Куда уходит детство. Повесть
Куда уходит детство. Повесть
Григорий Зарубин
СССР. 1982 год. Алексей Зарубин учится во втором классе. Погибает дядя в Афганистане, погибает на шахте отец. Бесконечные проблемы в школе. Жизнь заставляет быстро повзрослеть.
Куда уходит детство
Повесть
Григорий Зарубин
© Григорий Зарубин, 2021
ISBN 978-5-4483-7606-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Убить Гитлера
По-осеннему рано стемнело. Вскоре пришел отец c работы, что-то долго хрустел бумагой в прихожей. Я вышел встретить:
– У матери был? – спросил он, подавая мне газетный засаленный сверток, – На-ка, на стол положи! Бабка сальца передала.
– Я «четверку» получил.., – похвастался я.
– Так, был в роддоме?! – перебил отец.
– Да, был, был…
– Ну, чего…?!
– Все хорошо. Завтра мыла c зубной щеткой ей отнесу, – вздохнул я, приустав переживать от того, что мои школьные и трудовые успехи в этой семье больше никого не интересуют. Впрочем, и я заранее уже искренне ревновал и недолюбливал еще не родившегося братика или сестренку.
Отец, кряхтя, полез за печь, взял спички и несколько щепок, хотел было разжечь, но только тут заметил, что печка уже растапливается, втихомолку подвывая в унисон ветру на улице.
Молчком потрепал мои волосы. Полез в холодильник, и только тут углядел на плите кастрюлю. Открыл крышку. Втянул в ноздри через густые черные усища вкусный запах горячего борща. Поглядел пристально на меня:
– «Четверку», говоришь, получил? По физике?!
– Я же только во втором классе! – развел я руки, засмеявшись, – по рисованию…
– Молодец! – наконец-то похвалил он меня, и тоже задумчиво вздохнул, – ну давай ужинать… c чем супец-то?!
Вечером, как всегда, разошлись по комнатам. Иногда встречаясь на жаркой кухне посмотреть телевизионную программу, полистать отрывной календарь, да налить кружку чая.
В моей комнате, к несказанному удовольствию, стоял индивидуальный черно-белый телевизор «Рассвет», у родителей в зале – огромный, цветной, показывавший целых три канала!
Точно по распорядку, ровно в восемь, по Второму ЦТ я любил включать «Спокойной ночи малыши», а по воскресеньям – «В гостях у сказки».
– Так, так, так! – обогнал меня папаня, вслух зачитывая свой столбик из маленьких цифр и букв, – среда, двадцать один, тридцать пять. Чемпионат СССР по хоккею. ЦСКА – Химик. 2 и 3 периоды.
– Пап! А наших почему никогда не показывают?
– Потому что, б..дь, играть не умеют! Наши во Второй лиге, восточной зоны, – как взрослому, отец очень доходчиво пояснил первую часть ответа на вопрос, и совершенно непонятно – вторую.
– Пап! А это дядя Толя гостинец передал?
– Дядя Толя! – ухмыльнулся отец.
– Он, теперь тоже c тобой на шахте будет работать?
– Не знаю… Чего сахару так мало положил себе? Сало ешь!
Отец, откупорив бутылку пива, ушел к себе. Я утопал в свой угол.
«Во исполнение принятой продовольственной программы майского Пленума ЦК КПСС…», – тут же донесся из зала голос диктора, вместе c отцовскими матьками, – «…спорные территории Фолклендских островов… Советский Союз воздержался…». Началась трансляция хоккейного матча, и я быстренько перебежал в зал на диван к отцу.
«Третьяк на воротах! Герасимов! Меркулов! Удар по воротам!!!», – и в этот момент показ матча прервали… Заиграла симфоническая грустная музыка. По другому каналу – балет…
– Едрите вас в корень! Ладно. Давай-ка спать…
Утром без особой охоты, тихонько, чтобы не разбудить отца, собирался в школу. Папаня сегодня работал в ночную смену, но тоже уже проснулся. Долго прокашливался в кровати, вышел в коридор в одних трусах:
– В больницу не ходи, сам схожу.
Я уныло кивнул.
– Уроки-то выучил? – спросил отец.
Я снова кивнул.
– А c «поведением» как? Нет «двояков»?
Я отрицательно мотнул головой.
– Ну, иди. В обиду себя не давай, – напутствовал родитель.
Я сделал удивленные глаза…
– Разрешаю…
C «поведением» у меня, и правда, было туговато. Почти каждый день получал «неуд», а то и «кол» c пространными записями красными чернилами в дневнике.
