Главная страница | Мистика | Три девицы и тайна Медной горы

Три девицы и тайна Медной горы
Агата Бажова
Бежать нельзя остаться. Хоть куда поставь запятую – везде опасность. Российская империя, конец 19 века и три беззащитные 15-летние девицы – служанка, куртизанка и травница, по одиночке лёгкая добыча.
Против них весьма целеустремленная антагонистка, влюблённые мужчины, лесная хтонь, разбойники, маньяк и патриархальные нравы. Значит нужно объединиться и воспользоваться единственным шансом. Медная гора окутана легендами и сказками, она манит надеждой на решение всех проблем. Но правда окажется весьма неожиданной.
Девчонкам придётся применить все таланты, умения и знания, чтобы добиться своего. Двое из них получат то, о чём мечтали, а одна заплатит за это дорогую цену.


Агата Бажова
Три девицы и тайна Медной горы

Пролог. Лето 18.. года. Медный рудник Гумешки, Пермская губерния.
Он умирал. Холод, поселившийся в теле, не покидал ни днём, ни ночью. Дрянная кормежка и вредная рудничная вода, сочившаяся из стен, отнимали силы. Каменная пыль изъела легкие, окрасила кожу в зеленоватый цвет. Потёртости от кандалов, на руках и ногах, превратились в незаживающие язвы.
Каторжные работы в руднике – страшное наказание, даже добровольные рабочие теряли здоровье, а что уж говорить о принудительных тружениках. Узник почти год добывал медную руду весь день, только на ночь его отводили в барак, но это не помогало согреться и унять постоянную лихорадку.
Каторжник зашёлся страшным кашлем и упал на колени, не в силах стоять. Словно камень, заменивший ему легкие, начал двигаться, царапал грудь, мешал вдохнуть. Подняться пленник не смог, да так и упал в лужу холодной воды, натекшую на каменный пол. Руднишний надзиратель, позднее заглянувший в штольню, брезгливо пнул неподвижное тело и, ухмыляясь, сказал:
– Сдох, каторжное отродье. Здесь и прикопаем.
Очнулся узник в полной темноте, не светили тусклые блёндочки, рудничные лампы, охрана забрала их с собой. К чему мертвецу свет? С трудом он сел, прислонился к ледяному камню стены. Не чувствовал тело ниже пояса и понимал, что смерть совсем рядом. Пора зажечь свечу. Страшно умирать во мраке.
Однажды, когда их вели из барака в штольню, сердобольная крестьянка подошла поближе и схватила каторжника за рукав.
– Возьми, болезный – она торопливо сунула ему маленький холщовый узелок. – Мужу собирала да помер надысь.
Плохо одетая, тощая, бледная до синевы, женщина немногим отличалась от каторжанина. Надзиратель махнул плетью, отгоняя крестьянку, но дар не отнял. Милосердие ли взыграло или просто не заметил? Собранные из самых негодных людишек, руднишные надзиратели отличались лютостью.
В узелке лежали неказистый кисет с махоркой, огниво, огарок свечи. Бумаги для самокруток или трубки у каторжного не водилось, но щедрый дар нищенки согрел душу. Только тот, кто перенёс беду, сопереживал искренно и делился скудными запасами. Узник нюхал или жевал табак, когда донимал голод, а свечку и огниво берёг для крайнего случая. Пригодились.
Долго смотрел каторжник на пламя и думал: Вот про Хозяйку Медной горы говорят, будто обитает здесь и помогает добрым людям. Не душегубец я, не вор, не казнокрад. Лучшей доли хотел для народа. Почему меня от страданий не избавила? Видела же, как человека в горе замордовали. Эх, сочинили люди красивую байку, для утешения.
Вдруг заметил он, что пламя свечи отражается искорками в месте, где соединялись пол шахты со каменной стеной. И словно кто-то толкнул, мол, посмотри, что там такое. Из последних сил подполз и наткнулся рукой на каменный, гладкий, тёплый шар. Каторжник сжал руку. Камень удобно устроился в ладони и стал медленно нагреваться. Сил удивляться уже не осталось. Впадая в смертельную дрёму, не сводя глаз с догорающей свечи, он погружался в воспоминания.
Детство. Ранее летнее утро. Сосновый бор, исхоженный вдоль и поперёк. Светлый, радостный. Высокое голубое небо виднеется в просветах между ветками. Тёплый ветерок ласково касается волос. Переливчато журчит ручей. Гомонят птицы. Босые ноги погружаются в ярко-зелёную траву, влажную от росы. Холодные капли бодрят. Ступни после них горят огнём. Помстился аромат сосновой смолки.
Свеча угасла, сознание померкло, и тьма милосердно окутала его черным покрывалом.

Глава 1. Лиза. Весна, 1895 год.
Жизнь горничной – не сахар, особенно если на календаре 1895 год от рождества Христова, тебе 15 и служишь в борделе. Столь незавидная участь не являлась верхом чаяний Лизы, ей хотелось тихой, спокойной и счастливой жизни. Разве не об этом мечтают все девицы на просторах Российской империи?
Но папенька отбыл в очередную долгую поездку, а маменька, пользуясь моментом, отвезла Лизавету в Сосновоборск, городок в Сысертской волости, что в Пермской губернии.
Урал бурлил и кипел. Стране требовался металл. Модернизировались заводы и фабрики. Строились железные дороги. Провинциальные городки внезапно становились центрами новой жизни. Вот в такой и попала Лиза из размеренного порядка жизни под предлогом, что дальней родне нужна девушка в услужение.
– Кобыла здоровая, а всё на шее сидишь! Пора деньгу в общий котёл вносить, – причитала маменька, собирая нехитрые Лизины пожитки в облезлый сундучок. – Изнежил папаша девицу. Шутка ли, панталоны ей купляет! На те деньжищи младших неделю кормить можно! Ишь, вертопрашка сыскалась. Сплошное разорение! Детоньки мои, малые!
Мамаша, привычно доведя себя до истерики, прижала пальцы к вискам, словно желая усмирить головную боль, и уже спокойно продолжила:
– Послужишь, дак почуешь, как копеечка достается. Взамуж аще рано. Приданое соберешь, а потом и сговорную можно с Никиткой. Там Урал. Руднишные да мастеровые, небось, лопатой деньгу гребут. Бешеные тыщщи! Дак про нашу глушь и не слыхивали. Дурочка, о тебе пекусь!
– Маменька, а Никита как же? – всхлипывала Лизавета. – Ведь он суженый мой, с малых лет вместе и обещались друг другу. А ну как женят его без меня?
– Никитка? А что Никитка? – отмахивалась родительница. – Если суженый, то дождётся. Уклюжий парень да корысть с ево одна – сын соседский. Хоть за курицу да на соседню улицу. А семейство-то тьфу – ни хозяйства, ни капиталу. Нишкни, дурёха!
Ехать пришлось неожиданно далеко, сперва до станции на извозчике, а потом два дня на поезде. Она с любопытством разглядывала попутчиков, весенние пейзажи, станции за окном, и не замечала неудобства вагонных скамеек и скудость дорожной еды. Её первая поездка! Да ещё чугункой! Ух ты!
По соседству расположился благообразный господин, в очках и коричневой дорожной паре. Сопровождающий его вихрастый мальчик, лет 10, в клетчатом костюмчике, гордо восседал рядом. Вероятно и он в первый раз путешествует. Господин объяснял юному спутнику разнообразные явления и Лиза, с удовольствием, прислушивалась.
– Лев Степанович, а почему железную дорогу называют чугункой? – вопрошал мальчуган. – Потому что рельсы из чугуна?
– Видишь ли, дружок, – господин отложил послеобеденную газету, снял очки в тонкой золотой оправе и стал протирать их суконной тряпицей, извлеченной из нагрудного кармана. – У самых первых паровозов труба для дыма напоминала котелок, что в просторечии называли чугун. В народ и ушёл такой термин. А знаешь каким было первое железнодорожное сообщение в России?
– Нет, – ответил мальчик, с обожанием глядя на своего спутника. Видимо Лев Степанович частенько баловал собеседника занимательными фактами и это нравилось им обоим. Вот и сейчас мальчик спросил с надеждой – Вы же расскажете?
– Да, мой любознательный друг! Думаю, что и нашим попутчицам будет весьма интересно и поучительно послушать, – он посмотрел на Лизу с матерью и тепло улыбнулся, глядя на них прищуренными глазами человека со слабым зрением. – Дамы?
– Вот вздор! – ворчливо ответила маменька. – От болтовни вашей голова пухнет. Лучше вздремну. После обеда в сон клонит.
А Лиза промолчала, улыбнулась и придвинулась ближе, чтобы ничего не пропустить.
– Первую железную дорогу для пассажиров построили в 1837 году, для развлечения императора Николая I, – начал свой рассказ Лев Степанович. – И соединяла она Санкт-Петербург с Царским Селом.
– Неужели для какого-то села построили такое сложное сооружение? – изумилась Лиза. Перебивать было неловко, но любопытство победило.
– Это не село, в привычном для нас понимании, – улыбнулся рассказчик. – Это огромный дворцово-парковый ансамбль, летняя резиденция русских царей от Екатерины Первой до Николая Второго. В него входят три парка, дворцы и павильоны. И железная дорога, протяжённостью 27 километров, позволила удобнее добираться туда с Царскосельского вокзала Санкт-Петербурга. Изначально вагонами служили обычные платформы, состоятельные пассажиры заезжали на них в своих каретах и путешествовали с комфортом. Остальные мёрзли зимой и мокли осенью.
Лиза представляла, как в каретах сидят толстые, богато одетые господа в шубах и меховых шапках, и с презрением наблюдают, как простые люди – мужики, бабы и дети, мокнут под дождём. Она выросла в селе и о тяжёлой крестьянской жизни знала не понаслышке.
– Но вскоре придумали крытые вагоны, – продолжил Лев Степанович. – Их стали производить на Александровском механическом заводе, что в Санкт-Петербурге. Кстати, у этого предприятия весьма интересная судьба. Первоначально на нем изготавливали гири и весы, отливали статуи для набережных Петербурга. Потом стали делать корабли по заказам морского ведомства. А когда в России развернулось строительство железных дорог, завод перешёл в ведомство путей сообщения и на нём стали производить паровозы и крытые вагоны, выглядевшие сперва как изба-телега – всё из дерева, кроме колёс. Даже тормозные колодки делали из осины, потому что её влажная древесина загорается с трудом.
Лев Степанович прервался, чтобы выпить чаю, который любезный кондуктор принёс из вагона-ресторана. Лиза и мальчик нетерпеливо ёрзали, ожидая продолжения.
– Так вот, друзья мои, – наконец возобновил он повествование, – Ездить в пассажирских вагонах того времени было непросто. Когда колеса поезда попадали на стыки рельс, удары были довольно чувствительны. Словно едешь на крестьянской телеге по ухабам и кочкам. И пассажиры запасались мешками с сеном или подушками. Кроме того, в холода нужно было отапливать вагоны. В первое время под ноги пассажирам ставили металлические ящики с нагретыми кирпичами. Они плохо справлялись со своей задачей и их сменили изразцовыми печами. Но те разваливались от толчков. Поэтому изразцовые заменили железными, а потом водяным или паровым отоплением.
Живое Лизино воображение рисовало рубленную избу на колёсах, из трубы шёл дым, белыми клубами улетая в небо, а внутри, вместо лавок и кроватей, стояли вагонные скамейки, заваленные мешками с сеном. Сидели там румяные бабы в цветастых сарафанах и платках, серьезные усатые мастеровые в форменных кепках, дети в костюмчиках как у мальчика-попутчика, и старушки всех мастей. Картина была настолько уморительной, что Лиза даже рассмеялась тихонечко.
– Существовали и товарные вагоны, – продолжал меж тем Лев Степанович. – Так называемые «нормальные», для перевозки грузов. Лошадей в них вмещалось 8 голов, а людей, обычно крестьян и рабочих, 40 душ. Поэтому на всех нормальных товарных вагонах раньше писали: «40 человек или 8 лошадей». Да, простой люд человеком не считался, он вроде рабочего скота. Один немецкий господин предложил российским чиновникам «экономный проект». Не покупать паровоз, дорогую и сложную машину, а использовать бурлаков. Надеть на мужиков хомуты и вопрос с тягой будет решен. К счастью, проект не приняли. , – продолжал меж тем Лев Степанович. – Так называемые «нормальные», для перевозки грузов. Лошадей в них вмещалось 8 голов, а людей, обычно крестьян и рабочих, 40 душ. Поэтому на всех нормальных товарных вагонах раньше писали: «40 человек или 8 лошадей». Да, простой люд человеком не считался, он вроде рабочего скота. Один немецкий господин предложил российским чиновникам «экономный проект». Не покупать паровоз, дорогую и сложную машину, а использовать бурлаков. Надеть на мужиков хомуты и вопрос с тягой будет решен. К счастью, проект не приняли.
И снова чувствительная Лиза ярко представила надрывающихся мужиков, тянущих вагоны. Жилы на их лбах вздулись от тяжкой ноши. А другие, что едут на заработки в денежные края, вперемешку с такими же, измученными тяжким трудом, лошадьми, понуро сидят на сене. И чуть не заплакала от жалости к ним.
– Но сейчас мы ездим во вполне комфортных условиях, – завершил рассказ Лев Степанович.
Лизавета, слушавшая с восторгом, слегка расстроилась окончанию неожиданной лекции. Её любознательность в семье порицалась, а Лиза была охоча до знаний. Домашнее образование позволяло читать, писать и немного разбираться в географии. Книг в доме не держали, газет не выписывали и она довольствовалась учебниками и тем, что одалживали знакомые девицы, в основном приключенческие романы и книжки религиозного содержания. Правда учитель достаточно много и интересно рассказывал о прочитанных им книгах. Поэтому Лизавета радовалась возможности узнать что-то новое, но стеснялась этого и привычно ощущала себя виноватой.
Наконец прибыли на нужную станцию. Лиза грустно распрощалась с Львом Степановичем и мальчиком. Маменька, отмахнувшись от навязчивого носильщика, всучила дочери сундучок, чай не барыня, дотащит. Пройдя сквозь здание свежепостроенного, еще пахнувшего краской и побелкой, вокзала они вышли на небольшую привокзальную площадь и остановились, озираясь и оглядываясь.

