Главная страница | Попаданцы | Неправильный боец РККА Забабашкин

Неправильный боец РККА Забабашкин
Максим Арх
Война – странное место. Время здесь как будто сжимается в сотни раз. Мне казалось, что я прожил целую жизнь. Меня пытались убить, и я убивал сам, чтобы выжить. Грязь не пачкала, а очищала, героические свершения казались обыденностью. Кто-то скажет, что так не бывает, но я не желаю им попробовать повторить мой путь. Город захвачен, вокруг немцы, и остается лишь ждать милости судьбы… Но я не собираюсь ждать! Враги выучат мою фамилию и будут повторять в ночных кошмарах! Скоро к ним приду я – боец РККА Забабашкин!
P.S. Все происходящие в книге события и герои вымышлены. Любые совпадения имён, мест и событий случайны.

Максим Арх
Неправильный боец РККА Забабашкин

Максим Арх
Неправильный боец РККА Забабашкин

Эпиграф

Война – странное место. Время здесь как будто сжимается в сотни раз. Мне казалось, что я прожил целую жизнь. Меня пытались убить, и я убивал сам, чтобы выжить. Грязь не пачкала, а очищала, героические свершения казались обыденностью. Кто-то скажет, что так не бывает, но я не желаю им попробовать повторить мой путь. Город захвачен, вокруг немцы, и остается лишь ждать милости судьбы… Но я не собираюсь ждать! Враги выучат мою фамилию и будут повторять в ночных кошмарах! Скоро к ним приду я – боец РККА Забабашкин!
P.S. Все происходящие в книге события и герои вымышлены. Любые совпадения имён, мест и событий случайны.