В школе частенько за дальним шкафом c пыльным глобусом стоял в углу. Не один час слонялся возле кабинета директора после уроков в ожидании профилактической беседы. А примерно раз в месяц моя учительница – Зоя Сергеевна – вызывала в школу родителей.
Сегодня мой школьный день, как говорит дядя Григорий, был «фартовый», начинался без особых происшествий.
На первом уроке вычитали, умножали, делили:
– Аня! У Васи восемь яблок. Он два яблока отдал Пете. Еще двумя яблоками угостил Костю. Сколько останется у Васи яблок?! – спрашивала Зоя Сергеевна отличницу c первой парты.
Анечка что-то быстро писала в тетрадке, беззвучно шевеля губками.
– Зарубин! Бестолочь! Хватит вертеться!
– Четыре! – выкрикнул я, уже давно сосчитав все яблоки, а теперь помогая другу Димке c задней парты.
– Что, «четыре»? – переспросила учительница, будто не понимая, o чем идет речь.
– Четыре яблока осталось у Васи!
– Аня! Сколько у тебя получилось?
– Четыре, – чуть слышно, словно голосом умирающей селедки, ответила Анечка.
– Молодец, Аня, «отлично» – ставлю тебе за урок.
– А мне?! – взбунтовался я.
– А тебе, Зарубин, – «ничего». C места нельзя кричать.
«Ну и х.. c вами», – обиделся я про себя. Сделал, как у индейцев, непроницаемое лицо, гордо выпятив нижнюю губу.
Второй урок, к моему счастью, вела Ольга Павловна, молоденькая практикантка из пединститута. По списку в журнале спрашивала наизусть стихотворение Пушкина. Моя фамилия была вторая…
– Александр Сергеевич Пушкин, – печальным голосом начал я декламировать стишок, – «Уж небо осенью дышало,
Уж реже солнышко блистало…»
Ольга Павловна листала учебный журнал, видимо, высматривая мои текущие оценки.
«…Короче становился день,
Лесов таинственная сень
C печальным шумом обнажалась…», – c тоскливыми нотками закончил я чтение.
– «Троечку», тебе поставлю, Алеша Зарубин, – собираясь уже было c хитровато-подлым лицом вписать оценку в журнал.
– Почему – «три»?! – возмутился я.
– Потому что без выражения рассказывал…
– C выражением я, Ольга Павловна!
– Может и c «выражением», но очень уж как-то заунывно…
– Какое стихотворение, такое и «выражение»! – не сдавался я.
– Ну, хорошо, Алексей! А какие ты знаешь стихи c «выражением»?!
– Можно?! – обрадовался я, – можно прочитать?!
Ольга Павловна неопределенно кивнула, наверняка уже пожалев, что спросила, и, вообще, что вызвала меня к доске.
Я принял угрожающую позу, выставив вперед руки, и, сжав кулаки, – Владимир Выс…
– Стихотворение, надеюсь, не про зайца…?! – вдруг перебила меня учительница.
– Нет, не про зайца! Не матершинное! – успокоил я и продолжил, – Владимир Высоцкий! «Парус!»
Снова встал в «торжественной» позе, и, стараясь как можно громче, подражая хриплости и великолепному звучному: «ррр-р-р-р» Владимира Семеновича, что называется «зарычал»: «А у дельфина взрезано брюхо винтом.
Выстрела в спину не ожидает никто…», – «впечатывал» я каждое слово, – «На батарее нету снарядов уже.
Надо быстрее на вираже…»
Весь класс вместе c Ольгой Павловной неестественно притих. Анечка за первой партой округлила и без того большие из-под длинных ресниц красивые голубые глаза. Димка сидел c открытым ртом, медленно пуская слюну. А Ольга Павловна отчаянно сжалась в учительский мягкий стул.
«Парус!!! Порвали парус!!!» – истошно, что было сил, закричал я.
Ольга Павловна аж подскочила от испуга. Приоткрылась дверь. Заглянул директор школы…
«Каюсь, каюсь, каюсь…», – уже на два тона тише закончил я чтение.
– Зарубин! В понедельник жду твоих родителей, – сердито произнес директор, поверх надвинутых на узкий нос очков рассматривая класс. Что-то прошептал на ухо практикантке.
«Пятерочка» моя c треском сорвалась. Я поправил съехавший набок пиджак, молчком сел на место.
– Ребята, – продолжил директор, – умер Генеральный секретарь Леонид Ильич Брежнев. Завтра учебных занятий не будет. То есть в школу ходить не надо.
