ШКЛОВСКИЙ, Виктор Борисович (1893-1984), русский советский литературовед, прозаик, сценарист, теоретик кино. Среди наград: три ордена Трудового Красного Знамени, орден Дружбы народов, медали.
Родился 12 (24) января 1893 г. в Санкт-Петербурге. Отец – Борис Владимирович Шкловский, преподаватель, содержавший до революции «торговую школу», а также математические «курсы для взрослых», после революции профессор Высших артиллерийских курсов. Мать – Варвара Карловна Шкловская (урожд. Бундель), домашняя хозяйка. Дядя по отцовской линии – Исаак Владимирович Шкловский (псевд. Дионео), известный критик и публицист, с дореволюционных времен живший за границей.
Шкловский рано проявил интерес к искусству (по собственному признанию, еще в гимназии он писал прозу и работы по теории прозы). Первая публикация увидела свет в журнале «Весна» Н.Г. Шебуева (1908).
По разным причинам (среди них неуспеваемость) сменил несколько учебных заведений, прежде чем окончил гимназию и поступил на филологический факультет Петербургского университета, где проучился три года, параллельно занимаясь в художественной школе Л.В. Шервуда. Впоследствии Шкловский говорил о себе, что вместо таланта скульптора у него было «нигде не помещенное, тихое бешенство».
Жизнь и творчество Шкловского можно разделить на три не равных по интенсивности событий периода.
1910-1920-е гг. 23 декабря 1913 г. в литературно-артистическом кабаре «Бродячая собака» Шкловский прочел доклад «Место футуризма в истории языка», из которого в определенном смысле выросла затем концепция развития литературы, разрабатываемая им в течение всей жизни. На основании материалов к докладу была написана первая крупная теоретическая работа – брошюра «Воскрешение слова» (1914). Многие использованные в ней положения, а равно и фактические примеры, заимствованы из работ российских филологов А.А. Потебни ( 1835-1891 ) и А.Н. Веселовского (1838-1906). Автор не слишком убедительно, однако страстно отстаивал мысль, что восприятие любого художественного явления, будь то отдельное слово или целое произведение, со временем автоматизируется и, как следствие: «Мы не переживаем привычное, не видим его, а узнаем». Чтобы искусство стало «переживаться» вновь, надо обновить восприятие, уничтожить автоматизм. Совершить обновление форм призваны футуристы. Уже здесь, при всей условности работы, лишь с большой натяжкой подходящей под рубрику «научная», и зависимости Шкловского от чужих академических штудий, можно различить выкристаллизовывающиеся важнейшие для его теории и практики понятия, вплоть до терминов «вuдение» и «узнавание». Важно и подхваченное им из теоретических разработок Потебни положение об утрате словом образности, то есть, поэтичности, которое затем преобразуется в противопоставление двух языков – языка поэтического и языка прозаического. Доклад и брошюра стали отправной точкой для формирования новой литературоведческой школы – русского формализма.
8 февраля 1914 г. на вечере «О новом слове», проходившем в Тенишевском училище, Шкловский прочитал доклад «О воскрешении вещей», где развивались сходные идеи (современник вспоминает: как способ воскрешения вещей называлось «остранение», что вряд ли верно, этот термин стал применяться Шкловским позднее). Оба выступления привлекли внимание публики, чему способствовал и шумный скандал, спровоцированный выступавшими на вечере литераторами, среди них и докладчиком.
В том же году увидел свет стихотворный сборник Шкловского «Свинцовый жребий», но, как в случае со скульптурой, клокочущий темперамент не мог заменить отсутствие поэтического таланта. И это характерно: Шкловский не владел «чистыми» жанрами (так не стала самостоятельным явлением его обширная историческая беллетристика), несмотря на то, что, профессиональный литератор, он способен был написать все – от газетной заметки до оперного либретто.
Особый психофизический склад Шкловского требовал реализации не только в формах искусства. Уже осенью 1914 г., вскоре после начала Первой мировой войны, он уходит добровольцем в армию. Сменив несколько военных специальностей (служил шофером, был в искровой роте, в прожекторной команде, в гараже штаба и т. д.), он возвращается в 1915 г. в Петроград, где служит в школе броневых офицеров-инструкторов.
