Главная страница | Сказки | Питер Пэн и Венди. Дети воды. Ветер в ивах

Питер Пэн и Венди. Дети воды. Ветер в ивах
Кеннет Грэм
Чарльз Кингсли
Джеймс Мэтью Барри
Детская библиотека. Большие книги
Однажды в окно дома семейства Дарлинг влетел мальчик по имени Питер Пэн и позвал Венди и двух её братьев с собой на Нигдешний остров… Так началась история, полная увлекательных приключений, в месте, где дети никогда не взрослеют, в лесах обитают прекрасные феи, а море бороздят свирепые пираты – стоит лишь зазеваться, тут же угодишь к ним в плен!
Книги о Питере Пэне давно покорили сердца миллионов читателей.
Неудивительно, что они были переведены на 70 языков и принесли своему автору Джеймсу Барри вечную славу. «Дети воды» Чарльза Кингсли и «Ветер в ивах» Кеннета Грэма не уступают в сказочности истории о Питере Пэне. Все эти произведения навсегда вошли в список классики мировой литературы и были отмечены престижными премиями и вот наконец собраны под одной обложкой.
По-настоящему волшебными повести получились не только благодаря богатой фантазии авторов, но и великолепным иллюстрациям, выполненным признанными мастерами своего дела – художниками Артуром Рэкхемом, Элис Болингброк Вудворд и Уильямом Хитом Робинсоном.

Джеймс Барри, Чарльз Кингсли, Кеннет Грэм
Питер Пэн и Венди

James Barrie
PETER PAN IN KENSINGTON GARDENS
PETER PAN AND WENDY
Charles Kingsley
THE WATER-BABIES
Kenneth Grahame
THE WIND IN THE WILLOWS
© А. В. Слобожан, перевод, 2024
© И. П. Токмакова (наследник), перевод, 2024
© Н. М. Демурова (наследник), перевод, 2024
© Н. М. Коптюг, перевод, 2024
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2024
Издательство Азбука®

Джеймс Барри
Питер Пэн в Кенсингтонском Саду
Сильвии и Артуру Ллевелин Дэвис, а также их (и моим) мальчикам


Глава первая
Большая прогулка по саду

Вам следует знать, что вы не сможете следить за приключениями Питера Пэна, если не познакомитесь с Кенсингтонским садом. Этот сад находится в Лондоне, где живёт король, и я водил Дэвида туда гулять почти каждый день, если мальчик не слишком капризничал. С одной стороны сад ограничен нескончаемым потоком омнибусов, над которыми ваша няня имеет такую власть, что стоит ей поднять палец, как любой из них немедленно останавливается и вы с няней спокойно переходите на другую сторону улицы. В сад ведут несколько ворот, но вы всегда входите через одни и те же. За ними начинается Большая Аллея, которая настолько же больше всех остальных дорожек, насколько ваш папа больше вас самих. Не могло ли так случиться, размышлял Дэвид, что сначала Большая Аллея была маленькой, но потом росла, росла и наконец стала совсем взрослой и что маленькие дорожки – её дети? Он нарисовал картину, которая немало его позабавила, как Большая Аллея-мама катает маленькую дорожку в коляске.


Если бы я стал показывать все достопримечательности Большой Аллеи, то мы бы не успели даже дойти до них, из-за того что уже надо было бы поворачивать назад, и поэтому я только укажу тростью на дерево Секко, то памятное место, где мальчик по имени Секко потерял один пенни, стал искать его и нашёл два. С тех пор там постоянно ведутся раскопки. Чуть дальше по дороге стоит крошечный деревянный домик, с которым связана одна ужасная история. В этом домике прятался Мармадюк Перри, который капризничал и вёл себя как девчонка три дня подряд и в наказание должен был пройти по Большой Аллее в платье своей сестры. Он спрятался в деревянном домике и согласился выйти оттуда только тогда, когда ему принесли бриджи с карманами.
Затем мы подходим к месту, где Большая Аллея образует Спуск, на котором проводятся все большие гонки. И даже если у вас нет ни малейшего желания бежать, вы всё равно бежите, как только начинается Спуск, такой он покатый. Если вы останавливаетесь на полпути – вы теряетесь, но поскольку как раз неподалёку есть ещё один деревянный домик, Дом Потерявшихся, то вас там и находят. Сбегать по Спуску – чудесное развлечение, но только оно не всегда доступно, потому что в ветреные дни вас в сад не пускают, а вместо вас по Спуску мчатся только опавшие листья. Мало кто умеет забавляться так, как опавший лист.
Продолжая идти по Большой Аллее, справа мы увидим Тропу Малышей, на которой так много колясок, что если бы няни только разрешили по ним прыгать, то можно было бы перебраться с одной стороны тропы на другую, не касаясь земли.
Ну а теперь мы у колодца Святого Говора, в котором воды было до самого верху, когда в него упал Мальком Смелый. Он был мамин любимец и разрешал ей обнимать себя на людях, потому что она была вдовой, но больше всего на свете любил путешествия и обожал играть с трубочистом, который убил множество медведей. Трубочиста звали Копоти, а как-то раз, когда они играли у колодца, Мальком упал в него и непременно утонул бы, если бы Копоти не нырнул следом и не вытащил мальчика. Вода смыла с трубочиста копоть, и он оказался пропавшим отцом Малькома. С тех пор Мальком больше не разрешал маме обнимать себя.


А теперь я расскажу о Круглом Пруде, который приводит в действие весь механизм сада. Пруд круглый потому, что он расположен в самом центре сада, и как только вы до него доходите, у вас пропадает всякое желание идти дальше. Круглый Пруд – это не Большая Аллея, и возле него вести себя всё время примерно – невозможно, как бы вы ни старались: дело в том, что сперва вы забываете, как надо себя вести, а когда вспоминаете, то уже так сильно забрызганы, что беречься дальше не имеет ни малейшего смысла. Кое-кто из взрослых пускает в Круглом Пруду лодки, причём такие большие, что их привозят на тележках. Иногда для этого используют детские коляски, и тогда ребёнку приходится идти пешком. Так что если в саду вам встретится малыш с кривыми ножками, знайте: ему пришлось пойти раньше срока потому, что коляска была нужна его отцу.


Вы мечтаете о паруснике, который можно было бы пускать в пруду, и в конце концов дядя дарит вам его. Как чудесно нести парусник к пруду в первый раз, обсуждать его достоинства с теми мальчишками, у которых нет дяди! Вскоре, однако, вы предпочтёте оставлять парусник дома, потому что самое приятное занятие на пруду – это пускать кораблики-деревяшки. На земле это обыкновенная деревяшка, отсюда и его название, но стоит вам опустить эту деревяшку в воду и взять в руки бечёвку, как она превращается в настоящий корабль. Вы идёте по берегу, таща его на бечёвке, и видите, как на его палубе появляются крошечные матросы, как паруса словно по волшебству надуваются и наполняются ветром. В бурные ночи вы отводите корабль в укромные бухточки, неизвестные величественным яхтам, но ночи кончаются быстро, и вот наш щеголеватый корабль снова ставит нос по ветру, киты снова пускают фонтаны, и вы скользите над затопленными городами, отбиваетесь от пиратов, бросаете якорь у коралловых островов. И всё это время вы остаётесь один, потому что вдвоём на Круглом Пруду трудно отважиться уплыть далеко, и хотя в течение всего плавания вы можете разговаривать сам с собой, отдавая приказания и тут же их выполняя, вы совершенно забываете и о том, когда надо идти домой, и где вы побывали, и какие ветры надували ваши паруса; можно сказать, что ваше сокровище скрыто в вашем трюме, который, возможно, будет открыт каким-нибудь другим мальчиком много лет спустя.


А вот в трюме у парусников пусто. Разве они навевали хоть кому-то воспоминания о золотых днях детства? О нет, вы вспоминаете совсем не о них, а о кораблях-деревяшках. Парусники – это игрушки, а их владельцы – неопытные салажата. Единственное, на что они способны, – это плавать по пруду взад-вперёд, тогда как деревяшка плавает по морям. О вы, обладатели парусников, вы, думающие, что все мы только и делаем, что восхищаемся вами, знайте же, что ваши суда могут здесь быть, а могут не быть, и будь они все до одного перевёрнуты и потоплены утками, всё равно Круглый Пруд ничего не потеряет.
Тропинки, как дети, тоже отовсюду сбегают к пруду. Одни из них – это обычные, специально проложенные тропинки, с перилами по обеим сторонам, зато другие – это тропинки-бродяги, то широкие, то настолько узкие, что вы можете легко встать над любой, расставив ноги, и пропустить её под собой. Зовут их Тропинки, Которые Проложили Себя Сами, и Дэвиду страшно хотелось посмотреть, как они это делают. Но, подобно всем прочим удивительным событиям, происходящим в саду, это случается, как мы убедились, по ночам, когда ворота закрываются. И ещё мы решили, что тропинки прокладывают себя сами потому, что для них это единственная возможность добраться до Круглого Пруда.




Недалеко отсюда начинается Серпентин. Это красивое озеро. И на дне его растёт затонувший лес. Если с берега заглянуть в озеро, то можно увидеть деревья, растущие верхушками вниз, а ночью, говорят, даже потонувшие звёзды. Если это правда, то их видит Питер Пэн, когда он плывёт по озеру в Дроздином Гнезде. В саду находится не всё озеро: большая его часть уходит далеко за мост, туда, где расположен остров, на котором родятся птицы, которые впоследствии должны стать мальчиками и девочками. Ни один настоящий человек, кроме Питера Пэна – а он лишь наполовину человек, – не может ступить на этот остров, зато каждый может написать на листке бумажки, кого он хочет (мальчика или девочку, блондина или брюнета), сделать из этого листка кораблик и пустить его на воду. К вечеру он достигнет острова Питера Пэна.



Глава вторая
Питер Пэн

Если вы спросите свою маму, знала ли она о Питере Пэне, когда была маленькой, она ответит: «Ну конечно, милый», а если вы спросите её, ездил ли Питер Пэн в те дни на козле, она ответит: «Ну что за глупый вопрос! Конечно ездил!» Если вы затем спросите бабушку, знала ли она о Питере Пэне, когда была маленькой, она тоже ответит: «Конечно знала», но если вы её спросите, ездил ли он тогда на козле, она ответит, что никогда не слышала, что у него есть козёл. Может быть, она просто забыла, как забывает иногда твоё имя и зовёт тебя Милдред, хотя так зовут твою маму. Вряд ли, однако, можно забыть такую важную деталь, как козёл. Поэтому вы вправе утверждать, что, когда бабушка была маленькой, никакого козла у Питера Пэна не было. Это говорит о том, что, рассказывая историю Питера Пэна, начинать с козла, как делает большинство людей, так же глупо, как надевать сперва пиджак, а потом жилет.
Конечно, это говорит ещё и о том, что Питер никак не младше вашей бабушки, но поскольку возраст его уже давно не меняется, то это не имеет ни малейшего значения. Ему всегда будет одна неделя, и хотя он родился много лет назад, дня рождения у него ни разу не было и навряд ли когда-нибудь будет. Дело в том, что, когда Питеру исполнилось семь дней, ему расхотелось быть человеком. Он убежал через окно и полетел обратно в Кенсингтонский сад.
Если вы думаете, что Питер Пэн был единственным ребёнком, который хотел убежать, то это говорит лишь о том, что вы совсем забыли первые дни вашей жизни. Дэвид, например, впервые услышав историю о Питере Пэне, стал меня уверять, что он никогда не пытался убежать. Когда же я попросил его поднапрячь свою память, сжав кулаками виски, и он сдавил голову крепко, а потом ещё крепче, то вспомнил своё младенческое желание вернуться в кроны деревьев. За этим воспоминанием пришли и другие: как он лежал в кроватке, собираясь улизнуть, лишь только его мама заснёт, или как однажды она поймала его у самого дымохода. Все дети могли бы вспомнить что-нибудь похожее, если бы только покрепче прижали кулаки к вискам, ведь прежде чем стать людьми, они были птицами. Поэтому неудивительно, что первые недели они немного диковаты и у них чешутся лопатки, где ещё недавно были крылья. Так говорит Дэвид.
Теперь мне следует сказать о том, как создавалась эта история. Сначала я рассказывал её Дэвиду, потом он рассказывал мне (причём мы договорились, что его история не будет повторять мою), потом снова я, на этот раз с его добавлениями, и так далее. Сейчас уже невозможно определить, чья же она на самом деле – его или моя. В этой истории о Питере Пэне само повествование и большая часть назидательных отступлений – мои, хотя и не все, ведь ребёнок тоже может быть настоящим моралистом, зато все интересные факты об обычаях и привычках младенцев, находящихся ещё в облике птиц, – в основном воспоминания Дэвида, которые пришли к нему, когда он поднапрягся и крепко сжал виски кулаками.


Итак, Питер Пэн убежал через окно, на котором не было решётки. Стоя на карнизе, он увидел вдалеке верхушки деревьев – это, конечно же, был Кенсингтонский сад, – а увидев их, совершенно забыл, что теперь он – младенец в ночной сорочке, и полетел прямо туда над крышами домов. Просто поразительно, что ему удалось лететь без крыльев, но лопатки сильно зудели, и возможно… возможно, мы все смогли бы взлететь, если бы мы также не сомневались в своей способности к этому, как не сомневался в тот вечер храбрый Питер.
Он весело опустился на траву неподалёку от озера Серпентин и прежде всего лёг на спину и стал болтать ногами в воздухе. Он совсем забыл, что уже успел стать человеком, и считал себя настоящей птицей, то есть таким, каким он был ещё неделю назад, и когда ему не удалось поймать мошку, он не мог понять, что неудача постигла его потому, что он пытался схватить мошку рукой, чего настоящая птица не делает. Однако он понял, что, должно быть, наступил Запретный Час, поскольку кругом было множество фей. Впрочем, они были слишком заняты, чтобы обращать на него внимание. Феи готовили еду, носили воду, доили коров и занимались прочими подобными делами. При виде вёдер с водой Питера охватила жажда, и он полетел к Круглому Пруду попить. Он наклонился и окунул в воду клюв, вернее, то, что, по его мнению, было клювом. На самом же деле он опустил в воду свой нос, поэтому неудивительно, что напиться ему не удалось и жажда не утихла. Потом он попробовал попить из лужи, но только шлёпнулся в неё. Когда настоящая птица шлёпается в воду, она расправляет крылышки и чистит их клювом, но Питер никак не мог вспомнить, что же именно полагается сделать, и с недовольным видом отправился спать на ветку бука, который растёт около Тропы Малышей.
Поначалу Питеру было нелегко держать равновесие на ветке, но постепенно он вспомнил, как это делается, и заснул. Проснулся он задолго до рассвета, дрожа от холода и повторяя про себя: «Что-то мне не припомнить такой холодной ночи». Ему, конечно, приходилось бывать на улице и в более холодную погоду, но тогда он был птицей, а ведь всем известно, что, если птице ночь кажется тёплой, для малыша в одной ночной сорочке она достаточно холодна.


К тому же Питера стало беспокоить какое-то непонятное ощущение, будто ему заложило всю голову. Он услышал громкие звуки и стал вертеть головой, прислушиваясь. На самом деле это было его собственное сопение. Ему чего-то очень хотелось, но он никак не мог понять, чего именно. А хотелось ему, чтобы мама высморкала его нос, однако это не пришло ему в голову. И Питер решил обратиться к феям, чтобы те ему объяснили, что с ним происходит. Говорят, они многое знают.


Как раз в это время по Тропе Малышей, обняв друг дружку за талию, прогуливались две феи, и Питер спрыгнул с дерева, чтобы обратиться к ним. У фей бывают свои ссоры с птицами, но на вежливый вопрос они обычно отвечают вежливо, и поэтому Питер очень разозлился, когда при его появлении они пустились наутёк. Ещё одна фея, которая, развалившись на скамейке, изучала обронённую человеком почтовую марку, вскочила, услышав голос Питера, и в испуге спряталась за тюльпаном.
К немалому смущению Питера, он обнаружил, что все феи от него убегают. Несколько эльфов-дровосеков, которые спиливали гриб-поганку, удрали, побросав все инструменты. Молочница перевернула бидон и спряталась в нём. Вскоре весь сад был в панике. Феи толпами носились взад-вперёд по дорожкам, спрашивая друг друга, кто же из них испугался; огни в домах были потушены, двери забаррикадированы, а со стороны дворца Королевы Маб доносилась барабанная дробь, возвещавшая о выступлении королевской гвардии. По Большой Аллее двигался отряд улан, вооружённых листьями остролиста, которыми они кололи врагов. Со всех сторон Питер слышал крики маленького народца, что в саду после Запретного Часа остался человек, но ему ни на секунду не приходило в голову, что это говорят о нём. Ему всё сильней закладывало уши и нос, и всё сильней томило желание узнать, что же именно ему хочется сделать, но напрасно он пытался получить у фей ответ на столь важный для него вопрос – эти робкие создания убегали от него прочь, и даже уланы, к которым он хотел подойти у Спуска, быстро свернули на боковую аллею, притворившись, что видят его там. Потеряв надежду поговорить с феями, Питер решил обратиться к птицам, но вдруг вспомнил, что, когда он опустился на ветку бука, все птицы, сидевшие на дереве, улетели. Тогда это его не взволновало, сейчас же он ясно понял, что это значило. Все живые существа сторонились его! Бедный Питер Пэн! Он опустился на землю и заплакал, но даже сейчас не подумал, что для птицы он сидит абсолютно неправильно. Впрочем, для него это было только к счастью, ведь иначе он навсегда потерял бы веру в то, что он способен летать, а стоит хоть раз потерять эту веру, и вы никогда больше не сможете полететь. Причина того, что птицы могут летать, а мы – нет, очень проста: птицы верят, что они могут, и вера даёт им крылья.


До острова на озере Серпентин можно добраться только по воздуху, потому что лодкам людей запрещено там приставать, и, кроме того, вокруг всего острова из воды торчат шесты, на которых днём и ночью сидят птицы-часовые. Именно к этому острову и полетел Питер, чтобы поведать о своих горестях старому ворону Соломону. Опустившись на остров, Питер почувствовал облегчение и приободрился оттого, что наконец-то вернулся домой – так называют птицы свой остров. Все его обитатели, включая часовых, спали. Не спал один Соломон, который сидел, широко раскрыв один глаз. Он спокойно выслушал рассказ о злоключениях Питера и объяснил их причину.
– Посмотри на свою ночную сорочку, если не веришь, – сказал Соломон. Питер долго рассматривал свою одежду, потом взглянул на спящих птиц: на них ничего не было. – А какие пальцы у тебя на ногах: большие (как у птиц) или маленькие? – с некоторой жестокостью спросил Соломон, и Питер с ужасом увидел, что пальцы у него совсем крошечные. Потрясение было настолько велико, что даже насморк у него прошёл. – Распуши перья, – продолжал беспощадный ворон, и Питер стал изо всех сил стараться распушить перья, но не мог – ведь перьев у него не было. Весь дрожа, он встал на ноги и, впервые с тех пор, как стоял на карнизе, подумал об одной женщине, которая когда-то очень его любила.
– Пожалуй, я вернусь к маме, – неуверенно сказал он.
– Счастливого пути, – сказал старый ворон, как-то странно посмотрев на Питера.
Питер колебался.
– Чего же ты ждёшь? – вежливо спросил Соломон.


– Но ведь я ещё могу, – хриплым голосом спросил Питер, – ещё могу летать?
Дело в том, что он потерял веру.
– Бедняга, – пожалел его ворон, который в глубине души вовсе не был жесток. – Ты до конца жизни не будешь ни тем ни другим, ни птицей, ни человеком, и никогда больше не поднимешься в воздух, даже в самые ветреные дни. Ты будешь жить всегда здесь, на острове.
– И не смогу бывать даже в Кенсингтонском саду? – грустно спросил Питер.
– А как ты собираешься туда добраться? – поинтересовался Соломон. Он, однако, отнёсся к Питеру с большой добротой и пообещал обучить его всем птичьим повадкам, насколько Питер со своим неуклюжим телом сможет их перенять.
– Так я не буду обычным человеком? – спросил Питер.
– Нет.
– И я не буду настоящей птицей?
– Нет.
– А кем же я буду?
– Ты будешь Серединкой на Половинку, – ответил Соломон, и, видно, он действительно был мудрым вороном, потому что так всё и вышло.
Птицы на острове так и не привыкли к Питеру. Его причуды постоянно их раздражали, хотя не он был младше их, а они младше его. Каждый день из яиц вылуплялись всё новые и новые птицы и сразу начинали смеяться над Питером. Вскоре они улетали, чтобы стать человеческими младенцами, а из яиц вылуплялись новые, и так продолжалось вечно. Хитрые птицы-мамы, когда им надоедало высиживать своих птенцов, придумали, как заставить их проклюнуть яйца и появиться на свет раньше положенного срока: они просто шептали им, что сейчас самый удобный момент поглядеть, как Питер моется, пьёт или ест. Тысячи птиц собирались вокруг Питера каждый день посмотреть, как он всё это делает, точно так же как вы смотрите на павлинов, и прыгали от восторга, когда Питер руками хватал кусочки хлеба, которые они ему кидали, вместо того чтобы делать это как положено, то есть ртом. Еду для Питера по распоряжению Соломона птицы приносили из Кенсингтонского сада. Питер наотрез отказался есть червяков и мошек (что, по мнению птиц, было очень глупо), и поэтому они приносили ему в клювах кусочки хлеба. Так что если вы увидите, как птица тащит куда-то большую корку, не кричите ей вслед: «Жадина! Жадина!», как вы обычно делаете, поскольку, по всей вероятности, она несёт её Питеру Пэну.
Ночную сорочку Питер больше не носил. Дело в том, что птицы постоянно выпрашивали из неё кусочки, чтобы застилать гнёзда, а Питер, который был по природе очень добрым, не мог им отказать, поэтому, послушавшись совета Соломона, он спрятал то, что от неё осталось. Но и оставаясь совершенно нагим, Питер не страдал ни от холода, ни от уныния, как можно было бы подумать. Обычно он много резвился и веселился, и объяснялось это тем, что Соломон сдержал своё обещание и обучил Питера многим птичьим повадкам. Например, быть всем довольным, всегда делать что-нибудь нужное и считать, что работа имеет огромнейшее значение. Питер научился очень ловко помогать птицам строить гнёзда. Вскоре он уже мог строить лучше лесного голубя и почти так же хорошо, как чёрный дрозд, хотя вьюрка его мастерство и не удовлетворяло. Кроме того, Питер выкапывал рядом с гнёздами замечательные ямки для воды и пальцами вырывал из земли червяков для птенцов. Ещё он научился птичьему языку, по запаху отличал восточный ветер от западного, мог видеть, как растёт трава, и слышать, как под корой дерева ползают букашки. Но самое главное, чему научил Питера Соломон, – быть довольным и счастливым. Все птицы счастливы, если только вы не разоряете их гнёзда, и поскольку другого состояния чувств Соломон не знал, ему было нетрудно научить этому Питера.


Сердце Питера настолько переполнялось счастьем, что ему хотелось петь дни напролёт, петь от избытка радости, как птицы. Однако наполовину он оставался человеком, ему был нужен инструмент, на котором он мог бы играть. Поэтому он смастерил себе из тростника дудочку и частенько сидел весь вечер на берегу острова, стараясь подражать шелесту травы или журчанию воды. Он сгребал пригоршни лунного света и превращал его в музыку, отчего дудочка пела так чудесно, что даже птицы бывали сбиты с толку и спрашивали друг друга: «Это рыба резвится в озере или Питер своей игрой подражает резвящейся рыбе?» Иногда он играл рождения птицы, и тогда птицы-мамы поворачивались в гнёздах и смотрели, не появились ли птенцы.
Если вы в саду частый гость, то, наверное, знаете каштан у моста, который всегда зацветает раньше других каштанов, но, скорее всего, вам неизвестно, почему это происходит. Дело в том, что Питер, тоскующий по лету, играет на дудочке его приход, и каштан, который растёт ближе других деревьев к острову, где играет Питер, слышит его игру и верит, что лето уже настало.
Иногда, когда Питер сидел на берегу, негромко наигрывая на дудочке, его охватывали грустные мысли, отчего музыка тоже становилась грустной. А грустил он потому, что никак не мог добраться до сада, хотя тот виднелся под аркой моста. Питер знал, что ему никогда не бывать настоящим человеком, да вряд ли он и хотел им стать, но как он жаждал играть в те же игры, в какие играют все остальные дети, а лучшее место для игр, конечно же, Кенсингтонский сад. Птицы рассказывали Питеру, как играют мальчики и девочки, и слёзы сожаления навёртывались ему на глаза.
Может быть, вы спросите: почему он не переплыл озеро? Я вам отвечу: он не умел плавать. Ему очень хотелось узнать, как это делается, но на всём острове об этом знали только утки, а они были такие бестолковые. Они бы и рады были научить его, но все их объяснения сводились лишь к одному: «Вот так ты садишься на воду и вот так от неё отталкиваешься». Питер неоднократно пытался проделать всё сначала, но всякий раз уходил под воду раньше, чем успевал от неё оттолкнуться. Главное, что ему надо было узнать, – это как сидеть на воде и не тонуть, но утки лишь твердили, что столь элементарную вещь объяснить невозможно. Иногда к острову подплывали лебеди, и тогда Питер был готов отдать им весь хлеб, лишь бы они ответили, как сидеть на воде, но как только эти злобные создания все съедали, они шипели на Питера и уплывали.
Однажды он совсем поверил, что нашёл способ добраться до сада. Удивительный белый предмет, похожий на улетевшую газету, парил в небе над островом и вдруг как-то странно дёрнулся и перекувырнулся несколько раз подряд, словно птица, которой подбили крыло. Питер даже спрятался от испуга, но ему объяснили, что это всего лишь игрушка – воздушный змей и что он, должно быть, вырвал верёвку из рук какого-то мальчика и взмыл ввысь.
После этого Питер так сильно полюбил змея, что даже во сне клал на него руку. Птицы стали над ним смеяться, а по-моему, это была милая и трогательная картина, ведь Питер любил его за то, что тот принадлежал настоящему мальчику.
Хотя птицы и не одобряли этой привязанности Питера, те из них, кто постарше, относились к нему с благодарностью за то, что он ухаживал за их неоперившимися птенцами, когда те болели краснухой. Поэтому они предложили показать, как птицы могут запускать змея. Шесть из них взяли в клюв конец верёвки и поднялись в воздух, а вслед за ними, к изумлению Питера, полетел и змей, да ещё поднялся выше их.
– Ещё раз! – крикнул Питер, и птицы, существа по природе своей добрые, запускали змея несколько раз подряд, и после каждого запуска вместо благодарности Питер кричал одно и то же: «Ещё! Ещё раз!», что показывает, насколько прочно укоренились в нём мальчишеские привычки.
Наконец его храброе сердце переполнилось желанием осуществить один дерзкий план. Питер попросил птиц запустить змея ещё раз, чтобы самому прицепиться к его хвосту. На этот раз верёвку потянуло сто птиц, а Питер прицепился к змею, собираясь разжать руки, когда будет над садом. Змей, однако, развалился на куски ещё над озером, а Питер несомненно утонул бы, если бы не успел ухватиться за двух возмущённых лебедей и не заставил их отнести его на остров. После этого случая птицы заявили, что больше они не будут участвовать в столь безумной затее.




