Главная страница | Современные детективы | Мольберт в саду Джоконды

Мольберт в саду Джоконды
Антон Валерьевич Леонтьев
Авантюрная мелодрама
Лиза приехала в Париж со своим женихом Степаном, но романтического путешествия не получилось. Они оказались замешаны в историю с нападением на соседскую квартиру: Степана ранили, а обвинили в этом Лизу! Так из счастливой невесты она превратилась в беглую преступницу. К счастью, ей удалось найти укрытие в антикварной лавке мадам Барбары, которая поведала Лизе удивительную историю – с помощью старинной открытки, которую девушка случайно прихватила с места преступления, можно найти… оригинал «Моны Лизы»! Ведь в Лувре висит искусно выполненная копия, о чем никто не догадывается… Или догадывается? Ведь подлинник самой гениальной картины в истории человечества ищут далеко не они одни…

Антон Леонтьев
Мольберт в саду Джоконды

В ночь на 3 мая 1519 года, замок Кло-Люсе, близ Амбуаза, Турень, королевство Франция
Темные глаза короля Франциска, восседавшего в резном кресле, внимательно смотрели на стоявшего перед ним мужчину.
– Месье, – произнес повелитель Франции тихим, но грозным голосом, – вас называют лучшим учеником мастера Леонардо, призванного сегодня к себе Господом.
Это был не вопрос из уст короля, а утверждение.
Моложавый мужчина, которого умерший мастер Леонардо прозвал, и не без причин, «дьяволенком», то есть Салаино – для друзей Салаи, а для всех прочих синьор Капротти да Орено, склонив перед властителем Франции голову в локонах, почтительно, но не без лукавства ответил:
– Нет, сир, я далеко не лучший. Лучший, вероятно, Франческо. Франческо Мецци, сир. Но я – любимый ученик мастера Леонардо. – И тихо добавил: – Был, сир.
Мастер мертв, скончался намедни – он был глубоким старче, вёсен без малого семидесяти, и правая рука у него уже несколько лет как отсохла, так что занятия живописи остались в прошлом. Но ум, гениальный мощный ум самого знающего человека на свете, из-за которого король Франции и пригласил его в свои владения, оставался до последнего вздоха прежним.
– Портрет итальянской синьоры он завещал вам, месье.
И снова не вопрос, а утверждение из королевских уст. Салаи вновь поклонился.
– Вы, как всегда, правы, сир. Франческо получил по завещанию мастера Леонардо все, чем тот обладал, а мастер был богат. Я же, бедный дьяволенок, только портрет синьоры Моны…
Он лукавил, как часто в своей жизни, из-за чего мастер Леонардо и дал ему это прозвище. Портрет синьоры Моны Лизы, над которым мастер Леонардо работал, пока был в состоянии, стал любимым произведением своего творца, с которым тот не расставался.
И завещал он его своему любимому ученику.
– Продай мне его.
Опять утверждение, а не вопрос или, тем более, просьба: короли никогда не просят.
Густые брови короля Франциска грозно сошлись над переносицей, и Салаи понял: монарх желает во что бы то ни стало заполучить портрет синьоры Моны Лизы, любимое произведение мастера Леонардо. И, по его мнению, самое удачное.
– Сир, – произнес, склоняясь еще ниже, Салаи. – Тело мастера Леонардо еще не предано земле…
Он замолчал – молчал и король. И было что-то грозное и пугающее в этом молчании, прерываемом только тихим потрескиванием факелов на каменных стенах замка.
Салаи, зная, что спорить с королем себе же во вред, тем более что он – его заложник, в замке, полном вооруженной свиты Франциска, добавил:
– Мастер Леонардо оставил мне портрет синьоры Моны Лизы, и я бы счел святотатством противиться его воле…
Франциск резко встал из кресла: его пышные одежды зашуршали.
– Ты отказываешь мне? – произнес он скорее удивленно, чем раздраженно, но Салаи отлично знал: в любой момент на него мог обрушиться беспощадный гнев повелителя Франции.
– Сир, как можно противиться вашим желаниям… – Салаи выпрямился и дерзко посмотрел королю в глаза, не отводя взгляд.
Мастер Леонардо был прав: портрет синьоры Моны Лизы – лучшая его работа. И, следовательно, лучшая из всех картин, созданных людьми. И раз он хотел, чтобы она досталась ему, его любимому «дьяволенку», то так тому и быть.
– Но мне надо время, чтобы подумать, сир…
Глаза отвел король, который, покидая зал, на ходу бросил:
– Подумай, Салаи, хорошенько подумай над моим предложением. Заплачу щедро, по-королевски, так что не прогадаешь.
Ну да, а ведь мог бы просто отобрать.
Король вышел, Салаи, выждав, последовал за ним, но стоявшие в дверном проеме стражники скрестили алебарды, не пропуская его.
Франциск – уже на лестнице – не оборачиваясь, изрек:
– Ты хотел времени, чтобы подумать, – так что думай, Салаи! А пока будешь думать, продать ли мне портрет синьоры Моны, никуда не отлучайся. Когда примешь решение, скажи страже, они мне доложат.
Салаи, посмотрев на алебарды стражников, понял, что он в западне: Франциск хотел получить синьору Мону Лизу – и в итоге он получит ее.
* * *
Пятьсот с чем-то лет спустя
Лиза
– …Ну и, конечно, «Мону Лизу»! – завершила свою тираду Лиза и поцеловала Степу в нос. – Как же без нее!
Степан, усмехнувшись, привлек к себе девушку и, целуя и в нос, и в лоб, и в щеку, со смехом ответил:
– Понимаю, какая поездка в Париж без Лувра и какое посещение Лувра без «Моны Лизы». Но, Лизок, я ведь ее уже видел, и не раз!
Девушка, и не думая вырываться из объятий своего молодого человека, а в скором будущем – и мужа, ответила с наигранной обидой:
– Ну да, ты-то в Париже уже в который раз? В третий?
– В четвертый… – охотно подсказал ей Степа, и Лиза, скорчив смешную рожицу, которая, однако, удивительно подходила к ее подвижному, веснушчатому, окаймленному рыжими локонами личику, протянула:
– Ну вот, видишь! В четвертый! И это в свои-то двадцать три года…
– Скоро в двадцать четыре! – заявил солидно Степан.
Лиза с хохотом возразила:
– Не скоро, а через целых пять месяцев! Ну да, ты ее видел, но я-то нет! Или ты не хочешь, чтобы я ее увидела?
– Останешься разочарованной, Лизок. Небольшой зальчик, забитый чуть ли не под завязку туристами, в последние годы в основном китайскими, у каждого из которых в руке по два смартфона. Шансов приблизиться к стене, на которой висит «Мона Лиза», у тебя изначально нет. К тому же это в нашем воображении большой портрет, а на самом деле маленькая такая картинка. К тому же защищенная пуленепробиваемым стеклом, в котором отображаются все эти толпы туристов, а с недавних пор еще и отгороженная особыми перилами, которые держат всех зевак на почтительном расстоянии от шедевра Леонардо. Мы потопчемся на пороге зала, увидим что-то темное, в массивной раме, за отбрасывающим блики стеклом, вот и все. Ты уверена, что ради этого стоит идти в Лувр? Может, займемся в Париже чем-то более приятным?
Последующие минут двадцать, если не все тридцать, они и в самом деле занимались чем-то гораздо более приятным. Наконец, Лиза, легонько оттолкнув от себя ненасытного друга и будущего супруга, поднялась с большущего дивана, стоявшего в гостиной, и подошла к прикрытому ставнями высокому окну.
– Вот это да! – воскликнула девушка, раздвинув шторы и открыв ставни. – Это же настоящий Париж!
Степа, мурлыкая, подошел к Лизе со спины и, щекоча ей поцелуем затылок, произнес:
– Ну да, мы ведь, Лизок, с сегодняшнего утра в Париже!
А вид был в самом деле потрясающий: серо-белые, словно в дымке, особняки, на углу – прелестное кафе, где в плетеном кресле восседал пожилой господин с красным шарфом вокруг шеи и в чудном черном баскском берете, неторопливо почитывая газету и попивая из небольшой чашечки кофе, чуть дальше – ювелирный магазинчик, из которого выходила пожилая, облаченная, несмотря на теплую сентябрьскую погоду, в шубу из сказочного черно-белого зверя пожилая мадам, державшая в одной руке (сплошь в золотых браслетах) поводок, к которому была прикреплена крошечная, противная и наверняка злобная собачонка, а в другой (сплошь в драгоценных перстнях) – диковинный длиннющий мундштук с курившейся сизо-бирюзовым дымом сигаретой. Даму, наверняка важную и богатую клиентку, провожал тощий, затянутый в мышиного колера униформу сотрудник, державший в руках ворох пакетов.
А над ними, где-то совсем недалеко, – импозантная громада древней церкви.
Все как в изготовленном крутым агентством рекламном ролике про идеальный, вероятно, никогда в реальности не существовавший Париж.
Внезапно мизансцена изменилась, и откуда-то сбоку на улицу вывернули не меньше двух десятков шумных, аляповато одетых туристов, конечно же китайских, которые едва ли не наперегонки бросились занимать свободные кресла в кафе.
Вздохнув, Лиза повернулась к Степе и произнесла:
– Значит, в Лувр не пойдем? И «Мону Лизу» не увидим?
– Ну конечно же, пойдем! И увидим твою тезку, Лизок! Только не сегодня – сегодня же вторник, а Лувр по вторникам закрыт. Но точно – завтра!
Лиза, повеселев, взъерошила непослушные темные кудри Степы:
– Ну, раз так, то самое время продолжить заниматься в Париже кое-чем гораздо более приятным.
Благо, что гигантский диван был под боком.
* * *
– …Так ты не сказал, во сколько в итоге нам обошлась аренда! – произнесла Лиза, поднимаясь на четвертый этаж по изящной, словно кружевной лестнице их парижского жилища на рю Франсуа Мирон, в квартале Сен-Жерве, неподалеку от станции метро «Сен-Поль».
Этот вторник в середине сентября, начавшийся в Москве, завершался, точнее, с учетом того, что уже давно перевалило за полночь, уже завершился в Париже.
– И не скажу! – произнес, зевая, Степа. – Потому что это мой тебе подарок, Лизок! Вообще-то в свадебное путешествие в Париж отправляются после свадьбы, но у нас, как ты сама знаешь, все шиворот-навыворот, поэтому мы сделаем это до!
Поднявшись на нужный этаж, они подошли к высоченной черной лакированной двери. Степа, продолжая зевать, попробовал нащупать ключи в заднем кармане джинсов.
– Потерял! – охнул он вдруг, а Лиза, беспечно махнув рукой, ответила:
– День был такой чудесный, что его ничего не испортит. Значит, переночуем в парижском подъезде. Ну, или к соседям на ночь напросимся…
Девушка хихикнула.
Шампанское, которого она, вероятно, все же перебрала во время их дивной прогулки по «городу любви», давало о себе знать.
Подойдя к соседней двери, Лиза положила палец на кнопку звонка и, сдвинув брови, произнесла:
– Ну что, проситься на ночлег или ты свяжешься с владельцем квартиры? У тебя ведь номер имеется. Кстати, во сколько она обошлась, ты сказал?
Степан ничего такого не сказал, потому что упорно держал глухую оборону, явно не желая выдавать сведения о том, сколько же он заплатил за шесть дней и пять ночей в этой шикарной старинной парижской квартире с двумя ванными комнатами с мозаичным полом, роялем в гостиной и кроватью с балдахином с наполеоновскими вензелями.
Ну, и прочими, быть может, несуразными и нелепыми, явно излишними, но такими приятными буржуазными мелочами.
– Вспомнил! Ты же сама у меня их забрала и положила к себе в сумочку… – воскликнул Степа, и Лиза поняла, что он прав.
В этот момент раздался пронзительный звонок, и девушка поняла, что по неосторожности все-таки нажала на кнопку звонка чужой квартиры.
Лиза и Степа переглянулись, а потом наперегонки бросились к своей двери.
– Ну давай же! – торопил молодой человек девушку, искавшую ключи от парижской квартиры в своей крохотной сумочке, висевшей у нее на плече. – А то сейчас дверь откроется и…
Лиза, отыскав наконец ключи, извлекла их, однако так неловко, что они с грохотом упали на каменный пол.
– Сейчас же почти три утра! Ну, или ночи. Думаешь, кто-то откроет?
Степа, прижав ее к себе, вдруг произнес:
– Видишь полоску света? Это кто-то зажег в коридоре свет!
Сердце у Лизы вдруг забилось быстро-быстро. Ну подумаешь, ненароком совершила глупую выходку, явно не достойную двадцатитрехлетнего системного аналитика в одном из частных банков. С кем не бывает!
В особенности если в первый раз очутилась в Париже со своим будущим мужем.
Извинится, если кто-то откроет дверь. Не так это и ужасно…
В этот момент за дверью соседской двери вдруг что-то глухо стукнуло – как будто на паркетный пол свалилось что-то металлическое и массивное.
А потом полоса света под дверью исчезла.
Лизе вдруг стало страшно.
Степан, быстро подняв ключ, ловко воткнул его в замочную скважину, отомкнул дверь и, увлекая Лизу за собой, прошептал:
– Не нравится мне все это…
И, прикрыв дверь, повернул ключ в замке два раза.
Лиза, прижимаясь к Степе, ощущала его учащенное дыхание и, зная, что ее будущий муж – большой поклонник фильмов ужасов, еле слышно проронила:
– А что, если там обитает… не человек?
Степа, который прильнул к дверному глазку, ответил:
– Все может быть! Опять свет зажегся!
И до них снова донесся звук тяжелого, хоть и приглушенного на этот раз двумя дверьми удара.
Лиза, прильнув к Степану, прошептала:
– Может, человеку нужна помощь? Может, он на стойку с зонтиками налетел и перевернул ее, а виновата в этом я? Может, там человек с ограниченными физическими способностями живет, а мы над ним издеваемся, как уличные хулиганы…
– А может, вовсе и не человек, – произнес Степан уже не шепотом, а вполне обычным голосом, но от этого внушавшим трепет в гораздо большей степени. – Читал я рассказ у кого-то из малоизвестных «ужастов» о том, как молодая семья въехала в такую вот квартиру, а напротив них обитал странный, никогда не выходивший из своего логова сосед. А когда он однажды в полнолуние все же покинул свое убежище, выяснилось, что он…
Степан смолк, а потом снова шепотом произнес:
– Дверь на несколько сантиметров приоткрылась! И свет снова погас…
Лиза, цепко державшаяся за его локоть, вдруг ощутила, как молодой человек начал дрожать.
Или ей это показалось?
Да, наверняка показалось: Степа же никогда и никого не боялся!
И ничего тоже?
Потому что, могло статься, тот, кто обитал за дверью это парижской квартиры, позвонить в которую ее в самый глухой час ночи словно черт дернул, был не из категории некто. А из категории нечто.
Вот именно: черт дернул.
– Дай посмотреть! – заявила девушка, вдруг понимая, насколько нелепо, более того, истерично было их поведение. Разбудили какого-то парижанина, по всей видимости, пожилого, быть может, не совсем здорового, а теперь еще фантазируют бог весть что, представляя его – ну, или ее! – каким-то сказочным монстром.
Или монстром вполне реальным?
Литературные и кинематографические предпочтения Степы Лиза не разделяла, не понимая, что такого можно находить во всех этих зомби, живых мертвецах, чудищах из глубин океана или далеких галактик и азиатских девушках с немытыми волосами и нестриженными ногтями, которые нападают на своих жертв, выползая на карачках из экрана телевизора.
Она предпочитала старые добрые классические детективы, а также авантюрно-приключенческие романы о поисках затерявшейся святыни или гениального шедевра.
– Ну что? – Степа потеребил ее за плечо, явно и сам желая взглянуть на то, что разыгрывалось в коридоре.
Но в том-то и дело, что ничего не разыгрывалось. Степан был прав: дверь была немного приоткрыта, однако свет за ней снова погас.
– Ничего нет… Ложная тревога… – произнесла девушка, у которой отлегло от сердца. Ей стало неловко за их со Степой подростковые выходки.
Нет, не подростковые даже, а детские.
– Надо хотя бы извиниться, а не прятаться! – сказала она и решительно повернула ключ в замке.
Степа, вцепившись ей в руку, причем пребольно, зашептал с побелевшим лицом:
– Нет, не открывай! Это прямо как в рассказе! Там героиня тоже мужа не послушалась, вышла, а то, что обитало в соседской квартире, но уже не в человеческом виде, а в виде оборотня, бросилось на нее…
– Ты мне не муж! – сказала Лиза, сразу же пожалев об этих словах, которые прозвучали весьма жестко и колко.
Да, не муж, но ведь они собирались пожениться! Но если так, то почему Степа не говорит ей, во сколько обошлась парижская квартира? Он буквально бредил тем, чтобы платить за все самому. Может, какие-то женщины и были бы этому крайне рады, в особенности если бы будущий муж за собственный счет увез их в Париж и поселил в шикарной съемной квартире. Какие-то, но не она.
Она и сама была в состоянии заплатить.
