Главная страница | Современная русская литература | Рассказы из провинции

Рассказы из провинции
Марина Ковалёва
В уютном южном городе и его окрестностях течёт обычная провинциальная жизнь с её радостями и заботами. Незаметная и неодолимая сила – Время – меняет жизненные ситуации обитателей городка и сам город.

Рассказы из провинции

Марина Ковалёва

© Марина Ковалёва, 2022

ISBN 978-5-4496-0181-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ДУРНАЯ БАБА
В годы, объявленные новыми политиками как «застойные», а народом осмысленные позже как «достойные», государственные праздники имели всеохватный масштаб. Как саркастически предвидел русский классик Салтыков-Щедрин, их было два – весенний и осенний.
Заводы, комбинаты, научно-исследовательские институты, всевозможные управления и тресты, вузы и школы, в огромных городах и маленьких районных центрах неизменно выходили в праздничный день на массовые демонстрации.
Словно на работу, надо было явиться к восьми часам утра перед проходной. Позже время сдвинулось к либеральным девяти часам утра или даже девяти часам тридцати минутам. В шумном людском море каждый отыскивал своё подразделение, отдел, цех и представал пред очи начальства, дабы не иметь неприятных последствий за прогул. Суетились организаторы со списками, впереди колонны периодически начинал играть оркестр, сотрудники стояли кучками, а между ними происходило броуновское движение самых нетерпеливых. Члены профкомов, парткомов и комитетов комсомола пристраивали в рабочие руки знамёна, транспаранты, портреты Членов Политбюро, Председателей, Секретарей ЦК и отцов-основателей мировой идеологии, а также бумажные красные гвоздики в половину человеческого роста (в ноябре) или более лёгкие ветки яблонь с бумажными же розоватыми цветками (в мае). Детвора с искренней радостью сжимала в кулачках красные флажки и разноцветные шарики на нитках.
Проходило не менее часа, пока многотысячная колонна не приготовлялась, наконец, к шествию. Оркестр в первых рядах демонстрантов начинал играть не переставая, и огромная масса народу трогалась с места. Никого не смущало, что надо было пройти два – три километра пешком (улицы для этого перекрывались милицейскими машинами). Девушки и женщины надевали самую лучшую обувь, иногда приберегая для «выхода» новые лодочки, и натёртые волдыри от новых туфель считались в порядке вещей. Детские костюмчики, женские платья и кофточки, плащи, куртки, мужские костюмы доставались из шкафов самые что ни на есть нарядные. Никогда никакая погода не могла испортить праздничный вид и настроение уличных толп.
Вот такая длинная и шумная колонна принаряженных заводчан двигалась в один солнечный майский денёк, заполнив тротуары и проезжую часть улицы. Где-то в её середине шла большая группа женщин, составлявшая коллектив планово-экономического отдела. Многие из них держали в руках веточку сирени или красный тюльпан. Сей удачный способ избежать тяжелых флагов и транспарантов придумала их начальница, Вера Анатольевна. Собрав деньги с сотрудниц, она заранее поручила своей правой руке Таисии Ивановне закупить два-три букета, что исполнительная Таисия и сделала, снабдив у заводской проходной коллег и начальницу цветами. Музыка, солнце, гул толпы, предвкушение свободного дня радостно действовали на экономистов. Женщины перекидывались шутками, перебегали друг к дружке, чтобы поболтать, собирались кучкой для фотографирования. Веру Анатольевну тоже зазывали, но лишь раз она встала для фото в середину группы, пока колонна задержалась на каком-то перекрестке.
Отношение к начальнице в коллективе было разное. Планово-экономический отдел был не маленький, а сколько людей – столько и мнений. Общее согласие сложилось лишь по двум пунктам: Вера красива и элегантна, Вера имеет влиятельного покровителя. Кто мог им быть – оставалось под завесой тайны, так как общественность знала только Вадима, мужа Веры, простого инженера из конструкторского бюро. Но от Веры исходила такая уверенность, такое силовое поле, что было ясно – она знает, что делает. Кто-то ведёт её. Назначение на пост руководителя отдела именно Веры шокировало многих, ибо и в самом отделе и на стороне были кандидатуры старше и опытнее её. Но Вера Анатольевна хладнокровно и проницательно подавила ростки фронды. Она смогла держать дистанцию, вызвать трепет подчинённых и не тратила слова попусту.
На вид ей можно было дать и двадцать пять, и тридцать лет. Хорошая фигура, всегда свежее, с правильными чертами лицо, блестящие каштановые волосы прихвачены на виске заколкой. Уголки глаз подведены чёрными стрелками, уже не модными, но красиво оттеняющими её тёмные ресницы. Вера не гналась за модой, но и не позволяла себе дешевых вещей. На демонстрацию она пришла в узкой юбке из серой замши и бледно-абрикосовом шелковистом джемпере, молчаливо одобренных женскими взглядами. Также молча было отмечено, что муж Веры Анатольевны Вадим уже несколько раз подбегал к ней и что-то оживленно рассказывал и было заметно, что он до сих пор влюблен в свою жену. Внешность Вадима вполне годилась для киноэкрана: высокий, широкоплечий, крепкий квадратный подбородок, густые брови, светлые глаза. Таким обычно дают роли положительных героев. Иные кумушки утверждали, что встречали Вадима на базаре, где он делал покупки по списку или в химчистке с объёмными сумками. Впрочем, подобные факты лишь добавляли ума Вере Анатольевне в глазах окружающих. Детей у пары не было.
Тем временем многотысячная заводская колонна достигла традиционного перекрестка, где всегда располагалась не менее как на час. Сюда, на крупный многолучевой перекрёсток, стекались колонны других, более мелких предприятий, институтов, школ. То и дело раздавалась бодрая музыка чужих оркестров, студенты, школьники, маленькие коллективы проходили мимо со своими транспарантами, знамёнами и неизменными портретами Секретарей и Членов. Заводчане благодушно разбредались по тротуарам, рассаживались в ближайшем скверике.
Вера Анатольевна тоже направилась сквозь толпу, чтобы поговорить кое с кем из профкома и смежных отделов, заодно и с праздником поздравить. Проходя мимо красавицы Милы из бюро нормирования, вечно окруженную поклонниками, Вера услышала её капризный голосок: «Хочу шоколадку!» и снисходительно проследила за молодым инженером, шустро побежавшим в ближайший магазин. Но едва она обогнула эту компанию, как дорогу ей преградила плотного телосложения женщина.
– Здравствуй, сестра! – сказала она, глядя прямо в лицо Вере Анатольевне. Вера оглянулась – никого за ней не было. Хотела пройти мимо – женщина снова встала перед ней: – На пару слов, сестра!
– Вы обознались, – сказала Вера Анатольевна.
– Нет, не обозналась, – возразила женщина, – хочу тебе важное сказать. Для тебя важное. Пора тебе выпустить свой дар наружу. Нельзя для себя дар держать, милая!
Вера снова сделала нетерпеливую попытку обойти странную женщину. Но та поймала её левую руку, говоря:
– Твой род силу имеет, знак у тебя должен быть на ладони, – Вера с силой вырвала руку.
– Да я и так вижу, ведовство у вас – родовое занятие. И тебе было передано, – не сдавалась странная женщина. – Была же знахарка в роду, так ведь? Вот и у меня бабка шептунья была, травница. И ко мне перешло, дар через кровь идет. А я лечу людей, нельзя дар в себе держать, то есть для себя только. Послушай, я добра тебе желаю. Ты можешь людям помогать. Иди путём, тебе данным, исполняй своё назначение. Я помощь тебе свою предлагаю, подскажу, как начать. Пойми же сестра, нельзя таким даром для себя пользоваться! Так, чего доброго, свой род предашь, да ещё и на себя болезни нашлешь. Не бойся, будешь людям служить – силы твоей не убудет!
Во время этой речи Вера Анатольевна отступала назад, а женщина шла следом, говоря тихо, но так, что каждое слово эхом звучало в ушах Веры. Она старалась поймать взгляд Веры своими голубыми навыкате глазками и снова попыталась взять её за руку. Вера Анатольевна резко развернулась и почти побежала к своему отделу.
Её экономистки почти все разбрелись, но Таисия Ивановна оказалась на месте.
– Тая, подойдите ко мне! – голос Веры Анатольевны прозвучал чересчур раздраженно. Таисия оставила свою дочку, девочку лет десяти, с которой шутливо перекидывалась воздушным шариком, и подошла. Таисия Ивановна была старше своей начальницы, но служила у неё почти что «на побегушках». Безропотно задерживалась после работы «разгребать завалы», хотя дома её ждали двое детей. Выполняла кучу дополнительных поручений, не имея силы воли и смелости отказаться. Направляясь к Вере Анатольевне, она перестала улыбаться и невольно вытянула шею, как старательная ученица. Глаза её тревожно бегали.
– Тая, скажите мне, кто это такая? Где-то я её видела, не могу вспомнить, – торопливо спросила Вера Анатольевна, боясь, что её преследовательница скроется с глаз.
Таисия Ивановна посмотрела в указанную сторону:
– Где? Вон та, в лиловом платье? Она из бюро технической инвентаризации. Фамилия, кажется, Губанова. Имени не знаю. А что?
– Да так. А что про неё известно?
– Нууу… – замялась Таисия, – ничего вроде… Немного чудачка, не хочет на «Электронике» считать. Или хотя бы арифмометр «Феликс» взяла… Она одна, наверное, осталась, кто на счётах считает. Но – быстро! И не ошибается, говорят…
– Что же она – каким-то лечением занимается?
– А-а-а! – воскликнула Таисия Ивановна. Теперь она уловила направление расспросов начальницы, – да, говорят, по-народному лечит.
Таисия Ивановна наморщила лоб и почесала бровь, стараясь припомнить случаи.
– Вот Танечку из их бюро знаете? Сейчас она в декретном отпуске. Говорили, что мастит у неё ужасный был. И вроде Губанова к ней ездила, все шишки разгладила и от операции спасла. Слышала, что и мигрень снимать умеет. Испуг детский выливает… Вы хотите к ней обратиться?
– Боже упаси, – процедила сквозь зубы Вера Анатольевна. Здоровье у неё было отменное, даже в детстве она не болела. Но туманные слова Губановой и пояснения Таисии Ивановны напомнили ей давние события.
В десять или одиннадцать лет она с бабушкой поехала к тёте Гале, двоюродной бабушкиной сестре. Дело было зимой, на новогодних каникулах, и они очень замерзли и устали от долгой поездки в тряском автобусе. Бабушка страдала от какого-то воспаления на пальце руки и иногда тихо охала от боли. Поэтому обе были просто счастливы, добравшись до уютного кирпичного домика в рабочем посёлке. Тётя Галя тут же поставила чайник на плиту, на большой чёрной сковороде зажарила десяток яиц с вкусными сальными шкварками. Когда согрелись и подкрепились, тётя Галя размотала бинты и осмотрела палец сестры, заявив, что приехали вовремя.
Ближе к ночи прямо в натопленной кухоньке приступили к «выливанию волоса». Веру отсадили подальше, приказав молчать. Бабушка опустила свой несчастный, раздутый как сосиска, багровый палец в миску с тёплой водой. Тётя Галя достала откуда-то сухую метёлку от камыша и, макая и вращая её в воде над пальцем бабушки, принялась шептать. Процедура тянулась довольно долго. У Веры слипались глаза. Когда ей, наконец, постелили постель, она моментально провалилась в сон.
А под утро она проснулась от страха. Распахнула глаза и лежала в темноте, привыкая к незнакомой комнате. Постепенно проступали контуры мебели. Бабушка тихо посапывала на соседней кровати. И вдруг Вера увидела женщину. Это была не тётя Галя. Какая- то очень худая фигура в длинной чёрной юбке, с острым углом большой чёрной косынки до половины спины – то наклонялась, то выпрямлялась в углу. То ли собирая, то ли раскладывая что-то, она двигалась вдоль стены, не оборачиваясь в комнату. Вера похолодела от ужаса, но не могла пошевелиться. Больше всего ей не хотелось, чтобы женщина повернулась к ней лицом. Однако та вскоре исчезла. Вера долго лежала с открытыми глазами. Когда же на стены комнаты лёг розовый свет зари, она снова крепко заснула. Днём решила не рассказывать бабушкам о ночном видении. Всё равно скажут, что приснилось. И пока они гостили у тёти Гали, ночной сон её прерывался. Светящиеся точки на будильнике «Севани» каждый раз показывали около четырёх часов. Вера тихо лежала без сна, но страшного видения больше не повторялось. Успокоившись, девочка засыпала до утра.
Через день, снова вечером, тётя Галя продолжила лечение сестры. Палец у бабушки уменьшился в размерах, ноготь, из-под которого и началась болезненная краснота, побледнел. А ещё через день, на третьем сеансе, камышовая метёлка вдруг стала затягиваться грязно-серой паутиной. Тётя Галя вращала её над рукой бабушки, наматывая откуда-то из воды эти тончайшие нити на метёлку, не переставая шептать. Совершенно серую и безобразную опутанную метёлку она швырнула в огонь печки, торопливо взяла тёмную икону и накрыла ею голову бабушки, прося бабушку повторять за собой слова короткой молитвы. Затем поклонилась иконе, вернула её на полочку и устало опустилась на табурет.
– Ну вот, дело сделано, – сказала она тогда, – спасли тебе палец. По-другому эта болячка ещё «костоед» называется. У нас когда-то на поселке учителка жила, тоже с забинтованным пальцем ходила. Добрые люди её ко мне посылали, а она всё в больницу на уколы ездила. Ну и дождалась, что сустав выпал…
Тем же летом бабушка с Верой снова гостили у тёти Гали. Вера всласть гоняла на велосипеде, пока не полетела кубарем с крутой горки. Зашибла ногу велосипедом, щиколотка распухла и покраснела. В медпункте ей сделали укол пенициллином. Шишка перестала болеть, но Вера прихрамывала. А вскоре шишка снова покраснела и разболелась, доводя девочку до слёз. В сарайке у тёти Гали сушились травы и корешки. Тётя принесла оттуда небольшой ячменный снопик и выдернула один колосок. В тазик налила воды, опустила в неё колосок, племяннице велела держать над тазом ногу. Обводя колоском ногу по воде, тётя Галя прочитала вслух «Отче наш», потом другую молитву, потом стала шептать. Боль прекратилась. Через день, после второго сеанса, шишка исчезла и больше не появлялась…