В конце концов Питер всё же сумел добраться до сада с помощью кораблика, который пустил Шелли, о чём я вам сейчас и расскажу.



Глава третья
Дроздиное гнездо

Шелли был молодым джентльменом и настолько не взрослым, насколько это возможно. Он был поэтом, а поэты никогда не бывают по-настоящему взрослыми. Они презирают деньги, кроме тех, что необходимы на сегодняшний день, а у Шелли были деньги и на сегодня, и ещё пять фунтов сверх того. И вот, прогуливаясь по Кенсингтонскому саду, Шелли сделал кораблик из пятифунтовой банкноты и пустил его в озеро Серпентин.
К вечеру кораблик достиг острова, и стрижи принесли его к Соломону, который сначала принял его за обычное послание от какой-нибудь женщины, в котором она просила Соломона прислать ей хорошенького ребёнка. Когда Соломон развернул кораблик, пущенный Шелли, он был совершенно сбит с толку и собрал на совет своих помощников, которые, обойдя вокруг странной бумажки и как следует рассмотрев её, сошлись на том, что это послание какого-то жадного человека, который хочет сразу пятерых. Они так решили потому, что на бумажке стояла крупная цифра пять.
– Какая-то ерунда! – крикнул, рассердившись, Соломон и отдал бумажку Питеру, потому что всякие бесполезные предметы, которые волны выбрасывали на остров, обычно отдавались Питеру для игры.
Однако с этой ценной бумажкой Питер играть не стал, – он был очень наблюдательным малышом в ту неделю, которую провёл дома, и теперь сразу узнал, что это. Питер решил, что, располагая такой значительной суммой, он сможет наконец попытаться достичь Кенсингтонского сада. Он стал обдумывать все возможные способы и остановился (и очень мудро, на мой взгляд) на лучшем. Но сначала он должен был объявить птицам об истинной стоимости кораблика, и хотя они были слишком честны, чтобы требовать свой подарок назад, Питер видел, что им стало досадно. Они бросали такие мрачные взгляды на Соломона, который весьма гордился своей мудростью, что тот улетел на дальний конец острова и, сильно удручённый, сидел там, сунув голову под крыло. Питер хорошо знал, что без содействия Соломона на острове нельзя будет ничего добиться, и поэтому последовал за ним и постарался подбодрить.


Однако, чтобы завоевать расположение своего влиятельного друга, Питер этим не ограничился. Надо сказать, что Соломон отнюдь не собирался оставаться на своём посту до самой смерти, а хотел со временем уйти на покой и посвятить лучшие годы своей старости беззаботной жизни на некоем тисовом пеньке в Кенсингтонском саду, который ему особо приглянулся. Для этого он уже долгие годы понемногу делал запасы в своём чулке. Чулок, принадлежавший какому-то человеку, когда-то выбросило на берег, и ко времени, о котором я рассказываю, в нём уже было сто восемьдесят крошек, тридцать четыре ореха, шестнадцать хлебных корок, стирательная резинка и шнурок от ботинка. По подсчётам Соломона, он мог бы уйти на покой и иметь обеспеченную старость, когда чулок наполнится. Сейчас Питер дал Соломону один фунт. Он отрезал его от своей банкноты острой палочкой.
После этого Соломон навеки стал Питеру другом, и, посовещавшись, они позвали к себе дроздов. Скоро вы поймёте, почему приглашение получили одни дрозды.


Идея, предложенная на суд дроздов, принадлежала Питеру, хотя говорил в основном Соломон (он быстро раздражался, если говорили другие). Начал он с того, что выразил своё восхищение мастерством и изобретательностью, которые дрозды проявляют при постройке гнёзд. Птицы всё время спорят о лучшем способе постройки гнёзд, и поэтому такое начало сразу привело дроздов в хорошее расположение духа. Другие птицы, продолжал Соломон, не выкладывают свои гнёзда глиной, в результате чего они не держат воду. Соломон гордо вскинул голову, словно привёл неопровержимый довод, но тут явившаяся на эту встречу без приглашения полёвка крикнула: «Гнёзда строят, чтобы в них держать яйца, а не воду», после чего дрозды приуныли, а Соломон настолько растерялся, что несколько раз глотнул воды.
– А вспомни, – произнёс он наконец, – какими тёплыми становятся гнёзда от глины.
– А ты вспомни, – возразила полёвка, – что, когда в такое гнездо попадает вода, ей из него не уйти, и все ваши птенчики потонут.
Дрозды взглядом молили Соломона ответить на это чем-нибудь сокрушающим, но он опять растерялся.
– Сделай ещё глоток, – нахально посоветовала полёвка. Её звали Кейт, а все, кто носит такое имя, ужасно дерзки на язык.
Соломон и впрямь сделал ещё глоток, и это воодушевило его.
– Твоё гнездо, – заявил он, – если его поставить на воду, намокнет и развалится на куски, а дроздиное останется сухим, как спина лебедя.
Дрозды зааплодировали! Теперь-то они знали, почему они выкладывали гнёзда глиной, и когда полёвка выкрикнула: «Мы никогда не ставим свои гнёзда на воду!», они сделали то, что им следовало сделать с самого начала, – просто выпроводили её с собрания, которое после этого пошло как по маслу. Соломон объявил дроздам, с какой целью они собрались все вместе: их юный друг, Питер Пэн, желает, как все хорошо знают, пересечь озеро и добраться до Кенсингтонского сада, и он предлагает им помочь ему построить лодку.
Услышав это, дрозды заёрзали от беспокойства, отчего Питер Пэн стал опасаться за судьбу своего плана.
Соломон поспешил разъяснить, что он вовсе не имел в виду те неуклюжие лодки, какими пользуются люди, – нет, эта лодка должна быть простым дроздиным гнездом, только достаточно большим, чтобы выдержать Питера.
Но дрозды оставались мрачными, и сомнения Питера не рассеивались.
– Мы очень заняты, – ворчали дрозды, – а работа предстоит большая.
– Большая, – согласился Соломон, – и, конечно же, Питер не позволит вам работать на него за просто так. Вы должны помнить, что в данный момент он обладает значительными средствами, и вы будете получать такую зарплату, какую не получали ещё ни разу в жизни. Питер Пэн уполномочил меня сообщить вам, что он будет платить каждому по шесть пенсов в день.
Тут все дрозды запрыгали от радости, и в тот же день началось знаменитое Строительство Лодки. Обычные дела были заброшены. В это время года дрозды должны создавать семью и строить гнёзда, но все они строили только одно большое гнездо, так что скоро Соломону стало не хватать дроздов для удовлетворения запросов с земли. Из дроздов получаются пухленькие, довольно жадные карапузы, которые быстро задыхаются при ходьбе, но превосходно смотрятся в колясках, а женщины очень часто просят именно таких. Как вы думаете, что сделал Соломон? Он послал за ласточками, живущими под коньками крыш, и приказал им откладывать яйца в старые дроздиные гнёзда, а потом рассылал родившихся птенцов с уверениями, что они и есть настоящие дрозды! Позднее на острове этот год назвали годом ласточек, и если в саду вы встретите взрослых людей, которые пыхтят и отдуваются, словно считают себя более солидными, чем они есть на самом деле, то почти наверняка они родились в этот год. Спросите у них сами.
Питер был хозяин своему слову и платил своим работникам каждый вечер. Они рядами сидели на ветвях, учтиво ожидая, пока он нарежет из своей пятифунтовой банкноты полоски по шесть пенсов, после чего Питер выкрикивал по списку имена, и каждая птица, услышав своё имя, слетала вниз и получала шесть пенсов. Зрелище, наверно, было замечательное.
И вот наконец после многих месяцев работы лодка была построена. О, вам не представить себе радость Питера, когда он увидел, как с каждым днём дроздиное гнездо становилось всё больше и больше! С самого начала строительства он спал рядом с гнездом и, просыпаясь, часто шептал ему нежные слова, а когда гнездо выложили глиной и глина высохла, он стал спать прямо в нём. Он до сих пор спит в гнезде, сворачиваясь очаровательным клубочком, потому что устроиться в нём с некоторым удобством он мог, только свернувшись, как котёнок. Изнутри гнездо – тёмно-коричневое, зато снаружи – зелёное, так как оно сплетено из травинок и веточек, а когда они засыхают или вянут, то их заменяют новыми. Кроме того, то тут, то там попадаются пёрышки, которые выпали у дроздов во время работы.
Остальные птицы испытывали самую жгучую зависть. Одни из них пророчили, что лодка будет неустойчива, – но она сохраняла равновесие замечательно, другие говорили, что она будет протекать, но сквозь её стенки не просачивалось ни одной капли воды. Потом они сказали, что у Питера нет вёсел, чем привели дроздов в сильное замешательство, но Питер ответил, что вёсла ему не нужны, поскольку у него имеется парус, который был не что иное, как его ночная сорочка, и надо сказать, парус из неё получился на славу. В ту же ночь – к счастью, луна была полной – Питер взошёл на свой ковчег, как сказал бы капитан Фрэнсис Претти, и отчалил от острова. Прежде всего, сам не зная почему, он посмотрел вверх, прижав руки к груди, а потом устремил взгляд на запад.


Питер обещал дроздам для начала проделать несколько коротких путешествий, взяв их в качестве проводников, но, едва заметив вдали Кенсингтонский сад, манящий его из проёма моста, он не мог больше ждать ни минуты. Лицо его горело, но он ни разу не оглянулся, его маленькую грудь переполняла радость, которая прогнала былые опасения. Разве Питер был менее отважен, чем английские мореплаватели, идущие на запад навстречу Неведомому?
Сначала лодку носило по кругу, и Питер вернулся к тому же месту, от которого он начал своё путешествие, после чего он убавил парус, оторвав один из рукавов рубашки, и тут же был подхвачен ветром противоположного направления, что грозило ему неисчислимыми бедствиями. Тогда он свернул парус, и его отнесло к дальнему берегу, где вставали тёмные тени опасностей, о которых он мог лишь смутно догадываться, а там снова развернул свою ночную сорочку и стал медленно удаляться от того гиблого места, пока наконец его парус не поймал ветер, который понёс его в нужном направлении, причём с такой бешеной скоростью, что Питер чуть не разбился о мост. Чудом избежав столкновения, судёнышко миновало мост, и, к неописуемой радости Питера, его взору открылась восхитительная панорама сада. Однако, сделав попытку бросить якорь, которым служил обыкновенный камень, привязанный к верёвке от воздушного змея, Питер не достал дна и был вынужден держаться на некотором расстоянии от берега. Выбирая место высадки, он напоролся на затопленный риф, и силой удара его вышвырнуло за борт, но, находясь на волосок от гибели, он сумел уцепиться за борт судёнышка и вскарабкаться обратно. Тут поднялся страшный шторм, волны падали с таким грохотом, какого Питер никогда ещё не слышал, его швыряло во все стороны, а пальцы закоченели настолько, что их было не согнуть. В конце концов, избежав и этих опасностей, Питер благополучно вошёл в маленькую бухточку, и его лодка мирно закачалась на волнах.


Тем не менее на берегу Питера поджидали новые неприятности, ибо, совершив попытку высадиться, он увидел множество крошечных человечков, которые выстроились на берегу, чтобы помешать его намерению. Они пронзительно кричали, чтобы он убирался прочь, так как Запретный Час давно наступил. И их крики сопровождались угрожающим размахиванием остролистом; а несколько человечков несли стрелу, которую какой-то мальчик забыл в саду, – они собирались использовать её как таран.
Тогда Питер, узнавший в них фей, крикнул им в ответ, что он не обычный человек и не собирается причинять им никакого беспокойства, а, напротив, хочет стать их другом, что он нашёл замечательную бухту и не намерен покидать её, и ещё предупредил, чтобы они готовились к возможным последствиям, если нападут на него.
С этими словами Питер храбро спрыгнул на берег, и феи окружили его со всех сторон с намерением убить, но вдруг среди них поднялся сильный плач – это феи-женщины, которых было много в толпе, увидели детскую сорочку, приспособленную вместо паруса, и сразу прониклись к Питеру любовью. Они громко сетовали, что коленки у них слишком малы, чтобы его на них усадить, – я не могу дать этому никакого объяснения, так уж у женщин водится. Теперь и мужчины-эльфы, видя поведение женщин, чей ум они высоко ценили, вложили оружие в ножны и вежливо проводили Питера к своей королеве, которая пожаловала его пожизненным правом бывать в саду после наступления Запретного Часа: отныне он мог разгуливать где пожелает, а все феи получили указание всячески ему содействовать.
Таким было первое путешествие Питера в сад, и по несколько старомодному языку нашего рассказа вы можете заключить, что произошло это давным-давно. Но Питер не становится старше, и если бы мы сегодня вечером могли посмотреть, как он проплывает под мостом (чего мы, естественно, не можем), то, смею утверждать, мы бы увидели, как он плывёт в дроздином гнезде под парусом из ночной сорочки или же гребёт веслом в нашу сторону. Плывя под парусом, он садится, гребя веслом – встаёт. Несколько позже я расскажу вам, как он достал это весло.
Задолго до того времени, как ворота сада открываются, Питер проскальзывает обратно на остров, потому что люди не должны его видеть (для этого в нём слишком мало человеческого). Впрочем, ему и ночью хватает времени для игр. Играет он так же, как и настоящие дети, – по крайней мере, он так считает. На самом же деле играет он часто неправильно, и это – самое трогательное в Питере.
Видите ли, объяснить Питеру, как играют дети, некому, поскольку все феи, как правило, до вечера прячутся и поэтому ничего об этом не знают, а птицы, хотя и делают вид, будто им многое известно, могут поведать удивительно мало, когда приходит пора рассказывать. Они все правильно показали ему, как играют в прятки, и Питер часто играл сам с собой, но даже утки не могли объяснить, почему пруд так притягивает мальчишек. К вечеру утки забывали всё, что происходило днём, и помнили только, сколько кусочков кекса они проглотили. Утки – нудные создания, которые всё время жалуются, что нынче кексы уже не те, что были во времена их молодости.


Теперь вам понятно, почему Питеру приходилось многое додумывать самому? Он часто играл в кораблики на Круглом Пруду, но корабликом ему служили ворота от крокета, которые он нашёл в траве. Конечно же, он никогда не видел таких ворот и не знал, как с ними играть, поэтому и решил, что ими играют в кораблики. Эти ворота сразу же тонули, и Питеру приходилось лезть за ними в воду, лишь изредка ему удавалось протащить их по водной глади, и тогда он с гордостью думал, что догадался, как мальчики играют с воротами.
В другой раз, найдя детское ведёрко, Питер решил, что в нём сидят, и с таким упорством пытался устроиться там, что с великим трудом сумел из него выбраться. Ещё он нашёл воздушный шар, который прыгал по Спуску, словно играя сам с собой, и после захватывающей погони поймал его. Питер, однако, принял его за мяч, а поскольку синица по имени Дженни сказала, что мальчики поддают мяч ногой, он и ударил по нему. Больше он воздушного шара не видел.
Возможно, самой замечательной из всех найденных им игрушек была детская коляска. Она стояла под липой, рядом со входом в Зимний Дворец Королевы Фей, который окружают семь испанских каштанов. Питер подходил к ней с опаской, ведь птицы ни разу не упоминали ни о чём подобном. На тот случай, если коляска окажется живым существом, Питер вежливо к ней обратился, а затем, не получив ответа, подошёл поближе и осторожно до неё дотронулся. Он её легонько толкнул, и она побежала от него, отчего он подумал, что, наверно, она всё-таки живая. Впрочем, он не испугался – ведь она бежала от него – и, протянув руку, потянул её к себе. Однако на этот раз она побежала на него, и это настолько его ужаснуло, что он перепрыгнул через перила и стремглав помчался к своей лодке. Всё же не надо думать, что Питер был трусом, потому что на следующий вечер он вернулся к тому же месту, держа в одной руке корочку хлеба, а в другой – палку, но коляски там уже не было. Больше он колясок не встречал. Я обещал рассказать вам о его весле. Это была детская лопатка, которую Питер нашёл около колодца Святого Говора и принял за весло.


Вы, наверно, жалеете Питера Пэна за то, что он делал все эти ошибки. Если это так, то, по-моему, вы поступаете неумно. Я хочу сказать, что, конечно, иногда его надо пожалеть, но жалеть его всё время просто нелепо. Питер был уверен, что он великолепно проводит время в саду, а если ты в этом уверен, то тебе так же весело, как если бы ты действительно проводил его великолепно. Он играл без остановок, в то время как вы часто тратите время впустую, чтобы беситься или вести себя как девчонка. Питер не мог заниматься ни тем ни другим, потому что не знал, что это такое, так неужели, по-вашему, его и за это надо жалеть?
О, как он веселился! Он был настолько же веселее вас, насколько вы веселее своего отца. Иногда он вертелся как волчок и падал от одного только веселья. Вы видели, как борзые перепрыгивают через ограды сада? Так же и Питер прыгал через них.
И не забудьте о музыке, которую он наигрывал на своей дудочке. Джентльмены, которым случалось возвращаться домой поздно вечером, пишут потом в газеты, как они слышали в саду соловья, но на самом деле они слышали дудочку Питера. Конечно, у него не было мамы, – да и зачем она была ему нужна? За это его можно пожалеть, и то не очень, потому что сейчас я как раз собираюсь рассказать вам о том, как он её навестил. А помогли ему в этом феи.




Глава четвёртая
После наступления Запретного Часа

Рассказывать о феях ужасно трудно, потому что о них мало что знают. Наверняка известно, пожалуй, только одно: они появляются везде, где есть дети. Когда-то давно детям запрещалось ходить в сад, и тогда в нём не было ни одной феи, а потом детей туда пустили, и в тот же вечер вслед за ними в сад толпой устремились феи. Они любят бывать там, где дети, и везде следуют за ними, но вы их редко видите, во?первых, потому, что в светлое время они живут за ограждениями, заходить за которые вам нельзя, а во?вторых, потому, что они страшно хитрые. После наступления Запретного Часа в них нет ни капли хитрости, зато до этого времени… Можете мне поверить.
Когда вы были птицей, вы знали фей очень хорошо, и в первые месяцы своей человеческой жизни тоже помнили о них немало. К великому сожалению, вы не могли только написать об этом, а потом постепенно всё забыли. Мне даже доводилось слышать, как некоторые дети утверждают, будто никогда не видели ни одной феи. Если такой разговор происходит в Кенсингтонском саду, вполне возможно, что всё это время они смотрят прямо на фею. Она обманывает их, выдав себя за что-нибудь другое. Это одна из их любимейших шуток. Обычно они притворяются цветами, потому что в Уголке фей, где собирается их двор, а также вдоль всей Тропы Малышей цветов так много, что на них просто не обращаешь внимания. Феи даже одеваются как цветы, меняя наряды с приходом нового времени года, надевая белое, когда цветут лилии, голубое – когда колокольчики и так далее. Особенно они любят время цветения крокуса и гиацинта, поскольку неравнодушны к нежным и мягким цветам, зато тюльпаны они считают кричащими и безвкусными (кроме белых, которые используют как колыбели для новорождённых фей), и поэтому иногда много дней подряд отказываются одеваться как тюльпаны, так что начало цветения тюльпанов – самое удобное время, чтобы их заметить.
Что касается домов, где феи живут, то искать их совершенно бесполезно. Дело в том, что по сравнению с нашими домами у них дома наоборот. Наши дома можно видеть днём и нельзя ночью. А их дома можно видеть ночью и нельзя днём, потому что дома у них цвета ночи, а я никогда не слышал, чтобы кто-то мог видеть ночь в дневное время. Всё это не значит, однако, что дома у них чёрные, ведь у ночи есть такие же краски, как и у дня. Их синие, красные и зелёные цвета такие же, как у нас, но только во много раз ярче, как будто их подсвечивают. Дворец построен из разноцветного стекла, и это самая прекрасная из всех королевских резиденций, но королева иногда жалуется, что её подданные низшего сословия любят смотреть через стены, чтобы узнать, чем она занимается. Они страшно любопытны и изо всех сил прижимаются носом к стеклу, отчего многие стали курносыми.


Феи никогда не делают ничего полезного, и в этом одно из их основных отличий от нас. Когда самый первый ребёнок впервые рассмеялся, его смех рассыпался на тысячи смешинок, которые запрыгали и закружились на месте. Так появились феи. Они делают вид, что заняты чрезвычайно важными делами, но если бы вы поинтересовались, чем же именно, то ничего толкового они бы ответить вам не смогли. Они ужасно невежественны и всё делают понарошку. Есть у них свой почтальон, но он со своей маленькой сумкой совершает обход лишь раз в год, под Рождество. Есть у них красивые школы, но в них совершенно ничему не учат, потому что главной фигурой в школе является самая юная ученица, которую избирают воспитательницей, и после того, как такая воспитательница делает перекличку, все дружно отправляются гулять и больше в школу не возвращаются. Стоит отметить тот факт, что в семьях у фей самый маленький член семьи всегда является главной фигурой и впоследствии превращается в принца или принцессу. Дети помнят такой порядок, и, по их мнению, у людей всё должно обстоять точно так же. Вот почему дети так смущаются, когда случайно увидят, как мама украдкой пришивает новые оборки на своё платье.
Все феи прекрасно танцуют. Свои пышные балы феи устраивают прямо под открытым небом в том месте, которое мы с вами называем кольцом фей. Его можно увидеть в траве даже через несколько недель после бала. До начала танцев никакого кольца на траве нет: феи вытаптывают его, вальсируя по кругу. Иногда внутри кольца можно найти грибы – это стулья фей, которые феи-слуги забыли убрать. Эти стулья и кольца – единственные видимые знаки, которые маленький народец оставляет после себя. Они не оставили бы и их, если бы не любили танцевать настолько, что последние фигуры танца выделывали в самый миг открытия ворот. Мы с Дэвидом нашли однажды кольцо фей совсем тёплым.




Однако существует один способ узнать о бале до его начала. Вы помните щит у входа в сад, на котором указано время закрытия сада? Так вот в день своего бала хитрые феи иногда незаметно меняют цифры на этом щите, и он извещает всех, что в этот день сад закрывается, например, в 6:30, а не в 7 часов, как должно было быть. Такой трюк позволяет феям начать бал на полчаса раньше.
Если бы в этот вечер вы смогли остаться в саду, как сделала знаменитая Мейми Маннеринг, вы бы увидели восхитительное зрелище: сотни очаровательных дам, спешащих на бал, супружеские пары с обручальными кольцами на талиях, одинаково одетые эльфы, поддерживающие шлейфы своих дам, бегущие впереди факельщики, которые вместо обычных факелов освещают путь физалисами. Вы бы увидели гардеробы, куда феи сдают свою верхнюю одежду, получая взамен номерки, и где они надевают бальные серебряные туфли; цветы, ушедшие с Тропы Малышей, чтобы посмотреть на бал, – их охотно пускают, потому что в случае нужды у них всегда можно одолжить булавку. Наконец, во главе праздничного стола вы бы увидели Королеву Маб, а за её стулом Лорда-Гофмейстера, который держит в руках одуванчик и дует на него всякий раз, когда её величеству угодно узнать время.
Скатерть на столе бывает разная – в зависимости от времени года, когда устраивается бал: в мае, например, она делается из цветов каштана. Десятки слуг-эльфов взбираются на каштаны и трясут ветки, отчего цветы, точно снег, падают вниз. Потом другие слуги сметают их вместе, пока они не становятся похожи на скатерть, – так и получается скатерть.
Есть у фей настоящие бокалы и настоящее вино трёх сортов – из тёрна, барбариса и первоцвета. Разливает его сама королева, но бутылки так тяжелы, что она не наливает, а только делает вид. Вначале подают бутерброды размером с трехпенсовую монетку, под конец – пирожки, такие крохотные, что от них не бывает даже крошек. Феи усаживаются на грибах и поначалу ведут себя вполне воспитанно: например, отворачиваются, когда кашляют, и так далее; но уже через некоторое время они забывают о манерах и начинают совать пальцы в масло, которое добывается из корней старых деревьев, а самые несносные – ползать по скатерти, слизывая сахар и другие лакомства. Когда королева видит это, она делает слугам знак всё убрать и объявляет танцы. Первой выступает королева, за ней – Лорд-Гофмейстер с двумя маленькими чашечками, в одной из них налит сок желтофиоли, а в другой – тюлений жир. Сок желтофиоли поднимает на ноги свалившихся от усталости танцоров, а тюлений жир помогает при ушибах. Когда Питер Пэн, играя на дудочке, убыстряет темп, феи тоже танцуют всё быстрее и быстрее, пока не валятся с ног. Вы, наверно, и сами догадались, что Питер Пэн заменяет феям оркестр. Он сидит в середине кольца, и сегодня феи даже представить себе не могут весёлый бал без его участия. Его инициалы «П. П.» стоят на уголках пригласительных билетов, рассылаемых самыми почтенными семействами. Феи умеют платить добром за добро, и после бала в честь совершеннолетия принцессы (а совершеннолетие у фей наступает после второго дня рождения, которое они отмечают каждый месяц) феи решили исполнить самое заветное желание Питера.


Вот как это было. Королева велела ему преклонить колено и объявила, что за его прекрасную игру она исполнит его заветное желание. Тут феи со всех сторон обступили Питера, чтобы лучше слышать, но он долго молчал, сам не зная, чего он хочет.
– Если бы я захотел вернуться к своей маме, вы исполнили бы такое желание? – спросил он наконец.
Надо сказать, феи сильно расстроились, услышав такую просьбу, потому что, вернись Питер к маме, они остались бы без его музыки. Королева презрительно пожала плечами.
– Фу! Всего-то! – сказала она. – Попросил бы чего-нибудь побольше.
– Разве это совсем маленькое желание? – поинтересовался Питер.
– Оно вот такое маленькое, – ответила королева, сложив ладони.
– Тогда какого же размера большое желание? – спросил Питер.
Королева отмерила расстояние на своей юбке, и оно оказалось весьма приличной длины.
Немного подумав, Питер решил:
– В таком случае я, пожалуй, возьму два маленьких желания вместо одного большого.
Феям, естественно, пришлось на это согласиться, хотя они и были немало поражены его хитростью. Первым желанием Питера было отправиться к маме, сохраняя, однако, возможность вернуться в сад, если дома его будет ждать разочарование. Второе желание он хотел бы оставить про запас.
Феи пытались убедить его пожелать чего-нибудь другого и даже чинили ему помехи.
– Я могу дать тебе возможность полететь к маминому дому, – говорила королева, – но я не смогу открыть для тебя дверь.


