Главная страница | Современная русская литература | Избранное

Избранное
Олег Аркадьевич Белоусов
В эту книгу вошли самые последние два рассказа и две повести. Это для меня очень ценные работы, которые будут читаться всегда с интересом, потому что они пережиты мной…

Избранное

Олег Аркадьевич Белоусов

© Олег Аркадьевич Белоусов, 2022

ISBN 978-5-0051-4262-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Самые сильные силы
(Повесть)
Эту повесть я посвящаю своей младшей дочери Дарье, которая с отчаянием искала в шестнадцать лет ответ на вопрос: в чем же смысл жизни? Тогда я не мог ей ответить убедительно несколькими словами. Примерно, через десять лет я написал эту историю, которая произошла со мной относительно давно, в самом начале 90-х годов прошлого века, и она, по-моему, даёт ответ на вопрос, мучащий когда-то мою юную дочь…

Глава 1
Пришёл первый день лета – такой же как предыдущий день и день перед предыдущим, но небольшая разница между вчерашним днём и днём сегодняшним все же ощущалась. Так в одно утро все вдруг начинают понимать, что весна, наконец-то, сменилась летом. Теперь солнце начало чувствительно греть прямо с восхода, а горячий воздух быстро заполнил пространство гостиничного номера через незакрытую с вечера балконную дверь. Филиппу Домникову пришлось сбросить одеяло на пол. Однако постоялец немедленно пожалел об этом, предположив, что может прийти со своим ключом горничная и увидеть его нагим. Вместо того, чтобы вновь накрыться, Домников перевернулся на живот, потому что припомнил, что вечером перед заселением он видел на своём этаже притворно робкую молодую девицу в форменной одежде горничной с излишне короткой юбкой для такой работы. По этой причине эту девицу можно попытаться смутить и скрытно – с надеждой на возможную случайную связь – понаблюдать, что она будет делать. Домников залез головой под подушку, закрывая уши от громких пересвистываний птиц в тишине ещё не проснувшегося города. Сквозь сон Филипп понимал, что встать и закрыть балкон, значит, проснуться окончательно. Ночью из-за сновидения, где он разговаривал с какой-то податливой незнакомой женщиной без лица, Домников не решился закрыть балкон, когда просыпался от душераздирающего мяуканья котов, похожего на плач брошенного на улице грудного ребёнка.
В десять часов Домникову предстояло встретиться с агентом по недвижимости и осмотреть несколько офисных помещений для открытия филиала компании, где он работал. Согласно молодой традиции, с ранней весны и до летних отпусков в России фондовые и товарные рынки, вновь возникшие после семидесяти пяти лет отрицания жизни, бурно росли. Многочисленные мелкие банки, фонды и финансовые товарищества, обещая населению мошеннический процент дохода, плодились, разрастались и как ненасытные жвачные животные методично пожирали денежную массу непуганых и ошалевших от жадности частных вкладчиков. Филипп полагал, что за два дня справится с порученным делом и вернётся обратно в Москву. Нечастые и непродолжительные командировки Филиппу вспоминались как очень весёлые моменты жизни. Накануне отъезда Домников, подобно великому лицедею, ходил с недовольной гримасой, а в душе тайком ликовал от предстоящей свободы. Филипп пытался всем дать понять, но прежде всего жене, что с нежеланием уезжает из дома. Домников знал жену и понимал, что чем правдоподобнее будет его ложное недовольство от предстоящей поездки, к которой супруга заслуженно отнеслась с подозрением, тем больше будет довольна она, тем легче, беззаботнее и веселее будет ему вне дома. Свобода от семьи, свобода от всех родных и знакомых, свобода от коллег по работе, а также свобода от однообразия текущей жизни – все приятно будоражило Домникова. Он радовался лёгкой возможности, без опасения быть замеченным, поухаживать за незнакомой и приятной женщиной в чужом городе.
Спустя час Домников почистил зубы, побрился, потом, торопясь от нетерпения, залез в ванну под душ, где громко с силой высморкался и с ощущением удовольствия, закрыв глаза, тут же помочился себе под ноги, чувствуя облегчение не только внизу живота, но и во всем теле. Филипп особенно густо намылил шампунем места под мышками, между ягодиц, в паху и на затылке, после чего обмыл тело. Домников не мог объяснить почему, но именно тщательное мытье утром придавало ему уверенности в общении с женщинами ровно настолько, насколько он продолжал чувствовать себя чистым и свежим. Филипп выключил воду, смахнул ладонью с груди, рук, ног капли воды и встал на идеально белое гостиничное полотенце, расстеленное безжалостно на чёрном плиточном полу. Домникову доставляло удовольствие относиться бесцеремонно ко всему гостиничному из-за дороговизны номера и потому, что дома такого не позволяли. В семье на каждый участок тела предназначалось своё полотенце, которое невозможно было бросить на пол. Филипп считал этот порядок варварским, но с женой не спорил.
Домников не стал обтираться, давая телу острее воспринимать прохладу. Он голый прошёл в комнату, где вприкуску с горьким шоколадом, медленно, маленькими глоточками, чтобы не вспотеть, выпил заготовленную перед походом в душ чашку крепкого цейлонского чая с бергамотом, что оказалось возможным благодаря хромированному электрическому самовару в гостиничном номере. Немедленно Филипп почувствовал прилив бодрости и к нему пришло желание радоваться всему, что попадало на глаза. Домников не хотел и не ел утром, но обедал с большим удовольствием немного раньше середины дня, когда кафе и рестораны ещё не очень многолюдны. Филипп нередко начинал трапезу с пятидесяти грамм водки, закусывая горькую маленькими солёными огурцами или мелко нарезанной квашеной капустой, прежде жмурясь и занюхивая выпитую стопку пахучим чёрным хлебом с вкраплениями тмина, поднимая таким образом аппетит до ощущения длительного голода. Все следующие блюда после такого начала казались ему по-детски маленькими. После обильных и вкусных обедов Филипп не единожды замечал, что его веки тяжелеют и слипаются от потребности вздремнуть, и только проплывающие мимо женские силуэты взбадривали его, и возвращали интерес к жизни.
По давней привычке, перенятой у отца, Домников с вечера выложил на стол в номере часы, новый носовой платок, портмоне и записную книжку, чтобы утром при выходе не забыть вроде бы незначительную, но в нужный момент всегда очень важную вещь. Если, к примеру, Филипп забывал носовой платок, то следуя примете, никогда не возвращался за ним. Однако на протяжении всего рабочего дня Домников чувствовал себя неловким и раздражённым, потому что именно в этот день сверх всякой меры у него обязательно щекотало в носу и хотелось беспрестанно чихать. Домников стеснялся показывать офисным женщинам, что не имеет платка, а среди тех имелись очень приятные ему особы в чёрных колготках и в тесных юбках. Эти дамы, сидя нога на ногу, мутили разум Филиппа овальными формами своих коленей, которые в воображении он грубо раздвигал в стороны… Домников не раз заранее убегал в туалетную комнату, чтобы прочихаться и умыться. До боли в носу Филипп пытался над раковиной ногтями вырвать все длинные волосы из ноздрей, чтобы эта щекотливая растительность не беспокоила его впредь.
Сейчас, придирчиво осматривая себя в зеркало над столом и поправляя волосы на голове, Домников неожиданно почувствовал схожесть своих движений с движениями рук своего отца в их старом финском доме с приусадебным участком. Отец часто подолгу стоял в просторном зале у величественного старинного трюмо выше его роста и, едва прикасаясь ладонями, поправлял свои чёрные с блеском от влажности волосы ровно уложенные назад. В эти минуты отец Филиппа казался чрезвычайно сосредоточенным и никто не мог его отвлечь от зеркала до тех пор, пока он, наконец-то, не убеждался, что причёска делает его особенно интересным. Воскресным днём при каждом проходе мимо трюмо Александр Васильевич Домников непременно на мгновение останавливался и оглядывался на своё отражение в зеркале, опять поправляя волосы. Это очень раздражало Серафиму Прокопьевну – тёщу старшего Домникова и бабушку Филиппа. Пожилая женщина, подходя к тому же трюмо, приняв перед этим в компании часто гостивших родственников бокал десертного вина, старательно передразнивала зятя в моменты его отсутствия. Артистичная тёща с напускной серьёзностью осторожно поправляла свои седые волосы перед зеркалом, поворачивая голову то налево, то направо, и все смеялись безудержно, понимая, кого именно она так искусно изображает. Потом Серафима Прокопьевна смачно мнимо сплёвывала в сторону и говорила: «Тьфу!.. Ни Богу свечка, ни черту кочерга! Господи, прости мою душу грешную! Пусть живут, как хотят…» Опытная Серафима Прокопьевна, провёдшая детство до Октябрьской революции в большой семье всегда много работавших крестьян, видела признак неминуемой опасности в долгих разглядываниях собственного отражения мужем старшей дочери. Тем не менее, бабушка Филиппа при встрече с зятем утром непроизвольно и незаметно для себя переставала сутулиться, машинально сдвигала платок со лба на затылок и лихорадочно начинала искать широкий изогнутый дугой гребень в волосах, чтобы быстрее причесаться.
Необычайно доброе утро дало Филиппу Домникову хороший настрой, и он, не торопясь, основательнее обычного собрался на деловое свидание. Домников запер номер и пошёл по коридору своей заученной походкой, слегка заводя локти за спину, чуть выпячивая грудь и поднимая выше подбородок. По правилам гостиницы жильцам необходимо было передавать дежурной по этажу ключи с крупными брелоками, которые не умещались в руке. Филипп предположил, что такие большие грушевидные деревянные набалдашники с цифрами номеров администрация отеля придумала, видимо, для того, чтобы постояльцы не забывали ключи в кармане при выходе из гостиницы. Ключ с таким габаритным грузом действительно представлялось невозможным оставить при себе: куда бы вы его ни положили, он торчал из любого места, и создавалось впечатление, что все встречные прохожие смотрят именно на ваш карман и пытаются отгадать, что же именно у вас там.
У стола консьержки Домников поздоровался и передал ключ. Полноватая женщина лет сорока пяти с чрезвычайно крупным задом, который не умещался на стуле, одновременно жевала всухомятку, не размыкая губ, засахаренную булочку, удерживая её щепотью с оттопыренными мизинцем и безымянным пальцем, и читала толстый литературный журнал. Филипп заметил, что у женщины открыта страница со стихами. Подобные журналы издавали огромными тиражами в недавние советские времена. Дефицит интересной книжной продукции принуждал людей после прочтения не выбрасывать журналы, получаемые по подписке, а сшивать их по романам или повестям и хранить на антресолях в квартирах, на чердаках загородных дач. Из-за саркастического отношения к поэзии и с целью полезного времяпровождения в туалете, Филипп укладывал эти книжки в мягкой обложке маленькими стопками на полу. При случае Домников громко и с пафосом, сидя на унитазе, читал стихи, подобно поэтам шестидесятникам с завываниями, и это веселило его и членов семьи, тем более, что большое количество бесталанных советских поэтов печаталось в этих журналах. Многим подписчикам хотелось сохранить интересную, на их взгляд, литературу для детей и внуков, наивно полагая, что дефицит в стране незыблем, как железобетонная власть коммунистов. На самом деле любой дефицит во все века, будь то дефицит хлеба, денег или свободы у большинства населения, всегда являлся предвестником неминуемых перемен для любой власти.
Консьержка не услышала как Домников бесшумно подошёл к её столу сбоку по протёртой от времени тёмно-красной ковровой дорожке. Вздрогнув от неожиданно близко прозвучавшего спокойного и низкого голоса Филиппа, дежурная по этажу, как и все женщины при виде крупного и видного парня, начала непроизвольно заправлять волосы за уши, которые вовсе не нуждались в этом. Наблюдательные мужчины безошибочно воспринимают поправку волос дамой первым бессознательным признаком симпатии к себе. Дежурная суетливо поднялась, потянула тонкий заношенный жакет за края вниз, что тоже выдавало её лёгкое волнение, взяла из руки Филиппа ключ и тихо, не открывая рта, неожиданно для себя начала мычать какую-то мелодию. Если бы в этот момент кто-то её спросил, какую именно мелодию она напевает, то женщина оказалась бы в затруднительном положении. Консьержка неубедительно показывала своим равнодушным видом, что Филипп для неё, как все другие жильцы на этаже. Ей тут же вдруг стало неловко за свой старый жакет, который под мышками имел чуть заметные белые круги от времени и пота. Консьержка знала, что круги не очень заметны, но это все равно мешало ей изображать полное равнодушие и принуждало прижимать локти к телу, как когда-то это делали светские дамы, но по иной причине.
«Этот парень поселился не в мою смену… если бы я знала, что утром он будет сдавать мне ключ, я ни за что не надела бы этот старый жакет… Из-за моего чудака я совсем лишилась возможности купить какую-нибудь новую тряпку…» – подумала женщина и почувствовала досаду в душе на мужа за то, что двадцать лет жизни отдала человеку, который оказался недостойным лучших её годов.
Повесив ключ на доску с ключами других постояльцев, дежурная повернулась к новому жильцу. Филипп улыбнулся добродушно из-за того, что приметил в уголках губ у женщины (не ко времени накрашенных ярко-красной помадой) кристаллики сахара от недоеденной булочки. Консьержка не преминула чуть поспешно улыбнуться Домникову в ответ. «Женщин такого типа я ещё долго буду беспокоить», – подумал Филипп с осознанием своей силы и молодости, направляясь к лифту. Домников был того неопределённого золотого мужского возраста, когда женщины и двадцати, и пятидесяти лет с одинаковой лёгкостью и желанием могли бы сблизиться с ним, вовсе не опасаясь при этом, что кто-то может посчитать их связь непристойной из-за значительной разницы в возрасте.

