Главная страница | Попаданцы | Старые недобрые времена – 2

Старые недобрые времена – 2
Василий Сергеевич Панфилов
Старые недобрые времена #2
1856 год, только что закончилась Восточная война, в которой попаданец, не по своей воле, принял самое непосредственное и живое участие. Позади осада Севастополя, Чёрная речка, личный героизм и шпицрутены…
… и он, Ванька, уже не раб! Он привык убивать, привык действовать, смотреть через прицел ружья и драться врукопашную – насмерть!
И после этого – оставаться рабом? Нет уж… и свободу он взял – сам, не спрашивая никого! Впереди – новая жизнь, где всё-всё будет иначе… и уже – не в России.

Василий Панфилов
Старые недобрые времена – 2

Пролог
Начало марта – далеко не лучшее время для путешествий по Балтийскому морю, сказать, что море волновалось, это не сказать ничего! Рыбачий баркас мотало, бросало, швыряло и закручивало так, что Ванька, отбоявшись своё в первые часы, держался на чистом упрямстве и стиснутых зубах.
В голове – никаких внятных мыслей, если не считать за таковые «Да когда ж всё это закончился!» и «Господи, да лучше сдохнуть…»
Так плохо ему не было никогда… хотя вернее сказать – так долго.
Плети или шпицрутены, это не то, о чём можно отзываться с пренебрежением, но экзекуция такого рода всё ж таки конечна… и скоротечна, хотя, когда тебя гонят сквозь строй, так не кажется! А потом, разумеется, горячка в полубреду, жар, постоянная жажда и прочие неизбывные прелести рабского состояния или солдатчины.
Но Ванька, выблевав за время путешествия решительно всё, что было, и, кажется, на годы вперёд то, чего и не было, решил для себя, что если он и будет путешествовать по морю в дальнейшем, то только в случае крайней на то необходимости!
Состояние его усугублялось и размерами судёнышка, на котором решительно негде уединиться, и постоянной, неизбывной ледяной сыростью, от которой промёрзли суставы, и совершенно невообразимым, пропитавшим всё и вся запахом рыбы – свежей, несвежей, копчёной… любой, какую только можно вообразить.
К этому добавлялся и страх – не то чтобы довлеющий… но постоянная, липкая опаска, настороженность, они разъедали душу ржой. Да и, по правде говоря, рожи у финских матросов те ещё!
… впрочем, на самом деле рожи как рожи – такие, какие им и положено быть у рыбаков, не обременённых ни интеллектом, ни высокой моралью, да к тому же подрабатывающих по случаю контрабандой – со всеми втекающими и вытекающими.
Ванька понимал, что он, очень может быть, зряшно накручивает себя, но поделать с этим решительно ничего не мог…
… да и, пожалуй, не хотел!
Упрямство, желание доказать невесть что невесть кому, да в значительной степени опаска и заставляли его держаться во время путешествия, цепляясь за канаты, борта и саму жизнь.
А ещё – держать наготове дерринджер, позаимствованный в кабинете хозяина, теперь уже навсегда – бывшего.
Эта ли, опаска ли… а может, рыбаки и не имели никакого желания его грабить, но наконец – берег! Пока ещё полоска, смутно виднеющаяся вдали, иногда пропадающая в тумане и снова появляющаяся через несколько минут.
– Ка-амни, – тягуче сообщил ему владелец баркаса, немолодой широкомордый финн с льдистыми прозрачными глазами, в которых отражается небо, – вто-оль перека пойтём, эт-та толка.
Сообщив пассажиру информацию, он потерял к Ваньке всякий интерес. Отойдя, он отдал несколько команд на финском, и двое матросов, такие же широкомордые, коренастые, похожие на него, как близкие родственники, захлопотали с канатами и парусами, начав что-то тянуть, чем-то хлопать, перемещаться по баркасу…
… и у попаданца вновь разыгралась паранойя. Засунув одну руку за пазуху и сжав дерринджер, он нервно следил за матросами, а те, в свою очередь, диковато косясь на него, заставляли нервничать ещё больше…
… и где в этом клубке начало и конец, сам чёрт не разобрал бы!

