Главная страница | Триллеры | Вороний остров

Вороний остров
Тим Уивер
Ребекка Мерфи знает слишком много…
Она знает, что осталась одна на заброшенном острове, а по ее следу идет убийца. Она знает, чтобы вернуться домой, ей нужно выжить и понять, почему это происходит. Знает, что кто-то пытался убить ее ради секрета. Чего она не знает, так это того, в чем заключается этот секрет…
Детектив Фрэнк Трэвис знает недостаточно…
Он не знает, где искать Луизу Мейсон. Не знает, как и почему она растворилась в воздухе три месяца назад и кто тот мужчина, которого видели с ней последним. Что он точно знает, так это то, что через неделю он выйдет на пенсию, и если он не выяснит, куда делась Луиза, этого не узнает никто…
Ни Ребекка, ни детектив Трэвис не осознают, что у каждого из них есть недостающий кусочек одной и той же головоломки, и чтобы наконец разгадать ее, им придется пройти через многое…

Тим Уивер
Вороний остров
Посвящается Камилле

Tim Weaver
MISSING PIECES
Copyright © Tim Weaver, 2021
This edition is published by arrangement with Darley Anderson Literary, TV & Film Agency and The Van Lear Agency
© Наталья Рогова, перевод на русский язык, 2024
© Издание на русском языке. ООО «Издательство «Омега-Л», 2024

Книга первая

I
Ребекка

1
Она продвигалась вперед медленно, очень медленно, мучительно медленно.
Каждый новый шаг во тьму давался ей с трудом. Руки вытянуты прямо перед собой и ощупывают мрак, одежда намокла и липнет к телу, волосы словно приклеились к голове… Примерно на полпути она остановилась, посмотрела назад и почувствовала себя пловцом в темном необозримом океане.
Рама окна, через которое она проникла в помещение, отсвечивала в темноте и казалась обрамлением картины: сбоку в ней поблескивало разбитое стекло, а остальные осколки валялись на полу под окном. Она услышала, как дождь стучит по крыше, отбивая свой неустанный механический ритм, а потом в ночном небе блеснула молния, затем еще одна. В эти мгновения внутренность помещения озарилась вспышкой света, помогая Ребекке понять, куда она попала. Прямо сейчас ей нужна была еда и смена одежды. Но в первую очередь – зеркало, игла и крепкая тонкая нить, чтобы зашить рану на лбу, потому что сейчас кровь уже не только попадала ей в глаза, а свободно текла по лицу.
Ветер налетел и сотряс здание до основания.
«Мне страшно, мне больно, – пронеслось у нее в голове. – Но хуже всего не это – я здесь одна. Может, стоит прекратить борьбу?» – От этой мысли горло у нее перехватило. Да, можно просто лечь на пол и сдаться.
Она крепко зажмурилась, отгоняя навязчивый внутренний голос, и при следующей вспышке молнии решительно двинулась в заднюю часть помещения. Ударилась о стеллаж или полку, сбила на пол какие-то предметы, но нащупала то, что ей должно пригодиться. Выпрямилась, сжимая в руках фонарик.
Обычный карманный фонарик.
Она нажала на кнопку, и – о чудо! – фонарь зажегся.
В его неверном белом свете ей удалось разглядеть, что помещение, в котором она оказалась, совсем невелико, всего-то футов тридцать[1 - 30 футов = 9,1 м. – Здесь и далее прим. переводчика.]в длину, тогда как в темноте оно казалось ей огромным.
Она схватила с ближайшей полки шоколадный батончик, разорвала упаковку и впилась в него зубами, пытаясь утолить голод. Но тут кровь из раны вновь полилась ей в глаза, застилая поле зрения, и она двинулась к другой стене, где на полке выстроились коробочки с медицинскими пластырями. Только оказавшись совсем рядом, она поняла, что здесь есть и аптечка для оказания первой помощи, а в ней то, что ей нужно – ножницы, антисептик, стерильный бинт, маленькие фиксирующие пластыри. Но иглы и нити не было…
«Неужели и тут неудача?» – успела подумать она, но взгляд ее успел выхватить из темноты то, что могло пригодиться.
Рыболовные принадлежности.
В застекленной витрине лежали крючки, а на прилавке – несколько наборов лески. Она нашла самую тонкую, зажала в руке, вытащила зажигалку из держателя рядом с кассой и вновь открыла аптечку.
Рядом нашлось зеркало на крутящемся стенде с солнечными очками. Она смахнула очки одним резким движением и наклонила стенд так, чтобы зеркало находилось на уровне глаз. Отмотав часть лески, закрепила ее на рыболовном крючке, а потом ножницами из аптечки отхватила примерно шесть дюймов[2 - 6 дюймов = 15,24 см.]. Задержала дыхание, приблизила лицо к зеркалу и наклонила голову так, чтобы рана над правым глазом была хорошо видна. Она уже видела ее в отражении в лобовом стекле у себя в машине пару часов назад – нет, наверное, с тех пор прошло часа три-четыре, не меньше… – но тогда грязь скрывала серьезность раны.
Странное чувство нереальности происходящего переполнило ее.
«Почему это случилось со мной?» – прошептала она, и ее слова потонули в шуме дождя. Она простерилизовала острие крючка в пламени зажигалки, попыталась мысленно настроиться на то, что ее ожидает, и от этого глаза ее предательски наполнились слезами. Соленая влага пополам с кровью потекла по лицу, оставляя на грязных щеках розоватые борозды, извилистые, как дороги местного значения на картах.
Хирургические швы она могла бы наложить даже во сне, и не это пугало ее.
Дело не в том, что сейчас ей предстоит самой шить кожу у себя на лице. Все гораздо хуже.
«Господи, пусть здесь окажется еще хоть одна живая душа, – пробормотала она, борясь с подступившими рыданиями. А потом поднесла крючок к лицу, чувствуя, как руки у нее ходят ходуном, и стараясь унять эту не вовремя возникшую дрожь. – Я не хочу, не хочу, не хочу оставаться одна в этом проклятом месте».

Ранее
«Даже мертвые умеют говорить».
До самой своей смерти отец Ребекки не уставал повторять эту фразу. Он был уже очень болен, и она не придавала большого значения его словам. В те несколько последних месяцев его жизни, когда Ребекка много времени проводила у постели больного, она видела, как слабеют его тело и дух. Считала его слова бессвязным старческим бредом. Наблюдала, как когда-то упругая кожа стала бледной и прозрачной, вся в прожилках синеватых вен. Казалось, что телесная оболочка того, кто сумел воспитать и вывести в люди всех троих своих детей, истончается и исчезает.
В такие моменты Ребекка гнала от себя настоящее и цеплялась за образ отца, каким он был до болезни. Его дети всегда видели в нем поддержку и опору, того, кто связывает их семью воедино. Иногда отец вспоминал, каким бесшабашным юнцом он отправился на войну во Вьетнам, но Ребекка и ее братья не могли даже представить себе такого папу. Пока они росли, он редко выходил из себя, даже голос почти не повышал. Можно сказать, что единственным импульсивным поступком, совершенным Генри Мерфи до их рождения, была женитьба на женщине, с которой он был знаком всего три месяца.
В то время он находился на военной базе Королевских ВВС Великобритании в Лейкенхите, где разместили солдат армии США. Кембридж был примерно в часе езды от базы, там-то Генри и встретил Фиону Кэмбервелл. Ей было двадцать четыре: простая девушка из английской провинции, никогда в жизни не уезжавшая дальше Питерборо и совершенно очарованная молодым американцем из самого что ни на есть Нью-Йорка.
Через год после свадьбы у них родился Джонни, старший брат Ребекки. Потом, меньше чем через два года, появилась на свет и сама Ребекка. Генри вышел в почетную отставку из армии и поступил в полицию Кембриджшира. Он страстно полюбил свою работу, хотя был всего лишь патрульным.
Но дома дела у него обстояли не слишком хорошо.
Отец Ребекки никогда не распространялся о том, что именно происходило между супругами в эти последние годы их брака. Однако результат был известен: ранним крещенским утром 1985 года, когда елка еще поблескивала мишурой в их гостиной, а праздничная гирлянда вспыхивала и гасла в окне, Фиона ушла из дома. В то время Джонни было пять лет, Ребекке три года, а самому младшему Майку всего полтора. В памяти старших детей осталась только яркая копна рыжих волос и отсвет матово-бледной кожи. Больше они свою мать не видели.
* * *
Ребекка смотрела, как гроб с телом ее отца опускают в могилу. День был таким пасмурным, что казалось, вокруг нет никакого другого цвета, кроме серого. В воздухе навязчиво чувствовалось приближение дождя. Пару раз, когда она бросала взгляд на другой берег Ист-Ривер, там внезапно проглядывало солнце, но так же быстро скрывалось, словно дразня их невыполненным обещанием ясной погоды и оставляя собравшихся в кладбищенском траурном нью-йоркском сумраке.
Ребекка обвела взглядом тех, кто провожал ее отца в последний путь: вот брат Джонни – как всегда, рядом с ней, вот священник монотонно читает текст из Библии. Она в который раз посмотрела на парковку и лишний раз убедилась в том, что там не было ни их семейного джипа, ни Гарета.
И где только его носит?
Джонни подвинулся еще ближе к ней, и она почувствовала, что он берет ее за руку. Сначала она удивилась, непривычная к такому проявлению чувств со стороны брата, но он поймал ее взгляд, украдкой ободряюще подмигнул и прошептал, словно смог прочитать ее мысли: «Не волнуйся, Бек. Он приедет».
В ответ Ребекка лишь пожала брату руку. Интересно, верит ли он сам в то, что говорит, либо просто старается приободрить ее, защитить, создать иллюзию, что не все так плохо. С тех пор как мать оставила их, он нередко брал на себя обязанности утешителя, а в последнее время, когда стало ясно, что отец уже не поправится, он как будто бы занял место Генри – оплота их семьи.
Джонни вновь сжал ее руку, вернув Ребекку из воспоминаний в серое скорбное утро и заставив вслушаться в слова прощания. Через мгновение она увидела, как «джип чероки» медленно въезжает на стоянку рядом с кладбищем.
Она постаралась поймать взгляд Гарета, вглядываясь в его силуэт за ветровым стеклом, а когда ей это удалось, то почувствовала, как кровь ее закипает от гнева. Что ж, сейчас она даст ему понять, что думает о его опоздании на похороны.
Ее муж торопливо отвел глаза.

2
Ребекка проснулась мгновенно и в первый момент не поняла, где находится. Но потом отдельные фрагменты мозаики сложились в единую картину: магазинные полки по обеим сторонам от нее, вещи, разбросанные по полу пополам с мусором, открытая и разворошенная аптечка, рыболовные принадлежности.
Придорожный магазин – вот куда ее занесло.
Поднявшись на ноги, она взглянула на прямоугольник разбитого окна, сквозь которое внутрь проникал робкий желтоватый свет. Рядом с окном на стене висели часы. Последний раз, когда она смотрела на них, они показывали пять утра. Сейчас было почти десять.
Она проспала меньше пяти часов.
За ночь боль усилилась, пульсировала у глаза, отдавая в ухо, в щеку и в нос. Хоть леска и была одной из самых тонких в наборе, продергивать ее было сущим мучением, а уж прокалывать кожу лица крючком и подавно. У нее был антисептик, но ничего из того, чем можно было заглушить боль, когда накладываешь швы.
Ничего из того, чтобы заглушить боль от пребывания в этом странном месте.
В полном одиночестве…
Она подошла к разбитому окну, забралась на прилавок, схватилась за раму и перебросила тело наружу, стараясь не пораниться торчащими осколками. Она почувствовала, как рвутся ее штаны, но сумела перевалиться через раму, не порезав кожу. Прошлой ночью она забралась на мусорный бак, чтобы добраться до окна. Сегодняшним утром бак откатился от стены, его отогнал ветер, бушевавший с удвоенной силой, и она не смогла найти опору. Ноги ее повисли в воздухе.
Она разжала руки и приземлилась на крышку бака, а потом на гору перегнивающих листьев. Вроде ничего не сломала при приземлении… Ребекка осмотрелась и поразилась, насколько все вокруг напоминало последствия взрыва: ветви сломаны, везде валяется битая черепица с крыш и куски дранки, стоят огромные лужи морской воды.
Глядя на результат буйства шторма, зародившегося над просторами бескрайней Атлантики, она почувствовала себя маленькой щепкой в водовороте. Жалкой и беспомощной.
Но она была жива. Жива, несмотря ни на что.
Ей удалось выжить!
Выжить, но оказаться одной посреди океана в сотне миль от ближайшего берега. От этой мысли она содрогнулась, но решила, что сейчас некогда жалеть себя и требуется сделать нечто важное и неотложное.
Джонни! Она должна, нет, просто обязана найти брата!
И тут она увидела велосипед. Он валялся у магазина, – там же, где она бросила его прошлой ночью. Если она собирается найти Джонни, она должна вернуться в лес: именно там она последний раз видела брата.
А где-то рядом с лесом должен быть и ее джип.
Она подняла велосипед, оттолкнулась и поехала, изо всех сил нажимая на педали. Зашитая ею рана отозвалась новой болью, когда она сжала зубы от напряжения. Боль была так сильна, что перед глазами у нее помутилось. «Не обращать внимания!» – велела она себе и, не переставая крутить педали, выехала из городка по дороге, которая, насколько она помнила, должна была привести ее на южный берег острова. Чем дальше она ехала, тем больше мерзла. Холод притупил боль от раны на лице, но превратил ее пальцы в ледышки. Позади осталась одна миля, потом другая. На исходе третьей мили холод уже впивался ножом в открытые участки кожи, и Ребекка поняла, что ей срочно нужна теплая одежда.
Впереди слева показалась заправочная станция. Она знала, что лес – цель ее путешествия – совсем рядом, потому что вспомнила, как проезжала мимо этой заправки накануне. Напротив нее выстроились дома с заколоченными окнами и дверями, с дворами, сплошь заросшими буйными сорняками. Рядом с заправкой за забором громоздилась гора старых покрышек. Ворота во двор были обвязаны цепью с замком. Вчера она этих шин не разглядела, а ведь среди них могла быть подходящая для ее машины.
Она сюда еще вернется.
А сейчас самое главное – Джонни.
Она должна найти его.

Ранее
После окончания поминок, – на которых Ребекка подчеркнуто избегала Гарета и ему ничего не оставалось, только как уйти, – она и Джонни решили взять ржавый «плимут гранд фьюри» их отца и съездить на нем через мост Верразано и обратно. Они собрались сделать круг по Стейтен-Айленду в память о старых добрых временах, почувствовать себя ближе к покойному, сделать что-то из того, что он так любил, а любил он поездки на своем старом автомобиле. Но когда они оказались на Стейтен-Айленде, то не смогли просто так развернуться и уехать.
Они доехали по Парквею до старого мотеля «Джи» рядом с пляжем Юнион. Сюда отец привозил их в детстве каждое лето, хотя с трудом наскребал деньги на такой семейный отдых. Впрочем, когда Ребекка и Джонни припарковались и добрались до мотеля, тот был закрыт – и не на время, а навсегда.
Их глаза невольно наполнились слезами, когда они посмотрели на старое здание, а потом друг на друга. Была какая-то странная символичность в том, что жизнь мотеля прервалась вместе с жизнью отца.
Когда они вернулись в машину, Ребекка произнесла: «Даже мертвые умеют говорить». И добавила: «Папа повторял эти слова перед смертью».
Брат посмотрел на нее с сомнением, словно решил, что она до сих пор немного не в себе от горя.
– Он мне все время твердил об этом, – настаивала Ребекка. – Сказал, что убедился на собственном опыте, когда был полицейским.
– Что ж, возможно, использую эту мысль в своей следующей книге, – ответил Джонни, но явно лишь для того, чтобы что-то сказать.
– Я серьезно, Джонни.
– Отец был уже одной ногой в могиле, Бек, и ты это знаешь.
– И что из того?
– Вспомни, каким он был перед самым концом. Вроде как заговаривался…
– Ты думаешь, я его не так поняла? Не расслышала? Почему ты так решил?
Джонни ничего не сказал, а только одобряюще улыбнулся, и она прочитала ответ на его лице: «Потому что мы только что потеряли папу. Потому что мы скорбим и потому что мы устали, ведь это было долгое прощание».
В тот момент она готова была согласиться с Джонни, но потом, несколько недель спустя, она вновь задумалась о тех словах, которые ее отец так настойчиво повторял перед смертью. Она захотела оживить в памяти его образ, вспомнить правила, которым он следовал в жизни. Но тотчас к Ребекке вернулись воспоминания о матери, впрочем как и всегда. По правде говоря, Ребекка никогда не переставала о ней думать.
Эта женщина всегда была где-то рядом, на задворках детских воспоминаний. Та, которая почему-то никогда не интересовалась судьбой своих отпрысков. Никогда не пытавшаяся отвоевать их у отца, когда Генри Мерфи задумал перебраться с детьми в Нью-Йорк. Джонни тогда было тринадцать, Ребекке одиннадцать, а Майку девять. Фиона никогда не искала встречи с Ребеккой в последующие годы, даже когда ее дочь приняла непростое решение не переезжать с отцом и братьями в США, а остаться в Лондоне и пойти в престижную частную школу по спортивной стипендии, полностью покрывавшей стоимость ее обучения. Всю неделю перед отъездом в Штаты отец практически не спал. Он сидел в одиночестве за столом на кухне и плакал из-за близкой разлуки с дочерью, хотя отлично понимал, какая прекрасная перспектива открывается для нее. Он даже пообещал Ребекке покупать ей авиабилет в Америку в конце каждого семестра, в глубине душе сомневаясь, что сможет за него заплатить.
Но мать Ребекки никак себя не проявила.
В тот год Генри Мерфи вернулся в Нью-Йорк с Джонни и Майком, а Ребекка переселилась в школьное общежитие в Северном Лондоне. До этого все четверо жили в том же самом доме, который Фиона в свое время покинула, и ей не составило бы никакого труда связаться с ними. У них даже номер телефона не изменился. Генри работал все в том же полицейском участке. Если бы в любой момент за эти восемь лет она захотела бы вернуться или хотя бы встретиться со своими детьми, найти их было проще простого.
– Мама сегодня не звонила?
Отец всегда настаивал на том, чтобы они ужинали все вместе, и голос Ребекки, задающей этот мучительный вопрос, часто звучал за общим столом. Тогда ее братья переставали есть и ждали, что скажет папа.
Но ответ отца всегда был один и тот же:
– Нет, деточка, она не звонила.
– Почему?
В ответ Генри всегда обнимал Ребекку и того из сыновей, который сидел с другой стороны от него, и с нарочитым спокойствием произносил: «Я думаю, что если бы ваша мать хотела позвонить, она бы уже давно это сделала. Но никакой вашей вины в этом нет. Вы – самые лучшие дети на свете, мечта любого родителя».
– Она умерла?
Майк раз за разом задавал этот вопрос, сводя на нет отцовские утешения. Он был самым младшим и этим как будто бы оправдывался от обвинений в бестактности. И еще он почти не помнил Фиону. Он был совсем маленьким, когда она ушла, и для него мать была лишь всполохом рыжих волос во тьме.
– Не знаю, Майки, – неизменно отвечал отец.
– Если бы она была жива, – спрашивала Ребекка, – она бы захотела с нами увидеться?
Но на это их отец никогда не отвечал.
* * *
Прожив шесть лет в разлуке с семьей и видя своих близких только на каникулах, когда Генри мог оплатить ей прилет в США, Ребекка решила, что с нее хватит, и подала документы сразу в несколько американских университетов. Когда ей исполнилось восемнадцать, она сдала экзамен категории A[3 - Британский экзамен по ряду предметов по окончании среднего образования, дающий право поступления в университет в случае набора определенного числа баллов.]и купила билет до Нью-Йорка в один конец.
От их матери по-прежнему не было никаких известий.
К этому времени решимость Ребекки начать новую жизнь окрепла, и она убедила себя в том, что на мать ей наплевать. Когда она сошла с самолета в аэропорту имени Джона Кеннеди и увидела всех троих дорогих сердцу членов семьи, встречавших ее, она сразу поняла, что сделала правильный выбор, уехав из Великобритании. Пусть Америка была тогда для нее чужой страной, она со всей остротой почувствовала, что дом – это не здание и не точка на карте.
Дом – там, где твоя семья.
И в самый первый день, когда отец вез их в Бруклин, Майк передразнивал ее «аристократический» английский акцент, а Джонни взахлеб болтал о романе, который хочет написать, она сказала себе, что теперь она будет жить в мире с собой и с окружающими.
Но, как и любой другой обман, этот в конечном итоге не выдержал испытания временем.

3
Она свернула с главной дороги на грунтовку, идущую вниз по склону лощины Симмонса. Каждая выбоина на дороге отзывалась нестерпимой болью в лице, руки, сжимавшие руль, дрожали, но в конце концов она справилась со спуском и вырулила на ухабистую парковку.
Там стояла только одна машина, и это был ее джип.
Он был весь покрыт листьями, принесенными штормом, но в остальном выглядел таким же, каким она его оставила. Окно разбито, а одно колесо спущено.
Она осторожно опустила велосипед на землю, вдруг испугавшись тех, кто может оказаться рядом. Что, если они караулят ее здесь, ждут, когда она вернется на поиски Джонни?
– Джонни! – тихонько позвала она, а потом, оглядев окружавший ее лес, произнесла его имя уже громче и решительней. Она ждала любого ответа, шума или движения, но лес безмолвствовал.
Вокруг стояла полная тишина.
Она двинулась в чащу по тропинке, по которой они с Джонни шли менее суток назад. Где-то рядом протекал ручей, однако вскоре его журчания уже не было слышно, деревья обступили ее со всех сторон, корни угрожающе выпирали из земли, а торная тропа превратилась в узкий проход между завалами из ветвей, сломанных прошедшим ураганом. Ориентироваться становилось все труднее, и она поняла, что заблудилась, пока обходила кучи набросанных бурей сучьев.
Сначала она запаниковала не на шутку, но у нее хватило выдержки вернуться по своим следам, чтобы оказаться на тропе, по которой они с братом шли накануне на место раскопок. Но теперь она утратила всякую осторожность и в отчаянии закричала в полный голос:
– Джонни! Джонни! Это я!
«Если кто-то из них еще здесь, они меня услышат, – подумала она. – И тогда они придут за мной. Нельзя звать Джонни по имени, нельзя кричать так громко…»
Додумать свою мысль Ребекка не успела.
Внезапно какая-то сила бросила ее в сторону от тропы прямо на замшелый ствол дерева. Схватившись за него, она почувствовала, как руки ее беспомощно скользят, но устояла на ногах и уставилась прямо на тонкую ветку, перекрывавшую тропу и хлестнувшую ее по горлу.
Глаза Ребекки наполнились слезами.
Она стерла их рукавом, постаралась не расплакаться и собраться с силами, но вместо этого опустилась на колени рядом с деревом и замерла. Перед глазами встал силуэт Джонни, который маячил впереди нее в лесу накануне, когда они мчались вперед, спасая свои жизни.
Она позволила себе немного поплакать, а потом с усилием поднялась и привычным движением полезла в карман за мобильным телефоном, забыв, что никакого телефона у нее уже не было. Рука наткнулась только на ключи от машины.
Телефон у нее забрали.
И сделали это не просто так – на острове не было стационарных телефонных линий и только одна вышка сотовой связи.
Но кому нужна вышка сотовой связи, если нет сотового телефона.
После падения Ребекка покрылась грязью с головы до ног, волосы намокли, и от холода в тени деревьев она начала дрожать. Она еще несколько раз позвала Джонни по имени, оглянулась по сторонам и поняла, что стоит на той самой тропе, по которой зашла в лес.
Внезапно она остановилась, пораженная простой мыслью.
Что, если ее мобильный не унесли отсюда, а просто бросили в лесу? Если телефон валяется где-то недалеко от парковки, она может воспользоваться функцией Bluetooth на панели управления своего джипа, чтобы поискать его. А когда ей удастся подключить телефон, она сможет позвонить по 911 из машины.
В крови Ребекки забурлил адреналин, и она со всех ног помчалась к лесной опушке.

4
Она рывком открыла водительскую дверь и скользнула за руль. Пассажирское сиденье промокло насквозь от дождя, залившегося через разбитое окно, и вдобавок было завалено осколками. Приборная панель тоже была влажная, с запотевшими экранами, везде набились листья.
Ну и черт с ним, сейчас это неважно…
Положив ключи на центральную консоль, она нажала на кнопку зажигания и услышала, как автомобиль завелся. «Джип чероки» не подвел. Уже хорошо! Сенсорный экран мигнул, показав время на часах 14:12, затем появился логотип производителя, а вслед за ним – два ряда иконок.
Нажимая на значок телефона в нижнем ряду на экране, она уже понимала, что что-то не в порядке. Символ Bluetooth отсутствовал там, где ему было положено быть, а когда раскрылся следующий экран, она не смогла подавить вздох разочарования – мобильный телефон не был подключен. Она попыталась отследить свой мобильник через функцию поиска, помня, что он автоматически подключится, если находится не так далеко, но через десять секунд появилось сообщение, подтверждающее, что телефона в пределах доступности нет.
– Вот дерьмо! – Она в отчаянии забарабанила по рулю, а потом случайно нажала на клаксон, и резкий звук прозвучал оглушительно в тишине леса.
Сделав усилие, чтобы не уронить голову на руль, она в отчаянье уставилась на обступившие парковку деревья.
– За что мне все это? – пробормотала она.
Ребекка так замерзла, что даже пальцев не чувствовала.
– Какого черта со мной это происходит?
Ветер тихо шевелил листьями внутри автомобиля.
Она повернулась, чтобы поискать на заднем сиденье хоть какую-то одежду. Ребекка не помнила точно, но вдруг накануне она сняла с себя кофту или куртку, которую сейчас можно было бы натянуть на себя?
Ничего.
Только два пустых детских кресла.