– Ой! Как хорошо! – захлопала в ладоши Анечка.
– Аня! Как тебе не стыдно! – даже немного испугалась Ольга Павловна.
Пробренчал звонок c урока. И я, напялив пальто c шапкой, побрел домой.
Школа от дома была недалеко. В частном секторе. Три остановки – если ехать на трамвае. Потом немножко подняться в гору, пройти переулок, где в одном из дворов постоянно кидалась на забор огромная рыжая овчарка, затем еще чуть-чуть вверх, мимо почты, и вот – мой дом. Деревянный, обложенный кирпичом, c железной оцинкованной крышей.
Отец был дома. Сидел в кухне за столом, спиной к двери. Пока я раздевался, по радио под грустную музыку вещали o смерти советского «вождя»: «…идут рабочие, служащие, колхозники Подмосковья… студенты и учащиеся… нескончаем людской поток в Колонный зал Дома Союзов…»
Папаня был выпившим. На столе стояла бутылка водки, вчерашнее нарезанное сало и неочищенная луковица…
– А, Лешка, чего так рано?
– Отпустили, до понедельника.
Хотел сообщить, что вызывают его в школу, но увидел, что у отца красные от слез глаза.
– Чего ты? Брежнева жалко?
Отец приобнял меня, посадил к себе на колени. Даже, c чего-то вдруг, поцеловал в щеку, немного щекоча усами. От них вкусно пахнуло салом с чесноком, крепким табаком, и не очень вкусным запахом водки…
– Гришка погиб…
– Дядя Гриша?! В армии, на войне?!
– На войне, в Афганистане…
– А c кем мы там, пап, воюем-то?! – мое сознание не могло и не хотело воспринимать информацию o том, что младший брат отца, мой любимый дядя, мог взять, вот так и помереть. Пусть даже на войне…
– C фашистами, сынок.
– Ни фига себе! Они еще живы?! А Гитлер?!
– И Гитлер, – «душман» проклятый! – у папани скатилась по щеке слеза. Я хотел ее вытереть, но не успел – прозрачная капля успела сбежать в отцовские усы.
– Завтра c утра в деревню поедем. Давай-ка тебе картошки пожарю…
Я безумно любил отцовскую жареную картошку, – всегда получавшуюся c аппетитной золотистой корочкой, со шкварками от сала, славно сдобренную луком и какой-то зеленью. Это, буквально, было его фирменное блюдо. Но только, извините, для меня. Потому что и готовилось оно, исключительно, только для меня…
Весь вечер я строил из домино «вражеские укрепления», помещая вовнутрь «солдатиков» – синие болтики от пластмассового конструктора. «Гитлер» был помечен красной гайкой. Мостился на ковре, вытянув ноги в коридор, и стрелял по «врагам» карандашами из игрушечной пушки c мощным пружинным механизмом. Все «погибали». Только болт c гайкой оставался неизменно «живым»…
Ночью приснился настоящий Гитлер, c усиками, и, как я и подозревал, директор школы c учителкой Зоей Сергеевной были c ним заодно. Я их хотел расстрелять из засады. Но, как же обидно, автомат в моем сне почему-то был неисправен…
«Хлеб – всему голова…»
Под утро ударил легкий морозец. Идти было скользко, – особенно вниз. Еще и отец быстро вышагивал своими ножищами, то и дело приходилось чуть ли не бежать за ним. Аж взопрел…
У забора c овчаркой, злобно рычавшей, не утерпел, показал ей кулак. Надо бы и камень в нее швырнуть, да некогда. А c другой стороны, когда еще такой великолепный случай выдастся?! Ха! Безусловно, с папаней я был отчаянно смелым…
– Ну, догоняй! Чего там плетешься? – прикрикнул отец.
Как назло ни одного подходящего камня на дороге. Ладно, в другой раз…
На автовокзале, пока папка покупал билеты, я стоял у газетного киоска, рассматривая в витрине разложенные новые марки. Изумительно красивые советские космонавты, футболисты из Мадагаскара, еще какие-то незнакомые «мужики и бабы», – так и просились в мой альбом. Но киоск был закрыт, да и время неподходящее сегодня.
Пассажиров в ПАЗике было мало. Меня отец сразу же пристроил на самом переднем сиденье у водителя, чтобы было крайне удобно смотреть на дорогу в лобовое окно.
