Главная страница | Научная фантастика | Киннотё. Золотая Бабочка. Пробуждение

Киннотё. Золотая Бабочка. Пробуждение
Екатерина Алферов
Если твоё тело на 95% из титанового сплава, и только на 5% человеческий мозг, можешь ли ты считаться человеком? Ты человек или кукла? Оказе Юри думала, что она всю жизнь проработает учителем литературы, состарится и умрёт на станции Сараутахико. Вот только та Юри погибла в 22 года, раздавленная между железных остовов во время сбоя в системе общественного транспорта. И теперь ??????????????? – "В этот плывущий мир родилась и прилетела бабочка". Странно, что именно эти строки Кобаяси Иссы всплывают в памяти. Остатки человеческого сознания, запертого в кибернетическом теле, иногда преподносят такие сюрпризы…

Екатерина Алферов
Киннотё. Золотая Бабочка. Пробуждение

Глава 1
ГЛАВА 1: ВТОРОЙ ШАНС

Моей первой мыслью было: ??????????????? – "В этот плывущий мир родилась и прилетела бабочка". Странно, что именно эти строки Кобаяси Иссы всплыли в моей памяти.
Темнота отступает неохотно, словно вязкая жидкость, медленно стекающая с моего сознания. Я пытаюсь открыть глаза, и это простое действие кажется странно… механическим. Нет привычного трепета век, только четкая команда: открыть.
Первое, что я вижу – белый потолок медицинского отсека. Слишком белый. Слишком четкий. Каждая трещинка, каждая неровность проступает с пугающей ясностью. Я могу различить мельчайшие детали светильника, даже не фокусируясь на нем специально. Это похоже на микроскоп с идеальной настройкой резкости.
Звуки разделяются на четкие составляющие: гудение вентиляции (43.2 децибела), писк медицинского монитора (38.7 децибел), шаги в коридоре (примерно 12 метров, три человека). Мой мозг автоматически анализирует и классифицирует каждый звук, превращая привычный больничный шум в массив технических данных.
"Что-то не так", – проносится в моей голове, когда я пытаюсь пошевелиться. Тело отзывается мгновенно, без привычной утренней неповоротливости. Слишком быстро. Слишком точно. Слишком… эффективно.
– А, вы пришли в себя, – раздается голос справа. – Не пытайтесь резко двигаться, системы еще калибруются.
Системы?
Я поворачиваю голову. Движение снова получается неестественно плавным. У моей кровати стоит доктор Ямамото, его пальцы быстро скользят по голографическому экрану планшета. Я помню его – именно он встретил меня в приемном отделении после… После чего?
– Что… – я запинаюсь, услышав свой голос. Он звучит почти как прежде, но с едва уловимым металлическим призвуком. – Что произошло?
Доктор поднимает взгляд от планшета:
– Вы помните аварию на транспортном узле станции Утагава?
Память услужливо подбрасывает картинку: скрежет металла, крики, удар… Но всё это кажется далеким, будто случилось не со мной. Я помню запах антисептика в вагоне, помню, как сжимала в руках планшет с конспектами уроков, помню вкус кофе… Все эти ощущения теперь существуют только в памяти – мое новое тело регистрирует химический состав воздуха, силу давления на поверхности и температуру объектов.
– Да, я… – пытаюсь сглотнуть и понимаю, что не могу. Что не чувствую горла. Что не чувствую…
Моя рука дергается к лицу. Белая, металлическая конечность с идеально выточенными пальцами замирает перед глазами.
– Спокойно, – говорит доктор, но я едва слышу его.
Я должна испытывать панику. Должна чувствовать, как бешено колотится сердце, как перехватывает дыхание, как холодеет в животе. Но ничего этого нет. Только кристально чистое осознание ситуации и странная, механическая реакция систем: повышение скорости обработки данных, активация дополнительных сенсоров, готовность к действию.
– Ваш мозг был единственным, что удалось спасти, – продолжает Ямамото, его голос звучит мягко, успокаивающе. – Мы провели операцию по переносу в кибернетическое тело. Технология отработанная, но…
– Я должна радоваться? – перебиваю его. Это звучит резче, чем я хочу, но контроль над голосовыми модулями еще не отлажен.
– Простите?
– Я жива. Я могу видеть, двигаться, говорить. Это чудо медицины, я должна испытывать благодарность, счастье, облегчение. – Я поднимаю вторую руку, разглядывая безупречные металлические пальцы. – Но я не чувствую ничего такого. Совсем.
Доктор вздыхает и присаживается на край кровати:
– Это нормально. Ваш мозг пока учится работать без привычных биохимических триггеров. Нет выброса эндорфинов, серотонина, дофамина. Эмоции есть, но они… иные.