Вера Анатольевна очнулась от звонкого детского голоса:
– Папа, это зоопарк? – с любопытством спрашивал пятилетний мальчишка, сидя на плечах отца и указывая пальчиком на вереницу крупных портретов Членов Политбюро, занявших весь фасад длинного здания. Вера Анатольевна огляделась. Оказывается, их колонна снова двигалась вперёд, но она машинально пристроилась к рабочим сборочного цеха. Вера Анатольевна вышла на тротуар и отыскала свой планово-экономический отдел. Ряды шли теперь плотнее и быстрее. Из громкоговорителей на столбах лилась бодрая песня:
Будет людям счастье
Счастье на века
У советской власти
Сила велика-а-а….
Наконец, показались трибуны с представителями власти. Сквозь праздничные марши усилители разнесли ликующий голос комментатора:
– Мы приветствуем славный многотысячный коллектив радиозавода ……… ордена Трудового Красного Знамени…
– Ура-ааа-ааа! – подхватили радостные голоса, и эхо покатилось вдоль квартала. Все искренне улыбаются в наклоненные над головами объективы телекамер, машут флажками и цветами, рассматривают персон на трибунах.
Стоящие над людским потоком стаффажные малоподвижные фигуры в шляпах редко менялись от праздника к празднику и потому не особо привлекали людское внимание. Но почётные гости – молодой симпатичный лётчик в синем кителе, с орденом, в высокой фуражке, смущенно махающий демонстрантам – вызвал радостные ответные приветствия, особенно женские. Трогательная узкоплечая старушка в беретике, с красным бантиком и несколькими медалями на кофточке и крепкий спортивный парень, с шеи которого свисали на цветных лентах чемпионские медали, также получили из идущих толп теплые отклики на свои несмелые помахивания с высокой трибуны.
Через пару кварталов после трибун колонна рассыпалась. Только что плывшие над людскими головами плакаты и портреты сваливаются в кучу на асфальт. Неумолимость этого зрелища подвигла бы историков, философов или социологов на глубокомысленные фразы о непрочности земной власти, изменчивости и непостоянстве толпы и т. п. Однако вместо них дежурные с повязками на рукавах лишь озабочены сбором инвентаря, дабы ничего не утерять, а мужик в спецовке, руками и ногами пихающий праздничную атрибутику в прицепную тележку трактора – тем, чтобы скорее увезти всё на склад и начать праздновать.
Многие демонстранты сворачивают в Городской сад, заполняя аллеи и столики вокруг пивных, сосисочных и чебуречных павильончиков. Сколько поколений традиционно отдыхало тут после официального шествия! Веселые компании с гармонями в эпоху широких брюк и пиджаков с ватными плечами, или с гитарами во времена синих болоньевых плащей, или же с транзисторными радиоприёмниками в руках длинноволосых модников в расклешенных джинсах… Теперь молодежь группировалась вокруг владельцев портативных магнитофонов, собираясь долго гулять в парке, постепенно разбиваясь на всё более мелкие компании, перемещаясь к вечеру во дворы и квартиры.
Вера Анатольевна также подошла к парковой ограде и остановилась, поджидая мужа. Идущий мимо парень небрежно прислонил к дереву портрет Секретаря, не желая тащить его к трактору коммунальщиков. С высоты своей палки портрет грустно и выжидательно развернулся к Вере Анатольевне. Но она не обратила на него внимания, высматривая в двигающейся толпе Вадима.
Эта дурная баба, Губанова, помешала ей навестить во время стоянки на большом перекрестке кое-кого из нужных людей и мужа. То, что Вадим сам не явился к ней, могло означать лишь одно – муж со своим конструкторским бюро отмечал праздник. Но Вера не переживала, что Вадим напьётся допьяна. Он был равнодушен к алкоголю, мог пригубить только ради компании. Да, он был почти идеальный мужчина, один на сто тысяч. Вера заметила его ещё во время учёбы в институте и быстро завоевала его сердце. Она всегда получала то, что хотела. Вскоре после свадьбы младшая сестра Вадима собралась переехать из деревни к ним. Новобрачная вскипела ненавистью к золовке. Вера была категорически против её появления в доме. Напрасно Вадим робко объяснял, что Люда поселится не навсегда, что сестра мечтает поступить в школу поваров и потом на торговый флот. Вера то ласками, то слезами ловко разрушала доводы молодого супруга. Неожиданно Люда подхватила какую-то инфекцию, у неё начался артрит пальцев рук. Мечта стать поваром отпала сама. Вера осталась полновластной хозяйкой в доме, единственной возле Вадима, любимой и лелеянной им. И приятели Вадима со временем отфильтровалась и к ним ходили лишь те, кто нравился Вере. Впрочем, это были все приятные и полезные люди.
Вера Анатольевна имела талант чувствовать и безошибочно использовать окружающих. На сегодня они с мужем имели приглашение на шашлык. На солидную дачу за город. В небольшую солидную компанию. Всё всегда шло так, как она хотела.
Как руководителя крупного отдела, её уже несколько раз вызывали на совещание на третий этаж. Самый тихий этаж, с натертым до блеска паркетом в широком безлюдном коридоре, с пальмами в кадках вдоль окон. На весь этаж – всего несколько дверей с позолоченными табличками Главных и их Замов. Вера ни разу не ударила в грязь лицом, всегда имела под рукой нужные сводки и расчеты, заготовленные трудолюбивой Таисией Ивановной. Ей нельзя было отказать в даре предугадывания того или иного действия. Она понимала, что к ней присматриваются. Она – кандидат в состав Заводоуправления. И разные мелкие детали говорили ей об этом. Взять, например, продуктовый набор, которым завод поздравляет своих работников на праздники.
Обычный включает в себя пачку дефицитной гречки или макарон-соломки, стеклянную баночку майонеза или зеленого горошка, полпалки копченой колбасы. Её плановому отделу и бухгалтерии может посчастливиться дополнительно получить растворимый кофе в широких коричневых банках. Но Веру Анатольевну в этом году поздравили продуктовым набором для третьего этажа. Овальная банка копченых сардин, красивая баночка испанских маслин, ароматный кофе в зернах, нежный розовый балык. Другие подобные обстоятельства указывали ей на скорое восхождение наверх. Вера Анатольевна фыркнула, представив, как она по указке этой полоумной Губановой массирует чьи-нибудь шишки. Нет уж, каждому своё!

