К 212-й годовщине «Грозы 1812 года». Россия в Опасности! Время героев!! Действовать надо сейчас!!! Том II. Первая шеренга!

К 212-й годовщине «Грозы 1812 года». Россия в Опасности! Время героев!! Действовать надо сейчас!!! Том II. Первая шеренга!
Яков Николаевич Нерсесов
Эта книга выпущена к 212-й годовщине «Грозы 1812 г. Тогда, как и сегодня, Россия оказалась в опасности! Действовать надо было решительно, как и сейчас! Славные Сыны Отчества тогда спасли ее. Книга посвящена их подвигу! Сегодня надо повторить его! «Пойдем братцы заграницу – бить Отечества врагов!» Вещие слова из знаменитого гимна Преображенского полка – Сергея Мар`ина. В этой книге вы найдете все о первой шеренге генералов-героев той грозной поры!

К 212-й годовщине «Грозы 1812 года». Россия в Опасности! Время героев!! Действовать надо сейчас!!!
Том II. Первая шеренга!

Яков Николаевич Нерсесов
Светлой памяти моего деда-главврача санитарного поезда 1-го Белорусского фронта Якова Николаевича Нерсесова, скончавшегося на боевом посту за год до Великой Победы и моего отца, замначальника Управления охраны памятников и музеев Минкультуры СССР, Заслуженного работника культуры, искусствоведа Николая Яковлевича Нерсесова – романтика и жизнелюба, посвящаю…

Автор выражает благодарность дизайнеру А. Грохотову за создание обложки, своему старинному другу, замечательному русскому художнику-иллюстратору Вячеславу Люлько за иллюстрации в книге и сотруднице Ridero
Ксении Ложкиной за участие в подготовке книги.

Дизайнер обложки Александр Грохотов
Иллюстратор Вячеслав Люлько

© Яков Николаевич Нерсесов, 2024
© Александр Грохотов, дизайн обложки, 2024
© Вячеслав Люлько, иллюстрации, 2024

ISBN 978-5-0064-6064-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero



Человек растет с детства.
    (древнеперсидская поговорка)

…боль, перенесенная в детстве, как
правило, не проходит бесследно.
    (житейская мудрость)

Мы живем один раз, но если жить правильно, то одного раза достаточно…
    (древнеперсидская поговорка)

Не дай нам/вам бог жить в эпоху перемен.
    (древневосточная мудрость)

Все дело в мгновении: оно определяет жизнь.
    (Кафка)

Мой долг передать все, что мне известно, но, конечно, верить всему не обязательно…
    (Геродот)

Свет показывает тень, а правда – загадку
    (древнеперсидская поговорка)

Мысль любит тишину
    (сугубо авторское «оценочное» суждение)

…От героев былых времен
Не осталось порой имен.
Те, кто принял смертный бой
Стали просто землей и травой…
Только грозная доблесть их
Поселилась в сердцах живых.
Этот вечный огонь нам завещанный одним,
Мы в груди храним.

Погляди на моих бойцов —
Целый свет помнит их в лицо.
Вот застыл батальон в строю…
Снова старых друзей узнаю:
Хоть им нет двадцати пяти,
Трудный путь им пришлось пройти
Это те, кто в штыки поднимался как один,
Те, кто брал Берлин!
    (фрагмент текста краткой версии легендарной военно-патриотической песни Евг. Аграновича – Рафаила Хозака «Вечный огонь/От героев былых времен…» из культового х/ф «Офицеры». )
N.B. В ходе Отечественной войны 1812 года Москва сгорела, но потом – Варшава, Берлин и Париж стали Нашими!!!
Поскольку сегодня «сексуально-раскрепощенно-разнузданная» Европа гламурненько «мельтешит» и мельтешит [особо в лице «раздухарившегося» патентованного ЛГБТешника* (экстремистская организация – запрещенная в РФ!), а по совместительству еще и… президента гонористо-гоношистых французов (и афро-французиков всех «мастей и калибров») – любителей безопасных «сафари-стрелялок» на территории бывшего СССР, пафосно-кичливо рядящегося в потертую шинель бывалого «генералабонапарта» (в одно слово, в кавычках и с маленькой буквы)!] перед еще пока не вставшим на могучие задние лапы и грозно зарычавшим Русским Мишкой, который никогда не спрашивал, не спрашивает и не будет это делать – КАК ЕМУ ЖИТЬ – то явно надо повторить подвиг наших предков!
Вот и проверим: остались ли там еще крутые мужики (до которых так падок слабый пол всех времен и народов!?) или только «будуарные мужчинки» (так величает их противоположный пол, знающий толк в Мужских Достоинствах всех "калибров"!) для взаимных изысканных утех!?.
Не так ли!?.
На войне – как на войне: там сантименты не в цене…
«Сказал А – говори и Б»…
Ну и…

* ЛГБТ – экстремистская организация, запрещенная в РФ!

