Главная страница | Современные любовные романы | Прядущая. И не прервется род

Прядущая. И не прервется род
Наталья Способина
Red Violet. Темные мирыМИФ ПрозаПрядущая #3
Надя все больше узнаёт о Деве и Прядущих, но ответы вызывают лишь новые вопросы. Стремясь понять, что происходит и во что она на самом деле оказалась втянута, Надя вместе с Альгидрасом возвращается в Свирь – но не станет ли это путешествие дорогой в один конец?..

Наталья Способина
Прядущая. И не прервется род

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

© Наталья Способина, 2025
© Оформление. ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2025
* * *


Я могу поведать о тайнах – ровесниках неба.
С каждым веком о них говорят все тише и тише.
Я могу рассказать о краях, где никто еще не был.
Но подумай сперва, ты готов ли о них услышать?


Тихим ручьем льются речи медовые,
Жарко покои натоплены светлые,
Заперты двери замками пудовыми,
Что ж, несмышленая, снова ты сетуешь?
Что же ты мечешься пойманной птицею?
Что же все рвешься к запретному берегу?
Видишь, как скалится полночь лисицею?
Слышишь, как воет за стенами терема?
Ты образумься. В светелке натопленной
Сладко мечтать. А во тьме за околицей
Боль вековая старухою сгорбленной
Следом идет и то ль плачет, то ль молится.