Наконец, судёнышко пристало к берегу – совершенно обычно, пологому, не обустроенному в должной мере пристанями и прочими атрибутами цивилизации. Всего-то несколько длинных сараев, крепко, ещё издали пахнущих рыбой, развешенные на жердях сети, норовящие взлететь в порывах злого северного ветра, да поодаль от берега виднеются несколько неказистых домов, выкрашенных красно-коричневой краской.
Это, впрочем, понятно и ожидаемо, Аландские острова – провинция невозможно, невообразимо глухая даже по меркам Финляндии, а это – показатель! Но…
… всё не так однозначно.
Недавно ещё острова были частью Российской Империи, отойдя к ней по результатам полузабытой Русско-Шведской войны 1808–1809 гг.
Власти России, необыкновенно возбудившись поначалу возможностью грозить, стращать и не пущать не только Шведа, но и всю Балтику разом, затеяли было строительство циклопической крепости…
… да как водится – не то передумали, не то проворовались, и крепость, хотя и производила со стороны грандиозное впечатление, ничего, кроме этого впечатления, собственно, и не производила, не защищая толком самою себя…
С началом войны этот грандиозный долгострой был взят за четыре дня, и притом без большой крови. Взят… и уже ясно, что назад не отдадут.
Большая часть русского гарнизона, состоявшая из финнов, оказалась в плену, и, признаться, детали тех событий попаданцу не слишком-то интересны.
Но вот то, что на Аландах оказались представители оккупационной администрации, открыло не то чтобы окно возможностей…
… но уж форточку – точно! В которую он, собственно, и собрался вылезти.

Утверждать, что здесь вершится Большая Политика, было бы большим преувеличением, но и у оккупационной администрации, и у местных властей, и у военных чинов в штабах повыше есть здесь свои интересы. Аланды хотя и дыра-дырой, но некоторую стратегическую ценность, пусть и частного характера, они представляют.
А значит, и оккупационные власти, и местная администрация, получили не то чтобы широкие, но вполне значимые, а главное – расплывчатые полномочия.
Немаловажен и тот факт, что оккупационная администрация хотя и имеет формального руководителя в лице престарелого британского пехотного капитана, тихо и уверенно спивавшегося ранее на пенсии, но и французы, и итальянцы, и, кажется, решительно все Союзники, назначили на Аланды хотя бы одного своего представителя, и каждый – с полномочиями!
Ванька, услышав это, и вспомнив свой недолгий, но насыщенный опыт штабной работы, возбудился не на шутку. Хотя ранее он планировал легализоваться через Вольный город Гамбург, Аланды он счёл не иначе как подарком Богов!

Если верить осторожным, но устойчивым слухам, аферы, несмотря на невеликий масштаб собственно островов и вообще, и в рамках мировой политики, проворачиваются сейчас знатные. Первое место, разумеется, занимают военные снабженцы со своими интересами…
… но для Ваньки важнее – возможность получить документы настолько легальные, насколько это вообще возможно, и если повезёт, недорого.
Схем для этого придумано великое множество, но суть у всех них одна – искатель обращался в военную или местную администрацию, смотря по тому, в какой он был ситуации, и что ему казалось предпочтительней, и жаловался, к примеру, на утрату документов.
Мзда за это, если верить слухам, невелика, и, если верить им же, при толике удачи, разжалобив кого-то из администрации, можно обойтись и вовсе без оной.
С этими документами искатель шёл в другую инстанцию, где ему, на основании несколько сомнительных справок и несомненных, настоящих денег, выписывали бумаги более качественные, способные пройти надлежащую проверку.
Пробыв на Аландах некоторое время, можно, при некоторой удаче, обрасти документами, вызывающими уважение если не качеством, то хотя бы количеством! С такими бумагами вряд ли можно всерьёз претендовать на родство с аристократическими семействами или место управляющего банком, но для обывателя вполне довольно.
Лазейкой этой, разумеется, пользуются прежде разного рода сомнительные люди, создающие себе, на всякие разные случаи, запасные личности…
… и беженцы, в том числе и беглецы из Российской Империи, прежде всего из Западных её губерний. Значительная часть таких людей пересекла границу нелегально или по подложным документам. Или, может быть, документы вполне легальные… но есть, как говорится, нюансы!
Нюансы эти чаще всего не связаны с уголовщиной и не слишком часто – с политикой, а вот с бюрократией Российской Империи – громоздкой, неповоротливой и очень недружественно настроенной и к подданным вообще, и тем более, тем из них, кто стремится избавиться от этой сомнительной чести.

Снисходительность к беженцам со стороны оккупационной (прежде всего) администрации вызвана и обычной для военного времени неразберихой, когда правая рука не ведает, что творит левая, а разного рода беженцев, вынужденных переселенцев и переселённых лиц вполне достаточно, чтобы эти брызги долетали до самых глухих уголков…
… и несомненным, не слишком даже скрываемым желанием победителей уязвить хоть чем гордость побеждённых! Принять, так сказать, личное участие в Победе.
Сейчас одни – могут хоть как-то проявить себе, оказать содействие и участие…
… а другие, соответственно, вынуждены молчать, закрывать глаза и скрипеть зубами, потому что – какие там ноты, какие ответные меры?!
Ещё, пожалуй, в этой неразберихе есть игра в долгую от британцев и французов, но здесь попаданец разве что смутно догадывается, представляя всё это очень примерно, и не факт, что верно.
Сколько среди этих беженцев, переселенцев, эмигрантов и сомнительных личностей разного рода агентуры, Бог весть… но есть, наверняка есть! И очень может быть, что по документам их окажется сильно больше, чем фактически прошло и пройдёт через Аланды, а там…
Вариантов достаточно, и все они такие… умозрительные и отчасти – конспирологические, так что, подозревая наличие в том числе и российской агентуры, Ванька решил не откровенничать. Во избежание…

