Главная страница | Стихи и поэзия | Улитка на склоне Фудзи

Улитка на склоне Фудзи
Исса Кобаяси
Эксклюзивная классика (АСТ)
Исса одним из первых начал отходить от привычных канонов японской поэзии, вкладывая в стихи свои личные наблюдения и ощущения. Для него главным всегда было с максимальной точностью запечатлеть окружающую действительность и найти прекрасное в привычных и обыденных вещах, обычно полностью игнорируемых его предшественниками. А благодаря тому, что Исса писал и о собственных переживаниях, написанные им строчки позволяют не только увидеть красоту мира, но и разглядеть скрывающегося за трехстишиями человека.
В данное издание вошли лучшие хайку Иссы, а также фрагменты из книги прозы «Моя весна» и дневник «Последние дни отца» – трогательные и пронзительные хроники, повествующие о том, как Исса ухаживал за умирающим тяжелобольным отцом.
Хокку «Тихо, тихо ползи, / Улитка, по склону Фудзи» дало название знаменитой повести братьев Стругацких «Улитка на склоне».

Исса Кобаяси
Улитка на склоне Фудзи

© Перевод. Т. Соколова-Делюсина, 2024
© Перевод. В. Маркова, наследники, 2024
© ООО «Издательство АСТ», 2024

