Патриот планеты
Сен Сейно Весто
Попадая в капкан, на многие вещи начинаешь смотреть иначе. Иначе бежит время, по-другому видишь себя, и даже голоса случайных свидетелей, что доносятся до тебя с безопасного расстояния, расскажут много о том, задуматься о чем раньше не доходили руки. Так испытывает фатум тебя и твое искусство оставаться в живых: убивая, он делает тебя новым. И если только не закрывать на мир глаза, даже отсюда можно разглядеть тех, кто в конце концов пойдет по твоим стопам. Чтобы не останавливаться и идти дальше.
Сен Сейно Весто
Патриот планеты
Любое использование текста, оформления книги – полностью или частично – возможно исключительно с письменного разрешения Автора. Нарушения преследуются в соответствии с законодательством и международными договорами. For information address: Copyright Office, the US Library of Congress.
© S. Vesto. 2009-2024
© S. Vesto. graphics. 2009-2024
TXu 1-647-222
TXu 1-870-830
TXu 2-100-174
the US Library of Congress
1124
О природе лучшего
Ни одно заблуждение так
не страдало от истины,
как от своих последователей.
– Кутта Мл.
1
Однажды в далеком-предалеком звездном скоплении жил большой черный волк. Все было у него хорошо и все получалось, пока в один неудачный день не попал он в капкан. Три дня и три ночи бился он за свою жизнь, призывая на помощь свою хитрость и опираясь на свой ум, – не потому, что надеялся на лучшее, а потому, что это все, что он умел делать. Так испытывал он свое искусство оставаться в живых. Но на утро последнего дня он был так же далек от своей цели, как и на вечер первого, старое чужое железо ничего не имело против него, оно просто следовало своему назначению. Так начиналось утро летнего дня, и для него хотел он сохранить себя прежним.
Он придумывал решения и пути отхода, рассчитывал время и соотносил переменные, просто делая, что делал всегда, пока не устал и не решил отдохнуть. Это был матерый и терпеливый волк, он продолжал бы и дальше, и даже голод трех дней значил для него не много, но без воды даже ему продержаться было не под силу. Он был из тех волков, кто умел трезво смотреть на вещи и обходиться малым, и он знал, что скоро умрет. Кости лапы были раздроблены, и даже если бы ему каким-то чудом удалось отсюда уйти, жить бы ему оставалось недолго. Потому, все взвесив, стараясь лишний раз не беспокоить зажатый в железных зубьях сустав и не нарушать внутреннего порядка вещей и явлений, он осторожно положил морду меж лап, прикрыл глаза и стал ждать.
Пробирался через тот же Лес по своим делам один Хомяк, точно знающий свое место в жизни; он понял, что на полянке не один, еще до того, как увидел в траве капкан и большого волка, чутье на такие вещи было у него лучше других. Но он не сразу понял, что там лежал именно Черный Волк. А когда понял, было уже поздно. Хомяк умел говорить мало, и он умел говорить прямо, не навязывать себя, не стоять над душой, не преувеличивать и не обобщать, когда обобщать было нечего. Единственное, чего он не умел, это не выражать свое мнение. Все получалось у него в жизни, чего он хотел, а что у него не получалось, того он и не хотел. Достигнув к светлой осени своей тихой жизни понимания всего, он расположил рядом запас продуктов, что нес на себе, сел и стал с упреком смотреть в глаза Черного Волка.
– Знаете, в чем ваша проблема? – спросил он.
Черный Волк усмехнулся.
– Еще нет, но, видимо, сейчас узнаю.
Хомяк смотрел долгим взглядом в равнодушные мертвые глаза матерого хищника, даже не пытаясь донести до них, что он в этот момент чувствовал.
Черный Волк без особого удовольствия наблюдал, как Хомяк наблюдал за ним, сидя и ожидая. У Хомяка тоже имелись свои прерогативы, и это была одна из них.
– Вы слишком много имеете.
Хомяк помолчал, давая понять, как много он вкладывает в понятия нужных слов.
– У вас слишком много всего, слишком вас любят звезды.
Хомяк помолчал снова.