Глава 1


Огонь жадно лижет ветки, стелется по траве, подбираясь к стенам деревянного города. Намертво привязанный к стволу ребенок с ужасом смотрит на отблески пламени. Ему жарко, ему страшно. Ледяной ветер налетает на маленькое тело, остужая кожу, а потом с неба обрушивается стена воды. И все это – и огонь, и ветер, и ливень – дело рук людей. Вот только людей ли?
Снова, в который уже раз за время своего пребывания в этом мире, я рывком села на постели, чувствуя, что сердце колотится в горле. Мир вокруг немилосердно качался, а в ушах шумело. Несколько секунд ушло на то, чтобы вспомнить: мы с Добронегой и Златой приехали в Каменицу, и здесь безопасно. Наверное.
Мой разум все еще не мог отпустить чудовищный сон, в котором старейшина Савойского монастыря едва не сжег заживо ребенка, да и всю Каменицу в придачу, только для того, чтобы вынудить Альгидраса поступить так, как нужно ему.
Я нашарила на стоявшем рядом сундуке лампу и некоторое время пыталась ее зажечь. Наконец мне это удалось, и комната озарилась желтоватым светом. Постель Добронеги была пуста. Куда она могла уйти ночью? Выбравшись из-под влажного одеяла и потрогав холодную простынь на соседней кровати, я убедилась, что мать Радима ушла давно. Я вытащила из сундука свежую ночную рубашку и ополоснулась прохладной водой из таза, пролив часть ее на пол, потому что руки нещадно тряслись. Пришлось протирать пол, и, пока я это делала, наконец осознала, что шум в ушах не что иное, как ливень за окном. Стоило мне приоткрыть ставни, как в комнату тут же ворвался не по-летнему ледяной ветер, а косые струи дождя замочили подоконник. Захлопнув ставни, я порадовалась тому, что здесь не свечи, а масляные фонари – сидеть в темноте после увиденного во сне не хотелось совершенно.
Опустившись на сундук, я зябко поежилась от прохлады и поняла, что дальше делать вид, будто ничего не произошло, просто невозможно.
С тех пор как меня подобрали в море и воевода Свири признал меня своей пропавшей сестрой, я только и делала, что играла в прятки: с собой, с семьей Всемилы, с Альгидрасом, с княжичем. Но сейчас реальность обступила со всех сторон. Я в Каменице, рядом нет Радима, Добронега ведет себя так, будто я сделала что-то плохое, княжич молчит о свадьбе, чем выбивает из равновесия еще сильнее, Альгидрас просто молчит либо отвечает на вопросы так, что лучше б уж молчал. Меня убивает эта их Святыня, вытягивая силы по капле; а вчера в столице нежданно-негаданно объявился старейшина Савойского монастыря, и встреча с ним ознаменовалась тем, что я едва не умерла, когда меня накрыло чужой яростной Силой. И в довершение ко всему этот то ли сон, то ли явь, в котором Альгидрасу были подвластны стихии. Сил на то, чтобы делать вид, будто все в порядке, у меня попросту не осталось.
Зажмурившись, я вызывала в памяти образ хванца. Того, которого я знала до разрыва побратимства с воеводой и поездки в Каменицу. И вот тот Альгидрас, улыбавшийся Злате, забавно морщивший нос на мои замечания, споривший с Радимом, совершенно не походил на Альгидраса из сегодняшнего сна. Было страшно развивать эту мысль, но и не думать об этом я не могла. Я ведь уже видела, каким он может быть: во дворе Добронеги, когда в его облике проявилось вдруг что-то нечеловеческое; в походе, когда он разжег огонь из сырых веток и тоже выглядел так, что меня накрывало непонятной тревогой… Почему бы и сегодняшнему сну не быть реальностью?
Встав с сундука, я прошлась по комнате. Два шага до кровати Добронеги, поворот, четыре шага до моей… Я с силой сжала виски и вдруг поймала себя на мысли, что головокружение и слабость, преследовавшие меня в Свири, больше не возвращаются. Неужели Святыня передумала?
Завершив блуждание по комнате, я рухнула на остывшую постель, с досадой признавая, что никаких выводов, кроме очевидной волшебности Алвара и Альгидраса, я сделать не могу. Прав был чертов мальчишка. Аналитик из меня никудышный. А может, я все придумала? Может, нет никакого волшебства? Может, это был просто сон? А вчера на торгах мне просто стало плохо? И Алвар был совершенно ни при чем. А Альгидрасу поплохело за компанию. Или от встречи с давно утраченным братом… Я нервно рассмеялась, зажав рот рукой, чтобы смех не перерос в истерику, и уже почти сумела убедить себя в том, что это все сон, когда дверь скрипнула и в комнату вошла Добронега. Подол ее платья был мокрым и грязным, она шагнула к стене, протянула к теплому боку печки покрасневшие руки и только тут заметила, что я не сплю.
– Ты почему не спишь, дочка?
– А ты?
Добронега провела озябшими ладонями по боку печки и покачала головой, взглянув на свой подол. Открыла сундук, достала из него чистую рубаху и только потом повернулась ко мне. Я видела, что она не хочет мне отвечать.
– Накануне с выгона Добруш не вернулся, – все же произнесла она.
Я мысленно перевела ее слова. Выгон – это когда коров уводят далеко пастись, а потом возвращают все стадо домой. Добруш… Добруш… Если Добронега назвала имя, значит, они знакомы. Я попыталась вспомнить, нет ли в свирской дружине такого воина. Сообразила, что вряд ли воин пас здесь коров. Потом попыталась вспомнить, знакомилась ли я с кем-то из местных, поняла, что безнадежна, и прямо спросила:
– А Добруш – это?..
– Добруш – это… – эхом повторила Добронега и, стянув с себя платье, начала переодеваться в сухое. Я отвела взгляд, с досадой отмечая, что она снова тянет время. – Это мальчонка, из местных…
Мое сердце заколотилось с такой силой, что я всерьез испугалась панической атаки и, сглотнув, малодушно подумала об отваре. Прямо сейчас я бы не отказалась его выпить и проспать сутки.
– Нашли? – сипло спросила я.
Добронега посмотрела на меня внимательно, точно что-то для себя решая, а потом мотнула головой.
– Полежу я. Продрогла, – негромко проговорила она.
– Я могу помочь? – так же тихо спросила я.
Добронега снова покачала головой:
– Ты поспи. День сегодня долгий будет.
Я послушно задула лампу и забралась под не успевшее просохнуть одеяло, мысленно повторяя как мантру: «Это все сон. Это не по-настоящему». Зажмурившись, я натянула одеяло на голову, мечтая о чуде и стараясь не думать о судьбе мальчика, который не вернулся домой прошлым вечером.
До утра я так и не сомкнула глаз, боясь, что стоит мне задремать, как я увижу продолжение истории с привязанным ребенком. Лучше уж думать, что все закончилось хорошо и Добруш – это какой-то другой мальчик.
Утро развеяло мои иллюзии. Девочка, принесшая нам с Добронегой завтрак, шмыгала покрасневшим носом и то и дело утирала глаза рукавом. Добронега молчала, зябко кутаясь в шаль, и я даже всерьез начала волноваться, не заболела ли она после ночных поисков. Однако мать Радима рассеянно отмахнулась от моего вопроса о здоровье. Было видно, что мысли ее далеко.
После завтрака Добронега велела мне не ходить со двора и сказала, что ей надо проведать Злату. По ее словам, той стало намного лучше, но «ходить к ней все равно пока не след». Все это только укрепило меня в мысли, что Злату от меня прячут. Нужно будет хотя бы у Миролюба выяснить, в чем дело. Мысль о Миролюбе отозвалась волной тревоги. Жив ли он после встречи с Алваром и как узнать, все ли с ним в порядке? Я вздохнула и в сотый раз пожалела, что я не в Свири. Там у меня хотя бы была какая-никакая, но свобода. Здесь же приходилось сидеть запертой в чужом доме и ждать разрешения выйти на улицу. Впрочем, на улицу я вряд ли бы пошла – за окном до сих пор лило как из ведра. А потом в голову пришла мысль, что меня ведь никто не запирал в комнате. Добронега просила не ходить со двора. Это означало не выходить за ворота. А по дому и по двору я вполне могу перемещаться. В конце концов я рассудила, что, если забреду куда-то не туда, мне на это укажут.
С этими мыслями я вышла из отведенных нам покоев и через несколько минут поняла, что заблудилась, потому что в княжеском доме вправду было много всяческих переходов и коридорчиков. За шумом дождя, настойчиво лившего за окном, я не сразу услышала раздающийся откуда-то горький плач. Отправившись на звук, за одним из поворотов я уперлась в низенькую дверь. Рыдания раздавались как раз из-за нее. Я толкнула дверь и, пригнувшись, заглянула в небольшую, тускло освещенную единственным фонарем комнатку. Окон здесь не было, а вдоль стен от пола до потолка громоздились полки, уставленные всякой снедью. Остро пахло специями и копченым мясом. Вопрос о том, могу ли я помочь, застыл на губах, потому что перед горько плакавшей женщиной, сидевшей на низенькой скамейке, устроился на корточках Миролюб. Он что-то негромко говорил, поглаживая ее по плечу.
Я сделала шаг назад, и под моей ногой скрипнула половица. Миролюб оглянулся, женщина же даже не шевельнулась, продолжая говорить:
– Кому он мог помешать? Ну кому? Да никому не мог! Он же солнышко сущее!
При виде меня Миролюб встал, женщина, почувствовав его движение, отняла руки от заплаканного лица и посмотрела на меня снизу вверх.
– Простите, – пробормотала я, пятясь в коридорчик.
Женщина вскочила со скамьи, ее рот некрасиво скривился, но Миролюб тут же сжал ее плечо и усадил обратно.
– Не смей! – бросил он.
И та закрыла рот, так ничего и не сказав, однако во взгляде прищуренных глаз полыхнула такая ненависть, что я попятилась еще дальше и захлопнула дверь, вздрогнув всем телом от звука.
Эта сцена явно не предназначалась для моих глаз. Вероятно, мне все же лучше запереться в покоях и не выходить до самого отъезда.
Почти бегом я бросилась прочь по узкому коридору и вдруг оказалась в комнате, где мы ужинали после приезда сюда. Значит, рядом есть выход на улицу. Я прошла через комнату с печью и действительно оказалась в просторных сенях. Выйдя на крыльцо, я поежилась от холода и обхватила себя за плечи.
Земля во дворе превратилась в месиво, словно ночью здесь гарцевал отряд всадников. Впрочем, оживление наблюдалось и сейчас. Лошадей здесь, конечно, не было, но вот воинов предостаточно. Они, переговариваясь, теснились под навесом справа от ворот. Надвинутые по самые глаза капюшоны не позволяли опознать в безликой массе хоть кого-нибудь. Моего плеча что-то коснулось, и я, подскочив, резко обернулась. Миролюб придерживал тяжелый плащ, пытаясь накинуть его на меня.
– Перехвати, – сказал он.
Я послушно подхватила плащ и накинула его на плечи. Плащ был сухим, тяжелым и пах Миролюбом: кожей и металлом.
– Это Улада, – без предисловий начал княжич, мотнув головой на движение кого-то из воинов. Тот послушно замер на полпути к крыльцу и, оглянувшись на товарищей, вернулся в группу. – Ее сын пропал.
– Как? – Я повернулась к Миролюбу, вглядываясь в его лицо.
Он выглядел так, будто не ложился сегодня. Только тут я заметила, что у него мокрые волосы, а плащ на плечах точно так же потяжелел от воды, как и у воинов под навесом. Я коснулась завязки на своей шее, которую успела затянуть, и прямо спросила:
– Ты отдал мне плащ, в который должен был переодеться сам?
Миролюб несколько секунд смотрел на меня изучающе, а потом покачал головой:
– Неважно это. Ты сейчас пойдешь в дом, а я возьму сухой плащ и пойду с воинами.
– Искать?
Он кивнул, а я вновь подумала: «Какой же он невероятный. Как же он заботится обо всех своих людях! Ну кто ему этот ребенок?»
Миролюб вдруг резко обернулся, и за его плечом я увидела ту самую Уладу – мать пропавшего мальчика.
– В дом иди! – коротко приказал Миролюб, и женщина, бросив на меня быстрый взгляд, послушно вернулась в сени.
Уходя, она задержала ладонь на дверном косяке, и, заметив ее браслет, я застыла, озаренная узнаванием. Я уже видела его на девушке из своего сна. Княжич улыбался ей, и ей это нравилось. Этот мальчик… сын Миролюба? Тогда понятно, почему Улада смотрит на меня с ненавистью. Ведь я – та, кто займет законное место рядом с княжичем и чьи дети навсегда заберут у ее сына право считаться наследником.
Я медленно подняла взгляд на Миролюба. По его лицу было ясно, что мое озарение не прошло для него незамеченным. Он смотрел хмуро и устало, словно ожидая каких-то моих слов или действий, а я терзалась сомнениями: рассказать ли ему то, что я видела во сне? Или, может, хотя бы намекнуть, что стоит спросить о судьбе мальчика у Альгидраса? Впрочем, я знала, что ничего в итоге не скажу, потому что просто не представляла, как это сделать. Может быть, сказать Добронеге? С этой мыслью я решила было вернуться в дом, как вдруг услышала шум у ворот.
– Хвала Перуну! – выдохнул Миролюб и сбежал по ступенькам под проливной дождь.
Через двор шел человек, вокруг которого уже собрались воины. Миролюб вклинился в кучу своих людей, бесцеремонно всех растолкав. Из-за шума дождя ничего не было слышно. Впрочем, вся процессия быстро направилась в мою сторону. Тут же кто-то сильно задел меня плечом, и навстречу воинам по ступеням сбежала Улада. Я отстраненно заметила, что она босиком и в домашнем платье. Ее истошный крик «Добрушенька!» перекрыл шум дождя.
Она вырвала ребенка из рук несшего его воина и бросилась к крыльцу, оскальзываясь на жидкой грязи.
– Ну, будет… будет! – услышала я и поняла, что за моей спиной стоит мать Миролюба вместе с Добронегой. – Я же сказывала, все хорошо будет, – голос Милонеги звучал сурово, однако глаза светились. – В тепло неси скорее.
Улада ничего не ответила, лишь сильнее прижала к себе ребенка, поднимаясь по ступеням.
– В моих покоях натоплено! – подал голос подошедший Миролюб, взглянув через плечо Улады на бледного мальчугана.
На этот раз Улада отрывисто кивнула и вихрем бросилась в сени. За ней по пятам бежали две невесть откуда взявшиеся девочки и престарелая женщина. Все они говорили разом, создавая невероятный шум.
– Стыд помни! – вдруг сурово сказала Милонега, обращаясь к сыну.
Мне показалось, что Миролюб смутился. Во всяком случае, он сбился с шага и замер, так и не поднявшись на последнюю ступень. Я по-прежнему жалась к перилам на площадке крыльца, так что наши лица сейчас были на одном уровне. Миролюб повернулся ко мне, словно собираясь что-то сказать, потом посмотрел на Добронегу и наконец на мать:
– Мне жарко натопили, чтобы я обогрелся. Добрушу прогреть надобно.
– Кто его нашел? – раздался над всеми нами голос князя, который незамеченным вышел на крыльцо и сейчас стоял за плечом Добронеги. Мать Радима вздрогнула, однако не обернулась, замерев в полушаге от князя, который сверлил сына взглядом поверх ее плеча.
– Хванец, – ответил Миролюб и обернулся, ища глазами Альгидраса.
Однако того уже не было видно. Воины снова сгрудились под навесом и что-то шумно обсуждали.
– Где нашел?
– Спрошу. – Миролюб развернулся было бежать на поиски хванца, когда Милонега неожиданно шагнула вперед и сжала его плечо:
– Пусть в дом идет, Миролюбушка. Обогреется и расскажет.
Княжич медленно обернулся к матери, потом покосился на отца. Щека Любима дернулась, как от судороги, однако он ничего не сказал. Тогда Миролюб кивнул и, накинув капюшон, шагнул под дождь.
Милонега зябко обхватила себя за плечи и проговорила, ни к кому не обращаясь:
– Как тогда всё: воины, ворота настежь и свирец на руках с дитем. Разве что дождя не было.
Взгляд Добронеги, брошенный на мать Миролюба, был полон боли и сочувствия.
– Он не свирец, Милонега, – негромко откликнулся князь. – Он проклятый богами хванец.
С этими словами Любим одним плавным движением проскользнул мимо Добронеги и спустился с крыльца прямо под дождь. Без плаща. Сперва я подумала, что он идет навстречу Миролюбу, который уже выцепил из группы воинов Альгидраса и вел его к нам, однако князь резко свернул вправо и пошел в сторону хозяйственных построек.
– Хванец… свирец… Одни боги ведают, как это страшно – ждать в покоях, пока твое дитя неведомо где. Я до последнего вдоха мужа твоего не забуду, Добронега.
Краем глаза я увидела, как Добронега сжала руку княгини и обернулась к мужчинам, подходившим к крыльцу. И если последние крохи здравого смысла еще пытались объяснить все происходящее совпадением с моим проклятым видением, то появление Альгидраса похоронило эту надежду. Шагнув на первую ступеньку крыльца, Альгидрас скинул с головы капюшон и низко поклонился женщинам. Я не слышала приветствия Милонеги, не слышала, что он отвечал. Я не могла оторвать взгляда от его правой кисти, замотанной в промокшую тряпицу, и мне было чертовски страшно осознавать, что, спроси кто-нибудь, что у него с рукой, я могла бы с уверенностью ответить: ожог.


