Главная страница | Шпионские детективы | Личный поверенный товарища Дзержинского. В пяти томах. Книги 3-5

Личный поверенный товарища Дзержинского. В пяти томах. Книги 3-5
Олег Северюхин
В третьей части "Барбаросса" рассказывается в работе Дона Казанова в России по поиску ясновидящего, способного предсказать ход развития событий. В четвертой части "Гром победы" в конце войны Казанов и ясновидящий улетают в Испанию, но случайная очередь из автомата убивает летчика и самолет разбивается во Франции. Казанова арестовывают как нацистского военного преступника. Сочувствующие фашизму люди помогают ему бежать из замка Ив в районе Марселя. В пятой части "Поцелуй креста" Дон Казанов по заданию КГБ ищет и находит место укрытия Гитлера и начальника гестапо Мюллера. Гитлера принимают в члены масонской ложи, он целует кинжал, смазанный эликсиром ясновидящего и перемещается в середину шестидесятых годов. Мюллер и Казанов находят его в таком месте, которое никто бы не стал рассматривать в качестве его убежища

Олег Северюхин
Личный поверенный товарища Дзержинского. В пяти томах. Книги 3-5

Книга 3. Барбаросса

Глава 1

– С прибытием, господин майор! – Надо мной стоял военный врач в белом халате и улыбался.
– Куда я прибыл? – спросил я, с трудом разлепив губы.
– На этот свет, господин майор, – сказал врач.
Возможно, что я уже свыкся с моей новой шкурой, потому что меня раздражало, когда армейские чины называли меня майором. Штурмбанфюрер соответствует майору, но он никогда не будет равен майору. Он всегда выше. Как сотрудники ЧК-НКВД в Красной Армии. Звание сержант, а знаки различия офицерские. Так-то вот.
Кто же в меня стрелял? Поляки? Могли и поляки. Могли, но уж они за Сталина горой не стоят. Хотели спровоцировать войну с СССР? Глупости. В это никто не поверит и вообще, майоры – это маленькие сошки, из-за которых войны не начинаются. Польские коммунисты? У польских коммунистов нынешний лозунг такой же, как и у некоммунистов – «Еще Польска не сгинела». Хотели бы пристрелить, то стрельнули и убрались бы восвояси, не оставляя следов. Тем более с коммунистическими лозунгами. Оуновцы исключаются из этого списка. Они с немцев пылинки сдувают, сапоги им чистят, лишь бы им Украину на блюдечке преподнесли. Мы вам ее преподнесем. Потом скажете спасибо за то, что разрешим вам в холуях у нас работать. Что-то я уже как настоящий немец и фашист заговорил. А кем мне еще говорить, если у меня в спине три пули, причем две смертельные и пущены они были за родину, за Сталина? Я не хочу делать лезущий на язык вывод, но сама действительность заставляет делать это.
Мюллер говорил, что система сыска в СССР поставлена намного лучше, чем в Германии. Немцев связывают многие законы и традиции, а русских не связывает ничего. Немцы дорожат каждым немцем, а у русских людей много, миллион вправо, миллион влево, миллион в лагерь, миллион на плаху, никто и не заметит этого. Все пойдут дальше, просто «отряд не заметит потери бойца и яблочко-песню споет до конца». При всеобъемлющей системе безопасности неподчинение законам чревато массовыми репрессиями и подобно инквизиции. А репрессии могут поглотить и того, кто их начал. Был у русских Ежов, и были «ежовы рукавицы». Где он и где его рукавицы? Сгинул вместе с рукавицами. Расстреляли. И Сталин не вечен. И Берия. Их тоже поглотит система, созданная ими.
Чем закончил врач Гильотен, по чертежу которого был сделан свободно падающий тяжелый косой нож, названный по его имени гильотиной? Гильотиной? К сожалению, нет. Он – просто исключение из правила, хотя был личным другом французских революционеров Робеспьера и Марата, проливших моря крови. Не рой другим яму, сам в нее и провалишься. Зато все родственники страдали от его предложения до такой степени, что вынуждены были сменить фамилию. А это не лучше гильотинирования – не иметь собственного имени, а прятаться за чужим из-за кого-то из предков, морально гильотинировавшего весь последующий род.
Второе. По данным абвера, у нас очень много агентуры в России. Приобреталась она еще в дореволюционное время. Большевики и меньшевики притулялись к тому, кто им сочувствовал и деньгами помогал. Второй отдел Генштаба знал, как можно удачно вложить деньги с растущими каждый год процентами. И сейчас многие люди, которые занимают высокие посты, числятся по линии военной разведки, только вряд ли они будут работать на Германию. А это и не надо. Они уже сделали то, что от них требовалось, и сейчас они помогают тем, что они есть и что они большие персоны.
Контрразведка у русских еще при царе четко определяла агентуру, но ей никто не верил. А все потому что царская чета была немецкой крови, командующие армиями, министры, сановники, руководители департаментов были немцами. Но немцы немцам рознь. Из-за пары-тройки гнид теряется вера ко всем, но немецкая разведка ой как часто обжигалась на русских немцах, которые зачастую были большими патриотами России, нежели сами русские. Поэтому и агентура вербовалась из русских.
С какой бы просьбой не обращались немцы, всегда они находили понимание у большевиков. В Рапалло Германия и Советская Россия единым фронтом прорвали международную изоляцию. Кто интернировал и содержал в достаточно нормальных условиях красноармейцев, попавших в окружение и уходивших от преследования после неудачного штурма Варшавы? Немцы. Кто готовил офицеров и специалистов для рейхсвера? Русские. Кто помогал русским инженерными кадрами? Немцы. Кто помогал сырьем германской промышленности? Русские. И перечислять можно много, но в большем выигрыше всегда оставалась Германия. Это так, к слову пришлось.
Затем между германской агентурой в России началась настоящая война. Каждый стремился уничтожить того, кто знал о его связи с разведкой. Уничтожались архивы, фабриковались дела, процессы, стрелки переводились на немцев, евреев, меньшевиков, уклонистов, оппортунистов и прочих, кто мог бы замаскировать вычищение документов из архивов.
В первую очередь уничтожались свидетели и очевидцы. Я предвижу обывательские вопли о том, что вот у нас никого не уничтожили, а казнокрада завсклада посадили. Вот и все репрессии. Обывателям я посоветовал бы помолчать при обсуждении этого вопроса. Об обывателях вспоминали только тогда, когда наступала пора выборов в Думу (Верховный Совет) или нужно было пополнять вспомогательные полицейские силы на оккупированных территориях.
Под сурдинку борьбы с агентурой были уничтожены и те, кто могли сказать трибунам революции:
– Не ври, когда мы в атаку ходили, ты в лазарете с поносом маялся.
А сейчас Советский Союз начал уничтожать тех, кто предупреждал о далеко идущих планах Германии в отношении России. По данным гестапо и абвера, большинство людей, которые подозревались в разведывательной деятельности, отозваны домой. Похоже, что началась новая волна борьбы с немецкой и антинемецкой агентурой. Последняя шифровка из Центра говорила о том, что моим сообщениям не верят и называют их дезинформацией. Тогда зачем же мне прислали радиста? Кто бы понимал этих русских? Это я о себе, потому что я сам русский и часто совершенно не понимаю, какими доводами пользуются наши политики, проводя российскую внешнюю политику.