Глава 1
Трудное решение

Утренний ветер завывал, словно бы чувствуя плач моей души. А через несколько мгновений свою боль от происходящего ливнем слёз низвергли небеса.
Масштаб разворачивающейся на наших глазах трагедии подавлял и обескураживал. Разум, видя ужасную катастрофу, метался и не мог найти ответ на извечный вопрос «Что же теперь нам делать?».
Происходящий сейчас трагичный разгром наших войск вызывал жгучую боль в груди и бессильную злобу на врага.
Мы стояли у полувековой сосны рядом с лейтенантом госбезопасности Воронцовым и видели весь ужас складывающейся ситуации. А хуже всего – понимали: противопоставить происходящему краху хоть что-нибудь мы попросту не в силах.
Колонны врага, атакующие несломленный город с четырёх сторон, не оставили шансов остаткам советских войск, которые когда-то назывались дивизией.
– Что, что же нам делать? – прозвучал голос, вроде бы принадлежавший Воронцову, а может быть, это говорил я.
И кто бы ни задал этот крайне важный вопрос, мы оба понимали, что он был риторическим. Ничего поделать мы не могли и, имея в своём арсенале одну винтовку с десятью патронами, пару гранат и один нож, невольно становились сторонними наблюдателями.
Присев на корточки, мы следили за тем, как в менее чем полукилометре от нас на опушке леса разворачивается, строясь в боевые порядки, лёгкая механизированная колонна, которая, выйдя из леса со стороны городка Листовое, идёт на штурм города Новск – города, что вопреки всему держался уже несколько дней, находясь в полном окружении.
С севера, со стороны города Прокофьево, враг атаковал через лес, стремительно приближаясь к нашим позициям. И в этом не было ничего удивительного, ведь с той стороны из-за неимоверной нехватки людей оборона у нас отсутствовала. Разве что один КПП, в котором находились два красноармейца, составлял весь наш оборонительный рубеж на том фланге.
Со стороны города Троекуровска перегруппировавшийся враг, объезжая разбитую бронетехнику, также жаждал реванша. И хотя те войска были нами изрядно потрёпаны, тем не менее даже без поддержки артиллерии, которую я уничтожил, они неуклонно двигались вперёд.
Но самая многочисленная колонна врага, что насчитывала более ста единиц техники, шла с юга, со стороны города Чудово, считавшегося нашим номинальным тылом. Теперь не было сомнений в том, этот город захвачен. Правда, появление такого количества танков и бронетранспортёров говорило о том, что, в отличие от прошлого варианта истории, немцы не пошли в атаку на Ленинград, а вынуждены были развернуться и ударить по непокорённому Новску с востока.
Четыре колонны гитлеровцев, в общей сложности более трёхсот машин, одновременно наступали на город, который обороняли не более сорока человек, большинство из них было ранено.
– Что же нам делать?! – в какой уже раз завис вопрос в воздухе.
Но и в этот раз никто из нас не смог найти на него ответ. И всё потому, что ответа на данный вопрос не было и быть не могло. Противопоставить хоть что-то такому количеству противника нашим войскам попросту оказалось нечего.
Не нашлось ни людей, ни техники, ни сил. Дивизия больше двух недель отступала и дралась в окружении. Люди были истощены и измотаны боями. Люди находились на грани срыва. Все надежды на то, что к нам придёт подкрепление, рухнули тогда, когда мы получили первую информацию о потере города Чудово, а значит, оказались в кольце. Однако, даже невзирая на это, обескровленная дивизия из последних сил, сжав волю в кулак, сумела остановить немецкое наступление и разгромить колонны врага, которые превосходили нас в огневой мощи, количестве бронированной техники, танков и численности личного состава.
Но увы, сейчас стало очевидно, что этого всего оказалось мало.
– Немного не успели, – наконец пришел в себя Воронцов.
– Не успели, – согласился с ним я и, глядя на солдат противника, сидящих на танках и бронетранспортёрах к нам спиной, предложил: – Может, грохнуть хотя бы пяток-другой? Ведь десять патронов у меня есть.
Сказал и сам понял, что толка от этого не будет практически никакого. Даже если отстреляю все патроны, на судьбу захватываемого города это никак не повлияет. А вот полный расход скудного боезапаса из нас сразу же автоматически сделает беззащитных жертв.
Лейтенант госбезопасности это тоже прекрасно понимал, а потому покачал головой и прошептал:
– Отставить! Всё кончено. Уходим отсюда подальше, а то не ровён час нас заметят.
Пригибаясь насколько возможно, я, уклоняясь от кустов и веток, всё время норовивших ударить по больному лицу, следовал за командиром, а сам размышлял над тем, как именно нам нужно будет поступить, чтобы спасти тех, кто уцелеет и попадёт в плен.
«И Алёна ещё в госпитале осталась, – терзался я. – Что с ней сделают эти подонки, когда вместе с другими медсёстрами она окажется у них в руках, даже представить себе не могу!»
В голове действительно не мог уложиться весь ужас происходящего, а потому, когда мы углубились в лес на довольно внушительное расстояние, я остановился и поинтересовался у Воронцова о наших дальнейших действиях.
– Лёша, мне самому трудно и противно такое говорить, но у нас нет другого выхода, кроме как попробовать догнать обоз и следовать дальше с ними. Это единственное верное решение в данный момент. Любое другое будет сравнимо с самоубийством, – ответил чекист, с грустью посмотрев на меня.
– А наши что, уцелеют? С ними как? С медиками? Они же могут выжить. И им нужна будет наша помощь, чтобы вырваться из плена, – сказал я, прекрасно понимая, что Воронцов уже всё решил.
– Пойми – всё кончено. Немцев в десятки, сотни раз больше. Ты прислушайся, – он кивнул в сторону Новска, – стрельба почти стихла. Ты же, думаю, понимаешь, что это означает.
Я прислушался и был удивлён: действительно, ни взрывов снарядов, ни звуков стрельбы, ни рычания моторов, ничего не стало слышно, хотя мы отошли не так далеко. Только шум леса, ветра и дождя, который вроде бы вновь стал усиливаться.
Воронцов увидел, что я стою в нерешительности, поправил повязку на плече и, подойдя ближе, сглотнув, произнёс командным голосом:
– Боец Рабоче-крестьянской Красной армии Забабашкин, ты сделал всё, что мог. И теперь я приказываю тебе отступать и возвращаться на воссоединение с обозом. – Он вновь сглотнул и прохрипел: – Мне чего-то совсем плохо, поэтому, если что, приказываю тебе меня оставить, а самому искать наших. Ты слышишь?! Я приказываю!
Его хриплый голос усталого и замученного болью человека на меня никакого глубокого впечатления не произвёл. Более того, я даже захотел хохотнуть от несуразности и искусственности момента. Это было как-то нелепо, что ли. Мне показалось, чекист говорит мне не как живому человеку, а программирует меня, будто я какой-то робот.
Но потом я понял, сколько чувств, эмоций и сил он вкладывает в эти слова, и у меня защемило сердце.
Воронцов не был трусом, он был готов умереть за Родину при необходимости в любой момент, но здраво оценивал происходящее и, даже почти не имея сил, думал не о себе, а, как настоящий командир, об общем деле и целесообразности. И очевидно, эта целесообразность подсказывала ему, что смысла нам соваться сейчас в город и просто так умирать нет.
Я всё прекрасно понимал и был благодарен ему за это.
Однако, несмотря на приступ сентиментальности, я всё же решил возразить:
– Нельзя бросать наших. Наверняка там есть выжившие. Надо их освободить.
Воронцов посмотрел на меня, как мне показалось, с сожалением и, вздохнув, уставшим голосом ответил:
– Я же тебе говорю: это не в наших силах. Всё, разговор закончен.
И его категоричность мне не понравилась, потому что я как раз только-только разговор этот начал.
А потому я, разумеется, несмотря на его недовольство, продолжил свою мысль:
– Мы же пока даже не предприняли ничего. Как ты можешь заранее знать, что в наших силах, а что нет?
– Да тут и пробовать нечего, – нахмурился он. – Ты видел, сколько немцев там? Что мы – две забинтованные мумии – с ними сможем сделать?
– Я не знаю, – честно признался я. – Но думал, мы что-нибудь придумаем.
– Что придумаем? Как вдвоём всех немцев разбить?
– Ну, типа того… Думал, может быть, партизанами станем, как Денис Давыдов.
Чекист уставился на меня, как на инопланетянина. Потом прокашлялся и, вероятно, вспомнив, что я получил не только ранения в голову, но и с десяток контузий, более мягким голосом сказал:
– Давыдов – это который в 1812 году французов бил? Ну ты и вспомнил. – Он улыбнулся. – Мальчишка, книжек начитался и решил партизаном стать. Гитлера вместо Наполеона побить.
– А хоть бы и так. Какая разница, кого в землю класть – француза аль немчуру? Земля – она всех примет, – принимая вызов, резонно заметил я и, видя, что визави находится в нерешительности, уточнил: – Так ты партизанить не хочешь, что ль?
Воронцов вновь на меня изумлённо посмотрел, а потом тяжело вздохнул и, потерев себе лоб, произнёс:
– Послушай, Алёша, это тебе не роман «Война и мир». Тут нет мира – одна война. А война – она, брат, построена на преимуществе. Есть у тебя преимущество над противником – ты побеждаешь. А если нет, то на нет и суда нет. Понял? Ну а что касается того, что ты предлагаешь стать партизанами, то это, брат, идея бесперспективная. Партизаны не могут действовать без снабжения и поддержки местных жителей. У нас с тобой нет ни одного из этих важнейших пунктов. Поэтому в лучшем случае мы с тобой можем стать диверсионной группой. Но и это нам не по плечу, потому как мы, мало того, что без оружия, еды и боеприпасов, так ещё и еле-еле держимся на ногах. Ты посмотри на себя, на нас. Ну какие мы с тобой диверсанты?!
Я снял очки, потёр ладонью глаза, затем куском бинта, болтавшегося у правого уха, протёр стёкла, вернул очки на место и осмотрел с ног до головы чекиста, который и сам был на пятьдесят процентов замотан в бинты. Зрелище одновременно печальное и жуткое, потому что бледный человек в грязных бинтах не мог вызвать других эмоций. Перевёл взгляд на себя, замотанного на девяносто девять процентов в когда-то белые, а сейчас чёрно-зелёные тряпицы, и согласился с Воронцовым, что на диверсантов мы пока не тянем.
«Да, ему действительно сейчас не до партизанщины. А потому нужно будет догнать обоз и оставить его там. Самому же вооружиться хорошенько и уже после этого вернуться сюда, – кивнув чекисту, мол, согласен, подумал я. – А как вернусь, то найду способ пробраться в город и освободить наших бойцов, медиков и Алёну. Если быстро пойдём, часа за три обоз догоним. Там часок отдохну – и бегом назад. Под вечер буду тут. А уж ночью в город и проникну, благо в темноте я вижу не хуже, чем днём».
Мой кивок Воронцов понял как надо и, посмотрев по сторонам, спросил:
– Ты не помнишь, мы идём в правильном направлении? По этой же дороге шёл наш обоз?
Я сфокусировал зрение и, рассмотрев колеи, оставленные телегами, сказал, что по этой, после чего мы пошли в чащу.
На душе скребли кошки, но я понимал, что чекист прав в главном – с десятком патронов ничего путного мы сделать белым днём точно не сможем.
«Мне нужно получить преимущество, которое может быть достигнуто только в тёмное время суток. Поэтому сейчас, когда всё видно на километры в любую сторону, рыпаться к Новску смысла нет. А потому пока стоит задача обеспечить себя оружием и продовольствием, а уж после этого можно будет и попартизанить немного, – размышлял я. – Сейчас лето, получается, в лесу есть где укрыться и даже пропитание найти. А значит, нужно быстренько догнать обоз, оставить там Воронцова, забрать с собой для подстраховки Садовского, побольше патронов и гранат, взять еды и с этим арсеналом пробраться в город и найти Алёну. Вот только бы наш обоз догнать».
А сделать это нам было очень непросто – прямо говоря, тяжело это было сделать. Ни я, ни чекист идти быстро попросту не могли. И хотя шли мы по тропе, по которой проехали телеги, тем не менее продвигаться оказалось всё равно очень трудно. Да к тому же многочисленные раны с не менее многочисленными контузиями давали о себе знать постоянными приступами боли, расходящимися по всему телу.
Но идти было надо, и мы шли вперёд.
– Лёш, – где-то через полчаса негромко позвал меня Воронцов. Я не ответил, просто не нашёл на это сил. Но он, посчитав, что я его услышал, продолжил свою мысль: – Я тут посчитать решил. И знаешь что насчитал? – Я вновь не ответил, а он вновь на это не обратил внимания. – Поэтому спросить тебя хочу. Ты вот сколько врагов за сегодняшний день положил?
На этот раз больше он ничего говорить не стал, явно собираясь дожидаться моего ответа.
Морочить себе голову ненужными расчётами мне не хотелось, и я честно ответил:
– Не знаю. Я подсчётов не вёл.
– А ты посчитай, всё равно нам с тобой ещё долго идти. Так что посчитай, – настаивал он.
– Не хочу. Это долго и муторно.
– А ты напрягись. Я же не ради праздного любопытства прошу, а ради дела!
– И как твоему делу поможет число уничтоженных мной немцев?
– Не моему, а нашему – общему делу, – поправил меня визави.
– Хорошо. Пусть так. Но всё равно я не понимаю связи и логики, – сказал я.
– А я тебе скажу эту логику, но чуть позже. А сейчас давай, помоги мне сделать подсчёт.
– Считай сам, раз тебе надо. А я скажу, так оно или нет, – вздохнул я, понимая, что от Воронцова так просто не отделаешься.
И тот приступил к подсчётам.
– Ну вот смотри, когда ты стрелял из засады непосредственно по колонне, ты уничтожил, будем считать, по меньшей мере сто гитлеровцев. Конечно, скорее всего, ты их перестрелял гораздо больше, ведь ты не только из «мосинки» стрелял, но и из ПТР, уничтожая танки и бронетранспортёры вместе с экипажами. Но пусть для ровного счёта будет сто солдат противника. Далее: не менее двадцати гадов ты положил у места засады в лесопосадке. Я сам видел, как они валялись вокруг твоей позиции, на которой находился ты. Также ты уничтожил около тридцати человек пехоты противника в картофельном поле. Потом ликвидировал личный состав батареи – это человек сорок. И миномётчиков – это ещё сорок человек. Ну и так – по мелочи. И это всё за половину дня. Ты понимаешь, к чему я клоню?
– Надеюсь, не к тому, что если за полдня у немцев минус двести пятьдесят безвозвратных потерь, то за полный день будет полтысячи. А если ещё взять сверхурочные, то вообще под шестьсот человек может выйти, – как мог, улыбнулся я в ответ на фантазии чекиста.
– Ты зря ёрничаешь, я как раз к этому и клоню.
– И напрасно ты это делаешь. Мои утренние исполнения – чистая случайность, стечение обстоятельств. Такого каждый день не сделаешь.
– Почему же не сделаешь? Немцев вон, – он откинул голову назад, показывая направление, – куда ни плюнь, обязательно в какого-нибудь гада попадёшь.
– Да при чём тут это?.. Я говорю не про количество вероятных целей, а про то, что мне сегодня просто повезло, – пояснил я.
– Не надо преуменьшать свои заслуги, – не согласился со мной командир. – Ты и до этого две колонны танков и их экипажи расстрелял, да и о находившихся в грузовиках и броневиках забывать не стоит. Да ещё и самолёты сбил. Так что там тоже не менее двух сотен на твоём счету было. А это значит, что две-три сотни уничтоженных противников в день для тебя – это не предел, а норма. И вот именно по этой норме я и ориентировался в своих расчётах.
– И что ты там насчитал?
– А то, что если в день ты будешь ликвидировать среднюю норму – двести пятьдесят солдат врага, то в месяц ты уничтожишь семь с половиной тысяч, а в год девяносто тысяч противников. Как известно, армия врага, которая вторглась на нашу землю, насчитывает более пяти миллионов человек. И получается, что если у нас таких Забабашкиных, как ты, будет всего семьсот человек, то война и года не продлится. Ты понял, куда я клоню?
– Понял. И могу продолжить за тебя, – сказал я и постарался как можно ближе скопировать хриплый бас Воронцова: – И если таких Забабашкиных у нас будет не тысяча, а десять тысяч или даже сто, то война продлится один день.
– Вот, – закивал он, – ты всё правильно понял. Правда, опять съёрничал, превращая мою идею в буффонаду. Но всё же мысли твои двигались в правильном направлении.
Понимая, что этот разговор обязательно заведёт куда-нибудь не туда, решил немного поутихомирить не на шутку разыгравшуюся фантазию визави.
– Товарищ лейтенант госбезопасности, ты забываешь, что таких Забабашкиных у нас не тысячи, а миллионы, которые бьются с врагом не менее, а, быть может, даже и более отважно, чем один конкретный Забабашкин в виде меня.
– В этом ты прав, – не повёлся чекист. – Но ты не совсем, наверное, понял, о чём я говорю. Я говорю об усовершенствовании наших красноармейцев.
– Ага, а я говорю, что это всё фантастика.
– И совсем нет, – не согласился визави. – Просто ты молод, и тебе кажется, что всё это невозможно. А моё поколение привыкло ставить высокие цели и, несмотря ни на что, добиваться своего.
– И как ты собираешься добиться того, чтобы таких, как я, стало больше? Клонированием? – хохотнул я и осёкся.
«Что-то не то я говорю. Какое ещё клонирование? До него ещё лет семьдесят. И то в зачаточном состоянии будет!»
Но мою фразу Воронцов услышал по-своему.
– При чём здесь колонии? У гитлеровской Германии из капиталистических стран, наверное, колоний меньше всего. Но это им не помешало захватить всю Европу и напасть на нас. Что же касаемо вопроса увеличения таких снайперов, как ты, то я считаю, что тебя нужно немедленно начать изучать.
Мне моментально представились белые стены, операционный стол, хирургические инструменты и я, привязанный к этому столу, лежу под ножом у нескольких врачей, что решили меня препарировать. Не так просто, конечно же, они решили такое сделать, не для удовольствия, а для дела. Однако хоть и для дела, а умирать вот так, как лягушка под скальпелем Базарова, я не хотел. А потому ответил крайне лаконично:
– Ни хрена у тебя, товарищ лейтенант государственной безопасности, не выйдет, ибо изучать себя я не дам.
– Но почему? Ведь это нам поможет! Это же откроет гигантские перспективы. Ведь у тебя же, кроме снайперских способностей, ещё есть дар видеть в темноте. Почему ты не хочешь помочь стране?
Я хотел было объяснить ему всю свою теорию насчёт скальпеля, но вместо этого решил отделаться народной мудростью:
– По кочану!
– Но ты не понимаешь, – попробовал продолжить убеждения Воронцов.
Но я его перебил, шикнув:
– Тихо! Присели! Впереди движение!
Воронцов привык мне доверять, поэтому с небольшим стоном сразу же опустился на корточки. А я, пригнув спину, пробежал чуть вперёд, туда, где лесная дорога сворачивала влево. Выглянул из-за ствола большого дерева и сфокусировал зрение. Через пару секунд ко мне подполз на четвереньках чекист, и я доложил ему обстановку:
– Лошадь, запряжённая телегой.
– Что за лошадь? – запыхавшись, поинтересовался тот.
– А я почём знаю? Знаю, это не Манька, и едет не аллюром, – ответил я, но потом, поняв, что мой «профессиональный» жокейский жаргон чекист не понимает, пояснил более понятно: – Короче, обычная лошадь шагает.
– Гм, вот как, гм, понятно, – негромко кашлянул Воронцов и поинтересовался: – А ещё что-нибудь, кроме животного, видишь?
– Ага, в телеге сидят два гражданских мужика и немецкий солдат.
– Гражданские? Они связаны? Это пленные? Куда их везёт немецкий солдат? Может быть, на расстрел?
Я присмотрелся, увидел на рукавах каждого из мужиков белые повязки и проскрежетал:
– Было бы неплохо, если бы немец их действительно вёз на расстрел и таки грохнул.
– Ты что несешь, Алёша?! Это же мирные советские люди! Как ты можешь вообще такое говорить?! – возмутился полушёпотом лейтенант государственной безопасности.
– Никакие это не советские люди, – сказал я и рассказал чекисту о повязках.
Тот выслушал, удивлённо посмотрел на меня и, заметно посмурнев лицом, спросил:
– Ты хочешь сказать, что это полиция, которую немцы создают из лояльных к ним местных жителей?
– А ты таких уже видел? Доводилось сталкиваться?
– Нет. Но у меня есть информация, что на оккупированных территориях немцы создают для охраны и наведения порядка подобные вооружённые подразделения. И как раз они носят белые нарукавные повязки с надписью Polizei. Что означает – полиция.
– У этих именно такие повязки и есть. И, судя по тому, как непринуждённо они сидят рядом с солдатом вермахта и каждый из них имеет при себе винтовку, нет сомнения в том, что это и есть те самые полицаи.
– Вот же твари, – проскрежетал зубами Воронцов. – А ещё что видишь?
– Кроме них, в телеге стоят два бидона, лежит несколько тканевых тюков и большой чан, вероятно, с едой.
– А куда они едут?
– А я почём знаю? По идее, их путь лежит сейчас почти туда, куда и наш – на юго-восток, в обход города Листовое. А потому спрошу тебя, товарищ Воронцов, как на духу, со всей комсомольской решительностью: ты есть хочешь?