Бьется сердце тревожным набатом,
Заглушая доводы разума.
К прошлой жизни не будет возврата,
Я к тебе будто нитью привязана.
С каждым днем все прочнее путы
И все призрачней шанс на спасение.
Дымкой тайны, как прежде, окутан,
Ты со мной, мое наваждение.

Глава 2
Спустя несколько минут мы сидели в обеденном зале в ожидании возвращения Альгидраса с Миролюбом, которые ушли переодеться в сухое. Я не сомневалась, что явятся они нескоро, потому что вряд ли Миролюб удержится от соблазна расспросить Альгидраса о произошедшем. И я оказалась права. Даже учитывая количество комнат и переходов в этом доме, отсутствовали они дольше, чем нужно для переодевания. Нестерпимо хотелось узнать подробности их разговора, но пришлось смириться с тем, что мне, как и всем женщинам, будет озвучена официальная версия.
Милонега приказала накрыть на стол, и я, устроившись в углу на низкой лавке, наблюдала за повеселевшими девочками, сновавшими туда-сюда и споро расставлявшими угощения на столе. Конечно, это был не праздничный обед, однако в доме нашлось не только вяленое мясо и окорок, но и горячие пироги.
Наконец мужчины появились в зале. На обоих была сухая одежда, причем на Альгидрасе даже по размеру. Я ожидала, что он будет в одной из рубах княжича, поэтому очень удивилась, а еще вдруг с новой силой заскучала по Свири. По тому дню, когда Альгидрас сидел в доме Радима в одной из его рубашек и вырезал деревянные фигурки. Сейчас это воспоминание казалось родным и очень далеким. Я невольно скользнула взглядом по Альгидрасу, словно ожидая, что он дернет плечом, поправляя сползшую рубаху, и заметила, что его ладонь перетянута свежей повязкой.
Миролюб подошел к матери, протянул руку, чтобы помочь ей встать, и замер не двигаясь. Эта половина дома была вотчиной княгини, и Миролюб не нарушал традиций, терпеливо ожидая действий матери.
– Ну, иди, я тебя хоть рассмотрю, – произнесла Милонега, выпуская руку сына и протягивая ладонь Альгидрасу.
Тот неуверенно шагнул вперед.
– Иди-иди. Не робей.
Альгидрас подошел к женщине и коснулся протянутой ладони. Милонега провела свободной рукой по его волосам, взъерошивая мокрые пряди.
– В доме будешь, пока не обсохнешь, – произнесла она, и ни Альгидрас, ни Миролюб не решились возразить.
– Сколько тебе весен?
– Девятнадцать, – сипло ответил Альгидрас.
Я с замиранием сердца ждала расспросов об острове хванов. Мое тело напряглось в нестерпимом желании шагнуть вперед и коснуться его руки, защитить от боли. Альгидрас нервно повел плечом, и я вдруг поняла, что это напряжение не только мое. Оно и его тоже. Он так же ожидает вопросов и так же их боится.
– Как твое имя?
– Олег.
– А как нарекла тебя мать?
– Я не знал матери. Отец нарек Альгидрасом.
Я ощутила иррациональное волнение. Это был первый раз, когда хванец произнес свое настоящее имя. Оно звучало не так, как его произносила я. Чуть мягче. А на звуке «ль» словно ручей перекатывался по камням.
– Красивое имя, – произнесла Милонега, вновь касаясь волос Альгидраса. – И мальчик ты красивый. Чужеземной красой. Садитесь за стол. Пироги стынут, – тяжело опершись на руку сына, она первой направилась к своему месту.
Альгидрас поколебался мгновение и все же протянул руку Добронеге, правую, забинтованную. Та осторожно коснулась его локтя и, указав взглядом на повязку, негромко спросила:
– Что там?
– Обжег. Несильно.
Я нервно усмехнулась, вызвав удивление Миролюба, который подошел ко мне, чтобы проводить за стол.
– У тебя рука холодная, – поделилась я наблюдением с княжичем.
– Застыл, – улыбнулся Миролюб одним уголком губ, а потом вдруг наклонился ко мне и прошептал на ухо: – Согреешь?
Я шарахнулась в сторону, вызвав у него веселый смех. Он ведь пошутил? Однако уверенности не было, потому что утреннее напряжение уже исчезло с лица княжича, а в глазах поселились лукавые смешинки. Нашел место для заигрываний!
Милонега усадила Альгидраса между собой и матерью Радима. Я устроилась по левую руку от Добронеги. Миролюб – по правую от матери. И я, признаться, была очень рада, что нас с ним рассадили так далеко. Его неожиданная игривость настораживала. А еще так я могла спокойно поглядывать в сторону Альгидраса, потому что сидела с самого края и не было ничего странного в том, чтобы смотреть на всех собеседников разом. Поэтому я могла без помех наблюдать за тем, как нервно скользят его пальцы по вышитой скатерти, как он нерешительно то обхватывает кружку с медовым отваром, то убирает руку, так и не отпив. Наконец Милонега первой сделала глоток из своей кружки и покачала головой:
– Хороший отвар. В студеный день – первое дело.
Миролюб, уже вовсю жевавший пирог, обернулся к Альгидрасу, перехватил мой взгляд и подмигнул. Я выдавила из себя улыбку и тоже сделала глоток из кружки. Мне показалось, что напиток алкогольный, потому что по горлу и груди сразу растеклось тепло. Я поспешно схватила пирожок, вспомнив, что почти ничего не ела на завтрак. Алкоголь я переносила плохо, а лишних проблем не хотелось.
Милонега отщипнула кусок от лепешки и, задумчиво прожевав, обратилась к Добронеге:
– Правду говорят, что побратимство они с Радимом разорвали?
Добронега, так и не притронувшаяся к еде, тут же отодвинула кружку и кивнула.
– Плохо дело. Из-за чего, Альгидрас?
Я почувствовала что-то вроде детской обиды. Почему она не зовет его Олегом? Почему запомнила его настоящее имя? Это только мое.
Альгидрас никак не показал, что обращение его удивило. Он несколько секунд раздумывал над ответом, а потом, неловко спрятав перевязанную руку под стол, произнес:
– Воеводе от того побратимства добра не было. Я… другой. Люду это не любо.
– Ты еще и умный мальчик. И сильный, – заключила Милонега, а я с замиранием сердца увидела, как Добронега коснулась локтя Альгидраса и тот вздрогнул от неожиданности.
– Как ты Добруша нашел?
И Альгидрас начал рассказывать. Все, кроме Миролюба, повернулись к нему, княжич же вертел в руке кружку и слушал нахмурившись. Я подперла голову рукой, думая о том, что пора смириться с реальностью: Альгидрасу нельзя верить. Я вспоминала момент, когда он, глядя мне в глаза, ответил, что понятия не имеет, чем меня поят, и отчетливо понимала, что сейчас он тоже врет. При этом делает это просто виртуозно. Если бы я не знала, как все было на самом деле, не задумываясь поверила бы его рассказу о том, что он встретил в лесу заблудившегося ребенка и непременно отвел бы его домой сразу, но, во-первых, у мальчика был жар, и тот не мог сказать, кто он и откуда, а во-вторых, дождь был таким сильным, что пришлось остаться в лесу, наспех соорудив шатер, потому что ручей разлился, а Альгидрас, не знавший этих мест, просто не смог бы перейти его в темноте с ребенком на руках. Потому-то утром, когда рассвело, он пошел искать брод и решил отнести дитя на княжеский двор, рассудив, что тут точно помогут найти родителей мальчика. О том, что мать ребенка здесь, он понятия не имел.
Вот такая красивая и вполне героическая история. Во время рассказа Альгидрас смотрел на свою кружку, изредка переводя взгляд то на Милонегу, то на Добронегу. На меня и Миролюба он не смотрел, потому что главными зрителями этого спектакля были не мы. Женщины ему верили. И кто бы их за это осудил?
Альгидрас закончил свое повествование, а мне вновь безумно захотелось оказаться в Свири. Сейчас я как никогда тосковала по Радиму. Вот уж кто честен и прямодушен. Вот кто никогда не станет врать тебе в глаза, не считаясь ни с чем.
– А что ты делал ночью в лесу? – неожиданно спросила Милонега, и Миролюб покосился сначала на мать, а потом на Альгидраса.
– Я… встречался с братом за стенами города. А потом решил прогуляться по лесу. Мы с братом… поспорили.
– С братом? – Добронега в удивлении обернулась к Альгидрасу всем корпусом.
– Он… не по крови. Мы в монастыре учились. Мы… все там братья.
– Твой брат здесь? – продолжала допытываться Добронега, и в ее голосе слышалась радость.
Альгидрас некоторое время молчал, а потом произнес:
– Он уезжает вскоре.
К счастью, никто не стал развивать эту тему дальше, и трапеза продолжилась в ничего не значащих разговорах. Милонега выспросила у Миролюба о здоровье мальчика. Оказалось, что он до сих пор не приходил в себя, но отчего-то княгиню это не озаботило. Добронега вызвалась посмотреть ребенка. С этим все согласились, однако то, какой взгляд Миролюб бросил на Альгидраса, заставило меня подумать, что он готов прибегнуть к альтернативной помощи в лице хванца.
Наконец Милонега решила, что мужчины достаточно обсохли для того, чтобы позволить им уйти. Добронега к тому времени уже отправилась навестить ребенка, и в трапезной нас осталось четверо. Я лихорадочно придумывала благовидный предлог, чтобы покинуть сие блистательное общество, потому что взгляды Миролюба раздражали так же сильно, как и нарочитое невнимание Альгидраса, когда княгиня неожиданно спросила:
– А ты знаешь песнь о старом корабле?
Альгидрас, как раз выбиравшийся из-за стола, запнулся о лавку и едва не пропахал носом пол, в последний момент умудрившись сохранить равновесие.
– Знаю, – во взгляде, обращенном на Милонегу, была смесь удивления и настороженности.
– Спой мне ее.
Альгидрас растерянно оглянулся на княжича, а я передумала уходить.
– Это старая хванская песня, – пояснила мне Милонега. – Когда Миролюбушка оправлялся от раны, в ту пору… к нему приходил старый хванец. Тот самый, что сказал твоему отцу, где искать Миролюба. Любим против был, да тот тайком приходил. Поутру рано.
Я невольно поежилась и посмотрела на Миролюба. Тот глядел на мать со смесью жалости и тревоги.
– Помнишь, сынок?
Тревога Миролюба передалась и мне. Милонега в этот момент выглядела так, словно не понимала, где она и с кем. На ее щеках заблестели слезы, и я вдруг осознала, что она сейчас мысленно в том страшном времени, когда искалеченный ребенок боролся за жизнь после плена. Был ли тот хванец вообще? Не плод ли он ее больной фантазии?
– Ихе милак, – тихо запела Милонега.
Миролюб выразительно посмотрел на Альгидраса, словно призывая подыграть, а сам подошел к матери и легонько обнял ее за плечи.
– Позволь, я отведу тебя, – ласково произнес он, заглядывая в лицо Милонеге.
– Больнако терна ише ма, – пропела Милонега.