ГЛАВА 2
Домников нажал кнопки вызова одновременно двух лифтов и стал ожидать, который из них первым приедет к нему на шестой этаж. Лифты долго не поднимались, а где-то шумели в глубине шахт на нижних уровнях. Гостиница советской постройки не претерпела изменений не только в интерьере, но и в улучшении работы трясущихся, медленных и скрипучих лифтов. Показательно просторные коридоры и холлы здания гостиницы были отделаны дорогим мрамором, а крохотные номера для человека обставлены простой мебелью из древесно-стружечной плиты, облицованной берёзовым шпоном, который отклеивался на видных местах. Филипп подумал, а не пойти ли ему вниз по лестнице, однако решив, что идти шесть этажей (пусть даже и вниз) дело долгое, – остался терпеливо ждать. С огорчением Филипп вспомнил, что торопливость почти всегда задерживала его. Люди, дождавшиеся лифта, на удивление всегда приезжали быстрее на первый этаж, чем те, кто спешил и бежал вниз по ступенькам.
Наконец один лифт приехал, и Домников спокойно зашёл в открывшуюся кабину. Попутчиков рядом не оказалось и Филипп нажал кнопку первого этажа. На какое-то время лифт «задумался» перед движением, и в этот момент к Филиппу стремительно влетели с визгом две девушки. Как только счастливые пассажирки заскочили, двери шумно и резко тут же сомкнулись за ними. Это вызвало у девиц восторг и смех. Их веселье передалось Филиппу, и он невольно начал улыбаться, глядя на подруг. Заметив, что в лифте девицы не одни, а в компании с мужчиной старше их и приятным на вид, который улыбается их удаче, попутчицы с новой силой засмеялись, сгибаясь в углу от смущения и хлопая слегка себя при этом по коленям. Чуть притихнув, девушки вдруг игриво переглянулись и вновь прыснули через силу сдерживаемым смехом. Их уже больше смешило не то, что удалось ловко запрыгнуть в уезжающий лифт, а то, что смеяться долго казалось неприлично, а это, напротив, смешило с удвоенной силой. Вскоре девушки осознали, что смеяться больше не стоило, ибо это могло показаться незнакомому парню чрезмерной игривостью. Попутчик мог, не дай бог, принять их по возрасту за детей, а не за зрелых девушек, какими они хотели казаться. Стыд всегда имеет любовную основу, сродни стремлению обладать большими деньгами или властью. Хорошее настроение, веселье и смех тоже всегда присутствуют там, где мужчины и женщины хотят понравиться друг другу. Филипп осмотрел попутчиц внимательно. Они были одеты в светлые платья без рукавов. Загорелые длинные ноги девушек в сандалиях на плоской подошве контрастировали с белизной их коротких платьев и не давали возможности оторвать от подруг глаз. Филипп, как опытный охотник на молодых женщин, легко справился с собой и начал смотреть то на фонарь на потолке, то на пульт управления с оплавившимися кнопками. Девицы тоже тайком взглянули на попутчика и стали говорить между собой на «вдруг» возникшую постороннюю тему, показывая таким образом, что они забыли о случайном попутчике. Девушки заговорили громко и это, наоборот, говорило о том, что им не удаётся избавиться от ощущения присутствия с ними привлекательного парня. От подруг не ускользнуло, что Филипп был одет в белую хлопковую рубашку с короткими рукавами, заправленную в джинсы с бежевым ремнём, а на босые ноги надеты под цвет ремня мягкие дырчатые туфли. Несмотря на то, что рукава рубашки Филиппа заканчивались чуть выше локтя, они умышленно были подогнуты ещё один раз, приоткрывая заметно больше увеличенные от тренировок мышцы на руках. Две расстёгнутые верхние пуговицы на рубашке и оголённые руки Домникова показывали, что он тоже успел перед началом лета приобрести первый загар. По тому, как Филипп был одет и во что, угадывалась стильность в его манере одеваться и носить одежду, которая зачастую даётся человеку с рождения, как цвет глаз или чувство вкуса. Многих женщин восхищает в мужчинах высокий рост, отсутствие живота и лёгкий загар, но утонченность и стильность придают подобным кавалерам особую притягательность. Таким партнёрам по любви дамы доверяют безоговорочно и подсознательно наперёд готовы терпеть обманы и измены от них, и ничто не может поколебать женщин при выборе поклонника, если среди многих достойных есть хотя бы один похожий на подобного.
Лифт начал опускаться и Домников подумал, что подруги, видимо, живут с ним на одном этаже, но вчера при заселении в отель он их не видел. Соседки не встретились ему и в ресторане на ужине. «Должно быть, девчонки едят где-то в другом месте…» – предположил Филипп и невольно определил, что девушка, стоящая дальше от него, ему внешне нравится больше, хотя обе очевидные ровесницы казались очень юными и привлекательными. Филиппа гипнотизировали девицы с выраженной «гитарностью» фигуры, и эта «гитарность» присутствовала у той, которую он мысленно выделил. Другая девушка имела, напротив, плечистую и мальчишескую фигуру, но Домников не являлся почитателем такого типа женщин. Филипп начал обдумывать, как бы случайно вечером опять встретить подруг и пригласить поужинать сначала обеих, благо, что они будут ему уже знакомы по лифту, а потом продолжить общение с более желанной юной красавицей. Филипп обоснованно полагал, что для многих женщин очень важно второе свидание. Второе свидание даёт им приличное разрешение на большую смелость. Домников знал из своего опыта, что первая встреча ничего не обещает в его охоте, но во время второй – его дела продвигались значительно и часто заканчивались неминуемо той самой близостью, о которой прежде всего думают и думают круглосуточно молодые мужчины. Домников давно отметил, что если он не ставил перед собой цели как можно скорее овладеть женщиной, а согласен был отложить это на неопределённое время, то партнёрша раньше ожидания вела себя доступнее – и наоборот.
Имея жену и двух дочерей дошкольного возраста с разницей в рождении чуть больше года, Домников давно преступил черту первой неверности, и теперь совесть меньше его беспокоила, чем тогда, когда он это совершил впервые. Филипп боялся продолжительных связей с новыми женщинами, потому что расставание происходило тяжелее и непременно со слезами, но неминуемо. Домников не мог оставить жену с двумя маленькими дочерьми ради кого-либо. Филипп знал по своему горькому и безрадостному детскому опыту, когда его родители разошлись, и у отца появилась новая женщина, а у матери – новый мужчина. Чувство сиротливости при живых родителях часто заставляло его плакать беззвучно по ночам в кровати у бабушки дома, глядя в стену. Филипп хорошо запомнил те времена и то, как метался между отцом и матерью. Каждый из родителей искренне и бесхитростно соблазнял его навсегда остаться жить именно у себя, но когда о нем ненадолго забывали, то Филипп видел радость общения родителей со своими новыми партнёрами, и мальчику становилось понятно, что он сравнимой радости ни отцу, ни матери уже не приносит. Филипп начал ходить в третий класс школы и по месяцу жил то у отца, то у матери, но никак не мог привыкнуть к новой жене папы и к новому мужу мамы. Домников не мог себя вести легко и просто, как в дошкольном детстве, когда отец и мать жили вместе, и виноваты в этом, считал Филипп, чужие люди, поэтому не мог принять ни мачеху, ни отчима. Новые супруги его родителей не могли искусно скрыть того, что Филипп для них чужой и нежеланный свидетель в жизни. В конце концов, Филипп окончательно переехал к любимой бабушке по матери и прожил у неё до женитьбы.
Будучи уже семейным человеком, Домников знал, что его женщины, с которыми он встречался, очень тяжело переживали, когда он расставался с ними из-за лучшей любовницы. Странно, но любовницы часто первое время не ревновали Филиппа к жене, однако другой соперницы не терпели. Из-за повышенной чувствительности Домников не мог переносить женских слез. Первой любовнице, с которой Филипп сошёлся на работе, он по наивности и неопытности искренне пообещал, что оставит жену и переберётся жить к ней, потому что был убеждён, что жить с нелюбимым человеком намного грешнее, чем супружеские измены. Однажды Филипп пришёл вечером домой с твёрдым намерением собрать личные вещи и уйти. В ответственный момент с болью в сердце Домников посмотрел на беззаботно играющих дочерей и не решился объявить жене о желании оставить семью. Жена в это время была поглощена больше домашними заботами, чем своей внешностью. Только мысль о том, что какой-то чужой мужчина придёт на его место, стала ему нестерпима до слез. Как когда-то он сам, дочери будут чувствовать себя сиротами, и Филипп ясно представил несчастные, потерянные лица дочерей, и скованное их поведение при вынужденном общении с чужим человеком. Это являлось основной причиной, почему Домников не смог уйти. Филипп со стыдом вспомнил, что когда женился, то дал себе зарок: ни при каких обстоятельствах не уходить от своих детей до их совершеннолетия, памятуя о собственных переживаниях при разводе родителей.
С тех пор Филипп взял за правило никого не мучить и надолго не затягивать с кем-либо отношения, раз уж он не в состоянии был обходиться без новой женщины вовсе. Сейчас в другом городе Домникову хотелось интрижки, потому что она гарантированно не могла продлиться дольше двух дней, и это радовало. В лифте в компании двух девушек Филипп продолжал обдумывать ходы своей очередной охоты на полюбившуюся ему одну из попутчиц.