Глава 2
Неожиданная встреча

Воронцов мой намёк понял, немного нервно почесал себе подбородок и переспросил:
– Гм, есть захотел? А ты что удумал сделать? Напасть на них собрался?
– А чего с ними ещё-то делать, раз они у нас под носом крутятся? Да к тому же с возможным запасом еды, – ответил я и пояснил замысел: – Неожиданно нападём и избавим мир от нечисти. Нам за это мир только спасибо скажет. А мы позавтракаем, ну или пообедаем.
Чекист посмотрел в сторону, откуда должна была с минуты на минуту появиться телега, и замотал головой.
– Зачем нам рисковать? Если очень хочешь есть, можно ягод и орехов набрать. Ими вполне можно подкрепиться и утолить голод.
– От орехов сыт будешь далеко не так, как от наваристого супа. А что-то мне подсказывает, что именно подобный суп или бульон находится у полицаев в телеге.
Мой спутник нахмурился. По его лицу было видно: он моё предложение об экспроприации не поддерживает.
Поэтому пришлось изменить тактику общения и указать на более важный аспект:
– Неужели тебе не интересно, куда они держат путь?
– А нам что до этого? – не понял тот.
– Как это что? Метров через пятьсот они выйдут на ту колею, которую оставил наш обоз. Вскоре наши дороги с ними пересекутся. А это значит, что они двигаются туда же, куда и мы, причём везут с собой не только еду, но и ещё какую-то поклажу. Ведь не просто же так они туда-сюда катаются. Явно дело у них там.
– Лёш, а ведь получается, что они едут в том же направлении, в котором и наш обоз ушёл, – наконец понял смысл моих слов чекист. – Но не могут же они его преследовать. Ты же говоришь, они не спеша едут. Да и мало их.
– Согласен. Поэтому я и предлагаю выяснить у них, куда эта дорога ведёт и зачем они по ней едут. Грохнем всех и выясним, – подвёл черту я, а затем, поняв, как нелепо моя последняя фраза прозвучала, поправился: – Не всех ликвидируем, конечно, а только двоих – нам ведь нужен «язык», который ответит на все интересующие нас вопросы.
Чекист согласно кивнул.
– Ты сказал, там их трое? Кто из них будет «языком»?
– А вот давай об этом и подумаем. Монетку кидать не будем, а просто прикинем в уме, кто из них для нас будет более ценен.
Воронцов не возражал, и я продолжил анализировать.
– Нам нужен не только тот, кто знает текущую обстановку, но и тот, кто знает местность и что вообще происходит вокруг. А это значит, что в приоритете остаётся местный житель. Таким образом, немец из сомнительного счастья попасть к нам в плен выпадает. Значит, претендентами становятся только полицаи. Один – молодой, здоровый бугай лет двадцати восьми – тридцати. Другой – щуплый, поживший старичок в очках. Ему на вид лет под шестьдесят. Старина Дарвин, будь он здесь, сказал бы, что по всем законам эволюции и естественного отбора больше шансов на жизнь у молодой и здоровой особи. Но в данном случае его фантастическая теория в очередной раз должна будет подвергнуться жёсткой критике и быть полностью отклонена как несостоятельная. А дело в том, что здоровая и молодая особь нам в качестве пленного на хрен не нужна. И всё потому, что данный здоровенный детина влёгкую сможет справиться с двумя полуживыми гостями из фараонского саркофага. А потому, несмотря ни на какие продвинутые теории, на практике эта здоровая особь на встречу с заждавшимися в аду чертями, как только появится возможность, будет отправлена сразу же вслед за немчурой. И получается, в живых, – тут я уточнил, – покамест, на время, мы оставим полицая в летах. Он нам и расскажет всё что надо и в случае ЧП никакого серьёзного сопротивления нам – замотанным в бинты полуинвалидам – оказать точно не сможет.
Мои логичные доводы лейтенанта госбезопасности устроили, и он начал разрабатывать план нападения.
Но я его остановил, сказав, что план у меня давно есть, а вот времени на обсуждения и дискуссии у нас нет.
Поэтому быстренько рассказал ему то, что от него требуется, и, отобрав нож, выгнал на дорогу. А потом, прикинув скорость движения лошади и расстояние, с которого он будет замечен, показал место, где ему нужно встать у сосны и, держась за неё, создавать впечатление о неспособности двигаться дальше и сопротивляться.
Сам же я в это время стал лихорадочно засовывать под бинты стебли сырой травы и сорванные ветки, одновременно жалея, что за всё то время, пока нахожусь на войне, я так и не смог сделать себе нормальный маскхалат.
Дислокация Воронцова именно у дерева, а не на дороге, была выбрана для перестраховки. Имелся небольшой шанс, что противник решит не возиться с раненым и сразу, как только заметит врага, начнёт по нему стрелять. Тогда, по задумке, ствол сосны должен будет хоть как-то на время защитить командира от случайной пули.
Но всё же в большей мере я рассчитывал на то, что любопытство и возможный профит от пленения сотрудника НКВД, который они в случае успеха без сомнения получат от своих хозяев, победит чувство кровожадности, и сразу, без предупреждения, они стрелять по чекисту не будут.
И нужно сказать, что в своих прогнозах я не ошибся.
Одиноко бредущий усталый безоружный командир НКВД не мог не заинтересовать троицу.
Увидев его, они вначале опешили, навели на него стволы, а затем огляделись по сторонам и, никого по близости не увидев, расслабились.
– Ком! Ком! – начал показывать рукой немецкий солдат.
А молодой в гражданке, засмеявшись, оскалился:
– Ну-ну, иди сюда, комиссарик, сейчас мы с тобой проведём политинформацию.
Один лишь сидевший рядом с ними старик ничего не сказал и даже не улыбнулся, а лишь сжал винтовку понадёжнее.
То, что враги всё своё внимание сконцентрировали на Воронцове, было именно тем, что мне и требовалось.
Так как их телега остановилась почти напротив меня, по траве, маскируемому звуками ветра и дождя, мне предстояло преодолеть не более десяти метров.
И я сделал это вполне себе бесшумно. А когда подошёл почти вплотную, фактически одновременно нанёс удар ножом в спину здоровяку в гражданской одежде, а правой ногой «маваши» в голову седовласому. На это ушло менее секунды, после чего свой нож получил в грудь под сердце поворачивающийся на шум немецкий солдат.
Вся операция вместе с подходом к телеге заняла не более десяти секунд, и мне показалось, Воронцов не то что испугаться не успел, но и вообще не понял, когда всё закончилось. Он, согласно плану, так и продолжал стоять, держась руками за сосну, и смотрел себе под ноги.
Пришлось позвать командира.
– Товарищ Воронцов, ком цу мир. Те, кто нам не нужен, уже в адском котле варятся. А один пока живой. Всё как мы с тобой и планировали.
Чекист поднял глаза, и от удивления они расширились, а брови взлетели вверх.
Он постоял с полминуты и, покачав головой, побрёл ко мне.
Я же в это время собрал трофейное оружие в кучу и положил его на край телеги. А затем, посмотрев на серую в яблоках лошадь, вздохнул.
– Привет тебе, не Манька.
– Почему не Манька? – держась за голову, поднялся и присел оставленный в живых полицай. И огорошил меня: – Её как раз Манька зовут.
– Да? – удивился я и погрозил пленному кулаком: – А ну молчать, вражина, а то хуже будет! Отвечать будешь только тогда, когда спросят.
Да-да. Я знаю, что вызывать у и так уже испуганного пленного чувство ещё большего страха – это неправильно. Но варианта другого не было. Пленный, он же «язык», в данном конкретном случае должен говорить нам только то, что мы хотели от него слышать. И никто с ним миндальничать, обмениваться шутками и дружить не собирался. Я отдавал себе отчёт в том, что за личиной этого старика с благородной сединой скрывается самый настоящий враг и сволочь, которая помогает уничтожать наш советский народ. А потому и никаких иллюзий я испытывать не собирался, равно как не собирался испытывать и проявлять жалость к предателю.
Ну а для того, чтобы «язык» честно отвечал на все вопросы, ему следовало объяснить, что жизнь он свою может спасти только одним способом – чистосердечным раскаянием и ответами на все интересующие нас вопросы.
Во всяком случае, так у него появится хотя бы призрачный, но шанс, оказавшись в плену, продолжить своё жалкое существование. В противном случае, если он не будет сотрудничать и начнёт упираться, шанс выжить у него быстро становился равен нулю.
Жестоко, конечно. Но если мы вспомним, с какой швалью имеем дело и что они творили и творят на оккупированных немцами территориях, то ни о какой жестокости в их отношении речи вообще идти тогда не может. Только необходимость.
Оскалился и навёл на предателя ствол винтовки:
– Ну всё, теперь настал твой черёд. Тебе конец!
– Стойте! Подождите! Не стреляйте! – ожидаемо закричал тот, поднимая руки вверх, а затем неожиданно продолжил: – Набат! Набат!
– Что? Что ты несёшь? – засмеялся я. – Изображаешь из себя сумасшедшего?
Смех мой звучал действительно не очень грациозно, больше напоминая карканье, что, в общем-то, с визуальным эффектом в виде умотанного бинтами лешего в траве и ветках должно было производить нужное впечатление для запугивания противника.
Но, к моему удивлению, это вызвало другой эффект сумасшествия.
Пленный без умолку затараторил одно и то же:
– Набат! Набат! Набат!
– По ком звонит колокол?! – рявкнул на него я и приблизился, чтобы попугать его прикладом, а то от его кудахтанья голова стала ещё больше болеть.
«А ведь мы даже ещё допрос не начали, а он меня уже достал», – раздражённо сказал себе я, замахиваясь.
Но сделать мне это не дал голос чекиста:
– Лёша, отставить!
Не опуская оружие, покосился на него и, удивившись, спросил:
– Это почему?
– А потому, что я свой, – неожиданно сказал «язык» и, спрыгнув с телеги, направился к Воронцову, по дороге вновь сказав: – Набат!
Дойти ему до чекиста не дала моя подсечка, которую я применил сзади. Нечестно, конечно, нападать со спины, но сейчас было не до сантиментов. Пленный вёл себя странно и вместо того, чтобы просить о пощаде, говорил про какие-то удары колокола.
– Набат! Набат!
Поставил ногу ему на спину, а ствол винтовки прислонил к уху.
– Ты куда это, дядя, собрался? Совсем, что ль, охренел?!
Но Воронцов вновь на меня прикрикнул:
– Я же сказал: отставить!
А пленный произнёс:
– Вы кто, диверсионная группа? Тогда «Набат!».
Чекист подошёл к нам ближе, отодвинул в сторону мою винтовку и, посмотрев в мои удивлённые глаза, сказал:
– Это свои – подполье.
«Подполье, – пронеслось в голове, и я остолбенел. – Ну ничего себе. Неужели действительно свои?! А я что наделал?! Получается, двоих из них убил! Во дела!»
О «подполье», созданном на оккупированной территории СССР во время Великой Отечественной войны, я в той своей жизни, конечно же, слышал.
Создавалось оно партийными и комсомольскими организациями, органами НКВД и НКГБ и, опираясь на сеть подпольных организаций и групп, тесно взаимодействовало с партизанским движением.