Если честно, я чрезвычайно плохо переносил «садистские» поездки в деревню. Неприятные животные приступы тошноты портили весь злосчастный путь, и заканчивалось, как правило, жутким рыганьем. Но, если восседал возле водителя – никогда. Даже если весь автобус изблюется. Сам отец, встретив знакомого Вахмистрова, уселся c ним в последнем ряду.
Ехать надо было часа три. От города половину пути весело «бежала» под колесами хорошая асфальтированная дорога, а затем, после большого моста, превращалась, как говорил отец в «стиральную доску». Сумки, чемоданы, колхозные авоськи то и дело вместе c людьми подскакивали чуть не до потолка.
А на крутых спусках у меня в животе становилось «щекотно». Закладывало уши. Но именно в этот момент откуда-то появлялось ощущение восторга, этакого «детского» беспричинного мальчишеского счастья.
Иногда я оглядывался, чтобы посмотреть на отца. Папаня смотрел на меня или разговаривал c Вахмистровым, но большую часть времени они вдвоем чего-то «искали» на полу. Даже мамка не догадалась бы… Но я-то знал… Опохмеляются!
Сам я неплохо относился и к самому Вахмистрову и к его маленьким сыновьям. Хотя он и не работал на шахте. У него, конечно, не было эффекта черных из-за угля «крашеных» ресниц, отмывающихся со временем только в отпуске. Но отец сам не раз говорил, что «Петька долго не протянет в горячем цеху. Сгорит…»
– Как это сгорит?! – не понимал я.
– Печи ремонтирует. Огромные такие металлургические печки.
– C наш дом?!
– Еще выше. И там очень жарко. Они обливаются водой, залазят внутрь, меняют запчасти, кирпичи…
– Ни х.., ничего себе, – чуть не сматерился я, представляя, – как это вообще возможно, – залазить в огненную беспощадную стихию, и какие же это – такие огромные печи, где можно варить даже сталь…
На полпути остановились у придорожного кафе. Так и есть. Отец c приятелем были «поддатыми». Купили целый сверток пирожков c капустой по четыре копейки за штуку и лимонаду. Ввиду того, что надо мной висел «злой рок очищения желудка» я не стал есть. Подумал, что лучше будет, если поем у бабушки.
Добравшись до обеда к бабулиному дому, вышло совсем не так…
На улице у ворот, во дворе, в избе было множество людей. У самой калитки стоял военный грузовик, c торчащим из кузова большим железным ящиком. Рядом стояли два солдата в шинелях, курили…
Одна часть моих родственников громко настаивала на том, что надо этот «ящик» занести в дом, другая – везти сразу на кладбище.
Была еще одна проблема. Бетонный мост по дороге на кладбище затопило. Осень была дождливой. И людям по шею в ледяной воде не пройти. Если только не дать большой крюк до мостков.
Родственники ссорились. Бабуля навзрыд причитала где-то в избе. Решал все мой отец.
Машина c оцинкованным гробом в сопровождении меня, отца и деда Паши тихонько поехала, а народ пошел в обход.
Солдаты c дедом сидели в кабине, я c отцом – в кузове, накрытым тентом. На мосту мутная вода так и забурлила вокруг нас, чуточку не доставая до пола. Было бы совсем страшно, если б не рядом сидящий на скамейке отец. Он больше не плакал, держался. Надо было закончить мужскую часть работы…
Вернувшись c похорон, я наконец-то поел, отогрелся. А потом долго рассматривал дядину медаль «За отвагу».
Медаль была круглой, серебристого цвета. Вверху летели три самолета, а внизу ехал танк.
Значит, дядя Гриша погиб геройски, отважно. Наверняка, убил много «фашистов». Как выяснилось из разговоров за поминальным столом, был он танкистом.
Он и меня позапрошлым летом катал на своем мощном «касемьсоте». Из кабины огромного трактора все вокруг казалось таким малюсеньким: и деревенские бабы и девки, что кричали и смеялись нам вслед, – были совсем крохотными в своих ситцевых платьицах…
Это у него я выпросил пластинку Высоцкого. Впрочем, когда уезжали в воскресенье вечером домой, бабушка отдала мне все остальные пластинки, и все Гришины журналы «За рулем».
Я мог бы назвать себя в тот момент самым счастливым человеком на свете, если бы… если бы не дядя Гриша – в цинковом ящике…
В субботу надо было идти к мамкиной бабушке помыться в бане…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/aleksey-osipov-8543819/kuda-uhodit-detstvo-povest/) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Григорий Зарубин
СССР. 1982 год. Алексей Зарубин учится во втором классе. Погибает дядя в Афганистане, погибает на шахте отец. Бесконечные проблемы в школе. Жизнь заставляет быстро повзрослеть.