Даже когда на рю Риволи она хотела купить и Степе, и себе сладкой ваты, он буквально оттолкнул ее от тележки, уже вручая продавцу купюру и не беря сдачи.
Да, многие о таком друге, более того, муже мечтают.
Но мечтает ли она?
– Не открывай! – крикнул Степа, навалившись на дверь, а Лиза тихо произнесла:
– Ты делаешь мне больно, Степа.
В таком состоянии она его еще не видела. Он что, боится?
А ведь и в самом деле – боится! Господи, неужели человек, которого она любит и с которым решила в ближайшее время связать себя брачными узами, верит во всю эту белиберду, которую сочиняют разнообразные «ужасные» романисты и сценаристы?
Похоже, да.
И как она этого раньше не замечала. Или не хотела замечать?
– Елизавета, я повторяю… – начал Степан, а это означало, что он крайне разозлен: ее полное имя, а не шутливо-интимное «Лизок» он употреблял до сих пор только однажды, во время их единственной ссоры.
До поездки в Париж единственной.
Хотя речь там шла о совершенно иной материи, но в итоге все сводилось к тому же: чья точка зрения важнее – его или ее.
Например, относительно того, стоит ли ей после свадьбы сразу же беременеть и бросать работу. Ведь он, видный программист, зарабатывал, несмотря на свои неполные двадцать четыре года, более чем солидно.
Наверное, не только для Москвы, но и для Парижа. Впрочем, может, даже и в обратной последовательности.
Да, воззрения у Степы, которого Лиза любила без памяти, были более чем консервативные. Против детей она ровным счетом ничего не имела, но почему именно сейчас, когда в ближайшие года два-три решится, сможет ли она подняться по карьерной лестнице?
Почему не после?
Да и зачем, вообще, увольняться – можно же работать из дома, можно на неполную ставку, можно вообще свою модель придумать…
Но ее идеи Степе не понравились – тогда он и назвал ее впервые «Елизаветой».
Степа, казалось, не слышал, продолжая с бледным, искаженным лицом взирать на нее, вцепившись Лизе в плечо и преграждая своим высоким спортивным телом путь к двери.
– Ты делаешь мне больно, Степа!
Она повторила это, но не громче, а, наоборот, тише, однако именно это и подействовало: черты лица ее будущего мужа смягчились, он убрал руку и даже подвинулся в сторону, хоть и немного.
– Ну, как знаешь! В том рассказе муж пошел помогать жене, а оборотень его тоже разорвал в клочья!
Лиза поняла: Степан ей помогать не пойдет. Впрочем, он ведь ей и не муж.
* * *
Открыв дверь, Лиза вышла в коридор и практически тотчас услышала у себя за спиной клацанье замка и хруст поворачиваемого ключа – Степан немедленно закрыл за ней дверь.
А она точно его любит?
За соседской дверью вдруг снова вспыхнул свет.
Лиза, не ощущая страха (этим страхом ее заразил Степа!), однако чувствуя некое подобие беспокойства (что с учетом ситуации было вполне понятно), подошла к приоткрытой на несколько сантиметров двери и замерла.
Что сказать – и, главное, на каком языке? По-французски она говорила неважно, в отличие от английского, которым владела весьма неплохо.
Но, как она слышала, многие французы, в особенности пожилые, принципиально не общаются с туристами на английском, даже если он им знаком.
Поэтому, кашлянув, девушка произнесла по-французски:
– Добрый вечер…
И запнулась. Ну да, в три утра желать доброго вечера более чем странно. И, вообще, что ей стоит добавить: «месье» или «мадам»?
Она ведь не знала, с кем имеет дело.
Или с чем.
– Добрый вечер… – повторила она, и в этот момент из щели между приоткрытой дверью и косяком высунулась худая, покрытая пергаментной кожей рука, причем так внезапно, что Лиза вздрогнула.
Длинный палец с ногтем, больше похожим на коготь, поманил ее. Лиза в страхе обернулась, уверенная, что Степан наблюдает за происходящим из-за закрытой двери в глазок, явно не желая присоединяться к ней.
Интересно, если из-за соседской двери на нее сейчас в самом деле выскочит что-то кошмарное, например оборотень или, с учетом странной конечности, зомби или ведьма, и ей придется уносить ноги от нечисти – Степан откроет ей дверь спасительной квартиры?
Отчего-то Лиза не была уверена в этом.
Палец с когтем продолжал манить ее, и Лиза, сделав шаг, переборола страх.
– Вам нужна помощь? – спросила она, осознала, что задала вопрос по-русски, и тотчас перевела его на французский.
Дверь вдруг резко распахнулась, и Лиза действительно увидела некое подобие ведьмы – хотя нельзя было сказать, женщина это или мужчина. Крайне худое, изможденное, покрытое пергаментной кожей тело, скуластое лицо с огромными глазами, вислые длинные волосы: тот, кто обитал за соседской дверью, обладал поистине запоминающейся и внушавшей трепет внешностью.
В особенности в три часа ночи.
– Вы говорите по-русски? – произнес то ли сосед, то ли соседка по-английски – тело укутывало некое подобие халата-савана.
– Вы тоже? – спросила Лиза, которая вдруг поняла: никакой это не монстр, не ведьма и не оборотень, а одинокий пожилой, вероятно, больной не только физически, но в первую очередь психически человек, чей покой она потревожила дурацкой выходкой со звонком в три часа ночи.
Сосед (Лиза все же уверилась, что это мужчина) быстро произнес:
– Не говорю, но понимаю. Это ведь они вас послали?
– Они? – переспросила Лиза, а сосед закивал, словно не сомневаясь в правдивости своих слов:
– Ну да, они, кто же еще! Они ведь обхаживают меня, выжидают, хотят убить. Вероятно, и убьют. Сначала льстили, потом, когда не помогло, стали угрожать, теперь подослали красавицу…
Лиза смутилась. То ли от того, что вела в три часа ночи в парижском доме на рю Франсуа Мирон разговоры, вполне подходящие для пьесы абсурда какого-либо известного французского драматурга, то ли потому, что этот неведомый тип назвал ее красавицей.
– Но скажите им, что я ничего не отдам! Он мой, только мой! Леонардо мой!
Дверь внезапно захлопнулась, и из-за нее донеслись все те же слова, только уже на французском, впрочем, речь вскоре стихла.
Постояв, Лиза пожала плечами и громко сказала по-русски:
– Мне очень жаль, что мы вас потревожили…
Ну, Степа к этому причастен не был, поэтому она исправилась:
– Что я вас потревожила. Если вам нужна помощь, скажите, что мне сделать.
Тишина, хотя Лиза не сомневалась, что странный сосед, прильнув к двери с обратной стороны, жадно ловит каждое ее слово.
– И уверяю вас: они меня к вам не посылали! Кто эти «они», я, вообще, не знаю!
За дверью снова что-то бабахнуло, но ответа на ее тираду не последовало, и Лиза, пожелав соседской двери доброй ночи, подошла к своей.
В том, что Степан наблюдал за ней все это время, она тоже не сомневалась, поэтому произнесла:
– Как видишь, оборотень оттуда не выпрыгнул. Ну да, ведь до полнолуния еще далеко. Так что бог миловал. Вернее, черт. Ну, ты откроешь, Степа, или мне придется проситься на ночлег к нашему эксцентричному соседу?
Замок, задребезжав, провернулся, и Степан приоткрыл ей дверь. Впрочем, едва ли больше, чем на треть.
Однако, когда она оказалась в коридоре (и он, тотчас захлопнув дверь и снова заперев замок на ключ, а потом перепроверив, дергая ручку, что они надежно отгорожены от подъезда, прижал ее к себе и произнес, вновь став прежним Степой – милым, чутким и милым, – своим обычным голосом:
– Лизок, ну ты даешь! С местными парижскими сумасшедшими общаешься…
Он поцеловал ее в губы, причем властно и долго, а Лиза, вывернувшись из его объятий, ответила:
– С сумасшедшими? А ты уверен, что это не оборотень, зомби или, на крайний случай, вампир?
– Такими вещами не шутят, Лизок! Потому что бывает то, чего и быть не может! И на твоем месте я бы соваться в чужие дела не стал…
Но все дело в том, что Степа не был на ее месте, а был на своем.
И Лиза вдруг задумалась, так ли уж точно она хочет, выйдя за Степу замуж, переместиться со своего места на место его.
А хочет ли она вообще выходить за него замуж?
Странно, но ведь эту поездку Степа и организовал после того, как она приняла его предложение.
Но принять предложение не значит поставить подпись в ЗАГСе.
– Ты у меня смелая, Лизок! А я трусишка! Ну да, такой вот я, как все мужики… Сама знаешь, какая русская баба…
Кажется, кого-то мучила совесть, кому-то было стыдно. Или, впрочем, кто-то кусал себе локотки, потому что выставил себя в дурацком свете.
И этот такой родной кто-то теперь пытался реабилитировать себя в глазах своего Лизка, покрывая ее лицо поцелуями и, кажется, на полном серьезе намереваясь заняться с ней сексом в прихожей парижской квартиры.
Перед дверью, за которой располагалась еще одна дверь, а за той некто, прильнув большим морщинистым ухом, внимал каждому слову, вздоху и стону, который доносился до него.
Некто – или нечто.
– Извини, Степа, но что-то я устала. – Лиза решительно оттолкнула от себя разошедшегося, причем, похоже, не на шутку, молодого человека, своего будущего мужа. – И ты наверняка тоже! Мы уже двадцать четыре часа на ногах!
– Ну, Лизок, не дуйся! Это же я ради нас с тобой заботился о твоем благе! О том, чтобы с тобой ничего не случилось. С тобой и нашими будущими детками…
Его рука легла на ее живот.
Лиза, отпрянув, сказала:
– За это тебе большое человеческое спасибо, Степа. Ну, или вампирье. Ведь кто знает, что могло поджидать меня за той дверью. А ты бесстрашно отпустил меня туда одну знакомиться с «миром полуночи».
Степа небрежно откинул черные кудри со лба, прекрасно зная, что этот жест делает его неотразимым.
– Ну, не дуйся, Лизок! Я же извинился. Я человек, а не робот, как ты, вот мне на мгновение и сделалось, каюсь, страшно. Ну, полезла всякая чепуха в голову. Разве по себе не знаешь?
Конечно, она знала. Хотя, как робот, не могла знать.
– А что этот тип сказал? Он что, по-русски понимает? Вот это да!
Лиза, направляясь в одну из двух ванных комнат и запирая ее изнутри (иначе, и в этом она не сомневалась, ей грозила компания Степы, к которой после инцидента с соседской квартирой она была не готова, во всяком случае, прямо сейчас), громко ответила из-за двери:
– Да так, поговорили о трудностях быть исчадием ночи. И передала привет графу Дракуле.
Впрочем, злость на Степу улетучилась, когда она, намеренно простояв под душем не меньше получаса, а потом долго вытираясь перед огромным зеркалом, вышла из ванной комнаты и обнаружила его спящим в кресле – в одежде и даже в кроссовках.
Склонившись над ним, Лиза отбросила со лба темную прядь и поцеловала своего друга и почти мужа в лоб.
Ну да, мужа – несмотря на все, она его любила, да еще как!
Или же…
Степа, приоткрыв глаза, усмехнулся, потянул к себе девушку, а дальше…
Дальше они перешли в спальню с кроватью под балдахином, украшенным наполеоновскими вензелями!
* * *
Утром, попивая на просторной кухне горячий черный кофе, Лиза не могла отделаться от ощущения, что и она сама, и Степа ведут себя так, как будто вчера ничего не случилось.
Точнее, уже сегодня.
И она имела в виду не восхитительный секс, который последовал в пятом часу утра.
Вероятно, даже чересчур восхитительный, словно…
Словно во искупление вины.
А сцену в коридоре, во время инцидента с соседской квартирой.
Наблюдая за полураздетым другом, а скоро и мужем, который о чем-то, не переставая, болтал, Лиза думала: любит ли она его?
Все остальное неважно.
И сама же дала себе ответ: да, любит. Несмотря на неприятную сцену, ничуть не меньше, чем раньше. Не исключено, что даже больше.
Ведь и на солнце есть пятна.
А вот что касается утверждения, что все остальное неважно…
Возможно, это было не так. Далеко не так.
Совсем и полностью не так.
Степа, вдруг замерев на полуслове, улыбнулся, как умел улыбаться только он, и спросил:
– Ты так на меня смотришь, Лизок…
Душа у нее ушла в пятки. Неужели… Неужели он почувствовал, что она сомневается? Нет, не в ее к нему любви, а в том, стоит ли доверять этой любви.
И доверяться.
– О чем ты думаешь? – произнес Степан, и тон его вдруг сделался требовательным. Или это ей показалось.
А может, не только это показалось?
Паникуя, Лиза брякнула в ответ первое, что пришло в голову:
– Наверняка перед Лувром уже гигантская очередь. И выставочный зал с «Моной Лизой» забит китайскими туристами.
Степа улыбнулся, подошел к ней и поцеловал за ушком. Она ведь всегда от этого млела. Впрочем, млела и сейчас. Но…
Но что-то изменилось?
– Вероятно, забит, и я бы купил частную экскурсию по пустому Лувру, причем за любые деньги. Но Лувр этого не предлагает, по крайней мере на своем официальном сайте. Однако я организовал для нас еще до вылета из Москвы билеты по Интернету. Стоять перед пирамидой во внутреннем дворе не придется. У нас еще есть три часа, чтобы позавтракать, прошвырнуться по городу и попасть в Лувр!
– Организовал? – спросила Лиза, стараясь, чтобы ее голос звучал нейтрально. Ну да, любящий ее мужчина организовал билеты в Лувр – что может быть лучше и круче?
Только организовал на тот день и время, которые сам счел правильными.
– Ты не рада? – спросил Степа. – Лизок, если что-то не так, то мы не пойдем, конечно. Давай тогда сегодня не в Лувр, а куда-то еще. Ты что хочешь? Просто погулять по городу? Съездить в Версаль? Покататься по Сене?
Вероятно, она дура, причем дура огромная и набитая. Ее друг, а вскоре и муж, решил сделать сюрприз, обо всем позаботился, все устроил, а она еще и недовольна.
Ну да, дура.
Только вот опять все выходило так, как хотел он.
Но разве она не хотела сегодня отправиться в Лувр?
Чувствуя, что на глаза у нее набегают слезы, девушка пробормотала, не желая, чтобы Степа понял их истинную причину:
– Ах, ты такой… заботливый!
– Лизок, глупенькая, ты что, плачешь? Ну, не надо! Я не хочу, чтобы ты плакала…
А может, она хотела?
– Ну, не стоит! Понимаю, что для тебя это такой приятный сюрприз, но сюрприз и должен быть приятным, не так ли? Какой прок от сюрприза неприятного?
Например, от такого, как прошедшей ночью…
Степа прижал к себе Лизу, и она, чувствуя, что сейчас зарыдает во весь голос, и желая во что бы то ни стало остановить слезы, произнесла:
– Ну да, очень приятный, вот я и плачу. Спасибо тебе, Степа!
Хорошо, что на его мобильный пришло сообщение, и Степан, встрепенувшись, поцеловал Лизу и метнулся проверить, кто и что прислал.
Это могло быть что-то важное по работе.
Воспользовавшись паузой, Лиза, так и не допив кофе, выскользнула из кухни, проследовала в ванную комнату, где, закрывшись (что, вероятно, грозило перерасти в привычку), включила воду и дала волю слезам.
Нет, не так она представляла свое предсвадебное романтическое путешествие в Париж.
Не так.
А судя по прекрасному настроению Степы, у него-то все шло по плану – по его плану.
Лиза дала себе зарок, что не даст больше воли чувствам и постарается быть прежней.
* * *
Заминка вышла, когда они покинули квартиру и оказались перед дверью соседской. Странная сцена, разыгравшаяся ночью, казалась теперь сюрреалистичной.
– Вампир спит в своем обитом бархатом гробу! – произнес Степан, впрочем, весьма громко и с подвыванием, косясь на соседскую дверь.
– Прекрати! – произнесла Лиза, устремившись по лестнице вниз. Степан, нагнав ее, сказал виноватым тоном:
– Ну, извини, пошутил. Ты вчера это восприняла так близко к сердцу, Лизок…
Она восприняла?
Она?
Не зная, как на это реагировать, девушка только убыстрила темп.
– Обиделась? – спросил Степа, когда они оказались в холле, и Лиза, следуя данному самой себе обещанию не портить поездку в Париж, с легкой улыбкой ответила:
– Нет, просто сосед, ну, или, быть может, соседка понимает по-русски. Не думаю, что ему или ей будет приятно слышать, как ты называешь его или ее вампиром…
Консьержа в доме не было, зато через парадную дверь входил пожилой господин в красном шарфе и черном берете, как две капли воды похожий на того, что сидел вчера в кафе напротив.
Собрав все свои знания французского, Лиза поприветствовала его и, пожелав доброго утра (хотя уже был скорее день), поинтересовалась, не знает ли он эксцентричного соседа или соседку с четвертого этажа.
– Кажется, мы потревожили вчера его покой…
Месье Рене-Антуан, тотчас разрешивший «юной прелестнице» и ее «обворожительному спутнику» называть себя просто Антуаном, рассыпавшись в комплиментах, возжелал узнать, откуда Лиза и Степа прибыли в Париж, а потом стал давать советы, которые молодым людям не требовались.