Более того, я помнил, что по заданию руководства некоторые подпольщики шли на службу в полицаи, тем самым обеспечивая партизан, подпольщиков и даже «Центр» нужной и важной информацией.
Но вот то, что сейчас и здесь мы встретим этих самых подпольщиков, я предположить, конечно же, не мог.
Воронцов подвинул меня и помог мужчине подняться.
Тот покосился на стоящего в глубокой задумчивости и рассматривающего дело рук своих меня и сказал слова, снявшие с моих плеч огромный груз:
– Не переживайте, молодой человек. Вами уничтожены враги нашей Родины. Этот немец – солдат вермахта, которому мы поступили в помощь. А ликвидированный вами Полякин, хоть по паспорту и был членом нашего советского государства, по сути своей был самой настоящей сволочью! И то, что вы его уничтожили, закономерный финал для предателя. Только вот теперь возникает вопрос: что нам с этим делать?
Услышав, что никакой ошибки не произошло и ликвидированные мной действительно являются врагами, я облегчённо вздохнул и в мгновение ока повеселел. И даже настолько повеселел, что хотя, возможно, в данной напряжённой ситуации это было и неуместно, пошутил:
– С этим заданным вами вопросом вы, товарищ подпольщик, опоздали. Потому как именно этот вопрос мы с товарищем военным задаём себе с самого утра.
Назвал лейтенанта госбезопасности военным я не просто так, а из соображений секретности. Я посчитал, что если Воронцов решит назвать себя, то пусть сделает это сам.
Однако чекист не спешил представляться, а просто сказал в ответ:
– Яхрома.
Подпольщик закивал и озвучил следующие, не совсем логичные слова:
– Яблоки в этом году хороши.
– Наливные яблоки, – поправил того чекист и протянул подпольщику руку: – Лейтенант НКВД Кирилов.
Подпольщик чуть замялся, а потом закивал и, двумя руками схватив протянутую руку, начал её жать, одновременно представляясь.
Оказалось, он простой ветеринарный врач, работающий в совхозе деревни Дербилки, что недалеко от Новгорода. Зовут его Твердев Фёдор Лукич. И, как я и предполагал, по приказу подполья после захвата его деревни он записался в полицию. Подготовка у них была всего две недели. Вначале им обещали, что они будут помогать поддерживать порядок в соседних деревнях своего района, но вскоре их перекинули вначале в Новгород, а затем под Листовое.
– И вот сейчас мы везём немцам еду и провиант, – закончил свой рассказ он.
– И где они? – внимательно выслушав, поинтересовался Воронцов и, посмотрев на меня, добавил: – Лёша, всё нормально. Товарищ точно из нашего подполья. Он увидел мой кивок и вновь посмотрел на подпольщика: – Так где находятся немцы, товарищ Твердев?
Тот, очевидно, ещё не совсем отошёл от шока, потому что от этого вопроса вздрогнул и затряс головой:
– Я, признаться, не знаю. Клянусь вам.
Меня его реакция насторожила, и я усомнился в его словах.
– Как это может быть? Ехал туда, не знаю куда?
Но Воронцов меня одёрнул:
– Красноармеец Забабашкин, отставить разговаривать в таком тоне с товарищем. Перед тобой не враг, а наш внедрённый человек. Понял?
– Да! – ответил я и сразу же вернулся к прояснению непонятного момента: – Так как так получилось, товарищ Твердев, что вы, не будучи пленённым, сами не знаете, куда путь держите?
– Так я ведь и правда не знаю. Полякин знал, – подпольщик кивнул на лежащего на земле полицая. – Он уже сюда ездил. Боровец, который должен был с ним поехать, ночью ногу сломал, упал в яму. Вот меня и направили. Они вчера уже еду сюда возили. И вот сегодня тоже везти надо было.
– А вы не знаете, сколько времени нужно ехать до того места, куда вы везли продукты?
– Товарищи, я правда не знаю, – пожал плечами тот. – Но могу предположить, что проехать мы должны были не очень далеко.
– Это почему?
– Потому что Полякин говорил, что к обеду мы вернёмся в Холмино.
Я посмотрел на Воронцова, но тот, стоя в задумчивости, молчал, поэтому я продолжил спрашивать:
– А что за Холмино и где оно находится?
– Деревушка, на западе от города Листовое. Там основная часть нашего отряда расквартирована.
– Не нашего, – поправил я собеседника и, посмотрев на чекиста, резюмировал: – Та деревня нам точно не нужна. Она находится в совершенно противоположной стороне от того, куда мы идём.
Воронцов кивнул, но ничего опять не ответил, о чём-то размышляя. И этим моментом воспользовался подпольщик.
Он культурно кашлянул в кулак и поинтересовался:
– Товарищи, а куда вы сами-то идёте? Ведь все города в округе, насколько мне известно, заняты немецкими войсками. И вообще, скажите, пожалуйста, кто вы такие?
Пока чекист рассказывал о нас, для полноты представления наконец предъявив свои настоящие документы, я осматривал трофейное оружие.
Три уже знакомых винтовки Маузера и под сотню патронов. В общем, с таким арсеналом я мог начать работать по противнику, не опасаясь, что быстро израсходую последний боезапас. Однако тем не менее, на мой взгляд, для штурма и освобождения города всё же этого количества могло и не хватить. С другой стороны, я помнил: оружие, как и патроны, можно всегда добыть в бою. А потому посчитал, что теперь для осуществления моего не совсем адекватного замысла я вполне прилично обеспечен почти всем необходимым.
Осталось только решить два вопроса: куда-то деть Воронцова, потому что не в его состоянии было штурмовать города. И дождаться темноты.
Посмотрел на небо, которое орошало землю мелким дождём, и, прикинув по скрывающемуся за тучами солнцу, понял, что сейчас около полудня. Впрочем, это подтвердили и наручные часы, что были у лейтенанта госбезопасности.
– Одиннадцать сорок, – ответил на мой вопрос он, продолжая общение с Твердевым.
«Темнеть начинает сейчас около восьми вечера. А значит, со своими попутчиками я пробуду до четырёх дня. Если к этому времени обоз не догоним, то оставлю их в лесу, заберу часть оружия и двинусь обратно к Новску. В темноте найду способ проникнуть в город, а там уже разберусь, что к чему, и найду Алёну и других оставшихся в живых», – подумал я и, решив не терять времени, прервав разгоревшуюся беседу чекиста и подпольщика о том, где именно сейчас находится линия фронта, сказал:
– Ну что, товарищ Воронцов, пора примерить на себя повязку.
С этими словами я нагнулся к уничтоженному полицаю и, сняв с его рукава кусок белой материи, протянул его лейтенанту госбезопасности.
Тот вначале не понял, что происходит, а потом, как понял, побелел ещё больше и, отшатнувшись от меня, как от прокажённого, зарычал:
– Ты в своём уме, Забабашкин?! Ты кому это протягиваешь?! Я красный командир, а не предатель!
– Да я и не говорю о предательстве. Я говорю, надо переодеться тебе и стать полицаем, – ответил я и, видя, что у чекиста сейчас начнётся очередной приступ злости, тут же поправился: – Разумеется, на время. Можешь считать себя разведчиком в тылу врага. Как вот товарищ Твердев. Впрочем, – тут я хмыкнул, – это совсем недалеко от правды, ведь по факту так оно и есть – мы в тылу, а вокруг враги.
Воронцов постоял некоторое время в задумчивости, затем скорчил брезгливую гримасу, взял из моих рук белую тряпку и поинтересовался, что я хочу предложить.
А вариантов дальнейшего поведения у нас, на мой взгляд, было всего два. О чём я и поведал командиру и подпольщику.
– Начальный шаг для двух дальнейших вариантов один и тот же: ты, товарищ Воронцов, переодеваешься в гражданскую одежду, надеваешь эту самую пресловутую повязку, и мы едем дальше, вперёд. А вот дальнейшие наши шаги нужно будет делать исходя из того, что мы выберем. Первый вариант: вы, два полицая, везёте не только еду, но и меня в качестве своего раненого товарища. Можно было бы сделать так, что я бы переоделся в немецкую форму и сошёл бы за солдата, но в моём состоянии это сделать непросто. Да и смысла от такого действия сейчас особо не будет. Ведь если мы будем сидеть в телеге все втроём, то станем уязвимой групповой целью и в случае опасности ничего противопоставить противнику не сможем. Поэтому предлагаю более реальный вариант. Вы двое играете в полицаев, а я тем временем двигаюсь параллельно дороге и прикрываю вас. Варианты, по которым мы начинаем искать объезд или вообще возвращаемся назад, я предлагаю не рассматривать вообще. Ведь при поиске альтернативной дороги мы неминуемо либо заблудимся, либо нарвёмся на кого-нибудь. Что так что так в любом случае при таком раскладе обоз мы этими крюками не обнаружим и не догоним.
Мои доводы показались Воронцову вполне логичными, и после недолгой дискуссии план был одобрен.
Но только у подпольщика возник резонный вопрос:
– Скажите, пожалуйста, красноармеец Забабашкин, а как вы в таком измотанном состоянии будете пробираться пешком через лес? Вы же весь перебинтованный и еле-еле стоите на ногах.
Вопрос резонный. Я действительно был не в лучшей форме. Но другого варианта у нас не нашлось. Никто, кроме меня, нормально прикрыть остальных членов группы точно не мог.
А потому я не стал вступать в дискуссию и просто отмахнулся, сказав:
– Нормально пробираться буду, главное, бинты бы за ветки не цеплялись и не разматывались.
На то, чтобы переодеть в гражданскую одежду Воронцова, ушло около десяти минут. О том, какие глаза и выражение лица у него были в момент, когда я на него надевал повязку, можно написать целую трагедию. Настолько неприятна оказалась ему белая тряпка на рукаве, настолько он морщился, что стало даже смешно. Хотя, если с другой стороны посмотреть, правильно морщился: это и на самом деле отвратительная вещь. Вспоминая, какие сволочи носили подобные нарукавные повязки с надписью и что они делали с местным населением, понимаешь: тут совсем не до смеха.
Перед тем как тронуться, договорились о звуковых сигналах. Я крикнул совой и сказал:
– Один крик, а через пять секунд второй – это значит «остановитесь». Если просто один крик, значит, продолжайте движение. В том случае если криков будет больше двух, то это означает не просто остановитесь, а имейте в виду, что я кого-то заметил. Для удобства будем считать так: три крика – цель спереди от вас. Четыре крика – справа, пять – слева. И шесть криков – сзади. Поняли?
Чекист с подпольщиком переглянулись и покивали.
Но потом Твердев всё же попросил:
– Алексей, покажите, пожалуйста, ещё раз, как вы кричите, чтобы звук запомнить.
Мне было несложно (относительно несложно, конечно, учитывая множественные раны), и я, сложив ладони и сведя два больших пальца вместе, набрав в лёгкие как можно больше воздуха, подул в верхнюю часть образовавшейся прорези.
Раздался звук, очень напоминающий крик совы. Во всяком случае, мне всегда казалось, что совы ухают именно так.
Мои компаньоны, услышав условный сигнал ещё раз, одобрительно кивнули.
Я снял с плеча винтовку и, пожелав всем нам удачи, отдалился от дороги на расстояние около пятидесяти метров, после чего «ухнул» и увидел, как телега тронулась.
Наш опасный путь продолжился.
Правда, ненадолго. Не прошло и пяти минут, как кричать совой мне пришлось вновь. Причём три раза.

