Психоанализ характера. Деконструкция принципов терапии творческим самовыражением
Психоанализ характера. Деконструкция принципов терапии творческим самовыражением
Вадим Петрович Руднев
Методы психологии
В своей книге известный российский философ и психолог (философ психиатрии) исследует феномены истерии, депрессии, шизоидии, шизофрении, шизотипии и обсессивно-компульсивного расстройства.
Книга написана в медитативном духе.
Большое влияние оказал на автора замечательный российский психиатр Марк Евгеньевич Бурно, автор всемирно признанного метода «терапия творческим самовыражением и характерологическая креатология».
Автор обильно цитирует высказывания М. Е. Бурно из его замечательной книги «О характерах людей», но при этом чаще не соглашается с ними и подвергает их философской деконструкции в духе философии обыденного языка и психосемиотики (оригинальный подход В. Руднева к психическим феноменам). Таким образом, книга представляет собой нескончаемый диалог между учителем и учеником-диссидентом.
Книга В. Руднева написана живо и увлекательно. Она будет интересна не только философам, психологам, психиатрам, психотерапевтам и культурологам, но всем читателям творческих профессий.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Вадим Руднев
Психоанализ характера. Деконструкция принципов терапии творческим самовыражением
Посвящается моему учителю Марку Евгеньевичу Бурно
Методы психологии
Рецензенты:
доктор филологических наук М.Л. Спивак
кандидат психологических наук А.И. Сосланд
© Руднев В., 2024
© Издательская группа «Альма Матер», оригинал-макет, оформление, 2024
© Издательство «Альма Матер», 2024
От автора
И в этом особенном состоянии покоя, духовной умудренности, вы уже не способны тревожно усложнять все, как прежде, а понимаете ясно, всей душой: все проще, все проще и одновременно глубже! Справлюсь, справлюсь со своими трудностями и многое смогу сделать!
М.Е. Бурно
Терапия творческим самовыражением
Какова твоя цель в философии? – Показать мухе выход из мухоловки.
Л. Витгенштейн.
Философские исследования
Здесь я хочу рассказать о своем знакомстве с моим учителем по психиатрии Марком Евгеньевичем Бурно. Знакомство это состоялось по телефону в конце декабря 1990 года. Телефон М.?Е. мне дал рижский психиатр Александр Михайлович Фалькенштейн на тот случай, если мне в Москве будет тяжело. И вот когда мне стало тяжело, я позвонил М.?Е. Он меня огорошил известием, что А.?М. Фалькенштейн покончил с собой, выбросился из окна больницы. М.?Е. поначалу отнесся ко мне сдержанно. На консилиуме он сказал буквально следующее: «У вас ничего страшного нет, и вы это прекрасно знаете, но жить вам трудно и помогать вам нужно!» Так я был принят в психотерапевтическую гостиную. Поначалу мне все не понравилось. М.?Е. повторял: «У нас не искусствоведческий кружок!»; «Изучайте характеры!» Он подарил мне одну из своих лучших книг «Трудный характер и пьянство». Я нашел в ней себя – психастеноподобный шизоид. Потом М.?Е. со своей ученицей Леной Добролюбовой придумали полифонический характер, и я был вписан туда. Я помню, был доклад о Родене. Когда спросили моего мнения, я ответил, что все биографии делаются по шаблону, жизнь замечательных святых, как сказал однажды Лотман. М.?Е. был недоволен. Но потом я никогда не слышал от него ни одного дурного слова. Ведь он психотерапевт, и он научил меня писать психотерапевтические книги. Однажды я пришел к нему в растерянности и сказал: «М.?Е., я закончил книгу. Что же мне теперь делать?!» «Как что? – невозмутимо ответил М.?Е. – Писать новую!» С тех пор, когда у меня нет депрессии, я пишу одну книгу за другой; наверно, я уже написал и издал порядка 50 книг, не считая переизданий. Когда вышла моя первая московская статья «Основания философии текста», он с уважением сказал: «Какая серьезная наука филология и аутистическая!» С годами мое ученичество переросло в психотерапевтическую дружбу. Мы вместе с М.?Е. выступали по телевидению у Саши Гордона в программе «Психопатическая личность». Я никогда не был дома у М.?Е., о чем продолжаю мечтать, и никогда не видел его жену Аллу Алексеевну, знаю о ней по замечательной книге М.?Е. «Целебные крохи воспоминаний». Я желаю Марку Евгеньевичу здоровья и долгих лет жизни.
Я благодарен первым читателям этой книги: моей жене Татьяне Андреевне Михайловой и внучке 11?летней Саше Смирновой.
Желаю всем счастья!
Глава первая
Истерия
1. Но почему ты выбрал именно истерию? Ведь по современным меркам это и не болезнь вовсе, так себе неврозик. Случай Доры вспомнил? Почему? Нет, я вспомнил доктора Саса и его книгу «Миф душевной болезни». И что там? Как будто ты не помнишь. Он вообще говорит, что психических заболеваний не существует. Истерия, по Сасу, – это невозможность безмятежного пребывания в языке. Кстати, вспомни слова Блейлера: «Там, где много истерии, подумай о шизофрении». Подожди, подожди. Не все сразу! Блейлер был обыкновенный врач, а Сас – антипсихиатр. Блейлер нам пока неинтересен. Давай про Саса. Он пишет, что истерия – это невозможность говорить на арбитрарном языке. Что истерический мутизм, как у Доры, – это невозможность сказать: «Посмотрите, как мне плохо! Я даже не могу говорить!» Астазия-абазия – это невозможность сказать: «Посмотрите, как мне плохо, я даже не могу стоять и ходить!» Задача психоаналитика не вылечить пациента (вылечить никого невозможно: раз уж заболел, так болей всю жизнь; но можно добиться более или менее стойкой ремиссии; это все, на что мы способны), а научить его говорить на арбитрарном языке. Подожди, но владение арбитрарным языком – это симптом вялотекущей шизофрении по Тимоти Кроу: Is schizophrenia price that homo sapiens pays for arbitrary language? Выходит, «излечивая» «больного» от истерии, мы прививаем ему шизофрению… А как ты думал? Я так, признаться, и думал.
2. Тогда подумай о шизофрении. Ведь, по Бинсвангеру, именно шизофреники неспособны безмятежно пребывать среди вещей. А что это значит? По Биону, шизофреники не различают вещи и знаки. Как ты себе это представляешь? Ну, вот вещь – вот знак, шизофреники думают, что вещь это знак, потому что, по Юнгу, их психика затоплена бессознательным, причем коллективным бессознательным. Именно для шизика каждая вещь – это архетип. И что дальше? Ну, а если каждая вещь – это архетип, то с ней надо обращаться очень осторожно. Почему? Шизофреники вообще очень осторожные люди. Как ты это понимаешь? Ну, по Вейкко Тэхкэ, у них преобладают диадные отношения. Или, как сказал бы Лакан, из их психики удалено Имя Отца. Подумай о диадных отношениях, что это такое? Это когда есть только мать. А отец как бы вырван из контекста. Это просто параноидно-шизоидная позиция Мелани Кляйн. Необязательно. Это может быть просто параноидная шизофрения. А что такое параноидная шизофрения? Это прежде всего бред воздействия, синдром Кандинского – Клерамбо. Психика окружена странными объектами. Ситуация безвыходная, преобладает безымянный ужас (Бион, Бинсвангер). И что же, ничего нельзя сделать? Если это младенец, то должна быть «достаточно хорошая мать» (Винникот), которая умеет «мечтать» (revere, Бион). Тогда она будет контейнером странных объектов своего малыша. А если она не умеет «мечтать»? Тогда плохо. Она вернет ему его странный объект обратно. И тогда все, кранты! Но ведь есть лекарства! Да, но сколько мг нейролептика ты можешь прописать ребенку, который весит-то от силы 20 кг? М-да! Это взрослого шизофреника, которому не смог в сходной ситуации помочь психоаналитик, можно свалить 300 мг сероквеля! И что же, он будет все время спать. Да, но это лучше, чем Кандинский – Клерамбо! Да уж! А если не сероквель? Ну респиридон, это зависит от индивидуальных особенностей пациента. Главное, что плохо, это то, что дозы в любом случае будут лошадиные. А это погубит его творческий потенциал, который у шизофреника очень большой. Подумай, например, об Антонене Арто. Уж такой был псих, а придумал тело без органов. А ты хоть сам-то понимаешь, что такое тело без органов? Не-а! Ну это Слонопотам или Чебурашка. Чебурашка – это какашка. Ну это ясно! (Как любила говорить твоя покойная теща и крестная мать – член-корреспондент РАН Татьяна Михайловна Николаева).
3. Анджей Якубик в своей книге «Истерия» писал:
Цель психотерапии – обеспечение больного информацией, которая вызывала бы повышение степени познавательной сложности, исключала бы простые схемы интегрирования информации (например, по принципу «черное – белое»), способствовала развитию структуры «я» (например, укрепляя ощущение тождества, собственной ценности и контроля), ликвидировала расхождение между закодированной информацией (например, между «реальным я» и «идеальным я», несоответствия в сфере структуры «я»; Pohoreska, 1977) и т. д.
Это позволит снять угрозу для «я», а тем самым уменьшить потенциал регуляции ненормальных приспособительных механизмов (например, защитных, разряжающих, манипуляционных) и снизить уровень эгоцентризма.
Смешно, что истерический характер – это национальный характер поляков. Мне когда-то об этом сказал мой друг замечательный психолог и мыслитель Александр Сосланд, но он уж, наверно, забыл об этом. А что ты можешь сказать по существу приведенной цитаты? Ну, в общем-то все правильно. Психотерапия направлена на устранение расщепления (черное – белое), которое действительно характерно для истериков. Что касается снижения уровня эгоцентризма, то, как говорится, на себя бы посмотрел. Помню еще одного психиатра, поляка Антона Кемпинского, мы его непременно вспомним, когда будем говорить о шизофрении. Я еще вспоминаю Карла Ясперса и его книгу «Общая психопатология» (1913), где он обсуждает фразу о том, что истерик хочет быть больше, чем он есть на самом деле. В 2002 году в книге «Характеры и расстройства личности» я подверг взгляды Ясперса на истериков резкой критике.
Во-первых, для того чтобы утверждать, что некто хочет казаться больше, чем он есть на самом деле, надо ясно понимать, что значит «быть на самом деле». (Как любил говорить Ю.?М. Лотман, когда мы утверждаем, что искусство отражает жизнь, мы при этом исходим из совершенно ложной посылки, что мы знаем, что такое жизнь.) Итак, что же значит быть на самом деле. Положим, истерик на самом деле глуп и неглубок, но ему хочется казаться умнее и глубже, чем он есть. Но в каких единицах измеряется глупость и отсутствие глубины? Осмысленным может быть высказывание, в соответствии с которым Ясперсу кажется, что он, Ясперс, – достаточно умный и глубокий человек, что при этом помимо него существуют некоторые люди, которые, по глубокому убеждению Ясперса, являются существенно менее умными и глубокими, чем сам Ясперс, и тем не менее претендуют на то, чтобы казаться (то есть, собственно, полагать что они суть) примерно такими же умными и глубокими, как Ясперс, или даже еще умнее и глубже; на самом же деле поведение этих людей выдает лишь необоснованную претензию быть таким же (или более) умными и глубокими, как (чем) Ясперс, и такому достаточно умному и глубокому человеку, как Ясперс, совершенно ясно, что подобные люди лишь выдают себя за умных и глубоких, а на самом деле таковым вовсе не являются. Нам кажется, что этот анализ может показать все, что угодно, в частности, и отсутствие ума не только у истериков, но и у Ясперса. И самое удивительное, что Ясперс в этой фразе попадается в сети собственной логической недобросовестности, потому что главным истериком оказывается он сам, ведь в конечном счете это ему кажется, что он умнее всех истериков. Вот это как раз следует из его фразы с очевидностью. Ведь если Ясперс не считает себя истериком, то, стало быть, ему кажется, что он не истерик, и, стало быть, ему кажется, что он лучше истериков, но если для человека свойственно казаться, а не быть лучше, то, стало быть, он сам и есть истерик. И мне кажется, что в данном случае их различие не существенно, потому что, если истерик хочет «казаться больше, чем он есть на самом деле», то он должен хотеть убедительно казаться таковым. Итак, утверждение о том, что истерик хочет казаться больше, чем он есть на самом деле, есть лишь некое частное мнение или даже впечатление психиатра Карла Ясперса, еще не ставшего философом Ясперсом, потому что философ Ясперс, конечно, прочитав сочинения философа Хайдеггера, а также психологов Бинсвангера и Босса, давно понял, что бытие, это самое загадочное Dasein, – настолько сложная вещь, что гораздо лучше вместо неосторожно вырвавшейся фразы сказать что-нибудь поумнее о соотношении, например, бытия-для-другого или бытия-для-себя, и, если человек, который живет при помощи бытия-для-другого, не полностью раскрыт для подлинной экзистенции, то это не значит, что он хочет казаться больше, чем он есть, это значит другое: что в жизненном контакте с ним ты можешь, если хочешь, показать ему, если и он этого хочет, путь для самоактуализации, для обретения бытия-для-себя [см. об этом также (Якубик 1982)]. Примерно так бы прокомментировал экзистенциалист Ясперс психиатра Ясперса. С другой стороны, если мы все же примем эту фразу, как она есть, и согласимся, что да, он, бедный, действительно хочет казаться больше, чем он есть, то, позвольте, разве известны способы, чтобы на самом деле стать лучше? Каждый стремится к тому, чтобы казаться быть похожим на свое Ideal-Ich, на своего любимого учителя, отца, тренера по боксу, Людвига Витгенштейна или Леонардо ди Каприо. Если человек хочет казаться больше, чем он есть, это означает, что он стремится к самосовершенствованию. Кажется, в гештальт-терапии есть такой прием, когда психотерапевт говорит: «Вам лучше?» – «Нет, мне не лучше». – «А вы притворитесь, как будто вам лучше, и тогда вам действительно станет лучше». Или: «Когда вам плохо, улыбайтесь, и тогда вам станет лучше». То есть когда истерику начинает казаться, что он лучше, чем он есть, он тем самым безусловно и становится лучше, чем он был.