– Вы чересчур много знаете обо всем, даже ничего не зная об этом. У вас какой-то настолько другой принцип организации, что вашего здоровья хватило бы на сотню нормальных хомяков средней комплекции. У вас столько стремительности в повадках, что обычные нормальные существа понимают это, только когда уже поздно. В вас столько холодной расчетливости, что даже мне не под силу до конца уловить ее логику. В вас столько непонятностей, что в других это рано или поздно возбуждает желание укоротить вам жизнь. У вас столько амбиций, что иногда просто не знаешь, на что еще надеяться и где можно укрыться…
Хомяк с сожалением глядел, как большой потенциал остается без должного применения.
– В вас столько желания жить, что это создает проблемы вам самим. Столько жестокости, что вы даже свою судьбу – свою судьбу – решаете сами… Вот вы лежите и в вас столько наглой, равнодушной надменности аристократа, что любой, пытающийся в меру своего ума пройти вашей тропой, рано или поздно попадает в глупое положение. В вас столько невыносимой, звериной, ледяной заносчивости, что даже огромные расстояния, нас разделяющие, не кажутся основанием достаточным, чтобы питать к вам благодушие.
Хомяк тяжело вздохнул.
– В вас столько удачливости, что ловушки, расставленные на ваших путях, видятся лишь данью уважения справедливости.
Хомяк смотрел, ожидая какой-то реакции, готовности к открытому диалогу, потом покачал головой.
– Столько невыносимой искренности хищника, что всему миру остается только учиться искусству изворотливости, закрывать глаза и предаваться отчаянью.
Хомяк смотрел, печально собирая в ладонь семечки.
– В вас столько насмешливости, злобы и эндорфина, что это убивает даже то немногое из теплого, что еще можно было к вам испытать. И столько животной готовности откровенно смеяться над обстоятельствами, что удел остальных – только мертвая серьезность. Наконец, в вас столько бесстыдства и спокойствия, что уже перестаешь понимать, что есть добро – и есть ли оно где-нибудь…
Приведя обширный список обвинений (Черный Волк давно лежал, закрыв глаза), Хомяк смотрел, еще где-то в глубине своего сердца надеясь на какой-то признак контакта и понимания.
– Вам есть что привести в свое оправдание?
Волк, не раскрывая глаз, не без усилия размыкая непослушные губы, произнес, усмехнувшись:
– Это становится интересным. Я тут лежу, а вы, пользуясь моим положением, начинаете меня грузить своим вздором.
Хомяк в некотором недоумении приподнял брови.
– А что делать? Вы полагаете, это можно было бы сделать в какое-то другое время? – заметил он довольно резонно. – Итак, слушание по вашему делу объявляется открытым. Если я хоть в чем-то пойду против истины, небо мне будет свидетелем.
Волк через силу спросил, не раскрывая глаз:
– А кто у вас будет товарищем секретаря?
Хомяк с неодобрением раскладывал рядом большие семечки, устраиваясь удобнее, всерьез и надолго.
– Лес, – коротко ответил он. Его трудно было пробить сарказмом. – Пойдем по порядку. Если нет отводов и других предложений.
Хомяк в раздумье глядел на густые заросли папоротника, из которых бесстыдно торчали коренастые липкие шляпки грибов. Он решил разрешать проблемы по порядку.
– Вы не помните, что у нас шло вначале?
Волк выглядел спавшим. Хомяк задумчиво ерзал.
– Что-то про здоровье, – ответил Волк после долгого молчания.
– Правильно, – согласился Жирный Хомяк. – Сотня несчастных хомяков, обделенных крепким здоровьем. Видит небо: будь у меня на руках даже список самых тяжких преступлений против человечности, я не сумел бы выбрать более тяжкого.
ГОСПОДЬ БОГ. Я все слышу. Список наиболее тяжких преступлений может быть представлен вам в развернутом виде прямо сейчас. Это будет нетрудно. Только вряд ли он ограничит ваше красноречие.
