Главная страница | История России | Русь: имя, образы и смыслы

Русь: имя, образы и смыслы
Михаил Леонидович Серяков
Неведомая Русь
Ученые не раз обращались к вопросу о происхождении имени нашего народа, великолепно понимая его значимость. Еще в XIX в. выдающийся отечественный исследователь С.А. Гедеонов писал, что происхождение названия Руси есть «один из самых трудных и сложных вопросов всемирной истории». Польский филолог А. Брюкнер провидчески предсказывал, что «тот, кто удачно объяснит название Руси, овладеет ключом к решению начал ее истории» О происхождении имени Русь было высказано более двадцати гипотез и периодически продолжают появляться новые. Со своей версией, родившейся на основе обширного исследования, знакомит историк М.Л. Серяков.

Михаил Серяков
Русь: имя, образы и смыслы

© Серяков М.Л., 2017
© ООО «Издательство «Вече», 2017
© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2018

Вступление
Мы – русские. Наш народ сейчас переживает один из наиболее тяжелых и драматических кризисов национального самосознания в своей истории. В такие моменты испытаний единственным выходом является обращение к своим истокам, к своим глубинным корням. Одним из таких корней, который до сих пор держит и объединяет всех нас в единый народ, является имя. Оно возникает в мире в момент рождения народа, ибо нет на свете ни одного народа без имени, и является одним из важнейших аспектов духовно-сакрального измерения этого таинства. С тех пор каждое поколение людей, принадлежащих к нашему народу, в том числе и мы, несем это имя. Когда на свет появляются наши дети, мы передаем это имя и им. Однако многие ли из нас задумывались о происхождении этого общего для всех имени? Боюсь, что нет.
Ученые не раз обращались к вопросу о происхождении имени нашего народа, великолепно понимая его значимость. Еще в XIX в. выдающийся отечественный исследователь С.А. Геденов писал, что происхождение названия Руси есть «один из самых трудных и сложных вопросов всемирной истории»
. В самом начале ХХ в. Ф.И. Кнауэр справедливо заметил: «Вопрос о происхождении имени народа Русь представляет интерес не только для историков и лингвистов, но и для всех образованных людей, которым дорого русское имя»
. Понимали значимость этого вопроса и некоторые зарубежные исследователи. Как еще в 1935 г. провидчески предсказывал польский филолог А. Брюкнер, «тот, кто удачно объяснит название Руси, овладеет ключом к решению начал ее истории»
. О происхождении названия Руси было высказано более двадцати гипотез и периодически продолжают появляться новые. Однако большинство из них может быть отнесено к двум основным направлениям, прочно укоренившимся как в отечественной, так и в мировой науке. Тех, кто считает, что термин «Русь» имеет скандинавское происхождение и тем или иным путем был принесен восточным славянам скандинавами-викингами, называют норманистами. Их противники – антинорманисты – отрицают скандинавскую этимологию, и значительная их часть исходит из того, что имя это не было заимствовано извне, а имеет исконно славянское происхождение. Спор этот, начавшийся во времена М.В. Ломоносова, длится уже третий век. Хоть норманистская гипотеза и основывается на некоторых фактах, однако длительность ее существования объясняется не столько научными аргументами, сколько иными, вненаучными причинами. Как отметил уже в начале ХХI в. А.В. Назаренко, «всякое уклонение от этимологии др.-русск. русь < др.-сканд. ro?s- «гребной, имеющий отношение к гребным судам» карается отлучением от науки»
. Однако при внимательном рассмотрении норманистская этимология имени нашего народа демонстрирует свою полную несостоятельность. Подробно данный вопрос, равно как и причины существования до сих пор этой гипотезы, был рассмотрен в моей книге «Битва у Варяжских столпов»
.
Вопрос о происхождении Руси, помимо того что он исключительно важен сам по себе, имеет и еще один существенный для нашего исследования аспект. Дело в том, что любое имя, в том числе и имя народа, несет в себе некий смысл. В древности люди верили, что имя отражает истинную сущность любого явления и играет чрезвычайно важную роль в его судьбе. В этом отношении весьма показательна латинская пословица Nomen est Omen – «В имени содержится предзнаменование». Для мифо-поэтического мышления имя не только обозначает то или иное явление, но и является знаком, указывающим на его будущую судьбу. Современному рациональному мышлению данное положение может показаться странным, однако имена народов возникали в ту далекую эпоху, когда мифо-поэтическое мышление господствовало безраздельно, и, следовательно, их смысл может быть правильно понят только в контексте этого древнего мышления. Из этого следует, что вопрос о языке, в котором возникло имя Русь, имеет ключевое значение. Очевидно, что если оно происходит из славянского языка, то и поиски заложенного в нем смысла должны вестись, исходя из данных этого языка. Если же имя нашего народа происходит из скандинавского, финского либо какого-нибудь другого языка, то и изучаться оно должно на том языке, в котором возникло. Таким образом, вопрос происхождении имени нашего народа и содержащегося в нем смысла неразрывно связан с вопросом происхождения самого народа и определении языка, на котором он говорил. В другом моем исследовании «Великое начало. Рождение Руси» были приведены факты, доказывающие, что древнейшие русы говорили на славянском языке, а также прослежено происхождение имени нашего народа
. Хоть вопрос о его первоначальном значении и был там рассмотрен, однако объем книги не позволил детально изучить весь комплекс смыслов, связанных с именем Руси, который заслуживает более подробного рассмотрения в отдельной работе.
Как уже отмечалось, имя нашего народа, как, впрочем, и многих других народов, возникло в эпоху господства мифо-поэтического мышления, т. е. язычества. Поскольку часть русов ранее жила среди западных славян, весьма показательно сообщение немецких миссионеров, получивших от щетинцев многие сведения «о происхождении племени рутенов»
. В латиноязычных источниках рутенами зачастую именовались русы. А.Г. Кузьмин справедливо предположил, что в данном случае пересказывались какие-то генеалогические предания, служившие прославлению рода и племени. Весьма возможно, что подобные же предания существовали у наших предков и в Восточной Европе. Однако после крещения Руси в 988 г. произошел кардинальный разрыв с отечественной традицией и христианство каленым железом постаралось выжечь родовую память наших далеких предков, стараясь стереть из памяти нашего народа все мифы, в том числе и связанные с его происхождением, освобождая место для своих догматов. Уже Повесть временных лет (далее – ПВЛ), основной наш источник по ранней истории Руси, вписывает происхождение славян в контекст библейской генеалогии о разделении земли сыновьями Ноя. Понятно, что приоритетом для монахов-летописцев была библейская традиция и все отечественные предания либо искусственно подгонялись под нее, либо, что происходило гораздо чаще, безжалостно отбрасывались. Усилиями христианства память о происхождении русов была уничтожена как в Восточной Европе, так и на западнославянских берегах Балтики. В результате уже автор Густынской летописи однозначно не мог сказать о происхождении названия своего народа и изложил все известные ему версии: «Но откуду взятся сему славному народу сiе именованiе Руси, л?тописцыи розличн? пов?даютъ. Едины глаголютъ, яко от Росса князя полунощного, его же пророкъ Езекiиль в глав? 38 и 39 поминаетъ, иныи от р?ки глаголемыя Рось, иныи отъ русыхъ власовъ, понеже въ сей стран? сицевыми власы мнози обр?таются, иныи отъ града Русы, лежащаго недалече от Великого Новагорода, иныи отъ Русса сына Лехова, его же глаголютъ н?когда зд? княжети; конечн?е же глаголютъ, яко отъ розс?янiя Россiя именуется»
.