В этот период с группой единомышленников (Л.П. Якубинский, Е.Д. Поливанов, О.М. Брик и др.) он готовит первый и второй выпуски «Сборников по теории поэтического языка» (1916, 1917), куда вошли и хрестоматийные работы самого Шкловского «О поэзии и заумном языке» и «Искусство как прием». В последней статье, своеобразном «манифесте» формальной школы, с полемической остротой заявлено: «искусство есть способ пережить деланье вещи, а сделанное в искусстве не важно». Нарушить автоматизм восприятия способен, кроме прочего, особый прием, должный увеличивать «трудность и долготу восприятия», «остранение» (термин, производившийся от слова «странный», из-за нетвердости Шкловского в русском языке бытует с одним «н» вместо двух). Автор рассуждает об «остранении» не как о единственно возможном, а как об одном из способов, ссылаясь на творческую практику Л.Н. Толстого (например, описание театрального представления в романе «Война и мир» с крашеными картинами, изображающими деревья, дырой в полотне, изображающей луну, пением, изображающим человеческие страсти, и т. п.), хотя прием этот встречается у разных авторов и широко используется в народном творчестве – песнях, загадках и проч. По определению, данному уже в шестидесятых годах, «остранение» есть «показ предмета вне привычного ряда».
Напряженная научная работа не помешала Шкловскому принять самое активное участие в февральской революции 1917 г. (по его признанию, пока не подтвержденному документально, броневики, которыми он командовал, окружили здание Адмиралтейства). С весны Шкловский становится членом комитета петроградского Запасного броневого дивизиона, в качестве представителя дивизиона участвует в работе первого Петроградского совета. Как помощник комиссара Временного правительства Шкловский выезжает на Юго-Западный фронт, где 3 июля 1917 г. во время летнего наступления демонстрирует чудеса храбрости. Приказ от 5 августа гласит: «Стоя в окопах, он под сильным орудийным и пулеметным огнем противника подбадривал полк. Когда настало время атаковать противника, он первым выпрыгнул из окопов и увлек за собою полк. Идя все время впереди полка, он прошел 4 ряда проволочных заграждений, 2 ряда окопов и переправился через реку под действительным ружейным, пулеметным и орудийным огнем, ведя все время за собой полк и все время подбадривая его примерами и словами. Будучи ранен у последнего проволочного заграждения в живот навылет и видя, что полк дрогнул и хочет отступать, он, Шкловский, раненый, встал и отдал приказ окапываться». Георгиевский крест 4 степени Шкловский получил из рук Л.Г. Корнилова. Позднее, вновь в качестве помощника комиссара Временного правительства Шкловский отправляется в Северный Иран, где следит за эвакуацией русских войск и откуда возвращается лишь в начале 1918 г. В Петрограде он включается в культурную жизнь, работает в Художественно-исторической комиссии Зимнего дворца.
Резкое неприятие большевиков заставило Шкловского сблизиться с правыми эсерами. Он принимает активное участие в антисоветском заговоре, в частности, в подготовке переворота. Когда заговор был раскрыт, Шкловский покидает Петроград и переносит работу в Поволжье, живя в Саратове, некоторое время скрывается в сумасшедшем доме, одновременно работая над созданием теории прозы: «Писал книгу "Сюжет как явление стиля". Книги, нужные для цитат, привез, расшив их на листы, отдельными клочками».
Через некоторое время он отправляется в Киев, где служит в 4-м автопанцирном дивизионе, выводит из строя броневики, засыпав сахар в жиклеры, участвует в неудачной попытке свержения гетмана Скоропадского.
Выполняя просьбу знакомой, уговорившей его доставить крупную сумму денег в Петроград, он переодевается и с большой группой бывших военнопленных, возвращающихся из Австрии, добирается почти до самой Москвы. Узнанный сыщиком, спасаясь от неминуемого ареста, которому он должен подвергнуться как член боевой эсеровской организации, Шкловский на ходу прыгает с поезда. Добравшись до столицы, он рассказывает о сложившейся ситуации А.М. Горькому, который ходатайствует за него перед Я.М. Свердловым. По некоторым источникам, тот выдает ему документ на бланке ЦИКа, где содержится требование прекратить дело Шкловского. В конце года Шкловский принимает решение больше отказаться от политической деятельности.
В начале 1919 г. Шкловский возвращается в Петроград. Этому обстоятельству немало способствовало то, что партия эсеров, руководство которой призвало к отказу от вооруженного сопротивления, была амнистирована. По всей вероятности, решение сменить тип поведения и некоторые жизненные установки было столь глубоким, что, женившись около этого времени на В.Г. Корди (1890-1977), Шкловский принял фамилию жены, но «не выдержал характера», как говорил сам, и продолжал подписываться прежней фамилией.
