Шишига
Шишига
Ольга Теньковская
Молодая женщина, закончив университет, приезжать в деревню преподавать литературу. Здесь она встречает лесную ведьму Шишигу, много лет назад влюбившуюся в ее деда и отвергнутую им
Ольга Теньковская
Шишига
Глава 1
Окончание университета ознаменовалось для меня событием хотя и ожидаемым, но все-таки неожиданным и ошеломляющим: комиссия по распределению обозначила для меня рабочим местом школу в деревне. Это как первый осенний снег: все знают, что в середине октября он непременно выпадет, липкий, назойливый, затягивающий дорогу скользкой пленкой, и все на дороге будет не так, как надо, неуправляемые машины начнут метаться, как стая испуганных кур, пытаясь увернуться, кудахча тормозами и разбрасывая пучки перьев-хлопьев, если увернуться не удалось, – все знают, но большинство не заботится заранее сменить резину или хотя бы не выезжать в этот день на своем драндулете, а воспользоваться автобусом, например.
Вот так и я: знала же, что будет распределение, и будет деревня. И нужно было просто выйти замуж, чтобы деревни не было. Полгода назад! Срочно!!!
Не озаботилась. Не вышла. Не взяла примера с деревенских девушек, начавших решать матримониальные вопросы еще пять лет назад, буквально с первого дня заселения в общагу. В нашу классную университетскую общагу, построенную на газпромовские деньги, два новеньких корпуса по двенадцать этажей каждый с огромными рекреациями, с жилыми секциями в две-три комнаты, дополненными кухней, туалетной и ванной комнатами. Еще не успев перезнакомиться как следует, мы – городские дурочки – впали в культурную кому, став свидетелями странной сцены.
– Ты к Андрею не подходи, с ним Верочка Штайн ходить будет, – громко прошипела одна деревенская барышня другой.
– К кому хочу, к тому и подхожу, – объявила другая опять же шепотом, но чудесная акустика аудитории подхватила шепот, усилила его многократно и залила в уши всем, кто захотел услышать.
«С ним ходить будет»… Господи, где, в каком русском языке люди, в смертном бою взявшие филфак, нашли такую фигуру речи?
Андрей, бывший тут же, покрылся даже не красными, а какими-то синими трупными пятнами и уткнулся в книгу, а Верочка Штайн ощерила свои мелкие зубки в победоносной улыбке.
Каюсь, но эту самодовольную улыбку, обозначившую безраздельное пользование чьей-то молодой жизнью, я ей простить не смогла: ближайшую университетскую дискотеку проводили в рекреации общежития, и вот там-то я пригласила Андрея на белый танец, опередив Верочку, долго и медленно идущую из другого конца рекреации к, якобы, отвоеванной добыче. Верочка затормозила, но вмешиваться не стала, видимо, посчитав, что я просто не знаю законов общаги, когда другим девочкам нельзя танцевать с забронированным на всю оставшуюся жизнь парнем Верочки.
Мне было семнадцать, но в этот момент я уже была замужем за взрослым мужчиной и знала такое, о чем Верочка, возможно, начала догадываться лет через двадцать после того памятного вечера. Я танцевала с Андреем, над залом плыло «Там, где клен стоит над речной волной…», мы ничего себе не позволяли, его правая рука не опускалась ниже моей талии, мы мило улыбались друг другу, но время от времени он наклонял ко мне свою голову, и я вливала ему в ухо яд не хуже того, что влил Клавдий своему брату, чтобы отобрать у него и королеву, и королевство, и левая рука Андрея, та, что лежала на моей спине, лихорадочно мяла шелк моего платья.
Следующие танцы я лихо отпрыгала с беснующейся молодой толпой, а потом Андрей пригласил меня, и мы снова поплыли по залу, словно были одни в этом мире, и уж теперь он прижал меня к себе, к горячему телу под голубыми джинсами, которых в то время почти ни у кого не было, а Андрей как прилетел в этих джинсах в наш большой сибирский город из какой-то там Элисты, так и ходил в них и двух рубашках, меняя одну на другую по мере загрязнения.