Глава 2

Находясь на излечении в госпитале, я не отрывался от дел курируемого мною направления. Коллеги по группе часто навещали меня. Вообще, в немецкой армии и в спецслужбах в порядке вещей было внимание к своим коллегам. Никогда не оставлялись без внимания семьи погибших сотрудников, уволившиеся от нас по выслуге люди получали поздравления с праздником за подписью начальника управления или начальника РСХА.
– Здравствуйте, господин фон Казен, – специальный представитель адмирала Канариса подполковник абвера фон Шнееман с широкой улыбкой и саквояжем в руке вошел в мою палату. – Врачи говорят, что опасность миновала, и вы проживете еще сто лет. Не знаю, завидовать вам или нет, но я пришел специально, чтобы вдохнуть в вас силы, потому что нас ждут великие дела.
– Что за великие дела, дорогой фон Шнееман? – улыбнулся я. С Шнееманом у меня установились хорошие деловые и личные отношения. Он был дворянин и я был из дворян, поэтому и общение между нами изобиловало приставками «фон», чего были лишены и на что недобро косились многие из офицеров.
– Сначала терапия, дела потом, – сказал подполковник и стал выставлять на тумбочку принесенное с собой добро. – Вот смотрите, целебный бальзам, который мне передали из Риги и русская водка. Рецепт, одна треть стопки бальзама и две трети водки. Взгляните, как они быстро смешиваются и принимают одинаковый темный цвет. Как мне рассказали, бальзам очень крепкий, в него входят секретный растительный экстракт, перуанское бальзамное масло, сахар, коньяк, малина, черника, имбирь, медовый ароматизатор. Если выпить рюмочку и закусить краковской колбасой, то любой человек при полном отсутствии сил начинает шевелить не только конечностями, но и извилинами. Ваше здоровье, фон Казен, врачи не возражают против внутренней дезинфекции вашего организма.
Мы выпили. Закусили. Хмель сначала ударил в голову, а затем растекся по телу состоянием легкой эйфории.
– Скоро у нас будет море бальзама и море русской водки, – рассмеялся Шнееман.
– Собираетесь заняться торговлей, дорогой Шнееман? – спросил я.
– Может быть, производством русской водки, дорогой фон Казен, – сказал Шнееман, разливая лекарственную смесь по стопкам. – Заведу себе в России маленький заводик и буду поставщиком русской водки.
– И уже обо всем договорились с русскими? – смеялся я.
– Не я, наш фюрер уже все решил, – сказал Шнееман, приложив палец к губам. – Из достоверных источников. Наш фюрер нашел ключ к мировому господству. И этот ключ – Россия. Смотрите. Наш враг Англия надеется только на Россию и Америку. И в этой пирамидке главный элемент – Россия. Если выключить Россию, то на самом Дальнем Востоке неимоверную мощь приобретет Япония, которая все приберет к своим рукам и Америка помчится туда защищать свои интересы, бросив Англию на произвол судьбы. А одна Англия – в поле не воин, вот тогда во всей Европе, в каждом ее уголке будет господствовать наш фюрер. Поэтому все наши усилия будут направлены на Россию. И время тянуть нельзя. В мае 1941 года начинаем кампанию и за пять месяцев выходим на рубеж Архангельск – Волга – Астрахань. Наш первый удар будет на Киев с выходом на Днепр. Второй удар через Прибалтийские государства на Москву, потом двусторонний удар с севера и юга, а затем операция по овладению районом Баку. И нет России.
– А где же немецкий практицизм при планировании операции? – обескуражил я Шнеемана.
– Не понял? – сказал озадаченный собутыльник.
– Что же здесь непонятного, – сказал я, показав пальцем на бутылку, – а русские поля засевать будет Вермахт?
– Какие поля? – не понимал Шнееман.
– Сельскохозяйственные, – сказал я с расстановкой. – Если сорвать работы по посеву зерновых, то к осени Вермахт останется без продовольствия, а это, извините меня, будет целенаправленным действием по подрыву немецкой военной мощи.
– А ведь вы чертовски правы, дорогой фон Казен, – сказал подполковник и поднял рюмку. – За вашу светлую голову! Вам нужно в оберкоммандоверхмат в генералах заседать, а не быть просто штурмбанфюрером в вашем ведомстве. Я обязательно доложу ваше соображение по команде.
Я жевал краковскую колбасу и думал о том, что до начала войны осталось три месяца, а я тут разлеживаюсь в постели и ничего не делаю. Нужно вскакивать с постели, звонить во все колокола, нужно что-то делать… И что прикажете делать? Начни звонить во все колокола, так звон услышат и те, кому этот звон слушать не положено, вот они и сбросят этого звонаря с колокольни, чтобы язык от колокола держал привязанным и секреты не разглашал. Кому ты нужен?
Если честно сказать, то нужным я оказался только РСХА, а вот для НКВД я оказался именно тем, кто задарма хлеб государственный ест. Вот тут уж извините, если я и ем чей-то хлеб, то только гестаповский с абверовской колбасой. Я не думаю, что я единственный сотрудник НКВД в Германии. Но я НКВД не подчиненный и на довольствии не нахожусь, а вот как другим сотрудникам? Мне их просто жалко. Расстреляют ни за что, ни про что.
Иван Грозный, казнивший цвет нации, оставил после себя Великую Смуту. Что оставят после себя большевики? То же самое. Будет великая Смута, когда низвергнут большевистских царей и на смену им придут те, кому они не давали развернуться. Но потом, потому что сейчас, перед лицом фашистской опасности должны сплотиться все люди России, как бы кто ни относился к большевикам. И победа будет за нами. Наше дело правое. Сначала мы осудим фашизм, а потом осудим и коммунизм. А это может произойти тогда, когда наша Россия будет выглядеть проигравшей в очередной мировой войне. Только принесет ли это очищение России? Есть большие сомнения в этом. Новые революционеры пойдут по тому же пути и будут разрушать все, что было создано, а потом… Как же избежать этого?
– … я верю в гений фюрера, – как будто издалека доносился голос Шнеемана, возвращавший меня к действительности, – мы докладывали в верховное командование о десятках тысяч сосредоточенных у границы самолетах, танках, артиллерийских системах, огромном количестве личного состава, готового воевать на чужой территории и малой кровью. А мы им навяжем войну на их собственной территории, к чему они совершенно не готовы. Мы их будем разделять на отдельные подразделения, и оставлять без связи. Советские командиры инициативные люди, но инициативу из них выбили палкой и расстрелами. А без связи и указаний сверху они вообще становятся недееспособными. Наступать нет сил и отступать нельзя. Вот и будут они сдаваться целыми частями, подтверждая превосходство немецкого порядка перед русской неорганизованностью. И, кроме того, русские свято верят в то, что пакт о ненападении – это как охранная грамота от нашего нападения. Цивилизованные люди могут отступать от нравственности в отношениях с дикарями, чтобы приобщить их в лоно цивилизации.
Я слушал Шнеемана и представлял его с выпученными от удивления глазами, когда какой-нибудь русский мужик перепояшет его оглоблей вдоль спины в порядке учебы поведению в гостях.

