Главная страница | Попаданцы | Фрунзе. Том 1. Вираж бытия

Фрунзе. Том 1. Вираж бытия
Михаил Алексеевич Ланцов
Фрунзе #1
Наш современник прожил долгую и непростую жизнь, честно служа Родине, за что мироздание дало ему второй шанс – начать с чистого листа, переместив его сознание в голову Михаила Васильевича Фрунзе, в момент смерти знаменитого советского военачальника на операционном столе в октябре 1925 года.
Сумеет ли переформатированный Фрунзе выжить среди новой советской элиты, напоминающей банку с пауками? Получится ли у легендарного командарма развернуть политику и промышленность Советского Союза на новый, более оптимальный путь развития?

Михаил Ланцов
Фрунзе. Том 1. Вираж бытия

© Ланцов Михаил Алексеевич, 2024

Пролог
Наши дни, Москва

Смерть была близка.
Он чувствовал это.
Иной раз казалось, что он даже ее замечал периферийным зрением. Мрачную красивую даму, чем-то похожую на прекрасную незнакомку из стихов Блока. Но каждый раз он оборачивался и… ничего. Игра воображения. Не более. Однако на психику это давило, добавляя уверенности в том, что смерть близка. И даже заверения врачей о том, что все пройдет хорошо, не вызывали у него ничего, кроме молчаливой усмешки. Когда же началась операция, это и случилось…
Тихо.
Спокойно.
Повседневно.
Он заснул от наркоза, проваливаясь в темноту. Да так и не проснулся.
Перед самой же смертью мужчине приснился странный сон, в котором почудилось, будто бы он стоит в операционной. В той самой, где его резали. И смотрит на свое тело, на врачей, которые вокруг него суетились, явно нервничая.
Вот кардиомонитор запищал. А по его экрану поползли ровные линии.
Суета усилилась.
Он же горько усмехнулся.
Смерть.
Это была она.
Он отчетливо видел, как его тело сделало последний вдох… как прошли судороги…
Страха на удивление не было. Он прожил долгую, насыщенную жизнь и не боялся уходить. В его жизненном пути было все. И кровь, и любовь, и горечь, и тяжелая борьба за власть самыми разными средствами, и измены, и мимолетное счастье, и отчаяние, и многое иное.
Его карьера складывалась удачно, хоть и не шла ровной дорожкой. Однако одна серьезная стратегическая ошибка поставила крест на пути к Олимпу. Из-за чего он так и остался игроком средней лиги. Да, крепким. Да, опасным. Да, серьезным. Но не более.
И это он еще хорошо сумел вывернуться. Мог вообще вылететь из обоймы и оказаться на обочине. Так что он вот уже более десяти лет, не дергаясь, сидел на хозяйстве, молчаливо наблюдая за большой игрой и ответственно делая свою работу. Без излишнего фанатизма, но и не спустя рукава, как некоторые. В свободное же время занимался научными изысканиями. Для души. Фактически ощущая себя ветераном на пенсии, который все еще нужен, который все еще полезен…
И вот теперь – все.
Смерть.
И он в виде призрака стоит у своего еще теплого трупа. Во всяком случае, ему так кажется.
Чувствовал ли он разочарование?
Безусловно.
Он сделал, что смог, но не то, что хотел. И, несмотря на вполне тихую работу последних лет, в нем все еще тлели угольки былых амбиций. Больше всего, конечно, его тяготила гибель вместе с ним впечатляющего жизненного опыта и огромных знаний, которые он накопил. Раз – и все в утиль… в прах…
Обидно.
От этих мыслей мрачные, депрессивные эмоции постепенно охватили его. А все вокруг тем временем стало потихоньку погружаться во тьму. Медленно тускнея и теряя очертания. Размазываясь. Растворяясь. Уходя в небытие. Или это он туда уходил?..
И тут его охватил протест.
– Не хочу! – рявкнул он.
Попытался. Потому что рта, чтобы произнести эти слова, у него не имелось.
Следом в нем вспыхнула ярость.
Нет.
ЯРОСТЬ!
Закипела злоба!
И проснулось полнейшее нежелание подчиняться.
Он ринулся вперед. Мысленно. Стремясь вернуться. Стремясь выжить.
Любой ценой!
И… внезапно темнота отступила, а он вырвался вновь к операционной. Только совершенно другой. Словно тут шли съемки фильма о начале XX века. Вроде «Собачьего сердца» или чего-то в этом же духе. Хотя врачи так же суетились, пытаясь что-то предпринять по оживлению трупа… уже трупа… это было отчетливо видно.
Мгновение.
И какая-то неведомая сила потащила его в это тело…
– Пульс! Пульс появился! – воскликнула медсестра.
Последнее, что запомнил мужчина перед пробуждением, был смех. Странный, едва различимый женский смех. Обернуться же по привычке и убедиться в том, что это все наваждение и игра его собственного воображения, он попросту не успел…

Часть 1
Зима
«Просто будь собой» – хороший совет примерно для 5 % людей.
    Хлесткие цитаты с Уолл-стрит

Глава 1
1925 год, ноябрь, 1–2, Москва


Он очнулся спустя мгновение после завершения того странного сна. Во всяком случае, ему так казалось. Впрочем, ощущения иной раз бывают обманчивы.
Нервный вздох.
Словно всхлип.
Хотя он и до того нормально дышал, только едва-едва. Слабо. А тут раз – и от души. Аж больно стало. От чего мужчина скривился и открыл глаза.
Перед ними находилась какая-то мешанина, которая потихоньку упорядочивалась. Организм вроде как настраивал цвета, фокусировку и прочие параметры. И вот спустя добрую минуту или даже две этот жутковатый хаос прекратился, а картинка стала нормальной. Но лишь для того, чтобы мужчина выпучил глаза от изумления.
Без всякого сомнения, он лежал в палате. Да.
Но в какой палате!
Стены и потолок в побелке. Такого себе уже давно никто даже в сельских медпунктах не позволял. Все остальное было под стать. Особенный цимес представляла керосиновая лампа на небольшом столике в углу. Причем явно находящаяся в активном использовании – вон какая подкопченная, да и керосином от нее отчетливо разило. Хотя под потолком находился простенький плафон с электрической лампой. Еще одна, опять же электрическая, стояла на столе. А по стенам ползли витые провода в какой-то тряпичной обмотке. Причем беленые. Из-за чего обмотка была хорошо заметна лишь только не везде. Однако керосиновая лампа явно ходовая. Значит, с электричеством бывают сложности…
«Где я? Кто я? Что я?» – начало пульсировать у него в голове с яркими паническими нотками.
Несколько мгновений спустя, словно бы в ответ на запрос, в голове стали всплывать сведения. Вроде как воспоминания о том, что он Михаил Васильевич Фрунзе, 1885 года рождения. И ему на текущий момент сорок лет. А следом пошли сплошной чередой картинки из детства. Родители, иные родичи, друзья-приятели, соседи и прочие. При этом он продолжал четко осознавал себя человеком, который прожил долгую и насыщенную жизнь во второй половине XX – начале XXI века. Хуже того. Где он настоящий, а где галлюцинации – он понять не мог…
И в этот момент в палату стремительным шагом вошел какой-то мужчина в белом халате с небольшой свитой подобным же образом одетых людей. Эта компания и застала Фрунзе, сидящего, свесив ноги, на постели в одиночной палате ноги и ошарашенно оглядывающегося.
– Ну-с, Михаил Васильевич, как вы себя чувствуете?
– Какой сейчас год? – отозвался Фрунзе, проигнорировав адресованный ему вопрос.
– С утра был одна тысяча девятьсот двадцать пятый.
– А день-месяц?
– Первое ноября. Вы не помните?
– Мне показалось, что я был без сознания целую вечность, – дернув подбородком, ответил Фрунзе. А у самого от нервного напряжения и волнения сердце так энергично застучало, что, казалось, сейчас выпрыгнет из груди. На лбу выступил пот. Дыхание же стало дерганым, сиплым.
Он прикрыл глаза и откинулся на спинку кровати. Скрипнули пружины.
Железная кровать эта была крепка и вполне удобна для сна. Особенно если на нее положить нормальный матрац. Однако скрипела она безбожно. Ну и не отличалась монументальной устойчивостью. Из-за чего Фрунзе невольно хмыкнул, представив, какой аккомпанемент эта вся конструкция обеспечивает любовным утехам. Что особенно было актуально в период расцвета коммунальных квартир и высокой плотности заселения. Правда, этот нервный смешок врач расценил по-своему.
– Михаил Васильевич, вы себя хорошо чувствуете?
– Я думал, что умираю… что умер…
– Думали?
– Я далеко не сразу потерял сознание.
– Ясно… – недовольно поморщился врач.
Мужчина же не понимал, мерещится ему все это или нет.
Прекрасный уровень образования даже по меркам XXI века, дополненный широким кругозором и обширным жизненным опытом, не позволял рационально объяснить ситуацию. Во всяком случае, в хоть каком-то научном поле. Ведь сознание человека фиксируется в его мозге и выражено в сложной вязи нейронных связей. Так как минимум принято считать, и иное не доказано. А тут и память чужая есть, и своя личность никуда не делась, и обстановка непонятная, и этот человек утверждает, будто сейчас конец 1925 года…
Странно.
Строго говоря, единственным разумным объяснением было то, что ему все это кажется. Иными словами, либо сон, либо тяжелая форма психического расстройства. Да, как правило, больные в таких случаях не осознают свои проблемы со здоровьем. Но мало ли. В таких вопросах всегда есть варианты.
Все эти мысли пронеслись в голове у Михаила Васильевича буквально за несколько секунд. И параллельно всплыли сведения о том, что в оригинальной истории Фрунзе убили. Аккурат на операционном столе в конце 1925 года. В прошлой жизни касался как-то этого вопроса. Вдумчиво.
«А тут он выжил. Или еще нет? Или уже не он? А кто? Безумие какое-то…»
В общем, пару секунд поколебавшись, он принял решение не только отождествлять себя с Фрунзе, но и полноценно сыграть эту партию, раз уж судьба подкинула ему такой вариант. Даже если это все галлюцинации, то это ничего не меняло. Ему ведь тут жить, в этом выдуманном мире… или сне. А если это все явь, то и тем более. Кроме того, отбрасывая условности, интересная ведь партия получается. Тот самый упущенный шанс, о котором он последние годы так сожалел…
– Что произошло в операционной? – собравшись, как можно более твердо и решительно спросил обновленный Фрунзе.
– Боюсь, что я не могу вам сейчас это рассказывать. Вы сильно взволнованы, и я не хочу причинить вам больше вреда.
– ЧТО ПРОИЗОШЛО В ОПЕРАЦИОННОЙ?! – прорычал Фрунзе, вставая, а глаза его так сверкнули, что врач со своей свитой отшатнулись.
– Анестезиолог совершил ошибку, из-за которой вы некоторое время были в состоянии клинической смерти[1 - Термин «клиническая смерть» использовался в медицине уже в XIX веке, хотя закрепился как стандартный термин только на рубеже XX–XXI веков.].
– Ошибку? Что он делал?!
– Сначала он применил эфир, но вы никак не засыпали. Потом он решил использовать хлороформ. Однако дозировку при этом не уменьшил. Переживал очень. Вот и…
– Убил меня.
– Нет, что вы!
– Сколько я был в состоянии клинической смерти?
– Недолго.
– Сколько?
– Три минуты, почти четыре, – несколько нервно произнес врач.
– Мы уже почти потеряли надежды вас спасти, – заметил молодой мужчина из-за его спины, – как вдруг вас свело судорогой, выгнуло дугой, и вы задышали. И сердце забилось.
– Чудо, не иначе, – добавила уже немолодая медсестра откуда-то из задних рядов. – Никогда такого не видела.
– Сколько я отходил от наркоза?
– Почти сутки, – честно ответил врач, недовольно скосившись на своих коллег. Их комментарии явно не выглядели уместными, но противиться и затыкать им рот он не посмел.
– Я смотрю, вы закончили операцию. Все удалось сделать?
– В лучшем виде.
– Скажите честно, эта операция была необходима? Там все было настолько запущено с желудком?
– Язва не выглядела серьезной, – осторожно начал отвечать врач. – Но мы доподлинно это узнали, только когда смогли на нее взглянуть.
– Ясно, – усмехнулся Фрунзе. – А где анестезиолог?
– Он ушел вчера домой, а сегодня не пришел. Мы уже посылали за ним, но дома его не застали. Соседи сказали, что он с вечера так и не приходил.
– Понятно, полагаю, что и не придет. Если не дурак – сбежал, а если дурак, то его уже где-то прикопали, чтобы лишнего не сболтнул.
– Вы полагаете, что… – тихо спросил врач, у которого на лбу выступили капельки пота.
– Я полагаю, что наркома по военным и морским делам пытались убить на операционном столе. При вашем попустительстве. И вы даже не арестовали подозреваемого, свободно его отпустив. Если бы я служил в ГПУ, то этого бы хватило для очень вдумчивого расследования.
– Но я ничего не знал… – проблеял бледный как полотно врач.
– Серьезно? А почему вы мне так спокойно говорите про передозировку хлороформа? Почему вы его не остановили?
– Так мы это заметили уже после! – выкрикнула санитарка. – Как у вас сердце биться перестало. Схватились за маску, а она хоть выжимай.
– Столько и без эфира не льют. Во время операции я не мог контролировать все. Тем более что такие вещи очевидны. А анестезиолог он был знающий. За ним никогда таких ошибок не наблюдалось.
– И как же вы его отпустили после всего этого?
– Я его выгнал из операционной. А когда мы с вами закончили, он уже ушел домой.
– Напишите подробную записку о произошедшем. И вы сами, – кивнул он врачу, – и всем, кто соотносился с делом, распорядитесь написать. Включая тех, кого вы посылали за анестезиологом. Ясно?
– Ясно, – серьезно ответил врач.
– Повторите.
Он повторил. Причем с парочкой неточностей. Фрунзе его поправил. Тот снова повторил. В этот раз правильно.
– Слышали? – несколько хрипло спросил врач, поправив воротник, когда вышел из палаты.
Все кивнули.
– Чтобы к вечеру сдали записки, подробно все описав…
Фрунзе же проводил их взглядом. Дождался, пока закроется дверь в палату. Проверил свой пистолет. Зарядил его дослав патрон в патронник. Поставил на предохранитель. И положил под подушку.
1925 год нес в себе не только вызовы да тревоги, но и ответы на них. Например, почти повальная вооруженность старых членов партии. Даже на операцию Михаил Васильевич отправился с оружием. Со своим Mauser C96. Мало ли. Учитывая уровень бандитизма, случиться могло все что угодно.