И наконец. Фраза Ясперса исходит из пресуппозиции, что быть – это безусловно лучше, чем казаться, иными словами, «реальность» лучше, чем «фантазия». Однако опыт психотической культуры ХХ века удостоверяет, что фантазия, вымышленный мир, виртуальная реальность нисколько не хуже, а чаще всего, гораздо лучше, чем так называемая реальность.
Опыт психоделической культуры, сомнологическая литература и живопись, психотический сюрреализм, шизофреническая проза: Джойса (Finnegan’s Wake), Кафки, Фолкнера, Платонова, Виана, Соколова, Сорокина и так далее, психотический театр Антонена Арто, психотическое кино Бунюэля и Хичкока, ЛСД-терапия Грофа, – все эти наиболее значимые и симптоматические для культуры ХХ века явления просто вопиют о том, что вымысел лучше реальности, да и реальности-то, если разобраться, никакой по-настоящему и нет.
С момента написания этой критики прошло без малого двадцать лет. Немного наивно, но в целом все правильно. И тут нечего подвергать деконструкции. Ясперс потом написал хорошую книгу «Стриндберг и Ван Гог», которая тоже нам пригодится при анализе шизофрении. Конечно, последняя вскользь брошенная фраза о реальности тоже звучит сейчас наивно. С тех пор я написал несколько книг о реальности. Я считаю, что реальность есть, но я ее вижу несколько по-другому, чем мои коллеги, например, Федор Иванович Гиренок, который говорит о взрыве галлюцинаций в книге «Введение в сингулярную философию» (2020). Не будем отвлекаться на реальность. С реальностью у истериков все более или менее в порядке. Хотя в книге «Диалог с безумием» (2005) я писал о реальности истериков следующее:
Истерический мир, вероятнее всего, походил бы на театр. В нем люди произносили бы монологи или разговаривали друг с другом как бы перед незримой публикой. Другой вопрос, из кого бы состояла эта публика, из таких же истериков (но истерики – плохие зрители) или из других характеров, но тогда в истерический мир актеров нужно было бы встроить идеальный, скажем, обсессивно-компульсивный мир зрителей. Оставим пока эту проблему. Кроме театральности истерического мира, это был бы мир, где господствовало бы вытеснение, где говорили бы что-то, что не подразумевало бы подтверждения этого в будущем. Давать обещания в таком мире было бы бесполезным делом. Они не выполнялись бы по определению. Люди в этом мире действовали бы исключительно импульсивно. Думаю, что в истерическом мире невозможен был бы институт брака, но детей бы в этом мире тем не менее рожали бы в избытке, так как представить себе истериков, пользующихся противозачаточными средствами, практически невозможно. В этом мире не развивалась бы наука, но активно развивалось бы искусство, особенно театральное, живопись и поэзия. Вероятно, Платон имел в виду именно поэтов-истеричек, когда он призывал изгнать их из идеального государства. Впрочем, что же это было бы за истерическое государство, даже трудно себе вообразить. Вероятно, какое-то очень примитивное. Или истерики жили бы в подчинении у каких-то других миров, например, у эпилептоидов, которые только и делали бы, что занимались государствостроительством. В истерическом мире было бы много прав, но практически не было бы никаких обязанностей. Это был бы аксилогический мир сплошного удовольствия. Однако следует иметь в виду, что, для того чтобы осуществлять удовольствие истерически, необходимы другие миры, в частности обессивно-компульсивный. Понятно, что женщинам нужны мужчины и наоборот. Иначе этот мир не мог бы продолжаться.
Как же я вижу реальность? Об этом я пишу в своей последней книге о реальности: «Реальность как я ее вижу» (2021).
4. В какую же реальность я верю? Я верю, что существует Третья симфония Бетховена и «На холмах Грузии лежит ночная мгла». Я верю, что они существуют помимо моего бессознательного. Что меня не было, а они были. А в то, что существует «Майн Кампф», ты веришь? Если верить, то в Бога, а не в дьявола. Что бы там ни говорил Витгенштейн своему другу Морису Друри, что «Майн Кампф» – это дельный (businesslike) текст. Вообще все, что от дьявола, не существует, это не реальность. Зло супрасегментно, как говорила моя покойная теща академик Т.?М. Николаева. Но так можно зайти далеко. Можно сказать, что и концлагерей не существовало, так как они были порождениями дьявола. И сталинских репрессий тоже не было? Получается, что для тебя реальность – это то, что зафиксировано семиотически, но идет от доброго, а все остальное это не реальность. Концлагеря существовали, потому что от них сохранились свидетельства, культурная память. Но о Гитлере тоже сохранилась культурная память. Вот даже в Википедии есть статья «Гитлер». Что, нечем крыть?
<…>
5. Но как может быть реальность предметом веры или полагания? Как можно не верить, что сейчас 4 июня 2020 года и я сижу у себя дома за компьютером и пытаюсь писать книгу «Реальность как я ее вижу»? Разве это может быть предметом веры? Разве можно в этом сомневаться? Дело не в этом! А дело в том, что это неважно. А что важно? Витгенштейн бы сказал, что наиболее важно то, что нельзя выразить словами. А что нельзя выразить словами? Ну раз это нельзя выразить словами, то нечего об этом и говорить. Но я говорил о чем-то более важном, чем то, какое сегодня число и чем я занимаюсь. Я не знаю, как выразить свое отношение к обыденной реальности. Пожалуй, так: я ее не принимаю. Как Иван Карамазов. Почему я ее не принимаю? Потому что она ко мне не добра? Нет, я не верю, что вещи и факты существуют сами по себе, помимо моего бессознательного? А как же «На холмах Грузии лежит ночная мгла»? А это не вещь и не факт, это наше культурное достояние, часть нашего коллективного бессознательного. Я не могу не верить в «На холмах Грузии лежит ночная мгла». Я просто знаю, что это есть. Что значит «просто знаю»? Ну просто знаю, и все! Тут никакие аргументы неприложимы. И даже семиотика здесь ни при чем. Я могу сомневаться в том, что существовал Пушкин. Ведь доказали же, что пьесы Шекспира, подписанные его именем, написал кто-то другой, но кто именно, так и не установлено. Но пьеса «Гамлет» точно есть! И в том смысле привилегированное место занимает «Слово о полку Игореве». Именно потому, что неизвестно, кто и когда его написал. Очень хороший пример. В существовании этого текста сомневаться не приходится. Но если я сомневаюсь в своем существовании, то откуда же тогда берется «Слово о полку Игореве», если ты говоришь, что вещи и факты существуют только применительно к моему бессознательному. Нет, они существуют применительно к коллективному бессознательному. Извини, но это мистика. Мистика – не мистика, но коллективное бессознательное для меня тоже нечто несомненное. Коллективное бессознательное несомненно, а Юнг сомнителен. Значит, в Самость ты веришь, а в Иисуса Христа не веришь? Кто-то сказал: «Как я могу не верить в Христа, если Он меня спас». (Кьеркегор. – В. Р.) От чего же Он меня спас? От смерти. Значит, ты не веришь и в смерть? Да, я не верю в смерть. А как же Витгенштейн умер от рака простаты? Это совсем другое дело. Это мир феноменов. Витгенштейн мог умереть от чего угодно, а «Логико-философскому трактату» от этого ничего не сделается. Но это же тривиальная мысль – культурное бессмертие. Я умру, но от меня останутся тексты, которые я написал. «Так весь я не умру, душа в заветной лире мой прах переживет и тленья убежит». Так это душа. Надо еще понять, что такое душа. То, что подразумевал Сократ в «Федоне», или то, что подразумевал Родни Коллин в книге «Теория вечной жизни»? Я понимаю душу как «На холмах Грузии лежит ночная мгла». Это часть неуничтожимой коллективной души. Это реальность, которую я принимаю.
6. Я принимаю не ту реальность, «которая дана нам в ощущениях», а ту, которая дана нам как коллективное бессознательное. «Быть может, прежде губ, уже родился шепот». Вопрос в том, как «На холмах Грузии лежит ночная мгла» может быть элементом коллективного бессознательного, если его написал конкретный человек по имени А.?С. Пушкин? Нет, вопрос так не стоит. Он в другом, как, в какой ипостаси стихотворение «На холмах Грузии…» стало элементом коллективного бессознательного? Он что, всегда был, как мифы и как архаические рисунки в пещерах? Но бессознательному безразлично понятие времени, оно просто к нему неприменимо. Сократ был учеником Иисуса Христа. Вопрос о времени вообще не стоял, если бы не было двух противоположных направлений времени – энтропийного и информационного. Элементы коллективного бессознательного движутся в информативном времени. Ну, либо они движутся в информативном времени, либо в бессознательном вообще нет времени, как считал и Фрейд. Проблема же индивидуального бессознательного запутана. Как может существовать мое бессознательное, если я сам себе отказываю в существовании в определенном смысле. В каком же смысле? А в том, что я человек, движущийся в энтропийном направлении времени. Я подвержен разрушению. Меня не будет. Но если меня не будет, а «На холмах Грузии…» останется, то получается слишком просто: все семиотическое информационно и, стало быть, бессмертно, а все телесное подвержено распаду. Но ты же не веришь в смерть! Я не верю в смерть как событие жизни (Витгенштейн). Можно жить против жизни, и тогда смерть не страшна, ее просто не будет. Надо жить в направлении накопления информации. Независимо от внешнего мира. Что значит «независимо от внешнего мира»? Ведь ты же ешь, пьешь, читаешь лекции в университете, пишешь книги. И почему ты думаешь, что тот факт, что ты пишешь книги – это жизнь против жизни, а еда и питье – это жизнь по жизни. Ведь еда и питье – это тоже информационные процессы. Нельзя жить против жизни и при этом не есть и не пить.
7. Вот что пишет об истериках в книге «О характерах людей» мой учитель Марк Евгеньевич Бурно:
Существо демонстративного склада (радикала) – в склонности увлеченным позированием тешить свое уязвимое честолюбие, тщеславие. Такое получается благодаря обычной здесь более или менее красочной чувственности с богатой вытеснительной защитой. Красками воображения возможно, угодно своим желаниям, невольно-бессознательно исказить реальность, вытолкнуть своей живейшей самовнушаемостью неприятное событие из сознания в бессознательное, не в состоянии критически, объективно посмотреть на себя в это время сбоку.
Вообще сильная вытеснительная защита практически исключает глубинность-сложность мысли, переживания и, значит, серьезную способность критически относиться к себе. Этой вытеснительной зависимостью мыслей, взглядов от существенно поправляющих, изменяющих в противоположные стороны мышление чувств демонстративный человек может быть и глуп, и тоже по-своему счастлив, защищен.