– Ф-фот и фсё, су-ударь, – прервал Ванькины размышления владелец судна, – исфольте ра-асплат-титься!
– Конечно, капитан Матти, – тут же отозвался паренёк, – как и договаривались!
В животе у него не то чтобы запорхали бабочки, но тягучий, давнишний, въевшийся страх изрядно отступил, и рыбаки, ещё недавно казавшиеся прожжёнными уголовниками и убийцами, показались ему сейчас милейшими людьми. Ну разве можно хоть в чём-то подозревать этих милейших людей?! Соль земли, цвет нации…
Накатившее облегчение захлестнуло его с головой и появилось желание пригласить этих достойнейших людей в кабак, чтобы вместе выпить, посидеть душевно, посмеяться вместе над недавними Ванькиными страхами, и, может быть (чем чёрт не шутит!) побрататься, поделиться с ними своими проблемами и выслушать чужие…
Прикусив изнутри щеку, до крови, даже, наверное, до кровищи, попаданец несколько отошёл.
– На берегу, как и договаривались, – чуть поморщившись (щека болит!) сказал он.
– Та-а, – тягуче покивал капитан, – на береку-у.
Багаж у Ваньки невелик, хотя и не сказать, что мал, так что, нарочито небрежно скинув мешок с деньгами и документами на берег, чуть поодаль от накатывающихся волн, он, держа в руках саквояж, прыгнул с баркаса на гладкие, обкатанные водой камни, едва удержавшись на ногах.
Берег внезапно оказался неустойчивым, шатким, норовящим ускользнуть из-под ног, но – справился, и, подхватив мешок, отошёл на десяток шагов от берега, подальше от волн и брызг, от гниющих водорослей вперемешку с ракушками, мелкой рыбёшкой, медузами и прочей живностью, что выносит море.
– Так-с… он покосился на матросов и те, понятливые, отошли подальше, дабы не нервировать непростого пассажира.
– Вот, капитан Матти, как и договаривались, – открыв саквояж, он принялся доставать завёрнутые в тряпицы недорогие украшения, разворачивая каждое и показывая финну.
Подобраны они так, чтобы хорошо лечь в легенду о варшавском мещанине Ежи Ковальском, который, вляпавшись в историю с политикой, решил благоразумно покинуть пределы Российской Империи, расплачиваясь ценностями не то чтобы фамильными, но вполне уместными для мещанской семьи с некоторой «историей».
– Та-ак, та-ак… – кивает финн при виде каждого украшения, чуть сглатывая и нервно дёргая кадыком. Его широкое лицо, напротив – излишне неподвижно, напоминая грубо вырезанную деревянную маску, и это лучше всего показывает и то, насколько попаданец обманулся с ценами…
… и пожалуй, то, что капитан Матти прежде всего рыбак, а если и контрабандист, то разве что на сдачу, по мелочи.
Украшения идут даже не в полцены, а едва ли за треть, а плата за проезд на Аланды, напротив, завышена как бы не вдвое.
Но с учётом Ванькиных обстоятельств… в общем, его всё устраивает. Наверное, поторговавшись как следует, или просто потолкавшись по кабакам, можно было бы сторговаться дешевле… но с ничуть не меньшей вероятностью он бы нарвался на серьёзные неприятности, так что – пусть!
Да и украшения – те самые, купленные бывшим хозяином специально для наспех продуманной легенды, всё равно пришлось бы продавать, и очень вряд ли, что за достойную цену.
Брошки, табакерки, коралловые бусы и дешёвые серебряные серёжки разглаживают морщинки на лице северного морехода, оставляя в прошлом тяжёлый переход и взаимную опаску.
– Ф-сё, – кивнул наконец капитан Матти, – Сут-тарь…
Коснувшись шапки двумя пальцами, он, не оглядываясь на недавнего пассажира, пошёл навстречу не то таможеннику, не то…
… определить принадлежность человека, одетого в стиле, в котором смешалось военное и гражданское платье, сложно.
Да и вообще, сейчас всё на Аландах – сложно, и всех его жителей, хоть сколько-нибудь пригодных для того, не то чтобы мобилизовали… но и не сказать обратного. Так что вчерашний почтмейстер, а по совместительству ещё и учитель, получал совместительство ещё и в военном ведомстве, или в таможне, или где-нибудь ещё, а иногда – и там, и там, и где-нибудь ещё…
Ну а военные из оккупационной администрации, получившие назначение в эту дыру, очень быстро прониклись здешней простотой нравов и упростились. Да и как, чёрт подери, не упроститься, если обмундирование решительно всех армий мира, решительно не подходит под здешний климат, да ещё и – зимой!
Ванька…
… то бишь Ежи, чуть помедлив, пошёл вслед за финном, потому что, ну а куда ещё?! Здесь, в крохотном посёлке на пару десятков семей, идти особо некуда… если не считать десяток-другой хуторов в некотором отдалении.
… а всё равно – почта, отметил он с ревнивой угрюмостью, и не то школа, не то какое-то иное общественное здание, а вернее всего – всё разом. Эмоции от этого… сложные. Обидно почему-то.