ГЛАВА 3
Немного проехав вниз, лифт замер, и в кабине погас свет. Наступила темнота, которая немедленно приходит после отключения яркого освещения. Домников крепко зажмурился до появления цветных кругов, затем быстро открыл глаза, – но темнота по-прежнему казалась беспросветной. Спустя минуту глаза начали привыкать, и постепенно исчезло ослепляющее яркое пятно от погасшего плафона на потолке. Стало еле видно маленькую щель между дверьми, через которую едва пробивался дневной свет из больших окон лифтовых площадок. Остановка произошла между этажами, так как полоска света в центре имела значительный разрыв, а значит, выбраться наружу представлялось не очень простым делом.
– Приехали! – сказал Филипп и машинально попытался просунуть пальцы между дверными створками, но они не поддавались, и только немного увеличилась узкая полоска света, более отчётливо освещая девушек на противоположной стороне кабины лифта. Филипп не очень опасался опоздать на встречу, поэтому смирился с безысходностью и стал спокойно дожидаться, когда включат электричество. Домников решил безропотно ждать того момента, когда лифт сможет продолжить движение вниз, уверенно полагая в первую минуту, что отключение продлится не очень долго. Филипп чувствовал себя неловко. Чем дольше все молчали в темноте, тем более гнетущим казалось это молчание, а о чём говорить с незнакомыми девочками в такой ситуации, – Домников не находил. Он убрал пальцы из проёма дверей, и опять вернулась прежняя темнота. Притихшие подруги зашевелились и послышался шёпот:
– Танечка, сейчас дадут свет. Подожди чуточку, – Филипп подумал, что попутчицам, возможно, не понравилась усилившаяся темнота, и он опять попробовал просунуть насколько возможно пальцы между дверей. Благодаря незначительному люфту между створками, снова образовалась чуть большая полоска света. Филипп смог с трудом разглядеть, что ту девушку, которую он отметил как предпочтительную для знакомства, обнимала за шею её подруга и успокаивала, а та, прижав ладони к глазам, тихо плакала. Филиппу показалось странным, что девушка расстроилась из-за остановившегося лифта. Домников не видел ничего опасного во временной остановке. Вдруг плачущая девушка вырвалась из объятий подруги и бросилась на Филиппа. Прежде чем услышать её панический крик, Домников почувствовал, что девчонка быстро просунула руки ему под мышки и прижалась к нему всем телом. Испуганная девушка рыдала и кричала ему в грудь, но это, казалось, слышала вся гостиница:
– Сделайте что-нибудь! Скорее! Я прошу вас! Мне страшно! – Её громкие грудные рыдания обескуражили Филиппа. Внезапно он ощутил резкую боль оттого, что ногти девушки впились ему в спину. Филипп предположил, что его тонкая рубашка прорезана, и он начал явно ощущать кровяную мокроту под лопатками. С трудом сдерживая боль, Филипп крепко обнял испуганную попутчицу, и это чуточку утихомирило её, а боль в спине от впившихся ногтей несколько уменьшилась. Как только Филипп ослаблял свои объятия, Татьяна опять до нестерпимости сильно впивалась в его тело.
– Тихо-тихо… – сказал Домников ей успокаивающим шёпотом в ухо и легонько похлопал по спине. Несчастная буквально вросла в Домникова. Стыд оттого, что он не сможет выдержать глубоких царапин от ногтей девушки, заставил его, стиснув зубы, с трудом сдержаться, хотя в первое мгновение Филипп чуть не закричал от пронизывающей боли. Какой бы сильной не оказалась боль, мысленно Филипп решил, что без малейшего звука вытерпит все, что ему придётся сейчас испытать от плачущей девочки. Более спокойная подруга рыдающей девушки, тоже напуганная, беспомощно стояла позади плачущей Тани и в растерянности утешала её, поглаживая ту по плечу. Только теперь до Филиппа дошло, что Татьяна, возможно, больна. Какая-то фобия присутствовала у девушки. Спустя мгновение Таня опять начала плакать, её тело сотрясала дрожь. Филипп вновь почувствовал знакомую боль от её не ко времени ухоженных и длинных ногтей. Теперь пораненная спина стала более отзывчива на бессознательные истязания, но Домников терпел. Здоровая девушка, опасаясь остаться одной в темноте, тоже прижалась к Филиппу с Татьяной, и Филипп был вынужден одной рукой обхватить и другую девушку. В таком положении Домникова осенила догадка, что возможно, где-то на этажах есть люди, ожидающие лифт. Филипп попытался чуть придвинуться с девушками к проёму дверей, но ничего не получилось – он не мог оторвать ноги от пола. Прильнувшая к нему девушка, а он из-за боли в спине не обратил сразу на это внимание, стояла на его туфлях, и пальцы его ног начали понемногу ощущать неприятную сдавленность. Домников громко крикнул:
– Эй! Есть кто-нибудь там?! – Внизу слышался едва различимый разговор жильцов или работников гостиницы, но никто не ответил. – Люди! – опять крикнул Филипп ещё громче. – Здесь человеку плохо! Сходите кто-нибудь вниз к администратору и скажите, что здесь в застрявшем лифте человеку плохо! – Из-за длины фразы Филипп предположил, что разобрать и услышать могли только первое слово – «Люди!». Между тем, его крик помог ему перенести боль в спине и неприятную тесноту придавленных пальцев на ногах, подобно тому, как вырвавшиеся проклятия помогают сильно споткнувшемуся человеку заглушить боль ушибленного места. Вдруг откуда-то рядом в ответ женский голос негромко и спокойно произнёс:
– Уже ушли. Потерпите. – По всей видимости, это была этажная уборщица. Она сказала три слова с такой интонацией, словно обращалась к шалившим детям, которые дурачатся и раздражают её беспричинно громким шумом. Филиппу захотелось грубо выругаться, чтобы уборщица реально представила серьёзность положения, но он сдержался, опасаясь напугать девушек. Немногочисленные жильцы наполовину пустого отеля, поняв, что лифты не работают, стали ходить на лестничным маршам, чтобы не терять времени. Филипп предположил, что все исчезли, и их никто больше не услышит. Мысленно он молил бога, чтобы флегматичная работница, проходившая мимо и знавшая о них, тоже напомнила администратору, что в застрявшем лифте кому-то плохо. В его объятиях плакали уже обе девочки. Домников стоял и не знал, как подруг утешить или убедить, что помощь скоро придёт. Все его увещевания не оказывали никакого действия – девушки плакали, не переставая. Ещё некоторое время назад подружки смеялись беззаботно, а он строил планы о том, как бы заполучить эту плачущую особу в свои объятия. Теперь это случилось. Филипп чувствовал сплошное и плотное от коленей до груди прикосновение всего её вздрагивающего от рыданий тела и на удивление не терял мужского желания к несчастной. Филипп умышленно начал думать о безобразных, уродливых и беззубых старухах, чтобы его желание к молодой плачущей девушке вдруг случайно не проявилось. Сейчас преобладали жалость и сострадание к испуганной девице, но интерес не пропадал, несмотря на то, что с детства Филипп не мог переносить чье-то страдание.
Обнимая двух рыдающих подруг, Домников невольно припомнил свою плачущую покойную бабушку. В дошкольном возрасте однажды с соседом Сережей они пришли к тому в огород, где стали срывать с грядки ещё неспелые, колючие, но пахучие первые огурцы. Сережа был на год моложе, и ему всегда хотелось дружить с Филиппом. Соседский мальчик использовал любой повод, чтобы Филипп обратил на него внимание. Вот и тогда он позвал Филиппа в свой огород попробовать их огурцов, рискуя быть побитым дома. Как назло их поход не остался незамеченным. Из дома выбежал отец Сережи с багровым лицом, сердито и громко крича на них. Отец Сережи увидел в окно, которое выходило в огород, что ребята подошли к огуречным грядкам. Филиппу тогда показалось, что отец друга был пьян. Перепугавшись, дети от страха с запозданием присели под огромные огуречные листья за высокой навозной грядкой. Филиппа охватила паника. Ребята спешно, не сговариваясь, начали вынимать из-за пазухи огурцы и бросать их обратно в лунки. Филипп трясущимися руками быстро выкидывал огурцы и очень надеялся, что дядя Боря не поймёт, что огурцы сорваны. Отец друга сердито потребовал, чтобы друзья перестали прятаться и подошли немедленно к нему. Маленького нескладного Сережу отец за непослушание иногда бил ремнём, а Филиппа никто дома не наказывал за проступки, и он предположил, что сейчас его могут впервые побить вместе с товарищем, дружбы с которым он особенно не искал. У Филиппа в своём огороде поспевали огурцы, а он польстился на приглашение «очкарика», как он презрительно про себя называл соседа, и сейчас, очевидно, получит тумаков за это. Филипп очень боялся какой-либо боли и возможные предстоящие побои пугали его до дрожи. У Филиппа по всему телу прошёл озноб. Сергей первый поднялся из-за листьев и неуверенной походкой пошёл к отцу. В глазах друга отчётливо виделся огромный страх (глаза по размеру походили на коровьи из-за очков с линзами с большим плюсом). Очки не имели одного ушка и крепились на затылке белой резинкой от трусов. Линзы очков особенно подчёркивали испуг мальчика на побледневшем лице. Казалось, что Сережа шёл на полусогнутых ногах, и они его плохо слушались. Когда сын поравнялся с отцом, то последний резко схватил Сережу за руку и с силой хлопнул того ладонью по затылку, отчего очки перекосились на лице мальчика, но не слетели, благодаря резинке. Сережа вырвался и выбежал в открытую калитку на улицу. Мальчик бежал и громко ревел, а губы его посинели от нехватки воздуха. Перекошенные очки мешали ему хорошо видеть дорогу перед собой, и поэтому дружок Филиппа бежал почти вслепую. Сережа боялся остановиться и поправить очки, потому что не был уверен, что отец его не преследует.
Настала очередь Филиппа. Сердитый нетрезвый и грубый мужик своим зычным вселенским голосом потребовал, чтобы и Филипп шёл к нему. Филипп со страхом медленно направился мелкими шажками к выходу, боясь смотреть на страшного дядю Борю, который стоял на пути. Поравнявшись с отцом товарища, Филипп нагнулся от предполагаемого сильного удара по затылку и бросился в проем калитки. В этот момент Филипп зацепился кистью правой руки за не до конца загнутую скобу из толстого гвоздя на столбе для крючка калитки. Отбежав в панике на безопасное расстояние, Филипп почувствовал холод ниже основания большого пальца на правой руке. Филипп остановился и увидел, что содрал кожу с мясом. В ране виднелась ослепительно белая кость его маленькой детской руки. Прикрыв рану ладошкой здоровой руки, Филипп от испуга закричал так громко, что кровь словно испугалась его крика и вдруг перестала идти. В этот момент Филипп больше всего боялся того, что его рана рассердит мать, которая всегда его со злостью ругала за ушибы и ссадины, и от гнева которой его защищали бабушка с отцом. Крик ребёнка заставил прильнуть к окнам всех соседей в ближайших домах. Первой из дома Филиппа выбежала его любимая бабушка, которая неслась к нему, не чувствуя под собой ног. Серафима Прокопьевна видела только громко кричащего от боли внука. Предполагая что-то чудовищное и непоправимое, женщина за несколько метров остановилась и боялась подойти ближе. Её лицо было бледным, а встревоженные глаза уже наполнились слезами, хотя она ещё не видела раны. Затем Серафима Прокопьевна нерешительно и тихо попросила показать, что у него с рукой. Когда Филипп убрал дрожащую ладонь с раны, бабушка смогла только вскрикнуть: «А-ха-ха!», потом тихо села на траву и заплакала от беспомощности. Вокруг её беззубого рта и глаз образовалось множество трогательных морщинок, подчёркивающих её большую горечь от случившегося несчастья. Серафима Прокопьевна винила себя, что не уберегла внука. Её беспокоило, а не повредил ли ребёнок сухожилие, но встать проверить – боялась и не решалась. Несчастная пожилая женщина чувствовала, что из-за этой раны внука её обвинят в бесполезности и в душе уже согласилась с этим приговором. Возможно, ей придётся вернуться в свою коммунальную квартиру и доживать век в одиночестве, чего ей очень не хотелось.
Филипп помнил до сих пор, что ему тогда стало очень жалко родную бабушку, потому что она его безумно любила и спала в детской комнате с ним. Каждый раз перед сном Серафима Прокопьевна тайком от зятя, молодого коммуниста, клала внуку под подушку маленькую иконку Богоматери с младенцем Иисусом, потому что зять при каждом удобном случае смеялся над тёщей, громко заявляя, что никакого бога нет. Перед сном бабушка шептала молитву, из которой Филипп мог разобрать только своё уменьшительное имя «Филипок», перекрещивала его щепотью, крестилась сама, располагалась на кровати позади и поверх одеяла обнимала накрытого по самые уши любимого внука. Спустя мгновение малый и старая проваливались в крепкий сон на огромной бесформенной пуховой перине. Бабушка каждое утро водила Филиппа в детский садик, опасаясь нападения по дороге бездомных собак или соседских гусей, а перед садом целовала мальчика и всовывала в карманы его коротких штанов с лямочками через плечи две горсти любимых им шоколадных конфет «Кара-Кум» с коричневой начинкой из молотого ореха. Бабушка любила целовать Филиппа, и он знал это, и уже тогда, ради того, чтобы сделать ей приятное, сам часто притворно просил разрешения поцеловать её при каждом случае, когда видел, что ей этого очень хочется.
Тогда от жалости к бабушке Филипп, маленький мальчик, перестал плакать от своей нестерпимой боли. Он помнил, что успокаивал бабушку, гладил её, сидящую на траве, здоровой рукой по волосам и просил не плакать. Улыбаясь Филипп стал говорить ей, что ему уже «совсем нисколечко не больно». Внук начал плакать опять от того, что не переставала плакать бабушка, а не от своей немыслимой раны. «Бабуля, не плачь, пожалуйста…» – просил он её жалостливо, весь в слезах, и та спешно ему отвечала, утирая слезы: «Не буду, не буду, родимый…»
Спустя некоторое время прибежали с работы отец с матерью, кто-то из соседей им сообщил, и Филиппа увезли в местную поликлинику, где он, боясь предполагаемой боли от прикосновений, умолял родителей и доктора не зашивать рану, а дать возможность ей зарасти самой. Врач подумал и согласился, но предупредил родителей, что останется уродливый шрам. В последующем в благодарность медицинской сестре, Филипп с бабушкой каждый раз приносили в процедурный кабинет литровую банку клубники из огорода, чтобы смену повязки проделывали медленно и не очень больно.
Удивительно для Филиппа было то, что мать из-за этой раны тогда впервые не ругала его. Мать Филиппа только подобно бабушке беспомощно плакала в коридоре поликлиники, доставая то и дело из манжета на запястье кружевной носовой платок, прикладывая его по очереди то к заплаканным глазам, то к припухшему и покрасневшему носу. Мать словно стеснялась своего красивого носового платка в этот момент несчастья и потому свернула его несколько раз, скрывая кокетливую бахрому по краям. Елизавета Кирилловна Домникова, мать Филиппа, ещё молодая и привлекательная женщина, только накануне вечером уступила напору своего начальника, Борису Львовичу Смелянскому, видному еврею с волнистыми чёрными волосами и вступила с ним в любовную связь. Все её наряды, начиная от носовых платков и заканчивая нижним бельём и модными капроновыми чулками с чёрными стрелками позади, теперь тщательно и ревностно подбирались для этого кудрявого и желанного мужчины. В поликлинике Елизавета Кирилловна чувствовала, но отказывалась верить, что рана сына предупреждение ей свыше за неверность, и что истинной жертвой этой измены всегда будет именно Филипп, а не муж нарцисс.
Вот и сейчас плачущие девушки в лифте бередили душу Филиппа ощущениями, похожими на давние чувства к родной бабушке, но какая-то разница между чувствами к бабушке и сегодняшними чувствами к девушкам присутствовала. Или бабушка была ближе и роднее, или хорошее настроение с утра не давало осознать Филиппу в полной мере опасность настоящего положения для трясущейся и плачущей девушки. Филипп никак не находил, что нужно говорить, чтобы подруги успокоились. Обычно в таких ситуациях время течёт очень медленно. Каждая минута из-за напряжения казалась значительно длиннее. Вокруг узников неподвижного лифта стояла тишина, и поэтому всхлипывания несчастных девушек терзали сердце Филиппа. Филиппу представлялось, что он должен срочно что-то предпринять, чтобы оправдать надежды перепуганных девочек на него. Иначе он мог потерять их первый инстинктивный интерес к нему, как к находчивому мужчине спасителю, а этого Филипп опасался как позора.

