Маленькое ВСЁ
Маленькое ВСЁ
Олег Сергеевич Селезнёв
"Маленькое ВСЁ" – это книга, в которой волны чувств переплетаются с тишиной бескрайних полей. Каждая страница раскрывает уникальный взгляд на мир, где мечты и страхи, одиночество и надежда становятся живыми героями. Это путешествие сквозь океан безмолвия, где слова превращаются в маяки, а истории – в плавучие острова. Здесь реальность переплетается с метафорой, а каждый рассказ – это попытка понять себя и Вселенную. "Маленькое ВСЁ" приглашает читателя остановиться, вдохнуть глубже и увидеть красоту там, где её, казалось бы, не должно быть.
ОН БЫЛ ВОЛНОЙ
«Посмотри, мёртвые тянут свои руки из-под земли. Хватит ли им музыки внутри?»
Он был волной, но за счёт того, что его океан бушующий, неспокойный – он не мог оставаться там, на берегу, куда его постоянно гнал ветер мечты. Да, он должен учиться жить в этом бескрайнем, безжизненном пространстве своего океана.
Иногда он видел чужих птиц, настолько живых и непохожих на него, что он сразу же придумывал рыбу внутри себя, лишь бы они остались с ним и были счастливы. Но птицы улетали. Рыба придумывалась слишком худой и не похожей на обитателей тех наполненных жизнью, далёких мест, из коих почему-то птицы стремились на все четыре стороны.
Он мог придумывать целые плавучие острова с красивыми и сильными жителями, но сам был так слаб и печален, что ему оставалась только память: еле-еле сияющий маячок в никуда.
Но не всегда он был так одинок и бессилен! Иногда на сушу, куда он так яростно пытался приливать, – приходил маленький живой человечек и долго, долго смотрел на него, на птиц, на острова и куда-то вдаль. И тогда он чувствовал, что это тоже он! Он стоял на берегу и мечтал: о прикосновениях, о девушке, кормящей с рук счастливых, невесомых птиц, об её улыбке, о равнодушных рыбах, о волнах. О волнах, которые никогда не превратятся во множество живых, бегущих к своей мечте ножек.
Ему становилось жаль океан.
И он уходил домой.
НОВЫЙ СУМРАК
Есть такая мысль: мы не можем друг друга найти в космосе лишь потому, что мы злые и запрятаны друг от друга максимально далеко.
Я слышал поезда, идущие достаточно не близко от моей квартиры.
Ветер, сверчки, стук колёс – вот моё ночное радио.
Мысли о будущем геройстве, спасении какого-нибудь слабого человека, о сотнях стихов, изменяющих этот мир – завтрашний день давал надежду.
И я, убаюканный этими мечтаниями, принимал мир. Мир входящему.
А солнце снова приходило, шептало о сказках, рождающихся прямо здесь, за порогом – и мы делали шаг навстречу.
Дни уходили, мы уходили..
Конечно, гораздо медленнее, чем дни, – но мы не возвращались более.
Соль. Много соли на наших кроватях. Мы снимаем простыни, пытаемся вытряхнуть их, – лишь бы лечь спать, лишь бы ничего не мешало, не свербело. Но соли всё больше, и дни всё так же кромсают нас разными холодными оружиями. И больно спать. Больно просыпаться.
Больно жить.
Больно умирать.
Больно, когда больно.
Больно, когда не больно.
Мазок кистью, и глыба времени тревожится, изменяется. Господь вдохновенен. А мы никчёмны, ленивы, некрасивы…
Бог разозлится на нас и в определённый день начнёт карать своим светом. И все убегут кто куда, а я убегу в свой подъезд и начну молиться, лишь бы остаться в живых.
А на следующий день придёт очень печальный мужчина, который видел Бога Карающего.
Все будут спрашивать его: как же выглядит Бог?
Он улыбнётся и скажет: свет, земной, домашний свет! И от того, что он так близок сердцу, – от этого все ваши печали.
– «Почему же ты сам так печален после встречи с ним»? – спросят его.
– «От того, что он прячется от меня на самом видном месте, и я уже слишком взрослый, чтобы играть с ним . И есть ли ещё время, чтобы просить прощение? Буду ли жив – через мгновение дня, лета»?
И пришёл сумрак
Заревели фонари.
А люди шли,
А дети мечтали.
Повсюду ночь -
Вечный мазут.
Всё пройдёт, все умрут.
А ты молчи, пока тебя слушает Бог
О главном лучше молчать.
ВЫСОКАЯ ТРАВА
Мы играли в футбол. Трава хлестала нас по лицу, оставляя глубокие следы и память об осторожности. Иногда казалось, что на поле только я один, но игра продолжалась, и счёт был явно не в нашу пользу. Какая странная игра, думал я. Трава не позволяла сблизиться, почувствовать родство, понять, что движет этими людьми. Я знал, что они стараются, и в этом не было сомнений.
Меня не интересовали технические моменты, не интересовало, почему трава не приминается от столь активной с моей стороны игры.
Меня интересовала только команда и возможность предугадать направление их мыслей, их желаний, чтобы в какой-то чудесный момент отдать нужный пас и подарить радость своей команде.
Но я боялся! Боялся, что играю на радость врагам и в их интересах.
Я постоянно думал о возможности полёта.
Взлететь бы над этим полем и увидеть всю игру сверху, увидеть правду …ведь достаточно только одного действия в нужном направлении…
НЕ ОБРАЩАЙ ВНИМАНИЯ
Я одинок
«У меня есть весь мир,
но нет тебя.
Лишь чувство
словно на кончике антенны насекомого,
что ты
где-то невыносимо рядом».
Я слышу тебя в сочетаниях нот. В родных сочетаниях. В сочетаниях запрятанных в стогу чужой музыки
Запрятанных ворами.
Но я находил – и твой голос уже был у меня в памяти, правда, всё так же – на грани собачьего нюха.
Моё тело мерцало.
Оно было и крепостью, и тюрьмою: в зависимости от расстояния отчуждения! Чем ближе сквозило смертью, тем быстрее я забывал тебя в своём заключении. Но стоило мне увидеть этот свет, отражающийся от железных прутьев моей глубоководной темницы, я вспоминал.
Все метафоры, образы, идеи разом переворачивались с ног на голову, и я уже шёл по бескрайнему полю – навстречу нашей любви.
Я начинал видеть!
Видеть тебя не только в музыке, запертой внутри.
Я лизал глазами голубое сладкое мороженое и всем своим исчезновением прыгал тут же в зелень твоей радости.
Я уже словно и не терял тебя..
Я забывал, что такое лес, игра в прятки..
Я выходил из одиночества и преданно служил твоей красоте до наступления ночи.
Ствол у дерева обрастает корой, как защита. Нежность дерева подвергается ежесекундной опасности. Нежность очень питательна, сладка. Самки богомолов любят откусывать головы своим принцам.
МИР
Напиши мне песню, мир, да так, чтобы я слышал её в движении травы, в постоянном страхе маленькой птицы перед неуклюжими, неспокойными тварями огромного роста, чтобы я шёл вперёд и знал, что всё исчезнет, умрёт, – всё, во что проникнуты мои мысли и глаза, когда-то сморщится, отдаст свои воды, годы и смысл.
Напиши мне песню про сверкающий, полный жизни, далёкий и одновременно очень близкий взгляд живого ребёнка, который уже старик, ведь время – это призрак, это очень быстрый призрак.
Деревья растут в солнце, но мечта – она здесь и сейчас, а ты сам никак не защищён: тебя спокойно и без раздумий срубит такой же живой, как и ты.
Человек легко сходит с ума: мамы скидывают своих детей с окон, папы насилуют своих красивых маленьких дочек и сыновей. Внуки убивают своих бабушек и дедушек.
Напиши мне песню про то, как мы все невинны сначала и как виноваты в конце, как любопытны и проникающи наши желания, когда мы влюблены, неважно во что: в человека, в идею. Важен холод, который неизбежно наступает, когда всё тайное пожирается нашей сущностью.
Напиши мне песню про единение, про то мгновение, когда точно знаешь, что ты – и трава, и птица, и дерево, и лесоруб, и животное, и охотник.
И печаль, которая пропадёт, когда придёт солнце.
02.08.2020
Зачем ты лезешь на дерево? Зачем всё выше и выше?
Круглые, блестящие, постоянно разные или чудесно одинаковые… На автостанции или около дома… У тебя в какой-то момент их становится больше, и ты горд, хвастаешься передо мной… А потом идёшь прятать, чтобы я случайно не обнаружил и не взял себе. Но я видел, я следил, куда ты идёшь, и потом взял весь пакет себе, а тебе не сказал… У меня их стало очень много, но… кому теперь показывать их и перед кем хвастаться? Сейчас я вижу, как ты лежишь в этом своём последнем ящике… И больше нет деревьев, гаражей, пожарных вышек… Только ты, земля, снег, птицы, память.
Ты слышишь мой голос, мне одному принадлежащие интонации, изломы… Я радуюсь, что ты откровенен со мной, когда показываешь фотоальбом со старыми фотокарточками. «Это моя мама», – говоришь мне, но я слышу печаль и вижу в твоих глазах просьбу… Просьбу соприкоснуться с твоей печалью и понять тебя… Я понял, что после этого мы стали лучшими, близкими друзьями… Даже если потом твои кости прибавили пару десятков сантиметров, твои волосы потеряли блеск, ясность и запах, а ты запутался в этом калейдоскопе непонятных картинок и отказался слышать мир, который хочет быть тобой. В твоих глазах уже не было тех песен, фонтанирующих изнутри, с самого дна твоей чудесной безнаказанности. Но иногда и у меня получалось запеть в один голос с тобой – и тогда ты знал, что мы – одно, мы – навсегда. Сейчас я ещё здесь! Я иду по серой, пыльной дороге, солнце падает на черную, необъяснимо ночную траву. И я слышу, как она шепчет: «СЧАСТЬЕ ЗДЕСЬ, пошли в путешествие». Что для этого надо? – кричу безмолвно… – Просто остановись…
Твои глаза закрыты, руки упокоились на груди, ноги больше не будут менять цвет и обувь. Земля – твоё одеяние… Всё возвратилось обратно… Кроме песни, безмолвно источаемой тобой… До перегруза, до зашкаливания… Но я здесь, и очень толстое стекло между нами… А она всё красивее и невыносимо громче, а я всё дальше и глубже. Я – точка. И нет микроскопов и подзорных труб: есть только ящик, ты и я… и бестолковая, глупая крышка, до одури, до смерти влюбленная в разлуку.
БЫЛО СНАЧАЛА ЛИЦО
Было сначала лицо.
Оно было прекрасным, недосягаемым.
Печали почти не касались его.
Ветры старательно сдували молодые морщины, а мамы вовремя звали домой.
И не успевало лицо упасть в грязь.
Зато успевало за один-единственный бесконечный летний день
спеть все песни мира:
каждой клеточкой своего небесного состава,
каждым сверкающим отражением,
оттуда-сюда пойманным в ловушку взрослеющих глаз.
Но лицо ещё не согрешило!
Не коснулось оно гибельного сквозняка,
ворующего живые молитвы из окон-пор
вседоверчивого лица.
Сквозняк кружил где-то там, далеко-далеко,
словно был он неправдой,
выдумкой праздной, поэта смерти.