Он целовал мои волосы, прикасался щекой к моей щеке, косил на меня голубым глазом, как косится породистый воспитанный пес, когда ты в первый раз пытаешься погладить его по голове. И снова наклонял ко мне ухо, чтобы услышать… Что? Я молчала. В этот раз я молчала. Но он уже завелся. Прошел мимо ошарашенной Верочки с ее ощерившейся мордочкой и снова пригласил меня. Конечно, я наградила его за это, сказала ему то, что он хотел услышать. Словами, которые, возможно, он, мужчина, уже после армии, слышал от молоденькой девчонки впервые. И Андрей начал целовать меня, жарко, в губы, танцующие рядом пары останавливались, в изумлении смотрели на нас. И Верочка видела это. Притаившись в темном углу рекреации, она теребила крутой локон, выбившийся из прически, ее мордочка исказилась и сморщилась, как трюфель, а в глазах стояли слезы. Мне было односвойственно.
А потом я ушла. Моя тетка жила рядом с университетом, я всегда уходила с дискотек к ней, в ее теплую уютную квартиру, уставленную дорогими фарфоровыми статуэтками. Мы сидели на кухне, пили горячее молоко с печеньем, позвонил муж, убедился, что я у тетки, а не Бог знает в какой постели с Бог знает каким молокососом.
В общаге в это время разворачивалась трагедия…
Подробностями я не интересовалась, но на другой день общаговское население потока смотрело на меня с осуждением. Верочка на пары не пришла и вообще больше в университет не вернулась, а Андрей пришел. Бланш с левой стороны его лица переливался нежными цветами, не имеющими обозначения, что-то переходящее из одного в другое, и совсем не портил его красивое лицо, наоборот, делал его более привлекательным. Он был как бог со своими длинными русыми кудрями, джинсы и ушитая по тогдашней моде рубашка обтягивали его тело, он не шел – он скользил по поверхности пола, и не только я любовалась им.
Но он был мне не нужен. Побившись о мое равнодушие пару недель, Андрей успокоился и зажил своей жизнью. А Верочка слиняла в Иркутск, перевелась в местный пед, но училась недолго, вышла замуж и родила ребенка. На этом филфак для нее закончился…
Другие же романы в общаге продолжались, их интенсивность то нарастала, то спадала в зависимости от сезона охоты. Все эти молодые мальчики и мужчины, населявшие общежитие, видимо, слабо понимали суть происходящего. Они вырвались из-под родительской опеки, чаще всего из-под юбки своих матерей, но не научились жить самостоятельно, аскетичной жизнью мужчин, знающих себе цену и идущих к цели. Им нужна была жареная на сале картошка, самогон, теплые, на деревенской сметане раскормленные тела. Картошки было много, младшие братья, отцы тащили из деревни целые мешки ее, косами-вязанками везли лук, сумками – морковку. По осени привозили забитых гусей, ломти мяса и сала, завернутые в полотняные тряпки, домовитые их дочери выкладывали все это богатство на узких общаговских балкончиках такими стопами, что курящим парням негде было притулиться. Все это жарилось, парилось, варилось, к вечеру в комнату к девушкам заходили приглашенные. Чинно сидели на кроватях, ели картошку из одной большой чугунной сковороды, пили вино «Осенний вальс», и, неплохо приняв на грудь, сосались по углам рекреации. Следить было некому. Комендантша общаги Наталья Николаевна Куницкая в кровь сбивала короткие жирные ноги и срывала луженую глотку, но сделать ничего не могла: любовь цвела, как сорняк на неухоженном картофельном поле, быстро вызревая и разбрасывая семена, а то ведь скосят, вырвут с корнем во время прополки.
Пока городские филологини грызли камень науки, деревенские барышни, слегка подгрызая тот же камень, направляли генеральную часть сил на то, чтобы никогда не возвращаться в деревню, никогда больше не слышать, как отец говорит «пора управляться» (тоже интересная фигура речи), как мать кричит: Верка, у поросят убрала? – никогда, даже если по возвращении им выдадут золотом инкрустированные подойники, никогда, несмотря на то, что некоторым из них колхозы платили стипендию. Просто – никогда… И все!