При этом он съедал Лизу глазами, что, как отметила девушка, крайне не понравилось Степе, и еще интенсивнее самого Степу, что не нравилось тому гораздо больше.
– Мы не смеем отнимать у вас время… Так вы не знаете, кто проживает на четвертом?
– Ах, это месье Клод. Он тут всю жизнь живет. Я хоть тут всего пару лет обитаю, но в курсе. Ужасно богат, просто ужасно! Он уже давно того. Из квартиры никогда не выходит, редко кого к себе пускает. Выглядит, по словам тех, кто его видел, весьма специфически, прямо как привидение. Но безобидный. Ах, и советую вам также посетить частный музей эротической фотографии. Его владелец – мой хороший друг, я с удовольствием составлю вам компанию…
Когда молодые люди ретировались, Степа, отдуваясь, произнес:
– Не понял, о чем он там щебетал, но что-то про фотографии и про эротику тоже. Так бы и вмазал ему!
Взяв Степу за руку, девушка решительно произнесла:
– Нет, не надо. Он не вампир, а еще хуже – старый похотливый сатир. И не уверена, что такой уж безобидный, в отличие от месье Клода. Думаю даже, что совсем нет.
– Будет к тебе клеиться, Лизок, или тем более ко мне, я ему его дамскую беретку на нос натяну! И сверху еще шарфиком идиотским кокетливо завяжу!
Чувствуя определенную гордость за Степу, своего Степу, Лиза всей грудью вдохнула свежий осенний воздух, и молодые люди отправились на многочасовой променад по французской столице.
* * *
В Лувре их ждало разочарование – после того, как они наконец-то спустились на эскалаторе в нутро стеклянной пирамиды во внутреннем дворе бывшей королевской резиденции и прошли внутрь, выяснилось, что по причине ремонтных работ «Мона Лиза» после масштабной прошлогодней выставки работ Леонардо переехала из зала Джоконды, он же зал № 711, расположенного на втором этаже галереи Денон.
Теперь шедевр Леонардо располагался в галерее Медичи. Лиза и Степа, с трудом проталкиваясь среди туристов, в основном действительно китайских, направились туда.
– Кстати, – произнес молодой человек, – о ком вещал наш вампир? Он ведь что-то говорил тебе о Леонардо, которого он никому не отдаст.
Оказывается, Степа очень даже хорошо понял содержание ее беседы с месье Клодом, несмотря на все его уверения в обратном.
Значит, лгал.
– Может, он имеет в виду постер с Леонардо ди Каприо, – пожала плечами Лиза, намеренно поддразнивая Степу. – Кто знает этих затворников!
Степа же, приняв ее слова за чистую монету, горячо возразил:
– А этот твой старый пень в женской беретке что-то там лопотал, что вампир очень богат. Может, у него в самом деле шедевр Леонардо в квартире висит! Вот бы попасть туда и посмотреть…
– А я думала, ты по-французски не понимаешь? – произнесла Лиза ровно, а Степа отбросил со лба прядь:
– Ну, хорошего английского для того, чтобы понять общий смысл французской беседы, хватит. А сколько может стоить такой вот потерянный шедевр Леонардо? Наверняка многие миллионы! Десятки миллионов. Вероятно, даже сотни!
Вопрос этот Лизу ничуть не занимал, и она, ткнув пальцем в план музея, сказала:
– Нам сюда!
То, что им сюда, подтверждала и большая толпа перед входом в выставочный зал в галерее Медичи. Степа, аккуратно, но решительно обогнув группку китайцев, повел за собой Лизу, крепко сжимая ее ладонь в своей.
И вот наконец там, вдалеке, в самом деле под отбрасывавшим блики пуленепробиваемым стеклом, огороженная перилами, возникла на стене она.
Самая знаменитая картина в мире.
– Придется пробиваться, но где наша не пропадала! – произнес Степа, и Лиза уловила контуры всемирно известного лика.
Продвижение застопорилось, потому что сразу несколько гостей из Поднебесной решили сделать селфи на фоне Моны Лизы.
Степа стал огибать их справа, шепнув Лизе:
– Вот туда, видишь, где пожилая парочка? Они сделали свои снимки и сейчас отчалят. Тебе надо на их место, и ты будешь прямо около перил!
– А ты? – спросила Лиза, а Степа благодушно ответил:
– Ну, мы с твоей тезкой старые знакомые. Так что снова смотреть в глаза друг другу причин особых нет. Ну, живее. Смотри, тетя снова прихорашивается для селфи, но наверняка потом…
В этот момент парочка юных азиатских гостей, то ли юноши, то ли девушки, перепрыгнув через перила, оказались на запретной территории, подскочили к «Моне Лизе» и, корча около нее невероятные гримасы, стали снимать себя на мобильные, что-то возбужденно вереща.
Раздался грозный окрик, к молодым людям присоединился насупленный охранник, однако те и не думали прекращать съемку – видимо, для своего интернет-блога, а, наоборот, стали играть с ним в «кошки-мышки».
Подоспевшие из соседних залов охранники и смотрители стали весьма нелюбезно выталкивать туристов из зала с «Моной Лизой», а Степа произнес:
– Что, давай тоже бросимся к перилам и сделаем селфи?
Лиза, покорно позволяя выпихнуть себя из зала, ответила:
– Нет, значит, не судьба. Но, когда они извлекут этих двоих, то наверняка снова запустят туристов…
Не запустили.
Когда лучезарно улыбающихся нарушителей спокойствия охранники вывели прочь (причем все это одновременно снималось сразу на десятки, если не на сотни мобильных), двери выставочного зала с «Моной Лизой» захлопнули, а суровая темнокожая особа в униформе на сильно офранцуженном английском объявила:
– Из-за инцидента доступ к «Моне Лизе» на сегодня закрыт! Ее должны исследовать специалисты! Приходите завтра!
– И, главное, снова покупайте дорогущие билеты! – заявил в сердцах Степа. – Нет, как нам могло так не повезти? И, главное, почему?
Ответ был очевиден: потому что молодые оболтусы решили, игнорируя всяческие правила, сделать селфи с самой знаменитой картиной в мире.
Но у Лизы было свое объяснение: «Мона Лиза» решила, что момент для их рандеву еще не наступил.
Сообщать свою версию будущему мужу девушка не стала.
– Так не доставайся же ты никому! – рассуждал Степан, когда они, побродив по Лувру и бросив взгляд на прочие шедевры, наконец потянулись к выходу. – Ну, завтра, что ли, заглянем сюда, Лизок?
Девушка отрицательно качнула головой, а затем, взяв Степана под руку, сказала:
– Нет так нет. Она не хочет, чтобы мы встречались…
Неужели Лиза действительно произнесла это вслух? Однако Степан, то ли не расслышав, то ли не придав сказанному значения, не стал уточнять, что она имеет в виду.
Точнее, кого.
– Ну, тогда заглянем к твоей тезке в наш следующий приезд в Париж, так ведь, Лизок?
Если этот их следующий приезд в Париж вообще состоится.
* * *
Покинув здание Лувра, который, по-прежнему, хотели посетить толпы желающих, они заглянули в сад Тюильри, прошлись по набережной Сены, заглянули в кафе, а оттуда направились к съемной квартире: уже вечерело.
Степан о чем-то живо рассуждал, кажется о каких-то свадебных делах, но Лиза слушала его вполуха, точнее, вообще не слушала.
Сказать ему или нет?
То, что ей понадобится время. То, что, не исключено, она не выйдет за Степу замуж – ни в скором будущем, ни в отдаленном.
Что ей надо подумать.
– Ты такая молчаливая и грустная, – произнес он и приобнял девушку. – Что такое, Лизок?
Если бы он только знал… Впрочем, он ведь имеет право знать. Конечно, имеет. Но вот только какой будет его реакция?
Вряд ли уж такой позитивной.
– А, понимаю, ты все еще расстроена, что не смогла увидеть свою тезку! Ну, это дело поправимое. Вот, смотри! В кафе я уже по Интернету купил билеты в Лувр на завтра!
Он уже купил билеты – на завтра! Степа, безусловно, хотел сделать как лучше, а получилось…
Да, а как, собственно, получилось?
Лиза взглянула на своего друга, который на полном серьезе собирался стать в скором будущем ее мужем – и предложение которого она, собственно, уже приняла.
Неверно истолковав ее взгляд, молодой человек скромно заметил:
– Ну нет, благодарить меня вовсе не обязательно, Лизок! Я ведь всегда знаю, что тебе нужно. Так ведь?
Боясь, что снова разрыдается или, что хуже того, ляпнет какую-то резкость, которая приведет к разрыву их отношений прямо здесь, на улицах Парижа, во время их романтического предсвадебного путешествия, Лиза, заметив сбоку первую попавшуюся лавку, решительно направилась туда.
– Хочу зайти туда! – заявила она и, даже не удосужившись посмотреть, что это за магазинчик, толкнула тяжелую стеклянную дверь.
И попала в совершенно иной мир.
* * *
Магазинчик оказался антикварным: прямо с порога на нее уставились глаза двух каменных львов. Рядом возвышался огромный тускло-золотистый Будда. А чуть поодаль было что-то жуткое, с песьей головой, в египетском стиле.
Зная, что слова, которые могли разрушить их отношения, все еще вертятся на языке, Лиза, услышав у себя за спиной треньканье колокольчика (Степа, конечно же, последовал за ней), устремилась куда-то внутрь антикварной лавки.
Похоже, они были единственными посетителями, да и хозяина не видно. Нырнув, словно прячась от Степана (хотя почему, собственно, словно – так и есть, она пряталась от него) за огромный резной шкаф, Лиза устремилась куда-то дальше, мимо изящных кресел в стиле рококо, столиков с малахитовыми столешницами, портретами, пейзажами и натюрмортами в тяжелых рамах.
Куда глаза глядят.
– Лизок, ты где? – раздался голос Степы, кажется, даже несколько испуганный. – Отзовись!
Девушка, понимая, что поступает по-детски, двинулась вперед и, не думая подавать голоса, наткнулась вдруг на черную, бархатную, с красной окантовкой занавеску. Девушка протянула к ней руку, но та вдруг раздвинулась, и перед ней очутилась крошечная, крайне элегантно одетая дама с короткими седыми, асимметрично подстриженными волосами.
– Добрый вечер! – произнесла она на чистейшем русском, правда чрезмерно грассируя букву «р». – Как я могу вам помочь?
Уставившись на нее, Лиза не знала, что и сказать, и только выдавила из себя:
– Добрый вечер…
Но отчего-то на французском.
Дама, задвинув крошечной рукой, больше похожей на птичью лапку, правда, в драгоценных перстнях, за собой занавеску, улыбнулась:
– Удивляетесь, вероятно, отчего я приветствую вас по-русски? Ну, потому что ко мне частенько заглядывают ваши соотечественники. Хотя в последнее время мне приходится брать курсы китайского. Туристические потоки меняются…
Лиза рассмеялась, а дама, жестом хозяйки предложив ей двинуться по антикварной лавке, продолжила:
– Однако у меня, несмотря на мой возраст, чуткий слух. Я слышала, как вы и ваш спутник переговаривались на русском. Поэтому и позволила себе обратиться к вам именно так. Или вы предпочитаете французский?
Последнюю фразу она произнесла на безупречном французском, причем с явным парижским выговором.
– Вероятно, мне бы неплохо освежить свои знания французского… – произнесла Лиза, вдруг в ужасе понимая, что сделала досадную грамматическую ошибку.
Дама, улыбнувшись, продолжила на русском:
– Ах, ваш французский прелестен! Кстати, ваш спутник ищет вас. Кажется, он только что налетел на одного из сфинксов!
До Лизы донесся глухой звук удара и чертыханья Степы.
– Ваш муж? – произнесла дама, и Лизы быстро ответила:
– Нет, мой друг!
И смолкла под проницательным взглядом хозяйки антикварной лавки.
– Понимаю. По этой причине я ни разу не была замужем. Ах, разрешите представиться меня зовут мадам Барбара, и вы находитесь в моем антикварном салоне здесь, в Сен-Жерве, о чем, однако, как я предполагаю, вы уже успели догадаться!
Снова послышались чертыханья Степы, и мадам Барбара произнесла:
– Подыщите что-либо для себя, дорогая! То, чем вам очень хочется обладать и что вы никому другому не отдадите! А я проведаю вашего мужа, извините, друга. Потому что он только что налетел на второго сфинкса!
Исчезнув столь же внезапно, как и возникла, мадам оставила Лизу в одиночестве. До нее донесся журчащий голос хозяйки антикварного салона, смех Степы, и, поняв, что этим двоим есть о чем поговорить, Лиза продолжила свои изыскания.
Ну да, наверное, не только в антикварной лавке, но и в жизни в целом все сводится к тому, чтобы подыскать то, чем очень хочется обладать и что никому другому отдать не пожелаешь.
До Лизы снова донесся смех Степы, который напропалую кокетничал с пожилой хозяйкой антикварного салона, и девушка задумалась о том, относится ли она к этой возрастной категории.
Ответа она дать не могла – или, вероятно, даже не хотела, – и Лиза отправилась как можно дальше в чрево антикварного магазинчика, не желая слышать обрывки разговора Степы и мадам Барбары.
Он только что сделал ей двусмысленный комплимент?
Обогнув массивный гранитный саркофаг (господи, неужели есть люди, которые приобретают такое?), девушка заметила витую лестничку, которая уходила вниз, куда-то в подвал. На стене вдоль лестницы висели офорты и миниатюры – Лиза поняла, что подвал тоже доступен для посетителей, и спустилась вниз.
Там царил полумрак, со всех сторон что-то тускло посверкивало, громоздилось, топорщилось, скалилось. Выбор в антикварной лавке был огромный – однако, несмотря на то что на глаза ей попалось множество дивных и даже явно драгоценных вещиц, ни одна из них не привлекла внимания Лизы. И не вызвала желания обладать этим и никому не отдавать!
Осторожно опустившись в резное, явно старинное, с потрепанной обивкой, но в целом отлично сохранившееся вольтеровское кресло, в котором – кто знает? – два с половиной столетия назад мог сиживать сам знаменитый философ, пописывая своего «Кандида», Лиза перевала дух, чувствуя, что на нее накатывает усталость.
И не только из-за того, что они большую часть дня были на ногах, а в предыдущую ночь мало спали. Но и оттого, что сверху до нее снова донесся голос Степы, который рассказывал парижской мадам какую-то милую шутку. Ну да, он наверняка ее очаровал, как Степа всегда умел всех очаровывать.
И ее саму.
Возможно, от этого она и устала: быть им очарованной.
– Но где же Лиза? – услышала она громкий голос своего друга и будущего мужа.
Или уже не будущего мужа?
Девушка сжалась в комок, боясь, что мадам вместе со Степой спустятся сюда, в подвал антикварной лавки, и это нарушит ее затворничество.
– Думаю, она нашла то, что ее заинтересовало, и то, что она никому не захочет отдавать! – ответил мелодичный голос мадам Барбары, а Степа, как всегда самонадеянный, заявил со смехом:
– Ах, она ведь уже нашла меня, разве ей кто-то еще требуется?
Опасаясь, что они вот-вот спустятся на подземный этаж и обнаружат ее, Лиза осторожно поднялась из вольтеровского кресла, осмотрелась, желая отыскать место, в котором можно отсидеться хотя бы последующие десять-пятнадцать минут, двинулась в сторону стоявших стайкой комодов, за которыми скрывалась крылатая мраморная богиня, резонно полагая, что там ее никто не потревожит, пока она приходит в себя и размышляет над правильным решением…
Хотя что такое это самое правильное решение?
…И вдруг увидела на стене, в обрамлении прочих женских портретов, ее. Свою тезку. «Мону Лизу».
* * *
Остановившись словно вкопанная, Лиза уставилась на картину без рамки. Конечно, это была копия «Моны Лизы», причем, судя по всему, копия неплохая, однако испытавшая на себе воздействие времени и от этого потемневшая, походившая даже отчасти на икону.
И все равно это была она.
Лиза подошла вплотную, всматриваясь в светлое пятно лица Моны Лизы. За спиной, в отличие от оригинала, рассмотреть какой-либо ландшафт было практически невозможно: так от времени потемнели краски. Лиза протянула руку, желая дотронуться до картины, но все не решалась сделать это.
– Кажется, вы нашли то, чем желаете обладать и что никогда не отдадите, – раздался у нее за спиной голос, и Лиза подпрыгнула от ужаса. Мадам Барбара, склонив седую голову, смотрела на нее.
– Хотите взять ее в руки? Что же, обычно я не позволяю, однако для вас сделаю исключение.
Она сняла картину и передала ее Лизе. Та, держа ее бережно, словно ребенка, всмотрелась в лик дамы, на устах которой играла знаменитая улыбка.
– Копия конца семнадцатого или начала восемнадцатого века, причем весьма талантливая. Конечно, заметны различия со всемирно известным оригиналом, да и энергетика совсем не та, однако в ней определенно что-то есть. Я рада, что вы выбрали именно ее. Точнее, если уж на то пошло, она выбрала вас.