«За нами Москва, ребята! Умирать всем!! Ни шагу назад!!!», или Дмитрий Сергеевич Дохтуров
…После того, как командующий 2-й армией Багратион был смертельно ранен на Семеновских флешах, руководство левым флангом, сменив там генерала Коновницына, временно заменявшего Багратиона, по распоряжению Кутузова принял на себя Дохтуров. Участник Бородинского сражения Ф. Глинка вспоминал: «В пожар и смятение левого крыла въехал человек на усталой лошадке, в поношенном генеральском мундире, со звездами на груди, росту небольшого, но сложенный плотно, с чисто русскою физиономиею. Он не показывал порывов храбрости блестящей, посреди смертей и ужасов, окруженный семьею своих адъютантов, разъезжал спокойно, как добрый помещик между работающими поселянами; с заботливостью дельного человека он искал толку в кровавой сумятице местного боя. Это был Д. С. Дохтуров».
…Дмитрий Сергеевич действительно внешне не выглядел героем – ни богатырского телосложения, ни яркой бравады, ненужной рисовки – скорее, тучный и отнюдь не крепкого здоровьем, но он отличался невероятной твердостью и былинной мужественностью. В бою он никогда не боялся опасности, равнодушно относился к огню вражеских ружей, говоря: «На каждой пуле и на каждом ядре написано, кому быть раненым или убитым, и они свою жертву найдут. Не лучше ли в таком случае умереть на том месте, которое указывают долг и честь»…
Принято считать, что генерал от инфантерии (19.4.1810 г.) Дмитрий Сергеевич Дохтуров (то ли 1756, то ли 1.9.1759, село Крутое Каширского уезда Тульской губернии – 14 (26).11.1816, Москва) происходил из древнего дворянского рода, известного с XVI в. и ведущего свое начало от выходца из Константинополя во времена Ивана Грозного.
Его отец был мелкопоместным дворянином средней руки, и детство Дмитрия прошло в селе Крутом Каширского уезда Тульской губернии. Родители дали ему хорошее по тем временам домашнее образование, причем, особое внимание уделялось иностранным языкам – немецкому, французскому и итальянскому, которые давались Дмитрию легко и непринужденно.
В семье Дохтуровых чтились военные традиции: отец и дед Дмитрия были офицерами (отец – капитаном) лейб-гвардии Преображенского полка, одного из двух старейших полков русской гвардии, сформированных еще Петром I.
В феврале 1771 г. отец отвез сына в Петербург и, подняв свои полковые связи, устроил его в Пажеский корпус. Причем, ему удалось даже представить своего недоросля императрице-«матушке», всегда привечавшей гвардейцев, которым она во многом была обязана своим троном.
Правда, в дальнейшем Дмитрий Сергеевич вынужден был рассчитывать только на себя любимого и ему приходилось «все брать» прилежанием и старательностью.
С 1777 г. будущий герой Отечественной войны 1812 г. уже камер-паж при дворе Екатерины II.
Выпустился Дохтуров-младший из корпуса 6.4.1781 г. в чине поручика лейб-гвардии и начал службу в Преображенском полку.
Вскоре шефом полка стал знаменитый екатерининский фаворит Григорий Потемкин, у которого был наметанный глаз на толковых людей! Он-то и заметил способного офицера и в 1784 г. назначил его командиром роты егерского батальона.
А с января 1788 г. Дохтуров уже капитан лейб-гвардии Преображенского полка.
В 1788—90 гг. началась русско-шведская война.
В ту пору на юге России шла русско-турецкая война и шведы посчитали, что именно теперь пришла пора рассчитаться за полтавский конфуз их полулегендарного короля-викинга-берсеркерка. Их амбиции простирались на утраченные тогда территории Прибалтики.
В Петербурге отреагировали сообразно ситуации: Россия в ту пору воевала с турками и из гвардейских полков был срочно сформирован сводный отряд для действий на гребной флотилии в прибрежных районах Финского залива. И вскоре Дохтуров – уже капитан – со своей ротой прибыл в Кронштадт, где его гвардейцы обучались ведению морского боя. И уже через месяц из них сделали морскую пехоту, готовую к бою с напористыми шведами.
Во время боевых действий он оказывается под началом известного екатерининского флотоводца принца Нассау-Зигена.
В Роченсальмском морском сражении 1789 г. его рота, посаженная на шлюпки, под огнем противника обеспечивала проход русской эскадры для атаки шведского флота. Гребная флотилия гвардейцев Дохтурова отличилась и в кампании 1790 г. на Выборгском рейде. Сам Дмитрий Сергеевич был дважды ранен (в 1789 г. – в правое плечо и год спустя – в ногу), но из боя не выходил!
Это кстати, станет «фирменным» знаком Дохтурова: даже будучи раненным поле боя не покидать!
Доблесть молодого и бравого капитана-гвардейца стала известна государыне, знавшей толк в гвардейских офицерах и за отличия она награждает его редкой по тем временам наградой: золотой шпагой с надписью «За храбрость».
После окончания войны Дмитрий Сергеевич принял решение перевестись из гвардии в армию.
В 1.1.1795 г. в чине полковника он возглавил Елецкий мушкетерский полк.
Через два года 2.11.1797 за отличную подготовку полка произведен в генерал-майоры и стал шефом Софийского мушкетерского полка.
24.10.1799 Дохтуров получил чин генерал-лейтенанта и вскоре был назначен инспектором пехоты Киевской инспекции.
22.07.1800 его увольняют в отставку и отдают под суд!
Непредсказуемый и порой чудаковатый для обывателя император Павел I нередко «бросал людей в кутузку» с «бухты-барахты». Воля государя была непредсказуема, как, впрочем, и он сам – человек и правитель, с повадками бенгальского тигра, весьма неоднозначно оцененный историками. Хотя, не все современные исследователи согласны с такой оценкой деятельности этого русского самодержца…
…Кстати сказать, из 550 русских генералов-участников войн России с Наполеоном в 1812—1815 гг. – 117 стали генералами именно при императоре Павле Петровиче. Среди них такие безусловные знаменитости, как Барклай-де-Толли, Багратион, Милорадович, Витгенштейн, Дохтуров, Коновницын, Остерман-Толстой и др. В тоже время, те же Дохтуров и Коновницын, а также, такие выдающиеся военачальники, как Ермолов, Багговут и Тормасов исключались из армии по надуманным причинам…
Но 08.11. того года Дмитрия Сергеевича снова принимают на службу с назначением состоять по армии.
Одновременно с 1801 г. он был шефом Олонецкого мушкетерского, а с 1803 г. уже при новом императоре Александре I Московского пехотного полка.
Именно с этим полком в составе армии М. Кутузова он принял участие в русско-австро-французской войне 1805 г.
Кутузов, узнав о капитуляции союзников-австрийцев под Ульмом, начал отход.
Русская армия была лишена помощи. Ни подвод, ни снарядов, ни провианта, ни одежды – ничего, что обещали союзники, Кутузов не получил. Русские солдаты шли в осеннюю непогоду по размытым дорогам раздетые и голодные. «…Мы идем по ночам, мы почернели… офицеры и солдаты босиком, без хлеба, – писал Дохтуров жене. – Какое несчастье быть в союзе с такими негодяями, но что делать!..»
Русские отступали по правому берегу Дуная, шириной метров в 200—300, ограниченному лесистыми горами.
Наполеон направил на левый берег 16-тысячный корпус Мортье, чтобы воспрепятствовать переправе русской армии через реку в районе Кремса (Дюрренштайна). Но Кутузов успел-таки перейти на левый берег и теперь уже Мортье оказался в руках у многоопытного, гораздого на разнообразные военные хитрости Кутузова!
Естественно, что Михаил Илларионович не преминул воспользоваться внезапно возникшим шансом нанести оторвавшемуся от Великой армии французскому корпусу поражение. От своих информаторов, разведчиков и попавших в плен французских солдат он уже знал «состояние дел» в мортьевском корпусе.
Первая из трех дивизий – Газана – вырвалась вперед и находилась очень близко от русских. Следующая (Дюпона) – лишь в 12 км от неё. И наконец, еще дальше маршировала голландская дивизия генерала Дюмонсо.
Уже 10 ноября вечером был разработан план разгрома французов.
Местность, на которой разыгралось сражение у Кремса (порой, его не без оснований называют в исторической литературе сражением у Дюрренштайна), представляет собой теснину между Дунаем и невысокими, но крутыми отрогами Богемских гор. Отроги подходят во многих местах столь близко к реке, что дорога к Кремсу превращается в узкую выемку (4—4,5 м шириной) в скалах. В ряд по ней могли пройти не более семи человек. В самом узком месте долину перегораживал небольшой городок Дюрренштайн.
Развернуться полностью, чтобы использовать свое численное превосходство, русские не могли никак и было решено прибегнуть к глубокому обходному маневру через горы. Мортье знал, что перед ним находятся русские, но посчитал, что это всего-навсего небольшой «заслонный отряд» и не был готов к серьезному бою с превосходящим врагом.
…Кстати сказать, в отечественной литературе яростный бой под Кремсом долгое время в основном представлялся как бесспорная победа русского оружия. Тогда как во французской военно-исторической литературе это жаркое дело принято рассматривать как безусловный героизм сводного корпуса Мортье, сражавшегося с превосходящими русскими силами и достойно вышедшего из опасного положения. Только в одной отечественной монографии, печально известного российского исследователя наполеоновского наследия, к.и.н., Олега Валерьевича Соколова, посвященной ходу войны 1805 г., очень подробно, по источникам, описан сам ход военного столкновения и сделаны выводы, которые, по авторитетному мнению ряда не ангажированных отечественных исследователей наполеоновских войн, безусловно, следует принимать во внимание…
План операции был плодом творчества австрийского «кабинетного» генерала-квартимейстера, фельдмаршал-лейтенанта Г. Шмидта, только-только прибывшего в армию союзников из Вены. Австрийский император рекомендовал его – уроженца города… Кремса (!) – как наилучшего специалиста по разработке военных операций именно в этой местности!
И вот рано утром 11 ноября три русские колонны генералов Милорадовича, Дохтурова и Федора Борисовича Штрика (? – 1808) получают задание разбить самонадеянно выдвинувшуюся головную дивизию генерала Газана из корпуса Мортье, которая продвигалась от Дюрренштайна вперед на Кремс, даже не удосужившись выслать дозоры в окрестные горы.
На Дохтурова (у последнего было 21 батальон пехоты, 2 эскадрона гусар и пушки) была возложена главная задача – обойти Мортье и нанести ему удар с тыла. Завести войско в тыл Газановой дивизии взялся сам генерал Шмидт.
Штрику, у которого была небольшая часть сил Дохтурова (3 батальона Бутырских мушкетеров и 2 батальона егерей) поручалось нанести фланговый удар, «просочившись» сквозь горы у с. Эгельзе.
Удар с фронта осуществляли всего-навсего 5 батальонов пехоты и 2 эскадрона гусар при 4 орудиях Милорадовича.
При этом 5 батальонов и 5 эскадронов гусар оставлялись под началом генерала-лейтенанта А. А. Эссена 2-го в городках Штейне и Кремсе.
Имея большое численное превосходство, русские не смогли правильно его распределить и обрушить всю свою мощь на немногочисленного врага.
В результате, пехота Милорадовича будет брошена в лобовую атаку на вдвое превосходившую ее дивизию Газана! К тому же, она, будучи в непосредственной близости от французов, пойдет на них в 7 утра, а обходные войска двинутся по маршруту лишь в 9-ом часу утра!
…Кстати, до сих пор остается неясно, почему многоопытный Кутузов, допустил принятие такого схоластического плана, в котором совсем не учитывались важнейшие нюансы: возможные сбои на марше, особенности маршрута, качество дорог и прочие привходящие обстоятельства!?.
Атаковав у деревни Унтер-Лойбен Газана с фронта, солдаты Милорадовича, оказались втянуты в тяжелый бой: враг планомерно вводил в дело все новые и новые батальоны, а обходная колонна Дохтурова, куда-то запропастилась!
Бой уже шел 3 часа, а 90% русских сил застряли в горах!
В конце концов, Милорадовичу пришлось оставить деревеньку и начать медленно пятиться назад – под прикрытие сил Эссена 2-го.
Наконец с гор «свалился» Штрик со своими солдатами, но и его сил хватило лишь на то, чтобы отсрочить отход Милорадовича назад к Штейну. Только тут им пришла на помощь часть сил Эссена 2-го и Мортье наконец остановили. Силы обеих сторон истощились, перестрелка ослабевала, и около 16 часов бой прекратился вовсе. Вскоре должно было начать темнеть и противники стали думать об обустройстве биваков. Результат боя был явно ничейным, что, впрочем, определялось и примерно равной численностью сражавшихся сторон.
Дохтуров со своими силами участия в том бою так и не принял!
Еще в самом начале боя Мортье отправил ординарца к дивизии Дюпона, чтобы поторопить их на помощь Газану. Но Дюпон не приходил, и маршал лично помчался назад выяснять причины задержки.
По пути выяснилось, что Газана отрезали русские: это наконец спустилась с гор часть обходной колонны Дохтурова!
Мало того, что колонна Дохтурова ушла на задание с огромным опозданием – вместо 2 часов ночи только в девятом часу утра, когда Милорадович уже давно истекал кровью в речной долине Дуная, так она еще и двигалась словно черепаха – 1 км/час! А ведь ей полагалось пройти всего лишь 9—10 км, чтобы оказаться в тылу у Газана. Правда, так было по карте, а на самом деле «дорога», по которой шли русские, оказалась… тропой – узкой и крутой и чуть ли не по колено в грязево-снежном месиве. Кроме того, пошел сильный дождь.
В немалой степени это позволило авангардной дивизии наполеоновского военачальника избежать полного разгрома, а ему самому – позорного плена.
Солдатам Дохтурова пришлось идти по двое в ряд, а кавалерию с пушками и вовсе пришлось бросить на полпути. Видя, что скоро наступят сумерки, Дохтуров, действуя по обстановке, срезал путь. Он пошел не в направлении предписанной ему деревеньки Вайсенкирхен, а на – Вадштейн, да еще оставил в горах часть замешкавшейся пехоты.
Только к 16 часам по полудни, т.е. когда бой между Газаном и Милорадовичем окончательно затух, передовые силы Дохтурова в составе всего лишь 9 батальонов смогли выйти в тылы Газана.
Именно в этот момент на них и налетел Мортье со своим драгунским эскортом, несшийся к Дюпону за помощью для Газана, увязшего в жарком бою с Милорадовичем и Эссеном 2-м.
Пришлось маршалу Франции стремительно развернуться и столь же прытко скакать назад к солдатам Газана, которые уже собирались обустраивать после тяжелого боя бивак и готовиться к ночи.
Свои небольшие силы Дохтуров разделил: два батальона Вятского полка под началом подполковника Гвоздева он послал на запада вдоль берега Дуная в качестве заслона от Дюпона, а остальные семь бросил в тыл Газану. Из этих семи батальонов три с генерал-майором Уланиусом пошли на врага вдоль горных склонов, а остальные под руководством самого Дохтурова двинулись параллельно, по речной долине.
Около 17 часов Уланиус обрушился на Дюрренштейн, в котором на тот момент была лишь пара сотен французов и без промедления взял его: враг не ожидал внезапного удара с тыла. Мортье тут же попытался было отбить его назад, но у него ничего не получилось: пехота и драгуны, изрядно «помятые» в предыдущей схватке с Милорадовичем, быстро отхлынули назад. Ситуация усугублялась еще и тем, что услышав звуки разгоравшегося боя, Милорадович со своей стороны мог предпринять нападение и тогда потрепанная дивизия Газана вынуждена была бы вести бой в окружении.
Так или иначе, но она оказалась в… клещах и на этот раз русские были настроены весьма агрессивно!
Рассчитывать Газану и его начальнику маршалу Мортье приходилось лишь на свои силы и на… сгущающиеся сумерки! Ночь давала им шанс более или менее благополучно выскочить из ловушки, которую русские хоть и с грехом пополам, но, все же, захлопнули!
Мортье принял единственно верное решение: попытался под покровом темноты прорваться назад к Дюпону. Наиболее боеспособные части были выстроены в колонну на дороге и под началом самого маршала штыковой атакой проложили себе путь. Около четверти часа в быстро сгущающихся сумерках шла страшная резня: противники яростно наматывали друг другу кишки на штыки!
В конце концов, якобы Дохтуров приказал своим солдатам расступиться, дав французам «золотой мост» в сторону Дюпона.
Тем временем, сам Дюпон, еще в районе 16 часов пополудни услышал, что звуки напряженного боя на востоке от него окончательно затихли (это Газан с Милорадовичем завершили свой дневной бой!) и перестал торопиться, полагая, что «брат по оружию» сам справился с русскими и ему нет необходимость спешить тому на помощь. Солдаты Дюпона остановились и стали разбивать бивак.
Как вдруг гусарские разъезды принесли тревожную весть: впереди русские и они идут на французов!
Это были те самые два батальона Гвоздева, которые Дохтуров бросил на заслон против дивизии Дюпона. Французский генерал первым кинулся в атаку, на острие удара оказался прославленный еще со времен Маренго 9-й легкий пехотный полк. Но на этот раз ему не удалось отличиться: два батальона Вятского полка дали французам такой отпор, что они покатились в тыл, теряя убитых и раненных. Тогда вперед выдвинулся 32-й линейный полк – еще более знаменитый своей доблестью! Его солдаты покрыли себя славой еще в начале знаменитой Итальянской кампании Бонапарта в 1796—1797 гг. Они дружно ударили в штыки!
Уже в сгущавшихся сумерках завязалась такая кровавая потеха, что как потом писал Дюпон «твердость русских равнялась мужеству французов».
Почти час противники беспощадно резались!!!
И все же, силы были не равны – пара батальонов русских не смогла остановить порыва французов и дивизия Дюпона проложила дорогу навстречу отступавшим силам Мортье и Газана. (Правда, кое-кто из сугубо патриотически настроенных отечественных историков – не будем всуе перечислять их имена – склонен интерпретировать этот бой по-другому: не имея артиллерийской и кавалерийской поддержки, потеряв целый батальон вятчан,50 пленных и два знамен, пехота Дохтурова вынуждена была пропустить остатки отступавшей головной дивизии Газана.)
Так или иначе, но потрепанные французы отошли назад, а рано утром следующего дня принялись переправляться на различных лодках и плавсредствах на другой берег Дуная под защиту главных сил Великой армии.
…Между прочим, рассказывали, что идя во главе прорывавшейся назад дивизии, Мортье, которому услужливые адъютанты предлагали бросить корпус и спастись, переплыв Дунай на лодке в одиночку, обложил их отборной руганью и собственноручно саблей прокладывал себе кровавый путь, преследуемый гренадерами Милорадовича. Видя большое личное мужество Мортье, и зная, что им отступать некуда, окружавшие его французы отчаянно бились врукопашную. Не без помощи дивизии Дюпона, но Мортье, все же, прорвался…
Оценивать результаты Кремского боя отнюдь непросто.
С одной стороны, русские смогли нанести французам сильный удар и заставили их ретироваться на противоположный берег реки, но в тоже время им так и не удалось реализовать свое численное превосходство.
Вступая в бой по частям (у Милорадовича набралось не более 5—6 тыс.; у Дохтурова – едва-едва насчитывалось 3,5—4 тыс., а у Гвоздева – меньше 2 тыс.), они не смогли разгромить французов, у которых приняло участие в бою не более 10 тыс. человек.
Французы потеряли (по их данным) – от 2.500 до 3.000 чел., пять пушек и даже три орла (знамени), тогда как русские (опять-таки по их сведениям) примерно столько же – 2.500—3.500 чел. (Любопытно, но, как это водится испокон веков, противники по-разному оценивают не только свои, но и чужие потери. Так вот, по русским данным – французы потеряли более 5 с половиной тысяч убитых, раненых и пленных; по французским – русские, естественно, больше – 4 тысячи.)
Если у французов попал в плен по собственной то ли трусости, то ли нерасторопности генерал Грендорж, которого потом судил военный трибунал, то у союзников – … автора обходного маневра Дохтурова, доверенное лицо австрийского императора, генерал-квартирмейстера Шмидта первый же вражеский выстрел уложил наповал.
Нельзя не признать, что с тактической точки зрения русской стороной бой был организован крайне неудачно, а ход сражения свидетельствовал, что французские генералы очень умело использовали особенности местности, создавали численный перевес (в целом имея намного меньше войск) на главных участках боя, проявляли большую инициативу. Несмотря на свойственную русским солдатам отвагу, результаты боя нельзя признать действительно удовлетворительными. Русское командование в минимальной степени смогло использовать открывавшийся шанс для полного разгрома отдельного французского корпуса, что и дало возможность противнику уйти от полного поражения.
Русские генералы и сам Кутузов в рапортах представляли Кремскую баталию как победу, и это действительно можно назвать успехом. Правда, достигнутые результаты, все же, явно половинчаты, а ведь могли бы быть гораздо внушительнее – все-таки русским противостоял не самый лучший наполеоновский маршал и, тем более, не он сам, да добыть их следовало бы не со столь большими жертвами.
Впрочем, так бывает или jedem das seine…
Так или иначе, но в отечественной литературе принято считать «побоище» под Кремсом большой удачей и первой победой русских над наполеоновской армией, правда, под началом маршала Мортье.
Пора дешевых побед Бонапарта, как это порой пишут отечественные историки, прошла.
…Кстати, за вклад в победу под Кремсом Дохтуров получил орден Св. Георгия сразу III-го, минуя IV-й, класса – явление по тем временам весьма редкое, особенно если учитывать, что в начале своего правления Александр I очень привередливо присматривался к военным-гвардейцам: помнил кому обязан «смертью от апоплексического удара своего батюшки»! К тому же, по положению об этом самом престижном военном ордене Российской империи это не полагалось…
Потом было неудачное Аустерлицкое сражение, в котором Дмитрий Сергеевич командовал 1-й колонной (сведения о его силах сильно разнятся: 7.752—13.600-13.800 чел. с 64 орудиями) левого (ударного) крыла русско-австрийской армии под началом печально известного своей нерасторопностью генерала от инфантерии и графа (все – милостью императора Павла I), прибалтийского немца Федора Федоровича (Фридриха Вильгельма) Буксгевдена (1750 – 1811), начинавшего военную службу еще при Екатерине II.
Дохтурову и двум другим левофланговым колоннам союзников генералов А. Ф. Ланжерона и И. Я. Пржибышевского полагалось нанести главный удар по правому флангу противника. Затем, продолжая действовать в духе «косой атаки» легендарного Фридриха II Великого, им всем следовало пересечь Гольдбахский ручей между Тельницем и Кобельницем, повернуть на север, выйти Наполеону в тыл и отрезать его от сообщения с Веной и дальними тылами. При этом 1-й колонне Дохтурова следовало взять Тельниц, податься вправо, поравняться со второй колонной Ланжерона, которая перейдет ручей между Тельницем и Сокольницем, и – с третьей Пржибышевского у Сокольницкого замка. Затем авангардным частям всех трех колонн надлежало продолжить движение в сторону прудов у Кобельница.
После 8.30 «дохтуровцы» появились на поле брани. Они сходу вступили в бой, но их 7-й егерский и Новоингерманландский мушкетерский полки встретили плотным огнем вражеские стрелки-егеря, залегшие на покрытых виноградниками склонах деревни. И все же, неприятеля выбили из Тельница.
Французские конные егеря Маргарона оказались не в силах вернуть деревню назад, о чем их командир немедленно сообщил отвечавшему за правый фланг Наполеона маршалу Даву. Тот мгновенно среагировал на эту тревожную новость, и выслал на Тельниц-Сокольниц 108-й линейный полк Эдле (не более 800 чел.), вольтижеров 15-го легкого (ок. сотни) и 1-й драгунский полк Менара (120 всад.) из дивизии Клейна. В густом, темном от пороховой гари тумане они кинулись в штыки на союзнические части – австрийцев из Секлерского полка, русских из 7-го егерского и Новоингерманландского полков…
Французы бились отчаянно и умело. Это была настоящая резня: все вокруг было завалено окровавленными трупами!
После того как обе деревни окончательно оказались в руках союзников, показалось, что за этой их первой победой последует и планируемый обход правого фланга французов, и прорыв в их тыл!
