Главная страница | Современная русская литература | Вопреки

Вопреки
Дарина Иконникова
История жизни молодого, скромного, интеллигентного протестантского пастора в лихие времена 1920-х годов в Новом Орлеане: одиночество, метания души, приключения, мафия, и, конечно же, любовь…

Дарина Иконникова
Вопреки

Юный Джеймс
Предисловие
«Вопреки» – неяркое, незвучащее, невыразительное слово.
Согласно словарю В.И. Даля, это наречие означает наперекор, супротивно, напротив кому, противно чему, назло; несмотря на, невзирая.
Однако это слово описывает резкий поворот на жизненном пути человека.
Наперекор судьбе люди принимают наиважнейшие решения в жизни. Супротивно мнению общества человек совершает неожиданный поступок. Невзирая на общепринятые семейные ценности, возможно любить, тосковать и ценить только одного родного человека.
Новый Орлеан
Лето 1927 года. Улицы вечернего Нового Орлеана слепили гуляющих яркими вывесками кабаре, ресторанов и магазинов, оглушали звуками тромбонов и саксофонов, ревущих самую популярную музыку того времени – джаз.
Джаз был настолько популярен, что его уже не воспринимали как жанр музыки, он стал эпохой. Он изменил социальное положение темнокожего населения страны, стал танцевальным наркотиком для молодёжи, открыл множество талантливых исполнителей, ввел новую моду в одежде и прическах.
Днём джаз приглушенно звучал из множества окон жилых домов города, но его истинное время наступало с закатом солнца. Увеселительные заведения главных улиц заполнялись девушками в сверкающих укороченных юбках, мужчинами с набриолиненными волосами по последней моде, шампанское лилось рекой, а паркеты содрогались от танцев сотен ног.
Рестораны и бары боролись за самых популярных исполнителей и танцовщиц. На стенах каждого заведения красовались плакаты с известными музыкантами и группами обворожительных девушек, застывших в головокружительных позах зажигательного танца.
Рёв моторов автомобилей, оглушительные звуки музыки, цокот каблучков по тротуарам, звонкий смех женщин, клубы дыма дорогих сигар, блеск платьев и сияние улыбок создавали ощущение праздника каждую ночь.
В один из таких вечеров вдоль ресторанов, баров и кабаре шёл, опустив голову мужчина, сильно отличающийся от публики, преобладающей в это время на шумной улице города. Он был без шляпы, одет в недорогой, поношенный, но чистый чёрный костюм и пыльные ботинки. В воротничке его рубашки белела колоратка.
Молодой пастор Джеймс возвращался на окраину Нового Орлеана в небольшую протестантскую церковь, где он служил, жил в полуподвальном помещении, которое также оборудовал под обувную мастерскую.
Кратчайшая дорога, ведущая из магазина, где он всегда приобретал обувные гвозди, до его церкви пролегала как раз через самую шумную улицу. Он часто пользовался этой улицей по вечерам, так как днем был занят служебными обязанностями младшего пастора в церкви. Время на починку обуви для семей прихода и всех, кто к нему обращался за помощью, оставалось только вечером, а порой и ночью.
Пастор Джеймс был молодым человеком двадцати трёх лет, выше среднего роста, физически развит, с крепкими руками и мозолистыми ладонями, шаг быстрый, но мягкий. Лицо его не отличалось миловидностью: средние высоты лоб, крупный заостренный нос, глубоко посаженные печальные голубые глаза, тонкие губы. Русые слегка волнистые волосы средней длины, обрамляли его непримечательное лицо.
Он шел ускоренным шагом, погруженный в свои мысли, стараясь не замечать всеобщего блеска, шума музыки и криков толпы. Он не презирал этого веселья, не осуждал празднующих людей, просто это всё ему было не нужно. Он хотел спокойствия, служения Господу, помощи людям и чего-то ещё, чего он сам пока не понимал.
Вдруг ему пришлось резко остановиться и поднять голову, чтобы не столкнуться с парочкой, вбегающей ему наперерез в одно из кабаре. В этот момент его взгляд упал на плакат, наклеенный на стене у входа. На афише были изображены темнокожий саксофонист и группа танцовщиц – обычное приглашение на джазовый концерт в какой-то вечер – ничего нового. Но что-то зацепило его взгляд.
Пастор подошёл поближе, чтобы рассмотреть. Блестящий золотой саксофон, вздернутый к потолку, в руках крепкого темнокожего музыканта средних лет. Нет, не то. Пять девушек в концертных коротких ярко-красных платьях обняли друг друга за талии и вскинули одновременно ножки в танце. Опять не то. Девушки коротко подстрижены в тон моде, две блондинки, три брюнетки, яркий макияж, озорно улыбаются. Вот оно. У одной брюнетки с усилием вымучена улыбка, глаза чуть увлажнены, брови сдвинуты к середине лба. Может она устала? Больна? Чем-то расстроена? Кто-то её обидел? Могу ли я ей чем-то помочь, поговорить, спросить?
Ведь это не рисунок, это фотография, на которой запечатлены истинные эмоции людей в данный момент. Насколько мысли этой девушки далеки от танца, её работы, её обязанностей, что даже зная, что фотографируют, она не смогла от них отвлечься? Физическую боль можно на секунду превозмочь для яркого образа на фото. А душевную? Можно?