Глава 2. Заведение мадам Жанетт. Весна, 1895 год.
Сосновоборск впечатлил Лизу. Аккуратные домики с мезонинами, большие сады за деревянными белёными заборами. Ухоженный привокзальный сквер с чугунными скамейками и урнами. Приличного вида экипажи, ожидавшие пассажиров. Нарядная публика, неспешно фланирующая по чистой, мощеной, скорее всего, центральной, улице.
Маменька и Лиза в потертых салопах смотрелись смешно и Лиза, чутьем юной, пробуждающейся женщины, остро ощутила свою нелепость, глядя на красивые манто и шляпки дам. Конечно, в разношёрстной толпе хватало плохо одетых людей, но Лиза замечала и сравнивала себя именно с модницами. Маменька, приказав опять взять сундучок, схватила дочь за руку и потащила к стоявшим в стороне извозчиками.
– Куда прёшь, деревня! – заорал кучер, управлявший непонятно откуда возникшим экипажем, под копыта коней которого они чуть не попали. – Глаза раззявь, чучело!
Маменька тут же ввязалась в свару и принялась браниться. Лизавета сгорала со стыда, казалось, что вся улица смотрит на них и смеётся. Наконец, наругавшись всласть, маменька уговорилась с одним из возниц, и они поехали. Девушка, напуганная и расстроенная, даже не стала смотреть на улицы, по которым пролегал путь.
Лиза вновь ощущала себя никчемной и беспомощной, хотелось вернуться домой, в привычный мир – к папеньке, няне, к вредным младшим братьям и сестрам, грубой кухарке. И Никите… Мысли и мечты о нём, о будущей свадьбе, немного согревали в минуты, когда хотелось плакать. Но если маменька что-то решила, то…
Никогда не получалось у Лизаветы убедить её. Она обладала над дочерью непонятной властью. Как змея над мышонком нависала она над Лизой и всегда добивалась своего. В ход шли угрозы, слёзы, истерики, обмороки и разные приёмы из обширного арсенала.
– Тпррууу! Приехали!
Елизавета вздохнула, неловко вылезла из экипажа вслед за матерью и привычно ссутулившись, побрела навстречу новому месту жительства. Бордель, как и заведено в провинции, располагался на окраине. Пролетающие над ним птицы взирали сверху на П-образное строение, с двускатной, крытой железом, крышей, а людскому взгляду представал двухэтажный особнячок, светло-голубого колера, с претензией на элегантность. Лизе он не пришелся по сердцу – ничего хорошего её там ждать не может, думала она.
Когда Лизавета узнала, что местом работы и проживания будет публичный дом, с ней случилось что-то вроде ступора, ибо открыто проявлять эмоции мать запрещала категорически, и плакать Лиза могла только в одиночестве, которого у неё почти не было. Будучи совершенно неопытной в интимной стороне жизни, она наделила бордель всеми ужасами, которыми стращают юных девушек строгие родители. От совращения беспутными мужчинами в логове порока до смерти в канаве от срамной болезни. Понимая, что маменька всё уже решила и мнение Лизы никого не интересует, девушка ехала в Сосновоборск обречённо и покорно, как овечка, которую ведут на убой.
Чтобы познакомиться с новым местом, она обошла дом вокруг и очутилась в маленьком, несколько запущенном, парке, который сразу очаровал её и немного смягчил сердце. Гармонично высаженные, но явно давно не стриженые, деревья и кустарники услаждали взор, как прическа красавицы, взлохмаченная ветром, но ещё хранящая тщательно уложенные локоны. Садовые дорожки, свободные от сорной травы и посыпанные желтым песком, манили к прогулке, а побелённые, уединенные беседки приглашали спрятаться в них, от мирской суеты, немедля. В глубине парка виднелся флигель, выкрашенный в тон дому.
Матушка, недовольная Лизиным отсутствием, сердито позвала её и новоиспеченная горничная увидела внутреннее убранство особняка. На втором этаже, в серединной части дома, находились малая и большая гостиные, на первом же располагались столовая, кухня и всевозможные кладовки. Жилые комнаты для девушек обустроены в правом крыле по пять на этаже, «рабочие» помещения, убранством повторявшие гостиные – в левом.
– Заведение моё элитное, – важно объясняла мадам Жанетт, хозяйка борделя. – Поэтому девушки принимают гостей в отдельных апартаментах. Нужно будет успевать прибираться везде.
В гостиных пахло первосортным табаком, шампанским и дешевыми духами, на натертых паркетных полах, там и тут стояли диванчики, кушетки и оттоманки, на которых так легко принять выигрышную и томную позу. Обивка мягкой мебели в красно-золотых тонах перекликалась со стенами, увешанными картинами в тяжелых золочёных рамах. Большие полотна изображали сцены из жизни дам полусвета и являли собой плохонькие копии шедевров живописи, рисованные местными художниками. Эти картины смущали Лизу, она так и не разглядела ни одну из них.
Обитающие в Сосновоборске состоятельные мужчины считали заведение своим клубом, негласным центром светской жизни «сильных мира сего». Респектабельный бордель мадам Жанетт всегда к услугам солидных господ – устроить деловой обед, в непринужденной обстановке, с вином и хорошенькими женщинами; справить именины компанией приятелей и не осрамиться коли выпил лишку; пригласить гастролирующих актрис, для общения в интимной обстановке. И наконец, отдохнуть мужчине от тяжкого бремени супружеской жизни и вкусить то, о чём жена, взятая девицей из порядочной семьи, даже в романах не читала. Добро пожаловать, дорогие гости!
Бдящие за нравственностью столпы общества Сосновоборска закрывали глаза на злачное место. Расположение на окраине и щедрые пожертвования снимали все вопросы и претензии. Дела мадам держала в порядке, деньги собирала исправно, скандалов не допускала. И владельца заведения, который проживал доход от борделя в столице, тоже всё устраивало.

Глава 3. Мадам Жанетт. Кухарка Аксинья. Апрель, 1895 год.
– Лизхен!!! – зычный голос мадам Жанетт дрожал от гнева.
Пышнотелая, со следами былой красоты, и обычно добродушная дама негодовала в двух случаях – проблемный визитёр и нерасторопная прислуга. Гостей опытная хозяйка борделя видела насквозь и ловко отсеивала неблагонадежных. А вот с челядью было сложнее. На скромное жалование и неприличное место, хорошие работницы в очередь не стояли, приходилось выбирать из того что есть или приглашать издалека и обучать всему. Мадам и была той самой дальней родственницей матери, которой понадобилась девушка в услужение.
Когда всё шло своим чередом, она была просто душкой – любила вкусно поесть, посмаковать понюшку-другую крепкого табаку да употребить пару рюмок сливовой наливки за обедом и коньяку за ужином. Отставная жрица любви, выйдя в тираж, помнила тяготы продажной жизни и относилась к подконтрольным девушкам достаточно мягко, потакая их слабостям. Девицы, знамо дело, вовсю пользовались её либерализмом.
Лиза выпала из своих мыслей и бросилась на зов. Так непривычно, её теперь называли странной формой родного имени. Будучи услужливой, но медлительной, Лиза часто навлекала на себя гнев благодетельницы. Работа требовала сноровки и неторопливой девушке приходилось нелегко. Но многое искупал Лизин спокойный нрав – она привычно терпела недовольство хозяйки со смиренным достоинством, поэтому мадам Жанетт, спустив пар, обычно снисходила к горничной. До следующего раза.
– Я здесь, медам`с! – Елизавета присела в реверансе, весьма неловком, этому в отчем доме не учили. – Чего изволите?
– В большой гостиной на подоконниках пыль! Нужно быть внимательнее, Лизхен! Дело наше нечистое, но это не повод творить его в грязи, – бушевала хозяйка. – Безукоризненная чистота – вот о чём надобно радеть хорошей прислуге. Из букетов цветы вялые повыдергай да воду в вазонах смени, того гляди, завоняет. И передай Аксинье, чтобы щуку непременно с чесноком запекала.

Выплеснув гнев, она успокоилась, взмахом руки отпустила горничную и Лизавета бросилась исполнять поручения. Пока она вытирала пыль, мадам Жанетт степенно удалялась и паркет скрипел под тяжёлой поступью. Исполнив назначенное, Лиза поспешила в самое душевное место в доме – на кухню.
Причиной тому являлась кухарка Аксинья, жизнелюбивая и гостеприимная. Бездетная, 30-летняя солдатка не ладила с семьёй мужа и после его гибели, в Памирской экспедиции генерала Ионова, предпочла жить в заведении, заняв одну из кладовок. В лице Аксиньи мадам Жанетт приобрела хорошую работницу и подругу по рюмке, они частенько по вечерам, когда все дела переделаны, а девицы принимали гостей, посиживали в кухне за бутылочкой и вели долгие беседы.
Шустрая, говорливая Аксинья привечала Лизу, к тому же всегда имела в запасе забавные рассказы и свежие городские сплетни, почерпнутые из походов на рынок за провизией. Не женщина, а альманах историй. Любознательной горничной нравилось слушать Аксинью, выросшая в глухой уральской деревушке, она пересыпала свою речь интересными словами.
Вот и сегодня кухарка, покатываясь со смеху, рассказала, что они с торговками обсуждали презабавнейшее брачное объявление. Брат одной из лавочниц служил в почтовом ведомстве и присылал ей старые газеты для упаковки. Аксинья сунула типографский лист в руки девушке, и та прочла:
«Дряхлый холостяк, престарелый барон, знатнейшей фамилии,
средств к жизни не имеет, желает путем брака передать баронский
титул даме, девице; происхождение и вероисповедание безразлично;
нужен капитал 5-6 тысяч. Может усыновить, удочерить малюток».
– Представляешь, Лизок! – хохотала кухарка. – Хрыч престарелый, здоровьем хезный, но холостой, желает сочетаться браком с любой юбкой, но капиталу должно быть 5 тыщ. Я, мол, не какой-то там прощелыга, а барон знатнейшей фамилии. Вот охлест, вот пройдоха! Поиздержался, проигрался, денежки пропикнул, нищий как голодная церковная мышь. Желает ощипать будущую супругу! И ведь чем обахмурить хочет, стервец – может с дитём взять. Зазнамо, что баба второго сорту, с прицепом, женихами не балована и ей любой сойдёт – рябой, кривой, нищий. Сам то небось ремками трясёт на Хитровке. И какой из него мужик в постеле? Как пустодымка в печке – не сожжёт полено, а закоптит только. И ведь найдутся гусыни, поверят. Шутка ли – за смешные деньги из купчих да в баронессы! Вот уж кока с сокой! А-ха-ха-ха!
– Ой, Аксюта, жалко же, – ужаснулась Лиза, не поняв над чем смеётся собеседница. – Не по-людски как-то. Неужто такие коварные мужчины бывают?
– Дур не жалко, – отрезала Аксинья. – Обуй по ноге бери, а человека – по сердцу, а коли по расчёту желаешь любиться, то расчёт должно правильно думать. Иначе ревливать горючими слезами придётся.
– Газета местная? – сменила тему Лиза, не желавшая спорить. Слишком разные у них были взгляды, но от этого Аксиньины истории не становились ей менее интересны. – Неужто здесь и бароны обитают?
– Ужо он барон как я танцорка – опять рассмеялась Аксинья. – Нет, это из столичной газеты. Интересуешься? Ноне в городке своя газетка выходит. Там новости, объявления, смотни – господа почитывают за кофеем. Годи, сыщу.
Кухарка зашуршала корзинами в одной из каморок и вытащила кипу листов с типографским шрифтом.
– И то верно, ты девица молодая да баская, – ухмыльнулась Аксинья. – Глянь, может найдешь себе боярина! Здыморыльничать начнешь, заважничаешь!
– Я газет не читаю, – смутилась Лиза. Ей было неловко говорить, что она не интересуется реальной жизнью, предпочитая узнавать новости в пересказе кухарки. Так проще, не нужно составлять своё мнение о каждом событии. – А жених у меня уже есть. Знаешь он какой?
– Какой? – хитро прищурилась кухарка и засыпала Лизу вопросами. – Фартовый старатель? Высокий, любочестивый? При капитале?
– Нет, – растерянно сказала Лиза. – Никита совсем обычный, соседский сын. Денег скоплю на приданое, вернусь домой и повенчаемся. Жить станем в его доме, деток заведём, трёх мальчиков и дочку, а бог даст и поболе.
– Значит, любовь промеж вас? – улыбнулась кухарка.
– Любовь? – растерялась Лиза. – Нуууу… наверное. Мы с детства вместе. Я привыкла к нему и к мысли, что он мой суженый. А Никита…
– Запомни, Лизон! – перебила её Аксинья. Она подняла указательный палец и сделала сверхсерьёзное лицо. – Главное в супружнике – это рост! Марьяжить нужно высокого, чтобы дети шибздиками не рождались. Статным мужем ощо и похвалиться не грех.
– Мой Никита не высок, но… – попыталась оправдаться Лиза, но увидела, что собеседница еле сдерживает смех и поняла, что она опять шутит. – Аксинья!
Тут кухарка захохотала в голос, а глядя на неё засмеялась и Лиза. Успокоившись, Аксинья приобняла девушку за плечи:
– Не слушай никого, голубка. Чуешь, что твой человек – хватай и люби, что есть сил, покуда можешь.