Но так легкомысленно прогнозируемой австрийским штабистом Вейротером «увеселительной» прогулки по вражеским тылам – через Тельниц и Сокольниц – у союзников не получилось!
Враг очень умело оказал им такой отпор, что первые три колоны союзников принялись топтаться на месте, не решаясь продолжить свой «грандиозный» обходной маневр. Тем более, что 4-я колонна Коловрата-Милорадовича, которой предписывалось наступать справа от 2-й и 3-й колонн, все еще не обозначила своего участия в сражении!?
Более того, в тылу первых трех колонн послышался… орудийный гул!
Это Бонапарт начал контрудар на прорыв центра австро-русских войск и союзникам уже было не до захода в тыл к Даву.
Согласно приказу Буксгевден все же выбил неприятеля из местечка Тельниц и Сокольницкого замка, но после катастрофы в центре остановил наступление и вместо того, чтобы ударить со всей своей немалой силой во фланг корпусу Сульта, рвавшемуся на Праценские высоты, стал топтаться на месте… до полудня.
И дождался, когда покончив в центре на Праценских высотах с австрийцами Коловрата и русскими Милорадовича, французский маршал Сульт, быстро установил там 42 пушки и при их поддержке ударил во фланг и тыл, все еще топтавшемуся перед умело оборонявшимся Даву, Буксгевдену. Особенно пострадали колонны Пржибышевского и Ланжерона.
В общем, Буксгевден, проявил инертность и оказался не готов к принятию кардинальных решений, но благополучно покинуть поле боя, все же, успел.
Пока французы громили и пленяли остатки 3-й колонны Пржибышевского и «топили» в мелком пруду (а вовсе не глубоководном озере!) Заачан остатки «ланжероновцев», 1-я колонна Дохтурова и австрийский авангард Кинмайера, оставив сдерживать в заслоне от драгун Бурсье и подоспевших гвардейских конных егерей Жюно с Дальманем (вместо погибшего Морлана) Брянский, Московский и Вятский мушкетерские полки под началом генерал-майора (11.3.1799) Фед. Фед. (Фридриха) Левиза (6.9.1767, Гаспаль Эстляндской губ. – 16.4.1824, пом. Зелен Вольмарского у. Лифляндской губ.), поспешно покинули Тельниц и пошли на север.
Отчаянно прикрывая отход своих «братьев по оружию», русские «300 спартанцев» возглавляемые выходцем из Шотландии выполнили свой воинский долг до конца, но и им из-за угрозы окружения и плена пришлось отступить вслед за уже ушедшим вперед Дохтуровым.
Решительный и хладнокровный Дмитрий Сергеевич – после «благополучной» ретирады своего начальника Буксгевдена именно он остался старшим командиром на левом фланге русских – уводил свои войска на юго-восток к очень узкой дамбе-плотине (одновременно могли пройти по ней лишь два человека и, к тому же, половина ее находилась подо льдом!) между Сачанским (Саганским, Заачанским) и Меницким озерами, которая уже находилась в руках французов.
Прикрывать отход со стороны Ауэзда от «вандаммовцев» (24-го легкого Шинера, 4-го и 28-го линейных Фере, 46-го и 57-го линейных Кандра) он выделил гессен-гомбургских гусар генерал-майора графа фон Ностица-Ринека и донских казаков Мелентьева 3-го и Сысоева 1-го.
А от уже надвигавшихся со стороны Сокольница солдат Фриана и Даву (15-й легкого, 3-го, 33-го, 48-го, 108-го и 111-го линейных полков) выставил Секлерских (Шеклерских) гусар генерал-майора, князя Морица Лихтенштейна и шеволежер полка «О`Рейли» австрийского генерал-майора барона фон Штуттерхайма.
Приблизившись к дамбе, передовые отряды русских дрогнули и затоптались на месте из-за шквального орудийного огня: Наполеон, как всегда показал всем, что он – артиллерист От Бога, сумев очень быстро сосредоточить на этом направлении сотню орудий. Подъехавшего Дохтурова, адъютанты пытались удержать, напомнив о жене, детях. «Нет, – ответил генерал, – здесь жена моя – честь, дети – войска мои». Проявив столь присущее ему большое личное мужество, Дохтуров обнажил полученную на войне со шведами 1789-1790-х гг. редкую в ту пору золотую шпагу с надписью «За храбрость» и крикнул: «Ребята, вот шпага матушки Екатерины! За мной!» Это был призыв к тем, кто еще помнил победы русской армии при Екатерине II, это было напоминание о славных походах непобедимого Суворова, неоднократно бившего французов в Италии и Швейцарии.
Последними по дамбе успели проскочить казаки, австрийские гусары и шеволежеры.
Порываться через плотину пришлось под плотным огнем артиллерии противника и потери были очень тяжелыми, в частности, Московский пехотный, погиб почти полностью. Получив категоричный приказ «железного маршала» Даву: «Чтобы ни один не ушел!», французы немилосердно добивали раненых, не беря пленных…
Когда колонна Дохтурова, потерявшая половину своего состава (6.359 человек), с огромным трудом догнала русскую армию, ее уже считали погибшей.
Мужество полководца сделало его имя известным всей России и за ее пределами, как Багратиона и Милорадовича. (Время масштабного Ермолова, героического Раевского, азартного Н. М. Каменского 2-го, методичного Барклая, суворовских племянников братьев Горчаковых и других подлинных героев той поры еще не пришло!) За Аустерлиц, где мало кто из генералов доказал свою боеспособность в критической ситуации неизбежного поражения, Дмитрий Сергеевич был удостоен ордена Св. Владимира 2-й ст.
С началом русско-прусско-французской войны 1806 – 1807 гг. 7-я пехотная дивизия Дохтурова доблестно действовала при Голымине (где она вместе с дивизией Д. Б. Голицына была в авангарде) и Янкове (Ионкендорфе).
В сражении под Прейсиш-Эйлау под аккомпанемент бушующей метели полки русских гренадер Дохтурова, разгоряченные двойной (!) порцией водки (350 грамм на брата), сплошной лавиной двинулись вперед, опрокидывая, отработанными до автоматизма ударами штыками остатки корпуса Ожеро, добрались до кладбища в Прейсиш-Эйлау, где был штаб Бонапарта и чуть не пленили его!
Сам Дмитрий Сергеевич получил тогда серьезное ранение осколком в правую ногу. Но он, что было присуще ему, не покинул поля боя, даже после того как Мюрат в ходе своей легендарной кавалерийской атаки на центр русской позиции разрезал ее пополам!
Д. С. Дохтуров оказался награжден во второй раз золотым оружием, что случалось не часто (!), поскольку царь в ту пору (тяжелых поражений от Наполеона!) не очень-то был щедр на награды.
Затем он отличился в боях под Гутштадтом (отразил натиск корпуса Нея) и Гейльсбергом, был снова ранен, но опять не покинул поля боя!
Такая манера поведения на поле боя уже была присуща многим русским генералам,но лейб-гвардеец преображенец Дохтуров здесь был впереди всех!
В драматическом сражении под Фридляндом мало того, что две его дивизии противостояли сразу двум французским корпусам Ланна и Мортье, так еще ему опять выпала самая неблагодарная задача – прикрывать отступление русских войск через р. Алле. Ему – генерал-лейтенанту – пришлось рисковать жизнью, налаживая переправу через им же найденный брод, для одного из замешкавшихся под плотным огнем врага полков. Благодаря его личному мужеству – Дмитрий Сергеевич Дохтуров, дивизионный командир, переправился одним из последних – паники не возникло и истерзанная русская армия ушла-таки из-под обстрела.
За доблестно проведенную войну он был удостоен сразу трех орденов: Св. Анны 1-й ст., Св. Александра Невского и прусского ор. Красного Орла. Бесстрашие генерала, его раны, ровное и неизменно доброе отношение к людям снискали ему высокий авторитет, солдаты были готовы идти за своим «Дохтуром» на смерть.
…Кстати сказать, сам Дмитрий Сергеевич Дохтуров никогда не был богатым помещиком и в основном жил на казенное жалованье, так как крепостных у него числилось всего лишь 200 душ крестьян в Ярославской губернии…
Именно после этих двух неудачных для русских войн с Бонапартом за «Дохтуром» сложилась репутация мастера прикрывать армию после больших неудач, спасая ее от полнейшего истребления. Его даже сравнивали с блестящим мастером арьергардных боев Багратионом и они дружили между собой.
В тоже время известный в российской армии правдолюб и человек, знавший о войне все или почти все, А. П. Ермолов все же ставил Багратиона выше: «Холодность и равнодушие к опасности, свойственные сему генералу, не заменили, однако же, Багратиона. Не столько часто провождал Дохтуров войска к победам, не в тех войнах, которые удивляли вселенную славою нашего оружия, сделался он знаменитым, не на полях Италии, не под знаменами бессмертного Суворова утвердил он себя в воинственных добродетелях».
А затем случилась хотя и пикантная, но не самая приятная (или, наоборот?) во всех отношениях страница в яркой биографии заслуженного, боевого генерала Дмитрия Сергеевича Дохтурова.
Она связана с назначением Александром I военным министром генерала от инфантерии М. Б. Барклая-де-Толли.
Реакция Дохтурова была почти что враждебная: не любил он Барклая!
Он хоть и был почти одного возраста с Михаилом Богдановичем, но генерал-лейтенантом, все же, стал раньше (24.10.1799), а не 9.4.1807, как Барклай! Правда, потом тот вырвался вперед: получив 20.3.1809 генерала от инфантерии!
Как и очень многих среди российских генералов русского происхождения его задело то, что «проскочивший от генерал-майора до военного министра всего-навсего за 4 года» «немец» из Лифляндии Михаил Богданович обошел большую группу видных генералов от инфантерии: в «списках по старшинству», где был 61 генерал-лейтенант, его фамилия стояла «лишь» на… 47 месте! Подобным «скачком» он нарушил так называемое «старшинство» в жесткой армейской касте, где чинами и славой делиться не принято во все времена вплоть до сегодняшнего дня, поскольку она замешана на смертях «бес числа» и море крови – чужой и своей.
Так, по принятому тогда в армии счету, «старее Барклая в чине» оказался такой выдающийся военачальник как Петр Иванович Багратион!
Во-первых, Барклай находился в подчинении старшего по званию Багратиона в кампанию 1806—1807 гг. Во-вторых, Багратион, хотя и не намного, но все время опережал Барклая в получении очередных чинов: так он стал полковником 13 февраля 1798 г., а Барклай почти месяц спустя – 7 марта 1798 г.; чин генерал-майора Багратион получил 4 февраля 1799 г., а Барклай – снова месяц спустя после него, 2 марта 1799 г. Багратион стал генерал-лейтенантом 8 ноября 1805 г., а Барклай проходил в генерал-майорах еще целых два года и получил следующий чин только 9 апреля 1807 г. И хотя генералами от инфантерии они стали в один день (правда, в царском рескрипте фамилия грузинского князя стояла выше, чем лифляндского «немца»! ), но именно этот «прыжок» Барклая в полные генералы настроил против него большинство генералитета, которое увидело в этом нарушение армейской традиции производства в чины по старшинству.
Взлет Барклая на вершину власти – в военные министры – не мог не раздражать армейскую касту, где всегда все было замешано на… море крови и смертях «бес числа»!!!
Обойденными оказались такие военные авторитеты генеральской касты России, как Б. В. Голицын 2-й, С.Н.Долгоруков 2-й, А. И. Остерман-Толстой, Д. М. Волконский 2-й, А. Ф. Ланжерон, фон Остен-Сакен, Е. И. Марков 1-й, И. Н. Эссен 1-й и др., причем все князья и графы, а Михаил Богданович в тот момент родового титула не имел!
Задетым оказались самолюбие и что самое страшное для военных – армейская честь людей заслуженных, не жалевших живота своего при защите Отечества!
Дело дошло до того, что в знак протеста против нарушения пресловутого порядка «старшинства» некоторые из «обиженных» генералов даже подали в отставку, в частности, самые высокородные из них князь Голицын, князь Остерман-Толстой и… наш с Вами герой – Дмитрий Сергеевич Дохтуров.
Некоторые из них в свое время являлись начальниками для военного министра и вряд ли могли предполагать, что в скором времени попадут к нему в подчинение. И вот теперь он стал их полноправным начальником, выше которого был лишь царь-государь Вся Руси. Вполне понятно, что самолюбие многих не только носителей генерал-лейтенантского чина, но и даже полных генералов оказалось цинично уязвлено.
С враждебным «демаршем» Дохтурова вышла любопытная история.
Царь ознакомился с прошением об отставке и «сделал ход конем»: передал его… военному министру на рассмотрение! Барклаю пришлось решать очень скользкий вопрос: и раздраженному «генеральскими взбрыками» царю угодить, и «собратьев по оружию» не обозлить до смерти!? Надо отдать ему должное он вышел из крайне щекотливой ситуации очень достойно, заявив, что такими военными авторитетами как Дмитрий Сергеевич разбрасываться негоже. Дохтурову отправили с нарочным царский приказ об отказе в увольнении!
Дмитрий Сергеевич был не дурак и понял, что настаивать не надо.
Более того, очень скоро (19.04.1810) его жалуют генералом от инфантерии и вопрос об отставке отпал окончательно…
Совершенно особая страница в богатой на военные перипетии биографии генерала от инфантерии Дмитрия Сергеевича Дохтурова началась с вторжения Наполеона в Россию в 1812 г.
Отечественную войну 1812 года он встретил в составе 1-й армии… столь «приятного» ему Барклая-де-Толли (!), командиром 6-го пехотного корпуса, которым он руководил с окт. 1809 г. А его любимая 7-я пехотная дивизия оказалась под началом хорошо известного ему генерал-лейтенанта П. И. Капцевича, бывшего до того и.о. дежурного генерала у… военного министра Барклая.
Его 15-тысячный корпус (вместе с 3-м кавалерийским корпусом генерал-майора графа П. П. Палена 3-го в Лебедях и 84 пушками), находился в Лиде (Гродненская губ.) и был отрезан от главных сил. Но после форсированного марша на Ошмяны по бездорожью, под проливными дождями, отбиваясь от сидевшей у него на хвосте кавалерии Нансути и Пажоля, делая по 50 километров в сутки, на семнадцатый день он все-таки примкнул к Барклаю-де-Толли в Кобыльниках.
А ведь в какой-то момент всем показалось, что конница Мюрата – тогда в самом начале войны еще очень резвая (!) – успеет замкнуть окружение, но боковой авангард полковника барона К. А. Крейца ценой своей жизни, прикрыл основные силы Дохтурова и дал им проскочить опасное место у Михалишек (Ошмян), «придержав» наседающего врага. Столь же успешно прошла и ретирада 3-го кавкорпуса удальца Палена 3-го – одного из лучших кавалерийских генералов в российской армии той поры.
Людские потери дохтуровцев во время отступления оказались немалые – почти 2 тысячи солдат и офицеров.
Впрочем, «на войне – как на войне» (там сантименты не в цене)…
…Между прочим, раздосадованный Бонапарт, счел возможным списать успех Дохтурова на причуды русского климата: «Тридцать шесть часов подряд шел проливной дождь; чрезмерный жар превратился в пронзительный холод; от сей внезапной перемены пало несколько тысяч лошадей и множество пушек увязло в грязи. Сия ужасная буря, утомившая людей и лошадей, спасла корпус Дохтурова…»…
Из «Пфулевской мышеловки» (Дрисского укрепленного лагеря) Дохтуров уже «уносил ноги» вместе с Барклаем. После присоединения к армии Багратиона, именно Дохтуров с Ермоловым и Багратионом посчитал возможным воспользовавшись разбросанностью войск Наполеона и дать сражение отдельным корпусам его армии. Собрать их в единый кулак Бонапарт мог лишь за 3—4 дня и указанные русские генералы рассчитывали именно на это и на эффект внезапности, но Барклай предпочел придерживаться генеральной линии ведения войны с агрессором – отступать с сугубо арьергардными боями и ничего более!!!
И хотя у генералитета произошли с ним трения и не все прошло гладко, но «переломить через колено» Барклая им так и не удалось.
5 (17) авг. со своим корпусом (и приданной ему дивизией генерала П. П. Коновницына) Дмитрий Сергеевич заменил оборонявший Смоленск истощенный корпус ген. Н. Н. Раевского. Затем его усилили дивизии генерала Н. Д. Неверовского и принца Евгения Вюртембергского. Всего силы Дохтурова составляли ок. 20 тыс. чел. (к концу дня – до 30 тыс. чел.) при 180 орудиях. Он отбил все атаки французских войск.
В ночь на 6 (18) авг. Дмитрий Сергеевич получил приказ Барклая-де-Толли оставить уже горевший и разрушенный город. Оборона Смоленска стоила дохтуровцам более чем 3.900 бойцов (из них – 86 офицеров)! Впрочем, вскоре они были восполнены за счет 2.670 вчерашних рекрутов. Российский император по достоинству оценил подвиг Дохтурова, наградив его 125.000 рублями – громадными по тем временам деньгами!
После сражения войска Дохтурова прикрывали отход 1-й армии по Московской дороге.
…Между прочим, еще до начала сражения под Смоленском Дмитрий Сергеевич заболел лихорадкой, но не сдал командования; а выполнил свой солдатский долг до конца. «Смоленск излечил меня от болезни», – шутил Дохтуров. Этот скромный и мужественный Солдат был незаменим, когда требовалось совершить Подвиг! «Стоять и умирать!» – это то, что он умел выполнять так, как мало кто в русской армии той поры, столь богатой на военные дарования. Никогда более среди отечественного генералитета не было такого количества замечательных ратоборцев в широком понимании этого слова! Впрочем, это было «Время незабвенное, время славы и восторга!»
Оно случается раз в 100 лет…
А затем случилось еще одно весьма любопытное событие: во главе объединенной русской армии царь поставил Михаила Илларионовича Кутузова.
Отношение Дохтурова, как впрочем, и ряда видных боевых генералов (Багратиона, Раевского, Милорадовича и др.), к назначению главнокомандующим Кутузова было крайне негативным. Хорошо известно, что Багратион еще в сентябре 1811 писал военному министру, что Кутузов «имеет особенный талант драться неудачно». Вскоре после назначения последнего главнокомандующим самолюбивый сын гор и вовсе расставил все точки над «i» в своем письме Ф. В. Ростопчину: «…Хорош сей гусь, который назван и князем, и вождем! … теперь пойдут у вождя нашего сплетни бабьи и интриги.» Очень похожее мнение высказывали и Дохтуров, которому интриги Кутузова «внушали отвращение», и Милорадович, считавший нового главнокомандующего «низким царедворцем», и весьма желчный Раевский, и уже покойный в ту пору А. А. Прозоровский, находивший в нем один недостаток «… паче в сопряжении с дворскими делами», не говоря уж о Беннигсене и прочих «петербургских генералах».
В Бородинском сражении корпус Дохтурова находился в центре боевых порядков русских войск – между батареей Раевского и деревней Горки. Сменив смертельно раненного командующего 2-й армией Багратиона, Дохтурова сдерживал сильнейшее давление рвавшихся вперед французов, долго оставаясь в критическом положении. В самый разгар сражения за Багратионовы флеши он получил от главнокомандующего записку. По рассказам очевидцев, очень доходчивого содержания: «Дмитрий Сергеевич, держаться надо до последней крайности!» («Стоять и умирать!» – по-военному лаконично приказывал Кутузов всем генералам в тот кровавый день!) Кутузов знал, кому поручать столь опасное и ответственное место в позиции. Посылая через адъютанта со словами «Дохтурова туда поскорее, голубчик!» этот банальный приказ «всем лечь, но врага задержать…» Понимал Илларионыч, кому поручать столь опасное и ответственное задание, когда левый фланг прогнулся, а центр зашатался!
Ответная команда Дохтурова солдатам была предельно лаконична: «За нами Москва, ребята! Умирать всем!! Ни шагу назад!!!»
Когда Дмитрий Сергеевич прибыл на позицию, то выяснилось, что ситуация действительно была крайне опасная!
Посланный туда сразу после новости о тяжелом ранении Багратиона принц А. Вюртембергский, сам только-только добрался и не мог ничего толком доложить Дохтурову, да еще чуть не «закруглил» битву своим преждевременным решением начать ретираду! Начальник штаба 2-й армии граф Сен-При был тяжело контужен и не в состоянии сообщить о состоянии дел!
Лишь временно взявший на себя командование Петр Петрович Коновницын смог по-военному лаконично и четко отрапортовать о «проделанной им работе» по устроению попятившихся было назад потрепанных полков. Испытывая недостаток сил для контратак, Коновницын предпочел отвести войска на новую линию обороны за Семеновский овраг.
Между тем под Дохтуровым пока он разбирался в обстановке на развороченном левом фланге русской армии убило двух лошадей, ранило третью! А он спокойненько разъезжал по позициям, отдавая указания, руководя огнем, ободряя израненных, почерневших от пороховой гари солдат. Конечно, он никогда не был в армии той харизматической личности, которой, несомненно, являлся смертельно раненный Багратион, за ним не вился шлейф замечательных суворовских походов в Италии и через Альпы!
Он ничем не удивлял Европу!
Если Багратион командовал с генеральской категоричностью, то Дохтуров руководил с отеческой заботливостью…
И все же, главную задачу в тот по истине критический момент сражения, поставленную ему Кутузовым Дмитрий Сергеевич выполнил с честью: привел в порядок расстроенные войска и закрепился на рубеже в 1 км за деревней Семеновской. Или, как он сам все потом описал: «в то время наши войска немного отступили. Я устроил их по возможности. В четыре пополудни я весьма мало подался назад и занял позицию, в которой держался до самого вечера».
Дмитрий Сергеевич Дохтуров не был Генерал-Вперед, Генерал-Победа! Он был Генерал-«Стоять и Умирать!!!», а это – самая тяжелая и неблагодарная солдатская работа!
По некоторым данным, уже в самом конце сражения, когда Бонапарт на противоположной стороне Бородинского поля весьма напряженно думал «пускать ему в мясорубку свой „НЗ“ – Гвардию – или нет!?», Дохтурову, с его стороны, показалось, что Наполеон замышляет-таки бросить против него свою нетронутую элиту – обе Гвардии, Молодую и Старую, а это почти что 19 тыс. отборных бойцов, готовых смести всё и вся, но принести своему императору столь желанную победу! Отдавая себе отчет, что ему с его истрезанными войсками (6-й корпус уже потерял почти 6 тыс. человек!) не устоять перед этим «гранитным, ощетинившимся сталью штыков, палашей и сабель катком», Дмитрий Сергеевич срочно попросил у Кутузова подкреплений. Посланный им адъютант поручик И. Липранди стал в Горках свидетелем занимательного разговора между главнокомандующим и оказавшимся там Н. Н. Раевским. «Ради Бога, соберите, что у вас только осталось, и летите туда!» – обратился Михаил Илларионович к Николаю Николаевичу. Раевский попытался было возразить, что «у него ничего не осталось в массе и все перебиты», что было сущей правдой: после категоричного кутузовского приказа отданного войскам перед битвой «Всем стоять и Умирать!» иного и быть не могло. И все же, Кутузов настоял на своем и Раевский сел на лошадь, послал своих оставшихся в живых офицеров собирать кучки, оставшиеся от полков, с целью направить их Дохтурову. Липранди он просил передать Дохтурову, что приведет сколько сможет, но сомневается, послужит ли это к чему. Когда адъютант вернулся к своему генералу, то выяснилось, что надобность в подмоге уже отпала: враг что-то остановился… И действительно гвардия Наполеона в массе своей так и не тронулась с места…
Вечером, когда сражение стихло, в своем рапорте Кутузову Дохтуров особо отметил стойкость гвардейских полков: «… Полки гвардейские – Литовский, Измайловский и Финляндский – во все время сражения оказали достойную русскую храбрость и были первыми, которые необыкновенным своим мужеством, удерживая стремление неприятеля, поражали оного повсюду штыками. Прочие полки гвардейские – Преображенский и Семеновский – также способствовали к отражению неприятеля неустрашимостью…» Главнокомандующий встретил Дмитрия Сергеевича словами: «Позволь мне обнять тебя, герой!»
Царь отклонил представление Кутузовым к награждению Дохтурова за Бородино ор. Св. Георгия II-го кл.: кесарю – виднее!? Александр I ограничился награждением Дмитрия Сергеввича – одного из генералов-героев Бородина – лишь ор. Св. Александра Невского с алмазами.
…Кстати, назначив после ранения Багратиона именно Дохтурова командовать 2-й армией, Кутузов по большому счету совершил ошибку, за которую ему потом пришлось извиняться: надлежало назначать Милорадовича, которому «должен был армию как старшему препоручить». Михаил Андреевич был «старше чином» полного генерала, чем Дмитрий Сергеевич: 29.09.1809 г. против 19.04.1810…