Так, ухаживая за больным мужем, недовольная таким «гнусным» занятием, истеричка поминутно упрекает, оскорбляет этого беспомощного человека, жалуясь вслух на свою «горькую» судьбу сиделки, а через несколько дней на его могиле, с чистым сердцем, благополучно вытеснив прежние упреки мужу, причитает-рыдает так, будто готова была бы еще целый век терпеливо за ним ухаживать. Сама же она от инфантильной своей бестревожности не боится никаких страшных болезней: все могут ими заболеть, но только не она; все умрут, но только не она. Сангвиничке, тоже склонной к вытеснительной эмоциональной защите, изначальная тревожность все же не дает так надежно-искусно вытеснять из сознания неугодное, травмирующее.
Позирование (демонстративность) есть стремление выставляться, привлекать к себе внимание неприкрыто-внешними, порою даже крикливыми средствами. Позирование (демонстративность) сказывается не только в особых, позирующих телодвижениях, но и в вызывающем (властно выставляющем себя) поведении, в слишком яркой одежде или, например, в чересчур короткой юбке при очень толстых ногах, которые как раз нужно бы прятать.
Позирование сказывается и в стремлении демонстративно приукрашивать, преувеличивать свою болезнь, даже серьезную. За истерическую позу (демонстрация) возможно, конечно, принять и приятное многим милое сангвиническое кокетство, синтонную яркость одежды и косметики, утонченно-мягкую живую демонстративность портретов синтонного Кипренского – но это все дышит естественностью, непосредственной радостью жизни, даже если порою и грубовато. Аутистичностью (концептуальностью) проникнута вычурно-экстравагантная поза, одежда замкнуто-углубленного (шизоидного) человека. В истинной, истерической позе нет синтонной или аутистической цельности-глубинности, психастенической гиперкомпенсации, таящей в себе изначальную неуверенность. На то она и поза, драпировка, что не имеет под собою достаточно глубокого, сложного переживания, естественной (теплой) чувственности или символически-духовного, сказочно-божественного. Истинная поза демонстративного холодновата, а то и со «стервозинкой», ниточкой колкого холодка, отличающего капризное жеманство от милого кокетства. Сангвиническая типичная женщина-«крошка» и психастеническая женщина-«кисель» всегда теплее своей естественностью или неуверенностью, чем холодноватая истерическая «львица».
Холодноватость демонстративного человека может быть напряжена болью непризнанности от невнимания людей к своей особе, завистливостью, эгоистичностью. Очень многие несведущие люди верят в душевные сложные богатства демонстративных (истериков), в глубину их восторгов не только тогда, когда эти демонстративные – актеры на сцене, но и в повседневной жизни, когда они, например, по известному выражению аутистически-язвительного к истерикам Ясперса (1913; 1997), невольно стремятся переживать больше, чем способны пережить. Это, конечно же, есть проявление душевной незрелости (инфантилизма – вечного детства), как и многое другое в таком человеке.
Душевный инфантилизм сказывается не только склонностью ко всяческому позированию, стремлением приукрасить свои переживания, показаться загадочно-необыкновенным, но и в неспособности достаточно глубоко и сложно думать-анализировать при бунинской красочной образности, в способности ярко-пряно, красочно-воспаленно чувствовать-ощущать. Наконец, высокая внушаемость ребенка или незрелого взрослого несет в себе стихийное несовершенное противоядие-защиту от себя самое в виде бессмысленного упрямства. Многие из демонстративных (истериков) способны и в детстве подробно живо подражать серьезным людям. Этим они и кажутся преждевременно взрослыми.
Демонстративные (истерики), случается, представляют и аутистические переживания, поведение. Замкнуто-углубленные, однако, как отмечено выше, обычно тут же с язвительными улыбками разоблачают эту демонстративную псевдоаутистичность.
Некоторые демонстративные (истерики) так назойливо, с массой извинительных предисловий демонстрируют свою «застенчивость», «совестливость», что не разбирающиеся в характерах люди принимают это за чистую монету болезненно-нравственного переживания. Даже большим горем (например, смертью единственного ребенка) истеричка нередко «депрессивно-демонстративно» упивается или «трагически-томно» смакует его, как дорогое вино. Истеричка может искусно лукаво играть-лгать о мучительной для нее бедности, как теккереевская расчетливая лжица Ребекка Шарп («Ярмарка тщеславия»), или грубовато-жалобно притворяться безмерно несчастной, как чеховская «слабая, беззащитная» Мерчуткина, которая «кофей сегодня пила без всякого удовольствия» («Беззащитное существо»).
Трудно говорить о мироощущении демонстративных, поскольку оно тоже здесь основано на самовнушении, способности верить в то, во что хочется верить, оно декоративно (от мистики до вульгарного материализма), в соответствии с возможностью восхитить, удивить или даже разозлить зрителей, читателей, которыми для такого человека становятся, в сущности, все окружающие его люди и даже он сам. Вообще о мироощущении здесь можно говорить так же условно, зависимо от обстоятельств, как и о мироощущении детей. Как и дети, демонстративные (истерики), за некоторыми исключениями, есть народные сказочники, язычники, неспособные к сложным духовно-абстрактным представлениям-переживаниям Бога, к сложному философскому идеализму.
Встречаются иногда демонстративные (истерики), создающие впечатление умных, утонченно-сложных, живущих внутренней потаенной жизнью, малоразговорчивых людей. Однако это только впечатление загадочности, объясняющее их способность играть и сложные роли, прикрываясь при этом цитатами, наукообразными или просто заимствованными словами и малословием, которое тоже может быть позой. Но как только заговорит такой человек по-своему (не по роли) – и исчезает впечатление самобытности, духовной сложности, анализа. Ничего порою тогда не остается, кроме банальностей, «умных» очков и напыщенно-важной гримасы на лице.
Но многим демонстративным присущи красочная образность, поэтичность, юношеский лиризм. Тут могут быть по-своему лирически-томные эстрадные таланты (Вертинский), элегантно позирующие поэты (Северянин), живописцы, на великолепных картинах которых все красиво позируют, даже погибая, как на брюлловском полотне «Последний день Помпеи».
Есть среди демонстративных (истериков) и немало людей чувственно-расчетливых, холодновато-капризных в своей загадочности. Они, например, жестковато прекращают отношения даже с близкими родственниками, если те уже не входят по каким-то причинам в круг их карьерных интересов.
Все же, как и большинство детей, демонстративные (истерики) по природе своей есть чаще реалисты-чувственники. Вспоминаю, как одна истерическая дама в группе творческого самовыражения, сравнивая «Спящую Венеру» Джорджоне с «Рождением Венеры» Боттичелли, выбрала как созвучную себе первую картину и сказала с убежденностью, что вот главное в жизни, то есть «хлеб», а остальное, всякие там поэтические тонкости, – это уже потом. И в старости писатели истерического склада обычно продолжают писать так же чувственно-реалистически, как в юности, без одухотворенности-анализа. Даже если они гениальны своей юношеской чувственностью, как Бунин. (Ср. Легкое дыхание (Выготский). По-моему, очень глубокий рассказ – надо прочитать! NB!!!)
Безнравственные истерики (психопаты), дабы как-то звучать на сцене жизни, иметь зрителей, поклонников, клевещут и вершат в разных размерах геростратово зло, плетут интриги, пишут анонимки, наказывая так (порою жестоко) за невнимание к ним или насмешки.
В молодости многие из демонстративных (истериков) удивляют, особенно сверстников, живостью мысли, чувства, богатой памятью, сообразительностью. В юноше трудно бывает усмотреть на всем этом налет истерической театральности, отсутствие подлинной, углубленной самобытности. От них многого ждут в зрелости, а продолжается все та же юношеская живость-театральность-капризность, соединенная обычно с довольно высоким, «пожизненным юношеским» сексуальным влечением, что побуждает к бурному сексуальному разнообразию с последующими житейскими неприятностями. Однако красочное вытеснение неугодного из сознания, способность уверить себя, что это все необходимо для творчества, здоровья и т. д., освобождает демонстративного (истерика) от чувства вины перед тем, кто им оставлен и мучается. Чувство этих мужчин и женщин нередко внешне мягкое, нежное, теплое, красивое, но, если присмотреться, – детски несложное-неглубокое, навсегда незрелое, подернутое колко-капризным прозрачным холодком. Телосложение может быть детски миниатюрным, а может быть и весьма грузным; душа же всегда остается неуемно-юношеской, любвеобильной – вплоть до инсультов в дряхлости.
Любвеобильность у истерических женщин нередко бывает лишь внешне-театральной, флиртовой, без способности упоенно-чувственно соединиться с возлюбленным. Эту утонченную, тронутую красивым ледком эротическую игру холодной (фригидной) истерички с замечательной проникновенностью изобразил Мопассан в романе «Наше сердце». Но ведь в этом и трагедия такой, в сущности, несчастной женщины.
Демонстративные (истерики) – всегда вечные дети, отличаются неустойчивостью, капризностью своих чувств (легкочувствием), сравнительным легкомыслием, пылкой образностью, стремлением «выставляться», быть в центре внимания, склонностью к бессмысленному упрямству от высокой внушаемости, к юношеской картинной пессимистичности. Потому и нетрудно (обычно!) расположить к себе такого человека, сердитого за что-то на нас, восхитившись им искренне и сказав ему что-то действительно доброе. И тогда многие из них мягчают, добреют, даже те, в ком ясно проглядывает чувственно-хищное.
Как ты можешь деконструировать это развернутое выказывание Марка Евгеньевича? Что ты можешь сказать, в частности, о самовнушаемости истериков, о которой пишет М.?Е.? Я думаю, что это действительно имеет место. И это связано с тем, что я называю истерией с самим собой между внутренним инстанциями Я, между Суперэго и Id. Почему истерик самовнушаем? Он беззащитен перед своим слабым Суперэго. Оно очень уступчиво, оно позволяет вытеснять неприятное в бессознательное. «“Я это сделал!” – говорит память. – “Я не мог этого сделать!” – говорит совесть. И память отступает» (Ницше). Почему у истериков такое сильное вытеснение, которое позволят им быть такими «воздушными», легкими, как «Легкое дыхание» у героини бунинского рассказа? Только ли из-за потворствующего Суперэго? Нет, не только. Я чувствую, что не только, но не могу сформулировать почему. Поищи ответ в тексте Марка Евгеньевича. Он пишет: «Вообще сильная вытеснительная защита практически исключает глубинность-сложность мысли, переживания и, значит, серьезную способность критически относиться к себе. Этой вытеснительной зависимостью мыслей, взглядов от существенно поправляющих, изменяющих в противоположные стороны мышление чувств демонстративный человек может быть и глуп, и тоже по-своему счастлив, защищен». Получается, что тут виновато некритическое отношение к себе. Как ты это понимаешь? Что значит «некритически к себе относиться»? Это значит потворствовать своим слабостям. Нет, не точно. Относиться к себе некритически – это значит не замечать своих слабостей. А что происходит, если не замечаешь своих слабостей? Тогда тебе кажется, что ты лучше всех. Логично! Отсюда пресловутая истерическая демонстративность. На самом деле, он (или она) довольно заурядная личность, и он или она недоумевает, почему, если она (допустим она!) такая прекрасная, а ее никто не замечает. И она начинает позировать, чтобы привлечь другого к своей якобы исключительности. Вот откуда оказывается демонстративность! От некритического отношения к себе. Хорошо, что еще ты можешь почерпнуть из текста Марка Евгеньевича? «Позирование сказывается и в стремлении демонстративно “приукрашивать”, преувеличивать свою болезнь, даже серьезную». Вот это очень интересно! Зачем преувеличивать свою болезнь, тем более что она и так серьезна? А чтобы тебя жалели! А как преувеличивать? При помощи мутизма, астазии-абазии и т. д. Как завещал доктор Сас. Интересно, он пробовал применять свои теории на практике, – я имею в виду учить истериков говорить? Кто-то, кажется Блейлер, сказал, что истериков надо учить думать, а ананкастов – учить чувствовать.
М.?Е.: Трудно говорить о мироощущении демонстративных, поскольку оно тоже здесь основано на самовнушении, способности верить в то, во что хочется верить, оно декоративно (от мистики до вульгарного материализма), в соответствии с возможностью восхитить, удивить или даже разозлить зрителей, читателей, которыми для такого человека становятся, в сущности, все окружающие его люди и даже он сам. Вообще о мироощущении здесь можно говорить так же условно, зависимо от обстоятельств, как и о мироощущении детей. Как и дети, демонстративные (истерики), за некоторыми исключениями, есть народные сказочники, язычники, неспособные к сложным духовно-абстрактным представлениям-переживаниям Бога, к сложному философскому идеализму.