Хотя какие-то крупицы преданий предков и уцелели вопреки всем стараниям приверженцев новой веры, однако уничтожено было так много, что без обращения к мифологической традиции других индоевропейских, а подчас и контактировавших с ними неиндоевропейских народов восстановить представления наших предков по этому вопросу невозможно. Ниже мы увидим, что у различных народов с именем Руси были связаны разные смыслы и разные ассоциации, что еще более усложняет этот непростой вопрос. Тем не менее для его разрешения нет иного пути помимо кропотливого собирания, воссоединения разрозненных фрагментов, сохранившихся волей судеб у разных народов, их последующего анализа и попыток нахождения связей между различными смыслами. Учет восприятий значений имени нашего народа у ближних и дальних соседей придает дополнительный объем и полноту изучению этого труднейшего вопроса. Подобный подход соответствует принципам, выработанным отечественной фольклористикой. В свое время Б.Н. Путилов отметил, что поиск семантических корней сюжетов и образов, «особенно с архаической основой, требует анализа максимального количества текстов из разных регионов, в том числе и иноэтнических… Так или иначе, любой вариативный комплекс одной этнической традиции наилучшим образом прочитывается и толкуется в соотнесенности с его иноэтническими вариантами, в которых запечатлены свои оттенки семантики и свои этапы эволюции и типы разработок»
. В этом отношении имя народа представляет собой весьма сложный ассоциативно-образный комплекс, который может обладать не одним, а целым рядом значений, которые у различных народов могут порождать разнообразные поля семантических ассоциаций. Сами же эти значения неизбежно связаны между собой, образуя иерархию смыслов. Однако, прежде чем перейти к анализу смылов, заложенных в имени нашего народа, следует рассмотреть представления древних людей о сущности самого понятия имени и того значения, которое оно играет в жизни того или иного явления, а также ознакомиться с мнениями по этому вопросу некоторых современных исследователей.

Глава 1. Значение имени
Обращавшийся к этой проблеме А.К. Матвеев считает, что появление имени было одним из важнейших рубежей в становлении человека. Как и человек, многие виды животных могут жить коллективами, но в их среде нет имен – они являются неотъемлемой характеристикой только человеческого общества. На каком-то этапе эволюции человек осознал факт своего выделения из человеческого стада и появилось имя, в котором находит ярчайшее выражение человеческая «самость». С помощью языка оно закрепляется формирование человеческой личности, развитие личного самосознания. В этом смысле можно говорить, что имя создает человека
. П.А. Флоренский понимал имя как символ, ядро личности, без которого в человеке нет ничего постоянного. Без имени человек не является субъектом и не может вступать в отношения с обществом. Имя является пределом в форме личности, без него личность ускользает от мысли. Как образно отметил один современный исследователь, отношение между именем и его носителем можно сопоставить с тенью и отбрасывающим ее человеком. «Во всех сферах духовной жизни человека – религиозной, провиденциально-профетической, спекулятивно-философской, художественно-эстетической, социально-общественной – роль имени не только велика, но и по-особому отмечена, и то, что поддается учету и пересказу, образует лишь поверхностный слой той тайны, которая связана с именем. Но даже прикосновение к этому слою намекает и на глубину этой тайны, и на ту силу, которая от нее неотделима»
. В имени проявляется огромная энергия духа, действующая в языке.
Исключительную значимость имени великолепно понимали еще древние. В мифологической системе мышления имя неотделимо от внутренней сущности того или иного явления и, более того, обозначает эту сокровенную и потому наиболее истинную сущность. Это представление встречается в памятниках письменности одной из древнейших цивилизаций на нашей планете – древнеегипетской. Египтяне не просто рассматривали имя как одну из душ человека и божества, имя для них было подлинной сущностью реальности. Как отмечает Ф. Лекса, в отличие от нас они не думали, что всякая существующая вещь имеет свое название, а были убеждены, что вещь, не имеющая названия, не существует. В полной мере эти представления отразилось в египетских мифах. Согласно мемфиской теологии бог Птах, «уста которого назвали все вещи», творит остальных богов и вселенную именно словом, в результате чего «творческое слово божества – источник бытия, источник всего сущего на земле». Анализируя этот миф, Г. Масперо отмечал, что «звук, облеченный в слово, обладал высшим могуществом. Вещи и слова, названные про себя, существуют только в потенции: чтобы они существовали в действительности, их надо произнести, назвать их имена. Ничего не существует, не получив предварительно своего названия, произнесенного громко». Эти же представления впоследствии отразились и в библейской версии творения мира. О том, какое значение придавали египтяне истинному имени, говорит другой их миф об Исиде и Ра. Чтобы узнать сокровенное имя, бога солнца, в котором заключалось все его могущество, Исида сотворила змею, которая ужалила бога Ра. Богиня бралась излечить его от действия змеиного яда, но при условии, что он скажет ей свое сокровенное имя: «ибо все, даже люди, живут, когда их имена произносятся другими». Ра первоначально называет свои многочисленные имена, но тайного имени среди них не было, и яд продолжал жечь бога солнца, пока тот не сообщил Исиде свое действительное сокровенное имя. Имя другого египетского бога Амона этимологически выводится из слова jmn «скрывать», связанного с сакральной формулой Imn-rn-f – «Скрывающий свое имя». Точно таким же направлением мысли было обусловлено и появление в Библии тетраграмматона – четырёхбуквенного непроизносимого имени ветхозаветного бога.
Неменьшее значение имя имело и для людей. В другом мифе упоминается, что Ра дал имена четырем человеческим расам. В гробнице одного из фараонов присутствует весьма показательная надпись, где сохранение имени рассматривается как один из залогов бессмертия: «Имя твое будет жить на земле, имя твое будет вечно существовать, смерть тебя никогда не настигнет, и жизнь твоя никогда не кончится». В противном же случае, как отмечал У.Э. Бадж, «душу без имени ожидала в загробном мире ужасная судьба, ибо имя было неотъемлемой частью ее существа, и если душа забывала свое собственное имя, никто ей не мог его уже напомнить… Ничто не могло принести усопшему большего вреда, чем стирание его имени с монументов, ведь уничтожение его имени было равносильно уничтожению его личности»
. С другой стороны, со времен Среднего царства сохранились следы магических ритуалов, во время которых на глиняных чашах писались имена враждебных племен Палестины, Ливии и Нубии. Затем эти чаши торжественно разбивались и уничтожение имени должно было повлечь за собой гибель врагов фараона. Как показывает Библия, аналогичным образом стремились уничтожить своих врагов и древние евреи: «И будет Господь, Бог твой, изгонять пред тобою народы сии мало-помалу; не можешь ты истребить их скоро, чтобы не умножились против тебя полевые звери; но предаст их тебе Господь, Бог твой, и приведет их в великое смятение, так что они погибнут; и предаст царей их в руки твои, и ты истребишь имя их из поднебесной: не устоит никто против тебя, доколе не искоренишь их» (Второзак. 7: 22–24)
.
Весьма похожим образом воспринималась сущность имени и индоевропейцами. Характеризуя соответствующие представления ведийских ариев, Т.Я. Елизаренкова отмечает: «Имя (nаmаn) среди абстрактных субстанций имело особый статус потому, что оно было сакрально. Считалось, что имя передает суть своего носителя. Если у божества есть несколько имен, то каждое из них выражает некоторое его качество. Мало того, имя собственное и его обладатель неотделимы друг от друга, имя и есть носитель. Существует только то, что имеет имя. Через имя его носитель приобщается к существованию, оно является неким внутренним качеством. Из этого следует, что знать имя – означает знать суть его носителя, подчинить его своей власти, а дать имя – значит создать его носителя, поскольку пока нет имени, нет и соответствующего предмета и персонажа. (…) «Приобретать имя» nama dha med означало приобрести качество, выраженное этим именем. Ср. I, 103, 4: «Выходя на убийство дасью, громовержец приобрел имя «Сын славы». «Нести имя» nama bhar значит обладать свойствами носителя этого имени…»
Данное восприятие мира отразилось и в языке, в результате чего санск. nama означало не только «имя», «слово», но и «предмет», «существо». Впоследствии в этой стране возникла брахманическая концепция namarupa, буквально «имя и форма», которые рассматривались как два компонента всего сущего. Сочетание обозначения того или иного явления в языке и его образ, данный органам чувств, охватывало, по мысли приверженцев этой концепции, любую индивидуальность целиком. В силу этого имя по своей сути было сакрально, а установление имен явно относилось к кругу космогонических функций, поскольку в процессе этого создавалось не просто слово, но и его носитель. С другой стороны, в Древнем Риме к наиболее важным преступникам применялся damnatio memoriae (буквально «проклятие памяти») – закон, согласно которому происходило «осуждение памяти врага государства» после его смерти посредством уничтожения всякого упоминания о нём.