Предисловие
Лети же сюда,
С тобой поиграем вместе,
Воробушек-сирота.
Уже в этом стихотворении, сочиненном шестилетним крестьянским мальчиком Кобаяси Ятаро, вошедшим впоследствии в историю японской поэзии под псевдонимом Исса, проявились те черты, которые придают такое своеобразие творческому методу последнего великого мастера хайку.
Исса принадлежит к числу тех немногих японских поэтов старого времени, в творчестве которых в полной мере отразилась их человеческая судьба. Японская классическая поэзия, как правило, избегала непосредственности и конкретности в изображении действительности. Основным для нее всегда был путь от сердца к слову, а не от действительности к слову. Мастерство поэта определялось прежде всего умением в канонических образах передавать каноническое же, то есть одобренное и закрепленное предыдущей литературной традицией состояние души. Индивидуальность проявлялась в тончайших нюансах и поворотах трактовки канона. Между творчеством и конкретным жизненным опытом всегда существовала определенная дистанция, которая чаше всего и обрекает на неудачу попытки использовать произведения того или иного поэта в качестве источника для воссоздания его живого человеческого облика, для уточнения отдельных вех его жизненного пути. Исса одним из первых если не уничтожил полностью, то значительно сократил эту дистанцию. Читая его стихи, его прозу, мы ощущаем своеобразие не только его поэтического таланта, но и его человеческой личности. Не случайно поэтому о нем известно гораздо больше, чем о его предшественниках и современниках.
Исса родился в 1763 году в глухой горной провинции Синано, в деревушке Касивабара. Он был первенцем зажиточного крестьянина Кобаяси Ягохэя. Исса рано лишился матери, изведал горькую долю нелюбимого пасынка. Четырнадцатилетним подростком был отторгнут от родного очага и отправлен в далекую столицу Эдо (современный Токио). Там, не оправдав ожиданий отца, надеявшегося увидеть сына преуспевающим торговцем или ремесленником, Исса сделался профессиональным поэтом и, подобно другим своим собратьям, бродил по разным провинциям, зарабатывая на жизнь сочинением хайку. В тридцать девять лет он вернулся в родную деревню, где застал тяжелобольного отца, вскоре скончавшегося на его руках. Началась мучительная и долгая тяжба с мачехой и младшим братом из-за наследства. Только через двенадцать лет, получив наконец свою долю, Исса (к тому времени ему было уже за пятьдесят) смог обзавестись семьей. Оставив Эдо, он поселился в деревне, обрабатывал небольшое поле и давал уроки хайку. У него родились дети – четыре сына и дочь, но все они умерли в малолетстве, а вскоре за ними последовала и любимая жена Кику. Исса никогда не забывал ее, хотя женился еще дважды. Он скончался в 1827 году. Дочь Ята – единственный ребенок, продолживший его род, – родилась уже после его смерти.
Творческое наследие Иссы велико – около двадцати тысяч хайку, несколько произведений в жанре хайбун (дневники, путевые заметки, эссе), из которых наиболее значительным является книга прозы и стихов «Моя весна». Сохранились также рисунки Иссы в жанре хайга, органично соединяющие в себе поэзию, каллиграфию и живопись.
Исса вышел на поэтическое поприще в те годы, когда жанр хайку (при его быстро растущей популярности среди самых широких слоев населения) начал приходить в упадок, превращаясь из провозглашенного Басё высокого искусства в стихотворчество чисто развлекательного характера – полупоэзию, полуигру. В хайку начинают цениться чисто внешние эффекты, залогом успеха становятся парадоксальность и комическая окраска образов. В поэтическом обиходе появляются просторечье и диалектизмы. Вместе с тем поэты все чаще осмеливаются пренебрегать многими канонами и правилами стихосложения, которые прежде считались незыблемыми.
Отдавая дань всем веяниям своей эпохи, Исса, тем не менее, не поддался распространенной в те годы тенденции к «принижению высокого». Он нашел свой путь в поэзии, переосмыслив провозглашенную еще великим Басё идею «возвышения низкого», и вернул хайку в русло подлинного искусства. Причем если для Басё и его последователей поэзия была средством познания мира, проникновения в его сокровенные глубины, раскрытия внутренних, недоступных взору связей между отдельными явлениями, то Исса в своих стихах, да и в прозе тоже, стремится прежде всего запечатлеть окружающую его действительность и свои собственные ощущения, запечатлеть с максимальной точностью и полнотой. Басё смотрел на мир глазами мыслителя, Исса описывает мир с безыскусным простодушием, как бы без оглядки на литературную традицию. Хайку Иссы заставляют увидеть трогательную прелесть привычных, неотъемлемых от обыденной жизни каждого человека пустяков, на которые, кажется, никто и внимания не обратит. Он делает предметом поэзии все то, что старательно избегалось его предшественниками, и, соединяя в рамках одного стихотворения низкое и высокое, утверждает значительность и необходимость каждой малости, каждой твари, этому миру принадлежащих.
В этой открытости миру, в ощущении себя его частицей, равноценной остальным, в умении с щемящей душу простотой запечатлеть мельчайшие подробности бытия, пожалуй, и заключается то новое, что привнес Исса в японскую литературу. Интерес к поэзии Иссы велик в Японии и сегодня. Это естественно: обращенная к жизни, насыщенная простыми и вечными образами, проникнутая знакомыми и понятными всем людям чувствами, поэзия Иссы способна найти отклик в душе любого человека, в какое бы время он ни жил.
* * *
В японской поэзии вряд ли найдется жанр, который полнее и ярче, чем поэзия хайку, выразил бы то, что называют сегодня японским национальным духом. Вместе с тем, при всей национальной специфичности этого жанра, именно он был воспринят и оказался наиболее популярным в других странах. В начале нашего века, когда японские поэты устремились в Европу в поисках новых форм, европейцы обратили свои взоры на Восток и обнаружили там немало для себя привлекательного. На Запад проникло и покорило умы философов и писателей буддийское учение, в том числе дзэн (по-китайски чань), среди художников началось увлечение искусством Китая и Японии, а любители поэзии открыли для себя новые поэтические формы, поразившие их необычностью выразительных средств. Маленькие шедевры японских поэтов переводились на европейские языки, ими восхищались, им подражали. Новый подъем интереса к поэзии хайку наблюдается и в наши дни. В этом жанре пробуют свои силы некоторые современные поэты, в том числе и русские.