– Да что это со мной? – буркнул пастор себе под нос, встряхнул русой головой, переложил сверток с гвоздями в другую руку и ускорил шаг, удаляясь в скудно освещенную часть города, где в это время царили тишина, покой и мир между сердцем и разумом.
Детство Джеймса
Джеймс Генри Кёртис родился в небольшом городке на ферме в ста сорока километрах от Нового Орлеана. Семья из четырех человек жила за счет доходов со своего клочка земли, кроме того, отец был главным пастором в местной церквушке с приходом в пятьдесят человек. Мать Джеймса заботилась о муже, Джеймсе и маленькой дочке, весь день работала в поле, содержала дом и двор в порядке. Джеймс с детства помнил её уставшей, с грубыми руками и вечно склоненной в пояснице спиной.
Матери не стало, когда Джеймсу было десять лет, а ей тридцать два, умерла при родах второго сына, ребенок тоже умер. Отец был сам не свой от горя, всё время проводил в церкви, забросил ферму, поле. Землю и дом продал за бесценок властям и переехал жить с двумя маленькими детьми в пристройку к церкви.
Там Джеймсу, только привыкшему к открытым полям и чистому воздуху, посещавшему церковь по воскресеньям и то после настоятельных пинков родителей, пришлось помогать отцу по службе, чтобы отрабатывать свой кусок хлеба. Он подметал пол в церкви, протирал скамьи, раскладывал Библии. Он один исполнял все обязанности по дому: готовил еду, стирал одежду, содержал каморку в чистоте. Отец всегда был теперь в церкви, молился и вёл службы.
Главной отрадой в жизни юного Джеймса была его сестренка, Лея. Двухлетняя белокурая егоза, вечно смеющаяся, прыгающая и жизнерадостная. Порой казалось, что она и не помнила, что когда-то была мама, а хмурый тёмный человек, приходивший в их комнату, чтобы поесть и поспать, – её родной отец.
Она верила в Бога, как во что-то сверхъестественное из сказок, которые ей читал Джеймс. А для Джеймса она была чистым ангелом, наполнявшим его нелёгкую жизнь светом, возможно, Божьим.
Одним из жарких летних дней пятилетняя Лея качалась на покрышке колеса, привязанной веревкой к ветке большого дерева позади церкви. Раскачавшись, что было сил, она взмывала всё выше к зеленой кроне дерева. Ветер играл в кудряшках волос, развевал синее легкое платьице, солнечные зайчики прыгали на её пухлых ручках и ножках.
Джеймс стоял у пристройки и колол дрова. Он всегда переживал, что сестренка может упасть и пораниться.
– Лея, ради Бога, не раскачивайся ты так сильно!!! – прокричал он.
– Всё хорошо, Джей (только она его так называла)! Смотри, я лечу! – и она распахнула руки.
Лёгкий летний ветерок подхватил голубую ленточку из белокурых волос, а заодно и душу ангела.
Похороны Леи состоялись на следующий день. Отец её отпел разгрызенными в кровь губами. Все прихожане церкви простились с маленькой егозой и оставили её лежать под тем самым деревом, которое она так любила.
Джеймс не перестал верить в Бога, ведь ангелы должны жить на небе, рядом с Ним. Только вот света в этом мире для Джеймса уже не было, печаль на долгие годы поселилась в его глубоко посаженных голубых глазах.
Через год не стало отца, и в четырнадцать лет Джеймс остался один, другой родни он не знал, да и родители никогда не рассказывали о своих семьях.
Отъезд
Первое время Джеймсу помогали люди из прихода и просто неравнодушные жители городка: кто дровами, кто едой. Он продолжал жить в пристройке, содержал в чистоте церковь и ухаживал за могилкой Леи.
Через полгода власти прислали нового пастора, он приехал со своей большой семьей, которая поселилась в домике недалеко от церкви, и Джеймс осознал, что у прихода начинается новая жизнь, а он здесь совершенно лишний.
Новый пастор предлагал Джеймсу остаться и также помогать ему в церкви, но юный Джемс уже не ощущал себя здесь как дома, ему надо было двигаться дальше. А куда? Что он умеет делать? Немного читать и писать. Устроиться разнорабочим? А кто возьмёт на работу совсем еще молодого парнишку?
Он решил уехать в ближайший город и научиться какому-нибудь ремеслу, чтобы хватало на кров, кусок хлеба и маломальскую одежду. Попрошайничать и воровать он никогда не смог бы, вера не позволяет, а работать руками он любил. Когда его руки были заняты хоть каким-то трудом, мысли об одиночестве, тоска по Леи немного утихали.
Он рассказал пастору о своём решении, тот его удерживать не стал, дал денег на дорогу и на первое время, немного еды. Джеймс собрал свои нехитрые пожитки: библию, смену белья и голубую ленточку Леи. Вся его одежда и обувь были на нем: брюки, рубашка, жилет, легкая куртка и ботинки, подошвы которых были привязаны веревками к носам ботинок.
На прощание пастор перекрестил Джеймса и дал рекомендательное письмо знакомому пастору в Новом Орлеане.