С неба посыпался мокрый снег вперемешку с дождём, и почти тут же порыв ветра, расшалившись, швырнул в лицо подобие раскисшего снежка, слепленного неумелой детской рукой. Ванька, опомнившись, наклонил голову навстречу ветру и поспешил вслед за финнами.

– … ко-мната на фтором эт-таше, – мучительно подбирая слова, объясняет мужчина…
… который и правда оказался учителем и почтмейстером по совместительству, и, наверное, сейчас у него есть ещё какие-то обязанности, но…
– Немецкий? – поинтересовался Ванька, устав терпеть эти бесконечные гласные и высокий гладкий лоб переводчика, собираемый в беспрестанные морщины, – Французский?
– О, вы говорите на немецком? – обрадовался учитель, и общение стало значительно проще, хотя и не сказать, что вовсе уж лёгким!
Хозяйка дома, немолодая бесцветная вдова, и так-то, смолоду, некрасивая, рано постаревшая, не знает решительно никаких языков, кроме родного шведского, да притом аландского его диалекта. Нервно теребя руками фартук, она постоянно переспрашивает учителя, опасливо дёргая глазами в сторону мигранта, то бишь Ваньки, и кажется, решительно уверена в том, что молодой парень непременно захочет изнасиловать и ограбить её…
… ну или в обратном порядке.
– Комната на втором этаже, – ещё раз повторил господин Андерс, – фру Элла согласна показать вам её.
Ванька…
«– Ежи, – ещё раз напомнил себе попаданец, – Ежи Ковальски, поляк!»
Ежи, уставший стоять в небольшой гостиной, прея в одежде, закивал головой. Обтерев ещё раз ноги о домотканый половичок, он поднялся по поскрипывающей деревянной лестнице вслед за учителем, своей широкой спиной ограждающего поджарый зад и сутулую спину хозяйки дома от нескромных взглядов похотливого мигранта.
– Вот, – широким жестом обвёл комнатку господин Андерс, и собственно, комнатка была немногим шире этого жеста.
– Хорошо, хорошо, – закивал паренёк, обозревая узкую комнатку, в которой, кроме кровати и узкого прохода к окну, нашлось место несуразному самодельному шкафу возле входа, и полкам над кроватью, – меня устраивает.
Учитель перевёл, и фру Элла поджала губы, недовольная не то недостаточным восхищением, не то тем, что подозрительный иностранец в принципе будет находиться в её доме, пусть даже и за деньги.
– Она просит…
Господин Андерс назвал цену, и Ванька, то бишь Ежи, аж поперхнулся.
– Дешевле не хочет, – не понял его швед.
– Да, да… хорошо, – покивал попаданец, – серебром, верно? А… погодите, господин Андерс, мне после плавания помыться надо, и одежду хорошо бы постирать, это возможно? Да, и поужинать, разумеется.
Швед перевёл, и женщина, ещё сильней поджав губы, задумалась, а потом выпалила цену так, что ясно – не отступит!
– Это за всё, – чуть погодя уточнил Андерс, кажется, чуточку обескураженный запросами фру Эллы – если, разумеется, попаданец правильно расшифровал короткий взгляд, который тот кинул на родственницу.
– Да, хорошо… – покивал Ежи, давя нервный смешок и сделав трагическое лицо человека, вынужденного соглашаться на грабительские условия с приставленным с горлу ножом.
Три рубля серебром… с учётом ситуации, это совсем недорого, и притом, судя по реакции учителя, цену она задрала безбожно… провинция! Здесь, наверное, и живые деньги не особо в ходу…

