Главная страница | Шпионские детективы | Личный поверенный товарища Дзержинского. В пяти томах. Книга 1. Комиссарша

Личный поверенный товарища Дзержинского. В пяти томах. Книга 1. Комиссарша
Олег Северюхин
Студент университета Дон Казанов попал в поле зрения военной контрразведки и был направлен на стажировку за границу в Западную Европу. По возвращению в Россию он зачислен в штат министерства иностранных дел, но работает помощником личного курьера российского царя полковника Борисова, осуществляющего связь с царствующими домами по всему миру. После революции Казанов попадает в тюрьму и им интересуется лично Дзержинский, который отдает его под надзор молодой чекистке и пролетарке по имени Мария.

Олег Северюхин
Личный поверенный товарища Дзержинского. В пяти томах. Книга 1. Комиссарша

Книга 1. Комиссарша

Глава 1

Всех сидящих за судейским столом я не знал. Видеть видел, но лично знаком не был. Кто же интересно с ликами на иконах личное знакомство имеет?
Председательствовал, конечно, он Сам. Бог. Ему сам Бог велел. Что за ерунда? Председательствовал Иисус Христос, а прокурором был апостол Петр. Раньше он был Симоном, сыном рыбака и Иисус сказал ему: «Иди за Мной, и Я тебя сделаю ловцом человеков». Вот и я попался в его сети.
– Этот человек не простой грешник, – вещал апостол Петр. – Это дважды грешник. И имя его – Дон Казанова – символ греха, символ большого греха.
Дон Жуан ненавидит женщин и потребляет их как необходимую для него пищу. Встреча с Дон Жуаном всегда заканчивается трагедией, упадком сил и полосой неудач.
Казанова же любит женщин. Он отдает им все, чем обладает. И Казанова расстается с женщинами, но без трагедий, давая им силы для нового счастья. И тот, и другой разбивают женские сердца, оставляя в них сладкую и горькую боль.
Дон Жуан ищет и не находит в женщинах совершенства, а Казанова видит совершенство во всех женщинах. И их обоих ведет греховный девиз: «Когда хочешь чего-нибудь по-настоящему, можно стать даже Папой Римским».
Дон Жуан – вампир. Он соблазняет женщину исключительно для зарядки энергией. При ухаживании настойчив до настырности и нагл. С самого начала начинает диктовать свои правила игры и подавляет женщину как личность. Много обещает, умеет вызвать интерес, даже страсть. В постели более всего заботится о себе. Всегда уходит первым, оставляя женщину неудовлетворенной.
Казанова – донор. Он ценит женщину и принимает ее правила игры. В постели доводит до высшей степени наслаждения и не бросит ее первым, а дождется, когда она сама объявит о разрыве. Он будет страдать, но вскоре найдет новый объект для сброса избыточной энергии.
– Так в чем же вы его обвиняете? – спросил председательствующий. – С одной стороны он грешник, а с другой стороны – он безгрешная душа, праведник, можно сказать. В чем же вы его обвиняете?
– Учитель! – воскликнул Петр. – Если бы он был Дон Жуаном или Казановой, то грех у него был бы один. А он и тот, и другой. Его вина состоит в том, что он не дает женщинам ни единого шанса избежать греха с ним. И еще он шпион…
– Ну, шпионаж это не такой уж большой грех, – сказал председатель, – это работа. В чем-то даже похожая на ту, что проводим и мы, приобретая себе друзей и строя царствие свое на земле. А тому, кому не нравится наше царствие, тому мы отказываем в месте для проживания среди нас. А что же предлагаете вы?
– Я предлагаю, – сказал прокурор, – отправить его в ад на вечные времена, пусть он жарится в кипящем масле, пройдет все круги ада и узнает, как страдают души, погубленные им.
– Петр, разве это наказание для него? – сказал укоризненно Иисус. – Был у нас уже такой один, который оставил записку людям: «Оставь надежду всяк сюда входящий» и, насвистывая какой-то мотивчик, спустился в преисподнюю, как на экскурсию с практическим познанием всего, что там есть. Это от него черти до сих пор напевают куплеты фривольного содержания. Если вы утонете и ко дну прилипнете, полежите день-другой, а потом привыкнете. Если вас ударят раз, вы вначале вскрикнете, раз ударят, два ударят, а потом привыкнете. И ведь ко всему привыкает человек. Какие кары небесные мы не напускали на них, а им все равно. Резиденты наши рассказывали в стихах и красках, как хорошо в раю и как плохо в аду. А вы думаете люди в это верили? Сначала верили, потом перестали верить, потому что доказательств не было. Тогда мы организовали инквизицию и всех пыточных дел мастеров записали в сотрудники этой организации. И все поверили, что в инквизиции работают черти, одевшиеся в монашеские балахоны. А всех, кого сожгли на кострах, до сих пор почитают как святых и праведников, пострадавших за народ. Поэтому, наказанием нашему подсудимому будет его вечная жизнь. Годы и люди будут проходить рядом с ним, он постоянно будет чувствовать боль потери близких людей и мечтать о том, чтобы и его жизнь была такой же короткой, как у всех смертных людей. Пусть живет вечно.

Глава 2

– Больной, просыпайтесь, – кто-то теребил меня приятными пальцами за щеку.
– Может, он уже умер? – сказал знакомый голос.
– Он еще вас переживет и даже не простудится на ваших похоронах, – сказал насмешливый голос, – больной, просыпайтесь же, наконец…
Я открыл глаза. Там, где я был, было безмятежное спокойствие, не нарушаемое звуками улицы. Вокруг была сиреневая дымка, скрывающая что-то там вдали. Почему сиреневая дымка? Не знаю. Любой туман бывает только сиреневым. Присмотритесь. И вспомните песню Владимира Маркина:

Сиреневый туман над нами проплывает.
Над тамбуром горит зеленая звезда.
Кондуктор не спешит, кондуктор понимает,
Что с девушкою я прощаюсь навсегда.