Принято считать, что на военном совете в Филях 1 (13) сент. Дохтуров вместе с генералами Беннигсеном, Коновницыным и Ермоловым высказался за новый бой под Москвой. Дохтуров, конечно, видел, что позиция, предложенная Толем, весьма напоминает ту, что была при Фридлянде, когда по вине Леонтия Леонтьевича русская армия потерпела «ОЧЕРЕДНОЙ АУСТЕРЛИЦ», но как патриот он не мог оставить Москву без боя – пусть даже последнего боя!
Ермолов потом так прокомментировал поступок Дмитрия Сергеевича: «Генерал Дохтуров говорил, что хорошо было бы идти навстречу неприятелю, но что в Бородинском сражении мы потеряли многих честных начальников, а возлагая атаку на занимающих их чиновников, мало известных, нельзя было быть вполне уверенным в успехе». Главный зачинщик «бузы» по поводу нового сражения под стенами Москвы, Беннигсен, в записке, составленной им для императора, указывал, что Дохтуров во время обсуждения сделал ему «знак рукою, что волосы у него встают дыбом, слыша, что предложение сдать Москву будет принято».
…Скажем сразу, что Михаил Илларионович Кутузов очень трезво оценивал последствия Бородинского сражения и, соответственно, необходимость сдачи Москвы без боя тоже! О причине своего отхода с поля боя он написал следующее: «Но чрезвычайная потеря, и с нашей стороны сделанная, особливо тем, что переранены самые нужные генералы, (выделено Я. Н. Нерсесов) принудили меня отступить по Московской дороге». Примечательно, что, говоря о своих потерях, он употребляет выражение «чрезвычайной», не указывает ее в количественном выражении на том же приблизительном уровне, как он это проделал о неприятеле – «по сведениям пленных, составляет 40 тыс. чел». В общем, и в целом, Кутузов не стремился разбить Наполеона и отбросить его армию от Москвы. Еще раз скажем, что он дал врагу сражение, поскольку не дать его не мог, сопроводив его смертельным приказом по войскам – «Всем стоять и Умирать!» Что, собственно говоря, и произошло…
Принятое Кутузовым решение оставить Москву, он горячо переживал. «Какой ужас! – писал он своим близким. – Мы уже по сею сторону столицы. Я прилагаю все старания, чтобы убедить идти врагу навстречу. Какой стыд для русских: покинуть Отчизну, без малейшего ружейного выстрела и без боя». Правда, поостыв, Дохтуров признал, что рассчитывать на успех в новой битве с Наполеоном, сохранившим в неприкосновенности свой «НЗ» – Гвардию – русским не приходилось: «… нет возможности провести артиллерию по причине обрывистых берегов и крутой горы» – делился потом Дмитрий Сергеевич в разговоре с генерал-губернатором Москвы Ф. Ф. Ростопчиным по поводу отсутствия приемлемой позиции для сражения под стенами Москвы.
…Между прочим, в своем письме жене Марии Павловне Оболенской после Бородина и оставления Москвы Дохтуров, написал несколько любопытных строчек, характеризующих некоторые стороны весьма «непрозрачной» (неоднозначной) личности Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова – этой по определению Бонапарта одноглазой «старой лисицы севера»! «…Кутузов со мною весьма ласков, – пишет Дохтуров, – но зная его очень хорошо, немного надеюсь на его дружбу. Впрочем, Бог с ним… (…) Ты знаешь, душа моя, что я во время последнего сражения командовал 2-ю армиею на место князя Багратиона, как он был ранен; после же сражения, когда Кутузов узнал, что я моложе Милорадовича (имеется ввиду старшинство в генеральстве: Милорадович стал полным генералом на полгода раньше – 29.09.1809 г. против 19.04.1810 у Дохтурова – Я.Н), то очень передо мною извинялся, что должен армию, как старшему, перепоручить ему…». Впрочем, в который уже раз повторимся, что в армейской касте всех времен и народов вопросы славы, чинов и наград всегда были больной темой… Не так ли…
Потом была очень темная история с поджогом Москвы, который Дмитрий Сергеевич переживал очень сильно.
Некоторые историки прямо указывают, что это было сделано по приказу Ф. Ф. Ростопчина и с… ведома М. И. Кутузова. Но на последнем – хитроумном «Ларивоныче» – эта «вина» лежит несколько опосредованно: прикрывшись в прямом и переносном смысле грандиозным пожаром, «старая лисица севера», очень умело запутала следы (и Мюрат, и Бессьер, и Понятновский долго не могли разобраться куда же ушли русские!?) и благополучно завершила Тарутинский маневр на перекрытие южных регионов России. Много знавший нюансов той войны Алексей Петрович Ермолов так охарактеризовал поджог столицы: «Собственными нашими руками разнесен пожирающий ее пламень. Напрасно возлагать вину на неприятеля и оправдываться в том, что возвышает честь народа».
Царь был очень недоволен потерей своей древней столицы и тем, что она сгорела и отправил спецгонца П. М. Волконского с секретным приказом разузнать у Ермолова «как так случилось, что Москву сдали… без единого выстрела!?» Ермолов сумел каким-то образом узнал истинную цель приезда «дознавателя» и мастерски исчез на какое-то время, «оказавшись вне зоны доступа». Знал Алексей Петрович, когда лучше «выйти из игры»…
По возобновлении боевых действий, Дохтуров как всегда твердо и уверенно командовал войсками.
Исключительной была роль Дохтурова в сражении под Малоярославцем 12 октября.
Получив сведения о движении крупных частей противника к с. Фоминскому по Старой Калужской дороге, Кутузов направил туда 15-тысячный 6-й корпус Д. С. Дохтурова, усиленный 1-м кавкорпусом генерал-адъютанта, барона Е. И. Меллер-Закомельского, 6 полками казаков М. И. Платова и одним егерским полком. Остановившись на отдых у с. Аристово, Дохтуров получил разведывательные сведения сначала от командира «диверсионного» отряда И. С. Дорохова, а затем от еще одного руководителя подобного соединения А. Н. Сеславина, который лично провел разведку, увидел колонну гвардии Наполеона, и взял нескольких пленных, это подтвердивших. Так была получена важнейшая информация о том, что Великая армия двинулась из Москвы в сторону Малоярославца.
Поэтому Дохтуров остановился и отправил срочное донесение Кутузову. В час ночи утомленный посыльный прибыл в Главную квартиру и разбудил главнокомандующего. Узнав о движении Наполеона и об оставлении Москвы, Кутузов якобы прослезился и произнес приписываемую ему историческую фразу: «С этой минуты Россия спасена».
Немедленно был отдан приказ о перемещении к Малоярославцу частей Дохтурова, уже находившихся в походе, и казаков Платова.
…Впрочем, ходили слухи, что Дмитрий Сергеевич, мягко говоря, весьма скептически относившийся к Михаилу Илларионовичу и его полководческой манере, не стал дожидаться от него конкретного приказа на выдвижение на перерез Бонапарту, и самочинно пошел на авангардные французские части. «Наполеон хочет пробиться, – сказал Дмитрий Сергеевич, – но не успеет или пройдет по моему трупу». И приказ Кутузова – подтверждающий решение Дохтурова – вроде бы настиг его уже на марше!? «На войне – как на войне»!?.
Чуть позднее, получив сообщение от калужского губернатора о взятии французами Боровска и сведения Милорадовича об отходе войск Мюрата из—под Воронова, вся русская армия снялась с тарутинских позиций и двинулась к Малоярославцу, наперерез Наполеону. Решено было не пустить французского императора в богатые южные российские губернии и вынудить к отступлению по разоренным землям вдоль дороги на Смоленск.
Опасаясь удара во фланг своей идущей походным маршем Великой армии в районе Фоминского или Боровска, Наполеон через командующего авангардом Богарнэ приказал командиру 13—й пехотной дивизии генералу А. Ж. Дельзону, пойти со своими силами на звуки боя со стороны Боровска. Во многом из-за этого наполеоновские солдаты тогда не успели прочно закрепиться в Малоярославце, оставив там лишь ограниченный контингент сил.
Правда, по другой версии развития событий вокруг Малоярославца все обстояло несколько иначе.
Вроде бы командир авангарда наполеоновского пасынка генерал Дельзон со своей дивизией оказался в предместьях Малоярославца еще вечером предыдущего дня, но не решился его занять на ночь, хотя по городу шныряли лишь казачьи патрули. Оставшись на ночь в пригороде Малоярославца, Дельзон лишил своего патрона возможности первым занять стратегически важный город для броска на Калугу и не разграбленную Калужскую область.
Так или иначе, но «промашка» с захватом Малоярославца дорого обойдется «генералу Бонапарту» и всей его «Великой армии»…
Рано утром 12 (24) октября дохтуровский корпус вместе с кавалерией Меллер-Закомельского, донцами Платова и партизанскими отрядами Дорохова с Сеславиным, шедший в авангарде русской армии, начал входить в Малоярославец, расположенный в 120 км к югу от столицы на крутом правом берегу реки с поэтичным названием – Лужа. Полдня ему пришлось потратить на срочное сооружение переправы через реку Протву: все мосты заранее уничтожили крестьяне, прослышавшие о движении Великой армии. После вынужденной задержки солдаты Дохтурова бежали к месту назначения под проливным дождем.
Через Малоярославец шла дорога на Калугу и далее через Медынь и Юхнов на Ельню и Смоленск. Отходя из России именно поэтому пути, Наполеон рассчитывал показать всей Европе, что он просто на просто совершает марш-маневр на… запланированные зимние квартиры. А об отступлении не идет и речи.
Но для этого следовало обязательно взять Малоярославец!
Русский генерал понимал, что сдержать его силами всю французскую армию будет почти невозможно – те выложат все свое умение и всю ярость обреченного, но еще имеющего надежду вырваться из России все еще боеспособного войска. Действительно, с другой стороны, перейдя реку Лужу по мельничной плотине (мост был разобран горожанами), в город уже вступали передовые части IV корпуса под началом экс-пасынка Наполеона Эжена де Богарнэ.
Внезапное возникновение крупных сил русских регулярных войск под стенами Малоярославца стало для них полной неожиданностью, но уже около 5 часов утра начался встречный бой. Это два русских егерских полка (33-й и 6-й) при поддержке конной артиллерии сходу атаковали неприятеля и отбросили его к разрушенному мосту через р. Лужу. Дельзон ответил – Дохтуров «парировал» и на улицах Малоярославца завязался жаркий бой.
По мере того, как противники вводили в дело все новые и новые части (русские – 13-й егерский, Вильманстандский пехотный, а затем и 11-й егерский полки; французы – 2-ю пехотную бригаду) полем сражения стали все городские кварталы. Это затрудняло действия войск и делало битву особенно кровопролитной. Коннице не было места, картечь била в упор, солдаты шли в штыки, врукопашную.
К 10 часам утра, когда весь корпус Эжена де Богарнэ сосредоточился перед Малоярославцем, остатки дивизии Дельзона поддержала подошедшая 1-я бригада 14-й пехотной дивизии генерала Жана-Батиста Бруссье (1766—1814). В результате превосходящие силы неприятеля выбили корпус Дохтурова из Малоярославца, но на помощь последнему уже спешил 7-й пехотный корпус Н.Н.Раевского.
Русские, усиленные 1-й бригадой генерала-майора Ф. И. Талызина, под общим началом генерала А. П. Ермолова неоднократно контратаковали и им несколько раз удавалось выбивать противника, за исключением Черноостровского Николаевского монастыря, в котором весь день оставались французские стрелки.
Богарнэ кидает в пекло сражения 2-ю бригаду дивизии Бруссье и снова возвращает себе город. Тогда Дохтуров подкрепляет Ермолова сразу тремя пехотными полками – Софийским, Томским и Полоцким и опять берет Малоярославец. Экс-пасынок Бонапарта упорствует и вводит в дело свежую 15-ю пехотную дивизию генерала Д. Пино, которая в ходе похода на Москву еще не разу не участвовала в боевых действиях и город в очередной переходит в руки наполеоновских войск.
После полудня к Малоярославцу наконец подошел запыхавшийся Раевский, который сразу повел в атаку всю свою наличную силу (12-ю и 26-ю дивизии) и выбил противника из предместья и верхней части города. Дивизия Дельзона была почти полностью истреблена (сам генерал и его брат-полковник погибли) и ее пришлось вывести из боя. Неуступчивый Богарнэ ходит с «козырной карты», кидая в пекло бригаду итальянской гвардии, которая вновь «отнимает» город у русских.
К 16 часам дня прибыли основные силы Кутузова. Они заменили обескровленные части Дохтурова полками 8-го пехотного корпуса генерала М. М. Бороздина.
Но и главные силы Великой армии уже тоже подошли к Малоярославцу и Наполеон около 17 часов приказал бросить в бой 5-ю пехотную дивизию генерала Ж. Д. Компана, а затем и 3-ю пехотную дивизию генерала М. Э. Жерара из корпуса Даву. И противнику удалось выбить русских из города.
Тогда Кутузов отвечает вводом в дело 3-й пехотной и 2-й гренадерской дивизий.
В общем, в зависимости от того, кто получал свежие подкрепления, противники то теряли город, то отбирали обратно: картечь и штыки опрокидывали то тех, то других! Историки до сих пор спорят, сколько же раз Малоярославец переходил из рук в руки!? Обычно сходятся на восьми…
Лишь ночной мрак в 22 часа остановил артиллерийскую пальбу, а в 23 часа и ружейную стрельбу.
И все же, город остался за Наполеоном, под рукой у которого было порядка 70 тыс. чел.
И это при том, что русские батареи занимали очень выгодные позиции и действовали очень удачно. В результате русские части остались за пределами Малоярославца, охватив его с юга полукольцом, или, как порой, предпочитают многозначительно уточнять отечественные историки – на южной окраине города, на столь выгодных позициях на высотах и за Немцовским оврагом, что Наполеон не решился атаковать его по утру.
Более того, почти вся армия Кутузова (примерно 90 тыс. чел.) оказалась сосредоточена на дороге в Калугу.
У русских в боях за город приняло участие свыше 30 тыс. солдат, у французов около 25 тыс. человек.
Картина потерь обеих сторон крайне пестра: то ли – и те, и другие лишились до 7 тыс. чел., то ли русские – более 6 тыс. чел., а французы – менее 5 тыс., либо русские – ок. 3 тысяч, тогда как французы – 5 тысяч.
У французов были убиты дивизионный генерал А. Ж. Дельзон и бригадный генерал Ж. М. Левье, у русских тоже были потери в командном составе: тяжелое ранение в пятку получил генерал—лейтенант И. С. Дорохов, скончавшийся от этого в 1815 г.
Об ожесточенности схваток в городе свидетельствует тот факт, что из 200 домов после боя несгоревшими осталось только 20 зданий. Направление улиц обозначалось только трупами, которыми они были усеяны. Везде валялись истерзанные тела, раздавленные проехавшими орудиями. Множество раненых, укрывшихся в горящих домах, вместо спасения погибли в пламени. Если верить рассказам – жители Малоярославца еще очень долго топили свои печи деревянными… ружейными прикладами.
В общем, французы так и не смогли прорваться к Калуге, а оттуда в богатые южные провинции России и были вынуждены свернуть на разоренную Смоленскую дорогу, что предопределило печальную участь армии Наполеона. Стратегический успех марш-маневра Дохтурова (кое-кто из историков настаивает на его самостоятельности!) безусловен: ожесточенное сражение за Малоярославец стал решающим событием в военных действиях осенью 1812 г.
За это потом (13.1.1813) Дмитрий Сергеевич Дохтуров был награжден своим вторым по счету Св. Георгием – II-го класса, наградой полководческого уровня!
…Между прочим, парадоксальный факт, но у такого первоклассного генерала как Дохтуров с его четверть вековым боевым стажем было не так уж и много наград: Св. Александра Невского (21.12.1807) с алмазами (1812), всего лишь два «Егория»(!) – Св. Георгия II-го класса. (13.01.1813) и III-го кл. – (12.01.1806), Св. Владимира 1-й степ. (1814; 2-й степ. – 28.02.1806), Св. Анны 1-й степ. (09.04.1807), Прусский орден Красного Орла 1-й степ., золотая шпага «За храбрость» (09.08.1789) и золотая шпага «За храбрость» с алмазами (07.04.1807). Такое тоже бывает – порой, награды обходят подлинных героев стороной зато «паркетные шаркуны» блестят как «новогодняя елка». Понятно и другое: иностранные ордена обычно доставались тем полководцам, что оказывались в ближайшем окружении российского государя, а Дмитрий Сергеевич в него не входил, поскольку всю жизнь «пахал на поле боя», а не «полировал паркет в императорском дворце»…
После Малоярославца Великая Армия уже не отступала, а бежала.
Заметно поредевший после малоярославецкого побоища 6-й пехотный корпус Дмитрия Сергеевича Дохтурова в меру своих возможностей участвовал в контрнаступлении русских войск.
На следующий день после трехдневного сражения под Красным – последнего на той войне для Дохтурова – Дмитрий Сергеевич удовлетворенно писал жене: «Мы преследуем неприятеля, который бежит как заяц. (…) Великий Наполеон бежит, как никто еще не бежал. (…) Мы надеемся, что скоро он будет совершенно истреблен».
В конце декабря 1812 герой сражений под Смоленском, Бородино, Малоярославцем и Красным был назначен командиром колонны (2 пехотных корпуса), наступавшей в направлении Вильно.
С марта 1813 Дохтуров – командующий войсками в Великом герцогстве Варшавском, оставленном французами. С июля 1813 г. он командовал 7-м пехотным корпусом (4 дивизии) в составе Польской армии Беннигсена, а при вступлении армии в Богемию возглавил ее левое крыло.
…Кстати сказать, как уже говорилось выше, Дмитрий Сергеевич, как и очень многие в русской армии, не очень-то жаловал Барклая-де-Толли. Так после того, как выпестованная им так называемая Польская армия оказалась по воле Александра I под началом Беннигсена, Дохтуров написал жене следующее: «Я чрезмерно рад, что я имею начальником сего достойного и почтенного человека и что освободился от Барклая…» Более того, к военным способностям «немца» Барклая русак Дохтуров относился более чем скептически, считая его «не сродным к командованию никакой части, а уж и более армиею». Правда, прямо этого Дохтуров никогда не говорил, но Михаил Богданович об этом, конечно, догадывался по мимике лица и жестам Дмитрия Сергеевича. Такое бывает сплошь и рядом! «Слава – самая ревнивая из страстей!», а у военных это всегда приобретало гипертрофированную форму, замешанная у них на крови и смертях «бес числа» она никогда не делится пополам…
Дохтуров достойно участвовал в целой череде боев и сражений Саксонской кампании или как принято говорить в отечественной литературе Заграничном походе русской армии в 1813 г.: Гросс-Зедлиц, Клайн-Зедлиц, Плауэн и, наконец, в четырехдневной «мясорубке» под Лейпцигом. К месту последнего сражения ему пришлось гнать свой корпус марш-бросками под проливным дождем пять промозглых октябрьских дней. Он поспел во время и, отразив утром 6 октября натиск врага, сумел-таки выйти к предместьям Лейпцига.
А ведь ему противостояла кавалерия его старого «визави» по бородинскому сражению генерала Нансути и бригада прославленной Старой Гвардии, ведомая самим маршалом Неем!
В ту пору генерал Бонапарт ее уже не берег, а постоянно бросал в самое пекло боя!
Вот она и сгорала в огне!
На следующий день дивизии Дохтурова ворвались в город.
В октябре – ноябре 1813 г. Дмитрий Сергеевич руководил осадой Магдебурга, но оттуда его перебросили к Гамбургу и Магдебург уже брали другие военачальники.
Любопытно, но именно под Гамбургом в январе – мае 1814 г., он окончательно прозрел относительно человеческих качеств Беннигсена. Оборонявший Гамбург Даву стоял насмерть и даже после отречения Бонапарта от престола не хотел сдаваться. Беннигсен уже после общей победы не хотел рисковать, но в тоже время жаждал фельдмаршальства. Для этого надо было взять Гамбург! Если при назначении Беннигсена начальником над Дохтуровым, последний этому даже радовался: как никак избавился от постыдного «отступальщика» Барклая, то теперь он наконец увидел подлинного Леонтия Леонтьевича: «кондотьера и еще раз – кондотьера». Но все «ходы и подходы» ганноверского барона к французского полководцу по «решению» поставленной задачи оказались блокированы неуступчивым «железным маршалом». Даву сдался лишь 19 мая 1814 г. после личного распоряжения вернувшегося на трон Бурбонов короля Людовика XVIII Желанного и приказа маршала Бертье, привезенного генералом Фуше из Парижа.
Больше Дмитрий Сергеевич Дохтуров участия в боевых операциях уже не принимал.
После капитуляции Гамбурга 19 мая 1814 г. он взял отпуск для поправки здоровья на Богемских минеральных водах (ныне Карловы Вары) и в Вене. К этому его подтолкнуло и недовольство бюрократическими порядками, возрождаемыми в армии из-за деятельности сановников в мундирах.
Еще раз Дмитрий Сергеевич вернулся к командованию корпусом в период «Ста дней» Наполеона, бежавшего с Эльбы: его 6-й корпус в составе армии Барклая-де-Толли двинулся к Рейну, но европейские союзники России успели самостоятельно разбить Наполеона под Ватерлоо.
На памятном смотре русской армии в Вертю Дохтуров в последний раз командует войсками, в частности, 3-м пехотным корпусом.
Насмотревшись войны с изнанки, а на том памятном параде еще и экзерциций в духе павловско-гатчинской муштры, Дохтуров твердо решил, больше в армии не служить. Он подает императору-«победителю» «корсиканского выскочки» прошение об отставке.
Славный боевой путь генерала от инфантерии Дмитрия Сергеевича Дохтурова закончился с возвращением русских войск из-за границы.
1.1.1816 весь израненный и уже тяжело больной он вышел в отставку с пожалованным ему государем «мундиром и пенсионом полного жалованья».
Последний год жизни Дохтуров провел в Москве, в своем доме на Пречистенке, где и умер в общем-то еще не очень старым человеком – всего лишь 57 лет от роду 14.11. 1816 г.
Похоронен герой Отечественной войны 1812 г. в монастыре Давыдова Пустынь Серпуховского уезда Московской губернии.
…Кстати, Дохтуров был женат на племяннице известного поэта П.А.Вяземского княжне Марии Петровне Оболенской, от которой имел детей – Екатерину, а затем и сына Петра…
Незадолго до кончины Дмитрий Сергеевич получил драгоценный дар, в котором выразились любовь и уважение его бывших сослуживцев, – богатую табакерку с изображением битвы за Малоярославец и письмо генерала-лейтенанта П. М. Капцевича от всего 6-го «дохтуровского» корпуса.
P.S. Невысокий и тучный выходец из небогатой дворянской семьи, Дмитрий Сергеевич Дохтуров, безусловно, не обладал столь выдающимся военным талантом, как у порывисто-бесстрашного Багратиона либо методично-планомерного Барклая-де-Толли. Он просто был честным, бескорыстным и скромным человеком, горячо любившим Россию и все русское, даже недостатки русского народа казались ему выше достоинств иностранцев. Все, кто знал Дмитрия Сергеевича, высоко почитали, в первую очередь, его редкую силу духа и душевную щедрость. По свидетельству современников «все его любили за его кротость и доброту. Воодушевляя войска, Дохтуров, человек невероятно храбрый и исключительно хладнокровный, лично водил их в атаку. А то, как он на пару с Петром Петровичем Коновницыным мастерски «обустроил» начавший было разваливаться левый фланг русских войск на Бородинском поле после смертельного ранения Багратиона не может не вызывать восхищения. Дмитрий Сергеевич – фаталист по натуре – не боялся ничего, трезво полагая, что на каждой пуле написано имя того, кому она предназначена, – «она виноватого найдет». Певец «Грозы 1812 года», Жуковский писал: «… И Дохтуров, гроза врагов, К победе вождь надежный». Мало кому из его сослуживцев выпадет такая высокая честь и колоссальная нагрузка: столь часто в период с 1805 по 1814 гг. участвовать во всех крупных сражениях русской армии с наполеоновской армией – лучшей армией Европы начала XIX века. От Аустерлица до Лейпцига (!) будет он сражаться с французами, получать ранения, но никогда не покинул поле боя. Порой под ним убивали лошадь, причем ни одну за бой, но ни это, ни даже ранения никак не влияло на его боевой дух. Глядя на своего несгибаемого командира, прошедшего очень долгий боевой путь, его солдаты стремились демонстрировать чудеса храбрости, ни в чем, не уступая врагу…