– Как будто смотришь кино о самой себе, – шепчу я, и мой новый голос идеально передает все нюансы интонации. – Всё слишком ясно, слишком четко, слишком…
– Рационально? – подсказывает Ямамото.
– Да.
В металлической поверхности медицинского шкафа напротив кровати я вижу отражение лица, похожего на изящную фарфоровую маску. Моего лица. Идеальные черты, чуть светящиеся глаза, белый композитный материал с едва заметным перламутровым отливом. Волосы – чёрный парик, как у куклы Хина.
Система услужливо проанализирует моё собственное отражение: композитный материал корпуса на 64% светоотражающий, радужка глаз оснащена динамической диафрагмой, мимические сервоприводы способны воспроизвести 147 вариаций выражений. Но где-то за этими техническими характеристиками пряталось мое лицо – я помнила его черты, но не могла соотнести их с этой идеальной маской.
"Я красивая. Симметричная. Кукла", – проносится в голове. Это не эмоция, а констатация факта. Как и то, что я больше не человек.
Когнитивный диссонанс подобен трещине в безупречной логике моих новых систем. Разум говорит: "Ты спаслась". Память о человеческих чувствах кричит: "Ты умерла". И где-то между этими двумя правдами начинается моя новая жизнь.
Я вспомнила, как еще вчера стояла перед классом, чувствуя легкое першение в горле после двух часов объяснения сложной темы, как машинально поправляла выбившуюся прядь волос, как теплели щеки от оживленной дискуссии с учениками. Теперь же система просто отмечала: голосовой модуль работает на 42% мощности, сервоприводы шеи функционируют в оптимальном режиме, температура корпуса стабильна.
Доктор Ямамото развернул в воздухе голографический экран. Несмотря на потрясение от вида своего нового тела, я не могла не отметить, как четко вижу каждую деталь проекции, каждую цифру в бегущих строках данных. Зрение стало другим – более острым, с возможностью увеличивать изображение, как через объектив камеры.
– Давайте я объясню, что произошло, – сказал он, открывая какой-то файл. – Помните последний день?
– Станция Утагава, – произнесла я, и мой новый голос с легким металлическим призвуком все еще казался чужим. – Я возвращалась домой после уроков. Был сбой в транспортной системе…
На экране появилась схема станции. Красным был отмечен тот самый злополучный сектор.
– Верно. Произошел критический сбой в системе управления. Два транспортных модуля столкнулись. – Доктор помедлил. – Вы находились в эпицентре.
Я смотрела на схему, и мой мозг, теперь подключенный к компьютерным системам, мгновенно проанализировал траектории движения, скорости, углы столкновения. С пугающей ясностью я поняла, что шансов выжить у моего человеческого тела не было.
– Когда вас доставили к нам, – продолжал Ямамото, сменив изображение, – большая часть тела была… – он запнулся, подбирая слова.
– Уничтожена? – подсказала я. Странно, но я произнесла это совершенно спокойно. Никакого ужаса, никакой паники – только чистое, рациональное понимание ситуации.
– Да. Но мозг остался практически неповрежденным благодаря защитному силовому полю, которое автоматически развернулось в момент аварии. Это дало нам шанс.
На экране появилось изображение кибернетического тела – моего нового тела. Я разглядывала схемы и чертежи, и система услужливо выдавала подробные характеристики каждого компонента.
– Мы использовали технологию переноса сознания, – объяснял доктор. – Ваш мозг сейчас находится здесь, – он указал на защищенный отсек в грудной клетке. – Он подключен к центральному процессору и системе жизнеобеспечения.
Доктор вывел на экран схему нейроинтерфейса: тончайшая сеть нано-проводников оплетала мой мозг, каждое нервное окончание было подключено к центральному процессору через микроскопические преобразователи сигналов. Технология на грани фантастики.
Медицинская аппаратура вокруг теперь казалась примитивной: я могла видеть задержку в обновлении показателей на мониторах (0.3 секунды), различала мерцание люминесцентных ламп (частота 120 Гц), замечала микротрещины в пластиковой обшивке приборов. Мой новый мозг обрабатывал информацию быстрее, чем её успевали отображать экраны.
Я подняла руку, рассматривая сочленения пальцев. Движение вышло слишком резким, и я услышала тихий механический звук. Сервоприводы, услужливо подсказала система.
– Попробуйте согнуть пальцы медленно, – посоветовал Ямамото. – Представьте это так же, как двигали обычной рукой.
Я попыталась. На этот раз движение получилось плавным, почти естественным. Почти.