Около меня сидели два лейтенанта, приставленные ко мне адъютантами моим учеником. Я слышал, как он наставлял молодежь:
– Он не старикан, а глыба, летопись нашей разведки, начинал во времена Дзержинского и даже еще раньше. Да что я вас уговаривать буду? Каждое слово заносить в тетрадь, любое желание выполнять как те двое из ларца, одинаковы с лица. Сорвете задание, поедете замполитами на пограничные заставы и будете мух бить журналом «Коммунист Вооруженных сил».
Я слушал доносившиеся голоса из-за неплотно прикрытой двери кабинета и думал, где же я это слышал? Да это же я всегда так говорю. Хорошо, что меня только копируют, не дай Бог, еще и конспектировать заставят. А сейчас эти ребята сидели у моей постели. Кстати, а зачем? И что я делаю здесь?
Последнее, что я помню, это был мой дом. Вернее, моя квартира. Я сидел у компьютера и пытался вспомнить что-то из моей молодости, чтобы записать это как мемуары. Иногда, знаете ли, бывает у стариков желание оставить молодежи какие-нибудь умные мысли в наследство и в надежде на то, что они будут потом читать это и дивиться, какой мудрый человек был дедушка.
Ерунда все это. Никто не читает умные мысли. Читают глупые или остроумные мысли, например, такие: не ходи по косогору – сапоги стопчешь. Или. Сколько веревочке не виться, а шила в мешке не утаишь. И вообще, сапоги нужно чистить с вечера, чтобы утром надевать их на свежую голову. Самая опасная болезнь – менингит. От нее (или от него?) либо умирают, либо становятся дураками. Мы с братом болели по два раза. Вот это и есть мудрость, истина, причем изложенная в такой форме, что она запоминается сразу. Автора никто не запомнит, а мысль эту будут повторять везде.
Это все войсковые мудрости, а мудрости из области разведки если и записываются, то записываются под грифом совершенно секретно и хранятся в особой папке. Был у меня коллега, который записывал перлы оперативных начальников и сотрудников. Свою работу он показал мне, как близкому товарищу.
Я посмотрел, почитал, похмыкал и вернул записку товарищу.
– Иди в курилку, дождись, пока там никого не будет, и сожги это. Любой прочитавший сразу будет пальцем тыкать в автора афоризма. А это почти все наши начальники. А ты знаешь по партсобраниям, как они критики не любят, тем более насмешек над их безграмотностью. Они гегемоны, а у тебя среднее образование. Это примерно, как быть белогвардейцем в штабе красной дивизии. И больше никому не показывай и даже не заикайся о своих записях.
Через неделю моего товарища арестовали за подрывную деятельность в органах госбезопасности.
Вызывали на допрос и меня, спрашивали, знал ли я о том, что такой-то собирал компрометирующую информацию на оперативный состав. Я выразил полное недоумение и удивление, что такое может быть, так как кроме встреч в курилке у нас и контактов никаких не было.
Да так оно и было. Времена были подлые и, если кто-то собирался компанией, особенно семейные, то в органы летела записка, что такие-то условные товарищи и члены ВКПб могут составлять заговор. Записка к записке и составлялся график встреч заговорщиков.
Потом аресты, пустые стулья, на которые пересаживались бывшие младшие помощники оперативных уполномоченных или даже младший начальствующий состав из старшин, менявших загогулины на петлицах на кубари или кровяные сердечки с острыми углами.
Да и одиночкам тоже приходилось не сладко. Лучше было завести подругу и проводить время с ней, будучи женатым на Социалистическом отечестве.
Люди пограмотнее, читавшие о Петре Первом, имели вид дураковатый, чтобы умом своим начальника не оскорблять. А те, кто любил ходить по грани, тот травил анекдоты в курилке. Эти менялись часто, потому что, как ни крути, а все анекдоту имели под собой политическую подоплеку. И мой арестованный товарищ тоже был любителем анекдотов. Абсолютное большинство анекдотов вспыхивало в курилке и там же затухало, к вечеру ложась на бумагу: «Источник сообщает…» и приобщаясь к соответствующей папочке в начальническом сейфе. И ни один начальник не был застрахован от того, что владелец более толстой папочки не бросит козырь на самый верх и не освободит место в отдельном кабинете и с портретом на стене. Тут кто кого опередит.
– А что за анекдоты рассказывал такой-то? – спрашивают у меня.
– Честно говоря, даже трудно вспомнить, – сказал протяжно я, как бы вспоминая, – да, вспомнил, рассказал он самый короткий анекдот в мире.
– Это какой же? – заинтересовался дознаватель.
– Сексуально-оптический, – сказал я. Мне терять было нечего. Если начнешь мямлить, то очутишься в соседней камере внутренней тюрьмы.
– Ну-ка, ну-ка, – торопил меня следователь, предвкушая что-то сенсационное.
– Член (…) тебе в глаз, – сказал я. Этот анекдот я придумал в ходе допроса, чтобы высказать свое отношение к любителям арестов своих товарищей.
Следователь сначала отпрянул от меня, выкатил глаза, а потом захохотал так, что мне пришлось наливать воду, чтобы у него не было икотки.
Пожав мне руку, следователь отпустил меня, а сам бросился к телефону.
– Не наговорил ли я лишку, – подумал я, возвращаясь в общий кабинет.
По пути к месту работы человек пять пытались рассказать мне сексуально-оптический анекдот.
Мой анекдот не помог, мой товарищ был включен в группу вредителей и шпионов и был расстрелян. И никто не узнает, где могилка твоя.
Вот и я сидел у компьютера и трудился умственно по-китайски. Как это по-китайски? А у них есть такая поговорка: для достижения цели нужно активизировать мыслительный процесс до раны в мозгах. Это в переводе звучит так длинно, а сами китайцы выражаются короче. Дао тхоу шан дун нао тхай. Интересно, а откуда я знаю китайский язык? Ладно, потом выясним.
Так вот, я сидел за компьютером, который не так давно освоил. Вот ведь чудо техники. Что неправильно написал, взял, стер, и продолжаешь дальше печатать. А я помню, как я печатал документы на пишущей машинке «Olympia». Сделаешь ошибку, останавливаешься, стираешь или соскабливаешь ненужную букву, а потом на это место впечатываешь нужную. А если на место одной буквы нужно впечатать две? Вот тут и начинается искусство. Придерживаешь каретку рукой, чтобы она не ушла на определенное ей конструкцией расстояние, прицеливаешься сквозь прорези для рычага с литерой и нажимаешь кнопку. Бац. И мимо. Начинаем все с начала. Так как бумага тонкая, то придумали белилку, которая замазывает буквы. При тренировке вставка букв и исправления становятся делом легким, даже в какой-то степени интересным.
Но вся интересность зависит от начальника. Иногда нужно напечатать такой документ в инстанцию, который нельзя доверить никакой машинистке. Если даже фамилии вписывать от руки, то замысел мероприятия все равно остается на бумаге и опытный человек может представить себе все тонкости того, что задумывается. Так вот, про начальника. Письмо пишется на фирменном бланке, то есть на бланке НКВД, напечатанном красной краской. Даже темно-красной, по цвету пролетарской крови. И печатает не машинистка, а оперативный работник и не десятью пальцами, а двумя указательными. Бац – не та буква прилетела. Ластиком подтерли, щелк – нужная буква на месте. Печатаем дальше и обязательно не та буква попадет на изъян в бумаге. Чистил ластиком, еще хуже становится. Белилка четко выделяет букву. Да это в инстанцию. Мать-перемать. Лист запорол, документ отсылать надо, а его нужно перепечатывать. И так с этим документом все навозятся, что посоле его отсылки все идут куда-нибудь в рюмочную, чтобы отметить сброс этой бумаги. А по этой бумаге потом с десяток человек расстреляют ни за что, ни про что. Мой совет вам, ребята, не выпендривайтесь, что можете быстро и грамотно печатать. Пусть печатают те, кому это нужно. Вам приспичит, напечатайте, а не то будете штатной машинисткой в отделе.
Так, о чем это я? О компьютере. Что-то мысль моя летает как бабочка с цветка на цветок. Будто хочется все сказать сразу, а выбрать самое главное и не могу. Так вот, сидел я за компьютером и вдруг почувствовал сильную боль в груди. От боли даже в глазах темнеть стало. Стал я по карманам искать свое лекарство и не нашел. А потом в глазах все потемнело, и вот я проснулся здесь. Вывод? А вывод простой – перекрестись: руку ко лбу – кокарда по центру лба, фуражка немного набекрень вправо, руку в область живота – поясной ремень по центру, ширинка застегнута, руку к правому плечу – партбилет на месте, руку к левому плечу – удостоверение личности на месте, руку в правый карман брюк – ключи от сейфа и кабинета на месте, руку в левый карман брюк – лекарство на месте. Все – можно идти на работу. И лекарство нужно носить все время с собой. Пусть оно никогда не пригодится, но когда припрет – поможет, а если лекарства не будет, то прощай родина.
Я лежал неподвижно с закрытыми глазами и старался вспомнить события недавнего времени, но ничего не вспоминалось. Шепот ребят стал как-то прояснять положение вещей.
– Слушай, а он случайно снова не того? – сказал один.
– Кто его знает? Годов-то ему столько, пора бы и честь знать, тут только Бог решает, сколько ему осталось жить, – сказал другой.
– Сколько же ему сейчас лет? – спросил первый.
– Считай сам, – ответил второй, – если ему в тысяча девятьсот семнадцатом году было двадцать шесть лет, то в этом году ему будет ровно сто восемнадцать лет.
– Ну да, люди столько не живут. За это время столько воды утекло, – сказал первый, – жалко, если старик уйдет, не написав ничего путного. Вот и мы с тобой тут, чтобы записывать все, что он скажет. Кстати, аппаратуру ты проверил? Если очнется, поговорим с ним, а если не очнется, то наденем так на голову. Все равно какие-то мысли бродят в его старой голове, а эти мысли дороже золота.
Эх, ребята, знали бы вы, что за мысли бродят в моей голове, так не сидели бы с важным видом рядом с моей постелью. Что ж, становится все понятнее, что со мной произошло.
Был сердечный приступ, кто-то меня нашел и вызвал врачей. На инсульт не похоже, так как мозги работают и все тело шевелится. Похоже, что я все-таки был там и Божий суд мне не приснился. Суд состоялся. А точно ли Бог сказал о вечной жизни?
Век я уже прожил и не думаю, чтобы Бог шуточки шутил. Мужик он серьезный, вдумчивый, сказал – отрезал. Если так, то мне здесь залеживаться нельзя. Нужно что-то делать, раз мне жизнь продлена, и не нужно прислушиваться к организму, так или не так сердечко забилось. Оно и так будет биться, как ему при создании предписано – быстрее, когда тебе страшно и медленнее, когда ты весь в истоме от удовольствия.
Я под одеялом тихонько сжал руку в кулак. И почувствовал, что это кулак, которым можно врезать неприятелю, а не слабые старческие пальцы, способные на несильный тычок.
Почему же Бог не продлевает жизни всем, а выбирает только отдельных из них? Возможно, он смотрит на тех людей, от которых будет меньше вреда человечеству, так ведь и я был не божий одуванчик, растущий на полянке. Я был парнем о-го-го каким.
Я попробовал напрячь прямую мышцу живота, ее еще называют прессом и идет она от ребер до того места, где находится орган для продолжения рода человеческого. Я почувствовал, что пресс мой существует, что мышцы так же упруги, как и какое-то время назад. Конечно, они не настолько молоды, но позволят человеку быть независимым в обслуживании самого себя.
Дельтовидная мышца и большая грудная мышца тоже имеют достаточную упругость. Четырехглавая мышца бедра и икроножная мышца как будто напитываются живительной силой. Мне так и хотелось рывком вскочить с кровати, развести в стороны руки и почувствовать всю мужскую силу.
– Не торопись, – говорил я себе, – всему свое время, у тебя еще вся жизнь впереди, а то получится как с тем дурачком, которому доверили стеклянный…, не помню чего, но знающие люди знают.
В паутине этих мыслей я и уснул.