«Вперед! За царя и отечество!», или Николай Николаевич Раевский
…В жарком бою под Салтановкой французские солдаты Даву сполна изведали русского штыка!
Именно здесь русский генерал Николай Николаевич Раевский совершил славный подвиг, более похожий на легенду!
В критический момент, когда в ожесточенной схватке за плотину его гренадеры дрогнули и попятились под напором численно превосходящего неприятеля, генерал решился на отчаянный поступок…
…Юный барабанщик забил атаку. Генерал взял своего младшего 10-летнего сына Николашу за руку и со шпагой в правой руке двинулся навстречу неприятелю. Другой его сын шестнадцатилетний Алексаша пошел рядом, подле знаменосца.
Вздрогнули бывалые солдаты. Многое видывали они еще при Суворове, да и в походах 1805, 1806—1807 гг. Но чтобы генерал шел впереди со своими детьми – никогда…
Без единого выстрела все солдаты двинулись в решающую атаку…
Все ближе и ближе идущие им навстречу французы. Вот они остановились. Зарядили ружья. Прицелились. Дали залп. Град пуль просвистел над головами Раевских. Остановился как вкопанный молоденький знаменосец. Руки его разжались и знамя стало медленно падать. Сраженный пулей наповал, он упал, но знамя полка Алексаша успел подхватить и тонким юношеским голосом крикнул: «Братцы! Поднимем француза на штыки! Вперед! За мной!»
Темно-зеленые мундиры русских гренадер, перетянутые крест-накрест белыми лямками, почти сливались по цвету с высокой травой. Казалось, само поле поднялось и двинулось навстречу французским гренадерам. Неприятельские полки перестали стрелять и тоже двинулись навстречу…
Узенькая полоска поля между противниками все уменьшалась. Генерал крепче сжал руку младшего сына. Оставалось сорок шагов, двадцать…
В едином порыве, без команды солдаты Раевского с оглушительным криком «Ура-а-а-а!!!» ударили в штыки. Не отвернули и французы. Поле обагрилось кровью, но никто не отступил. «Нашла коса на камень»…
Слава о великом подвиге отца и его юнцов-сыновей облетела всю страну. Даже Наполеон говорил о нем: «Этот русский генерал сделан из материала, из которого делаются маршалы…»…
Правда, потом выяснилось, что все было совсем не так!
Так порой бывает: славное деяние обрастает… небывальщиной или виньеткой славы!
Имя Николая Николаевича Раевского славно и без этого эпического штриха…
Один из самых «раскрученных» героев Отечественной войны 1812 года, генерал от кавалерии (8.10.1813), член Государственного совета(c 1826) Николай Николаевич Раевский [14 (25). 9.1771, Петербург, – 16 (28).9.1829, с. Болтышка, ныне Черкасской обл.] был из старинного дворянского рода, по семейной легенде происходящего от выходца из Дании Петра Дунина, поселившегося в 1124 в Польше. Представители этого рода служили русским государям еще со времён Василия III, т.е. с начала XVI века. Раевские были стольниками и воеводами.
Прасковья Ивановна Раевская приходилась бабкой царице Наталье Кирилловне Нарышкиной – матери Петра I. Дед Николая Николаевича, Семён Артемьевич Раевский, в 19-летнем возрасте участвовал в Полтавской битве. Позднее служил прокурором Святейшего Синода, был воеводой в Курске. В отставку вышел в чине бригадира.
Отец, Николай Семёнович, служил в гвардейском Измайловском полку. В 1769 году он обвенчался с Екатериной Николаевной Самойловой (племянницей знаменитого екатерининского фаворита Г. А. Потемкина), которая вскоре родила ему первенца Александра. В 1770 году молодой полковник добровольно отправился в действующую армию на русско-турецкую войну – в Азовский пехотный полк. При взятии Журжи он был ранен и в апреле 1771 года скончался в Яссах, несколько месяцев не дожив до рождения второго сына.
Гибель мужа тяжело отразилась на состоянии Екатерины Николаевны, что в свою очередь сказалось и на здоровье ребёнка: в детстве Николаша был болезненным мальчиком. Некоторое время спустя его матушка вышла замуж за генерала Льва Денисовича Давыдова – брата, между прочим, отца будущего гусара, поэта и легендарного партизана Дениса Давыдова. Жили они в мире, согласии и большом достатке. Рассказывали, что как-то раз, в шутку Лев Денисович из одних только начальных букв принадлежавших им поместий сумел составить такую доходчивую и милую женскому сердцу фразу: «Лев любит Екатерину». От этого брака у неё было ещё трое сыновей и дочь.
Николай рос преимущественно в семье деда по матери – известного и богатого сановника Николая Борисовича Самойлова, где получил домашнее воспитание и образование во французском духе (русским и французским языками он владел одинаково хорошо). Настоящим другом мальчика, фактически заменившим ему отца, стал брат матери граф Александр Николаевич Самойлов – еще один видный екатерининский вельможа.
По обычаю того времени, Николая рано, в три года, зачислили рядовым на военную службу в лейб-гвардии Преображенский полк.
30.04.1777 его производят в сержанты.
01.08.1779 переведен в лейб-гвардии Семеновский полк.
Действительную службу он начал в 1.1.1786 году, в 14 лет. Юный гвардейский прапорщик был определён в армию генерал-фельдмаршала Григория Александровича Потёмкина – своего двоюродного деда по материнской линии. Светлейший князь так наставлял подопечного: «Старайся испытать, не трус ли ты; если нет, то укрепляй врожденную смелость частым обхождением с неприятелем».
В 1787 г. началась очередная русско-турецкая война.
01.01.1788 г. 17-летний Николай Раевский производится в гвардейские подпоручики.
01.01.1789 Раевский, уже поручик, волонтёром отправился в действующую армию, и был прикомандирован к казачьему отряду полковника В. П. Орлова с приказом от Потёмкина: «… употреблять в службу как простого казака, а потом уже по чину поручика гвардии.»
…Между прочим, казачьи отряды выполняли главным образом разведывательные и сторожевые задачи, участвуя лишь в небольших стычках. Потёмкин видел в казаках прирождённых воинов и считал, что «казачья наука» станет для племянника хорошей школой. И действительно, «служба в казацком полку оказалась полезной для молодого офицера, приучив его смолоду разделять с простыми солдатами все трудности походной жизни»…
23.02. (28.2.?) 1789 г. его переводят премьер-майором в Нижегородский драгунский полк.
Девятнадцатилетний Раевский участвовал в переходе через Молдавию, во взятии Аккермана и штурме Бендер.
За проявленные в эту кампанию смелость, твёрдость и находчивость в сентябре 1790 г. Потёмкин поручил своему родственнику командование полтавским казачьим полком Булавы Великого Гетмана.
24 декабря 1790 года во время штурма Измаила героически погиб его старший брат Александр Николаевич – 20-летний подполковник Нижегородского драгунского полка. Теперь Николай должен был в одиночку отстаивать честь своих славных предков.
И он не подкачал, вернувшись с турецкой войны в 19 лет… подполковником (09.10.1790)!
Понятно, что не обошлось без протекции двоюродного деда Г. А. Потемкина!
Естественно, что красавец и храбрец Николай Николаевич Раевский пользовался огромным успехом у барышень всех возрастов и сословий, причем, не только столичных!
Спустя два года (31.1.1792 г.) Раевский стал полковником и, участвует в польской кампании 1792 г.
За отличия при Городище и Дарагостах заслужил свои первые боевые награды – ор. Св. Георгия IV-го кл. и ор. Св. Владимира 4-й ст. и золотую шпагой с надписью «За храбрость».
Скорее всего, уже тогда сложились основы полководческого мастерства будущего героя России в кровопролитных войнах с Наполеоном Бонапартом.
…Между прочим, среди российских генералов-героев войн с Наполеоном у Раевского был один из наиболее богатых наградных «иконостасов»! Ордена Св. Георгия: II-го кл. (19.03.1814) – за отличие при взятии Парижа; III-го кл. (15.02.1813) – за отличие при Малоярославце; IV-го кл. (28.06.1792) – за отличие при Городище; Ордена Св. Владимира: 1-й ст. (19.08.1813) – за отличие при Кульме; 2-й ст. (28.01.1809) – за отличие в кампании 1808 г.; 3-й ст. (01.12.1807) – за отличие при Гутштадте и Анкендорфе; 4-й ст. (02.09.1793) – за экспедицию в Могилёв-Подольский; Орден Св. Александра Невского (26.08.1812) – за отличие при Бородине; Орден Св. Анны 1-й ст. (20.05.1808) – за отличие в сражениях июня 1807 г.; Австрийский военный орден Марии-Терезии 3-й ст (1813) – за отличие под Лейпцигом и Прусский орден Красного орла (1813). А так же, золотые шпаги «За храбрость» с алмазами (1792) и (1810) – за отличие при взятии Силистрии и; серебряная медаль в память Отечественной войны 1812 г. (1814)…
В 1794 г. Раевский вступил в командование Нижегородским драгунским полком, дислоцировавшимся в южной крепости Георгиевск. Это был период временного затишья на Кавказе.
Раевский, взяв отпуск, отбыл в Санкт-Петербург для предстоящей женитьбы на Софье Алексеевне Константиновой (1769—1844). Её родителями были библиотекарь Екатерины II Алексей Алексеевич Константинов, грек по национальности и Елена Михайловна, единственная дочь знаменитого русского учёного Михаила Васильевича Ломоносова. Один из современников так отзывался о Софье Алексеевне: «Она дама весьма вежливая, приятной беседы и самого превосходного воспитания; обращение ее уловляет каждого, […] разговор ее так занимателен, что ни на какую красавицу большого света ее не променяешь; […] она обогащает полезными сведениями ум жизни светской, проста в обращении, со всеми ласкова в обхождении, […] разговор ее кроток, занимателен, приветствия отборны, […] слушает охотно чужой разговор, не стараясь одна болтать без умолку; природа отказала ей в пригожести, но взамен обогатила такими дарованиями, при которых забывается наружный вид лица». Николай Николаевич и Софья Алексеевна любили друг друга и, несмотря на случавшиеся размолвки, оставались верными супругами до конца жизни. И это несмотря на то, что (повторимся!) красавец и храбрец Николай Николаевич пользовался огромным успехом – особенно после всех его геройств в войнах с Наполеоном – у барышень всех возрастов и сословий, причем, не только столичных! Летом 1795 года молодожёны вернулись в Георгиевск, где у них родился первый сын Александр (1795—1868) – будущий полковник и камергер.
К этому времени обстановка на Кавказе накалилась. Персидская армия вторглась на территорию Грузии, и, выполняя свои обязательства перед ней, русское правительство объявило агрессору войну.
В марте 1796 года Нижегородский полк в составе корпуса брата последнего екатерининского фаворита Валериана Зубова отправился в 16-месячный поход к Дербенту. В мае, после десяти дней осады, он был взят. Полк Раевского отвечал за охрану путей сообщения и движения провиантского магазина. Вместе с главными силами он дошёл до реки Куры. В тяжёлых горных условиях солдаты Николая Николаевича проявили свои лучшие качества – полный боевой порядок и строгую воинскую дисциплину. В конце года вступивший на престол Павел I отдал приказ о прекращении войны: «бодание» за Кавказ с персидским шахов не входило в его внешнеполитические планы. Войска должны были вернуться в Россию. Одновременно с этим многие екатерининские «орлы и соколы» -военачальники были отстранены от командования. Коснулась тяжелая императорская длань и армейских офицеров среднего звена, хотя кое-кого из опальных он все же поразмыслив возвращал на службу.
10 мая 1797 года по высочайшему повелению без указания какой-либо причины (оклеветанный перед непредсказуемым императором?) был исключён из службы и образцовый боевой офицер Н. Н. Раевский, чья блестяще начатая карьера неожиданно прервалась. В полковой казне обнаружилась большая недостача и лишь с помощью денег деда Николаю Николаевичу удалось-таки «выйти из воды сухим». Если бы не старик Н. Б. Самойлов, то плохи были бы дела Раевского: Павел был крут на расправу, особливо, если дело касалось… казнокрадства. Впрочем, все детали той запутанной истории нам доподлинно не известны.
…Кстати сказать, именно при императоре Павле Петровиче из 550 русских генералов – участников войн России с Наполеоном в 1812—1815 гг., 117 стали генералами. Среди них такие безусловные знаменитости как Барклай-де-Толли, Багратион, Милорадович, Витгенштейн, Дохтуров, Коновницын, Остерман-Толстой и др. Впрочем, при нем же те же Дохтуров и Коновницын, а также, такие выдающиеся военачальники, как Ермолов, Багговут и Тормасов исключались из армии по надуманным причинам. Воля государя была непредсказуема, как впрочем, и он сам – человек и правитель, весьма неоднозначно оцененный историками…
Всё время правления Павла отставной полковник жил в провинции. Он занимался обустройством обширных имений своей матери, читал военную литературу, разбирал прошлые войны.
Только в 1801 году, с приходом во власть обожаемого внука Екатерины II Александра I, 15.3.1801 новый император предложил Раевскому вернуться на службу с чином генерал-майора лейб-гвардии Конного полка. Однако всего через полгода 19 дек. Николай Николаевич снова оставил службу, на этот раз по собственному желанию (сославшись на расстроенные дела), вернувшись к сельскому уединению и радостям семейной жизни.
…Кстати, на рубеже веков супруга Николая Николаевича плодовитая Софья Алексеевна подарила ему второго сына и пять дочерей (!): Екатерину (1797—1885) – фрейлина, вышла замуж за декабриста М. Ф. Орлова; Николая (1801—1843) – генерал-лейтенант, участник Кавказских войн, основатель Новороссийска; Софью – умерла во младенчестве; Елену (1803—1852) – фрейлина; Марию (1805—1863) – вышла замуж за декабриста С. Г. Волконского и Софью (1806—1883) – фрейлина…
Первую войну России с Наполеоном в 1805 г. Раевский, хоть и состоял по армии (это такой термин!), но пропустил «по семейным обстоятельствам». Россия тяжело переживала Аустерлицкую катастрофу и когда в 1806 году началась новая война с французами, патриотически настроенные русские офицеры снова устремились на войну с Буонапартией. Не стал исключением и генерал Николай Николаевич Раевский: в феврале 1807 года он, состоявший по армии (причисленный к свите Его Императорского Величества), подал прошение о зачислении в действующую армию. Его назначили командиром егерской бригады, которой было поручено прикрывать авангард генерала П. И. Багратиона – между прочим, близкого друга Раевского. Николай Николаевич успешно справился с поставленной задачей.
В июне 1807 г. Раевский участвовал во всех крупных сражениях с наполеоновскими войсками, практически беспрерывно идущих один за другим: 5 июня – при Гуттштадте, 6 июня – при Ионкендорфе, 7—8 июня при Деппене, 9 июня снова при Гуттштадте.
Особенно важным для Раевского был первый бой под Гуттштадтом. После десяти лет вне армии он вновь показал всем, что он по-прежнему, «на коне» – все так же храбро и умело руководит войсками. «Действуя с тремя егерскими полками на левом фланге неприятеля, где происходили основные события, Раевский сломил упорное сопротивление французов… и заставил их продолжить отступление».
10 июня в сражении при Гейльсберге он получил ранение пулей в колено, но остался в строю.
14 июня в роковой битве под Фридландом командовал всеми передовыми егерскими полками, а при отступлении армии к Тильзиту сменил признанного аса арьергардного боя Багратиона в руководстве арьергардом.
За особую доблесть в этих боевых операциях Раевский был награждён орденами Св. Владимира 3-й ст. и Св. Анны 1-й ст.
Вскоре был заключён Тильзитский мир, положивший конец очередной неудачной войне с Францией, но практически сразу же начались новые войны: со Швецией (1808—1809) и Турцией (1810—1812). Раевский принимал участие в обеих. И всюду его «визитной карточкой» становится беспредельная храбрость.
В войне со шведами ему, как, впрочем и некоторым другим боевым генералам (Кульневу, Тучкову 1-му) не всегда везло. Порой, главнокомандующий генерал от инфантерии Ф. Ф. Буксгевден требовал от него невозможного: сильно численно уступая, побеждать опытного и стойкого врага под началом опытнейшего шведского полководца, ставшего на той войне фельдмаршалом Вильгельма-Морица Клингспора (1742—1820) малыми силами. Ситуация изменилась в лучшую сторону, когда сменилось командование и Николай Николаевич смог проявить себя во всем блеске своего героического дарования. За отличия в боях со шведами в Финляндии (сражение при Кумо, занятие Бьёрнеборга, Нормарка, Кристинестада, Ваасы) 12.4.1808 Раевский произведён в генерал-лейтенанты. С 14.4.1808 он – командир 21-й пехотной дивизии.
С 1809 Раевский командир 11-й пехотной дивизии и сражается на берегах Дуная против турок в составе Молдавской армии графа Н. М. Каменского-младшего (или 2-го), особенно отличившись при взятии крепости Силистрия. Осада её началась 23 мая 1810 года. Раевский со своим корпусом ночью, под прикрытием темноты, подтянул к крепостным стенам русские батареи. На другой день был предпринят энергичный обстрел города. 30 мая крепость сдалась. За участие в этой операции Раевский был награждён своей второй золотой шпагой «За храбрость» с бриллиантами. Потом он ссорится с Каменским из-за неудачного штурма Шумлы и «высылается из армии» (Подобные «реприманды» были весьма часты в российской армии – вояки – люди горячие и чуть – что либо хватались за эфес шпаги либо… сводили счеты по «административной линии». )
Известно, что Николай Николаевич Раевский сам был человеком отнюдь непростым (можно даже сказать «непрозрачным») и случалось «братья по оружию» страдали от его весьма желчного характера, поскольку слишком многие из них были для него всего лишь «коллегами по цеху».
Ходили слухи, что причиной его ссоры с Николаем Михайловичем – военачальником сколь талантливым, столь и необоснованно резким и (как и его знаменитый отец Михаил Федорович – екатерининский генерал и павловский фельдмаршал) даже грубым – было ироничное высказывание Раевского, что Каменский 2-й «трус и не мог хладнокровно слышать ядра».
Будучи на короткой ноге с Петром Ивановичем Багратионом, Николай Николаевич вскоре оказывается под началом последнего в качестве командира 26-й пехотной дивизии, перешедшую вскоре по начало генерал-майора Ивана Федоровича Паскевича.
24 июня 1812 года Великая армия Наполеона вторглась на территорию России.
Раевский на этот момент возглавлял во 2-й Западной армии генерала П. И. Багратиона 7-й пехотный корпус, который на тот момент состоял из 26-й и 12-й (генерал-майора П. М. Колюбакина) пехотных дивизий, Ахтырского гусарского полка с конноартиллерийской ротой и 84 орудий.
Из-под Гродно 39-48-тысячная (данные о численности сильно колеблются) армия Багратиона начала отступление на восток для последующего соединения с 1-й Западной армией М. Б. Барклая-де-Толли.
В ту пору Раевский слыл одним из самых горячих сторонников пылкого грузинского князя Багратиона, который по своему складу воинского характера был совершенно убежден в том, что «лучший способ закрыть себя от неприятеля есть разбить его». И, все же, пришлось Николаю Николаевичу познать тогда все тяготы отступления 2-й Западной армии от самой границы до Москвы.
С целью не допустить соединения двух русских армий, Наполеон послал наперерез Багратиону мощный (от 45 до 64 тыс.) корпус «железного маршала» Даву, а вдогонку бросил войска своего младшего брата Жерома Бонапарта, который смог занять Минск.
Даву первым оказался в Могилёве на Днепре.
Таким образом, неприятель опередил Багратиона и оказался к северо-востоку от 2-й русской армии. Обе стороны не имели точных сведений о силах противника, и Багратион, подойдя к Днепру 60 км южнее Могилёва, снарядил 7-й пехотный корпус Раевского, чтобы попытаться «прощупать противника», если получиться отбросить его от города и расчистить прямую дорогу на Витебск для основных частей 2-й армии, либо переправляться через Днепр ниже Могилева.
Утром 11 (23) июля произошел встречный 10-ти часовой бой (Багратион образно назвал его – «усиленной рекогносцировкой») между противниками под деревнями Салтановкой и Дашковкой (11 км вниз по Днепру от Могилёва). Со стороны Даву было порядка 20—21,5 тыс. чел. и 55—60 пушек, тогда как у противостоявшего ему 7-го пехотного корпуса Раевского (26-я и 12-я пехотные дивизии и Ахтырский гусарский полк), подкрепленного Киевским, Харьковским и Черниговским драгунскими и тремя казачьими полками, сил было несколько меньше – от 11 до 16,5 тыс. чел., но при 84 (108?) орудиях. Преимущество у Даву было, но – для «рекогносцировочного мероприятия» не столь опасное.
Природные условия (глубокий овраг, по дну которого протекал ручей) не позволяли противникам применять кавалерию в полной мере и в основном друг с другом сходилась «царица полей».
Враг укрепился на выгодных позициях, перекрыв русским дорогу к Могилеву.
Еще в 7 утра авангард корпуса Раевского (6-й и 42-й егерские полки генерала-адъютанта И. В. Васильчикова 1-го) предпринял попытку потеснить противника. Даву принял ответные меры и тогда по приказу командующего 7-м пехотным корпусом Раевского 26-я пехотная дивизия генерал—майора И. Ф. Паскевича – очень крепкого профессионала без заметно слабых мест – пошла в обход правого фланга неприятеля. Сам он с 12-й пехотной дивизией генерала—майора П. М. Колюбакина двинулся на Даву в лоб. Раевский написал тогда Багратиону: «Неприятель остановился за речкой. Мы отошли 6 верст, у них место крепкое, я послал Паскевича их обойти, а сам, с Богом, грудью».
По началу у напористого и мастеровитого Паскевича все складывалось удачно и его дивизия взяла д. Фатово, но Даву очень во время ввел в дело резервы (часть 108-го и 61-го линейных полков) и отбил врага, хотя перейти в наступление его пехоте, все же, не удалось.
Правда, и лобовая атака Смоленского пехотного полка с самим Раевским во главе со словами: «Солдаты! Я и мои дети откроем вам путь к славе! Вперед за царя и отечество!» на плотину возле Салтановки тоже не принесла успеха.
А кое-кто и вовсе полагает ее неудачной.
…Между прочим, сугубо по легенде, рядом с Николаем Николаевичем в этот момент шли сыновья: 16-летний юнец Александр и совсем еще мальчишка – 10-летний Николаша. Якобы в момент решительной атаки на французские батареи бесстрашный отец повел их во главе колонны Смоленского полка. Если меньшого он держал за руку, то старший, схватив знамя, лежавшее подле убитого в одной из предыдущих атак русского подпрапорщика, сам кинулся впереди строя на врага. Беспримерный героизм командира и его детей сделал русскую атаку неотразимой. Так своей жене он писал: «Вы, верно, слышали о страшном деле, бывшем у меня с маршалом Даву… Сын мой Александр выказал себя молодцом, а Николай даже во время самого сильного огня беспрестанно шутил. Этому пуля порвала брюки; оба сына повышены чином, а я получил контузию в грудь, по-видимому, не опасную». Однако позднее сам Раевский отрицал, что его сыновья, в частности, младший Николай, ходили с ним в штыковую контратаку. И, тем не менее, после сражения под Салтановкой имя Раевского, готового ради Отечеств пожертвовать своими единственными сыновьями, стало известно абсолютно всей армии. Именно после Салатановки Николай Николаевич стал одним из самых любимых солдатами и всем народом генералов той поры, богатой на храбрецов и умельцев в ратном деле…
Восхищённый геройством генерала, знаменитый русский поэт В. А. Жуковский посвятил ему такие строчки:
Раевский, слава наших дней,
Хвала! Перед рядами
Он первый грудь против мечей
С отважными сынами!
Впрочем, чему тут удивляться?
Так пишется славная история того или иного народа, причем, во все времена…
Сам Раевский был ранен картечью в грудь и в правую ногу, но его геройство (и, предположительно, его сыновей – подростка и отрока?) не привело к победе.
Понеся большие потери (2.504 чел., тогда как противник: по русск. данным – от 3 до 5 тыс., а по франц. – лишь чуть более 1 тыс. чел.) войска Раевского остановились, так и не сбив врага с его выгодных позиций.
В сгущающихся сумерках Даву, полагая, что скоро должны подойти основные силы Багратиона, приказал отложить сражение до следующего дня, когда он сам рассчитывал сосредоточить под Салтановкой весь свой мощный корпус.
Первое серьезное (10-ти часовое!) полевое сражение части 2-й армии Багратиона с противником не принесло ей победы.
…Кстати сказать, считается, что в том памятном для россиян сражении со стороны Багратиона было допущено несколько ошибок. Так, плохо сработала разведка и Раевский был брошен в бой в надежде, что французов всего лишь 6 тыс. человек! К тому же, позицию Даву выбрал наилучшую из всех тех, что можно было там найти: его генерал-квартирмейстеры знали свое дело крепко и «ели горький солдатский хлеб не зря»! По сути дела она была «почти неприступная». Оказавшийся тогда в войсках Багратиона, человек Барклая, знаменитый разработчик план «скифской войны» с Наполеоном подполковник-квартимейстер П. А. Чуйкевич, писал своему шефу: «… позиция неприятеля была прекрепкая, мы ее упустили накануне». Мало того, что русские недостаточно искусно провели рекогносцировку, так они еще и слишком поспешно пошли в атаку. И, наконец, в решающий момент Багратион не рискнул подкрепить Раевского новыми силами. Он не желал «пирровой победы»: у него была иная задача – прорваться на соединение с Барклаем…
Столь нерадужные последствия «усиленной рекогносцировки» Багратиона убедили его в невозможности успешного прорыва через Могилев и необходимости переправы основных сил 2-й Западной армии через Днепр южнее Могилёва у Нового Быхова. В связи с этим корпусу Раевского было однозначно приказано отойти от Салтановки к Дашковке и «стоять на смерть» весь следующий день, сдерживая неприятеля, пока будет идти переправа.
Именно эти маневры Багратиона вынудили ожидавшего (в течение суток либо даже двух?) повторного сражения Даву стянуть в единый кулак все свои наличные силы. Ведь ему был дан суровый приказ не допустить 2-ю Западную армию к Витебску. Действуя согласно предписанию своего императора, наполеоновский маршал упустил время и переправа у Нового Быхова прошла успешно. Багратион со своей армией двинулся к Смоленску на соединение с армией Барклая. Даву узнал об этом лишь спустя сутки. Наполеона весть о спасении армии Багратиона от, казалось бы, неминуемого разгрома, привела в ярость.
Тем временем Раевский, прикрыв по приказу Багратиона отход последнего у деревни Дашковка, 12 (25) июля в арьергарде 2-й армии тоже начал движение на Смоленск.
Николай Николаевич был не доволен своим командующим, полагая, что если бы его во время поддержали главные силы 2-й Западной армии, то вполне можно было бы рассчитывать на успех. Но царь категорически приказал Багратиону избегать больших столкновений с врагом и, маневрируя, уходить на соединение с Барклаем.
Однако Наполеон, использовав медленное продвижение русской армии, решил зайти в тыл Барклаю, обойдя его левый фланг с юга, для чего форсировал Днепр западнее Смоленска.
Здесь на пути авангарда французской армии оказалась 27-я пехотная дивизия генерала Д. П. Неверовского [от 6 до 7,2 – 7,5 тыс. (данные разнятся) в основном необстрелянных новобранцев, и всего лишь 14 орудий], прикрывающая левый фланг русской армии. На его дивизию (6 полков), драгунский и три казачьих полка (или даже эскадрона; данные разнятся) навалилась многочисленная кавалерия самого Мюрата – то ли более 8 тыс., то ли целых 15 тыс. всадников (сведения очень сильно расходятся).
По свидетельствам очевидцев, причем с обеих сторон, в том бою «сглупил» наполеоновский зять, маршал Мюрат. Вместо того, чтобы позволить пехоте шедшего позади маршала Нея, выйти вперед и разгромить каре пехоты противника с помощью артиллерии, которая застряла в тылах и вот-вот могла прибыть на поле боя, азартный Мюрат бессмысленно кидал в атаку волнами свои кавалерийские эскадроны. Проку от этих лихих наскоков оказалось мало.
Упорное сопротивление, оказанное 2 (14) августа дивизией Неверовского под Красным, на целые сутки задержало наступление французов на Смоленск, и дало время перебросить к городу корпус генерала Раевского. 3 (15) авг. в 6 км западнее Смоленска он соединился с обескровленной дивизией Неверовского, потерявшей по дороге от Красного чуть ли не до трети своего состава. Под началом русских генералов набралось до 15 тыс. регулярных войск при 76 орудиях. В Смоленске к ним присоединились еще ок. 6 тыс. ратников смоленского ополчения.
Положение Раевского было крайне тяжёлым: превосходство врага было подавляющим (правда, данные очень сильно разнятся). Ему предстояло практически в одиночку удержать город хотя бы на один день до подхода основных сил.
Ночью на военном совете было решено сосредоточить главные силы внутри Старой Смоленской крепости, но также организовать оборону и в предместьях. Николай Николаевич выехал за город, намечая расположения войск. Предполагалось, что основной удар неприятель нанесёт на Королевский бастион – центр всей оборонительной линии. Раевский поручил его защиту командиру 26-й пехотной дивизии генералу И. Ф. Паскевичу.
Буквально за несколько часов Раевский сумел организовать оборону города. Здесь в полную силу проявились его организаторские способности и тактическая выучка.
Утром следующего дня под прикрытием артиллерии в атаку устремилась многочисленная кавалерия Мюрата. Она сумела потеснить уступавшую ей численно русскую конницу, но удачно расположенная Раевским русская артиллерия, в свою очередь, остановила наступление врага. Тем временем в атаку пошла пехота корпуса маршала Нея. Тремя мощными колоннами во главе с самим маршалом она двинулась на Королевский бастион. Однако войска Паскевича сумели отбить нападение.
К 9 утра к Смоленску прибыл сам Наполеон.
Он приказал открыть мощный артиллерийский огонь по городу. Страшный шквал огня обрушился на защитников Смоленска. Позднее Ней предпринял ещё одну попытку штурма, но и она не удалась: Паскевич лично водил остатки Ладожского, Нижегородского и Орловского полков в штыковые контратаки.
К вечеру вражеский огонь стал стихать…
Если бы Наполеону удалось быстро овладеть городом, он мог бы, переправившись через Днепр, ударить в тыл разрозненным русским войскам и разгромить их.
Эта угроза была предотвращена благодаря стойкости солдат Раевского.