– Окно, из которого я вылетел, будет открыто, – уверенно произнёс Питер. – Мама всегда держит его открытым, надеясь, что я прилечу назад.
– Откуда ты знаешь? – удивлённо спросили феи. Питер и впрямь не мог объяснить, откуда он знает. Питер продолжал упорно настаивать на своём желании, и феям пришлось уступить. Чтобы дать ему возможность летать, феи поступили следующим образом: они стали щекотать ему лопатки, так что скоро он почувствовал на спине приятный зуд и поднялся в воздух. Он поднимался всё выше и выше, вылетел за пределы сада и полетел над крышами домов.
Какой это был восторг – летать! Вместо того чтобы направиться прямо к дому, Питер плавно обогнул собор Святого Петра, пронёсся мимо Хрустального Дворца и, пролетев над рекой и Риджентс-парком, подлетел к маминому окну. К этому времени он уже твёрдо решил, что второе его желание – стать птицей.


Как он и ожидал, окно было широко распахнуто, и Питер быстро в него проскользнул. На кровати спала его мама. Питер мягко опустился на деревянную спинку кровати и долго смотрел на неё. Она спала, положив голову на руку, и ямка в подушке походила на гнездо, выложенное её волнистыми каштановыми волосами. Питер вспомнил, что ночью его мама давала волосам свободу. Как красивы были оборки её ночной рубашки! Питеру было очень приятно, что у него такая красивая мама.
Однако лицо её было печально, и Питер знал, почему оно было печально. Её рука словно искала кого-то, и Питер знал, кого она хотела найти.
«О мамочка! – воскликнул про себя Питер. – Если бы ты только знала, кто сейчас сидит в ногах твоей кровати!»
Питер очень осторожно расправил сбившееся в комок одеяло и по выражению её лица понял, что стоит ему только позвать: «Мама!», пусть даже совсем тихо, как она сразу же проснётся. Мамы всегда просыпаются, если вы их зовёте. Как она вскрикнула бы от радости, как сжала бы его в объятиях! Да, ему стало бы хорошо, но как чудесно и радостно стало бы ей, его маме! Именно так, боюсь, Питер и думал. Он ни секунды не сомневался, что, возвращаясь к маме, он доставляет ей величайшее удовольствие. «Что может быть лучше, – думал он, – чем иметь собственного маленького мальчика? Как мамы им гордятся!» И надо сказать, так и должно быть.
Но почему же Питер так долго сидит на кровати? Почему не скажет маме, что он вернулся?
Дело в том, что Питер не знал, на что решиться. В нём боролись два желания: одну минуту он с тоской смотрел на маму, другую минуту он с тоской смотрел в окно. Что говорить, было бы приятно снова стать её мальчиком, но, с другой стороны, как замечательно было в саду! До конца ли он уверен, что ему понравится снова носить одежду? Он спрыгнул с кровати и выдвинул ящики шкафа посмотреть на свои старые вещи. Они лежали на том же месте, что и раньше, но он никак не мог вспомнить, как их надевать. Вот, например, носки – их носят на руках или на ногах? Он уже собрался примерить одни из них на руки, как вдруг случилось неожиданное. Может быть, из-за скрипа ящика, может быть, из-за чего-то другого, но его мама проснулась, и Питер услышал, как она произнесла его имя: «Питер», – словно оно было самым прекрасным для неё словом в языке. Он затаил дыхание и остался сидеть на полу, удивляясь, как она узнала, что он вернулся. Позови она его ещё раз, он крикнул бы в ответ: «Мамочка!» – и бросился бы к ней. Но она издала лёгкий стон и не произнесла больше ни слова, а когда Питер украдкой посмотрел на неё, она уже снова спала и на лице её блестели слёзы.
Увидев их, Питер почувствовал себя глубоко несчастным, и как вы думаете, что он сделал? Сидя на спинке кровати, он на дудочке сыграл своей маме колыбельную, которую сочинил сам, выразив мелодией ту нежность, с какой она произнесла: «Питер!», и играл до тех пор, пока лицо её не стало счастливым.
Он остался так доволен своей выдумкой, что чуть не разбудил маму лишь для того, чтобы услышать, как она произнесёт: «О Питер, как восхитительно ты играешь!» Однако, поскольку теперь она выглядела успокоенной, он снова стал бросать взгляды в сторону окна. Вы не должны думать, что он собирался улететь и никогда больше не возвращаться. Он уже вполне определённо решил снова стать сыном своей мамы, но сомневался: не лучше ли сделать это чуть позднее? Его беспокоило второе желание. Он уже раздумал превращаться в птицу, но совсем отказаться от использования второго желания было бы слишком расточительно, и уж конечно, не вернувшись к феям, он не сможет у них ничего попросить. Кроме того, если слишком долго приберегать второе желание, может случиться что-нибудь нехорошее. Ещё он спрашивал себя, не было ли жестоко с его стороны улететь, не попрощавшись с Соломоном.
– Мне бы ужасно хотелось ещё один-единственный разочек проплыть в моей лодке, – объяснял он извиняющимся тоном своей спящей маме. Он почти спорил с ней, как будто она могла его слышать. – Как здорово будет рассказать птицам о моём приключении! – продолжал он. – Я обещаю вернуться, – торжественно закончил Питер. И он не собирался нарушать своё слово.
В конце концов Питер улетел. Дважды он возвращался уже с подоконника, желая на прощание поцеловать маму, но всё же опасался, что от радости она может проснуться. Наконец он сыграл ей нежный поцелуй на дудочке и полетел назад в сад.
Прошло много ночей и даже месяцев, прежде чем он попросил у фей исполнить его второе желание. Боюсь, я не смогу вам точно сказать, почему он откладывал так долго. Во-первых, ему надо было очень со многими попрощаться, и не только с близкими друзьями, но и с сотнями любимых мест. Во-вторых, он должен был совершить последнее плавание, потом – самое последнее, потом – самое последнее из всех и так далее. Кроме того, в его честь давалось множество прощальных ужинов. И наконец, не обязательно так уж спешить, ведь у мамы хватит терпения ждать его бесконечно долго. Этот последний довод очень не нравился Соломону, поскольку им воспользовались ленивые птицы, не желавшие работать. У Соломона было несколько первоклассных девизов, чтобы заставить птиц работать, например: «Хотя яйцо можно снести и завтра, не откладывай и снеси его сегодня» – или: «В этом мире возможность даётся только раз». Питер же подавал прямо противоположный пример, – он всё откладывал и откладывал, и ничего плохого с ним не происходило. Птицы кивали на него и начинали лениться.
Однако не будем забывать, что, хотя Питер собирался к маме крайне медленно, он абсолютно твёрдо решил к ней вернуться. Лучшим доказательством этого служит то, что он чрезвычайно осторожно вёл себя с феями. Они страшно хотели, чтобы он остался в саду и продолжал для них играть, и с этой целью пытались поймать его в ловушку, заставив произнести что-то вроде: «Я хочу, чтобы трава не была такой мокрой»; некоторые из них продолжали танцевать, когда уже давно пора было остановиться, в надежде, что он им крикнет: «Я хочу, чтобы вы наконец остановились!» Тогда они могли объявить, что он произнёс своё второе желание. Питер, однако, разгадал их план и, хотя несколько раз уже начинал «Я хочу…», всегда успевал вовремя остановиться. Поэтому, когда он им смело заявил: «Я хочу немедленно отправиться назад к маме, раз и навсегда», – им оставалось лишь пожать плечами и отпустить его.
Наконец Питер понял, что надо спешить: он увидел во сне, что его мама плачет. И он знал, о чём она плачет, знал, что его объятия немедленно вернут улыбку её лицу. О, он не сомневался в этом ни секунды и так сильно желал прильнуть к её груди, что на этот раз полетел прямо к окну, которое всегда должно было быть для него открытым.
Но окно было закрыто и заставлено железной решёткой. Заглянув внутрь, Питер увидел, что его мама мирно спит, обняв рукой другого мальчика.
– Мама! Мама! – позвал Питер, но она его не слышала. Тщетно колотил он своими маленькими кулачками по железным прутьям. Рыдая, он полетел обратно в сад и никогда больше не видел маму. А каким славным, примерным сыном он собирался стать! Эх, Питер! Все мы, совершившие непоправимую ошибку, вели бы себя совершенно иначе, если бы имели возможность повторить всё сначала! Но Соломон прав – «В этом мире возможность даётся только раз», по крайней мере большинству из нас. Мы подлетаем к окну, но уже поздно: пробил Запретный Час. На окне железная решётка, и она не исчезнет вовек.



Глава пятая
Маленький домик

О Маленьком Домике в Кенсингтонском саду, единственном в мире домике, построенном для людей феями, слышали все. Но никто не видел его, за исключением, может быть, трёх-четырёх человек, которые не только видели его, но и спали в нём, потому что это единственный способ его увидеть. Дело в том, что, когда вы ложитесь спать, никакого домика нет, зато просыпаетесь вы уже под его крышей и выходите из него наружу.
Существует ещё один способ увидеть домик. Правда, в этом случае вы видите не столько сам домик, сколько свет в его окнах. Этот свет можно заметить после наступления Запретного Часа. Дэвид, например, вполне отчётливо видел его вдали сквозь деревья, когда мы возвращались домой с рождественского представления, а Оливер Бейли видел его как-то вечером, когда допоздна оставался в Темпле, где работает его отец. Анджела Клер (та самая, которая любит, когда у неё удаляют зуб, потому что после этого её угощают чаем в кафе) видела одновременно сотни и сотни огоньков, – должно быть, она застала момент, когда феи строят дом. Они строят дом каждую ночь, и всегда в разных уголках сада. Один из огоньков показался Клер больше других, хотя она и не была абсолютно уверена в этом – они постоянно прыгали то туда, то сюда, и поэтому вполне возможно, что больше остальных был какой-нибудь другой огонёк. Если же больше других был именно он, то это был огонёк Питера Пэна. Многие дети видели огоньки в окнах домика, так что в этом нет ничего особенного. Но Мейми Маннеринг стала известной благодаря тому, что впервые такой домик был построен именно для неё.
Мейми всегда была довольно чудны`м существом, а уж ночью она становилась совсем странной. Ей было четыре года, и днём она не очень отличалась от прочих детей. Она радовалась, когда её брат Тони, несколько высокомерный шестилетний мальчуган, обращал на неё внимание, с восхищением смотрела на него и тщетно пыталась ему подражать, а когда он пихал её, она совсем не обижалась и была только польщена. Играя в крикет, она задерживала удар, чтобы продемонстрировать вам свои новые туфли, хотя мяч был уже в воздухе. В общем, днём она была совершенно обычной девочкой.
Но когда опускалась ночная тень, у зазнайки Тони улетучивалось всё его презрение к Мейми, и он поглядывал на неё с опаской, что совсем не удивительно, поскольку с наступлением темноты на лице Мейми появлялось выражение, которое иначе как хитрым я назвать не могу. Вместе с тем оно было безмятежно, чем резко отличалось от беспокойных взглядов Тони. Тут он начинал дарить ей свои любимые игрушки (которые утром всегда брал назад), а она принимала их с пугающей улыбкой. Причина, по которой он вдруг начинал к ней подлащиваться, а она окутывалась такой таинственностью, состояла, говоря кратко, лишь в одном: оба они знали, что скоро их отправят спать. Именно тогда Мейми становилась безжалостной. Тони умолял её не делать этого, мама и их чернокожая няня грозились её наказать, но в ответ Мейми только улыбалась своей пугающей улыбкой. И когда они оставались с Тони одни в спальне, где горел лишь ночник, Мейми медленно поднималась на кровати, шепча:
– Шш!.. Что там?
Тони начинал упрашивать её:
– Там никого нет, – не надо, Мейми! Не делай этого! – и натягивал на голову одеяло.
– Он подходит ближе! – шепчет Мейми. – О, посмотри же на него, Тони! Он шевелит рогами твою постель, – он тебя бодает. Тони, о, бодает!
И так продолжалось до тех пор, пока Тони в ночной рубашке с пронзительным визгом не бросался вниз. Тогда кто-нибудь из взрослых поднимался наверх, чтобы отшлёпать Мейми, но она уже безмятежно спала – причём не притворялась, а спала на самом деле и во сне выглядела настоящим ангелочком, что, по-моему, только усугубляет её вину.
В саду они бывали, разумеется, днём, и говорил там в основном Тони. По его рассказам можно было заключить, что он – настоящий храбрец, и никто не гордился им больше, чем Мейми. Ей бы хотелось повесить на себя табличку с надписью, что она его сестра. Более всего она восхищалась им в те моменты, когда он с удивительной решительностью говорил (и это бывало часто), что однажды останется в саду после того, как ворота закроются.


– О, Тони, – говорила тогда Мейми с чрезвычайным уважением, – но ведь феи страшно рассердятся!
– Пожалуй! – беззаботно отвечал Тони.
– А может быть так, – продолжала Мейми, трепеща от возбуждения, – что Питер Пэн прокатит тебя в своей лодке?
– Я его просто заставлю, – отвечал Тони. Неудивительно, что Мейми так им гордилась.
Им, однако, не следовало бы говорить об этом громко, поскольку как-то раз их услышала фея, собиравшая остовы листьев, – феи ткут из них летние занавески. С тех пор Тони был взят феями на заметку. Они ослабляли перила, когда он собирался на них сесть, и он летел на землю вверх тормашками; они хватались за его шнурок, и он спотыкался и падал, они подкупали уток, и те топили его кораблики. Причина почти всех неприятностей, которые происходят с вами в саду, в том, что чем-то вы не угодили феям, поэтому следует соблюдать осторожность, когда вы говорите о них.
Мейми была из числа тех, кто любит для каждого дела назначать точный день, чего нельзя сказать о Тони. Если Мейми спрашивала, когда же он намерен остаться в саду после Запретного Часа, он просто отвечал: «В своё время». Из его ответа нельзя было понять, когда же придёт это «своё время», но если Мейми спрашивала его: «А сегодня ещё не время?», он со всей определённостью отвечал, что нет, сегодня время ещё не пришло. Из этого Мейми заключила, что он поджидает по-настоящему удобного случая.
Так мы приближаемся к одному дню, когда сад покрылся снегом, а на Круглом Пруду появился первый лёд: ещё недостаточно крепкий, чтобы по нему можно было кататься, но, по крайней мере, его можно было пробивать камнями. Именно этим и занимались многие умные мальчики и девочки.


Придя в сад, Тони и его сестра хотели пойти прямо к пруду, но их айя сказала, что сперва им надо пройтись, чтобы согреться. При этом она посмотрела на щит, где указывалось время закрытия сада. Там стояло полшестого. Бедная айя! Она была из тех нянь, которые постоянно смеются, оттого что в мире так много белых детей, но в тот день смеяться ей больше не пришлось.
Итак, они прошли взад-вперёд по Тропе Малышей, вернулись обратно, и когда снова подошли к щиту, она с удивлением увидела, что теперь там стояло пять часов ровно! Она не знала всех трюков и уловок фей и поэтому не поняла (в отличие от Тони и Мейми, которые сразу всё раскусили), что это феи поменяли час, чтобы начать свой бал пораньше. Няня сказала, что времени теперь осталось лишь на то, чтобы пройтись к Спуску и обратно, и когда дети шли рядом с ней, она и не подозревала, что волнует их маленькую грудь. Дело в том, что настал день, когда можно было увидеть бал фей. Тони понимал, что лучшей возможности не представится.
Не понять этого Тони просто не мог, поскольку Мейми намекнула ему совершенно недвусмысленно.
«Сегодня – пришло время?» – спрашивали её горящие глаза.
Тони тяжело вздохнул и кивнул. Горячей ладошкой Мейми сжала Тони руку – она была холодной. Мейми совершила очень добрый поступок: она сняла свой шарф и дала его Тони.
– Чтобы ты не замёрз, – прошептала она. Её лицо пылало, но лицо Тони было мрачным.
Когда на верху Спуска они повернулись, чтобы идти назад, он прошептал ей:
– Боюсь, няня будет за мной следить и я не смогу остаться.
За то, что на всём свете, где на каждом шагу поджидает столько опасностей, Тони боялся лишь их няню, Мейми сейчас восхищалась братом больше, чем когда-либо раньше. Она сказала громко:
– Пробежимся до ворот! – А шёпотом прибавила: – Там ты сможешь спрятаться.
И они побежали. Тони всегда легко обгонял Мейми, но она и не подозревала, что он может бегать так быстро, как он бежал сейчас. Она была уверена, что он хочет получше спрятаться, а для этого необходимо время. «Храбрец! Ну храбрец!» – говорили её преданные глаза. Вдруг словно ужасный удар обрушился на неё: вместо того чтобы спрятаться, её герой выбежал за ворота. При виде этого горького зрелища Мейми растерянно остановилась, словно полная горсть её любимейших сокровищ рассыпалась и разлетелась в стороны; от охватившего её презрения она не могла даже плакать. Затем, поддавшись нарастающему чувству протеста против всех скулящих трусов, она побежала к колодцу Святого Говора и спряталась там вместо брата.


Когда айя дошла до ворот и далеко впереди увидела Тони, она подумала, что Мейми тоже где-то недалеко, и вышла из сада. Над садом опустились сумерки, и люди покидали его. Вот вышел самый последний, которому всегда приходится бежать, чтобы успеть вовремя. Но Мейми никого не видела. Горючие слёзы застлали ей глаза, и она зажмурилась. Через некоторое время Мейми открыла глаза и почувствовала, как что-то ужасно холодное поднимается вверх по ногам и рукам и оседает в сердце. Это была неподвижная тишина сада. Затем раздался металлический удар – «бум», затем ещё удар в другом конце сада, затем «бум, бум» где-то совсем далеко. Это закрывались ворота. Не успел стихнуть последний удар, как Мейми ясно услышала чей-то голос:
– Ну вот и всё.
Голос был какой-то скрипучий и шёл, казалось, откуда-то сверху. Мейми подняла голову и увидела, как огромный вяз потягивается и зевает.
Только она хотела воскликнуть: «Я и не подозревала, что вы умеете говорить», – как металлический голос, который, казалось, принадлежал колодезному черпаку, обратился к вязу: «Там у вас наверху, наверно, ужасно холодно?», на что вяз ответил: «Не очень, но от долгого стояния на одной ноге она сильно затекает» – и яростно захлопал руками, как хлопает кучер, прежде чем тронуться. Мейми с удивлением увидела, что множество других деревьев делало то же самое. Она прокралась на Тропу Малышей и там спряталась под остролистом, который пожал плечами, но, по-видимому, особо не возражал против этого.
Холода Мейми совсем не чувствовала. На ней было красновато-коричневое пальто с поднятым капюшоном, из-под которого виднелось только её милое личико да несколько кудряшек. Всё остальное было спрятано под таким количеством тёплых одёжек, что Мейми напоминала шар. В талии она доходила до сорока дюймов.
Тем временем на Тропе Малышей происходило множество событий. Мейми пришла туда в тот самый момент, когда магнолия и персидская сирень перешагнули через поручни и быстро зашагали по аллее. Конечно, они двигались несколько неуверенно, но это оттого, что опирались на костыли. Куст бузины проковылял через тропу и остановился поболтать с молодой айвой и её подружками. У всех были костыли, которыми служили деревянные палки, что привязывают к молодым деревьям и кустам. Мейми часто их видела, но только сейчас поняла, для чего они служат.
Она посмотрела по сторонам и увидела эльфа. Это был эльф – уличный мальчишка, он бежал по тропе и закрывал плакучие деревья. Делалось это очень просто: он нажимал пружинку, спрятанную в стволе, и деревья закрывались, словно зонтики, осыпая снегом стоящие внизу растения.


– Гадкий, противный мальчишка! – в негодовании воскликнула Мейми. Она хорошо знала, каково это, когда снег падает тебе за шиворот.
К счастью, проказник-эльф был уже далеко, зато её услышала хризантема и воскликнула, явно кого-то ища:
– Скажите, пожалуйста! Что это такое?
После этого Мейми не оставалось ничего другого, как выйти из укрытия и показаться, что немало удивило всё растительное королевство.
– Лично нас это, конечно, совершенно не касается, – произнёс бересклет после того, как они все вместе пошептались, – но ты сама прекрасно знаешь, что тебе не полагается здесь находиться. Так что нам, наверно, следует сообщить о тебе феям. Как ты сама считаешь?




– Я считаю, что это вовсе ни к чему, – ответила Мейми. Её слова сильно всех озадачили, и они с раздражением ответили, что если она так считает, то они с ней спорить не собираются. – Я не стала бы вас просить, – продолжала убеждать их Мейми, – если бы считала это нечестным.
Конечно, после этих слов они просто не могли её выдать. Одни сказали: «Увы!», другие – «Такова жизнь!» – они умели быть ужасно язвительными. Мейми стало жаль тех, у кого не было костылей, и она от чистого сердца предложила им:
– Прежде чем отправиться на бал фей, давайте я помогу вам прогуляться и пройдусь с каждым по очереди: вы сможете на меня опереться.
Тут все дружно захлопали в ладоши, и Мейми стала брать одно растение за другим и гулять с ними по тропе взад-вперёд, обнимая самых хрупких рукой или пальцем и ставя их ногу прямо, когда она выворачивалась слишком уж нелепо. С иноземными растениями она обходилась так же любезно, как и с английскими, хотя и не понимала ни одного их слова.
В целом они вели себя неплохо, хотя одни хныкали, что с ними гуляют меньше, чем с Нэнси, Грэйс или Дороти, а другие кололись шипами. Правда, у них это получалось совершенно нечаянно, поэтому Мейми, которая к тому же была настоящая леди, не плакала. От долгой ходьбы Мейми устала, ей хотелось поскорее отправиться на бал, но зато она перестала бояться. Объяснялось это просто: уже наступила ночь, а в темноте, как вы помните, Мейми всегда вела себя странно.
Однако растения вовсе не собирались отпускать девочку.
– Если феи тебя увидят, – объясняли они, – то обязательно что-нибудь с тобой сделают: или убьют, или заставят нянчить их детей, или же превратят в какую-нибудь зануду вроде вечнозелёного дуба. – При этом они с притворной жалостью посмотрели на вечнозелёный дуб. Дело в том, что каждую зиму все растения охватывала страшная зависть к семейству вечнозелёных.
– Ха-ха! Неужели? – язвительно ответил дуб. – Вы бы только знали, как удобно стоять здесь застёгнутому на все пуговицы и смотреть, как вы, несчастные голыши, трясётесь от холода.




После этих слов все погрустнели (хотя, по правде говоря, они первые стали цепляться к дубу) и начали рисовать Мейми ужасную картину тех бедствий, которые будут её подстерегать, если она всё-таки решится пойти на бал.


Орешник поведал ей, что на этот раз весь двор против обыкновения пребывал в дурном расположении духа и причина этого крылась в том, что недавно прибывший с Востока Герцог Рождественских Маргариток испытывал танталовы муки из-за того, что его сердце оставалось холодным ко всем тем прекрасным дамам, у которых он искал избавления от своего недуга – неспособности любить. Он пробовал полюбить множество дам во многих странах, но не смог полюбить ни одну. Королева Маб, повелительница сада, не сомневалась, что её фрейлинам удастся обольстить герцога, однако, по словам доктора, его сердце оставалось, увы, таким же холодным, как и всегда. Этот довольно неприятный доктор, состоящий при герцоге в должности личного врача, ощупывал сердце герцога сразу после появления каждой очередной дамы, а потом качал лысой головой и бормотал всегда одно и то же:
– Холодное, совершенно холодное.
Честь королевы Маб, естественно, была задета. Сначала она приказала своему двору рыдать девять минут подряд, а потом обвинила во всём купидонов и издала указ, повелевающий им носить шутовской колпак до тех пор, пока замёрзшее сердце герцога не растает.
– О, мне бы так хотелось увидеть купидонов в шутовских колпачках! – воскликнула Мейми и побежала их искать. С её стороны это был очень рискованный шаг, потому что купидоны терпеть не могут, когда над ними смеются.
Где даётся бал фей – узнать всегда легко: между этим местом и всеми населёнными частями сада натянуты ленты, по которым приглашённые могут следовать на бал, не замочив бальных туфель. На этот раз ленты были красные и очень красиво выделялись на белом снегу.
Немного пройдя вдоль одной из них и никого не встретив, Мейми наконец увидела приближающуюся кавалькаду фей. Было похоже, однако, что они возвращаются с бала, и это немало удивило Мейми. Она едва успела спрятаться: согнув колени и раскинув в стороны руки, она притворилась садовой скамейкой. Кавалькада состояла из шести всадников спереди и шести сзади, посредине шла чопорная дама, за которой два пажа несли длинный шлейф, и на этом шлейфе, словно на диване, полулежала хорошенькая юная фея. Именно так принято путешествовать у фей-аристократов. Вместо платья на ней был надет золотой дождь, однако внимание Мейми привлекал отнюдь не он, а голубая и удивительно бархатистая шея юной особы, как нельзя лучше оттенявшая бриллиантовое колье. Феи благородного происхождения добиваются такого восхитительного голубого цвета следующим образом: они прокалывают кожу, и выступившая голубая кровь окрашивает шею. Только манекены в окнах ювелирных магазинов могут сравниться с ярким блеском бриллиантовых колье на голубых шеях фей.