Глава 3

– Больной, просыпайтесь!
Чьи-то ласковые руки легонько похлопывали меня по щеке. Я взял эту руку в свою и легонько прикоснулся к ней губами, а потом открыл глаза.
Рядом со мной на табурете сидела моя постоянная медсестра, женщина лет тридцати пяти, я не скажу, что она красивая, но приятная на вид.
– Просыпайтесь, больной, – тихо произнесла она, – нужно покушать и привести себя в порядок. Завтра предполагается комиссия по вашей истории болезни.
Я посмотрел вокруг и увидел синеву ночи в окнах.
– Сколько сейчас времени? – спросил я.
– Около двух часов ночи, – устало сказала сестра.
Понятно, «собачья вахта», прошел обход дежурного врача, все спят, а кому-то нужно бодрствовать.
Я ел больничную еду так, как будто не ел всю жизнь. Аппетит был волчий. Правда что-то побаливало в горле и в носу, но не так сильно. Как будто мне ершиком прочистили пищевод и носоглотку.
– Не торопитесь, больной, – сказала медсестра, вытерев мне салфеткой уголок рта и поднося очередную ложку с пищей.
– Какой я больной, я здоровый, – хотелось сказать мне, – у меня даже мысли стали другие. Мне, например, нравится ваша грудь, которая открывается, когда вы наклоняетесь, и мне хочется обнять вас за спину и запустить руку под юбку.
Мысли вполне нормального и здорового человека. И уж я знаю, для чего человеку нужны руки особенно в тех местах, которые закрыты женской одеждой.
Возможно, что медсестра уловила мой взгляд на ее грудь. Она слегка покраснела и прикрыла вырез халата.
– Что ты прикрываешь, девочка, – думал я, – все равно под халатом у тебя почти ничего не надето. Распахни халат, и ты вся моя, – но мысли старого человека спрашивали меня, – а что ты будешь делать с ней?
– Сделаю что надо, – говорил я новый, – я тебе докажу, что ты отстал от жизни и что вся жизнь заключается именно в этом. Если человек не хочет женщину, то он уже не хочет ничего.
Фривольные мысли разжигали аппетит, и я в мгновение ока съел все, что мне принесли, взглядом показывая, а что-нибудь еще есть?
После еды медсестра подложила под мою голову большую салфетку и поднесла к моему лицу зеркало. На меня смотрела бородатая физиономия с всклоченными волосами. Неужели это я? Я никогда не носил бороду и всегда ухаживал за своими, ставшими в последнее не столько густыми волосами.
– Кто это? – вырвалось у меня.
– А вы приглядитесь внимательно, – улыбнулась женщина.
– Сколько же я здесь нахожусь? – спросил я.
– Больше месяца, – ответила медсестра, – лежите спокойно и я избавлю вас от этого страшного человека, который сидит в зеркале.
Я закрыл глаза и отдался во власть ее рук. Мягкострекочущая маленькая машинка с лампочкой сбривала растительность с моих щек, щекотала верхнюю губу, залезала в нос, прикасалась к ушам, к затылку. Заботливая рука приподняла мою голову и дула на меня приятным мятным запахом с легким ароматом жареных котлет.
– Котлеты сами жарили? – спросил я.
– Ага, – машинально ответила медсестра и смутилась, – а что, пахнет котлетой?
– Не волнуйтесь, – успокоил я ее, – пахнет женщиной, настоящей женщиной. Ну, что, посмотрим, кто там в зеркале?
Я посмотрел в зеркало и удивился. На меня смотрел гладко подстриженный усатый мужчина в возрасте от сорока до пятидесяти, максимум до пятидесяти пяти лет, шатен с волнистыми волосами, слегка тронутыми сединой. Конечно, он прогнал того страшного человека с бородой.
– Нравится? – спросил я.
Медсестра утвердительно кивнула головой.
Я притянул ее к себе и обнял. Я чувствовал силу в своих руках и крепко держал женское тело, доверчиво прижимавшееся ко мне. Вдруг это тело встрепенулось, словно птица, попавшая в силки, и начало вырываться из моих объятий.
– Чего ты ждешь? – сказал Дон Жуан. – Припечатай ее к матрацу и сделай свое дело. Ей это понравится, хотя она и будет проклинать тебя.
– Разве это можно? – вопрошал меня Казанова. – Отпусти ее и дай всему идти своим чередом – она от тебя никуда не денется.
Разумное одержало во мне верх. Я ослабил объятия, и медсестра выскользнула из них, оправляя свой слегка помятый халатик.
– Почему? – тихо спросил я.
– Как почему? – так же тихо ответила мне медсестра. – Вы что, забыли, сколько вам лет? Вас только вчера вечером вывели из состояния клинической смерти, а до этого вы целый месяц находились в коме. Я не знаю, что с вами случилось, вы очень сильно переменились, помолодели что ли, но если вы умрете в моих объятиях, то мне никогда не вылезти из той тюрьмы, в которую меня упрячут за убийство такой важной персоны как вы.
– Но…, – начал я.
– А вот «но» подождет до решения врачебной комиссии, – сказала медсестра, собрала цирюльные принадлежности и ушла.