Глава 3

Через месяц я был выписан из госпиталя и вернулся в Берлин.
– Коллега Казен, – приветствовал меня Мюллер, – вы появляетесь всегда тогда, когда вы как никогда нужны. Вы мой главный советник по русским вопросам, и я попрошу вас срочно подключиться к разработке инструкций отделениям гестапо для работы в русских населенных пунктах. А сейчас мне нужен блиц-ответ на мой блиц-вопрос. Как мы должны вести в России, мягко или жестко?
– Взвешенно, господин бригадефюрер, – сказал я.
– Действительно, блиц-ответ, – сказал Мюллер, – а не дадите ли краткое разъяснение?
– Пожалуйста, – сказал я, – наши предки решили жестокостью покорить Россию и получили разгром на Ладожском озере. А ведь они могли бы достичь более значительных успехов, если бы стали устанавливать торговые отношения с древними руссами. Наполеон, понес цивилизацию в Россию. Чем это закончилось, всем понятно. Монголо-татары расчленили Русь, завоевали ее и отдали под управление русских князей. Сами получали ежегодную дань и из всех завоевателей были самыми успешными.
– Странно, коллега Казен, – задумчиво произнес шеф гестапо, – вы, похоже, говорите, что мы потерпим неудачу в России?
– Смотря какие цели мы будем ставить перед походом в Россию, господин бригадефюрер, – сказал я. – Если мы найдем союзников в России, то мы обязательно победим.
– Каких союзников мы можем найти среди унтерменшей? – спросил Мюллер.
– Среди унтерменшей не найдем, а среди русских и малых народов у нас может быть немало союзников, – сказал я.
– Хорошо, коллега Казен, – сказал шеф, – мы еще вернемся к этому вопросу.
Москва как будто забыла о Фреде. Мария молчала. В воскресенье я съездил в Либенхалле и с удивлением узнал, что радистка нашла себе работу и уехала к новым хозяевам, за ней даже приезжал дворецкий какого-то барона. И радиста забрали.
Я представляю людей, которые создавали оперативные позиции в Германии. Сейчас их допрашивают в НКВД с применением пыток. Уж кого, а заплечных дел мастеров в России всегда было хоть отбавляй. Все секретари парторганизаций и члены парткомиссий были специалистами пыточных дел по моральным казням людей, которые вступали в партию только для того, чтобы выжить. Патриоту не нужно быть членом партии, чтобы доказать свой патриотизм или взяться за самое нужное дело для России, за которое и платят копейки, но оно очень нужно и патриоты это сделают. Неужели Суворов или Кутузов должны быть членами ВКП(б), чтобы им можно было доверить командовать огромными соединениями людей?
До начала войны остаются считанные дни, а я не имею никакой связи. Миронов здесь появиться не может, потому что снова сидит где-нибудь в лагере или уже расстрелян с сохранением факта расстрела в тайне от родственников.
Можно подготовить сообщение и забросить его за ограду посольства СССР в Берлине. Но кто может гарантировать, что это послание не будет передано к нам в гестапо в порядке взаимодействия с НКВД?
То ли русские сошли с ума, то ли они ждут момента объявления войны, чтобы сразу всем сдаться в плен и уронить этим в яму всю экономику Германии и Европы в целом. Вся Европа растечется по бескрайним просторам России, упиваясь собственной значимостью, а потом русские мужики передушат всех немцев и пришедших с ними завоевателей как куренков или заманят в лесные пущи и болотные топи и оставят их там на погибель. Иван Сусанин это уже русская профессия.
Началом войны с Россией Германия пустит себе пулю в лоб. Это прекрасно понимал железный канцлер Отто фон Бисмарк, но совершенно не понимает фюрер немецкого народа, генеральный секретарь НСДАП и рейхсканцлер австриец Адольф Гитлер. Что ж, посмотрим, чем закончится его дуэль с генеральным секретарем ВКП(б) и фюрером советского народа грузином Иосифом Сталиным.
Что я смогу сделать для своей Родины? Не знаю. Честно скажу, что не знаю. Конфликты на КВЖД, Хасане, Халхин-Голе, зимняя война с Финляндией показали неготовность Красной Армии к войне. Неплохая по качеству и немалая по количеству техника бесполезна без специалистов и командиров, способных грамотно ее применить. Любое предложение по совершенствованию армии воспринимается как критика генеральной линии партии и приводит к репрессиям среди офицеров, особенно среди тех, кто выступал за замену политзанятий боевой подготовкой, считая, что политическую сознательность нужно воспитывать в процессе занятий по боевой подготовке.
После расстрела маршала Тухачевского все перспективные военные разработки объявлены вредительскими, а специалисты, работавшие с Тухачевским, репрессированы. Никакой разведке не нужно вредить русским, они себе сами так навредят, что сотни шпионов этого сделать не смогут. И так будет всегда, пока существует Россия, пока Россия не переродится, а переродиться она может только тогда, когда все недостатки будут вывешены на доску позора до тех пор, пока власть в России станет не наследственной. Чтобы избранный человек был на должности столько, сколько положено по закону, и чтобы не было никаких оснований для продления его царствования. Чтобы в России перед законом были все равны. Чем дольше человек у власти, тем больше вокруг него прилипал, которые будут делать все, чтобы обогатиться, а не работать на благо родины. Чего дергаться, когда ты при власти и тебе закон не писан, как и твоему покровителю.