ГЛАВА 4
– Сейчас электрики найдут поломку, и мы спустимся на первый этаж, – произнёс успокаивающе Домников первое, что пришло в голову, но тотчас подумал, что вряд ли эту неисправность устранят немедленно. Возможно, электричество отключилось во всей гостинице, а это потребует вызова аварийной службы, которая по обыкновению не торопится. Девушки словно читали его мысли и по интонации его голоса почувствовали, что он говорит это только потому, что хочет успокоить их. Подруги на его замечание заплакали вновь в полный голос. Рубашка Филиппа на спине стала мокрой от крови и пота, а спереди на груди он чувствовал мокроту от слез несчастной девчонки. Домников предположил, что его белоснежная рубашка не только порвана на спине, но и вымазана на груди помадой с губ и тушью с ресниц от заплаканных глаз прильнувшей к нему Татьяны. Филипп запомнил, что когда скрытно разглядывал девушек после того, как они заскочили в лифт, у них были слегка подведены глаза, а губы накрашены бледно-розовой помадой. Теперь из-за темноты и отчаяния не только у подруг пропал интерес к своей внешности, но и ему стало безразлично, как он выглядит и что с его одеждой. Вся жизнь до этого момента вдруг начала все больше и больше казаться Филиппу суетной и никчёмной. Домников старался понять, что сейчас испытывает висящая на нем девочка, что заставляет её лихорадочно трястись и плакать. Если она стоит на его туфлях, то, возможно, она опасается, что лифт может сорваться и рухнуть на дно шахты, что грозило бы всем увечьями, а возможно и гибелью. Как психически и физически здоровый человек, Филипп понимал, что это вряд ли может случиться. Все лифты имели надёжные тормозные механизмы на случай внезапного отключения электричества или обрыва троса ещё со времён Элайша Отиса. Филипп где-то читал, что ещё в середине девятнадцатого века на промышленной выставке в Нью-Йорке этот самый Отис, ради рекламы изобретения механизма, страхующего лифт от падения, на высоте двенадцати метров дал команду отрубить трос. Изобретатель стоял на той платформе. Когда его команду исполнили, то платформа с грузом и конструктором пошла вниз и через два-четыре метра с ужасным скрежетом остановилась. «Все безопасно!» – прокричал довольный и взволнованный Отис под шум аплодисментов публики. «Может быть, случались в истории происшествия, когда лифты всё-таки обрывались и проваливались на дно шахты, несмотря на давнее изобретение страхующего механизма? Может быть, эта девушка не больна, а знает, что такое возможно? А может, она боится замкнутых пространств?..» – мелькали у Филиппа в голове всякие предположения о природе страха рыдающей девушки. Спросить её о чем-либо он не мог, потому что несчастная явно была в истерике или, вероятно, в предобморочном состоянии. С другой стороны, Филипп понимал, что кругом столько много некомпетентности и запущенности от безденежья нынешних уже не советских времён, что вполне может случиться, что элементы уловителя лифта пришли в негодность. В темноте пульт не освещался и следовательно нельзя было отыскать кнопку связи с диспетчером, если она вообще работала. Филипп не курил, поэтому не имел при себе ни спичек, ни зажигалки. Если бы у него или у девчонок имелись спички или зажигалка, то он не представлял, как можно было бы воспользоваться ими. Татьяна парализовала его и сделала невозможным любое движение. Оторвать её от себя казалось верхом безжалостности. Филиппу представлялось, что любое отстранение её от себя походило бы на отказ в помощи, о чем он не мог и помыслить. Домникову очень хотелось быть нужным этой девушке, однако он всё-таки спросил, намеренно придавая теперь своему голосу уверенность и беззаботность, чтобы попытаться внушить подругам, что ситуация не очень опасная:
– Девчонки, может, у вас есть зажигалка?! Мне нужно посветить и поискать кнопку диспетчера.
– Нет… – всхлипывая, произнесла подруга Татьяны. Филипп почувствовал, что у перепуганной в его объятиях девушки затряслась голова. Или Татьяна тоже давала понять, что у них нет зажигалки, или у неё начался какой-то приступ, чего Филипп не смог тотчас определить. Он ещё крепче прижал девушку к себе. Домникову припомнилось, что в начальных классах школы он сидел позади мальчика, больного эпилепсией. Как только у того мальчика в классной тишине от испуга из-за внезапно громкого звонка об окончании урока случался приступ, Филипп по просьбе учительницы старался крепко схватить больного одноклассника сзади, предостерегая его от удара головой в припадке о что-нибудь твёрдое.
Действительно, Татьяна в его руках затряслась всем телом. Спустя минуту она судорожно скорчилась в его объятиях, а голова её упёрлась ему в грудь. Как когда-то в школе с одноклассником, Филипп по очереди, сначала левую, а потом правую руки просунул девушке под мышки, чтобы её было легче держать навесу. Одной рукой Домников попробовал нащупать в темноте пульт управления лифтом. Филиппу было неудобно держать больную и пытаться найти пульт. Несчастная девушка находилась в бессознательном состоянии, она стонала и сопела громко носом, и это не давало возможности Филиппу поискать пульт за спиной. Наконец это ему удалось и он быстро ладонью стал нажимать все кнопки без разбора. Домников надеялся, что какая-нибудь из кнопок окажется для вызова диспетчера, но все его старания оказались напрасными. Никто не отзывался на сигналы. Пот ручьём стекал с лица Домникова и капал на Татьяну, которая источала запах приятной смеси чистого тела и полевых трав от едва уловимой парфюмерии. Девчонка пота Филиппа уже не ощущала.
– По-моему, она потеряла сознание, – сообщил Филипп подруге. – Она больна эпилепсией?
– Да… – тихо и не сразу ответила заплаканная подруга. Подруга знала о Татьяне все, но помнила, что та не любила говорить о своей болезни кому-либо. Филипп к её облегчению тактично не стал больше ни о чем расспрашивать. Больная в его объятиях некоторое время не казалась тяжёлой, но с каждой следующей минутой ему становилось все труднее и труднее держать её.
– Как тебя зовут? – спросил Филипп.
– Катя, – ответила робко здоровая девушка. Катя перестала плакать.
– А меня Филипп. Катя, я присяду с ней на пол, мне непросто будет держать её долго? – тихо спросил Филипп у подруги. – Я посажу её на свои протянутые ноги, чтобы не запачкать её платье, – добавил он извиняющимся тоном, чтобы Катя не беспокоилась о том, что на полу можно запачкаться.
– Хорошо… – согласилась так же робко Катя. Она теперь полностью полагалась на Филиппа. Катя с ужасом представила, что бы она смогла сделать в остановившемся лифте, если бы с ними не ехал Филипп. Вероятно, ей пришлось бы лежать на полу вместе с подругой и только беспомощно рыдать от страха.
Домников перехватил скорчившуюся в приступе Татьяну одной рукой за спину, а другой под колени и медленно начал спускаться по стене на пол. Филиппу было больно прижиматься окровавленной и вспотевшей спиной к пластиковой стенке кабины лифта. Домников осторожно и медленно съехал с девушкой на руках вниз.
Кабина лифта оказалась небольшой и протянутые ноги Филиппа упёрлись в противоположную стенку. Татьяна неподвижно сидела поверх его коленей, а голова её, слегка подрагивая, лежала на его левом плече. Теперь Таня казалась лёгкой. На полу Филиппу стало прохладнее, и теперь он слышал только затихающее сопение больной девушки.

ГЛАВА 5
Домников почувствовал, что ему стало окончательно легко, мышцы расслабились после длительного напряжения, а в голову начали приходить мысли о фобиях. «Современный мир породил десятки новых страхов. Все они, безусловно, вызваны ожиданием смерти в катастрофах, связанных с техникой… Последний год я перестал летать куда-либо самолётами, хотя в советское время летал очень часто, а иногда по два раза в неделю. Большое количество жутких подробностей об авиакатастрофах заставило меня отказаться от полётов. Тогда этих сообщений я не замечал. Власти ограничивали их появление, и только крушения самолётов за рубежом освещались широко. Теперь же каждая катастрофа в стране попадала с душещипательными подробностями на телевидение, на радио и в газеты. Особенно повлияли на меня репортажи журналистов, крупно выхватывающих объективами телекамер лица встречающих родственников в аэропорту тотчас после известия о том, что ожидаемый самолёт потерпел крушение… Именно гримасы ужаса этих несчастных людей, поражённых внезапно огромным горем в первые секунды после страшного известия, сыграли главную роль в моем решении отказаться от самолётов…» – рассуждал он.
Домников понимал, что можно погибнуть и за рулём своего автомобиля, и в поезде, и утонуть на морском судне, но там имелся шанс остаться живым. По статистике авиаперевозки считались самыми безопасными, как он помнил ещё с уроков обществоведения в школе, однако это не успокаивало, так как в самолёте очень часто погибали почти все пассажиры. Человек в авиалайнере, терпящем бедствие, не мог принять участие в своём спасении, кроме как пристегнуться ремнями безопасности, надеть кислородную маску, выполнить ряд инструкций стюардессы, молиться богу и ждать гибели в полном здравии и сознании.
Филипп опять мысленно вернулся в действительность. Он не мог решить, стоит ли ему стучать в дверь лифта и пытаться быстрее вызвать помощь. Домников опасался, что это может раньше времени дать Татьяне очнуться и вновь ввергнуть её в состояние ужасного страха. Если больная придёт в себя в темноте и не поймёт, что происходит, то это снова вернёт ей паническое настроение. Домников вспомнил, что когда его сосед на впереди стоящей парте в школе приходил в себя после приступа, то первые секунды не мог понять, что с ним произошло. Несчастный удивлённо смотрел на всех одноклассников, которые окружали его плотным кольцом и, как заворожённые, глядели на него, и молчали. Больной мальчик с бледным лицом быстро понимал, что именно с ним произошло. Он спешно вытирал ладошкой под носом густые зелёные сопли, а запачканной ладонью проводил по рукаву школьного пиджака и начинал вымучено улыбаться, глядя на всех. Как ни в чем не бывало, пришедший в себя мальчик, от неловкости шумно хлопал крышкой парты, доставал портфель и пытался что-то в нем найти, потом вынимал учебник другого урока, открывал его и начинал мнимо читать, шевеля губами. Этот ученик хотел поскорее отвлечь от себя десятки пар любопытных глаз.
Филипп услышал, что Катя опять заплакала и поспешил успокоить её.
– Катя, не стоит плакать… Скоро дадут свет, и мы благополучно спустимся вниз. Лифт надёжно держится и ничто не может его заставить рухнуть вниз. Это предусмотрено конструкцией, – искренне на этот раз постарался объяснить Филипп. Он боялся даже представить, что истерика случится и со второй девушкой.
– Я знаю… – ответила тихо Катя и спустя некоторое время добавила, что ей жалко Таню. Подруга, оказывается, больше переживала о том, что Татьяна серьёзно больна и это могло сказаться на её дальнейшей судьбе. Филиппа вдруг осенило предположение, что большинство фобий у людей имели природу недостаточной осведомлённости. Катя знала, что лифт не может упасть ни при каких обстоятельствах, и это позволило ей избежать паники. Но тут же, на своём примере, Домников нашёл противоречие своему предположению. Может быть, и он не имел бы боязни летать самолётами, если бы, не анализируя, взял на веру успокаивающую любого нормального человека статистику, что шанс погибнуть в авиакатастрофе равен соотношению, примерно, еденицы к десяти миллионам. Но именно его знания, как он считал, породили у него страх летать. Домников рассуждал следующим образом: представлял мысленно знаменитую «русскую рулетку», где в револьвер рассчитанного на шесть патронов смельчак вставлял только один и крутил барабан, проводя по руке от плеча до локтя, затем подводил к виску дуло револьвера и спускал курок. У отчаянного человека имелся один шанс из шести, что он погибнет. Здесь же нужно представить револьвер с барабаном на десять миллионов патронов, где вставлен так же только один патрон. Нарваться на единственную пулю в таком огромном барабане представлялось действительно маловероятным. Но если посчитать, что за всю жизнь вы можете совершить сто и более полётов, то барабан револьвера уменьшался с десяти миллионов до ста тысяч. А если представить, что вы живёте в вечно кризисной России из-за её огромных размеров и малочисленного населения, которая, как проклятая своей ролью противовеса в мире, не может себе позволить разделиться на маленькие и хорошо организованные национальные государства, подобно государствам Европы. В России вы вынуждены часто летать на старых самолётах или где ваш летательный аппарат отремонтируют не должным образом, или ваш самолёт могут заправить некачественным топливом, то ваш барабан уменьшится более значительнее. Эти «если» можно, наверное, добавлять и ещё, и вероятность их сосредоточения в каждом следующем полете в России неумолимо возрастает, а это уже причина для фобии. Значит, не только неосведомлённость может вызывать фобию, но и чрезмерная осведомлённость внушает нам страх.
Домников отогнал от себя все рассуждения, но теперь в его голову пришёл навязчивый, неприятный и колючий вопрос, который за все это время, что он находился в лифте, приходил тотчас, как только он переставал думать о чем-либо ином. Подобно вымокшему бревну на реке при сплаве леса, вопрос этот то тонул в сознании, то всплывал вновь. «Почему я избегаю спросить себя прямо?.. Если мой ответ будет неприличным, то никто об этом, кроме меня, не узнает… Никто! Разве я не могу честно себе ответить на вопрос: был бы я таким же чутким и участливым, если бы в моих руках оказалась больная или больной, которые не так приятны мне, как эта несчастная, но молодая и красивая девушка?» Филипп понимал, почему ему пришёл в голову именно этот вопрос. Домников помнил, что немедленно после остановки лифта и после того как больная бросилась к нему со словами о помощи, он словно услышал давно знакомый и удивительно настойчивый зов. Этот «зов тела», как он называл его для себя, подсказывал ему, что это шанс заполучить её, как женщину, с меньшими ухаживаниями в знак благодарности за оказанную помощь после того, как они благополучно выберутся из застрявшего лифта. Тогда Филипп отогнал эту приятную, как ему казалось, подсказку, но она сидела в его голове и никак не исчезала. Она только с каждой минутой проведённой в темноте все больше и больше казалась ему крамольной. Домникову было дьявольски сладостно осознавать, что это корыстное и неуместное в данной ситуации желание сидело в нем. Большее удовольствие приносило Филиппу то, что он понимал, что подобное желание могло реально осуществиться. Филипп, возможно, ненавязчиво постарается не упустить этого шанса. Никакая болезнь и страдания несчастной, но привлекательной девушки не могли поколебать его желания или ослабить силу этого желания. Филипп не нуждался особенно в женщинах, но каждая новая приятная девушка лишала его терпения, приличия и совести. Домников осознал, впервые за время проведённое в неподвижном лифте, что где-то глубоко в душе первые минуты был рад случившейся остановке лифта. Сила желания не давала ему замечать этот кошмар, несмотря на порванную и измазанную рубаху, несмотря на окровавленную спину, несмотря на то, что пришлось терпеть грязь, духоту, боль и неудобства, несмотря на то, что он не выполнит сегодня намеченных планов. Теперь Филиппу вдруг стало понятно, почему ничто не мешает плодиться народам в нищих странах Африки и Южной Азии. Нищета, голод, неустроенность не могут влиять на возможности тех сил, что сидят в нас. Домников где-то читал свидетельства военнопленных первой мировой войны, которые рассказывали, что зимой в лагерях, под холодным дождём, голодные, грязные и вшивые солдаты еженощно занимались онанизмом, а некоторые парочки мужеложством.
Филипп впервые со стыдом вспомнил, что улыбался первое время после остановки лифта и не мог не улыбаться, и благодарен был темноте, потому что девушки не видели его нескрываемой удовлетворённости на лице. Теперь только одно принесло ему моральное утешение – он честно и искренне утвердительно ответил себе на поставленный вопрос: «Да! Я помог бы в этой ситуации любому человеку, может без особого удовольствия, но помог бы, невзирая на его пол и внешнюю привлекательность! Но почему все моё тело испытывало приятное волнение от предстоящего возможного успеха у девочек?.. Почему позывы моего сытого и сильного тела подавляют мой человеческий дух?.. Почему нет равновесия между телом и духом?.. А возможно, это равновесие препятствовало бы жизненно необходимому приросту людей на Земле? Не увеличиваясь числом, род человеческий не смог бы развиваться и, как следствие, – выжить… Наверное, поэтому во мне, в молодом мужчине, должна, прежде всего, находить выход моя способность „рисовать“ себе подобных…»