Японское хайку – это семнадцатисложное стихотворение с внутренним делением на три неравные по числу слогов (5–7–5) ритмические группы. Одни называют его трехстишием, другие – моностихом, разделенным на отдельные части внутренними цезурами. Возникновение хайку связано с развитием в XVI веке в Японии шуточной поэзии хайкай и с распадением классического японского пятистишия танка на две части, из которых первая, так называемая «начальная строфа» (хокку), постепенно обособившись, обрела самостоятельное существование. Вновь возникшая поэтическая форма так и стала называться – хокку, и только в конце XIX века в обиход вошло еще одно название – хайку («шуточная строфа»). В настоящее время используются оба эти названия.
Первые хайку, возникшие в недрах шуточной поэзии, ценились главным образом за техническую изощренность, неожиданность образов, умелую игру слов. Только во второй половине XVII века произошло превращение хайку из чисто бытовой шуточной поэзии в лирическую поэзию самого высокого свойства. Это превращение и первый расцвет хайку связаны с именем великого Басё (1644–1694) – «Старца из Банановой хижины», творчество которого известно русским читателям по переводам В. Марковой. Именно благодаря усилиям Басё и возник тот своеобразный поэтический жанр, который нам известен сегодня. Причем уже на начальных этапах его становления стало ясно, что хайку не просто поэтическая форма, а нечто большее – определенный способ мышления, определенный способ видения мира. Создание хайку сродни озарению дзэнского монаха, проникающего истину не рациональным, а интуитивным путем, видящего мир в его изначальной целостности. Недаром творчество ведущих мастеров хайку развивалось в русле философии дзэн. Хайку соединяет мирское и духовное, малое и великое, природное и человеческое, сиюминутное и вечное. Весна – Лето – Осень – Зима – это традиционное деление поэтических японских антологий, сохраненное поэтами хайку, имеет куда более глубокий смысл, чем простое распределение стихотворений по сезонным темам: в этом едином временном пространстве движется и изменяется не только природа, но и сам человек, в жизни которого свои весна – лето – осень – зима. Мир природы соединяется с миром человека в вечности.
Хайку характеризует предельный лаконизм выразительных средств и насыщенность ассоциативными подтекстами. Стихотворение, состоящее всего из нескольких слов, строится, как правило, на одной вещественно ощутимой живой детали, но в нем всегда заключена возможность более полного развития темы. Простота хайку – это та совершенная простота, за которой – постоянная работа души, обостренная чуткость в восприятии мира.
Один западный литературовед сравнивал японское стихотворение с драгоценным камнем, который нельзя увеличить, но который можно сделать еще прекраснее, шлифуя, доводя до совершенства его грани. Это сравнение применимо не столько к процессу создания хайку (стихотворение возникает спонтанно, в результате единого творческого порыва и редко подвергается дальнейшей обработке), сколько к процессу его восприятия, ибо ни одна другая поэтическая форма не требует от читателя столь активного сотворчества. Дело читателя шлифовать грани, намеченные автором. И чем богаче его внутренний мир, чем тоньше он умеет чувствовать, тем глубже его душа откликнется на прозвучавший в хайку зов души поэта, тем ярче засверкает этот маленький драгоценный камешек.
Поэзия хайку, вобрав в себя достижения поэтической, философской, эстетической мысли предыдущих столетий, во многом определила облик культурной жизни Японии конца XVIII века. Под ее влиянием появился особый прозаический жанр хайбун, воспринявший основные черты поэтики хайку – лаконизм, языковую простоту, свободу и непосредственность изображения, обилие литературных ассоциаций. Хайбун – жанр, в котором соединяются свойства прозы и поэзии. Если искать аналогию в западной литературе, то, пожалуй, хайбун ближе всего стихам в прозе. Будучи формально прозой, хайбун обладает всеми свойствами поэзии хайку – лаконичностью и простотой языка, богатством скрытых подтекстов. Истоки жанра хайбун – в китайской и японской классике.
И в древнем, и в средневековом Китае были популярны малые формы повествовательной прозы – записи о разном, наставления, рассуждения на всевозможные темы, предисловия к прозаическим и поэтическим сборникам, эпитафии, письма и т. п. Как правило, сюда относились бесфабульные произведения описательного характера, основными чертами которых были краткость, единство содержания, лаконичность и простота языка, свободная, непринужденная манера изложения. Очень часто это была ритмическая проза, пользующаяся всем арсеналом приемов, принятых в поэзии, – параллелизмами, метафорами и пр. Именно с прозой такого типа генетически связаны японские хайбун. Однако, при всей бесспорности китайского влияния на становление этого жанра, нельзя недооценивать и роли японских национальных традиций. Взять хотя бы возникшую еще в X веке и почти сразу же занявшую одно из ведущих мест в литературе дневниковую прозу или жанр дзуйхицу (небольшие фрагменты и эссе на разные темы), который можно считать непосредственным предшественником жанра хайбун. Проза хайбун – один из ярких примеров соединения двух культурных традиций – китайской и японской.
В живописи под влиянием поэзии хайку возник новый жанр – хайга, соединивший в единое целое поэзию, каллиграфию и живопись. Лаконичный обобщенный рисунок, сделанный чаще всего монохромной тушью, иногда чуть тонированный, дополнялся каллиграфически выполненной надписью – стихотворением хайку или прозаическим отрывком хайбун. Особое значение приобрело в хайга белое (пустое) пространство листа, напряженность которого сопоставима со сжатостью и одновременно насыщенностью поэтического пространства хайку.
Хайга – это не механическое соединение живописи, каллиграфии и поэзии в рамках одного произведения, это единое и неделимое художественное целое, выражение разными способами одного движения души художника.
Поэзия хайку прошла долгий путь, переживая периоды расцвета и упадка. Три основных этапа в развитии этого поэтического жанра ассоциируются с именами трех поэтов: Басё, Бусона и Иссы.
С именем Басё связывают становление жанра хайку как такового, творчество Бусона знаменует собой расцвет этого поэтического искусства в последние десятилетия XVIII века, расцвет, наступивший после длительного периода упадка. Исса стоит в истории поэзии хайку особняком, он не создал собственной школы, но влияние, оказанное им на дальнейшее развитие этого жанра, громадно.
Т. Л. Соколова-Делюсина