Глава 3
А вот и они

Сидящие в телеге стали всматриваться вперёд, иногда поглядывая вправо, в мою сторону. Было очевидно – они не видят никакой опасности. Зато её прекрасно видел я.
Пробежал взглядом по округе и понял, что со стороны дороги эту опасность можно разглядеть ещё лучше. Поэтому, решив прервать свой манёвр, поковылял к телеге.
– Ты чего кричал? Кого-то увидел? – негромко зашипел Воронцов, когда я приблизился.
– Да. Если продолжите двигаться по курсу, метрах в семистах два человека в орешнике справа от дороги прячутся. Я их случайно заметил и если бы лес здесь был погуще, то вряд ли бы увидел, – доложил я.
– И что они делают?
– Сейчас не знаю, а до этого курили.
– Так зачем же ты к нам подошёл? Если ты их увидел, то и они тебя, скорее всего, тоже заметили, – резонно предположил Твердев.
– Нет, сейчас они нас из-за расстояния не увидят. А вот метров через триста, когда вон из-за того поворота мы выедем, то тогда уже заметить могут. Там дальше дорога прямо идёт. А к вам я подошёл, потому что хочу детальней их разглядеть. Где я шёл, там небольшая низина и плохо видно, а вы на пригорке, да ещё и телега – тоже возвышенность. Впрочем, лучше будет даже на дерево залезть. – Посмотрел вокруг и, приметив высокую липу, сказал: – Вот сюда, например.
Старшие товарищи подогнали телегу. После чего помогли мне дотянуться до первых толстых веток. Ну а далее, стараясь выкинуть из головы назойливую боль, я поднялся метров на шесть над землёй и, сфокусировав зрение, оценил ближнюю и дальнюю обстановку.
– Ну, что видишь? – после минуты наблюдения нетерпеливо спросил лейтенант госбезопасности, как только я, сняв очки, потёр ладонью уставшие глаза.
– Вижу двух красноармейцев, оба в форме. Похоже на секрет. А в полукилометре от них, на поляне, среди деревьев мелькают ещё человек под двадцать, а может, и больше. И тоже все одеты в форму бойцов РККА.
– Наши? – предположил Воронцов и перевёл взгляд на подпольщика.
– Не знаю. Может быть, какое-то отставшее воинское подразделение, отошедшее со своих позиций, что стояли у ближайших городов? – пожав плечами, предположил тот.
– Лёша, посмотри ещё.
Я вновь сфокусировался. Но ничего отличающегося от того, что увидел раньше, не обнаружил. Об этом и доложил, после чего стал спускаться.
А когда спрыгнул на землю, погладив напомнившую о себе вспышкой нудной боли раненую ногу, сказал:
– Не наши это. Не похожи они на наших.
– Почему? Ты же сказал, что они в форме красноармейцев?
– Ага. Но только вот уж больно чистые и постиранные они все какие-то. Как будто бы только из прачечной. А это, как мы с вами прекрасно понимаем, учитывая сложившуюся обстановку на данном участке фронта, категорически невозможно. По ним не скажешь, что они в боях участвовали. Явно форму только недавно получили и пока ещё даже обносить не успели.
– И что ты хочешь этим сказать?
– А то, что это, скорее всего, диверсанты. Точно такие же, как Зорькин или ранее уничтоженный Якименков.
– Какие глупые диверсанты, – недовольно хмыкнул чекист. – Они что, по-твоему, совсем без мозгов и в новенькой форме будут проникать в наши ряды? Не надо считать противника полными идиотами. Они тоже не лыком шиты.
Слова, сказанные чекистом, в корне расходились с тем навязанным кино и книгами нарративом, в котором все комиссары и командиры, боясь, что их поголовно расстреляют и посадят в страшный ГУЛАГ, никогда не упоминали, что противник, воюющий против нас, силён и опасен. Но сейчас, в настоящей жизни, я видел совсем другое. Я видел, что красный командир реально смотрит на положение вещей и никакого порыва к шапкозакидательству, равно как и пренебрежения к умственным способностям противника не испытывает. Наоборот, Воронцов прекрасно понимает, что враг хитёр и его стоит опасаться, потому и говорит об этом открыто.
Я не стал акцентировать внимание на данном моменте, просто сказав:
– А я так и не считаю. Я говорю о том, что раз они на отдыхе, то отдыхают в чистом поле. Не сомневаюсь, что перед заброской и проведением операций они переоденутся в грязное. Кстати, эти… – Я запнулся, будто бы позабыв, и обратился к лейтенанту госбезопасности: – Как вы их ранее назвали? «Бранденбург»? Это не они ли тут, часом, расположились?
– Я помню, что тебе о них рассказывал. И ты правильно запомнил, пойманные нами диверсанты состояли именно в формировании особого назначения «Бранденбург-800». Но, как я уже и говорил, это было у границы. А тут до тех мест более полутысячи вёрст.
– Так, скорее всего, их сюда перебросили. Вермахт же наступает, вот и они вместе с ним. А сейчас, после захвата одного из городов, они отдыхают и набираются сил.
– Возможно, ты прав. Я думаю, раз они Чудово взяли, то это диверсанты.
– Товарищи, а если вы ошибаетесь и это всё же наш отряд? – задумчиво произнёс подпольщик.
– Вряд ли, – парировал я. – Сами подумайте, откуда здесь, в немецком тылу, взяться советскому подразделению? Да ещё и в чистой форме? Они что, с Луны, что ль, свалились? Почему ведут себя так вольготно? И вообще, с чего бы полицаям и немцу подкармливать бойцов Красной армии? Вы же, Фёдор Лукич, скорее всего, именно им и везли эту еду, что в телеге.
Тот вновь пожал плечами и покачал головой.
– Товарищи, я этого не могу утверждать. Мне не сказали, что и кто будет в конце маршрута. Дали приказ ехать, и пришлось выполнять.
Я хотел было пошутить, что в конце каждого земного маршрута кто-то обязательно есть, но всё же решил, что сейчас, во время обдумывания дальнейших действий, это будет неуместно.
Мы стояли в задумчивости и размышляли над тем, каким образом узнать, кто преграждает нам путь.
– Лёш, а ну-ка давай-ка посмотри ещё. Или лучше залезь на другое дерево. Чтобы вообще всё разглядеть было можно. Вон на то, например, – наконец принял решение Воронцов и указал рукой на растущее метрах в пятидесяти от нас дерево. – Старайся приметить все детали. Нам очень важно понять: свои это или нет? От этого зависит наша судьба.
Подошёл к указанной берёзе, что была заметно выше, чем то дерево, на которое я забирался только недавно. Сучки на нём располагались недалеко от земли, поэтому я начал подъём без чьей-либо помощи. Как только залез почти до макушки, сфокусировал зрение и начал всматриваться вдаль.
Отсюда открывался действительно хороший вид на лагерь этих неизвестных военных. Слева на поляне стояло несколько палаток. Кроме них виднелись три брезентовых навеса, расположенных у высоких деревьев с мощными стволами, что своей кроной помогали укрываться от дождя. Навесы находились в тридцати метрах друг от друга и были довольно большими, а потому те, кто сидел внутри за грубо сколоченными столами на лавках, чувствовали себя вполне комфортно. Там сейчас и сосредоточился видимый мне личный состав, который играл в карты, курил или бродил по округе. Невдалеке даже стояла полевая кухня, впрочем, не дымившая и вообще активной деятельности не показывавшая.
Правую часть лагеря из-за плотно растущего кустарника видно почти не было. А потому, вновь посчитав тех бойцов, которые ходили между палаток и в лесу, решил спускаться.
Дождь к этому времени почти прекратился, но порывы ветра были всё ещё мощными, поэтому держаться за сучки приходилось крепко. От этих порывов дерево, несмотря на свою массивность, всё же немного покачивалось.
Поставил ногу на нижний сучок, проверив его на прочность, и напоследок глянул на лагерь. В этот момент один из порывов ветра, бушевавшего в правой стороне, которую я ранее не мог рассмотреть, довольно сильно наклонил орешник, что рос у края наблюдаемой мной поляны, и я разглядел стоящих там лошадей и телеги. А также сложенные в кучу тела с перемотанными бинтами руками, ногами и головами, неподвижно лежавшие на мокрой земле в белом нижнем белье.
– Вот же сволочи, – прошептал я, закрыв глаза. – Какие же гады!
– Лёша, что случилось? Что ты там увидел? – не понял Воронцов. А я, ещё раз всмотревшись и оценив ещё раз всю эту ужасную картину целиком, почувствовал боль в груди и стал спускаться.
Вместе с Твердевым Воронцов помог мне слезть и вновь повторил свой вопрос:
– Что случилось?
Я сел на траву, снял очки, вытер ставшими мокрыми от слёз глаза и, скрежеща зубами, рассказал о том, что сейчас рассмотрел. Мне было очень жаль санитаров, медсестёр, врачей, наших бойцов и командира обоза Свиридова. Я помнил, что среди раненых находился красноармеец Апраксин, а среди охраны обоза – красноармеец Садовский. Все они плечом к плечу воевали вместе со мной и помогали уничтожать танковые колонны противника. И вот теперь, скорее всего, все они убиты.
– Это получается, они наш обоз с ранеными перехватили? – поняв суть моих слов, прошептал Воронцов, сжав руку в кулак. Он перевёл тяжёлый взгляд на Твердева и сказал:
– Теперь я думаю, товарищ, у вас нет сомнения в том, что там находятся наши враги?
– Да, Григорий Афанасьевич, если красноармеец Забабашкин смог увидеть такое, то все сомнения отпадают, – тяжело вздохнув, сказал тот и, сняв очки и ни к кому конкретно не обращаясь, произнёс: – Только я всё равно не понимаю, зачем они в чистое переоделись.
– Да чтобы отдыхать было лучше, – устало пояснил я. – Не надо тут искать каких-то подводных камней и строить замудреные версии. Человек так устроен, что когда одежда на нём чистая, то тело отдыхает лучше. А перед новым заданием новую форму получат – грязную. Может быть, даже с наших убитых чем-нибудь поживятся. Или ту форму, что сейчас у них надета, просто испачкают. Только вот скажу я вам, товарищи, не выйдет у них долго в красноармейской форме гулять. Убью я их всех и хоронить никого не буду, – вздохнул и, закрыв глаза, поправив опять размотавшийся на голове бинт, прошептал: – Только вот не могу сообразить, как бы нам их лучше отработать.
– А надо придумать, Лёша! – уверенно заговорил Воронцов. – Я предлагаю так: мы с товарищем Твердевым подъезжаем на телеге, а ты остаёшься здесь. Эти двое из секрета к нам подходят, и ты их расстреливаешь. Забираем у них оружие, подкрадываемся и все вместе начинаем стрелять. Думаю, если одновременно начнём, то многих положим!
– Но и нас положат. Ведь когда мы откроем по ним огонь, то обнаружим себя, и они увидят, откуда идёт стрельба. После чего, разумеется, начнут стрелять в ответ, – усомнился я в разумности его плана.
– Ничего. Всех не перестреляют. Мы тоже их немало побьём.
Услышав предложение Воронцова, свои пять копеек вставил подпольщик:
– Товарищи, я хочу сразу признаться, что стреляю не очень хорошо. У меня зрение плохое, и на пятнадцать-двадцать метров я уже вижу всё нечётко.
– Так как же тебя в полицаи взяли? – удивился чекист.
– За вознаграждение. Корову, козу и три золотых цепочки пришлось отдать, – вздохнул тот. – Всей подпольной группой золото искали. У нас ни у кого не было.
– Понятно, – сказал Воронцов и, вернувшись к своему предложению, стал объяснять подпольщику детали будущего боя: – Раз плохо видите, значит, будете стрелять по тем, кто к нам приблизится. Алёша будет стрелять по тем, кто на дальней дистанции находится, а я по тем, кто на средней.
Услышав всё это, решил фантазии чекиста немного остудить, сказав, что план его никуда не годится.
– Это почему? – возмутился тот. – Вроде бы всё продумано.
– Всё, да не всё, – покачал я головой. – И в нём есть две главные проблемы. Первая – по твоему плану ликвидировать секрет я должен из винтовки. А это значит, что выстрелы будут слышны, и их обязательно услышат в стане врага, после чего забьют тревогу. Но не только это в твоём предложении слабое уязвимое место. Есть ещё и второй, не менее важный пункт: ты предлагаешь вступить в ближний бой. Такой бой непредсказуем. Тут нужно учитывать, что с короткого расстояния стрелять становится удобнее не только тебе, но и противнику. А значит, гораздо вероятнее становится и нам самим словить вражескую пулю. Уверен, что если мы втроём устроим перестрелку с тридцатью подготовленными диверсантами, то шансов выжить у нас будет немного, если вообще таковые будут.
– Ну так мы же по ним первые начнём стрелять – считай, из засады, – не хотел сдаваться Воронцов. – Застанем их врасплох и уложим немало.
Спорить не хотелось, но всё же, чтобы тот не наломал дров, переубедить командира просто необходимо. Понятно, праведным гневом пылает мой боевой товарищ, но то, что он предлагал, было откровенной авантюрой даже на моём фоне.
И я сказал:
– Немало – это, по-вашему, сколько? Не всех же, так?
– Так. Кого-то, конечно, не уничтожим сразу, у нас же не пулемёт.
– Вот именно! Нет у нас автоматического оружия. А значит, давайте считать. Пусть в первом и втором залпе мы уничтожим пять-шесть диверсантов. Пусть после этого в третьем залпе ещё пять человек. Но остальные-то останутся в живых, залягут, спрячутся и начнут отстреливаться. И что мы им сможем противопоставить, когда они в нас гранаты начнут кидать? Я ж говорю: шансов выжить у нас не будет.
– Красноармейцы не боятся смерти, – выкатил последний аргумент Воронцов и, с вызовом посмотрев на меня, добавил: – Мы с тобой не раз под смертью ходили. И ни ты, ни я не испугались. Так стоит ли бояться её сейчас?
– Никто её не боится, но просто умирать нужно с пользой для дела, а не просто так, – парировал я его тезис и напомнил: – Если мы сложим головы, что будет с Алёной и пленными? Кто придёт к ним на выручку?
И судя по тому, что чекист глубоко задумался, мои доводы показались ему более убедительными, чем его.
Через минуту молчания он вздохнул и, посмотрев на меня, произнёс:
– Хорошо, если мой план не подходит, как будем действовать?
– Почти так же, как вы, товарищ лейтенант госбезопасности, и предложили, только с небольшими изменениями, – с готовностью сказал я. Потом, поднявшись на ноги, поведал о тех самых внесённых изменениях, которые должны были не только поспособствовать более эффективному истреблению врага, но и довольно серьёзно увеличить наши шансы на то, чтобы после боя остаться в живых.
И первой целью в моём плане было уничтожение секрета. Эти два диверсанта, что охраняли лагерь с нашей стороны, мешали, сковывая наши действия. Они могли предупредить основную часть противников о возможной опасности, если бы сумели заметить нас. А потому нам (точнее, мне) необходимо уничтожить этого противника в первую очередь и к тому же без шума. Но как уничтожить врага, не приблизившись к нему и не застав врасплох? Так как у меня маскхалата не было, а на часах полдень, то о незаметном сближении речи идти не могло. Значит, мы должны действовать так, чтобы противник сам подошёл. И когда это случится, он будет уничтожен.
Согласно моему плану, чекист с подпольщиком продолжают движение на телеге вперёд. На подступе их останавливает секрет. После чего я открываю по нему огонь. Но стреляю не с этой позиции, а с дистанции более двух километров. Я помнил, что звук выстрела в лесу слышен издалека, но сейчас был ветер и изредка сквозь сизые тучи прорывался дождь, а потому я посчитал, что за звуками леса и деревьев дистанции в два километра будет вполне достаточно, чтобы ликвидируемые о своей ликвидации узнали, только когда умрут.
– Вон с того дерева, – я показал рукой за спину на дуб, растущий в километре от нас, – будет прекрасно видна и дорога, и тот, кто останется в секрете. Думаю, когда ваше приближение заметят, один к вам подойдёт для проверки, а второй будет его прикрывать. Вот прикрывающего-то я и грохну первым.
Воронцов посмотрел на возвышающуюся над остальными верхушку очень высокого дерева и спросил:
– А ты уверен, что с того места сможешь разглядеть тех, кто в охране?
– Скорее всего – да. Ты же не забыл, я могу довольно далеко видеть, – напомнил я и показал ещё на пару деревьев: – Если что, огонь также можно вести вон с той сосны, растущей правее, в двухстах метрах от дуба. Или вон с той, левее метрах в трёхстах. Только вот с соснами повозиться придётся, там веток внизу не растёт. Значит, по стволу нужно будет лезть, применяя верёвки, как кошки у альпиниста. Однако хотелось бы такого счастья избежать.
– Это да. Сил на такой подъём много нужно, а ты сейчас выглядишь не как скалолаз, а скорее как леший какой-то забинтованный, – логично подметил чекист, меня подбадривая, и спросил: – Хорошо, а дальше что? Вот уничтожил ты секрет. Мы стоим там, но после этого-то нам всё равно придётся вступить с ними в бой.
– Придётся, но только не нам, а мне. И не в ближний бой, а в дальний.
– То есть ты их будешь расстреливать всё с того же дуба?
– Нет, я передислоцируюсь вот на это дерево, на которое только что лазил. Отсюда они у меня будут как на ладони.
– А почему сейчас отсюда по ним не стрелять? – не понял Твердев.
– Да потому что расстояние маленькое и звуки выстрелов будут слышны! – хором ответили мы с Воронцовым, а потом я добавил: – Одного уничтожу, а второй, услышав звук, спрячется и поднимет тревогу. Поэтому нам нужна дистанция! Понятно?
– Понятно, – закивал тот и, вероятно, ещё намеревался что-то спросить.
Но в разговор вернулся Воронцов:
– С расстоянием ясно, но неясен вопрос насчёт уничтожения основной группы. Ты же не хочешь сказать, что всех их перещёлкаешь, а они даже глазом моргнуть не успеют? Их же много. Поэтому они увидят убитых и будут прятаться, занимая оборону. Сам же об этом говорил.
– Обязательно спрячутся, поэтому быстрого боя, как в случае с артиллеристами, здесь у нас не получится. Уж больно их много сосредоточено в одном месте, и все они находятся на прямой видимости друг от друга. Значит, работать по ним будем медленно. Есть у меня идея, как сделать так, чтобы и они все умерли, и мы на них в атаку не шли, – сказал я, а потом негромко вздохнул: – Жаль, конечно, что Фрица с пулемётом под рукой нет.
Твердев, ошеломлённо посмотрел на меня, потом на Воронцова и, набравшись храбрости, прошептал:
– Товарищи, а вы что, из той самой снайперской школы НКВД, что в Новске расположена? Вы те самые снайперы, которые немецкое наступление остановили? Те самые, которые сотню танков и полсотни самолётов уничтожили?!
– Ого, земля слухами полнится, – улыбнулся ему чекист и пояснил: – Нет, товарищ Твердев, Забабашкин не из той школы. Он и есть та самая школа.