Ранее
Малютка Кира плакала навзрыд и не могла остановиться.
– Кира, пожалуйста, не плачь, – только и могла повторять Ребекка, раздражаясь все больше и больше.
Ее машина застряла в пробке, и она никуда не ехала вот уже минут десять. В висках начала пульсировать острая боль, усиливающаяся при каждом всхлипе дочери. «Ну сколько можно плакать?!» – подумала Ребекка, хотя сама была в таком состоянии, что, каждый раз вспоминая отца, готова была разрыдаться.
Хуже всего было то, что они с Гаретом после похорон почти не разговаривали. Вообще-то она только сейчас поняла, что они толком не общались друг с другом последние несколько месяцев, по крайней мере не обсуждали ничего важного. Они больше не садились ужинать вместе. Завтракал Гарет на работе. Они ложились спать в разное время, потому что Ребекка вставала ночью к дочке, а вечером падала с ног от усталости. Все ее внимание было сосредоточено на Кире, а Гарет…
Ребекка задумалась.
Что сейчас важнее всего для Гарета и на чем сосредоточено его внимание, она не знала.
Звонок телефона прервал ее размышления. На экране приборной панели автомобиля появилась надпись «ГАРЕТ», словно бы в ответ на ее мысли, и включилась громкая связь. Она удивилась, потому что муж никогда не звонил ей с работы.
– Да, – даже это короткое слово прозвучало в ее устах предельно холодно.
– Здравствуй, любимая!
У Ребекки тотчас все внутри вспыхнула от гнева: за две недели он не удосужился нормально поговорить с ней, если не считать сбивчивых извинений за опоздание на похороны, а теперь ведет себя так, как будто бы ничего не случилось.
Ребекка молчала, и Гарет спросил:
– С тобой все в порядке?
Она недоуменно покачала головой и уставилась в экран, прожигая его глазами, как будто бы так могла передать всю свою ярость.
– Ты что, издеваешься, Гарет? Как со мной может быть все в порядке?
– Послушай, Бек… – Пауза. – Я же уже извинился.
– Так твое бормотание на поминках – это были извинения?
– Ну да. То есть нет. Я хотел сказать…
Он сбился и замолчал.
– Хотел бы – сказал!
– Я же тебе уже говорил на поминках. Я застрял в пробке…
– Да мне наплевать. Ясно? Неважно, по какой причине это произошло – главное, что ты опоздал.
Ты так и не извинился по-настоящему, последние месяцы мы с тобой почти не общаемся, с тех пор как умер папа, мы даже толком не поговорили, а теперь ты называешь меня «дорогой и любимой», как будто бы претендуешь на звание «муж года».
– Мне так жаль, Бек, но я должен был сдать этот проклятый отчет…
– Отчет? Серьезно?
– Не надо мне было соглашаться сдать его тем утром. Сейчас я это хорошо понимаю. Конечно, мне нужно было быть на похоронах, и опоздание в мои планы не входило. Я правда хотел там быть.
– Но тебя там не было!
– Знаю, знаю. И приношу свои глубочайшие извинения.
Голос его звучал так искренне, что она почувствовала себя сбитой с толку. За одиннадцать лет совместной жизни он никогда так легко не сдавался.
– Почему ты мне звонишь посередине дня? – спросила она.
– Мне так жаль, Бек, – вновь эта дрожь в голосе.
– Что вообще происходит, Гарет?
– Ничего не происходит. Ты расстроена. Две недели назад ты похоронила отца, а я тебя подвел. Извини, что меня не было рядом. Нужно было тебя поддержать, а я, как дурак, вкалывал и вкалывал в ожидании повышения. Теперь мне кажется, что все впустую. Я ведь не просто так брал все эти сверхурочные, а старался для нас с тобой. Ты же у меня достойна самого лучшего! А в итоге только отдалился от тебя…
Ребекка не нашлась что ответить.
– Я хочу, чтобы мы опять с тобой вечерами вместе садились за семейный стол, – продолжал Гарет. – Давай договоримся так: после того как Кира заснет, мы вместе готовим ужин и проводим весь вечер друг с другом. Только ты и я!
Ребекка почувствовала, как ее праведный гнев отступает.
– Ты согласна? – настаивал Гарет.
– Да, – произнесла она, все еще не веря в услышанное. – Я согласна.
Кира задремала, лишь изредка всхлипывая во сне. Закончив разговор с Гаретом и посмотрев на нее, Ребекка подумала, что, как и ее дочь, она так и не нашла настоящего утешения. Ее малышка судорожно сжимала новую игрушку – розового жирафа, а потом ручки ее разжались и жираф упал на сиденье. Ребекка вспомнила, с каким раздражением и злостью требовала от дочери прекратить плакать. Как же омерзительно звучал голос Ребекки в этот момент!
Она не хотела, чтобы Кира помнила ее такой.
Она не хотела быть плохой матерью.

5
Ребекка уставилась на розового жирафа, забытого между двумя пустыми детскими креслами. Хвостик у него был обсосан, а плюшевое тельце в пятнах от детских пальцев.
Она подавила нахлынувшие на нее чувства.
Она не будет больше плакать, ни за что на свете!
Это решение далось ей с трудом. Ребекка посмотрела на детские кресла, на жирафа и поняла, что последний раз видела своих девочек всего лишь сутки назад, но с тех пор, казалось, прошли годы. Как же далеко от детей она оказалась! Как они, наверное, испугались и расстроились, когда она не вернулась за ними. И самое ужасное, что Ребекка не знала ни единого способа связаться с близкими. Телефона у нее теперь не было, машина ее превратилась в бесполезную груду металла – по крайней мере до того, пока она не поменяет колесо… И вообще, никто не знает, ни где она, ни что с ней случилось.
И Джонни куда-то подевался…
С трудом выбравшись из джипа, Ребекка вновь направилась в лес. Нужно найти место археологических раскопок. Если она доберется туда, то окажется в той точке, где она видела Джонни накануне в последний раз. Она шла и шла вперед, но чем больше она кричала и звала его по имени, тем больше она чувствовала, что все это впустую и ее крики бессмысленно тонут в тишине леса.
Она старалась не думать о том, почему брат ей не отвечает, не могла позволить отчаянью завладеть ею. Вместо этого она заставила себя идти быстрее, чтобы согреться на ходу. Последние полчаса Ребекка провела в джипе с работающим двигателем, сидя перед обогревателем, исправно подававшим теплый воздух и включенным на полную мощность, а сейчас почувствовала, что мерзнет: стоял последний день октября, и, хотя на почве заморозков пока не случилось, воздух был уже холодным. Зима надвигалась неотвратимо… «Будет в сто раз хуже, если я не смогу выбраться с этого жуткого острова», – пронеслось у нее в голове.
И тут что-то отвлекло Ребекку от невеселых мыслей.
Впереди среди деревьев появился просвет.
Она побежала, лавируя между стволов, чтобы не упасть, и через минуту уже стояла на опушке в верхней части простиравшегося вниз голого склона.
Карьер. Раскопки!
Она их нашла!
Вниз шли террасы высотой примерно по двадцать футов каждая. Здесь не было ни травы, ни деревьев. Не было ничего, кроме голой земли, которую перекопали, осторожно просеяли и которая в ответ открыла людям то, что было скрыто в ее глубинах. Место раскопок было огорожено тонкой красной лентой, бившейся на ветру. Кругом валялся инвентарь землекопов.
– Джонни!
Она огляделась по сторонам. Участок располагался в чаще леса. Зовя Джонни по имени, она начала спуск вниз, переходя с террасы на террасу.
– Джонни, это я, Бек! Джонни, ты меня слышишь?
Ответа не было.
Войдя в лес за раскопками, она пошла той же дорогой, которой они шли с братом двадцать четыре часа тому назад, а потом вдруг остановилась как вкопанная на краю оврага. Прямо под ней из склона торчали оголенные корни дерева.
Она тотчас узнала место – под корнями виднелась свежевскопанная земля.

6
Ребекка двинулась дальше, продолжая звать брата. Картинка со свежевскопанной землей под корнями дерева так и стояла у нее перед глазами. Не Джонни лежал под теми корнями, но то, что там произошло, навсегда отложилось в ее памяти.
Вдруг она остановилась: прямо перед ней под защитой ветвей старого сучковатого дуба на земле виднелся безукоризненно четкий отпечаток ботинка.
Она тотчас узнала характерный зигзаг на подошве.
На секунду она позволила себе понадеяться, что отпечаток свежий. Но потом увидела цепочку следов Джонни, идущую прочь от того места, где она стояла, и свои старые следы рядом и поняла, насколько нелепой была ее надежда. В переплетенье отпечатков обуви отразились лишь их передвижения накануне.
Она издала крик, затерявшийся в чаще леса, крик боли и ярости, задохнулась от подступивших эмоций, а потом, попытавшись успокоиться, посмотрела на часы.
Вот только часов у нее теперь тоже не было.
Гарет в свое время купил ей шикарные «Морис Лакруа» на третью годовщину свадьбы. Он отдал за часы месячную зарплату, но последние шесть месяцев они без дела лежали на дне шкатулки, в которой Ребекка хранила свои драгоценности. Перестав носить наручные часы, она проверяла время по мобильному телефону, но часто ловила себя на том, что по-прежнему поддергивает рукав и смотрит на пустое запястье.
Сколько времени она провела в лесу? Час? Два?
Этого Ребекка не знала, но поняла, что снова замерзла, что рана на лице болит и пульсирует и что скоро наступит вечер. Небо над ней пока оставалось ясным, но превратилось из голубого в темно-пурпурное.
Шагая обратно к карьеру с раскопками и задыхаясь от усталости, Ребекка подумала, что сильно сглупила. Фонарик остался в магазине, где она ночевала. Если она быстро не найдет дорогу из леса, то точно заблудится.
Волна тяжелого липкого страха захлестнула ее.
Она побежала, оскальзываясь на грязи, страшась того, что здесь, посреди чащи, ее застигнет ночь. В ушах от напряжения зашумело так, что ей послышался топот ног невидимых преследователей. Добежав до раскопок, она не почувствовала себя победительницей, потому что ей предстоял долгий путь до опушки по тропе, заваленной деревьями. В который раз подступили слезы страха и разочарования.
Она споткнулась, упала, оттолкнулась от земли, пятная ладони в грязи, и продолжила свой бег. Ветви хлестали по лицу и шее, сорвали с нее капюшон толстовки, лезли за воротник. Спина сначала покрылась холодным потом, а затем мурашками. Лицо заледенело. Марлевая повязка на ране промокла и частично отлепилась, закрывая ей обзор.
Она сорвала повязку и на бегу выбросила ее в кусты.
«Я не смогу найти дорогу обратно, я останусь здесь навсегда…» – стучало в голове.
Вдруг словно по волшебству она выскочила из леса и оказалась на парковке.
Она остановилась, согнувшись и упершись руками в колени, восстанавливая дыхание, со свистом вырывавшееся из груди.
Рядом с ней поднявшийся ветер с тихим шелестом покачивал джип. Этот звук вернул ее к реальности: она находилась в четырех милях от магазина – от единственного места, где она сможет укрыться, когда стемнеет. Про остальную часть острова она ничего не знает, кроме тех скудных сведений, которыми Джонни поделился с ней накануне. Вполне вероятно, что можно было провести ночь где-то еще, найти пищу или теплую одежду, но без машины это невозможно.
Еще одну поездку на велосипеде она просто не выдержит.
Она должна срочно поменять колесо на своем джипе.

Ранее
Ребекка и Гарет продержались три месяца – ровно столько удалось им следовать новому распорядку дня, о котором они договорились.
Ребекка сотрудничала с двумя больницами неподалеку, но не состояла у них в штате и выходила на дежурства тогда, когда ее приглашали. Она старалась строить свой график так, чтобы проводить как можно больше времени с Кирой, учитывая те вечера и ночи, когда Гарет был дома или когда ее лучшая подруга Ноэлла могла посидеть с ребенком. Но внезапно в одной из больниц в травматологическом отделении случилась резкая нехватка персонала, и Ребекка стала брать все больше и больше дежурств. В то же самое время Гарет начал чаще задерживаться на работе в погоне за возможным повышением, которым его босс как морковкой помахивал у него перед носом. Поэтому, хотя сначала им удавалось вместе садиться за ужин, смотреть по вечерам фильмы и ложиться в постель в одно и то же время, их совместное времяпрепровождение постепенно сходило на нет.
Были и другие «тревожные звоночки».
Чем реже им удавалось бывать вместе, тем чаще Гарет сердился, находя, впрочем, для этого разные предлоги. Однажды вечером, когда у него сорвалась какая-то важная сделка, он явился домой пьяный и в ярости швырнул в стену стакан с виски. В другой раз ему захотелось близости, но Ребекка только-только вернулась с дежурства, всю ночь до этого провела с Кирой, была вымотана до последней степени и потому сказала «нет».
– Прекрасно, просто прекрасно! – процедил Гарет сквозь зубы и выбежал из спальни, хлопнув дверью. Когда в следующий раз у них был секс, он вдруг показал другую свою сторону, доселе Ребекке неизвестную: был молчалив, агрессивен и думал только о собственном удовольствии.
Больше приступов гнева не наблюдалось, но Гарет отдалился от Ребекки. Теперь, когда он приезжал домой, из него слова клещами было не вытянуть и он быстро исчезал в спальне. Иногда от него пахло виски, иногда табачным дымом, хотя давным-давно, когда они с Ребеккой только познакомились, он утверждал, что бросил курить. Однажды вечером она уловила аромат чужих духов, ускользающий и слабый, и тогда она вспомнила, как он позвонил ей в машину. Вновь и вновь прокручивала она в голове их разговор, вспоминая, как они решили перестроить свою жизнь. То, с какой легкостью он тогда извинился, было совсем на него не похоже. Действительно ли он переживал из-за того, что опоздал на похороны и подвел жену, или дело было в чем-то другом? Может быть, он тогда позвонил, чтобы сознаться совсем в других грехах, но потом передумал?
На следующую ночь Ребекка дождалась, когда муж заснет, и, презирая себя, прокралась вниз и включила его телефон, чтобы как следует порыться в нем.
Ничего подозрительного там не было.
* * *
В начале июня – почти через четыре месяца после похорон отца – ее начало тошнить по утрам.
Она пошла в аптеку за тестом на беременность, но могла бы этого и не делать. Она уже знала, что с ней, и мочиться в баночку для этого не было необходимости. Но она сделала тест, получила ожидаемый результат и тем же утром, когда везла Киру на целый день поиграть с дочкой коллеги, позвонила своему доктору из машины, чтобы записаться на прием.
И чуть не разбила свой любимый джип!
Завершая звонок, она на долю секунды отвлеклась от дороги и, когда подняла глаза, успела увидеть внезапно оказавшийся перед ней внедорожник, появившийся буквально ниоткуда. Ребекка ударила по тормозам.
Она почувствовала, как что-то упало на ногу, нажимавшую на педаль.
– Ах ты сволочь! – заорала она, но вторая машина уже унеслась вперед.
Водитель на соседней полосе покачал головой и послал ей сочувствующий взгляд. Она пожала плечами и потянулась вниз, чтобы поднять то, что ударило ее по ноге.
К ее величайшему удивлению, это оказался мобильный телефон, который она никогда раньше не видела.

7
Ребекка включила задний ход, позволила джипу немного проехать назад, а потом тронулась вперед. Машина сначала послушалась, но потом задвигалась рывками: стоило спущенному колесу начать пробуксовывать, автомат принимался то включать, то отключать полный привод. Не зная, как управлять машиной со спущенным колесом, Ребекка раз за разом жала на тормоз, надеясь, что чем медленнее она поедет, тем легче ей будет совладать с автомобилем.
Ей удалось добраться до выезда с парковки: ухабистая грунтовка вела сначала вниз, а потом вверх из лощины Симмонса на главную дорогу.
Пока дорога шла вниз, Ребекка позволила «гранд чероки» двигаться вперед на нейтрали. Получилось! Потом она переключилась на «движение вперед» и слегка нажала на газ – хотя машину чуть заносило, она поехала более или менее нормально, даже когда пришлось карабкаться в гору и уклон увеличился. Ребекка приноровилась нажимать попеременно то на тормоз, то на газ и каждый раз старалась делать это не слишком резко. Малый ход позволял справляться с вихлянием машины по дороге.
А потом она въехала в яму.
Джип дернулся так, как будто выбоина была глубиной все тридцать футов, и угрожающе завалился вправо. Ребекка в панике вдавила в пол педаль тормоза. «Всё в порядке!» – попыталась она убедить себя, почувствовав, что «чероки» встал намертво. Она посмотрела в зеркало заднего вида, чтобы оценить, сколько ей уже удалось проехать, а затем вперед, прикидывая расстояние до главной дороги. Перекресток просматривался четко: коричневый цвет грунтовки контрастировал с серым асфальтом.
«Все хорошо. Ехать осталось всего ничего…» – успокоила она себя.
Аккуратно, почти нежно она нажала на газ.
Колесо забуксовало в рытвине.
Пришлось тормозить.
«Ну, пожалуйста!» – прошептала Ребекка и опять нажала на газ, но ничего не получилось.
«Давай, родная, не подведи!» – она в третий раз утопила педаль в пол.
Колесо завертелось с мерзким воющим звуком. Посмотрев на другую сторону дороги, Ребекка поняла, что там нет обочины, грунтовка резко обрывается, а потом идет крутой склон. Если ей даже удастся выбраться из ямы, но джип занесет не в ту сторону, она полетит с дороги вместе с машиной вниз футов на пятьдесят прямо на деревья.
«Нет, только не это! Черт бы их всех побрал, я должна отсюда выбраться!»
– Дава-а-ай! – Ее отчаянный выкрик потонул в реве двигателя. Машина рванулась вперед, вильнула при выезде из выбоины, но Ребекка смогла ее выровнять, сама не понимая, как это у нее получилось.
Через полминуты она уже катила по главной дороге.
Почувствовав под колесами асфальт, она затормозила. Сердце билось так, как будто бы сейчас выскочит из груди. Голова болела. Она посмотрела в зеркало заднего вида на рану на лице, мысленно фиксируя, что выглядит ужасно, перевела взгляд на детские кресла на заднем сиденье, а потом и на шоссе позади: оно разворачивалось серой лентой в сторону южного побережья перед тем как свернуть налево.
С той стороны безжалостно наступали сумерки, день быстро догорал и облака собирались над горизонтом. Она посмотрела на часы на приборной панели.
Уже почти пять.
Она нажала на газ и поехала в сторону заправки.

8
По пустому шоссе Ребекка поехала быстрее: джип довольно бодро катил по асфальту, несмотря на спущенное колесо. У нее появилась возможность внимательнее посмотреть на ряды заброшенных зданий с обеих сторон, мимо которых она проезжала.
Джонни сказал ей, что остров пребывает в состоянии запустения с тех пор, как ураган «Глория» пронесся над ним в 1985 году. Раньше этот клочок земли усиленно рекламировали как нью-йоркскую версию Мартас-Винъярд[4 - Остров Мартас-Винъярд (в переводе «Виноградник Марты») находится у побережья штата Массачусетс и считается местом элитного отдыха. Остров стал широко известен с тех пор, как на нем поселилось семейство Кеннеди. Сейчас на острове находятся поместья Барака Обамы и Клинтонов, также здесь похоронен комик Джон Белуши, любивший отдыхать на Мартас-Винъярд. Здесь же проходили съемки культового фильма «Челюсти».]– возможность побега на лето от тягот жизни мегаполиса для «богатых и знаменитых». Но сейчас Ребекка видела только обломки облицовки домов прямо на дороге, выломанные либо заколоченные окна и забитые мусором сточные канавы.
Похоже, что ураган «Глория» произвел здесь поистине библейские разрушения.
Доехав до заправки, Ребекка затормозила у двора, где возвышалась гора покрышек. Станция была совсем небольшой и состояла только из двух колонок с отключенными на зиму насосами и домика с окошком оператора. Ребекка вспомнила, что брат рассказал ей о том, что центральное электроснабжение на острове оставалось только на главной улице городка и в районе гавани. Все остальные дома получали электричество от автономных генераторов.
Она запарковалась и подошла к зданию заправочной станции.
Через окно она увидела внутри пыльный кассовый аппарат и полки, где с лета осталось совсем немного товаров для автолюбителей: канистры с маслом, упаковки с автомобильными аксессуарами. Но никакой еды, воды или одежды… Она отошла от окна и обошла здание. Сзади оказалась запертая дверь, а еще – генератор в железной клетке под замком.
«Что ж, займемся колесом», – мысленно приказала себе Ребекка и вернулась к машине. Она присела на корточки перед спущенной покрышкой и увидела сбоку цифры, составлявшие что-то вроде серийного номера. По идее, это должно помочь ей найти подходящую замену.
Постаравшись запомнить номер, она подошла к горе шин рядом с заправкой и принялась просматривать все покрышки, оттаскивая в сторону ненужные. Некоторые из них были такими старыми и изношенными, что номера стерлись, другие оказались совсем спущенными. Однако тщательные поиски были вознаграждены, и Ребекка нашла покрышку с похожим номером, которая показалась ей вполне подходящей по размеру. С усилием она откатила ее в сторону от общей кучи. Солнце зашло, на остров опускались сумерки, и все тело Ребекки нестерпимо болело. Господи, как же она устала!
Вместе с усталостью подступили и сомнения в собственных силах.
Перед ней стояла трудная задача – смена колеса. Она знала, как это делается, и не только в теории, но очень давно ничем таким не занималась. В свое время отец настоял, чтобы Ребекка освоила базовые навыки самопомощи на дороге перед тем, как сдавать на права. Ребекка вспомнила, как он стоял у нее за плечом, когда она ставила запаску, и следил за тем, чтобы она все сделала правильно. Все последующие годы уже Ребекка выступала в роли наблюдателя, глядя, как за нее работает механик автосервиса.
И вдруг на память пришли слова отца, которые прозвучали именно тогда, много лет назад. Эти слова он потом часто говорил всем своим троим повзрослевшим детям.
«Не стыдитесь тяжелой работы! – вполголоса повторила Ребекка. – Наоборот, гордитесь ею!»
И подкатила колесо к джипу.