Губанова, лёгкая на помине, тут же вынырнула из толпы вместо Вадима. Пока она приближалась к Вере, глаза их встретились. Если бы кто-то наблюдал за ними, то решил, что видит жесткую дуэль взглядов.
– Я вижу, ты сердишься, – сказала Губанова, подойдя к Вере, – а ты поменяй мысли, открой себя людям. Ведь ты можешь помогать. Помогать по-всякому, как сама выберешь. Тебе же род передал силу. Или уж откажись. Уж если не хочешь – верни дар Богу с молитвой, прощенья попроси. Нельзя дар в себе запирать.
– Пошла. Прочь. – раздельно, с тяжелой паузой произнесла Вера Анатольевна. И выпрямившись, не поворачивая головы, прошла мимо Губановой навстречу показавшемуся Вадиму.
Губанова обернулась вслед, смерив взглядом её удаляющуюся фигуру. Тихо, задумчиво проговорила:
– Вот дурная баба. Жизнь свою выпивает, – и вздохнув, направилась к остановке общественного транспорта, где народ штурмовал автобусы и троллейбусы, желая разъехаться в разные концы города.

Ш В Е Й К А.
Вадим Иванович смотрел на себя в зеркало. Сейчас, когда голова совсем поседела, ему почему-то особенно вспоминались не армия, не завод, не покойная жена Веруся и даже не родители, а худенькая старушка восьмидесяти лет, приехавшая к дочери «доживать». Через полвека оказалось, что рассказы бабушки глубоко запали ему в душу и теперь обрели огромную ценность.
Бабушку звали Анной, но сама она звала себя Нюрой. «Теперь и имён таких нет» – думал Вадим Иванович. Анны могут зваться Анечками, а старинные Анюты, Нюты, Нюры позабылись.
Вместе с бабушкой Нюрой тогда въехали: штук десять огромных пуховых подушек в цветочных ситцевых наволочках; столько же маленьких подушечек с вышитыми маками и васильками; внушительный чёрный лаковый сундук, такой тяжёлый, что его еле втащили трое взрослых, и всякие корзинки и плетеные кошелки с запасами снеди. Жбаны с мёдом и топлёным маслом, сушёные яблоки и грибы, копчёные утки, бруски сала с чесноком несколько недель украшали обеды и ужины семьи и превратили переезд бабы Нюры на новое место жительства в долгий праздник.
Собственно, баба Нюра никого особо и не потеснила. Родители и так жили в «зале», потому что маме было жарко в маленькой комнате. Сестра Люда «переехала» в комнатку с окнами на улицу, что ей очень нравилось. Там она стала полновластной хозяйкой стола, за которым она и Вадик делали уроки, а учебники старшего брата вытеснила на подоконник. А он и так день-деньской пропадал на улице, и дальняя маленькая комнатка служила ему только логовом для сна.
Перед сном и происходило волшебство. Само собой получилось, что бабушка ударялась в воспоминания, а Вадик слушал-слушал тихие рассказы – и сладко засыпал. Пожалуй, он один из семьи узнал в подробностях, как молодая Нюра из маленькой деревеньки Ярцево умело и со знанием дела закупала ткани на Покровской ярмарке. Сколько и какого качества нужно было запасти плиса, пёстро-полосатой мерщанской ткани, алого ситца, серпянки на подклад, толстого плюша и какой-то подозрительной «двуличной» шерстяной ткани. Вадик ни разу не догадался расспросить, почему эта ткань была двуличной, зато с удовольствием дослушав похвальбу бабушки, как она всегда «угадывала» удачные закупки, проваливался в сон.
Бабушка рассказывала о старине. Вадику представлялось нечто сказочное, необычное. Детских книжек в доме было мало и одна из них – «Конёк —горбунок». Её первую Вадик сам прочёл по слогам, а потом перечитывал не раз. Он так любил эту затрёпанную книжку, что при строках «Звёзды на небе считает, да краюху уплетает» у него текли слюнки, и он бежал тоже отрезать себе краюху хлеба.
И когда бабушка описывала большое село Виданово, куда отец отвозил её на заработки, перед сонным Вадиком возникал стольный град из «Конька-Горбунка». Да в голосе бабы Нюры и слышалось почтение к такому зажиточному селу, где была своя церковь с голубыми маковками, школа под железной крышей, улицы широкие, а жили одни однодворцы. Вадик не сомневался, что это были рослые гвардейцы, с таким уважением произносила это слово бабушка.
В Виданово Нюру и её мать знали как хороших «обшивалок».
– Бабушка, правильно говорить «портниха», – высовывался из-под одеяла Вадик.
– Нееет… – упрямилась баба Нюра, – портнихи господам шили. А мы – на деревне – обшивалки!
Вадик улыбался, а при слове «плюшка» начинал смеяться.
– Когда спать собираетесь?! – сонным голосом кричала мама из соседней комнаты. Бабушка с внуком затихали, продолжение рассказа переносилось на потом.
«Плюшками» баба Нюра называла тёплые жакеты, шить которые была особенно мастерица. Плюшки были сложные, на талии сзади закладывалось много складок, рукава тоже требовалось присборить. Видановские хозяйки доверяли фасон Нюре.
– Да такие щеголихи, – восхищённо говорила бабушка, – плюшки носили только малиновые, синие да чёрные. Другого цвета плюш и не вези!
Порядок был такой: у кого первого обшивалка останавливалась на постой, тому и шила. Пока обошьёт семью, да переедет в другой дом, да в третий – до Рождества дело доходило. А бывало – и до Масленицы в Виданово доживала, хозяйкам по дому помогала, а те Нюру хорошо одаривали. У себя в Ярцево Нюра была богатой невестой.
Но жениха она присмотрела себе в Виданово, в большой усадьбе однодворца Осипа Григорьевича. К нему первому на постой и ехала, чтобы только скорей увидеть своего Павлушу. Только не признавалась никому в этом.
– Эх! – вздыхал Вадим Иванович, – Кабы я тогда усидчивей был да любознательней! Садился бы и записывал бабушкины рассказы в тетрадку! Сколько интересных подробностей о старой жизни сохранил бы!
Но родители держали огороды, Вадик и Люда помогали с прополкой. А ещё школа, футбол и лапта, рыбалка на речке, в сад за яблоками сгонять на велосипеде, да чтобы с бидаркой объездчика не повстречаться… Вадим Иванович вспоминал своё привольное мальчишеское детство и понимал, что тетрадка тогда никак не могла появиться. Оставалось погружаться в воспоминания.
– Людмилка, иди, покажу как шить! – звала баба Нюра, восседая на сундуке среди подушек. На почётном месте там стоял красивый резной столбик, закрепленный на длинной узкой подставке. Бабушка садилась на неё, а на столбик навязывала мягкий мешочек. К нему булавкой крепила или юбку за подол или подранные штаны внука и, натянув, подшивала. Дети знали, что столбик звался «швейка», но больше интересовались маленьким ящичком в его основании. Там бабушка, вместо булавок, держала для них сизо-голубые карамельки-подушечки.
– Гляди-ка, какие швы знаю: потайной, выворотный, бельевой… Ещё ёлочкой бывает, шнурочком, цепочкой, мережка…
– Не хочу, бабушка, если надо – я на машинке прострочу! – отмахивалась Люда. Вадим Иванович вспоминал морщинистые узловатые пальцы бабушки, уже с трудом держащие иголку, огорчённое лицо в круглых очках. Только раз порадовалась баба Нюра, когда внучка захотела освоить шов «козлик», не могла нахвалиться Людочкой.
Зато Вадик был её утешением, постоянным слушателем, посвященным в молодые, далёкие годы.
Теперь Вадиму Ивановичу тоже хотелось кому-нибудь пересказать бабушкины истории. Хотелось передать дальше крупицы исчезнувшей жизни, обычаев и правил, о которых уже никто не ведал. Но кому? Своих детей у них с женой не было. Из близкой родни оставалась одна Лилечка, дочь Людмилы, да и та жила в другом городе. С сестрой он часто перезванивался, особенно когда она начала тяжело болеть. А в гости к ней ездил редко, Лилю помнил ещё девчонкой.
Перебирая в мыслях разные варианты, Вадим Иванович решил, что летом поедет навестить племянницу. Как раз после операции месяца три пройдет, он окрепнет, а главное – подготовится. Он опишет историю семьи. И начнёт с бабы Нюры. И передаст, как эстафету, швейку. Ведь теперь таких предметов не найти. Давным-давно, продавая родительский дом, он много чего оставил в посёлке, а швейку из чулана забрал.
И ещё одна блестящая мысль посетила Вадима Ивановича. Он решил оформить своё повествование в старом фотоальбоме. Ведь старые фотографии – как картинки из прошлого, хроника семьи! Правда, фотокарточки бабы Нюры не было, редко снимались на селе в середине пятидесятых. Но памятью о ней будет швейка!

Вадим Иванович достал тяжелый бархатный фотоальбом с толстыми картонными листами. Критически перебрал все фото, маловажные вынул, остальные расположил в первой половине. Ножичком подчистил следы клея на восьми освободившихся листах и, вспомнив свой дембельский альбом, лихо вывел буквы с завитушками: «Анна Васильевна Цветкова. 1875 – 1957г.г.».
Как всегда при благих начинаниях, тут же появились трудности. На первый лист ушло больше недели, слова не связывались, стройность мыслей рассыпалась. Вытянуть воспоминания в цепочку оказалось сложно, ведь Вадим Иванович не был писателем. Кроме того, оставалось всего семь листов, а хотелось описать очень много.
Например – красочный деревенский «свадебный поезд», впереди которого до самой видановской церкви ехали «бояре». «Боярами» назывались верховые мужики с полотенцами через плечо, баба Нюра очень гордилась их участием. Или полную накала сцену, когда Павел требовал у прижимистого отца своего коня, закончившуюся большой дракой. Павел Осипович не хотел крестьянствовать, хотя с четырнадцати лет, наравне со взрослыми, пахал землю. Забрав коня и молодую жену, он подался в город и устроился работать водовозом. Поначалу семья ютилась по углам, но трудолюбие Павла и Нюры привело к достатку, обретению своего домика на окраине…
Дожидаясь госпитализации, Вадим Иванович с удовольствием подмечал, как отвлекает его от тревожных мыслей задуманное дело. Чтобы с толком распределить оставшиеся семь листов, он решил писать убористее и сначала в черновик. Блокнот он заберёт с собой в больницу, и как только сможет – продолжит свои записи. Хотелось увековечить рассказы бабушки о мытарствах в Гражданскую и гибели Павла Осиповича в 1919-м. Он, чтобы прокормить жену и троих детишек, отправился менять вещи на продукты в соседнюю хлебную губернию. Составы перевозили только войска, а простому народу оставались места на крышах вагонов. Людей презрительно называли «мешочниками», комиссары гоняли, бандиты грабили, сдергивая в темноте сидящих на крышах специальными крюками. Их жертвой стал и 50-летний Павел Осипович. Хотелось Вадиму Ивановичу подыскать слова, чтобы описать настоящий героизм бабушки, всю жизнь работавшей не покладая рук и воспитавшей двух сыновей и дочь. Такая задача порой ему казалось непосильной, но желание сохранить для племянницы историю семьи побеждало, и Вадим Иванович упорно брался за блокнот.

