейчас узнали…

– Узнал, не сомневайтесь, – без страха сказал Войномиров. Он понемногу успокаивался. Мысль о Баклажанове и его участи сейчас даже не приходила ему в голову, так что он не видел в Топоркове никакой для себя опасности. Подумаешь, жалкий сумасшедший актеришка пожаловал качать права… Как пришел, так и уйдет… – Однако что же вы хотите? – уже почти высокомерно спросил режиссер, которого начинал по-настоящему раздражать визит, кажется, действительно пьяного лицедея.

– Я хочу рассчитаться, – холодно пояснил Топорков.

– Рассчитаться? – пожал плечами Войномиров. – Помилуйте, вы мне ничего не должны… – Режиссер издал смешок, показывая тем самым, насколько нелепо выглядит сейчас Топорков со своими ужасными декламационными завываниями и непонятными счетами.

– Вы мне должны, – отрезал актер.

– Что вы говорите! – всплеснул руками Войномиров. – Что-то я не помню, чтоб как-либо у вас одалживался…

– Вы отказали мне в роли, – металлическим голосом продолжал Топорков. – В числе многих прочих. И тем погубили меня.

– Погубили? – брезгливо переспросил режиссер. – Да что вы из себя здесь корчите? Подумаешь, роль ему не дали… Нет, я понимаю, обидно, конечно, но надо же себя сдерживать, милостивый государь! А у вас, судя по всему, ни малейшего представления о собственной чести и достоинстве… Пришли сейчас сюда, да еще в такой час, и даже как будто не понимаете, как вы в этом положении жалки… Ну, пойдите еще на паперти подаяния просить, коли вы у нас такой несчастный – роли не можете получить… Тьфу ты! – Войномиров даже скривился от переполнявшего его отвращения к убогому визитеру.

– А вы не правы, сударь, – с перекошенной улыбкой отвечал Топорков. – У меня как раз, напротив, самое обостренное представление о собственной чести и достоинстве. Вслед за своим любимым литературным героем Евгением Онегиным я считаю, что обиду надлежит смывать единственно кровью! – С этим словом глаза актера как будто вспыхнули зловещим огнем.

– Да что вы несете! – отмахнулся Войномиров и даже отвернулся от Топоркова, выказывая этим, что на него ему противно смотреть. – Тоже мне – Евгений Онегин… Ах ну да. – Тут режиссер вновь обернулся к гостю. – Вы даже вырядились по образу и подобию, что называется… И стишки, кажись, из Пушкина сейчас читали, верно?

– Стишки! – презрительно передразнил Топорков. – А вы даже не сразу вспомнили? Вот так режиссер! Снял «Евгения Онегина», а текста и не знает…

– Что ж я, по-вашему, наизусть его должен знать, если поставил? – усмехнулся Войномиров. – И потом это когда было-то… Вы тоже, конечно, вовремя спохватились, нечего сказать… Сто лет прошло, а он – нате: является права качать! Мало того что бездарны, так еще и долго запрягаете… Такими темпами вы и впрямь до старости роли не получите! Да что там до старости – до самой смерти!




24


Запальчиво высказав такое, режиссер даже усомнился в себе: не слишком ли он жесток? Но то, как отреагировал на его слова Топорков, заставило Войномирова пожалеть о сказанном.

Актер подбоченился и пристально посмотрел на Войномирова. Даже с расстояния в несколько метров режиссеру было видно, как моментально напряглось все тело Топоркова и какой чудовищной злостью засветились его глаза.

– Значит, я, по-вашему, бездарен? – прошипел Топорков. Цилиндр незаметно для Войномирова снова оказался на голове актера. – А тот самый, как его, Ведьмедев – гений актерского мастерства, да?

– Гений не гений, – растерянно пробормотал режиссер, – а сыграл нормально… У меня к нему нет претензий.

– Зато у меня к вам есть! – громовым голосом воскликнул Топорков.

– Помилуйте, да какие же? – занервничал Войномиров. – Какие претензии? Чего вы хотите от меня? Извиниться перед вами? Ну извольте – извинюсь…

– Извиниться! – передразнил Топорков. – Вы отняли у меня жизнь и хотите отделаться банальным извинением?

– Какую жизнь?! – воскликнул Войномиров. – У вас бред или… что у вас?!