Исса Кобаяси
В переводах Т. Л. Соколовой-Делюсиной

Трехстишия хокку

Весна

* * *
Пепельница на столе.
И она приготовилась, видно,
Встретить весну.
* * *
У ворот
Гэта* в грязи увязают.
Настала весна.
* * *
Новый год
Все никак войти не решится
В лавку старьевщика.
Пусть умные люди ругают меня бродягой, что поделаешь…
Еще один год
Проживу бродягой никчемным.
Травяная лачуга.
* * *
Новый год!
За окном вместо слив цветущих*
Снежная метель.
* * *
Растаял снег.
Смотрится в лужи, тараща глаза,
Шалунья-луна.
* * *
Снова весна.
Приходит новая глупость
Старой на смену.
* * *
Жемчужиной светлой
Новый год засиял и для этой
Маленькой вошки.
Седьмой день года*
Грязь под ногтями.
Перед зеленой петрушкой и то
Как-то неловко.
* * *
Стихи новогодние
Пишет дитя, глаз не спуская
С обещанного мандарина.
* * *
«Не хуже других!» —
Бумажного змея, купив за мон*,
В небо пускаю.
* * *
Весенний дождь.
Мимо ворот – кряк да кряк —
Шествуют утки.
* * *
Весенний дождь.
Ротик раскрыв, безмятежно зевает
Юная красотка.
* * *
На мусорной куче
Алеет одинокая ленточка.
Весенний дождь.
Голубь – сове…
Эй, сова!
Гляди веселее – льется
Весенний дождь.
* * *
Весенний ветер.
Крысами вылизан берег
Реки Сумида.
* * *
Марево.
Возле харчевни горою —
Палочки для еды.
* * *
Кровельщик.
Овевает ему задницу
Весенний ветер.
* * *
Весенняя дымка.
Но, право же, разве ее заслужил
Не бравший мотыги?
* * *
Весенние дни.
Перед уборной сандалии новые
Стоят рядком.
* * *
Долгий день.
Что-нибудь ела ты нынче,
Черепаха в пруду?
* * *
Капустное поле.
Где-то на самом краю —
Вершина Фудзи.
* * *
Полевая страда.
Привольно ползают дети
Средь зеленых хвощей.
* * *
Бабочка в саду.
Подползет дитя – взлетает,
Подползет – взлетает.
* * *
Первая бабочка.
Всю ночь она проспала
В миске собачьей.
* * *
Дайте скорее
Полотенце оленю, сотрет пусть
Пятна со лба*.
* * *
Доблестный воин,
Взять готов он на службу
Даже соловья.
* * *
Вечерние ласточки.
А мой завтрашний день
Так ненадежен.
* * *
Пчелка в траве!
И в следующий раз родись
На меня непохожей.
Пришел посмотреть на бой лягушек. Было это на Двадцатый день Четвертой луны
Тощая лягушка!
Держись, не сдавайся – на тебя
Ставит Исса!
* * *
Беззаботно-бездумно
Кружатся в воздухе бабочки.
А скряга сидит один.
* * *
Порхают бабочки.
Я же по миру влачусь,
Словно пыль по дороге.
* * *
Над полями-лугами
Тут-там – разноцветные точки.
Танцуют бабочки.
* * *
Эй, окно!
Там за тобою – овод,
Ему не мешай!
* * *
Сегодня и мне
Не откажите в ночлеге,
Весенние горы.
* * *
Вот ведь и мы —
Что-то вроде сидений для вшей
На празднике цветов.
* * *
Наконец-то и мой
Час пришел. Обернулась трава
Сладкой лепешкой*.
* * *
В дорожной пыли
Под колесами шаткой тележки —
Раздавленная фиалка.
* * *
С игральную карту
Клочок земли у ворот.
Цветет сурепка.
* * *
Полевые цветы
Выглядывают из-под подола дымки —
Один, другой…
* * *
Эта ли вишня?
Та ли? Какая разница – обе
Требуют денег.
* * *
«До чего же нелепа
Жизнь», – подумал, остановившись
У вишни цветущей.
* * *
Последний бедняк.
И для него в этот вечер
Вишни цветут.
* * *
От людских голосов
Пугливо вздрагивают по вечерам
Красавицы-вишни.
* * *
Ночами по ветру
Жизнь свою вишни разбрасывают
Бездумно-бесцельно.
* * *
По сторонам
Рассеянно взор блуждает;
Ворона, а рядом – ива.