Для воплощения мечты нужно было сделать одно нехитрое действие – выйти замуж.
Войны за замужество велись по всем правилам военного искусства: с наступлениями и окопным противостоянием, разведкой и контрразведкой. Сильная сторона почти всегда проигрывала: с ристалища, залитого слезами, соплями, а иногда – кровью, очередная Зена (королева воинов) увозила очередного пленника, перебросив его через хребет своей кобылы.
Были случаи, когда мужчина, попавший в капкан, взывал к своим родителям, в общаге появлялись негодующий отец, или рассвирепевшая мать, или оба вместе, и иногда – только иногда! – им удавалось вырвать сына из цепких, липких лапок претендентки. Но в этом случае жертвой становилась уже девушка, для мужчины это было позорно, остаток дней в университете он проводил в атмосфере бессловесного презрения к нему, поэтому парни, как могли, пытались выпутаться сами.
К концу учебы скандалы вспыхивали все чаще:
– Ааа, так ты со мной переспал, а теперь в сторону?!
– ?
– А что я скажу своим родителям?!!
– ?
– Ты обещал мне!!!
–?
И все чаще наезжали как бы в гости к дочерям будущие тещи, посмотреть, прицениться, а потом – «смотри, не упусти» – отбывали назад.
Матримониальные хлопоты немного стихли, когда в общаге обнаружилось венерическое заболевание. Мужчины-преподаватели, предварительно выдворив девушек из аудиторий, уговаривали мужское население общежития, имевшее интимные отношения с … – назывались фамилии и имена двух девушек, – немедленно обратиться в санитарную часть. Когда количество обратившихся значительно превысило цифру тридцать, ректор сошел с ума, выкинул с работы Наталью Николаевну Куницкую и лично сам возглавил крестовый поход против разврата, совершая и понуждая к совершению ночных набегов на общежитие коллег-мужчин.
Общага притихла: кара наступала немедленно.
Но подоспела зимняя сессия, все уткнулись в учебники, неприятность как-то ушла на второй план, и все началось снова.
Надо ли говорить, что одна за другой рождались советские студенческие семьи?
Надо ли рассказывать, как молодые мужья раз в две недели вышибали из комнат своих друзей-сожителей и притаскивали туда новоиспеченную жену, а потом вся секция полночи слушала скрип не приспособленной под секс общаговской кровати, повизгивание и шум воды в общей ванной.
Надо ли удивляться тому, что к концу пятого курса все деревенские барышни оказались замужем, а мы – городские сумасшедшие – нет!
Надо ли объяснять, с каким ужасом мы поняли, что деревня – это наша судьба на ближайшие три года?
И, да: в числе прочих оказалась я, поскольку к тому времени уже оформила развод: муж из взрослого любящего мужчины как-то очень быстро превратился в мелочное существо, постоянно и нудно ноющее: бабе больше техникума не надо… Терпение лопнуло. Как-то утром, после очередной бессонной ночи, ухлопанной на выяснение, нужно ли бабе что-то большее, чем техникум и слабо функционирующий член, я приняла душ, накрасилась так, словно собиралась не в университет, а в варьете, притом не в роли зрителя, сварила только себе кофе и, спокойно попивая его, выдала ошалевшему мужлану следующую фразу:
– Советую припомнить, какой техникум тебе больше по душе, встать сегодня возле его крыльца, дождаться, когда оттуда повалят бабы, и выбрать себе в жены ту, которая больше понравится…
Быстренько обременить себя новым браком к концу учебы я почему-то не решилась.
И ровно так же, как после первого осеннего снегопада наступает день жестянщика, жесть наступила в моей жизни, когда председатель комиссии по распределению, отвергнув все мои аргументы и строго посмотрев в мою сторону, назвал район огромной области, в котором отныне мне надлежало жить и работать целых три года.