Глава 4

В начале июня в составе совместной группы с абвером я выехал на восточную границу генерал-губернаторства. Задача – проверить подготовку боевых групп.
Абвер проделал огромную работу, создавая агентурные группы из коренного населения, то есть из русских, поляков, украинцев, грузин, финнов, прибалтов. В каждой группе насчитывалось двадцать – двадцать пять человек в советском обмундировании и с советским оружием. Во главе группы немецкий офицер. Группы по карте и при помощи проводников изучали прилегающую к границе местность на глубину от пятидесяти до трехсот километров для ведения разведки и диверсий. Унтер-офицерами в группах были выходцы из Галиции, Закарпатья и эмигранты из горных районов Кавказа. Обучение агентурных групп началось еще в 1938 году в Баварии. После подписания немецко-русского пакта о ненападении, всю работу передали в руки японцев, так как формально в Германии подготовка диверсионных групп была запрещена, но в сорок первом году японцам сказали спасибо.
Неужели наша разведка не знает ничего об этом? Для чего она тогда нужна? Почему у меня забрали связь? Всегда говорили, что хороший расчет – залог прочной дружбы. Доверяй, но проверяй. Кто мог поверить Гитлеру? Похоже, что НКВД, подписав соглашение с РСХА и определив одинаковых врагов, успокоило советское руководство в том, что Германия не является врагом Советов.
Прикажете мне пересекать границу, чтобы сообщить о военных приготовлениях немцев? Глупо. Мне кажется, что десятки людей уже сообщали об этом, особенно о появлении военнослужащих в советской военной форме. Дай Бог, если эти люди остались живыми, а, может, они, сидя в застенках НКВД, кляли себя в дурости из-за стремления предупредить страну Советов о грозящей ей опасности. Предупреждать нужно того, кто заботится о своей безопасности. Иначе все действия в этом направлении будут пустым времяпровождением.
Вечером двадцатого июня я доложил Мюллеру о результатах работы.
– Долго не задерживайтесь, коллега Казен, – сказал мне шеф, – посмотрите, как пройдет начало, как наши зондеркоманды будут собирать архивы и отправлять их в рейх. Мы туда придем, когда там прочно установится новая власть. Как взаимодействие с людьми Канариса?
– Я вас понял, бригадефюрер, – ответил я, – наши коллеги основательно поработали и у них много наработок, которые бы нужно было бы передать в наше ведомство.
– Хорошо, по этому вопросу доложите по приезду, – сказал Мюллер.
Нравилось мне работать с Мюллером. Никакого словоблудия и разговоров за политику. Конкретный доклад, конкретные предложения и конкретные решения. Подчиненному не нужно домысливать за начальника, а что же он хотел сказать на самом деле?
Вечером мы сидели в представительстве абвера в генерал-губернаторстве, которое расположилось в польской помещичьей усадьбе. Абверовцы любили жить с шиком и свою агентуру вербовали не в землянках или в тюремных камерах, а создавали шикарные условия для работы.
Подполковник Шнееман сидел за столом с сигаретой в руке, а я полулежал на тахте в стиле ренессанса и перебирал струны шестиструнной гитары.
– Не покажете свое искусство, дорогой фон Казен, – сказал подполковник, указывая на гитару.
Я подобрал подходящую мелодию и спел ему несколько куплетов из давно написанной мною песни:

Я целую вам кончики пальцев,
Чтоб сказать, как я сильно люблю,
Закружу вас в таинственном вальсе
И верхом вас умчу к кораблю.

И в каюте под песню прибоя
Я отдам вам навеки себя,
Нас отныне всегда будет двое
И дадут нам названье семья.

С вами нас обвенчает священник
С бородой и с кинжалом-крестом,
Вам морское устрою крещенье
И к себе поманю я перстом…

То же самое я спел и по-немецки.
– Браво, господин фон Казен, – поаплодировал Шнееман, – только немец может так вот легко спеть песню на многих языках. Давно хотел вас спросить о загадочной русской душе. Я читал рекомендованного нам русского писателя Федора Достоевского, но никак не могу почувствовать, в чем же состоит русская душа? Может, вы, как знаток России, поделитесь русским секретом? Что из того, что девочка пошла на панель и что из того, что бедный студент топором убил старуху-ростовщицу? Или один поганый и чужой для всех старичок терроризировал благородное семейство? Такие события случаются ежедневно во всех странах, и никто не говорит о какой-то загадочной нерусской душе. Почему именно русская душа так загадочна?
– Успокойтесь, уважаемый фон Шнееман, – рассмеялся я, – никакой загадочной русской души нет. Это придумки людей, которые приходили в Россию, чтобы покорить ее, но уходили, не солоно хлебавши. Наполеон никак не мог понять, почему русские сожгли Москву и оставили ее пустой. Это не поддается логическому объяснению. И Достоевский тоже не сказал, почему фельдмаршал Кутузов принял решение оставить Москву. Может, и для нас Сталин оставит Москву. Правда, гореть она не будет, потому что каменная.
– Может, оно так и есть, господин фон Казен, – сказал абверовец, – оставление Москвы имело очень неприятные последствия для Наполеона, но я подозреваю, что русские будут воевать за Москву до последнего человека. И Москва – это наша победа.
Я не стал дальше поддерживать этот разговор, потому что исторические аналогии получались не в пользу немцев. Мне не хотелось мне, чтобы Шнееман кому-нибудь сообщил о том, что представитель шефа гестапо пророчит неудачу военному походу.