– Она выбрала меня? – произнесла эхом Лиза, и мадам Барбара подтвердила свои слова кивком:
– Да, она. Поверьте моему опыту: не мы выбираем наши талисманы, а они нас! Ведь у каждого из нас есть в жизни свой талисман, не так ли?
Лиза пожала плечами, и мадам ахнула:
– У вас нет талисмана? Ну, теперь он у вас появился. Это творение неизвестного художника, думаю, итальянской школы, который во всем стремился подражать Леонардо, но так и не достиг даже десятой доли его мастерства.
– А у вас талисман есть? – спросила Лиза, и хозяйка антикварного салона, усмехнувшись (став на мгновение похожей на Мону Лизу), ответила:
– Я же сказала: у каждого!
Лиза осторожно провела пальцами по тусклой, испещренной трещинами поверхности картины.
– А теперь и у вашего мужа, извините, друга. Он обнаружил прелестный сервант эпохи Третьей империи и уверен, что он станет украшением вашего семейного гнездышка. Не хотите ли взглянуть?
Лиза отрицательно качнула головой – нет, взглянуть на прелестный сервант эпохи Третьей империи, который к тому же должен стать украшением их семейного гнездышка, она не желала.
По той причине, что этого семейного гнездышка у них еще не было, но Степа намеревался в самое ближайшее время, еще до их свадьбы, разумеется, озаботиться его обустройством.
До их свадьбы…
– А она… продается? – спросила тихо Лиза, и мадам Барбара залилась серебристым смехом:
– В этом и заключается мой бизнес! Здесь продается все, за исключением моего талисмана, однако он не выставлен на всеобщее обозрение. Значит, вы хотите приобрести эту милую копию «Моны Лизы»?
Лиза с самого начала, вероятно, как только увидела это тусклое, потрескавшееся, для других ничем не примечательное полотно, приняла решение: она никому его не отдаст.
– Наверняка она… дорогая? – произнесла девушка, и мадам Барбара развела руками в перстнях.
– Ну, это также является частью моего бизнеса. Однако если я вижу, что клиент нашел свой талисман, то не препятствую их воссоединению. Зачастую даже и себе в убыток.
Лиза вздохнула: ну да, сразу понятно, что за триста евро не отдаст. Она совсем не разбиралась в произведениях искусства и понятия не имела, сколько могла стоить такая вот копия «Моны Лизы», пусть и не такая уж старинная, пусть и выполненная неизвестным художником, пусть и в плохом, неотреставрированном состоянии.
Но это была ее «Мона Лиза» – ее талисман.
– А разве в жизни есть что-то дешевое? – одарила ее сентенцией хозяйка антикварного салона, упорно не желая называть цену. – Пока поразмыслите на досуге, сколько вы готовы заплатить за вашу «Мону Лизу», а я вернусь к вашему другу. Думаю, ему тоже требуется помощь!
Лиза, продолжая держать в руках картину, вернулась к вольтеровскому креслу, опустилась в него и, рассматривая свой талисман, с досадой подумала о том, что хозяйка, верно распознав в них молодых русских, к тому же состоятельных, заломит несусветную цену.
Еще бы, в этом, несмотря на весь шарм, обходительные манеры и ауру таинственного, и заключался ее бизнес.
Три тысячи евро? Пять? Десять?
Но стоит ли платить такую сумму за плохую копию всемирно известного шедевра? Лиза снова провела кончиками пальцев по изображению Моны Лизы, а потом осторожно перевернула тонкую деревянную доску, на которой была увековечена дама эпохи Ренессанса.
Обратная сторона была еще более темная, чем внешняя, кажется, даже закопченная. По краю доски Лиза разглядела геометрический узор.
Ну да, это и есть ее талисман – только вот как она объяснит это Степе, который, судя по всему, тоже отыскал свой.
– Лизок, ну ты где? – донесся до нее голос Степана. – Куда ты пропала?
Пришлось покинуть свое убежище и подняться к нему. Степан, то и дело откидывая со лба свой черный локон, в шутливой форме вел жесткие торги с хозяйкой антикварного салона.
– Вот, посмотри, это же для нашего дома будет в самый раз! – Он указал на нечто громоздкое, сверкающее, золоченое. – А вот если еще и эти креслица добавить, будет просто шик да блеск!
Шик да блеск, это уж точно. Лиза сделала вид, что рассматривает прелестный сервант эпохи Третьей империи, а также стильные креслица.
Может, и неплохо, может, даже очень хорошо, но это Степино, а никак не ее.
– С учетом того, что это придется отправлять в Москву, я не могу больше снизить цену… – заявила мадам Барбара, в серебряном голосе которой вдруг прорезались стальные нотки, а Степа, снова откинув со лба черный локон, заявил:
– Но если мы возьмем еще вот эти креслица и, думаю, вот этот секретер, то ведь сможете?
Тактика Степы всегда заполучать в итоге то, что он хотел, используя напор и обаяние, Лизе была отлично известна.
Отлично.
– А ты что скажешь, Лизок? – обратился он к ней, явно желая, судя по тону, получить подтверждение собственной правоты. – Если это комбинировать с яркими цветами и ультрасовременной техникой, будет просто отпад, не находишь?
Вероятно, так и было, Лиза, прижимая к груди, впрочем, осторожно, «Мону Лизу», свою «Мону Лизу», взглянула на все это мебельное великолепие.
– У вас ведь на этот счет имеется свое мнение, не так ли? – спросила мадам Барбара, словно приободряя ее, а Степа, подойдя к ней и взяв девушку за руку, произнес:
– Будет очень круто, доверься мне, Лизок! Ты же знаешь, что у меня на такие вещи просто нюх…
Да, на такие вещи у Степы в самом деле просто нюх…
– А ты что там откопала? Подержанную стиральную доску, что ли? – произнес он со смешком, указывая на «Мону Лизу», которую девушка другой рукой прижимала к груди. – Это что такое, какая-то антикварная дребедень? Господи, Лизок, и зачем тебе такой ширпотреб, пусть и двухсотлетней давности!
Он буквально вырвал у нее «Мону Лизу», ее «Мону Лизу», бросил на нее критический беглый взгляд и заявил, вручая ее мадам Барбаре:
– Ну да, конечно, «Мона Лиза»! Еще только копии «Незнакомки» и «Девятого вала» в нашем семейном гнездышке не хватало. К тому же копии плохой и еле видной. Нет, этого мы брать точно не будем!
Мадам Барбара, принимая картину, произнесла:
– Думается, мадмуазель придерживается по этому поводу иной точки зрения…
Степа, взглянув на Лизу, взял ее за плечи и достаточно сильно тряхнул.
– Лизок, ты что, плачешь? Ну, извини, конечно, если эта стиральная доска тебе так дорога, мы обязательно ее возьмем. Обязательно!
И, повернувшись к мадам, произнес:
– Добавьте ее к тому, что я выбрал. Сколько вы хотите за нее? Двести евро?
Мадам, сжав губы, процедила:
– Двести тысяч евро!
Степан, расхохотавшись, заявил:
– Отличная шутка! Ну да, за такую стиральную доску двести тысяч евро – самая подходящая цена. И это при том, что любой мало-мальски одаренный художник на Монмартре сваяет такую за пятьсот евро. Ладно, поэтому так и быть: пятьсот. Сами знаете, что за большую сумму у вас ее никто никогда не купит. Иначе бы уже давно купили!
Да, торговаться Степан умел – и добиваться своих целей любыми путями.
– Двести тысяч евро, месье, и не центом меньше! – провозгласила мадам Барбара. – Желаете заплатить кредиткой или банковским переводом?
Уставившись на нее, Степан резко бросил:
– Не понимаю, что на вас нашло. Мы готовы купить вашу рухлядь, причем за солидную сумму, а вы отпугиваете клиентов. Тысяча евро – мое последнее слово, хотя эта стиральная доска не стоит и десятой доли!
– Это не стиральная доска! – выкрикнула молчавшая до этого Лиза и не решилась добавить: «Это мой талисман».
Вот именно, ее. И купить его могла, соответственно, только она сама.
А не как, водится, Степа.
– Это ваше последнее слово? – произнес Степан уже без малейшего налета шарма. Мадам Барбара кивнула, и молодой человек, сухо попрощавшись, направился к выходу.
– Лизок, мы уходим!
Лиза растерянно посмотрела на мадам Барбару, державшую в руках ее «Мону Лизу».
– Обо мне не беспокойтесь. Да, это бизнес, но его правила определяю я сама. И могу позволить себе ничего не продать или разочаровать клиента. К тому же такого, как ваш будущий муж. Который, как я надеюсь, все же останется вашим другом…
Она протянула Лизе ее «Мону Лизу» и сказала:
– Она ваша.
Девушка отшатнулась.
– Но двести тысяч евро – это непомерная сумма. Даже если бы она у меня и была, я бы не стала…
С порога антикварной лавки донесся нетерпеливый голос Степана:
– Лизок, я жду тебя на улице! Я голоден, давай зайдем сейчас в ресторан. Не заставляй меня бесцельно ходить по улицам!
Мадам усмехнулась:
– Это для вашего друга я называла такую несуразную цену. Вам же я ее продам за, скажем… Восемьсот тридцать четыре евро! Да, именно за эту сумму.
Лиза, вынув кредитку, сказала:
– Да, хорошо.
Мадам Барбара лукаво улыбнулась:
– Могли бы для приличия поторговаться. В этом ваш друг весьма преуспел. Однако запла?тите потом, потому что он вас ждет. Но картина вам продана. Думаю, если вы заберете ее сейчас, то все закончится тем, что ваш друг выбросит ее в Сену. Поэтому возьмете ее в любой удобный для вас день, тогда же и заплатите. И, так и быть, я сделаю вам десятипроцентную скидку!
Не веря своим ушам, Лиза стала благодарить хозяйку антикварного салона, но та прервала ее:
– Это не более чем бизнес. Рада, что вы нашли свой талисман. Только вы должны знать, что не всякий приносит счастье. Мой, к примеру, только одни горести…
– Лизок, я ухожу! – послышался голос Степана, сопровождаемый треньканьем колокольчика.
Мадам Барбара, поставив «Мону Лизу» на прелестный сервант эпохи Третьей империи, которому так и не суждено было оказаться в Москве, в их семейном гнездышке, чем Лиза расстроена ничуть не была, проводила девушку до выхода.
– Кажется, и новые клиенты подоспели, – заявила она, и Лиза тоже увидела черный «БМВ», из которого выходил коренастый бритоголовый мужчина с насупленным выражением лица, невысокая девица с явно перекачанными силиконом губами, в мехах и непомерных бриллиантах, с крошечной собачкой в сверкающем (неужели в стиле «новых русских» из анекдотов «лихих девяностых» действительно бриллиантовом?) ошейнике и с идиотскими розовыми бантиками, а также высоченная, стильно одетая блондинка в очках в оранжевой оправе, с крайне брезгливым выражением пресного лица.
– Сегодня у меня «русский день»! – заявила мадам, раскрывая перед Лизой (или перед новыми клиентами, которые направлялись в ее лавку?) стеклянную дверь.
– А где вы научились так говорить по-русски? – спросила ее напоследок Лиза, и мадам усмехнулась:
– Воспитавшие меня тетушки были русские. В честь одной из них, Варвары, меня и назвали, правда, на французский лад. Я жду вас!
Лиза, направившись к намеренно стоявшему поодаль Степану, услышала, как мадам приветствует новых клиентов опять же по-русски:
– Добрый вечер, мадам и месье! Рада вновь приветствовать вас у себя в салоне…
* * *
– Ну, вырвалась наконец от этой старой мегеры? – спросил ее Степан несколько напряженным тоном. – Она что, пыталась тебя увещевать? Хотела, чтобы я вернулся? Еще бы, потеряла на нас такую кучу денег!
Лиза ответила:
– Думаю, она с лихвой компенсирует на новых клиентах, которые только что прибыли.
Степан хмыкнул:
– Если она будет заламывать такие идиотские цены, то тоже ничего не заработает. И, вообще, у меня создалось впечатление, что старушка того. Когда я с ней беседовал, она мне явно глазки строила.
Лиза была уверена, что ничего такого и в помине не было, однако понимала: Степану надо вывалить на кого-то свое разочарование.
Ну и на кого же, если не на нее!
– Ладно, давай забудем об этом! И, вообще, это была твоя затея зайти к этой старой дуре. Не самая, скажем прямо, хорошая идея, Лизок. Ну ничего, давай прогуляемся до площади Бастилии, там есть один отличный ресторан.
Опять Степа определял, куда им идти и в каком ресторане обедать. Но возражать Лиза не стала, потому что все еще находилась под впечатлением от посещения антикварного салона.
И от того факта, что у нее появился свой талисман.
Точнее, своя «Мона Лиза».
Но знать об этому Степе было вовсе не обязательно. Она выберет момент, чтобы забежать к мадам Барбаре, оплатить покупку и забрать свой талисман. И увезет его с собой в Москву.
Интересно, принесет ли он ей, в отличие от мадам, счастье?
* * *
Ресторан оказался в самом деле отличным, и уже чуть подшофе, возвращаясь в темноте обратно на рю Франсуа Мирон, Лиза выслушивала пространные речи Степы о том, как следует обустроить их семейное гнездышко.
А она ведь еще не сказала ему, что не хочет этого самого гнездышка.
И не знала, как сказать. И где. Наверное, все же в Москве, а не в Париже. И уверена ли она в том, что им вообще надо поговорить?
Отчего-то Лиза не сомневалась, что мадам Барбара сможет дать ей дельный совет, однако решила, что примет решение самостоятельно.
Тем более что она его уже приняла, оставалось дело за малым: воплотить в жизнь.
– И это надо отпраздновать! – заявил Степа, когда они уже подошли к подъезду. Лиза, прослушав большую часть его монолога, а, если быть уж совсем честной, весь, имела весьма расплывчатое представление о том, что именно им следовало сейчас отпраздновать.
Точнее, вообще никакого не имела.
– Отпраздновать? – произнесла она, а Степа, прижав ее к себе и поцеловав, заявил:
– Ну да, Лизок, я ведь так рад, что ты не стала спорить и согласилась с моим предложением. Ну, и о том, о чем я в ресторане только что говорил, а потом по дороге сюда: что мы поженимся до конца года, переедем в наше семейное гнездышко, а в следующем году я стану отцом!
И он положил ей руку на живот.
Лиза окаменела – ничего этого она, погруженная в собственные мысли, не слышала и, выходит, дала Степе ложные надежды, заставив его поверить в то, что она наконец-то поступит так, как, с его точки зрения, и должна была поступить.
То есть выйдет за него замуж, уволится с работы и будет воспитывать его детей.
– Это ведь так? – спросил Степа, точнее, не спросил, а подытожил.
Лиза не нашла в себе сил воспротивиться всему тому, что обрушилось на нее, и только кивнула.
– Вот и отлично, Лизок! Я же знал, что ты у меня умничка! А вот я балбес – все время думал о том, чтобы купить шампанское и отметить это по полной программе, да и забыл. Сейчас сбегаю, тут винная лавка рядом. Надо пока пользоваться моментом – скоро, в твоем положении, никакого шампанского! Ты поднимешься или со мной хочешь?
Лиза отрицательно мотнула головой, потому что более всего ей хотелось снова погрузиться в вольтеровское кресло и созерцать «Мону Лизу» – теперь, вне всякого сомнения, только ее «Мону Лизу».
А вместо этого Степа предлагал отпраздновать шампанским то, на что она не давала согласия.
Или все же дала?
Открыв ключом дверь подъезда, Лиза прошмыгнула вовнутрь. Не хотелось ни с кем встречаться, особенно с приставучим и приторным соседом месье Антуаном в красном шарфе и черном берете.
В подъезде никого не было, и Лиза, запыхавшись, поднялась на четвертый этаж.
И что ей теперь делать? Не могла же она оставлять Степу в неведении относительно того, что мнение свое не переменила, а просто не слушала, что он говорит, и поэтому не возражала.
Но если разговор начнется с этого, то легко представить, чем он завершится.
Да, наверное, идея поездки в Париж изначально была неправильной. «Мону Лизу» она так и не увидела – зато обрела свою собственную.
Ну, и заодно потеряла Степу, о чем тот, как раз покупающий дорогое шампанское (у него все должно быть дорогим), не подозревал.
Еще не подозревал.
И все же – что ей теперь делать и, главное, как сказать Степе?
И когда?
Оказавшись на четвертом этаже, Лиза подошла к двери съемной квартиры, уже вставила в замочную скважину ключ и вдруг поняла – что-то не в порядке.
Резко обернувшись, она уставилась на соседскую дверь, ту самую, за которой обитал месье Клод.
Дверь была приоткрыта – как и прошедшей ночью, на пару сантиметров.
Однако на этот раз никакого костлявого пальца, манящего ее, оттуда не высовывалось.
Лиза подошла к соседской двери, ожидая, что в любой момент та распахнется и на пороге возникнет эксцентричный всклокоченный сосед, опять рассказывая ей небылицы местного сумасшедшего.
Но дверь не распахнулась, и никто не выскочил.