– Джеймс, ты едешь в большой незнакомый город, – сказал пастор, – первым делом отправляйся к пастору Нилу, поживешь у него, он устроит тебя своим подмастерьем, научишься делу. Не забывай усердно молиться и приезжай к нам время от времени, мы будем тебя ждать и ухаживать за могилкой твоей сестры.
– Спасибо, пастор Том. Я обязательно буду приезжать, – ответил Джеймс и пошел к единственному родному, что он оставлял здесь, возможно, на долгие годы.
Он присел у того самого дерева, облокотившись спиной на его могучий ствол, опустил голову между согнутых колен и с болью в сердце вздохнул.
– Прости меня, сестренка, не уберёг я тебя, ты была смыслом моей жизни, а теперь я не знаю для чего живу. Я уезжаю в Новый Орлеан. Помнишь, ты очень хотела туда поехать полюбоваться на красивых женщин, гуляющих по набережной, искупаться в океане, посмотреть фокусников на бульваре, поесть мороженого в кафе. Но еду туда я один, без тебя, моя малышка. Но ты всегда в моих мыслях и в сердце.
Тяжело поднявшись, юный одинокий Джеймс побрел в сторону железнодорожной станции на поезд, который увезет его прочь от прежней жизни в ту новую, которую он даже представить себе не мог.
Первые впечатления
Джеймс первый раз ехал на поезде, раньше он видел эти железные махины, выпускающие клубы пара, только когда они пролетали с грохотом мимо их фермы. Плавно раскачиваясь, вагон убаюкивал пассажиров, и только Джеймс был погружен в свои мысли.
Он был еще совсем юн, вся жизнь впереди, большой город, новые люди, впечатления, первая любовь, развлечения, которых нет на ферме, в дальнейшем семья, дети.
Но не об этом думал Джеймс. Он хотел побыстрее пробежать полгорода от станции к церкви пастора Нила, изучить ремесло, тихонько работать где-нибудь на окраине города и приезжать наведывать Лею в свой старый городок.
Гудок поезда, известивший о прибытии на станцию Нового Орлеана, разбудил пассажиров, и вагон наполнился шумом голосов, стуком снимаемых с полок чемоданов, корзин и коробок, лаем крохотной собачонки и радостными криками детей.
Джеймс вышел из вагона последним, остановившись на верхней ступеньке, он осмотрел перрон. В разных направлениях сновали носильщики с полными тележками чемоданов и саквояжей, выкрикивая что-то нечленораздельное, от чего толпа расступалась. Женщины разных возрастов, кокетливо придерживая шляпки, лавировали между групп курящих работников станции, грудами чемоданов и монолитными скамейками, чтобы поскорее пробраться к выходу с вокзала. Встречающие своих вторых половинок мужчины с цветами в руках выкрикивали имена жен и бросались их обнимать и кружить после разлуки.
Такого скопления людей, производивших различные действия и создававших суету, Джеймс не видел никогда. В его городке пятьдесят человек собирались только на службу в церкви, и молились, как единый организм, монотонно и все одинаково.
Шум толпы, лязганье тележек, ароматы цветов и духов, запах крепкого табака, многоцветие пальто и шляпок помутнили сознание Джеймса, и он чуть не рухнул с верхней ступени вагона прямо на перрон под ноги работника станции.
– Эй, пацан, осторожнее! – крикнул работник, подхватив Джеймса, – с тобой всё в порядке?
– Эм, да, спасибо, немного голова закружилась, – пролепетал Джеймс, – подскажите, пожалуйста, как мне побыстрее добраться до протестантской церкви пастора Нила.
Работник скользнул взглядом по одеянию Джеймса.
– Самый быстрый способ – это, конечно, на автомобиле, минут пятнадцать езды. Но, я думаю, что личного автомобиля у тебя нет, нанять тебе не на что, и раз ты спрашиваешь, как добраться, то тебя не встречают.
– Всё так, – вздохнул Джеймс.
– Так отправляйся пешком! Выйдешь с вокзала, повернешь сразу направо и по набережной минут сорок пешком, упрешься в пирс и поворачивай налево в город, там сразу увидишь свою церковь. Заодно и голову проветришь морским бризом. Главное, чтобы ботинки твои дошли, а ты парень молодой, дотопаешь, – и он смачно приложился ладонью по спине парнишки, что тот опять чуть не упал.
– Спасибо, – ответил Джеймс и поспешил к выходу с перрона.
Вырвавшись с шумного вокзала с одурманенной головой, Джеймс метнулся направо к веющей морским свежим воздухом набережной.
Было около четырех часов вечера, когда он вступил на вымощенную набережную Нового Орлеана. Он никогда не покидал пределы своего городка, поэтому с удивлением рассматривал всё вокруг. Оказывается, все дороги не земляные, а пешеходные зоны не травяные, поэтому женщины и мужчины в начищенной до блеска обуви неторопливо прогуливаются по набережной, не перескакивая через лужи и ухабы, как у них на ферме.
Одежда, в которую были одеты горожане, потрясала своим многоцветием, дороговизной тканей и совершенно неудобными для сельского жителя фасонами. Все мужчины и женщины носили головные уборы. Шляпы мужчин отличались только цветом. На дамах же шляпки были с широкими полями и с короткими, украшенные перьями и цветами, с вуалью и без, зеленые, белые, красные, желтые, синие, оранжевые и бог весть какие еще. Джентльмены обязательно в костюмах и с тростью, дамы – в перчатках до локтей и в платьях с подметающими набережную подолами.