И никогда, никогда, никогда —
любило это лицо.
Наступает вечер. Краски убегают.
Зелёное чернеет, голубое чернеет,
а лицо всё ещё верит в себя.
Верит!
Уходя в ночь.
ОНИ ХОДИЛИ
Они ходили вдоль берега, пытаясь влюбиться в горизонт.
Старый мир давно сгнил.
В людях не осталось ничего.
По крайней мере, ничего того, что раньше оберегали, прятали и отдавали только тем, кто выбросил все свои ножи.
Что там, за горизонтом?
Новый ли мир или старый в новом обличии?
Это было всё равно.
Ведь главное – чтобы он сумел полюбить горизонт и этим самым создать мост через океан боли, страха и безнадёжности.
Закат стремился забрать их в ночь, растворить и выбросить, как ненужные тени.
Но уже было поздно кого-то обманывать.
Внутри него горело отчаянное солнышко, а его друг полностью снял свои страшные, отталкивающие доспехи.
Они пошли по воде,
ничуть не промахиваясь
и не давая себе шанса упасть в бездну забвения.
Кто знает, может, кто-то из них уже давно любил горизонт, пытаясь подарить это всем, кто способен сбросить кожу, опаляясь новым светом оттуда, извне?
КЛОЧКИ ..и немного о БОГЕ
…Как можно писать так, словно это последний раз? И главное, о чём можно написать, чтобы взять это с собой на необитаемый остров, в космос? Если допустим, всё человечество умерло, вот внезапно взяло и исчезло, нужно ли будет тебе, последнему, какая-то книга, стихи?.. А если вдруг всё-таки понадобится, что там должно быть написано?..
Пустые улицы, пустые до того, что и себя в них не отыщешь, куда бы ты ни смотрел… Ночью всё есть такое, какое оно есть, и нету тебя, потому что ночь! А ты – человек! Только себя везде и видишь… Ночью новый мир рождается, и ты этому помешать не сможешь…
Лучшее время для прогулки – это ночь, лучшее место для раздумий, решений – это кладбище…
Время стекает по стенам, время в отсвете Солнца на древних скалах… Ветер сдувает песок в пустыне, ветер и песок, послушный песок…
Можно ли описать целый мир, уместив его в одну картинку-слово, и каким шаманом должен быть человек, чтобы максимально широко понять, вместить, переселиться в эту картинку-слово?
Грандиозность простора! Вдалеке огни домов… Там кто-то живёт… У него своя семья, своё любимое место посреди бесконечной вселенной… Ему может сейчас хорошо, а может и грустно… Во всяком случае, мне этого не видно…
Я вижу реку, ночь… много окошек в небе, в которых горит свет, там сейчас живёт Бог и пьёт чай… самый вкусный чай во вселенной… а может, ему тоже грустно, и он сидит у окна и смотрит так же, как и я, на реку… на своё отражение… на это дерево, склонившееся к воде, но в мечтах тянущееся туда, вверх, где горят огни, и может быть, там лучше, и шире, и живее… чем тут, около реки, ночью, среди журчания насекомых… А если бы дерево всё-таки доросло до туда, куда оно так постоянно тянется в мечтах, доросло, а там вместо доброго, всепонимающего Солнца горячая, бесконечно опасная вблизи звезда! Стало бы дерево счастливей, чем тут, ночью, около реки, наедине со своей мечтой о Солнце? А трава? Трава шепчет! Шепчет о чём-то таком земном, пахнущем снами и картинками, в которых обязательно должна быть тишина, пусть даже нарисованная чёрными бездонными красками… но это, наверное, для того, чтобы никто не тревожил траву… потому что чёрное и бездонное вдруг окажется всего лишь портьерой, за которой дверь… Зелёная дверь для смелых… Да, сейчас ещё только ночь! Даже если у вас светит Солнце и вы идёте на работу или в школу, ночь никогда и никуда не уходит, она всегда где-то очень внутри и живёт!..
И кстати, свет в окошках, где живёт Бог, никогда не гаснет ночью! Он сидит у окна и смотрит на реку ночью, на своё отражение!
ДАЖЕ ТАМ
Мы с тобой за одно, мой друг, заброшенный в другое время – утром, ночью, днём, вечером, во время запрета или дождя, печали или праздника, или просто несмотря ни на что – в каменных, кирпичных, деревянных, телесных, в каких угодно самовольных тюрьмах
Радость твоя и моя об одном и том же.
Сколько бы долго нас не было рядом.
Словами, улыбками, движениями, звуками, печалями, красками – расскажи мне о своих птицах и одуванчиках, о времени и луне, о беспросветной тоске по мне.
Так передай же весточку оттуда, не умирай, не оставив мне карту, по которой мы вновь найдём друг друга!
МЫСЛИ
Какие твои мысли, сидя и смотря, как они здесь бегут?
Ты можешь учинить им проблему или засыпать некоторых песком.
Мимо едут по шоссе, унося с собой куски ненужной памяти, но ты сейчас ребенок, и она рядом! Такая близкая, печальная, настоящая… что-то вспоминает.
Но ты сейчас не с ней! Ты бежишь в нужную норку, ты полезный и не понимаешь, что мир огромен, а тебя всё равно раздавят, потому что они здесь ходят, издают громадные звуки или просто молчат. А те, кто поменьше, наблюдают сюда. Здесь смерть и работа, нужно многое сделать или просто успеть сделать, но может быстро наступить ночь, и от тебя останется только раздавленный кусок плоти и немного жидкости.
Но ты сейчас ребёнок и едешь домой в 19:30 по расписанию, а те, кто бегал, исчезли… даже из твоей памяти исчезли. Они так и остались здесь, без тебя. А ты едешь и в окно смотришь, как оно всё живёт без тебя.
КОГДА СТРАШНО.. (Чем-то обьединенные зарисовки, разделенные троеточиями)
"Они сказали ему: "Нам виделись сны, а истолковать их некому". Иосиф сказал им: "Не от Бога ли истолкования? Расскажите мне". (Бытие, 40:8)
Проходит время. Ты передвигаешься по затопленной улице и видишь, насколько красивы дома внутри, но тебе нельзя заходить – можно только наблюдать и пытаться запомнить последовательность с первого раза. Дома похожи на однокомнатные одноэтажные прозрачные помещения, большой мертвой гусеницей лежащие от горизонта до горизонта. С другой, недоступной стороны домов – закатное, последнее на сегодня солнце. Оно освещает дома и наполняет твой путь светлой печалью. Вода прибывает, и уже немного страшно двигаться дальше – путь в ночь, в ночь, которая бесповоротно поглотит тебя, заполнит лёгкие и замурует глаза. Но с другой стороны прозрачных домов, словно бы, жизнь. Ты смотришь на дверь, единственную дверь в этом бесконечном и однообразном скоплении домов, но если её открыть, тогда вся твоя ночь хлынет в эти прекрасные и такие далёкие для тебя дома. Ты продолжаешь путь, путь в ночь.
Был период в моей жизни, когда вся жизнь начиналась исключительно ночью. Мы очень любили гулять, но не как обычно – разговаривая и впустую тратя энергию. Мы гуляли молча, в наушниках, каждый слушая свою музыку. В эту ночь в моём плейлисте оживал Филип Гласс, а мы договорились снова пойти гулять по кладбищу. Проходя мимо могил, памятников, смотря на эти, еще живые на фотографиях, лица, понимаешь, насколько печально и непредсказуемо время обмануло этих людей. Особенно тяжело проходить мимо детских могил. Ты клянёшься этим маленьким созданиям еще раз прожить отпущенное им время, приглашаешь их в себя, обещаешь им всё, что рождает твоё отцовское чувство. Но сейчас, без тебя, когда ты уйдёшь, останутся только глаза – замкнутые, застывшие, ещё живые глаза, глядящие куда-то туда, где всё ещё продолжается.
Роли в реальности исполняли:
диван – существо, имеющее многие мягкие и снотворные свойства;
дедушка – вымирающий вид носителей древнего сознания;
телевизор – паразит, симбиотически продолжающий существовать за счёт поддержки преданных и абсолютно, почти во всём, доверяющих ему телезрителей;
внук – потенциальный хранитель и селекционер многих видов внушаемых ему отовсюду воздействий, ароматов и единородных шептаний из сияющего Никогда;
бабушка – специалист по коммуникациям между учебниками и головным мозгом внука, источник пищевого наслаждения и неиссякаемая кладезь печального миросозерцания.
Дедушка лежал на диване и смотрел телевизор. Внук сидел в кладовке и в темноте слушал все звуки, исходящие из квартиры. Бабушка мыла посуду и поливала цветы на кухне.
Подробное описание сознания внука в момент нахождения в кладовой между кухней и большой комнатой:
"А вдруг подо мной откроется люк в другой мир, и я буду единственным, кто там побывал? Я узнаю все тайны и быстро вернусь обратно, успею с дедом посмотреть "Терминатора". Внимание, вызываю по внутренней связи личного гнома. Прием, прием. Требуется допуск на нижние уровни мимоквартирного бункера. Задержать дыхание. Погружение в мимоквартирную материю началось. Лишь бы не заметила бабушка. Я быстро…"
Подробное описание сознания бабушки в момент нахождения на кухне при поливе фиалок и гераней:
"Надо сходить к Зое, у неё я видела синенькие фиалочки, возьму отросточек. Так, там у меня картошка не подгорела? Надо колбаски нарезать. А завтра, тогда уже не загадамши, на рынок схожу – возьму красненькой картошечки, окорочков. Поликарпычу надо носочки купить. Олегу тоже надо, а то в школу уже в рваных ходит".
Подробное описание сознания дедушки в момент симбиотического взаимоудовлетворения путем возлежания на диване и просмотра новостей:
"Опять болит. Или дозировки не те выписал, или вообще не то назначил. Завтра схожу и буду требовать – двадцать пять лет в милиции проработал, можно и уважать уже начать. И на почту надо зайти – неделю как должен был уже новый номер придти. Ты в ящике "ЗОЖ" не забирала?" – кричит бабушке.
Внук, уставший путешествовать по другим измерениям, с шумом вылазит из кладовки. Бабушка недовольно ворчит в его сторону. Дедушка переключает канал – начинается "Терминатор". Внук преданно ложится рядом с дедушкой и ощущает себя частью всего, что есть в этой комнате.
А в окне живёт отражение. Оно рождается, когда на улице становится темно и в домах загорается свет. Оно тоже преданно всем, кто есть в этой комнате. Но когда всё заканчивается и выключается свет, окно умирает, и луна становится его частью. Внук ложится спать, а окно начинает пропускать через себя всё, что скрыто днём, и комната наполняется сказками луны и ночи. Внук засыпает.
…
Странный человек жил на Земле. Странный для других, для себя – терпимый. Он не любил абсолютно всё человеческое творчество: не слушал музыку, не смотрел кино, не читал книг. Считал всё это искусственным, декоративным, созданным лишь для эстетического удовольствия и не имеющим никакого соприкосновения с настоящим. Но как можно быть человеком и не наслаждаться творениями себе подобных – гениальными, смелыми, откровенными людьми? Значит, в его жизни было что-то ещё? Да, было. С его точки зрения, у него было всё остальное – весь мир, за исключением человечества. Всё, что творится не специально, для чего-то. Всё, что не имеет замысла и хитрого расчета. Творения реальности – настоящей, не выдуманной кем-то реальности – интересовали его. Ночами, созерцая волшебные аккорды проезжающих по потолку машин, он открывал в себе другое. Грустный разговор ветвей и листьев на стенах воспитывал его намного солнечней, чем всё смутное и больное сознание человечества, покалеченное миром, в котором оно существовало.