Я не согласен, что применительно к истерикам и детям трудно говорить о мироощущении, что оно «декоративно». Просто Марк Евгеньевич не принимает психоанализ. У младенцев на депрессивной позиции Мелани Кляйн развитое мироощущение: представление о целостности матери и том, что она уйдет и не вернется. Я думаю, что в определенном смысле мироощущение есть даже у кролика и кошки, особенно у кошки. Это же миро-ощущение, а не миро-воззрение: кошки бывают ласковые, злые и т. д. Смешно говорить о декоративном мироощущении у гениального Бунина. В книге «Характеры и расстройства личности» (2002) я вслед за Эрнстом Кречмером ввожу понятие истерической пропорции. У Игоря Северянина:
Поэза странностей жизни
Встречаются, чтоб разлучаться…
Влюбляются, чтобы разлюбить…
Мне хочется расхохотаться,
И разрыдаться – и не жить!
Клянутся, чтоб нарушить клятвы…
Мечтают, чтоб клянуть мечты…
О, скорбь тому, кому понятны
Все наслаждения тщетны!..
В деревне хочется столицы…
В столице хочется глуши…
И всюду человечьи лица
Без человеческой души…
Как часто красота уродна
И есть в уродстве красота…
Как часто низость благородна
И злы невинные уста.
Так как же не расхохотаться,
Не разрыдаться, как же жить,
Когда возможно расставаться,
Когда возможно разлюбить?!
Так часто клянут демонстративных, смеются-потешаются над ними. Но ведь многие из них приносят людям прекрасные (в том числе и целебностью своей) театральные, эстрадные, поэтические, живописные радости, освежают вечной детскостью, учат живым подробностям чувственной жизни, замечательным именно своей несерьезностью-незрелостью. А дефензивные демонстративные (истерические) женщины способны на сцене жизни на незаурядное самопожертвование ради повседневного спасения тяжелого алкоголика-мужа или душевнобольного родственника, если, конечно, знакомые, близкие постоянно восхищаются их небывалым подвигом, редким терпением и т. д.
Полностью согласен! Вспоминаю теплых истеричек Фрейда из его (и Йозефа Брейера) книги «Очерки по истерии» (1894), книги, с которой начался психоанализ.
Лев Выготский в книге «Психология искусства» писал:
Рассказ недаром называется «Легкое дыхание», и не надо долго приглядываться к нему особенно внимательно для того, чтобы открыть, что в результате чтения у нас создается впечатление, которое никак нельзя охарактеризовать иначе, как сказать, что оно является полной противоположностью тому впечатлению, которое дают события, о которых рассказано, взятые сами по себе. Автор достигает как раз противоположного эффекта, и истинную тему его рассказа, конечно, составляет легкое дыхание, а не история путаной жизни провинциальной гимназистки. Это рассказ не об Оле Мещерской, а о легком дыхании; его основная черта – это то чувство освобождения, легкости, отрешенности и совершенной прозрачности жизни, которое никак нельзя вывести из самих событий, лежащих в его основе. Нигде эта двойственность рассказа не представлена с такой очевидностью, как в обрамляющей весь рассказ истории классной дамы Оли Мещерской. Эта классная дама, которую приводит в изумление, граничащее с тупостью, могила Оли Мещерской, которая отдала бы полжизни, лишь бы не было перед ее глазами этого мертвого венка, и которая в глубине души все же счастлива, как все влюбленные и преданные страстной мечте люди, – вдруг придает совершенно новый смысл и тон всему рассказу. Эта классная дама давно живет какой-нибудь выдумкой, заменяющей ей действительную жизнь, и Бунин с беспощадной безжалостностью истинного поэта совершенно ясно говорит нам о том, что это идущее от его рассказа впечатление легкого дыхания есть выдумка, заменяющая ему действительную жизнь. И в самом деле, здесь поражает то смелое сопоставление, которое допускает автор. Он называет подряд три выдумки, которые заменяли этой классной даме действительную жизнь: сперва такой выдумкой был ее брат, бедный и ничем не замечательный прапорщик – это действительность, а выдумка была в том, что жила она в странном ожидании, что ее судьба как-то сказочно изменится благодаря ему. Затем она жила мечтой о том, что она идейная труженица, и опять это была выдумка, заменявшая действительность. «Смерть Оли Мещерской пленила ее новой мечтой», – говорит автор, совершенно вплотную придвигая эту новую выдумку к двум прежним. Он этим приемом опять совершенно раздваивает наше впечатление, и, заставляя весь рассказ преломиться и отразиться как в зеркале в восприятии новой героини, он разлагает, как в спектре, его лучи на их составные части. Мы совершенно явно ощущаем и переживаем расщепленную жизнь этого рассказа, то, что в нем есть от действительности и что от мечты. И отсюда наша мысль легко переходит сама собой к тому анализу структуры, который нами был сделан выше. Прямая линия – это и есть действительность, заключенная в этом рассказе, а та сложная кривая построения этой действительности, которой мы обозначили композицию новеллы, есть его легкое дыхание. Мы догадываемся: события соединены и сцеплены так, что они утрачивают свою житейскую тягость и непрозрачную муть; они мелодически сцеплены друг с другом, и в своих нарастаниях, разрешениях и переходах они как бы развязывают стягивающие их нити; они высвобождаются из тех обычных связей, в которых они даны нам в жизни и во впечатлении о жизни; они отрешаются от действительности, они соединяются одно с другим, как слова соединяются в стихе. Мы решаемся уже формулировать нашу догадку и сказать, что автор для того чертил в своем рассказе сложную кривую, чтобы уничтожить его житейскую муть, чтобы превратить ее прозрачность, чтобы отрешить ее от действительности, чтобы претворить воду в вино, как это делает всегда художественное произведение. Слова рассказа или стиха несут его простой смысл, его воду, а композиция, создавая над этими словами, поверх их, новый смысл, располагает все это в совершенно другом плане и претворяет это в вино. Так житейская история о беспутной гимназистке претворена здесь в легкое дыхание бунинского рассказа.
«Душечка» Чехова. Бунин – шизоистерик! В статье «Шизоистерический дискурс» мы писали:
Шизоистерический характер – парадоксальное сочетание. Замкнуто-углубленный интеллектуал, неразговорчивый, погруженный в себя шизоид, с одной стороны, и демонстративная, инфантильная, болтливая и поверхностная истеричка (впрочем, Фрейд уважал своих первых пациенток-истеричек и некоторых из них считал наделенными высоким интеллектом; но мы говорим не об истерии как неврозе, а об истерическом характере; однако расхожее представление об истеричках претит и нам (см. главу «Апология истерии» в нашей книге «Характеры и расстройства личности»).
В этой связи вспоминается понятие деиксомании, введенное Александром Сосландом в его книге «Фундаментальная структура психотерапевтического метода». Деиксомания – это стремление демонстрировать себя, свойственное всем людям. Так шизоид может демонстрировать свою замкнутость. Вот первое пересечение между истериком и шизоидом.
Вообще, конечно, можно было бы сказать, что шизоистерики – это просто один из вариантов многочисленных мозаических конституций: шизотипической (выделенной еще Ганнушкиным в 1914 году в статье «К вопросу о шизофренической конституции»), органической, эндокринной, эпилептической. Если выделять шесть характеров: циклоиды, шизоиды, истерики, ананкасты, эпилептоиды, психастеники, то, перемноженные друг на друга, они дадут огромное сочетание психических конституций.
Истерический характер формируется достаточно поздно, в период активного эдипова комплекса, то есть идет где-то рядом с обсессией: истеричные сильно связаны с сексуальной проблематикой, то есть они одновременно влекутся к сексу, и он одновременно их пугает. С другой стороны, самая первая реакция младенца – его истошный крик как результат травмы рождения – по сути истерическая. И крик, и двигательная буря – все это сопровождает самые первые месяцы младенческого развития, что в целом и немудрено, потому что истерическая реакция, как сформулировал Кречмер, – это животная реакция, поэтому она сопровождает жизнь младенца с первых пеленок. Но только ли реакция или же возникновения истерии как невроза или даже как характера связана с первыми днями развития младенца, – на этот вопрос пока нет ответа.
Во всяком случае, истерическое противопоставление «плохой – хороший», «приятный – неприятный» достаточно раннее, так как очень мало связанно с принципом реальности и чрезвычайно тесно связано с принципом удовольствия. К соотношению истерии и обсессии заметим что, механизм защиты «изоляция» относят только к обсессивным, но он может таким же образом быть применен и к истерикам. Разница лишь в том, что у обсессивных происходит изоляция интеллектуального от эмоционального (обсессивных нужно обучать эмоциям), а у истеричных это изоляция эмоционального от интеллектуального (истерика надо учить думать).
Итак, какова же природа истерии?
Рассмотрим вначале, возможно, самую важную проблему из затронутых выше: амбивалентное отношение истерика к сексуальной проблеме. Напомним, что эта проблема состоит в том, что истерик или истеричка проявляют необычайный интерес к сексуальной жизни, но когда наступает момент возможной близости, они либо в последний момент увиливают, либо при коитусе не получают никакого удовлетворения.
Итак, мы будем рассматривать истеричку традиционно как дитя эдипова комплекса, то есть это девочка, которая недополучила ласки от матери (матери истеричек традиционно считаются «плохими», у обсессивных скорее «плохой» отец, излишне суровый, из которого формируется суровое обсессивное Суперэго). Период активного эдипова комплекса Фрейд называл фаллическим, в нем область интересов психосексуального развития ребенка перешло от рта и ануса к гениталиям, но это еще инфантильные, несформировавшиеся гениталии, это скорее символы гениталий, фаллос как универсальный символ обладания мужской силой и властью, а не отцовский пенис, сколь бы он велик ни был. Проблема обладания фаллосом и размышления по этому поводу – главная черта фаллической стадии. Для девочки здесь характерно развитие зависти к пенису и в то же время наделение матери символическим фаллосом. В чем проявляется озабоченность маленькой истерички сексуальной проблематикой и в чем сказывается истерическая специфика этой «озабоченности»? Итак, для этого периода характерно разочарование в матери как не снабдившей нашу героиню-истеричку фаллосом и в то же время отождествление с матерью как соперницей в праве хотя бы временного обладания большим отцовским пенисом. Казалось бы, все просто: стремление к тому, чтобы ею обладал отец, и ненависть к матери как сопернице и формирует в дальнейшем амбивалентную динамику по отношению к сексу. Желание по отношению к отцу очень велико, но оно также находится под чрезвычайным запретом, мать в фантазиях будущей истерички не дает девочке обладать отцом. Таким образом, во взрослом состоянии все мужчины для истерички – это потенциальные отцы, а все женщины потенциальные матери. Поэтому все мужчины желанны, но желание это находится под запретом, оно инцестуозно по своей природе и карается матерью. Вот в двух словах объяснение истерической сексуальной динамики.
Что же специфически истерического в таком положении дел? Ведь известно, что любой невроз – прежде всего неудача или проблемность в сексуальной жизни. Отличие других невротиков в том, что их не так влечет сексуальная сфера и нет такой амбивалентности в области сексуального опыта.
Возраст ребенка, при котором происходит истерическая фиксация, характеризуется зрелыми объектными отношениями, то есть, говоря точнее, переходом от диадных отношений «ребенок – мать» к триадным отношениям «ребенок – мать – отец». Только при триадных отношениях возможен активный невротический эдипов комплекс. Предшествующие диадные отношения не являются полноценными, и если ребенок фиксируется на них, то это может привести позднее к психотическим взрывам. Почему так происходит? Когда ребенок находится только в диалоге с матерью, весь мир для него сосредоточен на одном объекте (отец и сиблинги могут играть или не играть какую-то роль, а также бабушки и дедушки, но на этом этапе развития ребенку достаточно одной матери), его фундаментальная реальность ограничивается только ею, потому что именно она постоянно кормит, ласкает его и защищает от внешнего мира. Но она, как правило, не дает ему никаких жестких норм поведения, потому что он еще слишком мал.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71201740?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Вадим Петрович Руднев
Методы психологии
В своей книге известный российский философ и психолог (философ психиатрии) исследует феномены истерии, депрессии, шизоидии, шизофрении, шизотипии и обсессивно-компульсивного расстройства.