Мейми также заметила, что вся кавалькада, по-видимому, пребывала в сильном возбуждении: феи задирали нос выше, чем это следует делать даже феям. Из этого Мейми сделала вывод, что перед ней, должно быть, одна из фрейлин, услышавших от герцогского доктора его неизменные слова: «Холодное, совершенно холодное».
Мейми пошла вдоль ленты дальше и дошла до подсохшей лужи, над которой лента висела словно мост. В эту лужу упала какая-то фея и теперь тщетно пыталась выбраться из неё. Сперва эта крошка ужасно испугалась появления Мейми, которая с самыми добрыми чувствами бросилась ей на помощь, но скоро она уже сидела на руке у Мейми, весело болтая. Она рассказала Мейми, что её зовут Брауни, что она идёт на бал и надеется завоевать любовь герцога, несмотря на то что она всего-навсего простая уличная певица.
– Конечно, – добавила она, – я не очень красива.
От этих слов Мейми стало неловко, потому что крошечное создание и впрямь не отличалось красотой по сравнению с другими феями. Девочка никак не могла придумать, что же сказать в утешение.
– Мне кажется, вы думаете, что у меня нет никаких шансов, – неуверенно произнесла Брауни.
– Этого я не говорила, – вежливо ответила Мейми. – Конечно, твоё лицо немножечко простовато, но… – Да, положение у Мейми было действительно неловкое.
К счастью, она вспомнила, как её отец однажды посетил благотворительный базар, где за полкроны можно было увидеть самых красивых женщин Лондона. Вернувшись домой и увидев свою жену, он, однако, не испытал ни малейшего разочарования. Напротив, он сказал: «Ты и представить себе не можешь, дорогая, какое это облегчение снова видеть милое, простодушное лицо».
Когда Мейми рассказала Брауни эту историю, та воспряла духом. Она больше ни капельки не сомневалась, что станет избранницей герцога, и со всех ног помчалась по ленте, на прощание крикнув, чтобы Мейми не ходила на бал, потому что королева может её за это наказать.
Однако Мейми, подгоняемая любопытством, пошла вперёд и вскоре у семи испанских каштанов увидела удивительный свет. Крадучись, она подошла поближе и выглянула из-за дерева.
Источник света располагался на высоте вашей головы и состоял из мириад светлячков, сцепившихся друг с другом и образовавших слепящий навес над кольцом фей. Вокруг кольца толпились тысячи маленьких человечков, но все они казались серыми тенями по сравнению с яркими фигурками в освещённом круге, которые так сверкали, что Мейми приходилось сильно зажмуриваться, когда она на них смотрела.
Мейми очень удивлялась и даже сердилась, что Герцог Рождественских Маргариток был способен хоть на одну-единственную секунду остаться равнодушным, и всё-таки его светлость сидел именно с равнодушной, сумрачной миной. О том, что он так ни на ком и не остановил свой выбор, говорил и пристыженный вид королевы и её двора (хотя они и пытались напустить на себя полное безразличие), и рыдания отвергнутых красавиц, и мрачное лицо самого герцога. Мейми также видела, как надменный доктор щупал сердце герцога и каждый раз, как попугай, повторял одно и то же. Особую жалость Мейми испытывала к купидонам, которые в шутовских колпаках жались по тёмным уголкам и каждый раз, когда доктор произносил: «Холодное, совершенно холодное», – качали опозоренными головами.
К её великому разочарованию, Питера Пэна нигде не было видно, но я могу объяснить, почему он опаздывал. Дело в том, что его лодку затёрло на озере плывущими льдинами и ему пришлось с трудом пробивать дорогу своим верным веслом.
Впрочем, феи едва ли заметили его отсутствие, ведь они не могли танцевать – так тяжело было у них на сердце. Когда они грустят, они забывают все па, зато когда веселы – тут же вспоминают их снова. Дэвид говорит, что феи никогда не скажут: «Мы счастливы». Они скажут иначе: «Нам хочется танцевать».
Сейчас же было видно, что танцевать им совсем не хочется. Вдруг среди зрителей раздался смех: они смеялись над Брауни, которая только что подошла и настаивала на своём праве быть представленной герцогу. Хотя Мейми и не верила в успех своей новой подруги, она вся вытянулась, чтобы получше видеть, как пойдут её дела. Похоже, никто, кроме самой Брауни, не верил, что у неё что-нибудь получится, зато она нисколько в этом не сомневалась. Вот её подвели к его светлости, и доктор, небрежно коснувшись пальцем его сердца (в алмазной рубашке герцога для удобства была проделана маленькая дырочка), начал уже механически повторять всё то же своё: «Холодное, совер…», когда вдруг остановился на полуслове.


– Что это? – воскликнул он. Он встряхнул сердце, как встряхивают часы, затем приложил к нему ухо. – Господи помилуй! – пробормотал доктор.
К этому моменту возбуждение зрителей, можете не сомневаться, достигло наивысшей степени. То тут, то там феи падали в обморок.
Затаив дыхание, все устремили взоры на герцога, который пребывал в крайнем возбуждении. Казалось, ему очень хотелось убежать.
– Господи помилуй! – снова и снова повторял доктор. Сердце уже совершенно явно пылало, и доктору пришлось отдёрнуть руку и сунуть пальцы в рот.
Все сгорали от любопытства.
Доктор отвесил герцогу низкий поклон и громко, с ликованием в голосе произнёс:
– Милорд, имею честь сообщить вашей светлости, что ваша светлость влюблены.


Вы не можете себе представить, какие последствия имели эти слова. Брауни протянула руки к герцогу, и он бросился в её объятия. Королева бросилась в объятия Лорда-Гофмейстера, а все придворные дамы попрыгали в объятия придворных джентльменов: этикет требует во всём следовать примеру королевы. Так за одну секунду свершилось пятьдесят свадеб, потому что у фей существует такой закон: если двое бросаются в объятия друг другу, то они считаются вступившими в брак. Конечно, не обошлось здесь и без священника.
О, как все веселились и плясали! Трубы трубили, тысячи пар схватились за лучи только что вышедшей луны, словно за ленты во время танцев на майских гуляниях, и закружились в вальсе по кольцу фей, отдавшись охватившему их порыву. Купидоны сорвали с себя ненавистные шутовские колпаки и побросали их высоко в воздух, – эта картина порадовала Мейми больше всего. А затем она взяла и всё испортила.


Ей было просто не удержаться. Радуясь успеху своей маленькой подруги и забыв обо всём на свете, она сделала несколько шагов вперёд и закричала в полном восторге:
– О, Брауни, как замечательно!
Все как стояли, так и застыли, музыка оборвалась на полуноте, свет погас, и всё это произошло так быстро, что вы и ахнуть не успели бы. Мейми охватило чувство надвигающейся беды. Она слишком поздно сообразила, что находится совершенно одна в том месте, где после закрытия ворот не должно оставаться ни одного человека. Она услышала многочисленные сердитые возгласы, увидела тысячи обнажённых мечей и испугалась. Завизжав от страха, Мейми помчалась прочь.
Как она бежала! Несколько раз она ложилась на землю, но затем снова и снова вскакивала и бежала дальше. В её головке теснились всякие ужасы, и она совсем забыла, где находится. Лишь одна мысль ни на секунду не покидала её: она должна бежать и бежать не останавливаясь, и в мыслях продолжала свой бег ещё долго после того, как свалилась под деревом и заснула.
На её лицо падали снежинки, а ей казалось, что это мама целует её перед сном. Её занесло снегом, а ей думалось, что это тёплое одеяло, и она даже попыталась натянуть его на голову. Услышав сквозь сон какие-то голоса, она решила, что это разговаривают папа с мамой, пришедшие посмотреть, как она спит. Но на самом деле это разговаривали феи.
Я с радостью могу сообщить вам, что они уже не хотели причинить ей зла. Только сначала, когда Мейми бросилась бежать, феи и эльфы огласили воздух криками: «Убьём её! Превратим во что-нибудь отвратительное!» и тому подобными. Им, однако, никак не удавалось снарядить погоню, потому что всем хотелось быть первыми и они только мешали друг другу, что дало герцогине Брауни время броситься к ногам королевы и попросить исполнить её желание.
Каждая невеста имеет право на исполнение желания, и Брауни попросила подарить ей жизнь Мейми.
– Проси всё, кроме этого, – твёрдо ответила Королева Маб, и все повторили.
– Всё, кроме этого.
Но когда Брауни поведала им, как Мейми выручила её из беды и тем самым помогла попасть на бал, к всеобщей радости и веселью, все дружно прокричали три раза «ура!» смелой девочке и целой армией выступили за ней, чтобы поблагодарить её. Впереди шёл королевский двор, за ним тянулись все остальные. Им не пришлось долго блуждать, потому что на снегу виднелись свежие следы.
Когда феи наконец нашли Мейми спящей под деревом, оказалось, что поблагодарить её просто невозможно, поскольку никто не мог её разбудить. Тем не менее они провели церемонию принесения благодарности по всем правилам: новый король взобрался на неё и прочитал длинное приветствие, только Мейми, к сожалению, его не слышала. Ещё они смели с неё снег, но скоро он снова засыпал её, и все поняли, что девочка может умереть от холода.
– Превратите её во что-нибудь, что не боится холода, – предложил доктор. Предложение показалось всем очень хорошим, но имелась одна загвоздка: единственное, что, по их мнению, не боится холода, – это снежинка, а снежинка, заметила королева, может растаять. Поэтому от предложения доктора пришлось отказаться.
Потом феи попытались отнести девочку под какое-нибудь укрытие, но, несмотря на то что их было очень много, они не смогли её поднять. Дамы уже начали подносить к глазам носовые платки, когда купидонам пришла наконец замечательная идея.
– Давайте построим вокруг неё домик, – предложили они.
Едва они успели выговорить последнее слово, как все поняли, что именно это и следует сделать. Мгновение спустя сотни эльфов-лесорубов бросились к деревьям, архитекторы засуетились вокруг девочки, измеряя её, а у её ног стали разбивать строительную площадку. Семьдесят пять каменщиков носили камни для фундамента, и первый камень заложила сама королева. Поставили сторожей, чтобы отгонять мальчишек. Строительные леса поднимались всё выше и выше, и воздух оглашали удары топоров да визг токарных станков. Наконец возвели крышу и застеклили окна.


Домик вышел как раз размером с Мейми, и выглядел он очаровательно. Некоторое замешательство у строителей вызвало то обстоятельство, что одна рука девочки была откинута в сторону, но они нашли выход из положения, пристроив к парадной двери веранду. Окна были размером с книжку-картинку, дверь чуть поменьше. Однако выйти из домика было очень легко, стоило только снять крышу. Радуясь своей сообразительности и находчивости, феи стали, по своему обычаю, отчаянно хлопать в ладоши. Им очень полюбился маленький домик, и они просто приходили в отчаяние при мысли, что дом уже достроен до конца. Они придумывали всё новые и новые доделки, а когда их выполняли, то придумывали другие. Например, двое строителей взобрались на крышу и установили там трубу.
– К сожалению, – вздохнули они, – теперь дом готов окончательно.
Но нет, вот ещё двое полезли на крышу и привязали к трубе дым.
– Теперь-то уж точно всё, – с неохотой признали они.
– А вот и нет, – воскликнул светлячок. – Если она проснётся и не увидит ночника, она испугается. Я стану её светильником.
– Не спеши, – подхватил торговец фарфором. – Что за светильник без подставки? Вот она.
Наконец, увы, доделаны и последние мелочи. Но нет, это ещё не конец!
– О ужас! – закричал торговец скобяными изделиями. – Дверь-то без ручки!
И он тут же её прибил.
Потом у двери в землю воткнули железную скобу, чтобы счищать грязь с ботинок, а одна старушка сбегала за ковриком и постелила его у входа. Плотники принесли бочку для сбора дождевой воды, а художники настояли на том, чтобы её расписать.
Ну вот и всё. Домик готов.
– Готов, как же! – презрительно заявил водопроводчик. – Как же он может быть готовым, когда в нём нет ни горячей, ни холодной воды?
И он провёл и горячую и холодную воду. Затем налетела целая армия эльфов-садовников с тележками, лопатами, луковицами и семенами и даже с настоящей теплицей. Вскоре справа от веранды были разбиты цветочные клумбы, слева раскинулся огород, а стены самого домика оказались обвитыми розами и ломоносами. Не прошло и пяти минут, как всё кругом уже цвело.
Домик теперь выглядел как на картинке и доделан был до самого последнего штриха, так что феям пришлось покинуть его и вернуться к своему празднику. Уходя, они все посылали домику прощальный поцелуй. Последней ушла Брауни. Она чуть отстала от остальных и бросила в трубу приятный сон.
Всю ночь изящный домик охранял Мейми от холода, о чём она и не подозревала. Когда сон подошёл к концу, утро уже начало вылупляться из яйца, и Мейми проснулась, испытывая неслыханное блаженство. Потом она чуть не заснула снова и сквозь сон позвала: «Тони!», думая, что спит в своей комнате. Не услышав ответа, она приподнялась и села, ударившись при этом головой о крышу, которая открылась, как крышка чемодана. К своему величайшему удивлению, Мейми увидела вокруг Кенсингтонский сад, весь покрытый снегом. Поскольку проснулась она не в своей детской, Мейми засомневалась, она ли это на самом деле, и чтобы рассеять свои сомнения, ущипнула себя за щеку. Убедившись, что она – это она, Мейми сразу вспомнила все свои приключения с того момента, когда ворота закрылись, до того, как она помчалась прочь от фей. Неясным оставалось лишь одно: как она очутилась в этом смешном домике? Мейми перешагнула через стену и оказалась прямо в саду, откуда смогла наконец рассмотреть домик, в котором провела всю ночь. Его вид просто заворожил её, и все её мысли были только о нём.
– Чудный! Милый! Замечательный домик! – кричала она в восторге.
То ли домик испугался человеческого голоса, то ли знал, что больше не понадобится, но как только Мейми произнесла первое слово, он начал уменьшаться, причём так медленно, что она долго отказывалась в это поверить. Вскоре, однако, ей пришлось признать, что в домике ей больше не поместиться. Ни в самом доме, ни в разбитом вокруг него садике ничего не исчезало, просто они с каждым мгновением становились всё меньше, а снег подбирался к домику всё ближе, покрывая всё новые кусочки земли. Вот домик сжался до размеров будки маленькой собачки, вот он уже не больше игрушечного Ноева ковчега, но всё так же отчётливо были видны и дым из трубы, и дверная ручка, и розы на стене. Светлячок-ночник тоже потихоньку гаснул, но его ещё можно было различить.
– Дорогой, милый домик, не уходи, – шептала Мейми, упав на колени. Домик сжался до размеров катушки для ниток, но в нём не исчезла ни одна деталь. Снег запорошил последний, оставшийся незанятым пятачок земли, и, когда Мейми с мольбой протянула руки, она ощутила лишь ровный снежный ковёр, покрывавший то место, где ещё недавно стоял домик.
Мейми от досады топнула ногой и стала тереть глаза кулаками, когда вдруг услышала чей-то ласковый голос:
– Не плачь, милая девочка, не плачь.
Она оглянулась и увидела красивого обнажённого мальчика, который задумчиво на неё смотрел. Она сразу поняла, что это Питер Пэн.



Глава шестая
Козёл Питера Пэна

Мейми чувствовала некоторое замешательство, а Питер и знать не знал, что это такое.
– Надеюсь, ты хорошо отдохнула? – серьёзно спросил он.
– Да, спасибо, – ответила Мейми. – Мне было уютно и тепло. А тебе, – спросила Мейми, с трудом подавляя неловкость, – тебе разве ни капельки не холодно?
Слово «холодно» было, наверно, ещё одним, которое Питер совершенно забыл, и поэтому он сказал:
– Пожалуй, нет, хотя я могу и ошибаться. Понимаешь, дело в том, что я многого не знаю. Я ведь не совсем мальчик. Я, как говорит Соломон, Серединка на Половинку.
– Так вот как это называется, – задумчиво произнесла Мейми.
– Моё имя совсем другое, – объяснил мальчик. – Меня зовут Питер Пэн.
– О да, конечно, – сказала Мейми. – Я знаю, да и все это знают.
Вы и представить себе не можете, как обрадовался Питер, узнав, что люди о нём знают. Он попросил девочку рассказать ему всё, что люди говорят о нём, и она исполнила его просьбу. Они уже расположились на стволе упавшего дерева. Питер расчистил на нём от снега небольшой участок для Мейми, а сам сел прямо на снег.
– Подвигайся ближе, – сказала Мейми.
– Как это? – не понял сначала Питер, но когда она ему объяснила, он тут же так и сделал. Они долго беседовали, и Питер выяснил, что люди знают о нём много, хотя и не всё. Например, они не знали, как Питер хотел вернуться к маме и как окно оказалось закрытым, но поскольку воспоминания об этом событии всё ещё причиняли ему боль, он не стал о нём рассказывать.
– А известно ли им, что я играю точно так же, как и настоящие мальчики? – с гордостью спросил он. – Расскажи им, Мейми, расскажи!
И Питер стал объяснять ей, как он пускает по Круглому Пруду кораблик из ворот. Его рассказ поразил девочку.
– Ты играешь совсем, совсем неправильно, – сказала она, глядя на Питера широко раскрытыми глазами. – Это ни чуточки не похоже на то, как играют мальчики.
Услышав это, Питер слабо вскрикнул и впервые не знаю за сколько времени расплакался. Мейми стало очень его жаль, и она протянула ему свой платок. Питер, однако, не имел ни малейшего представления, как с ним обращаться, так что ей пришлось показать ему, то есть вытереть платком свои глаза. Потом Мейми снова протянула платок Питеру и попросила сделать то же самое. Он действительно сделал то же самое и вытер глаза, но только не свои, а Мейми. Она, впрочем, сделала вид, что именно этого и хотела.
Мейми было жаль Питера, и она предложила:
– Хочешь, я подарю тебе поцелуй?
Питер когда-то знал, что такое поцелуй, но уже успел позабыть.
– Спасибо, – сказал он, протягивая руку. Он решил, что Мейми хочет подарить ему какую-то вещь. Его слова просто потрясли девочку, но она понимала, что только смутит Питера, если станет объяснять ему его ошибку. Поэтому, проявив большой такт, она протянула Питеру оказавшийся в кармане напёрсток и сказала, что это и есть поцелуй. Бедный Питер! Он поверил ей и по сей день носит напёрсток на пальце, хотя более ненужного для него предмета и не придумать. Вы помните, что, хотя он оставался младенцем, свою маму он видел очень-очень давно. Так давно, что ребёнок, занявший его место, уже вырос и превратился в мужчину с бакенбардами.
Не следует думать, однако, что Питера Пэна надо лишь жалеть и что в его жизни нечем восхищаться. Если подобные мысли и приходили в голову Мейми, то она очень скоро поняла, насколько сильно ошибалась. С неподдельным восторгом слушала она рассказы Питера о его приключениях, особенно о том, как он плавает взад-вперёд между островом и садом в Дроздином Гнезде.
– Как это романтично! – воскликнула она, но Питер снова понурил голову. Это было ещё одно незнакомое слово, и он считал, что девочка просто презирает его.
– А Тони, наверно, не смог бы этого сделать? – робко спросил он.
– Нет, никогда, – убеждённо ответила Мейми. – Он бы испугался.
– А что такое испугаться? – нетерпеливо спросил Питер. Он решил, что испугаться – это очень здорово. – Я очень хочу, Мейми, чтобы ты научила меня пугаться, – добавил он.


– Этому тебя никто не сможет научить, – ответила девочка. Она сказала это от искреннего восхищения Питером, а он решил, что она считает его слишком глупым. Тогда Мейми рассказала ему о той злой шутке, какую она разыгрывала с Тони в темноте (она прекрасно знала, что это – шутка злая), но Питер опять не понял и воскликнул:
– О, как бы мне хотелось быть таким же храбрым, как Тони!
Мейми потеряла терпение.
– Ты в двадцать тысяч раз храбрее Тони, – сказала она. – Ты самый храбрый мальчик из всех, кого я знаю.
Питер долго не мог поверить, что она говорит это не в шутку, а когда наконец поверил, то закричал от радости.
– И если тебе очень хочется подарить мне поцелуй, – продолжала Мейми, – то пожалуйста, я не против.
Питер неохотно принялся стаскивать напёрсток с пальца. Он решил, что Мейми хочет взять его обратно.
– То есть не поцелуй, – быстро поправилась Мейми, – а напёрсток.
– А что это? – спросил Питер.
– Вот что, – сказала девочка и поцеловала его.
– Что ж, мне бы хотелось подарить тебе напёрсток, – серьёзно сказал Питер. Так он и сделал. Он подарил ей много напёрстков, а потом ему в голову пришла замечательная идея.
– Мейми, выходи за меня замуж, – предложил он.
Надо сказать, как это ни странно, но точно такая идея в то же самое время пришла и к Мейми.
– Я согласна, – ответила она, – но хватит ли в твоей лодке места для двоих?
– Хватит, если сесть поплотней друг к другу, – ответил Питер.
– Наверное, птицы будут недовольны?
На это Питер заверил Мейми, что птицы будут счастливы её принять, хотя я лично в этом несколько сомневаюсь. Ещё он добавил, что зимой птиц мало…
– Правда, – неохотно признал он, – им может понравиться твоя одежда.
Мысль, что придётся расстаться с одеждой, возмутила Мейми.
– Просто они всегда думают о своих гнёздах, – извиняющимся тоном объяснил Питер, – а некоторые кусочки твоей одежды, – он потрогал рукой мех шубки, – просто сведут их с ума.
– Свой мех я не отдам, – решительно сказала Мейми.
– Нет, конечно же нет, – согласился Питер, продолжая, однако, в восхищении его поглаживать. – А знаешь, Мейми, почему я люблю тебя? Потому что ты похожа на красивое гнездо.
От этих слов Мейми почувствовала себя неловко.
– По-моему, сейчас ты говоришь скорее как птица, чем как человек, – сказала она, отступая назад. Питер и впрямь даже походил сейчас на птицу. – В конце концов, – продолжала она, – ты ведь только Серединка на Половинку. – Тут Мейми почувствовала, насколько сильно она его задела, и поспешила добавить: – Но это, должно быть, очень здорово.
– Так пойдём со мной, милая Мейми, и ты станешь такой же, – упрашивал её Питер. Приближалось Время Открытия Ворот. Они отправились к его лодке.
– А ты совсем и не похожа на гнездо, – прошептал Питер, желая сказать ей что-нибудь приятное.
– Правда? А жаль. Мне бы очень хотелось на него походить, – ответила Мейми с чисто женской непоследовательностью. – К тому же, дорогой Питер, хотя я и не могу отдать птицам свой мех, я бы не возражала, если бы они свили гнездо прямо на нём. Представляю себе: у меня на шее – гнездо с пёстрыми яичками! Как это было бы чудесно!
Когда они подходили к озеру, Мейми охватила лёгкая дрожь.
– Конечно же, я часто, очень часто буду навещать маму, – сказала она. – Я вовсе не собираюсь прощаться с ней навсегда, вовсе нет.
– Конечно не навсегда, – подтвердил Питер. Однако в глубине души он знал, что всё может быть совсем не так, как Мейми думает. И он бы сказал ей об этом, если бы не боялся потерять её. А он очень этого боялся. Она ему нравилась, и он чувствовал, что не сможет без неё жить. «Со временем она забудет свою маму и будет счастлива со мной», – убеждал он себя и вёл Мейми всё дальше и дальше, мимоходом раздавая напёрстки.
Но даже когда Мейми увидела лодку и была поражена её красотой, она продолжала с волнением говорить о своей маме.
– Ты ведь прекрасно знаешь, Питер, что я ни за что бы не согласилась пойти, если бы не была абсолютно уверена, что смогу вернуться к маме, как только захочу. Ведь это так, Питер? Скажи же!
Он подтвердил, что это так, но больше не смел смотреть ей в глаза.
– А ты уверена, что твоя мама всегда будет ждать тебя? – угрюмо спросил он.
– Чтобы – моя мама – меня – не ждала? Как тебе такое могло прийти в голову? – воскликнула Мейми, и её лицо вспыхнуло.
– А она не закроет перед тобой дверь? – хриплым голосом спросил Питер.
– Дверь всегда, всегда будет открытой, – ответила Мейми, – и мама будет ждать меня около неё.
– Что ж, если ты так в этом уверена, – сказал Питер с некоторой жестокостью, – садись в лодку! – И он помог Мейми ступить в Дроздиное Гнездо.
– Но почему ты не смотришь мне в глаза, Питер? – спросила она, беря его за руку.
Питер хотел уйти от её взгляда, хотел оттолкнуть лодку от берега, но потом что-то комом подступило к его горлу, и он, выскочив из лодки, с потерянным видом уселся на снегу.
Мейми подошла к нему.
– Питер, дорогой, что с тобой? – спрашивала она, не понимая, в чём дело.
– О Мейми, – воскликнул Питер, – с моей стороны нечестно брать тебя с собой, ведь я-то знаю, что ты не сможешь вернуться! Твоя мама, – тут комок снова подступил к его горлу, – ты не знаешь их так, как знаю я.
И он рассказал печальную историю о том, как он наткнулся на закрытое окно. Мейми слушала, едва дыша.
– Но моя мама, – возражала она. – МОЯ мама…
– Да, и она тоже, – перебил её Питер. – Мамы все одинаковы. Может быть, она уже подыскивает себе нового ребёночка.
Мейми пришла в ужас:
– Нет, этого не может быть, я не верю! Просто твоя мама осталась одна, когда ты улетел, а у моей есть Тони, и, конечно же, ей одного хватит!
– Ты бы видела письма, которые Соломон получает от женщин, уже имеющих шестерых, – отвечал Питер с горечью.
И тут они услышали скрип ворот во всех концах сада. Наступил Час Открытия Ворот. Питер Пэн, испуганно оглянувшись, прыгнул в лодку. Он знал, что Мейми не пойдёт с ним, и изо всех сил старался сдержать слёзы. Зато Мейми рыдала в полный голос.
– А вдруг я опоздаю? – с отчаянием говорила она сквозь слёзы. – А вдруг, Питер, она уже подыскала кого-нибудь?
И снова Питер спрыгнул на берег, как будто Мейми звала его назад.
– Я приду сюда сегодня вечером и буду тебя искать, – сказал он, прижимая её к себе, – но если ты поспешишь, то, наверно, ещё успеешь.
Потом он запечатлел последний напёрсток на её милых губках и спрятал лицо в ладони, чтобы не видеть, как она уходит.
– Милый Питер! – прошептала ему Мейми.
– Милая Мейми! – прошептал в ответ несчастный мальчик.
Она бросилась в его объятия, как делают феи и эльфы на своих свадьбах, а потом поспешила прочь. Вы бы только знали, как она бежала! Питер, конечно же, вернулся в сад на следующий вечер, но Мейми нигде не нашёл. Так он узнал, что она успела вовремя. Он ещё долго надеялся, что когда-нибудь она вернётся к нему, и ему часто казалось, когда он подплывал к саду, что она стоит на берегу озера Серпентин, ожидая его, но Мейми больше не появилась. Она очень хотела вернуться, но боялась, что, увидев своего любимого Серединку на Половинку снова, не сможет скоро от него уйти, да и няня теперь не спускала с неё глаз. Однако Мейми часто с любовью вспоминала Питера Пэна и даже связала ему подхватку для чайника. Как-то раз она сидела, раздумывая, какой бы подарок сделать ему на Пасху, когда её мама вдруг задумчиво сказала:
– Подари-ка ему козла. Это будет самый нужный ему подарок.
– И он сможет на нём кататься и одновременно играть на дудочке! – воскликнула Мейми.
– Тогда, – сказала мама, – почему бы тебе не подарить ему твоего козла, того, которым ты по ночам пугаешь Тони?
– Но он ведь не настоящий, – ответила Мейми.
– Зато Тони он кажется очень даже настоящим.
– Да, мне он тоже кажется очень настоящим, – призналась Мейми, – но как же мне передать его Питеру?
Один такой способ мама знала. На следующий день они втроём с Тони (который, в общем-то, был славным мальчуганом, хотя до Мейми, конечно же, ему было далеко) пошли в сад. Мейми одна вошла в кольцо фей, и её мама, довольно сообразительная женщина, начала:
– Скажи мне, дочка, без загадок: получит Питер что в подарок?
На что Мейми отвечала:
– Дарю козла. Хоть нелегко, его кидаю далеко.
Потом заговорил Тони:
– Коль Питер здесь его найдёт, ко мне он больше не придёт?
Мейми ему отвечала:
– Клянусь и светом я, и тьмой: он не нарушит твой покой.
Потом Мейми написала Питеру записку и оставила её в укромном местечке. В ней она рассказала о своём подарке и просила его уговорить фей превратить козла в настоящего, чтобы на нём можно было ездить. Так всё и произошло. Питер нашёл письмо, обратился к феям, а тем ничего не стоило превратить козла в настоящего. Таким вот образом Питер и получил козла, на котором он сейчас разъезжает по саду, тихонько наигрывая на дудочке. Мейми сдержала своё обещание и больше не пугала брата козлом, хотя, как я слышал, она придумала кого-то другого. Пока она не выросла и не стала совсем большой, она продолжала оставлять подарки Питеру Пэну и писать ему записки, объясняющие, как с ними играть. Причём, насколько я знаю, другие дети тоже оставляют подарки Питеру. Оставляет их, например, Дэвид, у нас с ним есть для этого укромнейшее местечко, которое, если хотите, мы можем вам показать. Только прошу вас: не надо о нём говорить, если с нами будет наша собака Портос. Он страшно любит игрушки, и если бы ему удалось найти то место, он утащил бы их все до одной.
Питер, хотя и не забыл Мейми, снова стал, как всегда, весёлым и частенько от прилива счастья спрыгивает с козла, ложится на траву и весело болтает ногами в воздухе. Он совсем не грустит, о нет! Правда, время от времени у него и сейчас всплывают в памяти те времена, когда он был человеком, и он с особой добротой относится к ласточкам, прилетающим на его остров, потому что ласточки – это души умерших младенцев. Ласточки всегда строят гнёзда под карнизами домов, в которых они жили людьми, и даже пытаются влететь в детскую. Наверно, поэтому Питер и любит ласточек больше других птиц.
А что же с маленьким домиком? Каждую подходящую ночь (то есть каждую ночь, кроме той, когда даётся бал) феи строят маленький домик на тот случай, если кто-нибудь из детей потеряется в саду и останется там на ночь. Питер Пэн несёт дозор и разъезжает по саду на козле, разыскивая потерявшихся, а обнаружив кого-нибудь, везёт его к маленькому домику. Малыш просыпается, выходит из домика и видит его. Феи строят дом только потому, что он получается такой красивый, зато Питер трудится в память о Мейми да ещё потому, что он до сих пор любит поступать так, как, по его мнению, должны поступать настоящие мальчики.