Зажмурившись от ряби в глазах, Джеймс отвернулся к океану. Это зимнее стальное бескрайнее водное пространство поразило его своей умиротворенностью. Не отрывая взгляда, он смотрел на чуть колышущуюся на мелких волнах лодочку и нахохлившихся сонных чаек. Эта картина успокоила его, он вдохнул полной грудью соленого прохладного воздуха, запахнул потуже свою тоненькую курточку и, поежившись, быстрыми, но мягкими шагами направился в сторону церкви.
Пастор Нил
Церковь пастора Нила он нашёл без труда. То ли после перенесенных первых впечатлений от большого города, то ли от подступающего с океана промозглого холода Джеймс, не поднимая головы и не обращая ни на что внимания, пронёсся по набережной, повернул налево у пирса и через две минуты был на пороге пристройки к протестантской церкви.
На его стук дверь открыла полная женщина лет сорока, одетая в черное платье свободного покроя и в капоре того же цвета, цвет лица у нее был землистый с колючими карими глазами, длинным носом и вздёрнутым подбородком.
– Слушаю, – сказала она.
– Добрый вечер, меня зовут Джеймс, я к пастору Нилу от пастора Тома. Вот письмо от него, – и он протянул женщине конверт.
– Хм, – хмыкнула она, но конверт взяла, – пастор Нил сейчас в своей мастерской, обойдешь церковь с другой стороны и спустишься в подвал. Там его и найдешь, – и захлопнула дверь.
Джеймс пожал плечами и пошёл обходить церковь.
Дверь, ведущая в подвальное помещение, была приоткрыта, и оттуда доносилось лёгкое постукивание. Джеймс протиснулся в дверь и начал осторожно спускаться по темной каменной лестнице. Когда он шагнул в помещение, его ослепил яркий свет ламп. Как только его глаза привыкли к освещению, он огляделся. Это было скорее полуподвальное, чем подвальное помещение средних размеров с маленьким зарешетчатым окошком, выходившим во двор церкви на уровне земли.
Слева от двери стоял деревянный топчан, накрытый грубым суконным покрывалом, слева вдоль всей стены располагался длинный верстак с множеством слесарных инструментов, баночек с гвоздями, лотков с кусками кожи и ткани. В помещении держался устойчивый запах дерева, металла и какого-то химиката.
Посередине мастерской, сгорбившись над перевернутым деревянным муляжом человеческой ноги, натягивая на «ступню» сапог, сидел седовласый мужчина. Губами он крепко сжимал маленькие гвоздики, а на коленях лежал небольшой молоток.
– Здравствуйте, пастор Нил, – поздоровался Джеймс.
Мужчина поднял голову и внимательно посмотрел на гостя. Лицо пятидесятилетнего пастора было настолько светлым, что Джеймсу показалось, что яркость ламп уменьшилась, голубые глаза излучали тепло и любовь, он широко улыбнулся, и гвоздики посыпались на пол.
– Добрый вечер, сынок, проходи, садись, – ответил пастор и указал на топчан.
Джеймс присел на край кровати и с любопытством уставился на деревянную «ногу».
– А что это такое? – спросил он.
– Это специальное устройство, с помощью которого я чиню обувь, – ответил пастор, – это, например, женская «ножка», а вот там, он указал в угол комнаты, стоят мужские и детские, разного размера в общем.
– Здорово! – сказал Джеймс.
– Ты принёс обувь для починки? – поинтересовался пастор.
– У меня нет другой, кроме этой, – парнишка вытянул ноги, показывая свои ботинки.
– Э-э-э-э-э, сынок, так не пойдет, снимай, сейчас всё поправим, – сказал, улыбаясь, пастор.
Джеймс начал стягивать ботинки и вдруг опомнился.
– Пастор Нил, я же приехал к вам из небольшого городка, где служит пастор Том, и письмо от него привез.
– О! дружище Томас! Как у него дела? Как Эмма, дети? Да ты снимай, снимай ботинки!
Джеймс протянул ему изношенную обувь и поджал под себя ноги.
– У него всё хорошо, церковь хорошая, приход у нас небольшой, но люди замечательные.
– Ой, я очень рад! Пастор он толковый, людям понравится, – сказал пастор Нил, вертя в руках ботинки Джеймса, – сейчас починим, побегают ещё.
– Я письмо от него привёз, – повторил Джеймс, – только отдал его женщине, которая мне открыла, наверное, это Ваша жена.
Пастор чуть поморщился.
– Да, жена, её зовут Долорес. Ну, отдал и отдал, потом прочту. Так какими судьбами в Новый Орлеан?
И Джеймс рассказал светлому пастору историю всей своей недолгой жизни, не утаивая своё горе и надежды на обретение самого себя здесь, в большом городе.
– Да, сынок, Господь порой посылает нам очень тяжелые испытания, но Он отправил к тебе Томаса, и это неспроста, я уверен. Мне очень жаль, что ты потерял всю свою семью.
Пару минут оба молчали, погруженные в мрачные мысли.