– Месье Клод? – произнесла тихо Лиза. – Месье Клод, вы забыли закрыть дверь!
Хотя, если судить по рассказу того же соседа, месье Антуана, месье Клод никогда не забывал закрывать дверь квартиры, которую редко покидал.
Толкнув дверь, Лиза заглянула в длинный темный коридор и снова спросила:
– Месье Клод?
* * *
Ответа не последовало.
Несколько мгновений потоптавшись на пороге, Лиза приняла решение: проще всего было бы, конечно, уйти, прикрыв дверь, и, дождавшись возвращения Степы, или отметить шампанским то, что отмечать она совершенно не желала, или завести с ним крайне серьезный разговор.
Но и делать это она тоже не хотела.
А вот если выяснится, что у их соседа инфаркт или даже инсульт, то можно будет отсрочить празднование и разговор.
Да и вообще, не могла же она бросить на произвол судьбы старого, явно не совсем нормального пожилого человека, которому, не исключено, требовалась помощь.
Или это была ловушка?
Мысль о том, что месье Клод бросится на нее со спины, когда она зайдет в прихожую его квартиры, пришла Лизе слишком поздно.
Она даже обернулась, уверенная, что похожий на привидение старик, в ночной рубашке и с всклокоченными волосами, притаился где-то позади.
Но никакого месье Клода у нее за спиной не было, а только крышка от гроба.
Правда, как, поняла Лиза, придя в себя от легкого шока, даже не от гроба, а от саркофага, причем, судя по мотивам, древнеегипетского.
И, если уж на то пошло, крышка от подлинного древнеегипетского саркофага. Но кто мог себе позволить держать в квартире, пусть и парижской, крышку от настоящего саркофага времен фараонов, которому было несколько тысяч лет, который стоил миллионы и место которому было однозначно в египетском собрании Лувра?
Ну да, месье Клод. Тот самый, про которого его сосед месье Антуан не без зависти заявил, что тот ужасно богат.
Лиза, ощущая себя Али-бабой, попавшим в пещеру разбойников, двинулась вперед по коридору. И тут же ударилась обо что-то ногой. Это были картины, вповалку стоявшие вдоль стен. Лиза сняла закрывавшую их пыльную простыню и увидела что-то искаженное, кубическое.
Но если это Пикассо или кто-то в этом роде, то сколько же это стоит?
И, более того, сколько тут всего картин – только в одном коридоре десятки, если не сотни!
А помимо картин – мраморные бюсты надменных правителей древности, а в противоположном углу коридора – громадный контрабас, явно старинный.
Интересно, Страдивари контрабасы тоже делал?
Лиза толкнула высоченную дверь одной из комнат – и попала в огромный салон с полностью занавешенными окнами и горящими везде светильниками. И картинами повсюду: и на стенах, от самого пола до потолка, и на полу штабелями вдоль стен, подле покрытого запыленными простынями дивана, около и даже на рояле, стоявшем в центре.
Уставившись на одну из картин, Лиза поняла, что где-то видела подобный мотив. Кажется, в Третьяковке. Изящные, словно невесомые балерины Дега.
А вот это что такое под самым потолком – неужели, судя по неподражаемому стилю, кисти самого Ван Гога?
Обведя набитую сокровищами комнату взглядом, который задержался на гигантской хрустальной люстре, в которой отчего-то застрял детский мячик, правда давно сдувшийся (интересно, как долго он там покоится – и не загнал ли его туда малыш Клод лет эдак семьдесят тому назад), Лиза прошла в смежную комнату – и увидела снова картины, а также шкафы, забитые старинными книгами, помимо этого высоченные древнеегипетские статуи, стоявшие около саркофага, на крышку от которого она наткнулась в коридоре.
Лиза ничуть бы не удивилась, если бы обнаружила на дне саркофага месье Клода, спящего безмятежным детским сном.
Ну, или спеленутую египетскую мумию.
Однако там она наткнулась на шкатулки, явно старинные и очень тяжелые, покоившиеся друг на друге. Приподняв крышку одной из них, Лиза увидела, что она забита разномастными, явно древними, золотыми монетами.
До нее донесся легкий шорох.
– Месье Клод! – Лизе сделалось не по себе. Да, этот старый, больной человек, к тому же психически неуравновешенный, был несметно богат и хранил все свои сокровища в своей парижской квартире.
Почему бы, собственно говоря, и нет?
Только где вот он сам, хозяин этой пещеры сокровищ на рю Франсуа Мирон в четвертом округе Парижа?
Выйдя из комнаты, Лиза попала в кабинет, где увидела все то же самое: картины, статуи, на одной из стен висели небывалой экспрессии гобелены.
Но месье Клода там тоже не было.
Наконец она заметила дверь, из-за которой лился желтый призрачный свет. Похоже, это была дверь ванной комнаты.
Оттуда снова донесся шорох.
– Месье Клод, извините, что без спроса ворвалась в вашу квартиру, но дверь была открыта, а вам все же лучше ее закрывать…
Дверь ванной комнаты распахнулась, и на пороге кто-то возник.
Но это был не месье Клод.
* * *
Перед ней стояла высокая темноволосая грациозная особа с умопомрачительной фигурой и внешностью модели парижских подиумов в неприметном сером комбинезоне и такой же кепке.
В ее руках, затянутых в перчатки, Лиза увидела шприц. А за этой особой на карминно-красном мраморном полу гигантской ванной комнаты – распластавшегося месье Клода, подле него скомканное полотенце и еще что-то небольшое и черное.
– Ему плохо? – произнесла девушка, сообразила, что говорит по-русски, и повторила по-французски.
– Я из службы медицинского ухода. Не мешайте реанимировать пациента! – заявила модель и пронзила Лизу неприязненным взглядом.
Реанимировать пациента?
Она заметила, как нога месье Клода слабо дернулась.
– Вам помочь? Я умею оказывать первую помощь…
– Не надо! – отчеканила особа, по-прежнему сверля ее красивыми глазами.
– Ну, тогда хотя бы вызвать врачей…
– Они в пути! Не мешайте! Состояние пациента крайне тяжелое. Покиньте квартиру немедленно.
Лиза развернулась, не зная, что делать, а невоспитанная модель закрыла дверь ванной комнаты.
И только когда она это сделала, Лиза наконец осознала, что увидела около скомканного полотенца подле тела месье Клода.
Темную рукоятку пистолета.
Не зная, как поступить, Лиза на мгновение замерла, а потом подошла к двери ванной и осторожно – очень осторожно – потянула ее на себя.
Однако она не открывалась, потому что была закрыта изнутри.
Лиза отступила назад и уставилась на закрытую дверь. Итак, что же делать?
И подумала о том, что у такого недоверчивого человека, как месье Клод, вполне мог иметься в его пещере с сокровищами пистолет.
С чего она взяла, что пистолет принадлежал этой невоспитанной, с модельной внешностью работнице медицинской службы?
Если, конечно, она в действительности была работницей медицинской службы.
Но что делать – трезвонить в полицию, поднимать тревогу, заявляя, что…
Что месье Клода пытаются убить? В то время как его на самом деле пытаются спасти?
Понимая, что ей требуется совет, Лиза вышла из квартиры и чуть не столкнулась лицом к лицу с веселым, даже, кажется, насвистывающим Степой, который, держа в руках пакет, из которого виднелось горлышко бутылки шампанского, как раз поднялся на четвертый этаж.
– Лизок, ты откуда выходишь? – спросил он в изумлении. – У вампира в гостях, что ли, была?
Взяв Степу за руку, Лиза молча повела его за собой в квартиру месье Клода. Молодой человек замер на пороге, явно не испытывая большого желания попасть туда, а девушка произнесла:
– Пожалуйста, ради меня!
Степан подчинился и переступил порог чужой квартиры.
А уже через мгновение, забыв собственные страхи и предрассудки, в восторге таращился на собранные в коридоре сокровища.
– Лизок, скажи мне, что я сплю и мне все это снится! Вот это да, да у вампира здесь собственный запасник Лувра! Это же подлинные сокровища, Лизок! Думаешь, если мы прихватим с собой пару полотен, он этого не заметит?
Лиза не была уверена, что Степа говорил в шутку.
Целенаправленно ведя его к ванной комнате, девушка вдруг заметила, что и дверь нараспашку, и месье Клод по-прежнему лежит на мраморном полу, только уже не шевелясь. В одиночестве – никакой работницы медицинской службы подле него не было.
Она исчезла, как, впрочем, и пистолет.
– Вампиру плохо стало, крови, что ли, не допил? – схохмил Степа, а девушка воскликнула:
– Ему нужна помощь… И, вообще, тут был человек…
– Еще один вампир? – заявил беспечно Степа, не особо, кажется, заботясь о лежащем на полу ванной старике. – Вот это да! Это что, еще картины! Черт побери, Лизок, да их тут сотни, если не тысячи! И наверняка все жутко дорогие…
Подойдя к месье Клоду, девушка склонилась над ним и убедилась, что он уже не дышит. В глаза ей бросилась тощая бледная рука старика, на которой отчетливо виднелся след от свежей инъекции, наверняка сделанной работницей медицинской службы с внешностью модели.
И она, в этом Лиза уже ничуть не сомневалась, никакой работницей медицинской службы не была.
Степа же, громогласно восторгаясь всем тем, что попадалось ему на пути, куда-то исчез. Лиза, резко выпрямившись, поняла, что работница медицинской службы по-прежнему находится в квартире – ведь покинуть ее она не могла, иначе бы Лиза это увидела.
В этот момент раздался резкий хлопок – это закрылась входная дверь. Выйдя из ванной комнаты, Лиза поняла, что та особа, которая, по всей вероятности, сделала месье Клоду инъекцию, только что покинула место преступления.
Место убийства.
– Помоги мне! – крикнула она Степе. – Я сейчас попытаюсь его реанимировать! А ты вызывай медиков. Посмотри в Интернете, через какой номер это делается в Париже…
Но Степа то ли не слышал ее, то ли не хотел слышать. Девушка прошла в одну комнату, затем в смежную – и увидела своего жениха склонившимся над египетским саркофагом, в котором покоились шкатулки с золотыми монетами.
– Черт побери, Лизок, мы же теперь сказочно богаты! – заявил Степа, пропуская монеты через пальцы.
– Не мы, а хозяин этой квартиры! – заявила девушка. – И ему нужна срочная медицинская помощь. Ты мне нужен, Степан!
Она назвала его полным именем, чего никогда не делала, но Степа на это даже не отреагировал, пребывая в плену эмоций и впечатлений.
– Лизок, давай возьмем себе пару этих шкатулок? Ну, и пару-тройку полотен из тех, что стоят вдоль стен. Не больше. Нам больше и не нужно. Вампир ведь все равно не знает, сколько их у него, они все пыльными простынями прикрыты. С ума сойти!
Чувствуя, что у нее кружится голова, Лиза подумала, что действительно вот-вот сойдет с ума. В ванной умирал (или, кто знает, уже умер) беспомощный пожилой человек, а Степа на полном серьезе подбивал ее на грабеж.
– Ему плохо! – произнесла девушка, а Степа, деловито вытаскивая шкатулку из саркофага, отдуваясь, заявил:
– Черт, тяжелая какая! Ну, умер и умер! Даже вампиры, оказывается, умирают. Давай, пока полиция не приехала, отберем то, что возьмем с собой. Правда, в ручную кладь с собой на московский рейс взять не получится, придется в Европе реализовывать.
Он не просто фантазировал о том, чтобы поживиться чужим добром, Степа уже это делал.
– Он умирает! – закричала Лиза, и в этот момент поблизости что-то брякнуло.
Степа уставился на Лизу, а та подумала: «А кто, собственно, сказал, что так называемая работница медицинской службы покинула квартиру месье Клода?»
Входная дверь могла сама захлопнуться от сквозняка.
Понизив голос, Лиза прошептала:
– Тут кто-то есть… Я сама видела. Она сделала ему инъекцию. Наверное, это грабительница.
Степа, подскочив и по-прежнему держа в руках шкатулку с золотыми монетами, заявил:
– Ладно, уходим! И, вообще, почему ты мне сразу об этом не сказала, Лизок? Вечно втягиваешь меня в сомнительные истории…
Не сказала? Конечно же, говорила, просто он слышать не хотел.
И что значит «вечно втягиваешь в сомнительные истории»? Когда это она втянула его в сомнительную историю?
Разве что дав согласие стать его женой…
Держа в одной руке шкатулку, в другой – пакет с бутылкой шампанского, Степа быстро направился в коридор.
– Лизок, ты понимаешь, какая нам грозит опасность? И, вообще, как ты сюда попала? Я же сказал ждать меня в съемной квартире. Лучше бы пошла со мной покупать шампанское.
Может, в самом деле лучше?
Они вышли из комнаты, обогнули одну из античных статуй – и заметили работницу медицинской службы, которая замерла около входной двери.
– Вы кто такая? – крикнула ей в статную модельную спину Лиза, и особа медленно, как в кино, развернулась.
В одной руке у нее было что-то небольшое, цветное, а в другой – пистолет с темной рукояткой.
Степа, который шел впереди Лизы, видимо стремясь как можно быстрее покинуть нехорошую квартиру, попятился назад и заговорил каким-то истеричным, смешным голосом по-английски:
– Все в порядке, мисс, все в полном порядке. Мы сейчас уйдем. Ну, то есть вы уходите сначала. Мы ничего не видели, мы ничего не видели…
Особа, на нереально красивом лице которой не дрогнул ни единый мускул, опять развернулась к двери, и Лиза поняла, что опасность, кажется, миновала.
Модель-грабительница сейчас ретируется, а потом исчезнут и они.
Только вот что делать с месье Клодом?
Степа, все еще пятясь, налетел спиной на руку древнеегипетской статуи, от неожиданности выпустил пакет с бутылкой шампанского, которая, упав на пол, подскочила, а потом, громогласно плюнув пробкой, принялась фонтанировать содержимым.
Затем последовал глухой звук, и Лиза не сразу поняла, что произошло. И, только заметив оседающего на пол Степу, вдруг выпустившего из рук шкатулку с золотыми монетами, которые драгоценным дождем посыпались на пол, Степу, у которого на груди, на белой майке, образовалось красное, с каждым мгновением разраставшееся пятно, поняла: работница медицинской службы, приняв хлопок бутылки шампанского за выстрел, развернулась и пальнула.
Прямо в грудь Степе.
* * *
Девушка бросилась к молодому человеку, сидящему на полу и прижимающему руки к груди, из которой струилась кровь.
– Лизок, она в меня выстрелила! Что-то мне плохо. Я умираю? Спаси меня, Лизок!
И отключился.
Закричав, девушка метнулась к нему, старясь поддержать тяжелое тело Степы, и подняла взгляд на ту, которая выстрелила в ее друга и будущего мужа.
Модель-убийца, все еще сжимая в руке пистолет, медленно приближалась к ней.
Ну да, ей надо устранить случайных свидетелей, это же элементарно, Ватсон!
Лиза судорожно искала, чем бы защититься, и ей не пришло в голову ничего иного, как сгрести с грязного паркетного пола золотые монеты и швырнуть их в надвигавшуюся на нее сотрудницу медицинской службы.
А в действительности грабительницу и убийцу.
Монеты, даже не попав в цель, пролетели мимо и с цоканьем ударились в стены. Работница медицинской службы, легко от них уклонившись, подошла к Лизе, и та, смотря прямо в красивые, с поволокой глаза модели-грабительницы, ждала, что та выстрелит и в нее, автоматически отметив, что из той разноцветной пачки, которую грабительница и убийца держала в руках, что-то небольшое, яркое и прямоугольное спланировало на пол. Особа, не заметив этого и ухмыльнувшись, все надвигалась на девушку, причем уверенно, с видом триумфатора, а потом, с легкостью подкинув пистолет, схватив его за дуло, размахнулась массивной рукояткой и со всего размаху ударила ею Лизу по голове.
* * *
…Чувствуя, что голова у нее гудит, Лиза попыталась открыть глаза. Ну надо же, какой ей привиделся сон – невероятно реалистичный и такой кошмарный. Надо было пить меньше шампанского. Того самого, за которым бегал Степа.
Степа, в которого выстрелила грабительница с внешностью модели. В ее дурацком сне.
Или наяву?
Глаза все никак не хотели открываться, и Лиза, слыша вокруг себя непонятный гул, все же пересилила головную боль и распахнула веки.
Она по-прежнему находилась в нехорошей квартире месье Клода, что означало – никакой это был не сон, а самая настоящая реальность.
Только в коридоре теперь были чужие, незнакомые ей люди, кажется, все мужчины, облаченные в униформу.
Судя по всему, в полицейскую униформу.
Пошевелившись, Лиза попыталась приподняться, и в этот момент внимание всех присутствующих обратилось на нее. Они что-то закричали на французском, наставляя на нее свои пистолеты.
Неужели они пристрелят ее – но за что? Она ведь, как и Степа, и месье Клод, – жертва этой мнимой работницы медицинской службы. Им надо на нее наставлять оружие, а не на нее…
В этот момент до нее дошел смысл того, что они говорили ей на французском.
– Положите оружие на пол! Немедленно положите оружие на пол, иначе нам придется применить силу! Немедленно!