Джеймс Барри
Питер Пэн и Венди


Глава первая
Питер прорывается
Все дети (кроме Питера Пэна, о котором ты скоро услышишь) в конце концов становятся взрослыми. Рано или поздно они узнают, что должны вырасти. Венди узнала об этом так. Когда ей было два года, играла она однажды в саду, сорвала цветок и подбежала к матери. Должно быть, она была очень мила в эту минуту, потому что миссис Дарлинг прижала руку к сердцу и воскликнула:
– Ах, если б ты осталась такой навсегда!
Больше они об этом не говорили, но с тех пор Венди уже твёрдо знала, что вырастет. Об этом всегда узнаёшь, как только тебе исполнится два года. Два – это начало конца.
Тебе, конечно, известно, что Дарлинги жили в доме номер четырнадцать и до появления Венди главной в семье была мама, очаровательная женщина с романтическим воображением и прелестным насмешливым ртом. Романтическое воображение миссис Дарлинг походило на маленькие шкатулки, которые привозят из далёких восточных стран. Откроешь одну – а в ней другая, поменьше, а в той ещё одна, и так без конца! А в уголке её прелестного насмешливого рта прятался поцелуй, который Венди никак не удавалось поймать. Как она ни старалась, он всё ускользал от неё! Казалось бы, вот он, притаился в правом уголке рта, – а попробуй поймай!
Мистеру Дарлингу она досталась так: множество джентльменов, которые были юношами, когда она была девушкой, вдруг в один и тот же миг обнаружили, что любят её; они бросились со всех ног к её дому, чтобы предложить ей руку и сердце, но мистер Дарлинг крикнул извозчика, домчался туда первым и получил её в награду. Он получил всё – кроме самой последней шкатулочки и поцелуя, который прятался в уголке её рта. О шкатулочке он и не подозревал, а на поцелуй со временем махнул рукой. Венди считала, что получить этот поцелуй мог бы только Наполеон; ну а мне кажется, что и Наполеон ушёл бы ни с чем, в сердцах хлопнув дверью.
Мистер Дарлинг не раз хвастался Венди, что её мать не только любит, но и уважает его. Он был одним из тех глубокомысленных людей, что всё знают про акции и облигации. По-настоящему, конечно, о них никто ничего не знает, но он говорил о том, что акции поднялись или упали в цене, с таким видом, что ни одна женщина не могла бы отказать ему в уважении.
В день свадьбы миссис Дарлинг была вся в белом; поначалу она записывала все расходы с величайшей тщательностью и даже, казалось, находила в этом удовольствие, будто играла в какую-то весёлую игру; не было случая, чтобы она забыла хоть пучок петрушки; но мало-помалу она стала пропускать целые кочаны цветной капусты, а вместо них на страницах её расходной книги появились рисунки каких-то младенцев. Она рисовала их, вместо того чтобы заниматься подсчётами. То были догадки миссис Дарлинг.
Первой появилась Венди, затем Джон, а потом Майкл.
Недели две после появления Венди было неясно, смогут ли Дарлинги оставить её в семье – ведь прокормить лишний рот не так-то просто! Мистер Дарлинг безумно гордился Венди, но он был прежде всего человеком чести. И вот, присев на краешек кровати миссис Дарлинг и взяв её за руку, он занялся подсчётами, в то время как она смотрела на него с мольбой в глазах. Она готова была рискнуть, что бы их ни ожидало, но он был не таков. Он любил всё точно подсчитать с карандашом в руках, и если она своими предложениями сбивала его – что ж, он просто начинал всё сначала!
– Пожалуйста, не прерывай меня, – просил он. – Значит, так: один фунт семнадцать шиллингов дома и два шиллинга шесть пенсов – на службе; я могу отказаться от кофе на службе – скажем, десять шиллингов домой, – получается два фунта девять шиллингов шесть пенсов, да у тебя восемнадцать шиллингов и три пенса, итого три фунта семь шиллингов девять пенсов; в банке у меня пять фунтов, итого восемь фунтов семь шиллингов – кто это там ходит? – восемь… семь… девять… – не мешай мне, милая, – да ещё фунт ты одолжила соседу – молчи, дорогая, – значит, ещё фунт… и, дорогая… – ну вот и всё! Как я сказал – девять фунтов семь шиллингов и девять пенсов? Да, так и есть, девять, семь и девять. Вопрос теперь в том, сможем ли мы прожить год на девять фунтов семь шиллингов и девять пенсов в неделю?
– Ну конечно сможем, Джордж! – восклицала она.
Сказать по правде, она готова была на всё ради Венди. Но мистер Дарлинг твёрдо стоял на своём. Нет, он был просто великолепен!
– Не забывай про свинку! – предупреждал он её чуть ли не с угрозой в голосе.
И тут все начиналось сначала.
– Свинка – один фунт… То есть это я только так пишу, на самом деле, конечно, будут все тридцать шиллингов! Не прерывай меня! Корь – один фунт и пять шиллингов, краснуха – полгинеи. Итого – два и пятнадцать с половиной, не маши руками! Коклюш – пятнадцать шиллингов…
Так оно и шло, только результат каждый раз получался иной. Но в конце концов Венди всё-таки в семье оставили – свинку свели до двенадцати с половиной шиллингов, а корь и краснуху посчитали заодно.
Такое же волнение царило в доме и по поводу Джона, а Майклу пришлось и совсем туго; но оба были всё же приняты в семью, и вскоре всех троих можно было увидеть на улице: вместе с нянькой они чинно шли рядком в детский сад мисс Фулсом.
Миссис Дарлинг любила, чтобы в семье был порядок, а мистер Дарлинг хотел, чтобы у них всё было как у людей, так что, конечно, у детей была нянька. Но так как Дарлинги были бедны (ведь дети выпивали столько молока!), в няньки они взяли ньюфаундленда, собаку по кличке Нэна, у которой не было хозяев до тех пор, пока её не наняли Дарлинги. Она была собакой строгих правил и всегда относилась к детям с большим вниманием; Дарлинги познакомились с нею в Кенсингтонских садах, где она проводила большую часть своего свободного времени, заглядывая в детские коляски. К немалой досаде нерадивых нянек, она бежала за ними до самого дома и жаловалась на них хозяйкам.
Нэна оказалась просто сокровищем. Как строга она была во время купания! А ночью мгновенно вскакивала, стоило кому-нибудь из детей подать голос. Разумеется, её конура стояла в детской. Она прямо каким-то чудом понимала, когда на кашель можно не обращать внимания, а когда нужно завязать горло шерстяным чулком.
Всем лекарствам до последнего дня своей жизни она предпочитала старинные средства, вроде ревеня, а когда при ней заводили разговор о микробах, она только презрительно фыркала. В детский сад она провожала их по всем правилам: пока они вели себя хорошо – степенно шла рядом, а стоило кому-либо отбежать в сторону – живо возвращала его на место.
Если у Джона в этот день был футбол, она никогда не забывала его свитер, а на случай дождя всегда носила в зубах зонтик. В детском саду мисс Фулсом в подвале была комната, где няньки ждали детей, когда приходили за ними. Няньки сидели на скамейках, а Нэна лежала на полу – вот и вся разница! Они притворялись, что не замечают её, потому что она ниже их по своему положению, а она презирала их болтовню.
Нэна не любила, чтобы в детскую заходили гости, но если уж этого было не избежать, она мигом срывала с Майкла нагрудник и надевала другой, с голубыми лентами, одёргивала на Венди платье и прилизывала Джону волосы.
В детской царил образцовый порядок, и мистеру Дарлингу это было хорошо известно, и всё же он с тревогой думал о том, что скажут люди. Ведь он должен был помнить о своём положении в обществе.
Была у него и другая причина для беспокойства. Иногда мистеру Дарлингу казалось, что Нэна не восхищается им.
– Я знаю, она от тебя просто без ума, Джордж, – уверяла его миссис Дарлинг и подавала детям знак, чтобы они развеселили отца. Тут начинались пляски, и даже маленькой служанке Лизе, которая тоже жила у Дарлингов, порой разрешали принять в них участие. В своей длинной юбке и белоснежной наколке она выглядела просто крошкой, хоть и клялась, когда её брали в дом, что ей исполнилось десять лет. Какое это было веселье! Как они прыгали, кричали, плясали! Но больше всех веселилась миссис Дарлинг, она так бешено кружилась в танце, что виден был лишь поцелуй, притаившийся в уголке её рта. Будь ты попроворнее, может, ты и сумел бы его схватить! Словом, не было на свете другой такой весёлой и счастливой семьи, пока в доме не появился Питер Пэн.
Впервые миссис Дарлинг узнала о нём, когда стала однажды наводить порядок в мыслях своих детей. По вечерам, когда дети засыпали, хорошие матери начинают разбирать их мысли, раскладывая по местам всё, что накопилось в их головах за целый день. Если б ты как-нибудь не сразу заснул (только у тебя это, конечно, не выйдет), ты бы увидел, как мама разбирает твои мысли. Это очень интересно! Похоже, будто она прибирает в комоде. Думаю, что некоторые находки ей очень приятны, а другие – нет. Вот она, стоя на коленях, берёт что-то в руки, удивляется, как к тебе попала эта мысль, другую прижимает к щеке и гладит, как котенка, а третью торопливо убирает с глаз долой. А утром, когда ты проснёшься, все шалости и злые побуждения, с которыми ты заснул, будут свёрнуты и спрятаны на дне ящика, а сверху, на самом виду, будут разложены все твои самые лучшие мысли и намерения, вычищенные и выглаженные, – только надевай!
А видел ты когда-нибудь карту собственных мыслей? Врачи порой рисуют схемы некоторых частей твоего тела, и это бывает безумно интересно, но сделать карту твоих мыслей нелегко, ибо в голове у тебя всё перепутано и все время меняется. Чего-чего там только нет! Какие-то зигзаги вроде твоей температуры, вычерченной на листе бумаги; вероятно, это дороги на острове – ведь Нигдешняя страна всегда кажется нам островом: и всё там так ярко и удивительно – и коралловые рифы, и быстроходный бриг, ставший на якорь в заливе, и дикари, и пустые приюты, и гномы, но большей частью – портные, и пещера с бьющим из-под земли источником, и принц с шестью старшими братьями, и ветхая хижина, и крошечная старушка, у которой нос крючком. Во всем этом можно бы разобраться, но есть там ещё и первый день в школе, и отцы, и круглый пруд, и рукоделие, и убийства, и виселицы, и глаголы, после которых идёт дательный падеж, и шоколадный пудинг, и больное горло («Ну-ка скажи „а-а“!»), и расшатавшийся зуб («Три пенса, если вырвешь его сам!»), и длинные брюки, и многое-многое другое. И то ли это разные части острова, то ли просто одна карта просвечивает сквозь другую, – но только всё это страшно запутано, особенно потому что всё это находится в движении.
Конечно, Нигдешняя страна у каждого своя. У Джона, например, там была лагуна, над которой летали фламинго, и он на них охотился. А у Майкла, который был ещё очень мал, лагуны летали над фламинго. Джон жил на своём острове в перевёрнутой лодке, которую он вытащил на песок, Майкл – в вигваме, умело сшитом из листьев. У Джона друзей не было, у Майкла они появлялись по ночам, а Венди дружила с волчонком, которого бросили родители. Впрочем, между этими островами всегда есть семейное сходство, и, если б поставить их в ряд и велеть стоять смирно, ты бы увидел, что носы у них одинаковые – да и не только носы! К этим волшебным берегам вечно плывут в своих лодках дети. Там бывали и мы; нам и теперь ещё порой слышен шум нездешнего прибоя, но ступить на те берега нам больше не дано!
Из всех чудесных островов Нигдешний самый уютный и удобный: всё в нём рядом, прямо рукой подать, и приключений хоть отбавляй. Там скучать не приходится. Днём, когда играешь в остров Нигдешний со стульями и скатертью, он совсем не страшный, но вечером, за те две минуты, пока ты не заснул, он вдруг оживает. Вот потому-то в детской всегда горят ночники.
Время от времени, разбирая мысли своих детей, миссис Дарлинг находила в них что-нибудь непонятное, и самым загадочным для неё было слово «Питер». Среди знакомых у Дарлингов не было никакого Питера, и все же он то и дело попадался ей в мыслях у Джона и Майкла; ну а у Венди в мыслях он занимал главное место. Вглядевшись в это имя, миссис Дарлинг увидела, что буквы в нём крупнее, чем в других словах, и выглядит оно как-то дерзко.
– Да, он очень любит дерзить, – подтвердила со вздохом Венди, когда миссис Дарлинг расспросила её.
– Но кто же он, доченька?
– Питер Пэн! Ты ведь его знаешь, мама!
Миссис Дарлинг его не знала, но, задумавшись о своём детстве, припомнила какого-то Питера Пэна, который, по слухам, жил у фей. О нём рассказывали всякие чудеса: будто, когда дети умирают, он летит с ними часть пути, чтобы им не было страшно. В детстве она в него верила, но теперь, когда она вышла замуж и стала благоразумной, она усомнилась в его существовании.
– Но теперь уж он, конечно, вырос, – сказала она Венди.
– А вот и нет, – уверенно ответила Венди. – Он ростом точь-в-точь как я.
Она хотела сказать, что он не старше её да и ростом не больше; неизвестно, откуда она это знала, – просто знала, и всё!
Миссис Дарлинг рассказала об этом разговоре мужу, но он только рассмеялся.
– Уверяю тебя, – сказал он, – весь этот вздор от Нэны. Такое только собаке может прийти в голову. Ты не волнуйся – и всё забудется!
Однако ничего не забылось, а вскоре этот негодник не на шутку испугал миссис Дарлинг.
С детьми, бывает, приключаются самые невероятные вещи, которые их совсем не пугают. Скажем, неделю спустя они могут невзначай заметить, что, гуляя в лесу, встретили своего покойного отца и играли с ним. Так и Венди как ни в чём не бывало сообщила однажды утром матери удивительную новость. Видишь ли, миссис Дарлинг нашла на полу в детской какие-то листья, которых там, конечно, не было, когда дети ложились спать. Миссис Дарлинг ломала себе голову над тем, откуда они взялись, как вдруг Венди снисходительно улыбнулась и сказала:
– Ну конечно, опять этот Питер!
– Что ты говоришь, Венди?
– Противный мальчишка! Никогда не вытирает ноги, – вздохнула Венди. Сама она была очень аккуратна.
Она спокойно объяснила, что по ночам Питер прилетает иногда в детскую и, усевшись на спинку кровати у неё в ногах, играет на дудочке. К счастью, Венди никогда не просыпалась ночью, так что непонятно, откуда она это знала, – просто знала, и всё!
– Чепуха, дорогая! В дом нельзя войти, не постучав.
– По-моему, он влезает в окно.
– На третий этаж?!
– Так ведь ты нашла листья у окна, мама?
Да, ничего не скажешь, листья действительно лежали у окна. Миссис Дарлинг не знала, что и подумать, а Венди всё было понятно: не могло же ей это просто присниться!
– Доченька, – вскричала миссис Дарлинг, – но почему ты раньше мне ничего не сказала?
– Забыла, – весело бросила Венди. Она торопилась завтракать.
Нет, конечно, всё это ей просто приснилось!
Правда, под окном лежали листья… Миссис Дарлинг внимательно их рассмотрела; они были сухие и хрупкие, но миссис Дарлинг была совершенно уверена в том, что в Англии деревьев с такими листьями нет. Со свечой в руке она осмотрела весь пол в детской, ища следы таинственного посетителя. Она залезла кочергой в дымоход и простукала стены. Она спустила мерную ленту из окна – до земли было тридцать футов, а водосточной трубы, чтобы взобраться вверх, возле окна не было.
Ну конечно, Венди всё это просто приснилось!
Но нет, это был не сон; следующей же ночью произошли необычайные события, подтвердившие её слова, – с них-то всё и началось! Вечером дети, как всегда, лежали в постелях. У Нэны этот вечер был выходной, и миссис Дарлинг сама искупала детей и спела им колыбельную, пока один за другим они не выпустили её руки и не ускользнули от неё в страну сна.
Было так тихо и уютно, что собственные страхи показались ей смешными, и она спокойно уселась с рукоделием у камина.
Она шила для Майкла – близился день его рождения, когда он впервые должен был надеть рубашку. Она пригрелась у огня, детская была слабо освещена тремя ночниками, и вскоре шитьё выпало из её рук. Голова её опустилась на грудь – о, это было прелестное зрелище… И она заснула. Взгляни же на них: Венди и Майкл – вон там, Джон – здесь, а миссис Дарлинг у камина. Только четвёртого ночника в детской не было.
Ей снился сон. Ей снилось, что Нигдешний остров приблизился и оттуда появился необычный мальчик. Он её не встревожил, ей казалось, что она уже различала его черты раньше в лицах многих женщин, у которых не было детей. Возможно, он виделся ей на лицах и некоторых матерей.
Но в её сне он разорвал лёгкую завесу, которая затеняет Нигдешнюю страну, и она увидела, что Венди, Джон и Майкл смотрят туда.
Сам по себе сон этот ничего бы не значил, но, пока он ей снился, окно в детской распахнулось, и в комнату прыгнул мальчик. Вместе с ним влетел какой-то странный огонёк, не больше твоего кулака, который заметался по комнате словно живой, и этот-то огонёк, по-моему, и разбудил миссис Дарлинг.
Она вскрикнула и проснулась; увидев мальчика, она почему-то сразу поняла, что это Питер Пэн. Если бы в комнате в эту минуту был ты, или я, или Венди, мы бы заметили, что он очень похож на поцелуй, прятавшийся у миссис Дарлинг в уголке рта. Он был очень хорош собой, платье ему заменяли сухие листья и берёзовый сок, а зубы у него (нет, ты только подумай!) были все как один молочные. Они так и сверкали, будто жемчужные! Увидев взрослую, он заскрежетал на неё зубами.