…
Ты убираешь взгляд с асфальта, и твоя нога становится правосудием для бесчисленных букашек, ползающих в случайных местах. Но стоит только сосредоточится на асфальте, и смертоносное орудие под контролем. Ты – мир, проходящий по живой дороге, приютившей на себе бесчисленные виды других миров. Кто знает – кто меньше, а кто больше из вас? "Возвышающий себя унизится, униженный станет всем", – Бог сказал!
…
Весной снова жгли траву. Всюду стоял этот запах догорающего прошлого. Мы шли к далекому дому, что через дорогу, и приходилось пересекать небольшую, заросшую травой и кустами аллею. В эту весну это было легко – детишки сделали своё дело и подожгли сухостой. Мы шли по уже протоптанной кем-то тропинке, и на середине пути я заметил что-то очень сильно обгоревшее. "Шапка", – подумали мы. Но подойдя ближе… Это был щенок. Он лежал лапками кверху. Видимо, когда огонь застал его врасплох, он не смог перебороть страх и прорваться сквозь пламя. А может, всё было совсем по-другому. Никому уже не интересно. Детишки сидят дома, играют в компьютеры, а снаружи такой странный и не симпатичный мир, с которым мы все так боимся по-настоящему встретится один на один. Ведь ясно же, кто выйдет победителем. Но почему так важно именно победить? Разве друзья побеждают друг друга?
…
Когда страшно, нужно очень много с кем-нибудь говорить. Лучше всего – с детьми. Они весёлые, и от них не пахнет смертью. Забываешь, что может быть страшно. Твой кубик-рубик становится очень податливым и позволяет делать с собой всё, что не приводит обратно в страх. Он снова смотрит синей стороной в небо, а зелёной – в лето.
…
Почему над каждой детской могилкой не светит своё персональное солнышко, как маяк? Я не вижу его. Я вижу только глаза – глаза, взятые как бы напрокат у жизни, с застрявшими, замурованными мечтами в них. Счастливые, продолжающие верить и надеяться глаза, но теперь лишь на фотографии, в вечном "здесь и сейчас". Кто знает, сколько жизни в застывшем мгновении?…
Вы верите в то, что мы все, с самого нашего рождения, тяжело больны? – спросил я своего путника, вместе со мной карабкающимся на эту гору.
Мы все надеемся, что если Его искренне попросить, Он сжалиться, увидит, как нам плохо, и поможет, – сказал мужчина и продолжил карабкаться.
Как и все тысячи человек – дети, старики – все стремились туда, где ждёт избавление и счастье. "Да поможет нам Зевс", – казалось, прошла вечность, когда мы с ним достигли вершины, и нашему маленькому взору явился Он, восседающий на странном и огромном троне, словно бы состоящим из одних только глаз, в каждом из которых навечно застыла надежда и жажда продолжения. Он был очень уставшим и сидел на троне, устало подперев свою голову могучей, ещё не сломленной никем рукой. Его жена, Фемида, сидела рядом, в его ногах, и плакала. Струи её слёз собирались в реки и стекали с другой стороны горы, впадая в целый океан.
Я, совершенно поражённый их размерами, уже и не надеялся, что услышат именно меня, потому что тысячи людей стояли в жутко громком и в то же время безмолвном страдании и смотрели с громадной, чудовищной надеждой на Зевса и Фемиду. Я закричал:
Помоги мне избавиться от болезни! Я очень устал бороться! Дай сил, о, Великий, помоги мне!
Но мой голос был таким маленьким, как пустота. Мне показалось, что неспроста боги так печальны. Может, они тоже страдают, как и мы, когда не можем помочь всем на свете?
Но вот Фемида встала и подошла к огромному бочонку с водой, подняла его и перенесла в другое место – то ли хотела умыться, то ли ещё что-то. Я почему-то испугался думать о причинах, побудивших её произвести сие действие, – побоялся оскорбить своими земными думами Фемиду. Не хотел, чтобы про меня, несчастного, плохо подумали боги. Хотел всё-таки быть примерным перед ними, заискивая и лицемеря во весь свой человеческий изобретательный ум. Но боги были печальны и ни на кого не обращали внимания.
Но вот снизу на гору залезла маленькая темноглазая девочка лет 8. Она даже не обратила внимание на размеры богов и не стала кричать. Увидев небольших размеров камень, она забралась на него и тихонечко что-то прошептала в сторону Зевса. И тут, в первый раз, я увидел, как изменился в лице Зевс. Он встал со своего трона, просто сияя от счастья, и, наклонившись своим огромным божественным ухом к несчастной девочке, очень долго внимал всему тому, что девочка искренне шептала богу, словно другу. И когда девочка замолчала, она впервые улыбнулась.
Зевс выпрямился во весь свой вселенский рост и огромным голосом произнёс:
Да сбудется!
И девочка исчезла, а вместо неё вверх полетел солнечный воздушный шарик. Боги долго смотрели ему вслед, а мы там, внизу, изобретали, хитрили, выдумывали, как обратить их внимание к нам.
В другой раз мне приснилось про последнее испытание в жизни очень верующих людей. Мы все шли по очень большому храму, очень счастливые в душе – мы знали, что нас ожидает очень большая встреча, чудо. И когда мы все подошли к последнему помещению, где за порогом – огромное чудо, мне почему-то не захотелось туда идти. Уж не знаю, почему. Я пошел в другую сторону.
Когда я вышел из храма, я посмотрел на него издалека и ужаснулся. Я все резко понял. Люди заходили в эту последнюю комнату, которая была что-то наподобие чистилища, святого огня, и, счастливые, сгорали там. Дым шел из храма, пахло страданием, сгоревшими мечтами, не знаю ещё чем. И тайный звук шел, когда люди горели. Это необъяснимый сон, но очень мудрый.
Потом, когда уже много людей сгорели, этот храм, как глобальная неземная матка жертвоприношения, просто вспухла и взорвалась. И вокруг все человеческое полетело ошметками – все мечты, все боли, все надежды. Такое невыразимое спокойствие, осознание наступило потом. И я проснулся, очень вдохновленный сном. Я, конечно, очень сжал его – там много подробностей было.
Вот сейчас еще прочитал, что Метида – дочь Океана.
ЗАСТУКАЛ
Он, проходящий мимо меня,
двигающийся, как он хочет,
живущий где-то там, отдельно от меня.
Ты играл со мной в прятки.
Но сейчас ты неосторожен, проходя мимо меня.
Думая, что я не буду искать тебя, если ты позволил себе быть рядом.
Я считываю твои движения, ищу твой ритм, незаметно для себя самого нахожу его внутри нашего мира.
И мне снова одиноко и нерадостно: ведь вас так много, проходящих мимо, словно вы все разучились играть со мной в прятки.
ПОДВАЛ
Я должен называть тебя войной? Даже когда светит солнце и мне улыбаются дети?
Они выходят откуда-то оттуда – из деревьев, из травы, из тени, оставшейся там, в глубине. А мне ничего не остаётся – я сейчас пулемётчик. Я должен следить за всеми за ними – теми, кто плачет сюда, чтобы быть услышанными, обнаруженными и принятыми слепцами.
Теперь я пулемётчик, мой патронташ – слова и ноты, а мой прицел – я сам, сосредоточенный, намертво прикованный к своей огневой позиции. Но кто рядом? Я докладываю о рубежах, отвоёванных мной, в пустоту. Я радуюсь своим незначительным победам с кем-то, кого не было рядом, когда они почти смогли выбраться полностью. Но я смотрел туда и закидывал отчаянно своими бледными, словно всегда последними гранатами. Незаметно кто-то помогал мне, пополняя мои боеприпасы и не бросая меня в сложном бою. Однажды я видел его спину и почти уничтожил его собой, если бы не догадался вовремя отвернуться и постараться забыть. Но я храню это в себе! Прости меня, что убиваю или делаю больно тебе своею земной, непомерною тяжестью. Но где-то там, когда-нибудь я буду твоим другом, благодарным тебе за то, что терпел меня и пытался всегда успеть ради них, мирных, не знающих истории этой войны, описаний и списков жертв. Но вот я снова отвлёкся, перезаряжая ленту.
СМЕРТЬ
Он проснулся рано утром, когда солнце ещё почти только появилось и совсем смущённо посмотрело в его комнату.
Прошло всего 2 месяца после того, как все его родственники внезапно умерли, но он не мог никак привыкнуть спать на кровати, которая стояла прямо на могиле его матери. Ему было не по себе от этого. Во-первых, приходилось постоянно следить за чистотой в квартире, открывая окна, – землю, конешно же, разносило по всему паркету, но это полбеды. Сложнее было правильно установить кровать ровно на могильном холме, не подпортив при этом его форму. У других это получалось лучше, чем у него, – они не грустили, как он. Например, когда у его подружки внезапно умерли сразу 3 сестры и тётка, то свою кровать она поставила поперёк трёх холмиков – это было модно, идти против правил у молодёжи. Но она не плакала, она, как и все, улыбалась и легко при этом засыпала.
Вообще, он не любил выделяться. Когда вся его семья внезапно умерла, он сделал всё, как и все: протянул верёвку вдоль северной стены и там уже сделал 3 холмика – для отца, для бабушки и брата.
Было принято ставить кровать на могилку матери! Ну, хорошо, он и тут не погрешил против правил.
Но он не мог улыбаться, как они, не мог так легко относиться к смерти.
УБИЙЦА ТИШИНЫ
Я убийца тишины!
"Извините, что убил вашу тишину", – говорю травинкам, свирепо и беспощадно задевая их своими ногами, даже если стараюсь делать это предельно тихо.
"Вот он я какой! Прибыл к вам весь одетый в ненужные вещи, мысли… вечно убегающий от ответственности".
"А вам всем не нужна одежда, не нужны стихи, правила поведения, приличия".
"Вы сами – одежда и стихи".
А я сейчас – убийца тишины!
Образец того, каким не нужно быть в этом мире.
Громкий, злой, нарушающий всё и вся, разрушительный, глыба неестественности, упавшая на нежную и красивую букашку тишины, тень настоящего, умирающая, как только свет увидит меня, обнаружит… и пристрелит.
Я убийца тишины, а вы все – мои судьи!
Вы – такие разные и непослушные, такие смелые, живые, радующиеся всему, кроме нас – пластмассовых и пластилиновых. Настоящих воров света, взаймы живущих и терпение испытывающих. Терпение мира непобедимого.
Но колокол всегда звонит вовремя!
И тишина всё крепче и яростней заволакивает нас, пока не выдавит всё, чем мы являемся по-настоящему:
Сгустками страха, вредными и уродливыми.
Радующимися темноте и праху своих черно-белых мыслей.
Радующимися, когда всё для себя и вопреки ВСЕМУ.
Я убийца тишины, но мне печально и стыдно.
Простите, я ухожу.
ИКИЧНАВУДО
Восход.
Огромные мохнатые тополя следили за детьми, как старшие братья. Некоторым они про многое молчали, а кто-то сам разговаривал настолько широко, что разобрать, о чём молчат тополя, было не то чтобы невозможно, а просто неинтересно.