Куда уходит детство
Повесть
Григорий Зарубин
© Григорий Зарубин, 2021
ISBN 978-5-4483-7606-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Убить Гитлера
По-осеннему рано стемнело. Вскоре пришел отец c работы, что-то долго хрустел бумагой в прихожей. Я вышел встретить:
– У матери был? – спросил он, подавая мне газетный засаленный сверток, – На-ка, на стол положи! Бабка сальца передала.
– Я «четверку» получил.., – похвастался я.
– Так, был в роддоме?! – перебил отец.
– Да, был, был…
– Ну, чего…?!
– Все хорошо. Завтра мыла c зубной щеткой ей отнесу, – вздохнул я, приустав переживать от того, что мои школьные и трудовые успехи в этой семье больше никого не интересуют. Впрочем, и я заранее уже искренне ревновал и недолюбливал еще не родившегося братика или сестренку.
Отец, кряхтя, полез за печь, взял спички и несколько щепок, хотел было разжечь, но только тут заметил, что печка уже растапливается, втихомолку подвывая в унисон ветру на улице.
Молчком потрепал мои волосы. Полез в холодильник, и только тут углядел на плите кастрюлю. Открыл крышку. Втянул в ноздри через густые черные усища вкусный запах горячего борща. Поглядел пристально на меня:
– «Четверку», говоришь, получил? По физике?!
– Я же только во втором классе! – развел я руки, засмеявшись, – по рисованию…
– Молодец! – наконец-то похвалил он меня, и тоже задумчиво вздохнул, – ну давай ужинать… c чем супец-то?!
Вечером, как всегда, разошлись по комнатам. Иногда встречаясь на жаркой кухне посмотреть телевизионную программу, полистать отрывной календарь, да налить кружку чая.
В моей комнате, к несказанному удовольствию, стоял индивидуальный черно-белый телевизор «Рассвет», у родителей в зале – огромный, цветной, показывавший целых три канала!
Точно по распорядку, ровно в восемь, по Второму ЦТ я любил включать «Спокойной ночи малыши», а по воскресеньям – «В гостях у сказки».
– Так, так, так! – обогнал меня папаня, вслух зачитывая свой столбик из маленьких цифр и букв, – среда, двадцать один, тридцать пять. Чемпионат СССР по хоккею. ЦСКА – Химик. 2 и 3 периоды.
– Пап! А наших почему никогда не показывают?
– Потому что, б..дь, играть не умеют! Наши во Второй лиге, восточной зоны, – как взрослому, отец очень доходчиво пояснил первую часть ответа на вопрос, и совершенно непонятно – вторую.
– Пап! А это дядя Толя гостинец передал?
– Дядя Толя! – ухмыльнулся отец.
– Он, теперь тоже c тобой на шахте будет работать?
– Не знаю… Чего сахару так мало положил себе? Сало ешь!
Отец, откупорив бутылку пива, ушел к себе. Я утопал в свой угол.
«Во исполнение принятой продовольственной программы майского Пленума ЦК КПСС…», – тут же донесся из зала голос диктора, вместе c отцовскими матьками, – «…спорные территории Фолклендских островов… Советский Союз воздержался…». Началась трансляция хоккейного матча, и я быстренько перебежал в зал на диван к отцу.
«Третьяк на воротах! Герасимов! Меркулов! Удар по воротам!!!», – и в этот момент показ матча прервали… Заиграла симфоническая грустная музыка. По другому каналу – балет…
– Едрите вас в корень! Ладно. Давай-ка спать…
Утром без особой охоты, тихонько, чтобы не разбудить отца, собирался в школу. Папаня сегодня работал в ночную смену, но тоже уже проснулся. Долго прокашливался в кровати, вышел в коридор в одних трусах:
– В больницу не ходи, сам схожу.
Я уныло кивнул.
– Уроки-то выучил? – спросил отец.
Я снова кивнул.
– А c «поведением» как? Нет «двояков»?
Я отрицательно мотнул головой.
– Ну, иди. В обиду себя не давай, – напутствовал родитель.
Я сделал удивленные глаза…
– Разрешаю…
C «поведением» у меня, и правда, было туговато. Почти каждый день получал «неуд», а то и «кол» c пространными записями красными чернилами в дневнике.
В школе частенько за дальним шкафом c пыльным глобусом стоял в углу. Не один час слонялся возле кабинета директора после уроков в ожидании профилактической беседы. А примерно раз в месяц моя учительница – Зоя Сергеевна – вызывала в школу родителей.