ГЛАВА 6
Эти размышления заставили Домникова вспомнить сомнительные, неприличные и даже преступные поступки за прожитую недолгую жизнь, которые вызывали у него трепет и холодок в груди.
В старшей группе детского садика он подружился с девочкой, которая явно его выделяла из всех мальчиков в группе. Если всем ребятам она не позволяла принимать участие в её играх с подругами, то Филиппа она всегда принимала в компанию играющих во «взрослую семью» девочек. Эта девочка и Филипп одно мгновение смотрели друг другу в глаза, и им все становилось понятно. Девочка будто говорила ему своим взглядом: «Ты можешь всегда приходить… Я не могу тебя не пустить в игру, потому что очень рада тебе». Филипп уже тогда чувствовал свою силу над девочкой и во время прогулок на игровой площадке пользовался этим решительно. Филипп незаметно отделялся от компании мальчиков, уверенно звал подвластную ему девочку уединиться с ним в какой-нибудь разукрашенный большими божьими коровками фанерный домик и наперёд знал, что девчонка обязательно пойдёт, и она действительно, как на верёвочке, покорно шла за ним. Там Филипп садился на лавочку, прибитую вдоль стены, и просил поклонницу подойти к нему близко. Девочка знала, зачем он её зовёт, и подходила к нему вплотную и покорно стояла…
По закону автор вынужден удалить из данной главы сцены проявления первой сексуальности, которые часто имеют место между воспитанниками детских садов.

ГЛАВА 7
Поразительно схожую дрожь в руках и трепетный холодок в груди, помимо случая в детском саду с девочкой, Домников испытывал по другому и совсем непохожему поводу. В гостях у родной тёти, старшей сестры матери, он с бабушкой как-то остался ночевать, и сын тёти, его двоюродный брат Валера, похвастался Филиппу, что у его матери много денег в кармане пальто. Отец Валерия работал на железной дороге машинистом и зарабатывал приличные в то время деньги. Валера открыл шифоньер, потянул на себя пальто и сунул руку в карман. Двоюродный брат с восхищением достал толстую пачку не первый год называвшихся «новыми» после реформы 1961 года дорогих денег и показал Филиппу. Филиппу тогда шёл десятый год, и он никогда не видел такого большого количества новых бумажных денег. Валерий довольный тем, что удивил брата, положил всё обратно, закрыл шифоньер, приложил указательный палец к пухлым губам и ушёл в другую комнату спать. Взрослые – бабушка и тётя с мужем – сидели долго в зале за столом с ужином и о чем-то весело разговаривали. Филипп, находясь под впечатлением от увиденной кучи бумажных денег, тотчас вспомнил, что ему очень хотелось иметь спортивные тоненькие лыжи. Домников видел такие лыжи в магазине спортивных товаров, они стоили очень дорого по тем временам – десять рублей двадцать копеек! В школе на уроках физкультуры зимой выдавали громоздкие, тяжёлые и неудобные лыжи, которые крепились к обуви кожаными ремнями. Кататься на таких лыжах было мучением, потому что ремни во время бега ослабевали, и лыжи начинали болтаться на ноге и часто вылетали из лыжни, после чего обязательно случались падения. Это всегда задерживало приезд Филиппа к финишу. У преподавателя физкультуры на ногах красовались лёгкие и тонкие лыжи с ботинками и с жёсткими металлическими креплениями. Филиппу казалось, что эти лыжи делали преподавателя физкультуры стройным, ловким и уверенным, и что тот осознавал это, так как опираясь на тонкие изящные палки, подолгу стоял, и шутил с молодыми учителями, и явно красовался перед ними. Затем на глазах восхищенных молодых женщин физрук ловко и с серьёзным лицом, словно вспомнил что-то важное, в два движения на месте разворачивался и резво убегал прочь. Преподаватель физкультуры делал вид, что так разворачиваться для него обычное дело, и девушки, смотрящие на него с восхищением, совершенно не важны ему. Именно такие лыжи хотел всегда Филипп, но родители ему не покупали, а у бабушки свободных денег не было. Филипп с удовольствием представил, что все девчонки в классе будут восторженно смотреть на его красные тонкие лыжи, а друзья мальчишки будут признавать его исключительность.
Домников прислушался к разговорам взрослых в соседней комнате и понял, что может незаметно взять из кармана пальто тёти десять рублей, пропажу которых никто не заметит из-за большого количества купюр. Филипп неслышно поднялся с кровати и, не включая свет, приоткрыл медленно шифоньер, опасаясь скрипа дверцы. Несмотря на осторожность, дверь всё-таки дважды еле слышно скрипнула. Каждый скрип дверцы сильно пугал Филиппа. Он останавливался и снова прислушивался к взрослым за стеной. Сердце его в темноте билось неимоверно сильно, и ему казалось, что стук его сердца могут услышать родные в соседней комнате. Домников засунул по локоть дрожащую руку в глубокий карман пальто тёти. Филипп почувствовал запах духов и холод гладкого шелка, из которого был сшит внутренний карман, и на дне нащупал толстую плотную пачку денег. Руки в этот момент не дрожали, а буквально тряслись. Деньги не были перевязаны и лежали в кармане бесформенной кипой. Филипп достал одну новенькую хрустящую купюру и дрожащей рукой поднёс её близко к глазам, одновременно он продолжал прислушиваться к взрослым в соседней комнате, опасаясь возможного прихода кого-нибудь в этот момент в спальню. Из-за слабого света от уличных фонарей, попадающего в окно, Филипп с большим трудом смог различить, что это не десять рублей, а пять. Филипп сказал себе, что ему нужна десятка, а не пятёрка, но обратно в карман пятёрку не положил, а оставил себе, чтобы, как он ложно успокаивал себя, не вытянуть её повторно. Филипп уже знал, что никогда не вернёт в карман любую вынутую купюру. Филипп тайно желал, чтобы десятка дольше не попадалась ему в руку. Он полез опять в карман и на этот раз достал так же купюру в пять рублей. «Нет! – сказал Филипп себе притворно и решительно в темноте. – Пока не вытащу десятку – не остановлюсь!» Домников ясно видел, что когда Валера показывал ему деньги, то там имелись красные десятки. Филипп оставлял себе каждую новую пятёрку, которых набрал уже семь штук. Его уже начал одолевать огромный страх, и Филипп стал сомневаться, а стоит ли дальше таким образом искать десять рублей. Восьмая бумажка, наконец-то, оказалась десяткой. Вытаскивая каждый раз не ту купюру, Филипп ощущал все возрастающую дрожь в руках и приятный холодок в груди, потому что знал, что не вернёт обратно в карман семь пятёрок, и каждая новая не та купюра заставляла его трястись всем телом все сильнее, сильнее…
Наутро никто не хватился денег, а тётя проводила Филиппа. Тётка в прихожей помогла Филиппу одеться: держала для него тёплое зимнее пальто, а он вставил только руки в рукава. Затем тётя надела на него шапку, расправила уши на ней и связала их у него под подбородком, подняла воротник и повязала шарф. Все это время рядом стояла бабушка, которая с умилением и влажными глазами смотрела на любимого внука. Бабушка осталась и дальше гостить у дочери. Тётя любила Филиппа и на прощание дала ему целую горсть белой мелочи на мороженое и кино, а потом крепко расцеловала, удерживая силой при этом племянника за воротник. Тётя смотрела на него ласково и всегда видела в детском лице Филиппа удивительную схожесть с чертами своего отца и деда Филиппа, который умер от того, что замёрз пьяный на безлюдной дороге в тундре, где многодетная семья жила в голодные годы до и после второй мировой войны. У Филиппа тётка видела тот же вздёрнутый нос, что у отца. Филипп то и дело опускал глаза, когда любящая тётя улыбаясь и радуясь, целовала его. Филиппу стало нестерпимо стыдно от того, что он натворил ночью и поэтому не мог прямо смотреть на родного человека. Тёте же казалось, что Филипп очень застенчивый, раз то и дело скромно отводил взгляд, когда она после поцелуя смотрела на него. Филиппу вдруг жутко до слез захотелось признаться во всем и вернуть деньги, но что-то останавливало его. Племянник предположил, что тётя изменится в лице, если он откроется, то уже все равно станет нелюбимым. Пройти опять в спальню и положить в пальто в шифоньере деньги Филипп не мог, так как это не могло остаться незамеченным.
На улице стоял утренний мороз. Филипп снял варежки, высыпал из них мелочь на ладонь и лениво пересчитал. Ладонь чуть парила теплом квартиры родной тёти. Филиппа удивило то, что мелочи оказалось больше четырёх рублей. Он быстро определил, что этих монет ему хватит на тридцать порций мороженого или сорок раз сходить в кино на детские сеансы, или купить почти килограмм его любимых дорогих конфет «Кара-Кум», но это открытие не радовало его. Разведённые родители не давали Филиппу столько денег, а тётя оказалась намного щедрее. Кроме мелочи у мальчика в кармане было сорок пять рублей, что он украл у доброй тёти. Бабушка Филиппа получала сорок два рубля пенсии в месяц, и ей хватало на все, включая оплату своей маленькой коммунальной квартиры, на продукты, на конфеты и на мороженое для Филиппа. Филипп шёл до остановки автобуса и никак не мог избавиться от неприятного ощущения. Грядущее разоблачение и позор представлялись Филиппу во всех подробностях, и они не давали ему успокоиться. Однако Филипп не мог вернуться и отдать деньги. У него не было сил и возможности сделать это. Домников понимал, что это всё равно не спасло бы его. Он подумал, что не нужно было брать семь пятёрок, а стоило ограничиться одной десяткой, тогда, возможно, пропажу денег не заметили бы.
Всё-таки желание купить лыжи делало его готовым на кражу. Филипп сейчас на улице склонен был согласиться с тем, что столько денег брать не стоило, но в десяти рублях не мог себе отказать. Тревога в его детской душе не давала испытывать счастья от полного кармана денег. Филипп чувствовал, что никогда больше не приедет в гости к тёте. Он перестал думать о возможных последствиях и начал мысленно перебирать, что он может накупить на украденные деньги, кроме желанных лыж. Филипп подумал о том, насколько будут поражены друзья по двору его богатству и щедрости, но память настойчиво возвращала ему доброе и ласковое лицо родной тёти при расставании.
В пустом воскресном автобусе кондуктор вместо протянутых Филиппом пяти копеек за проезд разрешила ему ехать без оплаты. Женщина погладила Филиппа по шапке рукой в перчатке. Перчатка на концах пальцев была обрезана для удобства считать мелочь, а из дыр торчали её бледные и мёрзнущие в холодном салоне автобуса пальцы, и кондукторша то и дело подносила их ко рту и дышала на них, чтобы согреть. Филиппу казалось, что все сговорились и наказывали его своей добротой за ту мерзость, что он совершил вчера вечером. Если бы все его не любили и презирали, то ему сейчас было бы намного легче. Незаслуженная любовь к нему стольких людей приносила ему только боль. Скоро это все кончится, и он не может никак ничего изменить. Все его любили, и все желали ему сделать приятное, начиная от бабушки, доброй родной тёти и заканчивая сердобольной женщиной кондуктором. Вся эта любовь к нему не могла перевесить его желания понравиться некоторым девочкам в классе красными и стремительными лыжами. Этот день являлся последним в его жизни, когда о нем говорили все открыто и за глаза исключительно приятное и хорошее.