А потом тополя срубили, и детей начал воспитывать компьютер. Но какое такое может быть воспитание от бездушной железяки? Поэтому дети тоже стали становиться какими-то механическими и предсказуемыми. Иной раз и не отличишь, кто перед тобой – компьютер или ребёнок. По крайней мере, я давно не встречал детей, в которых жили бы тополя и свежий солнечный воздух.
Заборы стали выше и твёрже, двери в квартирах теперь закрывают на замок или даже на два, а настоящих бабушек, всепоглощающе сидящих на своих деревянных постах, ужасно малое количество – две-три на город, а всё остальное бабушками называть не рекомендую. Так, самоучки. Ничего более. Бабушки не появляются в городах, где от безделья срубают последние деревья, где с безумной эстетичностью косят неугодную и некрасивую траву, а кусты превращаются в квадраты. Нет, не вырастут здесь правильные бабушки.
Исход.
Говорят, что мечта – это когда что-то зовешь, и оно постепенно приходит, как пазл, который несмышлёный ребёнок разбросал по комнате.
Первый летний день. Утро.
Он проснулся от настырного, словно муха, солнца. По крайней мере, оно смогло его найти даже во сне, чтобы вытащить за шкирку, как непослушного котёнка, и ткнуть мордочкой в реальность, типа: "Знай своё место и не расширяйся раньше времени. Дорасти сначала до моих солнечных лет и гадь тогда, где хочешь, а пока будешь гадить в специальных для этого местах и убирать ты будешь не только за собой, но и за другими, в порядке дежурства, конешно. Вообщем, смотри и запоминай. Смотри и запоминай. Смотри и поминай. Най-най", – повторял он спросонья, не совсем понимая, кто он сейчас и где.
"Тьфу ты, че только не приснится", – сказал он про себя и крепко зевнул, потягиваясь всем телом в разные стороны. Встав, первым делом он подошёл к окну и понимающим взглядом посмотрел на очень древнее воронье гнездо. Мама-ворона кормила воронят, дети что-то строили в песочнице, и где-то должны были быть одуванчики. Да, где-то должны одуванчики быть. Но под окном было пусто, и в соседнем дворе тоже. Картина вышла неполная. Он первый раз ругнулся матом и, чтобы наконец-то полностью насытиться, пошёл в другую комнату, к другому окну, выходившему на заднюю сторону дома, всю поросшую небольшим лесочком, цветами и травой. По крайней мере, ещё вчера тут было волшебно. Но теперь… Но теперь и здесь трава и так им любимые цветы были полностью уничтожены. Повсюду стоял мёртвый и прилипающе-вопящий запах свежеубитой травы с его домашними, родными одуванчиками, которые каждую весну делали его утро правильным, счастливым и как бы удавшимся. Он ещё больше ругнулся и почему-то более не захотел оставаться дома, решив, не завтракая, тут же отправиться на прогулку.
Когда он уже открыл входную дверь, краем глаза он увидел нечто сильно и взывающе блестящее на кухне. Что-то незаметно скользнуло в мыслях, и он остановился. "А что?" – подумал он. "Уже и так край". Взяв свой рюкзак, он положил это на самое дно и вышел на прогулку. Пятиэтажные дома мирно и понимающе смотрели ему вслед, ему, не до конца осознающему, что сегодня пошло не так.
Но, перейдя дорогу, что-то внутри постепенно стало приходить в себя. Нетронутые, целые, дикие государства одуванчиков неспешно росли вдоль проезжей части, улыбаясь и переговариваясь со всеми понимающими их. Он тоже облегчённо вздохнул и улыбнулся в ответ, уже думая возвращаться домой и сделать себе наконец-то стаканчик зелёного утреннего чая. Но… откуда идёт этот странный звук, вызывающий отвращение, стирающий улыбку с его, солнцем нарисованного сегодня, лица? Снедаемый непонятным любопытством, он всё же домой не пошёл, а завернул за поворот.
Худой, угрюмо одетый во всё чёрное мужик с сигаретой во рту и баночкой пива, поставленной сверху на кучку никого не тронувших, нагло убитых им одуванчиков, мирно выполнял свою работу равномерными движениями: справа-налево – замах, вниз – и вот падают целые деревни и города травы. Вот деревня Осока – замах. Село Ромашка – замах. Город Василек. Человек, любящий одуванчики, застыл, как время перед смертью. Мысли простреливали целые дыры в его доброте. "Они же не смогли тебе дать сдачи", – процедил он через зубы и тут же понял, для чего оно блестело на кухне и почему отправилось с ним на прогулку. Медленно, весь горя от безмолвной жажды мести, он подошел совсем близко к ничего не подозревающему, просто выполняющему свою работу человеку и, скинув рюкзак, достал солнце.
ЗАСТУКАЛ
Он, проходящий мимо меня,
двигающийся, как он хочет,
живущий где-то там, отдельно от меня.
Ты играл со мной в прятки.
Но сейчас ты неосторожен, проходя мимо меня.
Думая, что я не буду искать тебя, если ты позволил себе быть рядом.
Я считываю твои движения, ищу твой ритм, незаметно для себя самого нахожу его внутри нашего мира.
И мне снова одиноко и нерадостно: ведь вас так много, проходящих мимо, словно вы все разучились играть со мной в прятки.
СМОЖЕШЬ ЛИ
Ты слушаешь музыку, когда с утра идёшь на работу, и продолжаешь слушать, возвращаясь поздно вечером домой. Ты смотришь фильмы по выходным или когда есть на то силы и время. Ты читаешь слова и создаёшь необъяснимый нож, предназначенный прежде всего для поиска правильной и постоянно ускользающей жертвы в потоке сплошного необтёсанного мира. Когда-нибудь этот нож должен будет пощадить твоего единственного и такого одинокого хозяина на веки веков, и ты наконец-то сможешь любить. Может быть, не здесь, может быть, не там, может быть, не как человек, но всё-таки сам.
Ты разбросан повсюду: беспорядочно валяешься в самом центре ещё ненаступившей весны; во взгляде мёртвой однодневной бабочки, похмельно сметаемой утренним равнодушным дворником; в лицах муравьёв, поспешно строящих свой Вавилон посреди случайного островка земли на проезжей части; в чудовищно верующих растениях, не знающих сомнений и препятствий в своём детском крестовом походе сквозь ночь асфальта в родную и сияющую даль победы; в птице, залетевшей в закрытый цех фабрики, надеющейся, что окна и стены – это так несерьёзно и не существенно для воспитанника высшей школы свободы; в неутомимо просыпающихся таинствах повседневности, спасённых мудрой памятью тех, кто прыгнул в солнце и исчез, оставляя за собой лишь шёпот одолженных у вечности непроизносимых здесь слов.
И когда тебе придётся снова собраться – внезапно и незаметно, – поможешь ли ему?
ЯКОРЬ
Я якорь! Я заброшен сюда, чтобы познать тяжесть этого подводного мира. Якорь с мечтой, что где-то там, наверху, ОН – храбрый, похожий на клинок меча капитан корабля – всё-таки вытащит меня, ржавеющего всеми печалями мира, тёмного, и тут же, внезапно и безотлагательно, мы возьмём курс на "Остров сокровищ". "Да будет Солнце!" – взвою я и перестану быть якорем, удерживающим мой родной, сверкающий корабль. Я стану капитаном, всем существом похожим на клинок меча, отражающим Солнце!.. Но память глубины и того, что я был якорем, будут отражаться в моих глазах, смотрящих проникновенно туда, в воду, в тайну тёмную, куда ни один свет не знает дороги.
ОСТОРОЖНЕЕ, ОНИ ТОЖЕ ЖИВУТ..
Волосы развевались на ветру.
И если кто и бросал мимолётный чистый взгляд (без подключения к этому процессу ни ножей, ни гильотин, ни простых ножниц), то только он и видел эти полчища снов, сметаемых ветром туда – в дали дальние.
Хорошо только, что те, которые были необычайно сильны против правил природы, оставались всё там же, в волосах ребёнка, и сияли на солнце, отражая далёкий свет звёзд (ведь они же сны – и пришли они, отнюдь, не из светлых мест!).
Неуклюжие взрослые гладили ребёнка по волосам, а маленький человечек в волосах постигал методы борьбы против тех, кто пытался нарушить гармонию, разрушая крепкое его жильё, забирая слабых с собой – на произвол или свободу.
И волосы теряли блеск далёких миров.
Жёлтые, как улыбка всех солнц, – чернели и больше не радовали никого, кто задыхался среди каменной пустыни холодного расчёта.
ЭТО НЕ ПРО ОДУВАНЧИК
За то, что его жизнь не так важна кому-то.
Сорванный красивый одуванчик.
Сколько жизней солнечных положено
За победу?
Букеты, улыбки, горизонты…
Вечер.
На асфальте – одинокий бутончик одуванчика.
Его топчут ноги, уходящие домой.
Даже чистый ребёнок, открытый для всей пыли житейской, его не заметил.
Он тоже спешил домой, и в его маленькой голове сейчас совсем не было места для такой нечаянной случайности.
Да, люди будут сидеть дома, пить чай. Ведь это так здорово – сидеть вместе и пить чай, смотря в окно, в темноту…
Туда, где скоро подует ночной ветер и снова безымянный солдат отдаст свои химические элементы в общий кавардак взаимозависимых вещей.
А память о чём-то важном уйдёт так же, как и настоящее. Так же, как и одуванчик.
КУСОЧКИ ЧЕГО-ТО..
…
Я опять иду один. Я иду медленно, расслабленно. Я должен исчезнуть во всём, чтобы всё исчезло во мне. Я иду растворяться. Если солнце позволит, я забуду свет. Если позволит лето, я забуду зелёную радость. Если позволит даль, я спрячусь и буду сам по себе. Укради куски моей печали, ветер. Я дом без дверей – открытый для озорных сквозняков и мудрых врагов. Вынь из меня все цвета, трава, молчаливая земная трава. Обглодай мои кости, голодная, холодная земля. Сточи мои грани, любовь. Забудь моё имя и смой за мной все тяжёлые следы, волшебный надёжный дождь, и пусть всё снова скажет: "Ом".
…Я посмотрел вокруг и подумал: для чего мне эти берёзы, это бескрайнее, похожее на нашу печаль, поле? Для чего мне идти вперёд, выискивая то, что похоже на мою любовь, ситуации, взгляды, видения? Дети среди снега играют, возятся, улыбаются, радуются. Они не в будущем и не в прошлом. Они солнышки взаймы, поцелованные Богом при рождении.
…Всё происходит один лишь раз и исчезает навсегда. Музыкальную запись можно послушать сколько угодно раз, но будет ли она такой же? Она будет такой же в той же степени, в какой и ты сам остался тем же, но той, какой она была в момент записи, она уже никогда не будет. Она умерла, умерла как только они решили её вытащить оттуда.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71329117?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Олег Сергеевич Селезнёв
"Маленькое ВСЁ" – это книга, в которой волны чувств переплетаются с тишиной бескрайних полей. Каждая страница раскрывает уникальный взгляд на мир, где мечты и страхи, одиночество и надежда становятся живыми героями. Это путешествие сквозь океан безмолвия, где слова превращаются в маяки, а истории – в плавучие острова. Здесь реальность переплетается с метафорой, а каждый рассказ – это попытка понять себя и Вселенную. "Маленькое ВСЁ" приглашает читателя остановиться, вдохнуть глубже и увидеть красоту там, где её, казалось бы, не должно быть.