Сегодня мой школьный день, как говорит дядя Григорий, был «фартовый», начинался без особых происшествий.
На первом уроке вычитали, умножали, делили:
– Аня! У Васи восемь яблок. Он два яблока отдал Пете. Еще двумя яблоками угостил Костю. Сколько останется у Васи яблок?! – спрашивала Зоя Сергеевна отличницу c первой парты.
Анечка что-то быстро писала в тетрадке, беззвучно шевеля губками.
– Зарубин! Бестолочь! Хватит вертеться!
– Четыре! – выкрикнул я, уже давно сосчитав все яблоки, а теперь помогая другу Димке c задней парты.
– Что, «четыре»? – переспросила учительница, будто не понимая, o чем идет речь.
– Четыре яблока осталось у Васи!
– Аня! Сколько у тебя получилось?
– Четыре, – чуть слышно, словно голосом умирающей селедки, ответила Анечка.
– Молодец, Аня, «отлично» – ставлю тебе за урок.
– А мне?! – взбунтовался я.
– А тебе, Зарубин, – «ничего». C места нельзя кричать.
«Ну и х.. c вами», – обиделся я про себя. Сделал, как у индейцев, непроницаемое лицо, гордо выпятив нижнюю губу.
Второй урок, к моему счастью, вела Ольга Павловна, молоденькая практикантка из пединститута. По списку в журнале спрашивала наизусть стихотворение Пушкина. Моя фамилия была вторая…
– Александр Сергеевич Пушкин, – печальным голосом начал я декламировать стишок, – «Уж небо осенью дышало,
Уж реже солнышко блистало…»
Ольга Павловна листала учебный журнал, видимо, высматривая мои текущие оценки.
«…Короче становился день,
Лесов таинственная сень
C печальным шумом обнажалась…», – c тоскливыми нотками закончил я чтение.
– «Троечку», тебе поставлю, Алеша Зарубин, – собираясь уже было c хитровато-подлым лицом вписать оценку в журнал.
– Почему – «три»?! – возмутился я.
– Потому что без выражения рассказывал…
– C выражением я, Ольга Павловна!
– Может и c «выражением», но очень уж как-то заунывно…
– Какое стихотворение, такое и «выражение»! – не сдавался я.
– Ну, хорошо, Алексей! А какие ты знаешь стихи c «выражением»?!
– Можно?! – обрадовался я, – можно прочитать?!
Ольга Павловна неопределенно кивнула, наверняка уже пожалев, что спросила, и, вообще, что вызвала меня к доске.
Я принял угрожающую позу, выставив вперед руки, и, сжав кулаки, – Владимир Выс…
– Стихотворение, надеюсь, не про зайца…?! – вдруг перебила меня учительница.
– Нет, не про зайца! Не матершинное! – успокоил я и продолжил, – Владимир Высоцкий! «Парус!»
Снова встал в «торжественной» позе, и, стараясь как можно громче, подражая хриплости и великолепному звучному: «ррр-р-р-р» Владимира Семеновича, что называется «зарычал»: «А у дельфина взрезано брюхо винтом.
Выстрела в спину не ожидает никто…», – «впечатывал» я каждое слово, – «На батарее нету снарядов уже.
Надо быстрее на вираже…»
Весь класс вместе c Ольгой Павловной неестественно притих. Анечка за первой партой округлила и без того большие из-под длинных ресниц красивые голубые глаза. Димка сидел c открытым ртом, медленно пуская слюну. А Ольга Павловна отчаянно сжалась в учительский мягкий стул.
«Парус!!! Порвали парус!!!» – истошно, что было сил, закричал я.
Ольга Павловна аж подскочила от испуга. Приоткрылась дверь. Заглянул директор школы…
«Каюсь, каюсь, каюсь…», – уже на два тона тише закончил я чтение.
– Зарубин! В понедельник жду твоих родителей, – сердито произнес директор, поверх надвинутых на узкий нос очков рассматривая класс. Что-то прошептал на ухо практикантке.
«Пятерочка» моя c треском сорвалась. Я поправил съехавший набок пиджак, молчком сел на место.
– Ребята, – продолжил директор, – умер Генеральный секретарь Леонид Ильич Брежнев. Завтра учебных занятий не будет. То есть в школу ходить не надо.
– Ой! Как хорошо! – захлопала в ладоши Анечка.
– Аня! Как тебе не стыдно! – даже немного испугалась Ольга Павловна.