Ранее
«Никогда не стыдитесь тяжелой работы…»
Отец Ребекки имел в виду не только тяжелый физический труд. В его понимании тяжелая работа могла означать и признание собственных ошибок, сопровождающееся искренними извинениями, и умение проявить милосердие и верность долгу даже тогда, когда это нелегко.
Последнее для него было особенно важным.
После возвращения в США Генри поступил в полицию Нью-Йорка и начал свою службу в 68-м участке, что в северо-западном Бруклине. Район его патрулирования по площади насчитывал не более четырех квадратных миль, но это был его город, населенный теми, кому он поклялся «служить и защищать», и он совершал свои обходы с гордостью. Иногда, когда Ребекка и ее братья уже выросли и он после смены встречался с детьми в своем любимом ресторанчике на Макдональд-авеню, дочь спрашивала, почему он продолжает служить патрульным теперь, когда ему уже шестьдесят. В принципе у Генри Мерфи были все возможности пойти на повышение – он даже сдал экзамен на детектива – но ответ у него всегда был один и тот же:
– Не стыдитесь тяжелой работы! Гордитесь ею!
И еще такой тяжелой работой стала для него преданность семье, постоянные усилия по воспитанию детей, по контрасту с тем, как мало преданности, уважения и даже обыкновенного небезразличия выказывала их мать. При этом Генри никогда не критиковал Фиону. Наоборот, он старался, чтобы ее имя вообще не всплывало в семейных разговорах на эту тему. Ребекка восхищалась отцом – она бы на его месте обязательно дала волю своей горечи и разочарованию, тем более что их мать давала этому все возможные поводы. И Ребекка, и Джонни почувствовали это еще сильнее, когда за год и месяц до кончины их отца Майк не справился с управлением своей «теслой» на автомагистрали, проложенной над Хатчинсон-Ривер[5 - Река Хатчинсон-Ривер протекает в южной части Нью-Йорка и окружена парками и зелеными зонами, через которые проходит автомагистраль.]. Его машина слетела с дороги на такой скорости, что приземлилась на крышу в одном из водохранилищ в ста футах от шоссе.
Он умер еще до того, как спасатели смогли добраться до места аварии.
Гибель Майка не осталась незамеченной: он был создателем популярного приложения для соцсетей, о нем часто писали в газетах и приглашали на телевидение, у него был красивый дом в идиллическом пригороде Уайт-Плейнс, и он был богат. Настоящая знаменитость! Их мать, где бы она ни находилась, не могла не услышать о гибели своего младшего сына. Кроме того, роковая авария произошла в его тридцать пятый день рождения. Но даже в этом случае та «тяжелая работа», о которой говорил отец Ребекки, оказалась Фионе не по плечу. Когда Майка не стало, она даже не позвонила.
Она прислала открытку. Всего лишь открытку…
– Ты давал ей свой адрес? – спросила Ребекка у отца, когда узнала об этом. – Ты общаешься с ней, папа?
– Нет, – был категоричный ответ.
– Тогда как она, черт возьми, догадалась, куда послать эту проклятую открытку?
– Не знаю, Бек. – Голос Генри звучал устало, он выглядел сломленным и глубоко несчастным.
– Наш адрес – не секрет, – ответил ей тогда Джонни. В своей обычной манере он старался разрядить ситуацию. – В интернете масса подробностей о смерти Майка. В новостях было сказано, что его семья живет в Дайкер-Хейтс[6 - Район Бруклина, состоящий в основном из жилой застройки.].
Их мать прислала еще одну открытку, когда умер Генри, – на вид почти такую же, как и предыдущая. Простой белый прямоугольник с бледно-розовой розой… И в этот раз Джонни попытался оправдать ее, заявив, что это лучше, чем ничего. Но Ребекка была с ним категорически не согласна. Не прийти на похороны бывшего мужа – это одно, но как не проводить в последний путь сына?
– Что это за мать, которая не соизволила появиться на похоронах своего ребенка? – повторяла она.
Джонни только пожимал плечами. Из них троих он единственный верил в прощение и искупление.
Когда он оканчивал школу, он встречался с девушкой по имени Джулиза, которую боготворил. Их роман продолжался шесть месяцев, а потом она ему изменила. Поступила совершенно непростительно, о чем Ребекка и Майк твердили ему в один голос. Но Джонни без колебаний возобновил с ней отношения, стоило только девушке раскаяться в своем поступке.
Ребекка навсегда запомнила их с братом телефонный разговор на эту тему. Она позвонила ему из Лондона, вернувшись с национального легкоатлетического чемпионата школьников, в котором участвовала, поскольку была весьма разносторонней спортсменкой и старалась не ограничиваться только плаванием. Тогда на дистанции 1500 метров она показала время хуже, чем за неделю до этого. Она возвратилась в интернат расстроенная, смертельно усталая, а тут еще и заявление брата… Одним словом, их разговор закончился тем, что Ребекка перестала деликатничать и прямо сказала, что он, Джонни, ведет себя как тряпка и Джулизе ничего не стоит вновь и вновь подло обманывать его.
Ответ Джонни ее поразил.
– Ты не права, Бек, – спокойно сказал он. – Просто я даю ей шанс поступить правильно.
Такой вариант Ребекке даже в голову не мог прийти.
Что касается их матери, Джонни дал ей все шансы. Во всяком случае – мысленно.
Возможно, так было потому, что Джонни помнил Фиону лучше всех остальных ее детей, хотя скорее всего на самом деле в его памяти хранился не образ реальной женщины, а некий выдуманный им миф. Кто знает? Впрочем, когда малолетняя троица собиралась там, где отец не мог их услышать, Джонни принимался красочно описывать Ребекке и Майку их мать. Как позже поняла Ребекка, то знание о своей матери, которым, как ей казалось, она обладает, на самом деле исходило от Джонни.
Разговоры всегда велись по одному и тому же сценарию:
– Как она выглядела? – задавала свой любимый вопрос Ребекка, которая по возрасту не могла вспомнить о своей матери ничего, кроме легких шагов и летящих прядей волос цвета осенних листьев.
И Джонни всегда терпеливо отвечал: «Она была высокого роста, примерно пять футов девять или десять дюймов. Знаете, сколько это?» Ребекка и Майк неизменно качали головами, и тогда Джонни шел к шкафу в комнате Ребекки. «Примерно вот досюда», – говорил он и вставал на цыпочки, чтобы показать, пока подростком не дорос до того самого места. «И она была очень стройной», – добавлял он.
– Мама была красивой?
– Очень красивой. Папа говорил, что она – само очарование! И лицо у нее было очень бледным, но при этом она не казалась больной. Оно как будто бы светилось в темноте, как у Анжелы.
Анжела была одной из кукол Ребекки.
Ребекка тогда спрашивала: «У нее были рыжие волосы, правда?» – хотя знала, что ответом будет «да». Ведь это было то единственное, что она действительно помнила о своей матери.
– У нее были волосы цвета осени, – мечтательно произносил Джонни.
«Уже тогда было ясно, что он станет писателем!» – думалось Ребекке впоследствии, в пору их юности. К этому времени разговоры о Фионе почти совсем прекратились, а если вдруг и случались, то велись совсем в другой тональности.
– Чтоб она сдохла! – восклицал Майк.
– Майки, прекрати!
– Почему нет, Джон?
Они называли брата полным именем только тогда, когда речь шла о чем-то очень серьезном.
– Она – твоя мать!
– Нет, Джонни, она мне не мать. И тебе не мать! Она перестала ею быть, когда бросила нас. Пусть у нее и волосы цвета осени, как ты говоришь. Ты и дальше будешь втирать нам всякую херню, как мы сидели кружком и как она с нами играла. Но скажи мне, для чего она это делала? Чтобы через десять минут встать, уйти и выкинуть нас из своей жизни?
– Мы не знаем, почему она ушла.
– А зачем нам это знать, Джонни? Важен результат – она нас бросила! Только это и имеет значение.
– Ты не прав!
– Она никогда не вернется, Джонни, и в этом все дело. Неужели ты не понимаешь?
И тогда все замолкали, а Джонни и Ребекка обменивались многозначительными взглядами. После этого на какое-то время о Фионе забывали.
Но не совсем…
Полностью вычеркнуть ее из памяти у них не получалось…

9
Строптивый гаечный ключ, как живой, выскользнул из рук Ребекки.
– Вот дерьмо! – в сердцах воскликнула она.
Машина находилась под навесом заправочной станции, а Ребекка стояла на коленях рядом с колесом. «А вот и тяжелая работа, которой нужно гордиться», – подумала она, погружаясь в который раз в мир воспоминаний, помогавших ей в самые трудные времена.
Ее семья, ее дочки, ее дорогие девочки…
«Я должна, нет, просто обязана вернуться домой! Иначе они решат, что я их бросила».
Мысленно проговорив эти слова, она вновь взялась за гаечный ключ и принялась отвинчивать последнюю гайку, которая никак не хотела поддаваться. В это же время воспоминания одно за другим разворачивались в ее сознании, как пленка семейного видеофильма. Вот она собирает пышные кудри Киры в пучок на макушке, и они превращаются из водопада, свободно спадающего на спину, в фонтан, а дочка вновь и вновь хватается руками за свою новую прическу…
И тут Ребекка снова вернулась к реальности – на заправку.
Она осознала, как темно стало вокруг, даже несмотря на то, что фары джипа были включены. За пределами площадки перед заправкой стояла непроглядная тьма.
Стиснув зубы и напрягая все мышцы, она вновь взялась за работу и постаралась отогнать беспокойные мысли, порождаемые темнотой, но поймала себя на том, что вглядывается в окружающий ее мрак. Она знала, что прямо напротив станции находятся какие-то старые здания, за ними – океан, город справа от нее, а лес – слева, хотя ничего этого сейчас видно не было.
«Не было в моей жизни ночи темнее», – подумалось Ребекке, и она почувствовала, как невольно покрывается холодным потом.
А потом она увидела, – нет, даже скорее почувствовала – какое-то движение.
Ребекка замерла, тихо положила гаечный ключ на землю и медленно выпрямилась, не сводя глаз с того места, где, как ей показалось, что-то шевелилось. Некоторое время до нее не долетало никаких звуков кроме шума ветра, а затем внезапно ветер стих, и в наступившей тишине как будто бы что-то щелкнуло несколько раз.
Что это было?
Кто или что может издавать такие звуки?
Она посмотрела вниз на спущенное колесо, на запаску, ждущую своей очереди рядом на земле, на домкрат, поддерживающий машину с этой стороны. Она не смогла бы развернуть «чероки» так, чтобы фары осветили то место, откуда исходил звук.
«А хочу ли я направить туда свет?» – подумала она, потому что вновь услышала щелчки и стук, повторявшиеся снова и снова, почти через одинаковые промежутки времени.
– Эй! – выкрикнула она. – Кто здесь?
Ветер вновь задул и выкатил из тени в круг света ветку внушительных размеров. Второй порыв потащил ее по асфальту к заправочной колонке. Потом ветвь замерла футах в двадцати от Ребекки, вся перекрученная и размочаленная на одном конце в том месте, где ветер оторвал ее от ствола дерева.
А затем все кругом стихло.
Значит, звуки издавала ветка?
Ребекка всмотрелась в темноту, пытаясь разглядеть что-то еще, любой намек на новое движение, но теперь покой и тишина вновь воцарились вокруг заправки: стена тьмы высилась вокруг, ничем не нарушаемая и неприступная.
«Давай-ка быстро смени колесо и убирайся отсюда подобру-поздорову!» – скомандовала себе Ребекка.
А что потом?
Какой во всем этом смысл? Что случится, даже если она сумеет поменять колесо? Она сядет в машину и укатит с острова? До материка сто одна миля и бескрайние просторы Атлантики.
Людей тут нет.
Больших и малых судов в водах вокруг острова тоже.
И в течение ближайших пяти месяцев здесь никто не появится.

10
На второй день она проснулась от звука капель. Угол магазина, где на полках оставались шоколадные батончики, заливало дождем через дыру в потолке.
Наверное, ночью она плакала, и слезы высохли у нее на щеках, оставив соленые разводы. Уже проваливаясь в сон, она продолжала думать о своих дочках, о том, как напугает их ее отсутствие, об их страхе и непонимании происходящего. И не просто непонимании, а даже хуже – о том, что когда-нибудь, войдя в сознательный возраст, они решат, что Ребекка их бросила.
– Я обещала вам, что вернусь, – пробормотала она, прежде чем забыться сном. – И я сдержу слово.
Полночи она провела в автомобиле при включенном двигателе и обогревателе, но потом испугалась, что сожжет весь бензин. Она не имела ни малейшего представления о том, есть ли хоть какой-то запас бензина в колонках на заправке, а для того, чтобы узнать это, ей нужно будет включить генератор и, возможно, взломать офис на станции. Ее единственным опытом взлома на острове было разбитое окно того самого магазина, где она сейчас находилась.
Сначала она была почти уверена, что рано или поздно на острове появятся спасатели. Очевидно, что Ноэлла или Гарет заявили о ее пропаже, что полиция уже в курсе и предпримет все необходимые действия. Но теперь ее глодал червь сомнения. Не исключено, что ей потребуется какой-то запасной вариант, новый план действий.
Так или иначе, она просто обязана вернуться домой.
Вернуться к Кире и Хлое.
А прямо сейчас ей нужна чистая и теплая одежда. Ей нужна нормальная еда, а не только шоколад. Ей нужно хоть как-то пополнить запас воды, потому что она выпила уже четыре из восьми банок содовой, хранившихся в магазине. Чтобы согреться, ей нужен обогреватель, одеяла. Из того, что рассказывал Джонни, она запомнила, что на острове больше нет гостиниц или пансионов, поскольку все они закрылись или просто были брошены владельцами много лет назад. Немногочисленные команды рыболовецких судов и любители экстремальной рыбалки останавливались в двух общежитиях. Эти заведения никак нельзя было назвать роскошными, но там она хотя бы сможет найти матрас и одеяла.
Она также должна лучше разобраться в географии острова, чтобы понять, куда ей следует направиться: в магазине карт не было, а если бы ей удалось найти хоть одну, она бы попробовала понять, куда пропал Джонни, где можно найти пищу и укрытие от непогоды. Она могла бы воспользоваться навигатором джипа, но там были обозначены только дороги и ничего больше.
Она подошла к окну и посмотрела на небо: снова пошел дождь. Она слышала шум океанских волн, но не могла увидеть их, потому что окно располагалось слишком высоко.
«Успокойся! – приказала себе Ребекка. – Этот кошмар не может продолжаться вечно».

Ранее
Что сделала Ребекка с найденным в машине мобильным телефоном? Ничего, она просто его спрятала. Когда Гарета не было дома, она достала его и обнаружила, что телефон защищен цифровым паролем и у нее в любом случае нет доступа к его содержимому. Потом она еще долго перебирала в уме все возможные объяснения тому, как телефон оказался в автомобиле, например, что муж подвозил кого-то постороннего и тот уронил мобильник под переднее сиденье, но в глубине души чувствовала: телефон точно принадлежит ее мужу. Беременность давалась ей нелегко, и она так и не придумала, что ей делать с неожиданной находкой.
Когда у Ребекки уже заметно начал расти живот, она решила, что лучше всего ей ничего не знать. Вот родится ребенок, и их жизнь поменяется в корне. А пока пусть все идет так, как идет.
Но вопросы, оставшиеся без ответов, никуда не делись.
Они остались висеть в воздухе, и рано или поздно что-то должно было случиться.
* * *
«Я хочу в ближайший год брать как можно меньше дежурств», – проговорила Ребекка.
Они стояли друг напротив друга на кухне, на столе валялись детские игрушки и стояли неубранные тарелки с остатками еды. На часах была половина одиннадцатого, и в углу на стойке тихо потрескивал бэби-монитор, передававший информацию из спальни Киры.
Лицо Гарета потемнело: «Ты что, издеваешься?»
Ребекка молча смотрела на мужа, положив руку на живот. До родов оставалось всего семь недель, и у нее болело все: спина, ноги…
– Об этом не может быть и речи, – заявил Гарет. – Что тебе только в голову пришло?
– И почему же это невозможно?
Он отступил назад и мрачно рассматривал Ребекку, словно какое-то диковинное животное. Галстук у него был распущен и болтался на шее, а один из концов подола рубашки неопрятно выбился из брюк. Они давно – много недель – не стояли друг рядом с другом вот так близко, и Ребекка впервые поймала себя на мысли о том, что Гарет здорово постарел. Глаза его потухли, морщины обозначились резче обычного, а кожа на лице была нездорового серого цвета.
– Потому что, – он говорил медленно, словно втолковывая очевидное ребенку-несмышленышу, – мы не можем себе этого позволить, Бек. Если ты перестанешь работать, я останусь единственным кормильцем в семье. Вся нагрузка будет на мне и только на мне. Дошло? У меня сейчас и так море проблем, и еще одной – с деньгами – мне только не хватало.
– Мы вполне можем себе это позволить, – спокойно проговорила Ребекка.
– Но ты же не будешь ничего зарабатывать, Бек!
– Нам не надо будет платить за няньку или за группу в яслях. И мне кое-что удалось скопить.
Гарет нахмурился:
– И как это понимать?
– Мне платили сверхурочные, которые я откладывала.
– И ты мне ничего не сказала?
– Вообще-то я тебе говорила, но ты, похоже, меня совсем не слушал. – Она принялась загружать посудомойку. – Мне удалось накопить такую сумму, которая позволит нам спокойно прожить целый год, и тебе не нужно будет вкалывать на работе как сумасшедшему. И потом, я ведь не собираюсь совсем отказываться от дежурств, просто буду брать их столько, чтобы нормально ухаживать за Кирой и ее сестрой, когда она родится. УЗИ показывает, что у нас точно будет девочка. Через год я попробую поступить на штатную должность в какую-нибудь больницу или клинический центр.
– Святая простота! Ты считаешь, что тебя такая работа ждет-дожидается?
– Нет, Гарет, я прекрасно понимаю, что найти место в штате будет непросто, но жизнь – вообще сложная штука. – Она посмотрела на мужа и увидела, что он качает головой, но не в знак согласия, а потому что закипает от злости, но решилась продолжить свою мысль. – Да, устроиться на штатную должность здесь в Нью-Йорке, во всяком случае в травматологии, действительно непросто, даже если бы я и хотела. А я не хочу. Я нашла прекрасно оплачиваемые места в Оклахома-сити и Форт-Ворте. А в Северной Дакоте меня могут взять, представь себе, заведующей отделением! Может быть, переедем туда, Гарет? Вдруг там нам будет лучше?
– Ты что, считаешь себя самой умной?
Она поставила последнюю чашку в посудомойку, закрыла дверцу и выпрямилась.
– Нет, не считаю. Но я хочу попробовать что-то изменить. И хочу оставаться с девочками так долго, как только смогу, хотя это будет непросто.
Гарет сузил потемневшие глаза и презрительно бросил:
– Непросто?! Это ты правильно сказала. Только вот кому? Пока я буду вкалывать целыми днями, чтобы мы могли платить по счетам, ты будешь заниматься йогой, медитировать и отовариваться в бутиках. Неплохо придумано! Ты расслабляешься дома, пока я…
– Вообще-то воспитывать детей – это тоже работа.
– Какая же это работа?! Ничего подобного!
– Ничего подобного? – Ребекка почувствовала, как все ее тело напряглось. – Мне не послышалось? Ты правда так сказал? Давай тогда я наберу себе дежурств в больницах выше крыши, а ты будешь сидеть дома с детьми. Ты ведь умеешь им менять подгузники…
– Памперсы.
– Один черт.
– Бек, ты уже двадцать лет в Америке живешь. У нас тут говорят «памперсы».
– И что?
– Нет, вы только посмотрите на нее! Она вся такая из Великобритании…
– Но я ведь и правда оттуда, Гарет.
– А мы здесь говорим «памперсы», и ты это прекрасно знаешь.
– Ну и какая разница?
– А вот, представь себе, есть разница. Очень даже имеется!
Она не ответила. Это было смешно, глупо и мелочно, и он знал, что поступает не по-мужски, но был зол на нее и попытался обидеть побольнее. Когда они только начали встречаться, он сказал ей, что отец у него итальянец, а она пошутила, что «Гарет Руссо» звучит не очень-то по-итальянски, и он ответил, что мама у него родом из Уэльса. Он постоянно твердил, как ему нравится ее английский акцент, а теперь вдруг вздумал попрекать ее британским происхождением. Переведя дыхание, Ребекка подняла глаза на мужа и спокойно сказала: «Все просто: либо ты меня поддерживаешь – либо нет».
Гарет уставился на нее, а потом выбежал из кухни.
Позже Ребекка поняла, что вот тогда-то фасад их брака и дал трещину, чтобы потом окончательно развалиться. Оставшееся время до рождения Хлои Гарет приходил домой очень поздно и сразу шел в спальню, не говоря ей ни слова. Когда ее с Хлоей выписали домой из роддома, он не выказал особой радости. Отправляясь утром на работу, он мог зайти и посмотреть на девочек, но иногда шел прямо к выходу, как будто бы он не имел перед ними никаких обязательств или вообще забыл, что они живут с ним под одной крышей.
Очень скоро от него снова стало пахнуть виски, а потом и чужими духами, и, когда Хлое исполнился месяц, Ребекка вытащила на свет божий найденный ею в машине мобильный телефон из своей старой шкатулки для драгоценностей. Она точно знала, что Гарет туда не заглядывает. И вот теперь она глядела на заставку на экране, куда нужно было ввести пароль, и вспомнила, как легко Гарет тогда принес извинения из-за отсутствия на похоронах ее отца и как она подумала, что он кается в чем-то гораздо более серьезном.
Так ли это было? Что ж, есть только один способ выяснить.
Она должна каким-то образом разблокировать телефон.

11
В который раз она выбралась из магазина через окно, спрыгнув на помойный бак. Руки у нее дико болели, их было буквально не поднять. Посеревшие от гаечного ключа ладони пахли металлом. Накануне она так сильно сжимала инструмент, чтобы снять колесные гайки, что разогнуть пальцы с утра было сущей мукой. И спала она плохо – ей было холодно и тревожно – она все время вспоминала загадочные звуки в ночи у заправки. Они точно отличались от шума, с которым ветер тащил ветку по асфальту.
Это было что-то другое.
Вообще в дневное время она чувствовала себя увереннее, а когда ночевала в магазине, лишь неверный свет фонарика давал ей хоть какое-то чувство комфорта. Но на заправке чернота была абсолютной. Поэтому она сказала себе, что больше никогда не выйдет ночью без фонарика.
Стоя на крышке мусорного бака, она посмотрела вниз на гавань, где у причалов по-прежнему не было ни одного судна, а затем повернулась, чтобы взглянуть на Мейн-стрит. Пожалуй, название это было чересчур пышным, ведь то была никакая не «главная улица», а всего лишь лента асфальта, вдоль которой тянулись брошенные дома. Глаза Ребекки нашли изъеденный ржавчиной щит-указатель на склоне холма – там выцветшими черными буквами значилось название городка.
Хелена.
Это название невольно всколыхнуло давние воспоминания: Ребекка ходила в школу с девочкой по имени Хелена. В начальной школе они были лучшими подружками и часто гостили друг у друга. А потом отец Хелены заболел, и девочка отсутствовала в школе целую неделю, потом целый месяц, а затем еще один, пока все не узнали, что Хелена с семьей переехала в Йоркшир. Спустя несколько дней отец Ребекки увидел, как она вечером украдкой плачет в своей комнате, а когда спросил ее, что случилось, та ответила, что виновата в том, что Хелена уехала.
– О чем ты толкуешь, малышка? – удивленно спросил он и сразу постарался успокоить дочь: – Как это может быть твоей виной?
– Люди, которых я люблю, всегда покидают меня.
Ребекка вернулась в реальность и, оторвав взгляд от указателя, спрыгнула с мусорного бака. Она двинулась вниз по Мейн-стрит, разглядывая дома по обе стороны улицы. Когда остров процветал, то, по словам Джонни, здесь были и кафе-мороженые, и закусочные, где подавали крабов, и семейные ресторанчики, но сейчас все было заброшено и заколочено, как и магазин, в котором спала Ребекка. Честно говоря, это был не совсем магазин, а просто деревянный сарай.
«Весь этот остров – словно призрак», – подумала она.
После урагана «Глория» ни одно здание не было толком отремонтировано. Часть домов была оставлена как есть, то есть в полуразвалившемся состоянии. Наверное, причина крылась в изоляции острова – до него было три часа на пароме от Монтаука, сто с лишним миль через океан. Похоже, про этот кусок земли жители материка просто-напросто забыли, как будто бы он никогда не существовал. С ноября по март на острове вообще никого не было, а в остальное время иногда отдыхали экипажи рыболовецких траулеров и появлялись немногочисленные ученые-биологи, изучающие морские формы жизни. «Да и кому в принципе сюда потребуется приезжать?» – подумала Ребекка, садясь в джип.
Тогда почему она приехала?
Она скользнула за руль и закрыла дверь. «Я здесь из-за Джонни, – подумала она. – Потому что я любила его и потому что он был моим братом».
«Нет, не так, – оборвала она сама себя. – Он – мой брат. И он жив!»
Ребекка решительно включила зажигание.
Стараясь спасти салон джипа от дождя, она заделала разбитое с пассажирской стороны окно куском брезента, который нашла на заправочной станции. Позже в магазине она обнаружила под прилавком рулон прозрачного пластика, которым хотела заменить брезент, чтобы иметь справа более или менее нормальный обзор.
Однако, тронувшись в путь, она мало смотрела по сторонам. Перед глазами вставали образы Киры и Хлои. Вот Кире два с половиной года, и она бегает за ярким пляжным мячом на заднем дворе, а вот Хлое восемь месяцев, и маленькая розовощекая крепышка самозабвенно тянет в рот любимого жирафа Киры… Вдруг все силы, которые Ребекка черпала от уверенности в том, что ее ищут и непременно спасут, исчезли. Вместо них ее захлестнуло и переполнило чувство утраты.
Наверное, по малолетству Хлоя не так остро реагирует на ее отсутствие. Но как быть с Кирой? За два с половиной года ее жизни мать и дочь ни одной ночи не провели порознь.
«Сосредоточься на дороге», – приказала она себе.
Шоссе шло вдоль моря, и взгляд ее переместился на тонкую серую линию на горизонте, едва различимую за клубами тумана. Там – материк, оттуда кто-то обязательно прибудет на остров.
«И ты сможешь вернуться домой, – твердо сказала себе Ребекка. – Сможешь вновь обнять своих малышек…»