Шкловский много пишет о литературе, живописи, театре, массовых зрелищах, цирке, отстаивая независимость художественной сферы от идеологии: ««Искусство всегда было вольно от жизни, и на цвете его никогда не отражался цвет флага над крепостью города». Такая постановка вопроса характерна для формального метода, толковавшего законы литературы, как имманентные, и видевшего причину изменения художественных форм в необходимости замены форм старых, а потому не воспринимаемых, новыми.
Он преподает в Студии художественного перевода при петроградском издательстве «Всемирная литература» теорию литературы и продолжает преподавательскую деятельность, когда студия переезжает в Дом искусств, где преобразуется в Литературную студию, там Шкловский читает курс по теории художественной прозы. Он работает над воспоминаниями, регулярно публикуется в газете «Жизнь искусства». В этой газете, среди прочих, появляется статья «Кинематограф как искусство», а в газете «Искусство коммуны» статья «О кинематографе», одни из первых его работ в области, теории и практике которой он отдал впоследствии столько сил. Отдельным изданием выходит статья «Связь приемов сюжетосложения с общими приемами стиля» (1919), фрагмент обширной работы по теории прозы, задуманной Шкловским, и коллективный сборник «Поэтика» (третий выпуск серии «Сборники по теории поэтического языка»).
Весной 1920 г. Шкловский стреляется на дуэли. Затем оставляет Петроград и отправляется на поиски жены, которая выехала на Украину, спасаясь от голода, в рядах Красной армии принимает участие в боях при Александровске, Херсоне и Каховке. Вновь возвращается в Петроград, селится в общежитии Дома искусств. 9 октября 1920 г. Шкловский избран профессором Российского института истории искусств по разделу теория литературы факультета истории словесных искусств.
Важнейшую роль сыграл Шкловский в истории группы «Серапионовы братья», в состав которой вошли некоторые из его слушателей по студии при издательстве «Всемирная литература» и по Литературной студии Дома искусств. Он не только автор первой статьи о «серапионах», но активный участник собраний, хотя и не являвшийся формально членом группы (по одним источникам получивший прозвище «брат скандалист», по другим – «брат беснующийся»), серапионовский ходатай (его стараниями увидел свет сборник «Серапионовы братья. Альманах первый», 1922), непререкаемый авторитет в области искусства. Признавая свое влияние на «серапионов», Шкловский уточняет: «Лунц, Слонимский, Зильбер, Елизавета Полонская – мои ученики. Только я не учу писать; я им рассказал, что такое литература».
В 1921 и начале 1922 гг. Шкловский активно печатается в журналах «Петербург», «Дом искусств», «Книжный угол», отдельными оттисками выходят его статьи «Развертывание сюжета. Как сделан "Дон-Кихот"», «"Тристрам Шенди" Стерна и теория романа», «Розанов», публикуется написанная еще в 1919 мемуарная книга «Революция и фронт» (все – 1921).
Появление в Берлине книги Г. Семенова «Боевая и военная работа партии социалистов-революционеров в 1918-1919 гг.» (1922), где упоминался и Шкловский, вновь обострило ситуацию. Среди бывших эсеров начались аресты, и Шкловский справедливо опасался за свою жизнь и свободу.
Возвращаясь домой ночью 4 марта, он заметил, что окна его и соседней комнат освещены. Без вещей, с одними санками, на которых вез дрова, Шкловский отправился к знакомым. Прожив в Петрограде еще десять дней и бесстрашно появляясь в публичных местах – так он посещал Госиздат, чтобы получить разрешение на выход книги «Эпилог» (1922), 14 марта 1922 г. Шкловский по льду Финского залива бежит в Финляндию.
Жена его, взятая в качестве заложницы, находится некоторое время в заключении. «Освободили ее за виру в 200 рублей золотом. Вира оказалась "дикой", так как внесли ее литераторы купно. Главным образом Серапионы», – писал он А.М. Горькому. В финском карантине Шкловский работает над продолжением мемуаров, рассказывающих о событиях недавнего прошлого, в том числе, и о своей работе в эсеровской организации. Книга писалась таким образом, чтобы из нее нельзя было почерпнуть компрометирующих сведений о каких бы то ни было третьих лицах. Дописывалась книга уже в Берлине, где вышла под названием «Сентиментальное путешествие» (1923), объединив в качестве отдельных частей появившиеся ранее «Революцию и фронт» и «Эпилог».