– Оно у нас неисчерпаемо, – охотно согласился Хомяк. – Но не будем забегать вперед. Я предлагаю всем непредвзято ознакомиться с точкой зрения и версией событий каждой из заинтересованных сторон. Мы вас внимательно слушаем.
Он приглашающе кивнул Черному Волку. Волк лежал, словно не слыша.
Жирный Хомяк терпеливо ждал.
– Начните с самого главного, – ободряюще произнес он. – Не торопитесь. Может быть, у вас по ходу возникли какие-то вопросы…
Черный Волк осторожно облизал пересохшие губы.
– Помогите мне выбраться, – сказал он без всякого интереса.
Жирный Хомяк разочарованно помолчал, потом покачал головой.
– Я патриот планеты, – ответил он с сожалением. – Я не могу этого сделать.
Волк закрыл глаза.
Хомяк вздохнул.
– А работать кто будет? Двигаться дальше? – Он смахнул с ладони упавшую шелуху. – Давайте: вы выберетесь, я выберусь, он выберется… И к чему мы так придем? А прийти мы к чему-то должны, чтобы не останавливаться, двигаться дальше. Я бы сказал, что у нас с вами много работы.
– Впрочем, не исключено, у вас будет один такой шанс, – добавил он, помедлив. – И я думаю, что с чистой совестью смогу вам его дать.
Волк словно окончательно погрузился в глубокий крепкий сон.
– Но для этого вам придется еще очень много над собой поработать. Приложить максимум усилий. Вам нужно постараться изменить себя, свое отношение к окружающим. Здесь не надо впадать в крайности, раньше времени предаваться отчаянию, но вам еще только предстоит вырасти в наших глазах. Путь этот не близок и дается он нелегко и не всем, но, я думаю, у вас все получится. Вы всерьез можете рассчитывать на нашу поддержку, на наше самое искреннее, дружеское участие. Это как раз то, зачем я здесь.
ГОСПОДЬ БОГ. Может, он отключился уже?
Хомяк, вытянув короткую шею, с безопасного расстояния пытался на глаз определить, так ли это.
– Вы у меня спрашиваете? – спросил он. – Я думал, вам лучше знать. Не похоже, – добавил он потом без большой уверенности. – Я знаю этих хищников, он еще всех нас переживет.
Господь Бог в задумчивом настроении что-то решал.
– Не богохульствуйте, – попросил он.
– Не буду, – пообещал Хомяк.
Он вздохнул.
– Только чтобы мероприятие не превратилось в надгробное слово, – предупредил Господь Бог.
– Сам не хочу, – уверил Хомяк с неподдельным беспокойством в глазах. – Пусть он живет долго и счастливо.
Хомяк утомленным движением прикрыл глаза пальцами, подбирая близкие сердцу слова. В Лесу он считался крупнейшим экспертом по части нравственных категорий.
– Брат мой, – произнес он, отнимая пальцы от глаз. Господь Бог приготовился слушать. – Что есть добро? Многие мыслители прошлого и современности не раз, не два и не три задавали себе этот основополагающий вопрос мироздания. Чем доброе лучше злого, и если оно лучше, то почему его так мало? Разве не было бы лучше, если бы его было много? А, может быть, его не так уж и мало или, может, мы не так смотрим? Или смотрим так, но не туда? Возможно так же, оно вовсе не так уж и лучше того, что принято называть злым, а та присущая модальность качества, закрепленная за ним традициями и тысячелетиями, есть просто результат инерции границ мышления размером в несколько десятков тысячелетий? А если зло не так уж многим отличается от добра, то в чем тогда такая очевидная привлекательность одного и устойчиво негативная оценка другого? И если вопрос принципиального отличия Зла, злого начала в аспекте вводных феноменологии имеет под собой основания в смысле законов построения логики, но не имеет прикладного аспекта, то на чем же, говорю я, основаны в таком случае все войны истории против Зла и все реки крови истории во имя Добра? Все это не праздные вопросы…
Хомяк помедлил, опуская лицо, в раздумье умывая ладони и примериваясь к новой мысли с красной строки.
– Это надолго? – спросил Господь Бог.
Хомяк с недоумением поднял глаза.