Глава 4

Утром меня снова будили. Я перестал просыпаться ни свет, ни заря. Утром я спал сном человека, который тратит много сил ночью и добирает их за счет утреннего сна.
– У вас полчаса на приведения себя в порядок, – сказала мне новая медсестра, – давайте я помогу обтереть ваше лицо и руки мокрым полотенцем.
Удивленно посмотрев на нее, я встал и легко прошел к умывальнику, где из всех туалетных принадлежностей было только казенное мыло в казенной мыльнице. Умывшись и прополоскав рот, я сделал несколько физических упражнений, уловив удивленный взгляд медсестры.
– Будьте любезны дать мне что-нибудь на завтрак, – попросил я ее.
Медсестра пулей вылетела из палаты и минуты через три вернулась с молодым врачом.
– Больной, немедленно в постель, – скомандовал врач.
Я лег с некоторым чувством недовольства, как и все больные, у которых прошел кризис, и которые считают, что врачи просто придираются, чтобы показать свою значимость, а все лечение прошло только благодаря выносливости пациента.
Когда есть опасность для жизни, все с надеждой смотрят на врача, а когда опасность проходит, то больной становится большим докой в вопросах медицины. Так и я с интересом поглядывал на молодого доктора.
Доктор измерил давление, пульс, при помощи стетофонендоскопа внимательно и в разных местах груди прослушал мое сердце, потыкал пальцами в грудь, ноги, посмотрел икроножные мышцы, потрогал бицепсы и о чем-то задумался.
– Доктор, – спросила медсестра, – больной попросил покушать, что ему можно?
Доктор посмотрел на медсестру.
– Что ему можно, – повторил он ее вопрос и сам же на него ответил – по-моему, ему можно все.
Медсестра ушла, а доктор обратился ко мне.
– Как вы себя чувствуете? – спросил он.
– Прекрасно, доктор, – ответил я, – как будто заново народился.
– Да, заново народился, – медленно произнес врач, – но ведь такого не бывает. Вы представляете, что мне придется докладывать комиссии? Я даже не знаю, как все это объяснить, меня же дисквалифицируют. Я помню, каким вы поступили к нам. По физическому состоянию вы полностью соответствовали своему возрасту.
– Не волнуйтесь, доктор, – попытался я его успокоить, – когда нет никаких объяснений, то всегда уповают на потусторонние силы. Но мы-то с вами люди грамотные и прекрасно знаем, что никаких потусторонних сил нет, просто есть неразгаданные возможности организма, активизируемые внешним воздействием или способностью человека самостоятельно мобилизовать их. Давайте остановимся на том, что произошла самомобилизация духовных и физических сил пациента.
– Кто же в это поверит? – как-то неуверенно спросил доктор.
– Поверят, – достаточно уверенно сказал я, – я сам это подтвержу, а они пусть попробуют доказать обратное. Один дурак может поставить в тупик сто мудрецов. Считайте, что это я и есть.
В палату вошла медсестра с подносом в руках.
– Не составите компанию? – кивнул я на поднос.
Доктор отказался, а я набросился на нехитрую больничную еду как на изысканные блюда, которые готовили только для меня и по моим пристрастиям. Я бы съел еще три раза по столько, но доктор меня остановил, сказав, что с набитым желудком организм работает с нагрузкой, а мне нагрузки противопоказаны. Это мне-то нагрузки противопоказаны? Да я готов горы сдвигать!
В палату вбежала старшая медсестра, быстро осмотрела углы, поправила полотенце на вешалке и встала в сторонке.
Дверь в палату открылась и вошла толпа людей в белых халатах. Именно толпа. Человек пять-шесть профессоров, определял по возрасту, столько же больничных светил и полтора десятка студентов с тетрадками.
Профессора сели на принесенные студентами стулья и уставились на меня. Я тоже с интересом смотрел на них. Пауза стала затягиваться, так как люди ожидали увидеть одно, а видят другое.
– Так, – сказал один профессор, – а сколько вам лет?
– По паспорту или по внутреннему календарю? – уточнил я вопрос.
– Да так и так, – согласился профессор.
– По паспорту я 1891 года рождения, а по внутреннему календарю – лет сорок с небольшим, – четко ответил я.
Студенты прыснули. Профессор строго посмотрел на них.
– Коллеги, попрошу быть серьезнее, – сказал он, – мы имеем дело с уникальным явлением, больной правильно называет свой возраст, мой дедушка знавал его молодым, а наяву мы видим совершенно другой, восстановленный организм. Мы на пороге величайшего открытия современности и ваше присутствие здесь вы должны расценивать как высшую степень доверия и сопричастности к большой науке.
Повернувшись ко мне, профессор спросил, заглянув в историю болезни:
– Как чувствуете себя Дон Николаевич?
– Спасибо, профессор, очень даже хорошо, нежели перед поступлением в больницу, – ответил я.
– Давайте-ка мы осмотрим вас, – сказал профессор. – Раздевайтесь полностью и не стесняйтесь, здесь все медики, а вы человек уникальный, пусть люди учатся, будущие профессора и мы им должны передать свои знания. Так?
– Так, профессор, – сказал я, снимая длинную рубашку.
В какой-то степени я чувствовал некоторое смущение от присутствия молодых и симпатичных девичьих мордашек, а с другой стороны стеснительность мужчины перед женщиной и женщины перед мужчиной частенько убирает самые яркие оттенки нашей жизни.
И вообще, нечего стесняться своего тела. Мы же не пуритане, чтобы падать в обморок от вида обнаженной женской щиколотки. Мы вместе работали по изучению моего организма после проведенного лечения, и я не высказывал никакого неудовольствия проводимыми манипуляциями с моим телом, и студенты были заняты записями в своих тетрадях и вряд сексуальные мысли мешали им заниматься учебой.