В книге этой в полной мере воплотилась писательская манера Шкловского. Напряженная интонация и библейская символика (ветер, замыкающий круги своя), неожиданность образов (обезьяны, как птицы, на дереве) и библейская же простота описаний неисчислимых бедствий и русских, и айсоров, и курдов, воспоминания о Персии, перемежающиеся с воспоминаниями о Галиции, Киеве и Петрограде, создают единую картину России в 1917-1922 гг.
Уже с конца 1922 г. Шкловский начинает хлопотать о возвращении на родину. При этом он напряженно работает – выступает с лекциями, пишет статьи, сотрудничает с фирмой «Руссторгфильм». В Берлине выходят книги «Литература и кинематограф» (1923), тема которой заявлена в заглавии, и «Ход коня» (1923), составленная из статей, написанных в 1919-1921 гг. Название отнюдь не случайно. И доброжелатели, и строгие оппоненты за редким исключением не понимали, что в основе этой прозы лежит не эффектный стилистический прием, а определенная система мышления. Заимствовавший короткую фразу из русского газетного фельетона, в частности, у журналиста и публициста В.М. Дорошевича, а некоторые интонационные ходы у В.В. Розанова, Шкловский выстраивает текст не согласно линейной логике изложения, а следуя за собственными ассоциациями, иногда напрочь удаляясь от предмета разговора, чтобы неожиданно вернуться к нему, согласно нелинейной художественной логике. В начале сборника автор поместил изображение шахматной доски, пояснив: «Конь ходит боком… Много причин странности хода коня, и главная из них – условность искусства… Вторая причина в том, что конь не свободен – он ходит вбок потому, что прямая дорога ему запрещена».
В Берлине Шкловский создает (по его словам, диктует за неделю) книгу «Zoo. Письма не о любви, или Третья Элоиза» (перв. изд. – 1923), имеющую посвящение Эльзе Триоле, в которую он был влюблен. Картины русского Берлина завершаются письмом, адресованным во ВЦИК, с просьбой пустить автора обратно домой. Шкловский вернулся в Россию в сентябре 1923 г.
Обосновавшись в Москве (непременное условие, на котором его впустили в страну), он опять интенсивно работает, причем не всегда в области искусства (так, какое-то время Шкловский служит в Льнотресте). Он печатается в периодике, выпускает сборник «О теории прозы», объединивший некоторые старые статьи, и написанный совместно со Вс. Ивановым на тему будущей химической войны авантюрный роман в девяти выпусках «Иприт» (оба – 1925).
В 1926 г. печатается книга «Третья фабрика», заключительная часть автобиографической «трилогии» Шкловского, включающей также «Сентиментальное путешествие» и «Zoo». По утверждению автора, первая фабрика – семья и школа, вторая – ОПОЯЗ, третья обрабатывает его «сейчас», то есть, это и Третья фабрика Госкино, где он работает, и в широком смысле жизнь. Здесь появляются метафоры современности «лен на мялке» и «лен на стлище» и заявлено: «Время не может ошибаться, время не может быть передо мной виноватым».
Одна за другой появляются книги о современной литературе «Удачи и поражения Максима Горького» (1926), «Пять человек знакомых» (1927) и «Гамбургский счет» (1928), название которой стало нарицательным. Это крылатое выражение подразумевает подлинную значимость художника (на цирковых чемпионатах борцы действуют по указанию антрепренеров, но раз в году они собираются в гамбургском трактире и борются без публики, это необходимо, «чтобы не исхалтуриться»). В эти же годы Шкловский интенсивно пишет о кино и для кино, среди работ, созданных им в соавторстве или самостоятельно, сценарии фильмов «Крылья холопа», «По закону», «Предатель» (все – 1926), «Третья Мещанская», «Ухабы» (оба – 1927), «Два броневика», «Дом на Трубной», «Казаки», «Капитанская дочка», «Овод», «Последний аттракцион» (все – 1928).