Глава 5

Двадцать второе июня 1941 года было воскресным днем. Немецкие войска нарушили новую границу СССР и вторглись в Россию.
Ободренный первыми успехами Гитлер говорил Канарису:
– Где ваша страшная Красная Армия, господин адмирал? У нас задача не как разбить ее, а куда девать военнопленных. Кто будет заниматься их охраной и кормлением, а? Генрих, займитесь этим вы, – сказал он Гиммлеру.
Тридцатого июня был захвачен Львов. Вступающие в город немецкие войска встречал председатель наскоро созданного правительства Украины Ярослав Стецько соратник находящегося в Германии Степана Бандеры – руководителя фракции в Организации украинских националистов в окружении украинской народной милиции.
Стецько 30 июня 1941 г. зачитал акт провозглашения государственности, который украинские националисты называют Актом восстановления Украинского Государства: «Восстановленное Соборное Украинское Государство будет тесно сотрудничать с Национал-социалистической Велико-Германией, которая под руководством Адольфа Гитлера создает новый порядок в Европе и мире и помогает украинскому народу освободиться из-под московской оккупации. Да здравствует Организация Украинских националистов, пусть живет Проводник ОУН Степан Бандера !»
И в этот же день во Львове начался трехдневный еврейский погром.
Нам в руки попала Инструкция ОУН по укреплению украинского государства:
«Очищение территории от враждебного элемента
15. Во времена хаоса и смуты можно позволить себе ликвидацию нежелательных польских, московских и жидовских деятелей, особенно сторонников большевистско-московского империализма;
Политика в отношении национальных меньшинств
16. Национальные меньшинства делятся на:
а) лояльные нам, собственно члены все еще угнетенных народов;
б) враждебные нам – москали, поляки и жиды.
Потребно… уничтожать, главным образом интеллигенцию, которую нельзя допускать ни в какие руководящие органы, вообще сделать невозможным «производство» интеллигенции, доступ к школам и т.п. Руководителей уничтожать. Жидов изолировать, поубирать из управленческих структур, а также поляков и москалей. Если бы была непреодолимая нужда, оставить в хозяйственном аппарате жида, поставить ему нашего милиционера над головой и ликвидировать при наименьшей провинности. Руководителями могут быть только украинцы, а не чужаки-враги. Ассимиляция жидов исключается».
Уже с третьего июля во Львове начались массовые расстрелы евреев. На геноциде евреев замазались практически все народы, которые потом будут пытаться свалить все на других, чтобы самим остаться невинными ангелами.
Четвертого июля расстреляны львовские профессора, списки которых составили сбежавшие из Львова в Краков студенты-украинцы.
Во Львове покрыл себя «славой» эсэсовский сотник Роман Шухевич.
Расовая теория Гитлера не учитывала уроки истории, которые ясно доказали, что все племена каннибалов объективно обречены на уничтожение. Кровожадные майя исчезли неизвестно куда. Кровожадные немцы не исчезнут, но имя Гитлера и имена гитлеровцев будут созвучны именам палачей из этого исчезнувшего племени.
Вполне возможно, что Гитлер в молодые годы был обижен кем-то из представителей еврейского племени и затаил на них обиду. Возможно, что отношение к евреям в мире было бы совершенно другое, если бы не было среди них ортодоксов с пейсами в черных сюртуках и черных меховых шапках и их расизма по отношению к другим нациям и конфессиям.
Представители ортодоксальной части еврейской нации являются не меньшими расистами, чем последователи Гитлера, и именно они вызывали неприязнь окружающего населения к евреям своей кошерностью, шабатом – нерабочей субботой, игнорированием смешанных браков, теорией гоев для консолидации еврейского населения в условиях их неприятия.
То же самое делают ортодоксальные исламисты, чтобы вызвать недоверие и неприязнь всех людей к мусульманам вообще и показать избранность мусульманской нации халяльностью, нерабочей пятницей, джихадом и теорией гяуров.
Нормальные евреи, мусульмане и христиане спокойно уживаются в любой обстановке и живут как самые добрые соседи, пока в их среде не заведутся провокаторы в чалмах, меховых шапках и с повязками на руках.
Гитлер закусил удила не по делу. Одним махом он сделал своими врагами всех славян, которые были прямыми потомками ариев, заселивших Европу. Хотя, с другой стороны, и носители арийского духа пруссы были балтоязычными народами, близкими древним куршам и скальвам. Там, где жили курши, там сейчас Куршская коса. А славяне никогда между собой мирно не жили. И он туда же между ними всунулся. Кто-то бы пришел и сказал Гитлеру:
– Так мол и так, братан, ты в славянский базар не встревай, а не то огребешь по полной, а ребята еще догонят и поддадут.
Но пока счет был не в пользу славян. Все славянские страны были под ногой у Гитлера. Кроме России.
В первой половине июля захвачены Латвия, Литва, Белоруссия, большая часть Украины и Молдавии. Советский Западный фронт разгромлен в Белостокско-Минском сражении. Северо-Западный фронт вынужден отходить к Таллину и Ленинграду. Двадцать шестого июня в наступление переходят финские войска и занимают Карельский перешеек. Двадцать девятого июня германо-финские войска наступают на Мурманск, Кандалакшу, но успеха не имеют. Шестнадцатого июля группа армий «Центр» захватывает Смоленск. Открыта дорога на Москву, но Гитлер отдает приказ перенести главный удар на Киев и Ленинград. Группы армий «Центр» и «Юг» окружают в районе Киева пять советских армий.
В Киеве Андрей Мельник, не наученный бандеровским опытом, объявил о создании украинского правительства. Ну, ему показали по первое число, что значит украинское правительство на оккупированных землях Рейха.
В армии начинают поговаривать, что наступление на Москву остановила какая-то неведомая сила. То ли какой-то русский колдун заговорил войска, то ли Гитлеру приснился вещий сон, но Москва была спасена. Блицкриг провалился, а можно было таким темпом выйти к Москве и вынудить Сталина подписать мир.
Я занимался сортировкой захваченных советских архивов, распределял их по тематике и по значимости. В моем подчинении была группа переводчиков из числа эмигрантов и прибалтийских немцев. Последние были святее Папы Римского и по части немецкости могли дать фору любому коренному немцу, а вот эмигранты работали с некоторой неохотой, покачивая головой при чтении отдельных бумаг.
– Что скажете, господин полковник, – спросил я русского эмигранта с немецкой фамилией, который был полковником российской армии и числился натурализованным немцем, почти таким же, как и я, только он отказался от службы в армии по причине возраста и ссылаясь на болезнь.
– Все нормально, господин штурмбанфюрер, – быстро отозвался старый воин, – просто запахом России пахнуло.
– Да-да, – поддержал его ровесник из остзейских немцев, – русским духом пахнуло, да таким густым духом, – засмеялся он.
Никто его не поддержал. Не получалась пятая колонна в России. Люди, воевавшие с большевиками, сейчас внутренне поддерживают их. Компрометация немецкой диаспоры шла крайне туго.
Тридцатого сентября германская армия начинает наступление на Москву. Третьего октября захвачен Орел. Восьмого октября армии Брянского и Резервного фронтов окружены около Брянска и под Вязьмой. Более полумиллиона солдат взято в плен.
Девятого октября ко мне на улице подошел человек и сообщил, что он передает мне привет от Миронова. Что это, провокация Мюллера? Мюллер знает, что у меня есть передаточное звено, которое работает в НКВД, но фамилии его не знает. Миронова знаю только я, и меня знает только Миронов.
– Какого Миронова? – спросил я, взводя курок пистолета в кармане плаща.
– Он – Мария, вы – Фред, – по-русски сказал незнакомец.
– Что с Мироновым? – спросил я.
– Он сейчас болен и не может приехать, – сказал связной.
– Выздоровеет – пусть приезжает, – сказал я и пошел в сторону своего дома.
Если что-то будет, то скажу, что была проверка канала связи. Если я соглашусь поддерживать связь через этого человека, то подпишу смертный приговор Миронову, а ему, вероятно, там приходится несладко, если из него выколотили данные обо мне.
Одно непонятно, то ли гестапо работать не умеет, потому что у нас большевики редко колются, а вот в сталинских застенках большевиков колют как орехи. Нужно будет взять на карандаш их методику.