Я вздрогнула, когда эту странную песнь подхватил негромкий голос Альгидраса.
Он шагнул к Милонеге и дотронулся до ее локтя, продолжая негромко напевать. Песня вправду была похожа на колыбельную. Милонега закрыла глаза и улыбнулась, по ее щекам катились слезы. В комнату заглянула пожилая женщина и, нахмурившись, покачала головой. Потом на ее лице появилась ласковая улыбка, и она уверенно подошла к Милонеге, оттеснив и княжича, и Альгидраса:
– Пойдем, девочка моя. Дождь сегодня ишь как разошелся. В дождь всегда кручинишься. Пройдет. Идем, дитятко. Идем.
Милонега послушно вышла за причитающей женщиной. Мы остались втроем, разглядывая закрывшуюся дверь. Неловкость повисла в воздухе.
– Что это за песнь? – вдруг спросил Миролюб, повернувшись к Альгидрасу.
– О старом корабле, – откликнулся тот, все еще не отрывая взгляда от двери.
– Спой.
Я ожидала, что Альгидрас рассмеется или скажет, что Миролюб не в своем уме, однако он запел, по-прежнему глядя на дверь.
Все-таки хванский язык сам по себе был музыкой. А уж когда он звучал вот так – нежно, негромко, его можно было слушать вечно. А еще голос Альгидраса, в обычной жизни чуть сиплый и точно сорванный, в песне казался ниже и глубже. И совсем не подходил девятнадцатилетнему юноше. Прикрыв веки, я почувствовала, как горло перехватывает и дыхание сбивается. На глаза навернулись слезы, и я с удивлением поняла, что еле удерживаюсь от того, чтобы не разрыдаться. А ведь прежде музыка никогда не вызывала во мне желания заплакать. Да и не было тут никакой музыки, просто вполголоса напетая песня на незнакомом языке. А потом я вдруг осознала, что это не моя тоска – Альгидраса.
– Я слышал эту песню, – глухо произнес Миролюб. Он тоже стоял с закрытыми глазами. – Только без слов.
Альгидрас пожал плечами и тряхнул головой, словно отгоняя оцепенение.
– О чем в ней?.. – спросила я, и мой голос сорвался.
– Старый корабль сел на мель. Много лет назад. Его команды больше нет, но он помнит голоса людей, запах смолы, крики морских птиц. А в прилив ветер зовет его выйти в море: сбросить песок, поднять сломанную мачту. Потому что корабль должен погибать в штормах и идти ко дну, а не лежать на берегу.
Я сглотнула и, повинуясь какому-то глупому детскому порыву, шагнула к Альгидрасу и заглянула в его лицо:
– Он сможет вернуться в море?
– Со сломанной мачтой? С пробоиной? – скептически спросил Миролюб.
Альгидрас же посмотрел на меня и вдруг серьезно ответил:
– Я в детстве верил, что сможет. И с пробоиной, и со сломанной мачтой.
Миролюб хмыкнул, однако не стал комментировать нашу нелепую веру, а вместо этого озвучил мысль:
– Странная песнь для хванов, которые никогда не ходили по морям.
На этот раз Альгидрас повернулся к Миролюбу и произнес, глядя на него в упор:
– А она не хванская, княжич. Мне пел ее морской разбойник.
– Тот, что тебя вырастил? – прищурился Миролюб.
Альгидрас кивнул и припечатал:
– И язык это кварский. Где ты слышал ее? Вспомни!
Миролюб нахмурился.
– Она не может быть кварской, Олег, – на моей памяти Миролюб впервые не назвал Альгидраса хванцем. – Ее пел человек, что стоял во главе флотилии отца.
– Будимир? – подала голос я.
Миролюб медленно кивнул.
– Он напевал ее иногда. У костра. Без слов. Воины спрашивали, что за песня. Он говорил: «Она о доме». Будимир из далеких краев был.
– Из каких? – Альгидрас сложил руки на груди и посмотрел на княжича с вызовом.
– Не знаю, – покачал головой тот. Видно было, что вопрос заставил его задуматься.
– Он много плавал. Может быть, услышал ее где-то? – предположила я, чтобы хоть как-то снять повисшее напряжение. – Тем более, ты говоришь, что он никогда не пел слов. Может, он их не знал.
– Ходил! – в один голос поправили меня мужчины.
– По морю ходят, – добавил Миролюб.
Я закатила глаза. Конечно, это самое важное сейчас: уяснить, что по морю ходят, а не плавают.
– Ты встречал хоть одного квара, княжич?
– Как видишь. – Миролюб указал на свою руку.
Альгидрас, кажется, смутился, однако продолжил:
– В бою.
– Встречал, хванец. Иль думаешь, я за спинами воинов сижу?
Альгидрас не ответил на выпад. Вместо этого уточнил:
– И много из них тебе пели? В бою.
– Спеть не успевали, – хмуро ответил Миролюб.
– А вот Будимиру, видно, успели.
– Ты к чему? – в голосе Миролюба уже слышалась неприкрытая угроза.
– А к тому, что Будимир пропадает, на его корабле приходят квары. Эти квары едва не отправляют воеводу Свири к богам. Погиб ли он?
С этими словами Альгидрас вышел из комнаты и плотно прикрыл за собой дверь, а я в задумчивости посмотрела в окно, за которым по-прежнему лил дождь.
Моего плеча коснулась рука, и Миролюб обнял меня, притянув к себе.
– Дрожишь, – пробормотал он в мои волосы.
Я запоздало вспомнила, что хотела пораньше сбежать с обеда, потому что он был не в меру игрив, но эта песня вытеснила из головы все намерения. И вот теперь я стояла и с замиранием сердца чувствовала, как Миролюб осторожно целует мои волосы. Что со мной не так? Вот же он, рядом. Жених. Сын князя. Красивый. Сильный. Но сердце замирает не от возбуждения, а от тревоги, в голове же вертится дурацкая песня, и никак не получается избавиться от образа чертового мальчишки перед мысленным взором. И даже попытка подумать о том, что он – монстр, способный вызвать ураган, не помогает. Вместо этого мысли цепляются за то, каким он был сегодня – нервно закушенная губа и слипшиеся от дождя иголки длинных ресниц, и невозможно избавиться от воспоминаний о голосе, который ему совсем не подходит. А еще…
Миролюб повернул меня лицом к себе и поцеловал в губы. Отвечая на поцелуй, я лихорадочно придумывала повод сбежать. Повод не придумывался, потому что мое слабое «нас увидят» разбилось о его бормотание «никто не войдет».
Когда его губы наконец оторвались от моих и коснулись моего подбородка, а потом и шеи, я вдруг с ужасом поняла, что Миролюб может не остановиться. Он дома. Он здесь хозяин. Добронега у мальчика. Любим не ходит на женскую половину без особой на то нужды. Милонегу увели. Что делать?
– Стой! – Я отклонилась, упершись руками в грудь Миролюба и чувствуя, как под ладонью колотится его сердце.
Мое тоже колотилось. Только от страха. Именно в эту минуту я осознала, что не смогу ничего ему предложить – я не готова. И к браку с ним не готова. И не буду готова никогда. Нет, я не испытывала к нему отвращения, как бывает у героинь любовных романов, когда им доводится целоваться с нелюбимыми мужчинами. И безоговорочно признавала все достоинства Миролюба. Но я совершенно четко понимала, что просто не смогу быть рядом с ним. Проклятая Святыня! Ведь тысячи женщин во всем мире выходят замуж не по любви. Даже без симпатии. А я искренне симпатизировала Миролюбу. Он восхищал меня! Однако чертова Святыня так промыла мне мозги и вывернула наизнанку все эмоции, что, просто дотрагиваясь до руки Альгидраса, я испытывала в разы более острые ощущения, чем от поцелуев Миролюба. А еще меня физически корежило от мысли о близости с женихом, хоть во мне и не жила наивная вера в то, что секс бывает исключительно по любви: в конце концов, я не ждала принца все эти годы. Но сейчас…
– Подожди! – Я выскользнула из объятий Миролюба. – Я так не могу.
Он ничего не говорил, лишь смотрел пристально, словно что-то для себя решая. А еще было в его лице что-то новое, только не понятно что.
– Добруш – твой сын? – зачем-то спросила я, хотя вовсе не собиралась.
На лице Миролюба промелькнула какая-то эмоция, и он прищурился:
– Ты из-за него?
– Я… просто спросила.
– Да. Сын. Только, как он родился, я не прикасался к Уладе.
– Ясно, – пробормотала я, понимая, что глупо упрекать мужчину в связи многолетней давности и уж тем более в том, что он заботится о своем ребенке.
– То есть это не из-за сына? – уточнил Миролюб.
Я помотала головой, осознавая, что это хороший предлог, но не имея сил соврать.
– Тогда из-за него?
– Из-за кого? – искренне не поняла я.
– Из-за хванца?
– Что? – Я даже отшатнулась от княжича. – При чем тут Альгидрас?
– Альгидрас? – усмехнулся Миролюб, и я поняла, что только что сказала о своих чувствах гораздо больше, чем планировала.
Я ничего не ответила, чтобы не сделать ситуацию еще паршивее, и, глядя в изменившееся лицо Миролюба, вспомнила момент, когда впервые осознала, что не имею над ним никакой власти. Однажды он уже был вот таким – жестким и далеким. Тогда, в доме Радима, он спорил с Альгидрасом. Сейчас мы спорили из-за Альгидраса. Права была Добронега: княжич милый, пока на его добро не покушаются.
– Ты его любишь? – голос Миролюба прозвучал спокойно, будто он спрашивал, люблю ли я орехи.
Я помотала головой, с удивлением обнаружив, что ложь стоит немалых усилий. Чертова Святыня.
– Я не люблю его, Миролюб, – четко произнесла я. – Но он очень помог мне после плена. Рассказывал сказания, успокаивал, когда мне было страшно. Я не могла пойти к Радиму, – пробормотала я, предвосхищая вопрос, – потому что он… лицом темнел, стоило мне сказать о кварах. Олег был против, говорил, что мне надобно к брату… Но я не могла. Я к нему тогда ночью бегала, потому что мне страшно было. Понимаешь? Ты же должен понимать!
Я отдавала себе отчет, что пользуюсь женской хитростью. Весь мой опыт требовал подключить слезы, однако какая-то часть меня чувствовала, что с Миролюбом этого делать не стоит.
В лице княжича что-то дрогнуло. Шагнув вперед, он притянул меня к себе и обнял. Он больше не пытался меня поцеловать, за что я была ему благодарна. Просто уперся подбородком в мою макушку и прошептал:
– Не бойся. Теперь все хорошо будет. Только поклянись, что ничего у вас не было.
– Не было, – эхом откликнулась я, потому что это было правдой. – Ничего не было. Можешь у него спросить. Он мне как брат. А меня он вообще терпеть не может, – усмехнулась я.
Миролюб тоже усмехнулся в мои волосы:
– Ну и славно. Значит, и не будет ничего.
И сказано это было так, будто он забил гвоздь в крышку гроба. Я едва удержалась от того, чтобы не поежиться.
– Конечно не будет, – пробормотала я, спрятав лицо на его груди, в то время как все во мне выло от этих слов: «Как же так?! Не будет? А зачем тогда это все? Весь этот мир – зачем?»
Мне стало страшно от подобных мыслей, поэтому я просто зажмурилась и обняла Миролюба.