– Разве вы не слыхали, – усмехнулся актер, – что меня уже нет на свете? Что я вынужден был повеситься по вине вам подобных?

– Псих! – не выдержал режиссер.

– Не псих, а призрак, – поправил Топорков. – Я пришел с того света по вашу душу!

С этими словами актер сунул руки в глубокие карманы своей шубы и вытащил оттуда два старинных по виду пистолета.

– Вот! – потряс он ими в воздухе. – Я буду настолько милостив к вам, что даже позволю вам сразиться со мной в честном поединке… Хотя вы этого и не заслуживаете. Вы – далеко не Ленский, между нами говоря…

– А вы – Онегин, что ли? – гаркнул Войномиров, все еще не двигаясь с места. – Совсем спятили?.. Все, я ухожу отсюда! Виолетта! – снова повернулся он в сторону декораций. – Выходи, мы уходим…

– А ну-ка, стоять! – услышал он вдруг железный голос Топоркова. Режиссер метнул на него взгляд и увидел, что актер направляет на него дуло. – Если вздумаете удрать, вам это не удастся: я вас немедленно застрелю. Воспользуйтесь моей добротой, пока не поздно, возьмите один из этих пистолетов… У вас есть шанс выжить, понимаете?

– Нет, нет, – замотал головой Войномиров. – Я не буду в этом участвовать… Это… кретинизм какой-то! Даже если это ненастоящие пистолеты, даже если холостые, я все равно… не собираюсь…

– Пистолеты – самые настоящие, – отрезал Топорков. – Дуэльные. Мастера Лепажа. Только немного переделанные с тех времен, когда они были изготовлены. Не сомневайтесь – они приведены в полную боеготовность. Пистолеты абсолютно одинаковые – выбирайте любой. Никакого подвоха. И, разумеется, они заряжены отнюдь не холостыми… Ну так что же? Подойдите и возьмите… Роман Иринархович?

Поскольку режиссер по-прежнему стоял столбом и теперь уже как будто потерял дар речи, Топорков направился к нему сам, приговаривая:

– Что ж, могу и я подойти, я не гордый… Тем более актер, как считается, должен уважать режиссера… Режиссеру-то не обязательно уважать артиста, но попробуй кто из нашего брата проявить малейшее к режиссеру пренебрежение – о, горя потом не оберешься…

Оказавшись лицом к лицу с Войномировым, Топорков молча протянул ему оба пистолета. Режиссер, глядя страдальческими глазами в лицо актера, прошептал:

– Послушайте, товарищ Топорков… Петр… Простите, не знаю вашего отчества… Но зовут вас Петр, правильно ведь?.. У меня хорошая память… Так вот, Петр… Петя… ну зачем вам это нужно? Скажите по совести! Чего вы этим добьетесь?

– Справедливости! – прозвучал раскатистый ответ Топоркова.




25


Войномиров понуро опустил голову. У него уже не было сил спорить.

– Не хотите выбирать, я вам сам дам, – почти дружелюбно сказал Топорков. – Берите вот этот… Сейчас я сразу взведу курок…

Актер исполнил сказанное и слегка ткнул длинным дулом в руку режиссера. Тот вздрогнул и быстро взял пистолет, опасаясь, как бы он не выстрелил сам по себе.

– Чудно, – улыбнулся Топорков. – Теперь я приведу в боеготовность свое оружие. – Он взвел курок на втором пистолете. – И начнем, пожалуй, как сказал пресловутый Ленский… Я отступлю к противоположной стене, а барьером для нас будет вон, видите этот провод. Он как раз протянут по центру. Все, я отхожу… Только не обессудьте, я пойду спиной вперед. Не хочу к вам поворачиваться и вводить вас в лишнее искушение…

Топорков с пистолетом, поднятым кверху дулом, стал осторожно пятиться назад. Войномиров же, несмотря на подавленность, все же возразил отступавшему:

– Так вы ведь призрак, по вашим словам… Какой вред вам причинит пуля?

– Вы правы, – усмехнулся Топорков, не останавливаясь. – Хорошо, тогда если вы в меня попадете, и пуля пройдет сквозь меня, будем считать, что вы победили. И я в вас уже не буду стрелять. Так сказать, на правах вторично и окончательно мертвого.