Лето

* * *
Цены на рис
Падают с каждым днем.
Летняя жара.
* * *
Листья подбела
В странных каких-то дырках.
Жаркие дни.
В Сэкиядо, в лодке
Душная ночь.
Заснул, забившись в щель
Между тюками.
В Усухи
Бреду в Синано.
Горы и те, как тяжкая ноша,
В эту жару.
* * *
«Водопад?» —
Вдруг подумал, а это просто
Ливень Пятой луны.
* * *
Учитель Басё,
Все никак с твоей шеи не слезу*.
Вечерняя прохлада.
* * *
Повеяло прохладой,
И зазвенели, что было мочи,
Кузнечики на лугах.
* * *
Прохладный ветерок,
Прильнув к земле, изловчился
Достать и меня.
* * *
Прохладно!
Ведь мне еще так далеко
До Амида-будды.
* * *
Тишина.
На дне озера белеет
Облаков гряда.
* * *
Проливень.
И он обошел стороною
Дома за околицей.
* * *
Возделал и я
Свой клочок зеленого поля.
Вечерний гонг.
* * *
За щекою —
Палочка сладкой тянучки.
Летнее платье.
* * *
После ванны
К голому заду прилип
Листик аира.
* * *
«Смотрите, смотрите, —
Храм Мокубо`!» – из-под зонтика
Звонкий голосок.
* * *
Глянь-ка – монах
В поле справляет нужду,
Прикрываясь зонтом.
* * *
В полуденный час
Растворяюсь – один-одинешенек —
В лазурном небе.
* * *
Летний дождь.
Горы Титибу* увижу вдали —
Сжимается сердце.
* * *
Выкуриваю комаров.
Надо же чем-то занять себя
Бедному бобылю?
* * *
Как на ветру
Лепестки мака, колышатся
Передние зубы.
За пятьдесят лет ни единого дня не прожил в довольстве. Но вот, этой весною взял в дом жену…
Эй, кукушка,
Не стукнись, смотри, головою
Об месяца серп.
* * *
Если вдруг гость
Какой забредет – прикинься лягушкой,
Спелая дыня.
* * *
Ласточка первой
Пролетела сегодня, глядите,
Через зеленый венок!*
* * *
Дождю не давай
Себя задержать, скорее
Лети к нам, кукушка!
* * *
Пока я шагал,
Высох мой зонтик, и вдруг —
Крик кукушки…
* * *
Где-то кукушка…
Быть может, льет этот дождь
На меня одного?
* * *
Лотос цветет,
А я то и дело на землю
Роняю вшей.
* * *
Чем хуже меня
Этот гранат, пусть по нему теперь
Ползает вошь.
* * *
Рыжая лошадь,
Выдохнув воздух, сдула
Воробышка с ветки.
* * *
Громко пукнув,
Лошадь подбросила кверху
Светлячка.
* * *
Паучата,
Родившись, брызнули в стороны.
Такова наша жизнь.
* * *
Лунная ночь.
Нагишом воздушные ванны
Принимают улитки.
* * *
Ростки бамбука
И там и сям – где попало
Лезут на свет.
Гэндзи потерял мать в три года*, я тоже был покинут матерью в детстве
И я сирота.
Свой блеск внезапно утративший
Светлячок.
* * *
Снова и снова
Оступаясь в воду, брожу
По топким тропинкам.
* * *
Уснули в саду.
Цветы тыквы-горлянки взирают
На задницы наши.
* * *
«Во-от такой!» —
Разводит дитя руками,
Показывая пион.
* * *
Веера, и того
Хватило едва, чтоб измерить —
Ну и пион!