Баллада о корабле
Среди песков, укрыт могильной тишиной,
Лежит корабль – могучий воин прошлых лет.
Пробито днище, и сквозь щели в трюм пустой
С немой печалью по утрам глядит рассвет.
Обломки мачт давно не помнят парусов
С гербом правителя далекой стороны.
Но лишь прилив на берег набежит волной,
Как в старом воине вновь оживают сны.
Там звон мечей,
Там соль морей,
Там голоса его людей
И свет звезды, что их спасала от беды.
За годом год,
За веком век
Им снова правит человек,
Который с ним делил одни мечты и сны.
Соленый ветер шепчет: «Сбрось сырой песок.
Пусть устремятся мачты ввысь, я помогу.
Твой человек века назад мне дал зарок,
Что ты не будешь гнить на мертвом берегу».
И в старом воине вдруг оживает боль
От сотен давних ран-зазубрин на бортах.
И он изломанным, изъеденным собой
Ложится на волну, отринув страх.
Там звон мечей,
Там соль морей,
Там голоса его людей
И след звезды, что их спасала от беды.
Там ярок свет,
Там песнь побед,
Там за него держал ответ
Тот человек, что с ним делил мечты и сны.
Среди песков, укрыт могильной тишиной,
Лежит корабль – могучий воин давних дней.
Но с каждой новой набегающей волной
На шаг он ближе к голосам своих людей.


Мир был создан любовью и также любовью разрушен,
Был опять воскрешен, чтоб застыть через время руинами.
Ты, конечно же, вправе не верить, но просто послушай:
Те, кто создал его, тоже были когда-то невинными.
Их мечты воплощались, сплетаясь в тончайшие нити,
Полотно было ярким, дышало любовью и силою…
Только близился час: оба солнца застыли в зените,
И мечты, в одночасье оплавившись, стали бескрылыми.
Изменили свой цвет, но при этом остались мечтами,
Просто стало трудней в них увидеть былое величие.
Мир был создан любовью. Она не ослабла с годами,
Стала лишь незаметней, другое приняв обличие.