Глава 5

Целый лень я подвергался осмотрам и анализам. Всю эту кухню рассказывать не буду. Это в кино доктора в белых халатах и с умным видом решают, кого и как будут лечить. А на деле это грязная и рутинная борьба за человеческую жизнь с постоянной ответственностью за то, что человеческий организм перестает сопротивляться и тогда наступает пора следственных работников от медицины и правосудия решать, а так ли лечили больного, а вот если бы так, то он бы и выжил. И им совершенно фиолетово, был ы лечебной команде сам пациент, или он сложил руки и сказал мысленно всем: люди, оставьте меня в покое, не мучайте меня, мне так надоела эта жизнь, что я буду рад тому, что она закончится. И его нужно понимать, если эта болезнь длится годами, причиняя немыслимые страдания от всех процедур и операций, на которые у него хватает денег. Он понимает, что жизнь ему продлят на несколько месяцев или недель и он знает, что смерть все равно придет и перед смертью не налижешься и не надышишься. Вот если бы болезнь была найдена только вчера, то можно было побороться за жизнь.
Малоимущему пациенту в этом отношении легче. Он прекрасно знает, что он приговорен. Эффективные лекарства ему недоступны, а продолжительное лечение банкротит всю его семью, а еще предстоящие расходы на похороны, и он больше озабочен материальным положением семьи, а не собой.
Еще легче одинокому человеку. Ему заботиться не о ком и некому заботиться о нем. Но одна мысль является общей для богатого и бедного: что будет с тем, что в течение своей жизни он делал и чем занимался.
У богатого человека всегда есть все и его не забудут в течение одного или двух веков. А вот бедному и одинокому сложнее. Наследников нет, никому он не нужен и все, чем он занимался, либо выкинут на свалку, либо соседи разберут, либо все это окажется на блошином рынке с надписью «вещи неизвестного».
Следственные работники берут на себя функции Бога в теории и решают, кого звездануть по лбу чашкой весов Фемиды, а по кому промахнуться. Утрированно говоря, врачи – это как автослесари, только в белых халатах для стерильности. Та же разборка и чистка механизмов, замена изношенных частей, наладка системы зажигания, подачи топлива и тормозной жидкости.
К вечеру я был настолько измучен, что еле дождался, когда закончится капельница с поддерживающим раствором из глюкозы с калием и магнием.
Только сняли аппаратуру, как я сразу уснул. То ли я спал, то ли не спал, но мне казалось, что я бреду темной ночью по какому травянистому лугу, спускаясь в душные овраги и поднимаясь на поверхность. Небо темное-темное и на нем нет ни единой звездочки, нет луны и не видно облаков. Возможно, так вот и выглядит преисподняя и неизвестно, что ждет меня впереди.
Пробуждение было похоже на падение в глубокую яму, из которой я пытался вылететь как птица и все-таки вылетел на белый свет. За окном светило солнце, было тихо и спокойно. Я прикрыл на несколько минут глаза и снова уснул. Меня разбудила дежурная медсестра с термометром.
– Дон Николаевич, – прошептала она, – помолитесь за меня и за мою дочку. Чтобы Бог дал ей хорошего мужа, и чтобы в моей жизни появился стоящий мужчина, а не козел, которых много шатается по пивным да валяется под заборами.
– А ты-то сама чего не молишься об этом? – так же шепотом сказал я.
– Я-то молюсь, да видать Господь мои слова не слышит, много баб, таких как я, о счастье своем просят, может, он что-то и делал для меня, да товарки мои мое счастье и перехватили. А вы к Господу ближе нашего, помолитесь, а, – умоляла она меня.
– Ладно, помолюсь, – сказал я и снова прикрыл глаза.
– Не хватало еще, чтобы из меня делали святого, тогда вообще проходу не будет, а по моей специальности особая слава не положена, как и известность, – думал я в полудреме, – это если прогоришь как швед под Полтавой или совершишь деяние как гетман Мазепа, то тогда на весь мир прославишься. Лучше уж жить потихоньку, да дело свое делать.
Я не слышал, как у меня забрали термометр. Я спал. Спал спокойно, как после трудной недели, отдыхал, набирался сил и настроения.
Новый день принес новые обследования и анализы. Меня просматривали в томографе, прослушивали при помощи эхокардиографа, смотрели во все дырки, можно сказать, что не было уголка организма, куда бы ни заглянул пытливый глаз врача. Одна душа осталась нетронутой. И, вероятно, только потому, что она не выпрыгивала вперед и не кричала: а посмотрите на меня! а посмотрите на меня!
Надо сказать, что душа является самым важным элементом человеческого организма и человеческой сущности. Душа у человека весит всего лишь двадцать один грамм. Скупому душа дешевле гроша. Полно пить, пора ум копить. Душа дороже ковша. Душа примешь? Нет. Подвинься, оболью. Душа не принимает, а глаза все больше просят. Голова седая, да душа молодая. Весело жить рука в руку, душа в душу. Не стерпела душа – на простор пошла. Плоха рожа, да душа гожа.
Монотонность больничной жизни была нарушена приходом моей феи, которая привела меня в божеский вид. Когда человек живет очень долго, то он поневоле остается совершенно один, теряя всех своих родных. Об этом мне и говорили на Суде, предрекая мне и в оставшуюся жизнь терять всех близких людей.
Дон Жуан меня толкал к ней, а Казанова говорил, чтобы я не делал новых привязанностей, с которыми трудно расставаться. Я приказал им замолчать и решил, что я буду делать так, как велит мне моя душа.
– Здравствуйте, Дон Николаевич, – сказала она и стала доставать из сумки разные свертки.
– Здравствуйте, Катерина, – поздоровался я, – а что это такое?
– Как что, это обыкновенная человеческая пища собственного приготовления, – ответила она.
– Но…, – начал было я.
– Никаких но, – сказала Катерина, – я знаю, что о вас некому позаботиться, и эту вакансию заняла я.
– И вас не тревожит мужское непостоянство? – с усмешкой спросил я.
– Не тревожит, – твердо сказала Катерина, – от хорошей бабы мужик не гуляет.
Два чертика в моей душе укатывались со смеху, слыша эти слова.
– Слушай, после сегодняшней ночи ей нужно устроить хорошенький перерыв в отношениях, – шептал мне Дон Жуан.
– Не слушай его, женщину нужно ублажать, пусть она думает, что добилась всего, что хотела, и не нужно давать ей возможности разувериться в этом. Пусть ей самой надоест эта бесконечно приторная сладкая жизнь. Если хочешь ее удержать около себя подольше, то подбавляй горечь в отношения, – говорил мне Казанова.
– А хорошего мужика никакая баба не стреножит, – отпарировал я Катерине.
– Это мы еще посмотрим, – сказала она, подавая мне тарелку с чем-то феерическим, похоже, с рыбным блюдом и сложным гарниром.
– А приправы никакой нет? – спросил я.
– Какой приправы? – удивилась Катерина.
– Ты что, не замужем? – спросил я.
– Уже давно не замужем, – ответила женщина.
– Оно и видно, – сказал я, – без рюмочки такая прелесть будет горло царапать.
– Вот, взяла на всякий случай, – и Катерина достала из сумочки микроскопическую аэрофлотовскую бутылочку дагестанского коньяка.
– Ну, со свиданьицем, – сказал я, выпил и принялся за рыбу, которая имела вкус мяса. Точно знаю, что ем карпа, а по вкусу как говядина отварная в соусе. Так китайцы делают, у них мясо как рыба и рыба как мясо, зачем они так делают, вероятно, и сами не знают.
– Вкусно, – сказал я с набитым ртом.
– То ли еще будет, – ответила Катерина.
Поздней ночью, уставшие и обессиленные мы лежали с ней в моей широкой кровати отдельной палаты военного госпиталя. Катерина дремала на моем плече, а я вспоминал…