Глава вторая
Тень
Миссис Дарлинг закричала, и тотчас же, словно в ответ на звонок, дверь распахнулась, и в детскую вбежала Нэна – она вернулась домой после выходного. Нэна зарычала и бросилась на мальчика, но тот быстро выпрыгнул в окно. Миссис Дарлинг снова закричала – на этот раз от страха; она боялась, что он разобьётся о мостовую; она выбежала на улицу, но там его не было; она поглядела вверх, но не увидела ничего, кроме маленькой звёздочки, которая, как ей показалось, падала с неба.
Миссис Дарлинг вернулась в детскую и увидела, что Нэна что-то держит во рту – как оказалось, это была тень мальчика. Сам-то он ускользнул от Нэниных зубов, но тени его не повезло: она не успела выскочить вместе с ним – окно захлопнулось, и тень осталась в комнате.
Можешь не сомневаться, миссис Дарлинг оглядела её со всех сторон, но тень была самой обыкновенной.
Нэна тут же решила, как с ней поступить. Она вывесила тень за окно и подумала про себя: «Конечно, он скоро явится за нею; пусть она висит здесь на виду, тогда он легко её достанет, не потревожив детей».
Жаль только, что миссис Дарлинг не могла её там оставить: тень была очень похожа на неглаженое бельё, из-за неё весь дом стал выглядеть некрасиво. Миссис Дарлинг хотела показать тень мужу, но он как раз в это время подсчитывал, во сколько обойдутся зимние пальто для Джона и Майкла; чтобы сохранить ясность мысли, он обвязал голову мокрым полотенцем, и мешать ему сейчас было бы просто непростительно! К тому же миссис Дарлинг прекрасно знала, что в ответ он только скажет:
– Что ж ты хочешь, если в няньках у детей собака!
Она решила свернуть тень и спрятать её в комод – пусть полежит там, пока не наступит удобный момент рассказать обо всём мистеру Дарлингу. Ах, лучше б она этого не делала!
Случай представился через неделю, в пятницу. Ну конечно, это случилось в пятницу! Этой пятнице суждено было стать незабываемой для всей семьи.
– Ах, почему я не остереглась! – не раз говорила потом миссис Дарлинг мужу. – Ведь это была пятница!
А Нэна сидела по другую сторону от миссис Дарлинг и держала её за руку.
– Нет, нет, – неизменно отвечал мистер Дарлинг, – это я во всём виноват, я, Джордж Дарлинг! Mea culpa, mea culpa![1 - Моя вина, моя вина! (лат.)]
Он получил классическое образование.
Так они сидели длинными вечерами, перебирая мельчайшие подробности этого рокового дня, пока они не запечатлелись в их памяти, словно голова монарха на бракованных монетах, где изображение бывает пробито насквозь.
– Зачем только я обещала пойти на обед в дом номер двадцать семь! – говорила миссис Дарлинг.
– Зачем только я вылил лекарство в Нэнину миску! – говорил мистер Дарлинг.
– Зачем только я не притворилась, что лекарство вкусное! – говорили Нэнины глаза, полные слёз.
– А всё моя любовь к развлечениям, Джордж!
– А всё моё роковое чувство юмора, дорогая!
– А всё моя обидчивость по пустякам, дорогие хозяева!
И тут всегда кто-нибудь из них начинал рыдать. И Нэна при этом неизменно думала: «Да, конечно, не следовало им брать в няньки собаку!»
И не раз мистер Дарлинг сам утирал Нэне слёзы.
– Нет, но каков негодяй! – восклицал мистер Дарлинг, и Нэна вторила ему оглушительным лаем, но миссис Дарлинг никогда не ругала Питера: что-то в правом уголке рта мешало ей это сделать.
Так они и сидели в пустой детской, с грустью вспоминая всё, что случилось в тот ужасный вечер. Начался он обыкновенно, совсем как сотни других вечеров: Нэна приготовила воду, чтобы перед сном выкупать Майкла, и понесла его на спине к ванне.
– Не хочу я спать! – кричал Майкл. Он всё ещё думал, что последнее слово всегда должно оставаться за ним. – Не хочу! Не буду! Нэна, ещё нет шести! Я тебя не буду любить, Нэна! Не хочу я купаться, слышишь? Не хочу! Не буду!
Тут в детскую вошла миссис Дарлинг в белом вечернем платье. Она оделась пораньше, чтоб показаться дочери: Венди так любила смотреть на неё, когда она надевала это платье и ожерелье, которое подарил ей муж. На руке у миссис Дарлинг был Вендин браслет – она попросила его у Венди на этот вечер. Венди очень любила давать ей на вечер свой браслет.
Войдя в детскую, миссис Дарлинг увидела, что старшие дети играют: Венди была миссис Дарлинг, Джон – мистер Дарлинг, а Венди только что родилась.
– Я счастлив сообщить вам, миссис Дарлинг, что вы стали матерью, – говорил Джон точь-в-точь таким голосом, каким, возможно, говорил в тот день и сам мистер Дарлинг.
А Венди заплясала от радости, как, конечно, поступила в своё время и сама миссис Дарлинг.
Затем родился Джон, с торжественностью, подобающей, по его мнению, мужчине, а потом Майкл выскочил из ванны и сказал, что он тоже хочет родиться, но Джон грубо заявил, что больше детей им не нужно.
Майкл чуть не заплакал.
– Никому я не нужен! – сказал он.
И конечно, миссис Дарлинг не могла этого вынести.
– Нет, нужен, – сказала она. – Мне очень нужен третий ребёнок!
– Мальчик или девочка? – спросил Майкл без особой надежды.
– Мальчик!
Майкл бросился ей на шею.
Теперь, когда мистер и миссис Дарлинг и Нэна вспоминали об этом, слёзы сами собой навёртывались им на глаза. Ведь это был их последний вечер с детьми! И они продолжают вспоминать.
– В эту минуту я и влетел к вам, как ураган, да? – спрашивал мистер Дарлинг.
Теперь он презирал себя за это.
Действительно, мистер Дарлинг влетел тогда в детскую, как ураган. Правда, у него были на то серьёзные причины. Он тоже переодевался, чтобы идти в гости, и всё было хорошо, пока дело не дошло до галстука. Ты, конечно, можешь мне не поверить, но этот человек, который так хорошо разбирался в акциях и облигациях, был не в ладах с собственным галстуком. Иногда галстук поддавался ему без особой борьбы, но бывали случаи, когда для всех было бы лучше, если бы он забыл о своей гордости и пристегнул готовый галстук.
В тот вечер галстук опять отказался ему повиноваться. Мистер Дарлинг ворвался в детскую, сжимая в руке этого маленького и сильно помятого безобразника.
– Что случилось, папочка, милый?
– Случилось?! – закричал он не своим голосом. – Этот галстук! Он не желает завязываться! – В голосе его зазвучала опасная ирония. – Завязываться-то он завязывается, но только не на моей шее! Где угодно, только не на шее! На столбике от кровати – пожалуйста! Хоть двадцать раз! Но на моей шее – ни за что! Не желает – и всё тут!
Он, видно, думал, что миссис Дарлинг недостаточно ему сочувствует, и строго добавил:
– Предупреждаю тебя, пока галстук не завяжется на моей шее, мы в гости не пойдём! А если мы сегодня не пойдём в гости, я перестану ходить на службу, а если я перестану ходить на службу, мы с тобой будем голодать и наши дети окажутся на улице!
Но и тут миссис Дарлинг сохранила присутствие духа.
– Дай я попробую, милый, – сказала она.
Ведь он для того сюда и пришёл! Лёгкими прохладными пальцами она в один миг завязала ему галстук. Дети стояли вокруг и смотрели, как решается их судьба. Другой мужчина рассердился бы, увидев, как спокойно она всё сделала, но мистер Дарлинг был выше этого. Он небрежно поблагодарил её и тут же забыл свой гнев; не прошло и минуты, как он уже танцевал по комнате с Майклом на плечах.
– Как мы тогда веселились! – вспоминала миссис Дарлинг.
– В последний раз! – стонал мистер Дарлинг.
– Ах, Джордж, помнишь, как Майкл вдруг спросил меня: «Мама, а как я с тобой познакомился?»
– Ещё бы не помнить!
– Какие они были милые, правда, Джордж?
– Главное, что они были наши, такие родные! А теперь их у нас нет!
В эту минуту в детскую вошла Нэна, и надо же было так случиться, что мистер Дарлинг наткнулся на неё и к его брюкам пристала шерсть. Мало того что брюки новые – это была у него первая в жизни пара, обшитая тесьмой, и он закусил губу, чтобы не расплакаться. Конечно, миссис Дарлинг почистила брюки, но он снова стал говорить о том, какая это ошибка, что у детей в няньках собака.
– Но, Джордж, Нэна просто сокровище!
– Конечно, но иногда мне бывает как-то не по себе. Мне начинает казаться, что для неё наши дети всё равно что щенята!
– Ах нет, дорогой, она прекрасно знает, что у них есть души!
– Сомневаюсь, – протянул мистер Дарлинг, – сомневаюсь…
Тут-то ей и представился случай рассказать о странном мальчике. Сначала мистер Дарлинг только посмеивался, но, когда ему показали тень, он задумался.
– Эта тень мне незнакома, – сказал он, внимательно её разглядев, – но я совершенно уверен, что хозяин её – негодяй.
– Мы всё ещё говорили о тени, – произносит миссис Дарлинг, – когда Нэна принесла Майклу лекарство, помнишь? Ах, Нэна, больше ты никогда не будешь носить в зубах пузырёк с лекарством, и во всём этом виновата я!
Мистер Дарлинг был мужественным человеком, но в истории с лекарством он повёл себя не очень-то умно. Конечно, и у него были свои слабости: он был, например, глубоко убеждён в том, что всю жизнь героически пил лекарства, вот почему, когда Майкл стал увёртываться от ложки, которую поднесла ему Нэна, он строго сказал:
– Будь же мужчиной, Майкл!
– Не хочу! Не буду! – упрямо кричал Майкл.
Миссис Дарлинг пошла за шоколадкой, но мистер Дарлинг решил, что ей не хватает твёрдости.
– Не балуй его, мамочка! – закричал он ей вслед. – В твоём возрасте, Майкл, я выпивал любое лекарство не моргнув глазом. Только приговаривал: «Спасибо, дорогие папочка и мамочка, что вы даёте мне целый пузырёк, чтобы я выздоровел».
Ему казалось, что именно так всё и было, и Венди, которая стояла рядом в ночной рубашке, тоже поверила этому и сказала, чтобы приободрить Майкла:
– Твоё лекарство ещё противнее, правда, папа? То, что ты сейчас иногда пьёшь…
– Гораздо противнее, – сказал мистер Дарлинг смело. – Я бы его сейчас выпил, Майкл, тебе для примера, если б только не потерял пузырёк…
Не то чтоб он его потерял, а просто однажды поздно ночью, когда все в доме спали, он спрятал его на шкафу. Только он не знал, что маленькая служанка Лиза нашла пузырёк и поставила его опять на умывальник.
– Я знаю, где он, папочка! – обрадовалась Венди, всегда готовая услужить. – Сейчас я его принесу.
Не успел мистер Дарлинг и рта раскрыть, как она убежала. Мистер Дарлинг почему-то помрачнел.
– Джон, – сказал он, содрогаясь, – это невероятная гадость. Знаешь, такая липкая, сладкая, противная штука…
– Ты проглоти его побыстрее, папа, и всё! – весело посоветовал Джон.
Тут Венди примчалась обратно, в руках она несла стакан с лекарством.
– Я бежала со всех ног! – сказала она, с трудом переводя дыхание.
– Ты у нас молодец, – проговорил мистер Дарлинг с убийственной вежливостью, которой она не оценила, и упрямо добавил: – Майкл – первый!
– Папа – первый! – сказал Майкл. Он был недоверчив по природе.
– А если меня стошнит? – спросил мистер Дарлинг с угрозой в голосе.
– Ну же, папа! – торопил Джон.
– Попридержи язык, Джон! – приказал мистер Дарлинг.
Венди ничего не могла понять.
– Я думала, ты пьёшь лекарство совершенно спокойно, папа, – сказала она.
– Дело совсем не в том, – ответил он. – Ты же знаешь, у меня в стакане лекарства больше, чем у Майкла в ложке. – Его гордое сердце не могло этого вынести. – А это несправедливо! Я умирать буду, а всё же скажу: несправедливо.
– Папа, я жду! – холодно заметил Майкл.
– Ну и что же? Я тоже жду.
– Папа – жалкий трус!
– Сам ты жалкий трус!
– Я не боюсь!
– Ну и я не боюсь!
– Что ж ты не пьёшь?
– А ты что?
Тут Венди осенило:
– А почему бы вам не выпить вместе?
– Конечно, – сказал мистер Дарлинг. – Ты готов, Майкл?
– Раз, два, три! – сосчитала Венди.
Майкл лекарство проглотил, а мистер Дарлинг спрятал свой стакан за спину.
Майкл испустил яростный вопль.
– Ах, папа! – вскричала Венди.
– Что «ах, папа»? – спросил мистер Дарлинг строго. – Сейчас же прекрати этот крик, Майкл! Я хотел его принять, но… но не успел.
Просто ужасно, как они на него смотрели! Похоже, что они им совсем не восхищались.
– Послушайте, дети, – сказал он с мольбой в голосе, как только Нэна вышла в ванную. – Я придумал чудесную шутку. Я вылью своё лекарство Нэне в миску, а она подумает, что это молоко, и вылакает его!
Лекарство действительно было белое, как молоко, но дети, в отличие от мистера Дарлинга, не понимали таких шуток; они с упрёком смотрели, как он вылил лекарство в Нэнину миску.
– Как смешно! – воскликнул мистер Дарлинг.
Голос его звучал неуверенно, и они не решились его разоблачить, когда Нэна и миссис Дарлинг вернулись в детскую.
– Нэна, собачка, – сказал он, поглаживая её. – Я налил тебе молочка в миску, Нэна…
Нэна махнула хвостом, подбежала к миске и начала лакать, но тут же взглянула на мистера Дарлинга. Взглянула не сердито, только на глаза ей навернулась большая слеза, которая заставляет нас жалеть благородных собак, и она молча залезла в свою конуру.
Мистеру Дарлингу было страшно стыдно, но он не сдался. В ужасной тишине миссис Дарлинг понюхала миску.
– Ах, Джордж, – сказала она. – Ведь это твоё лекарство!
– Это была просто шутка! – вскричал он.
Миссис Дарлинг принялась утешать мальчиков, а Венди обнимала Нэну.
– Я из сил выбиваюсь, чтобы всем в доме было весело! – сказал мистер Дарлинг с горечью. – И хоть бы кто-нибудь меня понял!
А Венди всё обнимала Нэну.
– Ну конечно! – закричал он. – Обнимай её! Меня-то никто не обнимает! К чему?! Я только зарабатываю всем на хлеб. Зачем же меня обнимать?! Зачем?!
– Джордж, – попросила миссис Дарлинг. – Не так громко, пожалуйста. Слуги тебя услышат…
Почему-то они называли Лизу слугами.
– Ну и пусть, – отвечал он решительно. – Пусть весь свет слышит! Но я больше часу не потерплю, чтобы у меня в детской хозяйничала собака!
Дети заплакали, а Нэна подбежала к нему с мольбой в глазах, но он на неё даже не посмотрел. Он снова почувствовал себя настоящим мужчиной.
– Нечего, нечего, – воскликнул он, – тебе место во дворе, на привязи! Отправляйся туда сию же минуту!
– Джордж, Джордж, – прошептала миссис Дарлинг, – вспомни, что я тебе говорила о том мальчике!
Увы! Он и слышать ничего не желал. Он твёрдо решил показать, кто в доме хозяин, и, когда Нэна не послушалась его, он лаской выманил её из конуры, схватил за ошейник и выволок во двор. Ему было стыдно, и всё же именно так он и поступил. Всё это произошло из-за его слишком любящего сердца, которому так нужно было восхищение. Привязав Нэну во дворе, несчастный отец уселся в коридоре и закрыл лицо руками.
Тем временем миссис Дарлинг в полном молчании уложила детей и зажгла ночники.
Тут они услышали, как лает Нэна.
– Это он сажает её на цепь во дворе, – захныкал Джон.
Но Венди с ним не согласилась, хоть и она, конечно, не догадывалась, что сейчас произойдёт.
– Нет, – сказала она, – когда её обижают, Нэна лает по-другому. А так она лает, когда чует опасность.
Опасность!
– Ты уверена, Венди?
– Ну конечно.
Миссис Дарлинг задрожала и подошла к окну. Оно было заперто на задвижку. Она посмотрела на ночное небо, густо усыпанное звёздами. Они толпились вокруг дома, словно им не терпелось посмотреть, что там произойдёт, но миссис Дарлинг этого не заметила. Не заметила она и того, что две самые маленькие звёздочки подмигнули ей, будто хотели предупредить её о чем-то. И всё же безотчётный страх сжал ей сердце.
– Как мне не хочется сегодня идти в гости! – сказала она.
Даже Майкл, который уже засыпал, понял, что она чем-то встревожена.
– Когда ночники зажжены, нам нечего бояться, правда, мама? – спросил он.
– Конечно, дорогой, – ответила она. – Это мама оставляет их следить за своими детишками.
Она подошла к кроваткам, сначала к одной, потом к другой и третьей, напевая колыбельную, и маленький Майкл крепко обнял её.
– Мама, – сказал он, – я так рад тебе!
Это были последние слова, которые миссис Дарлинг услышала от него перед долгой разлукой.
Дом номер двадцать семь был совсем близко, но в тот день выпал лёгкий снежок, и мистер и миссис Дарлинг шли осторожно, чтобы не испачкать обувь. На улице, кроме них, никого не было, и все звёзды внимательно следили за ними.
Звёзды очень красивы, но они могут только наблюдать за тем, что происходит, а сделать ничего не могут. Это наказание наложено на них за какой-то проступок, который они совершили так давно, что ни одна звезда уже не помнит, что это было. Старым звёздам давно уже всё наскучило, и они смотрят на мир стеклянным взглядом и молчат, но юным всё внове, и они без устали мигают, переговариваясь друг с другом. Звёзды не очень-то любят Питера, потому что он часто подкрадывается к ним сзади и пытается их задуть, но в тот вечер им было скучно, вот почему они были на его стороне и с нетерпением ждали, чтобы взрослые ушли. Как только дверь дома номер двадцать семь захлопнулась за мистером и миссис Дарлинг, на небесах поднялось волнение и самая крошечная звёздочка из Млечного Пути пропищала:
– Питер, давай!

Глава третья
Улетим! Улетим!
Когда мистер и миссис Дарлинг ушли, ночники у детских кроваток с минуту горели ясно. Это были очень милые ночники, и нам остаётся только пожалеть, что они заснули и проглядели Питера; но Вендин ночник почему-то заморгал и так широко зевнул, что два других тоже принялись зевать и так, не закрывая ртов, и заснули.
В комнате был в это время и другой огонёк, в тысячу раз ярче, чем ночники. Пока я говорю тебе об этом, он успел заглянуть в шкаф, пошарил в ящиках комода и вывернул все карманы. Он искал тень Питера. И знаешь, это был совсем не огонёк, а маленькая фея, не больше твоей ладони (правда, она ещё росла); она так быстро носилась по комнате, что казалось, будто это огонёк пляшет в воздухе. Звали её Динь-Динь; одета она была очень изысканно – высохший листок с глубоким квадратным вырезом у шеи изящно облегал её фигурку. Она была слегка склонна к полноте.
Через минуту после появления феи юные звёзды дунули, распахнули окно в детской, и в комнату влетел Питер. Часть пути он нёс Динь-Динь в руках, и потому к его пальцам пристала волшебная пыльца.
– Динь! – позвал он тихонько, убедившись, что дети спят. – Динь, где ты?
Она была в кувшине, и ей это страшно нравилось – никогда раньше она не бывала в кувшинах.
– А ну вылезай! Ты не знаешь, куда они девали мою тень?
В ответ раздался дивный звон, будто зазвенели золотые бубенчики. Это язык фей. Вы, дети, не можете его услышать, но если бы вдруг услышали, то сразу поняли бы, что уже слышали его когда-то.
Динь сказала, что тень в большой коробке (она хотела сказать – в комоде), и Питер тотчас подскочил к ящикам и начал обеими руками выгребать из них содержимое и швырять всё на пол, словно король, бросающий медяки в толпу. Он скоро нашёл свою тень и так обрадовался, что захлопнул ящик, не заметив, что в нём осталась Динь.
Если он о чем-нибудь и думал в эту минуту (а я подозреваю, что думать было не в его привычках), то, конечно, только о том, что тень тотчас же прирастёт к нему, стоит только прижать её покрепче; когда же этого не случилось, он пришёл в ужас. Он попытался прилепить её мылом, взятым из ванной, но у него ничего не вышло. Дрожь пронизала Питера, он уселся на пол и расплакался.
Его плач разбудил Венди, и она села в постели. При виде незнакомого мальчика, плачущего на полу, она не испугалась, а скорее приятно удивилась.
– Мальчик, – спросила она вежливо, – почему вы плачете?
Питер тоже умел быть необычайно вежливым – он выучился светским манерам на праздниках у фей; он встал и с чрезвычайной учтивостью поклонился Венди. Ей это очень понравилось, и, сидя в постели, она ответила ему поклоном.
– Как вас зовут? – спросил он.
– Венди Мойра Анджела Дарлинг, – ответила она не без гордости. – А вас?
– Питер Пэн.
Она уже знала, что это Питер, но всё же его имя показалось ей коротким.
– И всё? – спросила она.
– Да! – ответил он резко. Впервые в жизни он почувствовал, что имя у него и вправду коротковато.
– Простите, – сказала Венди Мойра Анджела.
– Чепуха, – отрезал Питер.
Она спросила, где он живёт.
– Второй поворот направо, – сказал Питер, – а потом прямо, до самого утра.
– Какой смешной адрес!
У Питера сжалось сердце. Он подумал, что адрес, пожалуй, и в самом деле смешной.
– Нет, не смешной! – сказал он.
– Я не то хотела сказать, – поправилась Венди, вспомнив, что Питер был её гостем. – Я хотела спросить: на письмах так и пишут?
«Лучше б она не вспоминала про письма», – подумал Питер.
– Не получаю никаких писем! – сказал он презрительно.
– Но ваша мама получает?
– Нет у меня никакой мамы! – ответил он.
У него не только не было мамы, но не было ни малейшего желания её иметь. Он считал, что про матерей вообще зря говорят столько хорошего. Но у Венди сердце сразу заныло от жалости.
– Ах, Питер, теперь понятно, почему ты плачешь! – вскричала она, спрыгнула с кровати и подбежала к нему.
– И вовсе я не поэтому плакал, – сказал он с негодованием. – Я плакал потому, что никак не могу прилепить свою тень. А вообще я и не думал плакать!
– Она отлепилась?


– Да.
Тут Венди увидела тень, лежащую на полу; тень была такая мятая, что Венди стало невыносимо жалко Питера.
– Какой ужас! – сказала она.
Впрочем, она не могла сдержать улыбку, увидев, что Питер пытался прикрепить её мылом. Уж эти мальчишки!
К счастью, она тут же сообразила, как помочь горю.
– Её надо пришить, – сказала она высокомерно.
– Что такое «пришить»? – спросил он.
– Ой, какой ты невежа!
– Вот и неправда!
Ей было очень приятно, что он не знает таких простых вещей.
– Я тебе её пришью, маленький, – сказала она. Непонятно, почему она его так назвала – ведь он был с неё ростом.
Она достала свою рабочую шкатулку и принялась пришивать тень ему к пяткам.
– Боюсь, что тебе будет немножко больно, – предупредила она.
– О, я не заплачу! – сказал Питер.
Он уже был уверен, что никогда в жизни не плакал. Он сжал зубы и не заплакал, и скоро тень уже вела себя вполне прилично, хоть и выглядела всё же немножко помятой.
– Надо было её прогладить, – сказала Венди задумчиво.
Но Питера, как и всех мальчишек, это ничуть не заботило, и он в восторге запрыгал по комнате. Увы, он уже забыл, что своим счастьем обязан Венди. Он был уверен, что сам пришил себе тень.
– Какой я умный! – кричал он радостно. – Нет, вы только подумайте, какой я умный! – И он закукарекал.
Мне очень грустно в этом признаться, но самодовольство было одной из самых привлекательных черт Питера. По правде говоря, не было на свете большего зазнайки, чем Питер.
Венди возмутилась.
– Ну и самодовольство! – воскликнула она с едкой издёвкой. – А я, по-твоему, тут совсем ни при чём?
– Нет, отчего же, ты тоже кое-что сделала, – ответил небрежно Питер и продолжал плясать.
– Кое-что! – сказала она свысока. – Что ж, если я здесь не нужна, я могу и удалиться…
И с большим достоинством она прыгнула в постель и с головой накрылась одеялом.
Питер подумал, что она выглянет, если он притворится, будто уходит, но, когда из этого ничего не вышло, он присел к ней на кровать и легонько толкнул её ногой.
– Венди, – сказал он, – не удаляйся. Я всегда так кричу, когда я собой доволен.
Но она осталась под одеялом.
– Венди, – сказал он голосом, перед которым не устояла ещё ни одна женщина, – Венди, от одной девочки больше пользы, чем от двадцати мальчишек.
Венди, конечно, была женщиной до самых кончиков своих пальцев, хоть пальчики эти и были совсем невелики, и она высунула голову.
– Ты правда так думаешь, Питер?
– Да, думаю.
– По-моему, это очень мило с твоей стороны, – заявила она. – Тогда я опять встану.
И она села рядом с ним на кровати.
– Хочешь за это поцелуй? – спросила Венди.
Питер протянул руку.
– Разве ты не знаешь, что такое «поцелуй»? – спросила Венди в смятении.
– Буду знать, когда ты мне его дашь, – ответил он холодно.
И, чтобы не обидеть его, Венди дала ему напёрсток.
– Ну а теперь, – сказал он, – вот тебе поцелуй. Хочешь?
Она сдержанно ответила:
– Ну что ж, пожалуй…
И наклонила к нему лицо. Это было очень глупо с её стороны, потому что он просто сунул ей в руку желудёвую пуговицу. Она медленно выпрямилась и сказала вежливо, что всегда будет носить его «поцелуй» на цепочке. Так она и сделала – это было очень кстати, потому что впоследствии он спас ей жизнь.
Когда люди в нашем кругу знакомятся, они обычно интересуются возрастом друг друга, и потому Венди, которая всегда старалась вести себя как полагается, спросила у Питера, сколько ему лет. Это был не очень удачный вопрос – так порой бывает на экзамене, когда тебе предлагают грамматику, в то время как тебе хотелось бы написать, какие короли правили в Англии.
– Не знаю, – ответил Питер смущённо, – но я ещё очень молод…
Он действительно не знал, сколько ему лет, только смутно кое о чём догадывался, но сказал он совсем другое:
– Знаешь, Венди, я убежал из дому в тот день, когда родился.
Это было странно, но интересно, и Венди, вспомнив, как в таких случаях поступают в гостях, легонько похлопала себя по ночной рубашке, давая ему понять, что он может придвинуться к ней поближе.
– Я услышал, как мои родители говорили о том, кем я буду, когда вырасту, и убежал, – сказал Питер тихо.
Он был чрезвычайно взволнован.
– А я не хочу становиться взрослым, – продолжал он с жаром. – Я хочу всегда быть мальчишкой и ни о чём не думать! Вот я и убежал в Кенсингтонские сады и стал жить там с феями.
Венди глядела на него с глубочайшим восхищением, и он подумал, что она восхищается его побегом из дома; на самом же деле её поразило то, что он был знаком с феями. Венди вела такой скромный домашний образ жизни, что знакомство с феями показалось ей чем-то изумительным. Она засы`пала его вопросами о феях, что очень удивило Питера, ибо феи ему часто надоедали, лезли под ноги и прочее, так что порой ему приходилось задавать им трёпку. Всё же в целом они ему нравились, и он рассказал ей, как феи появились.
– Знаешь, Венди, когда первый младенец впервые засмеялся, смех его разлетелся на тысячи кусочков – вот откуда пошли феи.
Скучный это был разговор, но ей, как домоседке, он очень понравился.
– Так что в результате, – сказал он добродушно, – на каждого мальчика и девочку должна быть одна фея.
– Должна? Но разве так оно и есть?
– Нет. Дети сейчас так много знают, что очень рано перестают верить в фей, а всякий раз, когда кто-нибудь из них говорит: «Я в фей не верю», какая-нибудь фея тут же падает и умирает.
Скоро ему наскучил этот разговор, и тут он заметил, что Динь что-то притихла.
– Не знаю, куда она задевалась, – сказал он и встал. – Динь, где ты?
От восторга сердце громко забилось у Венди в груди.
– Питер! – вскричала она и схватила его за руку, – неужели у нас в детской настоящая фея?
– Она только что была здесь, – сказал он с нетерпением. – Ты ничего не слышишь, а?
Оба прислушались.
– Я слышу только, будто где-то звенят бубенчики, – сказала Венди.
– Это Динь! У фей такой голос, понимаешь? Кажется, я тоже теперь слышу.
Звон шёл из комода, и Питер скорчил весёлую гримасу.
– Венди, – прошептал он с восторгом, – кажется, я запер её в комоде!
Когда он выпустил наконец бедную Динь, она заметалась по детской, вопя от гнева.
– Ну что ты кричишь? – возразил ей Питер. – Ну хорошо, я виноват, но откуда мне было знать, что ты там?
Венди не слушала его.
– Ах, Питер! – воскликнула она. – А не могла бы она остановиться на минуточку? Я хочу её получше разглядеть.
– Они очень редко останавливаются.
Но Венди всё же увидела, как это романтическое создание присело на минутку на большие часы с кукушкой.
– Какая прелесть! – воскликнула она, хотя лицо у Динь всё ещё было перекошено от злости.
– Динь, – сказал Питер с улыбкой, – эта дама хочет, чтобы ты была её феей!
Динь что-то дерзко прокричала в ответ.
– Что она говорит, Питер?
Ему пришлось объяснить:
– Она не очень-то вежлива. Говорит, что ты большая, неуклюжая девчонка и что она моя фея.
Он стал уговаривать Динь:
– Ты ведь знаешь, тебе нельзя быть моей феей, Динь, – ведь я джентльмен, а ты дама!
На это Динь только ответила:
– Ну и дурак!
И скрылась в ванной.
– Она фея низшего разряда, – сказал Питер в её оправдание. – Её зовут Динь-Динь, потому что она паяет чайники и кастрюльки.
Они уселись вдвоём в кресло, и Венди снова засыпала его вопросами:
– Значит, ты больше не живёшь в Кенсингтонских садах?
– Иногда живу.
– А чаще где же ты живёшь?
– С пропавшими мальчишками.
– А кто это?
– Это мальчики, которые выпали из колясок, когда няньки смотрели в другую сторону. Если никто не потребует их обратно через неделю, их отсылают на остров Нигдешний, чтобы не было лишних расходов. Я у них капитан.
– Как это, должно быть, чудесно!
– Да, – согласился коварный Питер, – но иногда нам бывает очень грустно. Понимаешь, общество у нас исключительно мужское.
– Как, разве среди вас нет девочек?
– Конечно нет! Ты же знаешь, девочки умные, они из колясок не падают.
Это страшно понравилось Венди.
– По-моему, – сказала она, – ты ужасно мило говоришь о девочках. А вот Джон, – и она указала рукой на старшего брата, – он нас просто презирает!
Вместо ответа, Питер встал и одним ударом ноги сбросил Джона вместе с одеялом на пол. Одним ударом! Это показалось Венди несколько дерзким для первой встречи, и она твёрдо сказала Питеру, что у неё в доме он не капитан. Джон, однако, продолжал крепко спать на полу, и она не стала его тревожить.
– Я знаю, Питер, ты хотел сделать мне приятное, – сказала она, смягчаясь. – За это можешь подарить мне поцелуй.
Она забыла, что Питер не знает, что это такое.
– Я так и знал, что ты возьмёшь его назад, – сказал он не без горечи и протянул ей напёрсток.
– Ах нет, – сказала добрая Венди, – я хотела сказать не «поцелуй», а «напёрсток».
– Что это такое?
– А вот что!
И она поцеловала его.
– Смешно! – сказал Питер серьёзно. – Ну а теперь хочешь получить от меня напёрсток?
– Как знаешь, – ответила Венди, на этот раз держа голову очень прямо.
Она получила «напёрсток» от Питера и почти тут же вскрикнула от боли.
– Что случилось, Венди?
– Кто-то дёрнул меня за волосы!
– Это, верно, Динь. Что это с ней? Раньше она никогда так не безобразничала…
И правда, Динь летала вокруг них и выкрикивала всякие обидные слова.
– Венди, она говорит, что за каждый напёрсток будет дёргать тебя за волосы.
– Но почему?
– Почему, Динь?
И снова Динь прокричала в ответ:
– Дурак!
Питер так ничего и не понял, зато Венди поняла. Она немного огорчилась, когда он признался, что прилетал в детскую не для того, чтобы повидаться с ней, а чтобы послушать сказки.
– Понимаешь, я не знаю ни одной сказки. И пропавшие мальчишки тоже!
– Какой ужас! – воскликнула Венди.
– А знаешь, – продолжал Питер, – почему ласточки лепят гнёзда под крышами? Чтобы слушать сказки! Ах, Венди, твоя мама рассказывала такую чудесную сказку!