Глава 6

На московском направлении готовилось генеральное наступление. Меня вызвали к Мюллеру, который постоянно был в разъездах по оккупированным территориям, проверяя, как организована работа отделений гестапо. Четвертое управление стало, пожалуй, самым большим подразделением в РСХА, подминая под себя разведку армии и участвуя опосредованно в разведывательных акциях нашего бывшего сослуживца Шелленберга.
Десятого октября меня пригласили к Мюллеру. Шел с некоторым замиранием в сердце, не знал, по какому вопросу вызывают после встречи со связным, о котором не было никаких сообщений. То ли русские начали трезветь, то ли Мюллер мне припас гостинец.
– Что там в архивах, коллега Казен? – поприветствовал меня Мюллер.
– Бумаги есть бумаги, секретов, требующих принятия срочных мер, тоже нет, но в перспективе они будут хорошим информационным массивом для проверки жителей оккупированных территорий, – доложил я.
– Я тоже так думаю, – сказал задумчиво шеф. – Я вас не просто так держу рядом с собой. Вы у меня особый сотрудник, который разбирается в России и принесет больше пользы в другом деле, нежели быть начальником гестапо в каком-нибудь областном центре. Нам нужен колдун.
– Какой колдун? – не понял я. Неужели какой-то подвох? Да, я ходил к одной гадалке, немке, но рожденной в России. Гадает старушка хорошо. Мы с ней поняли друг друга, поговорив о России на русском языке и установив доверительные отношения. С каким удовольствием она слушала русский язык. Как будто дегустировала какое-то старинное благородное вино, прищелкивая от восхищения языком.
– А ты, батюшка, что в Берлине делаешь? – спросила меня гадалка.
– А вы бросьте на картах, да и скажите мне, кто я и чем занимаюсь, – предложил я ей в самом начале нашего знакомства.
– Что же, я не ясновидящая, ясновидящие мои карты, они мне все скажут, – уверенно сказала старушка, – возьми карту из этой колоды, так, еще одну, а теперь вот из этой колоды карту. Карты мои карты, скажите мне всю правду про того, кто передо мною сидит, – зашептала гадалка и открыла карты. – Вот батюшка, ты человек военный, король крестовый, в черном мундире, а на погонах у тебя четверка бубен и шестнадцатая руна – совило – солнце на черном фоне. Уж, не из гестапо ли ты ко мне пришел?
Я был просто поражен. Гадалка меня знать не могла. Я нашел ее по объявлению. Немного постоял у ее квартирки и поспрашивал выходивших от нее клиентов, как она.
– Насквозь все видит, – говорили мне.
Решил ее проверить и вот проверил. Действительно, у меня на петлицах две серебряные руны и четыре квадратных серебряных звездочки штурмбанфюрера, как бубновая масть.
– Не из гестапо, я к вам просто как человек зашел, – сказал я. – Что карты говорят по поводу войны с Россией?
– Да, доверять в наши времена никому нельзя, тем более конторе вашей, да мне терять-то нечего, наследников нет, годков пожить осталось всего ничего, карты мне сказали, что своей смертью я не умру, вот и ты от ангелов смерти ко мне пришел, – сказала старушка, – так и слушай меня. Война тяжелая будет, за год-два не закончится. Больше. Народу пропадет тьма тьмущая, больше все русские, а вот верх над ними взять не удастся. И Москва устоит батюшка, и русские по Берлину как по провинции своей гулять будут. Только не скоро это будет.
– Нужен настоящий колдун, – перебил мои мысли Мюллер, – не шарлатан, а тот, кто будущее видит и не сказки рассказывает, что там лет через пятьсот произойдет, а через год, два, пять, то, что мы проверить можем. В России очень сильные колдуны, их даже знают на Тибете, куда ездили наши специалисты по оккультным наукам. Фюрер и рейхсфюрер считают, что нам помогут сверхсилы и сверхоружие. Работы в этом направлении ведутся. Вам нужно найти то, я даже затрудняюсь сказать что, но нужен если не волшебник, то провидец.
– Я вас понял, бригадефюрер, – сказал я, – кое-что в архивных бумагах я нашел и готов выехать в командировку в оккупированные районы. Только есть у меня опасение за собственную безопасность, не в плане том, что мне нужна какая-то особая охрана, нет, коллеги на местах мне помогут всеми имеющимися у них силами, мне нужно, чтобы кто-то заступился за меня перед рейхсфюрером.
– Не понял, коллега Казен, – признался Мюллер, – если вы точно выполните задание, то будете заслуживать поощрения, а не порицания.
– Шеф, а если предсказания колдуна не понравятся рейхсфюреру, – сказал я, – то по старым законам гонцу, принесшему плохую весть, рубят голову, а ясновидцев вместе с очевидцами замуровывают в глухих башнях.
– Не будьте таким мнительным, коллега, – улыбнулся шеф гестапо, – через три дня я вылетаю в район Минска, в самолете найдется место и для вас.
– Благодарю, шеф, – сказал я, – за этот срок я успею подготовиться.
Вечером я снова был в гадательном салоне. Пришел в эсэсовской форме. Старушка неодобрительно покачала головой.
– Вы мне подскажете, – спросил я ее, – где в старой России были самые серьезные колдуны-ясновидцы?
– Ты, батюшка, колдунов-то от ясновидцев отделяй, разные это люди, – сказала гадалка, – ясновидец далеко видит, но ничего не может сделать, чтобы изменить будущее, а вот колдун может изменить настоящее, чтобы этим изменить будущее. Так кто тебе конкретно нужен?
– Мне нужен ясновидец, – твердо сказал я.
– Не знаю, давно в России не была, но слышала в свое время, что на одном из хуторов на границе между Россией и Малороссией старичок один жил, – сказала женщина. – Говорят, возрасту ему лет двести было, никто точно не знает, а старичку самому никто и не верил, зато байки его послушать занимательно было. Один профессор его записывал, а потом говорил, что все, что старичок говорил, наяву сбывалось. Не знаю, если большевики старичка в расход не вывели, то найдешь его там. О других настоящих ясновидящих я и не слыхала. Промеж нас слухи о чудесниках ходят, да только и среди нас немало людей, которые только представляются ясновидящими. А вот ты, батюшка, скажи мне, помогаю ли я России тем, что военным клиентам на вопрос об их будущем заставляю бумажку вот из этой вазы вытянуть. А там, в вазе, одни бумажки с черными крестами, да и штук пять с изображениями железного креста, для героев. Большинству достается черный крест, может, будет о смерти думать, да и души людские губить меньше будет. А ты, батюшка, не хочешь судьбу испытать?
Вот, хитрая старуха, «поднимает» боевой дух воинов доблестной германской армии. Каково-то ехать на фронт человеку с черной меткой. Я сунул руку в вазу, поперебирал бумажки, все одинаковые и вытянул одну. На ней было изображение железного креста.
– Везучий ты, – сказала гадалка, – поедешь в Россию, чаще оглядывайся, таких как ты многие не любят.
Это уж точно и не только в России.

Глава 7

По радио сообщение. Связной быстро добрался до Центра. Похоже, что он где-то в одной из нейтральных стран и там воспользовался радиостанцией.

Фреду. Ожидайте М. Все инструкции у него. Мария.