12
Общежития, где жили рыбаки в путину, находились на северной стороне острова, на самом берегу. Между этими неказистыми двухэтажными зданиями было расстояние в несколько миль, слово они не желали терпеть соседства друг с другом. Одно смотрело своими окнами на океан, а другое на центральную часть острова, где находилась его высшая точка – гора Нуйяша.
В реальности «высшая точка» выглядела не особенно впечатляюще и возвышалась отдельным пиком среди довольно плоского ландшафта. На склоне Нуйяши виднелось несколько домов, но все они явно были заброшены и превратились в руины.
Ребекка подогнала джип к первому из общежитий и вышла. Дождь больше не лил, а только моросил, но было по-прежнему холодно, и когда она выбралась из теплого салона автомобиля на утренний холод, то невольно подумала: «Если здесь в ноябре уже такая холодина, то что же будет в январе?»
Эту мысль она решительно отогнала прочь. В январе ей здесь делать нечего!
Но легко ли не думать о зимних холодах, о том, как бороться со стужей, когда выпадет снег, поднимутся ураганные ветра и зима полностью вступит в свои права, если уже сегодня изо рта у нее вырывается пар от дыхания? «Стоп! – сказала себе Ребекка. – Надо сосредоточиться на том, что мне предстоит здесь и сейчас». Она принялась медленно обходить здание общежития. У него оказалось две двери: задняя была закрыта на висячий замок, а передняя – на обычный врезной.
Она вернулась к передней двери и принялась разглядывать замочную скважину. Казалось бы, проще справиться с таким замком, чем с тяжелым амбарным на задней двери, но она знала, что на деле это не так. Да, в фильмах и сериалах герои ударом ноги лихо вышибали запертые двери, но именно такие эпизоды больше всего возмущали ее отца как профессионала. Ребекка вспомнила, как он всякий раз начинал ворчать: «Ты не можешь вот так подойти и выбить запертую дверь. Чушь собачья! Если перед тобой входная дверь со стальным крепежом, то ты, конечно, можешь ее пнуть со всей силы, но дело кончится разрывом связок и свернутой лодыжкой. Да, можно ударить по двери ногой, но для того, чтобы прислушаться к звуку. Если услышишь, как трещит дерево, значит у тебя есть шансы, а если звук глухой, то у тебя проблема. А если на двери видны крепежные болты, то у тебя очень большая проблема». Ребекка посмотрела на дверь.
Болтов на ней не было, но косяк у нее был крепкий, металлический.
Вполне возможно, что дверь укреплена, но Ребекка решила рискнуть. Она сделала шаг назад и приготовилась ударить под дверной ручкой, туда, где находилась замочная скважина. «Я всегда целился чуть ниже дверной ручки, – говорил им отец. – И я всегда бил по двери не пяткой, не носком, а всей стопой. Только так, если не хочешь уехать оттуда на скорой!» Ребекка задержала дыхание и нанесла удар.
Ничего не произошло.
«Бить надо в ту же сторону, в которую дверь открывается», – говаривал отец.
Ребекка еще раз внимательно посмотрела на дверь. Наружу та открываться никак не могла, этому препятствовал стальной каркас. Ребекка собралась с силами и ударила еще раз.
Лодыжку пронзила острая боль.
– Вот дерьмо! – в сердцах воскликнула она.
Она подумала о том, чтобы вынести дверь плечом.
А потом вспомнила: «Никогда не бейся в дверь плечом, это бесполезно. Я знал одного копа, который навалился на дверь боком со всей дури, и он потом четыре недели не мог нормально повернуть голову. Не зря же мы в таких случаях используем стингер». Тогда отец рассказал им, что стингер – это специальный штурмовой таран тридцати пяти фунтов весом и длиной в тридцать дюймов.
Ребекка вернулась к машине и взяла тяжелый домкрат, а заодно и разводной ключ.
Настало время заняться задней дверью. Ни домкрат, ни разводной ключ не были идеальными инструментами – насколько она понимала, лучше всего подошел бы ломик или тяжелый массивный гвоздодер, но уж придется обойтись тем, что есть.
«Особого умения для того, чтобы сломать висячий замок, не нужно, – подумала она. – Только грубая сила».
Она со всей силы обрушила домкрат на висячий замок, но тот устоял.
Она взялась за домкрат плотнее, так что пальцы побелели, и ударила еще раз. Замок жалобно зазвенел, крутанулся и провалился внутрь металлической скобы, которую запирал. Теперь добраться до него стало труднее, а скоба стояла намертво.
«Видимо, придется разбить окно», – подумала Ребекка.
На первом этаже было три окна, затем шла ржавая пожарная лестница к аварийному выходу на втором этаже, а потом еще три окна. Все окна были забраны металлическими решетками с тонкими, но крепкими прутьями. «Зачем?» – удивилась Ребекка. Для чего нужны решетки на острове, на многие мили удаленном от всего света? Даже когда общежитие работало, на острове почти никого, кроме его обитателей, не было. Но потом со стороны океана послышался грохот. Она посмотрела в сторону моря и поняла, что этот пугающий звук издают разбивающиеся о берег волны. Море выглядело неспокойным, хотя ветер сегодня нельзя было назвать сильным. Он шевелил мусор: рваные сети, куски фанеры, кофейные стаканчики. А в сильный шторм вместо этих предметов полетят кирпичи, куски черепицы и камни. От них оконное стекло защитить помещения общежития не сможет. Значит, решетки установлены не от воров, а от ударов стихии.
Ребекка снова подумала о том, каково здесь будет зимой. Что, если остров окажется на пути урагана?
Что, если в это время она все еще будет в этом проклятом месте?
Она решительно взялась за домкрат обеими руками и подбодрила себя: «Давай, давай, ты справишься!»
Она что есть силы ударила домкратом по замку. А потом колотила еще и еще. Наконец, ей пришлось остановиться: плечи у нее ходили ходуном, сердце вот-вот готово было выскочить из груди, дыхание стало прерывистым, а по спине потек пот. «Какого черта я ломлюсь в это здание?» – промелькнуло у нее в голове. Ночевать она здесь не собиралась. Ведь спасатели прибудут с материка, поэтому она должна оставаться в магазине в Хелене. Только оттуда она увидит их судно, когда оно появится в гавани. Тогда что она здесь делает?
«Мне нужны припасы, мне нужна одежда, мне нужны одеяла. – Она крепче ухватилась за домкрат. – Мне нужно открыть эту чертову дверь во что бы то ни стало!»
Несмотря на невыносимую боль в руках, она вновь принялась бить по замку, скрипя зубами от напряжения. Удары ее потеряли мощь, домкрат норовил выскользнуть из вспотевших ладоней, а ветер бросал пряди волос ей прямо в лицо.
Но когда Ребекка уже собралась сдаться, удача наконец-то улыбнулась ей.
Замок издал тихий звон, дужка его отвалилась, и он упал на землю прямо к ее ногам.

Трэвис
«Всем привет. Меня зовут Луиза Мэйсон».
Фрэнк Трэвис сидел в наушниках, отгородившись ими от шума и гула, который постоянно стоял в помещении для детективов и инспекторов. Женщина на экране его телефона улыбалась прямо в камеру. Экран его мобильного телефона был маленький, но такую прекрасную, широкую и искреннюю улыбку не увидеть было невозможно. На видео Луиза Мэйсон застегнула на все пуговицы рабочий комбинезон в пятнах краски, собрала волосы в пучок на макушке и широким жестом обвела пространство вокруг себя: «А вот моя мастерская!»
Ей было тридцать пять лет, на шее у нее виднелась маленькая татуировка в виде звездочки, а ее волосы были покрашены в ярко-розовый цвет. На водительских правах, которые Трэвис загрузил из базы данных, цвет волос был черным или темно-каштановым, но за время между выдачей прав и съемкой этого видео Луиза перекрасилась. Удивительно, но этот безумный цвет ей шел. Она была из породы тех людей, которым идет все, что бы они ни пробовали. И вообще везет по жизни. До определенного момента…
На видео она стояла посередине большого и просторного лофта и показывала на стену, на которой висело множество полотен. Еще несколько картин до сих пор стояли на мольбертах, как иллюстрация непрерывности творческого процесса. Живопись Луизы Мэйсон относилась к тому виду искусства, который Трэвис не понимал в принципе, но он честно и добросовестно прочитал все, что нашел о ее работах, карьере, выставках и инсталляциях, и теперь знал, что очень многим ее творчество по вкусу. Всего за три недели до своего исчезновения она продала живописное полотно под названием «Смотрим на вещи шире!» за 458000 долларов.
Тем временем с экрана Луиза рассказывала о картинах и скульптурах, которые находились в ее мастерской, и об инсталляции, которую она сделала для филиала Музея современного искусства в Лонг-Айленде. Когда художница пропала, открытие отложили на два месяца, но в конце концов семья обратилась к руководству музея с заявлением, что открытие выставки соответствовало бы последней воле Луизы, если бы было точно известно, что она погибла. В итоге Трэвису удалось попасть на вернисаж. Народу было очень много – репортажи об исчезновении Луизы Мэйсон только подогрели интерес публики и вся экспозиция выглядела словно некие чудовищные поминки. Трэвису не понравились ни гости вернисажа, ни экспонаты, но ему удалось поговорить с друзьями и дальними родственниками пропавшей.
Впрочем, ему это не помогло.
Трэвис снял наушники, и гул голосов полицейского участка вновь стал слышим. Рядом с ним на стене висели две фотографии Луизы – на одной она была с розовыми волосами, а на другой, снятой раньше, ее волосы были ближе к их натуральному цвету. Изображение на более раннем фото немного потускнело, а уголки загнулись. Впрочем, старое фото было необходимо для организации полноценных поисков: хотя розовый цвет волос был частью имиджа Луизы, она, по словам родственников, красилась в шатенку или в брюнетку между появлениями на публике и записями роликов для показа на YouTube.
В вечер своего исчезновения она была брюнеткой.
Рядом с фотографиями Луизы висел стандартный постер, составляемый на пропавших. Фото и описание: «Луиза Мэйсон, пол: женский, белая, возраст 35 лет, рост 5 футов и 8 дюймов, вес 130 фунтов[7 - То есть примерно 173 см и 59 кг.], телосложение худощавое, волосы черного или темно-каштанового цвета, глаза карие. Последний раз ее видели 23 сентября 2021 года». Дальше был указан прямой телефон Трэвиса в отделе розыска пропавших. Оригинал-макет постера был составлен Фрэнком через две недели после исчезновения Луизы, когда дело передали в их службу из 9-го участка. До этого, несмотря на протесты семьи, полицейские Ист-Виллидж пребывали в полной уверенности, что Луиза специально уехала из города, никого не предупредив, чтобы отдохнуть от своих родных и друзей, либо «приурочила» свое исчезновение к открытию персональной выставки, чтобы раздуть шумиху в СМИ и привлечь публику. Трэвису понадобилось всего лишь поговорить по одному разу с каждым из родственников, чтобы понять, что эти две версии не выдерживают никакой критики. Луиза была единственным ребенком в семье, отношения ее с родителями складывались наилучшим образом, и ни при каких условиях она не уехала бы надолго, не предупредив их.
Если с тем, что исчезновение не подстроено ею самой, Трэвис разобрался быстро, то дальше начались сложности – оказалось, что в деле нет вообще никаких следов и зацепок. Фактов было немного: 23 сентября в шесть часов вечера Луиза пришла на благотворительный прием, организованный в отеле в Ист-Виллидж, что подтверждалось показаниями свидетелей. Что произошло с ней по окончании приема, было неясно. В распоряжении Трэвиса был только кадр из записи ужасного качества с камеры наблюдения в баре отеля, где она была запечатлена беседующей – или возможно беседующей – с неизвестным мужчиной. Почти в то же время ее мобильный телефон был запеленгован вышкой сотовой связи в квартале от отеля. Это произошло в девять часов вечера.
В 21:10 ее телефон выключился и больше уже никогда не включался.
Трэвис сходил в гостиницу и опросил персонал, потом созвонился со всеми приглашенными на благотворительное мероприятие и с его организаторами. Никто не помнил, когда Луиза ушла из отеля тем вечером. Он вернулся с ордером и забрал записи с других камер наблюдения, но зона охвата была не та, которая ему требовалась, и эти камеры Луизу, покидающую здание, не зафиксировали. Таким образом, на текущий момент у Трэвиса было только размытый снимок художницы в баре отеля за пятнадцать минут до ее исчезновения. Да и никто бы не поручился, что это именно она. Тем вечером волосы у нее были черного цвета, а не розового, что затрудняло опознание, и еще ракурс был не самый удачный. Трэвис пришел к выводу, что перед ним Луиза, только сравнив линию волос и контур бровей.
Данные, полученные от оператора сотовой связи, ясности не внесли. Луиза в последнее время перезванивалась и обменивалась сообщениями только с теми, кто был в списке ее контактов, а в день своего исчезновения общалась по телефону исключительно с теми друзьями и родственниками, с которыми Трэвис уже переговорил и которых вычеркнул из списка возможных подозреваемых или причастных к ее исчезновению. Сперва внимание детектива привлек молодой человек, с которым Луиза начала встречаться за несколько недель до пропажи и который сопровождал ее на тот самый роковой благотворительный прием. Однако этот след оказался ложным: поклонник Луизы подтвердил, что пришел вместе ней в отель, но внезапно был вынужден покинуть ее, так как кого-то из его близких увезла скорая помощь и он срочно поехал в больницу. Данные мобильного телефона, снабженного функцией GPS-позиционирования, подтвердили показания молодого человека, равно как и записи с камер в стационаре, а также смс, которое он послал Луизе с извинениями, предупредив, что задерживается. Сообщение было отправлено в 21:31, но Луиза его так и не прочитала, поскольку ее телефон был выключен уже добрых двадцать минут.
В общем, с учетом всех обстоятельств было вовсе не удивительно, что это дело Трэвиса так и не отпускало. Он провел беспрецедентно тщательный поиск вполне благополучной женщины, у которой не было никаких оснований рвать связи со своим окружением и которую никак нельзя было отнести к категории сбежавших из дома подростков либо людей, страдающих деменцией.
В ее деле были одни только вопросы без ответов.
Фрэнк Трэвис встал из-за стола и потянулся, разминая ноющие суставы. Правое колено предательски щелкнуло, когда он не торопясь двинулся в комнату отдыха. Здесь в углу стояла кофемашина, которая выдавала сотрудникам вполне приличный кофе, и, пока напиток готовился, он проверил свой телефон. В то время, когда он смотрел видео с Луизой, ему звонили. Неотвеченный звонок был от его бывшей жены Наоми, которая затем прислала сначала текстовое, а потом и голосовое сообщение.
Трэвис их проигнорировал.
Вместо этого он посмотрел в окно. Стоял мрачный декабрьский день, ветер с Ист-Ривер бросал в оконное стекло пригоршни снега. От холода у Трэвиса ныли бедренные и коленные суставы – последствия спортивных травм, полученных им за время игры в американский футбол. Кроме того, после операции на плече он чувствовал постоянную боль в ключице.
– Как жизнь, Трэв? Что ты такой грустный?
Трэвис повернулся – к нему шла его бывшая напарница Эми Хаузер. Сейчас ей было уже хорошо за сорок, и она по-прежнему отлично выглядела и стильно одевалась, как и в бытность своей службы в отделе розыска пропавших. Она была идеальным напарником – всегда сохраняла спокойствие, относилась к коллегам с уважением, задавала вопросы по существу и стремилась учиться новому. Однажды вечером Фрэнк и Эми здорово надрались в баре у рыбного рынка, и она поведала Трэвису о том, что росла без отца. Он сидел и слушал историю ее жизни, не перебивая. Они с Наоми вырастили двух детей – сына Марка и дочь Габриэль, – которых Трэвис горячо любил и не скрывал своих отеческих чувств. Не нужно было быть психологом, чтобы разгадать подтекст: для Эми Хаузер ее старший напарник стал своего рода заменителем отца. С тех пор прошло много лет.
– Здравствуй, Эми! – поприветствовал он ее.
– Ты все еще старательно тянешь лямку даже в последние дни службы? Узнаю старину Трэвиса!
– Ну, конец службы – еще не конец жизни… – Он поднял чашку с кофе в шутовском тосте. – Твое здоровье, Эми!
Она засмеялась, глядя, как, хлебнув кофе, он пожевал губами, словно бы смакуя восхитительный вкус напитка, а потом спросила:
– Чем будешь заниматься после того, как настанет твой великий день?
– Как-то пока не особо задумывался, – солгал он.
– Не смеши меня, – конечно, она ему не поверила. – Собираешься отпраздновать на всю катушку?
– А что, выход на пенсию положено праздновать?
– А то ты не знаешь? Особенно когда ты оставляешь службу таким бодрым сорокапятилетним красавцем.
Он улыбнулся:
– С математикой, Хаузер, у тебя всегда было не очень.
– Что, неужели ты старше, напарник?
– Ну, если мне сорок пять, тогда тебе всего пятнадцать.
– А выглядишь не дряхлее шестидесяти, Трэв, – подмигнула ему Эми.
– Ну, шестьдесят мне еще не исполнилось, так что я по-прежнему весь в работе.
– Расследуешь что-то особенное?
– Люди так и норовят исчезнуть перед самым моим уходом на пенсию.
Он, по обыкновению, отшучивался, но Хаузер прекрасно знала, что ее бывший напарник имеет в виду дело Луизы Мэйсон. Они обсуждали ее загадочное исчезновение через пару недель после того, как расследование поручили Фрэнку, когда столкнулись друг с другом в коридорах штаб-квартиры нью-йоркского полицейского управления. Интерес Хаузер был чисто умозрительный – она давно получила повышение и перешла в отдел особо тяжких преступлений. Трэвису оставалось служить неделю с небольшим, и дело Луизы Мэйсон было единственным нераскрытым.
– Я недавно проходила мимо и заметила, что ты глаз не мог отвести от одной ее картины, – проговорила Хаузер, махнув рукой в сторону его рабочего стола. – Я, честно говоря, такое искусство не понимаю.
– Да в этом деле не только картины абстрактные, – заметил Трэвис. – Я вообще перестал в него врубаться.
– Ну, та картина была не абстрактная. Я, кстати, потому тогда не подошла, что увидела, как ты в нее словно бы погрузился, Фрэнк. Ты был, как говорится, на своей волне. Не хотела тебе мешать.
Он сразу же понял, о какой картине идет речь. Она называлась «Широкий взгляд на мир» и была единственной работой Луизы, в которой он увидел смысл: смутный силуэт человека на вершине горы, взирающего на пространство у ее подножья, где собралась толпа, которой нет ни до чего дела. Нет дела и до наблюдателя.
Вот и ответ, почему он не смог смириться с тем, что дело Луизы не закрыто.
На своем полотне она изобразила его жизнь после выхода на пенсию.
– Получается, что ты уже почти три месяца бьешься и все без толку? – спросила Хаузер, возвращая Фрэнка к реальности. – Теряешь хватку с годами, старина Трэв?
Он усмехнулся, потому что знал, что на самом деле она так не думает.
– Хочешь это дело обсудить? – спросила Хаузер.
– Да не особо, – ответил Трэвис, отхлебывая кофе. – Наверное, я на нем слишком зациклился. Надо просто, что называется, отпустить ситуацию.
Хаузер не сводила с него внимательного взгляда.
– Ну, считай ты ее отпустил, – задумчиво изрекла она и замолчала.
Больше говорить было не о чем.
Потому что в глубине души оба знали правду.
Трэвис это дело так не оставит.
* * *
В то же самое время, когда Фрэнк Трэвис прощался с Эми Хаузер и шел обратно к своему столу с чашкой чуть теплого кофе, в полутора милях отсюда Ник Тиллман стоял на 8-й улице наверху лестницы, ведущей на станцию метро, и в руке у него был одноразовый предоплаченный телефон.
Он набрал номер, который знал наизусть.
В ожидании ответа на его звонок он не спускал глаз с проплывающей мимо толпы, зорко следя за тем, не появится ли в ней знакомое лицо.
– Слушаю вас, – раздался женский голос в трубке.
– Это я, – проговорил Тиллман.
Возникла пауза. Ветер поменял направление и швырнул снег в лицо Тиллману. Он сделал шаг назад, прячась в вестибюле от непогоды.
– Новости есть? – спросил голос в трубке.
– Все по-старому.
– Без изменений?
– Без.
Еще одна долгая пауза.
– Этот тип, Трэвис, он не создаст трудностей?
– Он через неделю в отставку уходит. – Тиллман повертел головой и убедившись, что его никто не слушает, добавил: – Нет повода для беспокойства. Я сделаю так, что он точно будет знать, куда ему смотреть. Укажу, так сказать, правильное направление.
– Хорошо, – только и ответила женщина.
А потом отключилась.

Ранее
Ребекка отнесла телефон Гарета в мастерскую в Дайкер-Хейтс, чтобы разблокировать его, соврав, что забыла код. Ей сказали, что код можно взломать, но велика вероятность того, что телефон полностью перезагрузится из-за того, что модель устаревшая, и никакая информация не сохранится. «Готовы рискнуть?» – спросил ее мастер.
– Да.
– Точно?
– На все сто процентов, – заверила мастера Ребекка и отправилась с девочками в кафе-мороженое на 13-й авеню, где взяла Кире молочный коктейль. Пока Хлоя спала в прогулочной коляске, Кира оживленно делилась впечатлениями о книге, которую им читали в детском саду.
Через сорок пять минут она вернулась в мастерскую.
– Удалось сохранить несколько сообщений в электронной почте, – сказал ей компьютерщик, – но, как я и предупреждал, при перезагрузке много контента стерлось. У этих старых мобильников нет функции сохранения резервных копий в облаке, но иногда включается режим записи сообщений в случайном порядке.
– Как это «в случайном порядке»? – Ребекка забрала у него телефон.
– Полная неразбериха! У вас тут сохранились письма, которым года два, но есть и более свежие. Отдельные цепочки писем при перезагрузке прервались. Готовьтесь к тому, что могут быть сообщения, которые вы отсылали, но не ответы на них. Я же сказал, модель устаревшая, от них можно ожидать чего угодно.
Найдя на экране символ электронной почты, Ребекка нажала на него и разочарованно вздохнула: после сброса до заводских настроек сохранилось только одиннадцать сообщений. И на первый взгляд ни одно из них не представляло интереса. Она посмотрела на адрес аккаунта – whodges@pyremail.com, потом на имя, набранное рядом с ним.
Уиллард Ходжес.
Кто это, черт возьми, такой?
Она поблагодарила мастера и поспешила домой. Как только Ребекка переступила порог, она сразу же отправила девочек в гостиную и заняла их игрушками, а сама пошла на кухню и принялась пролистывать сообщения в телефоне. Большинство из них были рекламными: программы лояльности от магазинов одежды, о которых Ребекка никогда не слышала, сообщение от винодельни на севере штата о наличии у них помещений для проведения конференций, подтверждение от билетного сервиса о бронировании мест на игры «Джайентс»[8 - «Нью-Йорк Джайентс» – знаменитый нью-йоркский профессиональный клуб американского футбола. Посещение матчей команды является популярным корпоративным времяпрепровождением, поэтому билеты на игры всегда в дефиците.], пароль к подписке на порносайт. Последнее могло иметь отношение к Гарету – почему бы и нет, – но остальное ему не очень-то подходило. Его компания имела собственную ложу на стадионе «Джайентс», и он каждый год часто бывал на играх вместе с клиентами. Зачем же ему самому бронировать билеты на них? Он не пил вина, поэтому поездка на винодельню вряд ли могла его привлечь, магазины одежды были слишком шикарными, скорее бутиками, а в них он обычно не одевался. Естественно, Гарет мог воспользоваться для аккаунта фальшивым именем, но уверенность Ребекки в том, что телефон принадлежит мужу, была поколеблена.
Она положила телефон и подвинула к себе ноутбук, чтобы кое-что проверить, но тут в кухню зашла Кира:
– Мамочка, кушать хочу!
– Сейчас, малышка, одну минутку.
Кира схватила Ребекку за брючину и принялась тянуть изо всех сил, негодуя, что внимание ее мамы занято чем-то посторонним. Ребекка посмотрела на дочь, та уставилась в ответ. Настоящая дуэль взглядов!
Ребекка сдалась первая – она улыбнулась Кире, посадила ее к себе на колени и поцеловала в макушку. Потом из-за двери проверила, как там Хлоя: та лежала на своем коврике и бодро двигала ручками и ножками, стараясь дотянуться до подвешенной сверху игрушки. Кира принялась бить ладошками по клавиатуре ноутбука.
– Стоп-стоп-стоп, моя принцесса, не надо так делать, – Ребекка тотчас ссадила Киру на пол. На экране были результаты поиска по запросу «Уиллард Ходжес». На первом месте значилась страница из «Википедии» о политике, известном в 20-х годах XIX века, дальше шли ссылки на сайты поиска предков и на малопопулярные блоги, которые сегодня никто уже не вел.
«Пора прекратить эти безумные поиски, пока я сама себя не довела до сумасшествия!» – подумала Ребекка и захлопнула крышку ноутбука.
* * *
Но остановиться в своих поисках она уже не могла.
В ту ночь Гарет опять явился домой очень поздно. Она повернулась в кровати к нему лицом, но не открыла глаз и притворилась спящей, когда почувствовала, что от него пахнет виски и сигаретами.
Не прошло и десяти минут, как муж уже храпел.
Ребекка, напротив, лежала без сна, мучаясь сомнениями и не решаясь сделать того, чего страстно желала. «Не хочу больше никаких подозрений, никакого недоверия. Хочу забыть, что вообще нашла телефон», – мысленно твердила она.
Но забыть никак не получалось.
В конце концов она села в кровати и отбросила одеяло. Гарет не пошевелился. Она беззвучно босиком дошла до комнаты девочек, заглянула и убедилась, что обе крепко спят. Тогда Ребекка спустилась на первый этаж. Куртка, бумажник, ключи от дома и рабочий мобильник Гарета валялись на столике в прихожей. Она взяла телефон и принялась изучать его содержимое. Она уже делала это раньше, еще до того, как нашла неизвестный мобильник в машине, но сейчас более внимательно просмотрела все контакты, электронную почту, историю поиска в интернете и галерею с фото. В адресной книге не было никого по имени Уиллард Ходжес, в почте – никаких писем с аккаунта whodges@pyremail.com, в мессенджерах никаких сообщений от этого или похожего ника. Для работы Гарет использовал Dropbox, который она тоже проверила, и теперь просматривала календарь в поисках чего-то необычного. Ничего, только встречи и совещания одно за другим. Впрочем, Гарет мог использовать имя коллеги, чтобы зашифровать под ним любовницу, обозначить совещанием свидание в ресторане или в мотеле.
«Наверное, у меня уже паранойя», – подумала Ребекка.
Скорее всего, телефон, который она нашла, принадлежал кому-то из клиентов Гарета, его друзей или коллег по работе, либо вообще малознакомому человеку, которого он подвез. Обычно Гарет ездил на машине вместе с клиентами на игры «Джайентс» пару раз в месяц. Он рассказывал, что частенько вез обратно тех, кто жил по пути в Джерси-Сити или в Хобокене. Что, если телефон просто выпал у такого человека из кармана?
А если нет?
Больше всего Ребекку смущал возраст телефона: она не сомневалась, что одетые с иголочки надменные засранцы, с которым Гарет имел дела по работе, сгорят со стыда, если их увидят с устаревшей, непрестижной и примитивной моделью. Да и из практических соображений такой телефон им не годился. Все, что Гарет делал по работе, включая результаты переговоров с клиентами и прочее, сохранялось в облаке. А найденный ею телефон интернет ловил с трудом.
Признав свое поражение, Ребекка вернула рабочий телефон Гарета на место и прокралась обратно в постель.