– А Томас здорово придумал! – вдруг воскликнул пастор, – ты хочешь научиться ремеслу, а мне нужен помощник. Служба и дела церкви отнимают большую часть моего времени, а починку обуви я бросать не хочу, да и помощь для людей это великая, не все могут себе позволить новую обувь.
Научу тебя хорошему ремеслу, не переживай, жить вот только у нас негде. Пристройка к церкви маленькая, ютимся водоём с женой. Но если ты не против, то поживёшь здесь, мы с тобой приведем комнату в порядок, будет тебе и жильё, и мастерская вместе. Ну как? Согласен?
Джеймс улыбнулся и с энтузиазмом закивал.
За всеми этими разговорами пастор ловко подбил гвоздиками подошву ботинок Джеймса, протер их и отдал парнишке.
– Вот и готово. Завтра найдем тебе еще пару, на смену, да и курку потеплее, зимы у нас не суровые, но всё-таки прохладные. А теперь пойдём наверх, время ужина.
Долорес
– Долорес, знакомься, это Джеймс, – пастор слегка подтолкнул вперёд парня, когда они зашли в жилище пастора и его жены.
Женщина стояла к ним спиной, накрывая на стол. Не повернув головы, она буркнула:
– Виделись.
Пастор поморщился.
– Садись, сынок, сейчас горяченького поедим. Замерз, небось, да и с дороги устал. Молодой организм должен крепнуть. Садись, садись, не стесняйся. У нас всё по-простому, но с душой. Да, Долорес?
– Я сготовила на двоих, – опять буркнула та.
– Господь велел делиться, – мирно, но недовольно сказал пастор, садясь за стол – что сегодня нам Бог послал?
На столе стояла миска с тушеной капустой, тарелка с жареной тыквой, немного тушеной говядины, хлеб и графин с водой. Всё горячее, только что приготовленное, запах стоял умопомрачительный, и у Джеймса громко заурчало в животе.
После произнесенной молитвы они поужинали в тишине. Джеймс поблагодарил хозяйку и был удостоен единственным «Угу».
Пока Долорес убирала со стола, пастор взял в соседней комнате из комода подушку, одеяло, пастельное бельё и полотенце.
– Пойдём, Джеймс, в мастерскую, обустроим тебе ночлег.
Спускаясь в новый «дом» Джеймса, пастор начал свою историю:
– Ты на неё не сердись, сынок, она, конечно, женщина с дурным характером, но работу по дому выполняет исправно, такую уж мне Бог послал.
Я был направлен на службу в Новый Орлеан двадцать лет назад, город новый, никого не знаю, власти предоставили мне домработницу, чтобы я не отвлекался на домашние дела, а занимался исключительно церковью. Мне было тогда тридцать лет, ей двадцать, шустрая девчушка готовила, мыла, стирала, на рынок постоянно бегала. Так прошло пять лет, я к ней привык, она ко мне тоже, вот и поженились. К сожалению, детей у нас так и не получилось. Вот самое тяжёлое. Она очень переживала, а потом как-то очерствела ко всем людям, особенно к детям.
А я детей очень люблю! По воскресеньям на службу приходит много семей с детьми, порой родители не могут за ними уследить, они сбиваются в стайку и озорничают. Родители злятся, смущаются, что детки мешают проведению службы, а мне за радость видеть улыбающиеся личики. Ты, кстати, как относишься к детям?
– Да вроде нормально, я сестренке часто читал сказки, играл с ней, заплетал косички, – ответил Джеймс.
– Ты был хорошим братом! Ладно, укладывайся спать, завтра займёмся твоим жилищем. Вот тебе ключ от этой двери и еще один от входной в подвал, запрись на ночь. У нас тихий райончик, но бережёного Бог бережёт. До завтра!
Пастор перекрестил Джеймса и отправился к себе.
* * *
– Долорес! Где письмо от Томаса?
– На столе в спальне.
– Почему оно вскрыто? Ты его уже успела прочитать?
– У тебя есть какие-то секреты? Твой обожаемый Томас прислал нам «подарочек» в виде лишнего рта. Что ты на это скажешь?
– Боже мой! Долорес! Ты – жена пастора. Ты должна быть примером для всех женщин нашего прихода. Нам Бог послал сироту, он вырос и воспитывался в пасторской семье, а не в подворотне за кабаком. Парень из церкви отправился прямиком в церковь, не искал легких денег на набережной, очищая карманы богатых людей.
– Я за ним буду следить!
– И он не лишний рот, а мой будущий помощник! Он хочет изучить ремесло, я его обучу обувному делу, и у меня появится, наконец-то, время для тех проектов, которые я давно запланировал для нашей церкви.
– Твоя починка обуви не приносит нам никакого дохода! Одни расходы на гвозди, кожу и что-то там еще.
– Неужели ты думаешь, что я занимаюсь этим ради выгоды? Я служитель Господа, я помогаю людям. И не только духовно! Многие из наших прихожан бедны, и их дети должны ходить в рваных башмачках?
– О Господи! Опять ты про детей! Я устала, ложусь спать.
Светлый пастор помолился перед сном, поблагодарил Бога и друга, что послали ему Джеймса, и с улыбкой, планируя следующий день, уснул.