Книга написана в медитативном духе.
Большое влияние оказал на автора замечательный российский психиатр Марк Евгеньевич Бурно, автор всемирно признанного метода «терапия творческим самовыражением и характерологическая креатология».
Автор обильно цитирует высказывания М. Е. Бурно из его замечательной книги «О характерах людей», но при этом чаще не соглашается с ними и подвергает их философской деконструкции в духе философии обыденного языка и психосемиотики (оригинальный подход В. Руднева к психическим феноменам). Таким образом, книга представляет собой нескончаемый диалог между учителем и учеником-диссидентом.
Книга В. Руднева написана живо и увлекательно. Она будет интересна не только философам, психологам, психиатрам, психотерапевтам и культурологам, но всем читателям творческих профессий.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Вадим Руднев
Психоанализ характера. Деконструкция принципов терапии творческим самовыражением
Посвящается моему учителю Марку Евгеньевичу Бурно
Методы психологии
Рецензенты:
доктор филологических наук М.Л. Спивак
кандидат психологических наук А.И. Сосланд
© Руднев В., 2024
© Издательская группа «Альма Матер», оригинал-макет, оформление, 2024
© Издательство «Альма Матер», 2024
От автора
И в этом особенном состоянии покоя, духовной умудренности, вы уже не способны тревожно усложнять все, как прежде, а понимаете ясно, всей душой: все проще, все проще и одновременно глубже! Справлюсь, справлюсь со своими трудностями и многое смогу сделать!
М.Е. Бурно
Терапия творческим самовыражением
Какова твоя цель в философии? – Показать мухе выход из мухоловки.
Л. Витгенштейн.
Философские исследования
Здесь я хочу рассказать о своем знакомстве с моим учителем по психиатрии Марком Евгеньевичем Бурно. Знакомство это состоялось по телефону в конце декабря 1990 года. Телефон М.?Е. мне дал рижский психиатр Александр Михайлович Фалькенштейн на тот случай, если мне в Москве будет тяжело. И вот когда мне стало тяжело, я позвонил М.?Е. Он меня огорошил известием, что А.?М. Фалькенштейн покончил с собой, выбросился из окна больницы. М.?Е. поначалу отнесся ко мне сдержанно. На консилиуме он сказал буквально следующее: «У вас ничего страшного нет, и вы это прекрасно знаете, но жить вам трудно и помогать вам нужно!» Так я был принят в психотерапевтическую гостиную. Поначалу мне все не понравилось. М.?Е. повторял: «У нас не искусствоведческий кружок!»; «Изучайте характеры!» Он подарил мне одну из своих лучших книг «Трудный характер и пьянство». Я нашел в ней себя – психастеноподобный шизоид. Потом М.?Е. со своей ученицей Леной Добролюбовой придумали полифонический характер, и я был вписан туда. Я помню, был доклад о Родене. Когда спросили моего мнения, я ответил, что все биографии делаются по шаблону, жизнь замечательных святых, как сказал однажды Лотман. М.?Е. был недоволен. Но потом я никогда не слышал от него ни одного дурного слова. Ведь он психотерапевт, и он научил меня писать психотерапевтические книги. Однажды я пришел к нему в растерянности и сказал: «М.?Е., я закончил книгу. Что же мне теперь делать?!» «Как что? – невозмутимо ответил М.?Е. – Писать новую!» С тех пор, когда у меня нет депрессии, я пишу одну книгу за другой; наверно, я уже написал и издал порядка 50 книг, не считая переизданий. Когда вышла моя первая московская статья «Основания философии текста», он с уважением сказал: «Какая серьезная наука филология и аутистическая!» С годами мое ученичество переросло в психотерапевтическую дружбу. Мы вместе с М.?Е. выступали по телевидению у Саши Гордона в программе «Психопатическая личность». Я никогда не был дома у М.?Е., о чем продолжаю мечтать, и никогда не видел его жену Аллу Алексеевну, знаю о ней по замечательной книге М.?Е. «Целебные крохи воспоминаний». Я желаю Марку Евгеньевичу здоровья и долгих лет жизни.
Я благодарен первым читателям этой книги: моей жене Татьяне Андреевне Михайловой и внучке 11?летней Саше Смирновой.
Желаю всем счастья!
Глава первая
Истерия
1. Но почему ты выбрал именно истерию? Ведь по современным меркам это и не болезнь вовсе, так себе неврозик. Случай Доры вспомнил? Почему? Нет, я вспомнил доктора Саса и его книгу «Миф душевной болезни». И что там? Как будто ты не помнишь. Он вообще говорит, что психических заболеваний не существует. Истерия, по Сасу, – это невозможность безмятежного пребывания в языке. Кстати, вспомни слова Блейлера: «Там, где много истерии, подумай о шизофрении». Подожди, подожди. Не все сразу! Блейлер был обыкновенный врач, а Сас – антипсихиатр. Блейлер нам пока неинтересен. Давай про Саса. Он пишет, что истерия – это невозможность говорить на арбитрарном языке. Что истерический мутизм, как у Доры, – это невозможность сказать: «Посмотрите, как мне плохо! Я даже не могу говорить!» Астазия-абазия – это невозможность сказать: «Посмотрите, как мне плохо, я даже не могу стоять и ходить!» Задача психоаналитика не вылечить пациента (вылечить никого невозможно: раз уж заболел, так болей всю жизнь; но можно добиться более или менее стойкой ремиссии; это все, на что мы способны), а научить его говорить на арбитрарном языке. Подожди, но владение арбитрарным языком – это симптом вялотекущей шизофрении по Тимоти Кроу: Is schizophrenia price that homo sapiens pays for arbitrary language? Выходит, «излечивая» «больного» от истерии, мы прививаем ему шизофрению… А как ты думал? Я так, признаться, и думал.
2. Тогда подумай о шизофрении. Ведь, по Бинсвангеру, именно шизофреники неспособны безмятежно пребывать среди вещей. А что это значит? По Биону, шизофреники не различают вещи и знаки. Как ты себе это представляешь? Ну, вот вещь – вот знак, шизофреники думают, что вещь это знак, потому что, по Юнгу, их психика затоплена бессознательным, причем коллективным бессознательным. Именно для шизика каждая вещь – это архетип. И что дальше? Ну, а если каждая вещь – это архетип, то с ней надо обращаться очень осторожно. Почему? Шизофреники вообще очень осторожные люди. Как ты это понимаешь? Ну, по Вейкко Тэхкэ, у них преобладают диадные отношения. Или, как сказал бы Лакан, из их психики удалено Имя Отца. Подумай о диадных отношениях, что это такое? Это когда есть только мать. А отец как бы вырван из контекста. Это просто параноидно-шизоидная позиция Мелани Кляйн. Необязательно. Это может быть просто параноидная шизофрения. А что такое параноидная шизофрения? Это прежде всего бред воздействия, синдром Кандинского – Клерамбо. Психика окружена странными объектами. Ситуация безвыходная, преобладает безымянный ужас (Бион, Бинсвангер). И что же, ничего нельзя сделать? Если это младенец, то должна быть «достаточно хорошая мать» (Винникот), которая умеет «мечтать» (revere, Бион). Тогда она будет контейнером странных объектов своего малыша. А если она не умеет «мечтать»? Тогда плохо. Она вернет ему его странный объект обратно. И тогда все, кранты! Но ведь есть лекарства! Да, но сколько мг нейролептика ты можешь прописать ребенку, который весит-то от силы 20 кг? М-да! Это взрослого шизофреника, которому не смог в сходной ситуации помочь психоаналитик, можно свалить 300 мг сероквеля! И что же, он будет все время спать. Да, но это лучше, чем Кандинский – Клерамбо! Да уж! А если не сероквель? Ну респиридон, это зависит от индивидуальных особенностей пациента. Главное, что плохо, это то, что дозы в любом случае будут лошадиные. А это погубит его творческий потенциал, который у шизофреника очень большой. Подумай, например, об Антонене Арто. Уж такой был псих, а придумал тело без органов. А ты хоть сам-то понимаешь, что такое тело без органов? Не-а! Ну это Слонопотам или Чебурашка. Чебурашка – это какашка. Ну это ясно! (Как любила говорить твоя покойная теща и крестная мать – член-корреспондент РАН Татьяна Михайловна Николаева).
3. Анджей Якубик в своей книге «Истерия» писал:
Цель психотерапии – обеспечение больного информацией, которая вызывала бы повышение степени познавательной сложности, исключала бы простые схемы интегрирования информации (например, по принципу «черное – белое»), способствовала развитию структуры «я» (например, укрепляя ощущение тождества, собственной ценности и контроля), ликвидировала расхождение между закодированной информацией (например, между «реальным я» и «идеальным я», несоответствия в сфере структуры «я»; Pohoreska, 1977) и т. д.
Это позволит снять угрозу для «я», а тем самым уменьшить потенциал регуляции ненормальных приспособительных механизмов (например, защитных, разряжающих, манипуляционных) и снизить уровень эгоцентризма.
Смешно, что истерический характер – это национальный характер поляков. Мне когда-то об этом сказал мой друг замечательный психолог и мыслитель Александр Сосланд, но он уж, наверно, забыл об этом. А что ты можешь сказать по существу приведенной цитаты? Ну, в общем-то все правильно. Психотерапия направлена на устранение расщепления (черное – белое), которое действительно характерно для истериков. Что касается снижения уровня эгоцентризма, то, как говорится, на себя бы посмотрел. Помню еще одного психиатра, поляка Антона Кемпинского, мы его непременно вспомним, когда будем говорить о шизофрении. Я еще вспоминаю Карла Ясперса и его книгу «Общая психопатология» (1913), где он обсуждает фразу о том, что истерик хочет быть больше, чем он есть на самом деле. В 2002 году в книге «Характеры и расстройства личности» я подверг взгляды Ясперса на истериков резкой критике.
Во-первых, для того чтобы утверждать, что некто хочет казаться больше, чем он есть на самом деле, надо ясно понимать, что значит «быть на самом деле». (Как любил говорить Ю.?М. Лотман, когда мы утверждаем, что искусство отражает жизнь, мы при этом исходим из совершенно ложной посылки, что мы знаем, что такое жизнь.) Итак, что же значит быть на самом деле. Положим, истерик на самом деле глуп и неглубок, но ему хочется казаться умнее и глубже, чем он есть. Но в каких единицах измеряется глупость и отсутствие глубины? Осмысленным может быть высказывание, в соответствии с которым Ясперсу кажется, что он, Ясперс, – достаточно умный и глубокий человек, что при этом помимо него существуют некоторые люди, которые, по глубокому убеждению Ясперса, являются существенно менее умными и глубокими, чем сам Ясперс, и тем не менее претендуют на то, чтобы казаться (то есть, собственно, полагать что они суть) примерно такими же умными и глубокими, как Ясперс, или даже еще умнее и глубже; на самом же деле поведение этих людей выдает лишь необоснованную претензию быть таким же (или более) умными и глубокими, как (чем) Ясперс, и такому достаточно умному и глубокому человеку, как Ясперс, совершенно ясно, что подобные люди лишь выдают себя за умных и глубоких, а на самом деле таковым вовсе не являются. Нам кажется, что этот анализ может показать все, что угодно, в частности, и отсутствие ума не только у истериков, но и у Ясперса. И самое удивительное, что Ясперс в этой фразе попадается в сети собственной логической недобросовестности, потому что главным истериком оказывается он сам, ведь в конечном счете это ему кажется, что он умнее всех истериков. Вот это как раз следует из его фразы с очевидностью. Ведь если Ясперс не считает себя истериком, то, стало быть, ему кажется, что он не истерик, и, стало быть, ему кажется, что он лучше истериков, но если для человека свойственно казаться, а не быть лучше, то, стало быть, он сам и есть истерик. И мне кажется, что в данном случае их различие не существенно, потому что, если истерик хочет «казаться больше, чем он есть на самом деле», то он должен хотеть убедительно казаться таковым. Итак, утверждение о том, что истерик хочет казаться больше, чем он есть на самом деле, есть лишь некое частное мнение или даже впечатление психиатра Карла Ясперса, еще не ставшего философом Ясперсом, потому что философ Ясперс, конечно, прочитав сочинения философа Хайдеггера, а также психологов Бинсвангера и Босса, давно понял, что бытие, это самое загадочное Dasein, – настолько сложная вещь, что гораздо лучше вместо неосторожно вырвавшейся фразы сказать что-нибудь поумнее о соотношении, например, бытия-для-другого или бытия-для-себя, и, если человек, который живет при помощи бытия-для-другого, не полностью раскрыт для подлинной экзистенции, то это не значит, что он хочет казаться больше, чем он есть, это значит другое: что в жизненном контакте с ним ты можешь, если хочешь, показать ему, если и он этого хочет, путь для самоактуализации, для обретения бытия-для-себя [см. об этом также (Якубик 1982)]. Примерно так бы прокомментировал экзистенциалист Ясперс психиатра Ясперса. С другой стороны, если мы все же примем эту фразу, как она есть, и согласимся, что да, он, бедный, действительно хочет казаться больше, чем он есть, то, позвольте, разве известны способы, чтобы на самом деле стать лучше? Каждый стремится к тому, чтобы казаться быть похожим на свое Ideal-Ich, на своего любимого учителя, отца, тренера по боксу, Людвига Витгенштейна или Леонардо ди Каприо. Если человек хочет казаться больше, чем он есть, это означает, что он стремится к самосовершенствованию. Кажется, в гештальт-терапии есть такой прием, когда психотерапевт говорит: «Вам лучше?» – «Нет, мне не лучше». – «А вы притворитесь, как будто вам лучше, и тогда вам действительно станет лучше». Или: «Когда вам плохо, улыбайтесь, и тогда вам станет лучше». То есть когда истерику начинает казаться, что он лучше, чем он есть, он тем самым безусловно и становится лучше, чем он был.