Осень

* * *
Осень пришла
Нынче утром, и будто бы жар
Спал, наконец, у неба.
* * *
Утренний холод.
Темная тень у ограды —
Корзина с чаем.
* * *
Ребра свои
Тру все и тру, никак не забудусь.
Холодная ночь!
* * *
Кое-как удалось
Выжить. А на дворе уже —
Осенние сумерки.
* * *
Многие
Обогнали меня на пути.
Осенние сумерки.
* * *
Осенний вечер.
За иголку, вздохнув, берется
Путник усталый.
* * *
Осенний вечер.
В оконные щели флейтой
Ветер свистит.
* * *
Прекрасно!
Сквозь дырку в сёдзи* любуюсь
Небесной рекой*.
* * *
Вон и моя
Одиноко мерцает звездочка
У Небесной реки.
* * *
Волопас*,
Улыбаясь, глядит приветливо
Сквозь ветви, вниз.
* * *
Река Фукугава.
Над кучами устричных раковин
Осенняя луна.
* * *
Белые росы.
В их сиянье никто не заметит
Бедную хижину.
* * *
Деревня в горах.
В каждой миске с похлебкой —
Полная луна.
* * *
Госпожа Луна!
Похоже, и ты сегодня
Изволишь спешить.
* * *
Храм Мокубо!
Вся в пятнах от блевотины
Сегодня луна.
Собирались идти на гору Обасутэ, но устали, а поскольку выбора не было…
Ведь и эта гора,
У нас под боком, не хуже.
Полнолуние…
* * *
Полнолуние.
Когда бы та, что бранила меня,
Была сегодня со мной…
* * *
«Завтра уж точно!» —
За луну готов головой поручиться
Этот старик.
* * *
Осенний дождь.
Жеребенка, отняв от сосцов,
В путь снаряжают.
* * *
В одиночестве
Доедаю последний рис.
Осенний вечер.
* * *
Белые росы
Решительно топчет ногами
Большая ворона.
В соломенных сандалиях бреду к могилам
В добром здравии
С тобою свиделись снова,
Роса на траве.
* * *
Пушистый туман
Ползет, цепляясь упорно
За изгородь.
* * *
Рассвет.
Туман со склонов Асама
Ползет по столу.
* * *
Вспышка зарницы.
Ступаю, зажмурившись; шаг,
еще шаг —
По шаткому мостику.
* * *
Снова зарница!
Даже ночью спрятать непросто
Свои морщины.
* * *
Зарница.
Кто-то прямо в поле решил
Ванну принять.
* * *
За пояс платья
Флейту засунув, шагаю неспешно
Звезды встречать*.
После пожара встречаю праздник Бон* в поле…
Великий Будда,
Пожалуй, сочтет этот Бон
Слишком унылым.
* * *
Осенний ветер
Вдохнув, захлебнешься внезапно
На перевале.
* * *
Вместо закуски —
Роса. У зеленого поля
Угощаюсь вином.
* * *
Шесть десятков
Прожито лет, но ни единой ночи
Не танцевал.
* * *
«Во-он она там,
Обасутэ-гора!» – тянет руку
Старое пугало.
* * *
Стаи гусей на полях.
А вот людей в деревеньке
Меньше день ото дня.
Побережье Сото-но хама*
Стали сегодня
Вы японскими. Спите спокойно,
Дикие гуси!
* * *
Над головой
В праздничных алых нарядах
Кружатся стрекозы.
* * *
Промокнув до нитки,
Глядят тревожно-задумчиво
Стрекозы в саду.
* * *
Цикады звенят.
На закате внезапно светлеет
Озерная гладь.
* * *
Кузнечики,
Усы по плечам распустив,
Звонко стрекочут.
* * *
Только на сон
И достает у них разума —
Цветы «мукугэ».
* * *
Снова напрасно
Клюв широко раскрывает
Птенец неродной.
* * *
«Утренний лик»!*
Как же несовершенны
Лица людей.
* * *
Покачиваясь,
Стоят среди трав густых
Колокольчики.
* * *
Утром
Тихонько упал на землю
С дерева лист.
* * *
Путник
Втыкает в ограду заботливо
Подобранный колосок.
* * *
Жалкая картина!
Старец, жадно сосущий
Спелую хурму.

Зима

* * *
Тсс… Хоть на миг
Замолчите, сверчки луговые, —
Начинается дождь.
* * *
На циновку
И прилечь не успел – засверкали
Капли дождя.
* * *
Ради людей
Под зимним дождиком мокнет
Великий Будда.
Пути мирские опаснее горных и водных…
Холодный ветер.
Ночь на скрещенье дорог встречает
Нищий певец.
* * *
Первый иней.
С прошлого года не по зубам
Соленая редька.
* * *
Беспокойно-тревожно
Зачирикали градом захваченные
Воробьи.
* * *
Ну и дела —
Засияла луна. А ведь только что
Дождь моросил.
* * *
Первый снежок.
Родную деревню увидел
Сквозь дырку в стене.
* * *
Первый снежок.
С веранды упали на землю
Старые дзори*.
* * *
Первый снежок.
На старых мешках валяется
Дорожный фонарь.
* * *
Падает снег.
Вчера еще не было здесь таблички
«Сдается внаем».
* * *
Легкий снежок
Кружится-мерцает. Прекрасна
Снежная ночь.
* * *
Снег Синано
С тихой лаской ложится
На плечи мои.
* * *
Ночью под снегом
Спят, прижавшись друг к другу,
Горы Синано.
* * *
Пышными шапками
Снег укутал домишки
В деревне моей.
* * *
Не здесь ли
Мой последний приют в этом мире?
Лачуга под снегом.
* * *
К задней стене
Прильнули – авось не прогонят —
Нищенки-снежинки.
* * *
В спальню влетая,
Снежинки ложатся клином
У изголовья.
* * *
Круглится
Ямка от струйки мочи.
Снег у ворот.
* * *
Наперегонки
Одна за другою снежинки
Влетают в окно.
* * *
Ну и слуга!
Снег сметает бесплатно
В соседнем саду.
* * *
По льду на реке
Цок-цок – стучит копытами
Вьючная лошадь.
* * *
Долетев до ворот,
Застывает льдинками звон
Колокола Мии*.
* * *
Всю ночь напролет
Спиной ощущаю холод.
Щели в стене.
* * *
Зимняя стужа.
На все колодцы в деревне
Навешены замки.
На собственную глядя фигуру…
Взгляд благосклонный,
И тот заметит мгновенно:
«Продрог до костей!»
* * *
В пустую книгу*
Имя свое вписываю.
Холода!
* * *
Вечерние сумерки.
О чем-то с землей шепчутся,
Падая, листья.
* * *
Котенок-шалун
Тихонько трогает лапкой
Упавший листок.
* * *
К костру моему
Ветер принес откуда-то
Горстку листьев.
* * *
Будто бы крылья
Вырастают вдруг у монет —
Кончается год.
* * *
Клюв свой раскрыв,
Запеть не успел крапивник.
Кончился день.
* * *
Редьку достав,
Прохожему этой же редькой
Путь укажу.
* * *
Зимнее одиночество.
Ночью невольно прислушиваюсь
К шуму дождя в горах.
* * *
Случайно сойдясь,
Перемываем соседям косточки.
Зимнее одиночество.
* * *
Тлеют угли.
Вода – тин-тин – в котелке.
Ночной дождь.
* * *
Будто от каждого взгляда
Все меньше и меньше становится
Мешок с углем.
* * *
Вспыхнут вдруг жарко —
Будто в гостях я, не дома —
Угли в очаге.
* * *
До нитки промок
Даймё*. Гляжу на него, сидя
У теплой жаровни.
* * *
Умиротворенно
Сияют после большой уборки
Вечерние фонари.
* * *
Новогодняя ярмарка.
«Ну, а ты-то чего здесь забыл?» —
Удивляются люди.