ГЛАВА 8
Теперь память выдала Филиппу явно постыдный случай, что произошёл с ним в первую ночь после собственной свадьбы.
Все гости из ресторана разъехались, и только близкая подруга жены Наташа осталась с молодожёнами, потому что приехала из другого города. Втроём они поехали в арендованную однокомнатную квартиру. Из мебели в квартире не имелось ни дивана, ни раскладушки, а в комнате посредине стояла только большая деревянная кровать с толстой пуховой периной, которую любимая бабушка Филиппа собирала ему по пёрышку в подарок на свадьбу. Поскольку имелось только одно место для сна, то простодушная жена Александра предложила подруге лечь с ними вместе «валетом»: Филипп с женой головами в одну сторону, а Наташа – в другую. Подруги не только проучились вместе в университете пять лет, но и прожили в университетском общежитии в одной комнате все время учёбы, так как приехали учиться из других городов. Наташа славилась не только той «гитарностью» фигуры, которая всегда Филиппу нравилась в девушках, но и умением играть на аккордеоне, петь, танцевать, и искренне веселиться, и заводить всех, что подкупало парней в общении с ней. Наташа была очень доступна, если мужчина ей нравился, а нравились ей почти все молодые люди. Филипп через своего друга Николая познакомился сначала с Наташей, а Наташа познакомила Филиппа со своей лучшей подругой – Александрой. Так они вчетвером дружили в течение года после окончания университета. Чуть позже Николай расстался с Наташей, и она долгое время оставалась без поклонника. Филиппу хотелось «подобрать» брошенную Наташу, – она ему нравилась больше, чем Александра, – но это значило поссорить подруг, а самому предстать в неприглядном свете. Вскоре после размолвки с Николаем Наташа уехала на родину. Девушка жила в соседнем городе, и это окончательно не позволило Филиппу с ней сблизиться. Наташа по приглашению молодой семьи приехала на свадьбу и очень радовалась за друзей.
Филипп, лежа с женой и её лучшей подругой в одной кровати, не мог никак уснуть. Он чувствовал, что с ним рядом лежит известная ему во всем жена и новая неведомая молодая женщина, которую он с давних пор и по сей день очень желал, несмотря на только что сыгранную свадьбу с её подругой. Домников хмельной от шампанского осмелился, словно случайно, прикоснуться к Наталье под одеялом и, возможно, почувствовать встречное движение. Филипп никак ничего не мог поделать с собой, чтобы заглушить стремление иметь близость с подругой жены.
Домников женился на Александре, потому что считал, что легкомысленно дал ей такое обещание, поэтому полагал, что тайно имеет право быть иногда свободным в браке за приверженность слову. Как только Филипп убедился, что жена уснула, он как бы ненароком просунул свою ногу между ног Наташи. Его нога оказалась именно там, где ему хотелось.
Наташа не попыталась отстраниться, и Филипп, как в детском садике от близости с девочкой, опять почувствовал знакомую дрожь и приятный холодок в груди. Его дыхание участилось. Филипп как мог попытался успокоить своё дыхание. На мгновение Домников задерживал дыхание, чтобы не разбудить жену. Прошло несколько минут, и Филипп протолкнул ногу ближе к интимным местам подруги жены, и вдруг Наташа решительно отстранила его ногу и отодвинулась дальше от Филиппа. Это был ясный её ответ, что она не желает участвовать в предательстве подруги. Филипп после такого отпора почувствовал себя мелким и мерзким типом, который мог решиться на измену жене немедленно после женитьбы. Филипп не мог уснуть не от того, что Наташа могла рассказать Александре утром о его ночном поведении, а от того, что теперь Наташа знала, каким он может быть гадким по отношению к своей простодушной и наивной жене. Ему, наверное, стало бы легче, если бы Наталья сейчас же встала и все рассказала Александре. Филиппа угнетало то, что кто-то знал, что он может быть таким отвратительным. Ему казалось, что этот единственный человек, вдруг ставший осведомленным о его предательской натуре, сродни тому, что если бы об этом вдруг узнало все человечество.
Утром следующего дня Филипп с женой уехали на работу, а Наташа осталась в их съёмной квартире собираться в дорогу. Филипп преднамеренно раньше жены вернулся с работы. В течение часа он оставался один на один с Натальей до прихода жены. Молодые люди не сказали друг другу ни единого слова. Ощущалось гнетущее напряжение и неловкость за все то, что произошло ночью. Филипп старался понять по лицу подруги жены, а возможна ли близость сейчас, в отсутствии Александры. Филиппу очень хотелось склонить Наташу к близости и тем самым «замарать» её тоже, но нервное и злое лицо молодой женщины говорило определённо, что она готова решительно отвергнуть все домогательства Филиппа. Для Филиппа поведение сокурсницы жены показалось невероятным, которая казалась легко доступной всем парням без особого разбора. Домников был поражён. Ему всегда казалось, что Наташа испытывала к нему особую симпатию. Филипп чувствовал себя скверно. В этот же день вечером Наталья уехала в свой город и больше не пыталась приехать к ним вновь. Лучшая подруга жены ничего не сказала при расставании на вокзале, куда Филипп не поехал, но в её прощальном поцелуе и последнем взгляде на подругу чувствовалась большая жалость к наивной и чистой Александре, которую Наташа очень любила. Наташе представлялось, что будущая супружеская жизнь Александры не обещала ничего хорошего, раз её муж посмел в первую ночь после свадьбы грязно домогаться её со спящей рядом женой. У Наташи не укладывалось подобное в голове. Наташе казалось, что подруга, возможно, в большой беде, но сама не могла и не решилась открыть перед Александрой истинное лицо её молодого мужа. Как интеллигентная женщина, Наташа всё-таки сомневалась и предполагала, что, возможно, поведение Филиппа истолковано ею неверно.
После этого постыдного случая Домников знал, что в мире есть человек, который ведает, что он может быть отвратительным и подлым. Филипп потерял чистоту и порядочность, которую уже никак невозможно было вернуть. Домников при каждой измене жене не терзал себя больше переживаниями. Ему не казалось, что прекратить измены физически невозможно, он считал, что прекращать их не имеет никакого смысла после казуса с подругой жены. Домников не мог больше остановиться, как наркоман, который один раз попробовал сильный наркотик и поэтому считал себя навсегда потерянным человеком.

ГЛАВА 9
Последний по времени случай в жизни Домникова, когда его душу наполнял знакомый приятный холодок, и он ощущал дрожь в руках, что и в предыдущих событиях, был его первый опыт торговли акциями на бирже. Этот последний случай оставил похожие ощущения, когда Филипп в течение пяти минут утром после открытия биржи на сохранённую позицию с прошедшего дня заработал более десяти тысяч долларов или более двадцати процентов от собственного депозита у брокера. Филипп спешно произвёл встречную сделку, и в этот момент его руки охватила дрожь, а душу наполнил тот самый знакомый приятный холодок. Сильнее всего Филиппа трясло в течение нескольких секунд, пока он ожидал появления на мониторе компьютера уведомление, что его выгодная сделка исполнена. Филипп в полной мере осознал, что может пойти немедленно к брокеру и забрать внезапно свалившуюся ему на счёт приличную сумму денег. Тогда Домников от эйфории не только ног под собой не чувствовал, но и мысли его улетели высоко. Филипп благодарил бога, что тот открыл ему возможность зарабатывать деньги одним нажатием кнопки компьютерной мыши. Подобные движения цен акций происходили ежедневно, а значит, теоретически можно было зарабатывать тысячи процентов от депозита за год. Однако сомнения его не покидали. Домников оправдано не верил, что миллионы людей на бирже хуже его, новичка, разбираются в торговле акциями и понимал, что вероятнее всего его успех носил случайный характер. С другой стороны, Филипп не видел, почему нельзя научиться угадывать направление движения цен. Все колебания цен на акции обусловлены новостями, но узнать первым новость невозможно, поэтому перед важными новостями лучше находиться в деньгах, рассудил он, чему учили его и многочисленные учебники. Можно было бы по графикам цен предугадать какую-то ожидаемую новость, ибо у любой новости есть первый посвящённый, который обязательно проявится на графиках перед объявлением этой новости, но это рискованно.
Однажды Домников решил повторить свой успех при открытии биржи и на растущем рынке на весь депозит с кредитом брокера закупил акций и сохранил позицию до утра, ожидая продолжения роста и утреннего скачка цен вверх. Филипп невольно мысленно начал планировать, куда он потратит предполагаемую прибыль, и на первом месте в этом плане стояло заурядное желание пригласить друзей в сауну, купить им и себе элитных девушек часов на пять, с дорогим алкоголем и закуской. От одних подобных планов душу Филиппа вновь наполнил приятный холодок. Ночью Домникову приснился сон, где он попал в наводнение. Все меньше и меньше оставалось суши, где он мог спрятаться от воды. Вода все прибывала и прибывала. Со страхом в панике Филипп запрыгнул на последний островок площадью не больше квадратного метра. Вдруг вода остановилась. Филипп успокоился, свернулся калачиком и задремал на этом крохотном клочке земли. Когда Филипп очнулся на островке суши, то увидел, что вода ушла, а он оказался на пике высокой горы, спуститься с которой он не мог из-за большой высоты. Гора оказалась отвесной и очень высокой. С высоты этого пика Филипп едва видел землю через облака внизу. Филипп понял, что если он прыгнет или начнёт медленно спускаться по отвесному склону, то неминуемо разобьётся. От ужасной безысходности Домников проснулся. Утреннее открытие биржи было обвальным. Все акции рухнули в цене на три – пять процентов, а к вечеру падение достигло десяти процентов. Часто большое падение продолжается не один день, а это значит, что брокер потребует вернуть кредит и нужно будет зафиксировать двойной убыток. Так и случилось. Филипп через два дня получил сообщение о недостатке средств на счёте и был вынужден зафиксировать огромную для него потерю денежных средств. Весь день Филипп чувствовал себя подавленным. Он пытался найти истинную причину обвала. Аналитики объясняли падение рынков разными причинами. Тогда до Филиппа дошло, что новости есть ожидаемые и есть новости неожиданные, и никем не объявляемые. К первым относятся отчёты крупных компаний и еженедельные показатели американской экономики. К неожиданным новостям относились информационные бюллетени рейтинговых агентств и никогда не объявляемые наперёд интервенции главных валют на межбанковском рынке с участием центральных государственных банков. Неожиданные новости были как гром среди ясного неба. Это всегда значительно понижало или поднимало основные валюты, а те в свою очередь неожиданно резко опускали или поднимали фондовые и товарные рынки. Филипп вынужден был признать, что и при очень большом опыте крупные потери неизбежны. Ему опять стало грустно от того, что не может быть больших, лёгких и регулярных заработков. Можно не рисковать, но тогда заработки становились заурядными. Заработать в год от десяти до тридцати процентов не казалось Филиппу заработком исключительным. Только брокеры и финансовые компании регулярно и стабильно зарабатывали на обслуживании чужих денег, потеря которых ничем существенным им не грозила, невзирая на то, – обвалится рынок или взлетит до небес. В конце концов, Филипп оказался соучредителем маленькой финансовой компании. Теперь он знал по себе, что каждый собственник банка или финансовой компании, как только получал в своё распоряжение деньги наивного инвестора, сначала думал о том, как эти деньги не вернуть. В лучшем случае для инвестора собственник банка или финансовой компании думал, как занизить заработанную прибыль на деньги инвестора, либо оставить её всю себе. Все это можно было сделать по формальным признакам на законном основании. Чуть позже один пожилой биржевик ему сказал: «Молодой трейдер всегда проиграет, потому что против него играют его собственные полные яйца, а выигрывать может только тот, у кого яйца пустые. Другими словами – деньги всегда приходят к тому, кому они не нужны, кто уже устал от жизни».
Ожидание большого заработка после одного нажатия кнопки компьютера, который прежде всего хотелось потратить на лучших проституток, попытка соблазнить подругу жены тотчас после свадьбы, кража денег у родной тёти и прикосновения к интимным местам девочки ровесницы в детском саду – все это заставляло Филиппа испытывать одинаковую дрожь в руках и приятный холодок в груди. Это сходство чувств говорило ему, что все эти события в жизни близки по неприличности, но безумно сладостны по ощущениям и потому неимоверно сильны. «Неужели все неприлично, что безумно сладостно по ощущениям? Почему все это мы не можем делать открыто? Что это за силы сидят в нас и заставляют нас вести себя именно неприлично и какая цель у этих сил?» – который раз спрашивал себя Филипп.