Пробренчал звонок c урока. И я, напялив пальто c шапкой, побрел домой.
Школа от дома была недалеко. В частном секторе. Три остановки – если ехать на трамвае. Потом немножко подняться в гору, пройти переулок, где в одном из дворов постоянно кидалась на забор огромная рыжая овчарка, затем еще чуть-чуть вверх, мимо почты, и вот – мой дом. Деревянный, обложенный кирпичом, c железной оцинкованной крышей.
Отец был дома. Сидел в кухне за столом, спиной к двери. Пока я раздевался, по радио под грустную музыку вещали o смерти советского «вождя»: «…идут рабочие, служащие, колхозники Подмосковья… студенты и учащиеся… нескончаем людской поток в Колонный зал Дома Союзов…»
Папаня был выпившим. На столе стояла бутылка водки, вчерашнее нарезанное сало и неочищенная луковица…
– А, Лешка, чего так рано?
– Отпустили, до понедельника.
Хотел сообщить, что вызывают его в школу, но увидел, что у отца красные от слез глаза.
– Чего ты? Брежнева жалко?
Отец приобнял меня, посадил к себе на колени. Даже, c чего-то вдруг, поцеловал в щеку, немного щекоча усами. От них вкусно пахнуло салом с чесноком, крепким табаком, и не очень вкусным запахом водки…
– Гришка погиб…
– Дядя Гриша?! В армии, на войне?!
– На войне, в Афганистане…
– А c кем мы там, пап, воюем-то?! – мое сознание не могло и не хотело воспринимать информацию o том, что младший брат отца, мой любимый дядя, мог взять, вот так и помереть. Пусть даже на войне…
– C фашистами, сынок.
– Ни фига себе! Они еще живы?! А Гитлер?!
– И Гитлер, – «душман» проклятый! – у папани скатилась по щеке слеза. Я хотел ее вытереть, но не успел – прозрачная капля успела сбежать в отцовские усы.
– Завтра c утра в деревню поедем. Давай-ка тебе картошки пожарю…
Я безумно любил отцовскую жареную картошку, – всегда получавшуюся c аппетитной золотистой корочкой, со шкварками от сала, славно сдобренную луком и какой-то зеленью. Это, буквально, было его фирменное блюдо. Но только, извините, для меня. Потому что и готовилось оно, исключительно, только для меня…
Весь вечер я строил из домино «вражеские укрепления», помещая вовнутрь «солдатиков» – синие болтики от пластмассового конструктора. «Гитлер» был помечен красной гайкой. Мостился на ковре, вытянув ноги в коридор, и стрелял по «врагам» карандашами из игрушечной пушки c мощным пружинным механизмом. Все «погибали». Только болт c гайкой оставался неизменно «живым»…
Ночью приснился настоящий Гитлер, c усиками, и, как я и подозревал, директор школы c учителкой Зоей Сергеевной были c ним заодно. Я их хотел расстрелять из засады. Но, как же обидно, автомат в моем сне почему-то был неисправен…
«Хлеб – всему голова…»
Под утро ударил легкий морозец. Идти было скользко, – особенно вниз. Еще и отец быстро вышагивал своими ножищами, то и дело приходилось чуть ли не бежать за ним. Аж взопрел…
У забора c овчаркой, злобно рычавшей, не утерпел, показал ей кулак. Надо бы и камень в нее швырнуть, да некогда. А c другой стороны, когда еще такой великолепный случай выдастся?! Ха! Безусловно, с папаней я был отчаянно смелым…
– Ну, догоняй! Чего там плетешься? – прикрикнул отец.
Как назло ни одного подходящего камня на дороге. Ладно, в другой раз…
На автовокзале, пока папка покупал билеты, я стоял у газетного киоска, рассматривая в витрине разложенные новые марки. Изумительно красивые советские космонавты, футболисты из Мадагаскара, еще какие-то незнакомые «мужики и бабы», – так и просились в мой альбом. Но киоск был закрыт, да и время неподходящее сегодня.
Пассажиров в ПАЗике было мало. Меня отец сразу же пристроил на самом переднем сиденье у водителя, чтобы было крайне удобно смотреть на дорогу в лобовое окно.
Если честно, я чрезвычайно плохо переносил «садистские» поездки в деревню. Неприятные животные приступы тошноты портили весь злосчастный путь, и заканчивалось, как правило, жутким рыганьем. Но, если восседал возле водителя – никогда. Даже если весь автобус изблюется. Сам отец, встретив знакомого Вахмистрова, уселся c ним в последнем ряду.