Складывалось впечатление, что интерес Шкловского постепенно смещается в область истории литературы, о чем свидетельствовали книги «Матерьял и стиль в романе Льва Толстого "Война и мир"» (1928) и «Матвей Комаров, житель города Москвы» (1929), посвященная полузабытому лубочному писателю. Возможно, и так, но были причины не менее серьезные. Превосходно чувствующий атмосферу времени, Шкловский видел, что время меняется. Появлялись статьи и книги, где формальный метод и его представители подвергались суровой критике.
1930-1950-е гг. 27 января 1930 г. в «Литературной газете» была опубликована статья Шкловского «Памятник научной ошибке», воспринятая как сдача позиций и капитуляция. Осуждение автором формализма и своей роли в нем не столько свидетельство разочарования в самом методе, хотя тот и переживал серьезный кризис, сколько не совсем удачная попытка заявить о лояльности (Шкловский был единственным из представителей формальной школы, за которым числилось столько «хвостов», в том числе, и политических).
Попытка договориться, на сей раз с самим собой, заметна и в книге «Поденщина» (1930), с ее пафосом ежедневных мелких свершений, поденной литературной работы, и в написанной ранее книге «Техника писательского ремесла» (1927), где провозглашается принцип «второй профессии» для писателя, которая, по мысли автора, необходима, чтобы не потерять ощущения действительности. Новым, по сравнению с прежними взглядами Шкловского, является осознание им места литератора в потоке жизни, характерно, что раздел книги «Поиски оптимизма» (1931), посвященный самоубийству В. Маяковского, назван «Случай на производстве».
Шкловский много ездит по стране, участвует в издательских начинаниях А.М. Горького, в том числе, входит в авторский коллектив по написанию истории Магнитостроя, осенью 1932 г. отправляется на Беломорско-Балтийский канал. Главной целью поездки является не сбор материала (хотя Шкловский написал обширные фрагменты для коллективной книги 1934 г., посвященной строительству), а встреча с братом филологом Вл.Б. Шкловским (1889-1937), активным деятелем иосифлянского движения, находившимся в заключении, и по возможности облегчение его участи. Именно тогда родился один из самых известных афоризмов Шкловского, на вопрос сопровождавшего его чекиста, как он себя здесь чувствует, он ответил: «Как живая лиса в меховом магазине».
Несвобода времени сказалась и на замыслах Шкловского. Книга «О советской прозе» в свет не вышла, «Заметки по истории и теории очерка и романа», над которыми долгое время работал Шкловский, остались не завершенными. Он пишет историко-литературную монографию «Чулков и Левшин» (1933), историко-биографические книги «Капитан Федотов» и «Марко Поло» (обе – 1936), выпускает сборник статей «Дневник» (1939), формально похожий на его оригинальные книги, однако лишенный внутренней органической цельности, мемуарную книгу «О Маяковском» (1940).
Во время Великой Отечественной войны Шкловский находится в эвакуации в Алма-Ате, впечатления этого периода отчасти нашли отражение в книге «Встречи» (1944). Сильным, возможно, необратимым потрясением стала для него смерть сына, погибшего на фронте за несколько месяцев до победы.
В 1949 г., когда шла борьба с космополитизмом, К. Симонов в журнальной статье выступил с утверждением, что «Гамбургский счет» – «абсолютно буржуазная, враждебная всему советскому искусству книга». Обращение к давней книге связано с тем, что в послевоенный период Шкловского публикуют мало и лишь в периодике. Отчасти выручали переводы с языков народов СССР и киносценарии, написанные самостоятельно или в соавторстве, среди которых «Алишер Навои» (1947), «Далекая невеста» (1948), «Чук и Гек» (1953) . Книги вновь начали выходить в период общественных перемен, наступивший после смерти И.В. Сталина. Это «Заметки о прозе русских классиков» (перв. изд. – 1953), «Повесть о художнике Федотове» (1955), «За и против. Заметки о Достоевском» (1957), «Исторические повести и рассказы» (1958), «Художественная проза. Размышления и разборы» (перв. изд. – 1959).
1960-1980-е гг. Последние десятилетия жизни Шкловского отмечены спокойствием и стабильностью. Он – признанный классик литературоведения, идеи которого вошли в научный оборот. Мемуарная книга «Жили-были» (перв. изд. – 1962), биография «Лев Толстой» (перв. изд. – 1963), сборник «За сорок лет. Статьи о кино» (1965), двухтомник «Повести о прозе» (1966) и литературоведческая книга «Тетива. О несходстве сходного» (1970) делают его имя популярным у широкого круга читателей, ничего не добавляя к прежним научным открытиям. Это книги отдельных прекрасных образов и занимательных частностей при неясности общей концепции. Способствовали популярности и многосерийные телевизионные фильмы «Жили-были» (1972) и «Слово о Льве Толстом» (1978), по сути, развернутые монологи Шкловского, зафиксированные на пленку.