Глава 4
Секрет

Услышав слова чекиста, Твердев ошарашенно перевёл взгляд на меня и спросил:
– Это что, правда?
– Ага, известная на планете Новская школа мумий-снайперов. Ведь надеюсь, по мне заметно, что я выпускник именно этого учебного заведения, а не какого-либо другого?! – подтвердил я.
Подпольщик ещё больше раскрыл глаза, явно ничего не понимая, и посмотрел на Воронцова.
А тот, устало улыбнувшись, сказал:
– Шутка. – Потом тяжело вздохнул и добавил: – Можно было бы посмеяться, вот только сил нет и подходящего настроения. Поэтому оставим смех и сомнительный юмор на потом.
Подпольщик, очевидно, понял, что сами по себе такие разговоры явно неуместны. Ведь даже будь эта школа на самом деле реальной, очевидно, что она была бы секретной. А значит, интересоваться её существованием – уже деяние фактически на грани шпионажа.
И разговор на эту тему больше никто продолжать не стал. Решив, что пора дело делать, я взял патроны, на всякий случай дополнительную винтовку, повесив её за спину, пожелал мужикам удачи и пошёл к намеченному дереву, которое было определено как снайперская позиция.
Первая фаза операции по уничтожению диверсионного отряда началась.
Члены группы подождали условленные десять минут, а затем подпольщик сел за поводья, чекист рядом, и они, выехав на дорогу, направились к поляне.
Я это видел, потому что к тому времени уже разместился на ветках дуба и приготовился к стрельбе. По моему размышлению телегу с лошадью должны будут заметить через пару-тройку минут.
А пока, следя за сидящими на пункте наблюдения диверсантами, я размышлял над вопросом, стоило ли вообще так рисковать и посылать товарищей на риск? Может быть, имело смысл попробовать расстрелять сидящих в секрете издалека, надеясь, что все пули войдут точно в цель?
Однако именно в последнем вопросе и таилась вся возможная загвоздка. Существовала отличная от нуля вероятность, что при втором выстреле я могу промазать и тем самым оставить цель живой. И тогда это было бы полным провалом. Ведь раненый недобиток обязательно поднимет тревогу.
«И тогда нам точно будет несдобровать. Очевидно, что диверсанты народ подготовленный. И они не только хорошо стреляют, но и умеют ориентироваться на местности. В случае поднятия тревоги они без труда смогут к нам приблизиться, и тогда исход боя может быть для нас очень плачевным.
Следовательно, победить мы могли в предстоящем бою, только если не дадим возможности находящимся в секрете предупредить своих.
А между тем всё шло согласно плану. Как только телега попала в поле зрения диверсантов, один из них направился на дорогу, а второй взял винтовку наизготовку.
– Вот с тебя-то и начнём, – прошептал я и, дождавшись, пока первый приблизится к группе, выстрелил.
Пуля лежащему в засаде прошла через голову навылет. Думаю, он даже понять не успел, что произошло, а я уже переключался на его напарника.
Увидев, как досматривающий тычет винтовкой в своих руках в сторону чана, что-то говоря Воронцову, вновь нажал на спусковой крючок.
Раздался выстрел, и через несколько секунд диверсант, схватившись за грудь, замертво свалился под колесо телеги.
«Всё! Вытаскивайте его, забирайте с собой и уходите», – мысленно попросил я товарищей.
И мои мольбы были услышаны. А точнее не мольбы, конечно, а договорённость, что действуем мы строго по плану.
По нему и действовали. Вот Твердев спрыгнул с телеги. Вот то же самое сделал Воронцов. Вот они подняли и положили в телегу тело. Вот накрыли ликвидированного брезентом. Вот чекист сел рядом, а подпольщик взял Маньку под уздцы. Вот он начал разворачивать лошадь. Но неожиданно остановился, так и не закончив разворот. Повернул голову в сторону лагеря диверсантов и застыл.
Я сразу же сфокусировал зрение в том направлении и увидел: к группе идут три человека, одетые в форму красноармейцев.
«Ёлки-палки, жрать, что ль, захотели, раз не выдержали и из лагеря ушли встречать?! Ну так и мы тоже хотели подкрепиться куриным супом, который в чане, но к еде пока не притронулись, помня, что перед боем есть нельзя. А вы, значит, боя не ждёте? И дисциплина у вас ещё та… Одни в карты играют, другие шляются где попало. Анархия какая-то, а не дисциплина. А значит, нет, граждане, ничего удивительного в том, что в самое ближайшее время я вас всех прикончу», – пообещал я и, продолжив наблюдение, стал прикидывать варианты по незамедлительному решению возникшей проблемы.
Никакой связи у меня с членами моей группы не было. А ведь сейчас, будь у нас какая-нибудь небольшая переносная радиостанция, всё оказалось бы намного проще. Но увы, ничего подобного в мире пока не предвиделось. Для создания подобной техники человечеству ещё только предстоит перейти от ламп к электронике, микроэлектронике и тому подобным направлениям.
«И ускорить этот переход я не в состоянии, ибо несведущ в данных науках», – расстроенно констатировал я.
Мысль о том, что я, в принципе, могу поделиться кое-какой важной информацией из будущего и тем самым изменить историю, возможно, ускорив окончание войны и дальнейшее развитие нашего государства, показалась мне довольно перспективной.
«Только вот время нужно будет для этого найти. А вначале выжить в мясорубке, в которой я оказался».
На тот случай, если всё будет нормально, сделал себе зарубку в памяти при первой же возможности изложить на бумаге хотя бы некоторые важные для победы знания и передать их в высшие эшелоны власти.
Но сейчас было совершенно не до этого. Сейчас мне нужно определить, кто из приближающейся тройки первым отправится в ад. И дабы предстоящая ликвидация прошла гладко, нужно сделать так, чтобы, когда умирал один, другие его товарищи одну-две секунды этого не замечали.
И вновь время расставило всё по своим местам. А точнее сказать, дало несколько секунд, за которые один из тройки остановился и поправил шнурок на ботинке, тем самым немного отстав от своих камрадов и автоматически обозначив себя как цель номер один.
Решив с первой целью, нужно было определиться со второй. И тут на помощь пришёл Воронцов, который, словно прочитав мои мысли, что-то отвечал приближающимся диверсантам и махал левой рукой.
«Всё ясно. Подаёт мне знак: валить надо левого, – сказал я себе и тут же, осознав ситуацию, задумался: – Только непонятно, он мне показывает, что он будет левого валить, а мне оставляет правого или наоборот?»
Вставший вопрос не мог быть решён без непосредственного обсуждения между нами, ибо ни я, ни Воронцов телепатией не обладали и читать мысли друг друга не могли. И поэтому я, вновь пожалев о том, что у нас нет миниатюрных раций или на крайний случай смартфонов, выстрелил в отстающего, решив, что после того, как он умрёт, будет более ясен весь расклад, и сама собой наметится та самая цель номер два.
Когда отстающий диверсант, получив пулю в глаз, мешком рухнул на землю, идущие спереди, вероятно, услышали шум падения и начали оборачиваться. Я же, видя, что Воронцов поднимает винтовку, наводя её на правого, выстелил в того, кто был слева.
«Надо будет как-нибудь с Григорием об условных знаках договориться. А то мы с ним часто в заварухи попадаем, поэтому в будущем, если подобное случится, такое знание может нам очень пригодиться и даже, возможно, когда-нибудь спасти чью-нибудь жизнь», – сказал себе я и, видя, что чекист своим выстрелом попал, на всякий случай проконтролировал и его цель тоже.
Как только я убедился, что все диверсанты ликвидированы, сразу же сфокусировал зрение на лагере противника, в душе надеясь, что там наша стрельба никем была не услышана и тревогу не вызвала.
К счастью, это оказалось так. Никто на поляне не паниковал и вообще не подозревал, что происходит вокруг. Все продолжали заниматься своими делами – кто-то играл в карты, кто-то на губной гармошке, кто-то прогуливался, а кто-то беседовал.
На душе сразу же стало легче, потому что я испугался, вдруг диверсанты услышат или увидят непонятное движение в нашей стороне, бросятся в атаку и своей массой буквально сметут членов моей группы.
– Давайте, мужики, забирайте тела и сваливайте, – прошептал я, надеясь, что Воронцов сам сообразит, что нужно делать в сложившейся обстановке.
И он мои надежды оправдал. Вероятно, он, как и я, понимал: нельзя оставлять уничтоженных противников на дороге, потому что их банально могут случайно заметить.
Как только Твердев развернул лошадь, они с чекистом сразу же стали укладывать в неё тела диверсантов, а затем и их личное оружие.
– Красавцы! – похвалил их я, не переставая следить за окружающей обстановкой.
Больше никто из лагеря врага к нам не вышел, и члены группы нормально добрались до условленного места. Убедившись, что они в порядке, я спустился с дерева. Правда, сделал это несколько поспешно, и мой спуск на последнем этапе можно было охарактеризовать как «рухнул с дуба».
Падение случилось из-за того, что я оступился, поставив ногу мимо ветки. Когда же я осознал, что что-то идёт не так, из-за раненой конечности быстро не сориентировался и не вовремя перенёс вес на неё. К счастью, высота была всего метра три, а сырая земля смягчила падение. В общем, отделался лёгким испугом, без переломов и вывихов, но боль всё же оказалась острой и жгучей, и отозвалась она по всему телу. Да так, что я чуть не взвыл. Особенно болели места, где отсутствовала кожа и были ранения. Но я смог сжать волю в кулак, самостоятельно поднялся и, вытирая выступившие слёзы, направился к группе.
– Отлично сработано, Алёша, – в один голос похвалили меня мужики, когда я подошёл к ним.
Мы пожали друг другу руки, и я заметил на груди Воронцова бинокль.
– Забрал в качестве трофея у одного из их наблюдателей, – сказал он и, показав на лежащие в телеге тела, спросил: – Куда их девать-то будем? Надо, наверное, овражек какой-нибудь найти?
– Это после, – отмахнулся я.
Подошёл к телеге и предложил товарищам обыскать тела, забрав у уничтоженных противников оружие и боезапас.
И пока Воронцов с Твердевым, морщась, занимались сбором трофеев, я принялся осматривать и перезаряжать оружие, чтобы наполнить все обоймы.
После того, как дело было сделано, выдал каждому из своих напарников по три винтовки и сказал:
– Вы, товарищ Воронцов, направляйтесь вон к той берёзе, – показал рукой на дерево, находившееся левее лагеря диверсантов, – и занимайте там оборону. А вы, товарищ Твердев, двигайтесь к высокому дереву, что растёт справа от поляны, – тоже показал направление. – Таким образом, лагерь диверсантов у нас окажется в полукольце. Исходя из этого, план второй фазы операции у нас будет следующий: вначале я отстреливаю сколько возможно противников отсюда – с точки, на которой мы сейчас находимся. Затем, как только противник, теряя людей, сообразит, с какого именно направления по ним ведётся огонь и попрячется так, что отсюда его достать будет невозможно, я перемещаюсь на позицию к Фёдору Лукичу. Он мне помогает забраться на дерево, и я по максимуму ликвидирую противника с той стороны. Затем мы вместе с ним перемещаемся к товарищу лейтенанту госбезопасности. И уже с того дерева я отрабатываю тех недобитков, кого с предыдущих деревьев достать не удалось. Если же в лагере и после этого воздействия останется кто-то живой, то мы вновь возвращаемся сюда. Вы занимаете позиции у корней берёзы и страхуете меня. Я же вновь лезу вверх и сижу там, словно кукушка, ожидая увидеть хоть какое-нибудь движение на поляне и засадить туда свинец. – Закончив представление плана операции, спросил: – Есть какие-то вопросы и предложения по существу услышанного?
Как и ожидалось, никаких вопросов в общем-то не было. Только вот Воронцов, услышав про кукушек, поморщился.
– Кукушками называли финских снайперов в зимней войне с финнами в 1939–1940 годах, – заметил он.
– Да? – напоказ удивился я, а сам задумался.
Я не был уверен в том, что живущий в этом времени подросток может обладать столь специфической информацией.
«Сейчас интернета нет, и все знания берутся из газет и журналов. А могли ли эти самые журналы и газеты рассказывать о „кукушках“»? – корил себя я за невнимательность. – С одной стороны, не могли, потому что про эту не очень удачную для СССР войну особо распространяться не любили. А с другой стороны, ведь были же ветераны – те, кто воевал на той войне. И, по идее, участники той войны вполне могли через свои рассказы поведать обществу о тех самых снайперах – „кукушках“».
В общем, решил этот прокол себе в минус не засчитывать. Тем более что фраза про кукушку была сказана без привязки к той войне, а просто к слову.
Воронцов тоже больше не стал ничего по этой теме говорить, и я подвёл итог:
– Раз никто не против, значит, поступаем, как договорились. – А потом кивнул на лошадку и добавил: – Но первым делом надо привязать Маньку номер два, чтобы не убежала.