Его явно пытались убить. И ничто не говорило о том, что это не попытаются довести до конца. Понятно, этим своим распоряжением шумиху он поднял знатную. Получаса не пройдет, как вся больница станет об этом судачить. А где-нибудь послезавтра уже и по Москве начнут обсуждать. Хотя тут он не был уверен. Все-таки на дворе 1925 год. И скорость работы сарафанного радио здесь не в пример ниже.
Так или иначе, но он дождался, пока явятся вызванные врачом лично преданные Фрунзе бойцы. Из числа доступных, тех, кого можно было выдернуть быстро и без лишнего шума. Проинструктировал их. И только после этого лег спать, хотя хотелось это сделать намного раньше. Сильно раньше. Голова гудела и пульсировала в висках. А во всем теле была слабость и какая-то нервность, что ли, мышцы время от времени подергивались. Явно с ним происходила какая-то настройка и адаптация тела…
Ближе к полуночи, собрав записки, врач внимательно перечитал их и подшил в папку. Факт покушения на убийство был очевиден. Особенно сейчас, после слов наркома и изучения вот этих вот бумажек.
Ему было страшно.
С такого рода проблемами он не сталкивался никогда ранее. Как поступит сам Фрунзе? Как отреагирует ГПУ? Как оценит ситуацию партия? В любой момент это покушение могли раздуть и устроить для всего коллектива веселую жизнь вплоть до высшей меры. В том числе и для тех, кто к делу был непричастен.
И в этой связи он отчаянно пытался понять – что же толкнуло анестезиолога на столь опрометчивый шаг. Он ведь целенаправленно пытался убить наркома. Зачем? Почему?
Да, к вождям революции у многих в советской России были счеты. Гражданская война полна боли и утрат. Но анестезиолог вроде бы стоял за советскую власть. Чуть ли не с первых дней. Да и, если положить руку на сердце, Фрунзе не так уж и сильно замарался в войне, из которой чистым не выйти. Всего несколько грязных эпизодов. На фоне иных вождей он выглядел вполне чистеньким. Иными словами – врач не понимал мотивов своего подчиненного. И не мог себе объяснить, почему тот совершил то, что совершил…
В этот момент противно зазвенел телефонный зуммер.
Врач кивнул ассистенту, и тот, поморщившись, словно от зубной боли, подошел к аппарату. Снял трубку, приложив ее к уху, и довольно громко произнес:
– Слушаю.
В ответ тишина.
– Больница. Слушаю. Говорите, – еще громче произнес он. Связь в те годы была весьма посредственной и в трубку иной раз приходилось орать, чтобы тебя услышали. Из-за угасания сигнала или иных проблем.
– Как себя чувствует товарищ Фрунзе? – поинтересовались с той стороны.
– Товарищ Фрунзе чувствует себя неважно. Он плохо отходит от наркоза. Сильно нервическое волнение. Ему нужен максимальный покой. Любое волнение может стать для него фатальным. А кто спрашивает?
Тишина.
– Але! Але!
Но в динамике была тишина, словно с той стороны повесили трубку, или на телефонном узле их разъединили, или еще что случилось.
– Кто это был? – устало спросил врач, по случаю оказавшийся рядом.
– Не знаю. Разъединило, – пожал плечами ассистент и повесил трубку.
– Спрашивай наперед, прежде чем о таких вещах болтать.
– А что я такого сказал?
– А ты сам подумай. Или нам, по-твоему, этого мало? – потряс он папкой с объяснительными записками…
Утро полностью подтвердило опасения врача.
– Кто там? – спросил проснувшийся Фрунзе у одного из своих охранников. У того, кто его будил.
– Из ГПУ человек. Один.
– Подождет.
– Он говорит, что дело не терпит отлагательств. Очень важно. Мы с ним уже битые полчаса пререкаемся. А он все стоит на своем и просит пустить.
– Кто-нибудь из вас знает его лично?
– Нет.
– Пусть сдаст оружие и проходит. С ним двое. Быть готовыми действовать быстро и жестко.
Охранник поиграл желваками и молча кивнул. Ему тоже не нравилась вся эта история. Фрунзе же, пользуясь случаем, переложил пистолет из-под подушки под одеяло. Под руку. Снял его с предохранителя. И присел на кровати, облокотившись на спинку.
Вошел сотрудник ГПУ. Представился. Излишне быстро и невнятно. Словно это не имело никакого значения. А потом сообщил, что сегодня ночью супруга Фрунзе, Софья Алексеевна, совершила самоубийство в московской квартире.
– Это как? Она же была в Ялте.
– После операции ей телеграфировали, что операция прошла тяжело. И Софья Алексеевна со всей возможной спешкой направилась в Москву. Вчера вечером прибыла. Но вы уже спали, да и поздно было. Вот она и не навестила вас. Ночью же застрелилась из собственного пистолета.
– И никакой записки?
– На столе лежал машинописный листок, где было набрано, будто бы в ночь вы скончались, не приходя в сознание.
Фрунзе нервно дернул подбородком. Эта привычка у него появилась только тут и вообще не была связана ни с его личностью из XXI века, ни с оригинальным Михаилом Васильевичем. Видимо, появилась в процессе слияния личностей внутри одного организма. Или что там произошло? Не важно…
Софья Алексеевна, дочь ссыльного народовольца Алексея Колтановского, обладала горячим, упрямым характером. Закончила Киевское женское училище, после которого какое-то время была учительницей начальной школы. Но после все закрутилось, и в 1917 году она познакомилась с Фрунзе в Чите. Они влюбились друг в друга. Тогда же и поженились.
Слова про любовь не пустышка.
Обновленный Михаил Васильевич даже сейчас чувствовал, как пробиваются эмоции оригинального носителя тела. Если бы тут оказался именно он, то без сердечного приступа или чего-то подобного не обошлось бы совершенно точно. Это была сильная, крепкая, взаимная любовь, которую они сумели вон уже сколько лет сохранять.
И вот она застрелилась.
Судя по всему, это было явным продолжением истории с анестезиологом. Ведь кто-то написал эту дрянную записку… как минимум…
– Она сейчас в морге? – после затянувшейся паузы спросил Фрунзе.
– Не могу знать.
– Тело отправьте в морг. В холодильник. Без меня не хоронить. Одежду также не трогать. Если ее еще не раздели, то и не раздевать. Пусть так в одежде и хранят. Если раздели – одежду поместить в тот же холодильник.
– Я не вправе делать такие распоряжения.
– Петр, – обратился Фрунзе к одному из своих людей, что стоял сейчас в палате. – Помоги с этим делом.
– Все сделаю.
Они ушли, а обновленный Михаил Васильевич задумался. Убийца или убийцы действовали достаточно последовательно и упорно, не желая отступаться от задуманного. «Не нытьем, так каканьем» пытаясь свалить намеченную жертву. И это «самоубийство», судя по всему, должно было добить тяжело отходящего от операции наркома. Но не срослось. Личность другая. И эффект оказался не тем. Ну да и откуда они могли знать про смену личности? Тем более что, судя по всему, ожил Фрунзе в этом варианте истории только после заселения новой личности. А значит, изначальные расчеты убийц оказались верны, вводные просто на ходу изменились…
В оригинальной истории Софья Алексеевна совершила самоубийство в 1926 году. Во всяком случае, так принято считать официально. Обновленный же Фрунзе с теми воспоминаниями, которыми обладал теперь, был уверен – это ложь. Она была горячей и страстной особой, но совершить самоубийство и оставить круглыми сиротами детей от любимого мужчины Софья не смогла бы. Наоборот. Цеплялась бы за жизнь, старалась бы их устроить и… вероятно, отомстить убийцам мужа.
Он в свое время сталкивался с версией о том, что ей помогли преставиться из-за того, что она будто бы что-то накопала относительно гибели мужа. Убийства, если быть точным, потому что официальным заключением было общее заражение крови. Полная чушь, конечно. Но эта позиция оставалась официальной даже после развала Союза.
Да, существует версия о том, что Софья чем-то болела и совершила самоубийство, чтобы прекратить свои мучения. Причем даже Буденный в своих воспоминаниях говорил, будто бы Фрунзе еще при жизни жаловался на супругу, дескать, плохая совсем, как бы беды не вышло. Вариантов болезней, как он читал, имелось два: тиф и туберкулез. Но это уже там, в XXI веке, не выдерживало критики. Тиф действует быстро и вряд ли мог как-то сыграть на большом горизонте. Хотя бы в год-два. А туберкулез весьма заразная болезнь. Так что Софья Алексеевна им бы одарила детей, хотя бы одного. А этого не произошло. Отсюда же было отчетливо видно – это все чушь.
Вот нервическое состояние присутствовало. Да. Она очень переживала за мужа, опасаясь, чтобы не случилось какой беды. Все-таки такой значимый пост, выводящий Фрунзе на самый высокий уровень политической игры.
Опасно.
И очень волнительно.
Оттого он и переживал за ее здоровье, говоря о том Буденному. Но не более…
Так что же произошло? Если смотреть на ситуацию в целом.
Очевидно, попытка убийства наркома. Две взаимосвязанные попытки.
Кем и зачем предпринятые? Вопросы… Хорошие такие вопросы…
Сразу после убийства, как помнил Фрунзе из прошлой жизни, по Москве пошли слухи о том, что это Троцкий пытался с ним свести счеты. За то, что тот подвинул его на посту наркома по военным и морским делам. А это, на минуточку, самая сильная и значимая должность во всем аппарате Союза.
Повод? Еще какой.
На что он мог рассчитывать в случае гибели Фрунзе? На то, что вернется в наркомат. Ведь во всей РККА в те дни было только два действительно ярких и мощных авторитета, способных на равных конкурировать между собой. Это Троцкий и Фрунзе. Так что расчет вполне мог быть таким. Да и поговаривают, что врачи, которые лечили наркома, были как-то связаны со Львом Давидовичем.
Другой вопрос, что Сталин, который в эти годы люто рубился за власть с Троцким, подобным обстоятельством не воспользовался. Не поднимая и не раздувая этот вопрос. Хотя в случае правильной подачи подобным ударом можно было свалить Троцкого. Что в 20-е годы, что потом, во время большой дистанционной борьбы, закончившейся ударом ледоруба.
Странно?
Очень.
Равно как и самоубийство Софьи Алексеевны, совершенное в оригинальной истории после появления слухов о том, будто она что-то там раскопала.
«Сталин…»
От этой мысли обновленный Фрунзе поморщился. Он испытывал к нему определенный опасливый пиетет. И не питал никаких иллюзий относительно пушистости личности.
Был ли мотив у Сталина?
Без всякого сомнения, имелся.
Все дело в том, что Фрунзе выступал как самостоятельный игрок, не связанным ни с Первой конной армией, ни с Иосифом Виссарионовичем лично. Да, его считали ставленником Сталина. Но ставленником, а не человеком из его команды. В отличие от Ворошилова, которого Иосиф последовательно продвигал наверх. Пихал просто, как домкратом, несмотря на смехотворную репутацию в войсках и открытые насмешки военных специалистов.
Два класса образования – это диагноз. Климент умел читать-писать-считать, причем посредственно, да и все, в общем-то. Остальное образование его базировалось на отрывочных сведениях, наведением порядка в которых он никогда и не занимался. Его крайне низкий образовательный уровень отмечали и в 20-е, и в 50-е годы все более-менее самостоятельные персонажи, не стремящиеся подлизаться к Ворошилову.
Несмотря на это обстоятельство, Климент 11 апреля 1924 года назначается на должность командующего Московским военным округом вместо Муралова – человека Троцкого. Сталин продавил. И крови ему это стоило немалой. Ибо РККА противилась такому назначению. Но Иосифу все одно удалось поставить на командование столичного военного округа лично преданного человека, который, ко всему прочему, прекрасно понимал свой настоящий уровень компетенции и решительно недотягивал до этого положения. Из-за чего Ворошилов держался за Сталина с поистине собачьей преданностью.
А в январе 1925 года вместе с назначением Фрунзе на пост наркома Ворошилов, не оставляя поста командующего округом, стал его первым замом. Странно, не правда ли? Посредственная, но преданная некомпетентность продолжила энергично расти, укрепляя позиции генсека ВКП(б) в РККА.
Дополнительного смущения добавляло то, что именно Политбюро ЦК под упором Сталина продавило эту операцию, необходимости в которой, судя по всему, не имелось. Так что мотивы для устранения Фрунзе у Иосифа Виссарионовича имелись, и не малые. И по косвенным признакам он был к этому всему делу так или иначе причастен.
Другой вопрос, что продавливание Ворошилова на пост наркома – квест, причем рискованный. Очень рискованный. Уверенность Троцкого в своем военном авторитете базировалась не на пустых грезах. Тем более в конкуренции с совершенно никчемным Климентом. Так что обновленный Фрунзе не мог решить, кто в этом деле и как замешан. Допуская, что Сталин как минимум знал о задуманном и не вмешался, рассчитывая погреть руки за чужой счет…
Из всего это проистекал только один вывод – нужно было крутиться. И делать сие крайне осмотрительно. Опираясь на весь свой внушительный опыт и весьма недюжинные знания…
* * *
– Странно он отреагировал на ее смерть, – произнес первый голос. – Он ведь ее любил. Души в ней не чаял. А тут – только желваками поиграл, и все. Получается, мы ее убрали зря?
– Не будем спешить с выводами. В больнице сказали, что у него повышенное волнение и нервозность. Мой человек позже пообщался с медсестрой. Она уточнила, что любое потрясение может привести к расхождению швов или иным бедам. Так что надежда еще есть.
– Как поступать с телом Софьи?
– Он отдал приказ при свидетелях. Если мы перебьем его – возникнут вопросы. Уже к нам. А это ни к чему.
– Тебе не кажется странным его приказ?
– Ты терял когда-нибудь человека, которого безумно любишь?
– Нет.
– А я терял. Чуть с жизнью счеты не свел. Это больно и тяжело. Не мешай. Если он хочет с ней проститься – пусть простится. Может быть, от ее вида он наконец-то утратит самоконтроль…