– Все системы подключены к вашему мозгу через нейроинтерфейс, – продолжал объяснять доктор. – Со временем управление станет интуитивным. Вы будете двигаться, не задумываясь о механике процесса, как раньше.
– Как раньше, – эхом повторила я. – Но это никогда не будет как раньше, верно?
Ямамото покачал головой:
– Нет. Это необратимо. Но у вас есть шанс жить дальше. Другой жизнью, но…
– Жить, – перебила я его. – Интересный выбор слова. Я же, технически, уже умерла? То, что было мной – мое тело, мои органы, все биологические процессы – все это прекратило существование. Остался только мозг, подключенный к машине.
– Ваше сознание сохранилось, – мягко возразил доктор. – Ваша личность, воспоминания, знания – все это по-прежнему с вами.
Я снова посмотрела на свое отражение в металлической поверхности шкафа. Тёмные глаза-фоторецепторы, белый композитный материал корпуса, изящные линии искусственного лица. Красиво. Функционально. Чужое.
– А что случилось с моими эмоциями, доктор? – спросила я. – Почему я так… спокойно реагирую на все это?
– Большинство гормонов, влияющих на эмоциональное состояние, вырабатывались в вашем теле – в надпочечниках, кишечнике, других органах. Сейчас ваш мозг учится работать без этих биохимических триггеров. Эмоции останутся, но они будут… другими. Вы привыкните.
Я кивнула. Движение вышло точным, выверенным – как и все в этом новом теле. Совершенном. Мертвом. Живом. И где-то между этими противоречиями мне предстояло найти новую себя.
Я помнила, как после долгого рабочего дня ныли мышцы, как приятно было вытянуться на диване, чувствуя, как отпускает напряжение. Теперь усталость измерялась только в процентах заряда батареи и температуре процессора. Даже поза на больничной кровати была идеальной – сервоприводы поддерживали точно выверенное положение тела, не допуская ни малейшего дискомфорта. И почему-то именно отсутствие этого дискомфорта казалось самым неестественным.
Доктор Ямамото ещё некоторое время изучал показания на своём планшете, потом взглянул на часы и поднялся.
– Сейчас к вам придёт технический специалист для первичной калибровки систем. Постарайтесь относиться к этому как… к обычному медицинскому осмотру. – Он помедлил у двери. – Я понимаю, это сложно, но вам нужно научиться воспринимать ваше новое тело не как чужое, а как усовершенствованное.
Не успела я обдумать его слова, как дверь снова открылась. В палату вошёл худощавый мужчина в сером техническом комбинезоне, с планшетом и небольшим кейсом диагностического оборудования.
– Добрый день, меня зовут Сато Рейджи, – представился он. – Я буду проводить вашу первичную калибровку.
Его движения были быстрыми и точными, как у человека, привыкшего работать с механизмами. Впрочем, теперь я тоже была механизмом.
– Для начала давайте проверим базовые системы, – сказал он, разворачивая в воздухе сразу несколько голографических экранов. – Попробуйте сесть.
Когда Сато коснулся моего плеча, система выдала точные данные о силе давления и температуре его руки. Но где было то человеческое ощущение прикосновения? Та смесь тепла и легкого дискомфорта от чужой руки? Теперь все свелось к цифрам и графикам.
Я отдала мысленную команду телу. Движение получилось резким, механическим – сервоприводы сработали на полной мощности, и я буквально подскочила на кровати.
– Не так быстро, – поморщился Сато. – Представьте, что вы все еще человек. Ваш мозг помнит, как двигаться плавно.
Я попыталась снова, на этот раз осторожнее. Медленно приподнялась, опираясь на руки. Металлические пальцы слегка смяли простыню – я все еще не контролировала силу.
– Лучше, – кивнул техник. – Теперь обратите внимание на индикаторы в вашем поле зрения.
Я сфокусировалась на полупрозрачных значках, парящих на периферии зрения. Раньше я их игнорировала, но теперь, когда Сато обратил на них мое внимание, система услужливо развернула подробную информацию.
– Это ваш внутренний интерфейс, – пояснил он. – Здесь отображается состояние всех систем. Уровень заряда, температура процессора, загрузка нейросети… Видите красный индикатор справа?
– Да, – ответила я. – "Калибровка систем стабилизации: 47%".
– Именно поэтому у вас проблемы с плавностью движений. Системе нужно время, чтобы настроиться под особенности вашего мышления.
Сато подключил к порту на моей шее тонкий кабель диагностики. По телу пробежала легкая вибрация.
При подключении диагностического кабеля мой интерфейс заполнился каскадом уведомлений:

[Внешнее подключение обнаружено]
[Проверка безопасности… Выполнено]
[Доступ разрешен: Технический специалист Сато Рейджи, уровень доступа B+]
[Инициализация диагностических протоколов…]

Сато протянул мне стакан воды – очевидно, проверяя точность захвата. Я видела, как поверхность жидкости колеблется с частотой 3.2 Гц, могла определить её точную температуру в 21.4°C, но не могла почувствовать ни прохлады стекла, ни влажности конденсата на стенках стакана. Вода больше не утоляла жажду – она стала просто еще одним набором параметров для анализа.
– Сейчас я запущу базовые тесты, – предупредил он. – Вы можете почувствовать странные ощущения.
"Почувствовать" было неточным словом. Я не чувствовала – я получала данные. Системы докладывали о последовательной активации узлов, о проверке контуров, о калибровке датчиков. Это было похоже на чтение технической документации, только информация поступала прямо в мозг.
– Попробуйте встать, – скомандовал Сато после нескольких минут тестов.
Я осторожно спустила ноги с кровати. Пол казался очень близким – мои новые сенсоры мгновенно определили точное расстояние до него, температуру покрытия, коэффициент трения. Информация была избыточной, отвлекающей.
Раньше я бы почувствовала прохладу пола босыми ногами, ощутила бы напряжение в мышцах при поддержании равновесия. Теперь же я получала точные данные о температуре поверхности (18.3°C), степени сопротивления материала (0.35 ?), нагрузке на сервоприводы (23% от максимальной мощности). Цифры заменили ощущения, но не могли заполнить пустоту их отсутствия.
Первый шаг вышел неуверенным. Второй – чуть лучше. На третьем колено вдруг заклинило, и я покачнулась.
– Вот здесь видите? – Сато указал на один из экранов. – Сервопривод требует дополнительной настройки. Такие проблемы будут возникать регулярно.
– Что вы имеете в виду? – спросила я, возвращаясь на кровать.
– Ваше тело – сложный механизм. Ему требуется постоянное обслуживание, калибровка, обновление программ. Раз в месяц нужно проходить полную диагностику. Раз в полгода – менять некоторые компоненты. Это как… регулярные визиты к врачу, только теперь вам нужен еще и механик.
Я посмотрела на свои руки. Идеальные, белые, с легким перламутровым отливом. И абсолютно искусственные.
– А если я пропущу обслуживание?
– Начнутся сбои. Сначала мелкие – проблемы с координацией, ошибки в работе сенсоров. Потом серьезнее – отказ систем, повреждение нейроинтерфейса. В конечном итоге это может привести к критическому сбою и… – он замялся.
– И моя смерть станет окончательной, – закончила я за него.
Сато промолчал, сосредоточившись на показаниях приборов. Я наблюдала за бегущими строчками данных на экранах, и мой усовершенствованный мозг мгновенно обрабатывал всю информацию. Теперь я могла читать и понимать технические характеристики, которые раньше показались бы тарабарщиной. Но эта новая способность пришла вместе с осознанием полной зависимости от технологий, которые я теперь понимала слишком хорошо.
Больничный запах антисептика, который раньше вызывал легкое головокружение, теперь превратился в химическую формулу. Система определяла точную концентрацию веществ в воздухе, но не могла воспроизвести то инстинктивное отторжение, которое я всегда испытывала в больницах. Интересно, смогу ли я теперь наслаждаться ароматом цветущей сакуры, или он тоже станет просто набором молекулярных соединений?
Когда-то я была просто учителем литературы. Теперь мне предстояло стать экспертом по собственному телу – телу, которое было всего лишь машиной, требующей постоянного обслуживания. И это знание было таким же холодным и механическим, как мои новые руки.
Я прокручивала в голове предстоящий день: нужно будет позвонить в школу, объяснить ситуацию Акико-сан, поговорить с Юкио… Но эти обычные заботы теперь казались далекими, будто принадлежащими другой жизни. Интересно, смогу ли я все еще читать своим ученикам стихи этим новым голосом? Поймут ли они теперь метафоры о трепете сердца и тепле солнца на коже – я сама больше не могла их прочувствовать.