Генетически родственные представления существовали и у наших предков. С.М. Толстая так определяет роль имени в славянской духовной культуре: «Имя – персональный знак человека, определяющий его место в мироздании и социуме; мифологический заместитель, двойник или неотъемлемая часть человека; объект или инструмент магии. Имянаречение – акт, придающий новорожденному статус человека»
. В другом месте исследовательница уточняет: «Имянаречение – важнейший «антропогонический» (в социальном плане – инициационный) акт, придающему новорожденному статус человека. Имя окончательно формирует (творит) человека, ср. украинское «Прибери пня, дай ему имня – и з него буде чоловiк», болг. (проклятие) «Да му ся не найде имято!» [Чтоб ему имени не нашлось]; кашуб. mono vemazac «умереть» (букв. «стереть имя»). Сакральность имянаречения, восходящая к древнейшей мифопоэтической традиции, находит свое продолжение в народных верованиях и обрядах, связанных с крещением…»
Украинская загадка об имени «Що в людини не росте?» показывает, что имя воспринималось не просто как часть человека, а как неизменная его часть. Русская же поговорка «По имени и житие» позволяет сделать вывод, что в представлении народа именно имя определяло жизнь даже святого. В.К. Толкачев подчеркивает: «Человек рождается со своим предназначением, которое он призван реализовать в своей жизни. Латинское «фатум» (судьба) восходит к слову «фари» – произнести, сказать (слово «фатум» имеет несколько значений, самым первым из которых является «слово (изречение, воля, приговор) богов», «вещее слово, предвещание, прорицание» и лишь вторым уже «рок, судьба». – М. С.), как наше русское «рок» – к глаголу «рече». В Древнем Шумере слово «судьба» происходило от «дать имя». Идея имени должна совпасть с предназначением, судьбой человека, т. е. правильно выбранное имя призвано закрепить за человеком верный тип личности, ее характерные черты и те основные задачи, которые человеку предстоит решить в жизни. Верное имя есть социально пригодная модель той личности, которой человек должен стать в идеале»
.
Родственность представлений находит свою параллель и в родственности слов для обозначения понятия имени у индоевропейцев. Современное русское слово имя восходит не только ко временам славянского единства (укр. iм?я, блр. iмя, др.-русск. «имя», ст. – слав. им?, болг. име, сербохорв. и?мe, словен. ime?, др.-чеш. jme?, чеш. jmеno, слвц. mеnо, польск. imie?, в. – луж. mjeno, н. – луж. me?, полаб. jeima?), для которого реконструируется праслав. jьme?, но и родственно др.-прусск. emmens, «имя», ирл. ainm, алб. еmе?n, тоск. еmе?r, греч. ?????, арм. anun, др.-инд. nama, авест., др.-перс. naman-, лат. nomen, гот. namo, ср.-в.-н. be-nuomen «назвать», тохар. А n?оm «имя»
. Что касается его исходного значения, то П.Я. Черных констатировал этимологическую неясность этого слова и его трудность для объяснения. Он отмечал, что некоторые лингвисты сближают его со словом иметь, но сам склонялся к значению «отделять», «обособлять», рассматривая имя как средство для различения людей и домашних животных друг от друга
. С другой стороны, В.Н. Топоров исходит из того, что имя как глубинная сущность как бы вкладывалось в человека и это архаичное восприятие отразилось в этимологии индоевропейского обозначения имени n-men как «в», «внутри» или же русского диалектного воймя – «имя»
. В любом случае в древности имя мыслилось неотъемлемой частью человека.
Весьма интересны и мифологические представления, связанные с возникновением имен. Один из индийских богов Вишвакарман (буквально «Творец всего») в одном из гимнов Ригведы характеризуется как тот, «кто один-единственный дает имена богам» (РВ Х, 82, 3)
. В предшествующем гимне (РВ Х, 81, 2–4) описывается, как этот бог создал Вселенную:
Что это было за местонахождение?
Какова точка опоры? Как произошло (то),
Благодаря чему Вишвакарман, порождая землю,
Открыл небо (своим) величием,
(этот) все охватывающий взглядом?
Имея повсюду глаза и повсюду лицо,
Повсюду – руки и повсюду – ноги,
Он сплавляет (все) вместе (своими) руками,
(своими) крыльями,
Порождая небо и землю, единый бог.
Что эта была за древесина и что за дерево,
Из чего вытесали небо и землю?
О вы, способные думать, спросите же
мыслью (своей) о том,
На чем стоял он, укрепляя миры?
Этот космогонический гимн вызвал немало противоречивых толкований, однако ясно одно: в приведенных фрагментах Вишвакарман описывается то как кузнец, сплавляющий мироздание мехами-крыльями, то как плотник, вытесывающий его из дерева (по мнению В.В. Иванова, в первом приведенном четверостишии этот бог также характеризуется как ваятель). С другой стороны, в диалоге Платона «Кратил» мудрец-законодатель, установивший имена, последовательно сравнивается с художником, кузнецом и плотником. Анализируя такое поразительное совпадение перечня профессий, с которыми соотносятся установитель имен и истоки этого мифологического представления, В.В. Иванов приходит к выводу, что «речь идет здесь не о культурном влиянии Востока на греческую мысль в историческую эпоху, а о доисторическом индоевропейском наследии того периода, к которому восходят и древние греко-индоиранские лексические и фразеологические совпадения, относящиеся к сфере религиозной терминологии. Помимо отмеченного выше совпадения гомеровского словоупотребления с древнеиндийским, для обоснования этого тезиса особенно важно наличие родственного сочетания jьme deti «называть именем» в праславянском, которое может быть реконструировано на основе старочешского dieti jme, старопольского dziec imie. Как впервые установил Й. Зубатый, наличие этого словосочетания объясняет значение «говорить» у праславянского deti (др.-русск. Д?ТИ)»
. Подобное творение мира посредством наречения имен его элементам целиком и полностью параллельно другому космогоническому мифу, связанному с богом-кузнецом, который выковывает основные части мироздания. Со своей стороны отметим, что представление о том, что именно бог дает имена людям, зафиксировано в быличках русского населения Восточной Сибири. Так, например, услыхав, что старики нарекли имя его только что родившемуся сыну, отец мальчика признал их за исполнителей божественной воли: «И купец потом признал этих стариков за святых, потому что Господь имя нарекает…»
В колыбельной песне имена дает Богородица и притом одновременно с низвержением ребенка с неба:
Бай да убай!
Богородица дала,
С небе сбросилa,
Иваном назвала
.