***
Лиля Андреевна отперла дверь и вошла в квартиру. До автобуса оставалось ещё пять часов. Этот рейсом в последние месяцы она пользовалась не раз. Из своего города она выезжала поздно вечером и сюда прибывала утром, чтобы весь день хлопотать о нужных справках. Отсюда она выезжала в 19.30 и следующим утром успевала на работу. Очень удобный рейс! Но сегодня в нотариальной конторе ей наконец вручили свидетельство на наследство, надобность в челночных поездках отпала. Зимой она возьмёт отпуск и приедет продавать квартиру. Дочь мечтает учиться в Москве, деньги будут как нельзя кстати.
Лиля Андреевна устало опустилась на диван. Мебель и технику можно сдать в комиссионку, а можно и с ними продавать. Но куда деть остальное? Лиля Андреевна вспомнила английскую передачу, виденную по кабельному телевидению. Английские домохозяйки с азартом искали старые ткани, посуду, кухонную утварь в винтажных магазинчиках, куда другие домохозяйки могли такие вещи продавать. – Эх, нам бы такое! – Лиля Андреевна вздохнула и решила обзвонить квартиры соседей, пусть разбирают задешево, что понравится.
Крепкая квадратная женщина забрала стулья и шторы на дачу, придирчиво выбрала в гардеробе пиджак для мужа. В благодарность она предупредила Лилю Андреевну, чтобы не давала ничего в девятую квартиру: всё на барахолку снесут.
Кто-то забрал домашние инструменты: дрель, свёрла, молоток и прочее; кто-то люстру. Седая женщина из девятой квартиры собрала всю посуду, кастрюли-сковородки и вопросительно глянула на хозяйку. Лиля Андреевна кивнула, а обрадованная старушка вдруг поклонилась со словами «Помогай вам Бог!». Лиля Андреевна держала дверь открытой, в ожидании людей занимаясь уборкой и выставляя мелкие вещи в тазах и коробках в прихожую. Самым приятным посетителем оказался лысый толстяк с первого этажа. Он единственный, кто заговорил о Вадиме Ивановиче, вспоминал, как работали вместе на радиозаводе. Лиле Андреевне было приятно услышать добрые слова о дяде. Она присела и с удовольствием рассказала толстяку, что в детстве звала его одним словом «дядявадя», что он привозил ей в подарок нарядные трикотажные платьица, а маме присылал деньги на заграничные лекарства. Что как раз этим летом она ждала его в гости, а дядя намекал на какой-то сюрприз. На память о Вадиме Ивановиче она подарила толстяку дядины шахматы и подшивку журналов о рыбалке.
Оставалось два часа до автобуса. Лиля Андреевна начала выносить коробки на мусорную площадку. Она знала, что люди и оттуда что-нибудь заберут, и старалась ставить их на чистое место. Укладывая потёртый бархатный альбом, она приоткрыла его. На первой странице, на маленькой фотографии её мама, ещё девочка, держала за руку Вадика на фоне скромной новогодней елки. Дома тоже была такая фотокарточка, но Лиля Андреевна забрала и эту. На двух следующих листах были тусклые старые фото незнакомых людей. Потом она узнала молоденького дядю в необмятой солдатской форме и тоже забрала. Затем попалась парадная свадебная фотография. Широкоплечий Вадим Иванович в белой рубашке приобнял за талию невесту в пышной фате. Поколебавшись, Лиля Андреевна вынула и это фото. Дальше на нескольких листах часто мелькала самодовольная женщина с подведенными глазами, в разных нарядах, то с дядей, то без него. Отношения с женой Вадима Ивановича не сложились, мама обижалась, называла её гордячкой и эгоисткой. Быстро став крупной начальницей, она и знать не хотела родню мужа. Лиля Андреевна с раздражением захлопнула альбом. Примостила сверху какой-то столбик со следами малиновых и синих полосок и несоразмерно длинной подставкой. «Наверное, детская поделка дяди» – подумала Лиля Андреевна и понесла короб на мусорку.
Вечером, когда Лилю Андреевну уже увозил междугородный автобус, позади дома прошел бродяга с грязной детской коляской. За ним тащилась верная дворняга. Пока из окон падал свет, бродяга обыскивал содержимое мусорных контейнеров. Что-то он сразу кидал собаке, что-то укладывал в коляску. С земли позади контейнеров он поднял странную деревяху и попытался сломать пополам. Крепкий столбик не поддался и пришлось запихивать его в коляску целиком. Потом он нащупал бархатный альбом. Дерево и бумага всегда нужны на растопку. Сегодня ему будет чем согреть свой ночлег на заброшенной стройке.

О Ш И Б К А.
Жарким июньским днём по дачной улице двигалась группа подростков 15 – 16 лет. Впереди шли девчонки. Содержание их разговора невозможно было определить однозначно, темы перелетали от страничек в соцсетях к отстойным стрижкам и клёвым балеткам, потом маминым несправедливостям и так далее. Рядом с ними прыгала шестилетняя Алинка, счастливая тем, что мама заставила сестру Вику взять и её. Там, куда они шли, жила шестилетка Соня. По этому случаю Алинка нарядилась в футболку из коллекции «Хелло, Китти» и нацепила браслетик из серии «Винкс». Она то «грела уши», по выражению Вики, разговорами старших, то убегала за бабочками. Позади, на расстоянии нескольких метров, шагали ребята. Темы их разговоров держались дольше, сначала на «танчиках», потом – на байках, которыми увлекался Дэн (для посторонних – Даниил). Замыкал процессию длинный Игорь. Он был намного старше остальных, но ничего не имел против «молодняка» и Димона (для посторонних – Димы), к которому они шли на день рождения. В ушах Игоря были наушники, на пальце болтался пакет с коллективным подарком для именинника.