Сидя на дереве, я посматривал не только на перемещение неприятеля в лагере, но и на наручные часы, которые дал мне Воронцов. Операцию мы решили начать через двадцать минут поле того, как разошлись. Этого времени должно было хватить обоим членам моей группы, чтобы дойти до определенных им мест, замаскироваться там и ждать, когда я поочерёдно прибуду к каждому из них. Перед тем как расстаться, я вспомнил об условном сигнале и вновь «покричал» совой. Сейчас три крика должны обозначать, что к ним приближаюсь я, а не противник. Мне, что очевидно, не хотелось быть случайно подстреленным своими же, поэтому моё воспоминание об условном сигнале было озвучено очень кстати.
Стрелки часов неумолимо отсчитывали последние секунды.
Всё время, пока ждал, запоминал, кто из диверсантов куда перемещается, кто где остаётся. Основная их масса продолжала сидеть под навесами за столами. Но были и те, кто ушёл в палатки и пока оттуда не вышел. Сейчас в зоне моей видимости на свежем воздухе последние вдохи делали двадцать четыре гада.
Шестнадцать человек находились за столами. Трое разговаривали у орешника. Двое просто бродили по поляне, вероятно, разминая ноги. И двое лежали в секрете на противоположной стороне.
Ни справа от лагеря, ни слева секретов мной обнаружено не было, из чего я сделал вывод, что либо их там нет, либо они замаскированы настолько, что их с моей позиции не видно.
Но сейчас это меня не сильно беспокоило. Я был уверен: если эти самые секреты там есть, то вскоре, когда я перемещусь к Твердеву на правый фланг, а затем к Воронцову на левый, я их, скорее всего, сумею обнаружить, после чего и ликвидировать.
В любом случае сейчас это была несущественная проблема, и я её решение оставил на потом, небезосновательно полагая, что к тому времени много воды утечет, и я уже буду действовать, исходя из складывающейся на тот момент обстановки.
Стрелки часов показали, что наступил час «икс», и время помчалось вскачь.
«Бах!» – раздался мой первый выстрел, которым я отправил в далёкое путешествие на тот свет одного из гуляющих по поляне врагов.

Глава 5
И снова в бой!

Этот одинокий к тому времени зашёл за палатку, и его падение в грязь лицом осталось никем не замеченным.
«Бах! Бах! Бах!» – переключив внимание, занялся я той тройкой, что стояла у дерева.
Пуля на такую дистанцию летит более восьми секунд, а отправил я все пули меньше чем за полторы. И результат такой молниеносной атаки не заставил себя долго ждать.
Вот первая пуля поразила находящегося ко мне спиной в затылок. Вот его кровь попала на стоящих перед ним. Вот пока ещё оставшиеся в живых изумились, впали в ступор и, широко распахнув глаза, смотрят на падающего собеседника. Вот в их бестолковые головы приходит понимание происходящей ситуации. А вместе с пониманием в эти самые головы прилетает и выпущенный в них свинец.
В магазине к тому времени остался всего один патрон. Им я уничтожил второго гуляющего по поляне.
Быстро снарядил новую обойму и прицелился в первую пятёрку, что укрывалась от непогоды под навесом. Удивительно, но смерть предыдущих пятерых диверсантов у сидящих за столами не вызвала никакого интереса и не была вообще ими замечена.
Впрочем, этому имелось логичное объяснение. Игроки занимались картами, и им было неинтересно происходящее вокруг. А если учесть, что звуков выстрелов они не слышали, а их соратники умерли беззвучно за короткий срок секунд в пять, то пока никто ничего заметить не успел.
И я, воспользовавшись этим, сосредоточил своё внимание вместе с наведённым стволом на самый крайний правый столик слева, решив начать уничтожение именно с этой компании. И такое решение было обусловлено тем, что за самым правым и центральными навесами сидело по пять человек за столом, а это означало, что на устранение каждой из групп нужно будет по одной обойме без перезарядки. А вот под крайним левым третьим навесом за столом устроилось аж шесть игроков. То есть в связи с тем, что магазин моей винтовки был рассчитан на пять патронов, для полного уничтожения всей данной компании требовалась перезарядка. А это пара лишних секунд, за которые другие противники могут прийти в себя и укрыться от поражающего их огня.
Такого я допускать не хотел. Кроме того, очерёдность справа налево давала шанс на то, что противники с дальних друг от друга столов не увидят, как одна из их компаний падает под обстрелом. Ну а если всё же заметят и заподозрят неладное, то не сразу поймут, что именно там происходит, ведь расстояние между крайними лагерями около шестидесяти метров.
Бах! И тот, кто сидел ко мне спиной, раскидывая мозги, падает головой на стол.
Его камрады пока не понимают, что происходит, а потому поочерёдно присоединяются к усопшему, так и находясь до последнего мгновения в неведении. Вначале умерли двое сидевших рядом, а затем те, кто напротив. Никто из них не успел даже тревогу поднять, настолько быстро всё произошло.
Но всё же кое-что они сделать смогли. Непроизвольно, конечно, но тем не менее своими резкими движениями мёртвых тел они таки умудрились привлечь внимание центральной компании. И скорее всего, ту компанию удивило не то, что сидящие неподалёку их камрады все разом прекратили переругиваться за игрой и кидать на стол карты. И не то, что трое из них в одночасье уткнулись в стол, перестав дышать и подавать признаки жизни. А то, что те двое, получившие пули в лоб, от энергии удара упали не на стол, как их подельники, а свалились с лавочек на землю.
Такое неадекватное поведение и сумело вызвать ненужный интерес и ажиотаж под центральным навесом. Они даже что-то успели сказать своим лежавшим под столом камрадам, прежде чем начали умирать.
Нужно сказать, при атаке на эту компанию всё происходило практически точно так же, как и несколькими секундами ранее. Вначале я застелил тех, кто сидел спиной ко мне, а уже затем тех, кто сидел лицом к уничтоженным.
Я ни разу не промазал, а потому пули все попали точно в цель, унеся в небытие всех пятерых игроков.
А вот далее уже всё пошло не по плану. Третья компания обратила внимание на то, что вторая компания, до этого что-то кричащая первому столику, в мгновение ока оказалась не совсем живой. И когда с этого самого третьего стола заметили, что и за первым столиком сидят и валяются мёртвые камрады, они, разумеется, начали ломиться в разные стороны, как тараканы.
Да так шустро, что подстрелить я успел только троих. Трём же «тараканам» всё же удалось ускользнуть.
И ладно бы, если бы они просто спрятались и затихли. Но нет, они панику устроили, подняв тревогу.
В обойме у меня осталось два патрона, и ими я быстренько ликвидировал состоящий из двух человек секрет, что был расположен в лесу на противоположной стороне поляны.
А переполох выжившие диверсанты подняли нешуточный, и на их выстрелы, которые они производили в сторону леса наобум, из палаток стали выбегать полуодетые солдаты противника.
Их было очень много, и в первое мгновение я даже растерялся, не понимая, в кого мне стрелять. Но я быстро взял себя в руки и, помня народную мудрость «терпение и труд всё перетрут», занялся методичным уничтожением врага справа налево.
Уже через минуту мной было ликвидировано как минимум тридцать противников. После чего те, кто ещё оставались живы, поняв, что любое перемещение смерти подобно, определив направление, откуда я работаю, попрятались в кустах, палатках и за деревьями.
На поляне любое движение почти полностью прекратилось. И я за все пять минут ожидания смог подстрелить только одного врага. Причём им оказался не тот, кто был в лагере, а тот, кто выбежал на поляну из леса с западной стороны.
Диверсант придерживал одной рукой штаны, а другой винтовку и, судя по движениям рта, спрашивал у валяющихся на земле трупов, что тут происходит.
Те, разумеется, не отвечали, а потому ответ ему пришлось дать мне. А точнее, передать его через пулю, которая, влетев диверсанту в грудь, шепнула на прощание, что тут происходит аннигиляция вражеских интервентов и их пособников.
Кроме этого неудачника, другие выжившие, очевидно, хотели задержаться по возможности подольше на этом свете, а потому носы из своих укрытий не показывали.
Подождав ещё немного и опустошив пару магазинов по палаткам, стал менять позицию.
Слез с дерева и направился к подпольщику, надеясь на то, что с того места смогу достать ещё хотя бы некоторое количество противников.
Перед тем как приблизиться, подал условный знак. Твердев меня увидел и помахал рукой.
Когда я подошёл, он поинтересовался, как дела. И, получив в ответ неопределённое «Половина вроде бы уже в аду», помог мне забраться на нижнюю ветку.
С вершины этой возвышающейся над другими деревьями берёзы также открывался неплохой вид. Я помнил те места, куда на поляне попрятался враг, а потому, достаточно быстро вычислив противников, открыл по ним огонь. Буквально в первые полминуты я отправил на тот свет одиннадцать диверсантов, которые, получая пули сбоку, не сразу смогли понять, что они умирают.
И тут дело было том, что, опасаясь снайпера, они все залегли на довольно внушительном расстоянии друг от друга. Когда умирал их камрад, то делал он это почти беззвучно, то есть не подавал лежащим рядом никаких знаков. Просто умирал, а его лежащие неподалёку сослуживцы о том даже не знали.
Однако долго это продолжаться не могло, и вскоре те, кто остался в живых, сориентировались, поняли вектор обстрела и поменяли свои укрытия.
Из-за этого манёвра они вновь скрылись у меня из виду, и достать их я со своего дерева уже не мог.
Понимая, что делать тут больше нечего, спустился и, позвав бывшего подпольщика, быстрым, насколько это было возможно в моём состоянии, шагом направился к Воронцову.
При приближении вновь подал условный сигнал. И далее всё повторилось, как и пятью минутами раньше. С той лишь разницей, что на этот раз я уничтожил всего восемь диверсантов.
После того как ликвидировал последнего, минут десять наблюдал, надеясь увидеть хоть кого-нибудь. Но, не увидев никакого движения, решил спускаться. Перед спуском глянул на поляну ещё раз, а затем осмотрел подступы к лагерю, что были слева. И с удивлением обнаружил спящего в «берлоге» гада. Этот самый гад, скорее всего, находился в секрете и, вероятно, решив забить на несение службы, просто спал. Решив его не будить, выстрелил ему в голову. Затем ещё раз осмотрел местность и, никого больше не увидев, слез с дерева.
– Ну что, товарищи, вторая часть операции прошла успешно, – сказал я и доложил о результатах. А когда восторги утихли, предложил перейти к третьей части: – И поэтому, товарищи, давайте освободим телегу от ненужных мёртвых диверсантов, потому как она нам вместе с Манькой понадобится.
А дело всё в том, что сейчас я собирался начать наступление на почти уничтоженный стан врага. Я не был уверен в том, что в лагере все без исключения противники убиты, а потому нам необходимо произвести зачистку, тем самым доведя дело до конца.
Разумеется, предстоящее мероприятие опасно. И для того, чтобы возможные выжившие не сразу начали по нам стрелять, было решено приблизиться к лагерю на телеге.
– Мы прекрасно знаем: до нашей атаки диверсанты ждали, когда им привезут еду. Так не будем их обманывать и доставим им то, что они хотели. Пусть считают, будто мы обычные повара и извозчик, которые ни сном ни духом, что тут у них происходит. Ну а когда выжившие отморозки выползут на свет и подойдут ближе, начнём действовать по обстановке. Уверен, если там кто и остался в живых, то их совсем немного. Потому отработаю их по-быстрому, и закончим с этим, – пояснил я детали плана.