«Это меня Верка прокляла», – подумала я неожиданно…
Глав
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71431954?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Ольга Теньковская
Молодая женщина, закончив университет, приезжать в деревню преподавать литературу. Здесь она встречает лесную ведьму Шишигу, много лет назад влюбившуюся в ее деда и отвергнутую им
Ольга Теньковская
Шишига
Глава 1
Окончание университета ознаменовалось для меня событием хотя и ожидаемым, но все-таки неожиданным и ошеломляющим: комиссия по распределению обозначила для меня рабочим местом школу в деревне. Это как первый осенний снег: все знают, что в середине октября он непременно выпадет, липкий, назойливый, затягивающий дорогу скользкой пленкой, и все на дороге будет не так, как надо, неуправляемые машины начнут метаться, как стая испуганных кур, пытаясь увернуться, кудахча тормозами и разбрасывая пучки перьев-хлопьев, если увернуться не удалось, – все знают, но большинство не заботится заранее сменить резину или хотя бы не выезжать в этот день на своем драндулете, а воспользоваться автобусом, например.
Вот так и я: знала же, что будет распределение, и будет деревня. И нужно было просто выйти замуж, чтобы деревни не было. Полгода назад! Срочно!!!
Не озаботилась. Не вышла. Не взяла примера с деревенских девушек, начавших решать матримониальные вопросы еще пять лет назад, буквально с первого дня заселения в общагу. В нашу классную университетскую общагу, построенную на газпромовские деньги, два новеньких корпуса по двенадцать этажей каждый с огромными рекреациями, с жилыми секциями в две-три комнаты, дополненными кухней, туалетной и ванной комнатами. Еще не успев перезнакомиться как следует, мы – городские дурочки – впали в культурную кому, став свидетелями странной сцены.
– Ты к Андрею не подходи, с ним Верочка Штайн ходить будет, – громко прошипела одна деревенская барышня другой.
– К кому хочу, к тому и подхожу, – объявила другая опять же шепотом, но чудесная акустика аудитории подхватила шепот, усилила его многократно и залила в уши всем, кто захотел услышать.
«С ним ходить будет»… Господи, где, в каком русском языке люди, в смертном бою взявшие филфак, нашли такую фигуру речи?
Андрей, бывший тут же, покрылся даже не красными, а какими-то синими трупными пятнами и уткнулся в книгу, а Верочка Штайн ощерила свои мелкие зубки в победоносной улыбке.
Каюсь, но эту самодовольную улыбку, обозначившую безраздельное пользование чьей-то молодой жизнью, я ей простить не смогла: ближайшую университетскую дискотеку проводили в рекреации общежития, и вот там-то я пригласила Андрея на белый танец, опередив Верочку, долго и медленно идущую из другого конца рекреации к, якобы, отвоеванной добыче. Верочка затормозила, но вмешиваться не стала, видимо, посчитав, что я просто не знаю законов общаги, когда другим девочкам нельзя танцевать с забронированным на всю оставшуюся жизнь парнем Верочки.
Мне было семнадцать, но в этот момент я уже была замужем за взрослым мужчиной и знала такое, о чем Верочка, возможно, начала догадываться лет через двадцать после того памятного вечера. Я танцевала с Андреем, над залом плыло «Там, где клен стоит над речной волной…», мы ничего себе не позволяли, его правая рука не опускалась ниже моей талии, мы мило улыбались друг другу, но время от времени он наклонял ко мне свою голову, и я вливала ему в ухо яд не хуже того, что влил Клавдий своему брату, чтобы отобрать у него и королеву, и королевство, и левая рука Андрея, та, что лежала на моей спине, лихорадочно мяла шелк моего платья.
Следующие танцы я лихо отпрыгала с беснующейся молодой толпой, а потом Андрей пригласил меня, и мы снова поплыли по залу, словно были одни в этом мире, и уж теперь он прижал меня к себе, к горячему телу под голубыми джинсами, которых в то время почти ни у кого не было, а Андрей как прилетел в этих джинсах в наш большой сибирский город из какой-то там Элисты, так и ходил в них и двух рубашках, меняя одну на другую по мере загрязнения.