Глава 2
1925 год, декабрь, 11, Москва


Работать обновленный Фрунзе начал прямо в палате. И не только занимаясь делами, напрямую связанными с покушением на него и убийством жены, но и по своему прямому профилю. Как нарком по военным и морским делам.
Фактически ему пришлось превратить палату в свой импровизированный кабинет.
Он вызывал подчиненных для бесед.
Совершал звонки.
И писал… писал… писал…. Благо, что карандаш и бумага имелись в достатке. А потом, через неделю, он отправился уже домой, где продолжил работать в более насыщенной обстановке с регулярным осмотром врачами. Только они уже самостоятельно прибывали. На авто, которое от наркомата за ними посылали.
Дети жили у матери Фрунзе, у Мавры Ефимовны. Она их придержала у себя, чтобы сына во время выздоровления не тревожить. Дочь 1920 года рождения была уже очень активна и создавала много шума, как и всякие дети ее возраста. А сын, который родился в 1923-м, просто был еще слишком мал, требуя массы внимания к себе в обыденном, бытовом плане. Их Михаил Васильевич видел. И даже опросил. Но ничего путного не выяснил. Супруга, как приехала в Москву, сразу с вокзала завезла их свекрови. И только после этого отправилась домой, видимо, полагая, что ей придется за мужем ухаживать. Именно поэтому в ту ночь она была одна.
И вот канун Рождества, которое на удивление тут праздновали. Чему он немало удивился, увидев табель выходных дней… Ну как в канун. За две недели до него. Потому что само Рождество коммунисты планировали совместить с XIV съездом ВКП(б).
– Вечера на хуторе близ Диканьки прям, – едва слышно буркнул он себе под нос, вспомнив об этой детали, когда шагал. Смешно и дико выходило. Он сам никогда фанатиком не был, стоя на позиции строгого прагматизма. Обе его прошлые личности. И не заметить это совпадение он не мог. – Борьба с ветряными мельницами какая-то…
Коридор закончился.
За ним нарисовалась приемная.
Секретарь глянул на него. Весьма располагающе улыбнулся. И, кивнув, нырнул за дверь кабинета, где заседало Политбюро ЦК ВКП(б).
Меньше минуты спустя Фрунзе пригласили войти.
Шаг вперед.
И вот он уже в просторном, но душном кабинете, заставленном тяжелой, массивной мебелью. Под старину. На его взгляд – излишне громоздко и нефункционально. Ну и пафосом пустым веет за версту. Стол, как и положено, был покрыт зеленым сукном. Вокруг него сидели люди с усталыми, раздраженными лицами. Дым стоял коромыслом – и сигаретный, и сигарный, и трубочный. И по неведомой причине наглухо задраенные окна, да еще и занавешенные тяжелыми шторами, превращали помещение в некое подобие пыточной.
Ближе к нему сидел Троцкий с козлиной бородой и нескрываемым раздражением в глазах. Он же Лейба Бронштейн. Главный идеолог мировой революции, на дух не переваривающий Россию и жаждущий вырваться на простор более цивилизованных ландшафтов.
Его сила и могущество покоились на двух монументальных столпах. Во-первых, удивительном ораторском искусстве. Во-вторых, на связях. Причем неизвестно, что важнее.
Он везде и всюду ставил своих людей. А где не мог поставить, старался сделать человека ему обязанным и активно использовать.
Но главное – это связи за рубежом.
Именно его дядя, бывший киевский банкир Абрам Львович Животовский, брат мамы, был фактически финансовым агентом Союза за рубежом. Именно через него Союз реализовывал экспроприированное в первые годы своей власти. Именно через него проводились валютные операции и делалось многое другое в то время.
Кроме того, Абрам Львович имел очень широкие связи в САСШ, сносясь с City bank’ом и многими другими дельцами с Уолл-стрит. Причем знаком был и вел дела еще до революции, что и обеспечило успех самого Льва Давидовича в революционной среде. Ведь он был именно тем человеком, который всегда мог найти денег на дела революции.
Очень опасный персонаж.
Болезненно амбициозный. Неспособный на сотрудничество на равных или в подчиненной позиции. И крайне влиятельный.
Да, Иосиф Виссарионович, действуя методом каменной задницы, медленно, но верно снимал людей Троцкого с ключевых постов. И он, будучи слабым функционером, это не отслеживал и не компенсировал. Но все равно, несмотря на все усилия Сталина и утрату в 1925 году Троцким всех ключевых постов, он был еще смертельно опасным игроком.
Наверное, самым опасным в Союзе тех лет.
Рядом с ним располагались его союзники по объединенной оппозиции, как ее сейчас называли: Каменев, от рождения бывший Львом Розенфельдом, и Зиновьев, также известный как сын владельца молочной фермы Аарона Радомысльского.
Тут Михаил Васильевич не впадал в крайности и огульность оценок. Зиновьев – да, мерзавец первостатейный. Бессовестный и беспринципный демагог, авантюрист и патологический трус. Он был готов на все ради власти. Мать родную продаст и предаст, если потребуется. Однако, будучи ритором от Бога и ловким человеком, он всегда умело окружал себя сторонниками. Кланом. Иной раз весьма и весьма масштабным. Из-за чего представлял смертельную опасность для любого оппонента. Этакий Троцкий на минималках и без влиятельного дяди при деньгах, прекрасно это понимающий, из-за чего куда внимательнее относящийся к своим сторонникам.
А вот Каменев, он был иным. По сути – вынужденный союзник Зиновьева. Крепкий администратор и хороший функционер, но совершенно слабый публичный лидер. Хуже того, не умеющий окружать себя своими людьми и формировать клан. Он примкнул к Зиновьеву из-за конъюнктуры политического момента, вызванного застарелыми дурными отношениями со Сталиным. Еще с дореволюционных времен. Когда имел глупость не раз и не два указывать нынешнему генеральному секретарю ВКП(б) на ограниченность его кругозора и невысокий интеллект. И это отношение никуда не делось, дополнившись страхом. Другой вопрос, что, положа руку на сердце, он бы переступил через свою неприязнь и примкнул к Сталину. Если бы тот его принял. Но Иосиф Виссарионович ничего не забывал и ничего не прощал.
Так что враждебность взглядов Зиновьева и Каменева была различной. И это легко читалось. Зиновьев смотрел на Михаила Васильевича с явным раздражением и толикой пренебрежения, видя в нем человека своего врага, человека из другого клана. Каменев же – с настороженностью. Он не знал, чего ожидать, и хмурился, стараясь выглядеть максимально нейтрально.
Чуть дальше, через стул, сидел сморщенный худощавый мужичок с достаточно спокойным взглядом. Скорее даже заинтересованным. Томский Михаил Павлович. Бывший рабочий и каторжанин, которого волной революции занесло столь высоко. Хотя, конечно, недооценивать его характер не стоило. И эта внешняя тщедушность была крайне обманчива. Именно Томский посмел выступить против генеральной линии партии в делах профсоюзов, пытаясь отстоять их независимость. Но проиграл. И профсоюзы в СССР стали фикцией. Впрочем, это поражение не мешало Михаилу Павловичу и в дальнейшем держаться линии интересов рабочих. Насколько это было возможным. А когда стало ясно – его собираются репрессировать, не побоялся застрелиться.
Рядом с ним располагался Алексей Иванович Рыков с фасадом старорежимного чиновника, несмотря на происхождение из семьи крестьян. Эффектный. Опрятный. И в известной степени адекватный. Его взгляд вообще ничего не выражал. Рыков умел держать лицо.
В конце 1920-х он стоял против типичного для СССР раздувания бюджетов национальных республик за счет РСФСР, заявляя, что остальные народы «живут за счет русского мужика». Но проиграл крупной партии националистов в ВКП(б). И не он один. Тот же Каганович пытался в 1925–1928 годах бороться с блоком украинских националистов и также потерпел сокрушительное поражение.
Следом размещался Бухарин Николай Иванович. Сын школьного учителя. Умный и ловкий человек, смотрящий на Фрунзе с некоторой симпатией и мягкой, добродушной улыбкой. Но Михаил не обманывался в этом, зная, что этот добряк «дьявольски политически неустойчив», как отмечал Ленин. Фрунзе, правда, считал, что Ленин лукавил, если не сказать больше, в оценке Бухарина. Потому как его неустойчивость определялась лишь тем, что идеология для него была вторична. Иными словами, он попросту не являлся идеалистом. Кроме того, за его добродушным лицом скрывались недюжинные организаторские способности и крепкий ум. Ведь этот человек наравне с Троцким являлся одним из организаторов Компартии США. И не меньше Льва Давидовича имел связей в этой заокеанской стране. В том числе и в крупном бизнесе…
Но он улыбался.
Выглядел валенком.
И это вызывало весьма обманчивые впечатления.
Да, как тот же Троцкий, Сталин или Зиновьев, он не стремился обзаводиться личным кланом. Но игроком все одно был интересным и очень полезным. Особенно если его подпереть плечом какого-то мощного лидера.
В самом дальнем углу находился Иосиф Виссарионович Сталин… он же Джугашвили. Он как раз набивал свою трубку, но прищуренным взглядом посматривал на вошедшего человека. Осторожным. И в какой-то степени подозрительным.
Ему Фрунзе не доверял в той же степени, в какой не доверял Троцкому и Зиновьеву. Но Иосиф, в отличие от этих двух, кокаина не употреблял и был намного спокойнее, адекватнее и трезвее, что ли. И гораздо опаснее. Если играть в долгую. Троцкий и Зиновьев выглядели своеобразными гепардами, способными на быструю и сильную партию, но непродолжительную, ибо, как и все увлекающиеся люди, довольно скоро выдыхались. Сталин же являлся волком, готовым, если надо, годами загонять свою добычу.
– Добрый день, товарищи, – как можно более по-деловому поздоровался вошедший нарком.
Ему отозвались нестройным хором. Даже Троцкий что-то буркнул, процедив через губу.
– Как ваше самочувствие, товарищ Фрунзе? – произнес Сталин, продолжая набивать трубку.
– Рабочее.
– Товарищи говорили, что вы слишком рано вернулись к труду. Может быть, вам нужен более продолжительный отдых?
– Надеюсь, что обойдется. Во всяком случае, без дела я кисну. Работа для меня лучшее лекарство.
– Отрадно это слышать, – на удивление по-доброму улыбнулся Сталин. Что поколебало подозрения Фрунзе в причастности его к попытке убийства.
– А что там произошло во время операции? – поинтересовался Бухарин. – Доходили нехорошие слухи.
– Отравление хлороформом по вине анестезиолога, что повлекло клиническую смерть, – тем же нейтральным голосом ответил Михаил Васильевич.
– Как смерть? – удивился Троцкий.
– В течение примерно трех минут я был мертв. Дыхания не было, и сердце не билось. Но врачи сумели откачать.
– Получается, что вы заново родились, Михаил Васильевич. – произнес Рыков. – Поздравляю.
– И как оно – вернуться с того света? – по-деловому спросил Томский. – Мне говорили, что люди видят какой-то свет и трубу.
– У меня ничего подобного не было. Я словно стоял рядом со своим телом и смотрел на то, как врачи суетятся. Даже время запомнил на часах в операционной. После того как пришел в себя и надиктовал свои наблюдения, врачи их полностью подтвердили. В том числе и время – с точностью до минуты.
В помещение повисла тишина.
– А Бог? Вы его видели?
– Нет. Бога я не наблюдал. Вероятно, к атеистам он не приходит, – криво улыбнулся Фрунзе. – Операция прошла успешно. Сейчас мне прописаны только диета да прогулки на свежем воздухе. Если все сложится, то через полгода и вспоминать будет не о чем. Но что мы всё обо мне? Давайте к делу.
Все покивали.
О самоубийстве супруги никто говорить не стал. Знали, как Михаил Васильевич ее любил, и не хотели теребить свежую рану. Во всяком случае, открыто.
– Грядет XIV съезд, – подал голос Рыков. – И мы хотим узнать о состоянии вооруженных сил революции. Мы полагали, что с отчетом выступит Климент. Но раз вы сами оправились, то вам и карты в руки. Справитесь?
– Справлюсь, – кивнул Фрунзе.
– Как вы видите ситуацию, Михаил Васильевич?
– Кратко?
– Если можно.
– Двояко. С одной стороны, если завтра на нас нападет даже Польша, то на этом революция и закончится. Мы просто не в состоянии противостоять хоть сколь-либо серьезным армиям. В войсках полнейшая разруха и бардак. С другой стороны, завтра Польша не нападет. И послезавтра тоже. Все так устали от Империалистической войны, что лет десять у нас на приведение армии в порядок вполне имеется. Может, даже больше. Во всяком случае – без большой войны. А малые конфликты мы уж как-нибудь погасим даже тем, что есть.
– Вздор! – рявкнул Троцкий, но его придержал за плечо Зиновьев, и он замолчал, надувшись. А потом спросил у Фрунзе:
– Почему вы так считаете?
– Что именно?
– Почему армия наша небоеспособна?
– Армия – это не просто вооруженные люди. Армия – это структура с четкой иерархией, субординацией и дисциплиной, без которой она превращается в толпу. Толпой управлять можно. Но на митинге. Однако война не митинг. Это серьезная профессиональная деятельность, требующая от каждого бойца как можно более высокой квалификации. Как во время войны, так и в мирное время. И так на каждом уровне. Армия – это большой завод с очень сложным и рискованным производством. А у нас она сейчас напоминает анархическую вольницу, наполовину пьяную, наполовину уголовную. Да, сейчас уже что-то сделано, но ситуация пока еще плачевная донельзя.
– Мы победили в Гражданской! – взвизгнул Троцкий.
– И это бесспорно. Но почему?
– Потому что у революции была лучше армия!
– Нет. Потому что мы все были едины, – произнес Фрунзе, подняв правую руку и сжав ее в кулак. – Пока мы едины – мы непобедимы! Но сил у нас было очень мало. Настолько, что даже Владимир Ильич сам не верил, что наша коммуна продержится дольше французской. Наша победа заключалась в нашем единстве и раздоре в стане белых. Если бы у них появился крепкий лидер с трезвой программой, он бы смахнул нас не глядя. Как незначительную помеху. Но его, к счастью, не нашлось. И мы передавили их всех по одному. А ведь белые – это огрызки старых царских войск. Войск, которых считали одними из самых бестолковых в Империалистическую войну. Хуже них, наверное, только итальянцы ославились да австрийцы. Как мне говорили, французы царскому экспедиционному корпусу даже оружие свое давать не хотели, считая, что те нормально не разберутся с ним.
– Это смешно! – фыркнул Троцкий, но развивать тему не стал.
– Это было бы смешно, если бы не было печально.
– Но разобрались же? – уточнил Томский.
– Разобрались. Однако в войсках, что царских, что наших, до сих пор не привита культура обращения с оружием. И я в чем-то французов понимаю. Оружие – это главный инструмент пролетария войны. Что станок для заводского рабочего. И если он не держит оружие в чистоте, смазке и порядке, то чем он лучше обезьяны, только что слезшей с пальмы? Верно я говорю?
– Верно, – согласился с ним Томский. – Станок требует ухода. Любой. Чистоту, смазку и ласку. Иначе подведет в самый неподходящий момент.
– Революционная война за Россию в целом закончилась. – продолжил Фрунзе. – Мы победили. Но экспортировать революцию нам нечем, что прекрасно показала Советско-польская война. На ржавых штыках далеко не уйдешь. Нам нужны отдых и время. Время, чтобы подготовить командиров, дабы они не уступали германцу или французу в тактическом и стратегическом мышлении. На всех уровнях. Время, чтобы произвести перевооружение… да даже просто вооружение, учтя опыт Империалистической войны. Время, чтобы обучить простых бойцов и обеспечить их резерв, обученный резерв, без которого войны не выиграть. А иначе…
– Что иначе? – поинтересовался Сталин.
– Мы рискуем совершить ту же ошибку, что совершил Бонапарт в своем Восточном походе или Кайзер во время наступления 1914 года. Оторваться от тылов и потерять все. Даже то, чего мы уже достигли.
– Пораженческие мысли! – с раздражением воскликнул Троцкий.
– Каждый коммунист должен твердо стоять ногами на земле, – возразил Фрунзе, – будучи крепким прагматиком и материалистом. А не витать в облаках, мня из себя волшебника страны Оз…
Члены Политбюро попытались завалить его довольно хаотичным потоком вопросов. Но Михаил Васильевич перехватил инициативу и предложил передать ему все вопросы в письменном виде. А он уже подготовит развернутый доклад с конкретными числами. Чтобы его утверждения не выглядели голословно.
Так и решили.
Фрунзе вышел из кабинета. Подошел к окну приемной и открыл его настежь, чтобы отдышаться. Ибо психологически этот разговор дался ему очень непросто. Он к нему готовился, но…
– Ты изменился, Миша, – донесся из-за спины голос Сталина.
– Смерть не может пройти бесследно, – не оборачиваясь ответил нарком, жадно глотая воздух.
– Душно?
– После того наркоза я стал тяжело переносить духоту. Вы бы хоть окна открывали для проветривания. Дышать же совсем нечем.
– Как быстро ты сможешь подготовить доклад? – чуть помедлив, спросил Иосиф Виссарионович на удивление тихим голосом.
Фрунзе обернулся. Окинул взглядом приемную, где, кроме секретаря и Сталина, никого не было.
– А когда нужно? – так же тихо спросил он у визави.
– До съезда нужно. Лучше накануне, – еще тише ответил Сталин.
– Предварительно показать? – одними губами проговорил нарком.
Сталин молча кивнул. А потом похлопал Фрунзе по плечу и удалился, приказав секретарю вызывать следующего наркома…
Михаил Васильевич же едва заметно усмехнулся.
Иосиф Джугашвили с конца 1924 года начал последовательно выступать за то, чтобы прекратить экспорт революции и построить социализм в отдельно взятой стране. А уже потом, опираясь на эту базу, двинуться дальше. Троцкий, Зиновьев и Каменев в этом с ним совершенно не соглашались. Старый Фрунзе в этот вопрос не лез, держась определенного нейтралитета. Раньше. Теперь же он явно обозначил свой выбор. И его услышали.
И игра началась…