Режиссер только покачал головой. Он понял, что ему не отвертеться от навязанной психом затеи. О Виолетте он уже позабыл напрочь.

Топорков тем временем уперся спиной в противоположную стену и оттуда крикнул Войномирову:

– Вы готовы? Начинаем подходить к барьеру… Только не вздумайте побежать к выходу – тогда я вас немедленно пристрелю, как зайца… По-моему, это будет справедливо… – С этими словами Топорков медленно двинулся в сторону импровизированного барьера и вновь перешел на декламацию: – Приятно дерзкой эпиграммой взбесить оплошного врага; приятно зреть, как он, упрямо склонив бодливые рога, невольно в зеркало глядится и узнавать себя стыдится; приятней, если он, друзья, завоет сдуру: это я!..

Тут Топорков, заметив, что Войномиров по-прежнему стоит на месте со склоненной головой и опущенным пистолетом, остановился и выкрикнул:

– Эй, вы! Так и намерены стоять? Учтите, я вас все равно не пожалею – буду стрелять в любом случае… А ну, поднимите на меня глаза! Так, хорошо, теперь пистолет… Теперь идите… Впрочем, если хотите, можете оставаться там, а я дойду до барьера… Шансы наши будут равны…

Топорков вновь вытянул перед собой правую руку с пистолетом и не спеша двинулся дальше, заканчивая оборванную цитату:

– Еще приятнее в молчанье ему готовить честный гроб и тихо целить в бледный лоб на благородном расстоянье…

Тут Войномиров, словно в трансе, тоже поднял пистолет по направлению к Топоркову и зажмурил один глаз…

Раздался оглушительный выстрел, режиссер не сразу понял, что выстрелил не он, а в него. Топорков выстрелил в него – и, кажется, попал…

Войномиров выронил пистолет и схватился рукой за грудь. Он никак не ожидал нащупать ладонью хлещущую из него теплую жидкость…

«Это… это…» Режиссер даже в мыслях не успел произнести слово «кровь», как замертво рухнул на пол.

– «Мгновенным холодом облит, Онегин к юноше спешит, – вновь заговорил Топорков, подходя ближе к сраженному Войномирову, – глядит, зовет его… напрасно: его уж нет. Младой певец нашел безвременный конец! Дохнула буря, цвет прекрасный увял на утренней заре, потух огонь на алтаре!»

Закончив свои восклицания, Топорков сорвал с себя шубу и небрежно бросил ее на бездвижное тело. Под шубой у актера обнаружился белый костюм Пьеро.

Затем Топорков подошел к стоявшему неподалеку напольному зеркалу, вынул из кармана баночку с белилами и стал наносить их на свое лицо.




26


Через несколько минут после того, как полностью перевоплотившийся из Онегина в Пьеро Топорков покинул шестой павильон, артистка Ветлугина осторожно встала с пола и на цыпочках побежала к выходу.

Боязливо высунув голову наружу, она убедилась, что поблизости никого нет, и пулей рванула по направлению к выходу с «Мосфильма».

Ветлугина жила совсем недалеко от студии, обычно она добиралась до дома за пятнадцать минут. Сегодня же она примчалась домой еще быстрее.

Не раздеваясь и на всякий случай сразу заперев за собой дверь, Ветлугина бросилась к телефону и набрала «02».

Через полчаса она уже снова была в шестом павильоне «Мосфильма», только теперь вместе с милиционерами. Сегодня они отреагировали оперативно – приехали сразу на двух машинах: одна – на студию, другая – домой к Ветлугиной. Уговаривать артистку вернуться на место, где она только что пережила самые страшные минуты в своей жизни, не пришлось: в сопровождении родной милиции Ветлугина ничего не боялась. Кроме того, ей хотелось, чтобы как можно скорее поймали того, кто убил бедного Войномирова… Кто знает, может, благодаря помощи Ветлугиной преступника действительно поймают, и никто на «Мосфильме» больше не пострадает от его рук.

Более того, Ветлугина поклялась себе, что ноги ее больше не будет на этом проклятом «Мосфильме» до тех пор, пока неведомый убийца не окажется за тюремной решеткой.