И только сейчас Лиза поняла, что, сидя на полу, неудобно упираясь спиной во что-то (вероятно, в сложенные вдоль стены картины), она держит что-то в руке.
Не бутылку шампанского. Не шкатулку с золотыми монетами.
А темную рукоятку пистолета.
Ту самую, из которой работница медицинской службы выстрелила в Степу, а потом ударила ее по голове.
Ну да, ударила, чтобы потом всунуть этот самый пистолет ей, потерявшей сознание, в руку, вызвать полицию и ретироваться.
Впрочем, необязательно именно в этой последовательности.
Отдернув руку от пистолета, который с глухим звуком выпал из ее ладони, причем окровавленной, на пол, Лиза крикнула:
– Это все она! Поверьте мне, это именно она выстрелила в Степу и убила месье Клода…
И поняла, что не кричит, а еле шепчет.
Наставляя на Лизу табельное оружие, один из полицейских осторожно приблизился к ней, отшвырнул пистолет ногой в сторону, а потом, резко склонившись над ней, стал что-то бормотать.
Как поняла Лиза, зачитывать ей права.
К нему присоединились другие, они окружили Лизу. Посыпались вопросы, которых она не понимала: уж слишком быстро говорили по-французски. Лизу наклонили в сторону, она увидела лежавшую перед ней пеструю старую открытку – и поняла, что это именно она выпала из рук грабительницы и убийцы с модельной внешностью.
Неужели та в самом деле наведалась в пещеру сокровищ, чтобы похитить старые открытки? Мысль об этом показалась Лизе крайне забавной, и она засмеялась, а потом вдруг стала плакать.
Она плохо помнила то, что происходило дальше. Появились медики, которые бережно погрузили на мобильные носилки Степу, ужасно бледного и похожего на покойника, и вынесли прочь.
С телом месье Клода, однако, не торопились.
Около Лизы возникла невысокая молодая смуглая особа, которая обрушила на нее град вопросов на французском. Лиза, качая головой, зашептала:
– Я не понимаю… Вы говорите слишком быстро… Я гражданки России. Хочу встретиться с послом!
Особа, пробормотав что-то в рацию, исчезла, оставив ее в покое.
Находясь в странной полудреме, то ли вызванной шоком от происходящего, то ли ударом рукояткой пистолета по голове, Лиза наблюдала за тем, как полицейские, быстро потеряв к ней интерес, с большим любопытством осматривают содержимое квартиры, явно выражая свой восторг и восхищение.
Лиза пошевелилась, пытаясь привстать. А что, если попытаться сбежать? Ее рука задела что-то глянцевое – так и есть, та самая дурацкая открытка.
Но если грабительница с внешностью модели приходила именно из-за нее, то она должна представлять для нее особую ценность.
Гораздо большую, чем сокровища нехорошей парижской квартиры.
Лиза осторожно задвинула руку, к коже которой прилипла открытка, за спину. А затем засунула ее в задний карман джинсов.
А ведь хотела надеть сегодня юбку, но Степа убедил, что для долгой прогулки все же лучше джинсы.
Степа, которого только что увезли в больницу.
Или в морг?
На глаза снова навернулись слезы, и Лиза принялась укорять себя за то, что плохо думала про своего друга и будущего мужа. Никакой он не монстр, каким она рисовала его в своем воображении, просто человек со своими представлениями и ценностями.
И пусть они не подходят друг другу – теперь, не исключено, этот человек со своими представлениями и ценностями мертв.
Выходит, только потому, что она не пошла с ним за шампанским и решила сунуться в чужую квартиру?
Выходит, да.
В этот момент из ванной вышел один из полицейских, державший в затянутой перчаткой руке шприц. Тот самый шприц, который Лиза до этого видела в руке грабителя и убийцы.
Полицейские с неприязнью посмотрели в сторону Лизы, и та поняла: у грабительницы и убийцы с внешностью модели было предостаточно времени не только для того, чтобы вложить ей в руку собственный пистолет, но и сделать так, чтобы и на шприце, посредством которого была сделана смертельная инъекция месье Клоду, оставить отпечатки ее, Лизы, находившейся в полной отключке после удара рукояткой пистолета по голове.
О, если бы только она пошла со Степой за шампанским!
Лиза закусила губу и попыталась успокоить себя мыслью о том, что если бы даже и отправилась за шампанским вместе со Степой, но на обратном пути, увидев приоткрытую дверь нехорошей квартиры, все равно бы зашла туда. И он вслед за ней.
И все бы, так или иначе, случилось.
Дело в этом злополучном шампанском – если бы грабительница не испугалась хлопка пробки, приняв его за пистолетный выстрел, то и сама бы не выстрелила.
А сходить за шампанским, чтобы отметить то, что она якобы согласилась уйти с работы и стать матерью их со Степой детей, предложил сам Степа.
Лиза всхлипнула. Она что, обвиняет в произошедшем Степу? А ведь виноват не он и не она, а эта мнимая сотрудница медицинской службы, проникнувшая в нехорошую квартиру, дабы ограбить месье Клода.
И забрать почтовые открытки, одна из которых лежала теперь у нее в заднем кармане джинсов.
Все эти сумбурные мысли пронеслись у Лизы в ужасно гудевшей голове за мгновение до того, как к ней приблизилась все та же юная французская полицейская в сопровождении своего коллеги и произнесла на не очень хорошем английском:
– Поднимайтесь, мадемуазель! Вы поедете с нами!
Лиза не без труда поднялась, а полицейский, хорошо хоть не заводя руки за спину, живо защелкнул на ее запястьях наручники. Лиза ощутила себя матерой преступницей.
Впрочем, в глазах полицейских, наводнивших нехорошую квартиру, она таковой и была. Еще бы, ведь как все выглядело со стороны: она с пистолетом в руке, из которого застрелен ее друг и будущий муж (впрочем, теперь уже вряд ли, и вовсе не по той причине, что она раздумала связать со Степой свою жизнь, а потому, что Степа в нехорошей парижской квартире потерял собственную), причем в руке окровавленной, о чем наверняка позаботилась грабительница с внешностью модели, мертвый старик в ванной комнате, убитый при помощи шприца, на котором – и в этом вряд ли могли быть теперь сомнения – имелись отпечатки.
А, с учетом того, что грабительница действовала в перчатках, только ее собственные отпечатки.
Лиза попыталась объяснить это юной полицейской, к которой, в отличие от ее коллег-мужчин, испытывала большую симпатию, на смеси французского и английского, однако та, пребольно пихнув ее в спину, заявила:
– Это все расскажете на допросе. А теперь переставляйте ноги, мадемуазель. Думаете, эта кровавая заваруха, которую вы тут устроили, нам всем нравится?
Медленно выходя из квартиры с наручниками на запястьях, Лиза поняла, что даже для полицейских нет никаких сомнений в ее виновности.
Ну конечно, она расскажет все, как было. И о грабительнице с внешностью модели парижских подиумов, и о том, что в квартире месье Клода она сама оказалась случайно.
Ну, почти случайно.
И Степа подтвердит ее слова.
Конечно, подтвердит, если сможет. А что, если нет? Что, если Степа?..
Что, если Степа умрет – или даже уже умер?
* * *
Спускаясь по ступенькам, Лиза поняла: подлинный ужас даже не во всей этой кошмарной ситуации (не надо было ехать в Париж, не надо!) и в том, как они невзначай в нее влипли (не надо было заходить в чужую квартиру, не надо – просто бы отправилась в свою и ждала бы там Степу, попивая с ним сейчас шампанское, а потом занимаясь любовью – ну, или ссорясь и говоря по душам), а в том, с каким спокойствием, даже равнодушием, более того, хладнокровием она размышляет о том, что Степа умер.
А что, если он действительно умер?
Лиза была уверена, что от мысли об этом снова заплачет, но глаза остались сухими. И что же она за человек такой – не человек, а монстр! Может, она и заслуживала того, чтобы ее сейчас обвинили в убийстве, которого она не совершала, и посадили на ближайшие годы или даже десятилетия в благоустроенную французскую каталажку.
Даже не в убийстве, а, с учетом бездыханного, судя по всему, месье Клода, в убийствах.
Интересно, во Франции есть пожизненное заключение? Хорошо хоть, что казнь на гильотине отменили. Базовые европейские ценности все-таки…
В фойе подъезда Лиза увидела столпившихся любопытных соседей, в основном пожилых дам и всего лишь одного господина – облаченного в красный шарф и черный берет месье Антуана.
Лучше бы к нему, что ли, в гости сходила, позволила положить похотливую старческую длань себе на коленку, и все бы осталось в целости и сохранности, даже ее коленка.
Только месье Клод в любом случае стал бы жертвой убийства и ограбления.
Месье Антуан, шумно вздохнув, отвел глаза, а Лиза скорбно ему улыбнулась. Ну да, как-то не так она представляла себе предсвадебную поездку в Париж.
Может, поэтому все и пошло наперекосяк, потому что они поехали до свадьбы, а не после.
Но теперь уже никакой свадьбы не будет. И не потому, что она передумала, а потому, что Степа мертв.
И тут она наконец заплакала.
Что, однако, не помешало юной полицейской, взяв под руку, вывести ее из подъезда, около которого также толпились зеваки, в основном туристы, в массе своей китайские, причем многие из них снимали происходящее на смартфоны, подвести ее к полицейскому автомобилю, запихнуть Лизу на заднее сиденье, отгороженное от водительского решеткой, и сказать:
– И никаких глупостей, мадемуазель! Вы их сегодня уже предостаточно наделали!
С этими словами она захлопнула дверцу.
Откинувшись на неудобное, чем-то неприятно пахнувшее сиденье, Лиза закрыла глаза. Ну да, понаделала, в этом полицейская была права.
Только что теперь толку?
Размышляя над тем, что же делать, Лиза открыла глаза – и остолбенела. Потому что увидела грабительницу и убийцу, ту самую, с внешностью модели парижских подиумов, которая действовала в нехорошей квартире месье Клода и выстрелила в Степу, прямо у себя под носом.
Причем эта особа была не в толпе зевак со смартфонами, она не пряталась и не наблюдала за ней исподтишка, а разговаривала более чем непринужденно с юной полицейской, которая только что усадила Лизу в авто.
И было понятно, отчего столь непринужденно: грабительница и убийца сама была облачена уже не в неприметный серый комбинезон и серую кепку, а в полицейскую форму, и, судя по тому, как смеялась над ее шуткой молодая коллега, была ей отлично знакома и в самом деле являлась полицейской, а не только ею прикидывалась.
Еще один французский полицейский, пройдя мимо грабительницы и убийцы, приветствовал ее, панибратски похлопав по плечу. Кто-то другой, входящий в подъезд, кивнул и помахал рукой.
Лиза в ужасе наблюдала за происходящим, а потом увидела, как юная полицейская повернулась в сторону автомобиля и указала на сидевшую в нем Лизу. Грабительница и убийца, кивнув и снова сказав что-то вызвавшее у коллеги бурный приступ веселья, взяла у той ключи и медленно, не сводя взора с Лизы, приблизилась к автомобилю.
Заглянув в салон через открытую переднюю дверцу, она весело произнесла:
– Что, мадемуазель, проедемся с ветерком до нашего управления? Надеюсь, голова у вас не болит? Если не хотите, чтобы с вами произошло то же, что и с вашим дружком, вести себя будете смирно.
* * *
Лиза принялась истошно кричать. На ее дикие вопли прибежала все та же молодая полицейская, которая, распахнув дверь, попыталась ее успокоить. Грабительница и убийца только пожала плечами: мол, не знаю, отчего клиентка принялась вопить, – видимо, истеричка или, вообще, на наркоте.
Хотя прекрасно знала.
– Это она! Это все она! Это она застрелили Степу! Это она убила месье Клода! – кричала Лиза, вдруг осознав, что говорит все это на русском. Однако грабительница и убийца, видимо поняв, что она имеет в виду, крайне недобро сверкнув глазами с поволокой, перебросилась парой слов с юной полицейской, и та, резко и крайне больно одернув Лизу, незаметным для окружающих быстрым жестом ткнула ее в бок, да так, что у девушки перехватило дыхание, и крик тотчас смолк.
– Не надо орать! А будете хулиганить, придется применить силу.
Чувствуя, что ей недостает воздуха, Лиза понимала: ничего уже не поможет. По крайней мере, в данный момент. А будет ли что-то после этого, она не ведала. Потому что кто мог дать гарантию, что она доедет в целости и сохранности до полицейского управления, когда за рулем автомобиля модель-убийца?
Может, она «попытается бежать» и будет застрелена. Так же, как модель-убийца до этого застрелила Степу.
Попытается бежать…
* * *
Повалившись на руку юной полицейской, Лиза задергалась. Бок, в который та ткнула двумя пальцами, еще ужасно болел, но дышала она уже без проблем. Только вот никому об этом знать пока что не требовалось.
Ее живо извлекли наружу, положили на мостовую, и Лиза, наблюдая за воцарившейся паникой сквозь приоткрытые веки, все искала подходящий момент.
После того как ее постукали по щекам, сунули что-то под нос и поставили на ноги, два дюжих полицейских снова усадили ее на заднее сиденье полицейского автомобиля.
– Воздух, мне нужен воздух! – взмолилась Лиза, когда поняла, что дверца вот-вот неминуемо захлопнется, и один полицейский только прикрыл, но не закрыл ее.
В этот момент из дома стали выносить большой пластиковый мешок, в котором, в этом Лиза не сомневалась, покоилось тело месье Клода.
Это привлекло всеобщее внимание: зеваки, потеряв интерес к Лизе, стали снимать на смартфоны это нехитрое действо, полицейские, оттесняя зевак, также были заняты своими делами. И даже модель-убийца, повернувшись к ней спиной, разговаривала по мобильному.
Лиза, руки которой по-прежнему были закованы в наручники, осторожно оттолкнула ногой прикрытую дверцу полицейского автомобиля, а затем, убедившись, что на нее никто не смотрит, попросту поднялась с сиденья, что далось ей на удивление легко, и оказалась на мостовой.
На нее по-прежнему никто не смотрел. Одна сторона была полностью заблокирована, имелась только единственная возможность: туда, вниз, по пересекавшейся с рю Франсуа Мирон улице, куда-то в сторону Сены.
Бежать Лиза не стала, а неторопливо зашагала, словно прогуливаясь, правда, с наручниками на запястьях, пока что не привлекая к себе ненужного внимания. Впрочем, сложно не привлечь к себе внимания, если твои руки в кандалах.
Однако – и это было самое удивительное – этого пока что никто не замечал. Возликовав, Лиза ускорила шаг – и вдруг услышала возбужденные голоса. Несколько китайских туристов, которые не принимали участия во всеобщей вакханалии, таращились на нее во все глаза, а потом, кивая и улыбаясь, принялись снимать ее побег на смартфоны.
И пусть запись окажется в Интернете, Лизу это уже не волновало. Она полетела вниз по улице, не веря, что удалось сбежать.
Удалось-то удалось, только практически сразу за ее спиной раздались крики, пронзительный свисток, громкие разъяренные голоса. Ну что же, незамеченным ее побег оставался не больше пяти или семи секунд – временной промежуток для эпохи всеобщей оцифрованности и вездесущих смартфонов просто огромный!
Останавливаться Лиза не намеревалась. Она понятия не имела, куда ей направиться – не в российское же посольство? Хотя почему бы и нет? Знала бы еще, где оно в Париже располагается.
Но пока что она хотела одного: уйти от парижской полицейской с внешностью топ-модели, которая была по совместительству грабительницей и убийцей. И пусть она рано или поздно окажется в руках ее коллег – они же не все тут связаны с криминалом.
Или все?
И пусть ей не поверят, во всяком случае, сначала, но в их компании она будет в безопасности. Относительной безопасности.
А вот если окажется тет-а-тет с этой моделью-убийцей, то вряд ли протянет ближайшие десять минут. Возможно, даже пять.
Сбегая по улице вниз, Лиза заметила большой фургон, который как раз намеревался заехать в один из внутренних дворов. Протиснувшись в паре сантиметров между стеной и кузовом, Лиза на мгновение замерла – ее преследователи оказались перед преградой.
Неподалеку раздалось завывание полицейской сирены. Кто-то разъяренно кричал, приказывая водителю фургона освободить улицу, а Лиза продолжила свой кросс.
Наконец, чувствуя, что силы ее покидают, Лиза вывернула куда-то вбок – и заметила огни полицейских автомобилей, которые перегородили улицу внизу.
Итак, она оказалась в ловушке. Сколько минут прошло с момента ее побега – шесть, семь, восемь? Лиза поняла, что сама дала модели-убийце великолепный шанс застрелить ее во время задержания.
И тут, словно ее мысли материализовались, Лиза увидела модель-убийцу, которая, еще не видя ее, с кошачьей грацией двигалась из темного проулка прямо в ее сторону.
А потом наконец увидела.
* * *
В ее руке блеснул пистолет, Лиза метнулась на соседнюю улицу, внизу которой, впрочем, тоже мельтешили полицейские огни. Впрочем, тогда лучше сдаться ее коллегам, чем отдать себя в руки этой особы, которая теперь уж ее в живых точно не оставит.