И наконец. Фраза Ясперса исходит из пресуппозиции, что быть – это безусловно лучше, чем казаться, иными словами, «реальность» лучше, чем «фантазия». Однако опыт психотической культуры ХХ века удостоверяет, что фантазия, вымышленный мир, виртуальная реальность нисколько не хуже, а чаще всего, гораздо лучше, чем так называемая реальность.
Опыт психоделической культуры, сомнологическая литература и живопись, психотический сюрреализм, шизофреническая проза: Джойса (Finnegan’s Wake), Кафки, Фолкнера, Платонова, Виана, Соколова, Сорокина и так далее, психотический театр Антонена Арто, психотическое кино Бунюэля и Хичкока, ЛСД-терапия Грофа, – все эти наиболее значимые и симптоматические для культуры ХХ века явления просто вопиют о том, что вымысел лучше реальности, да и реальности-то, если разобраться, никакой по-настоящему и нет.
С момента написания этой критики прошло без малого двадцать лет. Немного наивно, но в целом все правильно. И тут нечего подвергать деконструкции. Ясперс потом написал хорошую книгу «Стриндберг и Ван Гог», которая тоже нам пригодится при анализе шизофрении. Конечно, последняя вскользь брошенная фраза о реальности тоже звучит сейчас наивно. С тех пор я написал несколько книг о реальности. Я считаю, что реальность есть, но я ее вижу несколько по-другому, чем мои коллеги, например, Федор Иванович Гиренок, который говорит о взрыве галлюцинаций в книге «Введение в сингулярную философию» (2020). Не будем отвлекаться на реальность. С реальностью у истериков все более или менее в порядке. Хотя в книге «Диалог с безумием» (2005) я писал о реальности истериков следующее:
Истерический мир, вероятнее всего, походил бы на театр. В нем люди произносили бы монологи или разговаривали друг с другом как бы перед незримой публикой. Другой вопрос, из кого бы состояла эта публика, из таких же истериков (но истерики – плохие зрители) или из других характеров, но тогда в истерический мир актеров нужно было бы встроить идеальный, скажем, обсессивно-компульсивный мир зрителей. Оставим пока эту проблему. Кроме театральности истерического мира, это был бы мир, где господствовало бы вытеснение, где говорили бы что-то, что не подразумевало бы подтверждения этого в будущем. Давать обещания в таком мире было бы бесполезным делом. Они не выполнялись бы по определению. Люди в этом мире действовали бы исключительно импульсивно. Думаю, что в истерическом мире невозможен был бы институт брака, но детей бы в этом мире тем не менее рожали бы в избытке, так как представить себе истериков, пользующихся противозачаточными средствами, практически невозможно. В этом мире не развивалась бы наука, но активно развивалось бы искусство, особенно театральное, живопись и поэзия. Вероятно, Платон имел в виду именно поэтов-истеричек, когда он призывал изгнать их из идеального государства. Впрочем, что же это было бы за истерическое государство, даже трудно себе вообразить. Вероятно, какое-то очень примитивное. Или истерики жили бы в подчинении у каких-то других миров, например, у эпилептоидов, которые только и делали бы, что занимались государствостроительством. В истерическом мире было бы много прав, но практически не было бы никаких обязанностей. Это был бы аксилогический мир сплошного удовольствия. Однако следует иметь в виду, что, для того чтобы осуществлять удовольствие истерически, необходимы другие миры, в частности обессивно-компульсивный. Понятно, что женщинам нужны мужчины и наоборот. Иначе этот мир не мог бы продолжаться.
Как же я вижу реальность? Об этом я пишу в своей последней книге о реальности: «Реальность как я ее вижу» (2021).
4. В какую же реальность я верю? Я верю, что существует Третья симфония Бетховена и «На холмах Грузии лежит ночная мгла». Я верю, что они существуют помимо моего бессознательного. Что меня не было, а они были. А в то, что существует «Майн Кампф», ты веришь? Если верить, то в Бога, а не в дьявола. Что бы там ни говорил Витгенштейн своему другу Морису Друри, что «Майн Кампф» – это дельный (businesslike) текст. Вообще все, что от дьявола, не существует, это не реальность. Зло супрасегментно, как говорила моя покойная теща академик Т.?М. Николаева. Но так можно зайти далеко. Можно сказать, что и концлагерей не существовало, так как они были порождениями дьявола. И сталинских репрессий тоже не было? Получается, что для тебя реальность – это то, что зафиксировано семиотически, но идет от доброго, а все остальное это не реальность. Концлагеря существовали, потому что от них сохранились свидетельства, культурная память. Но о Гитлере тоже сохранилась культурная память. Вот даже в Википедии есть статья «Гитлер». Что, нечем крыть?
<…>
5. Но как может быть реальность предметом веры или полагания? Как можно не верить, что сейчас 4 июня 2020 года и я сижу у себя дома за компьютером и пытаюсь писать книгу «Реальность как я ее вижу»? Разве это может быть предметом веры? Разве можно в этом сомневаться? Дело не в этом! А дело в том, что это неважно. А что важно? Витгенштейн бы сказал, что наиболее важно то, что нельзя выразить словами. А что нельзя выразить словами? Ну раз это нельзя выразить словами, то нечего об этом и говорить. Но я говорил о чем-то более важном, чем то, какое сегодня число и чем я занимаюсь. Я не знаю, как выразить свое отношение к обыденной реальности. Пожалуй, так: я ее не принимаю. Как Иван Карамазов. Почему я ее не принимаю? Потому что она ко мне не добра? Нет, я не верю, что вещи и факты существуют сами по себе, помимо моего бессознательного? А как же «На холмах Грузии лежит ночная мгла»? А это не вещь и не факт, это наше культурное достояние, часть нашего коллективного бессознательного. Я не могу не верить в «На холмах Грузии лежит ночная мгла». Я просто знаю, что это есть. Что значит «просто знаю»? Ну просто знаю, и все! Тут никакие аргументы неприложимы. И даже семиотика здесь ни при чем. Я могу сомневаться в том, что существовал Пушкин. Ведь доказали же, что пьесы Шекспира, подписанные его именем, написал кто-то другой, но кто именно, так и не установлено. Но пьеса «Гамлет» точно есть! И в том смысле привилегированное место занимает «Слово о полку Игореве». Именно потому, что неизвестно, кто и когда его написал. Очень хороший пример. В существовании этого текста сомневаться не приходится. Но если я сомневаюсь в своем существовании, то откуда же тогда берется «Слово о полку Игореве», если ты говоришь, что вещи и факты существуют только применительно к моему бессознательному. Нет, они существуют применительно к коллективному бессознательному. Извини, но это мистика. Мистика – не мистика, но коллективное бессознательное для меня тоже нечто несомненное. Коллективное бессознательное несомненно, а Юнг сомнителен. Значит, в Самость ты веришь, а в Иисуса Христа не веришь? Кто-то сказал: «Как я могу не верить в Христа, если Он меня спас». (Кьеркегор. – В. Р.) От чего же Он меня спас? От смерти. Значит, ты не веришь и в смерть? Да, я не верю в смерть. А как же Витгенштейн умер от рака простаты? Это совсем другое дело. Это мир феноменов. Витгенштейн мог умереть от чего угодно, а «Логико-философскому трактату» от этого ничего не сделается. Но это же тривиальная мысль – культурное бессмертие. Я умру, но от меня останутся тексты, которые я написал. «Так весь я не умру, душа в заветной лире мой прах переживет и тленья убежит». Так это душа. Надо еще понять, что такое душа. То, что подразумевал Сократ в «Федоне», или то, что подразумевал Родни Коллин в книге «Теория вечной жизни»? Я понимаю душу как «На холмах Грузии лежит ночная мгла». Это часть неуничтожимой коллективной души. Это реальность, которую я принимаю.
6. Я принимаю не ту реальность, «которая дана нам в ощущениях», а ту, которая дана нам как коллективное бессознательное. «Быть может, прежде губ, уже родился шепот». Вопрос в том, как «На холмах Грузии лежит ночная мгла» может быть элементом коллективного бессознательного, если его написал конкретный человек по имени А.?С. Пушкин? Нет, вопрос так не стоит. Он в другом, как, в какой ипостаси стихотворение «На холмах Грузии…» стало элементом коллективного бессознательного? Он что, всегда был, как мифы и как архаические рисунки в пещерах? Но бессознательному безразлично понятие времени, оно просто к нему неприменимо. Сократ был учеником Иисуса Христа. Вопрос о времени вообще не стоял, если бы не было двух противоположных направлений времени – энтропийного и информационного. Элементы коллективного бессознательного движутся в информативном времени. Ну, либо они движутся в информативном времени, либо в бессознательном вообще нет времени, как считал и Фрейд. Проблема же индивидуального бессознательного запутана. Как может существовать мое бессознательное, если я сам себе отказываю в существовании в определенном смысле. В каком же смысле? А в том, что я человек, движущийся в энтропийном направлении времени. Я подвержен разрушению. Меня не будет. Но если меня не будет, а «На холмах Грузии…» останется, то получается слишком просто: все семиотическое информационно и, стало быть, бессмертно, а все телесное подвержено распаду. Но ты же не веришь в смерть! Я не верю в смерть как событие жизни (Витгенштейн). Можно жить против жизни, и тогда смерть не страшна, ее просто не будет. Надо жить в направлении накопления информации. Независимо от внешнего мира. Что значит «независимо от внешнего мира»? Ведь ты же ешь, пьешь, читаешь лекции в университете, пишешь книги. И почему ты думаешь, что тот факт, что ты пишешь книги – это жизнь против жизни, а еда и питье – это жизнь по жизни. Ведь еда и питье – это тоже информационные процессы. Нельзя жить против жизни и при этом не есть и не пить.
7. Вот что пишет об истериках в книге «О характерах людей» мой учитель Марк Евгеньевич Бурно:
Существо демонстративного склада (радикала) – в склонности увлеченным позированием тешить свое уязвимое честолюбие, тщеславие. Такое получается благодаря обычной здесь более или менее красочной чувственности с богатой вытеснительной защитой. Красками воображения возможно, угодно своим желаниям, невольно-бессознательно исказить реальность, вытолкнуть своей живейшей самовнушаемостью неприятное событие из сознания в бессознательное, не в состоянии критически, объективно посмотреть на себя в это время сбоку.
Вообще сильная вытеснительная защита практически исключает глубинность-сложность мысли, переживания и, значит, серьезную способность критически относиться к себе. Этой вытеснительной зависимостью мыслей, взглядов от существенно поправляющих, изменяющих в противоположные стороны мышление чувств демонстративный человек может быть и глуп, и тоже по-своему счастлив, защищен.