Артистка, к приятному удивлению майора Жаверова, была спокойна и вполне внятно давала показания. Тем не менее, прежде чем отпустить девушку домой, майор отвел ее в дальний угол рокового павильона, усадил на удобный стул, сам присел неподалеку и доверительно произнес:

– Спасибо, товарищ Ветлугина, вы нам очень помогли. Только, будьте добры, повторите еще раз все, что вы запомнили, так сказать, для верности. Может, еще какая деталь всплывет. Такое бывает… Человеческая память устроена так, что плохое из нее очень быстро вытесняется. Так что завтра вы, может, и не вспомните, что здесь случилось, в таких же подробностях, как сегодня…

– Что вы, товарищ майор, – не согласилась артистка. – Я этого ужаса вовек не забуду.

– Искренне надеюсь, что забудете. Но сейчас, пожалуйста, вспомните еще раз.

– Да, конечно… Э-э, в общем, Роман Ихти… наш режиссер… ой, я как подумаю, что его больше нет… и что фильм не доснят… и вообще… – Актриса уже не в первый раз вынула из сумочки платок и вытерла набежавшие слезы.

– Да, понимаю, – сочувственно сказал Жаверов, – жалко режиссера… Тем более надо приложить все усилия, чтобы схватить преступника, правда ведь?

– Правда, – взяла себя в руки Ветлугина. – В общем, режиссер – я для краткости буду называть его просто «режиссер», ладно? – попросил меня задержаться, остаться, чтобы порепетировать… Я сказала: «А не опасно ли оставаться?» А он сказал: «Нет, не опасно, чего нам, – говорит, – бояться?..»

– Так и сказал? – хмыкнул Жаверов. – Стало быть, никакой угрозы ни от кого не ожидал?

– Вот именно, – подтвердила артистка. – Я-то сама боялась немного, но он абсолютно не боялся. И он в меня как-то вот вселил уверенность, что якобы действительно бояться нечего… И вот я пришла… то есть я сначала вышла… э-э, в дамскую комнату… потом вернулась, и мы начали репе-петировать… То есть мы даже не успели начать… Я пошла к зеркалу, а режиссер что-то там приготовлял для сцены…

– Для сцены, – повторил Жаверов. – А вон за той ширмой мы сейчас обнаружили столик с вином, водкой и закуской… Уж не это ли он приготовлял?

– Об этом я ничего не знаю, – смутилась Ветлугина. – Может, он хотел перекусить… А может, и меня хотел к столу позвать… Но мы же ничего не успели – ни порепи… ничего…

И актрисе снова пришлось прибегнуть к уже насквозь мокрому платку.




27


– Хорошо, хорошо, – терпеливо сказал Жаверов. – Так что было дальше?

– Дальше, – растерянно повторила Ветлугина. И, взяв себя в руки, энергично продолжила: – Дальше я, значит, пошла к зеркалу, но не успела дойти, как потеряла сознание…

– Так, вот здесь давайте приостановимся, – перебил майор. – Вы потеряли сознание. От чего?

– Не знаю, – поежилась актриса.

– С вами такое бывает?

– Насколько я помню, никогда раньше не было.

– Что вы помните перед тем, как потеряли сознание? В самую последнюю секунду?

– Я… – Ветлугина замялась, – я не знаю… Кажется, я чего-то испугалась, вернее, даже не успела испугаться, как отключилась… Может, я просто краем сознания или, не знаю, шестым чувством каким-нибудь ощутила, что в павильон вошел кто-то посторонний, и моментально упала в обморок от страха…

– Вы не производите впечатление женщины, которая вот так запросто может упасть в обморок, – с сомнением покачал головой Жаверов.

– Я ведь актриса, – напомнила Ветлугина. – Мы, актеры, и особенно актрисы, народ чувствительный…

– Так-то оно так, – задумчиво побарабанил Жаверов по своей фуражке, которую держал в руках. – Но очень похоже на то, что вас попросту усыпили хлороформом…

– Чем-чем? – ахнула девушка.

– Хлороформом, – повторил майор. – Преступники иногда его используют, чтобы безболезненно отключить жертву. Вспомните, вы не почувствовали какой-нибудь резкий запах, перед тем как отключиться, как вы сказали?

– Возможно, – наморщила лоб актриса. – Но все-таки не уверена…




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=66826237) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.