Глава 3
1925 год, декабрь, 11, Москва


Доклад Политбюро немало измотал Михаила Васильевича. Точнее, даже не доклад, а пустые и нервные дебаты. Так что он сразу поехал к себе на квартиру, которая располагалась в небольшом, но вполне уютном доме на улице Грановского. Так в те годы назывался Романов переулок. До входа в Кремль метров семьсот. Можно легко и просто дойти пешком. И в прошлом старый Фрунзе не раз именно так и поступал. Но теперь, после операции, он изменился. Выбил себе хороший автомобиль и ездил, ссылаясь на самочувствие.
Так получалось и быстрее, и безопаснее, и привычнее…
Вышел из авто.
Отпустил водителя.
И устало зашел к себе.
Квартира казалась ему пустой.
Нет, не по обстановке. Совсем нет. По ощущениям, которые давили самым немилосердным образом. Видимо, так аукалось наследие, доставшееся обновленному Фрунзе от предыдущего жильца этого тела.
Любимой супруги ведь больше с ним не было.
Причем кровь, которая натекла из ее простреленной головы, убирали уже при нем. И это дополнительно давило, угнетало, печалило всякий раз, когда глаз цеплялся за тот участок пола.
Детского смеха и суеты тоже не наблюдалось.
С этим вопросом было полегче. И Михаил Васильевич время от времени встречался со своими детьми, фактическую опеку за которыми он перепоручил маме. Во всяком случае, пока. Но удовлетворения это не приносило. Человеком-то он был уже иным. Что порождало крайне неприятный казус. С одной стороны, он вроде как испытывал тоску по супруге и детям, тягу к ним. А с другой стороны, это была тоска не его нынешнего, но своего рода фантомная боль старого владельца тела. Из-за чего общение с малышами не давало ему ровным счетом ничего.
«Сколько ни пей из этого колодца, все равно не напиться» – отмечал он про себя мысленно. И надеялся на то, что со временем эта боль утихнет. Хотя покамест она выступала главным деморализующим фактором. Указывая на то, что и здесь убийцы правильно все рассчитали. Старый Фрунзе вряд ли это все пережил. Он умер. Личность разрушилась, уступив место новой. Но даже ее обломки давили так, что приходилось прикладывать титанические усилия, дабы удержаться психологически на плаву.
Огонька добавлял и быт. Впрочем, положа руку на сердце, иной раз Михаил Васильевич думал, будто бы быт-то ему как раз и не позволяет свалиться в тяжелую депрессию. Просто потому что сильно раздражает и отвлекает от давящих на него эмоций.
Дом, в котором выделили квартиру Фрунзе, был электрифицирован и имел небольшую котельную. Свою собственную. Из-за чего квартира могла похвастаться не только электричеством, но и отоплением с горячей водой.
Казалось бы, обыденная мелочь для современного человека. Однако в 1925 году не каждому доступная, открывающая возможность для принятия ванны у себя. Большинство же москвичей в те годы довольствовались мытьем в тазиках да походами в общественные бани.
Приятно? Приятно. Но совершенно незаметно. Ибо глаз цеплялся за недостатки… за привычные вещи, которых не хватало. Например, роль стиральной машинки у него выполняла служанка или – как в эти дни говорили – домработница. Нарком мог себе позволить ее по статусу. Крестьянка в годах каждый день приходила и стирала, убирала, кашеварила. И Фрунзе нередко наблюдал этим кошмаром, так как из-за наличия горячей воды стирала она в квартире, в ванной… руками.
Кухня тоже была песней. Ни микроволновки, ни миксеров, ни даже газовой плиты. Всего этого попросту не имелось в квартире. Обходились керосинкой – фитильной керосиновой горелкой в виде маленькой бочки. Воняла она керосином нещадно – на всю кухню и дальше. Коптила. И очень плохо грела. Понятное дело, что даже так лучше, чем ничего. Однако даже чайник вскипятить с ее помощью было затяжное приключение. В том числе и потому, что конструкция получалась высокой, неустойчивой и в известной степени огнеопасной.
Покойная Софья Алексеевна хотела примус использовать, который позволял готовить быстрее. Но после того, как пару раз чуть не случился пожар, решили не рисковать.
И обновленный Фрунзе страдал.
Впрочем, бытовые проблемы поджидали везде и всюду, а не только в этой мелочи. Всякие. И большие, и маленькие. Буквально на каждом шагу. Ибо пока просто так живешь в XXI веке, не понимаешь, насколько много полезных и нужных вещей окружают тебя повсеместно. И которых попросту не имелось в 1925 году.
Бритье по утрам опасной бритвой. Отсутствие чайных пакетиков. Отсутствие банальных бумажных салфеток и бумажных полотенец.
Да даже туалетной бумаги не было!
Строго говоря, ее изобрели в 1857 году. Как идею. Привычную же нам, мягкую, придумали только в 1936 году. Но это там – в более сытых и богатых странах. Здесь же, в советской России, как это ни забавно, а даже нарком был вынужден пользоваться нарезанной газеткой. И это выглядело неплохим вариантом. Понятное дело, по юности, там, в прошлой жизни, он, как и все советские люди, сталкивался с этим бытовым нюансом. В полном объеме. Но за минувшие десятилетия как-то отвык от этого уровня сервиса.
Самым же давящим на него фактором оказался информационный голод. Там, в XXI веке, он привык к тому, что у него постоянно жужжал телевизор с новостями. Практически круглые сутки. Да и без него он непрерывно потреблял информацию. Благо, что компьютер и смартфоны да планшеты открывали поистине феноменальные возможности.
Тут же… голяк… голодный паек… маленький персональный ад. Что усугублялось проблемой… почерка. Ибо даже та информация, которую ему регулярно доставляли, была не всегда в виде печатных букв. Приличная ее часть представляла собой рукописные тексты всяких докладов, записок, рапортов и так далее. И внезапно оказалось, что прочесть их не так-то просто.
С одной стороны располагались записи, сделанные куриной лапкой, очевидно, малограмотного человека, не привыкшего писать. Либо грамотного, но плевать хотевшего на тех, кому «посчастливится» это все читать.
С другой – совершенно дебильная мода писать красиво, хорошо поставленным почерком, но абсолютно нечитабельно. И это было особенно неприятно. Вот смотришь на лист. Буковка к буковке. Наклон, нажим, высота, форма. Все прекрасно. Каллиграфическое совершенство прям. Одна беда – половину слов не разобрать. И этим уже страдали те, кто хотел подчеркнуть свою образованность. Подобным бравировали. Отчего иной раз, даже беря какие-нибудь бланки, можно было упереться взглядом в изящные каляки-маляки манерных муд… хм… людей, склонных набивать себе цену пустяшными жестами.
Конечно, он встречал и действительно красивые, ясно читаемые почерки. И это становилось его отрадой. Но не часто. Скорее даже редко. В основном же приходилось пробираться сквозь куриные иероглифы разной степени красоты.
Ох как его это бесило! Ох как он начал гонять в хвост и гриву подчиненных, вызывая и отчитывая!.. отчитывая!.. отчитывая!.. Требуя писать разборчиво. Пусть некрасиво. Пусть не модно. Но так, чтобы глаза и мозг не ломать, гадая, что же там за слово. Так, чтобы не требовалось уточнять, переспрашивать и додумывать.
Сам он, кстати, ежедневно по один-два часа уделял занятиям каллиграфией. Ибо старый Фрунзе этим раньше не заморачивался. А гость в его теле давно уже отвык от необходимости писать рукой из-за распространения компьютеров. Вот и приходилось, по сути, ставить нормальный почерк если не с нуля, то близко к этому, преодолевая определенную мышечную память тела…
И сейчас, вернувшись с доклада, Фрунзе как раз и уселся за стол и занялся чистописанием, переписывая произвольный текст. Медитативное же дело. Позволяющее отвлечься от раздражающих мыслей, сосредоточившись на тупом и монотонном деле.
И едва он вошел во вкус, как зазвенел электрический дверной звонок[2 - Электрические дверные звонки появились в первой половине XIX века. И так как дом наркома был электрифицирован, у него он тоже стоял.].
Михаил Васильевич вздрогнул и напрягся.
Быстро убрал свою учебную тетрадь в стол. Достал оттуда книгу по радиоделу с закладкой там, где закончил ее читать. Ну и карандаш для пометок на полях.
После чего извлек из кобуры пистолет. Его старый добрый Mauser C96 лежал в сейфе[3 - У него был Mauser C96 модели 1912 года под патрон 7,63 ? 25.]. Модная среди революционеров тема. Но отсутствие возможности быстрой перезарядки при опустевшем магазине в глазах Фрунзе напрочь перечеркивало ценность сего оружия[4 - У данного пистолета не было быстросменного магазина. И после израсходования патронов их нужно было заряжать либо по одному, либо из обоймы. В условиях боя и то и другое выглядело безгранично медленным и неудобным в глазах обновленного Фрунзе.]. Да еще и совершенно бестолковый для самообороны калибр. Вроде как мощный. Но с низким останавливающим действием[5 - Для пистолетов главным и фундаментальным свойством является останавливающее действие пули. Дабы как можно скорее выводить из строя противника. Желательно с одной таблетки. Из-за чего патрон 7,63 ? 25 получался в целом бессмысленным в парадигме пистолета или пистолета-пулемета. Справедливости ради стоит заметить, что исследования по этой теме в те годы почти никем не проводились. Разве что немцами перед принятием на вооружение Luger P08 под патрон 9 ? 19 Para вместо изначального 7,63 ? 25.]. Так что уже где-то через неделю после выписывания из больницы Михаил Васильевич обзавелся знаменитым Colt 1911 сорок пятого калибра. Благо, что в магазинах Москвы его было можно вполне купить. НЭП-с. Обзавелся патронами. Запасными магазинами. И раз в два-три дня практиковался в тире.
Вот этот пистолет он и достал из кобуры.
Дослал патрон в патронник.
Снял с предохранителя.
И отправился к двери, готовясь в случае чего открыть огонь.
Было уже поздно, и домработницы в квартире не наблюдалось. Она уходила ночевать к себе. Нарком в этом жилом помещении находился один. Совсем один. И это немало его напрягало.
– Кто там? – спросил он, приблизившись и укрывшись за косяком, чтобы, если начнут стрелять сквозь дверь, его не зацепило.
– Товарищи, – отозвался из-за двери голос Сталина.
Вряд ли Сталин лично пришел бы на ликвидацию.
Так что, поставив пистолет на предохранитель, он убрал его в кобуру. Застегнул ее. И открыл дверь. За которой обнаружились Сталин в компании с Ворошиловым.
– Проходите. Чаю?
– А не откажусь. Зябко на улице. – отозвался Иосиф Виссарионович, у которого из-за регулярного курения уже в этом возрасте имелись проблемы с сосудами. Ну и как следствие он постоянно если не мерз, то подмерзал.
Вместо кухни гости прошли в кабинет. Где и расположились.
Фрунзе же засуетился, вынося баранки к чаю, сахар и чашки. Запустив перед этим керосинку и поставив воду кипятиться.
– Смотрю, не рад нашему визиту, – спросил Сталин, глядя на напряженное лицо Михаила Васильевича.
– Отчего же? Рад. Отойти только от убийства жены не могу. Тягостно.
– Ты думаешь, убийство? Вот товарищи из ГПУ сказали нам, что это самоубийство.
Фрунзе вяло улыбнулся. Поставил чайник на деревянную подставку. И, пройдя к железному ящику, выполнявшему роль сейфа, достал оттуда картонную папку на завязках. Не очень толстую.
– Здесь я собрал материалы по ее смерти.
– Не доверяешь сотрудникам ГПУ?
– Получив выписку из больницы, я первым делом направился в морг. Осмотрел труп. Почитал заключение по вскрытию. Распорядился сфотографировать это заключение. И отправился в ГПУ, к следователю, – начал повествование хозяин квартиры, проигнорировав вопрос Сталина. – И тут-то и началось самое интересное.
– Интересное? – напрягся Ворошилов.
– Опрос следователя показал, что он выполнил свою работу ненадлежащим образом. Положение тела не было сфотографировано и описано. Обстановка в комнате и квартире – тоже. Опись, конечно, есть, но очень скудная, поверхностная и условная, не позволяющая установить важные для дела детали.
– Детали? Какие?
– Разные. Например, когда я прибыл в квартиру, в ней наблюдался бардак, не отраженный в описи. Словно бы последствия обыска. И совершенно не ясно – это рылись сотрудники ГПУ или кто-то еще? Я тщательно прошелся по квартире и обнаружил довольно много пропаж. Украшения Софьи, деньги, часы, кое-что из одежды. Вот список, – произнес Фрунзе и достал лист бумаги с машинописным текстом.
Сталин его взял. Пробежался по строчкам. И его брови от удивления взлетели домиком.
– Ты уверен, что это пропало? Жена не могла это подарить или как-то еще использовать?
– Она раньше меня отъехала с детьми в Ялту. Из квартиры выходил я последним и помню, что да как в ней было. Когда она вернулась в Москву, то первым делам заехала к моей маме и оставила ей детей. Сама же, забросив свои чемоданы в квартиру, поехала в больницу. Потом вернулась и более из квартиры не выходила. Я смог буквально по минутам восстановить график ее перемещения. Вот тут он зафиксирован вместе с источниками сведений. Кто, где и когда ее видел.
– Занятно, – почесал затылок Ворошилов. Он хоть и стоял у истоков ГПУ, но ничем подобным никогда не занимался.
– Заявлений о том, что в квартире разгром, она не делала. Да, она могла его и сама учинить. Для нее это нехарактерно, но исключать это нельзя. Нервы. Но вот ценности, очевидно, пропали уже после ее смерти. И возникает вопрос – кто их взял? Меня обокрали сотрудники ГПУ или это сделали убийцы?
– И все же почему ты считаешь, что ее убили? – вновь задал вопрос Сталин, отхлебнув чая. Причем сделал он это только после того, как сам Фрунзе выпил уже половину чашки.
– Первое – траектория вхождения пули. Вот посмотри. Здесь зарисовка, сделанная патологоанатомом. Вот тут – реконструкция положения тела, сделанная по моей просьбе хирургом. Как ты видишь – рука вывернута крайне странно. Обычно так не делают. Обычно стреляются, засовывая ствол пистолета в рот или приставляя его к виску. А тут… странно…
– Всякое бывает.
– Всякое, – кивнул Фрунзе. – Поэтому я пошел дальше. Пуля пробила череп навылет. Значит, она вылетела и куда-то попала дальше. Так? Так. Я осмотрел комнату и нашел место попадания пули в деревянную панель. Место расположения тела плюс-минус следователь зафиксировал. Совместив положение тела, траекторию движения пули, пробившей две стенки черепа, и пулевое отверстие в деревянной панели, удалось получить ее позу в момент смерти. Вот.
– Она стояла на коленях? – чуть более нервно, чем обычно, спросил Ворошилов.
– Да. Как вы видите – простейшая задачка по геометрии. Странности усиливаются. Но я решил пойти дальше. И изучил ее одежду. Со мной в морг пришел врач с понятыми. Они срезали обе манжеты и воротник. Положили в стеклянные контейнеры. Запечатали. Доставили их в лабораторию. И осмотрели под микроскопом. При выстреле образуется облако пороховых газов с частичками несгоревшего пороха. Они оседают на разных поверхностях. В том числе на одежде. Под микроскопом это хорошо видно. Вот их заключение, – протянул он Сталину с Ворошиловым новую бумагу. – Как вы видите – на манжетах пороховых следов нет. А на воротнике – есть.
– Разве они должны оставаться на манжетах? Пороховые газы же вылетают вперед, – заметил Сталин, с какой-то жадностью глядя на все эти бумажки.
– И отражаются о преграду – голову. Но я решил проверить. Я попросил другого врача с ассистентами раздобыть манекен. Одеть его в подобную одежду. Поставить в то же положение. И выстрелить из такого же пистолета. А потом исследовать манжеты и воротник. Вот их заключение. Хочу заметить, о том, какой результат получил первый врач с ассистентами, они не знали.
– М-да… – совершенно ошалело промычал Ворошилов, выпученным взглядом смотря на это заключение.
– Но я и на этом не остановился. Все-таки Софью переносили, раздевали и одежду хранили непонятно как. Я решил перепроверить результат. Дело в том, что в облаке пороховых газов вылетают и мельчайшие фрагменты ртути, которая входит в состав инициирующего вещества капсюля. И, по идее, она должна оседать также на одежде. И просто так их смыть или стряхнуть не получится. Они крепко держатся. Чтобы выявить ртуть, я, посоветовавшись с химиками, решил применить раствор сульфида натрия. Его с помощью пульверизатора разбрызгали на манжеты и воротник, полученные в рамках обоих экспериментов. И, прикрыв вощеной бумагой, выдержали несколько часов. На выходе у нас получился вот такой результат. Это – фото оригинальных манжет с воротником. Это – с манекена. Как вы видите – оружия в момент выстрела Софья в руках не держала.
– Поразительно! – несколько возбужденно воскликнул Сталин, который, как Фрунзе знал, был падок до подробных детальных и логичных выкладок. Логика вообще являлась его любимым предметом… и единственным инструментом, которым Иосифа Виссарионовича можно было убеждать[6 - В приложении помещен список оценок свидетельства об окончании четырех классов Тифлисской духовной семинарии Иосифом Джугашвили. Логика и церковное пение представляли собой предметы, в которых он добился наивысших показателей.].
– В моих размышлениях нет ничего сложного или требующего особых знаний. Только простая логика и консультация с обычными специалистами. Следователь этого не сделал. Он увидел труп с пистолетом возле правой руки. И все. Этим и удовлетворился. Да еще и нагадил.
– Нагадил?
– Когда я удостоверился в том, что Софью убили, я решил обратиться к пистолету. На нем ведь могли остаться отпечатки пальцев убийцы. Это дало бы наводку. Но этот осел сам пистолет залапал так, что там, кроме его отпечатков, ничего и не осталось.
– Я поговорю с товарищем Дзержинским, – серьезно произнес Сталин. – Мы это так не оставим.
– Я поговорил со следователем и убежден – во всем произошедшем нет злого умысла.
– Как это нет?
– Вот так. Нет. Проблема в том, что следователь дурак. Он честный коммунист, преданный революции, но дурак, причем лишенный внятного образования и кругозора. По сути, он даже не понимал, что я у него спрашиваю. Девственная наивность.
– И Феликс поставил такого человека на столь важное дело?! – воскликнул Ворошилов, которого такой нелестный отзыв о безграмотном следователе задел. Вон как вскинулся, увидев себя на его месте.
– Я пообщался потом и с начальником этого следователя. Думаю – может, с ним что путное выйдет… Да только он тоже оказался не семи пядей во лбу. Судя по нашей беседе, он посчитал, что я к нему и его подчиненным придираюсь и желаю доставить им проблем. Потому испугался. Стал убеждать меня в преданности линии партии и в твердом следовании курсу… Как будто я этом сомневался!
Фрунзе потер голову. Отхлебнул чаю и продолжил.
– Ты понимаешь? Мне же там нужны были его профессиональные знания. А как раз их и нет… Даже все доводы, которые я ему озвучил, отразились словно от глухой стены. Испуг, раздражение и полное непонимание того, что от него хочет нарком! Проще было бы, Иосиф, если бы он врагом оказался. Так нет. Не враг. И даже сам по себе не тупой. Зато безграмотный, как полено, и совершенно не желающий учиться. Не понимает – какой пост ему доверили… Феликса Эдмундовича я, впрочем, не виню. Где ему других взять? В армии ведь примерно так же все обстоит. Почему в ГПУ должно быть лучше? В одной все же стране живем.
Тишина.
Сталин с Ворошиловым молча переваривали эти слова.
– И я тогда подумал. Просто представил, каких дел такие кадры могут наворотить. Например, проверяя какой-нибудь трест.
– Думаешь, наломают дров?
– Уверен. И не удивлюсь, если уже наломали. А если они окажутся не только балбесами, но и нечистоплотными карьеристами, то от рубки леса щепок будет больше, чем деловой древесины. Они ведь не станут толком разбираться. Они начнут подмахивать дела. Что есть фабрикация и очковтирательство. Да и вредительство, если говорить по существу, так как может привести к парализации работы того или иного треста или даже целой отрасли промышленности. Хотя на бумаге они поймают каких-нибудь заговорщиков или даже шпионов.
– Ты думаешь, что заговорщиков и шпионов нет? – излишне напряженно поинтересовался Сталин.
– Почему же? Они должны быть. Особенно сейчас. Но эти ослы если этих заговорщиков и прихватят, то случайно.
– Особенно сейчас?
– Нашу партию раздирают противоречия. Она как лебедь, рак и щука. Троцкий и его союзники-сторонники активны как никогда. И дальше их давление будет только усиливаться. Вон даже на столь низкие поступки решились. И ладно бы я. Но убивать женщину, мать двоих детей – это я даже не представляю, как низко нужно пасть.
– Ты думаешь, что на тебя покушался Троцкий? И он же убил Софью? – нервно сглотнув, спросил Сталин.
– Доказательств у меня нет. Но он единственный, кому это выгодно. Если бы я умер, то Клим стал бы наркомом. Либо исполняющим обязанности, либо полновесным. Но у него слабая репутация в войсках. Чем бы воспользовался Троцкий и свалил его. Например, подставив. Учитывая его связи и военный авторитет – это несложно. Не помогла бы даже твоя, Иосиф, помощь. Равно как и помощь всех прочих честных коммунистов.
– А ты не переоцениваешь его влияние?
– Он и на меня давит, словно паровым катком. Развел махновщину в армии, поставил атаманов самостийных и через них контролирует ситуацию. В январе он, видимо, растерялся. Но твое усиление напугало того же Зиновьева и прочих подобных. Из-за чего Троцкий теперь стремится к реваншу, окружая себя союзниками и недовольными. Это опасно. Очень опасно для дел революции. Нашей партии и стране нужен хозяин. Рачительный и толковый, а не марионетка американских банкиров.
Сталин усмехнулся.
О связи с Троцким с крупным финансовым капиталом САСШ не знал только тот, кто никогда не касался его дел более-менее глубоко. Фактически Лев Давидович был агентом влияния Уолл-стрит в Москве. Да, трудноуправляемый и не вполне вменяемый, но все же.
Фрунзе же взял небольшую паузу, спокойно и уверенно глядя в глаза собеседнику. Не верной собачкой, но максимально доверительно. А потом, когда пауза слишком затянулась, резюмировал:
– И этим хозяином я вижу только тебя, Иосиф. Так что если в чем-то тебе будет нужна моя помощь – смело обращайся. Сделаю все, что будет в моих силах. А что не смогу – постараюсь найти человека, который сможет.
Он врал.
Честно, искренне, от всего сердца.
Врал так, как может врать только функционер с огромным опытом работы в аппарате. Не на самом дне, где, собственно, и возни-то и нет. А в самой его гуще. В которой тебе есть и куда расти, и куда падать.
В любом аппарате встречаются разные люди.
Кто-то пытается сделать карьеру.
Кто-то делает дело.
Кто-то отбывает номер.
Кто-то решает свои финансовые вопросы.
И так далее. И к каждому требовался свой подход. И нередко приходилось лгать. Потому что в этой массе чиновников хватало и балласта, в том числе с огромным самомнением и куриными мозгами. И им нужно было врать, просто для того, чтобы этот кадр не затормозил дело и не помешал отлаженным процессам. Вот и научился. Да так лихо, что даже Сталин вполне поверил в искренность этих слов. Тем более что в них, как и в любой лжи, была лишь часть лжи.
Еще немного поболтали.
Но было ясно – напряженность Сталина к концу беседы спала. И даже появилась некоторое добродушное расположение. А вот Ворошилов держался чутко и осторожно. Хотя, конечно, так же нервничать, как в самом начале, перестал.
Напоследок, уже вставая из-за стола, Иосиф Виссарионович заметил книгу по радиотехнике с закладкой. Подошел. Глянул.
– Ты позволишь? – спросил он и после кивка Фрунзе полистал.
Сначала открыл на закладке, а потом посмотрев страницы перед ней. Не все. Вразнобой. Однако карандашные заметки на полях, которые оставил Михаил Васильевич, заприметил.
– Я смотрю – вдумчиво читаешь.
– Так и есть, – кивнул нарком. – Учусь. Толковым радиотехником я не стану. Некогда. Но хотя бы в общих чертах разбираться нужно. Не хочу, чтобы подчиненные вешали лапшу на уши или какие-то прожектеры во грех вводили. А радио – это дело важное для армии. За радиосвязью будущее. Новая большая война будет войной моторов, связанных воедино по радио…
На самом деле Фрунзе имел вполне неплохое техническое образование. В свое время отучился по специальности «Технология машиностроения» в МГТУ имени Баумана. Там. В прошлой жизни. И какой-никакой, а уровень понимания радиотехники имел. Во всяком случае, достаточный для того, чтобы разбираться в разного рода прожектах 1920–1950-х годов вполне уверенно. Но для грамотной оценки стратегии ему требовалось четко и ясно понимать текущий уровень развития. Что в СССР известно, а что нет. А еще лучше – не только в СССР, но и в мире. Но начал он с простого.
Сталин же хмыкнул. Закрыл книгу, положив ее на место. И направился на выход. Он принял слова Фрунзе за чистую монету. Потому как оснований считать иначе не было. И выглядело это в его глазах крайне занятно… необычно… очень необычно, потому что почти все бывшие революционеры, достигнув определенного уровня, садились на попу ровно и почивали на лаврах. Таких вот, как Михаил Васильевич, которые стали учиться на высоком посту, он навскидку даже десятка назвать не смог бы…
Вышли они с Ворошиловым на улицу.
Сталин сразу поежился. Мороз.
– Плохо, Клим, в нашем ГПУ работают. Плохо.
– Согласен. Плохо.
Помолчали.
Несколько нервным и болезненным моментом было то, что начальником указанного Михаилом Васильевичем следователя являлся Генрих Ягода. Очень важный и нужный Сталину союзник в ОГПУ. Человек, через которого он стремился установить контроль над органами.
Вот и думай теперь.
Немного помедлив, Сталин пошел к машине, не выпуская изыскания по убийству Софьи Алексеевны из рук. Фрунзе охотно отдал ему эту папку. В конце концов, для него и готовил. Поначалу хотел обнародовать или попытаться дать делу ход. Но исполнителей в любом случае не сыскать. Без них же выйти на заказчиков нереально. Значит, что? Правильно. Пустое дело.
Шум, конечно, поднять хотелось. Но он и так шел. Неофициально. Через сарафанное радио. А открыто действовать Фрунзе не видел смысла. Доказательств ведь нет. И ничего, кроме проблем, этот шаг ему бы не принес. Спускать ситуацию на самотек, впрочем, он не собирался. Но, сидя в банке с пауками, требовалось проявлять разумную осторожность и действовать хитрее…