Глава 6

– Донька, ты руки мыл? – строго спрашивала меня мама.
– Мыл, – говорил я и показывал ладошки, хитро улыбаясь.
– Иди, мое солнышко, сюда, сейчас мы будем пить молоко с черным хлебом, – говорила мама, отрезая большие куски хлеба от серого сверху ржаного каравая.
Молоко с черным хлебом на полдник было традицией в нашей семье, и я всегда любил взять горбушку, откусить от нее и запить жирным и вкусным молоком, которое каждое утро приносила молочница из крайнего дома в дачном поселке.
– Какими успехами похвастаетесь сегодня, молодой человек? – спрашивал мой отец в белом кителе министерства путей сообщения, сидя вполоборота к столу и читая «Ведомости».
– Мы поймали большого кузнечика, – говорил я, разбрызгивая молоко и стараясь быстрее прожевать хлеб и ответить папе свободным ртом. – Он имеет сильные ноги и крылья. Он высоко подпрыгивает и включает крылья, совершая дальние полеты. Папа, а человек может сделать для себя вот такие же ноги и крылья, чтобы передвигаться быстрее всех людей на свете?
– Зачем это ему быть как кузнечику? – деланно возмущался мой отец. – В Москве родился миллионный житель. Это что же будет, если миллион человек будет иметь такие механические ноги и крылья как у кузнечиков? Это будет столпотворение в воздухе. Многие люди попадают и порасшибают себе головы. Вот когда мы достроим транссибирскую магистраль, то людям не нужно будет прыгать и летать, они сядут в теплый и уютный вагон и спокойно поедут к Тихому океану. А что у вас нового из греческого?
– А ничего нового из греческого нет, – скороговоркой ответил я, потому что увидел моих приятелей, дожидавшихся меня за забором. – Началась греко-турецкая война. Греческий король Оттон Первый решил возродить Византийскую империю и вернуть Константинополь…
– Молодой человек, – поперхнулся молоком отец, – откуда вы такое услышали? Вам нужно поступать в первый класс гимназии, а не заниматься мировой политикой…
Но меня уже не было за столом, мы бежали собирать ватагу, чтобы на плотах выплыть на средину пруда и закричать: «Сарынь! На кичку». Что это такое, мы не знали, но предполагали, что это клич пиратов для атаки.
Плоты были хлипкими, и стоило кому-то из команды ступить шаг не туда, как угол плота начинал медленно тонуть, заставляя всех нас уравновешивать «дредноут».
Все морские бои заканчивались тем, что все команды были в воде и грязными, как мальчишки из простых семей, так и из семей интеллигенции, одетые в матроски с гюйсами и полосками на них. Всем скопом мы пытались отстирать наши матроски, но получалось еще хуже. Грустные мы шли по дачам, придумывая небылицы о том, как мы нечаянно упали в воду…
Студенты технического университета были одеты в мундирный сюртук с бархатными петлицами и погончиками с вензелями на плечах. Ни дать, ни взять военное сословие. Мы сидим в огромном лектории и слушаем лекцию профессора кафедры механики:
– Паровая машина – это старейший тепловой двигатель. Первая промышленная паросиловая установка в России была построена в 1765 году. Несмотря на низкий коэффициент полезного действия паросиловой установки, она обладает прекрасными тяговыми характеристиками и поэтому имеет и будет иметь в будущем огромное значение для развития мировой техники.
– Профессор, – закричал один наш студент, – зачем нам изучать устаревшую технику, когда вокруг нас век бензиновых двигателей и электрических машин? Паровая машина – это все равно, что каменный топор древнего человека…
– Мне нравится ваш юношеский максимализм, – сказал с улыбкой профессор, – но при помощи чего вырабатывается электрическая энергия? Правильно, при помощи паровой машины. Скоро мы поставим на службу человеку энергию ветра, воды. Генераторы электрического тока будут приводиться в движение силой воды и силой ветра. Да-да, именно силой ветра. Пропеллеры будут двигать не только летательные аппараты. Они двигают морские и речные суда, они же будут вращать электрические машины. Но для того, чтобы решить эти задачи, нам нужно знать основы техники, идти от простого к сложному, потому что в изобретениях наших предков еще много нераскрытых нами тайн.
Труды великого Леонардо да Винчи опередили его время и ждут своих инженеров. Автоматика древности ждет своей реализации. Если быть честными, то Леонардо да Винчи больше был художником, чем изобретателем. И его рисунок под названием «Пропорции тела человека согласно Витрувию» (Le proporzioni del corpo umano secondo Vitruvio) подтолкнули его и его последователей к изобретениям.
Мне кажется, что «Витрувианский человек» появился от наблюдения и иссследования пращи Давида, которой он убил завоевателя Голиафа. Он представлял, как Давид раскручивает свою пращу и думал, как человек может поместиться в ту правильную окружность и насколько правильна теория, изложенная в трактате Витрувия. Сначала появился рисунок, затем появилась спираль, которую все выдают за прообраз вертолета и после этого во всех рисунках да Винчи стали искать технические изобретения. Кто ищет, тот всегда находит. Помните, как на сторублевых купюрах нашли кое-что на скульптуре на фронтоне Большого театра.
Никто в мире не собирается делиться своими изобретениями и открытиями. Делятся тогда, когда утаить это уже невозможно. Это уже не дележка, а реализация принципа: с паршивой овцы хоть шерсти клок. Это относится ко всем гениальным изобретениям, которые становятся достоянием всех. Так кто же может определить важность того или иного изобретения для человечества? Правильно – инженер и не только инженер, но человек грамотный и эрудированный. То есть человек, не считающий любые знания бесполезными.
Кто ответит на вопрос, с помощью каких орудий наши древние предки делали наскальные рисунки? Как в отсутствие металлов они могли резать камень? Не знаете? И я не знаю, но я хочу узнать, чтобы использовать утерянные знания древних в сегодняшнем дне. Не все из вас станут инженерами, кто-то пойдет по военной линии, кто-то по учительской или административной стезе, но все из вас будут грамотными людьми, способствующими техническому процветанию нашей родины. Так, на чем мы остановились?
Практика на заводе. Участвовали в разборке огромной электрической машины. Какой огромный человеческий труд вложен в нее. Нашли неисправность – расплавленный провод в одной из обмоток статора. Сварка бронзой. Изоляция. Сборка машины. Включение. Работает.
– Спасибо, господа студенты, – говорит нам главный инженер, – душа радуется, глядя на вас…
Свидание со «смолянкой» Натальей.
– Чем от вас пахнет, Дон? – сморщив носик, спросила она.
– Машинным маслом, – с восторгом начал я рассказывать о нашей технической победе.
– Вы пахнете как мастеровой, а это неблагородно, – наставляла меня девушка.
– Извините, Наталья, но дела требуют моего срочного присутствия у моих домашних. Я вам напишу, – сказал я Наталье, проводив ее до Смольного института. У дворян свои понятия о том, что благородно, а что неблагородно, в среде интеллигенции свои…
– Дон, ты спишь? – спросила меня Катерина.
– Угу, – ответил я, – спи, спи, дорогая…