Государственная премия СССР за 1979 г., которой была отмечена книга «Эйзенштейн» (перв. изд. – 1973) подтвердила высокое официальное признание Шкловского и отсутствие претензий к нему со стороны государства. Шкловский теперь – почетный реликт, современник давно ушедшей эпохи, мнение, которое сам он пытался опровергнуть, чему свидетельством постоянный труд. Последние прижизненные книги «Энергия заблуждения» (1981) и «О теории прозы» (1983) – коллаж из воспоминаний и заметок по теории литературы, фрагменты бесед «под магнитофон». В последнем телевизионном интервью на вопрос корреспондента, что его сейчас волнует, Шкловский ответил: «Некогда волноваться. Работать надо».
Значение Шкловского для русской культуры трудно переоценить. Он то «бродило», без которого немыслимо само «брожение», живое движение искусства. Один из создателей и центральных фигур Общества изучения поэтического языка (ОПОЯЗ), он не только принес в науку новую терминологию, а с ней и новый подход к литературным явлениям (среди важнейших такие понятия, как «материал» и «прием»), побуждая исследовать не общественные типы или отношения, отразившиеся в произведении, а его конструкцию, сами формулировки, предложенные Шкловским, звучали, как белый стих, повторялись учениками в качестве афоризмов («…наследование при смене литературных школ идет не от отца к сыну, а от дяди к племяннику»). Значение имеет уже то, о чем Шкловский говорил без ложной скромности: «Я воскресил в России Стерна, сумев его прочитать»: в книгах писателя-сентименталиста он обнаружил новаторство формы.
Блистательный полемист, громогласный оратор, увлекательнейший рассказчик (так, не зная о религиозных запретах, он в двадцатых годах искупался в горной реке без белья, за что местные жители хотели отрезать ему уши, но он стал рассказывать и вскоре, заслушавшись, мстители забыли о мести), Шкловский своим существованием вызывал на спор. В качестве героя или прототипа он присутствует в книгах М. Булгакова «Белая гвардия» (Шполянский), О. Форш «Сумасшедший корабль» (Жуканец), В. Каверина «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове» (Некрылов), Вс. Иванова «У» (Андрейшин), у двух последних авторов критический диалог со Шкловским продолжался всю жизнь, перейдя со страниц беллетристики на страницы мемуаров. Можно говорить о столь же активном, хотя не законченном диалоге с А. Платоновым, которого Шкловский впервые упомянул в «Третьей фабрике», и который писал о Шкловском и в критических статьях, и в памфлете «Антисексус», Шкловский, по предположению исследователей, был прототипом Сербинова из повести «Котлован».
Выдвигая понятие «литературная личность», Б.М. Эйхенбаум имел в виду именно Шкловского, к чему, в первую очередь, подтолкнул он сам, утверждая в статьях и книгах, что настоящий Шкловский с «литературно-книжным» Виктором Шкловским не имеет ничего общего.
Своеобразный стиль Шкловского породил огромное количество имитаторов, иногда провоцируя даже талантливых людей на прямое заимствование – роман К. Федина «Города и годы» первоначально должен был называться по заключительной строке «Еще ничего не кончилось» из книги «Революция и фронт», мемуарная книга В. Каверина названа «Письменный стол», по названию второй части «Сентиментального путешествия». Стиль Шкловского превосходно чувствовали пародисты (среди лучших работ пародии М. Зощенко, А. Архангельского, Л. Лазарева, С. Рассадина, Б. Сарнова).
Предельная степень авторефлексии, начиная с первых книг, моделирование творческих индивидуальностей, о которых он писал, на основании модели собственного поведения (такова книга об С.М. Эйзенштейне), отказ от многих научных положений, воспринимаемый как отказ от убеждений (Р.О. Якобсон, долго друживший со Шкловским, вернул ему книгу с дарственной надписью) при таком масштабе личности, каков масштаб личности Шкловского, должны рассматриваться в качестве частностей, не способных отменить и разрушить целое.
Умер Виктор Борисович Шкловский 5 декабря 1984 г. в Москве.