Глава 2
ГЛАВА 2: ЦЕНА ЖИЗНИ

Космическая станция Сарутахико, названная в честь древнего божества дорог и перекрестков, висела в пространстве между звездами как маяк для межпланетных путешественников. Когда-то, более семи веков назад, человечество начало свой великий исход с перенаселенной Земли. Одни нашли новые дома на терраформированных планетах, другие основали колонии на орбитальных станциях. Но были и те, кто остался между мирами – в таких узловых точках, как Сарутахико.
Станция возникла на пересечении основных торговых маршрутов между колониями Альфа Центавра, шахтерскими поселениями пояса Койпера и сельскохозяйственными мирами системы Тау Кита. Сначала это был просто технический форпост для дозаправки и ремонта кораблей. Но чем оживленнее становилась торговля между мирами, тем больше разрасталась станция. Ремонтные доки превратились в технологические центры, появились жилые сектора, школы, больницы. Теперь это был настоящий город в космосе, где новейшие технологии соседствовали с вековыми традициями, принесенными с Земли.
Центральная больница Сарутахико располагалась в медицинском секторе станции, на границе между респектабельным административным районом и шумным торговым кварталом. Здесь, на сороковом уровне, в палате с видом на бесконечное звездное пространство, я очнулась в своем новом теле, став чем-то средним между человеком и машиной…
В холле больницы я видела других пациентов с кибернетическими протезами. Кто-то прятал их под одеждой, кто-то, наоборот, демонстрировал, украсив замысловатыми узорами. Но я была единственной, чье тело было полностью механическим.
На станции Сарутахико действовали особые правила страхования – здесь, где каждый день происходили аварии при стыковке кораблей и ремонте оборудования, обычные земные страховые схемы не работали. Но даже местные расширенные страховки не предусматривали таких случаев, как мой.
– …Прошу, ознакомьтесь с документами и поставьте свою подпись здесь и здесь, – администратор, молодая женщина с идеально уложенными волосами, положила передо мной стопку бумаг. Смешно, мы давно покинули родную Землю, но бумага всё ещё в ходу. Просто потому, что её нельзя взломать, как киберсистемы…
Я взяла предложенный стилус, стараясь рассчитать силу захвата. Пластик не треснул – уже прогресс. Система услужливо просканировала документы, мгновенно выделяя ключевые фразы:
"…полная ответственность за техническое обслуживание…"
"…отказ от претензий в случае нарушения графика обязательных процедур…"
"…запрет на самостоятельную модификацию систем…"
– Простите, Оказе-сан, – администратор слегка отодвинулась, когда я подняла глаза от документов. Мои новые глаза, светящиеся мягким светом, часто вызывали такую реакцию. – Вот здесь детализация счета.
Новый документ лег поверх остальных. Цифры были чёткими, как и всё, что я теперь видела. Слишком чёткими.
"Операция по извлечению и стабилизации мозга: 7,800,000 йен"
"Кибернетическое тело базовой комплектации: 12,400,000 йен"
"Операция по интеграции: 9,300,000 йен"
"Послеоперационный уход и калибровка: 2,900,000 йен"
"Итого: 32,400,000 йен"
Тридцать два миллиона четыреста тысяч йен. Мой мозг, теперь работающий с эффективностью компьютера, мгновенно перевел эту сумму в месяцы преподавательской зарплаты. Двенадцать лет работы, если не тратить ни на что другое. Но теперь я даже не была уверена, что смогу вернуться к преподаванию.
– Ваша страховка… – начала администратор.