Глава 3
Позже, уже в покоях, я вспомнила разговор про Будимира. Попробовала вызвать в памяти какие-то факты о княжеском военачальнике, но это оказалось бесполезным занятием: было непонятно, что из этого я узнала здесь, а что принесла в своем подсознании. Со мной о Будимире не говорили. До сегодняшнего дня случившееся с ним упоминали при мне лишь однажды: во время пира с князем в Свири. И вот теперь выходит, что этот человек, родившийся неизвестно где, знал песню кварских мореходов и говорил, что эта мелодия о его доме. Что, если Альгидрас прав? Вдруг Будимир на одной стороне с кварами? Умер ли он?
Я опустилась на сундук и сжала голову руками. Когда же начнут появляться ответы?! Хватит уже загадок! Где-то на краю сознания мелькнуло: есть такая правда, которой лучше не знать. Вот только мое время в этом мире было ограничено. Сколько мне осталось? Неделя, месяц? Мысли сами собой вернулись к Миролюбу. Может, мне и не придется обижать его отказом? Может, я просто исчезну отсюда до рокового объяснения?
К вечеру дождь прекратился, и я выбралась на крыльцо, выходившее в палисадник. В покоях было душно из-за протопленной печи и прикрытых ставней, поэтому теперь я с жадностью вдыхала прохладный влажный воздух, кутаясь в плащ и думая о том, что за весь день так больше и не увиделась с Добронегой. Я пыталась успокоить себя тем, что, вероятно, она провела это время с пострадавшим мальчиком, но в глубине души понимала, что это не так: мать Радима меня избегала.
Неожиданно за моим плечом раздался голос князя:
– Не застынешь?
Я вздрогнула и, оглянувшись, подумала, нужно ли здороваться. Любим понял мою заминку по-своему и повторил:
– Не застыла бы.
– Я… тепло оделась, – указала я на плащ и поняла, что в протопленной комнате всяко будет лучше.
Любим рассматривал меня, хмурясь так, словно собирался спросить о чем-то неприятном. Решив не дожидаться его вопросов, я выдавила из себя улыбку и попыталась проскользнуть в дом.
– Погоди, – голос князя заставил меня замереть.
Я боялась князя, и ничто не могло этого изменить: ни благосклонность Миролюба, ни положение его невесты. Я прямо кожей чувствовала антипатию Любима. Словно он был бы счастлив, если бы я исчезла из его дома, из княжества – вообще исчезла. Он, должно быть, радовался, когда Всемила пропала. Зачем же тогда сговорил сына на этот брак?
– С Миролюбом поладили? – нейтральным тоном спросил князь, цепко глядя мне в глаза.
Сглотнув, я кивнула.
– Стало быть, скоро праздновать нам? – тон его был вопросительным, будто от меня тут что-то зависело.
Я снова кивнула, потому что понятия не имела, что еще сделать. Ну не говорить же правду.
– Что-то ты молчишь точно рыба. Раньше бойчее была, – произнес Любим и собирался что-то добавить, но тут из дома вышел Альгидрас, и мы с князем воззрились на него с одинаковым изумлением.
– Ты что здесь делал? – холодно спросил Любим, преградив хванцу дорогу.
– Я… ребенка вернул, – негромко ответил тот, и в его взгляде появился совершенно неуместный сейчас вызов.
– То утром было.
Альгидрас ничего не сказал, и я перестала дышать в ожидании княжьего гнева. Однако за спиной Альгидраса вдруг появился Миролюб. И когда эти двое стали неразлучны?
– Его я пригласил, отец. Прости, что без дозволения. Он в моих покоях был. Мальчонку смотрел.
Любим нахмурился, однако спросил:
– Как там?
– Жар. Спит.
Князь покачал головой и указал было взглядом на меня, а потом махнул рукой:
– Как знаешь.
С этими словами он направился в дом и, проходя мимо, постарался даже краем рубахи не задеть прижавшегося к перилам Альгидраса.
– Этим ходом князь не хо-о-одит, – передразнил Альгидрас, обернувшись к княжичу.
– Он, верно, за Всемилкой вышел, – попытался оправдаться Миролюб и обратился уже ко мне: – Вы говорили?
Я кивнула и призналась:
– Он про свадьбу спрашивал.
– Вот как… – протянул Миролюб, однако больше ничего не добавил.
Я же против воли посмотрела на Альгидраса. Тот глядел в ответ, словно ожидая каких-то пояснений. Сперва я мстительно хотела соврать, что мы с князем обсуждали будущий праздник, который я жду с нетерпением, но вдруг поняла, что не смогу. Отвернувшись к палисаднику, я принялась разглядывать мокрую альпийскую горку, только чтобы не видеть его глаз. Он не имеет права так смотреть. Я не его.
– Я пойду, – раздался за моей спиной голос Альгидраса.
– Я тебя завтра за воротами встречу, чтобы с отцом разминуться, – отозвался Миролюб.
Альгидрас сбежал по ступеням, кутаясь в плащ, и через мгновение скрылся на одной из многочисленных тропок. Даже не попрощался. Крыльцо скрипнуло за моей спиной, и я почувствовала, как плеча коснулась рука Миролюба.
– Не кручинься, ясно солнышко.
Я горько усмехнулась. Вот и всплыл вопрос о свадьбе. Только мне уже больше не было страшно – было больно настолько, что хотелось сесть на мокрые ступеньки и разреветься.
– Как Злата? Мне ничего о ней не говорят, – вместо этого спросила я, не оборачиваясь.
– Лучше ей. Кашель на убыль пошел.
– Добронега не пускает к ней.
На этот раз я обернулась, чтобы увидеть его лицо. Миролюб озадаченно нахмурился, на его лбу пролегла складка.
– Да? Может, поверья какие женские, – пожал он плечами. – Хочешь, у сестры спрошу?
Я помотала головой. Не стоило упорствовать, раз Добронега не хочет. Вдруг и правда какие поверья, а я влезу. Они над будущим ребенком трясутся как над чудом. Впрочем, это и есть чудо.
– У тебя много сестер? – спросила я.
– Пять.
– Ты их любишь?
Если Миролюба и озадачил мой вопрос, то он не подал вида:
– А как иначе?
– А есть та, которую больше других?
На этот раз он улыбнулся непривычно тепло, и его лицо разом просветлело:
– Есть, и ты ее знаешь. Я ревел два дня, когда мальцом узнал, что Златка в Свирь уедет, как вырастет. Это потом уж смирился, а по первости… Она моя любимица. Только никому не говори.
– Даже ей?
– Особенно ей! А то браниться будет. Она с детства говорила, что нужно всех равно любить.
Я невольно улыбнулась, понимая, что не ошиблась. Миролюб вправду нежно любит Злату. Оттого и печется о судьбе Свири. «Интересно, не предложат ли сейчас Злате остаться в отцовском доме до самых родов? Вдруг вся эта поездка была затеяна для того, чтобы убрать ее подальше от заставы? А заодно и посадить Радима на короткий поводок», – вдруг подумалось мне.