Летя вниз, девушка вдруг поскользнулась на гладкой мостовой, полетела и больно ударилась коленкой. И поняла, что идти дальше не сможет.
Значит, модель-убийца сейчас настигнет ее и…
О том, что последует за этим, думать упорно не хотелось. Интересно, а что будет, если закричать? Только сил даже на крик уже не осталось.
Внезапно темная стена прямо около нее сдвинулась с места, а Лиза поняла, что это никакая не стена, а металлическая, одного с ней цвета, дверь, видимо, черного хода одного из располагавшихся на соседней улице заведений.
В давно наступившей осенней темноте, в черном проеме, почти сливавшемся со стеной, Лиза увидела чей-то силуэт и услышала знакомый голос, обратившийся к ней на русском:
– Ну, давайте же! Вот моя рука! Живее!
И еще до того, как Лиза поняла, кому принадлежит этот голос, она схватила протянутую ей из темноты, практически из стены руку, и та втащила ее в черный проем, после чего раздалось глухое лязганье закрывающейся двери.
Сразу затем зажегся яркий свет, и Лиза зажмурилась. А когда открыла глаза, то уже поняла, кому обязана своим спасением: перед ней стояла хозяйка антикварного салона, в котором они со Степой побывали всего лишь часа три-четыре назад, мадам Барбара.
Или уже в прошлой жизни?
* * *
Хозяйка антикварного салона, облаченная все так же, как и во время их визита в ее заведение, стояла около нее, проверяя замки и засовы двери черного хода.
Повернувшись к Лизе, она бросила на нее долгий взгляд и сказала:
– Да, Париж вам явно на пользу не пошел. Скажу по секрету, он мало кому идет. У вас вся коленка в крови. Надо обработать. Да и наручники тоже неплохо бы снять.
Она двинулась по длинному извилистому коридору куда-то в глубь здания, а Лиза последовала за ней, пытаясь сообразить, что же ей такого сказать мадам, чтобы та поверила и не сдала ее в руки полиции.
Наконец они оказались на просторной, но пропахшей табаком кухне (на изящной старинной пепельнице покоилась тлевшая сигарета), где мадам, указав девушке на стул, произнесла:
– На вас лица нет, что, впрочем, совсем неудивительно. Я слышала, какой поднялся полицейский переполох. Вот, держите. Вообще-то готовила себе, но выпьете сейчас вы. Правда, он с коньяком, но вам только на пользу.
Она поставила перед Лизой кружку с черным ароматным кофе, над которой витал аромат дорогого коньяка. Лиза попробовала взять кружку, но из-за наручников этого не вышло.
Мадам Барбара, хмыкнув, заглянула в смежную кладовку, извлекла оттуда ящичек с инструментами и склонилась над Лизой, держа в руках отвертку. Не прошло и нескольких секунд, как наручники с ее запястий спали.
– Вот это да! Где вы этому научились? – произнесла Лиза, а мадам, взяв тлеющую сигарету, затянулась и ответила:
– В тюрьме. Ну да, не делайте такое удивленное лицо, в тюрьму можно попасть и ни за что, видимо, это предстояло и вам. Но в моем случае было за что. Но там я многому научилась и ни о чем не жалею!
Снова затянувшись, она произнесла:
– Курить тоже там начала, так что вам придется с этим смириться, пока вы пребываете у меня. Мой всезнающий врач категорически против, однако теперь это уже не так важно. Вы же не курите?
Лиза отрицательно качнула головой, и в этот момент раздался тихий мелодичный звонок. Девушка вздрогнула, а мадам, зажав в зубах сигарету, произнесла:
– Ну да, вас ищут. Не беспокойтесь, я не выдам. У меня с полицией и с французским государством вообще свои очень личные счеты.
Звонок повторился, и Лиза, дрожа, произнесла:
– Может, вам все-таки открыть?
– Пусть потрезвонят! В конце концов, мне скрывать нечего! Ну, или почти. Так, где тут был мой халат…
Завернувшись в снятый с дверного крючка шикарный лазоревый халат, мадам достала откуда-то тусклую баночку, открутила крышку и обильно нанесла на лицо крем цвета несвежего салата.
– Так-то лучше! Я уже наводила марафет на свою старческую физиономию, когда полиция посмела побеспокоить меня! – произнесла она, попыхивая сигаретой.
Трель звонка повторилась несколько раз и уже более чем настойчиво. А Лиза подумала, что это могла быть необязательно полиция.
– Будьте осторожны! – взмолилась девушка, понимая, что за пару мгновений всего не объяснишь. – Но там есть очень опасная особа. Она…
Она смешалась.
– Она убивает людей…
Вышло коряво, но мадам, пыхнув сигаретой, вынула из кармана своего шикарного лазоревого халата крошечный пистолетик с перламутровой рукояткой.
– Меня пытались ограбить шесть раз. Или даже семь. Сама уже не помню. А с людьми, которые убивают других, я вдоволь наобщалась в тюрьме. Хотя и среди тех, что являются моими клиентами, таковые тоже наличествуют. Так что обращаться я с ними умею. Но премного благодарна за совет.
И, попыхивая сигаретой, она направилась прочь из кухни, потому что звонок продолжал заливаться.
Лиза, последовав за мадам (но не решившись пересечь границу кухни, которая проходила по бархатному черному пологу с красной окантовкой, что бросился ей в глаза еще во время их со Степой визита сюда), остановилась и прислушалась.
Голоса, причем громкий, надменный, стегающий мадам Барбары и приглушенный, извиняющийся, заискивающий одного или, даже нет, двух мужчин.
Слава богу, не женский.
Да, если бы был женский, то это могло закончиться плачевно – крайне плачевно. И, вообще, Лиза была уверена, что модель-убийца так и не сообразила, куда именно делась ее жертва.
Надеялась, что не сообразила.
Но, вне всяких сомнений, поняла, что Лиза затаилась в одном из зданий на этой или соседних улицах. Благо, что радиус был большой и поблизости имелась не только антикварная лавка.
Беседа все еще длилась, и до Лизы донесся разъяренный монолог мадам, которая перечисляла, сколько она платит французскому государству налогов («Причем, заметьте, месье, по просто грабительской ставке, и все благодаря нашему бывшему президенту, которую наш нынешний, за которого я, могу вас уверить, не голосовала, так и не отменил!») и что имеет право расслабиться в вечерние часы («выкурить сигаретку, выпить кофе с коньяком семидесятилетней выдержки и нанести на лицо дорогущий целебный крем, ожидая скорого ночного визита своего молодого арабского любовника!»).
Девушка улыбнулась: нет, за мадам беспокоиться не надо. Она и без своего пистолетика с перламутровой рукояткой кого хочешь разделает под орех. Поэтому Лиза позволила себе притронуться к кофе с коньяком.
Сама не заметив того, она выпила полкружки и сразу ощутила головокружение и слабость в ногах. Она обвела взглядом кухню мадам – старинная добротная мебель, далеко не самая современная техника, а также ни единого окна. Заметив еще один черный полог с красной окантовкой, который вел, судя по всему, в смежную комнату, Лиза подошла к нему, желая продолжить экскурсию по чужой кухне, так как заняться было все равно нечем (так ли нечем? Но думать об альтернативах просто не хотелось), но тут позади раздался повелительный голос:
– А вот туда вам нельзя!
Лиза подпрыгнула от ужаса, обернувшись и узрев вернувшуюся мадам.
– Слышали же о Синей Бороде? – продолжила она. – Так вот, не исключено, что я ее женский вариант. Хотя бороды, к тому же синей, у меня нет. А на данный момент только зеленое, как у Фантомаса, лицо. Потому что в этой каморке я храню головы своих молодых арабских любовников!
На мгновение Лиза поверила ей, таким убедительным был тон мадам, однако та, расхохотавшись, заявила, закуривая новую сигарету:
– Да нет, никакая я не убийца! И никакого любовника, тем более молодого арабского, у меня, увы, нет. Хотя, не скрою, могла бы завести. А там всего лишь газовая колонка, причем такая ветхая, что может выйти из строя, если на нее только посмотреть. Вот я на нее и не смотрю. Лет уж так шесть, а то и все восемь.
Она подошла к пологу, взялась за него рукой и произнесла:
– Или желаете продолжить экскурсию? У меня еще имеется кладовая с крысами, подвал, также с крысами, чердак с крысами и пауками и моя спальня – без крыс и без пауков! Выбирайте, что именно желаете увидеть!
Пролепетав извинения, Лиза уселась обратно на стул, и мадам заявила:
– Полицию отшила. Ваша хитрая убийца пока что не появлялась. Думаю, и не появится. Кстати, что у вас там с коленкой? Давайте, снимайте джинсы! У меня для вас найдется запасной халат. Моего молодого арабского любовника!
Расхохотавшись, мадам удалилась и вернулась через некоторое время с черным, действительно мужским, халатом.
– Осталось с тех давних времен, когда мне требовалось мужское общество. Так, посмотрим, что у вас тут. Ну, просто свезло. Кровоточит сильно, но кость, думается, не повреждена. Так болит?
Она сильно нажала на коленку, и Лиза вскрикнула от боли.
– Болит. Ну, ничего, поболит и перестанет. Так, сейчас продезинфицируем и перевяжем. К утру будете как новенькая. Кстати, спать будете на кушетке в моем кабинете. Там есть пауки, но нет крыс.
Лизу удивило то, что мадам Барбара не задала ни одного вопроса о том, почему клиентка появилась около ее дома в наручниках, в крови и преследуемая полицией. Поэтому, когда ее коленка была перевязана, а мадам предложила ей яичницу («я отвратительная хозяйка, как и все парижанки, знаете ли»), прихлебывая кофе, опять с коньяком, поведала всю историю.
* * *
Получилось весьма скомканно, так как Лиза перескакивала с пятое на десятое, то и дело начиная плакать, но мадам не перебивала ее, выкуривая сигарету за сигаретой и внимательно слушая. Наконец, когда девушка завершила свое повествование, помолчала и произнесла:
– И этот месье Клод проживает, теперь уже, с учетом того, что вы поведали, и того, что его тело вынесли в пластиковом мешке, проживал на рю Франсуа Мирон?
Лиза кивнула, уверенная, что название улицы до сих пор не упоминала. Или все же упоминала?
Лицо мадам, комично выглядевшее под толстым слоем крема, вдруг исказилось, превратившись в маску. Хозяйка антикварного салона принялась хохотать, да так, что у Лизы по коже мороз пробежал.
А что, если она угодила в логово опасной сумасшедшей? Девушка подумала о пистолетике с перламутровой рукояткой, который лежал в кармане шикарного лазоревого халатика мадам.
Может, спасаться от убийцы здесь было не таким уж верным решением?
Столь же внезапно прекратив смеяться, мадам решительным жестом затушила в пепельнице сигарету и сказала:
– По вашему испуганному выражению лица понимаю, какое негативное впечатление произвела на вас моя реакция, за что приношу извинения. Но малыш Клод получил по заслугам. Хотя, конечно же, это не значит, что я желала ему такой кончины – от руки грабительницы и, не исключено, наемной убийцы. Потому что вряд ли к праотцам его отправила шустрая шлюха, ибо предпочтения у малыша Клода в те далекие-предалекие времена, когда он вел разгульную богемную жизнь, еще окончательно не свихнулся и не начал вести существование психа-затворника в своем личном пыльном Лувре, были, смею уверить, диаметрально противоположные.
Лиза уставилась на мадам, задавшись вопросом, уж не та ли, как следовало из ее слов, явно знавшая месье Клода, теперь покойного, подослала к нему убийцу?
Та, словно прочитав ее мысли, отрезала:
– Нет, к его бесславной и, не исключено, закономерной кончине я отношения не имею. Хотя были времена, когда я своими бы руками его задушила. В сущности, именно из-за Клода я и оказалась тогда в тюрьме…
– Это ваш муж? – выпалила Лиза. – Бывший?
Мадам, вздохнув, закурила новую сигарету и, пройдясь по кухне, ответила:
– Хуже. Брат, правда, сводный. И все те богатства, которые вы лицезрели в его квартире, доставшиеся ему от родителей, вернее, от моего отца, должны вообще-то по праву принадлежать мне. Хотя бы частично. Однако жадную лапу на все наследство в свое время наложил малыш Клод, а я на долгих шесть лет отправилась в исправительное заведение во Флери-Мероги.
Она смолкла, и Лиза тоже не знала, что сказать. Тут мадам, вскрикнув, ринулась, словно коршун, на скомканные, лежавшие на полу джинсы Лизы.
– Это что такое? – произнесла она, дрожащими руками извлекая из заднего кармана старую почтовую открытку, ту самую, которую Лиза взяла из нехорошей квартиры и о которой в пылу событий уже успела забыть.
Ту, которую потеряла модель-убийца.
* * *
Лиза принялась сумбурно объяснять, но мадам, казалось, не слышала ее. Девушка смолкла, а владелица антикварного салона, а по совместительству сестра месье Клода, наконец произнесла:
– Дело в том, что эту открытку когда-то написала моя бабка, приехавшая со своим отцом, моим прадедом, в Париж еще до революции. Илья Герасимович Флорянский, теоретик революционного социального круговорота, некогда лучший друг, а потом лютый враг Ленина, слышали о таком?
Лиза отрицательно качнула головой.
Барбара хмыкнула, повертела открытку и вернула ее Лизе.
– Малыш Клод упорно прятал ее от меня. Впрочем, не только от меня, но и ото всех.
Девушка, бросив взгляд на открытку, увидела изображение какого-то величественного города, а на обратной стороне – несколько предложений, начертанных, кажется, по-итальянски.
– Но почему? – спросила она. – Малыш Клод не хотел делиться с вами наследством?
Затянувшись сигаретой, мадам Барбара помолчала, а потом, взглянув на девушку, произнесла:
– Какой шедевр, выставленный в Лувре, по вашему мнению, является самым значительным?
Не задумываясь, Лиза выпалила:
– Естественно, «Мона Лиза»! Только какое это имеет отношение?
Сверкнув глазами, мадам Барбара ответила:
– Самое прямое. Да, вы правы, «Мона Лиза» – не только самая известная картина в Лувре, но, пожалуй, и во всем мире. И, конечно же, исходя из этого, самая дорогая.
Она сделала паузу, закурила новую сигарету и продолжила:
– Это для всех такая же неоспоримая истина, как и то, что «Мона Лиза» висит в Лувре, не так ли?
Лиза кивнула, не понимая, к чему клонит мадам.
– Но истина, как это часто бывает, далеко не то, что есть на самом деле, а то, что мы хотим, чтобы было на самом деле. Что, если в Лувре висит не настоящая «Мона Лиза», а всего лишь копия? И что, если настоящая «Мона Лиза» находится где-то в совершенно ином месте?
Уставившись на мадам, Лиза решила, что та шутит, но, судя по серьезному тону и выражению покрытого кремом лица, та и не думала.
– Вы это серьезно? – произнесла девушка. – Но как такое возможно?
Мадам кивнула на открытку, которую девушка держала в руках:
– И многие уверены, что открытки, написанные в свое время моей русской бабкой, содержат код, который указывает на то, где спрятана настоящая «Мона Лиза»!
Ничего не понимая, девушка воскликнула:
– Но как это возможно? «Мона Лиза» ведь наверняка самая изученная в мире картина! Кто и когда мог бы подменить ее! Это просто невозможно!
Мадам Барбара, посмотрев на нее, заметила:
– Я же не говорю, что это истина, но имеется ряд людей, которые уверены, что это так. Вы ведь слышали, что «Мону Лизу» в свое время похитили и что она считалась исчезнувшей в течение пары лет?
Лиза кивнула.
– Ну да, кажется, еще до Первой мировой. Какой-то итальянский рабочий во время ремонта в Лувре просто вынес ее из зала и был таков. Искали по всей Европе, даже по всему миру, предполагали заговор и происки могущественных сил, а в итоге совершенно случайно нашли «Мону Лизу» у него под кроватью в чемодане. Я об этом недавно интересный документальный фильм в Интернете смотрела…
Недавно, перед поездкой в Париж, предвкушая посещение Лувра и визит к «Моне Лизе».
Перед поездкой в Париж со Степой…
Мадам, кивнув, выпустила в сторону сизый дым и ответила:
– Ну да, все верно, эти факты общеизвестные. Но то, что осталось за кадром: похитил ли Винченцо Перуджо, итальянский мастер по зеркалам в Лувре, «Мону Лизу» только по причине национальной гордости, потому что считал, что ее место в Италии, или по совершенно иной? И, вообще, похитил ли именно он, а не кто-то другой? И самое важное: была ли обнаружена, как вы верно заметили, в чемодане под его кроватью во Флоренции подлинная «Мона Лиза» – или всего лишь отличная копия, которая потом и вернулась с триумфом в Лувр и находится там до сих пор? Ведь именно кража привлекла к «Моне Лизе» всеобщее внимание и положила начало ее международной славе, и, что важнее, все исследования, в том числе рентгенологические, имели место уже после похищения. То есть не исключено: все, что нам известно о картине, на самом деле известно о копии, но никак об украденном уже более ста лет назад подлиннике!
Потеряв на мгновение дар речи, Лиза повторила вопрос, который уже задавала мадам:
– Вы это серьезно?