Глава 4
1925 год, декабрь, 25, Москва


XIV съезд ВКП(б) был в самом разгаре.
Доклад наркома по военным и морским делам стоял далеко не первым пунктом в повестке, поэтому он мог некоторое время понаблюдать за настроениями в зале. Сталин специально не ставил его в первые дни, чтобы не выглядело, будто бы именно выступление Фрунзе позволило ему сохранить положение. А ведь Троцкий и Зиновьев с компанией пытались на этом съезде лишить Иосифа Виссарионовича власти и снять с поста генерального секретаря партии. Но у них не получилось. Потому что Сталин сумел своевременно переманить на свою сторону две из трех наиболее крупных партийных организаций: московскую и украинскую. Оставив им лишь ленинградскую…
Времена, когда партия была достаточно узким и малочисленным клубом по интересом, в котором все друг друга знали, прошли. И теперь она являлась собой массу.
Серую, во многом безликую и крайне опасную.
В том числе и потому, что в ее составе наблюдалось до ужаса много малограмотных или вообще безграмотных людей, на фоне которых вожди революции выглядели едва ли не академиками. Как следствие, большинство из этих партийцев просто держались своих вождей и следовали за ними. В вопросах же, за которые голосовали, в основе своей ничего не смыслили.
– Кто прав?
– Конечно, товарищ Сталин.
– А в чем?
– А во всем.
Вот примерно так многие из этих кадров и рассуждали. За тем нюансом, что вместо Сталина можно было подставить любую фамилию. По сути, даже не фамилию, а некий маркер, поддержка которого воспринималась как способ опознавания «свой – чужой».
Опасная, дремучая тема.
И с ней предстояло работать…
Из-за чего Фрунзе, идя к трибуне, откровенно нервничал.
Сильно.
Очень сильно.
Свой доклад Михаил Васильевич уже согласовал со Сталиным, которому он понравился. Как и предложение по его использованию для борьбы с Троцким. У него тогда аж усы зашевелились от возбужденного предвкушения.
Но Сталин – это Сталин.
И он никогда не умел выступать перед толпой, зажигая ее и настраивая на нужный лад своим словом. Его сила заключалась в интригах и аппаратных играх. А вот Фрунзе предстояло во время выступления именно что поджечь толпу. Что не выглядело простой задачей. Ведь, кроме серости и безликости, имел место другой немаловажный фактор. Заканчивался 1925 год. А значит, и трех лет не прошло, как молодая советская власть смогла одержать победу в Гражданской войне. Да, бои кое-где еще велись. Но в целом все было уже кончено. И советская общественность находилась в экзальтированно-приподнятом состоянии.
– У нас получилось! Мы смогли!
Особенно ярко и сочно это выглядело в РККА, начальствующий состав которой ходил расфуфыренными королями. И даже мнил себя великими полководцами. Если не Александрами Македонскими, то уж точно Гаями Юлиями Цезарями. А ценность боевого опыта Гражданской войны превозносили до предела, во многом затирая Империалистическую войну. Про чужой опыт и речи не шло. Особенно германский. Ведь немец продул. А значит, и смотреть туда нет смысла…
Кроме того, действовала очень активная, агрессивная и напористая советская пропаганда, стремящаяся навязать оголтелые ура-настроения. Что молодой Союз одним махом семерых побивахом, ежели приспичит. И что надобно наступать, давить буржуазную гадину, которая там, за границей, корчится едва ли не в агонии. Из-за чего неискушенная публика представляла собой толпы «тяжелораненых» людей с вывихом мозга. Особенно это касалось молодежи, которая верила в светлое будущее и коммунизм. Ну тот, что уже завтра объявят…
Иными словами – здравой обстановку назвать у Фрунзе язык не поворачивался. Однако именно в такой среде ему предполагалось пробить лбом стену и донести скорбные мысли до широких масс. Причем сделать это с первого захода. С первой попытки. Ибо второго шанса ему никто не даст.
И вот он шел к трибуне.
Почти как на эшафот.
Шаг.
Другой.
Третий.
А на лице максимальное спокойствие и невозмутимость. Такое, словно бы он и не собирался сейчас устраивать грандиозный переполох в этом засранном курятнике.
Вскользь встретился взглядом с Троцким.
Тот был излишне сосредоточен. Видимо, предвкушал. Он ждал хода Фрунзе. Потому что без конкретики всякая дискуссия о состоянии армии пуста. Вот и тут. Мало ли что Михаилу Васильевичу не нравится. Нет, конечно, было бы славно, если бы нарком так подставился и ограничился общими фразами. Это можно было бы использовать против него. В том числе и для снятия. Но на такой подарок он не рассчитывал. И ждал удара. Вон – карандаш наготове. И весь собран, как кот перед прыжком на колбасу. Так что Фрунзе позволил себе улыбнуться. Троцкому. Максимально благожелательно. Вызвав у того полное недоумение на лице.
И вот – трибуна.
Михаил Васильевич положил на нее картонную папку с завязками. Открыл ее. Налил себе воды в стакан из графина. Сделал небольшой глоток. И начал…
Мерно.
Спокойно.
Мрачно.
Надвигаясь с неотвратимостью парового катка. Не пропуская ничего важного. Благо, что развал, бардак и «колхоз» наблюдался буквально повсюду, и особенных усилий для жесткой критики предпринимать не требовалось.
Когда Михаил Васильевич готовился к выступлению, то вспомнил об акте приема наркомата обороны Тимошенко в 1940 году[7 - Речь идет о документе «Акт о приеме наркомата обороны CССР Тимошенко С. К. от Ворошилова К. Е.» от 7 мая 1940 года.]. Дословно он его, конечно, не знал. Но его структура в памяти отложилась, ибо изучил обновленный Фрунзе этот акт в свое время вдоль и поперек, причем неоднократно. И не просто прочел, но и проверял, найдя факт изрядного смягчения формулировок в акте по сравнению с реальным положением дел.
Вот на структуру этого акта он и опирался в своем докладе. А чтобы его выступление не показалось скучным и пресным, он обильно насыпал в него риторические приемы, характерные для Михаила Делягина. С его страстью акцентуации на наиболее сложных, больных и трудных моментах, пропуская благодатные вещи. Из-за чего, не сказав ни слова лжи, он умудрялся нередко вызвать чуть ли не панические настроения среди слушателей. Особенно неподготовленных.
И по делу.
Ибо блаженное состояние духа может до цугундера довести. А так – раз! – и взбодрились. Зашевелились. Начали что-то делать.
Так и тут.
Михаил Васильевич говорит короткими рублеными фразами. С ясными, четкими, однозначными формулировками. И сыпал фактами, числами, деталями. Так, чтобы выводы мог сделать даже дурак.
Начал он с описания организационных проблем центрального аппарата РККА, в котором наблюдался вопиющий бардак и полное расстройство дел.
Потом перешел на оперативную подготовку. Указав на отсутствие внятных, а иной раз и вообще любых планов. На фактический развал топографической подготовки. И полностью брошенную на самотек подготовку потенциальных театров военных действий.
В связи с этим коснулся комплектования и устроения родов войск. Обозначив здесь и бардак, и отсутствие внятных, ясных и однозначных правил, выраженных в регламентах, наставлениях и прочем. И так далее. А потом плавно перешел к мобилизационной подготовке, указав, что в этом плане не только нет, по сути, ничего подготовленного, но даже не утвержден план мобилизации с указанием очередности развертывания дивизий. Хотя чего уж тут мудрить и лоб хмурить? Достаточно простая бумажка. Из-за чего сам факт мобилизации может привести к транспортному коллапсу. В лучшем случае. Ее, правда, и в 1940 году не имелось, но разве это что-то оправдывало?
А все почему?
Правильно. Потому что укомплектованность армии личным составом выглядит плохо и спорно, уровень выучки оставлял желать лучшего. Особенно Фрунзе налегал на уровень образования, который выглядел катастрофическим. Что и аукалось в полной мере РККА и РККФ.
Прошелся более детально по родам войск.
Тщательно так.
Душевно. От чего начальствующий состав в эти моменты особенно корчило.
Ну и наконец перешел к материально-хозяйственному обеспечению…
Это выступление было болью.
Зубной.
Разом всех зубов. Включая утраченные молочные.
Для всего съезда, который слушал его в гробовом молчании. Потому что удалось донести даже до крестьян и рабочих, ничего не смыслящих в военном деле, всю катастрофичность положении.
Фактически он озвучивал своеобразный акт приема дел наркомата, который вроде как только сумел оформить. Дескать, принял. Но целый год разгребал авгиевы конюшни, чтобы хотя бы понять, что там и к чему. И чем больше он зачитывал тезисов, тем сложнее становились лица начальствующего состава. Чем дольше он говорил, тем бледнее оказывался Троцкий, превратившись к концу выступления практически в полотно.
Когда же степень накала достигла своего апогея, позволил съезду спустить пар.
– Все вышесказанное говорит о крайне опасном положении молодого Советского Союза. Положении, которое проистекает из ошибок еще царского правительства. Ведь не секрет, что наша армия создана во многом на базе старой, николаевской. И как следствие, принесла с собой болезни, которых нахваталась еще там. Хуже того, все это усугубилось революционным моментом. Из-за чего и без того бестолково устроенная армия обрела в годы Гражданской войны массу временных, аварийных решений. Решений из говна и палок. На завязочках бантиком да подпорках. Однако в те дни иначе было нельзя. На что-то большее и вдумчивое у нас просто не было времени. Но если мы сейчас все оставим так, как есть, то катастрофа неизбежна. Ведь мировой империализм, оправившись от тяжелой войны в Европе, рано или поздно решится взяться за нас. Решится задушить революцию, как некогда всей Европой тушили Французскую революцию. И тогда нам конец. Не устоим. Вот этим всем эрзацем нам не справиться с нормально выученными и снаряженными европейскими армиями. Да даже с польской не справиться, ежели она прямо сейчас решится напасть на нас.
Он замолчал.
Съезд тоже молчал.
Пораженный. Оглушенный. Подавленный.
Первым со своего места встал Сталин и громко произнес:
– Благодарю за честность!
Сказал и начал хлопать. Медленно. Веско. Гулко.
Следом встал, к удивлению съезда, Троцкий. И также начал аплодировать. Ему очень понравилось то, как Фрунзе перевел стрелки, сняв ответственность с него за положение дел в РККА и РККФ. Но больше всего он обрадовался прекрасному поводу ударить по Ворошилову. Ведь как Михаил Васильевич сказал?
– Иные болтают, будто чем больше в армии дубов, тем крепче наша оборона. Но это вздор! Армия – это тяжелый квалифицированный труд, а не дубовая роща. А учитывая расклад сил на случай начала новой Империалистической войны – высококвалифицированный труд. Так как мы не сможем выставить столько же людей и вооружений, как и капиталистические страны. Количественно. В случае если они навалятся на нас разом. А значит, должны побеждать умением. Иначе говоря, как завещал нам Владимир Ильич, нам всем следует самым решительным образом учиться, учиться и еще раз учиться!
Потом начали вставать остальные участники съезда. Вслед за своими вождями. Последним поднялся со своего места Зиновьев и ленинградская делегация. Нехотя. Но они встали…
А Фрунзе выдохнул.
Он сумел пройти между струйками.
Во всяком случае, это выглядело именно так. Подготавливая при этом плацдарм для политического наступления. Уже своего.
Завершив наступление, Михаил Васильевич досидел до конца основных выступлений. И при первой возможности покинул его, отправившись отдыхать. Сославшись на здоровье.
Нервы.
Ох как они шалили.
Не выдержав, он скомандовал водителю отвезти его в какой-нибудь неприметный кабачок. Чтобы приличный. И чтобы подальше от Кремля.
Тот так и сделал.
Фрунзе вышел из машины.
И прошел метров двадцать до входа в заведение, идя по нечищеной улице. Радовало только то, что люди ходили тут часто и не нужно было лезть по сугробам. Притоптали.
Пока шел – вспоминал остросоциальную песенку Сергея Шнурова «Пока так». Он ее зацепил еще там, незадолго перед смертью в прошлой жизни. Понятное дело, здесь ситуация была радикально иной. Но едкий и заводной мотивчик волей-неволей приходил на ум.
Вошел.
Звякнул колокольчик.
Помещение было прохладным и тесным. Хотя надо отдать должное – чистым и неплохо обставленным. И то сказать – в ином Михаил бы сиживать не стал. Нарком все же. Узнаю?т его нечасто, но бывает. Пойдет слух, что пьет в шалманах, – не отмоешься. Почти что рюмочная, только столы не стоячие, а пониже и окруженные стульями.
Нарком был в нейтральном пальто, прикрывающем форму, оформленную чин по чину. Оригинальный Фрунзе так регулярно ходил, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, поэтому выглядел он как красный командир неопределенного звания.
В лицо его на улице не узнавали. Его фотографии в газетах печатали нечасто. Во всяком случае, пока. И это давало возможность перевести дух.
Вот в таком виде он и подошел к одному из полупустых столиков. Он бы и в одиночку разместился, но, увы, мест не было.
– Вы позволите?
– Да, прошу, – отозвался мужчина в теле лет сорока на вид. Залысина. Ухоженный. Серьезного вида.
Нарком сел напротив него. Заказал двести пятьдесят водки в холодном графинчике и жирной мясной закуски.
После операции было все это нельзя. Но ему уже осточертел и режим, и диета, и ежедневные зарядки, и практически ежедневные прогулки. Да и в тир заглядывать приходилось часто. И это он еще до нормальных тренировок не добрался. А в них он тоже нуждался, причем серьезно. Если, конечно, собирался прожить хотя бы два-три десятка лет в этом теле. Но сегодня хотелось отвлечься и спустить пар. Хотя бы немного…
Собеседник тоже явно не напивался.
Приняли по рюмочке. Не полной. Грамм по 20–25.
С аппетитом закусили.
Обменялись дежурными фразами.
И тут Фрунзе заметил уголок торчащего из сумки собеседника литературного журнала «Красная новь».
– Что-то интересное пишут?
– А вы интересуетесь?
– Времени мало. Но иногда почитываю. Последний раз попадался в руки шестой номер за двадцать второй год. Там еще начинали печатать роман «Аэлита».
– О… – заинтересовался собеседник. – И как вам?
Разговорились.
Обновленный Фрунзе, чтобы компенсировать информационный голод, читал много всякого художественного. И уже успел ознакомиться с «Аэлитой» Алексея Толстого. Более того, когда они начали ее обсуждать, узнал в собеседнике автора. Что он делал в Москве – вопрос. Видимо, по каким-то делам приезжал. Возможно, даже связанными со съездом.
Разговор затягивался.
Водка, заказанная Михаилом Васильевичем, закончилась. Но более брать он не стал. Все хорошо в меру.
– Может быть, еще?
– Операцию недавно перенес. Врачи не велят.
– Жаль.
– То не беда. Какие наши годы? – улыбнулся Фрунзе. – А вот то, что времени у меня совсем не хватает, – это настоящая жаль. Я как «Аэлиту» прочел – начал фантазировать. Даже возомнил себя писателем, выдумав сюжет.
– Серьезно? И что же вы такое придумали?
Ну Михаил Васильевич и пересказал кратко «Звездный десант» Роберта Хайнлайна. Само собой – с поправкой на ветер и дополнениями из иных франшиз.
Появилась осмысленность нападения арахнидов, которые посчитали человеческую цивилизацию опасной для себя. И напали первыми. Обнаружили же они ее после того, как на их планету совершил аварийную посадку звездолет-разведчик. На планете людей, разумеется, уже установился коммунизм и всемирный Советский Союз. Ну и так далее.
Алексей Толстой слушал внимательно. Задавал вопросы. Иногда качал головой, пораженный ответом. Иногда улыбался, когда Фрунзе вставлял шуточки в духе девиза звездного десанта: «Задавим их интеллектом!» – и прочим балагурством…
Добрых два часа они провели за интересной и оживленной беседой. Наконец, вроде как спохватившись, Михаил Васильевич глянул на часы.
– Время. Увы. Мне нужно спешить. Дела, – сказал он, вставая из-за стола.
– Благодарю за беседу, товарищ нарком. Приятно удивлен.
– Взаимно, Алексей Николаевич. Взаимно. Буду рад с вами общаться вновь. Очень приятно и интересно.