Глава 4. Подробности про Лизу.
Семья Лизы относилась к зажиточным мещанам – сословию городских обывателей, что выше крестьян, но ниже дворянства. Аккуратный домик в большом селе Нижне-Иссетской волости Пермской губернии принадлежал их семейству, сколько она себя помнила, хотя няня рассказывала, что Лизавета появилась на свет в деревне, где родители крестьянствовали, а бабки с дедами были крепостными.
Отец, столь существенный скачок в сословной иерархии, объяснял собственной деловой хваткой и смекалкой. Да и маменька, обожавшая супруга нездоровой любовью зависимой женщины, поддакивала и с придыханием рассказывала всем, как умен и оборотист её муж. Папенька, оптовый торговец продуктами, сбегал от любящей супруги в деловые поездки, длившиеся по несколько месяцев. Дом и восемь детей, 4 девочки и 4 мальчика, находились полностью в её власти. Елизавета была старшей.
Маменька, женщина малообразованная и недалёкая, весьма гордилась, что в доме всё как у приличных людей – кухарка, нянька и приглашенный учитель. Младших со временем отдадут в гимназию, а с Лизки довольно и того, что есть, ни к чему ей образование.
Это материнское пренебрежение Лиза чувствовала, сколько себя помнит, и братья с сёстрами также стали к ней относиться, и даже кухарка. Только отец и няня немного любили её. Она не понимала причин и старалась изо всех сил заслужить любовь домочадцев. Первой начинала смеяться грубоватым шуткам батюшки, исполняла все прихоти матушки. Лет с 8 присматривала за младшими и терпела их капризы, помогала на кухне, мыла полы и окна.
За малейшую провинность Лизу сурово наказывали. Там, где младшим матушка грозила пальчиком, её карали ледяным молчанием, лишением еды или заключением в тёмном чулане, смотря какое настроение было у маменьки. Она ни разу не ударила старшую дочь, но Лиза была готова подставить спину под розги, лишь бы не страшный материнский бойкот.
Но отец опять уезжал надолго, родительницу это раздражало, и она отыгрывалась на Лизе. Братья и сестры не ставили её заботы ни в грош и даже кухарка отчитывала за то, что Лиза плохо делает её работу. Немного скрашивала непростую жизнь няня, мастерица рассказывать истории. Заслушиваясь байками про леших, водяных, домовых, русалок и ведьм, Лиза погружалась в сказочный мир, представляя всё как наяву.
Подросшая Лизавета обратила внимание, что и внешне отличается от семьи. Как-то она подслушала беседу кухарки с няней, те перемывали косточки хозяевам и соседям. Девушка не обратила бы на него никакого внимания, если бы они не заговорили про маменьку.
– Да иди ты! – скептически сказала няня. – Ни в жисть не поверю, что хозяйка такая.
– Ага, – неприятно захихикала кухарка. – Нешто не видишь, что Лизка на других детушек не похожа? Те короткие да коренастые, а она дылдища. Волосы и глазья одной масти, но носишко у ей маленький и уста приглядные, не в родню.
– Хозяин говорит, что в бабку она, его порода, – защищала няня благодетелей. – Чего ты болтаешь, злословница!
– Да знамо дело, наблудила в своё время жинка – ехидствовала кухарка. – А хозяин срам прикрыл, охомутался. Лизка на пять лет старше второго сына, а остальные погодками повыскакивали.
– Вот же зловредная баба, – рассердилась нянюшка. – А ну рот закрой и ступай щи варить, смотница пустозвонная! Вот ужо хозяйке расскажу, она тебе всыпет!
– Хозяяяйка! – продолжала злобная баба. – От сохи ища недавно, а заважничала. Потаскунья, прости Господи. Тьфу!
Разговор глубоко запал в душу Лизе. Может в этом причина семейной холодности и она живое напоминание материного позора? Лизавета жалела её и старалась ещё больше угодить, но напрасно.
Равнодушие домочадцев подтолкнуло Лизу к поиску одобрения вне семьи. Примерно в 10 лет она обнаружила, что церковь это место, где её понимают и принимают безусловно, батюшка хвалит за обладание «высшей христианской добродетелью – скромностью» и дурного про неё не знают. И пару лет Лиза с удовольствием ходила на утренние и вечерние службы.
Маменька, посещавшая храм только по церковным праздникам, сжимала губы куриной гузкой, слушая похвалу старшей дочери и по пути домой, говорила, что расскажет настоятелю про грехи её сатанинские – неуёмную любознательность и мотовство. Она считала, что Лиза дорого им обходится, потому что слишком быстро растёт и чересчур много ест. Девочка молила не делать этого, но маменька только радостно смеялась над её унижением. Вскоре Лиза перестала ходить в церковь.
А в 12 лет она поняла, что любит Никиту, соседского сына. Они жили рядом давно и даже играли вместе, когда были совсем юными. Потом Никиту увлекла мальчишеская жизнь, а Лизу отдалили от совместных беспечных забав учёба и домашние хлопоты. Но он продолжал защищать девочку от мальчишек-задир, приносил кусочки колотого сахара, заменявшие недоступные конфеты, и Лиза потянулась к нему всей нерастраченной нежностью. Они стали встречаться, не позволяя себе ничего лишнего, разве что кроме нескольких целомудренных поцелуев, и уговорились, что поженятся, когда придёт время.
Лизавета примирилась с ссылкой в Сосновоборск. Она выдержит, вернётся и исполнит своё яркое, страстное желание – выйти замуж. Уверенная в том, что только став доброй женой и любящей матерью, она обретет истинное счастье и стремилась уложить жизнь в простую формулу – жила, родила, померла.

Глава 5. Обитатели весёлого дома.
За исключением Аксиньи и Лизы, обитатели весёлого дома просыпались поздно. Хлопотать насчет еды кухарка принималась с раннего утра, ведь кормить дюжину человек каждый день непросто. А уж угодить взыскательным гостям? Право, разве могла обыкновенная кухарка изготовить томлёных в трюфелях перепелов или лосятину, запечённую с белыми грибами? Но Аксинья варила отличные щи и уху, запекала ароматное жаркое, стряпала отменные блины и вкусные пироги, так что с повседневной стряпней справлялась прекрасно. Большинство девиц совершенно не избалованные, и довольствовавшиеся ранее тюрей с квасом и печеной репой, объедались местными кушаньями, особенно по первости. И мадам Жанетт нашла наилучшее решение – для званых вечеров и гостей блюда доставлялись из ресторана, а кухарка кашеварила для работниц.
Аксинья ходила на рынок 2-3 раза в неделю, разбирала провизию, топила печь и готовила. Попутно шпыняла поваренка, мальчишку лет 12, обязанного натаскать воды и дров, почистить овощи и сделать прочие несложные дела. Помощник огрызался, кухарка ворчала – день продолжался как обычно.
Лизавета с утра прибирала комнаты. Бутылки, бокалы, вазы с пирожными и фруктами, обертки от конфет, огарки свечей – гости и работницы борделя в шальном веселье совершенно не стесняли себя. К обеду приходила баба-подёнщица, и пока она отмывала и натирала паркет, обычно просыпались девушки, и Лиза с помощницей шустро наводили порядок в их комнатах.
В борделе проживало девять постоянных девушек. Брюнетки, блондинки, рыжие – на любой вкус и кошелёк, любила повторять мадам Жанетт. Работниц в заведение брали не за красоту. Миловидность, опрятность, зачатки хоть какой-то культуры, отсутствие комплексов и иллюзий – вот критерии, по которым выбирала мадам. У каждой девушки в прошлом своя история, зачастую трагическая, и если это не привело к печальным последствиям, то кандидатка вполне могла справиться с незавидной жизнью продажной женщины.

Мадам строго смотрела за своим цветником, заботилась о здоровье, требовала неукоснительного соблюдения гигиены и чистоты. Кокотки щеголяли в основном дезабилье – корсеты, панталоны, чулки, но на «официальные» мероприятия надевали платья – короткие, с глубоким декольте, оголяющие то, что прятали обыкновенные дамские наряды. Всё это текстильное великолепие постоянно чистилось и стиралось городскими прачками.

Среди девушек выделялись двое – Матильда и Катеринка.
Матильда, которую все ласково звали Мати, изящная сероглазая блондинка, всегда тщательно причесанная, в роскошных нарядах пастельных оттенков, являлась примой заведения с полагающимися ей привилегиями – капризами и шалостями. Матильда неплохо музицировала на пианино и гитаре, и исполняла шансонетки, романсы, народные песни. Сцена её голосу не светила, а вот для борделя он звучал весьма недурственно. Вечера, в которых принимала участие Мати, привлекали больше состоятельной публики, чем обычно, по причине неизбалованности местных жителей заезжими артистами, и за это ей прощали все капризы. Деньги в веселом доме любили.
Но переплюнуть Катеринку в этой любви было трудно. Вторая по значимости куртизанка желала денег до дрожи, до истерик. Страсть её к золотому тельцу изумляла даже, повидавшую жизнь, мадам Жанетт. Внешне Катеринка являлась полной противоположностью Матильде, а на фоне остальных глуповатых и незлобивых товарок, она и вовсе выглядела звездой порока. Густые черные волосы, распущенные по плечам или уложенные в высокую причёску, шелковые платья всех оттенков красного и тугие корсеты. Этакая femme fatal Пермской губернии.
Обе девушки вели неправедную жизнь в веселом доме. Но одна из них просто жила – ярко, весело и не собиралась там задерживаться. А вот вторая…