Однако сбрасывание с неба, как показывает поучение против язычества, ранее на Руси приписывалось языческому богу Роду: «…то ти не Родъ, с?дя на вздус? мечеть на землю груды и в том раждаются д?ти…»
В исследовании о Свароге мною отмечалось, что кузнечное дело появляется у индоевропейцев незадолго до начала распада их общности, в связи с чем единый образ бога-кузнеца у всех индоевропейских народов не успел сложиться. Поэтому связь бога-установителя имен с кузнечным делом у ведийских ариев и греков при явных параллелях в славянской традиции говорит о том, что именно у предков этих трех народов в эпоху их единства бытовал миф, в котором бог – создатель вселенной был связан с наречением имен. Данная греко-индийско-славянская мифологическая параллель показывает не только то огромное значение, которое эти племена придавали самому акту наречения имен, но и о существовании у них образа бога, совершавшего этот важный космогонический акт. Поскольку в рассмотренном мифе фигурирует бог-кузнец, становится понятно, что в славянском языческом пантеоне наречение имен было связано с творцом культуры Сварогом. Что же касается Рода, то он является персонификацией рода и в качестве божества неизвестен другим славянским народам, что говорит об относительной позднем его возникновении. Исходя из совершенно иных данных, О.Н. Трубачев так характеризовал древнейшую культуру наших предков: «Эпоха молчаливого, благоговейного почитания высоких сущностей должна породить чувство высокой ответственности слова, называющего вещь, а тем более – имени и самого акта наречения, который формулировался как «возлагания имени»…»
Поскольку само самоназвание славян было образовано от понятия слово и означало говорящих ясно и понятно людей, это тем более предполагает внимание наших предков к именам, обозначавшим все явления окружавшего их духовного и природного мира. Н.И. Толстой и С.М. Толстая отмечали, что в славянской народной культуре личное имя выполняет две основные функции – социальную, служащую для идентификации его носителя среди окружающих, и мифологическую, регулирующую отношения человека с природой, космосом и сверхъестественным миром. О достаточно развитой у наших предков магии имени свидетельствует и эпизод с Рогнедой, которую захватившие ее Добрыня и Владимир переименовали в Гориславу. Тем самым, по мнению И.В. Лисюченко, у полоцкой княжны навеки отбиралась добрая Доля, что окончательно лишало Рогнеду магического могущества и как женщину, и как княгиню. Отголоски подобных представлений отразились и в зафиксированных В.И. Далем русских пословицах «Под чужой потолок подведут, так и другое имя дадут» и, в противопоставление ей, утверждения «Я ведь не без имени овца».
В античной Греции проблема имени была осмыслена уже с философской точки зрения. Пифагор считал, что «имена вещам дает душа» или тот, «кто видит ум и естество сущего»
. Платон, другой великий древнегреческий философ, в диалоге «Кратил» устами Сократа сначала соглашается с высказанным Кратилом мнением, «что существует правильность имен, присущая каждой вещи от природы», а затем задается дидактическим вопросом о том, что «если кто-то мог бы посредством букв и слогов подражать в каждой вещи именно этому, сущности, разве не смог бы он выразить каждую вещь, которая существует?». Восхищаясь тому, как сущность вещи выражается в имени, собеседники приходят к выводу, что «в этом же состоит и постижение вещей: кто постигает имена, тот постигает и то, чему принадлежат эти имена». Пытаясь разобраться в том, как начался процесс наречения имен, участники диалога соглашаются с мнением Сократа о том, что имена «для того, что существует вечно, для исконного» установлены «более высокой силой, нежели человеческая, – божественной», «ведь совершенно ясно, что уж боги-то называют вещи правильно – теми именами, что определены от природы»
. Возвращаясь к проблеме имени в «Софисте», Платон добавляет, что имя выражает бытие с помощью голоса и обозначает того, кто производит действие.
Не стоит считать подобное отношение к имени признаком «примитивного» мифо-магического мышления, отголоски которого слышатся у античных философов. Отечественный мыслитель П.А. Флоренский считал, что имя – это тончайшая плоть, посредством которой объясняется духовная сущность. Человечество всегда и везде утверждало имена в качестве субстанциональных сил или силовых субстанций или энергий. В другом месте он характеризовал личное имя как «высший род слова». Как будто перекликаясь с этими размышлениями, в 1915 г. И.А. Бунин пишет стихотворение «Слово»:
Молчат гробницы, мумии и кости, —
Лишь слову жизнь дана:
Из древней тьмы, на мировом погосте,
Звучат лишь Письмена.
И нет у нас иного достоянья!
Умейте же беречь
Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья,
Наш дар бессмертный – речь.
В глазах поэта только слово является носителем жизни, а образованная из них речь является «бессмертным даром» русского народа, подчеркивая при этом, что «нет у нас иного достоянья».
Исследуя феномен имени с позиций уже гегелевской диалектики, к подобным выводам пришел в ХХ в. и отечественный философ А.Ф. Лосев. По его мнению, в имени заключается не только энергия предметной сущности обозначаемого им явления, но и вся его судьба: «В смысле имени, или в его предметной сущности… – разгадка, опора и оправдание и всех меональных судеб имени»
. Имя для него есть нечто живое и самосознающее. В ходе своего исследования философ выделил целый ряд диалектических моментов сущности имени. При таком подходе первый момент единства превращается в корень, источник всякой и всяческой жизни изучаемой сущности и всех ее судеб. Второй момент, эйдетический, превращается в абсолютное самосознание, выявляющее и открывающее первый момент, выражающее всю его глубину и сущность. Третий момент, пневматический, превращается в самосознающую и самоощущающую пневму, т. е. в абсолютную творчески-волевую жизненность. Четвертый момент, меонально-сущностный, превращается в живое тело вечности, благоустроенность и организованность, изливаясь на которую и в которой вся сущность живет жизнью абсолютной силы и смысла; назовем этот момент софийным, моментом в живой предметной сущности имени. Эта софийная сущность, максимально осуществившая первотриаду и тем давшая ей имя, есть личность. Наконец, модифицируется также и пятый – символический – момент сущности, превращаясь в живую речь, в слово, воплощенное или долженствующее воплотиться. Символ становится живым существом, действующим, говорящим, проявляющим себя вовне и т. д. А.Ф. Лосев назвал это демиургийным моментом имени, ибо в нем залог и основа всех возможных творческих актов мысли, воли и чувства триадной сущности
. «Природа имени, стало быть, магична, – особо подчеркивал мыслитель. – Именем мы и называем энергию сущности вещи, действующую и выражающуюся в какой-нибудь материи, хотя и не нуждающуюся в этой материи при своем самовыражении»
. Свой труд «Философия имени» А.Ф. Лосев написал в 20-х гг. ХХ в., однако похожие представления формулировались и в конце этого века: «На самом деле имя – это мыслеформа, имеющая самостоятельную сущность и энергетический потенциал, а также свою идею. Человек не изобретает идеи, но подключается к миру смыслов, среди которых существует и смысл имени»
.
Оттолкнувшись от определения имени как «смысла, или понимаемой, разумеваемой сущности», развивая понимание имени как «смысловой энергии сущности предмета», А.Ф. Лосев приходит к окончательному определению, связывающему воедино имя и миф: «Имя есть энергийно выраженная умно-символическая и магическая стихия мифа»
. И эта связь далеко не случайна – в другом месте своей работы философ особо подчеркивал, что «мифический момент имени есть уже вершина диалектической зрелости имени, с которой видны уже все отроги, расходящиеся отсюда по всем сторонам»
. Вывод А.Ф. Лосева о связи имени и мифа между собой разделяют и другие отечественные ученые: «Можно сказать, что общее значение собственного имени в его предельной абстракции сводится к мифу. (…) Итак, миф и имя непосредственно связаны по своей природе. В известном смысле они взаимоопределяемы, одно сводится к другому: миф – персонален (номинационен), имя – мифично»
. Из всего вышеизложенного следует, что происхождение имени нашего народа, неразрывно связанное с происхождением самого народа, нам надлежит изучать через призму мифа, причем мифа космологического.