Оставлять вещи в доме не хотелось до дрожи, до одури, но и таскаться по окрестностям с мешком, не выпуская его из рук – так себе затея. Наверное, не ограбят… здесь, но слухи, по крайней мере, поползут. Ненужные.
– Турист-экстремал, – пробормотал попаданец, вновь выходя на морской берег и поглядев на неспокойное море свинцового цвета. На берегу несколько рыбацких баркасов, вытащенных достаточно далеко и уложенных на бок.
Подходить к финнам, в темпе бега вытаскивающих из своего баркаса какие-то тюки, он не стал – и говорить не о чем, да и так… на черта?
Не зная, чем себя занять, прошёлся по посёлку, обнаружив, что он несколько больше, чем показалось вначале, и у него есть не то чтобы выселки… но часть домов, и значительная, стоит в достаточном отдалении – по-видимому, некоторым аландцам и таком крохотном поселении слишком тесно и многолюдно.
Вернувшись в посёлок, обнаружил на одном из домов вывеску. Потрёпанная временем и северными ветрами, она выглядит несколько сомнительно, но всё ж таки даёт повод зайти, чем Ванька и воспользовался.
Скрип дверей… и посетители разом обернулись на него, промерили взглядами, и, сочтя не слишком интересным, вернулись к своим занятиями. Одни – пить, другие – перебирать образцы товаров.
Непривычная, но наверное, естественная для такого посёлка помесь кабака, магазинчика и почты выглядит в глазах попаданца достаточно странно и эклектично… но наверное, ничуть не менее странно в глаза местных выглядит он.
Немолодая тётка в длинном, как бы не домотканом, и уж точно – дешёвом, но добротном и практичном коричневом платье, выйдя откуда-то из теней и небытия, вопросительно уставилась на паренька, и ему вдруг стало неловко. Вроде бы и не делает ничего…
– Аквавит, – зачем-то буркнул Ванька, вручив даме серебряный рубль и прошёл к свободному месту у одного из столов. Компания, сидевшая за ним, чуть потеснилась, чуть покосилась и продолжила свои разговоры.
Усевшись, он уставился в окно, за которым разыгралась непогода с быстро темнеющим небом, шквалистым ветром и дребезжанием стёкол, и, цедя по капле дрянную водку, настоянную на травах, как никогда ранее остро почувствовал всю мимолётность бытия и свою ничтожность перед лицом Вечности.
С подозрением покосившись на опустевшую рюмку, и чувствуя тепло, разгорающееся от желудка, а заодно и разгорающийся аппетит, он вышел прочь, и, всутулив голову в поднятые плечи, поспешил во временное пристанище через непогоду.
Скомкано кивнув хозяйке, возящейся внизу, в небольшой гостиной, совмещённой с кухней, Ванька дёрнул глазами туда-сюда, ища таз с водой, но – нет. Фру Элла, не отрываясь от готовки, развернулась в его сторону, настороженная, и, кажется, готовая защищать свою заплесневелую честь с помощью кипятка, половника и Господа Бога, так что подходить к ней с вопросами или разыгрывать пантомиму паренёк не стал, от греха.
– Ладно, – пробурчал он, – не готово ещё что ли…
Недовольный, ощущая себя распоследним бомжом, поднялся наверх… и чуть не споткнулся о деревянную лохань, поставленную у двери. Впрочем, больше её, собственно, и негде особо ставить.
На маленьком столе у окна – большой кувшин с кипятком, черпак и ведро, заполненное холодной водой примерно на треть, ну и, разумеется, кусок мыла – серого, вонючего.
– Однако, – озадачился он, не вполне понимая, как здесь, собственно, мыться, не наплескав воды на пол и главное – на кровать. Впрочем, справился…
– Д-дубак, – простучал Ванька зубами, косясь в сторону окна, из которого вполне ощутимо тянет ледяным сквозняком, и растираясь полотенцем, – чтоб не свалиться потом с простудой после такой помывки!
Одевшись в чистое и спустив вниз ком грязного белья, свалив его у двери, он получил приглашение к трапезе – так, во всяком случае, он предпочёл расценить взмах половником в сторону стола и поджатые губы фру Эллы.
– Данке, – неловко буркнул он, стараясь не глядеть в глаза полудурошной тётке.
Трапеза немудрёная – рыба да картошка, и не то чтобы прям вкусно, но – много. А чуть погодя фру Элла поставила на стол кофейник, молочницу и сахар в сахарнице, большую фарфоровую чашку с надколом на ободке и печенье – не слишком свежее, но – сладкое и достаточно вкусное, и Ванька, отмытый и сытый, осторожно поверил, что всё у него будет – хорошо…
… пусть и не сразу.