Глава 6. Снова про Лизу. Май, 1895 год.
– Привычка свыше нам дана: замена счастию она, – твердила Лиза каждое утро, глядя в крохотное зеркало. Ощущать себя образованной особой было приятно, и она с удовольствием цитировала «Евгения Онегина», которого задавал учитель. Хорошо, что маменька не знала об этом, она бы не одобрила.
Лиза уже поняла, что положение её вполне неплохо, начала получать удовольствие от новой жизни и, несмотря на большую загруженность, ощущала себя свободнее, чем в отчем доме. А сердечную тоску заглушили свежие впечатления. Девушка уже осмеливалась на длинные прогулки в свободное время. Особенно по душе пришлась ей вокзальная площадь. Мадам посылала Лизу к прачке, что обитала вблизи вокзала, на извозчике, а обратно дозволяла не спешить, и девушка пользовалась этим, чтобы посидеть в сквере на скамейке и поглазеть на людей. Бытовые сценки, повседневные хлопоты, случайно подслушанный разговор – всё удивляло, восхищало и вызывало приятное чувство сопричастности к другой, более интересной чем у неё жизни. Городок нравился Лизе всё больше.
Прежнее размеренное и скучное существование, где годами ничего не менялось, кроме чисел в календаре, осталось далеко. Конечно, ей не хватало родителей, скупых на ласку, но привычных. Первое время она даже немного скучала по истерикам маменьки и в ушах звучали её наставления:
– Что бабе для счастия нужно? Дом полная чаша, деток поболе да муж справный. Тогда всё верно в твоей жизни, всё по-людски. Так нам родители твердили, так и мы вас напутствуем. Родители плохого не посоветуют.
Странно, что, поучая Лизу такими словами, она услала её за много верст от жениха. Но матери лучше знать, она опытнее, мудрее. Маменька всегда и всё решала за неё, это было очень удобно.
Зато здесь никто не унижал Лизу – мадам строгая, но справедливая, Аксинья приветливая и душевная, и большинство девушек ласково с ней обращались.
Лиза пробовала писать домой, но в ответ пришла только одна весточка. От батюшки. Он сожалел о разлуке и призывал к терпению. Ну и ладно, думала Лиза, не очень-то и хотелось. Хорошо, что у неё есть Никита, он любит, не предаст, дождется и всё у них будет как положено. Правда жених тоже не отвечал на её письма, но Лиза всегда придумывала ему оправдания.
Она ни с кем, кроме кухарки, не сблизилась. Девушка привыкла быть одинокой среди множества людей, даже Никита не понимал её. А так хотелось иметь подле себя родственную душу! Но если бы вдруг Лизу спросили, для чего собственно ей это нужно, она бы не нашлась с ответом.
Вот в романах всё было просто, и возлюбленный понимал героиню с полуслова, и верные друзья спешили на помощь по первому зову. Вот только не написаны в книгах инструкции как искать таких друзей, поэтому, каждый раз, повторяя молитву для отхода ко сну, Лиза просила:
– Боженька, пожалуйста, пошли мне подругу. Ну хоть самую завалящую. Мне многого не нужно. Пусть будет рядом и понимает меня. Спасибо, боженька.
Жалование Лизе назначили небольшое и чтобы накопить денег на приданое потребуется много времени. Аксинья хохотала, предлагая подработать. Девушка сердилась.
Она дурнушка – высокая, нескладная, полноватая, ни интересных форм, ни стати, длиннорукая и длинноногая. Круглое лицо с невнятными бровями и невеликими карими глазками да тёмно-русые тонкие волосы, теперь собранные в пучок. Немного скрашивали общее плачевное зрелище аккуратный носик и красивые, словно нарисованные умелой рукой художника, губы, и выражение лица – немного детское, всегда готовое удивиться.
Конечно, её женская непривлекательность служила охранной грамотой неопытности и целомудрию. Хотя кухарка ехидничала, что на каждую внешность найдется ценитель. Но как же хотелось красоты, притягивающей к себе восхищённые взгляды!
Утешением и предметом восторга неискушённой Лизы стало новое платье, которое мадам называла чуднЫм словом «униформа». Наконец-то, как и подобает юной девице, она начала обзаводиться нарядами! Девушка ласково касалась платья, висевшего на плечиках, и хлопчатая шотландка, из которой пошили наряд, приятно шуршала в ладонях. Облегающий лиф с наглухо закрытым декольте, юбка средней пышности, серый мышиный цвет – то что нужно для рабочей одежды. Из украшений – крахмаленный кипенно-белый воротничок и белоснежный фартук с рюшами. Дополняли наряд исподняя маркизетовая рубашка и нижняя юбка из хрустящего кремового коленкора, их было по несколько штук и полагалось менять ежедневно.
Это первое приличное платье, купленное для неё, а не перешитое из старых маменькиных салопов, батюшкиных сюртуков и пожелтевшего тюля. Модистка приходила в родительский дом раз в полгода и неделю строчила на привезенной с собой машинке Зингер, в специально отведенной комнате, перелицовывая одежду для всего семейства. И хотя мастерица пыталась украсить скудными художественными средствами Лизины наряды, они получались жалкими – мешковатыми, затасканными.
Не доверяя прачке, Лиза чистила обожаемое платье сама, для чего завела специальную щетку. Обедала она теперь с обязательной салфеткой, заткнутой за воротник. Шутка ли – малейшее жирное пятно испортит весь её гардероб! И проходя мимо больших зеркал, всегда украдкой любовалась собой, стесняясь вертеться перед отражающей гладью как остальные местные барышни. Дешёвенькие чулки и удобные туфли на низком каблуке из грубой воловьей кожи также восхищали неизбалованную девушку. Каждый вечер, невзирая на усталость, Лиза смазывала обувь гусиным жиром и натирала суконной тряпицей до блеска.
К приятностям новой жизни относилась и комната во флигеле, стоявшем за домом, в глубине сада. Лизавета, которая всегда делила помещение с младшими сестрами, наслаждалась покоем и уединением в маленьком, зато теплом и светлом жилище.
И столовалась горничная неплохо – её наняли со столом, чаем и сдобой, до которой она большая охотница. Кухарка подкладывала Лизе кусочки повкуснее и пожирнее, резонно отвечая остальным девушкам, что Лизавете поправиться не страшно, она фигурой на жизнь не зарабатывает. Говорила Аксинья по-доброму и никто не обижался.
За одежду у Лизы вычитали из жалования, остальное она откладывала, так как не умела обращаться с деньгами. Нужно накопить рублей триста. Каких-нибудь два-три года службы и она наберет на приданое. Ей будет 18. Почти старуха!

Глава 7. Неожиданная подруга. Июнь, 1895 год.
Когда Лизавета уже смирилась с мыслью, что одиночество – это ниспосланное ей свыше испытание, она внезапно обзавелась подругой. Да какой!
Как-то вечером она заменяла гардеробщицу, разбитную соседку-вдовушку, славившуюся доступностью. Очередной гость, низенький плотный человечек в мундире титулярного советника, отдавая пальто, хлопнул пониже спины отвернувшуюся горничную, и мерзко захихикал.
– Ах, оставьте! – пролепетала растерявшаяся Лиза. – Вы с ума сошли!
Гость, по всему удивл?нный реакцией, разглядел, что перед ним не та девушка. Оглядев её масляными заплывшими глазками, он ухватил Лизавету за талию и заявил слегка заплетающимся, пьяным голосом:
– О, да ты премиленькая!
Неизвестно, чем бы закончилось безобразие, не пробегай мимо Матильда. Она-то сразу поняла, что происходит.
– Господин Стромынский! – защебетала девушка, сцапав коротыша за рукав. – Мы там без Вас скучаем, а Вы прислугу развлекать изволите, шалунишка!
– Тут новая девочка, – лопотал неприятный господин. – А ведь я, Матильдочка, люблю свеженьких!
– Пойдёмте, пойдёмте, – продолжала тянуть его за руку Матильда. – Там поручик Лебедев следующую колоду распечатывают и ждут только Вас!
С этими словами она решительно потащила коротыша в общую залу, не удостоив Лизу взглядом.
На следующий день Лизавета то и дело шмыгала мимо комнаты, так любезно вступившейся за неё, Матильды. Наконец, дверь отворилась, и прима вышла, чтобы спуститься в столовую для обеда. Была она не в духе: изящные брови нахмурены, губы сжаты в полоску, но Лизавета всё равно бросилась к ней с изъявлениями благодарности.
– Что такое? – пробормотала Матильда, откашлялась и громко, раздраженно сказала – Ах, отстань, девИца! Какой пустяк!
Но, смягчилась, увидев, как Лизу задели её слова:
– Право, дружочек, невозможно быть такой шляпой и позволять помыкать собой. Ну ладно, не дуйся. Ты вот что, зайди ко мне в три пополудни, поможешь. Заодно и поболтаем.
Для костюмированного ужина Матильде предстояло надеть наряд в стиле Марии-Антуанетты. Короткое, до колен, платье из переливчатой тафты, оттенка топлёного молока, чрезвычайно шло девушке. Цветки персика, разбросанные по пышной юбке и собранные в букетики у смелого декольте, подчеркивали румянец щек. Платье дополнял белокурый парик, уложенный в высокую прическу и украшенный цветами. Белые панталоны из нежного пу-де-суа, отороченные кружевом по низу, не прятали изящные щиколотки, обтянутые шёлковыми чулками. Завершали образ розовые атласные, расшитые бисером, туфельки с серебряными пряжками.
Облачение в костюм не доставило много хлопот – шнуровку на спине Лиза затянула весьма умело, наловчилась помогая одеваться девушкам, разгладила шуршащую юбку, поправила букетики. А вот парик несколько раз падал, пока они пытались взгромоздить и закрепить его, упрямо не желая держаться на красивой Матильдиной голове. Девушки хохотали, собирали рассыпавшиеся цветы и втыкали их на место, и наконец, одолев упрямца, присели отдохнуть.
В который раз, глядя на Матильду, Лиза задавалась вопросом, как такая красавица попала в бордель. Большинство обитательниц весёлого дома ни наружностью, ни умом не блистали. Елизавета не знала жизни, но даже она понимала, что с подобной внешностью и темпераментом Мати здесь не место – замужество, сцена, ну на крайний случай содержание.
Шелковистые, белокурые волосы, доходящие до пояса, завивались в мягкие локоны. Лицо сердечком, большие серые глаза, опушенные длинными темными ресницами, изящный носик, пухлые губы. «Щёчки персик, зубки жемчуг, губки коралл» – Лиза теперь поняла, как выглядят девушки, которых подобными эпитетами описывали в романах. Невысокая, гармонично сложенная, изящная, обладающая светлой чистой кожей – каким ветром занесло её сюда? Но спрашивать было неловко.

Глава 8. У Матильды. Июнь 1895 года.
Комната Матильды находилась на втором этаже, из окон были видны внутренний дворик, сад и Лизин флигель. Конечно, горничная здесь не первый раз, но время уборки не считается, она хоть и неопытная, но исполнительная, и подробности не разглядывала, как то неловко. Теперь она могла смело потешить своё любопытство. К её удивлению и даже разочарованию никаких намёков на род занятий и темперамент хозяйки, как у других девушек.
Красивая и удобная, но обыкновенная, девичья светёлка с простой белой мебелью из сосны – туалетный столик с зеркалом, кровать, пара стульев. На окнах колыхались нежные кисейные занавеси. Лавандовый аромат сухих букетиков, расставленных повсюду, смешивался с благоуханием, издаваемым изящной пудреницей, раскрытой на туалетном столике, среди множества серебряных баночек и хрустальных флаконов.
А собственно, что ожидала увидеть тут Лиза? По каким признакам комната падшей девушки должна отличаться от обычной? Тут разве что множество коробок с обувью, подобно башне, громоздились около дальней от входа стены. Да на трехстворчатой ширме, скрывавшей гардеробную комнату, развешены чулки броских цветов – жёлтые, лиловые, красные, зеленые, голубые, словно яркие экзотические змеи.
– Перебирала богатства. На предмет ветхости, – девушка перехватила любопытный взгляд своей гостьи. – Хочешь, выбери себе по вкусу, в подарок.
– Нет-нет, – залилась смущенным румянцем Лиза. Как неловко. Наверное, она преувеличенно выказала своё любопытство. – Это для меня слишком…
– Развратно? – Матильда правильно поняла паузу.
– Что ты, Матильда! – залепетала Лиза, – Смело. Я хотела сказать – смело.
– Это сценические, – пояснила хозяйка комнаты. – Можешь называть меня Мати. К чему ненужные церемонии меж своими. А я буду звать тебя Лиза.
– Да, конечно, – обрадовалась смене темы Лизавета. Она коснулась платья Матильды. – Дорогое? Я ничего в этом не понимаю, но ткань премиленькая.
– Угу, дорогое… премиленькая… – бормотала Мати, занятая поисками на туалетном столике. А найдя, развернулась к Лизе лицом и заявила. – Есть и подороже. У меня всегда всё самое лучшее.
– Чудесно, – вновь смутилась девушка.
Она приняла слова Матильды как «Завидуй, дурнушка». Никогда у неё не будет такого роскошного туалета. Её и маменька всегда представляла новым знакомцам «Моя старшенькая. Не смотрите что дурна собой. Она очень скромна, что для девицы важнее красоты». А Лизе всегда слышалось «Моя страшненькая…».
В воздухе повисла пауза. Наконец, Матильда, поняв, что что-то не так, внимательно посмотрела на собеседницу.
– Эй, ты чего? Обиделась? Брось. Я не хвастаю. У меня и в самом деле много нарядов, дорогих и не очень. Я не хвалюсь. Это специфика моей … хмммм… моей жизни. У тебя тоже премиленькое платьице, особенно воротничок. Обожаю белые воротнички.
Лиза нерешительно улыбнулась.
– Это моё первое нормальное платье, – плохое настроение пропало от участливого тона Матильды и её светлой улыбки.
– Оно тебе очень идёт, – не покривила душой Матильда.
– А тот костюм, с персиками, – продолжила спрашивать Лиза. – Ты сама его купила?
– Вот ещё! – фыркнула Матильда, приступая к рисованию бровей. – У каждой приличной камелии должен быть покровитель. Его дело – покупать туалеты. Кстати, вот за той ширмой, в гардеробной комнате, этого барахла просто завались. Предлагать не буду, всё очень смелое.
– Камелии? – Лиза оценила шутку, но её заинтересовало новое слово. Правда реплика про барахло опять уколола, но она решила не обращать внимания, Матильда с ней дружелюбна, и она не будет кукситься. – А при чем тут конфеты?
– Какие ещё конфеты? – вытаращилась на неё куртизанка.
– Ну, маменька у папеньки раз счета нашла и ругала его сильно, что много денег на камелии спустил. Всё кричала «Что, сладко тебе было?!»
Матильда недоверчиво посмотрела на неё широко раскрытыми глазами и поняв, что Лиза не шутит, хмыкнула:
– Mon cher, дружочек, да ты совсем наивная. Камелии – это цветы, очень красивые и весьма дорогие. А также камелиями называют дам полусвета, куртизанок.
И видя, что собеседница все равно не понимает, о чем речь, принялась растолковывать:
– Ну, это падшие женщины, продажные. Право, ангел мой, нельзя же быть такой несведущей. Забыла, где служишь? Тебя постоянно окружают куртизанки, хотя для местных девок это слишком высокое звание.
– Откуда мне знать, – оправдывалась Лиза. – Мой учитель ничего такого не рассказывал, а уж маменька с папенькой и подавно.
– Ах да, – закатила глаза Матильда, – Ты же из этих, как их там – замуж девицей и любовь до гробовой доски. Выводок деток за юбку держится, а ты варенье из крыжовника подаешь к чаю в вИшневом саду.
– Ты так говоришь, как будто это плохо! – возмущенно сказала Лиза. – Да, я из этих самых. И…
– Пффффф, закипела водица, – замахала руками Матильда и примирительно сказала, – И в мыслях не держала обидеть, но учту, что ты весьма чувствительна и со множеством point faible.
– По фебле? – недоуменно переспросила Лиза.
– О боже, – снова закатила глаза Матильда. – Это на французском, означает "сЭто на французском, означает "слабое место". Я хотела сказать, что буду поделикатнее. Но вернемся к предмету беседы. Думаю, что грамоте ты обучена. А читаешь ли романы?
– Конечно, – гордо ответствовала Лизавета. Что эта Матильда себе позволяет, Лиза, не какая-то там… падшая. Она честная, порядочная, образованная девица и сейчас она утрет нос этой… выскочке, – Господ Загоскина, Мельникова-Печерского… читала… на уроках.
– А, понятно, – усмехнулась Матильда и махнула рукой. Она видела, что собеседница почти обиделась. Лиза – приятная девушка и она не хочет её огорчать. – Да и ладно. Ну слушай. Обитала во Франции роскошная красавица и знаменитая куртизанка, Мари Дюплесси. Любила камелии, украшала себя и дом, в котором жила. Цветочница, у которой Мари тратила большие деньги на свою прихоть, прозвала куртизанку La dame aux camelias, дама с камелиями. Эта роскошная Мари хлебнула трагической любви до дна. Она не могла быть вместе с предметом страсти, потому что умирала, да и всё было против этого. Один француз написал про неё роман, да такой сентиментальный и галантный, что камелия с тех пор стала символом падших женщин.
– Какая грустная история, – сказала Елизавета. Она предпочитала романы только с благополучной развязкой. Специально бегло просматривала последние страницы и при трагичной концовке даже не начинала книгу, хватало ей грусти и в жизни. – Ты прочла эту книгу?
– Нет, я люблю романы попроще – опять засмеялась Мати. – Мне Мишель рассказывал. Ещё он говорит, что камелиями и другими красивыми словами проституток называют, чтобы не было стыдно ими пользоваться. Вроде как звучит прилично и поэтому не грех. Ага.
– А Мишель это кто? Твой покровитель? Имя странное. Он француз?
– Он Мишка, мой русский медведь! – хихикнула Матильда. – Богатый, между прочим.
– Ага, а как он относится к эээ ммм … – замялась Лиза.
– К моей продажности? – не смутилась девушка. – Так я не совсем падшая. Можно даже сказать порядочная.
Настала очередь Лизавете таращить глаза.
– Понимаешь, – начала объяснять, изумленной горничной, Матильда. – Я самая красивая из здешних девушек и мадам придумала, что моя недоступность принесёт больше денег. Я беседую с гостями, устраиваю игры, ну там фанты, шарады. Ещё бренчу на пианино и гитаре, исполняю романсы, поэтому я здесь в качестве певицы. Так что мадам мной не торгует. Ну ты понимаешь…
– О, я и подумать не могла, что хозяйка столь великодушна! – восхитилась Лиза.
– Ах, дружочек, наивная моя девочка, – ухмыльнулась куртизанка. Она закончила с бровями и сейчас вырисовывала роковую мушку над верхней губой. – Ничто не помешает нашей доброй тётушке Жанетт продать любую девицу, если предложат хорошую цену.