Приведенные данные позволяют понять, какое значение наши предки придавали имени вообще, частным случаем которого является и имя племени. Подобно отдельному человеку, ни племя, ни целый народ не могут жить без своего имени. Без появления особого самоназвания говорить о возникновении того или иного народа в принципе не представляется возможным. Уже в самом начале ПВЛ, после пересказа библейского мифа о разделении языков в результате Вавилонского столпотворения, летописец упоминает племенное имя в связи с началом описания расселения славян в Европе: «? т?хъ Слов?нъ разидошас? по земл?. и прозвашас? именъi своими. гд? с?дше на которомъ м?ст?. ?ко пришедше с?доша. на р?ц? им?немъ Марава. и прозвашас? Морава. а друзии Чеси нарекошас. (…) Слов?ни же с?доша ?коло езера Илмер?. [и] прозвашас? своимъ им?немъ и сд?лаша градъ. и нарекоша и Новъгородъ» – «И те славяне разошлись по земле и назвались именами своими от мест, на которых сели. Как придя, сели на реке именем Морава, так назвались морава, а другие назвались чехи. (…) Словене же сели около озера Ильменя, прозвались своим именем и построили город, и назвали его Новгородом». Рассказывая о далеком прошлом полян, он сообщает, что Кий, Щек и Хорив «створиша городокъ во им? брата ихъ стар?ишаго и наркоша и Киевъ» – «И построили город и в честь старшего своего брата дали имя ему Киев»
. Появление у племени своего самоназвания предполагает наличие у его членов и представления об общем происхождении, что является одним из существеннейших признаков этнического самосознания. На это обстоятельство неоднократно обращали внимание специалисты-этнологи. Как подчеркивает Ю.А. Карпенко, словообразовательная структура этнонима «отражает его историю, зашифрованно повествует о его происхождении»
. В науке то имя или самоназвание народа на родном языке, которое он присваивает себе сам, называется эндоэтнонимом. Являясь средством этнической самоидентификации, оно воплощает и отражает повышенное этническое самосознание и самоощущение народа, в нем кумулируются знания об окружающем мире и ценностные ориентиры этого народа, передающиеся каждому новому его представителю. Выбор «эндоэтнонима обусловлен средой обитания народа, детерминирован землей предков, которая символизирует связь времен и поколений, и такое название усиливает этническую принадлежность народа…»
. Очевидно, что и наши предки приняли нынешнее самоназвание на основании какой-то идеи, исходя из своего видения окружающего их мира и своего места в нем.
Образ первопредка играл исключительно важную роль в сознании древних людей как в духовной, так и в чисто материальной сфере. Поскольку у многих народов он был связан с тотемизмом, С.А. Токарев отмечал: «Тотемические мифы составляют как бы священную историю рода, историю его происхождения, служат идеологическим обоснованием прав рода и племени на свою землю»
. Ю.К. Бромлей обращал внимание на то, что именно родовая память позволяет кровнородственной общности людей из поколение в поколение осознавать себя таковой, отличая от других подобных общностей
. Стойкость и относительную достоверность народных устных историко-генеалогических преданий С.П. Толстов объяснял тем, что они играли значительную общественную роль в жизни позднеродового общества, когда генеалогия становилась важнейшим регулятором браков, а отношения генеалогического старшинства получали огромное значение в повседневных взаимоотношениях между племенами. Поэтому при условии тщательной исторической критики генеалогия должна рассматриваться как ценнейший исторический документ, нередко проносящий сквозь тысячелетия память о никак не отмеченных письменными памятниками событиях
.
Анализируя закономерности развития первобытного родового сознания на основе сравнения индийской и китайской традиций, А.Е. Лукьянов пишет: «Концентрированное родовое сознание выражается в системе природно-родовых первопредков. Каждое поколение вещей и людей имеет своего первопредка, который генетически связан с общим природно-родовым первопредком. При тождестве природы и человека общим первопредком выступает сам род и занимаемая им территория… Обобщающая сущность природно-родового первопредка во всей полноте распространялась на каждого индивида и вещь и индивидуализировалась в них. (…) Таким образом, отдельно избранные природная вещь-первопредок и человек-первопредок становились явлениями всеобщего природно-родового обобщения. Каждый индивид созерцал в них одновременно и неразрывно самого себя, весь род и природу в целом как телесную сущность и чувственный образ, как идею жизни (понятие) и как имя»
. На совсем ином материале к схожему выводу пришла и Т.А. Бернштам: «Прототипы героя-предка имеют глубокие корни, уходящие в толщу универсальных представлений о единстве мира. Вследствие космического размера обстоятельств зарождения героя-предка его психофизическая природа и возрастные процессы содержат наиболее полную информацию (представления) о способах и участниках миротворения. При этом мотив героя имеет отношение не только к общей жизненной обстановке, но и к религиозной проблеме: «Абсолютная установка – всегда установка религиозная» (К.Г. Юнг)»
.
Образ первопредка играет огромную роль и в духовной сфере самосознания человека. А.Е. Лукьянов подчеркивал, что «первопредок есть наиболее концентрированное выражение природного и социального единства. Человек и первопредок обладают одной и той же телесной и духовной сущностью… Более того, при тождестве человека и природы первопредок духовно и телесно был самим человеком и человеческим родом. Первопредки – это предельные обобщения сущности и выражение предельных физических и интеллектуальных способностей человека со всеми его способностями и недостатками»
. В другом месте он отметил, что первопредок сохраняет и выражает предельные телесные и духовные способности природы и рода
. Таким образом, между первопредком и каждым из его потомков существует неразрывная тесная связь. Не менее важна роль этой фигуры и в развитии человеческого разума: «Без преувеличения можно сказать, что образ и имя первопредка создают мыслительное поле китайской, индийской и греческой античности. Именное, образное и содержательное единство мифологической фигуры первопредка и категорий философской стихии в древней философии китайцев, индийцев и греков непосредственно указывают на предфилософские истоки их философии, которые восходят к родовому и послеродовому мировоззрению»
. Несмотря на принятие христианства, отголоски связанных с этим духовно-нравственных представлений сохранились и в русском языке. В нем слово предок означает человека, который жил прежде нас, проложил дорогу и оставил нам свое предание. О последнем применительно к восточнославянским языческим племенам сообщает уже автор ПВЛ: «Им?ху бо объiчаи свои и законъ ?ць своих. и предань? кождо свои нравъ»
 – «Имели свои обычаи, и законы отцов своих, и предание, и каждое – свой нрав». Живущие же после предков люди называются их потомками. Как видим, несмотря ни на что, в нашем языке сохранилась исходная нравственно-временная ориентация, в которой впереди находятся предки, а позади них – потомки, следующие их заветам и преданиям. Образ же предков в конечном итоге восходит к их общему первопредку, задающему исходную точку отсчета. С учетом той огромной ценности и значимости, которая заключена в имени народа, попробуем проникнуть в его смысл, для чего нам потребуется привлечь все данные, говорящие как о происхождении, так и значении русского имени.

Глава 2. Герой-эпоним
Слово «эпоним» пришло в науку из греческого языка (др.-греч. ???????? – «давший имя») и обозначает божество или героя, в честь которого тот или иной народ или географический объект получили свое имя. На то, что подобный образ существовал и в отечественной традиции, указывает форма «русичи» в «Слове о полку Игореве». Суффикс – ичи, обозначающий детей по отцу, является патронимическим, и о том, что с его помощью от имени легендарных прародителей образовывались названия славянских племен, свидетельствует уже ПВЛ: «Радимичи бо и Вятичи от Ляховъ. бяста бо 2 брата в Ляс?х. Радимъ. а другому Вятко и пришедъша. с?доста Радимъ на Съжю. (и) прозв(а) шася Радимичи. а Вятко с?де съ родомъ своимъ по Оц?. от негоже прозвашася Вятичи»
 – «Радимичи же и вятичи – от ляхов. Было у ляхов два брата – Радим, а другой – Вятко; и пришли и сели: Радим на Соже, и от него прозвались радимичи, а Вятко сел с родом своим на Оке, от него же получили свое название вятичи». Специалисты отмечают, что «перенос этнонимических обозначений на царя и обратно – норма архаической семантики»
. Но то, что признается нормой для древнегреческой или ветхозаветной традиции вдруг становится совершенно неприемлемым для ряда ученых, как только речь заходит о происхождении Руси. Хоть в данном случае словообразовательная конструкция в «Слове о полку Игореве» совершенно определенная, русофобы всех мастей изо всех сил пытаются доказать, что никакого представления о первопредке Русе у наших предков в Средневековье не было, а сама форма «русичи» является выдумкой автора «Слова» и нигде больше не употребляется.