Спал он не слишком спокойно, но крепко, проснувшись с тяжёлой, но, в общем, ясной головой, ноющими мышцами и суставами, ощущая себя полуразобранным и вымотанным, и не то чтобы (ха!) бодрым, но хотя бы, чёрт дери, живым…
До этого, как он ни держался, как ни храбрился, но некое ощущение ненастоящести, потусторонности, постоянно держалось где-то на краю сознания. Настроение, несмотря на то, что ничего ещё не закончилось и впереди у него не самая простая часть квеста, боевитое и уверенное… почти.
– Гутен таг, фру Элла, – с вымученной доброжелательностью поздоровался он, спустившись вниз, но хозяйки на кухне нет.
– Ну и слава Богу, – пробурчал он, потягиваясь и некрасиво, с вывертом и завыванием, зевая, – с такой ёбнутой в одном доме – как на пороховой бочке с папиросой сидеть!
– С другой стороны, – он философски пожал плечами, вспомнив, что сейчас в каждом доме гостят люди, желающие покинуть пределы гостеприимного, так сказать, Отечества… и тот факт, что фру Эллу её родственнику пришлось натуральным образом уговаривать принять постояльца, – могло быть и хуже!
Хозяйка хоть и отсутствует, но кофейник и накрытые миской какие-то булочки, вот они. Как выяснилось чуть позже, булочки пресные и совершенно безвкусные, но – с маслом…
… масло, правда, он нашёл, только когда поел, и как это бывает у мужчин, на вполне очевидном месте.
Отсутствием хозяйки Ванька нимало не расстроился, и, собрав в багаж выстиранное и уже высохшее у печки бельё, отправился на поиски давешнего почтмейстера, дабы не было потом разного рода… инсинуаций.

Погода с утра ветреная, злая, но притом на удивление безоблачная. Пряча физиономию от порывов ветра, он прошёлся по посёлку – без особой, признаться, нужды, а движимый скорее долгом туриста, который и не хочет ехать на эту чёртову экскурсию, предвидя скуку, но раз уж уплочено…
– Уезжаете, герр Ковальски? – для почтмейстера, встреченного (кто бы мог подумать?!) непосредственно у здания почты, судя по всему, утро началось куда как раньше, чем у попаданца.
Он отвратительно бодр, румян и пребывает в прямо-таки солнечном настроении, то и дело весело щурясь куда-то в небо, не иначе как на бледное северное солнце, которое в южных краях сошло бы разве что за луну.
– Да, герр Ульссон, – отозвался попаданец, машинально покосившись, вслед за собеседником, наверх, и не обнаружив там решительно ничего для себя интересного, – Ничего не имею против вашего чудесного острова, но знаете ли, для меня даже тень Российской Империи достаточно осязаема и неприятна.
– Понимаю вас, герр Ковальски, – хохотнув, отозвался почтмейстер, – Нам, шведам, пришлось жить под властью этих…
Не договорив, он поморщился, сделав руками странный жест, будто сбрасывая налипший сор.
«– Зараза, – весело и зло подумал попаданец, – вот как такое может быть? Я к Российской Империи отношусь ничуть не лучше, но мне – можно! А когда при мне иностранец ругает, аж зубы ноют, так неприятно!»

Отдав седому, как лунь, возчику полтину серебром, Ванька занял своё место в повозке, вынудив потесниться на скамье двух мужчин, как выяснилось чуть позже, эстонцев. Багаж, с некоторым сомнением, пришлось засунуть под скамью, а ноги поставить на грубо сколоченный деревянный ящик с ещё живой рыбой, и только он успел угнездиться на своём месте, как повозка тронулась, покатившись по неровной каменистой дороге.
Сидеть пассажирам полагается спиной к кучеру, обозревая ящики и корзины с рыбой, да ме-едленно уплывающий вдаль горизонт. Из развлечений – ухабы, полёт чаек в небе, песенные завывания возчика, перемежаемые невнятными бурчаньями, покашливаниями и отхаркиваньями, да разглядывание каменистых пейзажей, среди которых время от времени можно было заметить отдалённо стоящие дома. Апофеозом экскурсии стали две встреченные по дороге повозки и недолгие переглядки с их водителями.
В самом начале Ванька сделал попытку разговорить эстонцев, но те, зажатые и неловкие, на русском почти не говорили, а их немецкий был таким бедным и жаргонным, что вскоре они, к взаимному облегчению, прекратили всяческое общение. Попаданец, скучая, старался не косится в их сторону вовсе уж рьяно, да гадал лениво, не зная, чем себя занять – в какой степени родства находятся эти двое.

Наконец, вдали показалась крепость Бомарсунд – огромное, восхитительно-циклопическое, бессмысленное сооружение, носящее следы не такой уж давней битвы, но впрочем, не слишком значительные. Кое-где щербины от ядер на стенах, следы копоти, да, Ванька подозревает, на земле наверняка остались осколки ядер и пули.
Последних, к слову, вряд ли слишком много – свинец недёшев, и большую его часть собрали если не сами солдаты, ставшие здесь лагерем, то местные жители, весьма дружелюбно встретившие победителей.
И очень много флагов, трепещущих на ветру, рвущихся в Небо, хлопающих полотнищами и прямо-таки кричащих – это Мы Победили! Британские, французские, сардинские, и…
… Османской Империи, и последнее Ваньку почему-то покоробило. Чёрт его знает… наверное, он привык воспринимать Турцию как нечто вторичное, и – победители…
Не родная, не любимая, ненавистная ему Российская Империя… но от чего тогда горечь во рту и мыслях? С трудом, и, наверное, не до конца, он постарался выкинуть эти мысли из головы, потому что – какого чёрта?!