Глава 9. Про Матильду. Июнь 1895 года.
Лизавету, выросшую вдали от соблазнов в виде очаровательных нарядов, прелестных безделушек и категорически запрещенных косметических товаров, чрезвычайно интересовал этот визит. Она перетрогала чулки на ширме, заглянула в пару обувных коробок и, уже без зависти, восхитилась их содержимым, перенюхала все флакончики на туалетном столике и, вернувшись к костюму французской королевы, вновь потрогала его.
– А это готовый наряд? Платье слишком коротко для порядоч… кхм, обычной девушки.
– Шили специально для меня, – похвалилась хозяйка богатств. Она заметила оговорку Лизы, но не стала заострять на ней внимание. В конце концов, Мати её подкалывала, и горничная имела право на реванш. – Называется «Цветок персика». Мне к Пасхе Мишель подарил. В столице заказывал, у дорогой модистки. Цветок персика это… это…
Матильда сорвала с зеркала какую-то картинку и стала зачитывать прямо с неё:
– «… символизирует юность, очарование. Это весна, расцветающая красота, изящество, мягкость, искренность и чистота. Цветок делает девушку неотразимой в глазах мужчины». Так написано в открытке, приложенной к платью. А ещё, оно было завернуто в папиросную бумагу, перевязано лентами и упаковано в картонку, вон в ту, с золотыми вензелями.
И Матильда указала изящной ручкой на большую коробку, стоявшую в углу комнаты.
– Ах, как красиво! – мечтательно сказала Лиза. – Как романтично! Ты собираешься за Мишеля замуж?
– Какой чепухой набита твоя голова! – засмеялась собеседница. – Душенька, мы в борделе, на таких как я не женятся. Брак – это деловой союз с обязательствами, а за любовью можно сходить на сторону. Вот и твой папаша от супруги гуляет. По камелиям!
Лизавете стало обидно за родителя.
– И твой папенька такой?
– Папа? меня и маму очень любил. По-своему, – Мати снова улыбалась, правда уже грустно, – Что не мешало ему пьянствовать и волочиться за каждой юбкой. От графини до кухарки.
– А что же мама?
– Никогда её не видела, хотя папа? твердил, что я вылитая мать. Я незаконнорожденная. Плод любви знатной дамы и гусара.
– Мати, мне очень жаль, – смутилась Лиза. – Она умерла?
Матильда молчала. Лиза неловко прикоснулась к её руке, желая извиниться, но Матильда отдернула руку и заговорила:
– Не знаю. Папа? всегда уклонялся от ответов, а я часто думала, как бы сложилась жизнь, если бы мама могла признать меня. Папа? не жалел средств на моё воспитание. Я немного болтаю по-французски, скачу, фехтую и стреляю, как гусар, умею обращаться с ножами. Вот музицированию пару лет обучалась. Потом папенька решил, что этого мне достаточно, поэтому репертуар простецкий. Всё, что помню с детства – муштра, физические упражнения, чтение скучных книг. А мне хотелось романтики, безумств, впечатлений, как в романах, из отцовской библиотеки, которые читала тайком. У него было много книг о приключениях, путешествиях, любовных интригах, но мне запрещали их читать.
Матильда опять замолчала. Потом внезапно встала и прошлась по комнате, глубоко вдохнула и резко выдохнула и продолжила:
– Я сбежала от отцовской душной опеки с первым же смазливым купчиком. Думала, что мы вместе против всего мира. Как в романах. А он продал меня в публичный дом, когда мы потратили все, что стащила у отца и нам стало нечем платить по счетам.
Матильда рассказывала об этом спокойно, ни слезинки, ни увлажнившихся глаз, ни дрожащего голоса. Лиза смотрела на собеседницу приоткрыв рот, настолько поразил её рассказ, и у неё получилось только спросить:
– Ты могла вернуться?
– Не успела. Отец умер от апоплексического удара. Или от горя, – глухо пробормотала Матильда. Она все-таки не выдержала и низко склонила голову от тяжести воспоминаний.
Лиза всей душой потянулась к девушке, такой хрупкой, такой уязвимой, в естественном порыве, знакомом всему женскому полу, защитить маленького, слабого… Как вдруг Матильда, в обычной своей манере, весёлой, немного капризной, прелестной куклы, вскинула голову и заявила с усмешкой:
– Вот в чём-чём, а в жалости не нуждаюсь! Всё у меня хорошо. И стоит только пожелать – я стану первой дамой этого занюханного провинциального городишки!

Глава 10. Катеринка. Июнь, 1895 год.
Катеринка сидела перед туалетным столиком в своей комнате, глядела в зеркало и ничто её не радовало. Окружение раздражало до зубовного скрежета.
Клиентов она презирала за доступность, лёгкая добыча, сбегают от толстых правильных жён и законных детей. И тут уж она не гнушалась ничем, стремясь обобрать, облапошить и раскрутить жирного гуся на деньги – в этом ей не было равных. Её способности, расположить к себе мужчину и внушить, что она страстно его желает, противостояли немногие. Катеринка владела эмоциями и любое чувство умело имитировала.
Девушек она ни в грош не ставила, считая рабочей скотиной. Катеринка подчёркивала, что выше их по статусу и густо пудрила лицо – она не простолюдинка с загорелой кожей, её кожа бледная, как и подобает истинной аристократке. Для гостей сильно румянилась и ярко подводила глаза, словно надевая маску, незачем всякой швали видеть её подлинное лицо. Тихая алкоголичка, мадам Жанетт, бесила либеральностью и мягкостью. Горничная и кухарка раздражали чересчур вольным и независимым поведением.
Катеринка жаждала власти и денег, желала править борделем, распоряжаться судьбами девушек и прислуги. О, уж она бы выжала из них все соки! Но и это королевство мало для неё. Открыть несколько заведений, да не в провинции, а в столицах, а то и за границей, на модных курортах. Вот где она развернётся! Властвовать над людскими судьбами – что может быть прекраснее?
Но пока приходилось довольствоваться ролью жрицы любви, встречаясь с разными мужчинами – Катеринка пользовалась успехом. В том, чем она зарабатывала на жизнь, внешность – главный козырь и она умело его применяла. Статная и высокая девушка словно сошла с картины «Незнакомка» Крамского. Породистое, чуть одутловатое, лицо, большие карие глаза под соболиными бровями, прямой аристократичный нос, яркие пухлые губы. Высокую грудь и тонкую талию дополнительно подчеркивала любимыми корсетами, а не нуждавшиеся в фижмах аппетитные бёдра наряжала в пышные юбки. Она могла бы позировать художникам или стать моделью для рекламных фотографий, набирающих популярность. А что жизнь предлагала незаурядной женщине? Ей уже 20 лет! Сколько ещё пропадать в провинциальной дыре?
Катрин, так звал её отец, Катенькой окликала нянюшка, Екатериной – строгие бонны и гувернантки. Как давно это было, в почти утерянном прошлом.
Отец владел рудниками и заводами, жил в столице, часто приезжал, а она росла в имении близ Екатеринбурга. Девочка рано узнала, что она незаконная дочь и мама её умерла. Отец любил свою Катрин, баловал и тратил на неё много денег. У неё всё было первоклассное – красивые наряды, породистые лошади, хорошие учителя, поездки с отцом или гувернанткой в Москву, Санкт-Петербург, в города Франции и Италии. Катя бойко говорила на английском и французском, делала успехи в математике и экономике, прилежно осваивала танцы, этикет. Учителя хвалили её, а батюшка гордился. Она росла умной, амбициозной, высокомерной и слегка циничной, такой желал видеть её отец и, посвящая во взрослую жизнь, не щадил нежных девичьих чувств.
– Запомни, доченька, незаконнорождённость закроет перед тобой многие двери. Ты должна быть сильной и безжалостной в способах добиться своего.
Они строили с отцом большие планы на жизнь, он обещал (с помощью капитала и правильного брака) ввести дочь в общество экономической элиты – состоятельных, деловых людей, добывших богатства умом, чутьём и смекалкой. Нынче и буржуазия стала аристократией, потеснив дворян. Существовало разделение на старую и новую буржуазию. К старой относились купцы и промышленники, а к новой – техническая интеллигенция и предприниматели в разных областях. Когда Кате исполнилось 15 лет, отец собирался посвятить её в тонкости управления семейным делом, чтобы со временем возглавив его, Катеринка вошла в высшее общество. В планах было и обучение коммерции заграницей. Но всё рухнуло в один момент.