Следующее утро сложно было назвать добрым. Добронега, возвращения которой я так и не дождалась накануне, сегодня ощутимо нервничала, и ее нервозность передавалась мне. Можно было бы напрямую спросить, что происходит, но я отчаянно трусила, изо всех сил цепляясь за иллюзию, что мне все это только кажется. Иначе пришлось бы признать: мать Радима теперь смотрела на меня как на человека, который может представлять опасность. Причем началось это уже здесь, в Каменице.
После завтрака, когда Добронега засобиралась уходить, а мне пришло в голову, что раньше она ни за что не оставила бы Всемилу одну в чужом доме без веской причины, я наконец решилась.
– Как Злата? – начала я издалека.
Добронега уселась на струганую скамью и подняла на меня усталый взгляд. Она молчала чересчур долго для обдумывания ответа на такой простой вопрос. В другой ситуации я бы успела всполошиться, испугавшись, что с женой Радима что-то случилось, но сейчас чувствовала, что Злата здесь ни при чем.
– Она… хорошо. Оправится скоро.
Я медленно кивнула, не отрывая от нее взгляда, и все-таки задала мучивший меня вопрос:
– Почему ты не позволяешь мне ее увидеть?
Ожидала, что Добронега снова надолго замолчит, однако она ответила почти сразу.
– Девочка моя, – неожиданно прошептала она и, протянув руку через стол, схватила мою ладонь, – знаю, что ты иначе не можешь. Не пойму только, за что боги на нас так прогневались. И на кого? На Радимушку? На меня? Верно, за то, что приняли в семью того, кого не должно было. Олег ведь другим богам молится. С Теми, кто не с людьми, дружбу водит. Нужно было сразу одуматься, только добром ведь хотели. О худом не думалось…
Я моргнула, не понимая ни слова из ее сбивчивой речи, только чувствуя, как ее пальцы все сильнее сжимаются вокруг моих. Рука Добронеги была ледяной, будто она только что полоскала белье в колодезной воде.
– Я не понимаю, – пробормотала я, пытаясь вытянуть руку, потому что ее хватка причиняла боль.
Добронега замерла, точно вдруг осознала что-то важное.
– Не понимаешь? – переспросила она.
Я помотала головой, ожидая, что вот сейчас она с облегчением вздохнет и выяснится, что произошло чудовищное недоразумение. Однако Добронега вдруг выпустила мою руку и прижала ладонь к губам, глядя на меня с невыносимым состраданием.
– Кровинушка ты моя, – прошептала она и вновь протянула ко мне дрожащую руку. – Девочка моя бедная… За что же нам это?
– Да что происходит?! – воскликнула я, ощущая, что сердце готово выскочить из груди.
Несмотря на нарастающую панику, я твердо решила выяснить все до конца, потому что просто не выдержала бы еще один день этой изматывающей неизвестности.
– Объясни! – потребовала я, сжав ее ледяные пальцы в ответ.
– Ты ведь уже не ты, – вдруг сказала Добронега, и я вновь почувствовала, как реальность задрожала и натянулась, точно была соткана из прочного полотна.
Снова это чувство – страшное, опустошающее, чужеродное, грозящее концом всего.
– О чем ты? – прошептала я.
На лбу Добронеги пролегли скорбные складки. Отстраненно я думала о том, что Всемилу – настоящую – уже давно напоили бы отваром, потому что не понять, что я на грани истерики, мог только слепой. Добронега слепой не была. Это могло означать только одно…
– Ты ведь не Всемила.
Тихий голос матери Радима прозвучал для меня раскатом грома. Я медленно встала, понимая, что сейчас должна расхохотаться, спросить, почему она так неудачно шутит, или еще как-то показать, что все это бред. Но, пока в мозгу мелькали варианты наилучшей реакции на эти слова, мое тело шаг за шагом отступало к стене. Я остановилась только тогда, когда лопатки коснулись шероховатых бревен. Все, на что меня хватило, – помотать головой, отрицая сказанное. Сердце колотилось уже не в горле, оно грохотало в ушах, а воздуха не хватало. Я подумала, что сейчас грохнусь в обморок, и что тогда будет? Что сделает Добронега теперь, когда знает, что я ей никто, самозванка, обманывавшая их столько времени?
– Почему ты… – начала я и поперхнулась воздухом.
Мать Радима стремительно встала и шагнула ко мне. Я вжалась в стену. Что со мной сделают после такого обмана? Альгидраса едва не запороли до смерти. А я? Я заслуживаю смерти в их понимании? И как это будет? Но как же Святыня?.. Или… это она и есть? Я думала, что буду медленно умирать, теряя силы с каждым днем. А что, если все будет вот так: по воле других людей?..
Добронега, замершая было на полпути, все-таки подошла ко мне и протянула дрожащую руку к моему лицу. Я, дернувшись, ударилась затылком о стену.
– Ш-ш-ш, девочка моя.
Почему она продолжает так меня называть? Она ведь должна ненавидеть. Разве нет?
– Никогда не думала, что увижу это своими глазами, – меж тем произнесла Добронега совсем уж непонятное и все же коснулась моих волос, пропустила сквозь пальцы отросшие пряди, заправила их мне за ухо. – Красивая ты. Совсем как Найденка. И после того, как… вернулась, совсем другая стала, светлее. Я все думала, что было бы, будь Всемилка всегда такой. Только что уж теперь?..
По ее щекам потекли слезы. Я смотрела на то, как она, всегда такая сильная и гордая, плачет, и чувствовала, что из моих глаз тоже бегут слезы. Я всхлипнула, отстраненно подумав о том, что Добронега плачет молча, точно приучила себя за столько лет вдовства. Я так не умела. Мать Радима вдруг взяла меня за плечи и, крепко притянув к себе, зашептала на ухо:
– Я знаю, что ты должна кого-то забрать, раз уж вернулась. Только, если есть выбор, я молю тебя, дочка, всеми богами заклинаю, не Златку и не ее дитя. Радимушка не переживет. А уж коли за ним вернулась, то я… – Добронега все же всхлипнула, – не ведаю, как нам с этим жить потом. Если ты вольна выбирать, пусть это буду я, дочка. Или коль там побратимство чтится, пусть Олег будет. Радимушка еще тогда богов прогневал, забрав его против воли от погибшего рода.
Я застыла, силясь понять хоть что-то из сказанного. Я вернулась, чтобы забрать жизнь кого-то из семьи Радима? Но… как? Почему Альгидрас ни словом об этом не обмолвился? Он же говорил, что я – Прядущая! Я храню!
Добронега вдруг резко отстранилась, не глядя на меня, точно стыдилась последних слов, утерла лицо и почти бегом бросилась прочь из покоев. А я смотрела на оставшуюся приоткрытой дверь и все пыталась уложить в голове произошедшее. Мать Радима каким-то образом узнала, что я не Всемила. Она уверена, что я пришла за жизнью кого-то из них, и просит меня выбрать ее или, что отдельно смешно, Альгидраса. Я сжала виски, понимая, что кто-то здесь сошел с ума, и у меня были все основания полагать, что этот кто-то – я. Что же мне теперь делать? Как смотреть в лицо Добронеге? Как жить дальше? Как вернуться в Свирь? И будет ли у меня теперь хоть один шанс вернуться? А что, если это правда? Вдруг все уже завертелось и я вот-вот исчезну из этого мира, забрав жизнь кого-то из них?
Я невидящим взглядом уставилась в пол, думая о Злате, Радиме, самой Добронеге, об этом выстраданном ребенке, который еще даже не родился… Я не хотела, чтобы кто-то из них погиб! И сама не хотела погибать.
Оставаться и дальше в этой комнате стало невыносимо. Стены словно давили со всех сторон. Быстро обувшись, я сдернула с гвоздя плащ и бросилась прочь из дома. Я не ориентировалась в городе и понятия не имела, куда собираюсь, знала только, что находиться здесь больше не в силах.
Из дома я вышла со стороны хозяйственных построек. После нескольких минут блуждания выбралась сначала к псарне, а потом обнаружила дорожку, которая, обогнув дом по кругу, вывела меня на передний двор. Накинув на голову капюшон, я решительно зашагала к воротам, каждую секунду ожидая оклика. Однако меня никто не окликнул, и я принялась мысленно молиться, чтобы у охраны не возникло вопросов. Я понятия не имела, в каком статусе здесь нахожусь и можно ли мне выходить за ворота без Миролюба.
Охранник, лениво подпиравший открытую створку, при виде меня даже не сменил позы, лишь протянул:
– Долго не гуляй, краса, дождь вскоре будет.
Я поблагодарила, мимоходом взглянув на серые тучи, и поплотнее запахнула плащ.
Сперва я старалась держаться улочки, по которой уже шла с Миролюбом, но вскоре поняла, что не могу опознать поворот, на котором мы свернули к харчевне, где встретили Альгидраса, поэтому быстро распрощалась с шансом запомнить обратную дорогу. В конце концов, спрошу, где княжеский двор. Здесь каждый его знает.
На удивление, на улицах было многолюдно. Я-то ожидала, что после дождя все будут отсиживаться по домам, а не месить жидкую грязь. Но, видимо, у жителей Каменицы было много дел. Все куда-то спешили. Даже дети, нагруженные разнообразной поклажей, сновали по свежесрезанным, но уже основательно втоптанным в грязь веткам.
Каким-то неведомым путем я все же вышла на рыночную площадь, впрочем, этот факт меня несильно удивил. Наверняка все основные улицы сходились к ней.
Людей Алвара я увидела сразу. Те стояли у ближайшего ко мне торговца и о чем-то с ним переговаривались. Речь была иноземной. Я попятилась, разом вспомнив, на что способен Алвар, однако не успела сделать и пары шагов, как один из мужчин обернулся, смерил меня быстрым взглядом и тронул за руку своего спутника, тот тронул еще одного, и так по цепочке весть о моем появлении дошла до Алвара.
Он выглянул из-за плеча одного из своих людей и широко улыбнулся, точно встретил давнюю знакомую. Если бы я в тот миг могла связно думать, я бы очень удивилась, как этим людям удалось безошибочно узнать меня, несмотря на надвинутый почти до самых глаз капюшон, при том что видели они меня один-единственный раз. Но думать связно сейчас не получалось. Я застыла на месте, проклиная все на свете и отчетливо понимая, что крупно влипла. Если уж он едва не уничтожил меня своей непонятной Силой в присутствии Альгидраса и Миролюба, то сейчас шансы на благополучный для меня исход равнялись нулю.