А вокруг – военный лагерь, удивительно пёстрый, широко раскинувшийся, но, к слову не слишком многочисленный. Захватив крепость, и окончательно утвердившись на Балтике, союзники вывезли большую часть своих войск, и сейчас здесь не более полутора тысяч человек, да и то, разве что если считать вместе с экипажами стоящих на якоре судов.
И снова – флаги, флаги… везде, и так много, что попаданцу даже показалось…
… снова, будто это какая-то историческая ярмарка, всё не по-настоящему!
А всего-то – каждый из флагов показывает расположение не только войск и полков, батальонов и рот, но и, во избежание путаницы, отдельных канцелярий, и последних – много!
Есть здесь и флаги Прусские, Австрийские, унитарные флаги Швеции и Норвегии – как представителей стран с дружественным нейтралитетом, и, в случае Швеции и Норвегии, или вернее – Швеции, как страны, которой будут переданы Аландские острова, но последнее – по слухам…
И флаги государств, приславших сюда военных наблюдателей или разного рода представителей – наверное, десятки… Во всяком случае, попаданец уверенно опознал флаг США, на котором пока не достаёт привычного числа звёздочек. Флаги немецких княжеств, герцогств, Вольных Городов. Итальянские…
… и разумеется, сами представители, и все, разумеется, в мундирах!
От этой пестроты и так-то рябит глаза, а человеку военному, выучившему наизусть всё это разноцветье ещё в Севастополе, это всё ещё и личное… и опасное! Пришлось даже напоминать себе, что он – Ежи Ковальский, и…

– Ещё один? – поинтересовался сухопарый и немолодой британский капрал, начальствующий над патрулём, остановившим повозку, уже по сути заехавшую в лагерь, – Кто? А, поляк…
Он сразу потерял интерес к попаданцу, сделавшемуся не иначе как частью пейзажа, скучного и давно приевшегося.
– Билли, отведи этого к французам, – коротко велел капрал одному из подчинённых, такому же немолодому и сухопарому, – да не вздумай задерживаться! А то…
Не договорив, он сдвинул брови, и Билл, изобразив служебное рвение, потянул за собой попаданца.
– А эти? – услышал Ванька за спиной, уже уходя, – Эстонцы? Да сколько их… они все, что ли, эмигрировать собрались?