Глава 11. Лиза, Матильда и Мишель. Июль, 1895 год.
С тех пор так и повелось – Матильда и Лиза стали проводить время вместе. В редкие свободные минуты они болтали и пили чай во флигеле. Мати приносила лакомства к коим была равнодушна, потому что блюла фигуру и нежную фарфоровую кожу. Негласными правилами заведения дружба между девушками не приветствовалась, но мадам Жанетт смотрела на это сквозь пальцы. Матильду она ценила, а Лизавету не хотела терять, так как непросто найти приличную прислугу.
– Твоя семья очень бедная? – как-то раз спросила Матильда. – Хотя, судя по рассказам про папеньку, не похоже. Может он у тебя игрок?
– Мы из мещан, – удивилась Лиза поднятой теме и уточнила. – Из зажиточных. И батюшка не играет, насколько мне известно. А почему ты спрашиваешь?
– Неужели они не могли скопить для тебя приданое? К чему отправлять дочку батрачить? Да еще так далеко от дома и в бордель?
– Маменька хотела меня научить зарабатывать, – смущенно сказала Лиза. И неуверенно добавила, – Она добра желает…
Вскоре Матильда познакомила подругу с Мишелем. Этот коренастый, широкоплечий мужчина лет 30, действительно походил на медведя. Темные волосы, подстриженные по-военному аккуратно и коротко, крупный нос, волевой подбородок говорили о решительности и собранности, и даже добродушное выражение на круглом лице не могло обмануть. Мати шепнула, что в гневе Михаил страшен, лучше его не злить и сама же рассмеялась шутке, ведь к ней это не относится.
Лизе он понравился. Михаил смотрел на Матильду влюблённо, старался предугадать её желания. Негромко и уверенно, красивым низким голосом, он рассказывал истории из своей жизни, от которых у Лизы захватывало дух. Несомненно, для девушки со скромным жизненным опытом и патриархальным воспитанием, Михаил являлся главным и она тут же возвеличила его в своих мыслях и каждое слово принимала как непреложную истину. Ей было удивительно, с какой непринужденностью и независимостью держит себя с Михаилом подруга.
– Мишель, – дразнила Матильда, – почему ты надел этот костюм? Он такой респектабельно-скушный. Кажется, что английская шерсть, из которой он сшит, только что побывала на приеме у королевы Виктории.
Он улыбался, нежно целовал руку и соглашался со всеми её замечаниями. Но когда на следующий день являлся в ярком жилете, удобных брюках серой фланели и мягкой фетровой шляпе, она вновь придиралась, но Мишель не роптал и смотрел с обожанием на свою богиню. Похоже, игра забавляла обоих.
Михаил учил девушек умению красиво одеваться, выгодно преподносить себя и держаться с достоинством в любом обществе. Конечно, он говорил в основном для возлюбленной, но Лиза тоже грела уши и запоминала. Она с удовольствием следила за их пикировками, когда беседа начинала напоминать дуэль на шпагах – выпад, ответ, туше.
– Lovely ladies, – обращался он к девушкам, и Лизавета таяла. – Для того чтобы выглядеть прилично, необходимо знать несколько правил. Одно из них – правильно сочетать цвета в наряде. Туалет красивой женщины – оправа для сокровища, коим она является. И если вы затрудняетесь с выбором оттенков, то всегда можете подсмотреть удачные варианты у природы. Букет цветов, фруктовая корзина или овощной прилавок станут образцом для вдохновения. Не стоит идти на поводу модных журналов и фотографий богемы. Особо избегайте копирование образов скандальных дам, к примеру, Клео де Мерод или Прекрасной Отеро. Элегантность – это классика плюс модный аксессуар.
– И откуда такие познания, господин галантерейщик? – недобро щурила глаза Матильда. – Уж не от твоей ли подружки-актриски?
– Бывшей, душа моя, бывшей – Михаил мастерски изображал испуг. – Также прошу помнить, что матушка и сёстры вашего покорного слуги – светские дамы, и искусство подбора правильных туалетов впитали с молоком матери.
– Кормилицы, ты хотел сказать? – прищуривалась Матильда. – Светские дамы не кормят детей грудью. Figure avant tout.
– Да, дружочек, ты совершенно права – фигура превыше всего, – склонял голову Михаил. – У маменьки до сих пор девичьи формы.
– Ну а кормилица у вас была не из дворовых, – продолжала ехидничать Матильда. – Неужели это была придворная дама?
– Ну, то была фигура речи, – отбивался Михаил. – Для того чтобы воспитать хороший вкус, истинной леди достаточно вращаться среди людей с развитым чувством прекрасного.
– Ах так! – грозно говорила Матильда, и непонятно – всерьёз ли сердится подруга или притворяется. – Вот и иди к своим ladies. Видали мы таких… ледей!
Но тема была интересная и вскоре она опять слушала возлюбленного. Так, в разговорах и повседневных хлопотах, проходило время. Лиза нашла подругу, именно родственную душу, которую вымаливала ежевечерне. С ней было одинаково легко молчать и говорить. А ещё, Матильда, всегда веселая и жизнелюбивая, могла словами колоть как шпагой – быстро и больно, поэтому Лиза каждый раз радовалась, что острая на язык девица на её стороне. Матильда же заполучила в свою свиту преданную и надёжную особу – Лиза приняла подругу безусловно, со всеми страстями и достоинствами.
Но был человек, который следил злыми глазами за этой троицей. С каким удовольствием она бы придушила их!
– Спокойствие, Катрин, – говорила она своему отражению. – Скоро кто-то заплатит за всё!

Глава 12. Катя. Крах. Зима 1890г. Санкт-Петербург.
Когда отец не появился к сочельнику и не прислал ни письма, ни гонца с известием, Катя забеспокоилась, но такое иногда случалось, и она отпраздновала Рождество и Новый год вместе с прислугой. Но батюшка не объявился и позже, тогда девушка, снедаемая тревогой и беспокойством за единственного родного человека, сама отправилась в Санкт-Петербург. Адрес нашла в бумагах. То, что она узнала, разделило её жизнь на до и после.
В доме по адресу, указанному в документах, она встретила семью своего отца, о которой даже не подозревала. Жена, дебелая молодящаяся немка, напоминающая свинью рыхлыми телесами и узкими, заплывшими глазками и крупная, нескладная дочка, у которой от батюшки были разве что карие глаза. Они сообщили ей, что их муж и отец скоропостижно скончался от холеры. Их срочно вызвали из Швейцарии, где они находились по поводу лечения «либен Анхель», законной дочки, стало быть. Они знали о Кате, но скандала не поднимали. Отец оплачивал семье более чем щедрое содержание, в взамен они закрывали глаза на «кляйне бастард».
Законная супруга позволила Кате присутствовать на похоронах, а после пригласила на оглашение завещания. Отец все свое имущество оставил жене и дочери. О Кате не было ни слова. Причину этого она теперь никогда не узнает. Даже имение, которое Катя считала своим домом, отошло им, и как она не просила и не умоляла, немки его не отдали.
– Куда же я пойду, – растеряно спрашивала девушка, в одночасье лишившаяся всего – семьи, дома, надежд на будущее.
– Рапотать, майне кляйне фрау, – надменно отвечала ей жена отца. – Фи, рюсски должны много рапотать, чтопы не пить. Фатер дать гут опразофание. Ты есть рапотать гуфернантка.
– Но у меня даже нет денег на обратный билет, чтобы забрать вещи. И с собой только самое необходимое.
– Там нет польше ничего тфоего. Там есть наш земля. Но я не есть бесчустфеный. Терши…
Женщина протянула Кате цветную ассигнацию в 100 рублей, прозванную в народе «катеринкой».
– Ты есть Катеринка, – женщина даже не скрывала издёвки. – Это фсё, чего ты стоишь. Терши, это гут деньги. С умом распорядишься – тепе хфатит на кфартиру несколько месяцев, скромное платье и ессен, кушать, пока ты искать рапота.
Морально раздавленная Катя день проплакала в дешёвом номере, на постоялом дворе. Потеря миллионного состояния, привычного образа жизни стали катастрофой. Но истинное наследство отца – твёрдый характер, гибкий ум и циничный взгляд на жизнь – осталось при ней. Слабое утешение, но всё же…
Когда плакать уже не осталось сил на место растерянности пришла злость. Вначале на отца, который допустил крах. Но поразмыслив, Катя сосредоточилась отцовой жене и её отродье, сводной сестричке Анхель. О, она отомстит им, не сомневайтесь!
Прозябать приживалкой за жалкие крохи? Да она рождена повелевать и наслаждаться комфортом и роскошью! Для этого всего лишь нужно раздобыть деньги. Всё остальное у неё есть. Но главное – это месть и она пойдет ради неё на всё. Итак, решено – деньги и месть, вот две цели и каждая из них важна для неё. И день потраченный на слёзы внезапно показался пустой тратой времени.И день потраченный на слёзы внезапно показался пустой тратой времени.
Для начала Катя поедет в Москву и там, в городе больших денег и возможностей, вдали от болезненных воспоминаний, что-нибудь придумает.

Глава 13. Трагическое событие. Июль, 1895 год.
Этот день не предвещал никаких трагедий и всё шло обыкновенным, давно заведённым порядком. Матильда музицировала и распевалась в малой гостиной. С обеда в покоях жриц любви началась привычная суета. Девушки облачались и некоторым требовались услуги горничной. Одной нужно затянуть корсет, другой помочь с чулками и подвязками. Третья затеяла прическу в мелкий барашек и не справлялась с папильотками, накрученными с вечера. Лизавета носилась из комнаты в комнату и боялась, что упадет. Громкий голос хозяйки добавлял красок – мадам Жанетт кого-то бранила в кухне. Вот-вот начнут съезжаться гости.
В суматохе никто не заметил, как Катеринка скользнула в комнату Матильды и пробыв там несколько минут, покинула её. Но именно в это время мимо пробегала Лиза. Она увидела мелькнувший край подола красного платья и почувствовала знакомый аромат духов, но в суете растревоженного курятника, в который превращались девичьи комнаты каждый вечер, не придала значения.
Вечер удался. Гости вели себя прилично и девушки соблюдали хорошие манеры – не визжали и не объедались тортом. Этот огромный, с жирными масляными цветами, сладкий шедевр доставили из кондитерской, по случаю именин купца Подтяжкина.
Часы пробили 2 пополуночи. Почти все разъехались или разошлись по комнатам. Оставались несколько постоянных гостей и 2 неангажированные девушки. Верхние люстры погасили и мрак гостиной слегка разгоняли свечи. Воткнутые в массивные бронзовые канделябры, они истекали стеариновыми каплями-слезами. Пахло табачным дымом и розами – на небольшом столике печально увядал забытый букет.
Матильда сидела на диване с Мишелем и исполняла новый романс, аккомпанируя себе на гитаре:
Гори, гори, моя звезда,
Звезда любви приветная.
Ты у меня одна заветная,
Другой такой не будет никогда.
Звезда любви, звезда волшебная,
Звезда моих минувших дней,
Ты будешь вечно неизменная
В душе измученной моей.
Лучей твоих неясной силою
Вся жизнь моя озарена.
Умру ли я? Ты над могилою
Гори, сияй, моя звезда.
Опьяненные усталостью и погружённые в романтическую грусть, все молчали. Догорая, потрескивали свечи. Внезапно томность ночи перечеркнул пронзительный женский визг.Тело обнаружила одна из девушек. Проводив гостя через черный вход, она решила полакомиться тортом и пробралась в кухню. Поесть девица любила, а обжираться при гостях им запрещали. Поэтому девушки частенько таскали вкусности и чревоугодничали в своих комнатах. Незадачливая лакомка вошла на кухню с подсвечником в руках, так как было темно, и споткнулась об лежащую на полу, посреди комнаты, мадам Жанетт.
Поднялся переполох. Сбежались все. Девицы плакали, и разбуженная кухарка еле успевала отпаивать их успокоительными каплями и коньяком. Оставшиеся гости, пользуясь суматохой, поспешно уехали. Матильда устало сидела в гостиной, отпустив Михаила командовать разбуженным курятником. Послали за полицией.
Жандармы прибыли рано утром и заведение наполнилось людьми. Пока шло разбирательство, дом окружила любопытствующая публика – кухарки, идущие на рынок за провизией, извозчики, возвращающие с ночного промысла, рабочие, мастеровые, какие-то богомольного вида бабки и вездесущие мальчишки. Ещё бы, такое событие – убийство в срамном доме! Толпа гудела и волновалась. Из общего гомона выделялись несколько голосов.
– Это банда Рябого, точно тебе говорю, – горячился краснолицый, мордатый извозчик. – Всех девок поубивали, а перед этим…
– Тише-тише, тут бабы, не нужно при них, – успокаивал его собеседник, такой же кучер, но комплекцией пожиже. – Рябой не убивец.
– А ты почем знаешь! – обижено бубнил краснолицый. – Я, намедни, в трактире слыхал…
– …точно говорю, полюбовник это! – голосила тощая старуха в черном. – Узнал поди, что гуляшшая от него деньги утаила и порешил. Пистимея мне давеча говорила, что брат деверя тётки её свояченицы, зарезал свою бабу. Она у него деньги тырила, так он…
Наконец, сыщики завершили осмотр и предварительный опрос всех обитателей заведения. Тело мадам Жанетт увезли на телеге в полицейский участок. И, обязав всех присутствующих явиться после обеда в участок для подробного и тщательного опроса, служители закона отбыли. Потом разошлась толпа зевак.
Девушки заперлись в комнатах. Аксинья отмыла кухню, накрыла завтрак в столовой и ушла в свою каморку. Бордель не стали открывать, решив дожидаться приезда хозяина, которому уже отстучали телеграмму.
Михаил предложил Матильде поехать к нему, пережить несколько ближайших дней. Но она не захотела оставить напуганную Лизу в одиночестве. Девушки сидели в комнате Мати и Лиза, ещё не имевшая дел со смертью и полицией, тряслась от страха, а Матильда её успокаивала.