Он целовал мои волосы, прикасался щекой к моей щеке, косил на меня голубым глазом, как косится породистый воспитанный пес, когда ты в первый раз пытаешься погладить его по голове. И снова наклонял ко мне ухо, чтобы услышать… Что? Я молчала. В этот раз я молчала. Но он уже завелся. Прошел мимо ошарашенной Верочки с ее ощерившейся мордочкой и снова пригласил меня. Конечно, я наградила его за это, сказала ему то, что он хотел услышать. Словами, которые, возможно, он, мужчина, уже после армии, слышал от молоденькой девчонки впервые. И Андрей начал целовать меня, жарко, в губы, танцующие рядом пары останавливались, в изумлении смотрели на нас. И Верочка видела это. Притаившись в темном углу рекреации, она теребила крутой локон, выбившийся из прически, ее мордочка исказилась и сморщилась, как трюфель, а в глазах стояли слезы. Мне было односвойственно.
А потом я ушла. Моя тетка жила рядом с университетом, я всегда уходила с дискотек к ней, в ее теплую уютную квартиру, уставленную дорогими фарфоровыми статуэтками. Мы сидели на кухне, пили горячее молоко с печеньем, позвонил муж, убедился, что я у тетки, а не Бог знает в какой постели с Бог знает каким молокососом.
В общаге в это время разворачивалась трагедия…
Подробностями я не интересовалась, но на другой день общаговское население потока смотрело на меня с осуждением. Верочка на пары не пришла и вообще больше в университет не вернулась, а Андрей пришел. Бланш с левой стороны его лица переливался нежными цветами, не имеющими обозначения, что-то переходящее из одного в другое, и совсем не портил его красивое лицо, наоборот, делал его более привлекательным. Он был как бог со своими длинными русыми кудрями, джинсы и ушитая по тогдашней моде рубашка обтягивали его тело, он не шел – он скользил по поверхности пола, и не только я любовалась им.
Но он был мне не нужен. Побившись о мое равнодушие пару недель, Андрей успокоился и зажил своей жизнью. А Верочка слиняла в Иркутск, перевелась в местный пед, но училась недолго, вышла замуж и родила ребенка. На этом филфак для нее закончился…
Другие же романы в общаге продолжались, их интенсивность то нарастала, то спадала в зависимости от сезона охоты. Все эти молодые мальчики и мужчины, населявшие общежитие, видимо, слабо понимали суть происходящего. Они вырвались из-под родительской опеки, чаще всего из-под юбки своих матерей, но не научились жить самостоятельно, аскетичной жизнью мужчин, знающих себе цену и идущих к цели. Им нужна была жареная на сале картошка, самогон, теплые, на деревенской сметане раскормленные тела. Картошки было много, младшие братья, отцы тащили из деревни целые мешки ее, косами-вязанками везли лук, сумками – морковку. По осени привозили забитых гусей, ломти мяса и сала, завернутые в полотняные тряпки, домовитые их дочери выкладывали все это богатство на узких общаговских балкончиках такими стопами, что курящим парням негде было притулиться. Все это жарилось, парилось, варилось, к вечеру в комнату к девушкам заходили приглашенные. Чинно сидели на кроватях, ели картошку из одной большой чугунной сковороды, пили вино «Осенний вальс», и, неплохо приняв на грудь, сосались по углам рекреации. Следить было некому. Комендантша общаги Наталья Николаевна Куницкая в кровь сбивала короткие жирные ноги и срывала луженую глотку, но сделать ничего не могла: любовь цвела, как сорняк на неухоженном картофельном поле, быстро вызревая и разбрасывая семена, а то ведь скосят, вырвут с корнем во время прополки.
Пока городские филологини грызли камень науки, деревенские барышни, слегка подгрызая тот же камень, направляли генеральную часть сил на то, чтобы никогда не возвращаться в деревню, никогда больше не слышать, как отец говорит «пора управляться» (тоже интересная фигура речи), как мать кричит: Верка, у поросят убрала? – никогда, даже если по возвращении им выдадут золотом инкрустированные подойники, никогда, несмотря на то, что некоторым из них колхозы платили стипендию. Просто – никогда… И все!
Для воплощения мечты нужно было сделать одно нехитрое действие – выйти замуж.