ГЛАВА 10
Через едва видимую щель между дверьми лифта свет позволил Домникову разглядеть время на своих часах. Именно в этой ситуации Филипп ощутил преимущество белого циферблата. Филипп воспринимал как аксиому, что чёрный циферблат часов нежелателен для делового человека, но объяснения этому не находил.
Они, пассажиры лифта, висят в обесточенной тёмной и душной кабине уже почти тридцать минут. Домников зашёл в лифт в девять, а в данный момент стрелки показывали двадцать девять минут десятого. Признаков того, что кто-то занят их освобождением из лифта, – не наблюдалось. Катя продолжала стоять, а Филипп с Татьяной сидели на полу. Неожиданно Татьяна перестала громко сопеть носом и очнулась от временной потери сознания. Девушка огляделась в темноте и не сразу вспомнила, что произошло. Теперь Таня не плакала, а только молчала. Она уже не так сильно, как до потери сознания, прижималась к Филиппу и не могла уже поранить его спину. Филипп обдумывал, что бы сказать такое успокаивающее, чтобы не молчать в душной темноте. Филипп понимал, что в таком положении лучше что-то говорить, так как это отвлекало от тревожной неопределённости.
– Хорошо, что мы в гостинице. Без лифта здесь долго работать не смогут, а значит, о нас не забудут. Если бы мы застряли в многоэтажном жилом доме, то нам пришлось бы долго ждать освобождения… – Немного помолчав, Филипп добавил: – Можно попытаться открыть двери самостоятельно, но нужно что-то плоское и твёрдое, чтобы сначала немного раздвинуть их, а потом вставить в щель ладонь и попытаться раздвинуть створки.
– Лифт остановился между этажами, поэтому нам трудно будет пролезть вниз или вверх, – предположила робко Катя. Таня все время молчала и чуть больше сместилась к груди Филиппа, давая понять, что она против того, чтобы Филипп что-то предпринимал и на это время оставлял её одну. Девушку пугала любая возможность шевелиться в лифте и тем самым подвергать риску его устойчивость, и способность держаться на высоте.
– Опасно то, что включат электричество в тот момент, когда мы начнём выбираться на верхний этаж или пролазить, наоборот, на нижний. Если нам вдруг удастся открыть двери, то тогда, вероятно, кого-нибудь может прижать поехавшей кабиной. Неизвестно, как лифт работает после подачи электричества: или он сразу поедет, или будет ждать повторения сигнала на движение, – предположил Филипп, не ожидая ответа. Ему показалось, что девушки начали выходить из оцепенения и страха, охватившего их сразу после остановки лифта. Подруги теперь стали понимать, что лифт держится навесу крепко, и им ничто не угрожает. Однако темнота и неизвестность все ещё продолжали держать девушек в напряжении. Филипп заметил, что окончательно потерял мужской интерес к Тане, сидящей на его ногах. Больная женщина всегда вызывала у Филиппа только сострадание и совсем убивала всякий мужской интерес.
Когда Домникову было четырнадцать лет, то он уже давно жил у бабушки в её коммунальной квартире. В соседней комнате жила весёлая и фигуристая одинокая сорокалетняя женщина. Соседка всегда громко смеялась и ходила в общий туалет на глазах Филиппа в одних белых облегающих рейтузах. Когда она выходила из уборной и шла в свою комнату, то он не мог оторвать глаз от её огромного зада. Соседка перед дверью в комнату внезапно резко оборачивалась и ловила заворожённый взгляд Филиппа, который никак не мог быстро среагировать и отвести глаза. Улыбнувшись понимающе, соседка игриво исчезала в комнате. Филиппу казалось, что красивее и желаннее нет на свете женщины, чем эта стареющая, с проступающими синими венами на полных ногах тётка. Она часто снилась Филиппу ночью, а утром он просыпался и чувствовал первую липкую влажность на конце пениса в тесных трусах.
Спустя год, соседка неожиданно заболела. У неё обнаружили рак матки. Женщина высохла буквально на глазах. Филипп помнил, как мучилась эта женщина от боли и каталась со стонами по полу в своей маленькой комнате, куда сбегались все соседи. Филипп тогда смотрел на эту измождённую от болезни женщину и не мог поверить, что совсем недавно мечтал, чтобы она пригласила его к себе в комнату. Спустя некоторое время соседка умерла, и Филипп помнил, как та лежала в гробу, обшитом красным сатином, с просветленным, но очень исхудавшим лицом. Казалось, что лицо соседки было довольным от того, что господь, наконец-то, отпустил её на тот свет и прекратил ужасные страдания.
Филипп представил, что, возможно, его дочери, когда вырастут, могут попасть в схожую ситуацию, как эти две несчастные девушки с ним в лифте. Филиппу показалось невероятным и до тошноты противным, что какой-то другой парень на его месте мог бы, прежде всего, похотливо желать его перепуганных дочерей в тёмном и застрявшем между этажами лифте. Домников ясно представил, как бы могли презирать родители этих девушек его, прочитав мысли, приходившие ему в первые минуты после остановки лифта.
Неожиданно внизу на первом этаже в шахте послышались разговоры. Видимо, ремонтники раздвинули двери и проникли в ствол лифтовой шахты. Содержание их разговора невозможно было понять. Люди, очевидно, что-то осматривали, спорили и прикасались к тросам. Кабина лифта немного задрожала, и Филипп почувствовал, что сидящая на его коленях Наташа опять забилась в конвульсиях от охватившего её вновь приступа падучей.
– Ей снова плохо! – сказал Филипп и крепко прижал Татьяну к себе. Несчастная девушка опять засопела и застонала. Филипп определил, что больной словно стало не хватать воздуха. Таня пыталась вздохнуть, но у неё ничего не получалось, и она только продолжала все громче и громче стонать, выдыхая последние остатки воздуха из лёгких. Филипп осознал, что новый приступ чем-то отличается от предыдущего, но что делать – не знал. Домникову показалось, что нужно что-то срочно предпринять. Ему вдруг пришёл на память случай, когда за обеденным столом со своей семьёй его младшая дочь Маша вдруг подавилась. Дочь вдруг внезапно посинела. Ребёнок не мог ни вздохнуть, ни сказать что-либо. В одно мгновение Филипп поднял дочь со стула и наклонил её головой вниз, а затем безжалостно сильно ударил кулаком по спине чуть ниже шеи. На пол стремительно вылетел маленький кусочек застрявшего хлеба, попавший случайно в дыхательное горло дочери. Маша свободно вздохнула и заплакала, но не от боли после удара отца, а от обиды, что отец так сильно мог её ударить. Филипп почувствовал обиду дочери. Домников поспешил взять Машу поскорее на руки и прижать к себе. Филипп стал уверять дочь, что если бы он не ударил её сильно, то она могла бы задохнуться и умереть. Ребёнок вскоре перестал плакать и посмотрел задумчиво в окно своими большими глазами полными слез, затем Маша положила голову отцу на плечо. Плач прекратился, но дочь ещё иногда звонко вздыхала, и вздохи эти напоминали икоту. Дочь понимала, что папа действительно любит её нисколько не меньше, чем старшую сестру Аню, к которой она иногда ревновала отца.
– У неё, возможно, западание языка!.. – с тревогой в голосе сообщила Катя, тоже почувствовав, что Таня не может дышать. – Ей необходимо открыть рот, – продолжала Катя, – и что-нибудь вставить между нижними и верхними зубами! У меня где-то в сумочке есть зеркальце в костяном футляре! Она его не сможет раскусить – футляр сделан из рогов оленя или лося, я точно не помню. Мне это зеркальце подарил папа на день рождения. Я сейчас поищу, а вы попробуйте ей открыть рот! Ей нужно сильно сжимать обе щеки, тогда она откроет рот! – Филипп не знал того, что западание языка вряд ли возможно при эпилепсии у больной и попробовал большим и указательным пальцами правой руки сдавить девушке обе щеки, но это не помогло. В бессознательном состоянии Таня сильно сжимала свои челюсти и казалось, что разомкнуть их никто не сможет.
– Вот! Нашла! – спешно протягивая в темноте зеркальце в футляре Филиппу, сказала Катя.
– Я не могу одной рукой открыть ей рот. Ты держи эту штуку, а я попробую обеими руками ей сдавить щеки и разомкнуть челюсти. Я дам тебе знать, когда можно будет ей вставить футляр между зубами. – Потное лицо девушки и влажные руки Филиппа не давали ему с достаточной силой сдавить щеки Татьяны. Пальцы скользили и не могли зафиксироваться на щеках.
– Хорошо, – ответила Катя. Филипп притянул Таню ближе к себе, обтёр руки о свою рубашку и большими пальцами обеих рук сдавил с силой девушке щеки. Таня вдруг застонала от боли и разжала челюсти.
– Она, по-моему, открыла рот! Вставляй зеркало скорее, но не очень далеко в рот. Главное, чтобы челюсти не смогли сомкнуться! – скомандовал Филипп, и Катя быстро наклонилась к ним, рукой нащупала лицо подруги, и вставила ей в приоткрытый рот половину костяного футляра. Больная громко замычала, но Филипп и Катя с облегчением почувствовали, что к Татьяне вернулась способность дышать. На первом этаже в лифтовой шахте вновь хлопнулись двери и все стихло. По всей видимости, ремонтники что-то осмотрели и удалились.

ГЛАВА 11
– Наверное, приехала аварийная служба, и, возможно, скоро наши страдания закончатся, – сказал Филипп для надежды и успокоения и, немного помолчав, спросил Катю:
– Почему вы оказались в этой гостинице?
– Мы приехали подавать документы в университет… – Сделав паузу, Катя продолжила, довольная возможностью поговорить с Филиппом, с этим добрым молодым мужчиной с приятным спокойным голосом. Филипп теперь казался Кате намного лучше тех безмолвных парней моделей из модных журналов, которые часто в последний год приходили Кате в фантазиях ночью. Такого журнального парня Катя нередко представляла позади себя с голым торсом, и он прижимался к ней, а она упиралась с наслаждением ладошкой навыворот в его рельефный пресс на животе… Вечером и утром Катя запиралась в ванной комнате и подолгу мылась. Выходя из ванны раскрасневшейся, расслабленной и опустошённой, девушка скорее уходила в свою комнату, не поднимая головы и избегая встречи с удивлённым взглядом отца, который никак не мог взять в толк, зачем подолгу принимать горячую ванну утром, если накануне вечером такая же горячая ванна уже принималась. – Мы из маленького городка в области. В этой гостинице жить дорого, но родных у нас здесь нет. Мы сняли одноместный номер, и нам этажная дежурная дала раскладушку, на которой сплю я. Приходится самим готовить еду на маленькой плитке в номере, но это не беда. Родители дали нам с собой всяких консервов. Мы только едим, да штудируем учебники. Запах от нашего номера, как из кухни, разносится по всему коридору шестого этажа, и горничная часто просит нас открывать окна в номере. Если поступим учиться, то нам дадут общежитие. Надо нам найти на время экзаменов комнату у какой-нибудь старушки, потому что здесь осталось жить ещё сутки.
Филипп слушал и костерил себя последними словами. «Как я мог вести охоту на этих чистых душой и помыслами девчушек, впервые оторванных от дома и родителей?! Как я мог забыть, что у меня тоже дочери?!» – спрашивал он себя с возмущением. Домников запомнил, что когда Катя говорила о зеркальце в костяном футляре, то упомянула, что ей его подарил папа. Дети, называющие своих отцов за глаза «папой», несомненно, любят своего родителя. Филипп тоже в детстве и сейчас называл отца только папой, несмотря на то, что тот развёлся с матерью и создал новую семью. Отец с раннего детства был любим Филиппом. Отец оставался добрым и чувствительным к сыну. Однако самые приятные и радостные чувства вызывал отец у Филиппа в детстве, когда приходил в садик забирать его домой. Ничто так не радует детей в садике, как приход родителей за ними раньше времени. Отец словно хорошо знал это. Все дети ещё ели печенье с киселём на полднике после дневного сна, а отец уже приходил за ним. Филипп счастливый на глазах всей группы радостно оставлял без всякого сожаления недоеденным полдник, поворачивался к друзьям и объявлял радостно, что за ним уже пришли. Дети с завистью провожали Филиппа взглядом. Молодая воспитательница почему-то всегда краснела, когда отец улыбаясь, разговаривал с ней о чем-то. Если это было зимой, то отец усаживал сына на санки и быстро вёз его по утоптанным снежным тропинкам в сосновом бору. Радости Филиппа не было предела.
В группе всегда имелись дети, за которыми родители приходили позже всех. Эти дети оставались в группе уже только с нянями, что задерживались допоздна для уборки комнат. Ребята эти выглядели несчастными и жалкими. Няни нервничали из-за того, что им надо оставаться после уборки, и невезучие дети чувствовали всю эту нелюбовь на себе. Няни ворчали и ругали непутёвых родителей малышей. Детей этих было немного – на весь садик пять или шесть человек. Их собирали со всех групп в одной комнате, где дети часто с влажными глазами и с большой надеждой смотрели в окна. Несчастные дети прижимались своими детскими лбами к холодному стеклу, пряча от нянечек глаза, полные слез от обиды за родителей, и в каждом прохожем эти дети искали сходство со своими мамой и папой.
Филипп неожиданно подумал, а как дочери будут вспоминать его, хотя по сегодняшний день они называли его только папой, потому что Филипп любил их безумно, и дочери чувствовали это. Филипп тоже, как и его отец, ходил в садик забирать дочерей после работы, благо они ходили в один сад, но в разные группы. Жена Александра приезжала с работы в семь вечера, а Филипп освобождался раньше, поэтому чаще всего и забирал дочерей.
Домников со стыдом вспомнил эпизод, когда однажды пришёл в детский сад за детьми нетрезвый. Жена с дочерьми запомнили это навсегда. Филипп случайно повстречал после работы на улице школьного товарища, который в течение пяти лет работал на Севере и приехал погостить к родителям. Друзья посидели в кафе, где выпили коньяка. Филипп помнил, что нужно идти за дочерьми, поэтому пил маленькими дозами. Подошло время отправляться за девочками, и Филипп начал прощаться со школьным товарищем. Однако товарищ предложил съездить за детьми Филиппа на такси, забрать их и передать домой жене Александре. Филипп согласился. Поймали такси, приехали к садику, выпили в таксомоторе ещё по одной порции коньяка, и Филипп направился за дочерьми. Пока нетрезвый отец одевал старшую дочь Аню в тёплую зимнюю одежду, сам вспотел в дублёнке и заметно опьянел в жарко натопленной детской раздевалке. Филипп с Аней пошёл в младшую группу за Машей, но там стало всем понятно, что Филипп нетрезвый. Поражённая воспитательница не отдала ребёнка отцу. Филипп не стал спорить, а забрал Аню и уехал домой без Маши. Приехав домой со старшей дочерью, Филипп больше никуда не поехал, а лёг в одежде на диван и уснул. Пришла с работы жена и увидела, что Маши нет, Аня вся в слезах, а пьяный Филипп крепко спит на диване. Жена побежала в садик и забрала перепуганную младшую дочь.
На память Филиппу пришла опять именно младшая дочь Маша. Филипп помнил, что был против рождения второго ребёнка и сказал об этом жене, так как в советское время денег им, как молодым специалистам, всегда не хватало ни на что. Однажды из-за отсутствия средств им тайком от родителей пришлось заложить в ломбард обручальные кольца, которые молодые супруги больше не смогли выкупить. Жена плакала, видя в этом плохой знак для семьи.
Александра не послушала Филиппа и без сомнений доносила второго ребёнка и легко родила. Маша первое время очень часто болела, так как родилась слабой, не в пример старшей Анне. Потом Маша чуть не умерла от обезвоживания. К ней привязалась какая-то инфекция, и понос постепенно забирал у ребёнка последние силы. Дочь Аня жила у родителей жены в пригороде, и Филипп после работы часто приходил в больницу, где лежала жена с Машей. Домников видел, что ребёнок очень ослаб от болезни и не мог без помощи держать свою головку. Александра плакала и жаловалась Филиппу, что здесь, в самой большой больнице города, они никому не нужны, что никто их не лечит. Филипп и тесть в разговоре заочно смирились с тем, что Маша не выживет. Жена со слезами на глазах говорила, что она будет бороться за жизнь ребёнка до последнего. Филипп чувствовал, что жена в отчаянии перестала соблюдать элементарную гигиену. Её тело под халатом издавало неприятный запах, чувствовавшийся на расстоянии, а изо рта несло отвратительной смесью нечищеных зубов и всем тем немногим, что оставалось в её желудке. Жена исхудала и была бледной, как гипсовая мумия. Самопожертвование и преданность Александры больному ребёнку, – к которому она ещё не успела привыкнуть и которого ещё никто в семье не только не успел полюбить, но и не успел разглядеть, – потрясли Филиппа. Филипп не мог смотреть жене в глаза, так как все время отсутствия жены в доме он позволял себе флиртовать с молодыми девушками в компании своих друзей. Жена это чувствовала и отчаяние изводило её, что, видимо, передавалось и больному ребёнку, и сказывалось на его выздоровлении. Филиппу вдруг стало нестерпимо стыдно перед женой, ему к горлу подступил ком, его до умопомрачения взбесило то, что его ребёнка, в котором течёт его кровь, могут не лечить в этой огромной хвалёной больнице. Филипп спросил у жены, где находится кабинет заведующей отделением и, получив разъяснение, тут же направился туда. Взбешённый Филипп без стука вошёл в кабинет. Домников подошёл к сидящей за столом в накрахмаленном белом халате крупной немолодой женщине, с фигурой, напоминающей молочную флягу, с немыслимой укладкой обесцвеченных редких волос на голове. Филипп, едва сдерживая себя, спросил у растерявшейся заведующей, почему никто из лечащих врачей не подходит к его жене с умирающей дочерью. Спросив фамилию ребёнка, женщина начала что-то объяснять Филиппу, но тот прервал её и трясущимися губами и со слезами обиды в глазах неожиданно для себя сказал ей, что если его дочь умрёт у неё в отделении, то он застрелит её, не моргнув глазом. В этот момент по его лицу можно было сделать вывод, что этот человек в гневе был реально способен не только застрелить, но и нарубить на кусочки любого виновного в смерти его ребёнка. Заведующая молча и испуганно смотрела на Филиппа. Женщина безмолвно, не шелохнувшись, ждала, когда он выскажется и покинет её кабинет. Филипп, уходя, с силой так хлопнул дверью, что осыпалась штукатурка, и дверь вновь резко отскочила от косяков и открылась.
На следующий день жену с дочерью спешно перевезли транспортом больницы в маленькую одноэтажную деревянную инфекционную лечебницу. Там врач инфекционист, седая и пенсионного возраста грузная женщина с жёлтым оспенным лицом, осмотрела Машу, изучила её анализы и прописала пить корень калгана. Спустя неделю у Маши стал проходить понос, а через месяц её выписали здоровой. Однако за весь этот месяц Филипп больше не смел знакомиться ни с кем из окружающих его ежедневно женщин.
По традиции беда не приходит одна. У жены не сцеживалось молоко. Младшая дочь, когда болела, не имела сил сосать грудь матери, и её кормили молоком из детской кухни, а жене пришлось перевязать грудь. Молоко плохо сцеживалось, и в груди у жены начали образовываться «камни». Теперь Александру положили в больницу. Филипп приходил к ней, и она опять плакала, опасаясь, что ей могут из-за мастита отрезать грудь. Прежде всего, Филипп подумал, что никогда не сможет желать женщину с одной грудью, поэтому испугался. Домников казался жене здоровым, весёлым и полным сил. Дети по заведённому правилу жили у родителей жены, и Филипп пользовался свободой. В офисе на работе у Филиппа возник очередной роман с новым экономистом, и это чувствовала больная жена. Александра пристально всматривалась в глаза мужа, а он как небезгрешный не мог отвечать прямым уверенным взглядом. Александра хотела, чтобы у мужа оставалось мало времени, и поэтому просила его после работы чаще ездить к её родителям, навещать детей, но Филипп был уверен, что у тёщи с тестем детям хорошо, и ездил к дочерям как можно реже, ссылаясь лживо на усталость.
Однажды Филипп пришёл в больницу к жене, и она вновь вся в слезах рассказала ему, что врач посоветовал ей обратиться к мужу, чтобы отсасывать никак не сцеживаемое молоко из больной груди, тогда, по словам доктора, удастся избежать операции. В палате с женой лежали ещё четыре женщины, и Филиппу пришлось на глазах свидетелей высасывать молоко из груди у жены. Женщины тактично отворачивались, а жена была явно довольна и горда перед всеми за мужа. Александра была уверена, что только её Филипп мог ради неё делать это публично, никого не стесняясь. Это чувствовалось по лицу Александры. В течение недели Филипп ходил в больницу к жене и проделывал эту неприятную для него процедуру. Мать Филиппа ему рассказывала, что он в детстве очень долго и с удовольствием сосал её грудь, но молоко из груди жены вызывало у Филиппа рвотные спазмы. В эти моменты он ненавидел разбухшую грудь жены с широкой тёмной ареолой вокруг морщинистого соска. Домников через силу проглатывал это сладковатое и приторное молоко, чтобы жена не заметила его отвращения. В конце концов, удалось избежать потери груди, но два надреза Александре всё-таки сделали и благополучно выписали из больницы.