Ехать надо было часа три. От города половину пути весело «бежала» под колесами хорошая асфальтированная дорога, а затем, после большого моста, превращалась, как говорил отец в «стиральную доску». Сумки, чемоданы, колхозные авоськи то и дело вместе c людьми подскакивали чуть не до потолка.
А на крутых спусках у меня в животе становилось «щекотно». Закладывало уши. Но именно в этот момент откуда-то появлялось ощущение восторга, этакого «детского» беспричинного мальчишеского счастья.
Иногда я оглядывался, чтобы посмотреть на отца. Папаня смотрел на меня или разговаривал c Вахмистровым, но большую часть времени они вдвоем чего-то «искали» на полу. Даже мамка не догадалась бы… Но я-то знал… Опохмеляются!
Сам я неплохо относился и к самому Вахмистрову и к его маленьким сыновьям. Хотя он и не работал на шахте. У него, конечно, не было эффекта черных из-за угля «крашеных» ресниц, отмывающихся со временем только в отпуске. Но отец сам не раз говорил, что «Петька долго не протянет в горячем цеху. Сгорит…»
– Как это сгорит?! – не понимал я.
– Печи ремонтирует. Огромные такие металлургические печки.
– C наш дом?!
– Еще выше. И там очень жарко. Они обливаются водой, залазят внутрь, меняют запчасти, кирпичи…
– Ни х.., ничего себе, – чуть не сматерился я, представляя, – как это вообще возможно, – залазить в огненную беспощадную стихию, и какие же это – такие огромные печи, где можно варить даже сталь…
На полпути остановились у придорожного кафе. Так и есть. Отец c приятелем были «поддатыми». Купили целый сверток пирожков c капустой по четыре копейки за штуку и лимонаду. Ввиду того, что надо мной висел «злой рок очищения желудка» я не стал есть. Подумал, что лучше будет, если поем у бабушки.
Добравшись до обеда к бабулиному дому, вышло совсем не так…
На улице у ворот, во дворе, в избе было множество людей. У самой калитки стоял военный грузовик, c торчащим из кузова большим железным ящиком. Рядом стояли два солдата в шинелях, курили…
Одна часть моих родственников громко настаивала на том, что надо этот «ящик» занести в дом, другая – везти сразу на кладбище.
Была еще одна проблема. Бетонный мост по дороге на кладбище затопило. Осень была дождливой. И людям по шею в ледяной воде не пройти. Если только не дать большой крюк до мостков.
Родственники ссорились. Бабуля навзрыд причитала где-то в избе. Решал все мой отец.
Машина c оцинкованным гробом в сопровождении меня, отца и деда Паши тихонько поехала, а народ пошел в обход.
Солдаты c дедом сидели в кабине, я c отцом – в кузове, накрытым тентом. На мосту мутная вода так и забурлила вокруг нас, чуточку не доставая до пола. Было бы совсем страшно, если б не рядом сидящий на скамейке отец. Он больше не плакал, держался. Надо было закончить мужскую часть работы…
Вернувшись c похорон, я наконец-то поел, отогрелся. А потом долго рассматривал дядину медаль «За отвагу».
Медаль была круглой, серебристого цвета. Вверху летели три самолета, а внизу ехал танк.
Значит, дядя Гриша погиб геройски, отважно. Наверняка, убил много «фашистов». Как выяснилось из разговоров за поминальным столом, был он танкистом.
Он и меня позапрошлым летом катал на своем мощном «касемьсоте». Из кабины огромного трактора все вокруг казалось таким малюсеньким: и деревенские бабы и девки, что кричали и смеялись нам вслед, – были совсем крохотными в своих ситцевых платьицах…
Это у него я выпросил пластинку Высоцкого. Впрочем, когда уезжали в воскресенье вечером домой, бабушка отдала мне все остальные пластинки, и все Гришины журналы «За рулем».
Я мог бы назвать себя в тот момент самым счастливым человеком на свете, если бы… если бы не дядя Гриша – в цинковом ящике…
В субботу надо было идти к мамкиной бабушке помыться в бане…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/aleksey-osipov-8543819/kuda-uhodit-detstvo-povest/) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Григорий Зарубин
Тип: электронная книга
Жанр: Современная русская литература
Язык: на русском языке
Издательство: Издательские решения
Дата публикации: 24.09.2024
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: СССР. 1982 год. Алексей Зарубин учится во втором классе. Погибает дядя в Афганистане, погибает на шахте отец. Бесконечные проблемы в школе. Жизнь заставляет быстро повзрослеть.