13
Ребекка посмотрела на валяющийся на земле висящий замок, почти не веря в то, что ей удалось его сбить, а потом толкнула дверь общежития и вошла внутрь.
Перед ней открылся пыльный коридор, куда еле пробивался свет из окон.
Она остановилась у первой двери и заглянула в комнату: две кровати, два шкафа и больше никакой мебели. Но на кровати лежали одеяла. Еще позавчера она бы не поверила, что один лишь вид таких простых вещей вызовет у нее огромное чувство облегчения. Ребекка перевела остановившееся от волнения дыхание, прежде чем посмотреть, что в шкафах. Там ничего не было.
Другие двери ведут в маленькие ванные комнаты, оборудованные абсолютно одинаково, а дверь в конце коридора – в простую кухню. В углу стоял генератор, но он выглядел так, словно его отключили на зиму: он был отодвинут от стенки, а задняя часть кожуха отсутствовала. Если бы он работал, она могла бы запустить его и принять горячий душ, но охватившее ее горькое разочарование скоро рассеялось. Ему было некогда предаваться: в шкафчиках на кухне нашлись чайные пакетики, кофе, консервные банки с куриным и говяжьим супом, был даже суп с морепродуктами и упаковка рутбира[9 - Рутбир или «корневое пиво» – традиционный газированный безалкогольный или слабоалкогольный напиток, приготовляемый из корней и листьев различных растений.]. Она принялась укладывать свои находки в найденную тут же картонную коробку, чувствуя огромный прилив сил: даже эти скромные припасы в ее положении были настоящим сокровищем.
После того как она загрузила провизию в джип, она вернулась за одеялами, а потом сняла матрас с кровати из ближайшей к выходу комнаты и потащила его к машине. Когда матрас был загружен, ее посетила мысль: а как же Джонни? Ему ведь тоже нужно будет на чем-то спать…
Второй матрас никак не хотел загружаться в багажник, так как там уже было много габаритных предметов. Ребекка приложила массу усилий, чтобы впихнуть его туда в скрученном виде, но он только разворачивался и выскакивал наружу, как пружина. Более того, когда она, обессилев, прекратила прижимать его, из багажника вывалился и второй матрас, рухнув в мокрую траву.
А нужен ли ей матрас для Джонни? Есть ли шанс найти его живым?
Она решительно отогнала эту мысль и, забравшись под строптивый матрас и работая плечом, умудрилась протолкнуть его поверх подголовника и поместить на заднее сиденье.
Ребекка на минуту остановилась, чтобы отдышаться, а потом вернулась в общежитие и поднялась по лестнице на второй этаж.
Расположение комнат на нем почти точно повторяло план первого этажа. Ребекка осмотрела их одну за другой, а в последней заметила кое-что интересное – под одну из ножек кровати был подсунут сложенный в несколько раз лист плотной бумаги яркой печати.
Ребекка нагнулась, приподняла кровать и вытащила лист. Когда она развернула выцветший и покрытый многолетней пылью и грязью документ, оказалась, что это старая рекламная листовка для туристов, напечатанная еще в восьмидесятых годах, с картой на обороте.
Вот так находка! Пусть после урагана «Глория» топография острова заметно изменилась, но на расположение шоссе, пляжей, дюн, устьев ручьев и рек, болот и всего лесного массива, где она и Джонни в последний раз находились вместе, стихия повлиять не смогла.
Когда она вышла из общежития, прижимая к себе драгоценную добычу – помимо карты она обзавелась микроволновкой и электрочайником, – то впервые за сорок восемь часов смогла сказать себе избитую фразу о том, что «жизнь-то налаживается». Конечно, нужно было бы проверить и второе общежитие, но начало темнеть и следовало поспешить к месту ночлега с найденным скарбом.
Сегодня она добилась определенного успеха, и его требовалось закрепить.
В ней, возможно впервые, затеплилась надежда, что она сможет просуществовать на острове в течение нескольких дней, а может быть даже и недель. Надо только каким-то образом подать электричество в магазин, найти дополнительный источник питьевой воды, и тогда она сможет запустить отопление, вскипятить чайник, приготовить пищу в микроволновке и продержаться, пока не придет спасение.
Потому что спасение не может не прийти.
Ноэлла была ее лучшей подругой. С Гаретом они прожили двенадцать лет, и она была матерью его детей. Сейчас они, конечно же, уже заявили о ее пропаже.
Во всяком случае, Ноэлла точно заявила.
Она подумала о Гарете, о бурной истории их непростых отношений, о телефоне, который она нашла в джипе, и о том, куда в конечном итоге привело ее имя Уиллард Ходжес.
И тогда она спросила себя: а не будет ли Гарету проще, если она никогда не вернется домой?

Ранее
На следующее утро после ночной проверки рабочего телефона мужа, не выявившей ничего подозрительного, Ребекка отправилась к Ноэлле.
Повзрослев, Ноэ жила в том же районе, в котором когда-то обитала вся семья Мерфи, и даже некоторое время встречалась с Майклом, когда они учились в средней школе. Конец романа Ноэллы и Майкла не повлиял на дружбу с Ребеккой, и, когда та вернулась в Нью-Йорк, молодые женщины вновь много времени стали проводить вместе.
Для Ребекки Ноэлла была скорее как сестра, а не как подруга.
«Почему бы тебе прямо не спросить у Гарета про телефон?» – поинтересовалась Ноэлла.
Они стояли на крыльце дома, в отношении раздела которого Ноэлла вела длительную борьбу со своим бывшим мужем Томми, водителем в курьерской службе «Ю-Пи-Эс». Бывший муж Ноэллы был тот еще фрукт, и помимо противостояния с ним ей также пришлось бороться с тяжелым недугом: опухоли на обоих яичниках не позволили ей иметь детей, которых она всегда желала всем сердцем. Ребекке всегда казалось ужасно несправедливым, что Ноэлле пришлось пережить столь тяжелое разочарование. Она была бы прекрасной матерью, ведь с Кирой и Хлоей она отлично ладила. Мучительные прошлые отношения закалили характер Ноэллы, а неспособность иметь детей добавила твердости духа, но рядом с дочками Ребекки она становилась мягкой и нежной. Впрочем, сейчас она не собиралась менять тему разговора:
– Почему бы тебе просто не спросить его об этом? – настаивала Ноэлла.
– Мне нужна правда.
– Так тем более надо спросить!
– Я хочу знать больше, прежде чем спрошу его напрямую.
Ноэлла нахмурилась, ее голубые глаза сузились, а темные волосы трепал ветер.
– Так значит, ты боишься его? – спросила она, не сводя глаз с Ребекки.
– Нет, с чего ты взяла?
– Ты сказала, что он никогда не бил тебя.
– Он этого и не делал. Чего же мне бояться?
– Если ты его боишься, Бек, я пойду с тобой…
– Я его не боюсь, Ноэ, сколько можно повторять?
– Тогда для чего играть в детектива? Просто дождись, когда он придет домой, расскажи, что нашла телефон, и послушай, что он на это скажет. Проследи за его реакцией! Если он замешкается хоть на долю секунды перед тем, как выдать более или менее правдоподобную версию, значит у него точно рыльце в пушку. Поверь мне, изменники в большинстве своем не очень-то умеют лгать.
– А если он не будет лгать?
Ноэлла только пожала плечами:
– Ты никогда не узнаешь об этом, пока не спросишь.
– Хочу поймать его на лжи.
– Зачем столько сложностей?
– Я не собираюсь разрушать свой брак на основе одной лишь догадки, Ноэ.
– Бек, подумай сама. У тебя девять месяцев хранился этот телефон. Девять чертовых месяцев! Тебе не кажется, что пришло время узнать правду – и о нем, и о той женщине, с которой он встречается.
– Да, и мне нужно знать наверняка.
– Вот и спроси его! Взгляни правде в глаза, Бек. Гарет – симпатичный парень, уверенный в себе, обаятельный. Домой он заявляется полночь-заполночь, от него за милю несет виски и разит чужими духами. Конечно, он тебе изменяет. Ты это знаешь, я это знаю…
– Я этого не знаю. Во всяком случае, не точно.
Ноэлла посмотрела на Ребекку как на наивного ребенка.
– Бек, он возвращается домой посреди ночи…
– Я услышала тебя!
Ноэлла явно колебалась, не зная, следует ли продолжать этот разговор, а затем пожала плечами и ласково помахала малюткам на заднем сиденье джипа. – Просто пообещай мне одну вещь, – прошептала она, посылая улыбку Кире. – Если он изменил тебе, не прощай его!
– Не буду!
– Ну да, и я так когда-то говорила. Ты ловишь своего мужчину «на горячем», будь то переписка в телефоне или свидание со шлюхой в мотеле, и взрываешься как бомба. «Я этого сукина сына больше на порог не пущу!» – думаешь ты. И выгоняешь изменника. А через некоторое время, когда тебе становится чертовски одиноко, он появляется в вашем с детьми доме, плачет, умоляет простить его, и ты думаешь: «А может, он в кои-то веки говорит правду. Может быть, он изменился». На этом этапе ты снова говоришь ему «нет», но червь сомнения тебя уже гложет. И когда, девочки, – она указала на джип, – просыпаются в два часа ночи с температурой и ты валишься с ног, ухаживая за ними, то готова поспорить, что любая поддержка – особенно от того, кто детям знаком и с кем им комфортно – будет весьма и весьма желанной. И ты снова впускаешь его в свой дом, в свою жизнь, веришь в его чудесное изменение, а он ведет себя так, как будто бы ничего не случилось, но это не так. Случилось! И если это произошло однажды, Бек, это случится снова.
– Я понимаю, Ноэ. Обещаю.
– Ты не знаешь, как это трудно.
– Могу только догадываться.
– Я не о том, что этот негодяй тебя обманывает.
– Так о чем же?
– Я говорю о том, что выживать одной, надеясь только на свои силы, очень тяжело.

II
Разрыв

Ранее
Впервые Ребекка заявила отцу, что хочет стать врачом, когда ей только-только исполнилось пятнадцать лет. Ответ Генри Мерфи был вполне предсказуем: он не скрыл от дочери, что предпочел бы для нее службу в полиции, потому что, по его словам, «она ничего не боится и любит задавать вопросы, чтобы докопаться до сути». Сам он видел в работе полицейского свой единственный выбор после выхода в отставку из армии. Как представлялось Ребекке, за те семь лет, что она провела в разлуке с отцом, он подзабыл, на что способна его дочь, и, возможно, посчитал, что у нее не хватит целеустремленности и терпения, чтобы выучиться на врача. А еще отец ее обожал и не хотел, чтобы она испытала то разочарование, которое выпало на долю Джонни.
Насколько Ребекка помнила, Джонни всегда хотел стать писателем и в его комнате вечно громоздились старые книги в бумажных переплетах, которые он читал от корки до корки. Он любил научную фантастику и мистические триллеры, но главной его страстью была история: образцами для подражания для Джонни стали Джеймс Миченер и Кен Фоллетт, а любимым романом – «Столпы земли» последнего. После школы Джонни пошел учиться в Бруклин-колледж по специальности «английский язык и литература», а когда вернулся домой, то сразу же взялся за написание своего собственного «великого американского романа». Он творил на веранде их нью-йоркского дома, и результатом его трудов стало эпическое повествование на семьсот страниц, действие которого происходило в 1624 году, когда первые переселенцы из Голландии высадились на южную оконечность современного Манхэттена. Написав роман, Джонни уже видел его в списке бестселлеров, а себя – путешествующим по стране и подписывающим его бесчисленные экземпляры восторженным читателям. В результате вместо очередей в книжных магазинах он получил внушительную стопку писем с отказами от издательств. Мечты Джонни обернулись крахом: через полтора года после окончания работы над романом он сложил листы рукописи в коробку, пинком ноги отправил ее пылиться под кровать и устроился продавцом в магазин электроники в Бэй-Ридже. Выручка этого заведения за год составляла примерно столько же, сколько сеть «Радио Шэк»[10 - «Радио Шэк» – крупная американская сеть розничных магазинов электроники и бытовой техники с филиалами во многих странах.]зарабатывала за час. В то время Ребекка часто задавалась вопросом, как ее отец воспринимает происшедшее с Джонни, но, когда сама стала матерью, поняла простую истину: мы хотим самого лучшего для наших детей, когда они вырастут, – любимой работы, идеальной личной жизни, – но боимся, что на этом пути их подстерегают разочарования, и стремимся защитить их от крушения юношеских надежд.
Надо сказать, что Ребекка отца отнюдь не разочаровала и успешно выучилась на врача.
Через год после того, как она познакомилась с Гаретом в баре на Мэдисон-авеню, ее приняли в знаменитую Нью-Йоркскую школу медицины. Спустя четыре года она поступила в ординатуру Нью-Йоркской пресвитерианской больницы, а в ближайшее Рождество Гарет пригласил ее в шикарный ресторан с видом на Централ-парк и сделал ей предложение.
Их помолвка продолжалась целых пять лет. В течение всего этого времени постоянно звучали разговоры о том, что пора бы назначить дату свадьбы, но оба были так заняты собственным карьерным ростом, что все время ее откладывали. И только гибель Майка в автокатастрофе заставила их наконец-то принять решение перед лицом «великой неопределенности», с которой они так внезапно столкнулись в жизни.
Они поженились в католической церкви – той, что в Дайкер-Хейтс. Отец Ребекки всегда настаивал на том, что он настоящий ирландский католик. Это заявление соответствовало истине только в той части, что фамилия у него была Мерфи и что его дед и бабушка были родом из Донегала. Но дома об ирландских корнях Генри не слишком-то вспоминали, а все родственники Фионы (исходя из подслушанного Джонни разговора его отца по телефону) по своему вероисповеданию были Свидетелями Иеговы из Эссекса.
Но даже с учетом всего этого проведение церемонии по католическому обряду обрадовало не только Гарета и его семью, но и сделало отца Ребекки по-настоящему счастливым. Тогда Ребекка не задумывалась об этом, но, когда отец вскоре заболел, она поняла, насколько ему было важно повести свою дочь к алтарю «по всем правилам». Возможно, что он подсознательно уже чувствовал в себе болезнь, которая тихо сжирала его изнутри, а может быть, он внезапно осознал, что смертен, и его возвращение к вере и обычаям предков приобрело для него первостепенное значение.
– Давненько я сюда не захаживал, – тихо сказал он в день свадьбы Ребекке, когда они подъехали к церкви на машине, – Надеюсь, он меня простит.
– О ком ты говоришь, папа? – с недоумением пробормотала она, искоса глядя на отца сквозь фату.
Он не ответил, но она проследила за его взглядом, устремленным на фасад церкви, и все поняла. С высоты на них взирал Христос – статуя над входом в храм.
Значит, имелся в виду «Он» с большой буквы.
– Об этом не беспокойся, – заявила Ребекка, сжимая руку отца и думая, что у того просто разыгрались нервы. – Тебе не за что просить прощения, папа.
В этот момент она поняла, что на самом деле не знает, так ли это. Она понятия не имела, скольких он убил во Вьетнаме, скольких застрелил, будучи полицейским. Конечно, ни то ни другое не доставило ему ни малейшего удовольствия и он не считал нужным распространяться о таких вещах дома, пока его дети росли. Он резонно полагал, что того, что он рассказывал им о вьетнамской войне и о работе полицейского, будет достаточно для удовлетворения их любопытства, а большего им знать не следует, ведь им предстояло жить с осознанием того, что мать их бросила. Кстати, правда о супружеской жизни ее родителей была еще одной большой тайной. Ребекка спрашивала себя: а вдруг причиной бегства Фионы стал Генри – ее муж и отец ее детей, – но никаких доказательств этому не нашла. Отец всегда твердил, что решение Фионы стало для него полной неожиданностью, и Ребекка полностью возложила вину на мать. Так ей было проще жить…
Возвращаясь к свадьбе, нельзя было не признать, что она прошла великолепно. Перед гостями отец произнес удивительно искреннюю и теплую речь, которая всем понравилась и благодаря его ирландскому юмору совсем не звучала напыщенно. Генри редко выступал публично, и Ребекка порадовалась, как естественно звучал его голос. Он был в меру остроумен и в меру трогателен, шутки, пусть и достаточно предсказуемые, были произнесены с любовью. Он упомянул Фиону, но только вскользь, что Ребекку вполне устраивало, а когда они садились за праздничный стол, Гарет повернулся к ней, поцеловал в щеку и произнес: «Как же мне повезло стать частью вашей семьи!»
В те времена, произнося такие вещи, Гарет отнюдь не лукавил. Он хорошо ладил со своими родителями, хотя его отец бывал иногда весьма суров и требователен, но с Генри у него установилась по-настоящему крепкая связь. Когда гости разошлись, именно Гарет нашел отца Ребекки сильно захмелевшим, утомившимся и спящим в углу и именно Гарет помог ему дойти до машины и проследил, чтобы тестя довезли домой в целости и сохранности.
Когда брак Ребекки и Гарета стал рушиться, ей было бы проще считать, что таких моментов в их отношениях вообще не было. Но, как ни крути, они были, и каждый из них воспринимался как краеугольный камень прочного и надежного фундамента.
А потом в этом фундаменте завелась гниль.
И только тогда Ребекка осознала, что совсем не знает, каков Гарет на самом деле.

14
Вернувшись в магазин, ставший ее пристанищем, Ребекка минут десять потратила на то, чтобы открыть входную дверь изнутри. Она больше не хотела лазать в окно. Когда у нее это получилось, она втащила внутрь матрасы, внесла одеяла, чайник и микроволновку и с удовлетворением отметила про себя, что с потолка больше не капает.
Растянувшись на матрасе, Ребекка почувствовала прилив гордости за то, как ей удается справляться с ситуацией: у нее было где спать, были припасы, выстроившиеся в ряд на прилавке, ей удалось найти работающую водопроводную колонку в поле за магазинчиком рыболовных принадлежностей, и еще до заката солнца она смогла наполнить водой ведро, позаимствованное в магазине.
Но до того как Ребекка заснула, эйфория закончилась вместе с адреналином в ее крови и в голову снова полезли навязчивые мысли – сначала о дочерях, а потом о Джонни, – и она снова начала погружаться в отчаяние. Заканчивался ее второй день в одиночестве и полные третьи сутки пребывания на острове. Прошло две ночи с тех пор, когда она видела хотя бы одну живую душу. Никто не пришел ей на выручку. «Если бы на остров отправили спасателей, они бы уже были здесь, – подумала она. – Получается, что я в ловушке».
Ребекка встала и подошла к двери. Поверхность океана блестела и переливалась в ночи, а все прочее вокруг нее тонуло в полной темноте. Потом ей показалось, что где-то вдали она увидела свет – короткую вспышку, а потом еще одну – и она целый час простояла в дверях, вглядываясь во тьму, но ничего подобного больше не повторилось.
Мысль о том, что где-то рядом с берегом или по проливу может проходить судно, не оставляла ее, поэтому она взяла фонарь и вышла на улицу. Джонни рассказал ей, что электричество в дома на Мейн-стрит и в гавань подавалось от центральной линии электропередач, построенной еще в семидесятых годах, когда на острове массово принимали туристов. Были даже планы охватить централизованным электроснабжением всю территорию острова. Поэтому-то в магазине дизель-генератора не было. Электричество поступало из какого-то внешнего источника. Соответственно, Ребекке нужно было найти распределительный щит и включить рубильник.
Если ей удастся включить свет в магазине, она может оставить его на всю ночь, и тогда ее пристанище будет светить во тьме подобно маяку… Кстати, о маяке… Ребекка схватила карту и убедилась, что маяк на острове действительно есть и находится на восточном побережье. Он еще работает? Если нет, сможет ли она его запустить?
Потом она с сожалением отмела эту идею как бесперспективную.
В наше время большинство маяков управляется автоматически, и если бы маяк работал, Ребекка обязательно увидела бы его свет. На в основном плоском по своему рельефу острове ничто – даже вершина Нуйяши – не заслонило бы яркий луч маяка.
Ребекка зашагала в правую от магазина сторону, по направлению к гавани. Она оказалась на задворках магазина рыболовных принадлежностей. «Наверное, внутри найдутся удочки», – подумала она. Вообще-то она никогда не увлекалась рыбалкой и совершенно не представляла себе, как нужно ловить рыбу, но, когда у нее закончится еда, она должна будет этому научиться.
«Да уж, всего-то нужно будет научиться рыбачить в зимней Атлантике. Это же, черт возьми, так просто!» – мрачно подумала она.
Но прямо сейчас ей не нужно было беспокоиться о еде, и она сосредоточила все свое внимание на спуске в гавань. Территория перед пристанью была огорожена, но перебраться через забор было вполне возможно, однако Ребекка не стала этого делать, так как в свете фонаря не увидела ничего для себя интересного: за оградой была только пустая парковка, домик капитана порта и пандус на длинный причал.
Пришлось возвращаться назад по Мейн-стрит.
Ребекка решила, что распределительный щит должен быть где-то неподалеку. Она принялась светить фонарем во все стороны, но лучу явно не хватало мощности, и поиски в темноте становились бессмысленными.
Ребекка вспомнила, как вчера стояла в круге света на заправке и как услышала странный клацающий звук, и по спине у нее, как и в прошлый раз, от страха побежали мурашки.
«Не хочу здесь оставаться, ведь я совершенно беззащитна», – пронеслось в ее голове.
Она поспешно зашагала в сторону магазина, раз за разом повторяя: «Ненавижу эту темноту!»

15
Той же ночью она увидела сон.
Этот кошмар преследовал ее довольно давно и сейчас вновь проник в ее сознание, словно злобная тварь, скрывавшаяся какое-то время в узкой и темной щели, а затем выползшая на солнце.
Как и всегда, сон начался с того, что Ребекка почему-то оказалась в коридоре многоквартирного дома. Неизвестно откуда, но она точно знала, что над ней и под ней еще много этажей. Коридор был выстлан мрачноватым коричневым паласом, а стены покрашены в кремовый цвет.
Дверь в одну из квартир была открыта, а точнее чуть приотворена. Как и всегда, эта квартира находилась слева от Ребекки, а дверь была синего цвета. Из квартиры в коридор лился слабый свет, и она разглядела номер на двери – 127 (во всех снах он был один и тот же), составленный из отдельных цифр, причем цифра семь была прикреплена кривовато. Большинство людей никогда бы этого не заметили, но Ребекка такие вещи подмечала. Каждый раз в своем кошмаре, когда Ребекка подходила к двери и видела семерку, она думала: «Семь – счастливое число!»
Квартира была из дорогих, открытой планировки, огромные окна выходили на Манхэттен. Справа на второй уровень вела лестница из стали и стекла, под ней располагалась кухня в изысканной черно-белой гамме с блестящими хромированными деталями. Слева высилась стена из стеклянных кирпичей, за которой угадывался силуэт кровати.
Заиграла музыка.
И тут же все вокруг изменилось. Стоящую в дверях Ребекку сковал невыразимый ужас, словно она тайком пробралась туда, куда ходить ей было строжайше запрещено. Теперь ей не хватало воздуха и она не могла ни нормально сделать вдох, ни повернуть голову. Ее ноги увязли в ковре, ворс которого вдруг удлинился, обвился вокруг пальцев, полез вверх по щиколоткам и плотно припечатал ее стопы к полу.
– Ты должна остаться здесь! – раздался за ее спиной странный механический голос.
В каждом из кошмаров Ребекки она никак не могла определить, кому этот голос принадлежит – мужчине или женщине, а повернуть голову и посмотреть ей не хватало сил. Одно Ребекка знала совершенно точно: оставаться ей совсем не хотелось. Она принялась плакать, кричать и умолять отпустить ее, но голос был неумолим:
– Ты должна остаться здесь!
– Пожалуйста, отпусти меня, – закричала Ребекка через пелену сна и… проснулась.
Наступило утро. Она вспотела под одеялами и сбросила их в сторону – они высились горой на краю матраса. Ребекка оглядела помещение магазина, стараясь не вспоминать свой кошмар. Сегодня ей приснилась его наихудшая версия: более яркая, более грубая, более безнадежная, чем обычно, и она все еще ощущала на своей коже давление неведомой силы, не позволявшей ей сдвинуться с места. «Все кончилось, я проснулась», – сказала она себе, но эта мысль не принесла ей успокоения.
Ребекка знала, что рано или поздно кошмар вернется.
И тогда от него не будет спасения, она не сможет вырваться… точно так же, как и сейчас, она не в состоянии навсегда оставить за спиной этот проклятый остров.