Глава 14. На пороге перемен. Июль, 1895 год.
Хозяин борделя – заурядный, ничем не примечательный мужчина, среднего роста, не толстый не худой, в тёмном дорожном костюме и мягкой шляпе – приехал быстро, на третий день после страшного происшествия. Выглядел как самый обычный отец семейства, которого дома его ждут верная супруга и выводок детей. Ничего не указывало на то, что кормился он с недостойного ремесла.
Первым делом хозяин собрал обитателей заведения в гостиной, выразил соболезнования и сказал, что мадам Жанетт скончалась от апоплексического удара, и совсем не мучилась, бедняжка. Он оплатил расходы по упокоению и засел в её кабинете, проверять гроссбухи.
После похорон и поминального обеда хозяин вновь созвал всех, и объявил, что не досчитался крупной суммы. И если девушки не признаются, кто взял деньги и тем самым обидел людей, которые относятся к ним по-доброму, то он вызовет полицию и пусть она разбирается. А желтые билеты он им не выдаст.
Девицы испуганно зашептались. Вперед вышла Катеринка и сказала, что никто из них не мог так поступить, мадам все любили. И пусть проверяют каждую комнату хоть с полицией. Девушки согласились. Тогда хозяин, призвав на помощь Катеринку и кухарку, прошелся по всем девичьим будуарам.
Лиза вспомнила о Катеринке, выходящей из комнаты Матильды, накануне смерти хозяйки и сообразила, что дело нечисто. Пока куртизанки, из любопытства, толпой сопровождали обыски, горничная, стараясь выглядеть непринуждённо и не привлекать внимания, ухватила Матильду за руку и притащила в комнату.
– Ты чего, Лизхен? – удивилась подруга. – Какая муха тебя укусила?
– Нет времени объяснять, – буркнула та, обшаривая глазами светёлку Матильды и думая, где бы она сама устроила тайник.
Заглянула под кровать, в гардеробную, пооткрывала все коробки и, наконец, обнаружила, в большой декоративной вазе пачку ассигнаций, перетянутых зелёной атласной лентой, как обычно делала мадам Жанетт.
– Это ты стащила деньги?! – ахнула Матильда. – Вот это perdit monocle, чтоб я сдохла.
– С ума сошла? – возмутилась Лиза. – Это Катеринка тебе подбросила. Намедни я видала, как она из твоей комнаты выходила. Аккурат перед вчерашним происшествием. Явно она к тебе не за шпильками заходила.
– Извини, дружочек, – покаянно произнесла девушка, порывисто подошла и обняла горничную. – Какая же я бестолочь! Но Катеринка-то, а? Какова поганка! Да я её…
– Мати, надо что-то делать, – испуганно прервала её Лиза. – Не дай бог придут эти, с обыском…
– А мы сейчас вернём эту пачку, – ухмыльнулась Матильда. – И оставим кой-кого в дураках, вернее в дурах. Пойдём со мной.
Обыск не принес нужного результата и все снова собрались в гостиной.
– Вот видите, – обратилась к хозяину разочарованная, но держащая лицо, Катеринка. – Мы честные девушки. Мадам Жанетт была нам лучше матушки родной. И мы отвечали ей любовью и послушанием.
В гостиной воцарилось молчание. Владелец борделя, сидя в кресле, барабанил пальцами по подлокотнику, раздосадованный потерей денег и неприятной ситуацией. Он не любил скандалы и не знал, как бы поступил если бы обнаружилось воровство. Полицию привлекать не хотелось, но денег было жалко до слёз. Катеринка восседала каменной статуей. Матильда расслаблено разлеглась на оттоманке и бросала на неё нехорошие взгляды, размышляя почему Катеринка так поступила и как лучше преподнести весть о деньгах. Внезапно встала Лиза, до этого молча сидевшая в темном углу комнаты.
– Можно сказать? – молвила она робко, смущённая всеобщим вниманием.
– Что такое?! – встрепенулась Катеринка и грозно посмотрела на Лизу. – Тебе никто слова не давал, чернавка. Ступай…
– Пусть девушка скажет, – вмешалась Матильда и с вызовом посмотрела на Катеринку. – С какой стати ты её затыкаешь?
– Говори, милая – встрепенулся владелец. – Что ты хотела сказать?
– Мадам Жанетт любила выпить, – щеки Лизы заалели. Все знали о слабости усопшей, но вслух не произносили и сейчас с осуждением смотрели на выскочку. – У неё в комнате есть тайник, где она прятала бутылочку. Может и деньги там лежат?
– О, боже! Как я мог забыть? – владелец вскочил и понесся в кабинет мадам и вскоре вернулся оттуда радостный, с пачкой денег. Если бы взгляды испепеляли, то от Матильды и Лизы осталась только горстка пепла. Взоры, которыми Катеринка одаривала подруг, обжигали словно кончик тлеющей сигары.
Хозяин на радостях, что ситуация разрешилась, назначил Катеринку вместо мадам Жанетт, рассудив, что она будет хорошей заменой, раз так хлопочет о девушках, и со спокойным сердцем вскоре отбыл восвояси.
Кабинет мадам пришелся по вкусу новой хозяйке заведения. Через пару недель, после неприятной истории, она чувствовала себя на своём месте. Сидя в удобном кресле и попивая чай из великолепной чашки тонкого фарфора, стоившей как хорошая молочная корова, Катеринка размышляла. Она не прикладывала руку к смерти мадам, но втайне думала об этом. Слава богу, что всё само получилось, плохо, что Матильду замарать не удалось. Чёртова горничная!
Ну ничего. Катеринка расправится с этими наглыми выскочками. Никто не имеет права мешать ей, рожденной властвовать и повелевать и только страшной случайностью лишённую этой возможности.
Когда Катеринка впервые встретила Елизавету, словно стальная игла кольнула её в самое сердце. Ненавистная Анхель! Та же нескладность и некрасивость. Испуганный взгляд карих глаз. Да, она видела сводную сестру раз в жизни, но обстоятельства встречи ранили её почти смертельно. И не имея возможности отомстить лично Анхель, Катеринка перенесла ненависть на ближайшую похожую девушку. Ею, к несчастью, и стала ни о чем не подозревающая, Лиза.
А Матильду она на дух не переносила из-за соперничества. Плюс она увела Мишеля, на которого Катеринка имела большие планы и потратила много времени.
Да и не нужны ей под боком эти глупые гусыни. Дружить они вздумали. Публичный дом не место для привязанностей, здесь делают деньги. Девки будут мешать, она хорошо это понимала. Катеринка получит большое удовольствие, когда раздавит их, словно тараканов.
Новая владычица борделя наслаждалась моментом, ведь она поднялась еще на одну ступеньку вверх из своего прошлого…

Глава 15. Катя. Зима 1890, Санкт-Петербург – Москва.
Чтобы не выделяться качественной, пошитой на заказ одеждой, она купила скромный твидовый костюм, теплое пальто из темного сукна и берет в магазине готового платья, но оставила на себе дорогое бельё и обувь. Носить дешёвые вещи, напрямую соприкасающиеся с телом, было выше Катиных сил. Остаток денег она спрятала на себе. Кате часто приходилось ездить на поезде, но её всегда сопровождал отец или гувернантка, улаживавшие бытовые вопросы. Поэтому девушке вначале было страшновато, что потребуют паспорт или спросят про сопровождение, но потом она успокоилась, увидев, что никому до неё нет дела. Катя хорошо помнила, что вагоны первого класса выкрашены в синий цвет. Она зашла в первый же попавшийся и разместилась в двухместном дамском купе.
Вскоре к ней подсела любопытная пожилая особа, и принялась, охая и ахая, расспрашивать девушку, почему та едет одна, без сопровождения. Катя сообразила и сказала, что на поезд её усадил отец, а в Москве встретит матушка. И попутчица отстала.
Пришло время обеда. У Кати не было с собой еды, и она согласилась на предложение пожилой дамы поесть в вагоне-ресторане. Потом девушка планировала лечь спать.
В ресторане всё прошло прекрасно. Щит, в лице пожилой спутницы, сработал, официант обслужил вежливо и без назойливого любопытства. Девушка задержалась в ресторане, пожелав отведать чаю с пирожным, возвращаться в купе так быстро не хотелось.
Попивая чай из элегантной чашки костяного фарфора, Катя погрузилась в свои мысли. Она так задумалась, что не сразу поняла, что официант уже некоторое время стоит рядом и что-то говорит. Очнувшись, девушка неловко повернулась и рукой смахнула со стола чашку.
Так бы и разбилась изящная вещица, но её ловко подхватил молодой мужчина. Катя задержала на нём взгляд. Широкоплечий, темноволосый, с холеной бородкой и усами. Загорелое, несмотря на зимнее время, лицо. Такое мужественное, в дамском вкусе. Светлые глаза скрывались за очками в тонкой дорогой оправе.
Наконец очнувшись, Катя поняла, что официант просит позволения усадить за её столик приличного господина, так как свободных мест не осталось, а она все равно уже завершает чаепитие. Девушка согласно кивнула и молодой человек присел за столик. Пока он делал заказ, Катя смогла получше рассмотреть его.
Одет незнакомец был роскошно, уж в этом она разбиралась. Элегантный костюм качественного английского сукна, серый в мелкую черную крапинку, пошит у дорогого портного, также, как и белоснежная рубашка. Никакого готового платья, одежда идеально сидела на атлетически сложённой фигуре. Шёлковый галстук великолепного качества – она точно знала его стоимость, купила такой же у Мюра и Мерилиза отцу в подарок – чрезвычайно шёл ему. Массивные золотые запонки простые и элегантные, и черные туфли хорошей кожи завершали образ денди. И только крупный золотой перстень на среднем пальце правой руки, смотрелся слишком вызывающе на Катин взгляд. Массивные золотые запонки простые и элегантные, и черные туфли хорошей кожи завершали образ денди. И только кОдет незнакомец был роскошно, уж в этом она разбиралась. Элегантный костюм качественного английского сукна, серый в мелкую черную крапинку, пошит у дорогого портного, также, как и белоснежная рубашка. Никакого готового платья, одежда идеально сидела на атлетически сложённой фигуре. Шёлковый галстук великолепного качества – она точно знала его стоимость, купила такой же у Мюра и Мерилиза отцу в подарок – чрезвычайно шёл ему. Массивные золотые запонки простые и элегантные, и черные туфли хорошей кожи завершали образ денди. И только крупный золотой перстень на среднем пальце правой руки, смотрелся слишком вызывающе на Катин взгляд.
И парикмахер у него первоклассный. Густые, темно-русые, ухоженные волосы, доходившие до плеч, не рассыпались в беспорядке, а послушно лежали безо всякой помады. Немного портил незнакомца шрам на мочке левого уха, выглядевший так, словно её разорвали и неаккуратно сшили. Отпустив халдея, мужчина улыбнулся девушке. Улыбка была славная, а зубы великолепные.
– Благодарю Вас, что любезно позволили присесть за Ваш столик, – голос у него тоже славный. В меру низкий, в меру бархатный.
Катя смущенно улыбнулась. Несмотря на горести последних дней, она была взволнована его привлекательностью. Ведь ей всего 15 лет.
– Вы путешествуете с родителями? – молчание не смутило незнакомца со шрамом, и он пробовал завязать беседу, – я вот еду один, домой, в Москву. Возвращаюсь от друга.
– Я тут с компаньонкой, – соврала Катя. Смущение прошло, она вспомнила занятия по этикету и теперь смогла бы поддержать разговор даже с наследным принцем. – Мы едем к тётушке, в Москву, с рождественскими гостинцами.
Дальше беседа пошла непринужденно. Они обсуждали нейтральные темы. Когда у Кати был выпит весь чай, а её собеседнику принесли ужин, они распрощались. Девушка пошла в свой вагон и только в купе вспомнила, что они так и не назвали друг другу имён.