– Какую?
– Про принца. Он ещё не мог найти девушку с хрустальным башмачком.
– Питер, – заволновалась Венди, – это была Золушка, а он нашёл её, и они жили счастливо до самой смерти.
Питер так обрадовался, что вскочил и бросился к окну.
– Куда ты? – крикнула она. Сердце у неё защемило.
– Рассказать мальчишкам!
– Не уходи, Питер! – попросила она. – Я знаю много-много сказок.
Именно так она и сказала, и потому не может быть никакого сомнения в том, что уговаривала его она. И он вернулся. Глаза у него жадно блестели, это должно было бы насторожить Венди, но не насторожило.
– А какие сказки я могла бы вам рассказать! – воскликнула она.
Тогда Питер схватил её и потащил к окну.
– Пусти меня! – приказала она.
– Полетим со мной, Венди! Ты будешь рассказывать нам сказки!
Конечно, ей было очень приятно, что он её так просит, но она сказала:
– Ах нет, я не могу… Что будет с мамой?! И потом, я не умею летать…
– Я тебя научу.
– Вот было бы чудесно!
– Я научу тебя вскакивать ветру на спину, и мы улетим!
– О?о! – простонала она, захлёбываясь от восторга.
– Венди, Венди, вместо того чтобы лежать в этой глупой постели, ты могла бы летать со мной по небу и шутить со звёздами!
– О?о!
– И знаешь, Венди, там есть русалки!
– Русалки? С хвостами?
– С длинными-предлинными.
– Ах! – вскричала Венди. – Увидеть русалку!
Тут Питер проявил ужасное коварство.
– Венди, – сказал он, – а как мы тебя будем уважать!
Венди задрожала. Она изо всех сил старалась остаться дома.
Но Питер не знал жалости.
– Венди, – продолжал этот хитрец, – а по вечерам ты будешь подтыкать нам одеяла.
– О?о!
– Нам ещё никто никогда не подтыкал одеяла!
– О?о!
И она протянула к нему руки.
– И ты могла бы штопать нам чулки и пришивать нам карманы. У нас на всех ни одного кармана!
Разве она могла устоять?!
– Да, это было бы замечательно! – сказала она. – Питер, а Джона и Майкла ты тоже научишь летать?
– Научу, если хочешь, – сказал он равнодушно.
Она подбежала к Джону и Майклу и стала их расталкивать.
– Проснитесь, – сказала она, – Питер Пэн здесь! Он сейчас научит нас летать!
Джон протёр глаза и сказал:
– Встаю. – Он и не заметил, что лежит на полу. – Э, да я уже, кажется, встал.
Майкл тоже проснулся. При виде Питера глаза его засверкали, словно новенький перочинный ножик с шестью лезвиями и пилкой, но тут Питер подал им знак молчать. В глазах у них мелькнуло то страшное лукавство, которое появляется у детей, когда они прислушиваются к звукам из взрослого мира. В доме было тихо. Значит, всё в порядке. Впрочем, стоп! Тут что-то не так! Нэна весь вечер просто разрывалась от лая, а теперь вдруг замолчала. Эта тишина и насторожила их.
– Гаси свет! Прячься! Живо! – скомандовал Джон в первый и последний раз за всю эту историю.
Вот почему, когда в детскую вошла Лиза, держа Нэну за ошейник, ей показалось, что всё в порядке; в детской было темно, и она готова была поклясться, что слышит, как дети сладко посапывают во сне. На самом-то деле эти негодники сопели нарочно, спрятавшись за оконными занавесками.
Лиза была страшно сердита на Нэну: она месила на кухне рождественский пудинг, а тут ей пришлось всё бросить из-за каких-то глупых собачьих подозрений. Она даже не заметила, что к щеке у неё пристала изюминка. Чтобы заставить Нэну замолчать, она решила свести её на минутку в детскую, но только, конечно, под надзором.
– Вот, смотри, подозрительное ты животное, – сказала она, радуясь, что Нэна в немилости. – Ничего с ними не случилось, с твоими любимцами. Спят себе спокойно в кроватках. Слышишь, как они ровно дышат?
Тут Майкл, обрадовавшись, что они так ловко провели Лизу, засопел ещё громче и чуть всё не испортил. Нэна поняла, что здесь что-то не так, и стала рваться из Лизиных рук.
Но Лиза ни о чём не догадалась.
– Ну хватит, Нэна! – сказала она строго и потащила Нэну из детской. – Добром тебе говорю: если ты опять станешь лаять, я сбегаю за хозяином и хозяйкой! Ну и выдерет тебя тогда хозяин!
И она снова привязала несчастную собаку во дворе.
Ты думаешь, Нэна перестала лаять? Сбегать за хозяином и хозяйкой? Этого она как раз и хотела! Ты думаешь, она испугалась побоев? Ей было всё равно, только бы спасти детей! Но Лиза, к несчастью, опять занялась пудингом, и Нэна, видя, что ждать от неё помощи нечего, прыгала и прыгала на цепи, пока наконец не оборвала её. Через минуту она уже вбежала в столовую дома номер двадцать семь и воздела передние лапы к небу – она всегда так поступала, когда нужно было сообщить что-нибудь особенно важное.
Мистер и миссис Дарлинг тут же поняли, что в детской происходит что-то ужасное, и, не прощаясь с хозяйкой, бросились на улицу. Но с того момента, как трое негодников сладко сопели, спрятавшись за оконными занавесками, прошло уже целых десять минут, а за десять минут Питер Пэн может много чего натворить!
Теперь давайте вернёмся в детскую.
– Опасность миновала, – сказал Джон, выходя из своего укрытия. – Нет, Питер, ты правда умеешь летать?
Вместо ответа, Питер вспрыгнул на камин и сделал круг по комнате.
– Вот здорово! – закричали Майкл и Джон в один голос.
– Как мило! – воскликнула Венди.
– Да, я милый! Я очень милый! – согласился Питер, снова забывшись.
Им показалось, что летать очень просто, и они попытались взлететь – сначала с пола, а потом с кроватей, – но только падали, а не взлетали.
– Послушай, как это у тебя получается? – спросил Джон, потирая коленку. Он всегда отличался деловитостью.
– Надо просто подумать о чем-нибудь приятном и удивительном, – объяснил Питер, – и сам не заметишь, как поднимешься в воздух!
И он показал им, как это делается.
– Здорово у тебя получается! – сказал Джон. – А ну-ка повтори, но только медленно.
И Питер повторил – сначала медленно, а потом быстро.
– А?а, понял! – вскричал Джон.
Но очень скоро он убедился, что ничего не понял. Никто из них не мог и секунды продержаться в воздухе, хотя Майкл уже читал двухсложные слова, а Питер и азбуки-то не знал.
Конечно, Питер просто шутил, ведь всем известно, что без волшебной пыльцы взлететь невозможно. К счастью, как мы уже говорили, на пальцах у Питера оставалось немного пыльцы, и он дунул ею на всех троих. Результаты превзошли их ожидания.
– А теперь пошевелите плечами, – сказал Питер. – Вот так! Ну, отрывайтесь!
Все они стояли на своих кроватях, и доблестный Майкл взлетел первый. Он и не думал, что взлетит, но вдруг оказался где-то под потолком.
– Я ле-тю-у! – закричал он, едва оторвавшись от опоры.
Тут Джон тоже поднялся в воздух и встретился с Венди около ванной.
– Как чудесно!
– Как удивительно!
– Взгляните на меня!
– Взгляните на меня!
– Взгляните на меня!
Конечно, они летали не так изящно, как Питер, и ноги у них болтались во все стороны, но головами они то и дело стукались о потолок, а это одно из самых приятных ощущений! Сначала Питер немножко поддерживал Венди, но Динь так сердилась, что пришлось ему от этого отказаться.
И они летали, вверх и вниз, и кружили, кружили по комнате.
– Это восхитительно! – повторяла Венди.
– Послушайте, – сказал вдруг Джон. – А почему бы нам не улететь?
Именно на это и подбивал их Питер. Майкл ничего не имел против: ему хотелось узнать, за сколько дней он пролетит миллиард миль. Но Венди колебалась.
– Русалки! – напомнил ей Питер.
– О?о!
– А потом, там ещё есть пираты!
– Пираты! – воскликнул Джон и схватил свою праздничную шляпу. – Летим сию же минуту!
В это самое мгновение мистер и миссис Дарлинг выбежали вслед за Нэной из дома номер двадцать семь. Они выбежали на середину мостовой, чтоб взглянуть на окно в детской. Окно ещё было закрыто, но комната была ярко освещена, и – о-о, это было страшнее всего! – на занавесках они увидели три тени. Три тени в ночных рубашонках кружили по комнате. Кружили не по полу, а по воздуху!
Нет, не три, а целых четыре тени!
Мистер и миссис Дарлинг с трепетом распахнули дверь в дом. Мистер Дарлинг хотел тут же ринуться в детскую, но миссис Дарлинг сделала ему знак, чтобы он не шумел. Она даже попробовала убедить своё сердце, чтобы оно не так громко стучало.
Успеют ли они добежать до детской? Если успеют, то как они обрадуются, а мы все вздохнём с облегчением, но рассказывать будет не о чём. Ну а если не успеют, обещаю тебе, что в конце концов всё будет хорошо.
Они бы успели, если б за ними не следили юные звёздочки.
Снова звёзды дунули, распахнули окно, и самая крошечная из них заглянула в детскую и крикнула:
– Эй, Питер, cave![2 - Берегись! (лат.)]
И Питер понял, что нельзя терять ни минуты.
– Вперёд! – скомандовал он и вылетел в ночь, а за ним Джон, Майкл и Венди.
Мистер и миссис Дарлинг с Нэной вбежали в детскую, но было уже поздно. Птички улетели.

Глава четвёртая
Полёт
«Второй поворот направо, а потом всё прямо до самого утра».


Так Питер объяснил Венди дорогу на остров, но даже птицы, у которых всегда при себе карты, куда они заглядывают на свистящих ветром перекрёстках, не нашли бы дорогу по этому адресу. Питер просто болтал, что ему в голову придёт.
Сначала дети полностью полагались на него, к тому же летать было так приятно, что они потеряли много времени, кружа вокруг церковных шпилей и прочих увлекательных предметов, которые попадались им на пути.
Джон и Майкл пустились наперегонки, и Майкл пришёл первым.
С презрением они вспоминали теперь, что совсем недавно летать по комнате казалось им чуть ли не чудом.
Совсем недавно! Впрочем, когда же это было? Они как раз летели над морем, когда эта мысль начала серьёзно беспокоить Венди. Джон считал, что это уже второе море и третья ночь с тех пор, как они покинули свой дом.
Было то темно, то светло, то очень холодно, то слишком жарко. На самом деле им хотелось есть, или они просто притворялись, потому что Питер придумал такой необычный способ добывать им пропитание. Увидев птиц, которые несли что-нибудь съедобное, он гнался за ними и выхватывал добычу у них прямо из клюва, а птицы гнались за ним и вырывали её обратно; и так они подолгу гонялись друг за другом и наконец расставались с наилучшими пожеланиями. Но Венди с тревогой подумала, что Питер, видно, не понимает, что это очень странный способ добывать хлеб насущный. Правда, другого способа он, видно, не знал.
Детям очень хотелось спать, и тут уж они не притворялись: это было очень опасно – стоило им задремать, как они тотчас падали вниз. Самое ужасное было то, что Питер находил это очень забавным.
– Падает, опять падает! – радостно кричал он, увидев, как Майкл камнем летит вниз.
– Спаси его! Спаси! – молила Венди, с ужасом глядя на бурное море внизу.
Помедлив, Питер устремлялся вниз и подхватывал Майкла в тот самый миг, когда тот готов был погрузиться в воду; это выходило у него очень здорово, но он всегда тянул до последней минуты, и всем было ясно, что его больше радовала собственная ловкость, чем спасение человеческой жизни. К тому же он очень любил разнообразие, и игра, которая нравилась ему сейчас, через минуту могла ему наскучить, так что всегда могло случиться, что ты начнёшь падать, а он не обратит на тебя никакого внимания.
Сам-то он мог спать на лету и не падать при этом на землю: ложился себе на спину и плыл словно по течению. Он был такой лёгкий, что, если дунуть ему в спину, он летел гораздо быстрее.
– Пожалуйста, будь с ним повежливее! – шепнула Венди Джону, когда они играли в весёлую игру «Делай как я».
– Тогда скажи ему, чтоб не задавался, – ответил Джон.
В этой игре Питер, конечно, был заводилой: он летел низко-низко над морем и проводил рукой по хвостам встречных акул, совсем как ты порой, идя по улице, проводишь пальцем по железным прутьям решётки. Джон и Майкл, как ни старались, не могли за ним угнаться, а Питер, будто назло, то и дело оглядывался – видно, хотел проверить, сколько хвостов они пропустили. Пожалуй, он и вправду немножко задавался.
– Не сердите его! – уговаривала Венди братьев. – Что с нами будет, если он нас бросит?
– Вернёмся домой, – сказал Майкл.
– А мы найдём без него дорогу?
– Ну, тогда полетим дальше, – предложил Джон.
– В том-то и ужас, Джон! Конечно, нам придётся лететь дальше. Ведь мы не умеем останавливаться!
Так оно и было: Питер совсем забыл их этому научить.
Джон сказал, что в крайнем случае нужно просто лететь всё вперёд и вперёд, никуда не сворачивая, Земля-то круглая, так что в конце концов они попадут домой, прямо к своему окну.
– А кто нас будет кормить, Джон?
– Я очень ловко вырвал еду из клюва у орла! – похвастался Джон. – Правда, Венди?
– С двадцатой попытки, – напомнила Венди. – А кроме того, посмотри, стоит Питеру от нас отвернуться, как мы начинаем налетать на тучи.
И правда, они вечно на что-нибудь налетали. Конечно, сейчас они летели гораздо лучше, хотя по-прежнему слишком сильно болтали ногами, но если на пути им встречалась туча и они пробовали её обогнуть, то обязательно на неё натыкались. Если бы с ними была Нэна, она давно бы уже забинтовала Майклу голову.
Иногда Питер оставлял их одних, и тогда им становилось тоскливо. Он летал настолько быстрее, что часто бросался стремглав в сторону, в погоню за каким-нибудь приключением, за которым дети не могли угнаться. А потом возвращался, смеясь над какой-то ужасно забавной историей, которую он рассказал одной встречной звёздочке, – только он уже не помнил, что это была за история! – или блестя приставшими к нему русалочьими чешуйками – только он уже позабыл, что там произошло! Всё это было очень обидно, ведь дети ни разу в жизни не видели русалок.
«Если он так быстро их забывает, – думала Венди, – разве можно надеяться, что и нас он будет помнить?»
Действительно, иногда, возвращаясь, он не помнил, кто они такие, или если и помнил, то очень смутно. Венди в этом не сомневалась. Она видела, как поначалу он смотрел на них без всякого выражения, словно собираясь кивнуть и пролететь мимо, и только потом в глазах у него мелькало какое-то воспоминание; однажды ей даже пришлось сказать ему, как её зовут.
– Я Венди! – сказала она с волнением.
– Послушай, Венди, – зашептал он виновато, – если ты заметишь, что я тебя не узнаю, всегда говори: «Я Венди!» И повторяй это до тех пор, пока я тебя не вспомню.
Всё это было, конечно, не очень-то весело. Правда, чтобы искупить свою вину, он показал им, как нужно ложиться на спину попутного ветра, и скоро они научились спокойно спать в таком положении. Как это было приятно! Они бы с удовольствием поспали подольше, но Питеру спать быстро надоедало, и он будил их громким криком:
– Остановка! Нам сходить!
Так с небольшими размолвками, но, в общем, очень весело летели они к острову, и наконец через много-много лун они увидели его. Тебе будет интересно узнать, что летели они всё время прямо вперёд, – не только потому, что Питер и Динь хорошо знали дорогу, но и потому, что остров сам летел им навстречу. Лишь таким способом и можно ступить на его волшебные берега.
– Вон он! – сказал Питер спокойно.
– Где? Где?
– Туда смотрят все стрелки…
И правда, тысячи золотых стрелок указывали детям на остров: это их друг Солнце, прежде чем скрыться на ночь, помогало им найти дорогу.
Венди, Джон и Майкл привстали в воздухе на цыпочки, чтобы получше разглядеть остров. Как ни странно, они сразу его узнали и, пока их не охватил страх, громко кричали от радости. Это был не тот крик, которым приветствуют что-то, о чём долго мечтали и наконец увидели, – так встречают старого друга, возвращаясь домой на каникулы.
– Джон, вон твой залив!
– Венди, смотри! Черепахи прячут яйца в песок!
– Джон, а вон твой фламинго с перебитой лапкой!
– Майкл, вон твоя пещера!
– Джон, кто это прячется там в кустах?
– Это волчица с волчатами. Венди, ведь это и есть твой волчонок!
– А вот моя лодка, Джон! И борт у неё пробит!
– Да нет же! Ты что, забыл? Мы же сожгли твою лодку!
– И всё-таки это она! Слушай, Джон, я вижу дым от костра краснокожих!
– Где? Покажи! Интересно, вышли они на тропу войны или нет? Надо посмотреть, как дым подымается вверх.
– Вот они! Прямо за Рекой Чудес!
– А?а, вижу, вижу… Да, можешь не сомневаться, они на тропе войны…
Питеру было немного неприятно, что они так много знают про остров; впрочем, час его торжества приближался, потому что вскоре, как я уже говорил, на них напал страх. Это случилось, когда исчезли золотые стрелки и остров погрузился во тьму.
Бывало, дома, когда дело шло к ночи, Нигдешний остров темнел и становился страшноватым. На нём появлялись места, куда не ступала нога человека, они разрастались, в них шевелились чёрные тени, рёв диких зверей звучал как-то совсем по-другому, и, что хуже всего, ты уже не был уверен, что в конце концов победишь. Ты радовался, что в детской горят ночники. Тебе даже приятно было, когда Нэна говорила, что там камин и больше ничего и что Нигдешний остров просто выдумка!
Конечно, тогда остров и был выдумкой, но сейчас он стал настоящим, с каждой минутой он всё больше темнел, и не было ночников, и где теперь Нэна?
Днём все летели порознь, но теперь дети жались к Питеру. Куда девалась его беспечность? Глаза у него блестели, и стоило им до него дотронуться, как их пронзало, будто электрическим током. Они уже летели над этим жутким островом, летели так низко, что порой ветки деревьев лезли им в лицо. Ничего страшного не было видно, и всё же они летели так медленно и с таким трудом, словно им приходилось пробиваться сквозь ряды невидимых врагов. А иногда они просто повисали в воздухе, пока Питер не пробивал им путь кулаками.
– Не хотят, чтобы мы приземлялись, – заметил Питер.
– Кто… не хочет? – спросила Венди, дрожа от страха.
Но Питер не ответил. Может, он и не знал ответа. Он разбудил Динь, спавшую у него на плече, и отправил её вперёд.
Временами он замирал на месте и, приложив к уху руку, прислушивался, глядя вниз горящими глазами. Как только он не поджёг ими лес, непонятно. А потом снова летел дальше.
Мужество его просто ужасало.
– Чего ты сейчас хочешь, – спросил он небрежно Джона, – приключений или чаю?
– Сначала чаю, – быстро ответила Венди, и Майкл благодарно сжал ей руку.
Но Джон, который был похрабрее, заколебался.
– А приключение какое? – спросил он осторожно.
– Там, внизу, прямо под нами, спит в траве пират, – сказал Питер. – Если хочешь, можем спуститься и убить его…
– Я его не вижу, – сказал Джон после долгого молчания.
– А я вижу!
– А вдруг он проснётся? – спросил Джон внезапно севшим голосом.
– За кого ты меня принимаешь? – рассердился Питер. – Неужели я убил бы его во сне? Сначала я разбудил бы его, а потом бы убил. Я всегда так делаю.
– Да ну? И много ты их убил?
– Видимо-невидимо!
– Вот здорово! – сказал Джон.
Впрочем, он всё же решил сначала напиться чаю. Помолчав, он спросил, много ли сейчас на острове пиратов.
– Столько ещё никогда не бывало, – ответил Питер.
– А кто у них капитан?
– Крюк, – ответил Питер, и, когда он произнёс это ненавистное имя, лицо его стало очень суровым.
– Что? Джэс Крюк?
– Он самый!
Тут, знаешь, Майкл заплакал, и даже Джон начал заикаться, потому что им была хорошо известна репутация капитана Крюка.
– Он был боцманом у Чёрной Бороды, – хрипло прошептал Джон. – Он из них всех самый страшный. Его даже Корабельный Повар боялся.
– Да, это он и есть, – подтвердил Питер.
– А какой он? Огромный, да?
– Сейчас не такой уж, как раньше…
– То есть как это?
– Я его подкоротил немножко.
– Ты?
– Да, я, – сказал Питер резко. – А что?
– Нет, ничего. Я не хотел тебя обидеть.
– Ну ладно, чего там!
– Послушай, а как ты его укоротил?
– Да отрубил ему правую кисть, и всё тут!
– Значит, он не может сейчас драться?
– Ещё как может!
– Он что, левша?
– Приделал себе железный крюк и теперь бьёт им направо и налево.
– Железный крюк?! О?о!
– Послушай, Джон, – сказал Питер.
– Да?
– Говори: «Есть, капитан!»
– Есть, капитан!
– Все, кто служит под моей командой, – сказал Питер, – дают мне торжественную клятву. Ты тоже поклянись!
Джон побледнел.
– Если мы встретимся с Крюком в открытом бою, ты уступишь его мне! Клянись!
– Клянусь! – сказал преданный Джон.
Тут к ним подлетела Динь, и в её свете они увидели друг друга и немножко повеселели. К несчастью, она не могла лететь так же медленно, как они, и потому кружила вокруг них, обводя их светящимся кольцом. Венди это нравилось, но Питер объяснил ей, в чём здесь опасность.
– Динь говорит, – сказал он, – что пираты заметили нас ещё до наступления темноты и выкатили Длинного Тома.
– Это их большая пушка?
– Да. Конечно, Динь им видна, и, если они догадаются, что мы летим вместе, они тут же откроют огонь.
– Венди!
– Джон!
– Майкл!
– Скажи ей, чтобы она сейчас же улетела от нас, Питер! – закричали все трое разом.
Но он отказался.
– Ей кажется, что мы заблудились, – ответил он холодно. – Ей страшно. Не могу же я прогнать её, если ей страшно!
На мгновение яркое кольцо разомкнулось, и кто-то нежно ущипнул Питера.
– Тогда скажи ей, – попросила Венди, – чтобы она погасила свой свет!
– Не может она его погасить! Это, пожалуй, единственное, чего не могут сделать феи. Когда она заснёт, он сам потухнет. У звёзд он тоже гаснет во сне…
– Тогда скажи ей, чтобы она сейчас же заснула! – сказал решительно Джон.
– Не может она заснуть, если ей не хочется. Это второе единственное, чего не могут сделать феи!
– По-моему, – проворчал Джон, – только это от них и требуется…
Тут его тоже ущипнули, но без всякой нежности.
– Был бы у кого-нибудь из нас карман, – сказал Питер, – мы бы её туда посадили.
Но они улетели из дому в такой спешке, что на всех четверых у них не было ни одного кармана. Тут Питеру пришла в голову блестящая мысль. У Джона была шляпа!
Динь согласилась продолжить путешествие в шляпе, только если её понесут в руках. Шляпу взял Джон, хоть Динь и надеялась, что её понесёт Питер. Потом она перешла к Венди, потому что Джон жаловался, что шляпа бьёт его по коленям. Это, как ты увидишь дальше, ни к чему хорошему не привело: Динь не желала быть обязанной Венди!
В чёрной шляпе Джона огонёк Динь был надёжно спрятан, и они продолжали путь в полном молчании. Казалось, никогда раньше не слышали они такой тишины! Лишь где-то вдали раздавался плеск воды – это, как объяснил им Питер, дикие звери лакали воду из ручья, да ещё порой доносился какой-то лёгкий скрежет, словно ветки поскрипывали на ветру; впрочем, Питер сказал, что это индейцы точат свои ножи.
Вскоре и эти звуки замерли. Тишина показалась Майклу зловещей.
– Хоть бы что-нибудь услышать! – воскликнул он.
И словно в ответ, раздался ужасающий грохот. Это пираты выстрелили из Длинного Тома.
Громкое эхо жадно отозвалось в горах:
– Где они? Где они? Где они?
Так наши перепуганные друзья узнали разницу между выдуманным островом и настоящим.
Когда отзвуки выстрела стихли, Майкл и Джон обнаружили, что остались одни в темноте. Джон всё ещё перебирал ногами, а Майкл плыл по воздуху, хоть и не понимал, как это у него получается.
– Ты убит? – прошептал в страхе Джон.
– Ещё не знаю, – тихо ответил Майкл.
Теперь-то мы знаем, что никто из них не пострадал. Питера, правда, отнесло воздушной волной далеко в море, а Венди швырнуло вверх вместе с Динь.
Пожалуй, было бы лучше для Венди, если б она выронила шляпу…
Не знаю, внезапно ли эта мысль пришла Динь в голову, или она всю дорогу об этом мечтала, но только она тут же выскочила из шляпы и принялась завлекать Венди в ловушку.
Динь была совсем не такая уж плохая – вернее, она была то совсем плохая, то вдруг совсем хорошая. С феями всегда так: они такие крошки, что, к несчастью, два разных чувства одновременно в них не умещаются. Правда, им разрешено меняться – только это должна быть полная перемена! Сейчас Динь безумно ревновала Венди. Конечно, Венди не поняла её прелестного звона (скажу тебе по секрету, я-то уверен, что на самом деле в нём было немало обидных для Венди слов), но ей послышалось в нём искреннее участие, а Динь порхала вокруг, словно хотела сказать:
– Лети за мной, и всё будет хорошо!
Что ещё оставалось бедной Венди?!
Она позвала Питера, а потом Джона и Майкла, но только насмешливое эхо откликнулось на её зов.
Она ещё не знала, что Динь всем сердцем настоящей женщины ненавидит её. Растерянная, шатаясь от усталости, она последовала за Динь к своей погибели.