Ранее
Еще пару дней после разговора с Ноэллой Ребекка ничего не предпринимала и не задавала Гарету никаких вопросов о телефоне. Бездействие ее угнетало, и она злилась на себя, что прождала целых девять месяцев, но стоило ей бросить взгляд на своих дочерей, – невинных крох, полностью зависящих от нее и от Гарета, – как она тотчас вспоминала, что не хотела рисковать и разрушать свой брак до рождения Хлои.
А может, лучше продолжать жить так, будто ничего не случилось?
Тогда ей это удалось, но нынче уже не казалось возможным. Теперь она все время думала о мобильнике, задаваясь вопросом, принадлежит ли он Гарету, и отсутствие внятного ответа мучило ее несказанно. В принципе, она могла положить телефон на видное место, чтобы Гарет его нашел при ней, и отследить его реакцию, но и в этом случае он мог все отрицать, потому что ничто из содержимого телефона прямо не указывало на него. Ни письма в ящике электронной почты, ни звуковые или текстовые сообщения, ни сведения о звонках. Даже имя и фамилия, указанные в аккаунте, были «пустышкой».
Ребекка до сих пор понятия не имела, кто такой Уиллард Ходжес. И оставалась вероятность того, что телефон не принадлежал Гарету.
Впрочем, сейчас Ребекка твердо знала одно – ей во что бы то ни стало нужно докопаться до истины, какой бы горькой она ни оказалась. И еще ее мучило осознание того, что если их с Гаретом брак распадется, ни Хлоя, ни Кира так и не узнают о том времени, когда все четверо жили вместе. Для них нормой будет картина разрушенной семьи, они подумают, что так и должно быть.
Впрочем, в конце концов ситуация так или иначе разрешилась и все сомнения и опасения больше не имели значения.
Как-то в начале апреля Ребекка вернулась с девочками домой после похода на рынок в Проспект-парке и неожиданно застала дома Гарета. Ее муж, сгорбившись, сидел за кухонным столом. Он уже открыл бутылку виски.
Ребекка нахмурилась:
– Что ты здесь делаешь?
– Взял отгул на полдня, – голос мужа звучал глухо.
Кира кинулась к отцу еще до того, как Ребекка успела спросить, зачем он взял отгул. Гарет посадил дочку к себе на колени, прижал к себе, поцеловал в кудрявую макушку и послушал ее рассказ о том, как они ели в парке сладкую вату, рассеянно и задумчиво улыбаясь. Наконец он отважился посмотреть Ребекке в лицо. В глазах у него стояли слезы. От неожиданности Ребекка отступила назад и натолкнулась на барную стойку, как будто бы он ударил ее.
– Не хочешь пойти и посмотреть телевизор, детка? – спросил Гарет у Киры. Голос его по-прежнему звучал глухо. Хлоя крепко спала в прогулочной коляске, стоявшей между ее родителями. Гарет пошел вместе с Кирой в гостиную и усадил дочь перед телевизором. Когда он вернулся на кухню, то вытирал глаза рукавом, не стыдясь своих слез, и тяжело опустился на стул.
– Что происходит, Гарет? – спросила Ребекка, и горло у нее перехватило. Она уже понимала, что происходит.
За все время их совместной жизни она только один раз видела Гарета плачущим – он проронил несколько слезинок, расчувствовавшись, когда родилась Кира. Ребекка приписывала эту сдержанность воспитанию, которое получил ее муж. Суровости и бескомпромиссности отца Гарета.
– Прости меня, – тихо сказал он.
– За что тебя прощать?
Он судорожно сглотнул и посмотрел на нее, ничего не говоря.
Слева на боку у Ребекки до сих пор была сумка, ремень которой она перекинула через голову. Она так и не успела снять ее, войдя в дом. В сумке лежали детские кремы, соски для бутылочек с детским питанием, подгузники. Подгузники… Она вспомнила, как четыре месяца назад они с мужем вели разговор, стоя на том же самом месте, и Гарет упрекнул ее в том, что она использует это слово, тогда как в Америке все говорят «памперсы». За годы жизни в Нью-Йорке Ребекка заменила очень много британских слов в своей речи американскими аналогами, но от некоторых так и не смогла избавиться. Когда она обращалась к Кире, то всегда называла себя «мамочкой», говорила «мамочка тебя очень любит», «посмотри на мамочку» и так далее, даже несмотря на то что дочка часто в ответ называла ее «мамуля». Ребекка сняла сумку с плеча, села, опустила руку в карман и медленно – будто извлекая старые кости из древнего захоронения – вытащила на свет божий телефон.
Сотовый… Она чаще говорила «сотовый», а не «мобильный».
К этому американскому слову ей удалось привыкнуть.
Она выложила телефон на стол между ними.
– Ты за это хочешь попросить прощения, Гарет?

16
Спустя час после утреннего пробужденья она наконец-то нашла рубильник для подключения к линии электропередач: распределительный щит находился на береговой территории, обнесенной забором, примерно в четверти мили от Мейн-стрит.
Ограда больше не казалась Ребекке помехой – она превратилась в опытного взломщика. Так же легко она справилась с замком на самом распредщите. Но оказалось, что внутри прибора чего-то не хватает. Наверное, для работы щита требовалась какая-то батарейка или другая деталь.
Ребекка несколько раз поднимала и опускала рубильник, но все впустую, ничего не включалось и не заводилось. Катастрофа! Без электричества она не сможет зажечь свет в магазине, оставить его на ночь для поисковой команды. Не сможет включить обогреватель, если даже его найдет. Получается, что чайник и микроволновка, взятые ею из общежития, бесполезны.
Ребекка посмотрела на себя, на свою грязную одежду, которую не снимала четвертый день подряд, и в очередной раз с тоской подумала о своих дочках. Что они сейчас делают? Кто о них заботится?
Она прыгнула в машину и быстро поехала в сторону леса, старясь отвлечься от мрачных мыслей. Весь день она ходила по тропам, сверяясь с картой из общежития, чтобы найти новые и еще не исследованные ею места. В какой-то момент она испугалась, что заблудилась, а потом и вправду заплутала в лесу, но затем каким-то чудом сориентировалась и нашла дорогу обратно к парковке. Она села в джип, в котором от ярко сиявшего на небе солнца было настоящее пекло. Ноги у Ребекки налились свинцом, страшно хотелось есть. Голос совсем пропал от того, что она все время звала Джонни.
Но никакого Джонни в лесу она так и не нашла.
* * *
Весь следующий день Ребекка провела на улице, наблюдая за морем.
От рассвета до заката она просидела, почти не двигаясь и не сводя взгляда с водной глади.
В ту ночь после того, как она поужинала содержимым одной из консервных банок, снова пошел мелкий дождь и вода опять потихоньку закапала с потолка. Тогда-то ей и показалось, что она слышит шум судового мотора. Ребекка вскочила на ноги, кинулась к окну и уставилась в темноту. Чем пристальнее она вглядывалась во мрак, тем больше убеждала себя, что две ночи назад действительно видела вспышки света в океане. Это и правда были судовые огни? Или у нее начались звуковые и слуховые галлюцинации и она видит и слышит то, чего нет на самом деле?
Ребекка постаралась проанализировать свои ощущения и пришла к неутешительному выводу о том, что никаких зрительных образов на море не возникает, а шум то усиливается, то исчезает в зависимости от силы ветра. Минут сорок спустя она сдалась, отошла от окна, легла на матрас и поняла, что больше всего ей сейчас хочется разрыдаться.
Но потом она вновь услышала тот самый звук.
Она вскочила на ноги, ринулась к двери, распахнула ее и побежала на задворки магазина, откуда хорошо был виден океан. Неужели это звук лодочного мотора? Ребекка принялась отчаянно размахивать фонариком, держа его высоко над головой.
Ничего. Никаких звуков, кроме мягкого шелеста волн, никакого проблеска на море.
Мысленно отругав себя за нелепое поведение, Ребекка вернулась в магазин, легла на матрас и забилась под груду одеял. Она попыталась заснуть, закрыла глаза и постаралась не прислушиваться к ритмичному шуму моря. И тут ей вновь послышался рокот судового двигателя.
Она выбежала наружу.
Ничего.
Так продолжалось всю ночь.

Ранее
Ребекка толчком пустила телефон по поверхности кухонного стола, пока он не оказался прямо под носом у Гарета, но на лице мужа не отразилось никаких эмоций.
Он безостановочно крутил в руках стакан с виски, и немного янтарной жидкости пролилось ему на пальцы.
– Ты не должна была его найти, – проговорил он едва слышно.
– Но ведь нашла. Кстати, откуда ты узнал, что телефон у меня?
– Кира мне сказала. Она подслушала, о чем вы говорили с Ноэллой, и спросила меня, есть ли у меня секретный телефон, о котором мамуля ничего не должна знать.
Ребекка горько улыбнулась. Она так волновалась, что девочки могут пострадать, если она объяснится с Гаретом, а в реальности именно Кира невольно сообщила Гарету о том, что он попался.
– Когда ты его нашла? – спросил он.
– Десять месяцев назад.
Он нахмурился:
– Почему ты о нем раньше не говорила?
– А сам-то как считаешь, Гарет?
«Из-за дочек. Из-за нашего брака. Из-за нашей совместной жизни», – мысленно произнесла Ребекка.
– Мне очень жаль, – пробормотал Гарет.
– Жаль? В чем же ты так страшно провинился?
Взглядом Гарет молил ее о том, чтобы не произносить причину вслух. Голова у Ребекки закружилась, ее бросило в жар, тоска стиснула грудь, и слезы рвались наружу.
«Только не плакать!» – велела она себе.
– Я не хотел делать тебе больно.
– Неужели? Как-то ты поздновато спохватился.
– Она ничего для меня не значила.
«Она» – Ребекку это короткое слово просто подкосило. Гарет замолчал, и она тоже молчала. Хочет ли Ребекка знать, кто такая «она»? Имеет ли это сейчас хоть какое-то значение?
– Я был так занят на работе. Все произошло как-то само собой…
Он сглотнул слюну и продолжил, не осмеливаясь взглянуть Ребекке в лицо:
– В общем, так вышло. И я все время думал, что надо бы этому положить конец, но не мог…
Ребекка заморгала: «Только не плакать! Он того не стоит. И вся эта пошлая интрижка того не стоит».
– Мы вместе работали над одним проектом, и вот… – его голос вновь прервался.
«Как же ты жалок, Гарет, – подумала она. – Жалок и предсказуем. Говоришь избитыми фразами. Убеждаешь меня, что собирался с ней расстаться.
А отважился признаться только сейчас, да и то потому, что я нашла этот злосчастный телефон».
Вслух она ничего из этого не проговорила, а только посмотрела на мужа. Ее молчание его буквально убивало, черты его лица заострились, исказились от страха и стыда. Ребекка даже не успела позлорадствовать, потому что взглянула на Хлою, крепко спавшую в своей коляске и не ведавшую о том, что мир их семьи рушится. И в этот раз Ребекка не смогла сдержать слез.
Теперь стало понятно, почему в электронной почте были сообщения от бутиков, в которых Гарет отродясь себе ничего не покупал. Он делал подарки ей, своей любовнице. Еще до сегодняшнего тягостного разговора Ребекка поискала в интернете название винодельни и узнала, что при ней есть небольшой, но очень дорогой отель… Что ж, теперь все встало на свои места.
– Вы двое хорошо провели время на севере штата?
Гарет молчал и не смотрел ей в глаза.
– Похоже, отель там просто роскошный, – сказала она и, посыпая солью свежую рану своей обиды, добавила: – Пытаюсь вспомнить, когда мы с тобой туда ездили.
Оба они знали ответ.
Никогда!
Еще до того, как она забеременела Хлоей, да и потом не один раз она просила его свозить их куда-нибудь на выходные. Чтобы они двое вместе с Кирой отдохнули где-нибудь подальше от города, от шума и суеты, чтобы взрослые на какое-то время забыли о рабочих проблемах, чтобы расслабились… Но каждый раз он придумывал какую-нибудь отговорку. То он слишком устал, то слишком много работы. То слишком дорого.
– И она болеет за «Джайентс», так? – спросила Ребекка, нанося последний удар точно в цель. – Тебе очень повезло. Я ведь так и не научилась за все эти годы разбираться в американском футболе.
– Прости меня, Бек, – одними губами почти беззвучно прошептал Гарет.
– А почему Уиллард Ходжес?
Он пожал плечами.
– Откуда взялось это имя?
– Просто придумал, – пробормотал Гарет, но в лице его что-то дрогнуло, и она не поняла, был ли то нервный тик или он хотел скрыть что-то важное.
Но сейчас у нее не было ни сил, ни желания во все это вникать.
– Тебе придется уйти, – проговорила Ребекка, и в ее голосе зазвучала сталь.
– Бек, послушай!
– Хочу, чтобы ты ушел.
– Не руби с плеча, Бек, нам нужно все обсудить.
– Обсуждать нечего! Я хочу, чтобы ты сегодня же убрался из этого дома.
– Бек, послушай…
– Я видеть тебя не хочу, Гарет. – Каждое слово, каждый вздох давались ей с трудом. – Я просто-напросто не в состоянии тебя больше выносить рядом с собой.

17
На приборной панели загорелся предупреждающий сигнал.
Случилось это тогда, когда Ребекка вновь ехала в лес, чтобы продолжить поиски Джонни, и была настолько занята своими мыслями, что не сразу поняла, что случилось.
Бензин!
Стрелка показывала, что осталось меньше четверти бака. Этого запаса должно было хватить еще на один день, может быть, даже на два при экономном расходе, но дольше без заправки Ребекка не продержится. Значит, выбора у нее нет. Она должна каким-то образом включить колонку на заправочной станции, то есть взломать еще несколько замков на дверях, чтобы врубить на заправке электричество.
Пришлось повернуть прочь от леса. Перспектива нового сражения с засовами давила на нее тяжким грузом. И еще она с трудом боролась со сном. Прошлой ночью она вообще не спала: ей все время казалось, что она слышит звук судового мотора, и теперь страшная слабость разом навалилась на нее.
Внезапно она почувствовала, что машину заносит, веки у нее тяжелеют, а глаза сами собой закрываются. Когда в какой-то момент Ребекка на долю секунды выключилась прямо за рулем, она поняла, что пора остановиться.
Она затормозила на обочине, перебралась на заднее сиденье и почти сразу же провалилась в сон.
Когда она проснулась, день уже клонился к вечеру, а утреннюю солнечную погоду сменил дождь. Он нежно шелестел по крыше джипа, и какое-то время Ребекка тихо лежала, слушая перестук капель и гадая, чем сейчас занимаются Кира и Хлоя. Был четверг, 4 ноября, – об этом ей сообщила надпись на экране встроенного навигатора. Значит, сегодня девочек должны были отвести в садик, в группу дневного пребывания, либо они у Ноэллы, либо Гарет взял отгул на работе, чтобы присматривать за ними. Весь октябрь она ходила с дочками гулять в парк: Кира обожала бегать по траве и шуршать осенней листвой. Возможно, сейчас Ребекка наблюдала бы за тем, как дочка предается любимому занятию, а может быть, они сидели бы сейчас в гостиной и играли в какую-нибудь более тихую игру, а она качала бы Хлою на коленке…
Если бы да кабы…
Ребекка не представляла, как Гарет справляется с девочками ночью. Вернулся ли он в их семейный дом и живет себе там припеваючи, как будто бы и не был изгнан оттуда Ребеккой за измену? Она живо представила себе, как он лежит в их кровати, девочки радостно ползают по нему, он их щекочет и обнимает, все трое заливисто смеются, забыв, что на свете была когда-то мама-Ребекка. Она понимала, что нарисованная ею картина – полная чушь, ведь ее нет дома пока только шесть суток, но не могла остановиться. Перед ней словно шли кадры домашнего видео будущей жизни: вот Кира оканчивает школу и рядом с ней на выпускном балу только Гарет – постаревший, с седыми висками, вот десятилетняя Хлоя играет в футбол на школьном стадионе и оглядывается по сторонам, ища глазами Ребекку, а видит одинокого Гарета на кромке поля, а вот кто-то называет при девочках ее имя, а они даже не могут вспомнить, как она выглядела. В нарисованной ею картине дочери совсем забыли свою мать.
Впрочем, точно так же, как Ребекка не помнила свою.

18
Добравшись до заправочной станции, она оставила машину у одной из колонок и подошла к задней двери домика оператора. У нее в руках снова оказался домкрат, которым она атаковала висячий замок – практика взлома, полученная в общежитии, дала себя знать, и уже через пару минут замок сдался и отлетел на асфальт, из трещин которого бойко росли сорняки. Она нагнулась, подняла его и невольно бросила взгляд влево от здания.
В тот вечер именно оттуда доносились загадочные звуки.
Брошенные строения между заправкой и морем скорее можно было отнести к категории дачных домиков, используемых в период отпуска. Стекла на окнах не были закрыты ставнями и помутнели от соли, напоминая глаза старика, страдающего катарактой. Деревья буйно разрослись во дворах, как и высокая трава, колыхавшаяся на ветру. В определенном ракурсе дома казались старинными деревянными парусниками, потонувшими в море зелени. Раздавался ли щелкающий звук в тот вечер в одном из этих домов? Был ли то болтающийся жестяной водосточный желоб? Хлопающие дверцы шкафа? Ребекка задумалась, глядя на ряд строений: может быть, стоит осмотреть их внутри, чтобы не только найти источник звука, но и что-нибудь полезное, будь то запасы еды или одежду? Но почему-то делать этого ей совсем не хотелось. Возможно, из-за впечатления заброшенности, окутывавшего все вокруг, словно бы у каждого пустого дома бродил некий трагический призрак, прикованный к нему незримыми цепями.
Вместо этого Ребекка вошла внутрь заправочной станции.
В первом из помещений, раздвижное окно которого выходило на колонки, стоял прилавок с кассовым аппаратом на нем и металлические стеллажи с небольшим количеством товаров.
Масло, тормозная жидкость, антифриз…
Ни еды, ни воды.
Ребекка заглянула за прилавок и увидела на полке под ним старое автономное считывающее устройство для кредитных карт и стопку квитанций. Такой же прибор, ставший теперь раритетом на «большой земле», она заметила и в магазине, в котором ночевала. Но тут, на острове, его наличие было вполне объяснимо: здесь не было стационарных телефонных линий и проводного интернета, а вне города Хелена сигнал мобильной связи проходил еле-еле. Цифровое считывающее устройство для карт было бы бесполезным.
Ребекка перешла во вторую комнату. Она была больше, но так же скудно обставлена. В одном углу стоял письменный стол, в другом – большой шкаф для документов, на полках которого громоздились инструкции и справочники для всех видов транспортных средств, от автомобилей до катеров и самолетов. К удивлению Ребекки, оставшаяся часть комнаты была превращена в жилое помещение, объединявшее спальню и примитивную кухню: на остове кровати валялся драный матрас, рядом стоял короб, превращенный в прикроватную тумбочку, была еще лампа, разложенный складной столик, старый телевизор, DVD-плеер и стопка дисков. У стены стоял переносной чемодан-гардероб с застегнутой передней дверкой и ржавый уличный гриль, который явно внесли внутрь на зиму.
Ребекка замерла в недоумении, глядя на постель, на книги, на стопку дисков с кинобоевиками. Почему кто-то захотел жить здесь, в полной изоляции по семь месяцев в году. «Может быть, они нанимают каждый раз нового человека на сезон?» – подумала она. Но даже в этом случае жизнь такого работника была далеко не сахар. Помногу дней, даже в июне и в июле, когда на остров прибывали на однодневные экскурсии туристы, чтобы посмотреть на китов, или с августа по октябрь, когда появлялись ловцы лосося, человек на заправке с ними нечасто сталкивался. Как мог он выносить такое существование? Почему выбрал его? Убегал ли он от чего-то, что случилось у него дома, или его привлек затерянный остров по совсем другой причине?
А может быть, местная заправка хранит и другие мрачные тайны?
Эти мысли заставили Ребекку задуматься о своих собственных секретах, но она вовремя выбросила их из головы и переключила внимание на чемодан-гардероб. Она раскрыла молнию. Внутри вся одежда была мужская – темный рабочий комбинезон, пара старых шерстяных свитеров, две футболки, штаны в пятнах масла.
Что ж, и такое вполне подойдет. Имея хоть что-то на смену, она могла бы теперь постирать ту одежду, которую носила уже шесть дней, не снимая, и не нужно будет сидеть голой и ждать, пока она высохнет. Впрочем, дело оставалось за малым – за горячей водой. Тем не менее Ребекка взяла себе пару свитеров, футболки и брюки, сняв их с вешалок, а когда повернулась к двери, увидела рядом с ней красную кнопку на белой панели. На наклеенном рядом куске изоленты красовалась надпись «ГЕН».
Дрожащими от волнения руками Ребекка нажала на кнопку.
В стене что-то щелкнуло и раздался такой звук как будто бы неподалеку у старой машины завели двигатель, а потом в помещении зажегся свет! Ребекка бросилась в переднее помещение к пульту у кассы.
Показания на нем зажглись, замигали и обнулились! Бензоколонка работала!
«Значит хоть что-то на этом треклятом острове все-таки действует!» – успела подумать она, со всех ног несясь к джипу.
Она отвинтила крышку бензобака и схватила шланг с пистолетом. На секунду ей показалось, что шланг до джипа не дотягивается, и она по-настоящему запаниковала, боясь, что второй попытки у нее не будет, но оказалось, что длины шланга хватает. Она вставила пистолет в бензобак и нажала на кнопку.
Бензин полился в бак! Какое счастье!
Ребекка заулыбалась, а потом увидела свое отражение в стекле, закрывавшем табло бензоколонки, и решила, что определенно сходит с ума, если наслаждается таким простым действием, как заправка бака машины бензином. Впрочем, с тех пор как она оказалась на острове, у нее было не так много моментов, когда все получалось.
Наполнив бак, она вернулась обратно в помещение станции, чтобы выключить генератор, и, выходя, заметила нечто весьма интересное, пропущенное ею при первом беглом осмотре.
Высоко на полке вне поля зрения, за контейнерами с машинным маслом, лежал какой-то необычный предмет. Она вытащила табурет из-за прилавка, забралась на него и сдвинула контейнеры в сторону. Так она смогла лучше рассмотреть спрятанное, смутно напоминавшее сотовый телефон из девяностых.
Только это был не сотовый телефон.
Это была портативная рация.

Ранее
Первые пару месяцев после разрыва Гарет жил в отеле в Джерси, довольствуясь тем, что захватил с собой из дома в нескольких чемоданах. Он звонил или посылал сообщения Ребекке каждый вечер, а она, увидев его номер, упорно не отвечала.
Тогда он стал приходить к дому.
По вечерам он поднимался на крыльцо и нажимал на кнопку звонка до тех пор, пока ей не приходилось открывать, так как она боялась, что трезвон разбудит девочек.
– Ты должен прекратить это, Гарет, – заявила она поздним вечером три недели спустя после того, как он съехал. Его машина была криво припаркована у тротуара, а выглядел Гарет так, словно спал не раздеваясь, перед тем как приехать к ней.
– Бек, пожалуйста, – пробормотал он, и глаза его блеснули от сдерживаемых слез. – Я хочу вернуться.
Против воли в Ребекке зажглась искра сочувствия, но она подавила свои эмоции.
– Ты свой выбор сделал, Гарет, – Ребекка заставила себя быть безжалостной.
– Я знаю, знаю, – Гарет выглядел потерянным и сдавшимся.
– Я уже раньше говорила и повторяю снова: можешь видеться с девочками, когда пожелаешь, но, пожалуйста, прекрати мне названивать целыми днями. Я не желаю включать телефон и видеть сотню неотвеченных звонков от тебя с мольбами о прощении. Хочешь повидать девочек – набери мой номер или пришли сообщение, и мы договоримся о времени. Теперь только так и никак иначе. Понятно?
Он кивнул.
Она захлопнула дверь и какое-то время стояла, слушая его удаляющиеся шаги. А потом захлебнулась сдавленными рыданиями.
Новый распорядок успешно действовал несколько недель. Каждый раз, когда Гарет приходил повидаться с девочками, она старалась оставить его с ними одного. Но чем больше времени он с ними проводил, тем злее становился.
Через полтора месяца, жаркой майской ночью, он появился на пороге их бывшего семейного дома незадолго до полуночи и потребовал немедленно допустить его до дочек, хотя ранее днем провел с ними пару часов. От него сильно разило выпивкой.
– Что, черт возьми, ты творишь, Гарет? – воскликнула Ребекка. В этой нелепой ситуации никакого сочувствия к нему она не испытывала.
– А на что это похоже? – Он покачался на пороге, а потом ввалился в холл, хватаясь за стену.
– Ты пьян. В таком виде ты наверх к девочкам не поднимешься!
– Они и мои девочки тоже, между прочим, – бросил он и двинулся к лестнице.
По мере того как Ребекка следовала за ним, прося не кричать и не буянить, она вспомнила обо всех неделях и месяцах, предшествовавших разрыву, когда Гарет приходил домой и даже не трудился посмотреть на дочек. Добравшись до двери детской, она уже кипела от гнева. Но когда она увидела, как Гарет опустился на корточки у детских кроваток и бережно берет крохотные детские ручки в свои, она не смогла заставить себя возмутиться. Для этого нужно было закричать на мужа, а значит, разбудить девочек и нарушить тишину, невинность и святость этой комнаты. Разрушить покой, в котором игрушечные звери покачивались над головой Хлои, отбрасывая причудливые тени, феи танцевали на обоях на половине Киры, а ее розовый плюшевый жираф мирно спал на полу.
Поэтому Ребекка оставила Гарета в детской и спустилась вниз, а когда он появился на первом этаже, она сидела в гостиной и ждала его. Он замер на пороге, глядя на нее. Выглядел он скверно и казался бледной копией себя прежнего. «Что будет с ним дальше? – спросила себя Ребекка, – Каким будет наш окончательный разрыв?»
– Спасибо, – только и сказал он.
Какое-то время они молча глядели друг на друга.
А потом он ушел.
Как оказалось, после того случая стало лучше, а не хуже. Гарет прекратил пить и приспособился к новому распорядку. В начале июня он снял себе квартиру в четырех кварталах от их дома. Ребекка приготовилась к скандалам и спорам, к тому, что он будет нарушать договоренности, но ничего подобного не произошло. Скорее наоборот, после того как Гарет нашел себе квартиру и Ребекка разрешила ему водить туда девочек каждый раз, когда они договаривались об этом заранее, он заметно успокоился. Он вовремя забирал и возвращал Киру и Хлою, регулярно давал Ребекке деньги на дочек.
Конечно, определенное напряжение сохранялось, так как вопрос развода оставался висеть в воздухе, но пока ни один из них о походе к адвокатам даже не заикался. И чем дольше они вели жизнь разъехавшихся супругов, тем больше такая жизнь налаживалась, если так можно было выразиться. Ребекка приноровилась к новому порядку, и иногда они ходили куда-нибудь выпить с Ноэллой, пару раз она выбиралась с Джонни в кино, встречалась с друзьями, когда Гарет оставался с дочками, и выходила на дежурства в свои больницы, где по-прежнему трудилась внештатно. К середине сентября, через шесть месяцев после разрыва, Ребекка и Гарет продолжали сосуществовать в устоявшихся рамках, и Ребекке показалось, что она даже начала получать пусть крохотное, но удовольствие от этой жизни.
Но тут ей позвонила ее старая подруга Кирсти Коэн.
И после этого Ребекка совершила ужасную ошибку.