Заслышав голоса, Губенчиха заложила руку на поясницу и с трудом выпрямилась, чтобы поздороваться с идущими. Одетая по-домашнему в линялый сарафан и ситцевую панамку с мятыми полями, она выдергивала траву у забора. Но молодёжь прошла мимо, не обратив на неё внимания. Постояв с минуту и передохнув, Губенчиха снова согнулась над травой.
Сообщество, проживавшее на дачах круглый год, давно сложилось в подобие слободки. Сформировались «концы улиц», симпатии и антипатии, смешные прозвища. Валентина Ивановна Губанова принадлежала к дачным старожилам, её все знали и почему-то звали Губенчихой. Валентина Ивановна была в курсе и не обижалась.
Молодёжь тем временем вышла из улицы и вступила на пустошь. Дачные товарищества «Янтарь» и «Ранет» разделяло заросшее бурьяном и кустарником заброшенное поле, перерезанное в разных направлениях тропинками. Минут через двадцать компания снова шагала по дачной улочке, как вдруг Стас заорал:
– Ээээй, стойте! Куда мы пришли?!
Все прекратили болтать и остановились. Подростки с удивлением обнаружили, что снова идут там, где уже прошли. Справа был высокий забор из серого металлопрофиля, а слева старомодный штакетник Губенчихи. Стоя за заборчиком боком к ним, старуха стягивала седые волосы в пучок пушистой детской резинкой.
– Это всё вы, козы! Свернули где-то в поле, не глядя! – напустились Макс и Стасик на девчонок. Игорь сбросил наушники, огляделся, хмыкнул и снова их надел.
– Отстаньте, крайних нашли! Сами смотрите, куда идёте! – отбивались Оксанка, Яна и Вика. Переругиваясь, компания двинулась дальше. На середине поля действительно можно было заплутать, так как с обеих сторон дачи прикрывали деревья. Но ребята шагали уверенно, прекрасно зная дорогу. Однако, когда в «Янтаре» они вошли во вторую улицу, через квартал слева возник серый забор, а справа они увидели Губенчиху, по пояс стоявшую среди роскошных белых и сиреневых ирисов. Как они умудрились снова повернуть в «Ранет»? Поднялась такая ссора, что стало не до праздника. Однако звонок Димона немного остудил общий накал.
– Да, сейчас придём, просто заблудились немножко! – объяснял ему Дэн, – ага, очень смешно! Ничего мы не курили! Будем через пять минут!
Компания двинулась через поле. Шли с оглядкой назад, примечая расстояние. Вдруг девчонки разом завизжали. Парни рванули вперед. Тропа упиралась в свалку мусора, а перед ней на земле, распространяя зловоние, лежала дохлая чёрная кошка.
Ничего подобного здесь раньше не было. Значит, они действительно блуждали.
– Вика, я домой хочу! – захныкала Алинка.
– Никуда не пущу, не хватало тебе потеряться! – ответила Вика и взяла сестрёнку за руку. Макс и Дэн решили идти первыми, совещаясь, выбирали в бурьяне более протоптанные дорожки. Игорь, как страж, охранял арьергард. Вошли в «Янтарь» с какого-то дальнего угла и наугад свернули в узкую улочку, потом другую. Однако вместо участка Димона они снова увидели заплетённый повителью заборчик Губенчихи. За дровяным сараем мелькнул балахон хозяйки.
– Наваждение… – простонала Оксанка.
– Дурдом! – подтвердил Стас.
– Ну всё, с меня хватит! – рассердился Игорь. – Вы на этом поле чудес влево забираете, вот и ходим кругами. Теперь я пойду первым!
Он решительно отцепил наушники от телефона и сунул в карман. Процессия потянулась за ним. У Оксанки порозовели открытые плечи, а лямки от майки отпечатались светлыми полосками. Яна начинала прихрамывать. Ради мужской компании она надела мини-шортики и босоножки на высокой танкетке, чтобы ноги казались длиннее.
– Максик, можно на тебя опереться? – жалобно спросила она и, скинув босоножку, продемонстрировала волдырь на мизинце. Макс галантно подставил локоть.
Впереди над кустарниками замелькала чья-то голова. Игорь решил на всякий случай спросить у встречного, правильно ли они идут. Но на тропинку вышел незнакомец с такой злой и уродливой рожей, что ребята разминулись с ним в гробовом молчании, а Алинка даже спряталась за Вику. С нехорошим предчувствием они достигли улицы, оказавшейся ТОЙ САМОЙ. Жара сделала её безлюдной и только Губенчиха разгуливала по своей даче. По странной оптической иллюзии она казалась очень отдалённой, как будто её участок углубился метров на сто.
Оксанка первая кинулась к забору и начала кричать:
– Здравствуйте!… Здравствуйте!…
– Здравствуйте! Подойдите к нам, пожалуйста! – остальные, выстроившись вдоль забора, кричали и махали руками, чтобы привлечь внимание старухи. Губенчиха прохаживалась в каком-то пиратском наряде: огромных полосатых шортах и чёрной растянутой футболке. Однако никому её фигура не показалась комичной. Все с напряженным вниманием следили, как она развернулась и медленно приближалась к ним, тяжело переставляя кривые ноги в розовых пластиковых тапках.
– Тётя Валя, здравствуйте! – Вика вдруг вспомнила имя старухи, – Подскажите нам, пожалуйста, как пройти в «Янтарь»?
Губенчиха поочередно осмотрела всех блёклыми голубыми глазками, особо задержавшись на усталой, красной от жары мордашке Алинки. Покряхтела, прочищая горло и повернувшись боком, перенесла через штакетник загорелую руку с дубовой полусогнутой ладонью.
– Да вон туда, по тропке ступайте! – махнула она в знакомом направлении.
Компания, словно узнав великую истину, послушно двинулась в путь. Замыкающий Игорь, почувствовав взгляд Губенчихи, обернулся и запинаясь сказал:
– Спасибо, тётя Валя, до свиданья!
Губенчиха кивнула, оставаясь неподвижно стоять.