ОН БЫЛ ВОЛНОЙ
«Посмотри, мёртвые тянут свои руки из-под земли. Хватит ли им музыки внутри?»
Он был волной, но за счёт того, что его океан бушующий, неспокойный – он не мог оставаться там, на берегу, куда его постоянно гнал ветер мечты. Да, он должен учиться жить в этом бескрайнем, безжизненном пространстве своего океана.
Иногда он видел чужих птиц, настолько живых и непохожих на него, что он сразу же придумывал рыбу внутри себя, лишь бы они остались с ним и были счастливы. Но птицы улетали. Рыба придумывалась слишком худой и не похожей на обитателей тех наполненных жизнью, далёких мест, из коих почему-то птицы стремились на все четыре стороны.
Он мог придумывать целые плавучие острова с красивыми и сильными жителями, но сам был так слаб и печален, что ему оставалась только память: еле-еле сияющий маячок в никуда.
Но не всегда он был так одинок и бессилен! Иногда на сушу, куда он так яростно пытался приливать, – приходил маленький живой человечек и долго, долго смотрел на него, на птиц, на острова и куда-то вдаль. И тогда он чувствовал, что это тоже он! Он стоял на берегу и мечтал: о прикосновениях, о девушке, кормящей с рук счастливых, невесомых птиц, об её улыбке, о равнодушных рыбах, о волнах. О волнах, которые никогда не превратятся во множество живых, бегущих к своей мечте ножек.
Ему становилось жаль океан.
И он уходил домой.
НОВЫЙ СУМРАК
Есть такая мысль: мы не можем друг друга найти в космосе лишь потому, что мы злые и запрятаны друг от друга максимально далеко.
Я слышал поезда, идущие достаточно не близко от моей квартиры.
Ветер, сверчки, стук колёс – вот моё ночное радио.
Мысли о будущем геройстве, спасении какого-нибудь слабого человека, о сотнях стихов, изменяющих этот мир – завтрашний день давал надежду.
И я, убаюканный этими мечтаниями, принимал мир. Мир входящему.
А солнце снова приходило, шептало о сказках, рождающихся прямо здесь, за порогом – и мы делали шаг навстречу.
Дни уходили, мы уходили..
Конечно, гораздо медленнее, чем дни, – но мы не возвращались более.
Соль. Много соли на наших кроватях. Мы снимаем простыни, пытаемся вытряхнуть их, – лишь бы лечь спать, лишь бы ничего не мешало, не свербело. Но соли всё больше, и дни всё так же кромсают нас разными холодными оружиями. И больно спать. Больно просыпаться.
Больно жить.
Больно умирать.
Больно, когда больно.
Больно, когда не больно.
Мазок кистью, и глыба времени тревожится, изменяется. Господь вдохновенен. А мы никчёмны, ленивы, некрасивы…
Бог разозлится на нас и в определённый день начнёт карать своим светом. И все убегут кто куда, а я убегу в свой подъезд и начну молиться, лишь бы остаться в живых.
А на следующий день придёт очень печальный мужчина, который видел Бога Карающего.
Все будут спрашивать его: как же выглядит Бог?
Он улыбнётся и скажет: свет, земной, домашний свет! И от того, что он так близок сердцу, – от этого все ваши печали.
– «Почему же ты сам так печален после встречи с ним»? – спросят его.
– «От того, что он прячется от меня на самом видном месте, и я уже слишком взрослый, чтобы играть с ним . И есть ли ещё время, чтобы просить прощение? Буду ли жив – через мгновение дня, лета»?
И пришёл сумрак
Заревели фонари.
А люди шли,
А дети мечтали.
Повсюду ночь -
Вечный мазут.
Всё пройдёт, все умрут.
А ты молчи, пока тебя слушает Бог
О главном лучше молчать.
ВЫСОКАЯ ТРАВА
Мы играли в футбол. Трава хлестала нас по лицу, оставляя глубокие следы и память об осторожности. Иногда казалось, что на поле только я один, но игра продолжалась, и счёт был явно не в нашу пользу. Какая странная игра, думал я. Трава не позволяла сблизиться, почувствовать родство, понять, что движет этими людьми. Я знал, что они стараются, и в этом не было сомнений.
Меня не интересовали технические моменты, не интересовало, почему трава не приминается от столь активной с моей стороны игры.
Меня интересовала только команда и возможность предугадать направление их мыслей, их желаний, чтобы в какой-то чудесный момент отдать нужный пас и подарить радость своей команде.
Но я боялся! Боялся, что играю на радость врагам и в их интересах.
Я постоянно думал о возможности полёта.
Взлететь бы над этим полем и увидеть всю игру сверху, увидеть правду …ведь достаточно только одного действия в нужном направлении…
НЕ ОБРАЩАЙ ВНИМАНИЯ
Я одинок
«У меня есть весь мир,
но нет тебя.
Лишь чувство
словно на кончике антенны насекомого,
что ты
где-то невыносимо рядом».
Я слышу тебя в сочетаниях нот. В родных сочетаниях. В сочетаниях запрятанных в стогу чужой музыки
Запрятанных ворами.
Но я находил – и твой голос уже был у меня в памяти, правда, всё так же – на грани собачьего нюха.
Моё тело мерцало.
Оно было и крепостью, и тюрьмою: в зависимости от расстояния отчуждения! Чем ближе сквозило смертью, тем быстрее я забывал тебя в своём заключении. Но стоило мне увидеть этот свет, отражающийся от железных прутьев моей глубоководной темницы, я вспоминал.
Все метафоры, образы, идеи разом переворачивались с ног на голову, и я уже шёл по бескрайнему полю – навстречу нашей любви.
Я начинал видеть!
Видеть тебя не только в музыке, запертой внутри.
Я лизал глазами голубое сладкое мороженое и всем своим исчезновением прыгал тут же в зелень твоей радости.
Я уже словно и не терял тебя..
Я забывал, что такое лес, игра в прятки..
Я выходил из одиночества и преданно служил твоей красоте до наступления ночи.
Ствол у дерева обрастает корой, как защита. Нежность дерева подвергается ежесекундной опасности. Нежность очень питательна, сладка. Самки богомолов любят откусывать головы своим принцам.
МИР
Напиши мне песню, мир, да так, чтобы я слышал её в движении травы, в постоянном страхе маленькой птицы перед неуклюжими, неспокойными тварями огромного роста, чтобы я шёл вперёд и знал, что всё исчезнет, умрёт, – всё, во что проникнуты мои мысли и глаза, когда-то сморщится, отдаст свои воды, годы и смысл.
Напиши мне песню про сверкающий, полный жизни, далёкий и одновременно очень близкий взгляд живого ребёнка, который уже старик, ведь время – это призрак, это очень быстрый призрак.
Деревья растут в солнце, но мечта – она здесь и сейчас, а ты сам никак не защищён: тебя спокойно и без раздумий срубит такой же живой, как и ты.
Человек легко сходит с ума: мамы скидывают своих детей с окон, папы насилуют своих красивых маленьких дочек и сыновей. Внуки убивают своих бабушек и дедушек.
Напиши мне песню про то, как мы все невинны сначала и как виноваты в конце, как любопытны и проникающи наши желания, когда мы влюблены, неважно во что: в человека, в идею. Важен холод, который неизбежно наступает, когда всё тайное пожирается нашей сущностью.
Напиши мне песню про единение, про то мгновение, когда точно знаешь, что ты – и трава, и птица, и дерево, и лесоруб, и животное, и охотник.
И печаль, которая пропадёт, когда придёт солнце.
02.08.2020
Зачем ты лезешь на дерево? Зачем всё выше и выше?
Круглые, блестящие, постоянно разные или чудесно одинаковые… На автостанции или около дома… У тебя в какой-то момент их становится больше, и ты горд, хвастаешься передо мной… А потом идёшь прятать, чтобы я случайно не обнаружил и не взял себе. Но я видел, я следил, куда ты идёшь, и потом взял весь пакет себе, а тебе не сказал… У меня их стало очень много, но… кому теперь показывать их и перед кем хвастаться? Сейчас я вижу, как ты лежишь в этом своём последнем ящике… И больше нет деревьев, гаражей, пожарных вышек… Только ты, земля, снег, птицы, память.
Ты слышишь мой голос, мне одному принадлежащие интонации, изломы… Я радуюсь, что ты откровенен со мной, когда показываешь фотоальбом со старыми фотокарточками. «Это моя мама», – говоришь мне, но я слышу печаль и вижу в твоих глазах просьбу… Просьбу соприкоснуться с твоей печалью и понять тебя… Я понял, что после этого мы стали лучшими, близкими друзьями… Даже если потом твои кости прибавили пару десятков сантиметров, твои волосы потеряли блеск, ясность и запах, а ты запутался в этом калейдоскопе непонятных картинок и отказался слышать мир, который хочет быть тобой. В твоих глазах уже не было тех песен, фонтанирующих изнутри, с самого дна твоей чудесной безнаказанности. Но иногда и у меня получалось запеть в один голос с тобой – и тогда ты знал, что мы – одно, мы – навсегда. Сейчас я ещё здесь! Я иду по серой, пыльной дороге, солнце падает на черную, необъяснимо ночную траву. И я слышу, как она шепчет: «СЧАСТЬЕ ЗДЕСЬ, пошли в путешествие». Что для этого надо? – кричу безмолвно… – Просто остановись…
Твои глаза закрыты, руки упокоились на груди, ноги больше не будут менять цвет и обувь. Земля – твоё одеяние… Всё возвратилось обратно… Кроме песни, безмолвно источаемой тобой… До перегруза, до зашкаливания… Но я здесь, и очень толстое стекло между нами… А она всё красивее и невыносимо громче, а я всё дальше и глубже. Я – точка. И нет микроскопов и подзорных труб: есть только ящик, ты и я… и бестолковая, глупая крышка, до одури, до смерти влюбленная в разлуку.
БЫЛО СНАЧАЛА ЛИЦО
Было сначала лицо.
Оно было прекрасным, недосягаемым.
Печали почти не касались его.
Ветры старательно сдували молодые морщины, а мамы вовремя звали домой.
И не успевало лицо упасть в грязь.
Зато успевало за один-единственный бесконечный летний день
спеть все песни мира:
каждой клеточкой своего небесного состава,
каждым сверкающим отражением,
оттуда-сюда пойманным в ловушку взрослеющих глаз.
Но лицо ещё не согрешило!
Не коснулось оно гибельного сквозняка,
ворующего живые молитвы из окон-пор
вседоверчивого лица.
Сквозняк кружил где-то там, далеко-далеко,
словно был он неправдой,
выдумкой праздной, поэта смерти.
И никогда, никогда, никогда —
любило это лицо.
Наступает вечер. Краски убегают.
Зелёное чернеет, голубое чернеет,
а лицо всё ещё верит в себя.
Верит!
Уходя в ночь.
ОНИ ХОДИЛИ
Они ходили вдоль берега, пытаясь влюбиться в горизонт.
Старый мир давно сгнил.
В людях не осталось ничего.