Покосившись на сопровождающего, вопросы попаданец задавать не стал, да тот, судя по брюзгливой физиономии, не горит желанием общаться со всякими там…
… славянами.
Впрочем, демонстрировать своё пренебрежение славный выходец из Альбиона не стал, а большего от него Ванька и не ожидал.
Далеко идти не стали: завидев весёлую компанию французских солдат, Билл, не думая долго, передал им паренька, буркнув что-то неразборчивое, и удалился, не прощаясь, по-английски.
– Поляк? – поинтересовался француз, мельком, и не очень ласково, глянув в спину удаляющегося британца.
– Да, месье, – едва заметно поклонился попаданец, – сложные жизненные обстоятельства заставили меня…
– Да ясно, – грубо прервал его француз, – у вас тут всех сложные жизненные обстоятельства… Ладно! По-человечески говорить можешь, и уже хорошо, а то знал бы ты, как меня от собачьего языка русских воротит! После Севастополя, после…
У Ваньки по спине прошлись мурашки и чуть было, сам по себе, не проявился на лице совершенно волчий оскал, но… справился.
– Пошли! – приказал француз попаданцу.
– Парни, подождите здесь, – тут же попросил служивый товарищей, – я его к Андрэ отведу, и тут же назад.
– Есть тут у нас один, – пробурчал он, повернувшись к пареньку, – тоже… из ваших. Сами между собой…
… и они сами, между собой, и разобрались – Ванька, то бишь Ежи Ковальски, и Андрэ Новак, рыжеватый, несколько тщедушный, но задорный и задиристый так, что куда там французам! А какие у него усы…
… и гонор!
Но главное – звание сержанта и должность при штабе, позволяющая… да много чего позволяющая, и Андрэ Новак, француз польского происхождения, сын политического эмигранта, участника восстания 1830–1831 гг., пользуется этим, ничуть не стесняясь…
„Jeszcze Polska nie zginela“[1 - „Jeszcze Polska nie zginela“ Ещё Польша не погибла – первая строка из гимна Польши, известного так же как «Мазурка Домбровского» или «Марш Домбровского», написана изначально для Польских Легионов, служивших Наполеону Бонапарту. Песня стала гимном Ноябрьского (1830) и Январского (1863) восстания. С 1927 г. – национальный гимн Польши.], и всё хорошо, что идёт во славу Родине и её народу!
Это всё очень странно и сюрреалистично…
… и попаданцу приходилось постоянно напоминать себе, что он – Ежи Ковальски, поляк, потомок сосланных в Сибирь участников Ноябрьского восстания, и очень может быть, что его, Ежи, родители, воевали рядом с родителями Новака, и…
– … да, да, вероятнее всего! – кивал Андрэ, азартно бегая вокруг стола, – Тем более, вы говорите, не рядовым ваш отец был?
– По обмолвкам, – вздыхает Ежи, – только по обмолвкам, пан Новак. В ссылку он пошёл, как я понял, не под своим именем, да и потом, может быть…
– Да, да… – снова закивал Новак, – Знакомо, знакомо… а матушка?
– Умерла, когда совсем ребёнком был, – закаменел лицом Ежи, – так что и по-польски, собственно, не с кем говорить было, кроме как с отцом, а тот всё время то на службе, то в делах. Энергичный человек был!
– Да… – загрустил пан Новак, – был, увы… Ничего, пан Ковальски, отыщем, непременно отыщем! Я же вижу по вашему поведению и манерам, что вы из шляхты, и если ваш отец сумел дать вам такое воспитание и образование, не обладая достаточными средствами, то просто поразительно, какими талантами и каким образованием обладал он сам!
– Это значительно сужает круг поиска… – пробормотал пан Новак, – хотя… Нет, пан Ковальски, боюсь, не всё так просто! Если ваш отец был сослан под чужим именем, да ещё, как вы говорите, даже от вас таился? Хм… это интересно, это очень интересно…
– Да, пан Ковальски… – спохватился сержант, – уж простите, но я встречаю земляков реже, чем хотелось бы, а тем более – ваша судьба и судьба ваших родителей…
– Давайте документы оформим, – пан Новак, чуточку успокоившись, переехал на бюрократические рельсы, – есть у меня, знаете ли, возможности…
Он развил очень бурную деятельность, заполняя кучу бумаг, выбегая из своего кабинета и забегая назад, чтобы схватить Ежи за руку и потащить с собой, знакомя с поляками, французами и (вовсе уж неожиданно!) ирландцами.
– … месье Георг Ковальски, сын одного из наших польских героев, месье Леблан…
– Очень приятно, месье, – пожимается очередная рука, короткий разговор, и снова…
– Да, да! – уверенно кивает месье Новак, вцепившись в писаря с капральским званием, – По особому списку, да…
Оглянувшись на Ежи, пан Новак быстро-быстро заговорил на французском, поминая какие-то долги…
– Месье лейтенант, месье лейтенант! – завидев офицера, пан Новак замахал рукой, с зажатой в ней пачкой бумаг.
– Ждите, пан Ковальски, – повелительно бросил он, повернувшись к попаданцу, – Месье лейтенант…
Лейтенант, немолодой парижанин, выдернутый откуда-то из глубокого резерва, курил, молчал, и слушал подчинённого, а потом, смерив Ежи Ковальски взглядом, кивнул…
… и всё закрутилось снова, но уже – на более высоком уровне.
Бог весть, как так вышло! Быть может, пан Новак оказался достаточно убедительным и авторитетным? А может, манеры бывшего лакея, выдрессированного, как не каждый дворянин, сыграли свою роль? В общем…
… и знакомства с офицерами, в том числе не только французскими, и рекомендательные письма, и документы – всё ему дали по высшему разряду, и так, как он не смог бы и мечтать.
Но…
… попаданец понял, что теперь он – Ежи Ковальски, и это отчасти удобно, а отчасти…
… обязывает, и очень, очень сильно! А как с этим быть, и стоит ли оставаться паном Ковальски, или, может быть, безопаснее примерить шкуру Моисея Израилевича Гельфанда, Бог весть! Или Б-г…

… а утром следующего дня был трюм транспортного судна, отправляющегося во Францию, и место в нём среди прочих пассажиров – не слишком уютное, не слишком…
… но зато – полный набор документов, рекомендательных писем, адресов, и – все его вещи, в целости и сохранности.
А думать о том, что за всё это придётся расплачиваться… право слово, а стоит ли? Ведь если что-то и будет, то потом, а ему надо выжить – здесь и сейчас!
… не так ли?

notes
Сноски

1
„Jeszcze Polska nie zginela“ Ещё Польша не погибла – первая строка из гимна Польши, известного так же как «Мазурка Домбровского» или «Марш Домбровского», написана изначально для Польских Легионов, служивших Наполеону Бонапарту. Песня стала гимном Ноябрьского (1830) и Январского (1863) восстания. С 1927 г. – национальный гимн Польши.