– А вы что, куда-то торопитесь?
– Да не то чтобы торопимся, но просто хотелось бы хотя бы в общих чертах составить себе, что нас ждет. Как-то соразмерить свои силы. На случай если что.
– На случай если что я окажу вам свое самое искреннее участие. На чем мы остановились?
– Мы как раз только начинали.
– Тема доброго и злого начал в традиции эволюции культур. Да, правильно.
Господь прервал его:
– Позвольте сделать небольшое уточнение по ходу дела: если я правильно понял, в качестве злого начала у нас будет – понятно, кто. А кто тогда будет за начало доброе?
– Давайте не будем забегать вперед, – вновь предложил Хомяк.
– Давайте, – согласился Господь. – Но мы потом будем иметь возможность с ним познакомиться?
– Несомненно.
– Тогда не будем терять времени.
Хомяк подумал.
– В ходе сегодняшнего слушания я намереваюсь показать, что благодаря лишь наличию категории Добра в традициях категории становления было возможно до сих пор существование Зла – именно как категории реалий дня. И что именно существование в традициях ценностных координат категориальной конструкции добра, именно Добро как иррациональное начало всего повинно в тех реках истории, полных крови и безысходности.
Задумчиво обнимая ладонью нижнюю часть лица, Господь со вниманием слушал.
– Интересная мысль, – сказал он.
Хомяк сдержанно поклонился.
– Благодарю вас. – Он вновь умыл ладони. – Таким образом, состав по первому пункту обвинения следует считать доказанным. Как раз ненормально крепкое здоровье экземпляров, подобных данному, и неумеренность в качественной стороне последнего послужили появлению на свет категориальной конструкции типа «добра» – со всеми вытекающими. Можно со всей определенностью, я бы даже назвал это пугающей определенностью, утверждать, что само наличие здоровья у данного экземпляра в среде многострадальной биоты предопределило отсутствие здоровья у сотни хомяков.
– Это еще достаточно умеренная калькуляция, – заметил Господь, выходя из оцепенения.
– Умеренность – это то, что лучшими знаками высечено на отражающем мече нашей мудрости, – со значением отозвался Хомяк. – На том и стоим.
Какое-то время все хранили молчание. Хомяк, заложив одну руку на широкую поясницу и задумчивым движением другой обняв себя за подбородок, стоял, опустив взгляд к земле. Затем он поднял печальные глаза к солнцу и так говорил:
– Не к добру буду говорить я, но к сердцу. Зачем страдает беспокойный – когда умеренность тела и благоприятие климата зовут оставить томление души и отдаться покою и созерцанию? В чем причина, когда движения мира суетны, а разум легок? В чем суета желаний? Когда мягкость поступи и кротость взгляда укрощают и хмурость неба – зачем напрягает мышцы быстрый и зачем укорачивает он жизнь кротким? Вот в чем вопрос…
Хомяк снова опустил взгляд к земле, но затем поднял его вновь. Глаза были полны далекого блеска звезд. Голос стал строже:
– Не знаю я – и другие не знают. Но что знаю я, это что если параметрические характеристики чьих-то реакций превышают допустимые настолько, что они начинают мешать остальным жить, то уже только простой здравый смысл подсказывает рекомендовать в качестве терапии таких характеристик железные печати общественного порицания, кои бы надежными тисками послужили носителю означенных реакций с дальнейшей целью благополучия многих и душевного здоровья кротких.
Закончив, Хомяк стал выжидательно смотреть наверх.
– Что скажете?
После минутного молчания голос сверху спросил:
– Вы сможете повторить это еще раз?
– А вы что там, записываете?
– Мне просто интересно.
Голос Господа дипломатично добавил:
– Здесь есть еще над чем поработать. – Как всегда, он был не совсем внятен, словно нижняя челюсть его в данную минуту покоилась на ладони. Гоподь вздохнул. – День еще не начался, а меня уже привлекли.
Хомяк задумчиво потрогал нос двумя пальцами.
– Вам непросто угодить, – заметил он с упреком.
– Вы не первый, от кого я это слышу.