По крайней мере, ничего того, что раньше оберегали, прятали и отдавали только тем, кто выбросил все свои ножи.
Что там, за горизонтом?
Новый ли мир или старый в новом обличии?
Это было всё равно.
Ведь главное – чтобы он сумел полюбить горизонт и этим самым создать мост через океан боли, страха и безнадёжности.
Закат стремился забрать их в ночь, растворить и выбросить, как ненужные тени.
Но уже было поздно кого-то обманывать.
Внутри него горело отчаянное солнышко, а его друг полностью снял свои страшные, отталкивающие доспехи.
Они пошли по воде,
ничуть не промахиваясь
и не давая себе шанса упасть в бездну забвения.
Кто знает, может, кто-то из них уже давно любил горизонт, пытаясь подарить это всем, кто способен сбросить кожу, опаляясь новым светом оттуда, извне?
КЛОЧКИ ..и немного о БОГЕ
…Как можно писать так, словно это последний раз? И главное, о чём можно написать, чтобы взять это с собой на необитаемый остров, в космос? Если допустим, всё человечество умерло, вот внезапно взяло и исчезло, нужно ли будет тебе, последнему, какая-то книга, стихи?.. А если вдруг всё-таки понадобится, что там должно быть написано?..
Пустые улицы, пустые до того, что и себя в них не отыщешь, куда бы ты ни смотрел… Ночью всё есть такое, какое оно есть, и нету тебя, потому что ночь! А ты – человек! Только себя везде и видишь… Ночью новый мир рождается, и ты этому помешать не сможешь…
Лучшее время для прогулки – это ночь, лучшее место для раздумий, решений – это кладбище…
Время стекает по стенам, время в отсвете Солнца на древних скалах… Ветер сдувает песок в пустыне, ветер и песок, послушный песок…
Можно ли описать целый мир, уместив его в одну картинку-слово, и каким шаманом должен быть человек, чтобы максимально широко понять, вместить, переселиться в эту картинку-слово?
Грандиозность простора! Вдалеке огни домов… Там кто-то живёт… У него своя семья, своё любимое место посреди бесконечной вселенной… Ему может сейчас хорошо, а может и грустно… Во всяком случае, мне этого не видно…
Я вижу реку, ночь… много окошек в небе, в которых горит свет, там сейчас живёт Бог и пьёт чай… самый вкусный чай во вселенной… а может, ему тоже грустно, и он сидит у окна и смотрит так же, как и я, на реку… на своё отражение… на это дерево, склонившееся к воде, но в мечтах тянущееся туда, вверх, где горят огни, и может быть, там лучше, и шире, и живее… чем тут, около реки, ночью, среди журчания насекомых… А если бы дерево всё-таки доросло до туда, куда оно так постоянно тянется в мечтах, доросло, а там вместо доброго, всепонимающего Солнца горячая, бесконечно опасная вблизи звезда! Стало бы дерево счастливей, чем тут, ночью, около реки, наедине со своей мечтой о Солнце? А трава? Трава шепчет! Шепчет о чём-то таком земном, пахнущем снами и картинками, в которых обязательно должна быть тишина, пусть даже нарисованная чёрными бездонными красками… но это, наверное, для того, чтобы никто не тревожил траву… потому что чёрное и бездонное вдруг окажется всего лишь портьерой, за которой дверь… Зелёная дверь для смелых… Да, сейчас ещё только ночь! Даже если у вас светит Солнце и вы идёте на работу или в школу, ночь никогда и никуда не уходит, она всегда где-то очень внутри и живёт!..
И кстати, свет в окошках, где живёт Бог, никогда не гаснет ночью! Он сидит у окна и смотрит на реку ночью, на своё отражение!
ДАЖЕ ТАМ
Мы с тобой за одно, мой друг, заброшенный в другое время – утром, ночью, днём, вечером, во время запрета или дождя, печали или праздника, или просто несмотря ни на что – в каменных, кирпичных, деревянных, телесных, в каких угодно самовольных тюрьмах
Радость твоя и моя об одном и том же.
Сколько бы долго нас не было рядом.
Словами, улыбками, движениями, звуками, печалями, красками – расскажи мне о своих птицах и одуванчиках, о времени и луне, о беспросветной тоске по мне.
Так передай же весточку оттуда, не умирай, не оставив мне карту, по которой мы вновь найдём друг друга!
МЫСЛИ
Какие твои мысли, сидя и смотря, как они здесь бегут?
Ты можешь учинить им проблему или засыпать некоторых песком.
Мимо едут по шоссе, унося с собой куски ненужной памяти, но ты сейчас ребенок, и она рядом! Такая близкая, печальная, настоящая… что-то вспоминает.
Но ты сейчас не с ней! Ты бежишь в нужную норку, ты полезный и не понимаешь, что мир огромен, а тебя всё равно раздавят, потому что они здесь ходят, издают громадные звуки или просто молчат. А те, кто поменьше, наблюдают сюда. Здесь смерть и работа, нужно многое сделать или просто успеть сделать, но может быстро наступить ночь, и от тебя останется только раздавленный кусок плоти и немного жидкости.
Но ты сейчас ребёнок и едешь домой в 19:30 по расписанию, а те, кто бегал, исчезли… даже из твоей памяти исчезли. Они так и остались здесь, без тебя. А ты едешь и в окно смотришь, как оно всё живёт без тебя.
КОГДА СТРАШНО.. (Чем-то обьединенные зарисовки, разделенные троеточиями)
"Они сказали ему: "Нам виделись сны, а истолковать их некому". Иосиф сказал им: "Не от Бога ли истолкования? Расскажите мне". (Бытие, 40:8)
Проходит время. Ты передвигаешься по затопленной улице и видишь, насколько красивы дома внутри, но тебе нельзя заходить – можно только наблюдать и пытаться запомнить последовательность с первого раза. Дома похожи на однокомнатные одноэтажные прозрачные помещения, большой мертвой гусеницей лежащие от горизонта до горизонта. С другой, недоступной стороны домов – закатное, последнее на сегодня солнце. Оно освещает дома и наполняет твой путь светлой печалью. Вода прибывает, и уже немного страшно двигаться дальше – путь в ночь, в ночь, которая бесповоротно поглотит тебя, заполнит лёгкие и замурует глаза. Но с другой стороны прозрачных домов, словно бы, жизнь. Ты смотришь на дверь, единственную дверь в этом бесконечном и однообразном скоплении домов, но если её открыть, тогда вся твоя ночь хлынет в эти прекрасные и такие далёкие для тебя дома. Ты продолжаешь путь, путь в ночь.
Был период в моей жизни, когда вся жизнь начиналась исключительно ночью. Мы очень любили гулять, но не как обычно – разговаривая и впустую тратя энергию. Мы гуляли молча, в наушниках, каждый слушая свою музыку. В эту ночь в моём плейлисте оживал Филип Гласс, а мы договорились снова пойти гулять по кладбищу. Проходя мимо могил, памятников, смотря на эти, еще живые на фотографиях, лица, понимаешь, насколько печально и непредсказуемо время обмануло этих людей. Особенно тяжело проходить мимо детских могил. Ты клянёшься этим маленьким созданиям еще раз прожить отпущенное им время, приглашаешь их в себя, обещаешь им всё, что рождает твоё отцовское чувство. Но сейчас, без тебя, когда ты уйдёшь, останутся только глаза – замкнутые, застывшие, ещё живые глаза, глядящие куда-то туда, где всё ещё продолжается.
Роли в реальности исполняли:
диван – существо, имеющее многие мягкие и снотворные свойства;
дедушка – вымирающий вид носителей древнего сознания;
телевизор – паразит, симбиотически продолжающий существовать за счёт поддержки преданных и абсолютно, почти во всём, доверяющих ему телезрителей;
внук – потенциальный хранитель и селекционер многих видов внушаемых ему отовсюду воздействий, ароматов и единородных шептаний из сияющего Никогда;
бабушка – специалист по коммуникациям между учебниками и головным мозгом внука, источник пищевого наслаждения и неиссякаемая кладезь печального миросозерцания.
Дедушка лежал на диване и смотрел телевизор. Внук сидел в кладовке и в темноте слушал все звуки, исходящие из квартиры. Бабушка мыла посуду и поливала цветы на кухне.
Подробное описание сознания внука в момент нахождения в кладовой между кухней и большой комнатой:
"А вдруг подо мной откроется люк в другой мир, и я буду единственным, кто там побывал? Я узнаю все тайны и быстро вернусь обратно, успею с дедом посмотреть "Терминатора". Внимание, вызываю по внутренней связи личного гнома. Прием, прием. Требуется допуск на нижние уровни мимоквартирного бункера. Задержать дыхание. Погружение в мимоквартирную материю началось. Лишь бы не заметила бабушка. Я быстро…"
Подробное описание сознания бабушки в момент нахождения на кухне при поливе фиалок и гераней:
"Надо сходить к Зое, у неё я видела синенькие фиалочки, возьму отросточек. Так, там у меня картошка не подгорела? Надо колбаски нарезать. А завтра, тогда уже не загадамши, на рынок схожу – возьму красненькой картошечки, окорочков. Поликарпычу надо носочки купить. Олегу тоже надо, а то в школу уже в рваных ходит".
Подробное описание сознания дедушки в момент симбиотического взаимоудовлетворения путем возлежания на диване и просмотра новостей:
"Опять болит. Или дозировки не те выписал, или вообще не то назначил. Завтра схожу и буду требовать – двадцать пять лет в милиции проработал, можно и уважать уже начать. И на почту надо зайти – неделю как должен был уже новый номер придти. Ты в ящике "ЗОЖ" не забирала?" – кричит бабушке.
Внук, уставший путешествовать по другим измерениям, с шумом вылазит из кладовки. Бабушка недовольно ворчит в его сторону. Дедушка переключает канал – начинается "Терминатор". Внук преданно ложится рядом с дедушкой и ощущает себя частью всего, что есть в этой комнате.
А в окне живёт отражение. Оно рождается, когда на улице становится темно и в домах загорается свет. Оно тоже преданно всем, кто есть в этой комнате. Но когда всё заканчивается и выключается свет, окно умирает, и луна становится его частью. Внук ложится спать, а окно начинает пропускать через себя всё, что скрыто днём, и комната наполняется сказками луны и ночи. Внук засыпает.
…
Странный человек жил на Земле. Странный для других, для себя – терпимый. Он не любил абсолютно всё человеческое творчество: не слушал музыку, не смотрел кино, не читал книг. Считал всё это искусственным, декоративным, созданным лишь для эстетического удовольствия и не имеющим никакого соприкосновения с настоящим. Но как можно быть человеком и не наслаждаться творениями себе подобных – гениальными, смелыми, откровенными людьми? Значит, в его жизни было что-то ещё? Да, было. С его точки зрения, у него было всё остальное – весь мир, за исключением человечества. Всё, что творится не специально, для чего-то. Всё, что не имеет замысла и хитрого расчета. Творения реальности – настоящей, не выдуманной кем-то реальности – интересовали его. Ночами, созерцая волшебные аккорды проезжающих по потолку машин, он открывал в себе другое. Грустный разговор ветвей и листьев на стенах воспитывал его намного солнечней, чем всё смутное и больное сознание человечества, покалеченное миром, в котором оно существовало.