– Ну, наконец-то! – закричал Димон ехидным голосом. – Не прошло и полгода!
В ожидании гостей он сидел на перилах веранды. Истомленные зноем путники один за другим входили в калитку. К Алинке радостно подбежала Соня. Её платьице украшала аппликация Совуньи из «Смешариков».
Ребята торопливо наливали себе соки и минеральную воду, наперебой описывая происшествие. Бабушка Димы вынесла на веранду блюдо с крупной клубникой и осталась стоять, слушая сумбурный рассказ.
– Это вас Губенчиха водила, – осуждающе произнесла она. – А вообще – надо здороваться со старшими!

З А Г А Д О Ч Н Ы Й С Л У Ч А Й.
Утром, до школы, Борька часто шел помогать матери. Наталья ещё дома натягивала на пальто синий рабочий халат, а ноги в рыжих стоптанных туфлях вставляла в неглубокие калоши, потому что даже в сухую погоду ей попадались грязноватые места. Ранними малолюдными кварталами они быстро доходили до конторы, во дворе которой всегда уже кто-нибудь сидел. Борька с мамой здоровались с сотрудниками и Наталья заходила в свою дверь, а Борька – в свою. Там за стойкой старичок Никитич приветствовал его рукопожатием, называл «наш человек» и вручал ведерко с клейстером и мочальной кистью. Наталья из своей двери выносила высокий брезентовый мешок с лямками, в котором туго стояли рулоны афиш и газет. Нагруженные, они выходили на улицу и начинали привычный маршрут. Борька обожал свои деловые походы с матерью и знал, что друзья-мальчишки завидуют ему.
Наталья обходила подопечные кварталы, ловко и аккуратно наклеивала афиши на фанерные щиты на стенах, заборах, где-то счищала старые, меняла номера газет в стеклянных витринах. Борьке она не разрешала мазать клеем, только подносить – потому что он был без халата, а одёжку надо беречь. Прохожих становилось всё больше, иногда их окружала толпа и начинала сразу читать газеты, мешая спокойно отойти, и Борька боялся выпачкать кого-нибудь своим ведерком.
Когда шли по одной из центральных улиц, Борька поднимал голову и смотрел на каменный щит на крыше старинного двухэтажного дома с колоннами. Что было раньше на щите – неизвестно, а теперь красовались привычный серп и молот. Но сверху щита чудно торчал маленький рыцарский шлем, принимаемый Борькой за шлем водолаза. В свое время рабочие видимо, посчитали так же и не сбили его. И хотя всё было забелено известкой, Борьке всегда представлялся этот щит цветным. Однажды он неожиданно сказал:
– Мама, а я раньше жил в этом доме!
Наталья усмехнулась: – Нет, мы тут никогда не жили. Это не жилой дом, здесь учреждение.
– Нет, я тут жил! – настойчиво повторил Борька и добавил растерянно, – раньше жил, до тебя…
Наталья покосилась на сына, поправила мешок с афишами за спиной и ответила, чтобы не фантазировал. Следующий квартал занимал скверик, на углу которого, под столбом с круглыми часами, стоял восьмигранный киоск Горсправки. В нём работала их соседка, Оленька. Оля и Наталья были почти ровесницами, но грузная и круглолицая Наталья выглядела намного старше. Со вздохом она говорила, что у Оленьки чистая и легкая работа – вот и не устаёт за день. Они дружили с соседкой и, проходя мимо, всегда махали ей рукой. Оленька сидела внутри красивая, в кремовой блузе с галстуком и если клиентов не было – весело махала в ответ. Но сейчас в окошко киоска заглядывал милиционер, своей головой в остроконечном суконном шлеме он полностью загораживал Олю. Это был Олин кавалер, Пётр, часто дежуривший неподалеку.
Свернули к Кооперативному рынку. Тут в воротах всегда была толкотня, а дальше к забору непросыхающая вонючая лужа. Наталья забрала клейстер у сына и пошла клеить на забор афишу, а Борька встал в очередь к синему ларьку Главфруктводы. Когда наконец подошла его очередь, Наталья как раз вернулась из лужи и они выпили пополам стакан холодной вишневой газировки.
Подошли к трамвайной остановке. Быстро вдвоём успели поменять газеты в витринке, протолкались к подошедшему красному трамваю и поехали в «любимое место». Трамвай громыхал сначала по шумной и людной улице, затем свернул в узкую, унылую, сплошь из серых дощатых заборов и старых домишек. На небольшой площади, мощёной булыжником, вышли и пошли вдоль каменного облупленного здания, с забитыми досками окнами. Борька вспомнил, что это вроде какой-то склад, но почему-то вслух сказал:
– И не склад это вовсе, а казармы Арзамасского полка.
Но мама не ответила, скинула на землю мешок и стала раскручивать большое объявление о скачках. Перед несомненно древним зданием склада сохранилась круглая дореволюционная тумба, на которую тоже надо было клеить афиши. Закончив дело, они прошли ещё метров сто. Тут из убогой улочки открывался чудесный вид на простор. Город закончился, вниз круто сбегал откос и вдали, всегда освещенные, лежали луга, петляли тропинки, кое-где темнели деревья, а на небольшом холме сиротливо торчала разрушенная церковка. Борька с мамой всегда доходили до края улочки и смотрели отсюда вдаль, они называли это «любимым местом». Борька протянул руку в сторону далёкой церквушки и проговорил:
– Церковь целителя Пантелеймона, там ещё икона святого Антипы, которому от зубной боли молятся.
– Какая ещё икона, церковь заброшена давно, что ты врёшь всё! – возмутилась Наталья.
– Нет, я знаю, туда все ходили к Антипе, от зубов молить. Тут большой сад был, помещица Каткова жила, добрая такая. Домик у неё был каменный и пруд.
– Ну хватит! – оборвала его Наталья, – чего несешь небылицы, откуда тебе знать-то!
– А вот и знаю, я был тут, ходил раньше! – сказал Борька и осёкся. Они посмотрели друг на друга удивленно, и Борька тише повторил: – я знаю…
Наталья пристально оглядела своего девятилетнего сына, щуплого, немного лопоухого, с детской ровной чёлкой на лбу. По его лицу она поняла, что он говорит правду или верит тому, что говорит. Похолодев в душе от непонятных слов Борьки, она быстро взяла его за руку и повела к трамваю: – Боря, через час в школу, поезжай домой уже, поешь.
Благополучно посадив его на трамвай, Наталья подхватила полегчавший мешок и ведёрко и продолжила свой обход.
Однако на следующий день странности возобновились. Когда Наталья на людном перекрестке намазывала клейстером доску под плакат «Враги третьей пятилетки», Борька отошел подальше и крикнул матери, показывая на другую сторону улицы:
– И не торгсин это вовсе, а дом губернского прокурора Сташкевича!
Несколько человек оглянулось, а один мужчина присвистнул: ну ты, малец, даёшь!
И началось! Шагая рядом, сын неожиданно сообщал, что тут было монастырское подворье, тут вместо одного дома стоял другой, тут жили какие-то господа… Прохожие косились, Наталья шикала. Боря тёр лицо, мотал головой, иногда начинал озираться, словно не узнавал место. Худшее случилось перед домом с рыцарским щитом. Сын буквально повис на Наталье, умоляя зайти в этот дом, где он когда-то жил. Ей ничего не стоило отшвырнуть мальчишку, дать хорошего подзатыльника… но она увидела его глаза.
В них стояли слёзы. Лицо побледнело, пальцы цепко тянули рукав синего халата. Боря даже дрожал.
Наталья глянула на вывеску учреждения: Райхлебпродукт. Не весть что, зайду! – решила она и стала подниматься по ступеням. Но Борька затряс её руку: – Сюда нельзя, это господское крыльцо! Надо с чёрной лестницы!
Наталья уже открывала тяжелую дверь и сын робко прошел следом. Внутри они оказались в просторном вестибюле, прямо перед столиком вахтёра.
– Вы куда, гражданка? – поднялся строго усатый дядька в черной гимнастерке.
– А можно я тут вам объявление повешу? – находчиво предложила Наталья, – вот скачки будут в воскресенье, на старом ипподроме.
– Это можно, – подобрел вахтёр, – наш директор на скачки ездит.
Он подвёл Наталью к стене и помог закрепить большую афишу. Борька в это время медленно шагал по вестибюлю, поворачиваясь во все стороны.
– Это аванзал, – сказал он громко, – а где зеркала?
– Зеркал тут и не было, – возразил вахтёр, – ты что-то путаешь.
Наталья подхватила свой мешок, Борьку (пока он ещё что-нибудь не ляпнул) и поспешила на улицу. Сын укоризненно бубнил: – зачем с парадного крыльца зашли? Надо со двора, с черного хода, там за стеной в цветочках есть черный коридор…
– Чего опять выдумываешь? – пыталась остановить его Наталья.
– Я правду говорю! У меня в голове такие облачки лопаются, такие маленькие, как ватки… И я вспоминаю… – Борька водил в воздухе руками, пытаясь объяснить, но вдруг с силой стукнул себя по голове: – ууу, мозги чешутся, как червяки завелись!
«Плохо дело, Борька заговаривается», – тревожно думала Наталья, таща его за собой. Вот и скверик. Перед Горсправкой снова маячил Пётр. Но Наталья решительно поставила рядом мешок и заглянула в окошко:
– Оленька, беда! Борька бредит наяву, а температуры нету! Говорит странное, мерещится ему всякое… Как сумасшедший!
Оля испуганно приподнялась к Наталье, Пётр шагнул ближе и тоже наклонился послушать и Наталья торопливо начала рассказывать. До Борьки слова не долетали, он стоял за спиной Петра и уважительно разглядывал его широкие галифе, спину с перекрещенными ремнями и кожаную планшетку на боку. Взрослые поочередно оглядывались на него, щупали лоб и снова шушукались.
– Заберут в психбольницу, из школы отчислят.. – с волнением шептала Наталья. Тут к справочному киоску подошел мужик с фанерным чемоданом и совещание пришлось прервать. Пока Оля выписывала ему адрес Дома колхозника, Пётр, нахмурившись, что-то обдумывал. Когда все трое снова соединились, он сообщил, что в городе есть профессор Котов, который лечит гипнозом. Его следователи приглашали к одному подозрительному гражданину. Не стоит пацана сразу в психушку везти, надо попробовать к профессору. Оля тут же нашла его адрес в картотеке. Оказалось, что в квартире у профессора даже есть телефон. Пока Пётр ходил в отделение, чтобы оттуда позвонить профессору, Оленька и Наталья продолжали шептаться. Было решено оставить Борьку дома, а для объяснения пропуска школы – повязать ему щёку платком, как при зубной боли. Вернулся Пётр и объявил, что профессор примет их завтра.
Благодарная, но встревоженная, Наталья отвела Борьку домой, накормила и заперла в комнате. Отдав соседскому мальчишке записку для школы, поспешила снова на работу.