Надо же. Проснулись, и это положительно. Возможно, просто им не до меня. Под Москвой положение тяжелое. М – это, вероятно, Миронов. Дай Бог, что войну переживет и дальше жить будет.
Ездить в командировку с начальником это удовольствие. Все и везде организовано, никаких задержек и тебе достается часть благ, приготовленных для начальника. Минское гестапо выделило для меня машину гестапо с водителем и офицера для поручений. Поехали на машине, благо партизанское движение было в самом зачаточном состоянии, если не сказать – в эмбриональном, а большие трассы хорошо охранялись, и на них было достаточно интенсивное движение.
С удалением от трасс жизнь как бы замирала. Нет, замирала – это сказано неправильно, жизнь шла сама по себе, как будто рядом не было никакой войны и люди жили по своим правилам и обычаям. На деревню были один-два полицейских, которые занимались своим хозяйством, а к пятнице писали рапортички в районное управление полиции. Народ немцев не шарахался.
Секретарь районной управы слышал о деде Сашке в одном из отдаленных хуторов.
– Малахольный он какой-то, – сказал секретарь, парень лет двадцати двух, у которого одна нога была короче другой, поэтому он и не был взят в армию, о чем чуть было не ляпнул в разговоре с нами. – Мухоморной настойки напьется и несет всякую чушь, а кто вместе с ним этой настойки выпьет, то же самое видит, что и дед Сашка.
Мало ли что народ будет говорить о том человеке, слава о котором до Берлина докатилась.
Поездка к деду напоминала войсковую операцию. Нас сопровождал взвод охраны. Со мной был повар, портной из местечка с черным костюмом и швейной машинкой и районный парикмахер с чемоданчиком. Все с изумлением смотрели на меня, но никто своего изумления не высказал, потому что я был «берлинской шишкой».
От райцентра до хуторка километров сорок по полевой дороге. По хорошей дороге это час неторопливой приятной езды. Мы ехали чуть более двух часов. Осень только начиналась. Летали паутинки бабьего лета, начинали золотиться листья в осинниках.
Дед Сашка жил в доме правнука, здорового мужика с окладистой бородой. И хозяйка его была под стать ему. Крепкая порода. Сам дед Сашка был достаточно крепок и энергичен, и лет ему можно было дать семьдесят, а можно и сто семьдесят.
– Выйдите все, – коротко приказал я по-русски.
– Митька, – сказал старик, – затопляй баню да топи покрепче как для меня.
Родственники вышли. Портной сразу стал обмерять старика, повар занялся приготовлением пищи для меня и старика, а парикмахер стал раскладывать свои инструменты у стола.
Старик безропотно принимал все наши манипуляции. Портной убежал подгонять почти уже готовый костюм, а парикмахер пригласил сесть на лавку у стола.
– Бороду оставь, – пробурчал дед и сел, поглядывая, как его укутывают простыней.
Я вышел на крыльцо покурить. Над баней вился легкий дымок. Только хорошие сухие дрова дают такой дымок. Солдаты помогали набирать воду и устраивались на отдых. Лейтенант пошел проверять охранение.
Войдя в дом, я просто поразился тому, как изменился дед Сашка. Передо мной стоял, по крайней мере, профессор или научный работник с аккуратной прической и коротко подстриженной бородой.
– Пошли в баню, – сказал мне старик и пошел первым.
Баня топилась по-черному. Запаха гари уже не было. Старик ковшом зачерпнул кипяток из вмазанного в каменку котла и плеснул его на черные камни. Паром меня пригнуло к дощатому полу. Зато дед Сашка взял кошму, встал на верхнюю полку и заткнул дыру в потолке.
Наконец, я придышался и сел на нижнюю ступеньку полка. Жар приятно охватывал все тело. Словно читая мои мысли, дед Сашка сказал:
– Что, давненько не парился в русской бане? В Европах-то разных этого не понимают, а нам с тобой помыться нужно да белье чистое надеть, потому что от того, что я буду говорить твоим начальникам, не поздоровится ни мне, ни тебе.
– А советские начальники к тебе приезжали? – спросил я.
– Приезжал один где-то год назад, немного послушал, а потом сказал, чтобы я язык свой укоротил, а то он меня до Колымы доведет, – сказал дед Сашка. – А я давненько твоего приезда ожидаю.
– Откуда же ты это знал? – спросил я.
– А вот помоемся, так я тебе все подробненько и обскажу, – сказал старик. – Давай-ка, ложись на полок, попарю тебя по-стариковски, потом себе веничком добавишь.
После стариковской парилки я кое-как выполз в предбанник, а оттуда на улицу, где стояли ведра с колодезной водой.
– Воды, – просипел я и протянул руку к ведру.
Сопровождавший меня офицер метнулся в дом за кружкой, а у меня хватило сил рявкнуть на часового:
– Лей быстрее воду, болван!
Солдат схватил ведро и вылил на меня. Ледяная вода освежила горящее тело. Второе ведро я уже лил сам, покряхтывая от удовольствия. Третье ведро вылил на вылезшего на улицу деда Сашку.
– Чего-то мы с тобой переборщили, – сказал дед, – пошли мыться, за один раз напарились.

Глава 8

Дома уже был накрыт приличный стол.
– Господа офицеры, в баню, – сказал я командиру взвода охраны и своему сопровождающему. Хотя, что они понимают в бане, потом будут говорить, что мылись в ужасных условиях. Дикари, однако.
Приготовленные для меня бязевые рубашка и кальсоны были немного велики, и их пришлось подворачивать. Белье чистое, отбитое вальком и прокатанное рубелем. Когда мы вошли в горницу, мои офицеры даже вздрогнули. Посмотрим, какими они вернутся.
– Ну что, дед Сашка, – сказал я, разливая водку по граненым рюмкам на маленькой ножке, – после бани прохоря продай, а рюмку выпей.
– Суворов это говаривал, – сказал дед, поднимая рюмку, – ну, со здоровьицем, – и выпил, приложив тыльную сторону ладони к носу как закуску.
– Ты рукой-то не занюхивай, а закусывай, смотри, чего тут наготовлено, – сказал я, показывая на нарезанную ветчину из Голландии, финское салями, прибалтийские шпроты, итальянские оливки, местное сало и яичницу из яиц с ярко-оранжевым желтком на огромной сковороде.
– Ты смотри, целая география на столе, а поесть-то и нечего, разве что сало вот, да яичница. Это вот за этим вы к нам пришли, с голоду у себя пухнуть начали? – с ухмылкой спросил меня дед Сашка.
Ох, и ехидный же этот дед, он еще даст нам прикурить. Такие люди, как он, правду-матку в глаза режут, и им все с рук сходит, потому что к юродивым в России всегда было уважительное отношение как к гласу Господнему. А дед Сашка совсем не был юродивым. Что-то мне подсказывало, что под седой прической были такие знания, которые нам и не снились.
– Ты, дед, смотри при других такое не говори, а не то наживешь на свою задницу приключений, – предупредил я его.
– Да нешто я не знаю, что только с тобой можно по-человечески говорить, – сказал дед Сашка.
– Почему это только со мной можно по-человечески говорить? – спросил я.
– Да потому, что ты человек русский и совсем не тот, за кого себя выдаешь, – сказал дед, хитро посматривая на меня. – Ты, мил человек, наливай ищо, а то на трезвую голову от нашего разговора умом повернешься. Как твои люди поедят, попьют, ты их отправь куда-нибудь из горницы, мы с тобой дело будем делать, за которым ты приехал.
Не понимаю, какими силами он обладает, но, похоже, знает все о нас и о наших целях. Хотя, многие опытные люди, выдающие себя за ясновидящих, в первичном разговоре разбрасывают повсюду приманку, как на рыбалке, смотрят, на какое утверждение клюнет человек. Тут тонкая психология. Собрав объеденные вопросы-приманки, этот человек уже составляет психологический портрет собеседника и начинает рассказывать ему историю его жизни, двигаясь осторожно и отмечая по внешним признакам, где он попал, а где промахнулся. Промах свой объясняет тем, что это темная сторона жизни. По мере открытия тех или иных фактов в жизни пришедшего, тот сам начинает подсказывать ясновидящему по тому или иному факту, уверившись в способностях человека и выказав готовность внимать каждому слову чудодея. А тот уже определился с тем, что от него хотят услышать. И оба расходятся довольными. Один доволен тем, что услышал, другой – доволен тем, что он сказал и что сделал.
– А сколько тебе лет? – спросил я деда Сашку.
– Да многовато, я еще помню, как к нам Наполеон приходил, – ответил дед.
– И документы какие-то есть? – задал я третий вопрос.
– Да какие документы, мил человек, – удивился дед Сашка. – Три раза горели и все вот в этом доме. В двенадцатом годе мне уже двенадцать лет было. Французы пришли и нас из дома выгнали. Тятенька мой человек гордый был. Часовых он тоже в дом затащил, ставни и двери кольями подпер, углы сеном обложил и поджег. Потом мы снова отстроились, да еще два раза пришлось двери кольями подпирать. Видишь, дом-то молодой еще, даже мох в пазах не поседел.
– Души загубленные по ночам не являются? – спросил я.
– Да и не только по ночам, – вздохнул дед Сашка, – иногда и днем в гости заходят. Всех я их простил, а они нет-нет, да и заглянут.
– Как это простил? – не понял я. – А не ты ли должен просить прощения за загубленные души?
– А я-то с чего должен просить прощения? – обиделся дед Сашка. – Их Наполеон послал мамку мою ссильничать и батьку плетью выпороть. Вот и получили. Потом кайзер своих солдат послал внучков моих шомполами выпороть. А потом Ленин послал комиссаров своих нас до нитки ограбить да братьев моих двоюродных у огорода пострелять. А что с погорельцев возьмешь? Комиссар-то все ругается, что я себе дорогу в будущее закрыл. А вот и не закрыл. Я в будущем есть, а комиссаров нет!
Я смотрел на деда Сашку и вспоминал свой разговор с Шнееманом о загадках русской души. Нет никаких загадок русской души. Не плюйте в душу русскому человеку, не топчитесь по ней сапогами, не обманывайте ее, не кичитесь перед ней, и вы будете иметь такого друга, который жизни своей не пожалеет ради дружбы. А ведь мы из тех, кто приехал в гости незваными, чувствуем себя здесь как хозяева, а хозяев считаем унтерменшами. Не зря дед Сашка в бане помывку затеял и новое белье надел. Неужели и нам сегодня гореть в этой избе?
– Ты не боись, мил человек, – вывел меня из раздумий голос деда Сашки, – гореть не будем, мне еще рано помирать, а тебе тем более. Давай-ка, разливай по рюмкам, гостеньки дорогие из бани идут.