…Между прочим, потом историки предполагали, почему во второй половине первого дня сражения за Смоленск Наполеона неожиданно остановил все атаки своей армии. Якобы, не наращивая атаки, он пытался дать русским вернуться в Смоленск, в надежде, что подошедшие на подмогу обе русские армии ночью выйдут из города на дорогу к Красному, чтобы дать столь желанное для него генеральное сражение. Но утром 5 августа, когда рассвело, Наполеон понял, что и на этот раз, как раньше под Вильно, и под Свенцянами, и у Дриссы, и под Могилевым, и под Витебском русские не собираются вступать с ним в решающую битву. Только тогда Бонапарт усилил свой натиск. Стало ясно, что в первый день сражения он допустил ошибку, не раздавив тогда сильно уступавшего ему численно войска Раевского. Сам Раевский потом признал, что «если бы неприятель употребил в первый день сражения такой же неослабный напор, какой он употребил на другой день, … то, конечно, было бы существование русской армии и жребий войны решен был невозвратно!»…
Еще утром 4 августа Н. Н. Раевский получил от П. И. Багратиона записку: «Друг мой, я не иду, а бегу. Желал бы иметь крылья, чтобы соединиться с тобою. Держись, Бог тебе помощник!»
Князь Петр так и не пришел на помощь другу…
Дело в том, что Барклай отправил его армию на Московскую дорогу, чтобы не позволить Бонапарту обойти левый фланг русских.
5 (17) августа изнурённый осадой корпус Раевского по приказу Барклая сменили свежие части корпуса Д. С. Дохтурова и дивизии П. П. Коновницына с принцем Е. А. Вюртембергским.
На другой день, когда 7-й корпус Раевского уже начал отступление к Москве, сражение за Смоленск продолжилось, но Наполеон не сумел достичь поставленных целей: ни предотвратить соединение 1-й и 2-й армии, ни разбить их под Смоленском. А 6 (18) августа русские войска оставили город, предварительно взорвав пороховые склады и мосты.
…Кстати, в 1987 году в сквере Памяти Героев в Смоленске был установлен бюст Николая Николаевича Раевского…
А затем командование русской армией принял Михаил Илларионович Кутузов.
7 сентября в 120 км от Москвы на Бородинском поле под его руководством было дано сражение, ставшее центральным событием всей войны, по крайней мере, для патриотически настроенных россиян и отечественных историков.
…Между прочим, отношение весьма желчного Раевского, как впрочем, и ряда других видных боевых генералов (Багратиона, Дохтурова, Милорадовича и др.), не говоря уж о Беннигсене и прочих «петербургских генералах», к назначению главнокомандующим Кутузова было крайненегативным… Но это уже другая история – история Михаила Илларионовича Кутузова…
Бородинское поле находилось на стыке двух дорог – старой Смоленской и новой Смоленской. В центре расположения русской армии (точнее – на правом фланге левого крыла) возвышалась Курганная высота, господствующая на местности. Защищать её было доверено уже прославившемуся, но в неполном из-за большим потерь по дороге от западных границ к Бородину составе 7-му корпусу генерала Раевского [26-я пехотная дивизия генерал-майора Паскевича – Ладожский, Полтавский, Нижегородский и Орловский пехотные с 5-м и 42-м егерскими полками и 12-я пехотная дивизия самого «звездного» из трех знаменитых тогда генералов Васильчиковых, в ту пору генерал-майора и генерал-адъютанта Иллариона Васильевича Васильчикова 1-го (1775/1776 – 21.2.1847, С.-Петербург) – Нарвский, Смоленский, Новоингерманландский и Алексопольский пехотные с 6-м и 41-м егерскими полками].
Весь день накануне битвы солдаты Раевского сооружали на Курганной высоте земляные укрепления. На рассвете здесь появился люнет с 18-орудийной батареей: незакрытый сзади 130-метровый редут с 3 метровым рвом и 2,5 метровым валом. С фронта его защищали 5—6 рядов «волчьих ям». Пушки были расставлены на редкость удачно: сектор обстрела был столь широк, что позволял поражать противника по всему фронту, вплоть до Багратионовых флешей.
Сюда – на «батарею Раевского» – пришелся один из основных ударов наполеоновской армии, которая положила здесь столько своих лучших солдат,что в историю она войдет как «редут смерти»!!!
Еще в 9 часов утра, когда на левом фланге русских во всю шла настоящая мясорубка, IV-й корпус Эжена де Богарнэ уже навалился на их центр. 14-я пехотная дивизия (в составе 4 полков) генерала Бруссье (не путать с кавалерийским дивизионным генералом Бурсье!) пошла на штурм Курганной высоты. А ведь часть защищавших ее войск Н. Н. Раевского (восемь батальонов из 7-го корпуса) уже была переброшена Багратионом на истекавшие кровью флеши.
Атакуя в центре, Наполеон рассчитывал затруднить переброску войск с правого фланга русской армии налево к Багратиону.
Таким образом, он рассчитывал посодействовать Даву и Нею по быстрее разгромить левое крыло Багратиона.
Первую атаку Бруссье отразили!
Раевский лично руководил боем!
Незадолго до Бородинского сражения он повредил ногу, и столь серьезно, что, как он сам говорил, «едва только в день битвы мог быть верхом». Но он не на секунду не отвлекался на свою рану, продолжая отдавать приказы.
Положение на батарее стало критическим!
К тому же начала ощущаться нехватка снарядов!
Бонапарт обрушил на ее защитников огонь 120, а затем 150 и более орудий. После взятия Бородина, Семеновских флешей, центр русской позиции – Курганная батарея – оказался под огнем с трех сторон.
Гранаты и ядра бороздили землю рикошетом, крушили все на своем пути!
А ведь случалось всякое…
Так, одно вражеское ядро ударило прямо в жерло… дула русской пушки, но… внутрь не проскочило, а отскочило назад и бессильно закрутилось на земле. Окровавленные и черные, словно черти, от пороховой гари, русские канониры громко схохмили: «Видать, не по калибру пришлось… (здесь мы пропустим соленое солдатское словцо) …нашей „девки“!!!»
…Кстати, характер наступления французов на центр русской позиции был сродни тому, что обрушился на них на Семеновских флешах. Точно так же, как действовали тяжелые батареи Сорбье и Фуше против войск Багратиона, теперь заработали против батареи Раевского и дальнобойные орудия из корпуса пасынка Наполеона принца Эжена де Богарнэ. Находясь на высоте западнее Бородино – почти в полутора верстах от Курганной батареи, т.е. на предельной для эффективного огня дистанции – орудия д’Антуара принялись методично поливать ее смертоносным огнем. Вскоре к ним присоединилась артиллерия гвардейского генерала Сорбье. Будучи одним из лучших артиллерийских начальников той богатой на военные таланты поры, он быстро перенацелил с Семеновских флешей подчиненные ему 85 дальнобойных орудий на Курганную высоту. В результате огневой шквал французов был еще сильнее, чем против Багратионовых флешей. Постоянными атаками на батарею Раевского, Наполеон заставлял русских наращивать здесь свои силы и держать в развернутых порядках большие массы войск. Сведенные в большую батарею дальнобойные орудия его пасынка вместе с орудиями Сорбье прямо как в «тепличных условиях» учебного полигона безнаказанно уничтожали сгрудившиеся войска русских. Выдвинутое положение Курганной высоты лишь облегчало задачу французских канониров: их перекрестный анфиладный огонь был максимально эффективен. Все, что не попадало в батарею, накрывало плотно стоящие сзади и по бокам русские войска. В сложившейся ситуации то, что русские самоотверженно отражали пешие и конные атаки врага на редут Раевского, мало что меняло. Ведь чем дольше они держались на Курганной батарее и вокруг нее, тем больше росли их… потери, в первую очередь от французского артобстрела, значительно превосходя потери Наполеона и меняя, тем самым, общее соотношение сил в пользу Бонапарта. Противодействовать его батареям, отодвинутые назад к Семеновскому оврагу русские батареи, не могли – сектор обзора перекрывался Семеновскими высотами с их полуразрушенными флешами. Итак, на Курганной батарее в усиленном варианте повторялась по истине дьявольская задумка Последнего Демона Войны, воплощенная им на Семеновских флешах – истреблять русских издалека дальнобойной артиллерией («Я повалю их своей артиллерией!»). Оставаться на позиции означало для русских обескровливание их армии французской артиллерией; отход с врагом «на плечах» (трудно себе представить, как это можно было бы проделать, когда на тебя наседают огромные массы пехоты и кавалерии противника!?) грозил катастрофой – прорывом центра обороны и полным поражением; самим атаковать французов, имеющих превосходство во всем – смерти подобно! Снова, как и на Багратионовых флешах, русским приходилось: «Стоять и умирать!» Командир гвардейского Измайловского полка Кутузов потом докладывал: «Истребляя ряды наши, неприятельский огонь не производил в них никакого беспорядка. Ряды смыкались и были поверяемы с таким хладнокровием, как бы находились вне выстрелов». Вот она – во всей своей красе «загадочная русская душа»…
Во второй атаке на «батарею Раевского», войска Богарнэ поддержала образцовая дивизия генерала Морана из I-го корпуса Даву, в частности, пехотинцы 30-го линейного полка из бригады генерала Шарля-Огюста-Жана-Батиста-Луи-Жозефа Боннами де Бельфонтена (1764—1830). Последний лично шел во главе своей бригады со шпагой в руках, увлекая солдат за собой на вражеский редут.
Генералы Паскевич и И.В.Васильчиков 1-й со своими поредевшими батальонами кинулись в штыковую контратаку, но враг, все же, сумел ворваться на высоту и в люнет. Первым на нее буквально «взлетел» отчаянный смельчак Боннами. Завязался ожесточённый рукопашный бой: русские пушкари отбивались банниками, тесаками – чем попало! Во время этой резни генерал Раевский чуть не попал в плен. Практически вся орудийная прислуга и офицеры полегли на редуте, но не отступили.
Как принято считать, положение спасли подоспевшие на помощь и отбросившие французов солдаты 3-го Уфимского полка вместе с остатками 18-го, 19-го, 40-го егерских полков во главе с генералом А. П. Ермоловым и начальником всей русской артиллерии генералом Александром Ивановичем Кутайсовым (30.8.1784, С.-Петербург – 26.8.1812, Бородинское поле), который погиб в этой эпической атаке. (Его тело так и не обнаружили – нашли лишь орден Св. Георгия III-го класса и золотую именную наградную саблю «За храбрость»! ) Французов перекололи или прогнали.
Пощадили лишь израненного (от 15 до 21 колото-рубленных ран!) отчаянно смелого бригадного генерала Боннами. Его взял в плен (вернее, снял со штыков!) фельдфебель Золотов. Да и то, ушлый француз, видя, какой ужас творится вокруг, опасаясь, что его чин не произведет достаточного впечатления, пошел на хитрость и назвался… самимМюратом! Позднее он подружился с Ермоловым и встретился с ним, уже генерал-лейтенантом, спустя пару лет в боях за Францию.
Несмотря на сильную контузию ядром, сам Ермолов еще какое-то время руководил обороной этой важнейшей позиции в русской обороне, пока не был повторно серьезно контужен (на этот раз – картечью в шею) и не унесен с поля боя.
Между тем, смертельное ранение командовавшего левым флангом русской обороны Багратиона и последовавшее затем его расстройство вынудило Кутузова сделать «ход конем». Он бросил в обход мало задействованного в битве левого фланга Наполеона казачьи полки Платова и кавалерийский корпус Уварова. Атаки неприятеля временно приостановились и Кутузов успел-таки подтянуть резервы на левый фланг и к батарее Раевского.
Совершенно обескровленный некогда 10-14-ти (данные разнятся) тысячный корпус Раевского – «корпус мой так был рассеян, что даже по окончании битвы я едва мог собрать 700 человек…» – рапортовал Кутузову Раевский – был отведен во вторую линию. (К исходу дня стало ясно, что убыль «раевцев» составила 1.350 убитыми, 2.790 ранеными и 1.900 пропавшими без вести, т.е. от корпуса не осталось и одной полноценной дивизии!)
Для обороны батареи была направлена 24-я пехотная дивизия из VI-го корпуса Дохтурова под началом генерал-майора Петра Григорьевича Лихачева (1758 – 1812) и руководил ее обороной уже сам командующий 1-й Западной армии Барклай-де-Толли. И очень скоро для «лихачевцев» и их много повидавшему на своем тяжелом ратном веку (начинал он его 40 лет назад с Кубанского похода А. В. Суворова) пожилого уже генерала началась… «Голгофа»!
На Курганную батарею снова обрушился умело скоординированный Бонапартом и его артиллерийскими генералами перекрестный шквальный огонь свыше трех сотен французских орудий, на штурм высоты одновременно устремились тяжелая кавалерия и пехота неприятеля.
Обе стороны несли огромные потери. Батарея Раевского получила от французов прозвище «могила французской кавалерии».
…Между прочим, лучше всех описал потом суть кровавого побоища («мясорубки»), царившего на бородинском поле старый русский солдат: «Под Бородиным мы сошлись и стали колоться. Колемся час, колемся два… устали, руки опустились! И мы и французы друг друга не трогаем, ходим как бараны! Которая-нибудь сторона отдохнет и ну опять колоться. Колемся, колемся, колемся! Час, почитай, три на одном месте кололись!»…
И всё же, около 16 часов ценой колоссальных потерь батарея была взята врагом. Курган вырос в высоту на несколько метров за счет… наваленных друг на друга трупов русских и наполеоновских солдат.
…Междупрочим, биограф Барклая-де-Толли С. Ю. Нечаев склонен объяснять захват Курганной высоты – «ключевой позиции» русских – ее плохой укрепленностью «с помощью искусства», как это обещал в своем знаменитом письме российскому императору М. И. Кутузов перед битвой. «Необходимые насыпь и ров так и не были закончены к началу сражения, – пишет он – Вал не достигал требуемой высоты, а амбразуры были приготовлены только для десяти орудий. В ходе атаки вал ополз, и все укрепление, в конце концов, стало представлять собой лишь группу орудий на возвышении»…
Однако после падения батареи дальнейшего продвижение врага в центр русской армии уже не последовало. С наступлением темноты сражение прекратилось, а упорная оборона «батареи Раевского» стала славной вехой в истории русского оружия, прославившей имя Николая Николаевича Раевского.
…Кстати, сам Раевский, за героическую оборону Курганной высоты был представлен к ор. Св. Александра Невского с следующей характеристикой: «Как храбрый и достойный генерал с отличным мужеством отражал неприятеля, подавая собою пример». Ныне о подвиге солдат Раевского в кровавый день Бородина напоминает памятник, установленный на месте батареи Раевского на Бородинском поле…
На военном совете в Филях, состоявшемся 13 сентября, Раевский вместе с генералами Барклаем, Уваровым и Остерманом-Толстым высказался за оставление Москвы: «Я сказал, что… более всего нужно сберечь войска… и что мое мнение: оставить Москву без сражения, что я говорю как солдат».
…Правда, другая версия гласит, что Раевский высказался несколько иначе: «Есть два пути. Выбор одного из них зависит от главнокомандующего. Первый – дать бой французам, второй – оставить Москву и сохранить армию. Говорю это как солдат»…
М. И. Кутузов, как главнокомандующий, принял единственно верное после тяжелейших бородинских потерь решение покинуть Москву.
…Кстати, Раевский один из немногих среди русских генералов отчетливо осознавал, что победить Последнего Демона Войны можно лишь «… его изнурением, что мы, прежде всего, осуждали»…
При отступлении от Москвы к Тарутину Раевский одновременно с Милорадовичем командовал частью армейского арьергарда, «оставляя на каждой из дорог, пересекаемых войсками, по одному из полков с целью при появлении неприятеля отступать по той дороге, на которой он был оставлен». В результате, оставив эти «заслонные посты», сам Раевский со своими основными силами ночным маршем благополучно ушел за главными силами Кутузова, а введенные в заблуждение авангардные части Мюрата, атаковав «заслонщиков» по Рязанской дороге, дошли до самых Бронниц, потеряв из виду на несколько дней Кутузова.
Комплектность обескровленного при Бородине корпуса Раевского была восстановлена за счет рекрутов до 11,2 тыс. чел.
Однако вскоре Наполеон был вынужден оставить сгоревшую столицу России.
19 октября его армия начала отступление в сторону Калуги в надежде на отход на запад по еще не пострадавшим от войны южным районам России.
24 октября состоялось крупное сражение под Малоярославцем.
6-й пехотный корпус генерала Д. С. Дохтурова оказал упорное сопротивление неприятелю, город несколько раз переходил из рук в руки. Наполеон вводил в бой всё новые и новые части, и Кутузов решил направить на помощь Дохтурову корпус Раевского. Подкрепление в лице Орловского, Ладожского, Полтавского и Нижегородских пехотных полков сходу брошенных в самое пекло сражения, пришлось как нельзя кстати, и Малоярославец так и не достался неприятелю.
Наполеон не сумел прорваться к Калуге, и был вынужден продолжить отступление по уже разорённой ими Смоленской дороге.
Действия Раевского, потерявшего в боях с итальянской королевской гвардией Эжена де Богарнэ под Малоярославцем 428 чел. убитыми, ок. 1300 ранеными и ок. 900 пропавшими без вести, были оценены по достоинству: его наградили ор. Св. Георгия III-го кл.
Хотя сам Раевский весьма иронично оценил ход Малоярославецкого сражения: «… должно сознаться, что честь битвы принадлежит французам… заметно было, что князь Кутузов избегал общей, решительной битвы, кое успех мог быть сомнительным…»
Силы французов, стремительно отступавших к западным границам России, таяли с каждым днём.
В ноябре, в ходе трёхдневного сражения под Красным, где Наполеон понес серьезные потери, солдаты Раевского снова отличились. Причем, это произошло в схватках с остатками корпусов Эжена де Богарнэ, так и маршала Нея – «храбрейшего из храбрых», которым Раевский не раз успешно противостоял по ходу всей Отечественной войны 1812 г.
Но вскоре после сражения под Красным Николай Николаевич был вынужден оставить армию. Генерала-героя сразила нервная горячка: сказалось постоянное перенапряжение сил, а также многочисленные контузии и ранения. Сдав корпус генерал-майору И. Ф. Паскевичу, он убыл на поправку, и как выяснилось… до конца войны.
В строй Раевский вернулся только через полгода, когда боевые действия уже шли за пределами России – в Саксонии.
После окончания Отечественной войны 1812 г. боевой генерал уже пользовался среди солдат и офицеров русской армии столь большой популярностью и авторитетом, что ему доверили гренадерский корпус [1-я дивизия генерал-майора Н. С. Сулимы (13.1.1777/12.12.1777 – 21.10.1840. С.-Петербург) и 2-я генерал-майора П. Н. Чоглокова (18.1.1772, С.-Петербург – 3.4.1831, там же)], а по тем времена это было второе по качеству и престижности соединение в русской армии после гвардии.
В мае 1813 года его гренадеры проявили себя в сражениях под Кёнигсвартой и Бауценом, а сам Николай Николаевич вновь подавал пример другим исключительной личной храбрости, в частности, прикрывая отход союзников после Бауцена.
В августе, после присоединения Австрии к антифранцузской коалиции, корпус Раевского был переведён в Богемскую армию фельдмаршала Шварценберга. Последний, будучи скорее дипломатом и политиком, отличался особым даром: его «ратное мастерство» отличалось непревзойденным умением демонстрировать «шаг на месте».
И все же, несмотря на то, что австрийский главнокомандующий стремился максимально избегать столкновений с Наполеоном, русский гренадерский корпус принял участие в сражении при Дрездене, неудачном для союзной армии, и в сражении под Кульмом, где уже французы генерала Вандамма потерпели полное поражение. Тогда его 1-я гренадерская дивизия успела прийти на выручку своим «собратьям по оружию» к концу первого дня небывалого кровопролития и на второй день внес свою лепту в успех союзников.
За важнейшую победу, внесшую перелом в ход войны, Раевский получил ор. Св. Владимира 1-й ст.
Затем были Донн и Гейльсберг. Но особенно отличились гренадеры Раевского в Саксонской кампании 1813 г. в эпохальной многодневной «Битве народов» под Лейпцигом.
В первый же день сражения, срочно брошенная в бой гренадерская дивизия Раевского, вместе с русской и прусской гвардией, лейб-казаками Платова и при поддержке 112-пушечной батареи Сухозанета все-таки смогли остановить французскую кавалерию Мюрата, во весь опор летевшую на ставку союзных монархов на холме позади Госсы. Именно гренадеры Раевского, свернувшись в каре, оказались той силой, что не позволила критическому моменту сражения превратиться в роковое мгновение для союзной армии. Сам Раевский был тяжело ранен в правое плечо, но остался на лошади и командовал корпусом до конца сражения.
За этот подвиг 08.10.1813 он был произведён в генералы от кавалерии.
Только зимой 1814 года, едва залечив рану, Николай Николаевич Раевский смог вернуться в армию.
Он участвовал в сражении при Бриенне. 8.2.1814 заменил заболевшего (раненого?) графа ген. П. Х. Витгенштейна на посту начальника авангарда союзной армии. 9.3.1814 он занял Арси-сюр-Об, а 13.3. 1814 близ Фер-Шампенуаз у деревни Суде отбросил части маршала Мармона и Мортье.
Преследуя их до Парижа, он первым из союзников подошел к пригородам Парижа. Его корпус атаковал Бельвиль, но его первая атака оказалась отражена.
Лишь при поддержке гренадерского корпуса и прусско-баденских гвардейцев дело пошло на лад. Несмотря на упорное сопротивление французов, господствующие над французской столицей бельвильские высоты оказались взяты. Это в немалой степени способствовало тому, что когда началась всеобщая атака на город, французы были принуждены сложить оружие и начать переговоры.
За Париж Раевский был награждён 19.3.1814 наградой полководческого масштаба – ор. Св. Георгия II-го кл.
…Кстати сказать, принять участие в церемониальном входе в поверженную французскую столицу его корпусу не удалось. Овладев трофейными складами с вещевым имуществом французской армии, Раевский заменил обношенные мундиры своего потрепанного в боях корпуса на… наполеоновские. Пускать торжественным маршем по Парижу русских воинов во… французских мундирах император Александр I счел не тактичным…
Его гренадерский корпус сначала нес караулы вокруг французской столицы, потом и в ней самой, встав вскоре на постой в парижских пригородах.
30.4.1814 Николай Николаевич Раевский уволился в отпуск: поправлять подорванное здоровье.
В кампанию 1815 г. он снова командовал своим гренадерским корпусом.
По окончании наполеоновских войны Николай Николаевич жил в Киеве, где был расквартирован вверенный ему 4-й пехотный корпус. Политика, придворные должности и официальные почести его не привлекали. По семейному преданию, он отказался от графского титула, пожалованного ему Александром I.
Почти ежегодно Раевский с семьёй путешествовал в Крым или на Кавказ. К этому времени относится знакомство семейства Раевских с А. С. Пушкиным. Молодой поэт стал близким другом генерала и его детей.
С одной из дочерей Раевского – Марией Николаевной – поэта связывали романтические отношения («неразделенная любовь»? ). Ей он посвятил свои стихотворения.
25.11.1824 года Раевский по собственному прошению был уволен в отпуск «до излечения болезни».
Впрочем, по свидетельствам современников уже после 1821 г. «благоволение к нему царя пошло на убыль», поскольку острый на язык, самодостаточный с очень высоким личным авторитетом в армии (выше котировались только Ермолов с Милорадовичем) Николай Николаевич Раевский никогда не входил в круг «особ особо приближенных к священной особе наилукавейшего императора».
1825 год стал самым печальным в жизни генерала.
Сначала умерла нежно любимая мать – Екатерина Николаевна, а в декабре, после восстания на Сенатской площади, по делу декабристов были арестованы сразу трое близких ему людей: сводный брат Василий Львович Давыдов и мужья дочерей: Екатерины – генерал-майор М. Ф. Орлов и Марии – генерал-майор, князь С. Г. Волконский. Все они были высланы из столицы. Если в Орловым Николай Николаевич простился, то встречаться с Волконским не пожелал. К следствию по делу декабристов были привлечены и оба сына Раевского – полковники Александр и Николай. Однако с них подозрения были сняты. И император Николай I даже принес им свои личные извинения.
…Став в 10 лет (!) после боя под Салтановкой легендарным, младший сын Николая Николаевича Раевский – Николай Николаевич-младший (14.9.1801, Москва – 24.7.1843) не уронил воинской славы своего героического отца. 10.6.1811 он был определен в службу подпрапорщиком в Орловский пехотный полк. Затем участвовал вместе с отцом и старшим братом 17-летним Александром в Отечественной войны 1812 и Заграничных походах 1813—1814 гг. Всю свою достаточно недолгую жизнь он провел в армии и за три года до смерти дослужился до генерал-лейтенанта. Его карьере не помешал даже арест по подозрению в принадлежности к тайным обществам. В ходе следствия его вина не была доказана и высочайшим повелением (17.1.1826) Раевский-младший был оправдан, освобожден и продолжил службу в армии, закончив ее начальником Черноморской береговой линии. Николай Николаевич-младший умер в слободе Красной Новохоперского уезда Воронежской губернии, где и похоронен. Его женой была фрейлина Анна Михайловна Бороздина (29.9.1819 – 10.12.1883). У них родилось два сына: Николай (5.11.1839 – 20.8.1876), убит в сербо-турецкой войне 1876 под Алексинацем; Михаил (15.2.1841 – 10.12.1893), поэт и известный садовод. Судьба одарила Николая Николаевича-младшего дружбой с А. С. Пушкиным, с которым он познакомился в Царском Селе (1816—1817), где был расквартирован его гусарский полк. Ему поэт обязан своими «счастливейшими минутами» – поездкой с семьей Раевских на Кавказ и в Крым (1820), во время которой их дружеские отношения еще более окрепли – они сохранились на всю жизнь. Пушкина привлекали открытый и дружелюбный характер Николая Раевского-младшего, его начитанность, литературный вкус. Раевскому посвящен «Кавказский пленник». Еще в Петербурге Пушкин услышал от него крымское предание о «фонтане слез», и Раевский побуждал его писать на эту тему. В 1824 году они встречались в Одессе, а в 1829-м – на Кавказе, в действующей армии. Николай Раевский был тогда уже генерал-майором, командиром Нижегородского драгунского полка. Эта их встреча нашла отражение в «Путешествии в Арзрум»…
В конце следующего года Николай Николаевич навсегда простился с любимой дочерью Марией, уехавшей в Сибирь к своему сосланному мужу.
26 января 1826 года вступивший на престол император Николай I назначил Раевского членом Государственного совета. В 1828 г. накануне очередной войны с Турцией Раевский попытался было вернуться в армию, но Николаю I он был не нужен: в армии у него правили был другие «герои» – герой «николаевского времени» – Дибич, Паскевич и другие военачальники из «третьей шеренги» участников наполеоновских войн…
Тяжелый ратный труд и несчастья связанные с тем, что мужья его дочерей приняли участие в заговоре декабристов и оказались в ссылке, окончательно подорвали отнюдь не богатырское здоровье героя стольких войн и 16 (28) сентября 1829 года Николай Николаевич Раевский тихо скончался в селе Болтышка (или же селе Еразмовка?) Чигиринского уезда Киевской губернии в возрасте 58 лет. Последнее время он тяжело болел и был прикован к постели.
Похоронен он в фамильной усыпальнице в селе Разумовка.
На его надгробии емкие и понятные любому русскому человеку слова: «Он был в Смоленске щит, в Париже меч России».
К сожалению, могила его не сохранилась.
P.S. Будучи человеком хорошо образованным, Николай Николаевич Раевский обладал обширными знаниями, глубиной и самостоятельностью суждений, о чем наглядно говорят его письма и заметки. Его поправки и замечания весьма пригодились генералу Д. П. Бутурлину и швейцарскому историку генералу Г. Жомини при их работе над сочинениями о войне 1812 года. Подобно многим из его опаленного огнем поколения героям войн с Наполеоном, генерал Раевский обладал незаурядным военным дарованием и огромным боевым опытом. Ему выпала нелегкая доля, сражаться во многих крупнейших сражениях эпохи. Но и трех из них оказалось достаточно, чтобы навечно оказаться в славных анналах российской истории. Уже после полулегендарного подвига под Салтановкой Раевский стал одним из популярнейших генералов, а кровавая борьба за батарею Раевского – один из ключевых эпизодов Бородинского сражения – вовсе сделала его имя в Отечестве легендарным на века. А после Лейпцига о нем узнала вся Европа. Но не только боевые заслуги делали Раевского популярным в русском обществе. Все современники единодушно отмечали его высокие человеческие качества: необыкновенные волевые качества, исключительную решительность, умение мгновенно ориентироваться в сложнейшей обстановке и… человечность. Гордившийся дружбой с Раевским А. С. Пушкин оставил нам о нем такие строчки: «Свидетель Екатерининского века, памятник 12 года, человек без предрассудков, с сильным характером и чувствительный, он невольно привлекает к себе всякого, кто только достоин понимать и ценить его высокие качества». Ему же принадлежат такие слова: «Я не видел в нем героя, славу русского войска, я в нем любил человека с ясным умом, с простой, прекрасной душой, снисходительного, попечительного друга, всегда милого ласкового хозяина». Раевский был близко знаком со многими декабристами, надеявшимися, что после их победы Раевский станет членом Временного верховного правительства. Его соратник по наполеоновским войнам Денис Давыдов писал: «Раевский очень умен и удивительно искренен, даже до ребячества, при всей хитрости своей. В опасности он истинный герой, он прелестен. Глаза его разгорятся, как угли, и благородная осанка его поистине сделается величественною. Всегда спокойный, приветливый, скромный, чувствующий силу свою и невольно дававший чувствовать оную мужественную, разительною физиономией и взором… Он был всегда тот же со старшими и равными себе, в кругу друзей, знакомых, перед войсками в огне битв и среди их в мирное время». Возможно, самая емкая и лаконичная характеристика славного генерала от кавалерии принадлежит человеку, который в свое время был сущим Демоном Войны и, более того, мог наблюдать его на поле боя с противоположной стороны: «Этот русский генерал сделан из материала, из которого делаются маршалы».
Наполеон знал, что говорил…
Несмотря на несколько попыток отобразить этот очень значимый персонаж из военной истории России в кинематографе ничего полноценного не получилось: либо общие планы, либо герой второго плана.