Глава пятая
Остров наяву
С приближением Питера Нигдешний остров снова пробудился к жизни. Конечно, было бы правильнее сказать: «вернулся к жизни», но Питер всегда говорил «пробудился», и потому я тоже употребляю это слово.
Обычно в его отсутствие жизнь на острове замирает. Феи встают по утрам на час позже, дикие звери воспитывают своих детёнышей, индейцы шесть дней в неделю с утра до ночи едят и пьют не переставая, а пираты и пропавшие мальчишки при встрече только показывают друг другу нос. Однако с возвращением Питера, который ненавидит спокойствие, все снова принимаются за своё: приложи ухо к земле – и ты услышишь, что жизнь на острове просто бьёт ключом.
В этот вечер расстановка сил на острове была такая. Пропавшие мальчишки выслеживали Питера, пираты выслеживали пропавших мальчишек, индейцы выслеживали пиратов, а дикие звери выслеживали индейцев. Они кружили и кружили по острову, но не натыкались друг на друга, потому что все шли с одинаковой скоростью.
Все жаждали крови, кроме мальчишек; как правило, мальчишки тоже её жаждали, но сегодня им не терпелось увидеть своего капитана. Мальчишек на острове бывает то больше, то меньше, смотря по тому, сколько их убивают и всякое такое; когда они подрастают, что противоречит правилам, Питер их немного укорачивает; сейчас их было шестеро, и двое из них близнецы, если считать близнецов за двоих.
Давай сделаем вид, будто мы прячемся вон там, среди зарослей сахарного тростника, и посмотрим, как они крадутся гуськом, держа руки на кинжалах.
Питер велел им, чтобы они ни в чём не походили на него, и потому они носят шкуры медведей, которых сами убили; они в этих шкурах лохматые и круглые, как шары, и, когда падают, катятся по земле. Вот почему они так уверены в себе и не боятся упасть.
Первым идёт Шалун, самый незадачливый из всей этой доблестной компании. Не везёт ему, хоть он далеко и не трус! У него на счету меньше приключений, чем у других мальчишек, потому что всё самое интересное обязательно происходит тогда, когда он на минутку отлучится. Бывало, увидит, что всё спокойно, и отправится собрать хворосту для костра, а вернётся – мальчишки подтирают с пола кровь. Невезение придало его лицу оттенок лёгкой грусти, но не ожесточило его, а скорее, напротив, смягчило, так что из всех мальчишек он самый добрый и скромный. Бедный Шалун, сегодня ночью тебя поджидает опасность… Смотри, как бы тебе не попасться на удочку! Ты себе этого не простишь! Знай, фея Динь-Динь задумала сегодня коварный план, ей нужен исполнитель, а она считает тебя самым простодушным из всех мальчишек. Шалун, берегись коварной Динь!
Как мне хотелось бы, чтобы он нас услышал! Но ведь по правде-то мы не на острове, и он идёт вперёд, грызя ногти.
Вторым идёт весёлый и беспечный Задавака, а за ним – Малыш, тот, что на ходу режет из дерева свистульки и весело пляшет под собственную музыку. Малыш больше всех о себе воображает. Ему кажется, что он помнит всё, что было до того, как он пропал, все нравы и обычаи тех дней, вот почему нос у него дерзко вздёрнут. Четвёртым идёт Задира, самый отчаянный из всех; ему так часто приходилось выходить из рядов, когда Питер строго говорил: «Виновный – шаг вперёд!» – что теперь он, не думая, делает шаг вперёд, даже если он совсем не виноват.
Последними идут Близнецы. Описать их невозможно – того и гляди примешь одного за другого! Питер плохо себе представлял, что такое близнецы, а то, чего не знал он, не разрешалось знать и другим, вот почему Близнецы не могли сказать о себе ничего определённого и только держались поближе друг к другу и пытались всем угодить, словно извинялись за что-то.
Мальчишки исчезают во мраке, а за ними, после перерыва – впрочем, очень короткого, так как на острове всё происходит быстро, – выходят на их след пираты. Их ещё не видно, но голоса их слышны, и поют они всегда одну и ту же страшную песню:
Хватай, держи, души, трави!
Да здравствует разбой!
Пускай потонем – и на дне
Мы встретимся с тобой!


Более кровожадных бандитов ещё не видывал свет! По ним давно уже плакала верёвка. Вот немного впереди, как всегда наклонив голову к земле и прислушиваясь, сверкая золотыми дублонами в ушах и загаром на мускулистых руках, идёт Красавчик Чекко, тот самый Чекко, который приказал вырезать своё имя кровавыми буквами на спине тюремщика в Гао. Этот огромный негр, что идёт за ним, поменял множество имён с тех пор, как отказался от того, которым матери до сих пор пугают своих детей на берегах Гуиджимо. За ним – Билл Джукс, весь покрытый татуировкой, тот самый Билл Джукс, которому по приказу Флинта, капитана «Моржа», дали сотню ударов плёткой, прежде чем он выпустил из рук мешок с золотыми луидорами, а за Биллом – Куксон, говорят, он брат Чёрного Мэрфи (только это не доказано), а за ним – Старки-джентльмен, служивший когда-то младшим учителем в закрытой школе, – он даже убивает не без учтивости! – и Лапша, у которого руки растут задом наперёд, и Верзила, что служил у капитана Моргана, и боцман Неряха, как ни странно, очень милый человек, который вонзал нож так нежно, что на него невозможно было обидеться, и Роберт Маллинз, и Альф Мейсон, и многие другие негодяи, издавна наводившие на всех ужас в Карибском море.
В окружении этого тёмного сброда, огромный и мрачный как ночь, ехал Джеймс Крюк (он всегда подписывался «Джэс Крюк»), о котором шла слава, что это единственный человек, которого боялся сам Корабельный Повар. Он возлежал на грубо сколоченной колеснице, которую везли пираты, а вместо правой кисти у него был железный крюк, и он то и дело подгонял им пиратов. Обращался он с ними, как с псами, и они подчинялись ему беспрекословно, как псы. Его смуглое лицо было смертельно бледно, волосы падали ему на плечи длинными локонами, на небольшом расстоянии походившими на чёрные витые свечи, что придавало грозный вид его прекрасному лицу. Глаза у него были нежно-голубые, как незабудки, в них светилась безграничная скорбь, и, лишь когда он ударял тебя своим крюком, в них вспыхивали вдруг две красные точки, озарявшие их свирепым пламенем. В манерах он всё ещё сохранил нечто величественное, так что даже когда он раскраивал тебе череп, то делал это не без достоинства, и говорят, что он славился как прекрасный рассказчик. Страшнее всего он бывал в те минуты, когда проявлял наибольшую учтивость, – это, вероятно, и есть знак настоящего воспитания; изящество речи, не изменявшее ему, даже когда он бранился, и благородство манер свидетельствовали о том, что он не ровня своим подчинённым. Обладая безграничной храбростью, он, по слухам, боялся только вида собственной крови – она была густой и весьма необычного цвета. В одежде он старался подражать стилю, связанному с именем Карла II, – когда-то в начале своей бурной карьеры он услышал, что про него говорили, будто он странным образом похож на злосчастных Стюартов, – а во рту держал мундштук собственного изобретения, в который вкладывались одновременно две сигары. И конечно, самой мрачной его чертой был железный крюк.
А теперь давай-ка убьём какого-нибудь пирата, чтобы продемонстрировать, как это делает Крюк. Кого бы нам выбрать? Ну вот хотя бы Верзилу. Вот они идут, Верзила вдруг спотыкается и налетает на капитана, помяв его кружевной воротник; взмах страшного крюка, что-то с треском рвётся, крик – тело незадачливого Верзилы отброшено в сторону, а пираты, не оглядываясь, идут мимо. А капитан даже не вынул сигары изо рта. Таков тот ужасный человек, с которым предстоит сразиться Питеру Пэну.
Кто же из них победит?
Следом за пиратами тропою войны, видимой только опытному глазу, бесшумно крадутся индейцы – у всех ушки на макушке. Их обнажённые тела блестят жиром и краской, в руках они держат ножи и томагавки. Это свирепое племя Пиканини (не путать с добрыми Делаверами или Гуронами). Впереди идёт на четвереньках Великий Малый Барс, увешанный таким количеством скальпов, что они мешают ему продвигаться в принятой им сейчас позиции. А замыкает шествие Тигровая Лилия, самая своевольная из принцесс. Она идёт с гордо поднятой головой, прекраснейшая из темнокожих красавиц, гордость племени Пиканини, то кокетливая, то холодная; любой из краснокожих удальцов, не раздумывая, взял бы её в жёны, но она старается держаться подальше от алтаря, милее всего её сердцу томагавк. Смотри, они ступают по сухим веточкам так, что ни одна из них не хрустнет!
Ты только слышишь их затруднённое дыхание. Это потому, что они слишком много ели в последние дни и немножко растолстели, – но ничего, это ненадолго, скоро опять похудеют. А сейчас лишняя полнота может сильно им повредить.
Индейцы исчезают, как и появились, бесшумно, словно тени, и вот уже их место заняли дикие звери. Кого только нет в этой огромной процессии: тут и львы, и тигры, и медведи, и всякие мелкие хищники, которые обычно до смерти их боятся. На этом благословенном острове все они, а особенно те, что охотятся на людей, живут бок о бок, одной дружной семьёй! Языки свисают у них из пасти – они сегодня голодны.
Когда наконец и они исчезают из виду, из лесу выползает огромная Крокодилица. Ею замыкается круг. Скоро мы узнаем, кого она выслеживает!
А за Крокодилицей вскоре снова появляются мальчишки, и так они всё и кружат по острову, пока кто-нибудь не остановится или не изменит скорость. Вот тогда-то и начинается куча-мала!


Все они зорко смотрят вперёд, и никто не подозревает, что опасность может подкрасться сзади. Как видишь, остров совершенно всамделишный!
Первыми вышли из круга мальчишки. Они повалились на траву возле своего подземного дома.
– Хоть бы Питер скорее вернулся! – говорили они, боязливо озираясь. Как странно, не правда ли? Ведь каждый из них повыше своего капитана да и пошире в обхвате.
– Один я не боюсь пиратов! – сказал Малыш.
Теперь ты понимаешь, почему он так и не сделался всеобщим любимцем?!
Но тут вдалеке послышался какой-то шум, и он поспешно добавил:
– Но я тоже хочу, чтоб он поскорее вернулся… Интересно, узнал он что-нибудь про Золушку?
Они заговорили о Золушке, и Шалун сказал, что, наверное, его мама была очень на неё похожа.
О мамах они беседовали только в отсутствие Питера – это была запретная тема, одна глупость, по его мнению.
– Я помню про свою маму только одно, – сказал Задавака. – Она часто говорила папе: «Ах, если бы у меня был собственный счёт в банке!» Не знаю, что это такое, но мне бы так хотелось подарить ей этот счёт!
Тут вдалеке раздался какой-то шум. Ты или я, конечно, никогда бы ничего не расслышали, но мальчишки прожили всю жизнь в лесу и тут же смекнули, в чём дело. Это были пираты, они пели свою ужасную песню:
Хо-хо! Пиратское житьё —
Весёлые деньки!
Давно скучает по тебе
Верёвка из пеньки!
В тот же миг пропавшие мальчишки… Но где же они? Их здесь уже нет. Зайцы и те не скрылись бы из виду быстрей!
Тебе-то я могу сказать, куда они делись. Все, кроме Задаваки, который пошёл на разведку, уже сидят в своём домике под землёй. Прелестный дом! И ты там скоро побываешь! Но только как они туда попали? Поблизости нет даже кучи хвороста, которая могла бы прикрыть вход. Вглядись попристальнее! Видишь на поляне семь толстых деревьев с дуплом, куда легко может пролезть мальчишка? Это и есть семь дверей в подземный дом! Вот уже много лун подряд ищет их Крюк. Неужели он найдёт их сегодня?
Пираты вышли на поляну. Зоркий глаз Белоручки заметил в лесу Задаваку, и в тот же миг он выхватил пистолет. Но тут железный крюк впился ему в плечо.
– Капитан, отпустите! – завопил Белоручка, извиваясь.
Сейчас мы впервые услышим голос капитана. О?о, это мрачный голос!
– Сначала опусти пистолет, – сказал капитан с угрозой.
– Это один из тех мальчишек! Вы же сами их ненавидите! Я мог бы уложить его на месте.
– Конечно, и на звук выстрела сюда сбежались бы краснокожие. Ты, видно, хочешь расстаться со своим скальпом?
– Может, мне им заняться, капитан? – спросил добродушный Неряха. – Пощекотать его Джонни Штопором?
Неряха любил всему давать приятные прозвища. Джонни Штопором он называл свой кинжал, потому что всегда наносил им кручёные удары. У Неряхи вообще было много милых привычек. Например, после боя он протирал не оружие, а свои очки.
– Джонни работает беззвучно, – напомнил он капитану.
– Сейчас не время, – произнёс Крюк мрачно. – Что мне один? Мне нужны все семеро! Рассыпаться по лесу! Искать!
Пираты исчезли между деревьями, а капитан Крюк и Неряха остались одни на поляне. Крюк тяжко вздохнул. Не знаю, почему так случилось, – может быть, потому, что вечер был тих и прекрасен? – только капитану захотелось поведать преданному боцману историю своей жизни. Он говорил долго и горячо, но Неряха умом не блистал и так ничего и не понял.
Вдруг он услышал слово «Питер». Он насторожился.
– Больше всех, – говорил Крюк страстно, – я хочу схватить их капитана, Питера Пэна. Это он отрубил мне кисть.
И он с угрозой потряс крючком.
– Давно уже я хочу пожать ему этим руку! Да я разорву его в клочья!
– Но вы же сами говорили, – заметил Неряха, – что этот крючок стоит двадцати рук! Им так хорошо причёсываться… И вообще он очень полезен.
– Конечно, – отвечал капитан. – Будь я матерью семейства, я предпочёл бы, чтобы у всех моих детей было вот это вместо этого. – И капитан с гордостью поглядел на свою железную руку и с презрением на другую. Но вдруг он помрачнел, в лице его что-то дрогнуло. – Питер бросил мою руку Крокодилице. Она как раз проползала мимо.
– Я часто замечал, – сказал Неряха, – что вы почему-то не любите крокодилов.
– Не крокодилов, – поправил его Крюк, – а Крокодилицу! – Он заговорил тише. – Ей так понравилась моя рука, что с того самого дня, Неряха, она всюду следует за мной, от моря к морю, от острова к острову, и ждёт не дождётся, когда получит всё остальное.
– Это в своём роде комплимент, – отметил Неряха.
– Не нужны мне её комплименты! – рявкнул с обидой Крюк. – Мне нужен Питер Пэн! Это он дал ей отведать моей крови.
Он присел на большой гриб.
– Неряха, – сказал он хрипло. Голос его дрожал. – Эта Крокодилица давно бы сожрала меня, только, на счастье, она проглотила будильник. Он тикает у неё в животе и предупреждает меня об опасности. Стоит мне услышать «тик-так, тик-так», как я спасаюсь бегством!
Он засмеялся, но смех его звучал невесело.
– Когда-нибудь, – заметил Неряха, – завод у будильника кончится, и тогда она до вас доберётся…
Крюк облизнул пересохшие губы.
– Да, – сказал он, – эта мысль не даёт мне покоя.
Тут капитан почувствовал, что снизу его почему-то припекает.
– Послушай, Неряха, это сиденье жжётся! – рявкнул он. – Ах, винтики-шпунтики, да я горю!
Они осмотрели гриб, на котором сидел капитан. Гриб был большой и крепкий – у нас такие не растут. Они потянули его – он остался у них в руках, ибо непрочно сидел в земле. И вот странность: из оставленной им дыры тотчас повалил дым.
Капитан и Неряха переглянулись.
– Труба! – закричали они в один голос.
И правда, они нашли трубу от подземного дома. Мальчишки прикрывали её грибом, когда вблизи появлялись враги.
Сквозь дым пираты услышали голоса. Мальчишки чувствовали себя в безопасности в своём подземном доме и весело болтали о всяких пустяках.
Пираты мрачно прислушались к их звонким голосам, а потом опять накрыли трубу грибом. Оглядевшись, они заметили семь больших дуплистых деревьев.
– Вы слышали, они говорят, что Питера Пэна нет на острове! – прошептал Неряха, и рука его сама собой потянулась к Джонни Штопору.
Крюк кивнул. Он долго стоял неподвижно, погруженный в размышления, и наконец ужасная улыбка заиграла на его тёмном лице. Неряха только этого и ждал.
– Откройте мне ваш план, капитан! – вскричал он.
– Вернуться на корабль, – произнёс Крюк медленно, сквозь зубы, – испечь огромный… сдобный… сладкий… пирог! Покрыть его сверху глазурью. Внизу у них наверняка только одна комната – ведь труба-то одна. Глупые кроты не понимают, что им не нужен отдельный вход для каждого. А это значит, что у них нет матери. Пирог мы положим на берегу Залива Русалок. Мальчишки всегда там купаются и играют с русалками. Они найдут пирог и, конечно, съедят его весь без остатка – у них ведь нет матери, и они не знают, как опасно съесть разом такой огромный… сдобный… сладкий… пирог!
Он расхохотался, и на этот раз смех его звучал очень весело.
– Ага! Вот они и умрут!
Неряха слушал его с восторгом.
– Чудеснейший, коварнейший план! В жизни не слышал ничего лучше! – воскликнул он.
И они заплясали от радости и запели:
Держи, трави! Когда иду,
Трясутся все вокруг.
Простись с башкой, когда тебя
Погладит Джимми Крюк!
Но они так и не допели свою песню до конца: что-то зашуршало в траве, они умолкли и прислушались. Было так тихо, что, казалось, если бы с дерева упал листок, он заглушил бы этот шорох. Но вот он всё ближе и ближе, вот уже звучит совсем отчётливо.
Тик-так, тик-так, тик-так…
Крюк затрепетал.
– Крокодилица! – прошептал он и бросился бежать.
Боцман кинулся за ним.
Это действительно была Крокодилица. Она обогнала индейцев, которые теперь шли по следу остальных пиратов, и ползла дальше, за капитаном.
Мальчишки снова вылезли на лужайку, однако впереди их поджидала новая опасность: из лесу стремглав выбежал Задавака, а за ним – стая волков! Языки свисали у них из пасти, и от их воя кровь стыла в жилах.
– Спасите! Спасите! – закричал Задавака, падая на землю.
Что было делать?
Питер был бы очень доволен, если б узнал, что в час испытания мальчишки прежде всего подумали о нём.
– А что сделал бы Питер? – спросили они хором. – И тут же ответили: – Ну конечно, он сделал бы вот так!
Мальчишки разом нагнулись, просунули головы между ногами и грозно посмотрели на волков. Можешь не сомневаться, это самый лучший способ отпугнуть волков! Мгновение тянулось целую вечность, и всё же победа осталась за ними. Мальчишки двинулись вперёд, сохраняя всё ту же устрашающую позу, – волки поджали хвосты и убежали.
Задавака поднялся с земли. Его глаза всё ещё были широко раскрыты – от страха перед волками, подумали мальчишки. Но дело было не в волках!
– А я что видел! – воскликнул он.
Мальчишки окружили его.
– Удивительную вещь! Большую белую птицу! Она летит сюда!
– Какая это птица?


– Не знаю, – отвечал Задавака в ужасе. – Она, кажется, страшно устала и всё стонет на лету: «Бедная Венди!»
– «Бедная Венди»?
– Помню, помню, – тут же сказал Малыш. – Да, есть такие птицы, которые называются венди.
– Смотрите, вон она! – закричал Задира, указывая вверх.
Венди в эту минуту была у них прямо над головой, и они услышали её грустный крик. Но ещё отчётливее долетал до них пронзительный голос Динь-Динь. Ревнивая фея отбросила всякое притворство и, шныряя вокруг Венди, безжалостно щипала её со всех сторон.
– Здравствуй, Динь! – закричали удивлённые мальчишки.
В ответ она крикнула:
– Питер велел вам застрелить эту Венди!
Они привыкли подчиняться Питеру беспрекословно.
– Сейчас! – закричали простодушные мальчишки. – Где наши луки и стрелы?
И тут же бросились к деревьям. Один Шалун остался, потому что лук и стрелы были у него с собой. Динь это заметила и потёрла свои маленькие ручки.
– Давай, Шалун! – завопила она. – Вот Питер обрадуется!
Шалун радостно вставил в лук стрелу.
– Динь, посторонись! – крикнул он и выстрелил.
Венди упала на землю.

Глава шестая
Домик для Венди
Когда остальные мальчишки вылезли со своими луками из деревьев, глупый Шалун стоял с видом победителя над бездыханной Венди.
– Вы опоздали! – гордо сказал он. – Эту Венди убил я. Питер будет так мною доволен!
– Болван! – крикнула с дерева Динь и поспешила убраться восвояси.
Никто её не услышал. Мальчишки окружили Венди. Весь лес, казалось, замер. Если бы сердце у Венди билось, они бы его услышали.
Первым заговорил Малыш.
– Но ведь это совсем не птица, – прошептал он испуганно. – По-моему, это девочка…
– Девочка? – переспросил Шалун и задрожал.
– И мы её убили, – сказал Задавака хрипло.
Тут они все как один сняли шапки.
– Теперь понятно, – протянул Задира. – Питер достал нам девочку…
– …чтобы она о нас заботилась, – сказал Близнец. – А ты взял и застрелил её!
Конечно, мальчишкам было жаль Шалуна, но себя они жалели ещё больше, и, когда он шагнул к ним, они от него отвернулись.
Шалун страшно побледнел, но во всём облике его появилось достоинство, которого не было раньше.
– Да, я её убил, – сказал он задумчиво. – Никогда раньше я не видел ни одной девочки, разве только во сне, и тогда я говорил ей: «Мамочка! Мама!» Когда же наконец она к нам прилетела, я взял и убил её.
Он повернулся и побрёл прочь.
– Останься! – закричали, жалея его, мальчишки.
– Нет, – ответил он, содрогаясь. – Я так боюсь Питера.
И в эту тяжёлую минуту они услышали громкий петушиный крик. У мальчишек душа ушла в пятки: это был голос Питера. Он всегда таким криком извещал их о своём прибытии.
– Питер! – закричали мальчишки.
– Спрячем её, – зашептались они и торопливо окружили Венди.
Один Шалун остался в стороне. В воздухе снова прозвенел петушиный крик, и Питер опустился на землю.
– Здоро`во, ребята! – закричал он.
Они отдали ему честь, а затем опять наступила тишина. Питер нахмурился.
– Я вернулся, – сказал он в сердцах. – Что ж вы не кричите «ура»?
Они открыли рты, но не могли произнести ни звука. Впрочем, Питер так торопился сообщить им радостную весть, что не стал обращать на это внимание.
– Замечательные новости, ребята! – весело сказал он. – Я достал вам всем маму!
И снова никто не произнёс ни звука, только бедный Шалун упал на колени. Питер забеспокоился:
– Вы её не видели? Она летела сюда.
– О горе нам, горе! – закричал кто-то.
А другой добавил:
– О мрачный день!
Шалун поднялся.
– Питер, – сказал он спокойно. – Я покажу её тебе.
Никто не двинулся с места.
– Отойдите, Близнецы, – сказал Шалун. – Пусть Питер увидит.
Все расступились, и Питер увидел Венди; он смотрел на неё и думал, ибо не знал, что надо делать дальше.
– Она умерла, – сказал он в замешательстве. – Ей, верно, страшно, что она умерла.
А что, если взять да и ускакать, посмеиваясь, от неё на одной ножке далеко-далеко и никогда больше сюда не возвращаться. Как бы все обрадовались, если б он это сделал! И как весело поскакали бы за ним следом!
Но Питер взглянул на стрелу, которая попала Венди в сердце. Он вынул стрелу и повернулся к мальчикам.
– Чья? – спросил он сурово.
– Моя, – ответил Шалун, снова падая на колени.
– Злодейская рука! – воскликнул Питер, занося стрелу, словно это был кинжал.
Но Шалун не дрогнул. Он обнажил грудь.
– Пронзай меня, Питер! – сказал он твёрдо. – Пронзай меня в самое сердце!
Дважды заносил Питер руку, и дважды рука его падала.
– Не могу, – сказал он с ужасом. – Что-то останавливает мою руку.
Все в изумлении уставились на Питера – все, кроме Задаваки, который в эту минуту, к счастью, взглянул на Венди.
– Ой! – закричал он. – Это она, это девочка Венди тебя останавливает! Взгляните на её руку!
И правда, Венди – о чудо! – подняла руку. Задавака склонился над ней и почтительно прислушался.
– Кажется, она сказала «Бедный Шалун!», – прошептал Задавака.
– Она жива, – произнёс Питер кратко.
– Девочка Венди жива! – подхватил Малыш.
Питер опустился на колени и увидел висевшую у неё на цепочке пуговицу. Помнишь, он сам подарил её Венди?
– Видите? – сказал он. – Стрела ударила вот сюда и отскочила. Это мой подарок, называется «поцелуй». Он спас ей жизнь.
– Помню, помню, – тут же вмешался Малыш. – Дайте-ка мне посмотреть… Да, это самый настоящий поцелуй.
Но Питер его не слушал. Он просил Венди поскорее поправляться, чтобы он мог показать ей русалок. Венди, конечно, промолчала, она ещё не пришла в сознание, но что это за жалобный стон прозвучал вверху?
– Это Динь, – сказал Задира. – Она плачет, потому что мы не убили эту Венди!
Тут мальчишкам пришлось поведать Питеру о преступлении Динь. Ну и рассердился же он!
– Послушай, Динь, я тебе больше не друг! – закричал Питер. – Уходи отсюда. Оставь меня навсегда!
Динь опустилась ему на плечо и стала молить о прощении, но Питер смахнул её прочь. Только когда Венди снова шевельнула рукой, он немного смягчился.
– Ну хорошо, оставь меня не навсегда, а… на неделю!
Думаешь, Динь поблагодарила Венди за то, что та шевельнула рукой? И не подумала! Она бы сейчас с удовольствием её ущипнула. Странные существа эти феи! Немудрёно, что Питер, который знал их лучше всех, частенько их поколачивал.
Но что же делать с Венди? Ведь её здоровье внушает серьёзные опасения.
– Давайте отнесём её вниз, в дом, – предложил Задира.
– Да-да, – поддержал его Малыш, – в таких случаях именно так и поступают с девочками.
– Нет, – возразил Питер, – не нужно её трогать. Это неуважительно.
– Я совершенно с тобой согласен, – сказал Малыш.
– Но ведь она умрёт, если мы оставим её лежать здесь! – взволновался Шалун.
– Конечно умрёт, – согласился Малыш. – Но что же делать?
– Я знаю! – воскликнул Питер. – Давайте построим вокруг неё домик!
Мальчишки пришли в восторг.
– А ну-ка бегите, – приказал Питер, – и принесите снизу всё самое лучшее. Тащите сюда всё! Да пошевеливайтесь!
Все засуетились, словно портные в ночь перед свадьбой. Они спустились вниз и притащили постели, а потом побежали за дровами, и тут вдруг, откуда ни возьмись, к ним подошли Джон и Майкл. Они спали на ходу, останавливались, просыпались, делали шаг вперёд и снова засыпали.
– Джон, а Джон, – хныкал Майкл. – Проснись, Джон. Где наша Нэна, Джон? Где мама?
Джон тёр глаза и говорил:
– Да, правда, мы летели по воздуху.
Можешь мне поверить, они вздохнули с облегчением, увидев Питера.
– Здравствуй, Питер! – закричали они.
– Здорово! – ответил он дружелюбно, хотя, сказать по правде, он их совершенно не помнил.
Питер в эту минуту был очень занят: он измерял шагами Венди, чтобы решить, какой величины дом ей потребуется. Он, конечно, хотел ещё оставить место для стола со стульями. Джон и Майкл посмотрели на него.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71248873?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes
Примечания

1
Моя вина, моя вина! (лат.)

2
Берегись! (лат.)