Разное

* * *
Луна, цветы…
По жизни вот уже сорок девять лет
Шагаю бесцельно.
* * *
Птенец журавля!
И у тебя из сотен веков
День позади.

Последние дни отца
Дневник
23-й день 4-й луны*
Сегодня над головой сияет ласково-чистое безоблачное небо, а в горах кричат первые кукушки. Отец поливал ростки баклажанов, потом, видно о чем-то задумавшись, прилег, да так, что оказался на самом солнцепеке.
«Зачем вы здесь лежите?» – сказал я и, обняв отца, помог ему подняться. Позже я понял: это был первый признак того, что скоро отец станет землей под кустами полыни. Возможно, день тот вообще был несчастливым, отцу все что-то неможилось, его била лихорадка, тело горело, как в огне, и, когда подали рис, он не мог проглотить ни зернышка. «К чему бы?» – испугался я, и сердце у меня упало, но никаких средств помочь отцу не было, оставалось только растирать его.

24-й день
Ясно. От своего друга Тикуё принес лекарство и дал отцу.
25-й день
То облачно, то ясно. Отцу с каждым днем все хуже. Нынче утром не мог проглотить ни ложки рисового отвара, только и остается надеяться, что на лекарство, которое он принимает ежедневно по капле. Целый день отец пролежал в расслабленности чрезвычайной, временами корчась от невыносимой боли. Право, куда легче болеть самому, чем находиться рядом с больным.

26-й день
Ясно. Пригласил к отцу Дзинсэки из деревни Нодзири. Тот и не пытался обнадеживать. «Пульс весьма слаб и неровен, – сказал он. – Боюсь, что это скрытая форма кишечной горячки, и благоприятный исход возможен лишь в одном случае из тысячи».
Сердце у меня оборвалось, я ощутил такое отчаяние, словно попал в пустую ладью, несущуюся куда-то по воле волн, но не время было предаваться унынию, и я стал насильно поить отца лекарством.
Сегодня у нас будет ночевать тетка из Нодзири.

27-й день
День еще более унылый, дождь льет такой, что и жить не хочется. Вот что прислал мне мой друг Тикуё:
Летний ливень.
«Ну и льет!» – вздыхаю, на небо
Глядя из-под руки.
28-й день
Ясно.
Сегодня день поминовения Учителя*, и утром отец принялся полоскать горло*. Я просил его не делать этого, ведь у него мог снова подняться жар, но он упорствовал и, как обычно, обратившись к Будде, начал читать сутру. Голос его звучит еле внятно. Больно смотреть на него, так он ослаб.