Генерал «…стоять и умирать!», или Александр Иванович Остерман-Толстой
…Как рассказывали, это случилось в ночь с 11 на 12 декабря 1806 г. под Чарново.
Тогда 20-тысячный образцовый 3-й корпус «железного маршала» Даву, переправившись через реку Укру, неожиданно атаковал 5-тысячный корпус генерал-майора Остермана-Толстого. Внезапность ночного нападения французам не удалась.
Ученик Репнина, Суворова и Кутузова Остерман-Толстой был опытным боевым генералом. Он с 18 лет служил в армии (за его плечами была 2-я русско-турецкая война, взятие Бендер, Измаила и Мачин)!
Его насторожило, что весь день 11 декабря, явно скрывая начавшееся передвижение, противник жег сырую солому, отчего на реке стояла завеса густого дыма. Когда поздно вечером справа от русских за рекой вдруг загорелось село, он сразу догадался, что это условный сигнал к атаке и тотчас приказал бить боевую тревогу….
Несмотря на значительное превосходство французов, русские не дрогнули и смело вступили в бой. В кромешной мгле русские гренадеры построились в каре побатальонно и встретили французскую кавалерию штыками. Длинные кремневые ружья (183 см со штыком) делали русскую пехоту неуязвимой. Видя неудачу своей кавалерии, французский маршал бросил в штыки свою пехоту…
Однако французские гренадеры ничего не добились…
Остерман-Толстой не ограничился пассивной обороной, а несколько раз лично водил в атаку своих пехотинцев. Когда они стали нести большие потери от огня, он приказал им лечь на снег, сам же под градом пуль хладнокровно продолжал сидеть на лошади и руководить боем…
Только утром, потеряв более полутора тысяч бойцов, Остерман-Толстой счел за благо отойти перед появившимися на противоположном берегу главными силами врага под началом самого Наполеона. Пораженные мужеством русского генерала, французы, сами потерявшие не менее семисот человек, высоко оценили его действия: «Граф Остерман маневрировал как настоящий военный, а войско его сражалось с великим мужеством и твердостью».
За Нарев Остерман-Толстой был произведен в генерал-лейтенанты…
Граф, генерал-адъютант (1814), генерал от инфантерии (17.8.1817), герой Отечественной войны 1812 года Александр Иванович Остерман-Толстой (1770/71/72 (?), Петербург – 6.2.1857, Женева) происходил из древнего дворянского рода.
Александр Иванович родился в семье генерала-поручика Ивана Матвеевича Толстого (1746—1808) (мать которого была дочерью графа А. И. Остермана – дипломата, вице-канцлера, сподвижника Петра Великого) и Аграфены Ильиничны Бибиковой, происходившей из знатного татарского рода.
Родители дали ему типичное для того времени домашнее образование.
Особые способности маленького Саши привели к тому, что он безупречно изъяснялся на всех европейских языках. Так весьма привередливые и амбициозные французы принимали его за своего соотечественника! Но в отличие от многих своих современников, юнец столь же блестяще владел родным, русским языком и латынью – отец посчитал, что сын должен читать античную литературу в подлиннике.
Александр проштудировал всю доступную ему литературу по столь привлекательному для него военному искусству всех времен и народов. Заметим, что чтение было его любимым занятием, причем, чем старше он становился, тем больше ему приходились по душе… отечественные авторы. Особенно, это имело место, когда он все свои последние годы жил за рубежом.
…Между прочим, 27.10.1796 г. ему высочайшим рескриптом императрицы-«матушки» Екатерины II было разрешено принять графский титул и фамилию своих бездетных двоюродных дедов Ф.А. и И. А. Остерманов. Так Александр Иванович стал одним из богатейших людей России, получив в наследство громадное состояния графов Остерманов и стал именоваться Остерманом-Толстым…
Его военная карьера типична для дворянских «недорослей» елизаветинско-екатерининского века – века придворных переворотов в пользу дам, приятных во всех отношениях.
В 1774 г. Александр записан унтер-офицером в элитный лейб-гвардии Преображенский полк.
К 14-летнему возрасту он за «выслугой лет» уже прапорщик и в этом чине он начинает реальную службу.
Понюхать пороху ему довелось уже в юные годы – в русско-турецкой войне 1787—91, когда в 1788 г. он состоял в армии всесильного князя Григория Потемкина.
Боевой крещение Александра Ивановича состоялось 7 сентября 1789 г. в армии Н. В. Репнина в жарком деле на р. Сальче.
Затем последовало взятие Бендер и первая неудача – провальный штурм Измаила 12 октября 1789 г. войсками все того же Репнина. Гарнизон Измаила без труда отразил русских и им пришлось перейти к изнурительной осаде. Среди осаждающих был и юный подпоручик Александр Толстой. Он, как и почти все другие русские офицеры мало верил в успех осады турецкой твердыни и уж тем более в возможность ее удачного штурма.
…Военная деятельность князя Николая Васильевича Репнина (1734—1801), выдающегося русского дипломата, долгое время незаслуженно была в тени его более ярких современников: близкого к царской династии знаменитого Румянцева и гениального Суворова. Спору нет, по широте и глубине военных дарований он, безусловно, уступал им, но его заслуги перед Отчеством требуют широкой огласки. Николай Репнин происходил из очень знатного рода и был потомственным военным. Его дед, Аникита Васильевич, был генералом-фельдмаршалом, отец, Василий Аникитович – генералом-фельдцехмейстером. С 11 лет Николай был записан в солдаты. Карьера его стремительна: в неполных 15 лет юный князь уже в действующей армии; в Семилетнюю войну (1756—63) за отличие под Гросс-Егерсдорфом, Кюстрином и Берлином он получает чин генерал-майора. Вскоре после дворцового переворота 1762 года в пользу Екатерины Репнин направляется послом в Пруссию. При дворе знаменитого прусского короля-полководца Фридриха II – не без оснований считавшегося первым полководцем своего времени – Репнин узнает много для себя полезного и навсегда остается почитателем великого прусского короля. Долгое пребывание в Германии идет ему на пользу: блестяще образованный Репнин завязывает нужные знакомства и общается с европейскими вельможами на равных. Вскоре его переводят на дипломатическую работу в Польшу. Посаженный Екатериной на польский трон Станислав Понятовский становится безвольной куклой в его руках. Дело доходит до того, что без князя Репнина в Варшавском театре не начинали спектакль даже в том случае, если король уже приехал. Блистательный красавец Репнин пользовался бешеным успехом у женщин. По слухам первая польская красавица графиня Изабелла Чарторыжская даже родила от него сына Адама. Репнин отличился в 1-ю русско-турецкую войну (1768—74) в ходе сражений при Рябой Могиле и Ларге и получил орден Св. Георгия II-го класса – редкая, между прочим, по тем временам награда, к том же полководческого масштаба. Затем без боя ему удалось взять две сильнейшие турецкие крепости Измаил (кстати, эту крепость русские брали не единожды) и Килию. Его, привезшего в Петербург текст мирного Кучук-Кайнарджийского мира с турками, Екатерина произвела в генерал-аншефы и сделала подполковником лейб-гвардии Измайловского полка. Рассказывали, что завидовавший его военным успехам князь Григорий Потемкин не дал Репнину в 1789 г. во время 2-й русско-турецкой войны 1787—91 гг. все-таки взять крепость Измаил!? Эта честь выпала в 1790 г. Суворову. И все же, звездный час Репнина-полководца в той войне наступил. Это случилось, когда он заменил на посту главнокомандующего в 1791 году самого князя Григория Потемкина. Тогда смелыми действиями Николай Васильевич победоносно завершил войну, разгромив при своих минимальных потерях намного превосходивших его численно турок у Мачина. Но фельдмаршальского жезла – вполне заслуженной награды после столь блестящей победы – генерал-аншеф Репнин от императрицы Екатерины так и не дождался. (Добрая и справедливая «матушка-императрица-хозяйка», которая «все видела-все знала», ограничилась престижнейшим орденом Св. Георгия I-кл.; его, кстати, получили очень немногие!) В последние годы Екатерина не очень-то жаловала князя Николая за его близость к масонам и посчитала, что неблагонадежный полководец не может быть фельдмаршалом российской империи. Вожделенный жезл вручил ему в 1796 г. ее сын Павел, к которому он всегда был близок. Болезненно ревнивый до славы Суворов относился к Репнину очень неприязненно. Впрочем, так он относился ко всем, кто, не имея суворовских военных заслуг, стоял выше его на служебной лестнице. Личных обид между ними не было – умный Репнин всегда вел себя по отношению в порывистому Суворову очень тактично: «Александр Васильевич – единственный из нас кто не соблюдает стратегии и тактики, но побеждает исправно» – дипломатично повторял он. В то время как Суворов бесился из-за зависти к менее талантливому в военном деле, но более удачливому по службе собрату. Одно упоминание имени Репнина раздражало Суворова. Даже когда ему передавали, что Репнин хвалил его, то Александр Васильевич выражался не совсем прилично. «Как жабе далеко до быка, так Мачину до Рымника!» – горячился Александр Васильевич. Спору нет, Мачин не шел ни в какое сравнение с Рымником, но все же был не хуже Фокшан. В конце жизни их противостояние достигнет апогея: в 1794 году в ходе подавления Всепольского восстания Т. Костюшко Суворов перестанет обращать внимание на приказы главнокомандующего Репнина, которому придется горько признаться вслух: «Я уже не знаю, сам ли я командую или отдан под команду!» Остаток жизни князь Репнин – всю жизнь верой и правдой служивший Отечеству и всегда заканчивавший свою речь, как перед воинами, так и перед дипломатами одной и той же фразой: «Такова воля императрицы!» – тихо проживал в своем подмосковном поместье Воронцово, где скончался от апоплексического удара. Поскольку его единственный сын умер в раннем детстве, то на Николае Васильевиче древний род князей Репниных по мужской линии пресекся. Памятую о заслугах Репниных перед троном и Отечеством, император Александр I виде исключения специальным указом разрешил внуку Николая Васильевича взять фамилию Репнина-Волконского…
Так продолжалось пока не прибыл «русский Марс» и по армии зашелестело: «Быть штурму!!!» И юный Толстой впервые в жизни реально увидел, что такое харизма великого полководца. Всё и все «закрутилось – завертелось» в подготовке к штурму грозных валов и стен Измаила.
Толстой находился в войсках генерала де Рибаса, которым выпала нелегкая задача – штурмовать крепость со стороны южного вала, образованного берегом реки. Гребной флотилии де Рибаса предстояло преодолеть едва ли не самые большие трудности. Высота берега достигала здесь 10—12 метров. Вдоль него стояло 10 турецких батарей. Подпоручик Толстой еще не успел достигнуть рва, как ему показалось, что стены крепости все разом вспыхнули: это ударили залпом турецкие батареи. Рукопашный бой сразу же перешел в невиданную по ярости резню. Только в сумерках она закончилась и Измаил пал…
За суворовский штурм Измаила гвардейского поручика Толстого награждают очень престижным в русской армии всех времен (кроме большевистского периода) орденом Св. Георгия, правда, для начала – лишь IV-го кл.
В январе 1793 г. он подает прошение о переводе его из праздно развлекающейся гвардии в армию.
А ведь перевод в армейские части всегда сопровождался повышение в чине: гвардейский поручик мог стать не только полковником, но и генералом. Хотя как генерал, он, конечно, никак не соответствовал своему чину на поле боя, но это уже, как говориться, издержки системы. Тем более, что некоторые из новоиспеченных генералов, порой не испытывали судьбу на поле боя, а тут же выходили в… отставку, получая затем всю жизнь… очень солидную генеральскую пенсию.
Вот и Толстой уже подполковник во 2-м батальоне Бугского егерского корпуса, сформированном М. И. Голенищевым-Кутузовым – мужем его… тётки (сводной сестры его матери) Екатерины Ильиничны Бибиковой. Вдали от суеты и соблазнов столичной жизни Толстой в суровых условиях гарнизонной службы познает «Науку побеждать», тем более, что преподает ее ему сам Кутузов – уже немало повидавший на своем веку и учившийся ей у самого «русского Марса». Более того, ему пришлось служить в егерях – самой передовой пехоте той поры – своего рода воплощении суворовского постулата: «всяк воин свой маневр понимает».
…Кстати сказать, родственники часто между собой общались, причем, разговаривали на весьма отвлеченные темы. Так как-то Михаил Илларионович в разговоре о воинской службе произнес слова, которые врезались в память его племянника по линии жены: «Знаешь ли ты, мой друг, что такое солдат? … Я уже получил чины, и ленты, и раны; но лучшею наградою почитаю то, когда обо мне говорят: он – Настоящий Русский Солдат…». Надо сказать, что Кутузов всегда привечал родственника, а тот с удовольствием его посещал: и когда тот был на вершине Олимпа и не у дел…
Как уже говорилось выше, в 1796 г. Александр Иванович Толстой согласно одному из последних указов покойной императрицы Екатерины II становится графом Остерманом и все высокородные и высокопоставленные двери обеих столиц российской империи тут же открылись перед ним. Все хотели видеть у себя крупнейшего помещика и завиднейшего жениха России.
Его военные заслуги тут же становятся… весомее и он уже – полковник! «Во все времена в России хорошо быть богатым и знатным!» – не так ли!?
В 1797 г. его – уже графа Остермана-Толстого (!) – переводят в Ряжский мушкетерский полк, а 1 февраля 1798 года производят в генерал-майоры и назначают шефом Шлиссельбургского мушкетерского полка.
Но через два месяца после этого повышения – 18.4.1798 – следует «крутой поворот» в биографии нашего героя: он выходит в отставку и именуется действительным статским советником. Изгнание с военной службы объясняется очень просто: сын покойной императрицы Павел I терпеть не мог не только фаворитов своей матери и «екатерининских орлов» или «соколов», но и даже «орлят-соколят»! Таких как граф, по ее повелению Остерман-Толстой!
…Кстати сказать, с одной стороны, именно при императоре Павле Петровиче из 550 русских генералов войн России с Наполеоном в 1812—1815 гг. 117 стали генералами такие безусловные знаменитости как Барклай-де-Толли, Багратион, Милорадович, Витгенштейн, Дохтуров, Коновницын, Остерман-Толстой и др. Правда, с другой стороны – при нем же Дохтуров и Коновницын, а также, такие выдающиеся военачальники, как Ермолов, Багговут и Тормасов исключались из армии по надуманным причинам. Воля государя была непредсказуема, как впрочем и он сам – человек и правитель, весьма неоднозначно оцененный историками…
Александр Иванович с достоинством принял «новое назначение» в числе еще 333 «екатерининских» генералов и 7 фельдмаршалов во главе с самим Александром Васильевичем Суворовым!
…Кстати, на «гражданке» наш герой даром времени не терял и в октябре 1799 г. женился на одной из богатейших невест России княжне Елизавете Алексеевне Голицыной – даме по отзывам хорошо знавших ее современников «миниатюрной, довольно интересной, от природы неглупой и доброй». Супруги уважали друг друга, но, судя по всему, не более того. Нам не известно, ревновала ли графиня Остерман-Толстая своего мужа-красавца, чудака, большого оригинала и любимца женщин, не отказывавшего им в их сугубо «женских слабостях». Тем более, что детей у них не было…
После вступления на престол Александра I Остерман-Толстой 27.3.1801 вновь возвращен в армию в прежнем звании и назначен командиром 2-й пехотной дивизии.
С началом войн против Наполеона в 1805 году генерал Остерман на театре боевых действий в составе корпуса графа П. А. Толстого в Померании и в злополучном для русского оружия Аустерлицком сражении участия не принимал.
Только в Петербурге ему удалось узнать от объективных очевидцев фиаско под Аустерлицем, что молодой император возомнил себя Новым Александром Македонским и проиграл по всем статьям «корсиканскому выскочке». Более того, ответственным за невиданный ранее «конфуз» – так крупно русские не проигрывали уже более века – «назначили» родственника Остермана-Толстого М. И. Кутузова, который-де вовремя не остановил юного «вояку».
Отчасти, это так, но не все было так просто. Но это уже другая история – история Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова…
Зато в 1806 г. Остерман-Толстой уже командует 2-й пехотной дивизией в корпусе Беннигсена. Во главе 5-тысячного авангарда (а по сути дела – арьергарда) ему удалось отличился в боях при Чарнове и Пултуске.
Тогда под Чарново, он впервые после 15-летнего перерыва, снова почувствовал «нерв боя», причем, впервые в генеральском чине и против французов, уже положивших к ногам своего императора полЕвропы!
В ночь с 11 на 12 декабря 1806 г. 20-тысячный образцовый в «Великой Армии» III-й корпус Даву, переправившись через реку Укру (Вкру), неожиданно атаковал войска Остермана-Толстого. Внезапность ночного нападения французам не удалась. Им противостоял весьма опытный боевой генерал, воевавший под началом таких знатоков военного дела как Репнин, Кутузов и сам «русский Марс»: за его плечами была 2-я русско-турецкая война, взятие Бендер, Измаила и Мачина.
Спустя два дня у Пултуска, на реке Нарев, русские и французы встретились вновь: 15-28-тыс. (данные сильно разнятся) корпус со 120 оруд. маршала Ланна атаковал 40-45-тыс. армию со 200 пушк. генерала Беннигсена, правым крылом которой командовал генерал Барклай-де-Толли, а левым – генерал Багговут. Накануне потеплело, земля оттаяла, и дороги размыло. Солдаты скользили, падали, еле вытаскивали ноги из хляби. Ланн попытался вклиниться в левый фланг противника, стремясь отрезать его от города, но не смог пробиться сквозь ряды русских гренадер. Обе стороны несли большие потери. Над сражавшимися кружил мокрый снег, под ногами чавкала болотная слякоть. В решающий момент боя, когда французы были уже близки к победе, командующий правым флангом русской армии генерал Барклай-де-Толли лично повел своих гренадер в штыковую атаку: железо ударилось о железо, люди падали рядами, но отборные части Ланна оказались опрокинуты.
И снова отличился Остерман и его гренадеры: он первым с криком «Ура-а-а-а!!!» бросился в решающую контратаку. После того как их дружно поддержал левый фланг под началом генерала Багговута, Ланн, потерявший уже то ли от 4 до 6 тыс., то ли 3 – 7 тыс. чел. (сведения разнятся), видя, что силы неравны, счел за благо, отойти на исходные позиции.
И этот бой французов с русскими, потерявшими более 3 тысяч человек, закончился вничью.
Пултуск сделал блестяще сражавшегося Александра Ивановича кавалером еще одного ордена Св. Георгия – уже III-го кл.!
Во время сражения 27 января (8 февраля) 1807 года при Прейсиш-Эйлау Александр Иванович геройски (как впрочем, и все остальные русские генералы и офицеры) командовал самым опасным левым флангом русской армии. Образцовый 3-й корпус Великой Армии под началом «железного», одного из самых лучших наполеоновских маршалов, Николя-Луи Даву так и не смог додавить Остермана-Толстого.
Правда, справедливости ради следует признать, что очень вовремя нашего героя поддержали пришедшие на поле боя авангардные 6 тыс. из прусского 11—14 тысячного корпуса генерала А. В. Лестока, с которым Александр Николаевич по праву разделил славу спасителя всей армии.
Более того, оба генерала внесли свою лепту в первую «ничью» Последнего Демона Войны – сильно поколебавшую его репутацию всегда и везде победоносного полководца.
…Кстати сказать, ходя в штыковую атаку со своими солдатами, Александр Иванович стремился утвердиться в армии, где он, уже давно генералом, был почти неизвестен войскам, воевавшим под Прагой, в Италии и Швейцарии, под Кремсом, Шенграбеном и Аустерлицем, привыкшим к громким фамилиям Багратиона, Милорадовича, Дохтурова, Платова и других «суворовских соколов». Опасаясь презрительного прозвища «паркетный генерал», он – носивший очки от близорукости (!) – бесстрашно шел в бой как рядовой солдат! Он считал нужным хватить солдатского лиха во всем его многообразии, в том числе, в самом тяжелом с точки зрения психологии виде боя – штыковом, где проверяется истинная смелость воина. Пройдя на глазах у всей армии через «горнило огня», граф и богач хотел заслужить солдатское признание права посылать людей на… Смерть! И очень скоро вся армия не только услышит его суровый приказ: «…стоять и умирать!!!», но и будет ему беспрекословно повиноваться…
Весной того же года на территории Пруссии развернулись военные действия против корпуса маршала Нея, который стремился отрезать русских от Кенигсберга. 24 мая авангард Багратиона, куда входила дивизия Остермана-Толстого, принял удар превосходящего в числе неприятеля под Гуттштадтом. В этом бою Остерман был ранен в правую ногу пулей навылет.
За отличия в войне с Наполеоном его производят в генерал-лейтенанты.
После выздоровления его назначают командиром элитного лейб-гвардии Преображенского полка и начальником 1-й гвардейской пехотной дивизии.
…Между прочим, после кампании 1806—1807 гг., солдаты, видя мужество, благородство и честность их генерала – он на свои средства кормил своих солдат, голодавших от казнокрадства интендантов в ту зиму, прозвали его «наш граф». Более того, они не единожды спасали его плена и смерти, когда он по причине запальчивости и… плохого зрения (в бою Остерман-Толстой носил очки!!!), слишком вырывался вперед и один оказывался во вражеском окружении. Так было под Прейсиш-Эйлау, где он наравне со всеми «рвал жилы», противостоя самому Даву, так было у Гутштадта…
Будучи великим мастером масонской ложи «Соединенных друзей», Остерман-Толстой крайне отрицательно отнесся к заключению мира с наполеоновской Францией в Тильзите и возглавил «военную оппозицию».
Он весьма однозначно воспринял производство М. Б. Барклая-де-Толли в полные генералы – генералы от инфантерии: принял, как и очень многие русские по происхождению генералы российской армии – в штыки! Барклая откровенно не любили в русском генералитете – от амбициозно-резкого сорвиголовы Ермолова до порывисто-аристократического храбреца Голицына. В случае с Дмитрием Владимировичем Голицыным в основе лежала личная обида, когда его разработавшего план марш-броска через замерзший пролив Кваркен в русско-шведской войне 1808—1809 гг., отстранили от готовившейся операции, доверив ее… близкому к царю Барклаю. Остерман-Толстой дружил с природным русаком Голицыным и, естественно, встал на его сторону против засилья «немцев» в командной верхушке русской армии. Более того, именно Александру Николаевичу приписывали весьма хлесткое высказывание, адресованное уже в начале Отечественной войны 1812 г. некоему маркизу Ф. О. Паулуччи: «Для вас Россия – мундир, вы его надели и снимете, когда хотите, а для меня он – моя кожа».
23.10.1810 не согласный с царской политикой умиротворения «корсиканского выскочки» и продвижения «немцев» на командные высоты, Александр Николаевич вышел в отставку… по болезни.
Но уже с началом Отечественной войны 1812, как все истинные патриоты России, Остерман-Толстой возвращается на службу волонтером при 1-м пехотном корпусе генерал-лейтенанта П. Х. Витгенштейна. И уже в первом бою с корпусом Удино у Вилькомира высокий генерал в очках, в сюртуке с ор. Св. Георгия III-го кл. показывает всем, что есть еще «порох в пороховницах». Как результат 1.7.1812 с подачи дружившего с Александром Ивановичем и близкого к царю генерал-адъютанта Ф. П. Уварова его назначают командиром 4-го пехотного корпуса 1-й Западной армии Барклая-де-Толли.
…Между прочим, оказавшись в Дрисском укрепленном лагере, где Александр I с его «немецкими» советниками Фулем, Паулуччи, Армфельдом, Мишо, Беннигсеном собирался встретить Великую Армию. Н. А. Тучков, Дохтуров, Багговут – боевые генералы русской армии – смотрели на инженерные затеи их императора и его иностранных «военспецов», как на очень опасную игру в «войнушку», способную в одночасье погубить целую армию! Остерман усмехаясь, делился с приятельствовавшем с ним Витгенштейном: «Мы вступили сюда, думая, что неприятель явится за нами, но он никогда не поступит так глупо. Он прямо идет по дороге в Смоленск, где нет ни души и нам придется бежать за ним стремглав, чтобы настичь его!» Все те, кто умел воевать на деле, а не воинственно теоретизировать на бумаге, с ним понимающе соглашались…
Командный состав 1-й Западной армии отнюдь не поддерживал Барклая в его отступательной тактике – такие генералы как Ермолов, Багговут, Витгенштейн, Дохтуров, Н. А. Тучков, Уваров и Остерман-Толстой – кто скрытно (Ермолов и Витгенштейн), а кто и открыто (Остерман и Дохтуров) высказывали «немцу» свое армейское несогласие.
11 июля, когда армия была еще в Витебске, но царь уже предусмотрительно покинул ее ряды, у Барклая состоялся «тяжелый» военный совет. На нем уже не «братья по оружию», а «сослуживцы по армии», в первую очередь, Остерман-Толстой, Ермолов и Дохтуров дали понять Михаилу Богдановичу, что для них — он всего лишь первый среди равных, да и то, до поры – до времени!
…Между прочим, на самом деле по принятому тогда в армии счету, Барклай был не «старее в чине» многих других. Но его «прыжок» в полные генералы настроил против него большинство генералитета, которое увидело в этом нарушение армейской традиции производства в чины по старшинству. А взлет Барклая на вершину власти – в военные министры – тем более раздражал армейскую касту…
13 (25) июля под Островно 4-м пехотному корпусу Остермана-Толстого, усиленному лейб-гвардейскими драгунами и гусарами (всего 8 тыс. пехоты и 2 тыс. кавалерии) выпала честь прикрывать отход армии к Витебску от наседавшей кавалерии Мюрата, в частности, авангарда генерала Нансути. Умело расположив свои войска поперек большой дороги так, чтобы фланги их упирались с обеих сторон в лесную чащу, он обезопасил себя от флангового обхода – кавалерии пришлось атаковать сугубо в лоб. Неся огромные потери, расстреляв весь боезапас (как ружейный, так и артиллерийский), он отдал категоричный приказ, прославивший его в веках: «Ничего не делать, стоять и умирать». Пришлось его обескровленным полкам, поливаемым неприятельской артиллерией, «стоять и умирать!»
…Между прочим, в этом нерациональном приказе «стоять и умирать!» лежали принципы ведения войны той поры, а именно особенности линейной тактики, т.е. развернутый строй, стоявших плечом к плечу солдат. Категорически запрещалось нарушать это построение, даже если полк не вышел на огневую позицию, но уже оказался под артиллерийским огнем врага. Когда ядро или картечь попадали в шеренгу и вырывали часть стоящих солдат, убитых отодвигали в сторону, раненных выносили и… батальон снова смыкал строй за счет бойцов последующей шеренги. Стоять полагалось бодро и весело для поддержания храбрости, твердости и порядка…
Его солдаты стояли на позициях до тех пор, пока их героические остатки не сменила 3-я дивизия генерала Петра Коновницына и 1-й кавкорпус Уварова. Последних сменили войска графа П. П. Палена, который долго сдерживал в узком дефиле среди густых лесов вражескую армию. Как ни старался Наполеон, но это арьергардное сражение так и не переросло в столь желанную для него генеральную битву.
У Царева-Займища его корпус вместе с корпусом ген. Ф. Ф. Багговута оказывается под началом генерала Милорадовича, совсем недавно прибывшего к армии с пополнением. При встрече со своим родственником, назначенным царем главнокомандующим, Остерман осторожно поинтересовался у «дядюшки» о состоянии дел и получил исчерпывающий ответ: «С потерею Москвы соединена потеря России», а затем тот вдруг неожиданно добавил: «Но с потерю Смоленска ключ от Москвы взят».
По диспозиции Кутузова на Бородинском поле 11-тысячный корпус Толстого встал на правом фланге русских под началом Барклая.
Уже в преддверии сражения, Александр Николаевич, наслушавшись доводов других генералов по поводу явного сосредоточения Наполеоном своих сил напротив левого фланга русских, снова решился уточнить у «дядюшки», а не делаем ли мы ошибки, оставляя свои силы преимущественно справа. И тут «старая лисица севера» так остро зыркнула своим единственным зрячим глазом на вопрошающего «племянничка», что тот тут же почувствовал себя юным безусым 14-летним прапорщиком: «Вот и Буонапартия, вероятно, полагает, не делаем ли мы тут ошибки?» Уже ночью Милорадович показал Остерману последний приказ Кутузова: «Если неприятель главными силами будет иметь движение на левый наш фланг, где армия князя Багратиона, и атакует, то 2-й и 4-й корпуса идут к левому флангу, составив резерв оной».
Когда после смертельного ранения Багратиона возник кризис в русской позиции на левом фланге, Остерман, будучи поблизости от Кутузова, слышал, как тот после неудачного рапорта принца Александра Вюртембергского (вояки, более чем посредственного, но… дяди царя!) о ситуации на Семеновских флешах, быстро набросал несколько строчек на листе бумаги. Увозившему приказ адъютанту, Михаил Илларионович коротко бросил: «Дохтурова туда скорее, голубчик».
…Кстати, не считая случая с принцем Вюртембергским, в ходе всего сражения грузный старик Кутузов оставался исключительно спокоен. Сидя то на своей маленькой лошадке, то на раскладном стульчике, он сугубо по-хозяйски осматривал поле битвы, беспрестанно рассылая с приказами множество офицеров окружавших его. Иногда он весело потирал руки, но в основном молча наблюдал за ходом грандиозной сечи, разгоревшейся на подступах к Москве. Можно по-разному относиться к поведению Кутузова во время битвы. Но нельзя исключать, что в силу возраста, характера, жизненного кредо («не спешить, поспешая»), он мог предпочесть «остаться над схваткой». Как никак, он был «старой лисицей севера» со всеми ее «плюсами и минусами» или, если хотите, во всем ее природном естестве! Так или иначе, но главное он успел сделать: отдать сурово-категоричный приказ – «Всем Стоять и Умирать!» Его приказу подчинились все, в том числе (?) и его многочисленные генералы-недруги…
В Бородинском сражении войска Остермана заменили на позициях в центре обескровленный корпус генерала Раевского. Александр Николаевич лично водил солдат в штыковые контр-атаки на Курганной батарее, пока его сильно контуженного, не вынесли с поля боя. В лазарете уже было немало раненных генералов: контуженный картечью в шею Ермолов, А. Н. Бахметьев с оторванной ногой, его раненный брат. Видя это, Остерман вернулся в строй. До наступления ночи его корпус, уже потерявший более трети своего состава (в основном от перекрестного артиллерийского огня) «стоял насмерть!» на вверенной ему позиции.
За Бородино графа Остерман-Толстого наградили орденом Св. Александра Невского.
На печально знаменитом военном совете в Филях 1 (13) сентября Александр Николаевич стал свидетелем и участником горячей перебранки между генералами о необходимости нового сражения под стенами Москвы. Кутузов сидел молча – мало кто догадывался, что на самом деле он уже принял решение и собрал всех оставшихся в живых генералов лишь для проформы, дабы запротоколировать их мнение. Дохтуров и Коновницын тихо переговаривались о невозможности оставить столицу без последнего боя. Барклай, сидел отстраненно. Беннигсен, заставивший всех ждать себя, петушился и философствовал о превратностях войны. Именно Остерман, презиравший ганноверско-брауншвейгского кондотьера, вопросом, поставленным в лоб – «А есть ли у Вас уверенность в том, что предстоящее сражение будет выиграно!?» – вызвал его на откровенное хамство и уже грозил разгореться нешуточный скандал. Лишь Кутузов своей волей главнокомандующего поставил точку над «i», однозначно приказав отступить.
Части Остермана-Толстого прикрывали в Немчине отступление армии к р. Нара.
Прежде чем в декабре 1812 г. он по болезни был вынужден оставить армию, ему довелось сражаться при Тарутине и Красном, и преследовать бегущие остатки Великой Армии вплоть до Вильно.
В 1813 г., уже после смерти «дядюшки» Кутузова, он вновь в строю и принимает активное участие в Заграничном походе русской армии, в частности, в неудачном для союзников сражении при Баутцене. Генерал «… стоять и умирать!» остался верен себе: вместе с гренадерами Павловского полка он стоял на позиции пока его тяжелораненого в плечо не увезли с поля боя замертво.
С 14 августа того года он командовал уже гвардейским корпусом, прославившимся под его началом в судьбоносном для Бонапарта сражении при Кульме.
Пока Наполеон с главными силами преследовал победителя Макдональда при Кацбахе Блюхера, в тыл отступавшей после поражения под Дрезденом деморализованной армии Шварценберга был брошен 37-тысячный корпус генерала Вандама. От нового разгрома Шварценберга спас 14/19-тысячный корпус русской гвардии (Преображенский, Семеновский, Измайловский, Егерский полки и Морской экипаж) генерала Остермана-Толстого. Целый день он геройски сдерживал яростные атаки превосходящих сил противника при Кульме. Все вокруг – строения, рвы, кустарники, кучи камней, сады и рощи – стало внезапно местом жаркого боя, разбивавшегося на отдельные скоротечные стычки. Пули и ядра выкашивали солдат и офицеров рядами. Русские и французские стрелки, ведя частый огонь, не раз под барабанный бой сходились в штыки. Офицеры бились в первых рядах, увлекая своим примером солдат. Битва все более превращалась в рукопашную. Гвардейские музыканты, писаря, барабанщики требовали оружия, шли в огонь и не возвращались. Все гвардейские полки покрыли себя славою. Русские потеряли 6 тысяч человек, но не отступили. Именно это поражение закрыло наполеоновским войскам путь в Богемию и решительно изменило стратегическую остановку на театре военных действий в Саксонской кампании 1813 г.
Весьма интересен один символичный факт этого легендарного события из истории русского оружия, не столь, кстати, известный и по ряду причин умышленно «положенный под сукно»!
Дело в том, что в анналы русской гвардии 17 (29) августа вошло как дата подвига сугубо гвардейских полков – «спасших всю армию!» Как только историки и публицисты не называли это памятное событие – вплоть до «Фермопил гвардейцев российского императора Александра I»!
При этом старательно «забывают» о весомом вкладе в победу других военных частей, сражавшихся под Кульмом. Причина в том, что 10-тысячным 2-м пехотным корпусом, также участвовавшим в сражении, командовал генерал принц Евгений Вюртембергский (первоклассный пехотный генерал, в отличии от Александра Вюртембергского!), к которому российский император, несмотря на родственность (принц являлся племянником императрицы Марии Федоровны), не очень—то благоволил. И как раз родственные связи являлись причиной холодных отношений. Ходили упорные слухи, что в свое время гневливо-непредсказуемый император Павел I именно его мог планировать назначить… наследником престола!? Если все так, то этот очень щекотливый нюанс, очевидно, не был забыт исключительно памятливым на опасные «моменты» для своего «бытия» сыном, убиенного не без его ведома, императора. Хотя принц Евгений, повторимся – по мнению знавших толк в военном деле его современников-«коллег по смертельному ремеслу», являлся одним из лучших русских пехотных генералов дивизионного, а потом и корпусного уровня, большого хода его карьере Александр I не давал. В сражении при Кульме его роль (именно он настоял на отступлении к Теплицу) была не меньше, чем Остермана или Ермолова, но обычно вспоминали их, а не иноземного («немецкого») принца. Его войска сначала вынесли на своих плечах все трудности арьергардных боев (они во все времена считаются самыми трудными!), а затем при Кульме в первый день занимали 1-ю линию в центре позиции у с. Пристен, испытали на себе основную тяжесть этого кровопролитного боя, выдержав натиск тройных сил Вандама. Сражались они и во второй день сражения, участвуя в общей атаке в отличие от потрепанной гвардии, поставленной в резерв. Особо отличать принца, согласно царской «диспозиции», не захотели, поэтому постарались забыть и про 2-й пехотный корпус при Кульме, всячески выпячивая вперед русскую гвардию.
Впрочем, так бывает – и на войне, в том числе.
…Между прочим, только русским солдатам, офицерам и генералам за победу под Кульмом предназначался в награду Кульмский крест. Первоначально это должен был быть известный прусский ор. Железного креста. До этого им награждались лишь единицы среди прусских военных, но поскольку король решил наградить им ок. 12 тыс. русских гвардейцев, то ор. Железного креста был переименован в Кульмский крест. Разница во внешнем виде наград различалась в отсутствии на Кульмском кресте даты «1813» и вензеля прусского короля Фридриха-Вильгельма III. Всего было выдано 11.563 креста: 443 офицерских и 11.120 солдатских. Любопытно, что от царя солдаты за Кульм получили по… два рубля! Такова воля монарха…
Правда, победа над одним из лучших наполеоновских генералов (недаром он реально претендовал на маршальский жезл!) Ван Даммом досталась Александру Николаевичу дорогой ценой – ему ядром раздробило левую руку! Теряя сознание во время ампутации ее остатков, он успел только прошептать: «Вот как я заплатил за честь командовать гвардией. Я доволен…» Генерал от инфантерии, граф Остерман-Толстой сполна выполнил свой воинский долг, геройски завершив свой боевой путь под Кульмом…
…Кстати, именно это страшное ранение еще больше прославило имя графа Остермана-Толстого. Русский художник Василий Кондратьевич Сазонов написал картину, изображающую бесстрашного генерала во время хирургической операции над ним прямо на поле битвы под Кульмом. А ведь ещё ранее, 9 мая 1813 года, в сражении под Бауценом он был ранен пулей в то самое плечо. Видно суждено ему было лишиться именно этой руки…
За эту победу народ Чехии преподнёс герою сражения подарок. В Государственном Историческом музее хранится кубок, поднесенный «храброму Остерману от чешских женщин в память о Кульме 17 августа 1813 года», и мундир, в котором был Остерман-Толстой в том бою.
…Между прочим, за отличие (и тяжелое увечье) в той важнейшей битве Остермана-Толстого награждают еще одним орденом Св. Георгия – теперь II-го кл. Cкажем сразу, что наградной список за без малого 30 лет (с 1788 по 1817 гг.) безупречной службы Отечеству российского генерала от инфантерии Александра Николаевича Остермана-Толстого впечатляет особо. Вспомним все его регалии: орден Св. Андрея Первозванного (17.09.1835), орден Св. Георгия IV-го кл. (25.03.1791, №827 (440)) – «За отличную храбрость, оказанную при штурме крепости Измаила, с истреблением бывшей там армии»; орден Св. Георгия III-го кл. (08.01.1807, №137) – «В воздаяние отличнаго мужества и храбрости, оказанных в сражении 14 декабря при Пултуске против французских войск, где, командуя левым флангом корпуса, благоразумными распоряжениями подкрепил отряд генерал-майора Багговута, на который неприятель имел сильное нападение»; орден Св. Георгия II-го кл. (19.08.1813, №52) – «За поражение французов в сражении при Кульме 17 и 18 августа 1813 года»; орден Святого Владимира 1-й ст.; 2-й ст. (07.03.1807); орден Святого Александра Невского (26.08.1812 – за Бородино), с алмазами (1813); орден Святой Анны 1-й ст. (1807); золотая шпага «за храбрость» с алмазами (1807); Прусский орден Черного Орла (1807); орден Святого апостола Андрея Первозванного (1835); Прусский орден Красного Орла 1-й ст.; Австрийский Военный орден Марии Терезии 2-й ст. (1813, за Кульм) и Прусский Большой Железный крест (1813, за Кульм)…
Уже в начале 1814 года Остерман-Толстой вернулся в Петербург и сразу же 05.03.1814 был назначен генерал-адъютантом Александра I. В этом качестве находился до самой смерти императора.
С 16.12.1815 он – шеф лейб-гвардии Павловского гренадерского полка.
С 16.4.1816 – командир гренадерского корпуса.
17.08.1817 года Остерман-Толстой получает чин генерала от инфантерии, но его здоровье после тяжёлых ран было настолько подорвано, что он в этом же году освобождается от командования корпусом и увольняется в бессрочный отпуск, хотя продолжает числиться на военной службе.
В начале 1820-х годах Остерман-Толстой жил в Петербурге в своем доме на Английской набережной (сегодня это – дом 10).
…Между прочим, в 1822 году Остерман-Толстой поселил у себя на Английской набережной своего дальнего родственника, известного русского поэта Фёдора Тютчева, семья которого давно дружила с Остерманами. Не исключено, что именно Тютчев спустя годы познакомил за границей Остермана-Толстого с некой итальянкой из Пизы, от которой граф имел детей. Правда, по воспоминаниям адъютанта И. И. Лажечникова, произошло это уже после смерти его законной благоверной Елизаветы Алексеевны. Остерман выдал потом «свою итальянку» с богатым приданым за её соотечественника, детям дал хорошее воспитание и обеспечил их будущее…
Во время подавления восстания декабристов в 1825 году некоторые восставшие офицеры (Д. Завалишин, Н. Бестужев и В. Кюхельбекер) укрылись в доме Остермана-Толстого, расположенном на Английской набережной. В числе декабристов оказались родственники Остермана, за которых он безуспешно хлопотал.
В 1828 году граф Остерман ездил представиться новому императору Николаю I, чтобы предложить свои услуги на время Турецкой кампании; его предложение не было принято.
Остермана окончательно уволили от службы с разрешением ехать за границу.
В 1834 один из самых ярких русских генералов-героев Отечественной войны 1812 г. навсегда покинул Россию, поселившись в Женеве. Там, в своем кабинете, он повесил портрет Ермолова, служивший ему живым напоминанием славного прошлого. В частности, его «звездного часа» в кампании 1806—1807 гг., когда они оба прославили русское оружие в кровавых битвах с лучшими наполеоновскими маршалами и им самим.
…Кстати сказать, когда праздновался 20-летний юбилей славной Кульмской победы над Вандаммом и открывался памятник ее героям, царь Николай I вспомнил о ее творце и выслал личное приглашение Александру Ивановичу в Женеву вместе со знаками ордена Св. Андрея Первозванного. Граф, генерал от инфантерии Остерман-Толстой проигнорировал приглашение, а пакет от русского императора так остался нераспечатанным до самой его смерти. Александр Иванович уже давно жил в сугубо ему приятном мире воспоминаний о славном прошлом, очевидцем, участником и отчасти, вершителем которого ему посчастливилось быть…
30 января (11 февраля) 1857 года Остерман-Толстой умер в Женеве в очень преклонном для людей, прошедших через все ужасы наполеоновских войн, возрасте – в 86 лет! Позже ушел лишь его близкий «собрат по оружию» из первой шеренги героев Отечественной войны 1812 г. – Алексей Петрович Ермолов. В мае того же года его прах был отправлен в родовое село Красное в Рязанской губернии.
…Кстати, со смертью А. И. Остермана-Толстого в отсутствии его законных детей вновь мог прерваться род Остерманов. Знаменитую фамилию должен был принять племянник графа, осуждённый декабрист Валериан Михайлович Голицын, но он и его дети были восстановлены в правах только в 1856 году. И только в 1863 году право наследования фамилии, титула и майората Остерманов «по высочайшему утверждению» получил сын В. М. Голицына – Мстислав, который стал именоваться «князь Голицын граф Остерман»…
P.S. Почти все, кто знали Остермана-Толстого считали его… Баловнем Судьбы! Возможно, такая оценка Александра Ивановича происходила из-за того, что он был чертовски красив, невероятно богат (служил Родине не за деньги, а по призванию), а древностью происхождения с ним мало кто из современников-соратников мог потягаться. Спору нет – все так! Будучи от природы человеком впечатлительным, он порой проявлял в быту (но не на поле боя!) нервозность: мог быть надменен и презрителен с одними (теми, кто в нем в первую очередь видел богатейшего графа Остермана) и доступным и доброжелательным с другими (кому он был просто «братом по оружию»). Свое огромное состояние он тратил на нужды своих нижних чинов, в частности, его любимого Павловского гренадерского полка. Так, ставший со временем известным писателем И. И. Лажечников («Последний Новик», «Ледяной дом» и др.), несколько лет был его адъютантом и многим был обязан своему командиру. Именно литературный дар Лажечникова оставил потомкам очень емкую и доходчивую характеристику Александра Ивановича: «Этот мужественный человек сочетал в себе рыцарство военного с оттенком рыцарства средневекового, что придавало его облику особую утонченность и благородство». Граф Остерман-Толстой – один из немногих подлинных героев войн России с Наполеоном, кто ушел из жизни много позже своей героической эпохи, причем, за рубежом. Рассказывали, что в последние годы генерал «… Стоять и Умирать!» или как его весьма точно окрестил, познакомившийся с ним уже на склоне лет, А. И. Герцен «непреклонный старец» очень часто, будучи философски настроенным, повторял одну и ту же риторическую фразу: «Да… как человек и как солдат, видел я… красные дни»…
Так сложилось, что этот исторический персонаж с его бурной на события биографией никакого отображения в отечественном кинематографе не получил, даже в кино-эпопее «Война и мир» Сергея Бондарчука 1965—67.