Новый дом
Джеймс был уверен, что долго не сможет уснуть. Прощание с родным городком, поездка на поезде, впечатления о большом городе, мысли о новом доме, незнакомые люди, которые теперь станут его семьёй, непривычные запахи мастерской и наконец полный желудок сморили молодой организм очень быстро.
Он проснулся как обычно в пять утра. Умылся, оделся и вышел во двор церкви. Ночная тьма еще не отступила, но со стороны океана уже была видна светлая полоска неба, а над водой простирался утренний туман. Город ещё спал.
Утро в своём городке Джеймс начинал с зарядки и бега, но желания пробежаться в большом каменном незнакомом городе у него никакого не было. Поэтому он сделал пару упражнений во дворе и направился к груде поленьев, которую заприметил ещё вчера, когда обходил церковь в поисках пастора.
Топор был воткнут тут же, в широкий спил увесистого дерева, служившего основанием для колки дров. За час работы практически без остановок юный Джеймс наколол все дрова и сложил их в поленницу под навесом у пристройки к церкви.
– Вот это да-а-а-а, – сказал незнакомый голос позади Джеймса, – какой молодец!
Это был местный молочник, развозивший свою продукцию по утрам в этом районе.
– Доброе утро! – поздоровался Джеймс.
– Доброе утро, молодой человек! Тебя нанял наш пастор?
– Нет, я теперь здесь живу и помогаю пастору. Вот решил для начала дров наколоть.
– Это здорово! Он очень хороший и занятой человек, ему помощь понадобится. Вот, держи молоко, передай пастору и скажи, что я в воскресенье обязательно приеду на службу. Ну бывай! – сказал молочник, вскочил в свой автомобиль и, позвякивая стеклянными бутылями с молоком, умчался дальше.
– Чего расшумелся? – на пороге пристройки стояла недовольная Долорес, – сначала долбил чем-то по головам спящим людям, теперь орёшь под окнами.
– Доброе утро. Я просто хотел помочь, – потупился Джеймс.
– Вот скажут, что делать, то и делай, – огрызнулась та и ушла в дом.
Джеймс так и остался стоять на улице с бутылками свежего молока в руках. На его счастье на улицу вышел пастор.
– Доброе утро, сынок!
– Доброе утро, пастор!
– Видел, видел, что ты с утра уже натворил! – улыбнулся пастор с озорными искорками в глазах.
– Простите, пастор, я не хотел вас разбудить!
– И слышал я тоже всё! Мистеру Блэку большое спасибо за молоко, буду его очень ждать на проповедь. А Долорес не слушай, мы рано просыпаемся, она с утра что-то пекла, я готовился к проповеди. Так что пойдем есть.
На столе стояла тарелка с грудой оладий, сметана и молоко.
– Вот, Долорес, корми работника! С утра уже такую тяжелую работу проделал. Дров тебе теперь надолго хватит, – и он подмигнул Джеймсу, – спасибо большое, сынок!
Джеймс просиял и сел с удовольствием уплетать оладьи.
Весь день они с пастором чистили, скребли, мыли, красили, делали перестановку в новом жилище Джеймса. Перебрали все инструменты, что-то починили, что-то выкинули. К концу дня, сидя на последней ступеньке темной лестницы, они с удовлетворением рассматривали результаты своих трудов.
Комнатка преобразилась, перегородка разделила её на две части: в дальней, у окна была поставлена настоящая кровать, рядом тумба со светильником, на противоположной стороне письменный стол и книжные полки над ним, рядом умывальник и платяной шкаф; в второй части, ближе к выходу, – мастерская, все инструменты по градации висят на крючках, прибитых на настенный стенд, также сделаны полки для разных баночек и лоточков, отдельная ниша для муляжей ног и, наконец, удобное рабочее кресло, которое подарил торговец мебелью, прихожанин церкви.
– Не ожидал я, что так может выглядеть моя каморка! Я теперь тоже хотел бы тут жить, – устало рассмеялся пастор.
– Мне очень нравится! Пастор, а когда Вы начнете меня учить чинить обувь? – спросил Джеймс.
– Вот завтра и начнём, заодно сходим в город за гвоздями, покажу тебе хороший магазин. А теперь ужинать, молиться и отдыхать. Завтра нас ждёт новый интересный день.
Подмастерье
В течение последующих нескольких месяцев пастор всё свободное от основных обязанностей время проводил в мастерской, обучая Джеймса ремеслу обувщика.
Паренёк погрузился с головой в эту работу, приобретая всё больше навыков и умений. Они починили всю обувь, которая копилась у пастора на протяжении долгого времени. Пастор много раз предлагал Джеймсу лично отдавать починенную обувь хозяевам, чтобы тот услышал заслуженные слова благодарности. Но Джеймс отказывался, упорно налегая на отточку малейших деталей своей новой профессии.
Он практически не выходил из мастерской, порой теряя счёт дням и ночам, пастору приходилось насильно его кормить и укладывать спать.
Долорес им не мешала, её устраивало, что юнец не сидит с ними за общим столом, а накормить его можно было и плошкой супа с хлебом один раз в день. Иногда она спускалась в мастерскую, чтобы просто из женского любопытства понаблюдать, чем так увлечены эти мужчины. И каждый раз она удалялась через пару минут, презрительно хмыкнув.