19
Пока Ребекка несла портативную рацию в переднее помещение заправочной станции, она тихо молила Бога о том, чтобы та заработала. Нашла кнопку включения, нажала и… Сначала экран зажегся оранжевым светом, а затем в середине появилась надпись «ВЫБОР УКВ» и несколько раз вспыхнула.
«Рация! У меня есть рация!» – закричала Ребекка в полный голос, дрожа от возбуждения.
В левой части экрана высветилась большая цифра 16, а справа – много различных символов и индикатор силы сигнала, как на мобильном телефоне. Из пяти столбиков три были насыщенного черного цвета, а оставшиеся два серого. Значит ли это, что рация может принимать сигнал? Ребекка понятия не имела, как функционируют такие устройства.
Она принялась рассматривать клавиши под экраном. Две были со стрелками вверх и вниз. Одна с символом, напоминающим кнопку обновления страницы интернет-браузера. Еще были два полукруга с надписями «ВЫЗОВ / ВВОД / НАСТР» на одном и «ПАМЯТЬ / ВЫХОД» на другом. Также присутствовал переключатель «УКВ-КВ-СВ-ДВ» (по диапазону волн, как поняла Ребекка, и еще кнопка, помеченная как «ПОИСК». Ребекка, не имела ни малейшего представления о том, что означает большинство символов, но про «ПОИСК» поняла сразу.
Она нажала на эту кнопку.
На экране появилась надпись «Идет поиск…». Ребекка смотрела на нее как завороженная, не двигаясь ни на миллиметр, боясь, что любое изменение положения тела или рации повлияет на сигнал. Ожидание было мучительным, точки после слов «Идет поиск» то исчезали, то появлялись, но больше ничего не происходило. «Ну давай же, пожалуйста, найди хоть что-нибудь, – подумала она. – Найди хоть какой-нибудь канал, станцию, голос человека, с которым она сможет поговорить, любой самый слабый отзвук».
Экран вернулся в первоначальное состояние.
– Что происходит? – она смотрела на рацию и глазам своим не могла поверить. – Проклятье! Неужели все впустую?
И вновь нажала на «ПОИСК».
В этот раз она поставила рацию на прилавок, посчитав, что руки у нее слишком сильно дрожат и не обеспечивают стабильного положения аппарата. Потом склонилась над экраном, следя за тем, как точки появляются и исчезают. В этот раз она постаралась ничего не загадывать. «Нельзя торговаться с судьбою, – на полном серьезе подумала она, – ведь в первый раз я эту несчастную рацию прокляла и теперь она мне мстит». Потом до нее дошло, что она пытается обмануть кусок пластика или вообще какие-то потусторонние мистические силы, и поняла, что ее накрывает настоящее безумие. «Не поддаваться!» – скомандовала себе Ребекка, но тут экран опять перегрузился, и значит, поиск не дал результатов.
– Черт!!! Вот дерьмо!
Индикатор силы сигнала теперь показывал не три, а только два столбика – но если рация работает как мобильный телефон, то этого должно быть достаточно, чтобы поймать хоть какую-то передачу, разве нет?
Ребекка перевела взгляд на крышку рации.
Там был тумблер с маркировкой «КАНАЛ».
Она повернула его в одну сторону и увидела, что число на экране изменилось. Теперь там горела единица. Она повернула переключатель в другую сторону и дошла до цифры 26. Проверив еще раз, что громкость включена, она стала переходить с одного канала на другой, проверяя каждый поиском.
Но везде слышалось только потрескивание статических электрических разрядов.
Тогда Ребекка вновь принялась методично проверять каждый канал, задерживаясь на них примерно по минуте. Прошло почти полчаса, но результата не было. Вдруг на канале под номером 16 она услышала что-то новое. Шум помех, а сквозь них какие-то звуки, напоминающие человеческий голос.
Слова!
Неразличимые, но точно слова, произнесенные и переданные.
Ребекка чуть не уронила рацию, когда попыталась ответить, потом прижала ее к уху и нажала на кнопку сбоку. Снова ничего, только помехи. Но ее уже было не остановить.
– Алло! Алло! Как слышите? Слышно меня? – повторяла она раз за разом. Прочистив горло, она заговорила снова: – Алло, ответьте, пожалуйста! Меня зовут…
Тут она замолчала.
Можно ли назвать свое имя? Она не знала, кто услышит ее на этой волне. А что, если это будет он?
Тот самый человек с зелеными глазами…
Ребекка вновь вспомнила лес, и запах только что вскопанной земли, и насыпь под сенью обнаженных корней деревьев… Теперь она засомневалась, разумно ли снова включить рацию.
А потом подумала: «А что, если это команда спасателей? Стоит рискнуть».
– Я вам звоню, – начала она и замолчала. «Звоню?» Так ли нужно говорить, когда пользуешься рацией? Впрочем, какое это имеет значение. Ей просто нужно сообщить, что она застряла на острове. Не называть своего имени, а только передать сведения о том, где она находится. – Если кто-то меня слышит, мне нужна помощь!
Она отпустила боковую кнопку и подождала.
Ничего.
– Мне нужна помощь! – повторила она, плотно прижимая микрофон рации прямо ко рту и намертво вцепившись в аппарат. – Я застряла здесь, потерялась, не могу вернуться домой. Помогите!
Ребекка замолчала и подождала.
Шум помех и ничего больше.
А потом раздался какой-то звук.
Она попыталась за шумом дождя по крыше здания заправки и за рокотом далеких волн расслышать, что же это было. И вдруг совершенно отчетливо раздалось:
– …для них…
Всего два слова и снова шум помех.
Она буквально впилась в рацию, нажала на кнопку и прокричала:
– Алло, алло! Вы меня слышите?!
Только помехи, только проклятый «белый шум» – и никаких голосов.
– Алло! – сказала она, наверное, уже в сотый раз. – Подаю сигнал SOS! Помогите, спасите меня! SOS! SOS!
Вновь стена помех.
А потом довольно отчетливо: «…к западу… координаты точки…»
Голос сказал «координаты точки» или «координаты ее точки»?
Она уставилась на экран рации, на номер канала. Неужели она себя выдала? Паника сдавила грудь, не давала дышать. «А вдруг это действительно он? Монстр с зелеными глазами? Вдруг он ждет меня, затаившись в засаде? Или он подслушивает переговоры и хочет узнать что-то обо мне и о Джонни?»
Она посмотрела на индикатор силы сигнала – по-прежнему только два столбика.
Наверное, из-за слабого сигнала голос в рации то слышен, то пропадает.
Она бросилась наружу на площадку перед заправкой, держа рацию перед собой, обежала здание, пытаясь получить более сильный сигнал, и внезапно наткнулась на объект, который раньше не увидела, – черный старый покрытый грязью «форд эксплорер» был поставлен на кирпичи и наполовину скрыт кустами и густой сорной травой. Она влезла на подножку, потом в кузов и там высоко подняла рацию над головой.
Только два столбика.
– Пожалуйста, – произнесла она, стараясь говорить четко и медленно. – Если вы меня слышите, мне нужна помощь. Меня оставили здесь, на острове. Умоляю, заберите меня!
А потом, когда она несколько раз прокричала «SOS», то уловила намек на ответ.
Какие-то слова, не до конца понятные, но точно произнесенные.
– …к западу… от створа…
«От створа» или «от острова»?
Голос в рации пропал, и Ребекка в отчаянии принялась озираться вокруг. Где бы найти какую-нибудь возвышенность, где прием будет более устойчивым?
Вдали она увидела возвышающийся над равниной пик Нуйяши. Похоже, придется забраться туда – другого пути нет.

20
Ребекка давила и давила на газ, гоня машину к подножию Нуйяши.
Гора была высотой с десятиэтажное здание, но казалась выше, потому что до вершины, заканчивающейся скальным пиком, представляла собой смешение камней и грунта, поросшего деревьями и травой и прорезанного до сих пор не заросшими тропами.
Все восемь минут поездки от заправочной станции Ребекка одной рукой пыталась перезагрузить рацию – но тщетно. Больше никаких голосов не слышалось. Когда она бросила джип у подножья и принялась взбираться на гору, то подумала, что ее битва за жизнь, за поиск живого голоса на другом конце радиоволны может оказаться заведомо проигрышной. Но она упорно продолжала двигаться вперед, несмотря на то что сбила дыхание. Ей стало безумно жарко во всей ее многослойной одежде.
Рядом с вершиной, где тропа пошла вверх очень круто, Ребекка совсем задохнулась, легкие ее горели, а в голове чередой шли картины того, как в детстве и юности она бегала за свою школу и за университет. Когда-то бег давался ей так легко… Но это было в другой жизни, и сейчас она с трудом узнавала в себе ту девчушку из прошлого.
На вершине тропа сделала последний резкий поворот и привела Ребекку на ровное место, которое раньше явно было зоной для пикников. Здесь не было деревьев, а только пара деревянных скамеек, покрытых выцветшими граффити и нацарапанными именами, сердечками и посланиями. Ребекка посмотрела на некоторые даты: все надписи были сделаны до 1985, а некоторые даже в шестидесятых. Что ж – еще одно доказательство того, в какой упадок пришел весь остров, который раньше был магнитом для отпускников с восточного побережья, а сейчас превратился в призрак в океане.
Ребекка остановилась и огляделась кругом.
Под ее ногами лежали старые бетонные плиты, предательски колышущиеся от шагов. Во все стороны открывался вид на океан, и она не видела ничего, кроме серых вод Атлантики до горизонта, и лишь к северу проступал размытый силуэт материковой береговой линии. До нее сто одна миля, ни больше и ни меньше. Когда Майкл жил в Уайт-Плейнз, сто миль она проезжала туда и обратно, когда навещала его. Теперь, когда она смотрела на раскинувшуюся перед ней морскую гладь, на которой не просматривалось ни одного судна, эта сто одна миля казалась миллионом. Слишком большое расстояние, чтобы разглядеть хоть какие-то детали рельефа в далеком Монтауке.
Она посмотрела на экран рации.
Индикатор силы сигнала по-прежнему показывал два столбика.
Нажав на кнопку сбоку, она вновь проговорила в микрофон: «Мне нужна помощь. Есть кто-нибудь? Отзовитесь!»
Только шум помех и потрескивание в ответ и ничего больше.
Она посмотрела на цифру 16 на экране. Та же цифра была на нем, когда она включила рацию. То есть шестнадцатый канал – самый лучший для установления контакта? Или это канал для экстренных оповещений?
Она знала о таких каналах только потому, что когда-то что-то читала про это или видела передачу по телевидению, но детали вспомнить не могла. «Папа, как мне тебя не хватает, – прошептала она. – Ты бы точно знал, как эта штука работает». Облака пронеслись над ее головой, ветер поднялся и утих, и она снова принялась методично вести поиск по всем двадцати шести каналам.
Почти через час она, наконец, признала свое поражение.
Глаза ее наполнились слезами, она принялась в отчаянье нажимать на все кнопки подряд.
– Сволочь!!!
Она что есть силы швырнула рацию вниз с горы, посмотрела, как та кувыркается в траве, а потом останавливается. С ее стороны было невероятной глупостью так поступить, но она разрешила себе немного постоять наверху и поплакать, перед тем как начать спуск вниз и по дороге подобрать рацию в сгущавшихся сумерках.
К тому времени, когда она добралась до машины, остров оказался полностью во власти ночи. Она посидела в джипе, включив двигатель и глядя в темноту, а потом выехала на дорогу, по которой раньше добралась до Нуйяши. Только миновав заправку и заброшенные здания, она смогла мысленно подвести итог своих поражений и побед за шесть дней пребывания на острове. Первые явно перевесили и тяжким грузом легли ей на сердце. Да, у нее была крыша над головой, но не было электричества, да, у нее был запас пищи, но он закончится гораздо раньше начала сезона, у нее была запасная одежда, но она была слишком велика и сковывала ее движения.
Что же ей делать и как она оказалась в такой ситуации?
Прошла почти неделя их с Джонни отсутствия, и оно ни при каких обстоятельствах не должно было остаться незамеченным. Заведующий магазином, где работал Джонни, его коллеги по работе, его друзья не могли связаться с ним, чтобы выяснить причину. Либо Ноэлла, либо Гарет обязательно должны были подать заявление об их пропаже. Совсем не в характере Ребекки было не возвращаться к своим дочкам, к ее дорогим девочкам. Почему же тогда ее не объявили в розыск?
Мысленно задав себе этот вопрос, Ребекка получила ответ, который ее не порадовал. Она не могла придумать ни одной причины, по которой Ноэлла не обратилась бы в полицию, а вот в отношении Гарета она уже не была столь категорична. Если Ребекка исчезнет навсегда, выгоды для него будут очевидными. Он станет единоличным опекуном дочек. Больше не нужно будет приходить в свой бывший семейный дом в заранее оговоренное время. Да и сам дом, видимо, станет его собственностью. Не нужно будет идти в суд, чтобы официально развестись. Не будет опасности того, что судья при разводе примет какое-нибудь неожиданное решение, например ограничит доступ Гарета к дочерям.
То есть у Гарета есть очевидный мотив желать, чтобы Ребекка так и не вернулась домой.
Но способен ли Гарет в реальности на такую подлость? А если и способен, то Ноэлла-то уж точно пойдет в полицию. Или не пойдет? Задав себе этот вопрос, Ребекка на секунду вернулась в прошлое: вот она стоит на кухне напротив Гарета, и он признается ей в измене. Что же сделала Ребекка или, вернее, не сделала ни тогда, ни в долгие недели после признания – она так и не спросила, с кем Гарет ей изменял. Имени этой женщины она не знала и знать не хотела.
А если это была Ноэлла?
Ее затошнило от ужаса.
«Нет, только не Ноэ. Этого не может быть!»
И хотя она всеми силами пыталась отогнать эту безумную мысль, та накрепко поселилась в ее сознании. Сразу вспомнились слова Ноэллы: «Гарет симпатичный парень, уверенный в себе, обаятельный… Конечно, он тебе изменяет. Ты это знаешь, я это знаю…» Откуда она могла знать? По мере того как мысль о романе Гарета и Ноэллы укреплялась, до Ребекки стала доходить весьма печальная истина.
Вполне возможно, что никакая помощь к ней так и не придет.

Мой дом – моя крепость
Рабочий день закончился, и Фрэнк Трэвис вернулся в свой дом в Квинсе – краснокирпичное здание с узким фасадом, высоким передним крыльцом и обшитым вагонкой вторым этажом. Каждый раз, запарковав машину на узкой подъездной дорожке и выключив двигатель, он на какое-то мгновение замирал и глядел на дверь своего дома через лобовое стекло. Казалось, она сейчас откроется и оттуда появится кто-нибудь из членов его семьи, которые когда-то здесь жили. Прошло четыре года с тех пор, как Марк получил работу на Западном побережье, два с половиной года, как Габи пошла в колледж, и много больше времени с того момента, когда Наоми заявила Трэвису, что не желает его больше видеть. Они ушли из дома, но память обо всех них осталась в его стенах.
На кухне он почти ничего не поменял после ухода жены, и не только потому, что столешницы и шкафчики выглядели еще вполне прилично, но и из-за воспоминаний, связанных с каждым предметом. Вот царапина рядом с раковиной – она появилась тогда, когда Марк, будучи еще подростком, поленился взять разделочную доску, сушилка чуть погнута в том месте, где дети подрались… На дверном косяке Трэвис каждый год отмечал рост своих детей – пока они не стали совсем большими и не оставили отчий дом. Одной из причин ухода Наоми – кроме романа, длившегося два года перед окончательным разрывом, – было полное отсутствие интереса Трэвиса к обустройству и усовершенствованию фамильного гнезда. В конце каждой смены у него не оставалось ни физических, ни моральных сил, а перед мысленным взором вставали такие картины, что он отдал бы все на свете, чтобы их не видеть. Поэтому идея потратить хоть немного оставшейся энергии на то, чтобы, например, повесить жалюзи, не находила у него никакого отклика. Пока Трэвис был копом и служил в «убойном» отделе, он не мог отрешиться от того, с чем каждый день ему приходилось сталкиваться по работе. Поэтому, когда он возвращался домой, единственное, чего ему хотелось – так это обнять своих детей.
Поднявшись на второй этаж, Трэвис принял душ и переоделся. На улице опять пошел снег, и выходить из дома больше не хотелось. Он взялся за телефон и послал сообщения Марку и Габи. Марк работал в Лос-Анджелесе в видеоиндустрии и занимался чем-то таким, в чем его отец совсем не разбирался. Габи оканчивала курс драматического искусства в Северо-Западном университете[11 - Северо-Западный университет – частное образовательное и исследовательское учреждение, находящееся в северном пригороде Чикаго – городе Эванстон, штат Иллинойс. Входит в список 20 лучших университетов мира и в 10 лучших университетов США.].
Потом он открыл непрослушанные голосовые сообщения и услышал певучий говор Наоми. Впрочем, в разговорах с бывшим мужем она эти мелодичные интонации уроженки Южной Каролины сознательно приглушала. Сначала раздалось безапелляционное: «Это я. – А потом: – Ты до сих пор не перевел мне деньги за последний семестр Габи. Я дала тебе отсрочку, Фрэнк, но мое терпение на исходе. Ты – мой должник. Не заставляй меня звонить Нэт Стармер».
Нэт Стармер была ее адвокатом.
И частично это было причиной того, что Трэвис в свои пятьдесят девять лет все еще служил в полиции в должности детектива. Вообще-то он вышел в отставку в сорок пять, отдав полицейской работе двадцать пять лет жизни, забрал свои пенсионные накопления и начал строить новую карьеру в частной охранной фирме. Но случилось непредвиденное: фирма обанкротилась, а Наоми подала на развод. Через год усилиями Нэт Стармер суд принял решение, по которому Трэвису пришлось выплатить своей бывшей жене половину той суммы, которую начислил ему пенсионный фонд за время их брака. Соответственно, пришлось вернуться на службу в полицию, но не в отдел по расследованию особо тяжких преступлений, а в отдел розыска пропавших.
Телефон у него загудел – пришло сообщение от Габи.
«Привет, па. У меня все хорошо. Хочешь поболтать? Наберешь меня? Целую».
Он тут же перезвонил.
– Привет, малышка, не хочу тебе мешать, если прямо сейчас ты занята, – быстро проговорил он, когда она ответила. И подумал: «Пожалуйста, не будь сейчас занятой, я так хочу поговорить с тобой». Он отчаянно скучал по обоим своим детям.
– Нет, папа, совсем даже не занята. Что поделываешь?
– Ничего такого особенного, – ответил он с облегчением. – Сижу дома, погодка у нас не очень. Но я с нетерпением жду тебя на Рождество!
– Обязательно приеду. Я соскучилась. Ты так и коротаешь вечера в одиночестве?
– Сегодня нет, скоро друзья должны заглянуть, – соврал он, потому что знал, что если скажет, что так оно и есть, она расстроится, а ей нельзя волноваться – ведь до выпуска из университета ей оставалось всего несколько месяцев.
– Я беспокоюсь, что ты сидишь как сыч в нашем старом доме, – Габи словно прочитала его мысли. – Почему ты не разрешаешь мне зарегистрировать тебя на сайте знакомств? Ты будешь просто нарасхват.
– Как мило с твоей стороны, дорогая.
– А я серьезно говорю. Хочу, чтобы ты познакомился с хорошей и доброй женщиной. Хочу, чтобы ты был счастлив.
Трэвис замер и не мог найти слов, чтобы ответить, сраженный наповал ее отзывчивостью, ее добротой.
Он вспомнил, как раньше в редкую свободную минуту любил посидеть на заднем дворе, глядя на игры Габи и Марка. Даже когда дети превратились в непослушных подростков, спорили с ним или ругались друг с другом и выскакивали из дома, громко хлопнув дверью, Трэвис постоянно ловил себя на мысли: «Не хочу, чтобы они вырастали. Не хочу, чтобы уезжали. Мои дети и моя работа – все, что у меня есть, все, что у меня осталось… И, возможно, больше ничего в моей жизни не будет».
* * *
Женщина смотрела на экран телевизора, почти не вникая в обмен репликами между участниками программы. В руках она задумчиво вертела старую фотографию.
– Хочешь еще вина?
– Нет, – ответила она, по-прежнему не выпуская фотографию из рук.
Она видела, что Аксель внимательно смотрит на нее, на то, как она держит снимок, не желая с ним расставаться.
– Со мной все хорошо и мне ничего не надо, – проговорила она – Можешь идти спать, если хочешь.
Аксель кивнул, но не сдвинулся с места.
– Уверена? – спросил он. Она лишь молча посмотрела ему прямо в лицо, и в ее взгляде он увидел ответ, понятный без слов. Аксель кивнул: – Тогда увидимся утром.
Она глядела ему вслед, пока он уходил, увидела, что он обернулся перед тем, как подняться по лестнице, не в силах скрыть беспокойство, написанное у него на лице, а потом пошел наверх в темноту. Она слышала, как он двигается над ней, скрипя половицами, а потом ее внимание опять переключилось на старый снимок.
Он был сделан на ступенях дома в южном Бруклине, примерно лет десять назад.
Семейное фото.
Отец.
Двое его сыновей.
И его дочь.

Ранее
Ребекка познакомилась с Кирсти Коэн в Колумбийском университете, где они вместе изучали один и тот же курс биологии. У Кирсти была огненно-рыжая шевелюра, она обожала танцевать, и девушки сразу же подружились. У них было сходное чувство юмора и еще довольно много общего: в семье Кирсти также преобладали мужчины, только у нее, в отличие от Ребекки, было целых четверо старших братьев, из которых двое стали врачами и делали успешную карьеру, а один трудился интерном по кардиологии в больнице Джона Хопкинса. Однажды Ребекка оказалась на встрече членов семьи Кирсти в полном составе и испытала определенное затруднение, когда родители Кирсти, владевшие процветающим рекламным агентством, попросили ее рассказать о своей семье. Пришлось солгать, что ее мать умерла, когда Ребекка была еще маленькой. Впоследствии рассказы о том, что брат Майк стал успешным разработчиком приложений, а Джонни пишет исторические романы, казались Ребекке вполне соответствующими атмосфере успеха, окружавшей Коэнов. Это была полуправда, и Ребекка презирала себя за это, но ничего с собой поделать не могла.
Ребекка и Кирсти почти не расставались до самого выпуска, когда Ребекка приняла решение остаться в Нью-Йорке и доучиваться в медицинской школе при Университете штата Нью-Йорк, а Кирсти переехала в Балтимор, чтобы пойти по стопам одного из братьев и поступить в интернатуру больницы Джона Хопкинса. При этом их общение не прервалось. Они переписывались по электронной почте, обменивались сообщениями по телефону, а когда Кирсти приезжала в Нью-Йорк, чтобы повидаться с родителями, подруги почти всегда встречались.
Поэтому-то они и оказались вместе в середине сентября: Кирсти позвонила и сообщила Ребекке, что трое из бывших студенток Колумбийского университета с их курса прибудут в Нью-Йорк на уик-энд и почему бы не организовать встречу выпускниц. «Давай пройдемся по нью-йоркским барам, как в старые добрые времена», – пошутила она. «Я нынче перешла в другую лигу», – шуткой же ответила Ребекка. Кирсти захохотала: «Да брось ты, меня не проведешь! Ты же Мерфи, а ирландцы – знатоки по части выпивки». Кирсти всегда называла Ребекку девичьей фамилией, которую та сменила после того, как стала женой Гарета. «Я тебе позже напишу подробно, где встречаемся».
И вот одним сырым субботним вечером Гарет пришел, чтобы посидеть с девочками, а Ребекка вызвала такси до центра. Кирсти заказала столик в ресторане на углу 114-й улицы и Бродвея, где подавали бургеры. Когда они были студентками, то ходили в это заведение лет пять. Теперь его, правда, переделали в хипстерском стиле и бургеры стали в два раза дороже, но коктейли со взбитым арахисовым маслом напоминали о студенческой молодости, и подруги сели в ту же кабинку у окна, которую всегда старались занять раньше.
Поев, они снова заказали такси и отправились на Бродвей: одна из подруг знала управляющего баром в гостинице «Ренессанс», и твердо намеревалась получить для всех бесплатные напитки в этом шикарном месте. Когда они прибыли в гостиницу, отчаянный флирт, к удивлению Ребекки, сработал, и они заняли столик с прекрасным видом на Таймс-сквер, залитую огнями рекламы.
Выпив ни больше ни меньше чем пять коктейлей, они примерно в одиннадцать вечера вышли из «Ренессанса» в ночной Нью-Йорк. В университете Ребекка всегда умела пить, и ей казалось, что этот навык она не утратила, поэтому, когда Кирсти предложила пойти в клуб «Зи», что на 45-й улице, Ребекка ее бурно поддержала. Она уже была достаточно пьяна, чтобы решить, что ее аристократический английский акцент поможет убедить охрану пропустить их без очереди. То ли из-за этого, то ли из-за того, что все пять подруг были симпатичными, их пустили внутрь, они заказали выпивку и отправились на танцпол.
Пока в течение следующего часа здание клуба сотрясалось от грохота басов, Ребекка и Кирсти потеряли в толпе своих подруг, а потом и друг друга.
Дальнейшее для Ребекки оказалось покрыто туманом.
Она проснулась со страшной головной болью, которая сконцентрировалась во лбу и пульсировала в глазницах. Она пошевелилась в кровати, но сначала не ощутила ничего, кроме ломоты в висках, сухости во рту и подступившей тошноты. Но постепенно до ее сознания стали доходить непривычные шумы, которые явно не принадлежали кварталу, где она жила с дочками. Необычным был и цветочный запах от постельного белья, и непривычная упругость матраса.
Ребекка открыла глаза.
Она находилась в комнате, которую не узнавала.
– Доброе утро! – раздалось откуда-то слева от нее.
Она с трудом повернула голову – какой-то мужчина, которого она видела первый раз в жизни, стоял рядом с кроватью.