Так, ухаживая за больным мужем, недовольная таким «гнусным» занятием, истеричка поминутно упрекает, оскорбляет этого беспомощного человека, жалуясь вслух на свою «горькую» судьбу сиделки, а через несколько дней на его могиле, с чистым сердцем, благополучно вытеснив прежние упреки мужу, причитает-рыдает так, будто готова была бы еще целый век терпеливо за ним ухаживать. Сама же она от инфантильной своей бестревожности не боится никаких страшных болезней: все могут ими заболеть, но только не она; все умрут, но только не она. Сангвиничке, тоже склонной к вытеснительной эмоциональной защите, изначальная тревожность все же не дает так надежно-искусно вытеснять из сознания неугодное, травмирующее.
Позирование (демонстративность) есть стремление выставляться, привлекать к себе внимание неприкрыто-внешними, порою даже крикливыми средствами. Позирование (демонстративность) сказывается не только в особых, позирующих телодвижениях, но и в вызывающем (властно выставляющем себя) поведении, в слишком яркой одежде или, например, в чересчур короткой юбке при очень толстых ногах, которые как раз нужно бы прятать.
Позирование сказывается и в стремлении демонстративно приукрашивать, преувеличивать свою болезнь, даже серьезную. За истерическую позу (демонстрация) возможно, конечно, принять и приятное многим милое сангвиническое кокетство, синтонную яркость одежды и косметики, утонченно-мягкую живую демонстративность портретов синтонного Кипренского – но это все дышит естественностью, непосредственной радостью жизни, даже если порою и грубовато. Аутистичностью (концептуальностью) проникнута вычурно-экстравагантная поза, одежда замкнуто-углубленного (шизоидного) человека. В истинной, истерической позе нет синтонной или аутистической цельности-глубинности, психастенической гиперкомпенсации, таящей в себе изначальную неуверенность. На то она и поза, драпировка, что не имеет под собою достаточно глубокого, сложного переживания, естественной (теплой) чувственности или символически-духовного, сказочно-божественного. Истинная поза демонстративного холодновата, а то и со «стервозинкой», ниточкой колкого холодка, отличающего капризное жеманство от милого кокетства. Сангвиническая типичная женщина-«крошка» и психастеническая женщина-«кисель» всегда теплее своей естественностью или неуверенностью, чем холодноватая истерическая «львица».
Холодноватость демонстративного человека может быть напряжена болью непризнанности от невнимания людей к своей особе, завистливостью, эгоистичностью. Очень многие несведущие люди верят в душевные сложные богатства демонстративных (истериков), в глубину их восторгов не только тогда, когда эти демонстративные – актеры на сцене, но и в повседневной жизни, когда они, например, по известному выражению аутистически-язвительного к истерикам Ясперса (1913; 1997), невольно стремятся переживать больше, чем способны пережить. Это, конечно же, есть проявление душевной незрелости (инфантилизма – вечного детства), как и многое другое в таком человеке.
Душевный инфантилизм сказывается не только склонностью ко всяческому позированию, стремлением приукрасить свои переживания, показаться загадочно-необыкновенным, но и в неспособности достаточно глубоко и сложно думать-анализировать при бунинской красочной образности, в способности ярко-пряно, красочно-воспаленно чувствовать-ощущать. Наконец, высокая внушаемость ребенка или незрелого взрослого несет в себе стихийное несовершенное противоядие-защиту от себя самое в виде бессмысленного упрямства. Многие из демонстративных (истериков) способны и в детстве подробно живо подражать серьезным людям. Этим они и кажутся преждевременно взрослыми.
Демонстративные (истерики), случается, представляют и аутистические переживания, поведение. Замкнуто-углубленные, однако, как отмечено выше, обычно тут же с язвительными улыбками разоблачают эту демонстративную псевдоаутистичность.
Некоторые демонстративные (истерики) так назойливо, с массой извинительных предисловий демонстрируют свою «застенчивость», «совестливость», что не разбирающиеся в характерах люди принимают это за чистую монету болезненно-нравственного переживания. Даже большим горем (например, смертью единственного ребенка) истеричка нередко «депрессивно-демонстративно» упивается или «трагически-томно» смакует его, как дорогое вино. Истеричка может искусно лукаво играть-лгать о мучительной для нее бедности, как теккереевская расчетливая лжица Ребекка Шарп («Ярмарка тщеславия»), или грубовато-жалобно притворяться безмерно несчастной, как чеховская «слабая, беззащитная» Мерчуткина, которая «кофей сегодня пила без всякого удовольствия» («Беззащитное существо»).
Трудно говорить о мироощущении демонстративных, поскольку оно тоже здесь основано на самовнушении, способности верить в то, во что хочется верить, оно декоративно (от мистики до вульгарного материализма), в соответствии с возможностью восхитить, удивить или даже разозлить зрителей, читателей, которыми для такого человека становятся, в сущности, все окружающие его люди и даже он сам. Вообще о мироощущении здесь можно говорить так же условно, зависимо от обстоятельств, как и о мироощущении детей. Как и дети, демонстративные (истерики), за некоторыми исключениями, есть народные сказочники, язычники, неспособные к сложным духовно-абстрактным представлениям-переживаниям Бога, к сложному философскому идеализму.
Встречаются иногда демонстративные (истерики), создающие впечатление умных, утонченно-сложных, живущих внутренней потаенной жизнью, малоразговорчивых людей. Однако это только впечатление загадочности, объясняющее их способность играть и сложные роли, прикрываясь при этом цитатами, наукообразными или просто заимствованными словами и малословием, которое тоже может быть позой. Но как только заговорит такой человек по-своему (не по роли) – и исчезает впечатление самобытности, духовной сложности, анализа. Ничего порою тогда не остается, кроме банальностей, «умных» очков и напыщенно-важной гримасы на лице.
Но многим демонстративным присущи красочная образность, поэтичность, юношеский лиризм. Тут могут быть по-своему лирически-томные эстрадные таланты (Вертинский), элегантно позирующие поэты (Северянин), живописцы, на великолепных картинах которых все красиво позируют, даже погибая, как на брюлловском полотне «Последний день Помпеи».
Есть среди демонстративных (истериков) и немало людей чувственно-расчетливых, холодновато-капризных в своей загадочности. Они, например, жестковато прекращают отношения даже с близкими родственниками, если те уже не входят по каким-то причинам в круг их карьерных интересов.
Все же, как и большинство детей, демонстративные (истерики) по природе своей есть чаще реалисты-чувственники. Вспоминаю, как одна истерическая дама в группе творческого самовыражения, сравнивая «Спящую Венеру» Джорджоне с «Рождением Венеры» Боттичелли, выбрала как созвучную себе первую картину и сказала с убежденностью, что вот главное в жизни, то есть «хлеб», а остальное, всякие там поэтические тонкости, – это уже потом. И в старости писатели истерического склада обычно продолжают писать так же чувственно-реалистически, как в юности, без одухотворенности-анализа. Даже если они гениальны своей юношеской чувственностью, как Бунин. (Ср. Легкое дыхание (Выготский). По-моему, очень глубокий рассказ – надо прочитать! NB!!!)
Безнравственные истерики (психопаты), дабы как-то звучать на сцене жизни, иметь зрителей, поклонников, клевещут и вершат в разных размерах геростратово зло, плетут интриги, пишут анонимки, наказывая так (порою жестоко) за невнимание к ним или насмешки.
В молодости многие из демонстративных (истериков) удивляют, особенно сверстников, живостью мысли, чувства, богатой памятью, сообразительностью. В юноше трудно бывает усмотреть на всем этом налет истерической театральности, отсутствие подлинной, углубленной самобытности. От них многого ждут в зрелости, а продолжается все та же юношеская живость-театральность-капризность, соединенная обычно с довольно высоким, «пожизненным юношеским» сексуальным влечением, что побуждает к бурному сексуальному разнообразию с последующими житейскими неприятностями. Однако красочное вытеснение неугодного из сознания, способность уверить себя, что это все необходимо для творчества, здоровья и т. д., освобождает демонстративного (истерика) от чувства вины перед тем, кто им оставлен и мучается. Чувство этих мужчин и женщин нередко внешне мягкое, нежное, теплое, красивое, но, если присмотреться, – детски несложное-неглубокое, навсегда незрелое, подернутое колко-капризным прозрачным холодком. Телосложение может быть детски миниатюрным, а может быть и весьма грузным; душа же всегда остается неуемно-юношеской, любвеобильной – вплоть до инсультов в дряхлости.
Любвеобильность у истерических женщин нередко бывает лишь внешне-театральной, флиртовой, без способности упоенно-чувственно соединиться с возлюбленным. Эту утонченную, тронутую красивым ледком эротическую игру холодной (фригидной) истерички с замечательной проникновенностью изобразил Мопассан в романе «Наше сердце». Но ведь в этом и трагедия такой, в сущности, несчастной женщины.
Демонстративные (истерики) – всегда вечные дети, отличаются неустойчивостью, капризностью своих чувств (легкочувствием), сравнительным легкомыслием, пылкой образностью, стремлением «выставляться», быть в центре внимания, склонностью к бессмысленному упрямству от высокой внушаемости, к юношеской картинной пессимистичности. Потому и нетрудно (обычно!) расположить к себе такого человека, сердитого за что-то на нас, восхитившись им искренне и сказав ему что-то действительно доброе. И тогда многие из них мягчают, добреют, даже те, в ком ясно проглядывает чувственно-хищное.
Как ты можешь деконструировать это развернутое выказывание Марка Евгеньевича? Что ты можешь сказать, в частности, о самовнушаемости истериков, о которой пишет М.?Е.? Я думаю, что это действительно имеет место. И это связано с тем, что я называю истерией с самим собой между внутренним инстанциями Я, между Суперэго и Id. Почему истерик самовнушаем? Он беззащитен перед своим слабым Суперэго. Оно очень уступчиво, оно позволяет вытеснять неприятное в бессознательное. «“Я это сделал!” – говорит память. – “Я не мог этого сделать!” – говорит совесть. И память отступает» (Ницше). Почему у истериков такое сильное вытеснение, которое позволят им быть такими «воздушными», легкими, как «Легкое дыхание» у героини бунинского рассказа? Только ли из-за потворствующего Суперэго? Нет, не только. Я чувствую, что не только, но не могу сформулировать почему. Поищи ответ в тексте Марка Евгеньевича. Он пишет: «Вообще сильная вытеснительная защита практически исключает глубинность-сложность мысли, переживания и, значит, серьезную способность критически относиться к себе. Этой вытеснительной зависимостью мыслей, взглядов от существенно поправляющих, изменяющих в противоположные стороны мышление чувств демонстративный человек может быть и глуп, и тоже по-своему счастлив, защищен». Получается, что тут виновато некритическое отношение к себе. Как ты это понимаешь? Что значит «некритически к себе относиться»? Это значит потворствовать своим слабостям. Нет, не точно. Относиться к себе некритически – это значит не замечать своих слабостей. А что происходит, если не замечаешь своих слабостей? Тогда тебе кажется, что ты лучше всех. Логично! Отсюда пресловутая истерическая демонстративность. На самом деле, он (или она) довольно заурядная личность, и он или она недоумевает, почему, если она (допустим она!) такая прекрасная, а ее никто не замечает. И она начинает позировать, чтобы привлечь другого к своей якобы исключительности. Вот откуда оказывается демонстративность! От некритического отношения к себе. Хорошо, что еще ты можешь почерпнуть из текста Марка Евгеньевича? «Позирование сказывается и в стремлении демонстративно “приукрашивать”, преувеличивать свою болезнь, даже серьезную». Вот это очень интересно! Зачем преувеличивать свою болезнь, тем более что она и так серьезна? А чтобы тебя жалели! А как преувеличивать? При помощи мутизма, астазии-абазии и т. д. Как завещал доктор Сас. Интересно, он пробовал применять свои теории на практике, – я имею в виду учить истериков говорить? Кто-то, кажется Блейлер, сказал, что истериков надо учить думать, а ананкастов – учить чувствовать.
М.?Е.: Трудно говорить о мироощущении демонстративных, поскольку оно тоже здесь основано на самовнушении, способности верить в то, во что хочется верить, оно декоративно (от мистики до вульгарного материализма), в соответствии с возможностью восхитить, удивить или даже разозлить зрителей, читателей, которыми для такого человека становятся, в сущности, все окружающие его люди и даже он сам. Вообще о мироощущении здесь можно говорить так же условно, зависимо от обстоятельств, как и о мироощущении детей. Как и дети, демонстративные (истерики), за некоторыми исключениями, есть народные сказочники, язычники, неспособные к сложным духовно-абстрактным представлениям-переживаниям Бога, к сложному философскому идеализму.