– Не покрывает этого, – закончила я за неё. – Потому что процедура экспериментальная.
– Именно. – Она достала еще один документ. – Мы можем предложить план выплат. Базовый взнос составит 300,000 йен в месяц, плюс дополнительные расходы на обслуживание…
Я слушала её голос, механически фиксируя частоту и тембр, пока система услужливо высчитывала процентные ставки и сроки погашения. Раньше от таких цифр у меня бы закружилась голова, заболел желудок, выступил холодный пот. Теперь же был только чистый, холодный анализ: эта сумма непосильна. Это факт, простой и ясный, как строчки кода.
– Для оформления плана выплат нам потребуется справка о доходах и…
– У меня больше нет постоянного дохода, – прервала я её. – Я учитель литературы. Была учителем. И я не уверена, что смогу продолжать работать в школе.
Администратор замолчала, явно не зная, как реагировать. Её взгляд скользнул по моим рукам, плечам, лицу – всему, что теперь было неживым, механическим.
– В таком случае, вам нужно будет заполнить форму B-147 для социальной службы. И предоставить документы о потере трудоспособности…
– Потере трудоспособности? – система отметила изменение тона моего голоса. – Я полностью функциональна. Мои физические и когнитивные показатели превышают человеческие. Как это можно классифицировать как потерю трудоспособности?
– Это… сложный юридический вопрос, – она нервно постучала пальцами по столу. Частота 2.7 удара в секунду – признак стресса, услужливо подсказала система. – Ваш статус… специфический. Технически, вы считаетесь человеком с высокотехнологичными протезами, но фактически… – она снова замялась.
– Фактически я киборг без определенного юридического статуса?
– Вам лучше проконсультироваться с юристом по этому вопросу, – она протянула мне еще одну стопку бумаг. – Вот формы для социальной службы. И список рекомендованных юридических консультаций.
Я приняла документы, автоматически отсканировав их содержимое. Система уже создавала папки в памяти, сортируя информацию по категориям, составляя списки необходимых действий, рассчитывая оптимальные маршруты между инстанциями.
Я помнила, как раньше ненавидела бюрократию. Как расстраивалась из-за каждой ошибки в документах, как нервничала в очередях. Теперь все это вызывало только логическое непонимание неэффективности системы. Даже осознание полной финансовой катастрофы не вызывало паники – только расчет вероятностей и поиск решений.
И это, возможно, пугало больше всего. Но даже этот страх был каким-то… теоретическим.
Офис страховой компании располагался на сороковом этаже небоскреба Мицуи. Панорамные окна открывали вид на город, который я теперь видела с пугающей четкостью: могла различить номерные знаки автомобилей внизу. Система услужливо подсказывала: высота 186.4 метра, температура за окном 18.2°C, влажность воздуха 62%.
За панорамными окнами страховой компании открывался вид не на привычный городской пейзаж, а на многоуровневую структуру станции: прозрачные трубы пневмотранспорта, парящие сады-оранжереи, мерцающие рекламные голограммы на фоне вечной космической ночи.
Мой интерфейс теперь напоминал многослойную картину: основной визуальный поток, поверх него – данные с сенсоров, еще выше – системные уведомления. Я могла переключать слои простым усилием мысли, словно моргая разными уровнями восприятия.
Интересно, что сказали бы древние поэты о таких, как я? Написал бы Басё хайку о кибернетическом теле? Может быть что-то вроде:

????
??????
???

(Tsumetai kane
Uchi ni yadoru omoi
Haru no hana)

Металл холодный
Но внутри живая мысль
Как весенний цвет.

Накамура-сан, представитель страховой компании, сидел напротив меня, методично раскладывая документы по столу. Его движения были размеренными, почти механическими – как будто он пытался соответствовать своей необычной посетительнице. Я отметила, как он избегает смотреть на мои руки, лежащие на полированной поверхности стола. Белый композитный материал странно контрастировал с темным деревом.
– Оказе-сан, – начал он, прочистив горло, – я изучил ваше дело. К сожалению, вынужден сообщить, что компания не может удовлетворить ваш запрос на страховую выплату.
Раньше от таких слов у меня бы перехватило дыхание, забилось сердце, похолодели руки. Теперь я лишь зафиксировала небольшое увеличение нагрузки на процессор – мозг начал активнее обрабатывать информацию.
– На каком основании? – спросила я, и мой голос прозвучал ровно, с едва заметным металлическим призвуком.
Накамура-сан достал один из документов:
– Согласно пункту 7.3.2 нашего договора, страховка покрывает стандартное медицинское лечение и протезирование. Но процедура, которой вы подверглись… – он сделал паузу, снова бросив взгляд на мои руки, – она классифицируется не как необходимая технология. Более того, полная кибернетизация не входит в список страховых случаев.
– Я не выбирала эту процедуру, – возразила я. Система отметила повышение громкости моего голоса на 12%. – Это было единственным способом сохранить мне жизнь.
– Понимаю, – он явно пытался говорить мягче. – Но с юридической точки зрения, ваш текущий статус… неоднозначен. Технически, ваше биологическое тело было признано умершим. То, что врачам удалось сохранить мозг и осуществить перенос сознания – это прекрасно, но…
– Я что – больше не считаюсь человеком? – закончила я за него. Индикаторы в моем поле зрения показывали повышение температуры процессора. Это было самое близкое к эмоциональной реакции, на что я теперь была способна.
По документам я все еще числилась гражданкой Японии, хотя Япония теперь существовала только в исторических записях. Но кем я была теперь – человеком с искусственным телом или машиной с человеческим мозгом? Этот вопрос не давал покоя не только мне, но и юристам страховой компании.
Накамура-сан нервно поправил галстук. Мои сенсоры уловили учащение его пульса и легкое повышение температуры тела – классические признаки стресса.
– Дело не в этом, – он достал еще один документ. – Смотрите, даже если бы мы классифицировали вас как человека с протезами, стоимость вашего нового тела многократно превышает страховые лимиты. Базовая страховка покрывает протезирование максимум на пять миллионов йен. Ваше тело стоит…
– Двенадцать миллионов четыреста тысяч йен, – произнесла я. – Плюс операция по извлечению мозга – семь миллионов восемьсот тысяч. Плюс интеграция – девять миллионов триста тысяч. Я помню каждую цифру.
Он кивнул, явно чувствуя себя неловко:
– Вы понимаете, что это далеко за пределами любых стандартных страховых выплат?
Я посмотрела в окно. Мой усовершенствованный мозг уже просчитывал варианты: продажа квартиры покроет примерно треть суммы, все сбережения – еще около десяти процентов. Даже если продать все имущество, мои раритетные издания стихов…
– А что если бы врачи не спасли меня? – спросила я, снова поворачиваясь к Накамуре. – Если бы я просто умерла, страховка выплатила бы компенсацию моей семье?
– Да, – ответил он после паузы. – Страховка жизни составляет двадцать миллионов йен.
Я издала короткий смешок, больше похожий на механический звук:
– Как иронично. Моя смерть стоила бы дешевле, чем моя жизнь.
Накамура-сан опустил глаза:
– Мне жаль, Оказе-сан. Правда жаль. Но я ничего не могу сделать. Положения договора…
– Я понимаю, – прервала я его. – Все логично. Рационально. Я теперь тоже очень хорошо понимаю логику и рациональность.
Я поднялась, стараясь двигаться плавно, не демонстрировать механическую природу своего тела. Накамура-сан тоже встал, все еще избегая прямого взгляда.
– Простите за потраченное время, – сказала я, направляясь к выходу. – Я всего лишь хотела убедиться, что исчерпала все возможности.
Уже у двери я обернулась:
– Знаете, я учила своих студентов, что литература помогает понять человеческую природу. Интересно, появятся ли когда-нибудь книги, которые помогут понять таких, как я?
Не дожидаясь ответа, я вышла в коридор. Система продолжала анализировать ситуацию, предлагая варианты решения, подсчитывая проценты по кредитам, оценивая стоимость имущества. Мой усовершенствованный мозг работал с эффективностью компьютера, но даже он не мог найти выход из этого финансового тупика.
В лифте я поймала свое отражение в зеркальной стене. Идеальное лицо, похожее на фарфоровую маску, слегка светящиеся глаза. Я выглядела как дорогое произведение искусства. Теперь нужно было найти способ выплатить за него непомерную цену.
После встречи в страховой компании я впервые оказалась на улице одна. Больничный двор казался другим – слишком детальным, слишком информативным. Я видела каждую трещину в асфальте, различала отдельные листья на деревьях за сотню метров, автоматически определяла скорость и направление ветра. Поток данных был ошарашивающим, как сказали бы мои ученики.
Первый самостоятельный шаг дался неожиданно тяжело. В больнице, под присмотром техников, все казалось проще. Теперь же система начала выдавать предупреждения о разбалансировке калибровки. Сенсоры давления в ступнях сходили с ума, посылая противоречивые данные: слишком твердо, слишком мягко, неровность поверхности, угол наклона.