21
Настенные часы показывали 1:30 ночи.
Ребекка проснулась и поняла, что больше заснуть не удастся. Она вновь и вновь возвращалась к навязчивой мысли о том, что Гарет и Ноэлла теперь вместе, что Ребекка мешала их отношениям и что Ноэ, никогда не имевшая детей, желает, чтобы Ребекка никогда не вернулась, просто исчезла с лица земли, и тогда она сможет оставить Киру и Хлою себе. Впрочем, через некоторое время Ребекка проявила здравомыслие и отмела эту идею как абсурдную, но тут ей вспомнилась реальность, которая была гораздо хуже. Вот они с Джонни спасаются бегством, несутся со всех ног, чтобы не расстаться в лесу со своими жизнями. Вот он исчезает среди деревьев, зовет ее, а она в замешательстве не может ответить. Неужели это случилось с ними? «Куда ты после этого делся, Джонни?» – в который раз спросила она себя.
Снаружи послышался крик ночной птицы, хлопанье крыльев нарушило равномерный рокот волн, бившихся о причал. Когда-то в прошлой жизни она любила океан: когда они с братьями и отцом оказывались на ежегодных школьных каникулах на пляже Юнион, мерный шум прибоя ее успокаивал, освобождал от тревог и помогал заснуть.
Теперь это был звук заточенья, островного плена.
В два часа ночи она встала, чтобы попить. В два тридцать ей все еще не спалось, и она подошла к окну. Там смотреть было не на что, кроме полосы мрака.
Еще ни одну ночь, проведенную в магазине, она не могла нормально выспаться. Стоило ей провалиться в сон, как на нее наваливался ее давний кошмар. Она с пугающей ясностью чувствовала, как ноги вязнут в ковре, неизменно возникающем в ее сне. А когда просыпалась, то с удивлением оглядывала помещение магазина, не в силах понять, где находится. В этот момент паника овладевала ею и давила грудь, каждый вздох давался с огромным трудом. А потом она вспоминала: «Я на острове. Я жду спасателей, которые вытащат меня отсюда».
Ребекка встала и пошла к двери, дважды проверила, что она закрыта. С Мейн-стрит внутрь магазина было не заглянуть, и Ребекке это нравилось: она не хотела, чтобы кто-то за ней подсматривал, как бы дико и странно это ни звучало. Ее разум играл с ней в жестокие игры после захода солнца, хотя она прекрасно понимала, что ни одной живой души на Мейн-стрит не было.
Но это не делало ее страхи менее реальными.
Вернувшись под одеяло на матрас, Ребекка лежала, не выключая фонарь, оставлявший мазок света на бетонном полу. Она закрыла глаза, веки ее потяжелели, и она решила сосредоточиться на чем-то приятном. Она тут же представила себе Киру и Хлою, вообразила, что вырвалась с острова, что входит в их спальню, в которой не была уже неделю, что прислушивается к их тихому сонному дыханию.
«Ну вот я и дома», – прошептала она в своем начинающемся сновидении, куда она начала ускользать от реальности.
И в этот момент послышался какой-то новый резкий звук.
Она открыла глаза. Ветер дул в пространстве за магазином, и звук снова повторился. Создавалось впечатление, что ветер принес его с моря. То был не крик птицы и не рокот прибоя.
Шум мотора!
Она метнулась к окну, забралась на прилавок, чуть не упав со сна от отчаянного усилия. Секунду помедлила, вспомнив, что совсем недавно приняла за шум судового двигателя совсем другой звук.
И тут она увидела огни и четкий силуэт рыболовного траулера, идущего по морю.
– Черт, это правда! Это происходит на самом деле!
Она быстро натянула брюки и кроссовки и принялась отворять засовы на двери, одновременно натягивая на себя куртку. Когда она добежала до машины, то вновь посмотрела в сторону моря: траулер был тут как тут, он двигался в северном направлении мимо леса к восточному побережью острова.
Ребекка завела верный «джип чероки», который ее не подвел, сделала разворот и понеслась по Мейн-стрит в противоположную от заправки сторону. Она видела силуэт судна далеко впереди в океане, видела, как он покачивается на черной воде. Но очень скоро лес по обе стороны от нее стал гуще и она потеряла траулер из вида.
Ребекка вдавила педаль в пол, молнией пролетела поворот на Нуйяшу, пронеслась мимо заправочной станции и только тут поняла, что уже минут десять как не видит судна. «Вперед, вперед! Не останавливайся! Нужно его догнать», – приказала она себе. Сейчас она миновала крайнюю точку в восточном направлении, обозначенную остовами трех поврежденных ураганом домов, до которой доходила нормальная автомобильная дорога.
Теперь она ехала по пляжу, зажатому с одной стороны морем, а с другой – лесом. Деревья в лесу от многолетнего воздействия ветра наклонились вглубь острова и тянули свои ветви прочь от моря.
Траулера на море нигде не просматривалось.
Но она увидела кое-что другое.
Свет фонарика в лесу.

Ранее
Мужчина сделал шаг к постели.
– Доброе утро! – повторил он.
Ребекка схватила простыню и натянула ее на себя до самой шеи. Мужчина явно только что вышел из душа и был прикрыт только полотенцем, намотанным на бедрах. В руке он держал чашку кофе, от которой спиралью поднимался пар. Он поставил чашку на тумбочку у кровати и сделал шаг назад, давая Ребекке возможность немного прийти в себя.
– Не припоминаю, чтобы нас вчера вечером представили друг другу, – произнес он успокаивающим тоном, стараясь разрядить обстановку немного тяжеловесной шуткой. – Меня зовут Даниэль.
Он протянул руку для рукопожатия.
Она увидела, что кольца у него на руке не было, но не решилась подать в ответ свою. Тогда мужчина вновь неловко отступил назад. Он выглядел немного задетым и обиженным. Ребекка еще раз обвела взглядом спальню.
– Что-то не так? – хмуро спросил незнакомец.
– Я не знаю, – ее голос прервался. – Все не так. Я ничего не помню.
– Начнем с того, что прошлой ночью мы встретились в клубе «Зи» и знатно там оторвались.
Ребекка почувствовала, что ее сейчас стошнит. Никогда раньше она себя так не вела. Никогда в жизни не шла в дом к мужчине, с которым только что познакомилась, никогда не занималась сексом не пойми с кем… Неужели нужно было дожить до тридцати девяти лет, чтобы сделать такую глупость.
Внезапно Ребекка вспомнила о Гарете. В первый раз после разрыва с ним она не ночевала дома – и тут же оказалась в постели с другим мужчиной. Конечно, теперь Ребекка была вольна поступать как ей угодно, но почему-то ей показалось, что определенное равновесие, достигнутое ими, было нарушено, причем по ее вине. До сегодняшнего утра Гарет был виновной стороной: он возил любовницу в шикарный отель на винодельне, ходил с ней по бутикам, в то время как Ребекка вела себя безупречно и была ему верна. И такое положение вещей давало Ребекке определенную власть над ним, которой она не пользовалась, но могла применить в любой момент, и Гарет это знал. Все это время она как будто бы говорила: «Я любила тебя до тех пор, пока ты не разбил мне сердце. Я доверяла тебе. Я никогда не шла на поводу своих инстинктов, не вела себя пошло или вульгарно, как ты».
А что теперь?
Формально она мужу не изменила, ведь они уже не жили вместе, но для нее проснуться в постели с незнакомцем, напиться так, чтобы вообще не помнить факта близости, было из разряда тех же проступков, которые она использовала как оружие против Гарета.
– Ты в порядке? – спросил хозяин квартиры.
Он был заметно старше нее, лет, наверное, пятидесяти пяти, симпатичный, в прекрасной физической форме. Мужественное лицо с волевым подбородком и правильная речь. Она еще раз взглянула на его руки, чтобы найти если не само кольцо, а хотя бы след от него, но ничто не указывало на торопливо снятый перед походом в клуб символ брака. Ребекка мысленно поставила ему за это плюс. Да и вообще он не казался типом, который бессовестно воспользовался состоянием женщины, напившейся так сильно, что она буквально себя не помнила. Он выглядел искренне удивленным ее реакцией, словно бы ждал, что она вспомнит и его, и обстоятельства той ночи, которую они провели вместе.
Ребекка постаралась сосредоточиться на том, что могла вспомнить.
Итак, они пришли в клуб, танцевали, а потом Ребекка оказалась оттесненной толпой посетителей от Кирсти. Она вспомнила, как искала подругу на танцполе, в туалетах, у гардероба, а потом попыталась вызвать такси. Но было это в клубе или на улице? И что произошло потом?
– Мне нравится твой английский акцент.
Ребекка вновь перевела взгляд на мужчину. Он был все еще в полотенце, но сейчас, словно бы осознав нелепость ситуации, открыл шкаф, достал футболку, быстро ее натянул и пригладил волосы. Потом показал на фото в рамке и произнес: «Моя бабушка из Портсмута». Ребекка увидела на стене старинную карту Гемпшира, испещренную названиями на древнеанглийском. «Я люблю Британию, – продолжал хозяин квартиры. – Я там был много раз».
Ребекка молча смотрела на него.
– А ты родом из какой части Британии? – спросил он.
– Послушай, Даниэль… Тебя ведь Даниэль зовут, правильно? – Она замолчала и судорожно сглотнула, потому что во рту пересохло. – Я мало что помню о прошлой ночи, и просыпаться вот так, в чьей-то постели… Это совсем на меня не похоже.
Он кивнул.
– Я понял. Вообще-то я тоже так не делаю.
Она подозрительно прищурилась, попытавшись распознать ложь.
– Клянусь, со мной такое впервые, – он поднял руку, словно давал показания в суде. – Можешь мне поверить, но я был очень удивлен, проснувшись сегодня утром и обнаружив здесь тебя. Понимаю, что это звучит как реплика из дешевой комедии, но это правда.
Он улыбнулся неожиданно теплой и обаятельной улыбкой, которая потухла от ее колючего взгляда.
– Я тебя не виню, что ты отнеслась ко мне с подозрением.
– Я просто не… – Ребекка замялась и замолчала.
– Не надо ничего объяснять.
– Я вообще ничего не помню.
– Если тебе от этого станет легче, то я тоже мало что помню. Наверное, оттого, что мы здорово набрались вчера, поэтому сейчас голова у меня просто раскалывается. – Он жестом показал на чашку кофе, которая все еще испускала пар на тумбочке рядом с кроватью. – У меня есть парацетамол, если нужно. Могу дать.
Ребекка оглядела комнату. Простыня была по-прежнему плотно обернута вокруг нее, но напряжение, в котором она пребывала, стало немного ослабевать.
– Кембридж, – произнесла она.
– Что?
– Кембридж. Я родилась в Кембридже. Вот откуда я родом.
Мужчина просиял:
– Кембридж – супер! Обожаю этот город. У меня там друг в аспирантуре учился, и я его несколько раз навещал. Но по твоей речи кажется, что ты уже долго живешь в Штатах.
– Двадцать один год. Я здесь с восемнадцати лет.
– Ага, вот почему ты умудрилась испортить такое чудесное британское произношение, – он снова ей улыбался.
– Мой покойный отец родом из Бруклина. – Она посмотрела на его влажную футболку, на полотенце вокруг талии и опять почувствовала себя неловко. – Наверное, мне пора идти. Чувствую себя очень скверно, да и вообще…
Она подумала о дочках, и в груди тотчас защемило от чувства вины. Вполне возможно, она даже не отправила Гарету сообщение прошлой ночью, предупреждая, что не вернется домой. Ребекка не помнила.
– Послушай, мне не нужно было этого делать, – пробормотала она. У меня… у меня дома…
– Можешь не продолжать. Я все понял, – просто сказал он.
– Я уверена, ты хороший человек, но…
– Я все понял, честное слово.
– Спасибо, – только и сказала она.
Кажется, мужчина осознал, что ей требуется привести себя в порядок, и вышел из спальни, плотно закрыв за собой дверь.
Ребекка перевела дух.
Она просто хотела забыть о том, что это случилось, но не могла.
Когда она добралась до дома, Гарет ждал ее на ступеньках крыльца, наблюдая, как Кира играет в мяч. После того, как она обняла девочек, и они отошли чуть в сторону, где их было не слышно, он спросил: «Почему ты не послала мне сообщение? Я за тебя волновался, Бек».
– Гарет, я уже взрослая.
– Знаю, но…
Она посмотрела на него и почувствовала укол совести: он был искренен, он действительно за нее волновался. Значит, ему до сих пор не все равно, что с ней происходит.
И она, конечно же, ни в чем не могла ему признаться.
– Я осталась на ночь с Кирсти и… мы немного перебрали. Прошу прощения, что не предупредила.
Он пристально смотрел на нее. Неужели распознал ложь?
– Прости, что так вышло, – сказала она, хотя слова «Я переспала с каким-то типом, которого видела первый раз в жизни» так и рвались наружу. Она опустила глаза, чтобы не смотреть Гарету в лицо. – С девочками все в порядке?
– С ними все отлично. Мы прекрасно провели время. – Гарет любовался играющей дочкой.
Когда Гарет ушел, Ребекка подавила чувство вины и позвонила Кирсти. Та сразу же накинулась на нее с расспросами, что случилось с ней в клубе и куда она пропала прошлой ночью. Ребекка ответила, что не помнит, не пускаясь в подробности, и в этом была доля правды.
А потом, в последующие дни и недели, когда она оставалась одна в доме и раз за разом вспоминала, как выгнала Гарета за его измену, то самое чувство вины вернулось и жгло ее изнутри. И она оправдывала себя тем, что они больше не живут вместе и что это Гарет должен страдать, а вовсе не она.
Больше всего Ребекка опасалась, как бы ее ночное приключение не нарушило то хрупкое равновесие, которое они обрели после разрыва, и живо представляла себе их разговор, который мог бы последовать за ее признанием.
Особенно четко в своих мысленных беседах с Гаретом она слышала, как тот вопрошает, с кем же она переспала, а она вынуждена признать, что не имеет никакого понятия о человеке, в чьей постели она проснулась тем утром.

22
В лесу был ясно виден свет фонарика.
Ребекка выключила двигатель джипа и, не закрыв дверь, побежала вдоль пляжа. Ботинки вязли в песке, дыхание Ребекки сбилось, но тут впереди береговая линия повернула налево, и она увидела бухточку с крохотным деревянным причалом, едва возвышавшимся над поверхностью воды. Но она смотрела не на причал, а на пришвартованную к ней большую рыболовецкую лодку.
Конечно, не совсем траулер, но то самое судно, огни которого она видела в предутреннем море.
Адреналин хлынул в кровь Ребекки, и она помчалась со всех ног, хрипло крича и стараясь перекричать ветер: «Эй, на судне! Помогите мне! На помощь!» Она понимала, что скорее всего ее не услышат, но она видела огни лодки прямо сейчас и пятно от луча фонаря в чаще леса несколько минут назад. Значит, люди совсем близко.
Внезапный резкий звук разорвал ночной мрак.
Ребекка остановилась как вкопанная так внезапно, что потеряла равновесие и упала на колени на песок пляжа.
Выстрел!
Она разглядела метавшиеся взад и вперед всполохи света среди деревьев ближайшего к пляжу леса, а затем услышала голоса.
Разговаривали двое мужчин.
На секунду Ребекка замерла. Ужас сковал ее, и она не знала, двигаться ли ей вперед или спасаться бегством. Только в голове билось: «А что, если это он? Тот самый страшный человек с зелеными глазами?»
Она медленно поднялась на ноги и посмотрела назад, в том направлении, откуда прибежала. Ее машины не было видно, даже когда из-за туч вышла луна и осветила весь пляж своим неверным светом. Значит, джип остался за мысом и сейчас Ребекка оказалась ближе к пристани и к судну, чем к верному «чероки».
Идти обратно?
А если это все же спасатели, на которых она так надеялась?
Но почему они стреляли? Могут ли спасатели быть вооружены? Она крадучись пошла вперед. Каким бы сильным ни был страх, она должна понять, кто именно прибыл на остров, а сделать это можно было, только приблизившись к месту, где светили фонарики. Дойдя до опушки леса, Ребекка оказалась на краю поросшей лесом лощины: склон круто уходил вниз, и до дна впадины было примерно сорок футов от того места, где она стояла. Пришельцы находились среди деревьев на противоположном склоне лощины.
Ребекка никак не могла понять, что же ей делать дальше.
По здравом размышлении она пришла к выводу, что прибывшие на остров точно не были из береговой охраны. Ведь они подошли к берегу на судне без опознавательных знаков. Не были они и рыбаками, поскольку сезон лова лосося в октябре уже закончился. И что рыбаки рассчитывали найти в лесу в три часа ночи? И почему они стреляли?
От страха ее сердце забилось еще сильнее.
Она слишком хорошо поняла, кто высадился с лодки.
Наверное, в глубине души она с самого начала знала, кто они такие, но это осознание пришло, когда она уже осторожно спускалась по склону лощины к тропе, проходившей по ее дну и белевшей в темноте. Внезапно она услышала тихий звук шагов.
Ребекка замерла.
Звук раздался совсем рядом.
Шарахнувшись вправо, она спряталась за замшелым стволом дерева и постаралась определить, откуда приближается угроза. Какое-то время она ничего не видела, а потом на тропе появился человек.
Он был в темной одежде и с налобным фонарем.
Из-за света фонаря разглядеть его лицо было невозможно, но потом мужчина достал мобильный телефон и включил его. Мягкий голубоватый свет экрана осветил его черты: подбородок, рот, а потом и глаза.
Ребекка задохнулась от ужаса.
Теперь у нее не было никаких сомнений.
Рядом с ней, почти что в двух шагах, находился тот, кто пытался ее убить.

23
Мужчина с зелеными глазами.
Это был он и никто другой.
Раньше его налобный фонарь пульсировал в такт шагам, а теперь он светил ровным светом, так как мужчина остановился. Он рассматривал что-то на экране своего телефона, и цвет его глаз казался еще ярче, а смуглая кожа отливала серым. За ту неделю, которая прошла после нападения на Ребекку, он отпустил бороду, возможно для того, чтобы скрыть порезы и синяки, – но Ребекка узнала бы его из тысячи.
Зеленоглазый возобновил движение по тропе по дну лощины и вверх не смотрел. Пальцы его двигались по экрану. Он понятия не имел, что Ребекка наблюдает за ним, находясь всего в двадцати пяти футах, что она еще жива. Он думал, что ее тело лежит где-то в лесу, медленно разлагаясь, и скоро станет добычей падальщиков. Но она была тут, совсем рядом, хотя и трепетала от ужаса.
Он остановился на склоне прямо под тем местом, где она пряталась.
Взгляд его все еще был сосредоточен на экране телефона, и тот в ответ завибрировал в его руке: тишину леса наполнил приглушенный звук вызова. «Не отвечай на звонок здесь, уходи», – мысленно взмолилась Ребекка.
Он поднес телефон к уху. Раздалось «Да!». Зеленоглазый остановился, повернулся в сторону Ребекки и принялся оглядываться по сторонам. До нее донеслось:
– Нет, я не слышал звонка. Прием здесь совсем хреновый.
– Это ты стрелял?
Ребекка отчетливо услышала голос собеседника зеленоглазого.
– Да, в скунса целился.
– Ты что, прикалываешься? Серьезно? Какой скунс?
– Не хочу подцепить бешенство.
– Ну ты и придурок! Неужели не понятно, что нас вообще не должно быть в этом лесу.
– Успокойся, сезон уже кончился. – Зеленоглазый немного изменил положение, и ответов его собеседника Ребекке было больше не слышно. – Нет! Не нашел! Сказано же тебе, что ее здесь нет. – Последовала короткая пауза. – Сдается мне, это вообще другая часть леса.
Зеленоглазый снова повернулся в сторону Ребекки.
Внезапно по обе стороны от дерева, за которым она пряталась, листья и трава зажглись желтоватым светом в лучах фонаря. Она скорчилась за стволом и закрыла глаза, слушая голос зеленоглазого, представляя в этот момент своего убийцу карабкающимся вверх по склону по направлению к ней с пистолетом в руке.
– Понятия не имею, где она, – сказал зеленоглазый.
Ребекка тихо выдохнула.
– Не могу сказать, тот это лес или не тот. Темно, хоть глаз выколи! – Она решила, что зеленоглазый пошел в другую сторону, потому что теперь поднявшийся ветер доносил до нее только обрывки разговора. – Тут сам черт ногу сломит! Что ты от меня ждешь? Чтобы я тебе соврал и сказал, что похоронил эту стерву с концами?
– Да ничего я от тебя не жду, – резко ответил невидимый собеседник, словно стоял напротив зеленоглазого и Ребекки. Причуды мобильной связи на местности вновь сделали его реплики разборчивыми. – Все, что мне нужно, чтобы ты вспомнил, где точно ты ее прихлопнул.
Зеленоглазый снова оглядывал окрестности, а затем пошел в противоположную от Ребекки сторону. «Ее тело должно разлагаться в какой-нибудь сраной дыре», – пробормотал он на ходу.
Очень скоро Ребекка перестала слышать его телефонного собеседника и теперь ловила каждое слово зеленоглазого. В голосе его с едва уловимым латиноамериканским акцентом чувствовалось раздражение и желание оправдаться.
– Даже если я сейчас не смогу найти ее, то к тому времени, когда сюда хоть кто-то вернется, ее кости будут валяться по всему лесу. Звери растащат! – Зеленоглазый остановился и принялся вглядываться в темноту. То ли он что-то увидел, то ли ему показалось, что он что-то видит. Наверное, собеседник спросил его, почему он замолчал. – Нет, ничего тут нет, – ответил он и не спеша двинулся дальше, – если хочешь, чтобы я точно сказал тебе, где ее тело, нам нужно вернуться сюда днем.
Он опять остановился и принялся вглядываться в то же место в чаще, что и раньше. Ребекка проследила за его взглядом: видимо, зеленоглазый пытался высмотреть какое-то животное.
– Нет, не скажу, что мы зря потеряли время, – продолжал он, понизив голос. – Но этот лес оказался больше, чем я думал, и сейчас здесь так темно, что хоть глаз выколи. Если вернемся днем, ее будет проще отыскать. – Он опять пошел вперед. – Нет, у нас все получится. Здесь до апреля никого не будет.
Теперь он был на расстоянии примерно ста футов от Ребекки. Очень скоро он отдалится и подслушать продолжение разговора Ребекке не удастся. Поэтому она автоматически подалась вперед и переменила позу, чтобы лучше слышать.
Когда она переступала с ноги на ногу, под подошвой ее кроссовка оказался толстый кривой сук. Она дернулась назад, было уже поздно.
В тишине леса треск ломаемой ветки прозвучал громко и резко, как удар грома.

Ранее
После пробуждения в спальне незнакомца Ребеккой почти на месяц овладело странное состояние отрешенности. По вечерам, уложив девочек, она сидела дома в одиночестве, пыталась смотреть телевизор, читать, просматривать новости в интернете. Словом, старалась всячески отогнать воспоминания о своем «приключении».

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71229586?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes
Примечания

1
30 футов = 9,1 м. – Здесь и далее прим. переводчика.

2
6 дюймов = 15,24 см.

3
Британский экзамен по ряду предметов по окончании среднего образования, дающий право поступления в университет в случае набора определенного числа баллов.

4
Остров Мартас-Винъярд (в переводе «Виноградник Марты») находится у побережья штата Массачусетс и считается местом элитного отдыха. Остров стал широко известен с тех пор, как на нем поселилось семейство Кеннеди. Сейчас на острове находятся поместья Барака Обамы и Клинтонов, также здесь похоронен комик Джон Белуши, любивший отдыхать на Мартас-Винъярд. Здесь же проходили съемки культового фильма «Челюсти».

5
Река Хатчинсон-Ривер протекает в южной части Нью-Йорка и окружена парками и зелеными зонами, через которые проходит автомагистраль.

6
Район Бруклина, состоящий в основном из жилой застройки.

7
То есть примерно 173 см и 59 кг.

8
«Нью-Йорк Джайентс» – знаменитый нью-йоркский профессиональный клуб американского футбола. Посещение матчей команды является популярным корпоративным времяпрепровождением, поэтому билеты на игры всегда в дефиците.

9
Рутбир или «корневое пиво» – традиционный газированный безалкогольный или слабоалкогольный напиток, приготовляемый из корней и листьев различных растений.

10
«Радио Шэк» – крупная американская сеть розничных магазинов электроники и бытовой техники с филиалами во многих странах.

11
Северо-Западный университет – частное образовательное и исследовательское учреждение, находящееся в северном пригороде Чикаго – городе Эванстон, штат Иллинойс. Входит в список 20 лучших университетов мира и в 10 лучших университетов США.