Джеймс познакомился со всеми продавцами обувной фурнитуры в городе, со всеми обувщиками, которые раскрывали мальцу секреты починки того или иного вида обуви. Он всегда делился новыми знаниями с пастором, теперь они оба учились.
Через полгода Джеймс столкнулся на набережной с мальчишкой-чистильщиком обуви и рассказал ему о пасторской мастерской, тот – своим клиентам-мужчинам, а те, в свою очередь, жёнам, которые никак не хотели расставаться со своими любимыми туфельками, у которых оторвалась пряжка или расшатался каблук. В этом был какой-то модный шарм: по вечерам до упаду отплясывать в ресторане, а на следующий день чинить туфли в церковной мастерской, внося тем самым пожертвования из своих капиталов на дела духовные. Ходили слухи, что некоторые леди специально ломали каблучки, чтобы навестить ставшую известной мастерскую и быть замеченной в церкви.
Но Джеймс не замечал этого ажиотажа, его интересовал сам процесс. С людьми, приносившими обувь, он старался не встречаться, ему нравилось одиночество и компания пастора. За делом они часто беседовали о религии и об улучшении церкви. Пастор несколько раз заводил разговор о Леи, но глаза его подмастерья быстро наполнялись слезами, и он уходил в себя, всё также остро переживая своё горе.
Дела церковные
Так прошло несколько лет. Джеймс стал настоящим профессионалом, работа спорилась в его молодых и ловких руках. Пастор всё реже помогал ему по починке обуви, занимаясь службой. У него уже давно накопилось множество дел, на которые наконец-то появилось время.
Он пытался помочь своему приходу не только духовно, но и улучшить жизнь небогатых прихожан. Уже много лет он хотел разгрузить родителей, которым необходима была помощь с их детьми, не достигшими школьного возраста. Работы в тихом районе Нового Орлеана было много, но вся низкооплачиваемая, а нанимать нянечек никто не мог себе позволить.
Поэтому пастор Нил решил организовать небольшой детский садик, где проводили бы время детишки прихожан, пока родители зарабатывали крохи на жизнь. Светлый пастор учил их религиозным постулатам, рассказывая о Боге в доступном для маленьких ушей слоге; приучал любить природу, помогая ему в небольшом плодовом садике, где ребята белили деревья, собирали упавшие яблоки и груши, подметали дорожки и бегали за стрекозами и бабочками.
Когда пастор отлучался по служебным делам или вёл службу, с ребятами с удовольствием возился Джеймс. Семнадцатилетнего паренька дети любили беззаветно, и он отвечал им душевной теплотой старшего брата. Ребят он учил колоть дрова, делать мелкий ремонт нехитрых бытовых предметов, каждое утро занимался с ними зарядкой. Девочкам он показал, как плести венки из полевых цветов, шить из цветных лоскутков куколок и различных зверушек.
По воскресеньям, когда церковь наполнялась семьями прихожан, желавшими послушать проповедь своего любимого пастора, дети с весёлыми возгласами окружали Джеймса, и он рассаживал их на задних скамьях церкви, чтобы те не мешали проведению проповеди и не задували свечи своими смешками.
Привыкшая во всём подражать «старшему брату», малышня покорно сидела с Библиями на маленьких коленках, вслушиваясь в сказочно-бархатный голос пастора Нила. Эта атмосфера напоминала Джеймсу о своём детстве, когда он также по воскресеньям слушал проповеди отца, мама сидела рядом, а задорная Лея у него на коленях. Он любил эти несколько часов покоя, вся семья была рядом, не обременённая заботами и работой: мама, чуть склонив на бок голову и слегка улыбаясь, смотрит с любовью на отца; Лея, прижавшись к груди брата, мерно посапывает, а слова отца о любви Господа ко всем людям наполняют теплом сердце юного Джеймса.
Сейчас он стал взрослее и чувствовал ответственность за примерное поведение вверенных ему малышей по время воскресной службы. Поэтому он внимательно следил, чтобы маленькие ножки не стучали о скамьи, детский шёпот не раздавался с задних рядов церкви, шелест страниц Библии был в такт перелистыванию Священного Писания в руках взрослых.
Светлый пастор не был приверженцем пения псалмов, он считал, что в тишине, нарушаемой только потрескиванием свечей, он может научить прихожан, что быть угодным Богу необходимо не только и не столько исполняя церковные предписания, сколько честно и добросовестно выполняя мирские обязанности, так как они фактически становятся для человека его призванием.
Трудное решение
Пастор Нил стал для Джеймса не только учителем в обувном ремесле, но и его духовником. Юноша всё больше погружался в учение Библии, внимательнее слушал речи светлого пастора, изучал методы проповеднической работы и необходимые ритуалы при проведении служб.
Наставник с удовольствием наблюдал, как его подмастерье постигает науку пасторской работы, как дела духовные и дела мирские на благо людей помогают парнишке преодолевать одиночество, в которое тот хотел себя заточить.