Глава 7

Английским языком со мной занимался папа, учившийся и работавший какое-то время в Англии, а французским – мама, учившаяся у гувернантки-француженки. Немецкий язык изучал в университете, совершенствовал в научной командировке на заводах Круппа.
Перед командировкой папа познакомил меня со Станиславом Сергеевичем, своим давним приятелем.
– Станислав Сергеевич работает в военной контрразведке, – предупредил меня отец, – поэтому отнесись серьезно к тому, что он скажет.
– Хорошо, папа, – смиренно сказал я, лихорадочно соображая, что от меня понадобилось этой контрразведке.
Разговор проходил в папином кабинете. Тет-а-тет. За чашкой чая.
– Дон Николаевич, – сказал мой собеседник, – о вас только хвалебные отзывы, поэтому я обойдусь без всяких предисловий и спрошу прямо: вы хотите помочь России?
– Конечно, – ответил я, – только чем?
– Россия отстает от западных стран по многим показателям и отстает очень сильно, – сказал Станислав Сергеевич. – И дело не в том, что у нас не хватает своего ума. Ума у нас хватает, да вот только у тех, кто определяет приоритеты нашего развития, совершенно другие понятия о прогрессе и о месте России в современном мире. Пальцем указывать не будем. История пригвоздит их к позорному столбу. Всех, даже не сомневайтесь в этом, Дон Николаевич.
Наша задача – обеспечить Россию данными для работы наших инженеров, чтобы не отставать от всего мира.
Я уже предвижу ваши возражения и скажу, что все страны занимаются этим, и никто не считает это зазорным. Я уж не говорю про Японию, которая скупала все, что казалось парадоксальным, и вышла в число передовых стран в мире.
Даже английские джентльмены, коими восхищается ваш папенька, не считают недостойным положить в карман бумажку с патентом или изобретением. И они же презрительно говорят об этом – шпионаж. Это не шпионаж – это разведка. Вот и я предлагаю вам попробовать себя на этом поприще. У нас пока нет академий разведки, вам придется самому осваивать азы этой науки, а основы мы вам расскажем перед отъездом. Осмотритесь, наберитесь опыта, заведите связи, почувствуйте жизнь заграницы. Больше нам ничего не нужно.
– Станислав Сергеевич, – сказал я, немного подумав, – на университетскую стипендию не получится почувствовать и завести связи. Да и в одиночку работать трудно.
– Резонно, молодой человек, – сказал контрразведчик, – для этих целей мы будем переводить вам определенную сумму денег как помощь от состоятельных родителей, а за вами будут приглядывать наши люди, которые придут на помощь, если она вдруг потребуется. Но только в крайнем случае. Ну как, по рукам?
И мы пожали друг другу руки. Так я вошел в святилище, совершенно не представляя, что мне нужно делать.
Теоретический курс перед отъездом так и остался теоретическим курсом. Собственно говоря, это были беседы практических сотрудников и юнцом, который хочет стать их коллегой и, может быть, даже превзойти их в искусстве разведки.
Первое что я усвоил: запоминать, все, что увидел, и сразу делать пометки, чтобы не забыть. Чтобы лучше запоминать, например, цифры нужно создать табличку, где цифры обозначаются буквами. 1 – ГЖ, 2 – ДТ, 3 – КХ, 4 – ЧЩ, 5 – ПБ, 6 – ШЛ, 7 – СЗ, 8 – ВФ, 9 – РЦ, 0 – НМ. Такая таблицы выучивается в течение получаса и запоминается твердо. Если что, то набор букв ничего не может сказать, кроме того, что это шифр, а, может и не шифр. Для зрительных образов делают мнемоническую табличку, в которой каждый пятый предмет называется – РУКА, а каждый десятый – КРЕСТ. Дальше: 0 – ШКАФ, 1 – КНИГИ, 2 – МОЛОТОК, 3 – КЛЕЩИ, 4 – РУКА, 5 – БОТИНОК, 6 – БАЛКОН, 7 – ПОЛКА, – 8 – КОВЕР, 9 – РУКА. А «крест»? А «крест» отщелкивает десятки.
Когда таблица выучена до состояния «Отче наш», то все то, что нужно запомнить, прикрепляется к словам. Включается ассоциативная память и человек может точно записать то, что он должен был запомнить. Но для этого нужно тренироваться.
Не менее важной была тема употребления спиртных напитков. Особое предупреждение в отношении сливовицы. Сливовица считается национальным напитком балканских стран (Хорватии, Болгарии, Сербии, Боснии) и Чехии. Этим напитком угощают туристов, употребляют сами и лечат болезни.
Сливовица (ракия) имеет крепость 45-75% и считается фруктовым бренди, получаемое двойным перегоном перебродившего сливового сока с последующей выдержкой самогона в дубовых бочках. Нормальной считается выдержка 5 лет, чтобы ракия приобрела вкус слив и желтый цвет.
Любыми путями уходить от употребления ракии. Если избежать употребления не удастся, то не более двух триньков и более не употреблять никаких напитков, типа сидров или пива. Если пил сидр или пиво, то употребление ракии запрещено категорически. Почему? Потому что смешивание ракии с любым другим спиртным напитков приводит к таким последствиям, что утром человеку приятнее пустить себе пулю в лоб, нежели испытывать похмельный синдром балканского типа.
Как приобретать друзей и источников информации. Друзей и источников информации можно только приобретать за деньги. Вся восточная и западная Европа знает, что Россия – это крайне отсталая страна, где рабочие и крестьяне по сравнению с рабочими и крестьянами Европы отличаются как питекантропы от граждан Римской империи. И российский специалист или инженер не выше квалифицированного рабочего на заводе европейского типа.
Реальность была другой. Германия встретила приветливо. Бесплатный работник был нарасхват, благо преподаватели наши поработали с нами немало. Я все впитывал в себя как губка. Не отказывался ни от какой работы. Смотрел, как организуют работу мастера, сменные инженеры, как выполняется та или иная операция, как организуется работа отдельного рабочего…
На меня смотрели как на русского. Немцы – люди прижимистые. Если пригласят в гости, то все будет отмерено по граммам по заранее высказанным пожеланиям, а когда ты приглашаешь их, то обязательно спрашивают, а пельмени с борщом будут?
Не будут, потому что в Германии их никто и не умеет делать, а заказывать в ресторане накладно, да и кто его знает, как они приготовят. Поэтому я и принимал своих гостей в ресторанчике. Когда платишь не ты, то и вино становится вкуснее и компания приятнее. От халявы не отказываются ни язвенник, ни трезвенник. Так, за приятной беседой с возлиянием мне и досталась структура присадок для орудийной стали. Память молодая хорошая, но и она со временем стирается, поэтому я сразу после возвращения в свою комнату записал все, а потом зашифровал это в своем дневнике.
А когда ты открываешь свой портфель и в портфеле видны пачки денег в банковской упаковке, то у людей языки развязываются посильнее, чем от ракии высшего сорта.
Месяц в Германии пролетел мгновенно, и «родитель» мой дал согласие на путешествие по Австро-Венгрии. Я пил пиво в Чехии, ел их тушеное мясо, но все равно тосковал по нашей русской кухне. Пусть не обидятся на меня представители западной цивилизации, но самая сытная и самая изысканная пища – наша.
В Праге, будучи немало навеселе после «Праздроя», я бросился навстречу понесшимся лошадям и остановил коляску с молодым офицером и девушкой. Офицер сам бы остановил лошадей, но он не мог дотянуться до упавших вожжей.
Офицером оказался эрцгерцог Фердинанд. Это его так просто зовут, а настоящее имя звучит так Франц Фердинанд Карл Людвиг Йозеф фон Габсбург эрцгерцог д’Эсте, племянник австрийского императора Франца Иосифа и наследник австрийского престола. В коляске находилась его чешская родственница по жене Софии, графиня Хотек и Вогнин. Мы познакомились, и я получил приглашение к императорскому двору.
Я никогда не относился к столбовым дворянам. Отец мой, почетный гражданин, то есть сын человека, получившего за доблесть личное дворянство, хотя и был потомком дворянина, но дворянства не имел, так как отец его потомственного дворянства не имел. А вот сын его удостоился личной аудиенции императора Австро-Венгрии Франца-Иосифа.
Император поблагодарил меня за спасение наследника престола и наградил рыцарским знаком ордена собственного имени – Франца-Иосифа – золотым крестом красной эмали, наложенным на двуглавого австрийского орла черной эмали с золотом. На центральном медальоне золотые буквы – FJ (Франц-Иосиф) – и надписью в нижней части креста «Соединенными силами».
Император был грустен. Грусть не покидала его с того времени, когда его сын кронпринц Рудольф и его любовница баронесса Мария фон Вечера покончили с собой, так как против их отношений выступал сам Франц-Иосиф.
Рудольф был любимым сыном императора и в его честь был назван принадлежащий России арктический остров Рудольфа, входящий в состав Земли Франца-Иосифа.
История с самоубийством влюбленных очень запутана, потому что баронесса застрелилась или была застрелена, и кронпринц застрелился. Историю предали забвению, но с течением времени она то и дело выплывала на поверхность в виде журналистских репортажей газет того времени или современных телевизионных сериалов на тему «Все могут короли».
Кроме чешского пива я побывал на знаменитом оружейном предприятии инженера Эмиля Шкода, с которым я познакомился во время аудиенции у императора.
Вот на таком грустном фоне и с орденом на треугольной колодке я возвратился из своей первой заграничной командировки.