В сказке злодея всегда опознать несложно –
Черную сущность надолго не спрятать никак,
И волей-неволей ведешь с ним себя осторожно…
Но в этой истории все наперекосяк.

Глава 4
Алвар приблизился ко мне, все так же широко улыбаясь, и я почти ожидала, что он раскинет руки в приветственном объятии. Однако, не дойдя до меня пары шагов, он остановился и церемонно прижал ладонь к сердцу. На узкой кисти блеснули перстни. Я обратила внимание, что сегодня на нем снова не было плаща, несмотря на промозглую погоду. Впрочем, нужна ли ему вообще теплая одежда, с его-то пиротехническими способностями? Подумав об этом, я нервно усмехнулась и тут же склонила голову в некоем подобии приветствия. Алвар сделал вид, что не заметил моего неуместного веселья. Вместо этого он произнес:
– Боги благосклонны сегодня ко мне, раз послали встречу с прекраснейшей из женщин.
Я выдавила из себя улыбку, не зная, как реагировать на его витиеватую речь, и ни на секунду не поверив в искренность его комплиментов.
– Однако ты одна в городе, полном мужчин, каждый из которых может соблазниться юностью и красотой, – заметил Алвар.
Я поняла, что дальше изображать из себя глухонемую – дурной тон, и осторожно ответила:
– Я невеста княжича. Вряд ли кто-то осмелится меня обидеть.
К слову сказать, формально я не являлась невестой Миролюба. В Свири мы договорились о том, что я подумаю над его предложением, и официально к этому разговору мы не возвращались, не считая брошенной вчера фразы Любима, поэтому сейчас я безбожно врала, уповая лишь на то, что Алвар не в курсе текущих дел. Вероятно, надеялась я зря, потому что его брови удивленно взлетели вверх, а на губах появилась лукавая улыбка.
– Сколь прекрасны юные девы, столь порой и наивны.
Мне совершенно не понравилось его замечание, однако, как ни крути, тех крох информации о нем, которыми я владела, было явно недостаточно для достойного ответа.
– Прогуляйся со мной, – неожиданно произнес Алвар, и я невольно сделала шаг назад, вспомнив, чем закончилась подобная прогулка для сына Миролюба.
Алвар верно истолковал мое движение и поднял руки перед собой, словно выставляя между нами стену.
– Женщина моего брата – святое для меня, – произнес он неожиданно серьезно.
Я замотала головой, давая понять, что он что-то путает, однако Алвар продолжил как ни в чем не бывало:
– Я просто хочу поговорить с тобой и ни за какие сокровища мира не хочу огорчить Альгара, потому тебе ничего не грозит. Мои люди убьют любого, кто осмелится бросить в твою сторону недобрый взгляд.
– Даже тебя? – не удержалась я.
– Я не осмелюсь, – склонил голову Алвар и тут же внимательно посмотрел на меня: – Соглашайся. Речь пойдет об Альгаре.
«А вот это уже интересно», – подумала я, но следующая его реплика заставила меня вздрогнуть:
– Я даже не стану спрашивать твоего настоящего имени.
Он смотрел с улыбкой, но в этой улыбке, как и во всем его облике, было что-то потустороннее. То, что этот невысокий и улыбчивый мужчина может в один миг превратить в пепелище целый город, не вызывало сомнений.
– О чем ты? – сглотнув, прошептала я, стараясь изобразить удивление.
Вместо ответа Алвар протянул мне руку и указал головой в сторону лавки, на которой вчера сидел Альгидрас.
Я посмотрела на протянутую руку, на немногочисленных посетителей рыночной площади…
– Никто из них не узнает в тебе невесту княжича, – Алвар сделал ударение на последнем слове.
– Ты же узнал.
– А они не смогут. Поверь.
У меня не было оснований ему верить, скорее наоборот, но и выбора, кажется, тоже не было. Единственное, что я позволила себе сделать, причем не без мстительного удовольствия, – проигнорировать протянутую руку, направившись к краю площади. Люди Алвара окружили нас, образуя живой заслон.
Земля у рыночной площади превратилась в кашу, более-менее сухой путь удалось найти лишь у стены крайнего дома, над которой тянулся навес. Под навесом были набросаны ветки.
Я посмотрела на лавку, с огорчением заметила, что она мокрая, и повернулась к Алвару.
– У меня много вопросов, – без обиняков заявила я.
– А у меня много ответов, – улыбнулся он, широким жестом позволяя приступать к расспросам.
Его люди остановились, не дойдя до нас несколько метров и встав так, чтобы скрыть нас с Алваром от любопытных глаз. Сегодня их было тринадцать. Интересно, сколько всего людей привел сюда старейшина Савойского монастыря? И зачем, если он один способен уничтожить половину княжества?
– Что ты знаешь обо мне? – спросила я Алвара.
В ответ он беспечно улыбнулся:
– Что ты невеста княжича и здесь тебя зовут Всемила.
– Все твои ответы будут такими? – прищурилась я.
Он снова широко улыбнулся, а я вспомнила, как в разговоре с Альгидрасом предположила, что старейшина должен быть стар и мудр. Так сильно я еще не ошибалась. Если верить Альгидрасу, Алвару было двадцать четыре. Вблизи он, пожалуй, выглядел на свои годы. Если бы не борода, казался бы моложе, впрочем, вероятно, он об этом прекрасно знал и таким нехитрым способом добавлял себе возраста. К слову сказать, большая часть его людей была безборода, и вряд ли кто-то из них был старше тридцати. Сперва я удивилась, а потом поняла, что в этом мире мало кто доживает до седин. Я вновь посмотрела на улыбающегося Алвара и произнесла:
– Ты пытался причинить мне вред вчера. Почему?
Его улыбка погасла, он слегка нахмурился, впрочем, тут же снова улыбнулся. Интересно, он вообще бывает серьезным?
– Это вышло невольно.
– Неправда!
– Правда! Я просто не ожидал увидеть то, что увижу. Я не хотел причинять вреда. Прости.
– Раз уж мы говорим честно… Альгидрас сказал, что ты обладаешь Силой. Поясни!
– Альгар так сказал? – Алвар усмехнулся. – Княжичу?
Я прикусила язык, понимая, что невольно выдаю Альгидраса. Однако Алвар не стал развивать тему, вместо этого он протянул ладонь – и я завороженно замерла, потому что на его ладони прыгало пламя, чуть большее, чем пламя свечи.
– Оно горячее? – шепотом спросила я, с трудом отрывая взгляд от этой картины.
Алвар выглядел как человек, с которым не происходит ничего необычного. Вряд ли огонь доставлял ему дискомфорт, но мой мозг отказывался обрабатывать происходящее. Все во мне вопило: «Огонь – это ожог и боль!» Алвара, кажется, позабавило то, как я застыла, ожидая ответа и выискивая признаки боли на его лице. Он усмехнулся, а потом взял мою руку свободной рукой, и не успела я ничего подумать, как он накрыл пламя моей ладонью. Я инстинктивно дернулась, ожидая ожога, однако не почувствовала ничего. За секунду до того, как наши ладони соприкоснулись, пламя исчезло. Я ожидала, что его руки будут горячими, однако они были просто немного теплее моих.
– Вот видишь, я же сказал, что не причиню тебе вреда.
– Потому что не хочешь злить Альгидраса?
– Нет, – улыбнулся Алвар, – злить его – отдельное удовольствие, но огорчать – это другое. Я не люблю его огорчать.
– Почему?
– Огорчение Альгара приносит огорчение мне самому.
С этими словами Алвар наконец отпустил мою руку.
– Что тебе от него нужно?
– О, этого я сказать тебе не могу.
– Ты обещал ответить!
– О женщины! Я сказал, что у меня есть ответы, однако не все они предназначены для твоих ушей.
– Хорошо, тогда расскажи мне обо мне, – решилась я.
Я почти ожидала, что Алвар сделает вид, что не понимает вопроса, как часто делал Альгидрас, однако вместо этого он пристально на меня посмотрел – и я потерялась в его взгляде. Алвар смотрел так, будто знал обо мне все, начиная с любимого плюшевого зайца и заканчивая тайной, больной, стародавней зависимостью от учителя немецкого. Мне стало неуютно, и я было совсем решила обратить вопрос в шутку, но Алвар вдруг улыбнулся – и мгновение рассеялось.
– Ты с другой стороны, – просто сказал он.
– С другой стороны чего? – боясь спугнуть нежданную откровенность, спросила я, чувствуя, как сердце отчаянно зачастило. Вот он, шанс! Только бы он не остановился.
– С другой стороны ткани мира.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71228017?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.