Однако в 1852 г. при ремонте подвала одного из домов в чешском селе Кралск был случайно обнаружен подземный склеп с погребальными урнами и двумя камнями со сделанными на них надписями. На одном из камней кириллицей было высечено слово РУСИЧ. Находку осмотрел чешский археолог В. Кролмус, а впоследствии и еще несколько человек, сделавших по его просьбе свои прорисовки надписей, что существенно снижает возможность мистификации
. Если данная надпись подлинная, то это означает, что кто-то из русов жил в этом регионе. Был ли он местным жителем или приезжим купцом, неизвестно, но в первом случае надпись должна была быть сделана достаточно рано, в эпоху после Кирилла и Мефодия и до внедрения в Чехии латинского алфавита. Кроме того, в ряде чешских родов (Дрславичей, Рыжмберков, Черниных) в XI и последующих веках было в ходу имя или прозвище Рус. А.В. Флоровский считает, что первоначально оно едва ли имело этническое значение и могло обозначать русого в противопоставлении черному, однако в случае использования его в качестве обозначения цвета едва ли оно ограничилось только этими родами, и мы вправе ожидать его гораздо более широкого распространения. Русское происхождение приписывается роду Рыжмберков, а знаменитый моравский дом Жеротинов вообще претендует на родство с русскими князьями
. Целый ряд фамилий в средневековых далматинских актах указывает на присутствие там русов: Русиничь (1182 г., в Задре), Русиновикь (1253 г., в Дубровнике) и, что самое показательное, Русичь (1364 г., в Сплите). Также географическая карта Лондонской псалтири второй половины XIII в. помещает на Нижнем Дунае около Венгрии народ «Ruscitae», по всей видимости искаженное «русичи»
. В армянской литературе первое упоминание о русах датируется началом Х в., а само их имя дается в форме «рузики». Тысячелетием ранее Птолемей на берегах Вислы упоминал племя рутиклеев. Вполне вероятно, что оба этих названия также является искаженным словом «русичи»
. Мы видим, что форма «русич» не только существовала в Средневековье, но и фиксируется за пределами Древней Руси в тех регионах, где в древности жили русы.
Образ Руса присутствует и в одном отечественном памятнике, правда достаточно позднем, а именно «Сказании о Словене и Русе». Происхождение «Сказания» остается непонятным, время его возникновение теперь определяют первой третью XVII в.
Самые ранние его образцы дошли в сборниках конца 1630-х – начала 1640-х гг. Почти все исследователи отмечают интерес «Сказания» к происхождению новгородских топонимов, использование данным памятником мотивов новгородского фольклора и, по всей видимости, его создание именно в главном центре Северной Руси. А.В. Лаврентьев даже связал его с новгородским митрополитом Киприаном (1626–1634), высказывалось также предположение о создании текста в период шведской оккупации Новгорода
. Следуя библейской традиции, данный текст начинает повесть о происхождении нашего народа с разделением всей земли Ноем между своими сыновьями: «Лето от сотворения света 2244 по потопе во 2-е лето по благословению отца своего Ноя Афету излиявшуся на заподныя страны и на северныя даже и до полунощныя. По мале же времяни правнуцы Афетовы Скиф, Казардан отлучишася от братии своей… И от сих породишася сынове и внуцы, и умножишася зело, и прозвашася по имени прадеда своего Скифа Скифия Великая. И бысть межу ими распря и междоусобие и крамола многа тесноты ради места. Начальнии же их родители тогда княжаху единого отца дети пяточислении, им же имена суть: 1-е Словен, 2-е Русь, 3-е Болгор, 4-е Коман, 5-е Истер. От сих же племяни во время последнее и каган сыроядец искочи, яко же греческая история глаголет. Князем убо скивским Словену и Русу мудростию и храбростию в роде своем всех превозшедшим, и начаша размышляти с подданными своими, глаголюще сице: «Или только всей вселенней, иже под нами ныне, егда несть во жребии праотца нашего Афета еще части земли благии ко вселению человеком угодны, слышахом бо от отцов своих, яко благословил есть праотец наш Ной прадеда нашего Афета частию земли западнаго всего и севернаго и полунощного ветров. И ныне убо, братие и друзи, послушайте совета нашего, оставим вражду нашу и нестроение, иже тесноты ради творится в нас. И подвигнемся убо от земли сея и поидем от рода сего нашего после дней света сущии во жребии прадед наших, иде же нас приведет счастие и по благословению праотца нашего Афета». И люба бысть речь сия Словенова и Русова всем людем. (…)
Лета 3099 (2409 г. до н. э.) Словен и Рус с роды своими отлучишася от Ексинопонта и от роду своего и от братии и хождаху по странам вселенныя, яко крылатии орли прелетаху пустыни многии, ищуще себе места на селение; и во многих местех почивающе и мечюще их, и нигде же не обретоша себе селения. 14 лет пустыя места и страны обхождаху, дондеже дошедша езера некоего великого, Моиска зовомаго, последи же Ирмер проименовася во имя сестры их Ирмеры. Тогда волхвование повеле им наследником места того быти. И старейший Словен с родом своим и со всеми, иже под рукою его, седе на реце, зовомой тогда Мутная, последи же Волхов проименовася во имя старейшаго сына Словенова, Волхова зовома.
Лета 3113 (2395 г. до н. э.) великий князь Словен поставиша град и именоваша его по имени своем Словенеск, иже ныне зовется Великий Новград, от устия великого езера Ильмера по реце Волхову полтретья поприща. И от того времени новопришельцы скифы начаша именоватися словяня, и реку некую, во Ильмерь впадшую, прозваща во имя жены Словеновы Шелони, во имя же меньшаго сына Словенова Волховца проименовавша Оборотню протоку, иже течет из великая реки Волхова и паки обращается в него, больший же сын Словенов Волхов бесоугодник и чародей лют бысть тогда и бесовскими ухищрении мечты творя многии, и преобразуяся во образ лютаго зверя крокодила, и залегоше в реце Волхове путь водный и непокаряющихся ему овых пожираше, овых же опровержаше и потопляше. Сего же ради людие тогда невегласи окаяннаго того богом нарицаху и Грома его или Перуна нарекоша; и белоруским бо языком гром Перун имянуется. Постави же он, окаянный чародей, нощных ради мечтаний градок мал на месте некоем, зовома Перыня, иде же и кумир Перунов стояше. И баснословят о сем волхве невегласи, глаголюще в боги его, окояннаго, предтворяюще, истинно же о сем, окаянном волхве, испытано, яко зле разбиен бысть и удавлен от бесов в реце Волхове. (…) Другий же сын Словенов Рус вселился на месте некоем разстоянием от Словенска Великаго, яко стадий 50, у Соленого Студенца созда град между двемя реками и нарече его во свое имя Руса. Реку же, ту сущую едину, прозва во имя жены своей Ипорусии, другую же реку проименова во имя дщери своей Полисты. И иныи градки многии Словен и Рус поставиша и нарицаху их во имена князей своих Словены и Русии. От начала света до потопа лет 2242. От потопа до разделения язык 530 лет. От разделения язык до начала Великого Словенска, иже ныне Великий Новград, лет 341. И живяху между собою Словен и Рус в любви велицей. И завладеша тамошних краев многими странами. По них же сынове их и внуцы княжаху по коленом своим и налезоша багатства много мечем своим и луком, и обладаша же и северными странами и по всему Поморию, даже и до предел Ледовитаго моря…»

Даже самое первое рассмотрение текста «Сказания» указывает на его достаточно сложный состав. С одной стороны, перед нами безусловно книжная традиция. В восприятии Иафета как библейского предка европейских народов, и, в частности, славян, данное произведение следует традиции, заложенной еще ПВЛ. Однако буквально сразу после этого, называя Скифа правнуком Иафета и непосредственным предком славян, автор «Сказания» кардинально отходит от всей предшествовавшей древнерусской летописной традиции. Расхождение с ней, да и со всей остальной славянской традицией, еще больше увеличивается утверждением того, что родными братьями Словена и Руса были Болгор, Коман и Истер. Если относительно Болгора неясно, кого автор имел в виду – предка кочевников-болгар или южнославянский народ, воспринявший их имя, то Коман является прародителем куманов-половцев, т. е. неславянского кочевого племени. Кто скрывается под именем Истер (Истр – античное название Дуная), также непонятно, однако объясняющая это имя следующая фраза («От сих же племяни… каган сыроядец искочи») позволяет предположить, что под ним подразумевался аварский каган, владения которого располагались именно на Дунае. Кроме него европейцам был известен только один каган – хазарский, однако его государство находилось не на Дунае, а на Волге. Поскольку все эти кочевники появлялись на исторической арене не одновременно, а через определенные временные интервалы, можно предположить, что имена последних трех братьев были придуманы каким-то образованным книжником. Очевидно, что ни о каких Болгоре и Комане как братьях Словена и Руса применительно к середине III тыс. до н. э., к которому они отнесены текстом, говорить не приходится. Точно так же книжное происхождение имеет и библейская датировка от сотворения мира.