Глава 8

Я проснулся от ярких солнечных лучей, бьющих прямо в лицо. На тумбочке лежали мои механические часы «Секунда» и на часах было восемь часов. Похоже, что мне просто приснилось, что у меня вчера было, что я пил коньяк, ел рыбу со вкусом мяса, и что на моем плече лежала восхитительная женщина.
Но на стуле рядом с кроватью лежал мой тренировочный костюм любимого темно-синего цвета с белыми полосками. Около кровати мои домашние тапочки. На туалетной полочке моя бритва, зубная щетка и моя мыльница с моим мылом. Значит, это был не сон и меня начинает стреноживать женщина.
– Интересно, как это будет происходить, – думал я, начищая зубной пастой свои и металлокерамические зубы. – Сначала заманить вкусным сеном в стойло, потом накинуть хомут, запрячь в телегу и понукать вперед, натягивая то правую, то левую вожжу. А не выйдет, милочка, – улыбался я, – и не таких, как ты, объезжали…
По существующему тогда положению, да оно и сейчас не изменилось, носить иностранные ордена можно было только с высочайшего разрешения, о чем мы и написали в прошении вместе со Станиславом Сергеевичем и послали его по линии военной контрразведки.
Хочу сразу пояснить, что военная контрразведка того времени и военная контрразведка сегодняшнего дня – это совершенно разные стороны совершенно разных медалей.
В январе 1903 года военный министр А.Н. Куропаткин предложил создать особый секретный контрразведывательный орган, назвав его для конспирации «разведочным отделением». Николай II утвердил это предложение и военную контрразведку возглавил ротмистр Отдельного корпуса жандармов Владимир Николаевич Лавров. Это подразделение неоднократно реорганизовывалось, пока не стало называться Контрразведывательным отделением Главного управления Генерального штаба (ГУГШ). К июню 1911 года военное ведомство образовало Петербургское городское, Петербургское окружное, Московское, Виленское, Одесское, Варшавское, Киевское, Тифлисское, Ташкентское, Иркутское и Хабаровское контрразведывательные отделения (бюро).
В военную контрразведку подбирали лучших офицеров, и, как правило, из Отдельного корпуса жандармов, а не всех желающих из числа нижних чинов или даже офицеров, оказывавших услуги секретного порядка.
Нижним чинам вход в эту организацию был закрыт, да и нижние чины редко становились офицерами, они, как правило, выходили в городовые, либо в филеры.
И военная контрразведка не была органом для реализации призрачных амбиций контрразведчиков, не сумевших реализовать себя в военной службе.
Как всегда, как это бывает в России, военную контрразведку пытались подчинить военной разведке и заставить офицеров считать портянка в подразделениях, а не заниматься выявлением агитаторов, подстрекающих к дезертирству, неповиновению и прямому предательству. Собственно говоря, отношение Верховного главнокомандования Российской империи к военной разведке и военной контрразведке была ничем не лучше прямого предательства интересов России.
Начало второго десятилетия двадцатого века в России ознаменовалось бурным развитием техники, остановленное революцией, но об этом попозже. Во всяком случае, через неделю после отправки моего прошения Станиславу Сергеевичу телефонировали из Петербурга и сообщили дату Высочайшего представления. Я был поражен. В мои годы быть представленным Государю императору! Это была высокая честь. Мои родители были в восторге.
Папа говорил:
– Я знал, сынок, что твоя любознательность и стремление к знаниям будут по достоинству оценены.
В Петербург выехали по Николаевской железной дороге. То, что раньше было достижениями человеческой мысли, сейчас кажется убожеством. Но даже на том уровне российский сервис министерства путей сообщения был на высоте, особенно в вагонах повышенной классности.
Я первый раз приехал в столицу Российской империи, и она поразила меня своей чопорностью против домашней Москвы.
Представление чинам военной контрразведки происходило по-военному. Станислав Сергеевич оказался Генерального штаба подполковником, в форме он представил меня начальнику особого делопроизводства при отделе генерал-квартирмейстера Генерального штаба, генерал-майору Генштаба Монкевицу Николаю Августовичу. Это был настоящий офицер. Окончил Павловское военное училище, Николаевскую военную академию, прошел многие должности штабной и командной работы. Послужив в Отдельном корпусе пограничной стражи, он знал, что делается на границах России и что хотят знать иностранные разведки. С началом войны его назначили начальником штаба корпуса и больше к разведке и контрразведке не допускали. В чьих интересах?
Контрразведка вела дела банкиров, участвующих в финансовых махинациях на военных поставках и пресекала деятельность воров и мошенников, использующих военную форму.
Из Ставки в армию был направлен генерал М.Д. Бонч-Бруевич, брат революционера и соратника Ленина, с задачей проверить, своими ли делами занимается военная контрразведка. Как вы понимаете, генерал доложил наверх, что контрразведка занимается не шпионами, а ведет дела по воровству и мошенничеству, а должна заниматься чистой контрразведкой.
Двойное подчинение военному командованию и Министерству внутренних дел через Отдельный корпус жандармов делало должность начальника особого делопроизводства дипломатической.
По результатам встречи я понял, что военный мундир для моей последующей работы будет не нужен, но и никто не говорил мне, какую работу хотят предложить. Дифирамбы дифирамбами, но часто за ласковыми словами скрывается горькая микстура. Учебных заведений для подготовки работников спецслужб тоже не было, все учились друг у друга или у более опытных коллег.
От генерала Монкевица мы поехали за прокатным смокингом для царского представления. Смокинг оказался вполне приличным, тщательно вычищенным, отглаженным, и пришелся мне впору.
– Ничего, Дон Николаевич, скоро у вас будет свой смокинг, – улыбнулся Станислав Сергеевич.
Уплатив деньги за прокат и доставку смокинга в гостиницу, мы поехали в ресторан поужинать.
– Завидую я вам, Дон Николаевич, – сказал подполковник, поднимая за меня тост с рюмкой чистой водки, – завидую вашей молодости и тому, что вам пришлось заняться этой работой сразу, а не подходя к ней тернистыми путями. Знаю, что придет пора, когда наших сотрудников будут готовить академии, и мы сами будем учить их, передавая свой опыт. За вас, уважаемый, за ваше будущее.

Глава 9

Представление императору проходило в десять часов в большой зале Зимнего дворца. Сановники, генералы, офицеры, чиновники различных ведомств, партикулярные люди. В числе последних был и я. Почти последним. За мной стояло еще несколько незнакомых мне людей.
Царь шел, останавливаясь перед представляющимися. Адъютант со списком шепотом называл представляющегося. Дошла очередь и до меня…
– Доброе утро, Дон Николаевич.
Дверь моей палаты открылась, и вошел главный врач госпиталя с каким-то мужчиной в белом халате, накинутом на плечи.
– Ну, что же, – сказал главный врач, – у нас к вам масса вопросов, но не по поводу вашего здоровья, а по поводу вашей возрастной ремиссии, но за этим мы будем наблюдать постоянно. А сейчас можете быть свободны. Вот ваш выписной эпикриз, а с этим товарищем вы, как мне кажется, знакомы.
Так, меня выписали из госпиталя. А кто этот товарищ, убей меня Бог, совершенно не помню. То ли склероз остался, то ли это было так давно, что память на такие расстояния просто не распространяется.
– Дон Николаевич, вы меня не узнаете? – спросил незнакомец.
– Не припоминаю, – сознался я.
– Да Васнецов я, Дон Николаевич, – заговорил мужчина быстро, как будто я мог прервать его, – помните, нас наружники прихватили, когда я проводил тайниковую операцию.
– Какую? – не понял я.
– На входе в Армянскую церковь…, – уточнил Васнецов.
– Так, помню, я-то открутился от них, а вот ты как? – поинтересовался я.
– Да и я открутился, доказательств никаких, отпустили, – усмехнулся мой гость.
– Сейчас кем, как? – спросил я.
– Да полковник уже, начальник отдела, – скромно сказал Васнецов, – приехал с поручением от директора Службы внешней разведки. Приглашает вас к себе.
– С чего бы это? – удивился я.
– Не знаю, сие нам неизвестно, но приказано оказать вам помощь во всем и сообщить, когда у вас будет время приехать к нему, – сказал полковник.
– Тогда поедем ко мне домой, осмотримся и решим, – сказал я.
Сам Бог мне послал Васнецова. А, может, и не Бог, а его начальник, но новая встреча с Васнецовым должна что-то изменить.
После того случая у Армянской церкви меня перестали привлекать к обучению молодняка. Сказали, – достаточно, Дон Николаевич, отдыхайте. И как-то после этого сразу стали забывать обо мне. Все-таки было восемьдесят пять, а потом и поздравлять с праздниками перестали, думали, что умер уже.
Я надел свой спортивный костюм, сложил в полиэтиленовый пакет туалетные принадлежности и готов. Нищему собраться – только подпоясаться.
– Поехали, Васнецов, – сказал я, – тебя как звать-то?
– Сашкой, – сказал он и сразу поправился, – Александр Сергеевич.
– Поехали, Александр Сергеевич, – и я пошел к выходу.
Внизу ждала «Волга» с водителем.
– Дон Николаевич, я в полном вашем распоряжении, – сообщил Васнецов.
Я кивнул головой. Сел в машину и задумался. Поездка по нынешней Москве сродни поездке на почтово-багажном поезде, останавливающемся на каждой станции и полустанке…
– Здорово, Казанов, – сказал царь.
– Здравия желаю, Ваше Императорское Величество, – отчеканил я так, как меня учил Станислав Сергеевич.
– Отписал мне Франц-Иосиф о твоих подвигах и о том, что возвел тебя в рыцари своего ордена. Молодец. У меня своего ордена нет, но я жалую тебя личным дворянством. Служи честно, Казанов, – сказал царь и двинулся дальше.
– Рад стараться, Ваше Императорское Величество, – закричал я вслед царю.
Еще через пару минут прием окончился. Ко мне бросились многие сановные особы с горячими поздравлениями. Мало кто удостоился такой беседы с царем, а раз беседа была дольше, чем положено по протоколу, то, значит, человек становится кем-то вроде фаворита. Откуда-то генералы, полковники и люди в расшитых позументами сюртуках узнали мое имя и отчество, пожимали мне руки, поздравляли, приглашали к себе, но распорядитель приема подошел и сказал мне, чтобы я шел за скороходом, который ждет меня у дверей.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71093806?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.