…
Ты убираешь взгляд с асфальта, и твоя нога становится правосудием для бесчисленных букашек, ползающих в случайных местах. Но стоит только сосредоточится на асфальте, и смертоносное орудие под контролем. Ты – мир, проходящий по живой дороге, приютившей на себе бесчисленные виды других миров. Кто знает – кто меньше, а кто больше из вас? "Возвышающий себя унизится, униженный станет всем", – Бог сказал!
…
Весной снова жгли траву. Всюду стоял этот запах догорающего прошлого. Мы шли к далекому дому, что через дорогу, и приходилось пересекать небольшую, заросшую травой и кустами аллею. В эту весну это было легко – детишки сделали своё дело и подожгли сухостой. Мы шли по уже протоптанной кем-то тропинке, и на середине пути я заметил что-то очень сильно обгоревшее. "Шапка", – подумали мы. Но подойдя ближе… Это был щенок. Он лежал лапками кверху. Видимо, когда огонь застал его врасплох, он не смог перебороть страх и прорваться сквозь пламя. А может, всё было совсем по-другому. Никому уже не интересно. Детишки сидят дома, играют в компьютеры, а снаружи такой странный и не симпатичный мир, с которым мы все так боимся по-настоящему встретится один на один. Ведь ясно же, кто выйдет победителем. Но почему так важно именно победить? Разве друзья побеждают друг друга?
…
Когда страшно, нужно очень много с кем-нибудь говорить. Лучше всего – с детьми. Они весёлые, и от них не пахнет смертью. Забываешь, что может быть страшно. Твой кубик-рубик становится очень податливым и позволяет делать с собой всё, что не приводит обратно в страх. Он снова смотрит синей стороной в небо, а зелёной – в лето.
…
Почему над каждой детской могилкой не светит своё персональное солнышко, как маяк? Я не вижу его. Я вижу только глаза – глаза, взятые как бы напрокат у жизни, с застрявшими, замурованными мечтами в них. Счастливые, продолжающие верить и надеяться глаза, но теперь лишь на фотографии, в вечном "здесь и сейчас". Кто знает, сколько жизни в застывшем мгновении?…
Вы верите в то, что мы все, с самого нашего рождения, тяжело больны? – спросил я своего путника, вместе со мной карабкающимся на эту гору.
Мы все надеемся, что если Его искренне попросить, Он сжалиться, увидит, как нам плохо, и поможет, – сказал мужчина и продолжил карабкаться.
Как и все тысячи человек – дети, старики – все стремились туда, где ждёт избавление и счастье. "Да поможет нам Зевс", – казалось, прошла вечность, когда мы с ним достигли вершины, и нашему маленькому взору явился Он, восседающий на странном и огромном троне, словно бы состоящим из одних только глаз, в каждом из которых навечно застыла надежда и жажда продолжения. Он был очень уставшим и сидел на троне, устало подперев свою голову могучей, ещё не сломленной никем рукой. Его жена, Фемида, сидела рядом, в его ногах, и плакала. Струи её слёз собирались в реки и стекали с другой стороны горы, впадая в целый океан.
Я, совершенно поражённый их размерами, уже и не надеялся, что услышат именно меня, потому что тысячи людей стояли в жутко громком и в то же время безмолвном страдании и смотрели с громадной, чудовищной надеждой на Зевса и Фемиду. Я закричал:
Помоги мне избавиться от болезни! Я очень устал бороться! Дай сил, о, Великий, помоги мне!
Но мой голос был таким маленьким, как пустота. Мне показалось, что неспроста боги так печальны. Может, они тоже страдают, как и мы, когда не можем помочь всем на свете?
Но вот Фемида встала и подошла к огромному бочонку с водой, подняла его и перенесла в другое место – то ли хотела умыться, то ли ещё что-то. Я почему-то испугался думать о причинах, побудивших её произвести сие действие, – побоялся оскорбить своими земными думами Фемиду. Не хотел, чтобы про меня, несчастного, плохо подумали боги. Хотел всё-таки быть примерным перед ними, заискивая и лицемеря во весь свой человеческий изобретательный ум. Но боги были печальны и ни на кого не обращали внимания.
Но вот снизу на гору залезла маленькая темноглазая девочка лет 8. Она даже не обратила внимание на размеры богов и не стала кричать. Увидев небольших размеров камень, она забралась на него и тихонечко что-то прошептала в сторону Зевса. И тут, в первый раз, я увидел, как изменился в лице Зевс. Он встал со своего трона, просто сияя от счастья, и, наклонившись своим огромным божественным ухом к несчастной девочке, очень долго внимал всему тому, что девочка искренне шептала богу, словно другу. И когда девочка замолчала, она впервые улыбнулась.
Зевс выпрямился во весь свой вселенский рост и огромным голосом произнёс:
Да сбудется!
И девочка исчезла, а вместо неё вверх полетел солнечный воздушный шарик. Боги долго смотрели ему вслед, а мы там, внизу, изобретали, хитрили, выдумывали, как обратить их внимание к нам.
В другой раз мне приснилось про последнее испытание в жизни очень верующих людей. Мы все шли по очень большому храму, очень счастливые в душе – мы знали, что нас ожидает очень большая встреча, чудо. И когда мы все подошли к последнему помещению, где за порогом – огромное чудо, мне почему-то не захотелось туда идти. Уж не знаю, почему. Я пошел в другую сторону.
Когда я вышел из храма, я посмотрел на него издалека и ужаснулся. Я все резко понял. Люди заходили в эту последнюю комнату, которая была что-то наподобие чистилища, святого огня, и, счастливые, сгорали там. Дым шел из храма, пахло страданием, сгоревшими мечтами, не знаю ещё чем. И тайный звук шел, когда люди горели. Это необъяснимый сон, но очень мудрый.
Потом, когда уже много людей сгорели, этот храм, как глобальная неземная матка жертвоприношения, просто вспухла и взорвалась. И вокруг все человеческое полетело ошметками – все мечты, все боли, все надежды. Такое невыразимое спокойствие, осознание наступило потом. И я проснулся, очень вдохновленный сном. Я, конечно, очень сжал его – там много подробностей было.
Вот сейчас еще прочитал, что Метида – дочь Океана.
ЗАСТУКАЛ
Он, проходящий мимо меня,
двигающийся, как он хочет,
живущий где-то там, отдельно от меня.
Ты играл со мной в прятки.
Но сейчас ты неосторожен, проходя мимо меня.
Думая, что я не буду искать тебя, если ты позволил себе быть рядом.
Я считываю твои движения, ищу твой ритм, незаметно для себя самого нахожу его внутри нашего мира.
И мне снова одиноко и нерадостно: ведь вас так много, проходящих мимо, словно вы все разучились играть со мной в прятки.
ПОДВАЛ
Я должен называть тебя войной? Даже когда светит солнце и мне улыбаются дети?
Они выходят откуда-то оттуда – из деревьев, из травы, из тени, оставшейся там, в глубине. А мне ничего не остаётся – я сейчас пулемётчик. Я должен следить за всеми за ними – теми, кто плачет сюда, чтобы быть услышанными, обнаруженными и принятыми слепцами.
Теперь я пулемётчик, мой патронташ – слова и ноты, а мой прицел – я сам, сосредоточенный, намертво прикованный к своей огневой позиции. Но кто рядом? Я докладываю о рубежах, отвоёванных мной, в пустоту. Я радуюсь своим незначительным победам с кем-то, кого не было рядом, когда они почти смогли выбраться полностью. Но я смотрел туда и закидывал отчаянно своими бледными, словно всегда последними гранатами. Незаметно кто-то помогал мне, пополняя мои боеприпасы и не бросая меня в сложном бою. Однажды я видел его спину и почти уничтожил его собой, если бы не догадался вовремя отвернуться и постараться забыть. Но я храню это в себе! Прости меня, что убиваю или делаю больно тебе своею земной, непомерною тяжестью. Но где-то там, когда-нибудь я буду твоим другом, благодарным тебе за то, что терпел меня и пытался всегда успеть ради них, мирных, не знающих истории этой войны, описаний и списков жертв. Но вот я снова отвлёкся, перезаряжая ленту.
СМЕРТЬ
Он проснулся рано утром, когда солнце ещё почти только появилось и совсем смущённо посмотрело в его комнату.
Прошло всего 2 месяца после того, как все его родственники внезапно умерли, но он не мог никак привыкнуть спать на кровати, которая стояла прямо на могиле его матери. Ему было не по себе от этого. Во-первых, приходилось постоянно следить за чистотой в квартире, открывая окна, – землю, конешно же, разносило по всему паркету, но это полбеды. Сложнее было правильно установить кровать ровно на могильном холме, не подпортив при этом его форму. У других это получалось лучше, чем у него, – они не грустили, как он. Например, когда у его подружки внезапно умерли сразу 3 сестры и тётка, то свою кровать она поставила поперёк трёх холмиков – это было модно, идти против правил у молодёжи. Но она не плакала, она, как и все, улыбалась и легко при этом засыпала.
Вообще, он не любил выделяться. Когда вся его семья внезапно умерла, он сделал всё, как и все: протянул верёвку вдоль северной стены и там уже сделал 3 холмика – для отца, для бабушки и брата.
Было принято ставить кровать на могилку матери! Ну, хорошо, он и тут не погрешил против правил.
Но он не мог улыбаться, как они, не мог так легко относиться к смерти.
УБИЙЦА ТИШИНЫ
Я убийца тишины!
"Извините, что убил вашу тишину", – говорю травинкам, свирепо и беспощадно задевая их своими ногами, даже если стараюсь делать это предельно тихо.
"Вот он я какой! Прибыл к вам весь одетый в ненужные вещи, мысли… вечно убегающий от ответственности".
"А вам всем не нужна одежда, не нужны стихи, правила поведения, приличия".
"Вы сами – одежда и стихи".
А я сейчас – убийца тишины!
Образец того, каким не нужно быть в этом мире.
Громкий, злой, нарушающий всё и вся, разрушительный, глыба неестественности, упавшая на нежную и красивую букашку тишины, тень настоящего, умирающая, как только свет увидит меня, обнаружит… и пристрелит.
Я убийца тишины, а вы все – мои судьи!
Вы – такие разные и непослушные, такие смелые, живые, радующиеся всему, кроме нас – пластмассовых и пластилиновых. Настоящих воров света, взаймы живущих и терпение испытывающих. Терпение мира непобедимого.
Но колокол всегда звонит вовремя!
И тишина всё крепче и яростней заволакивает нас, пока не выдавит всё, чем мы являемся по-настоящему:
Сгустками страха, вредными и уродливыми.
Радующимися темноте и праху своих черно-белых мыслей.
Радующимися, когда всё для себя и вопреки ВСЕМУ.
Я убийца тишины, но мне печально и стыдно.
Простите, я ухожу.
ИКИЧНАВУДО
Восход.
Огромные мохнатые тополя следили за детьми, как старшие братья. Некоторым они про многое молчали, а кто-то сам разговаривал настолько широко, что разобрать, о чём молчат тополя, было не то чтобы невозможно, а просто неинтересно.
А потом тополя срубили, и детей начал воспитывать компьютер. Но какое такое может быть воспитание от бездушной железяки? Поэтому дети тоже стали становиться какими-то механическими и предсказуемыми. Иной раз и не отличишь, кто перед тобой – компьютер или ребёнок. По крайней мере, я давно не встречал детей, в которых жили бы тополя и свежий солнечный воздух.