Таким образом, даже если предположить, что в основе предания о переселении Словена и Руса на север Восточной Европы действительно лежала древняя устная традиция, уже в самом начале текста мы видим достаточно сильное ее искажение книжником, что ставит перед нами необходимость проверять достоверность каждого элемента «Сказания», поскольку точно мы не знаем, где книжник более или менее точно передал устное предание, а где что-то присочинил от себя. В книге «Великое начало. Рождение Руси» приводились последние результаты изучения палеоДНК, которые показали, что гаплогруппа R1a1, основными носителями которой являются славяне, появляется в Восточной Европе гораздо раньше указанной в «Сказании» даты переселения туда Словена и Руса. Древнейший образец данной гаплогруппы с Южного Оленьего острова датируется 5000–5500 до н. э. Два других образца гаплогруппы R1a1 были обнаружены у представителя хвалынской энеолитической культуры V–IV тыс. до н. э. на Волге близ Саратова и у обитателя поселения Сертеи VIII в Верхнем Подвинье, жившего на рубеже V–IV тыс. до н. э. Таким образом, уже в VI–IV тыс. до н. э. носители данной гаплогруппы занимали достаточно обширную территорию Восточной Европы, очерчиваемую треугольником Онежское озеро – Верхнее Подвинье – Саратов. Понятно, что сама по себе гаплогруппа еще не свидетельствует, что ее носитель говорил именно на том или ином языке, однако совершенно независимо от этих генетических исследований лингвист О.Б. Ткаченко датировал начало контакта финно-пермской языковой общности с протославянами именно VI тыс. до н. э. Следует также отметить, что на памятнике Сертея II, датируемом серединой III тыс. до н. э., была обнаружена характерная для финно-угров гаплогруппа N1c.
Утверждение, что град Словенск, отождествляемый с Новгородом, был основан в III тыс. до н. э., вызывает однозначную реакцию историков, особенно с учетом того, что древнейшая из найденных в Новгороде мостовых датируется 953 г. Понятно, что при дальнейших раскопках вполне могут быть обнаружены и более ранние следы поселений, однако с учетом того, что вопрос о существовании Новгорода в период призвания Рюрика остается до сих пор дискуссионным, ничего, кроме явного скепсиса, утверждение «Сказания» об основании города на Волхове в 2395 г. до н. э. вызвать не может. Если Словен назвал основанный им город Словенском, то его брат поступил точно так же и «у Соленого Студенца созда град между двемя реками и нарече его во свое имя Руса». Речь идет о Старой Руссе, которая упоминается в летописях с 1167 г. К единому мнению о происхождению названия города, равно как и о времени его возникновения, ученые так и не пришли. Поскольку соль весьма ценилась в древности, вполне возможно, что люди стали обитать на этом месте еще до возникновения древнерусского города. Сравнительно недавно в Старой Руссе археологи обнаружили артефакты, предположительно относящиеся к эпохе раннего металла (I тыс. до н. э. – начало I тыс. н. э.), как об этом было сказано в газетной публикации. В официальном же отчете датировка несколько иная: период неолита – раннего металла (III–I тыс. до н. э.). Понятно, что до окончательного исследования этих предметов и продолжения раскопок в городе какие-либо выводы делать преждевременно.
Само название «Ексинопонта», от которого Словен и Рус двинулись на север, также плод книжной образованности, а не устной традиции. Следует добавить, что археологи не фиксируют в середине III тыс. до н. э. следов миграции «от Ексинопонта» (Черного моря) к Ильменю и его окрестностям. Однако во второй половине II тыс. до н. э. на севере Восточной Европы действительно появляется новое население – носители культуры сетчатой керамики. Как показал М.Г. Косменко, данная культура стала распространяться на северо-запад из Поволжья, где в ту эпоху существовали фатьяновская и балановская культуры. Последние принадлежали к числу культур боевых топоров и с материальной стороны были настолько близки друг другу, что ряд ученых рассматривает их как одну археологическую культуру. Однако в антропологическом отношении фатьяновцы и балановцы заметно отличались, и поэтому правы те археологи, которые выделяют их в две самостоятельные культуры. На основании комплексного анализа имеющихся данных в названном выше исследовании мною было показано, что балановцы были древнейшими русами. Поскольку какая-то их часть вместе с представителями других племен приняла участие в сложении культуры сетчатой керамики и ее распространении на север, вполне возможно, что память об этом событии и отразилась в «Сказании о Словене и Русе». Ряд подробностей данного текста находит свои аналогии в археологических данных. Как уже отмечалось, люди обитали на территории будущей Старой Руссы уже в эпоху культуры сетчатой керамики. «Сказание» утверждает, что потомки Словена и Руса «обладаша же и северными странами и по всему Поморию, даже и до предел Ледовитаго моря», а фатьяноидная керамика фиксируется археологами на южном берегу Белого моря. Как следует из текста «Сказания», главная деятельность обоих братьев на их новой родине заключалась в основании городов и переименовании водных объектов. О городах было сказано выше, что же касается гидронимов, то в этом отношении весьма интересными представляются выводы лингвистов, поскольку они дают представления о языке древних обитателей будущей Новгородской земли. Как утверждает «Сказание», река «Волхов проименовася во имя старейшаго сына Словенова, Волхова зовома». Анализируя данную форму, В.Л. Васильев относит ее к пласту древнеевропейской гидронимии, многочисленные примеры которой, в том числе и реки Полисты, названной в честь дочери Руса, он фиксирует близ озера Ильмень. Появление этих гидронимов в регионе он связывает именно с расселением там фатьяновцев во II тыс. до н. э.