Глава 5
1926 год, январь, 2, Москва


Доклад Фрунзе на съезде аукнулся сразу же.
С ходу.
В тот же день.
Как потом болтали в столице, делегаты съезда гудели в кулуарах словно разъяренный рой. Доходило даже до стычек, в которых дебатирующие хватали друг друга за грудки. Отдельные личности тянулись к оружию, но их быстро остужали их соратники.
Опасно? Наркому нужно спасаться?
А вот и нет.
Потому что ругались они не на Фрунзе, а друг на друга, выясняя, кто виноват во всей этой весьма поганой истории. Ведь нарком не выдумывал ничего. Он говорил как есть. Просто обозначая картину маслом, убрав из нее всякий позитив. Из-за чего по любому его тезису, указующему на недостаток, возразить было нечего. Факты ведь. А они, как известно, самая упрямая в мире вещь.
Так что, не отходя от кассы, Михаил Васильевич решил действовать. Пока люди разогреты и готовы совершать лихорадочные поступки.
Почему они их совершали?
Так тут семи пядей во лбу не требовалось, чтобы понять – скоро будет жара, направленная против командного состава РККА и РККФ. Как именно? Большой вопрос. Но эти все обстоятельства приносили невероятное волнение всему начальствующему составу.
Кто-то считал, что Фрунзе подыграл Троцкому и этим докладом ударил по Сталину. В первую очередь по его ставленникам, которые не отличались высоким уровнем грамотности. Ведь военспецы в основе своей относились к сторонникам Троцкого.
Кто-то считал, что, напротив, нарком решил перебежать на сторону Сталина. И теперь готовил разгром старой школы военных специалистов из числа бывших офицеров и особенно генералов царской армии. Не зря же он упомянул о болезнях, которые эти люди притащили с собой в обновленные войска революции.
Иными словами – все суетились и пытались хоть что-то предпринять для спасения своей задницы. Вот и Михаил Васильевич решил кое-что предпринять, ловя момент, так сказать.
Он еще тогда, в прошлой жизни, сталкивался с утверждением о том, что настоящий попаданец в 1940-е годы должен перепеть песни Высоцкого, поставить командирскую башенку на Т-34 и ввести промежуточный патрон. Направление-то это в художественной литературе было популярным. Вот супруга и подкинула ему несколько довольно наивных книжек, в которых либо юные менеджеры учили Иосифа Виссарионовича управлять страной, либо команда любителей страйкбола[8 - Страйкбол (или airsoft) – командная военно-тактическая игра на честность с применением специально разработанной мягкой пневматики (разрешенная дульная энергия в России не более 3 Дж).] громила немецкие дивизии пачками. Веселые книжки. Но определенный смысл в некоторых их идеях без всякого смысла имелся…
– Ну что, граждане алкоголики, хулиганы, тунеядцы, кто хочет поработать? – хотел сказать Михаил Васильевич входя, в кабинет, где скопился начальствующий состав РККА для расширенного совещания. Очень хотел. Однако, задушив улыбку на корню, он совершенно серьезно выдал: – Здравствуйте, товарищи! К делу.
С чем положил на стол увесистую пачку скрепленных по несколько штук машинописных листов.
– Разбирайте.
– Что это? – поинтересовался Брусилов.
– Статистика по практике применения индивидуального стрелкового оружия в Империалистическую и Гражданскую войны. К сожалению, в полном ее объеме обработать не удалось. Слишком велик объем сведений. Однако даже этого объема достаточно для получения экстраполяции на вооруженные силы в целом. Перплексия будет вполне приемлемой. Рабочей.
Фрунзе специально сказал достаточно мудрено.
Статистика, экстраполяция, перплексия. Большинство из присутствующих даже слов-то таких не знали. Ну хорошо – слышали о том, что есть такая наука – статистика, и, кажется, там чего-то считают зачем-то. Может быть, несколько человек из старых военспецов еще слышали о слове «экстраполяция», и, вероятно, кто-то из них мог даже знать его смысл. Про перплексию знало еще меньше людей.
Вон как у них лица напряглись.
После того как нарком открыто заявил с трибуны съезда партии, что его подчиненные в основе своей неучи, им стало как-то неловко это подтверждать. Так что все промолчали.
– А что же вы не спрашиваете, что я вам только что сказал? – поинтересовался Фрунзе, усевшись на свое место. – Или всем все понятно?
Присутствующие вновь промолчали, обозначив кивок – дескать, да, понятно. Разве что Брусилов ехидно улыбнулся, раскусив замысел.
– Павел Ефимович, – обратился Фрунзе к Дыбенко. – Как начальник Артиллерийского управления снабжений РККА, помогите товарищам. Вы же видите – стесняются. Объясните им сложные и непривычные слова.
В сухопутной армии артиллерия, равно как и инженерно-саперные войска, являлась сосредоточением наиболее образованных офицеров. Так получилось. Специфика использования. И в 1925 году это правило еще вполне себе работало. Одна беда – Дыбенко совсем не годился на эту должность. От слова вообще. В силу образовательного уровня.
Да, на фоне того же Ворошилова он смотрелся выигрышно. Сначала он окончил два класса земской школы. Потом – три класса начального городского училища. Читать-писать-считать он определенно умел. И даже какие-то основы физики знал да иных предметов. Для простого крестьянина из бедной многодетной семьи – очень неплохо. Даже хорошо.
А вот дальше начиналось чудо-чудное.
С сентября 1920 по май 1921 года он учился на младшем курсе Военной академии РККА. А с октября 1921 по июнь 1922-го – на старшем. По итогам окончания которого Павлу Ефимовичу засчитали окончание этой академии.
На первый взгляд – неплохо. Вон какой скачок! Талант!
Но на деле – чистой воды фикция. Потому что Дыбенко, равно как и прочие подобные слушатели, был технически не готов к освоению программы бывшей Академии Генерального штаба. Она требовала за плечами базиса из курса военного училища. Как минимум. Из-за чего вся эта история с его образованием напоминала знаменитую фразу из кинофильма «Джентльмены удачи»: «Вот у меня один знакомый, тоже ученый, у него три класса образования…». Ибо, если проводить параллели, то этот рывок примерно соответствовал поступлению в вуз после освоения программы 5–6-го класса школы.
Ясное дело – чего-то Дыбенко в академии нахватался. Но по верхам, бессистемно и, скорее всего, даже не понимая сути вопроса. Как несложно догадаться – этого было ничтожно мало для полноценного выполнения обязанностей на столь высоком и сложном посту. Он попросту не понимал, что делал.
На бедного Павла Ефимовича было больно смотреть.
Он покраснел.
Он запыхтел, силясь найти в своей памяти хоть что-то подходящее.
А его глаза, казалось, сейчас выскочат из орбит.
Наконец Брусилов едко улыбнулся, глядя на невозмутимое лицо Фрунзе, и произнес:
– В кабинете душно. Павел Ефимович, верно, хотел нам сказать, что… – И дальше он кратко, буквально в нескольких фразах объяснил смысл искомых слов. Уж кто-кто, а он прекрасно себе представлял, что такое статистика и как ей пользоваться на войне. И владел ее терминологией. Во всяком случае, на базовом уровне.
– Благодарю, – вежливо и обходительно ответил Фрунзе. – Налейте уже Павлу Ефимовичу воды. Не видите, человеку душно!
Ворошилов, бледный как полотно, метнулся к графину и выполнил эту просьбу. Очень уж он опасался, что первые выпады пойдут против него…
Вся эта суета с водой и мнимой духотой несколько сняла напряжение. Но нервозное состояние начальствующего состава никуда не делось. Фрунзе же, задав нужный настрой, перешел к делу.
– В предложенных вам справках написано много. Выжимка же там проста – открытие огня из винтовок в обе упомянутые войны начиналось не далее пятисот, край шестисот метров. Это стало естественной реакцией бойцов на низкую эффективность стрельбы из индивидуального оружия на большие расстояния.
– Не соглашусь, – произнес Брусилов, который, кстати, справку так и не открывал. – Боюсь, Михаил Васильевич, вас кто-то ввел в заблуждение.
– В чем же это заблуждение заключается?
Алексей Алексеевич мягко улыбнулся и достаточно вежливо стал рассказывать о том, что статистические выводы не верны. И что дореволюционные наставления не просто так составляли. По сути, все достаточно велеречивое выступление Брусилова сводилось к тому, что стрельба из винтовок – прекрасный инструмент для организации огня на подавление. Например, в наступлении. Когда этот прием позволяет минимизировать потери. Ведь неприятель заляжет и будет опасаться высовываться.
– И, достигнув противника, пехота вступает в штыковой бой. Я правильно вас понимаю?
– Отчего же сразу штыковой?
– А чем она стрелять станет? Какой у нас уставной боекомплект для трехлинейки? На сколько минут огня на подавление его хватит? Обычно его начинают с полутора-двух километров. Быстрый шаг – это около двух метров в секунду. Километр так можно преодолеть за восемь-десять минут. Когда боец подойдет к последней стрелковой позиции, то у него и не останется ничего. Если, конечно, патроны не экономить и по уставу вести огонь на подавление.
– Можно выдавать удвоенный боекомплект.
– Не только можно, но и нужно. У нас ведь стрелковые дивизии, а не копейные, – криво усмехнулся Фрунзе. – Но вы и сами видите – это не решение. Огонь на подавление, без всякого сомнения, нужен. Но, как показала практика, он должен осуществляться не из индивидуального стрелкового оружия.
– А из чего?
– Пулеметы, включая ручные. Артиллерия, включая легкие ее виды, включенные в штаты роты, батальона и полка.
– Допустим, – нехотя кивнул Брусилов. – Но ведь применяли же огонь на подавление? И успешно применяли. Равно как и залповый огонь по групповым целям.
– Успешно? – усмехнулся Фрунзе. – А какова его успешность?
– Это общеизвестно. Все авторитетные военные теоретики Европы пришли к единому знаменателю. Вы хотите с ними спорить?
– Когда-то давно Аристотель заявил, что у мухи восемь ног. Уважаемый, авторитетный ученый. Две тысячи лет никто не подвергал сомнению его слова. Пока в конце XVIII века Карл Линей не решил в конце концов эти самые ноги пересчитать. Его, правда, подняли на смех. Как это так? Неужели великий Аристотель мог ошибиться? Но он настаивал. И тогда смеха ради его научные оппоненты тоже пересчитали ноги у мухи. Их оказалось шесть. Подумали, что это какая-то бракованная муха. Травмированная. Поймали еще. И у нее тоже их оказалось шесть. И у следующей. И так далее.
– И к чему вы мне это говорите?
– Практика, как известно, единственный критерий истины. И этот вопрос легко можно проверить. Прямо сейчас. Тем более что речь идет не об Аристотеле, а о военных теоретиках, которые сожгли в горниле Империалистической войны многие миллионы жизней. Без значимых успехов. Посему любой разумный человек относился бы к их утверждениям настороженно. По формуле: доверяй, но проверяй.
С этими словами Фрунзе встал. Поднял все совещание. И отправился на стрелковый полигон. А так как он готовился заранее, то во дворе начальствующий состав ждали машины, и никаких проволочек не произошло.
Добрались.
Вышли на стрелковый рубеж.
И Фрунзе сформировал несколько произвольных групп, которые вели залповую стрельбу на 250, 500, 750, 1000, 1500 и 2000 метров. По очереди. Так, чтобы каждая группа сумела пострелять на каждую дистанцию. По две обоймы. Стоя.
Мишени меняли после каждого теста. Помечая дистанцию и номер группы. А вместо них ставили новые.
Потом Михаил Васильевич заставил начальствующий состав стрелять на ходу, имитируя огонь на подавление в более приближенных к наступлению условиях. Потом беглый огонь. Потом индивидуальный прицельный огонь. И так далее. В общем – мучал около пяти часов.
Накормил горячей кашей, что сварили тут же. На месте. В походной кухне. Напоил чаем. И подвел итог.
– Ну что, Алексей Алексеевич, сколько у мухи лапок?
– Ваша правда, промашка вышла, – согласился Алексей Алексеевич, который чудовищно устал от всех этих танцев с бубнами. Все-таки был возраста немалого – у него на счету имелся уже 71 полный год. А тут столько топтания и стрельбы. Сотни и сотни патронов сжег каждый из участников эксперимента.
Спорить не хотел никто. Особенно опасаясь того, что нарком решит еще что-то там проверить и вновь заставит их стрелять. Им становилось дурно от одного вида винтовки, мишеней и патронов… от одной мысли, что им еще придется стрелять. Да и плечо намяли почти все. Не разбили, ибо вкладывать каждый из них умел. Но выстрел из полноценной болтовой винтовки не игрушка. И после пяти-семи сотен выстрелов любому не привыкшему к такому человеку хорошело.
Михаил же Васильевич, пользуясь этим моментом, и документ им подготовил. Все это испытание было задумано заранее. Как и бланк, в который лишь вписывали значения. А в конце перечень комиссии – с фамилиями и должностями. И вот эти начальники РККА с кислым усталым видом в этом перечне и расписались. Поставив также закорючку на каждом листе, дабы потом не возникали вопросы по подлогу.
Дело было сделано.
Идеологическая дорога для внедрения промежуточного патрона в той или иной форме оказалась открыта. Так что теперь если какая-то… хм… самка собаки откроет свой рот относительно необходимости вооружать пехоты оружием под полновесный винтовочный патрон – он легко этот рот заткнет. Бумажка-то получилась тяжелой. Против такой мало кто решится выступать.
Оставалось решить инженерно-техническую, финансовую и промышленную компоненту задачи. Но это выглядело намного проще, чем пытаться сломать дубовую кость под папахами этих генералов, донося до них очевидные в общем-то вещи…
– Лихо вы это все провернули, – тихо произнес Павел Павлович Сытин, подойдя к Фрунзе. – Я до конца был уверен, что Брусилов, Бонч-Бруевич, Тухачевский и прочие старые кадры вас съедят.
– Если бы не ваша помощь, у меня бы ничего не вышло.
– Моя? Увольте. Я лишь дал распоряжение своим людям произвести выборочные изыскания. С двадцать четвертого года изучая итоги той войны, мы кое-что накопили. Но мы как-то и не смотрели на этот вопрос в такой плоскости.
– Одна голова – хорошо, а две – лучше, три же, как поговаривают, уже целый Змей Горыныч, – улыбнулся Михаил Васильевич. – Свежий взгляд со стороны иной раз бывает полезен.
– И то верно, – встречно улыбнулся Сытин.
Павел Павлович был очень полезным и нужным для Фрунзе человеком. Грамотный. Толковый. Хоть и без особой фантазии. И, собственно, как командир слабый. Но нижние чины его любили.
Михаил Васильевич обратился к нему за помощью еще в ноябре. Запросив кое-какие интересующие его сведения. И Сытин, работавший в Военно-историческом управлении по исследованию и использованию опыта войны, охотно отозвался. Внимание наркома ему льстило. Особенно после провала на Южном фронте в октябре 1918 года, когда его задвинули едва ли не на дальнюю полку…
После этого пикника на стрельбище все разъехались заниматься своими делами. Которые горели. Ведь вон сколько времени потратили. Вот и Ворошилов отправился. К Сталину. Докладывать. Под ручку с Буденным.
– Интересно, – покрутив ус, резюмировал Иосиф Виссарионович, когда те завершили рассказ. – Как себя чувствует товарищ Дыбенко?
– К вечеру отпустило. Стрельба помогла, – ответил Буденный. – Рубка шашкой была бы лучше, но и с винтовкой – дело доброе.
– Фрунзе просил передать вам вот это, – немного скривившись, произнес Климент, протягивая картонную папку на завязках.
– Что там?
– Предложение. Он просит, чтобы партия пошла навстречу армии, – произнес Ворошилов.
– Пошла навстречу? – ворчливо переспросил Сталин. Но папку принял. Открыл. И начал читать.
Внутри была довольно развернутая многостраничная записка, в которой Фрунзе просил одобрения у Политбюро для организации «соцсоревнования в интересах армии». В первую очередь, конечно, учреждения спортивного комплекса «Готов к труду и обороне»[9 - ГТО была утверждена в 1931 году.]. Он был отличен от оригинала и всецело заточен на нужды армии. Фактически это был физкультурный комплекс из привычного курса молодого бойца его юности там, в 1970–1980-х. Само собой, предусматривалась система поощрения участников. И не только с наградными значками разных категорий, но и системой премирования для отличников.
Кроме того, в записке содержался запрос на проведения ряда массовых соревнований с вкусными призами. Прежде всего велопробег «Смоленская лига» и пеший супермарафон «Коломенская верста». Плюс обосновывалась необходимость открыть ряд постоянно действующих курсов, среди которых Михаил Васильевич особо выделял стрелковые курсы «Заря» для общей подготовки и «Леший» – для особой.
– И что вы сами думаете по этому поводу? – наконец спросил Сталин у Ворошилова с Буденным.
– Делать нужно, – твердо и не медля произнес Семен Михайлович. – Если с подготовкой РККА все так плохо, как сказал Миша, то это верный способ поднять уровень призывников за минимальные деньги. Они сами станут заниматься, чтобы выиграть ценные призы.
– А ты что думаешь?
– Я не вижу в этом деле подвоха. Оно стоящее.
Сталин покивал молча. После чего закрыл папку. И убрал ее в ящик стола. А собеседникам произнес:
– Он изменился. Сильно. Вам не кажется, что его подменили?
– Иногда кажется, – в этот раз первым был Ворошилов. – Я пообщался с товарищами из ОГПУ. И, следуя их советам, понаблюдал за ним. Он был все время на виду и помнит то, что должен помнить. Даже личное. Так что подмены нет.
– Люди порой меняются, когда встречаются со смертью, – поправив усы, добавил Буденный. – Не в поле встречаются, а там… заглянув туда… – сделал он неопределенный жест руками. Говорить о загробном мире было не принято, но недоученный священник, сидевший перед ним, прекрасно понял намек.
Иосиф Виссарионович молча кивнул и выпроводил своих гостей. Отправив отдыхать. А сам вновь достал папку и начал вдумчиво читать. Пытаясь разобраться в возможном подвохе.