Та усмехнулась:
– Ну, а кто сказал, что это невозможно? Как и то, что висящая в Лувре картина, которой восторгаются миллиарды, не подлинник, а отличная копия? А что, если моя бабка, которая, по имеющимся у меня сведениям, имела отношение к этой афере, была в курсе, что произошло с подлинной «Моной Лизой» и где она спрятана? А что, если моя бабка зашифровала эти сведения, записав их на выглядящие как туристические открытки, которые на самом деле являются ключами? А что, если «Мона Лиза» до сих пор находится в том тайнике, куда она была помещена больше ста лет назад и к которому ведут эти самые ключи? А что, если, сложив все составляющие шифра воедино, можно узнать, где именно этот тайник располагается, и отыскать «Мону Лизу»?
Лиза, чувствуя, что у нее кружится голова, в третий раз повторила:
– Вы это серьезно?
Мадам, выпустив последнее кольцо дыма и раздавив сигарету в пепельнице, ответила:
– Совершенно серьезно. И дело даже не в том, верю ли в это я сама, а верят ли в это те люди, которые ведут охоту на настоящий, где-то спрятанный оригинал «Моны Лизы». Потому что как иначе объяснить то, что эта самая модель-убийца похитила из забитой редкостными сокровищами квартиры малыша Клода именно эти открытки, а не нечто иное? Кстати, хотите кое-что увидеть?
Оставив на несколько минут ошеломленную Лизу в одиночестве, мадам вышла и вернулась со шкатулкой. Поставив ее на стол, она раскрыла ее и вынула из вороха пожелтевших бумаг еще одну старую открытку.
– Единственная, которая оказалась у меня. Но она не ключ, посмотрите, на обратной стороне никакой надписи нет, а всего лишь «пустышка», призванная отвлекать внимание. Ключи всегда содержат определенный, всегда одинаковый, текст на итальянском. Часть открыток, среди которых больше пустышек, но есть наверняка и ключи, зацапал себе малыш Клод. А один или два ключа, кажется, бесследно исчезли. Хотя, не исключаю, они оказались в руках тех, кто ведет теперь поиски оригинала «Моны Лизы», идя при этом по трупам…
Положив перед девушкой на стол одну открытку, мадам нетерпеливым жестом потребовала, чтобы Лиза присоединила к ней вторую.
– Теперь вы понимаете, отчего кто-то убил малыша Клода и выстрелил в вашего молодого человека, а теперь охотится за вами?
Лиза медленно кивнула, отодвинула от себя открытки и произнесла:
– Думаю, с этим надо отправиться в полицию…
Мадам резко заявила:
– К этой самой модели-убийце? Кто вам гарантирует, что там не имеются иные осведомители? Да и не забывайте – пока что все улики указывают на то, что и малыша Клода, и своего молодого человека попытались убить именно вы! Думаете, вас там примут с распростертыми объятиями и тотчас поверят в вашу невиновность, согласившись с тем, что все это дело рук наемной убийцы и тех, кто стоит за этой сеющей смерть особой?
– Попыталась убить? – произнесла Лиза, а мадам заявила:
– Ну да, я когда забирала шкатулку у себя из спальни, включила телевизор. О происшествии в квартире малыша Клода уже сообщают в вечерних новостях. Мир его праху! А вот вашему молодому человеку повезло – его сейчас оперируют, хотя состояние серьезное.
Подскочив со стула, Лиза заявила:
– Мне надо немедленно к нему…
Мадам, взглянув на нее, как директриса школы смотрит на нерадивую ученицу, заявила:
– Помочь ему вы все равно не сможете, предоставьте это врачам. Если ему повезет, он выживет и, придя в себя, расскажет, как все было на самом деле, с вас обвинения автоматически снимут. Но идти в полицию прямо сейчас не просто глупо, но смерти подобно. Вспомните о модели-убийце. Думаю, она все еще надеется лишить вас жизни…
Лиза понимала, что мадам права, но от этого было не легче.
– Вы же свой мобильный выключили?
Лиза кивнула.
– Так-то лучше. Не люблю я все эти новомодные штуки, хотя и у самой они имеются, но не потому, что я старая и противница прогресса, а потому, что никогда не знаешь, не подслушивают ли, не подглядывают ли и не передают ли они кому-либо информацию о тебе. Хотя, конечно, и подслушивают, и подглядывают, и передают. Кажется, даже в выключенном состоянии их можно засечь, не так ли?
– Мой нельзя, – пробормотала Лиза. – Мне Степа поставил особую защиту…
Степа, тот самый, который был на грани жизни и смерти.
– Ну, если защиту выдумал один человек, то другой может ее преодолеть. Так что если имеется то, что нужно скрыть от всеобщих глаз, лучше всего повесить это на всеобщее обозрение.
Снова затянувшись, мадам сказала:
– Однако вас выставлять на всеобщее обозрение было бы сейчас крайне глупо. Помимо того что вы стали свидетельницей ограбления и убийства малыша Клода, вы прихватили то, что принадлежит убийце. Думаю, эта особа уже догадалась и именно поэтому идет по вашему следу!
Лиза закричала, отшвыривая от себя открытки:
– Пусть забирает все это немедленно!
Мадам, пододвигая их к себе, заявила:
– На вашем месте я бы не разбрасывалась этими ключами к оригиналу «Моны Лизы» столь безрассудно. Потому что, не исключено, это – ваше единственное спасение! Пока открытки у вас, убийца, не исключено, будет идти по вашему следу, но не тронет вас, пока не заполучит их. А вот как только они окажутся в его руках, точнее, в ее…
Чувствуя, что на глаза наворачиваются слезы, Лиза прошептала:
– Но что же теперь делать?
Мадам, взглянув в нерешительности на пачку сигарет, вздохнула, вытащила еще одну, зажгла ее и, пустив в потолок дым, ответила:
– А не кажется ли вам, что проще всего доказать свою невиновность, опередив убийцу и тех, кто за ним, вернее, за ней стоит, отыскав оригинал «Моны Лизы»?
И, помолчав, добавила:
– Ведь копию, которая висит в Лувре и которую все считают подлинником, сто с лишком лет назад написала моя бабка, кстати, ваша тезка, Елизавета.
Мона
Всю свою жизнь я придерживалась мнения, что если ставки в игре максимально высоки, то обязательно надо принять в ней участие.
Не то чтобы я была азартным человеком, вовсе нет, скорее всего, даже наоборот: про меня все всегда говорили, что у меня интеллект преобладает над эмоциями, я просчитываю все на десять ходов вперед, люди для меня ничто и никогда никто не знает, что у меня на уме.
Это не так. Я стараюсь просчитывать все на два, от силы три хода вперед, потому что десять – это удел суперкомпьютера, каковым я не являюсь.
А в остальном, наверное, злые языки правы. Вероятно, я не самый приятный человек из всех живущих, однако я никогда не ставила перед собой цель быть таковым.
Моя цель, как я уже отметила выше, принять участие в игре с максимальными ставками – и сорвать банк.
Оказаться в числе проигравших в мои планы не входит.
Однако я реалист и всегда понимала, что графини Монте-Кристо из меня, Моны Лаце, не выйдет. Потому что таковым в массе своей приходится рано или поздно переквалифицироваться в управдомы.
Ну, или, в моем случае, – в приватные секретарши и частные референты.
Получить возможность сесть за стол, за которым идет игра по максимальным ставкам, не так-то просто. Вернее, очень даже сложно.
И, если уж на то пошло, нереально.
Такой шанс выпадает, не исключено, раз в жизни. А может и вообще не выпасть, если активно не искать его.
А я искала. Активно искала.
Причем с самого детства.
И думаю, что наконец-то нашла.
Никто никогда не знает, что у меня на уме – сущая правда. А собственно, почему кто-то должен знать? Вы что, так хотите, чтобы другие знали, что на уме у вас?
Вот то-то же.
Почему с самого детства? Потому что с самого детства мне стало понятно, что надо использовать и развивать в себе те возможности, которые были заложены то ли генами, то ли провидением, то ли случайностью.
* * *
– Мона! – раздался капризный голос накачанной силиконом в губы, груди и, вполне вероятно, прочие, моему взору, к счастью, недоступные части ее организма четвертой супруги моего нынешнего работодателя. – Принеси мне бокал апельсинового сока!
Я с умилением, переходящим в ненависть, которую, однако, тщательно скрывала за своей нордической внешностью и очками в оранжевой (мой любимый цвет) оправе, посмотрела на несчастную девочку, которой я годилась пусть не в матери, так в старшие сестры или тетки, и произнесла ровным тоном (впрочем, тон у меня был всегда ровный, даже в моменты душевного волнения, а их не наблюдалось никогда):
– Апельсиновый сок содержит слишком много сахара. Это, Карина, негативно скажется на вашей идеальной фигуре. Поэтому лучше гранатовый.
Четвертая супруга моего работодателя то ли с восхищением, то ли с раздражением посмотрела на меня и произнесла:
– Пупсик, она всегда такая зануда?
Мой босс, находившийся в салоне того же президентского люкса отеля «Георг V» на Елисейских Полях, не отрывая взгляда от экрана своего мобильного, пробурчал:
– Всегда. Поэтому Мона на меня и работает. Делай, как она говорит, и не прогадаешь!
Однако четвертая супруга моего босса, бывшая, не в пример третьей, действительно капризной и избалованной (хотя, общаясь с третьей, теперь уже бывшей, я была уверена, что именно она капризная и избалованная, но это еще до того, как мой работодатель решил жениться в четвертый раз, причем спонтанно, в Копенгагене, где это возможно без особых проволочек, не спросив на этот счет моего мнения), завернутая во что-то белое, пошлое (якобы стильное) и в перьях, вытянулась на длиннющем диване и заканючила:
– Хочу апельсинного сока, хочу апельсинового сока, хочуапельсиновогосока…
А ее любимая собаченция, эта крошечная, на редкость уродливая фурия в сверкающем (не стразами – настоящими бриллиантами!) ошейнике, которая то и дело норовила меня укусить и которой мне хотелось свернуть голову, примостившаяся тут же, на длиннющем диване, деловито подтявкнула.
Мой босс, оторвав наконец свою массивную бритую голову от экрана мобильного, произнес:
– Мона, пусть получит свой апельсиновый сок!
– Немедленно получит, Мона! Немедленно! – вставила четвертая супруга, и ее собаченция снова подала голос.
Я вышла, чтобы отдать распоряжение. Вообще-то в мои обязанности гастрономические мелочи не входили, и даже третья супруга моего работодателя не смела донимать меня таковыми, однако четвертая превзошла ту и по глупости, и по мерзопакостности, что было практически невозможно.
Но главное, чтобы мой работодатель был доволен. Судя по избороздившим его лоб глубоким морщинам, это было далеко не так. И он уже явно раскаивался, что не спросил перед спонтанной свадьбой моего профессионального мнения.
* * *
Мой босс был одним из так называемых олигархов, правда, второго или даже третьего ряда. Даже фамилия у него была подходящая: Воротыйло. Когда-то Юрий Дмитриевич Воротыйло, в самом деле воротил многомиллионными сделками в нефтегазовом бизнесе, имел доступ к сильным мирам сего, с каждой секундой увеличивая свое и без того огромное состояние, и не без причины считал себя королем жизни и царем Вселенной.
Но, как случается почти у всех королей и царей, неожиданно грянула революция. То ли не с тем сделку заключил, то ли с кем-то не поделился, то ли возомнил себя слишком всемогущим, однако практически в одночасье Воротыйло потерял часть своих активов и, что гораздо опаснее, свое положение и доступ к телу.
Вернее даже, к Телу.
Сам являясь хищником, он утратил хватку, потерял бдительность – и оказался слопанным еще более крупными и безжалостными монстрами бизнеса и политики.
Поэтому ему пришлось на какое-то время даже покинуть Москву, затаившись в своем швейцарском шале, переждать бурю рейдерских захватов своих предприятий и ураган судебных преследований, договориться с теми, кто уже активно дербанил его бизнес-империю, о том, что же останется ему самому, попытаться реактивировать старые связи и минимизировать потери.
Он не был ни плохим бизнесменом, ни плохим стратегом, просто время его прошло, и Воротыйло, смирившись с этим, что далось ему гораздо легче, чем ожидал он сам, заключил кулуарную сделку, перестал являться фигурантом ряда уголовных дел, уступил филейные части своей и без того зажеванной и отчасти даже переваренной уже кем-то гораздо более могущественным бизнес-империи и, сохранив кое-какие активы в виде одного или двух не самых крупных банков, провинциальных судоверфей и пакета акций чего-то сталелитейного, а также всю свою российскую и зарубежную недвижимость и, что важнее, иностранные счета, решил уйти на досрочную пенсию.
Для этого он первым делом развелся со своей супругой, тогда даже еще не третьей, а всего лишь второй (первая, с которой она заключил скоропалительный брак в студенческие годы и тогда же развелся, внимания не заслуживает), матерью его взрослых уже детей, причем развелся шумно, с привлечением желтой прессы и интернет-сообщества.
Причем намеренно, ведь развод мог состояться тишайше, потому как, перейдя в свои неполные пятьдесят пять лет в разряд приватье, Воротыйло открыл для себя новую стезю: наслаждаться своими богатствами, ведь даже после ухода из большого, даже очень большого, бизнеса не по своей воле он был крайне состоятельным человеком, сохранив то ли пару, то ли даже тройку-пятерку заработанных до этого непосильным олигархическим путем миллиардов в иностранной валюте, принимать участие в тусовках высшего общества как в Москве, так и за границей и, вообще, стать героем бульварных изданий.
Видимо, этой сомнительной славой пожилого плейбоя он компенсировал потерю своего былого влияния и бизнеса.
* * *
– Спасибо, Мона, – поднял на меня свои темные, глубоко посаженные глаза Воротыйло, когда я на серебряном подносе подала его четвертой супруге столь желанный апельсиновый сок.
Та же, строча сразу на трех мобильных, надула накачанные губы:
– Фу, с мякотью! Ты же знаешь, Мона, что с мякотью я не люблю! Пусть принесут без мякоти. Немедленно принесут!
Конечно, я знала, что не любит, ведь такой человек-компьютер, каковым являлась я, по крайней мере в воображении четвертой супруги моего работодателя, никогда ничего не забывал, в особенности нанесенных мне беспричинных обид, однако не отказала себе в удовольствии попросить на безупречном французском (который, впрочем, был не столь безупречен, как мой русский, латвийский и английский, почти родной немецкий и голландский, беглый испанский и итальянский, но намного лучше рудиментарных турецкого, китайского, тайского и фарси) именно с мякотью.
Прекрасно понимая, что это приведет к нареканиям четвертой супруги моего работодателя. Весь вопрос заключался в том: как долго ей еще надлежало оставаться супругой, перед тем как перейти в разряд экс.
Воротыйло, морщины на лбу которого стали еще глубже, произнес, протягивая в мою сторону свою короткопалую мохнатую лапу:
– Я люблю. Я возьму! Мона!
Я подошла с подносом к нему, а четвертая супруга, вскочив с дивана, заявила:
– Ну, может, ты вообще на своей Моне женишься, пупсик! Ах!
И, весьма коротконогая, запутавшись в чем-то своем стильно-пошлом, длинном, с перьями, полетела на персидский ковер.
* * *
Пришлось помогать ей подниматься, вызывать врача, который констатировал, что ничего страшного не произошло, хотя четвертая супруга вела себя так, будто находится на смертном одре, при этом принимая телефонные звонки для моего босса и пытаясь отвязаться от злобной крошечной твари в бриллиантовом ошейнике, любимицы четвертой супруги моего босса, которая прыгала около меня и все норовила укусить.
Конечно же, прыгала не четвертая супруга моего босса, потому как она корчилась в затемненной гигантской спальне президентского люкса от падения с дивана на персидский ковер, а всего лишь ее любимая собаченция, которая, как и сама супруга Воротыйло, звалась Кариночкой. Прыгала и пыталась укусить. Хотя не сомневаюсь, что и двуногая Кариночка тоже бы искусала меня, если бы это было возможно.
Наверное, она не любила меня в еще большей степени, чем я ее, совершенно напрасно видя во мне конкурентку и, более того, претендентку на роль супруги ее мужа номер пять.
В то время как она сама, напомню, носила всего лишь порядковый номер четыре.
– Спасибо, Мона, ты, как всегда, была на высоте, – произнес Воротыйло, когда утренняя вакханалия, учиненная Кариночкой (точнее, двумя Кариночками – как двуногой, в бриллиантовых перстнях, все еще корчившейся в затемненной спальне президентского люкса, так и четвероногой, в бриллиантовом ошейнике, запертой в одной из ванных комнат). – Что бы я без тебя делал?
Действительно, что? Похвала босса была мне приятна, но я, как водится, виду не подала. Не будь меня, завел бы себе другую Мону – в этом я не сомневалась.
Однако отказываться от меня он не намеревался, и чем активнее пыталась склонить его к этому Кариночка (двуногая!), тем больше она, сама этого не понимая, досаждала своему супругу и укрепляла его в мысли о том, что их брак был ошибкой. Причем ошибкой, которую надо как можно скорее

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=50336123) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.