– И, надо думать, далеко не последний.
– В вашем голосе слышится оттенок упрека, – сказал Господь.
Хомяк приподнял брови.
– Правда? А мне показалось, он полон скромной признательности и желания жить дальше.
– Господи, – сказал Господь Бог. – И здесь сосуд сарказма. Прямо наступить некуда. Вы бы могли проявить и чуточку больше терпимости, с учетом всех обстоятельств, – добавил он многозначительно.
– Это с учетом каких еще обстоятельств? – Хомяк подозрительно смотрел, пытаясь понять, что пропустил.
– Да всех. – Господь широко повел ладонью вокруг себя. Над лесом поднялась встрепанная со сна стая ворон и, обеспокоено галдя, беспорядочно понеслась прочь.
– Вы меня пугаете, – отозвался Хомяк с иронией. – Учет всех обстоятельств дела вряд ли будет по зубам даже вам.
Господь помолчал.
– Давайте вы будете следить за своими зубами, а я как-нибудь проживу без ваших советов, хорошо?
– Как скажете, – немедленно согласился Хомяк, помещая во рту семечку. – Но признайтесь, какой-то рациум в предложенных выше суждениях относительно данного пункта обвинения имел место.
– Честное слово, – в великом раздражении отозвался Господь, – вы вместе со своим рациумом поимеете кого угодно. Давайте дальше.
– Вы мне льстите, – улыбнулся Хомяк.
– Переходите к следующему пункту, – распорядился Господь недовольно. – Вы мне обещали еще познакомить с добрым началом.
– Когда это я такое обещал. – На лице Хомяка отразилось искреннее недоумение. – Я лишь определенно не исключал такую возможность. Давайте я вам лучше почитаю что-нибудь на ночь, – предложил он. – Это для всех будет лучше.
– Почитать мне что-нибудь на ночь в очереди вы будете стоять последним. – Господь собрал свои длани вместе и нетерпеливо затряс ими у груди. – Ну мы услышим когда-нибудь, что там у вас дальше, или нет?
Хомяк покачал головой.
– Боже, – произнес он упавшим голосом. – И кто-то еще смеет утверждать, что мир создавали разумные силы.
Он собрался с мыслями.
– Итак. Принцип вашей организации невольно наводит на размышления. Доходит до того, что, глядя на вас… То есть не на вас, конечно, ну, вы понимаете, невольно начинаются сомнения в собственной нормальности…
– Это уже было, – снова нетерпеливо вмешался Господь Бог. – Давайте еще раз чуть подробнее о прагматизме. «Столько стремительности в повадках, что обычные нормальные существа понимают это, только когда уже бывает поздно».
Хомяк помолчал.
– Что – я так и сказал?
– Клянусь мамой, – ответил Г. Бог.
Хомяк почесал бровь.
– Я не утверждаю, что все имело место именно в такой последовательности… – начал он осторожно.
– То есть данный пункт обвинения вы предлагаете считать закрытым? – поинтересовался Господь.
– Ни в коем случае. – Хомяк решительно противился идее остаться в глазах высшей инстанции непоследовательным. – Он, значит, будет стремительно двигаться, а мы должны закрывать на это глаза.
– Не должны, – согласился Господь. – Позвольте поинтересоваться, что вы намерены принять здесь в качестве отправного момента своего обвинения?
– Счастье и мир во всем мире, – незамедлительно отозвался Хомяк. – По крайней мере, в исходной версии создания мира стояло так.
Господь немножко сморщил нос.
– Это похвально, но хотелось бы, чтобы было за что подержаться. Чтобы охватить предложенную вами конструкцию, вам может не хватить нескольких жизней.
– Ничего страшного, – заметил Хомяк. – Придут другие последователи.
– Не дай бог, – сказал Господь. – Я вас спрашиваю еще раз, что вы намерены в данном конкретном случае взять в качестве отправного момента?
– А вы на меня не давите, – ответил Хомяк. – Обвинение намеревается показать, что до тех пор, пока данные экземпляры сохраняют свою подвижность, счастье и мир во всем мире находятся под угрозой.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71277517?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.