Войны за замужество велись по всем правилам военного искусства: с наступлениями и окопным противостоянием, разведкой и контрразведкой. Сильная сторона почти всегда проигрывала: с ристалища, залитого слезами, соплями, а иногда – кровью, очередная Зена (королева воинов) увозила очередного пленника, перебросив его через хребет своей кобылы.
Были случаи, когда мужчина, попавший в капкан, взывал к своим родителям, в общаге появлялись негодующий отец, или рассвирепевшая мать, или оба вместе, и иногда – только иногда! – им удавалось вырвать сына из цепких, липких лапок претендентки. Но в этом случае жертвой становилась уже девушка, для мужчины это было позорно, остаток дней в университете он проводил в атмосфере бессловесного презрения к нему, поэтому парни, как могли, пытались выпутаться сами.
К концу учебы скандалы вспыхивали все чаще:
– Ааа, так ты со мной переспал, а теперь в сторону?!
– ?
– А что я скажу своим родителям?!!
– ?
– Ты обещал мне!!!
–?
И все чаще наезжали как бы в гости к дочерям будущие тещи, посмотреть, прицениться, а потом – «смотри, не упусти» – отбывали назад.
Матримониальные хлопоты немного стихли, когда в общаге обнаружилось венерическое заболевание. Мужчины-преподаватели, предварительно выдворив девушек из аудиторий, уговаривали мужское население общежития, имевшее интимные отношения с … – назывались фамилии и имена двух девушек, – немедленно обратиться в санитарную часть. Когда количество обратившихся значительно превысило цифру тридцать, ректор сошел с ума, выкинул с работы Наталью Николаевну Куницкую и лично сам возглавил крестовый поход против разврата, совершая и понуждая к совершению ночных набегов на общежитие коллег-мужчин.
Общага притихла: кара наступала немедленно.
Но подоспела зимняя сессия, все уткнулись в учебники, неприятность как-то ушла на второй план, и все началось снова.
Надо ли говорить, что одна за другой рождались советские студенческие семьи?
Надо ли рассказывать, как молодые мужья раз в две недели вышибали из комнат своих друзей-сожителей и притаскивали туда новоиспеченную жену, а потом вся секция полночи слушала скрип не приспособленной под секс общаговской кровати, повизгивание и шум воды в общей ванной.
Надо ли удивляться тому, что к концу пятого курса все деревенские барышни оказались замужем, а мы – городские сумасшедшие – нет!
Надо ли объяснять, с каким ужасом мы поняли, что деревня – это наша судьба на ближайшие три года?
И, да: в числе прочих оказалась я, поскольку к тому времени уже оформила развод: муж из взрослого любящего мужчины как-то очень быстро превратился в мелочное существо, постоянно и нудно ноющее: бабе больше техникума не надо… Терпение лопнуло. Как-то утром, после очередной бессонной ночи, ухлопанной на выяснение, нужно ли бабе что-то большее, чем техникум и слабо функционирующий член, я приняла душ, накрасилась так, словно собиралась не в университет, а в варьете, притом не в роли зрителя, сварила только себе кофе и, спокойно попивая его, выдала ошалевшему мужлану следующую фразу:
– Советую припомнить, какой техникум тебе больше по душе, встать сегодня возле его крыльца, дождаться, когда оттуда повалят бабы, и выбрать себе в жены ту, которая больше понравится…
Быстренько обременить себя новым браком к концу учебы я почему-то не решилась.
И ровно так же, как после первого осеннего снегопада наступает день жестянщика, жесть наступила в моей жизни, когда председатель комиссии по распределению, отвергнув все мои аргументы и строго посмотрев в мою сторону, назвал район огромной области, в котором отныне мне надлежало жить и работать целых три года.
«Это меня Верка прокляла», – подумала я неожиданно…
Глав
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71431954?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Ольга Теньковская
Тип: электронная книга
Жанр: Эротические романы
Язык: на русском языке
Издательство: Автор
Дата публикации: 13.12.2024
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: Молодая женщина, закончив университет, приезжать в деревню преподавать литературу. Здесь она встречает лесную ведьму Шишигу, много лет назад влюбившуюся в ее деда и отвергнутую им