[Ошибка калибровки: датчик давления L-7]
[Рекомендуется перезагрузка сенсорной подсистемы]
[Внимание: нестабильность в работе стабилизаторов]

Я замерла, пережидая поток ошибок. Мимо прошла медсестра, её рука случайно коснулась моего плеча. Прикосновение отозвалось странной пустотой – система зарегистрировала контакт, определила силу давления (0.7 Н), температуру чужой кожи (36.8°C), но где было само ощущение? То неуловимое чувство человеческого тепла, которое невозможно измерить в цифрах?
Я сделала еще шаг, потом другой. Движение постепенно становилось увереннее, хотя все еще оставалось неестественно точным, выверенным до миллиметра. Сервоприводы работали с тихим жужжанием, которое улавливали мои чувствительные аудиосенсоры.
Внезапно левую ногу пронзила острая боль. Я споткнулась, схватившись за ближайшую скамейку. Система не регистрировала никаких повреждений, все показатели были в норме. Фантомная боль, подсказал мой аналитический ум. Мозг все еще помнил старое тело, пытался получать сигналы от нервов, которых больше не существовало.
– Все в порядке? – раздался обеспокоенный голос. Пожилая женщина остановилась рядом, протягивая руку.
– Да, спасибо, – мой голос звучал ровно, несмотря на дисконфорт. – Небольшой сбой в системе.
Она отдернула руку, только сейчас заметив мою механическую природу. Сенсоры зафиксировали учащение её пульса, расширение зрачков – классические признаки испуга. Раньше такая реакция задела бы меня, вызвала бы волну обиды и горечи. Теперь я лишь отметила этот факт, добавив его в растущую базу данных о взаимодействии с людьми.
Боль в несуществующей ноге постепенно утихла, но тут же появилось фантомное ощущение зуда в отсутствующих пальцах правой руки. Мой мозг никак не мог смириться с потерей тела, посылая сигналы конечностям, которых больше не было. Как объяснить нейронам, что они теперь подключены к серворприводам и гидравлике?
Я двинулась к выходу с больничной территории. Каждый шаг отдавался в процессоре новыми данными: угол наклона поверхности, сила трения, распределение веса. Мой новый мозг обрабатывал эту информацию с компьютерной эффективностью, но человеческая часть сознания тосковала по простому, интуитивному движению.
На пешеходном переходе система вдруг выдала критическую ошибку калибровки. Все сенсоры разом сошли с ума, посылая противоречивые данные. Зрение на секунду раздвоилось, баланс нарушился. Я застыла посреди перехода, пока потом ошибок проносился через процессор.

[Критический сбой сенсорной системы]
[Рекомендуется немедленное обращение к техническому специалисту]
[Внимание: возможно повреждение калибровочных настроек]

Сигнал светофора сменился на красный. Я все еще стояла посреди дороги, пытаясь перезагрузить сбоящие системы. Водитель ближайшей машины нетерпеливо просигналил. Паника? Нет, только холодное осознание своей уязвимости. Я была сложным механизмом, и как любой механизм, могла выйти из строя в любой момент.
Наконец системы стабилизировались, и я смогла дойти до тротуара. Присела на скамейку, давая процессору время остыть. Рядом играли дети, их смех и крики фиксировались моими сенсорами с беспощадной четкостью: частота, тембр, громкость – все превращалось в цифры и графики.
Я подняла руку к лицу, разглядывая идеальные металлические пальцы. Раньше на этой руке была родинка чуть выше запястья. Маленькое несовершенство, делавшее её живой, настоящей. Теперь же каждый сустав был произведением инженерного искусства, каждое движение – результатом сложных вычислений.
Фантомные ощущения накатывали волнами: зуд в несуществующей коже, боль в отсутствующих мышцах, тяжесть в легких, которых больше не было. Мой мозг отчаянно цеплялся за память о человеческом теле, не желая принимать свой новый дом из металла и пластика.
Где-то в глубине сознания шевельнулся страх – не острый и парализующий, как раньше, а холодный и рациональный. Страх перед будущими сбоями, перед возможными поломками, перед зависимостью от технического обслуживания, которое я не могла себе позволить. Страх перед тем, что однажды мой механический скафандр откажет, и сознание погаснет в мертвом металле.
Но даже этот страх был каким-то отстраненным, теоретическим. Словно я читала о чужих проблемах в учебнике по психологии, а не проживала их сама. Может быть, это тоже было частью моей новой природы – способность воспринимать даже собственные эмоции как набор данных для анализа.
Это было даже иронично. Тело умерло среди металлических остовов, а мозг умрёт в персональном металлическом гробу. Кому ещё удастся умереть дважды?
Я поднялась со скамейки, борясь с новой волной фантомных ощущений. Впереди был долгий путь в больницу, и каждый шаг мог принести новый сбой, новую ошибку калибровки. Но это был мой путь – путь существа, застрявшего между человеческим и механическим, между памятью о живом теле и реальностью мертвого металла.