Через десять минут мы въезжали на поляну, засеянную мёртвыми диверсантами. То тут, то там валялись мёртвые противники. Картина была апокалиптическая, и, хотя я её уже видел, вблизи она даже на меня произвела впечатление.
Что уж говорить про подпольщика, который вообще впал в прострацию и, несмотря на то, что был партийный, не переставая крестился. Воронцов никакого замечания ему не делал, потому как, вероятно, сам находился в шоке от открывшегося зрелища. Ну и вообще человек он неглупый и без всяких там идеологических перегибов в мозгу.
Наше появление никакого ажиотажа не вызвало.
– Может быть, ты всех уничтожил? – негромко прошептал Воронцов.
– Не знаю, – пожал плечами я и крикнул: – Эй, есть кто живой? Что у вас случилось? Мы привезли еду!
И в ответ по нам прозвучал выстрел. Пуля по чистой случайности прошла мимо.
Мы спрыгнули с телеги, и я вновь крикнул:
– Кто стреляет? Совсем умом тронулись? Мы свои!
– Какие вы свои, сволочи краснопузые?! – прокричали в ответ из ближайшей палатки, и оттуда вновь раздался выстрел: – Получайте!
Этот выстрел тоже ни по кому не попал, потому что мы уже к этому времени залегли, прячась за телегой. А я, обнаружив часть силуэта, торчащего из-за брезента, выстрелил в него, заметив, что пуля попала в сердце.
Противник упал, а вслед туда полетела и упала кинутая мной граната. Глухо бухнул взрыв.
Заходить внутрь я не стал, а забрав у Воронцова ещё одну гранату, закинул её в соседнюю палатку. По ушам ударило взрывной волной, потом раздался крик, и оттуда выползли два оглушённых диверсанта, по которым члены моей группы незамедлительно открыли огонь. Один погиб сразу, а вот второй, получив множество ранений, вроде был жив.
Предложил оставить пока его в живых для будущего допроса.
Ещё три палатки мы закидали немецкими гранатами, что ранее изъяли у уничтоженного ганса. Гранаты закончились, а их воздействию не подверглась всего одна палатка, на которой был нарисован небольшой красный крест.
– Там раненые? – предположил Твердев.
Я с ним категорически не согласился и, помотав в отрицании головой, сказал:
– Уже нет, товарищ бывший подпольщик. Теперь там только убитые.
Посмотрел по сторонам и, заметив полуживого диверсанта, поднял его, помог дойти до палатки и, прислонив его тело к входу, толкнул вперед, сам, присев, проследовал за ним.
«Бах!» – тут же прозвучал выстрел.
Я же, закрываясь падающим телом, сразу же нашёл стреляющую по мне цель. Диверсант уже разрядил свою винтовку в своего же камрада, приняв того за противника, в меня ему уже стрелять оказалось нечем, он должен был перезарядиться, но я ему второго выстрела сделать не дал, а влепил пулю в грудь. И пока тот оседал, я выстрелил ещё в одного из двух врагов, который сидел рядом с лежащим на земле раненым.
Однако, уже нажимая на спусковой крючок, в последний момент я увидел, в кого сейчас полетит пуля, и, приложив все силы, резко повёл стволом вбок.
Прозвучал выстрел, пуля попала в стенку палатки и никого не зацепила. А синхронно вместе с выстрелом раздался и душераздирающий крик:
– Забабашкин! Лёха, не стреляй, это мы!

Глава 6
Я принял решение

Диверсант, подстреленный мной, оказался ещё жив. Лёжа на земле, он откинул подальше свою винтовку и, протянув руки вверх над собой, стал что-то хрипеть, показывая на пленных.
– Гнида, – зло проскрежетал Садовский и с лежака, рядом с которым находился, дотянулся до винтовки. После чего, схватив её, не обращая внимания на мой крик: «Не стреляй! Он пригодится!» – выстрелил в лежащего врага несколько раз.
С такого расстояния промазать было довольно трудно, а потому все три пули вошли точно в тело.
Я навёл на Садовского винтовку и приказал:
– Миша, брось оружие и садись.
Тот отрешённо посмотрел на меня, сел на лежак, где находился раненый, но живой Апраксин, который негромко сказал:
– Пришёл за нами, Алёша. Спасибо тебе.
А Садовский тем временем, схватившись руками за голову, заплакал.
– Ляксей, мы тут… А они…
Я прервал его слёзы.
– Помолчи. Успокойся. Сейчас всё решим.
Зрелище было мало того что странным – здоровенный детина плачет, – так ещё и душераздирающим. Боец рыдал так безутешно, что у меня сжалось сердце.
– Лёшка, как там у тебя? – издалека крикнул Воронцов.
– У меня тут сюрприз, только вот не знаю, радоваться нам от этого или нет, – сказал я и, кивнув на выход, приказал: – Сели на корточки, подняли руки вверх и гуськом выходим наружу.
Этот приём я видел по телевизору и посчитал, что такое перемещение подозреваемых будет вполне безопасно для всех нас. Однако не учёл некоторые обстоятельства, оказавшись в неприглядном положении.
– Лёшка, я не смогу, – показывая себе на перевязанную грудь, прошептал Апраксин. – Я даже самостоятельно встать не могу.
– А ты, дядя Рома, постарайся, иначе тут и останешься, – раздумывая, как лучше его вытащить из палатки, произнёс я.
– Да ты что, Ляксей, у него ж ранение! – неожиданно взорвался Садовский. – Мы ж свои! Мы же чудом выжили! Ты чего на нас ружьё направляешь?!
Глядя на них, словно бы воскресших из мёртвых, я испытывал двойственные чувства: огромную радость оттого, что они живы, и неистовую ненависть, потому что понимал, почему именно их немцы оставили в живых.
– Не ори! – прикрикнул я на Садовского. – Сейчас пока непонятно, свои вы или чужие. Так что голос свой убавь!
– Да как же это непонятно, Ляксей?! Мы же свои!
– А так – непонятно, и всё тут. А потому давайте лезьте наружу, я сказал, иначе хуже будет.
Сейчас я был злой. Я ещё не отошёл от боя. Не отошёл от произошедшей мясорубки. Не отошёл от того, что видел, и в душе оплакивал тех, кто находился в обозе. Поэтому появление двух бойцов, которых я вроде бы как уже похоронил, выбило меня из колеи. После Зорькина, боя, сегодняшнего ужаса, я смотрел на них и словно бы чуял, что они стали предателями и теперь работают на врага.
«А как бы ещё они могли выжить, если всех остальных уничтожили? Всех, включая женщин!» – скрежетал зубами я, борясь с желанием разрядить в них обойму.
Но всё же решил не стрелять. Познакомился я с этими бойцами в первый день попадания в это время. Воевал с ними плечом к плечу, громя фашистов. А потому превозмог свой безжалостный первый порыв, решив дать им шанс оправдаться и убедить нас в своей невиновности.
А тем временем в палатку буквально ворвался чекист:
– Что у тебя тут?!
Вероятно, он слышал, с кем я разговариваю, но всё же не верил своим ушам. Впрочем, как и я.
– Садовский?! Апраксин?! Как вы тут?! – увидев их живыми, ошарашенно произнёс он.
– Товарищ лейтенант государственной безопасности, диверсанты нас в плен взяли, а этот, – Садовский кивнул на лежащее под ногами тело и истерично прошептал: – Обещал нас на куски порезать. Он говорил, что мы долго будем мучиться, прежде чем умрём. И ножом, которым он наших добивал, махал у нас перед лицом.
Воронцов покосился на меня, ухмыльнулся и холодным тоном спросил:
– Что случилось с обозом? Почему вы живы, а другие наши бойцы погибли?
– Витолс помог нам спастись.
– Кто это?
– Товарищ лейтенант госбезопасности, среди диверсантов мой односельчанин оказался, Витолс. Из усадьбы Тяргаляй, в которой я прожил год до войны. Он меня узнал, и я его тоже.
– Усадьба?
– Да, хутора так называются в Литовской ССР. Вот я там жил. И работал водителем в новосозданном совхозе «Красный передовик».
– И как ты там оказался? Ты же вроде бы из Воронежа?
– Так командировали туда нас на три месяца. Потом продлили. И так цельный год почти прожил.
– И что, он тебя узнал и решил сжалиться?
– Так и есть. И я его упросил Мишку не трогать, сказал, что он за мной ухаживать будет. А как поправлюсь, то на службу к ним пойдём, – пояснил Апраксин и, вероятно, увидев, как сдвинулись брови у чекиста, быстро добавил: – Нам переждать надо было, а потом бы мы утекли.
А Садовский ему вторил:
– Вы ничего не подумайте, мы бы обязательно сбежали! Обязательно! Мы бы этих сволочей попереубивали и, как только появилась бы возможность, сразу бы ноги в руки, и только они нас и видали.
«Наивные», – хмыкнул я, помня о том, что в таких формированиях очень любили повязывать новичков кровью. И не просто кровью, а кровью своих бывших боевых товарищей.
Воронцов это тоже, вероятно, знал, а потому скептически отнёсся к их словам, резюмировав:
– Так значит, вы перешли на сторону врага и помогали им убивать наших людей? – Он показал на одну из стенок палатки, подразумевая, что то, о чём он хочет сказать, находится в той стороне, и уточнил: – Это ваших рук дело? Вы им помогали убивать советских граждан?
– Нет! Клянусь – нет! – закричал Садовский. – Я без сознания был в то время. А Роман Петрович с тяжелым ранением. Нас сразу сюда отнесли. А потом, когда я очнулся, они меня на допрос повели. Я увидел, что там наши лежат. Они уже к тому времени всех расстреляли, нелюди поганые! Потом меня избили и вновь сюда приволокли. И я тут был. А потом пришёл вот этот и стал пугать.
– Это и есть тот самый Витолс?
– Да! Он, – подтвердил Апраксин. – Не знаю, что с ним случилась. Когда в усадьбе с ним общались, нормальный человек был. Не очень, конечно, новую власть любил, но никогда сильно против не высказывался.
В этот момент отодвинулся брезент, закрывающий вход, и, просунув голову внутрь, подпольщик чуть нервным тоном доложил:

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71344033?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.