Не добившись успеха в общении Джеймса с клиентами мастерской, пастор был рад, что юноша всё чаще стал заниматься с детьми, а также немного разговаривал с их родителями. На все увещевания пастора, что ему надо побольше гулять в городе, ходить в кино на популярные фильмы со смешным усачом в котелке, в кафе, на ярмарки, знакомиться с публикой, с девушками, Джеймс отвечал, что у него много работы в мастерской и вообще нет настроения. Особенно парнишка смущался и начинал немного заикаться, когда пастор знакомил его с молодыми прихожанками, старшими сестренками тех детей, которые посещали церковный детский сад. Общение с противоположным полом Джеймсу давалось нелегко, будь то Долорес, девушка-продавец в магазине, пекарне или даже почтальон. Зато он прекрасно ладил с детьми, быть старшим братом у него получалось лучше всего.
Однажды, возвратившись из соседнего города со встречи духовных лиц,
пастор застал интересную картину: на пеньке по середине сада сидел Джеймс, а в полукруге напротив него, усевшись прямо на траве, – дюжина детей с открытыми ртами. В руках юноша держал книгу, по объему напоминавшую Библию, но к плотной обложке Книги была искусно прикреплена тонкая обложка из детских сказок с красочными лесными жителями, отдыхающими на солнечной полянке.
– И все лесные звери стали почитать и поклоняться только Богу, так как поняли, что только Он смог спасти их друга, – закончил фразу Джеймс и захлопнул книгу.
– Джеймс, а Бог спасает только животных? А детей? – спросила девчушка с большими распахнутыми глазами.
– И детей, если такова будет Его воля, – ответил, помрачнев, юноша.
Пастор сделал шаг вперёд из тени дерева, скрывавшего его присутствие. Он хотел оборвать продолжение болезненного для Джеймса диалога.
– Добрый день, мои хорошие! – поздоровался он, присев на колено и распахнув объятья.
– Пастор Нил! Пастор Нил! – дети наперегонки метнулись к священнику, пытаясь успеть обхватить его шею первыми.
– Ах, вы мои золотые, – и пастор по очереди поцеловал макушки всех ребят, – время обеда, а ну бегом за стол.
Дюжина румяных личиков разом обернулась на беседку, расположенную на заднем дворе церкви (еще одно новшество пастора), где уже был накрыт обед, и стремглав метнулась к ароматным плошкам с супом.
– Поговорим, сынок? – пастор повернулся к Джеймсу.
– Конечно, – ответил тот, и они направились к скамейке, недавно сделанной Джеймсом и детьми и установленной в тени большой груши.
– Здорово ты придумал, как рассказать детям о Боге, – начал пастор, – наклеить обложку от детской книги на Библию – это замечательная мысль. Я рассказываю детям о Господе и его деяниях, но когда они видят скучную на вид книгу, то теряют всякий интерес к её содержанию.
– Да, заставить их просто усидеть на месте и то непросто, особенно, когда стоит такая замечательная погода, – улыбнулся Джеймс и подставил лицо легкому дуновению морского бриза, немного освежающему в этот жаркий день.
– Ты же знаешь, что согласно нашему Учению любой верующий имеет право свободно читать и толковать Библию, каждый христианин – священник, но это не означает, что каждый может исполнять священнические обязанности в церкви, для этого существуют пасторы.
– Пастор Нил, я не хотел вас расстроить, я не пытался вас заменить, просто ребята попросили им почитать сказку, а я решил на примере вызволения из западни зайчика рассказать им о силе спасения Господом, – пролепетал Джеймс.
– Да ты меня не понял, я тебе не в укор всё это говорю. Я вот что подумал, сынок. За эти годы, проведенные в нашей церкви, ты научился многому у меня, и я сейчас не про обувное мастерство. Не думал ли ты стать пастором?
– Пастором? – в голосе Джеймса зазвучали искреннее удивление и какая-та нотка надежды, – а это возможно?
– Мы можем попробовать. Сегодня на встрече я говорил с пастором Кевином о тебе, он руководит богословской школой, тот не против тебя принять на обучение. Учёба займет два года, будешь изучать теологию, историю и философию. Если у тебя всё получится, и ты зарекомендуешь себя, то по окончании обучения члены руководящего совета рассмотрят твою кандидатуру на должность, для начала младшего пастора. Это называется рукоположение.
– Я бы хотел связать свою жизнь со служением Господу, – ответил Джеймс, – а далеко эта школа?
– Она находится в Хьюстоне, в соседнем штате. Да, далековато от нас, но ты будешь приезжать к нам на праздники и на целый месяц летом.
– А как же наша мастерская? – встрепенулся Джеймс, аж подпрыгнув на скамейке.
– Не переживай, я потихоньку буду чинить обувь, дела церкви налажены, свободное время теперь у меня есть.
– А дети как же? Я не могу их оставить. Кто ими будет заниматься, когда вы в отъезде? А по воскресеньям они разнесут вашу церковь во время службы!
– И про ребят не переживай. Ты зря думаешь, что они всё те же озорники, которые пришли к нам в первый день. Ты их научил послушанию и уважению к церкви, а старшие ребята уже давно берут с тебя пример, они уследят за малышами.
– Пастор Нил, и вас я оставить не могу! Вы останетесь совсем один, без помощника. Кто вам дров наколет? По саду поможет? А вдруг сломается что-то, кто починит?
– Не забывай, Джеймс, – улыбнулся светлый пастор, – у нас очень добрые люди в пастве, обязательно мне помогут со всеми хозяйственными делами, – ну что? В путь?
– Да! – воодушевленно воскликнул Джеймс.