Глава 6
1926 год, январь, 26, Москва


Выездное заседание наркомата закончилось вполне успешно.
Для наркома.
Но он на нем не остановился и энергично стал развивать тему, организовав полномасштабные стрелковые испытания. Благо, что в закромах РККА образца начала 1926 года имелось каждой твари по паре. Первая мировая война с ее проблемами привела к тому, что Российская Империя закупала оружие по всему миру. Где угодно, какое угодно, сколько угодно. А после началась Гражданская война, активно поддержанная интервентами. В том числе поставками. Из-за чего разнообразие оружейных систем выросло еще сильнее, превратившись в натуральный зоопарк.
– Стрелять, Михаил Васильевич? – настороженно поинтересовался бывший царский фельдфебель, кивнув на 13,2-мм противотанковую винтовку Маузера образца 1918 года. – Патронов-то всего ничего.
– Стреляйте, Шура, стреляйте. Даже такой результат – это будет результат. Пять патронов так. Остальные – вот с этими штуками, – указал Фрунзе на столик.
– Да к чему они? Что за уродливые насадки…
– Вот и проверим. Ко мне как-то приходил один прожектер. В мае прошлом, если память не изменяет. Заявлял, что знает, как уменьшить отдачу оружия. Какие-то рисунки показывал. Денег просил. Ну я его тогда послал подальше. Не до того. А как эту громадину нашли – вспомнил.
– Да будет ли с них толк?
– Так давай проверим. В чем сложность-то? – улыбнулся нарком собеседнику, которому предстояло стрелять. Скептически косящемуся на несколько моделей дульных тормозов-компенсаторов, которые слепили в мастерской по рисункам да пояснениям Фрунзе. И подогнали по стволу этого дрына. Разных.
Шура поежился, глядя на них.
Передернул плечами.
И отправился к монструозной винтовке. Сначала его ждали пять простых выстрелов. Как есть. Что совсем не хотелось, так как один только ее вид отбивал у старого служаки желание стрелять. Видимо, поэтому к ДТК и прицепился, оттягивая время…
Проверяли, впрочем, не только винтовки.
Проверяли все.
И пистолеты, и пулеметы, и пушки с гаубицами, и бомбометы, и гранаты, и прочее. Да, запасы всех этих прелестей были небольшие. Но Михаил Васильевич приказал проверить все, что можно проверить. И зафиксировать эти результаты для дальнейшей аналитики. Причем методики замера эффективности сам и предложил, как и формы для отчетности. Зафрахтовав для этих работ дополнительно и кое-каких гражданских специалистов, вроде фотографов. Чтобы фиксировать на фото отдельные испытания. Так что на нескольких подмосковных полигонах работа шла каждый день. А всякое разное оружие везли со всех уголков страны. И даже кое-что удалось выписать из-за рубежа. Недорогое, понятное дело. Бюджет молодого Советского Союза не мог потянуть даже полноценные опытные закупки для изучения. Во всяком случае, тяжелых систем.
Технику не испытывали.
Ее и не было особо, и дорого, и не до нее. Здесь бы с обычным вооружением разобраться. Зачем?
Так все просто.
Требовалось как можно скорее определиться с направлением военно-технического развития. Ведь состояние текущей военной промышленности аховое. И не только военной. Тут и крайний износ станочного парка с оснасткой, и острый недостаток кадров, и бардак в управлении, и дефицит инвестиций, и так далее. Наводить порядок в любом случае нужно. Ну как наводить? По сути, это будет создание многих производств едва ли не с нуля. В том числе военных.
Ключевой момент.
Фундаментальный.
Точка бифуркации, как ее любят называть.
Из-за чего Фрунзе остро нуждался в том, чтобы не ошибиться с направлением движения. С правильным выбором и его обоснованием для окружающих…
– И все равно я с вами не согласен, – продолжал Троцкий после того, как Михаил Васильевич вновь обрисовал печальную военную обстановку и неготовность Союза к войне. – К серьезной войне – да, мы не готовы. Тут вы верно подметили. Но польские пролетарии нас поддержат.
– Разве Советско-польская война не показала, что польский пролетарий не протянет нам руку? – возразил Фрунзе.
– То был неудачный момент.
– Хорошо, – кивнул нарком. – Давайте зайдем с другой стороны и взглянем на вопрос по-ленински. Представьте себе типичного пролетария Польши. Представили? Отлично. А теперь ответьте – что мы можем ему предложить, кроме идей?
– А этого мало?
– Ему семью кормить нужно. Жену. Детей. А эта живность, если ее посадить на одни идеи, пухнет и дохнет.
– Не юродствуйте!
– Идея без практической реализации мертва. Мы, коммунисты, свою мечту еще только реализуем. Уже есть успехи. Но… уровень доходов рабочих на наших предприятиях ниже, чем при царе в 1913 году. А они и у него, прямо скажем, были не замечательные.
– Вы снова сводите все к деньгам.
– Можно пересчитать доходы в хлебе, мясе, молоке, масле, одежде, обуви, дровах и так далее. Что это поменяет?
Троцкий промолчал, сверкнув стеклами очков.
– Или вы думаете, что польский пролетарий будет самоотверженно сражаться за советскую власть, пока его семья страдает от голода и холода? Много простых женщин такое потерпят?
Лев Давидович промолчал.
Да и никто в данном расширенном заседании Политбюро не мог на это ничего ответить. Женщины пеклись о семье. И тут ничего не поделать. Пока, во всяком случае. Конечно, хватало и всяких дивных особ вроде Александры Коллонтай и прочих безумных баб с отъехавшей крышей. Но их наблюдалось немного, и погоды в общественном быту они не делали. Во всяком случае, в масштабах всей страны, которая продолжала жить вполне себе патриархальным устоем и ценностями. Сломать которые в обозримом будущем не виделось реальным, несмотря на все усилия[10 - Идеологического безумия, характерного для современных неоконов, в те годы хватало. Например, в СССР был зарегистрированы первые в истории однополые браки (в 1922 году – лесбийский, в 1923-м – гейский). Да и доктрина обобществления женщин/детей также последовательно продвигалась, хоть и без особого успеха. И так далее, и тому подобное. Жара шла по полной программе.]…
А ведь это Михаил Васильевич еще не коснулся польских крестьян и прочих. А мог. В теории. На практике же о подобных вещах в этом коллективе следовало помалкивать. Дело в том, что Ленин, дабы удержать большевикам власть, после Октября легко шел на самые отчаянные компромиссы, не обращая внимания на последствия таких поступков. И на смычку с националистами имперских окраин, и на декорирование правых идей красными фантиками, и на признание уголовников классово близкими, и на многое другое. И на то имелись очень веские основания. В первую очередь, конечно, это баланс, так сказать, электоральных сил. Ведь в Российской Империи тех дней проживало свыше девяноста процентов крестьян. А они, по оценкам самого же Ленина, являлись носителями правых, мелкобуржуазных взглядов[11 - «Мелкий земледелец при капитализме становится – хочет ли он этого или нет, замечает ли он это или нет – товаропроизводителем. И в этом изменении вся суть дела. Одно это изменение, даже когда он еще не эксплуатирует наемных рабочих, все равно делает его антагонистом пролетариата, делает его мелким буржуа. Он продает свой продукт, пролетарий продает свою рабочую силу». ПСС, т. 27, с. 220.]. Чтобы «купить» их поддержку, он пошел в свое время на так называемый черный передел – когда всю землю отобрали у старых владельцев и поделили среди крестьян. Отдав в собственность.
Хорошее дело?
Конъюнктурное. Крестьяне реализовали свою старинную мечту. Но какой ценой? Крупный производитель на селе пропал. А мелкий выращивал то, что считал нужным. То есть, еду. Для себя и на продажу. Все остальное ему неинтересно. Из-за чего практически пропало сельхозсырье для фабрик, став дефицитом. Что вынудило правительство закупать его за рубежом[12 - Закупка с/х сырья в 1925–1926 годах была основной статьей расходов – 36,2 %, опережая закупку машин и оборудования (20,6 %). Это можно проверить, например, по книге «Внешняя торговля СССР. Статистический сборник. 1918–1966», издательство «Международные отношения», М., 1967.]. Это ударило по ценам на готовую продукцию и, как следствие, сказалось на доступности ее для крестьян. Вкупе с низкой эффективностью мелких крестьянских хозяйств это привело к существенному снижению уровня жизни селян. По сравнению с 1913 годом. И польским крестьянам, которые видели только вершину айсберга, Советский Союз нравился ничуть не больше, чем их же пролетариям.
Цирк?
С конями. В яблоках. Да с клоуном, идущим по кругу вприсядку. Но такова борьба за власть. И большевики в ней ничего нового не изобретали.
Апогеем идеологических противоречий стал НЭП, внедренный в 1921 году. В котором коммунисты уступали еще сильнее, давая свободу не только крестьянам-землевладельцам, но и капиталистам торгово-промышленного толка. Ограниченную. Но свободу. Что вступало в полное и решительное противоречие с идеологической программой партии и ее политическими целями. Например, в отношении частной собственности. Однако иначе было нельзя. Просто потому, что в молодом советском государстве реальная, а не на словах, поддержка левых не превышала 3–4 % от всего населения[13 - Что и стало глубинной причиной сначала Гражданской войны, а потом, после отхода от ленинских компромиссов, аукнулось широкими, массовыми бунтами при коллективизации и довольно многочисленным коллаборационизмом в годы ВОВ. Ну и в 1991 году в немалой степени отразилось. Ведь крестьян так и не удалось перековать в пролетариев, а с остальным населением пришлось заключать новые компромиссы (например, знаменитая формула успеха: «квартира, дача, машина»). Что вылилось сначала в попытку возродить НЭП в 80-е, а потом и в крах всей системы в целом.]. Вот большевикам и приходилось мимикрировать, помещая в левую скорлупу правые идеи самого разного толка.
На выходе у них рождался натуральный сюрреализм, безумно напоминающий химеру. С трибун кричали об одном. Делали второе. А хотели третье. Что, как несложно догадаться, порядка и здравости экономике не добавляло. Ведь экономика любит тишину и прозрачные правила игры, а не вот это все.
– И сколько вам нужно времени на подготовку? – после затянувшейся паузы спросил Зиновьев, бывший, среди прочего, председателем исполкома Коминтерна в те дни.
– Для подготовки к разгрому вооруженных сил Польши?
– Да, – чуть пожевав губами, нервно ответил он.
– Лет пять-семь. Если РККА будет оказана всемерная поддержка Коминтерном, то меньше. Возможно, два-три. Все зависит от поддержки. Быстрее можно, но выйдет надрыв сил. Победить победим, но цена окажется очень высока. А мы ведь не хотим останавливаться на Польше, не так ли?
– Не хотим, – решительно и твердо произнес Троцкий.
– Какая вам нужна помощь?
– Разведка. Закупка вооружения. Тайная, желательно. Деньги. Если, конечно, международное прогрессивное сообщество в состоянии нам помочь финансово. Еще потребуется поиск нужных людей. В Европе масса хороших, грамотных специалистов, которые сидят у разбитого корыта, неустроенные после окончания Империалистической войны. Их привлечение может ускорить подготовку, повысив ее качество.
– Деньги… – пожевав губами, повторил Зиновьев, выцепив самое главное.
За 1919–1923 годы Троцкий, действуя в тесном сотрудничестве с аппаратом Коминтерна, вывез[14 - В основном через Швецию, которая перерабатывала всякое золото и серебро. Через австрийские аукционы продавались произведения искусства.] из молодой Страны Советов огромное количество ценностей. Частью для компенсации острого дефицита внешнеторгового баланса, а частью – большей – для различных партийных нужд и деятельности Коминтерна.
По этому каналу, как в бездонную дыру, было закачано невероятное количество ценностей. Ведь революционеры грабили богатых. Душевно так. Обносили до нитки. Вскрывая заначки и тайники.
Какая же революция без такого веселья?
И вывозили награбленное. Так же массово. На фоне этого потока ценностей даже царские запасы Госбанка, утекшие из его хранилищ, – ничто. Например, только за восемь месяцев 1921 года через пробирную палату США прошло около 715 тонн золота, поступивших по этому каналу. В рублях по курсу 1926 года это что-то около 892 миллионов. Сколько они вывезли ценностей всего? Сложно сказать. Очевидно, что миллиарды и миллиарды. Многие[15 - О масштабах вывоза ценностей Фрунзе знал еще по прошлой жизни. После знаменитого выступления В. В. Путина в феврале 2022 года заинтересовался темой ошибок первых лет советской власти и… ужаснулся. Впрочем, это не важно. Важно то, что он знал: у Коминтерна есть деньги. Много. И он не испытывал иллюзий относительно невзрачности этой структуры. Это было государство в государстве с огромными возможностями.]. Для сравнения, бюджет всего Союза за 1925 год немного не дотягивал до 4 миллиардов, а бюджет Наркомвоенмор составлял всего 560 миллионов.
Хороши гуси?
Огонь просто!
Все на алтарь мировой революции!
Ну и само собой, страховка на случай поражения в Гражданской войне. Стаканчик на утро, так сказать.
Зиновьев довольно долго смотрел на Фрунзе.
Испытующе.
Он думал. Оценивал. Ведь взятие Польши в случае победы открывает большое окно возможностей для новых экспроприаций. И важно понять – окупятся ли подобные инвестиции. Слишком много платить Коминтерн из своих запасов явно не желал. А малыми суммами явно тут не справишься.
Наконец он выдавил:
– Какой объем денежных средств потребуется?
– Я думаю, что этот вопрос нельзя решать с кондачка. Все нужно посчитать и взвесить.
– Разумеется, – чуть усмехнувшись, ответил Зиновьев. Он понял, что Фрунзе не ожидал шага навстречу. А называть сумму от фонаря не хотел.
– Мы поможем, чем сможем, – твердо произнес Троцкий. – Я постараюсь подключить все свои связи.
– Как проходят испытания? Говорят, что вы, Михаил Васильевич, устроили на полигоне настоящую маленькую войну. Люди из окрестных сел спать не могут, – вклинился Сталин, стремясь перехватить инициативу. Ему очень не понравилось, что Фрунзе явно пытаются столь открыто и беззастенчиво не то купить, не то сманить его политические противники.
Нарком кратко пересказал ситуацию. Предельно сжато, чтобы не перегружать слушателей непонятными большинству деталями.
– И какие выводы вы сделали?
– Совершенно очевидно, что имеющееся стрелковое вооружение РККА можно считать устаревшим. Для индивидуального оружия трехлинейный патрон избыточен. Его необходимо менять на что-то более легкое, чтобы увеличить носимый боезапас. Как и рекомендовал Алексей Алексеевич, – кивнул Фрунзе на Брусилова.
Тот едва заметно усмехнулся, ибо предлагал несколько иное, но кивнул в знак согласия.
– Для пулеметов и иного подобного оружия рантовая гильза является проблемой. В коробчатых магазинах такой патрон частенько заклинивает. А при ленточной подаче рант усложняет, утяжеляет и удорожает систему питания.
– И вы предлагаете принять на вооружение два патрона? – спросил Брусилов.
– Да. Времени на разработку у нас нет. Придется выбирать из того, что есть. А потом закупать оборудование и срочно запускать в производство.
– Разве советские инженеры с этим не справятся? – поинтересовался Каменев.
– Советские инженеры пока только учатся. Их мало. Квалификация их низка. Да еще и пресловутое спецеедство[16 - Спецеедство – враждебное/негативное отношение к квалифицированным специалистам. Началось в феврале 1917 года (например, расстрелы офицеров) и в целом сохранялось до самого конца существования Союза. Из-за чего даже в достаточно благополучные 1970-е годы рабочий высокой квалификации на том же ЦКБ «Алмаз» (сборка спутников) нередко зарабатывал больше толкового инженера и пропорционально выше ценился. В 1920–1940-е годы это явление носило особенный размах. И особенно доставалось инженерным кадрам (пик спецеедства технической интеллигенции пришелся на 1927–1939 годы).], будь оно не ладно, совершенно вымыло кадры технической интеллигенции[17 - Техническая интеллигенция – это рабочие высокой квалификации и инженерные кадры.]. Потребуются десятилетия, чтобы советские инженеры развернулись в мощную школу, способную на равных соперничать с остальным миром. Мы можем столько ждать? Ответ очевиден. Я предлагаю все, что можно, заимствовать. Экспроприировать, если хотите, у мирового капитала. А то, чего нет или не добыть, разрабатывать самим, концентрируя все наши скудные ресурсы на этих задачах.
В оригинальной истории после смерти Фрунзе наркомом стал Ворошилов. И он сразу тихо сел на попу ровно, не отсвечивая. Попытки же Тухачевского начать перевооружение потерпели в целом провал. Их заблокировал Сталин. И так продолжалось ровно до военной угрозы 1927 года, когда Иосиф Виссарионович запаниковал. Ибо даже весьма поверхностный и благостный для РККА анализ ситуации показал, что шансов на победу практически нет.
Тут же Михаил Васильевич уже успел его напугать.
Серьезно.
Так что, несмотря на нежелание усиливать опасную для него группу военных специалистов, лояльных по большей степени Троцкому, он охотно поддержал начинание. Ведь враг общий. Враг опасный. И он точно никого из них не пощадит. О том, как польские паны относились к коммунистам, ни у кого из присутствующих иллюзий не имелось. Да, такие люди, как Брусилов или Бонч-Бруевич, может быть, и пережили бы военную катастрофу. Но вот Сталина, Ворошилова, Зиновьева и прочих детей революции совершенно точно ждала смерть…
После совещания Фрунзе вышел на улицу.
Мороз приятно холодил.
Вся спина у него была мокрая от пота. Жарко, душно и страшно вот так битый час сидеть в банке с пауками. Смертельно опасными, талантливыми пауками, поднявшимися очень высоко из той кровавой каши, каковой была Гражданская война.
Он растер лицо.
Очень хотелось закурить и выпить. А потом еще и женского общества. Чтобы выпустить пар. Но вместо этого он отправился к себе в наркомат. Работать. Очень уж остро стоял вопрос. Очень уж напуганными и взволнованными выглядели эти пауки…