М. Фасмер считает, что гидроним Полисть был образован от слав. полый, ср. половодье, полая вода
. Согласно «Повести о Словене и Русе» последний назвал эту реку в честь своей жены Порусии, а сам «у Соленого Студенца созда град между двемя реками и нарече его во свое имя Руса». Название реки Порусья впервые упоминается в письменных источниках под 1498 г. Хоть форма эта архаична, однако, как отмечает В.Л. Васильев, она не изначальна: «Но исследователи уже давно обратили внимание на то, что в глубокой древности река именовалась иначе. Сегодня имеются достаточные основания отождествить р. Порусью с летописной р. Руссой в Приильменье: «…И нарекошася Русь рекы ради Руссы, еже впадоша в езеро Илмень». Следы исконного гидронима Русса сохранились до сих пор, во-первых, в названии озеро Русское (т. е. «относящегося к р. Руссе»), из которого вытекает Порусья, во-вторых, в названии древнерусского города Руса на реке Порусье (сегодня – Старая Русса), продублировавшем исконный гидроним. Эту исконную форму нельзя трактовать изолированно от ряда гидронимических параллелей в ареале древней и современной Балтии: реки Русса, возможно, Руза в Подмосковье, Русска в Верхнем Поднепровье, Руса в бывшей Курской губернии, прусск. Russa, Russe, Russe-moter, куршск. Russe, Rosse, Rusnis, правый рукав Немана, Русская в границах бывшей Жомойтской земли и некоторые другие. В.Н. Топоров соотносит название южноприильменской Руссы с лит. ruseti, rusnуti «медленно течь» – на наш взгляд, предпочтительнее сблизить название с лит. rausvas «красноватый», лтш. Rusa «ржавчина», сербохорв. рус, словен. rus «красный, желтый». Смена гидронимической формы Русса на Порусья произошла не позднее XV в. и была опосредована названием города Руса или даже названием всей прилегающей к городу области (документально известно, что эта область в средневековый период именовалась Руса или Околорусье)»
. Разделяя норманистский символ веры о происхождении названия нашей страны, в другой своей статье он был вынужден признать, что «даже форма гидронима Руса не позволяет видеть в его основе скандинавский этноним», поспешив при этом сделать следующий вывод: «Возможно, что имя приильменской р. Русы получено от балтов, а не от скандинавов»
. Понятно, что многие современные ученые готовы приписать корень рус- хоть скандинавам, хоть балтам, лишь бы не признавать его славянское происхождение. Однако в данном случае для нас важно первичное название реки Руса, которое трансформировалось в Порусье лишь в Средневековье. По вполне понятным соображениям В.Л. Васильев обошел молчанием время возникновения гидронима Руса в Приильменье. Однако поскольку само это название трактуется им как балтское, а весь пласт древнеевропейской гидронимии в новгородских землях, по его мнению, балтоцентричен, то из его рассуждений следует вывод, что и само возникновение имени реки Руса в данном регионе должно быть отнесено ко времени распространения там сетчатой керамики, или, по терминологии В.Л. Васильева, появления фатьяновцев во II тыс. до н. э. Таким образом, если соотносить описанное в «Сказании о Словене и Русе» расселение наших далеких предков на севере Восточной Европы с археологическими и лингвистическими данными, то название переселенцами реки в Приильменье Русой следует связать с появлением там выходцев из Поволжья, в составе которых были носители фатьяновской и балановской культур.
Тысячелетия спустя после этого события один иностранный источник вновь упоминает братьев Словена и Руса и притом именно в связи с тем самым регионом, где некогда жили древнейшие русы, т. е. с Поволжьем. Речь идет о сочинении «Моджмал ат-таварих», написанной в 1126 г. анонимным мусульманским автором. Тегеранская рукопись этого сочинения 1126 г. перечисляет семь сыновей Иафета: Чин, Тюрк, Хазар, Саклаб, Рус, Майсак (его сын Огуз) и Кимари (= Киммериец, его сыновья Булгар и Буртас)
. Как видим, родоначальники славян и русов здесь также считаются братьями различных кочевых народов, что еще более сближает этот восточный источник с отечественным «Сказанием о Словене и Русе». О последнем «Моджмал ат-таварих» сообщает: «Рассказывают также, что Рус и Хазар были от одной матери и отца. Затем Рус вырос и, так как не имел места, которое ему пришлось бы по душе, написал письмо Хазару и попросил у того часть его страны, чтобы там обосноваться. Рус искал и нашел место себе. Остров не большой и не маленький, с болотистой почвой и гнилым воздухом; там он и обосновался.
Место то лесистое и труднодоступное, и никогда ни один человек не достигал того места… Рассказывают также, что у Руса был сын, которому в схватке с каким-то человеком разбили голову. Он пришел к отцу весь в крови. Тот ему сказал: «Иди и порази его!» Сын так и сделал. И остался такой обычай, что, если кто-либо (русов) ранит, они не успокоятся, пока не отомстят. И если дашь им весь мир, они все равно не отступятся от этого. И один другому у них не оказывает доверия. Когда родится сын, отец кладет ему на живот меч и говорит: «Вот тебе наследство!»
Поскольку в тексте фигурирует эпоним «хазар», то очевидно, что первоначально речь идет о месте где-то относительно недалеко от Волги. Указание на родство Руса с Хазаром, по всей видимости, объясняется тем, что правители только двух этих народов в Восточной Европе носили титул хакана. Скорее всего, именно эта одинаковая титулатура правителей и подтолкнула автора «Моджмал ат-таварих» к предположению о родстве между собой русов и хазар. Что касается острова, на котором поселился Рус, то еще Н.С. Трухачев доказал, что островом русов, о котором неоднократно писали мусульманские авторы, был Рюген. Таким образом, автор XII в. соединяет здесь сведения о восточноевропейских русах, граничащих с хазарами, со сведениями об острове русов других восточных источников, т. е. рассматривает их в качестве одного народа. В этом контексте больший интерес представляет и приводимое им объяснение своеобразной мстительности русов, являющееся, по его утверждению, результатом случившегося из-за раны полумифологического прецедента, ставшим народной традицией. С этой записанной восточным автором легендой перекликается сообщение автора польской «Великой хроники» о происхождении племенного названия живших на Рюгене ран: «Также рани или рана называются так потому, что при столкновении с врагами они обычно кричат «рани, рани», т. е. «раны, раны»
. Данный клич живших на этом острове славян, да еще превратившийся в их племенное самоназвание, сам по себе достаточно необычен и получает свое объяснение лишь в сопоставлении с известием «Моджмал ат-таварих». У других славянских племен, будь то на востоке, западе или юге Европы, подобный боевой клич не фиксируется источниками, что говорит в пользу его возникновения из какого-то обычая, присущего только данному племени. Таким образом, сведения автора «Моджмал ат-таварих» не только объясняют происхождение племенного названия ран, но и в очередной раз доказывают тождество острова русов восточных авторов с Рюгеном, равно как и то, что славяне этого острова составляли один народ с русами Восточной Европы. Представление о единстве обеих групп русов, как это следует из обозначенных им границ, встречается и у византийского историка XV в. Леоника Халкондила: «Россия простирается от страны скифских номадов до датчан и литовцев»
. Интересно отметить, что название ран как одного из наиболее воинственных западнославянских племен оказывается однокоренным с аналогичным наименованием воинов и войны в индоиранских языках: иран. rana «воин» из авест. rana «воин, боец», rana «стычка, спор», а также др.-инд. rana «битва, сражение»
. Данное обстоятельство указывает на весьма давние контакты ран-русов с индоиранцами.
По поводу Славянина «Моджмал ат-таварих» сообщает: «И Славянин пришел к Русу, чтобы там обосноваться. Рус ему ответил, что это место тесное (для нас двоих). Такой же ответ дали Кимари и Хазар. Между ними началась ссора и сражение, и Славянин бежал и достиг того места, где ныне земля славян. Затем он сказал: «Здесь обоснуюсь и им легко отомщу». (Славяне) делают жилища под землей, так чтобы холод, который бывает наверху, их не достал. И он (Славянин) приказал, чтобы принесли много дров, камней и угля, и эти камни бросали в огонь и на них лили воду, пока не пошел пар и под землей стало тепло. И сейчас они зимой делают так же. И та земля обильна. И много занимаются они тороговлей…»
В данном фрагменте интересна не только констатация конфликта славян с хазарами, но и два момента, находящие параллели в отечественной летописи. Это описание бани, которая, если верить автору ПВЛ, так поразила апостола Андрея у предков будущих новгородцев, и подчеркивание обильности славянской земли, на которую ссылались послы при призвании варяжских князей («Земля наша велика и обильна…»). Поскольку в генеалогии «Моджмал ат-таварих» упоминается Хазар, то очевидно, что она возникла до Х в., когда Хазария была окончательно разгромлена Святославом. Уже Саид ибн ал-Битрик (ум. 939) среди многочисленных потомков Яфета называл, в частности, ат-турк, ат-тагазгаз (токуз-огузов), ал-хазар, ар-рус (русов), ал-булгар (волсжских булгар), ас-сакалиба (славян)


Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/mihail-seryakov/rus-imya-obrazy-i-smysly/) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.