Я не согласен, что применительно к истерикам и детям трудно говорить о мироощущении, что оно «декоративно». Просто Марк Евгеньевич не принимает психоанализ. У младенцев на депрессивной позиции Мелани Кляйн развитое мироощущение: представление о целостности матери и том, что она уйдет и не вернется. Я думаю, что в определенном смысле мироощущение есть даже у кролика и кошки, особенно у кошки. Это же миро-ощущение, а не миро-воззрение: кошки бывают ласковые, злые и т. д. Смешно говорить о декоративном мироощущении у гениального Бунина. В книге «Характеры и расстройства личности» (2002) я вслед за Эрнстом Кречмером ввожу понятие истерической пропорции. У Игоря Северянина:
Поэза странностей жизни
Встречаются, чтоб разлучаться…
Влюбляются, чтобы разлюбить…
Мне хочется расхохотаться,
И разрыдаться – и не жить!
Клянутся, чтоб нарушить клятвы…
Мечтают, чтоб клянуть мечты…
О, скорбь тому, кому понятны
Все наслаждения тщетны!..
В деревне хочется столицы…
В столице хочется глуши…
И всюду человечьи лица
Без человеческой души…
Как часто красота уродна
И есть в уродстве красота…
Как часто низость благородна
И злы невинные уста.
Так как же не расхохотаться,
Не разрыдаться, как же жить,
Когда возможно расставаться,
Когда возможно разлюбить?!
Так часто клянут демонстративных, смеются-потешаются над ними. Но ведь многие из них приносят людям прекрасные (в том числе и целебностью своей) театральные, эстрадные, поэтические, живописные радости, освежают вечной детскостью, учат живым подробностям чувственной жизни, замечательным именно своей несерьезностью-незрелостью. А дефензивные демонстративные (истерические) женщины способны на сцене жизни на незаурядное самопожертвование ради повседневного спасения тяжелого алкоголика-мужа или душевнобольного родственника, если, конечно, знакомые, близкие постоянно восхищаются их небывалым подвигом, редким терпением и т. д.
Полностью согласен! Вспоминаю теплых истеричек Фрейда из его (и Йозефа Брейера) книги «Очерки по истерии» (1894), книги, с которой начался психоанализ.
Лев Выготский в книге «Психология искусства» писал:
Рассказ недаром называется «Легкое дыхание», и не надо долго приглядываться к нему особенно внимательно для того, чтобы открыть, что в результате чтения у нас создается впечатление, которое никак нельзя охарактеризовать иначе, как сказать, что оно является полной противоположностью тому впечатлению, которое дают события, о которых рассказано, взятые сами по себе. Автор достигает как раз противоположного эффекта, и истинную тему его рассказа, конечно, составляет легкое дыхание, а не история путаной жизни провинциальной гимназистки. Это рассказ не об Оле Мещерской, а о легком дыхании; его основная черта – это то чувство освобождения, легкости, отрешенности и совершенной прозрачности жизни, которое никак нельзя вывести из самих событий, лежащих в его основе. Нигде эта двойственность рассказа не представлена с такой очевидностью, как в обрамляющей весь рассказ истории классной дамы Оли Мещерской. Эта классная дама, которую приводит в изумление, граничащее с тупостью, могила Оли Мещерской, которая отдала бы полжизни, лишь бы не было перед ее глазами этого мертвого венка, и которая в глубине души все же счастлива, как все влюбленные и преданные страстной мечте люди, – вдруг придает совершенно новый смысл и тон всему рассказу. Эта классная дама давно живет какой-нибудь выдумкой, заменяющей ей действительную жизнь, и Бунин с беспощадной безжалостностью истинного поэта совершенно ясно говорит нам о том, что это идущее от его рассказа впечатление легкого дыхания есть выдумка, заменяющая ему действительную жизнь. И в самом деле, здесь поражает то смелое сопоставление, которое допускает автор. Он называет подряд три выдумки, которые заменяли этой классной даме действительную жизнь: сперва такой выдумкой был ее брат, бедный и ничем не замечательный прапорщик – это действительность, а выдумка была в том, что жила она в странном ожидании, что ее судьба как-то сказочно изменится благодаря ему. Затем она жила мечтой о том, что она идейная труженица, и опять это была выдумка, заменявшая действительность. «Смерть Оли Мещерской пленила ее новой мечтой», – говорит автор, совершенно вплотную придвигая эту новую выдумку к двум прежним. Он этим приемом опять совершенно раздваивает наше впечатление, и, заставляя весь рассказ преломиться и отразиться как в зеркале в восприятии новой героини, он разлагает, как в спектре, его лучи на их составные части. Мы совершенно явно ощущаем и переживаем расщепленную жизнь этого рассказа, то, что в нем есть от действительности и что от мечты. И отсюда наша мысль легко переходит сама собой к тому анализу структуры, который нами был сделан выше. Прямая линия – это и есть действительность, заключенная в этом рассказе, а та сложная кривая построения этой действительности, которой мы обозначили композицию новеллы, есть его легкое дыхание. Мы догадываемся: события соединены и сцеплены так, что они утрачивают свою житейскую тягость и непрозрачную муть; они мелодически сцеплены друг с другом, и в своих нарастаниях, разрешениях и переходах они как бы развязывают стягивающие их нити; они высвобождаются из тех обычных связей, в которых они даны нам в жизни и во впечатлении о жизни; они отрешаются от действительности, они соединяются одно с другим, как слова соединяются в стихе. Мы решаемся уже формулировать нашу догадку и сказать, что автор для того чертил в своем рассказе сложную кривую, чтобы уничтожить его житейскую муть, чтобы превратить ее прозрачность, чтобы отрешить ее от действительности, чтобы претворить воду в вино, как это делает всегда художественное произведение. Слова рассказа или стиха несут его простой смысл, его воду, а композиция, создавая над этими словами, поверх их, новый смысл, располагает все это в совершенно другом плане и претворяет это в вино. Так житейская история о беспутной гимназистке претворена здесь в легкое дыхание бунинского рассказа.
«Душечка» Чехова. Бунин – шизоистерик! В статье «Шизоистерический дискурс» мы писали:
Шизоистерический характер – парадоксальное сочетание. Замкнуто-углубленный интеллектуал, неразговорчивый, погруженный в себя шизоид, с одной стороны, и демонстративная, инфантильная, болтливая и поверхностная истеричка (впрочем, Фрейд уважал своих первых пациенток-истеричек и некоторых из них считал наделенными высоким интеллектом; но мы говорим не об истерии как неврозе, а об истерическом характере; однако расхожее представление об истеричках претит и нам (см. главу «Апология истерии» в нашей книге «Характеры и расстройства личности»).
В этой связи вспоминается понятие деиксомании, введенное Александром Сосландом в его книге «Фундаментальная структура психотерапевтического метода». Деиксомания – это стремление демонстрировать себя, свойственное всем людям. Так шизоид может демонстрировать свою замкнутость. Вот первое пересечение между истериком и шизоидом.
Вообще, конечно, можно было бы сказать, что шизоистерики – это просто один из вариантов многочисленных мозаических конституций: шизотипической (выделенной еще Ганнушкиным в 1914 году в статье «К вопросу о шизофренической конституции»), органической, эндокринной, эпилептической. Если выделять шесть характеров: циклоиды, шизоиды, истерики, ананкасты, эпилептоиды, психастеники, то, перемноженные друг на друга, они дадут огромное сочетание психических конституций.
Истерический характер формируется достаточно поздно, в период активного эдипова комплекса, то есть идет где-то рядом с обсессией: истеричные сильно связаны с сексуальной проблематикой, то есть они одновременно влекутся к сексу, и он одновременно их пугает. С другой стороны, самая первая реакция младенца – его истошный крик как результат травмы рождения – по сути истерическая. И крик, и двигательная буря – все это сопровождает самые первые месяцы младенческого развития, что в целом и немудрено, потому что истерическая реакция, как сформулировал Кречмер, – это животная реакция, поэтому она сопровождает жизнь младенца с первых пеленок. Но только ли реакция или же возникновения истерии как невроза или даже как характера связана с первыми днями развития младенца, – на этот вопрос пока нет ответа.
Во всяком случае, истерическое противопоставление «плохой – хороший», «приятный – неприятный» достаточно раннее, так как очень мало связанно с принципом реальности и чрезвычайно тесно связано с принципом удовольствия. К соотношению истерии и обсессии заметим что, механизм защиты «изоляция» относят только к обсессивным, но он может таким же образом быть применен и к истерикам. Разница лишь в том, что у обсессивных происходит изоляция интеллектуального от эмоционального (обсессивных нужно обучать эмоциям), а у истеричных это изоляция эмоционального от интеллектуального (истерика надо учить думать).
Итак, какова же природа истерии?
Рассмотрим вначале, возможно, самую важную проблему из затронутых выше: амбивалентное отношение истерика к сексуальной проблеме. Напомним, что эта проблема состоит в том, что истерик или истеричка проявляют необычайный интерес к сексуальной жизни, но когда наступает момент возможной близости, они либо в последний момент увиливают, либо при коитусе не получают никакого удовлетворения.
Итак, мы будем рассматривать истеричку традиционно как дитя эдипова комплекса, то есть это девочка, которая недополучила ласки от матери (матери истеричек традиционно считаются «плохими», у обсессивных скорее «плохой» отец, излишне суровый, из которого формируется суровое обсессивное Суперэго). Период активного эдипова комплекса Фрейд называл фаллическим, в нем область интересов психосексуального развития ребенка перешло от рта и ануса к гениталиям, но это еще инфантильные, несформировавшиеся гениталии, это скорее символы гениталий, фаллос как универсальный символ обладания мужской силой и властью, а не отцовский пенис, сколь бы он велик ни был. Проблема обладания фаллосом и размышления по этому поводу – главная черта фаллической стадии. Для девочки здесь характерно развитие зависти к пенису и в то же время наделение матери символическим фаллосом. В чем проявляется озабоченность маленькой истерички сексуальной проблематикой и в чем сказывается истерическая специфика этой «озабоченности»? Итак, для этого периода характерно разочарование в матери как не снабдившей нашу героиню-истеричку фаллосом и в то же время отождествление с матерью как соперницей в праве хотя бы временного обладания большим отцовским пенисом. Казалось бы, все просто: стремление к тому, чтобы ею обладал отец, и ненависть к матери как сопернице и формирует в дальнейшем амбивалентную динамику по отношению к сексу. Желание по отношению к отцу очень велико, но оно также находится под чрезвычайным запретом, мать в фантазиях будущей истерички не дает девочке обладать отцом. Таким образом, во взрослом состоянии все мужчины для истерички – это потенциальные отцы, а все женщины потенциальные матери. Поэтому все мужчины желанны, но желание это находится под запретом, оно инцестуозно по своей природе и карается матерью. Вот в двух словах объяснение истерической сексуальной динамики.
Что же специфически истерического в таком положении дел? Ведь известно, что любой невроз – прежде всего неудача или проблемность в сексуальной жизни. Отличие других невротиков в том, что их не так влечет сексуальная сфера и нет такой амбивалентности в области сексуального опыта.
Возраст ребенка, при котором происходит истерическая фиксация, характеризуется зрелыми объектными отношениями, то есть, говоря точнее, переходом от диадных отношений «ребенок – мать» к триадным отношениям «ребенок – мать – отец». Только при триадных отношениях возможен активный невротический эдипов комплекс. Предшествующие диадные отношения не являются полноценными, и если ребенок фиксируется на них, то это может привести позднее к психотическим взрывам. Почему так происходит? Когда ребенок находится только в диалоге с матерью, весь мир для него сосредоточен на одном объекте (отец и сиблинги могут играть или не играть какую-то роль, а также бабушки и дедушки, но на этом этапе развития ребенку достаточно одной матери), его фундаментальная реальность ограничивается только ею, потому что именно она постоянно кормит, ласкает его и защищает от внешнего мира. Но она, как правило, не дает ему никаких жестких норм поведения, потому что он еще слишком мал.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71201740?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Вадим Руднев
Тип: электронная книга
Жанр: Состояния и явления психики
Язык: на русском языке
Издательство: АЛЬМА МАТЕР
Дата публикации: 18.10.2024
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: В своей книге известный российский философ и психолог (философ психиатрии) исследует феномены истерии, депрессии, шизоидии, шизофрении, шизотипии и обсессивно-компульсивного расстройства.