В середине следующего дня Наталья вернулась домой с мешком и оставила его в углу. Спецхалат она сменила на единственное выходное платье в серую клетку, с белым воротничком. Борьке на щёку привязала конспиративный платок. Открыв стеклянную горку, она достала из-за разномастных чашек жестяную коробку от халвы, в которую откладывала деньги. Сумма набралась скромная, и всё трёшками да пятёрками. Наталья подумала, что такими деньгами неприлично оплачивать профессора, но вслух сказала: – Ну ничего, мы люди рабочие, чем богаты… – и свернув деньги трубочкой, сунула в карман поглубже. Молча посидели на дорожку, волнуясь перед встречей.
Через час они стучали в солидную дверь профессорской квартиры. Им открыл высокий, подтянутый мужчина, более похожий на военного, с короткими седыми волосами и маленькими усиками. Борьке его внешность сразу понравилась. Через просторную переднюю он провел их направо в комнату и пригласил к круглому столику в углу. На столике красовался письменный прибор из дымчатого стекла, лежала толстая тетрадь. Наталья присела, а Борьке профессор указал на большое кресло посередине комнаты. Пока Котов и мать негромко беседовали, Борька, с удовольствием провалившись в мягкое кресло, оглядывался. Бра на стенах, шелковистые шторы по сторонам окна, ковер на полу, книжные шкафы. Он так и представлял себе приёмную профессора. Наконец хозяин перенес стул к Борьке и уселся перед ним.
– Ну что, чудишь, Борис? – шутливо спросил он, слегка улыбнувшись.
– Я говорю правду! – смело сказал Борька, глядя на него снизу, но сердце его заколотилось. Он не знал, чего ждать.
– Да я уверен, что ты честный парень! – мягко и доброжелательно отвечал профессор. – Сейчас ответишь на мои вопросы, поспишь, отдохнешь. Что ты так напрягся?
Профессор положил теплые твердые ладони на плечи мальчика и стал разглаживать, потом слегка помассировал сзади шею, затылок, подержал ладони на ушах. Борька ощутил приятное тепло и успокоился. Котов встал, сдвинул шторы и включил бра, потом переставил столик с чернильным прибором к креслу и снова уселся перед Борькой.
– Смотри мне в глаза, ты сейчас заснешь, – проговорил он и, взяв Борьку за руку чуть выше кисти, наклонился к нему. Мгновение они смотрели в глаза друг другу. Потом Котов быстро наложил ладонь на лицо Борьки, а когда убрал, веки мальчика были опущены.
– Как тебя зовут? – прозвучал размеренный голос профессора.
– Куприян Шапкин, – с готовностью отозвался Борька.
– Сколько тебе лет?
– Двадцатый год уж минул.
– Какой сейчас год?
– Тысяча восемьсот тридцать восьмой
– Сейчас тысяча девятьсот тридцать восьмой, ты не путаешь?
– Нет, сударь, не путаю, тысяча восемьсот тридцать восьмой.
Повисла пауза. Профессор раскрыл тетрадь, обмакнул ручку в чернильницу и что-то записал.
– Чем ты занимаешься?
– Служу у господ Елецких лакеем.
– У графов?
– Господа знатного роду, но титулов не имеют.
– Ты, значит, крепостной?
– Да.
– Какая же у тебя работа?
– Давеча до петухов встали, бальную залу убирали. Я гирлянды цветочные наверху развешивал, потом на часах бронзовых орлов начищал… в чулках ходили, чтобы не шуметь. Потом ужо башмаки дали с пряжками, чтобы на парадной лестнице попарно стоять, пока господа гости съезжались. Спать охота… Под утро снова пошли залу прибирать, после гостей..
Профессор делал пометки в тетрадь.
– Я перстень нашел! – вдруг вскрикнул Борька. – Никто не спрашивал, и я господам не сказался! Перстень золотой, по три волны… Да камень красно-коричневый, искряник… Я утаил… Это мне Господь Бог в помощь послал, на будущее…
– Что же ты с ним сделал?
– Закопал за баней господской, где старый каретный сарай. Мне ветки еловые велели рубить, на пол бани, значит… Я и припрятал… Аааа! – вдруг заорал Борька так, что профессор и Наталья подпрыгнули на своих стульях. – Нету!… Илюшка доглядел, подлец! Собака! Украл!
Борька сморщил лицо, сжал кулаки так, что костяшки побелели, и даже зарычал: – Хрррр… Но не успел профессор что-либо предпринять, как он поник и сказал плаксиво: – Нет, это я дурак, дурак… Там желобья выходили из-под мыльни господской… Могла вода под землю натечь, снесло… Дурак я, дурак!… Уууу….
Опустив низко голову и моргая закрытыми глазами, Борька подвывал.
– Успокойся, ничего нет. Нет ничего. Спи… – профессор заговорил медленно, уверенно, поправляя голову мальчика и накрывая его лицо ладонью. Стало тихо. Котов что-то дописал в тетради и повернулся к Наталье. Она сидела подавленная и неожиданно для себя с горечью сказала:
– Ну хотя бы в прошлой жизни он жил бы богато….
Спохватившись, она прикусила язык и неловко стала доставать свернутые деньги. Несколько трёшек упало на пол.
– Вот этого не надо, – строго сказал Котов, – случай интересный… Помнится, один английский авантюрист в своих записках о Тибете… Впрочем, не важно… Считайте, что у него раздвоение личности. Приходите на второй сеанс через три дня. А пока по улицам не водите, если будет спать – очень хорошо, дайте поспать. Расспрашивать тоже не нужно.
И профессор хлопнул перед лицом Борьки в ладоши. Мальчик открыл глаза.

На обратном пути Борька с раздражением смотрел в широкую круглую спину матери, обтянутую серой клеткой. Ему хотелось вернуться назад, словно что-то не закончено, не доделано… Но что именно, он не знал. Несколько раз он останавливался, угрюмо смотрел на Наталью, потом снова тащился сзади. Дома он скрылся за шифоньером, за которым стоял его топчан и больше не выходил, даже есть отказался. Наталья решила его не беспокоить.
Следующим утром соседка Оленька стукнула в дверь и крикнула:
– Бочка приехала, я очередь заняла!
Это означало, что ко двору подъехал на своей телеге керосинщик. Не шевелясь и не открывая глаз, Борька слушал, как по коридору топали соседи, звякали жестяные посудины. Вот мама вернулась с бидончиком, возится за дверью, ходит по комнате, заглянула за шифоньер. Вот уходит, тихо запирая замок на два поворота. Кривая усмешка тронула его губы. Немного полежав, он вскочил.
В один миг он влез в шаровары, зашнуровал ботинки, натянул рубаху и вельветовую курточку. На голову бросил потрёпанную кепку с большим козырьком. Опустившись на колени перед топчаном, вытянул из-под него картонку со своими сокровищами и, нетерпеливо пошарив, достал круглую эмалевую коробочку. Их, использовав всю помаду, отдавала ему Оленька. И Борька всегда находил им применение.
Подойдя к окну, он отворил его и вылез во двор, не забыв снова плотно прикрыть. Движения его были точны, пружинисты. Он был хищный волк, бесшумный индеец, хитрый лазутчик. На несколько минут он скрылся в дровяном сарае и снова появился, запихивая что-то за спиной под курточку.
Борьке и в голову не приходило, что он может повстречаться с мамой, соседями, ребятами. Выйдя со двора, он уверенно направился к дому с рыцарским щитом. Как по заказу, прохожие словно не замечали его. Остановившись на другой стороне улицы, Борька оценивающе осмотрел дом. Вплотную к нему примыкали другие здания, а ворота под каменной аркой были закрыты. Поразмышляв, Борька обежал квартал и подошел к дому с другой улицы. Здесь, в тылу «Райхлебпродукта», в неказистом домике размещалась парикмахерская с намалеванными прямо на окнах словами «Стрижка, бритьё, мытьё». Позади неё торчали чахлые деревья и возвышался кирпичный забор конторы. Борька подтянулся до нижней ветки и ловко влез на дерево. Сидя наверху, он мерял взглядом глубину двора учреждения, оглядывался вокруг и что-то соображал.
Спустившись, Борька побродил с опущенной головой между забором и деревьями. Наконец, присев в одном месте, он вытащил сзади из-за пояса лопатку с обломком черенка и принялся копать. Покопав твердую, пыльную городскую землю, он, не вставая с корточек, сместился на метр-другой и снова начал копать. «Будто я червей копаю» – подумал он. Но опять ни одна душа не заинтересовалась мальчишечьими делами.
На пятом или шестом месте лопатка стукнулась об твердое. Это мог быть очередной камушек или осколок стекла. Но пальцы Борьки выковыряли из земли два выпуклых черепка. Меньший был вложен в больший. Затаив дыхание, Борька разнял их и достал золотой перстень. Тускло блеснули изящные стилизованные волны, направленные встречно. Между центральными, самыми крупными волнами, глубинными золотыми искорками переливался красно-коричневый овальный камень. Радость жарко вспыхнула в груди Борьки, он вскочил. Прижавшись к задней стене парикмахерской, он сжимал и снова раскрывал перед лицом кулак, уверяясь в своей находке.
Наконец он глубоко, облегченно вздохнул, надел перстень на большой палец, а палец загнул внутрь ладони. Поднял с земли лопатку, засунул её снова на спине за пояс и накрыл курткой. Выйдя из-за парикмахерской на улицу, он пошел сначала медленно, а потом всё убыстряя шаги. Наконец побежал трусцой, приняв какое-то решение.
Никому из прохожих не было дела до бегущего мальчишки. Борька трусил, не чувствуя усталости, сворачивая из улицы в улицу и лишь изредка переходя на шаг. Только когда под башмаками неудобно взбугрились булыжники возле бывшей казармы, он перевел дух и остановился в конце улочки, на краю косогора.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/marina-kovaleva-17812593/rasskazy-iz-provincii/) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.