ГЛАВА 12
– Таня серьёзно больна и ей сложно будет учиться в чужом городе без присмотра родителей, – сказал Филипп Кате.
– У неё в последнее время очень редко случались приступы, а чтобы дважды в течение часа, – я такого не припомню. Это всё из-за поломки лифта… – Катя не договорила, но Филиппу и без того стало понятно, что остановка лифта разбудила в девушке спящую до времени болезнь. – Мы соседи. С первого по десятый класс мы проучились вместе. Её и мои родители давно дружат и при отъезде наказали мне присматривать за ней здесь и не оставлять без внимания ни на минуту. Её родители считают, что главное – поступить, а потом, если ей будет мешать болезнь, то её переведут на заочное отделение. Таня – моя лучшая подруга. – Немного помолчав, Катя добавила: – У её матери тоже кто-то в родне болел этой болезнью…
– Может, вам после этого случая вернуться домой? Началось все символически трудно у вас здесь.
– Нет. Не знаю как Таня, а я хочу уехать из дома. Дома спокойнее, но скучно. С родителями жить комфортно, но это для меня не главное. – Помолчав, Катя продолжила: – У нас там и парней-то нормальных нет…
«Вот опять та самая сила, заложенная в нас», – подумал Филипп и поинтересовался, чтобы не молчать, а у девушки не возникло ощущения неловкости:
– На какой факультет вы хотите поступать? – Его вопросы были сродни тем, что задаёт хирург пациенту перед наркозом, чтобы отвлечь больного от мыслей о возможных последствиях операции. Филипп обратил внимание, что вёл разговор с Катей, будто отец со своей подросшей дочерью. Его интерес к девушкам, как к возможным любовным партнёршам куда-то исчез напрочь. «Вот так всегда – я больше всего желаю каждую приятную девушку или женщину до тех пор, пока не знаю о ней ничего», – подумал улыбаясь Филипп.
– Пока ещё не знаем. Папа сказал, что я могу поступать учиться на любую специальность. Главное для него, чтобы я никогда не начала курить вдали от дома. Я дала ему слово… Не знаю, почему он так относится к табаку, но я и без его просьбы не закурила бы. Хотя у нас в школе многие девчонки курят с восьмого класса, – разоткровенничалась вдруг Катя. Кате хотелось говорить, говорить и говорить в предчувствии скорого освобождения из случайного плена. «Не важно на кого учиться! Важно подальше от родителей и поиск своей судьбы», – опять подумал Филипп, и в этот момент его отвлёк какой-то упавший на пол предмет. Филипп догадался, что это изо рта Тани выпало зеркальце в костяном футляре. Таня вновь пришла в себя после приступа. К ней вернулось сознание, и она тихо еле слышно произнесла:
– Катя…
– Да-да! Я здесь! Скоро дадут свет – потерпи, Танечка. Сиди пока.
– Нет. Я хочу подняться… – Катя наклонилась и помогла Татьяне встать с ног Филиппа. Девушка явно обессилела от двух подряд приступов. Филипп провёл рукой по полу и нащупал упавшее зеркало. Оставаясь сидеть на полу, Филипп без особой надежды попробовал зеркало в футляре вставить в едва заметную щёлочку между дверей лифта, и футляр вдруг легко проскользнул внутрь. Попытавшись его повернуть и тем самым чуть шире раздвинуть двери, Филипп увидел, что створки дверей легко подались, и дневной свет из окон лифтовой площадки заполнил через образовавшуюся большую щель кабину настолько, что стали видны лица девушек. Филипп попытался больше повернуть прочный футляр зеркала, но этого уже не потребовалось. В образовавшийся проем между дверьми Домников смог просунуть ладонь свободной левой руки. Филипп начал толкать одну створку дверей, упёршись спиной в стену кабины, а другая створка сама пошла в противоположную сторону. В одно мгновение Филипп раздвинул двери. В кабине стало светло как днём. Девушки не могли скрыть радости. Катя захлопала в ладоши, а Таня опять заплакала, но уже от появившейся надежды выбраться из этой страшной и мучительной для неё западни. Таня прятала лицо от Филиппа, уткнувшись в плечо подруги. Ей было неловко от того, что она принесла столько хлопот этому мужчине, и что Филипп стал свидетелем её отвратительного недуга. В данную минуту Тане очень хотелось побыстрее исчезнуть и никогда больше не встречать Филиппа. Накрашенные глаза девушек, от размазанной слезами тушью с ресниц, походили на глаза шахтёров, которые только что поднялись из угольного разреза на поверхность. Льняное платье Татьяны стало сильно измятым, и девушка то и дело пыталась его безуспешно разгладить, проводя руками по бёдрам. Вокруг губ Тани засохла белая пена, которая, видимо, шла у неё изо рта во время приступов. Сдавленные Филиппом щеки у девушки имели покраснения и казались немного припухшими, и в скором времени, несомненно, на них должны будут появиться синяки. При свете к подругам опять вернулось желание выглядеть хорошо и нравиться. Ни вверху, ни внизу не было ни души. Люди ходили за стеклянными дверьми по лестничным маршам и не слышали ничего или не хотели вникать в чьи-то проблемы. «Это будущее всех нас, когда людей станет огромное количество на Земле, и только твоя семья будет о тебе заботиться и переживать…» – вдруг невольно подумал Филипп.
Лифт остановился ближе к пятому этажу, чем к четвёртому. Пролезть на четвёртый этаж в небольшой проем представлялось делом трудным, так как отверстие было узким и до пола четвёртого этажа пришлось бы прыгать с большой высоты. Единственный способ выбраться из лифта виделся в очевидной возможности подняться на пятый этаж, где и пространство для выхода казалось большим, и подсадить девушек было не очень трудно. Удивляла только огромная толщина пола между этажами, но шанс выкарабкаться имелся реальный. Домников встал в проем между дверьми. Спиной он держал одну створку, а двумя вытянутыми руками удерживал противоположную. До него вдруг дошло, что если неожиданно подадут электричество, то при открытых дверях лифт не сможет поехать, о чем он забыл в более возбуждённом состоянии некоторое время назад.
– Катя, ты первая полезай по мне наверх, а потом примешь Таню. – Филипп чуть присел, чтобы Катя могла сначала встать на его колено, а потом ступить на плечо, а там уже выползти на плиточный пол пятого этажа.
– Я не знаю, как я полезу по вам… – сказала Катя. Потом она смутилась и покраснела, но произнесла: – Мне стыдно…
Филипп понял неловкость девушки. Катя опасалась, что он сможет увидеть её нижнее белье под коротким подолом платья. И опять память его вернула к недавнему прошлому, когда обе маленькие дочери Аня и Маша ещё спали в пелёнках, которые по ночам обильно наполняли мочой и светлым детским калом. Жена могла отстирывать только мочу, а от кала её тошнило, и все это «золото» доставалось стирать Филиппу. Летом в гостях у тёщи в огороде Домников демонстративно с серьёзным видом снимал с верёвки бельевую прищепку, зажимал ею нос, затем снимал ещё две прищепки и для забавы зажимал ими уши. Жмурясь Филипп укладывал десятки накопившихся пелёнок с калом в большую оцинкованную ванну, заливал водой и стирал пять раз, меняя воду, со стиральным порошком. Жена, тёща и тесть искренне до слез хохотали, глядя на его серьёзный вид. Множество отстиранных пелёнок висели на верёвках и обдувались ветром. Огород родителей жены в эти часы с высоты птичьего полёта походил, наверное, на парад разноцветных флагов на какой-нибудь американской сельскохозяйственной ярмарке.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/oleg-arkadevich-belousov/izbrannoe/) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.