Глава 16. Катя и прекрасный рыцарь. Зима 1890, Санкт-Петербург – Москва.
Утром её соседка сошла на какой-то станции и далее Катя ехала одна. Она привела себя в порядок и направилась в вагон ресторан позавтракать, втайне надеясь вновь встретить прекрасного незнакомца.
Да, её мир рухнул, но она молода, полна сил и нужно продолжать жить, наслаждаясь всем до чего можно дотянуться. Например, чашкой кофе, яйцом всмятку и необременительным флиртом с понравившимся мужчиной. Её, так некстати скончавшийся, отец учил добиваться своего и при помощи женских чар, в том числе. Вот она и потренируется.
Не успела Катя выйти из своего вагона как на неё налетел кондуктор, разрешивший сесть в поезд без паспорта. Позже она догадалась, что это отработанная схема. Он потребовал её билет и документы, ссылаясь на то, что перед Москвой будет жандармская проверка. Девушка, похолодев от неприятного предчувствия, пролепетала, что пойдет в свое купе и предоставит ему требуемое.
– Извольте, барышня. Пройдемте-с в купе, – бормотал мужик, топая за ней. Она чувствовала затылком его дыхание. Пахло луком, нечищеными зубами и еще какой-то мерзостью. – Простите-с великодушно, но не хотелось бы из-за Вас попасть на штраф. Жалованье копеешное, ежели и за каждого нарушителя плотить… А у меня жена, детки…
Когда они дошли до купе, он почти втолкнул её туда, заскочил следом и зачем-то запер дверь. Катя похолодела.
– Ну-с, предъявите билет, барышня. И паспорт – он особенно выделил голосом последнее слово.
Катя достала листок и отдала его кондуктору, который даже не взглянул в него. Он смотрел на девушку и плотоядно улыбался.
– У меня нет паспорта. Я оставила его дома, – решительно сказала Катя. Пусть у нее нет паспорта, ведь сей документ выдают только в 21 год, но это не повод трястись перед каким-то ничтожеством. Не выбросит же он её из поезда на ходу, в конце-то концов. И не будет она блеять как несчастная овечка, это унизительно и не подобает девушке её сословия, – Что можно предпринять в таком случае?
– Придут жандармы, отконвоируют в участок, – видя решительный настрой Катерины, мужик пытался её запугать. – Руки свяжут. Может даже в кандалы закуют. А потом… потом…
Кате стало смешно. Именно на моменте про кандалы она поняла, что кондуктор блефует.
– У меня супруга, детки – четверо душ, – заныл он, пытаясь надавить на жалость. – Я один кормилец. Штрафы огромны!
Катя всё не могла понять, чего этот дурак от неё добивается. То, что вопрос решается вульгарной взяткой, не приходило в голову, сказывалось отсутствие опыта.
Мужик, видя, что ничего не помогает и с паршивой овцы хоть шерсти клок, стал творить откровенную дичь. Он хватал Катю за руки, тянул к себе, пытался облапить и лез под юбку.
– Такая милая барышня, – пыхтел он, – от тебя не убудет. А у меня жена… Ой-оуууууууу!
Мужик согнулся от боли. Это разъяренная девушка пнула его между ног, старым как мир, ударом защищающихся от насилия женщин. Растрепанная Катя с трудом открыла дверь купе и выскочила наружу. И попала прямиком в объятия вчерашнего собеседника, проходившего мимо.
После того, как незадачливый кондуктор был изгнан из купе, а Катя успокоилась, они наконец то смогли представиться друг другу.
– Александр, придется заказать благодарственный молебен в Вашу честь, – шутливо сказала она. Катя испытывала смешанные чувства. С одной стороны – хорошо, что именно он оказался прекрасным рыцарем. С другой – она такая растрепанная, раскрасневшаяся. Тут скорее комедия, чем романтическая сцена. – Вы спасли меня. Я желала прибить негодяя. И тогда, увы – жандармы, арест и каторга.
– Да, это было бы весьма печально, – подхватил он её шутливый тон. – Я бы вступил в неравный бой, вызволяя прелестную особу с чудесным именем Катенька.
Он с удовольствием посмотрел на зардевшуюся девушку, и заметив, что она пытается пригладить растрепавшуюся прическу, предложил:
– Давайте поступим так. Сейчас я Вас оставлю, а через 15 минут зайду и провожу в вагон-ресторан. Я, кстати, шёл завтракать, когда…
– Я согласна – быстро сказала Катя.
Во время завтрака Александр деликатно не пытал расспросами девушку. И когда подали кофе, она рассказала всё сама.
– Не бывает в поездах жандармских проверок, – ухмыльнулся Александр, – он тебя на понт взял.
– Что, простите? – растерялась Катя от непонятного слова и внезапного перехода на ты. – На понт?
– Я хотел сказать – на испуг, – очаровательно улыбнулся Александр. И подумал: «Черт, чуть не спалился. Нужно следить за языком. И поделикатнее с девкой, а то сорвётся». – Почему Вы просто не дали ему денег?
– Не сообразила, – улыбнулась девушка. Она была далека от темной стороны реальности и не распознала воровского жаргона.
Они продолжили светскую беседу ни о чем. Официант вновь принес кофейник со свежесваренным напитком и чистые чашки. Сливочник и сахарница, тонкого костяного фарфора, белые с золотом, оставались на столе. Официант разлил кофе. По молчаливому указанию девушки положил в её чашку кусочек сахара, изящными щипцами из серебра, и добавил сливок.
– Вы не выглядите бедной гувернанткой в поиске места, – внезапно сказал Александр, когда официант удалился от столика. – Вы уверенно обращаетесь с обслугой. У Вас ухоженные волосы и кожа. Поверьте, я знаю, что это требует не столько денег, сколько времени и усилий. Которых не может быть у девушки Вашего сословия. У Вас дорогая обувь. Ботиночки из кожи такой выделки стоят не меньше 50 рублей. И, извините, но гувернантки не носят отменного качества нижние юбки. Что скажете?
Катя растеряно молчала. Она не знала, что отвечать. Стоит ли открыться этому мужчине, постороннему и чужому? Но он так любезен с ней, а она совсем одна…
И только многолетняя привычка, в любой ситуации держать лицо, позволили Кате с достоинством выйти из неловкого положения. Гувернантки всю юность твердили ей, что «дама из высшего общества обязана владеть уверенным, без эмоций, голосом. Даже если хочется кричать и плакать. Иначе приклеят ярлык истерички, плаксы и никогда более не будут принимать всерьёз». Женские эмоции хороши в будуаре и дамском романе, повторяла Аннет, её французская бонна.
Девушка расправила и без того прямую спину, высоко подняла голову и ответила бесстрастным голосом, над которым так бились её наставницы.
– Уверяю, Александр, что Вы ошибаетесь и принимаете меня за кого-то, кем я не являюсь. Я обычная учительница. И все, что Вы мне приписываете не имеет под собой никакого основания.
Вот так. Аннет гордилась бы своей воспитанницей.
Александр не стал продолжать расспросы и ловко замял опасный разговор, который мог привести чёрт знает к чему. А Катя думала, что ещё не готова открыться кому-либо. Да, она юна и растеряна, и нуждается в благосклонном участии. Но тот ли это человек?
Они поболтали, допили кофе, Александр проводил её до купе. Прощаясь и дежурно целуя руку, сказал:
– Вы совершенно необыкновенная девушка! Я очень рад нашему знакомству. Это моя визитная карточка. Если возникнет потребность в помощи или просто захотите попить кофе в приятной компании – милости прошу. Да, кстати, я всё уладил и более Вас не побеспокоят. Разрешите откланяться. И, надеюсь, до свидания!
Катя переживала до конца поездки, опасаясь, что кондуктор вновь заявится, но всё завершилось благополучно. И при высадке из вагона, на перрон московского вокзала, он даже помог ей спуститься и вынести саквояж, заискивающе улыбаясь. Девушка в удивлении смотрела на него.
– Доброго пути, сударыня! – угодливо и льстиво кланялся он. – Благодарность Вашему другу от жены моей и деток, за щедрость и доброту.
– В чем дело, любезный? Вы это о чём?
– Ну как же-с, как же-с! Такой щедрый господин за Вас похлопотал-с! Большой человек, надо понимать-с!
Катя догадалась. Александр заплатил за неё! И что он там бормочет про большого человека? Она смотрела на кондуктора, размышляя расспросить или нет. Но высокомерие, и нежелание опускаться до лишнего контакта с обслугой, решили дело. Тем более, что у неё впереди и так много забот. Александр подождёт. Его визитная карточка была убрана в кармашек саквояжа, к другим бумагам.

Глава 17. Лиза и Матильда. Август, 1895 год.
Прошел всего месяц после смены власти, а в их маленьком мирке уже наступили непростые времена. Наши героини чувствовали усиление враждебности Катеринки, по-прежнему не зная причины. И если в отношении Матильды можно предположить соперничество, то неприязнь к Лизавете оставалась за гранью понимания. Они продолжали общаться, но с осторожностью. Когда Катеринка видела подруг вместе, непременно делала язвительные замечания на тему распущенности и лени нынешней прислуги, находила горничной задание и немедленно отсылала исполнять.
Катеринка урезала траты на хозяйство, выбрала из девушек фавориток и стала плести интриги без стеснения, стравливая и ссоря всех между собой. Теперь некому было её остановить. Класс посетителей снизился. Нынче в заведении принимали не только респектабельных господ по вечерам, а ввели дневные посещения, для мелких приказчиков, студентов и даже проезжих извозчиков. Назначались дежурные девушки, которые занимались новой клиентурой поочередно. Несколько работниц уволились, и Катеринка заменила их девками совершенно пошлого пошиба, с большими проблемами по части гигиены и манер. Лизавета, шокированная беспорядком и грязью в их комнатах, изнемогала от работы.
Аксинья тоже ворчала. Готовить приличные блюда из того, что теперь закупалось по распоряжению новой хозяйки, становилось всё труднее.
– Охтимнеченьки! – причитала она и сердито рассказывала Лизе, забежавшей к ней на минутку. – Капуста подгнившая, морква с картохой вялые. Мясо не мясо, а ремьё какое-то, несвежее, нужно вымачивать. Мука с примесью сора. Посыкаться из такого готовить? Пусть почечуй у приказчика на седалище вылезет – сбагрил нам гнильё. У меня вехотка для посуды и то посвежее будет! От готовки вонь на всю округу! Погоди, сейчас яишенки тебе сгоношу. Яйца сама покупала, точно бодрые.
Но еду для хозяйки, её фаворитов и гостей продолжали приносить из ресторана. Респектабельность заведения стремительно катилась вниз.
На фоне неблагополучных перемен Лиза переживала личную драму. На отчаянное письмо, с просьбой забрать её домой и уверениями, что теперь есть деньги на приданое (подарок от Матильды и Мишеля), от матери пришел ответ. Родительница сообщала, что Никита женился и нет никакой надобности возвращаться так срочно. Тем более, что непонятно откуда взялась сумма. В письме содержались ядовитые намеки на неприличный способ заработка и подмоченную репутацию, которая плохо скажется на семье.
Кухарка испытывала к Лизе искреннюю симпатию, и видя, как страдает девушка, поведала, что мадам Жанетт в вечерних беседах за рюмкою, делилась новостями из Лизиного дома.
Мать, сразу после отъезда дочери, стала всем рассказывать о том, что та пошла по кривой дорожке. Встревоженная родительница вынуждена была отправить кровиночку подальше. А сама тем временем сосватала Никите свою двоюродную племянницу.
Лиза не верила. Не мог Никита так с ней поступить, ведь любил, клялся. Но и кухарке к чему врать? Значит правда. Но тут же жарко защищала Никиту перед Аксиньей. Его принудили, а любит он её, Лизу. И на что там польстилась разлучница, ежели маменька говорила о невыгодности Никиты как жениха?
Кухарка отвечала, отчаянно сочувствуя девушке, что всё сладилось быстро, ведь девица шла под венец с заметным пузом, оттого и венчание было тайным. Молодых окрутили и отправили к Никитиной родне, в уездный город, подальше от скандальных слухов. К дядюшке, у которого не было собственных детей, а нужен был наследник мужского пола дабы передать семейное дело – скобяную лавку.
Никита теперь приказчик, чтобы начать с низов и со временем возглавить магазин. Выглядит весьма довольным. Живут они с молодой женой в просторном доме дяди, который выделил любимому племяннику несколько прекрасно меблированных комнат, справил гардероб и приставил к ним прислугу. И они теперь как сыр в масле катаются.
– Поверь, моя хорошая, – Аксинья обнимала окаменевшую от предательства Лизу, – Не для того чтобы больно сделать рассказываю. И мадам зазнамо, жалея тебя, молчала. Хочу, чтобы ты оставила пустые надежды, перешагнула через обальчик и жила дальше.
– Ты же мне сама говорила, – плакала Лиза на плече кухарки, – Что, если встретила своего человека нужно хватать и любить.
– Не нужен тебе такой мала?х корыстный. Неотменно встретишь ещё судьбу свою.
– Прости, Аксюта, – вздыхала Лиза. – Не верю. Сама-то вон одна, без мужа, без дома, без семьи. Извини если обидела. Я не хочу так. Откуда ты можешь знать, если сама …
– Не обидела ты меня, – ласково смотрела на Лизу Аксинья. – Да, напрочапилась жизнь моя, горемычная. Со всех сторон тукманками осыпала. Мужа война забрала. Сорочины еще не справили, а мужнина родня меня выгнала из дому. И живу в людях, у чужих. Деток не народила. А того, с кем на сносях была – потеряла. Но житие идёт. Я уповаю на господа, молюсь и верю. И ты верь.
– За что меня господь наказывает? Я так старалась всем угодить. Почему маменька так поступила со мной? Почему Никита …
Горло Лизы сжал спазм, и она замолчала. Аксинья сказала, что невеста его большим животом шла под венец. Значит он с ней… еще при Лизе. Глаза вновь наполнились слезами.
– Поплачь, горлинка, не со?ромись. Ища настанет момент, и ты неотменно поблагодаришь господа, что отвел от неверной судьбы. Смирись.
Опять, опять ей нужно смирится. Так вся жизнь пройдёт, в терпении и смирении, и пожить не успеешь. Лиза не смогла более слушать кухарку и убежала во флигель плакать. С тех пор она ходила мрачная, не улыбалась, избегая Матильду и Михаила, не в силах смотреть на их счастье. Деньги Лиза вернула.
Матильду не беспокоили, но она чувствовала, что и над ней сгущаются тучи. Жаловалась Мишелю. Тот предлагал девушке уйти и жить у него, на правах воспитанницы, до совершеннолетия. Скорее всего так бы Матильда и поступила, но не успела.
Посетитель, пошлые поползновения которого позволили подружиться Матильде и Лизе, оказывается не забыл девушку. Мадам Жанетт категорически отказывала ему в свидании с горничной, не смотря на солидную сумму. Катеринка же, напротив, пришла в восторг, от возможности убить двух зайцев – унизить ненавистную служанку и заработать денег. Которые, к тому же, легко положить себе в карман. Лизавета не числилась в гроссбухе, она же просто горничная.
Конечно, принуждение к занятию проституцией это нарушение закона и Катеринка ходит по краю, но чёрт возьми, оно того стоило!
Хозяйка заведения твердо пообещала исполнить желание гостя и запросила кругленькую сумму. Катеринка предвкушала месть и вспоминала болезненное прошлое…

Глава 18. Катя. Гувернантка. Январь-февраль 1890г. Москва.
Шумная, разбитная и лихая Москва встретила Катю неласково. Хорошо было ездить сюда с папенькой и его щедрым кошельком, он баловал свою красивую дочку, и сыпал ассигнациями направо и налево. Поэтому лакеи подобострастно гнули спины, а приказчики в лавках сияли лучшими улыбками.
– Ты должна привыкать к тому, чтобы всегда получать всё высшего качества, – говаривал родитель, заказывая в Английской кондитерской дорогие пирожные или снимая роскошные апартаменты в лучших гостиницах. – Именно тогда у тебя будет желание богатеть и не довольствоваться имеющимся.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71325715?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.