Заборы стали выше и твёрже, двери в квартирах теперь закрывают на замок или даже на два, а настоящих бабушек, всепоглощающе сидящих на своих деревянных постах, ужасно малое количество – две-три на город, а всё остальное бабушками называть не рекомендую. Так, самоучки. Ничего более. Бабушки не появляются в городах, где от безделья срубают последние деревья, где с безумной эстетичностью косят неугодную и некрасивую траву, а кусты превращаются в квадраты. Нет, не вырастут здесь правильные бабушки.
Исход.
Говорят, что мечта – это когда что-то зовешь, и оно постепенно приходит, как пазл, который несмышлёный ребёнок разбросал по комнате.
Первый летний день. Утро.
Он проснулся от настырного, словно муха, солнца. По крайней мере, оно смогло его найти даже во сне, чтобы вытащить за шкирку, как непослушного котёнка, и ткнуть мордочкой в реальность, типа: "Знай своё место и не расширяйся раньше времени. Дорасти сначала до моих солнечных лет и гадь тогда, где хочешь, а пока будешь гадить в специальных для этого местах и убирать ты будешь не только за собой, но и за другими, в порядке дежурства, конешно. Вообщем, смотри и запоминай. Смотри и запоминай. Смотри и поминай. Най-най", – повторял он спросонья, не совсем понимая, кто он сейчас и где.
"Тьфу ты, че только не приснится", – сказал он про себя и крепко зевнул, потягиваясь всем телом в разные стороны. Встав, первым делом он подошёл к окну и понимающим взглядом посмотрел на очень древнее воронье гнездо. Мама-ворона кормила воронят, дети что-то строили в песочнице, и где-то должны были быть одуванчики. Да, где-то должны одуванчики быть. Но под окном было пусто, и в соседнем дворе тоже. Картина вышла неполная. Он первый раз ругнулся матом и, чтобы наконец-то полностью насытиться, пошёл в другую комнату, к другому окну, выходившему на заднюю сторону дома, всю поросшую небольшим лесочком, цветами и травой. По крайней мере, ещё вчера тут было волшебно. Но теперь… Но теперь и здесь трава и так им любимые цветы были полностью уничтожены. Повсюду стоял мёртвый и прилипающе-вопящий запах свежеубитой травы с его домашними, родными одуванчиками, которые каждую весну делали его утро правильным, счастливым и как бы удавшимся. Он ещё больше ругнулся и почему-то более не захотел оставаться дома, решив, не завтракая, тут же отправиться на прогулку.
Когда он уже открыл входную дверь, краем глаза он увидел нечто сильно и взывающе блестящее на кухне. Что-то незаметно скользнуло в мыслях, и он остановился. "А что?" – подумал он. "Уже и так край". Взяв свой рюкзак, он положил это на самое дно и вышел на прогулку. Пятиэтажные дома мирно и понимающе смотрели ему вслед, ему, не до конца осознающему, что сегодня пошло не так.
Но, перейдя дорогу, что-то внутри постепенно стало приходить в себя. Нетронутые, целые, дикие государства одуванчиков неспешно росли вдоль проезжей части, улыбаясь и переговариваясь со всеми понимающими их. Он тоже облегчённо вздохнул и улыбнулся в ответ, уже думая возвращаться домой и сделать себе наконец-то стаканчик зелёного утреннего чая. Но… откуда идёт этот странный звук, вызывающий отвращение, стирающий улыбку с его, солнцем нарисованного сегодня, лица? Снедаемый непонятным любопытством, он всё же домой не пошёл, а завернул за поворот.
Худой, угрюмо одетый во всё чёрное мужик с сигаретой во рту и баночкой пива, поставленной сверху на кучку никого не тронувших, нагло убитых им одуванчиков, мирно выполнял свою работу равномерными движениями: справа-налево – замах, вниз – и вот падают целые деревни и города травы. Вот деревня Осока – замах. Село Ромашка – замах. Город Василек. Человек, любящий одуванчики, застыл, как время перед смертью. Мысли простреливали целые дыры в его доброте. "Они же не смогли тебе дать сдачи", – процедил он через зубы и тут же понял, для чего оно блестело на кухне и почему отправилось с ним на прогулку. Медленно, весь горя от безмолвной жажды мести, он подошел совсем близко к ничего не подозревающему, просто выполняющему свою работу человеку и, скинув рюкзак, достал солнце.
ЗАСТУКАЛ
Он, проходящий мимо меня,
двигающийся, как он хочет,
живущий где-то там, отдельно от меня.
Ты играл со мной в прятки.
Но сейчас ты неосторожен, проходя мимо меня.
Думая, что я не буду искать тебя, если ты позволил себе быть рядом.
Я считываю твои движения, ищу твой ритм, незаметно для себя самого нахожу его внутри нашего мира.
И мне снова одиноко и нерадостно: ведь вас так много, проходящих мимо, словно вы все разучились играть со мной в прятки.
СМОЖЕШЬ ЛИ
Ты слушаешь музыку, когда с утра идёшь на работу, и продолжаешь слушать, возвращаясь поздно вечером домой. Ты смотришь фильмы по выходным или когда есть на то силы и время. Ты читаешь слова и создаёшь необъяснимый нож, предназначенный прежде всего для поиска правильной и постоянно ускользающей жертвы в потоке сплошного необтёсанного мира. Когда-нибудь этот нож должен будет пощадить твоего единственного и такого одинокого хозяина на веки веков, и ты наконец-то сможешь любить. Может быть, не здесь, может быть, не там, может быть, не как человек, но всё-таки сам.
Ты разбросан повсюду: беспорядочно валяешься в самом центре ещё ненаступившей весны; во взгляде мёртвой однодневной бабочки, похмельно сметаемой утренним равнодушным дворником; в лицах муравьёв, поспешно строящих свой Вавилон посреди случайного островка земли на проезжей части; в чудовищно верующих растениях, не знающих сомнений и препятствий в своём детском крестовом походе сквозь ночь асфальта в родную и сияющую даль победы; в птице, залетевшей в закрытый цех фабрики, надеющейся, что окна и стены – это так несерьёзно и не существенно для воспитанника высшей школы свободы; в неутомимо просыпающихся таинствах повседневности, спасённых мудрой памятью тех, кто прыгнул в солнце и исчез, оставляя за собой лишь шёпот одолженных у вечности непроизносимых здесь слов.
И когда тебе придётся снова собраться – внезапно и незаметно, – поможешь ли ему?
ЯКОРЬ
Я якорь! Я заброшен сюда, чтобы познать тяжесть этого подводного мира. Якорь с мечтой, что где-то там, наверху, ОН – храбрый, похожий на клинок меча капитан корабля – всё-таки вытащит меня, ржавеющего всеми печалями мира, тёмного, и тут же, внезапно и безотлагательно, мы возьмём курс на "Остров сокровищ". "Да будет Солнце!" – взвою я и перестану быть якорем, удерживающим мой родной, сверкающий корабль. Я стану капитаном, всем существом похожим на клинок меча, отражающим Солнце!.. Но память глубины и того, что я был якорем, будут отражаться в моих глазах, смотрящих проникновенно туда, в воду, в тайну тёмную, куда ни один свет не знает дороги.
ОСТОРОЖНЕЕ, ОНИ ТОЖЕ ЖИВУТ..
Волосы развевались на ветру.
И если кто и бросал мимолётный чистый взгляд (без подключения к этому процессу ни ножей, ни гильотин, ни простых ножниц), то только он и видел эти полчища снов, сметаемых ветром туда – в дали дальние.
Хорошо только, что те, которые были необычайно сильны против правил природы, оставались всё там же, в волосах ребёнка, и сияли на солнце, отражая далёкий свет звёзд (ведь они же сны – и пришли они, отнюдь, не из светлых мест!).
Неуклюжие взрослые гладили ребёнка по волосам, а маленький человечек в волосах постигал методы борьбы против тех, кто пытался нарушить гармонию, разрушая крепкое его жильё, забирая слабых с собой – на произвол или свободу.
И волосы теряли блеск далёких миров.
Жёлтые, как улыбка всех солнц, – чернели и больше не радовали никого, кто задыхался среди каменной пустыни холодного расчёта.
ЭТО НЕ ПРО ОДУВАНЧИК
За то, что его жизнь не так важна кому-то.
Сорванный красивый одуванчик.
Сколько жизней солнечных положено
За победу?
Букеты, улыбки, горизонты…
Вечер.
На асфальте – одинокий бутончик одуванчика.
Его топчут ноги, уходящие домой.
Даже чистый ребёнок, открытый для всей пыли житейской, его не заметил.
Он тоже спешил домой, и в его маленькой голове сейчас совсем не было места для такой нечаянной случайности.
Да, люди будут сидеть дома, пить чай. Ведь это так здорово – сидеть вместе и пить чай, смотря в окно, в темноту…
Туда, где скоро подует ночной ветер и снова безымянный солдат отдаст свои химические элементы в общий кавардак взаимозависимых вещей.
А память о чём-то важном уйдёт так же, как и настоящее. Так же, как и одуванчик.
КУСОЧКИ ЧЕГО-ТО..
…
Я опять иду один. Я иду медленно, расслабленно. Я должен исчезнуть во всём, чтобы всё исчезло во мне. Я иду растворяться. Если солнце позволит, я забуду свет. Если позволит лето, я забуду зелёную радость. Если позволит даль, я спрячусь и буду сам по себе. Укради куски моей печали, ветер. Я дом без дверей – открытый для озорных сквозняков и мудрых врагов. Вынь из меня все цвета, трава, молчаливая земная трава. Обглодай мои кости, голодная, холодная земля. Сточи мои грани, любовь. Забудь моё имя и смой за мной все тяжёлые следы, волшебный надёжный дождь, и пусть всё снова скажет: "Ом".
…Я посмотрел вокруг и подумал: для чего мне эти берёзы, это бескрайнее, похожее на нашу печаль, поле? Для чего мне идти вперёд, выискивая то, что похоже на мою любовь, ситуации, взгляды, видения? Дети среди снега играют, возятся, улыбаются, радуются. Они не в будущем и не в прошлом. Они солнышки взаймы, поцелованные Богом при рождении.
…Всё происходит один лишь раз и исчезает навсегда. Музыкальную запись можно послушать сколько угодно раз, но будет ли она такой же? Она будет такой же в той же степени, в какой и ты сам остался тем же, но той, какой она была в момент записи, она уже никогда не будет. Она умерла, умерла как только они решили её вытащить оттуда.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71329117?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Олег Селезнёв
Тип: электронная книга
Жанр: Современная русская литература
Язык: на русском языке
Издательство: АСТ
Дата публикации: 19.11.2024
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: "Маленькое ВСЁ" – это книга, в которой волны чувств переплетаются с тишиной бескрайних полей. Каждая страница раскрывает уникальный взгляд на мир, где мечты и страхи, одиночество и надежда становятся живыми героями. Это путешествие сквозь океан безмолвия, где слова превращаются в маяки, а истории – в плавучие острова. Здесь реальность переплетается с метафорой, а каждый рассказ – это попытка понять себя и Вселенную. "Маленькое ВСЁ" приглашает читателя остановиться, вдохнуть глубже и увидеть красоту там, где её, казалось бы, не должно быть.