Глава 7
1926 год, февраль, 2, Москва


– Нашел этого? – спросил нервного вида мужчина с усами-щеточками, закурив папиросу.
– Нашел. В Смоленске прятался.
– Хотел границу перейти?
– Да. Документы уже справил. Но от нас не уйдешь.
– Чисто исполнил?
– Все концы в воду. Местных товарищей подключил. Пообщались. И тихо прикопали. Все чисто.
– Уверен?
– Уверен. Комар носа не подточит.
– Феликс заинтересовался этим делом. Сам знаешь, какие слухи по Москве ходят. Проверь все еще раз.
– Проверю. Все будет в лучшем виде.
– С этим… – скривился и сплюнул мужчина с щеточкой усов, – ни в чем нельзя быть уверенным.
Тишина.
– Молчишь? Кто там оказался такой умный, что догадался грабить квартиру?
– Грабить? – нервно сглотнул собеседник.
– Не притворяйся, будто не понял, о чем я. Нашел кого грабить.
– Так мы думали, что он того.
– Того. Сего. Выжил. Цветет и пахнет. Дым коромыслом стоит от его дел. И есть у меня чуйка – гибель жены он не оставит просто так. Копает. Как пить дать копает.
– Так мы все концы в воду. Чего там копать-то?
– А с Софьей ты не это мне говорил? И что же? Обосрались?
– Это… Так, может, и его, ну, того? Чтобы не копал. Землекоп х***в.
– Он не Софья. Он сам много кого прикопать сможет. В пятом году и далее не раз доказывал делом. Справишься?
– Справлюсь.
– Точно?
– Да у меня все готово. Все исполним красиво.
– Только без привлечения товарищей. Если Феликс узнает, он нам обоим дырки в голове просверлит.
– Разумеется. У меня кое-что интереснее задумано.
– Действуй, – нехотя произнес этот мужчина в серой шинели и несколько раз кивнул. Отчего забавно проявился его вздернутый нос заметных размеров. Он затянулся сигаретой еще раз. Отшвырнул ее небрежно, бросив на мостовую. И, воровато оглядевшись, пошел в здание…
* * *
– Михаил Григорьевич, проходите, садитесь, – поприветствовал Фрунзе вошедшего в кабинет Дьяконова. Того самого, который еще в марте 1916 года разработал для трехлинейки ружейную гранату. Вполне себе приемлемую и находящуюся на уровне тех лет. Да и потом много работал в схожем направлении, трудясь уже на благо Советского Союза.
– Здравия желаю, товарищ нарком, – произнес тот и чеканным шагом проследовал к указанному ему стулу. Поближе к Михаилу Васильевичу. Да и вообще – выглядел он подчеркнуто по-военному. Сказывалось и военное училище еще царского выпуска. И звание штабс-капитана. В общем, выправка имелась достойная.
– Что вы слышали о миномете системы Стокса[18 - 81-мм миномет системы капитана Стокса разработан в 1915 году. Первый миномет, созданный по схеме мнимого треугольника, впоследствии ставшей классической. Его мина не имела стабилизатора. Именно он стал родоначальником всех современных минометов. Характеристики: калибр – 81,4 мм; вес – 52,5 кг; скорострельность – 25 выстрелов в минуту; дальность – 100–1000 м; вес мины – 3,2 кг.]? Английском.
– Слышал немного. Будто бы это трехдюймовая мортира их. Разработана и поставлена на вооружение еще в годы Империалистической войны. Для огневого усиления солдат в траншеях.
– Вы с этим минометом когда-нибудь работали?
– Не доводилось. Только слышал о том, что вроде как эта мортира неплоха.
– Неделю назад в наркомате утвержден классификатор вооружений для того, чтобы не допускать путаницы. Стрелкового и артиллерийского. Он, понятно, до вас еще не доведен. Но гладкоствольная калиберная мортира там названа минометом, надкалиберная любая – бомбометом, а нарезная калиберная – собственно мортирой.
– Понял, – коротко кивнул Дьяконов. – Миномет.
– Мы на полигоне постреляли немного. Сравнили разные системы. И пришли к выводу, что система капитана Стокса самая интересная и перспективная. Вас я выбрал для того, чтобы в самые сжатые сроки изучить данный миномет. И подумать над тем, как устранить его недостатки. А потом, как следствие, подготовить доработанную конструкцию миномета Стокса-Дьяконова к серийному производству.
Бывший штабс-капитан хмыкнул.
Нехитрый прием. Понятный. Но в целом приятный. Тем более что при царе его не жаловали. Так что, поняв контекст ситуации, он решил напомнить о себе и в другом плане:
– Товарищ нарком, вы, наверное, меня выбрали не просто так. Слышали о моей винтовочной гранате?
– Слышал, но ее испытания показали неудовлетворительный результат. И дело не в вас, а в том, что сама идея винтовочных гранат в целом порочна. У них катастрофически низкая точность. Ими даже с полусотни шагов попасть в окно получается весьма неустойчиво. Но вы не переживайте. Идея богатая. У комиссии появилась мысль о том, что можно сделать. И если справитесь с минометом, то я ваше КБ озадачу как раз развитием этого вопроса.
– Что нужно сделать? – подавшись вперед, спросил Николай Николаевич. Слова о собственном КБ сделали дела намного больше, чем простенькая и незамысловатая лесть. Это было если не мечтой Дьяконова, то чем-то близким к тому. Ведь с 1921 году он трудился консультантом на Ленинградском заводе «Прогресс». Хотелось же ему совсем иного.
Фрунзе улыбнулся, заметив реакцию. И пододвинул ему папку, которая сиротливо ютилась на пустом столе.
– Здесь лежат сначала чертежи, снятые с миномета Стокса. Наши, метрические. Английских, понятное, у нас нет. Разумеется, сняли как могли. Плюс-минус. Все на бегу. Но конструкция простая, поэтому не думаю, что это на что-то повлияет.
– А дальше? – спросил Дьяконов, проглядывая листы.
– То, что мы хотим. В целом конструкция нас вполне удовлетворяет. От вас требуется только одно – повысить ее простоту и технологичность. Ну и снизить вес, если получится. Но главное – мина. Дело в том, что мина капитана Стокса не имеет стабилизаторов, из-за чего достаточно неустойчива в полете.
– Но здесь уже есть эскизы мины, – несколько удивился Дьяконов.
– Это наброски членов комиссии. Так сказать, мысли вслух, по опыту изучения иных систем. Вам надлежит их проверить или, если они будут выглядеть неудовлетворительно, разработать что-то взамен.
– Какие у меня сроки? Ресурсы?
– Сроки – чем быстрее, тем лучше. По ресурсам. А что и кто вам потребуется? Какое оборудование и так далее. Хорошо все взвесьте, обдумайте, и через пару дней жду вас на доклад. Заодно и сориентируете по срокам. Двух суток для оценки объема работ вам хватит?
– Учитывая детальность проработки заказа – вполне.
– Отлично. Тогда не смею вас больше задерживать.
– А какой калибр? Его в точности повторить?
– Пусть будет ровно восемь сантиметров. Плюс-минус один-два миллиметра погоды не сделают, а называть станет проще…
Дьяконов попрощался и удалился. Следом поднялся и сам Фрунзе.
Он, завершив все оперативные встречи, собирался отправиться в санаторий «Сокольники», что разместили в 1922 году на бывшей даче Лямина. В парке Сокольники. И провести там пару дней в тишине. Без того, чтобы его постоянно дергали, отвлекая от разных важных дел. А точнее от плана развития и реконструкции РККА. Его требовалось продумать очень тщательно.
Михаил Васильевич вышел на крыльцо.
Хлопнула дверь.
Он вдохнул воздух полной грудью и улыбнулся.
Шел небольшой снег. Но сырости не наблюдалось.
– Прекрасный денек! – огладив усы, озвучил он свои эмоции.
Урча двигателем, подкатил автомобиль.
Это был Studebaker Light Six 1924 года выпуска. Самая дешевая модель в линейке Studebaker 1920–1924 годов. Но Михаил Васильевич не брезговал.
Обычный добротный автомобиль. В целом ничем не примечательный. В отличие от некоторых деятелей советского правительства, он не стремился отжать себе самый классный, статусный автомобиль. Ни к чему это. Этот его вполне устраивал. Двигатель – рядная шестерка трехлитровая мощностью в сорок лошадей. Трехступенчатая коробка передач. Крепкий кузов – седан с четырьмя дверями. Что еще нужно? А то, что он неприметен, даже хорошо. Можно было внезапно оказываться в самых разных местах.
Он подошел.
Сам открыл дверь и сел на заднее сиденье.
Спереди разместились водитель и порученец. Последний хотел было открыть наркому дверь, но услужить не удалось. Не успел. Тот и сам шустро действовал.
– Трогай, – произнес Фрунзе и откинулся на спинку сиденья, погружаясь в свои мысли. Дорога по такой погоде предстояла небыстрая. Видимость дурная. И в принципе, можно было уже начинать работать в относительном покое.
«Студебекер» дернулся и мягко пошел, разгоняясь…
Дорога была медленной и, в общем-то, неинтересной.
Он лишь изредка поглядывая в окно, за котором проползали виды зимней Москвы. Снег, покрытый местами грязью, лежал огромными сугробами. Серые дома. Угрюмые люди, идущие по тротуарам, словно бы нахохлившиеся из-за поднятых воротников… Ничего нового…
И вот они выехали на Русаковскую улицу. Достигли железнодорожного моста. И…
Выстрелы.
– Гони! – рявкнул Фрунзе водителю.
Тот не задумываясь подчинился. И автомобиль стал ускоряться. Довольно бодро как по этим годам. Стремясь скорее проскочить под железнодорожным мостом и уйти из-под обстрела. Сам же Михаил Васильевич лег вдоль заднего сиденья. Он бы и ниже лег, в проход, да места там не имелось. Не поместился бы.
Пули продолжали стучать по обшивке.
Вот упал вперед порученец.
Вот вскрикнул водитель и упал на руль, а «Студебекер», вильнув, уткнулся в один из сугробов на обочине.
Фрунзе, словно ведомый непонятной силой, выскочил из автомобиля. И, прячась за большим сугробом, побежал к ближайшему зданию. К углу его кирпичной кладки. За которой планировал укрыться от нападающих. Собраться с мыслями. И решить, что делать дальше. Потому как в машине оставаться было явно очень опасно.
К этому времени снег усилился. И дальше полусотни метров почти что и не было ничего видно. А автомобиль проскочил наверное за семьдесят после моста. Так что, люди, открывшие огонь по авто, явно упустили из виду эту метнувшуюся к зданию серую тень.
Вот он добежал.
Свернул за вожделенную каменную кладку. Прижался к ней спиной, пытаясь выровнять дыхание и прислушаться. До машины было всего каких-то двадцать шагов. Едва ли больше. Так что кое-как на слух можно было оценить приближение противников.
Вот, тяжело дыша, подбежала к «Студебекеру» какая-то компания. Громко топая. Словно слоны…
– Чу… – недовольно протянул один из незнакомцев. – А где фраерок-то?
– Да черт с ним! Где рыжье!?
– Неужто уволок?
– Да куда он уволок? Он вон – подранок, – махнул он рукой в сторону угла дома, где снег был измазан кровью. Прямо по следам.
Но, к счастью, это была кровь не Фрунзе, а водителя. Прыснула на него из пробитого плеча.
– А вдруг уволок?
– Так проверь!
Медлить Фрунзе не стал.
Он уже успел достать свой Colt 1911.
Взвел его. Снял с предохранителя. Принял правильную стойку с двуручным хватом пистолета. Выдохнул. И шагнул приставным шагом за край каменной кладки. С ходу открывая огонь.
Бам-бам.
Бам-бам.
Бам-бам.
Стрелял он как в тире.
Да, у этого тела подходящих навыков еще не имелось. Во всяком случае, на должном уровне. Равно как и рефлексов, наработанных тысячами и тысячами выстрелов. Но все равно получилось недурно. Тем более что нападающие явно не ожидали отпора.
Бил он двойками.
Первой же свалил один из силуэтов. Тут же перенес прицел на следующий. Тот, что находился к нему ближе по азимуту. Чтобы время не терять. Благо, что при нормальном хвате двумя руками и устойчивой позиции переносить прицел на новую цель и быстро стрелять было легко и просто.
Эти персонажи, конечно, открыли беспорядочную стрельбу в ответ. Но быстро стихли. Первые двое легли, даже не успев пикнуть. А остальные – палили «в ту степь», убегая. Впрочем, несмотря на это, они сумели Фрунзе даже ранить. Слегка. Царапнув пулей по ребру. Именно что царапнуть, только повредив кожу.
Он же, отстреляв магазин, сбросил его прямо на снег и, не медля ни секунды, поставил туда запасной. Его он предварительно заткнул за пояс, чтобы скорее вытаскивать. Нажатием пальца снял затвор с задержки. И продолжил стрельбу. Все-таки последний нападающий оказался шустрый. И его на бегу подбить оказалось не так-то просто. Тем более что и дистанция быстро увеличивалась.
Опустошив второй магазин, нарком вновь перезарядился. Осмотрелся. И пошел к машине, будучи настороже.
Двое наповал. Один тяжелый умер прямо у него на руках. Еще один – не жилец. Вот – лежит, хрипит с пробитым легким. Сорок пятый калибр разворотил грудную клетку дай боже. А пятый выл, схватившись за ногу. Ту по касательной зацепил нарком, вырвав кусок мяса тяжелой пулей. Подбежав, Михаил Васильевич пробил ему сапогом по лицу. Затыкая. И, связав ремнем, вернулся к раненому водителю.
Порученца наповал. Пуля попала ему прямо в лоб. А вот водитель был жив. Благо, что рана оказалась не тяжелой, а скорее неприятной. Ни артерия, ни кость вроде как не были задеты. Так что, по-простому перевязав его, чтобы остановить кровь, Фрунзе вышел на дорогу.
Машин было немного.
Выбирать не приходилось. И он, расстегнув шинель, чтобы обнажить френч с парой орденов Красного Знамени, шагнул навстречу проезжавшему грузовику. Перегораживая путь. Пистолет же никуда не девал, так и держал в руке. Хоть и не наводил на водителя и вообще им не угрожал.
Тот остановился.
Михаил Васильевич подошел к бледному как полотно водителю и его товарищу, что сидел рядом.
– Я Фрунзе. Нарком. На мою машину напали. Мне нужна ваша помощь. Убитых и вон того раненого надо погрузить в авто. И помочь довести до ГПУ.
– ГПУ… – тихо проблеял водитель, явно не желавший связываться с этой организацией.
– Мой водитель ранен. Я его перевязал. Положу на заднее сиденье. И сам поведу авто. Вы за мной с этими «подарками». У ГПУ выгрузим, и я вас отпущу…
Эти двое нервно кивнули. Куда деваться-то? Тем более что после представления они вспомнили портреты, напечатанные в газетах. И сходство между тем и этим лицом явно имелось. Да и два ордена Красного Знамени не фунт изюма. Такие просто так кому попало не дают.
И, решив что-то для себя, вышли, начав помогать.
Подъехала еще одна машина. Фрунзе и ее остановил. Кратко описал ситуацию и отправил в ближайшее отделение ГПУ. Чтобы предупредить.
Третья машина. Ее он отправил за врачом, чтобы приехал в ГПУ для оказания помощи.
Четвертая. Ее он направил в наркомат.
Ну и так далее.
Все это делал открыто, спокойно, четко. Без нервов.
Раненый уголовник же, видевший и слышавший это все, лишь тихонько выл. Как потом показал допрос – он Фрунзе в лицо не знал. И если бы знал, на кого нападают, не пошел бы. Но им дали наводку, что в такой-то машине с таким-то номером будет ехать один нэпман после выгодной сделки. С большой суммой золота…

Глава 8
1926 год, февраль, 2, Москва


Новость о происшествии на улице Русаковской облетела Москву в самые сжатые сроки. Фрунзе специально постарался сделать так, чтобы придать делу максимальную огласку. А то ведь после покушения на него в больнице имени С. П. Боткина, шум если и шел, то тишком и шепотком. Чего оказалось совершенно недостаточно для задумки наркома.
Понятное дело – сарафанное радио не задушишь и не заткнешь. Но слухи были слишком уж осторожными. Более того, потихоньку затихали. Люди в целом уставали эту тему обсуждать и переключались на иное. А данное происшествие подходило лучше всего для политического пиара. Сам-то Михаил Васильевич в жизни на подобную инсценировку не пошел бы. Но раз уж так случилось – грех не воспользоваться. Тем более что он ожидал двойного удара, то есть подстраховки на случай провала. Как и в прошлый раз.
Часа не прошло, как все московские газеты и журналы уже направили своих корреспондентов. Дабы прояснить ситуацию. И в больницу, куда отправили водителя. И к сотрудникам ГПУ, начав их откровенно нервировать. Ответить-то им нечего. И с журналистами работать они не умели со всеми, как говорится, вытекающими последствиями.
Сам Дзержинский узнал о стрельбе где-то через пару минут после того, как водитель, отправленный Фрунзе, достиг ближайшего отделения ГПУ. И так подорвался, устремившись к месту событий, словно крылатая ракета. Он о них, правда, еще ничего не знал, но та скорость и ловкость, с которыми он огибал ландшафт, были вполне сопоставимы.
Его авто едва не въехало в подъезд. Резко затормозило, разгоняя прыснувших от дверей журналистов. И, бодро выскочив из авто, Феликс Эдмундович буквально ворвался в помещение. Кратко опросил присутствующих там сотрудников и быстрым шагом прошел в комнату, где находился Фрунзе.
Дверь.
Энергичный рывок.
И вот перед ним предстал уже Михаил Васильевич, которого бинтовали врачи. Он специально настоял на том, чтобы те сначала оказали медицинскую помощь раненому бандиту. Дабы тот случайно не умер раньше времени. Тем более что у него все одно была царапина.
Врач скосился на Железного Феликса, но даже и не подумал дергаться. Спокойно закончил свою работу. Помог Фрунзе одеть одежду. Собрал свои вещи и вышел.
Все это время Дзержинский нервно курил.
Молча.
– Что случилось? – наконец произнес тот, когда дверь закрылась. – Вся Москва на ушах!
– Ничего особенного. Просто на мою машину напали. Порученец убит наповал. Пуля в лоб попала. Водитель ранен в руку. Меня вот – слегка задело.
– Кто напал?
– Уголовники какие-то. Я присутствовал на первом допросе задержанного. Ничего внятного. Судя по его словам, их кто-то навел на мой автомобиль.
– Навел? Кто?
– Увы, – пожал плечами Фрунзе. – Осведомитель был известен тому бандиту, что умер. Может, этот и врет. Но тут даже если выбить признания, все равно после всей этой шумихи осведомитель заляжет на дно. Или в бега отправится. Или заказчик покушения его сам убьет.
Феликс молча покивал.
– Они считали, что в автомобиле едет нэпман с крупной суммой денег. Золотом. К делу они готовились загодя. Третьего дня перебрались на хату поближе к дороге. Я как раз три дня назад оформил себе двухдневный отпуск для отдыха в санатории «Сокольники».
– Что? – оживился Дзержинский.
– Я отдал распоряжение своему секретарю перенести все свои встречи и совещания с указанных дней, а также зарезервировать для меня номер в санатории. Работы очень много. И когда тебя дергают постоянно, сложно на чем-то сосредоточиться. Вот я и отправлялся – побыть в тишине и поработать над планом реконструкции РККА.
– Секретарь, значит.
– Не факт. Я мог выехать в санаторий разными маршрутами. Я уже посмотрел карту. К санаторию было несколько магистральных подъездов с удобными местами для засад. О том, что я выезжаю от наркомата и двинусь именно по Русаковской улице, стало ясно буквально за несколько минут для начала движения.
– Кто об этом знал?
– Всего несколько человек. Я уже сообщил о них сотрудникам ГПУ. Они отправились их проверять. Я также отправил людей на ту хату уголовников – осмотреть все и обыскать. Плюс на телефонную станцию. Промежуток времени небольшой от моего выезда до нападения. И выяснить, кто куда звонил из наркомата и прилегающих домов, не так сложно. По выявленным адресам можно будет потом отработать. Хотя телефонистки могли и не запомнить, кто куда звонил. Столица. Звонков много. Но мало ли. Вдруг повезет?

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71306866?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes
Примечания

1
Термин «клиническая смерть» использовался в медицине уже в XIX веке, хотя закрепился как стандартный термин только на рубеже XX–XXI веков.

2
Электрические дверные звонки появились в первой половине XIX века. И так как дом наркома был электрифицирован, у него он тоже стоял.

3
У него был Mauser C96 модели 1912 года под патрон 7,63 ? 25.

4
У данного пистолета не было быстросменного магазина. И после израсходования патронов их нужно было заряжать либо по одному, либо из обоймы. В условиях боя и то и другое выглядело безгранично медленным и неудобным в глазах обновленного Фрунзе.

5
Для пистолетов главным и фундаментальным свойством является останавливающее действие пули. Дабы как можно скорее выводить из строя противника. Желательно с одной таблетки. Из-за чего патрон 7,63 ? 25 получался в целом бессмысленным в парадигме пистолета или пистолета-пулемета. Справедливости ради стоит заметить, что исследования по этой теме в те годы почти никем не проводились. Разве что немцами перед принятием на вооружение Luger P08 под патрон 9 ? 19 Para вместо изначального 7,63 ? 25.

6
В приложении помещен список оценок свидетельства об окончании четырех классов Тифлисской духовной семинарии Иосифом Джугашвили. Логика и церковное пение представляли собой предметы, в которых он добился наивысших показателей.

7
Речь идет о документе «Акт о приеме наркомата обороны CССР Тимошенко С. К. от Ворошилова К. Е.» от 7 мая 1940 года.

8
Страйкбол (или airsoft) – командная военно-тактическая игра на честность с применением специально разработанной мягкой пневматики (разрешенная дульная энергия в России не более 3 Дж).

9
ГТО была утверждена в 1931 году.

10
Идеологического безумия, характерного для современных неоконов, в те годы хватало. Например, в СССР был зарегистрированы первые в истории однополые браки (в 1922 году – лесбийский, в 1923-м – гейский). Да и доктрина обобществления женщин/детей также последовательно продвигалась, хоть и без особого успеха. И так далее, и тому подобное. Жара шла по полной программе.

11
«Мелкий земледелец при капитализме становится – хочет ли он этого или нет, замечает ли он это или нет – товаропроизводителем. И в этом изменении вся суть дела. Одно это изменение, даже когда он еще не эксплуатирует наемных рабочих, все равно делает его антагонистом пролетариата, делает его мелким буржуа. Он продает свой продукт, пролетарий продает свою рабочую силу». ПСС, т. 27, с. 220.

12
Закупка с/х сырья в 1925–1926 годах была основной статьей расходов – 36,2 %, опережая закупку машин и оборудования (20,6 %). Это можно проверить, например, по книге «Внешняя торговля СССР. Статистический сборник. 1918–1966», издательство «Международные отношения», М., 1967.

13
Что и стало глубинной причиной сначала Гражданской войны, а потом, после отхода от ленинских компромиссов, аукнулось широкими, массовыми бунтами при коллективизации и довольно многочисленным коллаборационизмом в годы ВОВ. Ну и в 1991 году в немалой степени отразилось. Ведь крестьян так и не удалось перековать в пролетариев, а с остальным населением пришлось заключать новые компромиссы (например, знаменитая формула успеха: «квартира, дача, машина»). Что вылилось сначала в попытку возродить НЭП в 80-е, а потом и в крах всей системы в целом.

14
В основном через Швецию, которая перерабатывала всякое золото и серебро. Через австрийские аукционы продавались произведения искусства.

15
О масштабах вывоза ценностей Фрунзе знал еще по прошлой жизни. После знаменитого выступления В. В. Путина в феврале 2022 года заинтересовался темой ошибок первых лет советской власти и… ужаснулся. Впрочем, это не важно. Важно то, что он знал: у Коминтерна есть деньги. Много. И он не испытывал иллюзий относительно невзрачности этой структуры. Это было государство в государстве с огромными возможностями.

16
Спецеедство – враждебное/негативное отношение к квалифицированным специалистам. Началось в феврале 1917 года (например, расстрелы офицеров) и в целом сохранялось до самого конца существования Союза. Из-за чего даже в достаточно благополучные 1970-е годы рабочий высокой квалификации на том же ЦКБ «Алмаз» (сборка спутников) нередко зарабатывал больше толкового инженера и пропорционально выше ценился. В 1920–1940-е годы это явление носило особенный размах. И особенно доставалось инженерным кадрам (пик спецеедства технической интеллигенции пришелся на 1927–1939 годы).

17
Техническая интеллигенция – это рабочие высокой квалификации и инженерные кадры.

18
81-мм миномет системы капитана Стокса разработан в 1915 году. Первый миномет, созданный по схеме мнимого треугольника, впоследствии ставшей классической. Его мина не имела стабилизатора. Именно он стал родоначальником всех современных минометов. Характеристики: калибр – 81,4 мм; вес – 52,5 кг; скорострельность – 25 выстрелов в минуту; дальность – 100–1000 м; вес мины – 3,2 кг.