29-й день
Чем хуже становится отцу, тем, очевидно, больше тревожит его мое, сироты, будущее, во всяком случае, он возымел намерение разделить владения свои между обоими сыновьями, и тут же, с трудом переводя дыхание, объявил, что поля в Накадзима и в Кавара оставляет младшему сыну. Однако Сэнроку это пришлось не по нраву, и он воспротивился воле отца. Кончилось ссорой. Глаза людей застланы туманом алчности, коварства, лести, потому-то и возникают меж ними раздоры. Право, дурно устроен мир людей, он загрязнен пятью сквернами*, живущие в нем пекутся лишь о собственных благах, пренебрегая заботами о родителях.
Вечером у отца был особенно плохой пульс, и, не желая оставлять его одного, я попросил лечь с ним младшего брата, ибо, хотя Сэнроку и воспротивился воле отца, он все-таки его сын, в его жилах течет отцовская кровь, и теперь, когда отец подошел к своему пределу, брат не может не испытывать сожаления, и я хорошо представляю себе, каково у него на душе. Посмотрев на отца, который лежал, отвернув лицо от света лампы, я понял, что он всю ночь будет мучительно задыхаться и кашлять, и сердце мое болезненно сжалось, но я постарался обрести утешение в мысли, что отлив уже кончается*.
Отец сказал, что не прочь попробовать медвежью желчь, которая, как говорят, есть у лекаря из Нодзири, но идти туда не меньше ри*, и я побоялся оставлять отца одного, тем более что мать* с ним в ссоре. Тайком послал в Нодзири младшего брата, но случилось так, что как раз сегодня ночью дождь перестал лить и небо прояснилось, поэтому отец, охваченный беспокойством о затопленных полях, спросил о Сэнроку. Пришлось рассказать все как есть, ибо средства скрыть правду не было. Отец был вне себя от ярости, стал браниться: «Зачем ты послал его за медвежьей желчью, неужели и ты против меня?»
Тут мать, воспользовавшись случаем, завопила из спальни, да так, будто в доме никого больше не было, – что, мол, этот бездельник Исса послал Сэнроку, даже не дав ему позавтракать, ему, мол, все равно, что у брата во рту маковой росинки не было.
Горько мне стало чрезвычайно, но – делать нечего – ударился головой о пол, сложил руки и, обливаясь слезами, стал просить прощения за все прегрешения. Мало-помалу отец сменил гнев на милость.
Ободряет ли отец меня лаской или уничижает презрением – любое наставление его за счастье почитать должно, и смею ли я выказывать недовольство? К тому же, когда он гневался, голос его то и дело прерывался, с трудом повинуясь ему, – как было не пожалеть его?
Вчера вечером я приготовился к долгой разлуке с отцом, а сегодня утром, испытав на себе его гнев, радовался так, как не радуется и слепая черепаха, вдруг наткнувшаяся на плывущее бревно. Но вот солнце поднялось высоко, и вскоре приплелся брат.

1-й день 5-й луны
Небо безоблачное, в поле злаки суетливо шелестят колосьями, бутоны лилий внезапно обнаруживают алость и белизну лепестков, а люди шумят, сажая и пересаживая рис. В эту пору особенно нестерпимо смотреть на отца: обыкновенно такой бодрый и деятельный, теперь он почти не поднимается с постели. Дни стоят долгие, и уже с полудня он начинает маяться и то и дело спрашивает: «Ну как, не смерклось еще?» Сердце сжимается, когда представляешь себе, каково у него на душе.
2-й день
Отцу стало гораздо хуже, он очень страдает, мать же по-прежнему дуется и даже смотреть на него не хочет. Брат после раздела земли тоже злится. Пусть мы и не родные братья, но питать друг к другу такую черную злобу могут только давние, еще с прошлых рождений враги. Когда отец, жалея меня, ночью не сомкнувшего глаз, обращает ко мне ласковые слова: мол, поспи, отдохни немного или выйди, проветрись, – мать становится особенно груба со мной, начинает придираться по пустякам, совершенно забыв о правиле подчинения троим*. И что самое нелепое, она так мучает отца не иначе, как в отместку за то, что нелюбезный ее сердцу пасынок неотлучно находится подле его ложа. Но куда мне деваться, ведь не могу же я бросить его?

3-й день
Ясно.
Дзинсэки заявил, что у него нет больше лекарств, способных помочь отцу. Видя, что даже лекарь, на которого я уповал наравне с богами и буддами, отступился от нас, я вознамерился было, прибегнув к тайным обрядам и заклинаниям, просить о помощи небесных богов-защитников, но отец запретил мне пользоваться приемами приверженцев тайных учений. И что мне остается теперь? Сидеть сложа руки и ждать конца? Одна мысль о том противна мне, и я решил обратиться к лекарю по имени Дою из монастыря Дзэнкодзи и тотчас послал за ним. А сам считал минуты, уповая на то, что Дою удастся вернуть отца к жизни, ведь и у этой драгоценной нити бывает запас. Но Дою все не ехал, и, только когда зашло солнце и у ворот зажгли фонари, наконец появился его паланкин. Я сразу же провел лекаря к больному, но совершенно так же, как прежде Дзинсэки, он заявил, что нет даже одного шанса из десяти тысяч, что отец снова станет человеком этого мира.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71403010?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.