Русский «однокашник» Наполеона, или Дмитрий Михайлович Голицын
…В жарком деле под Голыминым французам так и не удалось выйти в тыл русской армии и отрезать ее от переправ через реку Нарев!
В который раз всех поразила стойкость русских солдат. Они дрались молча, их нельзя было ни сломить, ни устрашить. Русские шли в штыки без стрельбы, чтобы не терять времени при сближении. Штыками орудовали мастерски, падали и умирали без стонов. Улицы Голымина были завалены умирающими и ранеными…
Когда опустилась ранняя декабрьская ночь, под покровом темноты русские ушли, потеряв около 3 тысяч убитыми. Французы не захватили ни одного пленного, ни одного знамени. Их собственные потери были еще больше!
И снова «решительного боя» не получилось – снова обескуражившая привыкших всех (австрийцев, русских, пруссаков…) побеждать французов «ничья»…
Любопытно, но командовал русскими… выпускник престижнейшей Парижской военной школы, причем, учившийся в ней почти в тоже самое время, когда в ней повышал свое военное образование сам Наполеон Бонапарт!
Парадоксально, но им оказался потомственный русский князь, из старинной аристократической фамилии Голицыных…
Потомственный князь (c 16.04.1841 – светлейший князь) Дмитрий Владимирович Голицын (29.10.1771, село Ярополец Волоколамского уезда Московской губернии —27.03.1844, Париж) – генерал от кавалерии (1814) и Московский градоначальник – происходил из московской ветви знаменитых князей Голицыных.
Его род шел от великого князя Литовского Гедимина, скончавшегося в 1341 г. Один из его предков Михаил Булгаков носил прозвище Голица. Считается, что оно шло от его привычки носить боевую металлическую рукавицу только на одной руке. Именно от этого Голицы и пошли князья Голицыны из Гедеминовичей. Они были крепко связаны родственными связями с правящей династией Рюриковичей, но и Романовы (не говоря уже, о заменивших тех на российском престоле «Гольштейн-Готторпоф», начиная, очевидно, с Павла I) были им родственниками.
По всему выходит, что среди российского генералитета той поры более древнего высшего аристократа, чем Дмитрий Владимирович Голицын и его брат Борис Владимирович не было.
Его отец, Владимир Борисович Голицын, отставной бригадир был женат на графине Наталье Петровне Чернышевой. Той самой, что послужила на склоне лет Александру Сергеевичу Пушкину прототипом для его знаменитой «пиковой дамы», которая умерла в 97 лет и имела обыкновение всех приветствовать сидя, кроме государя-императора.
Дмитрий был пятым ребенком и третьим (помимо Петра и Бориса) сыном.
Дедом Дмитрия Голицына был известный екатерининский вельможа адмирал князь Б. В. Голицын, человек очень авторитетный. К своим внукам он относился очень трепетно и всячески им помогал. Домашнее образование, полученное всеми детьми Голицыных, базировалось на французском языке, который они знали лучше своего родного.
Уже в три года Дмитрия зачислили в лейб-гвардии Преображенский полк.
В 10/11-летнем возрасте – уже сержантом – он был отправлен со старшим братом Борисом на учебу за границу в Страсбургский протестантский университет, один из лучших в Европе той поры.
После четырех лет учебы в 1785 Голицын был заочно произведён в вахмистры и зачислен в лейб-гвардии Конный полк.
Но учеба голицынского отрока на этом не закончилась: «гранит науки военной» ему (вместе с братом Борисом) пришлось познавать в престижнейшей Парижской военной школе. Той самой – в стенах которой почти в это же время (в 1784/1785 гг.) изучал «науку побеждать» будущий Последний Демон Войны – Наполеон Бонапарт, тогда еще всего лишь малоприметный маленький корсиканец Наполеоне ди Буонапарти.
…Между прочим,Парижская военная школа – одно из лучших военных училищ Европы той поры. После фиаско в Семилетней войне (1756 – 1763) французский король Людовик XV, стремясь восстановить реноме французской армии, провел два важных мероприятия. В первую очередь он распорядился отправить своих офицеров, не раз битых прусским королем-полководцем Фридрихом II Великим, к… нему на учебу! Во-вторых, были созданы двадцать офицерских военных школ! Парижская военная школа по своему духу и царящим в ней порядкам была элитной – настоящий бастион роялизма и аристократии. Когда спустя годы разразится буржуазная революция, большинство ее выпускников покинут страну и даже будут сражаться против своей революционной родины под флагами разных стран чуть ли не четверть века! Но внесут свой вклад в историю военного искусства лишь два ее выпускника: всем известный Наполеон Бонапарт и один из его лучших маршалов Луи-Николя Даву…

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71140303?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
  • Добавить отзыв
К 212-й годовщине «Грозы 1812 года». Россия в Опасности! Время героев!! Действовать надо сейчас!!! Том II. Первая шеренга! Яков Нерсесов
К 212-й годовщине «Грозы 1812 года». Россия в Опасности! Время героев!! Действовать надо сейчас!!! Том II. Первая шеренга!

Яков Нерсесов

Тип: электронная книга

Жанр: Публицистика

Язык: на русском языке

Издательство: Издательские решения

Дата публикации: 26.09.2024

Отзывы: Пока нет Добавить отзыв

О книге: Эта книга выпущена к 212-й годовщине «Грозы 1812 г. Тогда, как и сегодня, Россия оказалась в опасности! Действовать надо было решительно, как и сейчас! Славные Сыны Отчества тогда спасли ее. Книга посвящена их подвигу! Сегодня надо повторить его! «Пойдем братцы заграницу – бить Отечества врагов!» Вещие слова из знаменитого гимна Преображенского полка – Сергея Мар`ина. В этой книге вы найдете все о первой шеренге генералов-героев той грозной поры!