Глава 9

Дверь в горницу открылась, и в нее ввалились лейтенант из охраны и унтерштурмфюрер из Минского гестапо. Их под руки поддерживал правнук деда Сашки. Похоже, что это он над ними поработал. Лейтенанты были одеты в такие же рубахи и кальсоны, как у нас. Пригласил их к столу. Предложил выпить. Выпили, а глаза у людей просто слипаются, и сил нет никаких. Бывает так после бани с непривычки. Выживут. Вяло потыкав вилками в закуски, офицеры попросили разрешения идти отдыхать.
Я вызвал фельдфебеля, приказал удвоить посты и организовать помывку личного состава в бане, а правнука обеспечить помывку.
– Сделаем, ваше благородие, – сказал тот и ушел.
Ну, просто Кудеяр с большой дороги. У этого рука не дрогнет, когда он будет чиркать спичкой у стога сена.
Мы остались в горнице вдвоем с дедом Сашкой.
– Мати-то у тебя украинка была? – внезапно спросил дед.
Я вздрогнул и утвердительно кивнул головой.
– Так уж она хотела дочку родить, да не сподобил ее на это Господь, ты родился, – уверенно продолжал дед, – а она все называла тебя как девочку – Доню – чуть умом не тронулась, да отец у тебя человек мудрый и образованный записал тебя как Дон. Вот с тех пор у тебя характер и мужской, и женский. Красоту чуешь, стихи пишешь, песни поешь, любого сирого пожалеешь, а как до брани дело доходит, то тут пощады не жди. А если задумаешь что, то только человек сильно разумный может тебя в чем-то малом переубедить. Ну, давай, спрашивай, что у тебя впереди будет.
Я был ошарашен. Мне вскрылась семейная тайна, о которой мне никто не говорил. Мать иногда гладила меня по голове и убаюкивала песней:

Мати доню колисала,
Колихаючи, спiвала:
– Спи, дитинко, треба спати.
Коло тебе рiдна мати.

Вот оно как все было, а я все думал и искал первоисточники, откуда у меня такое странное имя, по названию реки Дон что ли.
– Меня, дед Сашка, – сказал я, – своя собственная судьба мало тревожит. Как будет, так оно и будет. Что будет лет эдак через пять, то я могу предполагать, а вот что будет лет через сто пятьдесят – двести, вот это было бы интересно узнать. Как люди тогда жить будут, в радости или в горе и не является ли наше развитие движением к закату жизни вообще, вот это мне интереснее, чем что-то другое.
– Ты смотри-ка, мил человек, чего удумал, – сказал старик, – так это я тебе по-умному и обсказать-то не смогу, это самому смотреть надо. Ты давай, наливай стопочки, а я капельки свои с божнички достану.
– С мухоморной настойкой? – поддел я его.
– С какой мухоморной настойкой? – рассердился дед. – Настойка весенней сон-травы, напиток волшебный, а ты мухоморы…
– Извини, дед, это люди так в округе говорят, – начал оправдываться я.
– Люди, люди, – ворчал дед, – много они понимают эти люди, – он доставал из-за украшенной богатым окладом иконы какие-то запыленные пузырьки, просматривал их на свет, открывал, нюхал, ставил обратно, – а вот оно, – и он торжествующе поднял в руке пузырек из коричневого стекла, – подвигай сюда рюмки. Говоришь на сто пятьдесят лет, давай на сто пятьдесят лет, – и дед Сашка аккуратно накапал по пятнадцать капель в рюмку, шевеля про себя губами. Накапав, сказал, – поехали, Дон Николаич, – и выпил одним махом.
Я тоже выпил одним махом. Что-то я про сон-траву уже слышал. Что-то в стихах про любовь. Как это там? А, вот оно:

Растворюсь я в дыму незаметно,
Поздней ночью, часов после двух,
И пойдут обо мне злые сплетни,
Что все женщины пьют сон-траву,

Ту, что я по весне собираю
Для напитка любовных утех,
Для прогулок с тобою по раю
И общенье со мною как грех.

Может, правы они в чем-то главном,
Что любовь – это рай или ад,
И в течении времени плавном
Нам уже не вернуться назад.

Глава 10

Мы стояли с дедом Сашкой посредине огромного шоссе, на какой-то белой полосе и вокруг нас в ту и в другую сторону на огромной скорости, обдувая теплым воздухом, мчались какие-то машины, которые трудно было заметить. Дед мелко крестился, а я держал его за плечи, чтобы он не рванулся в сторону. Похоже, что мы попали на разделительную полосу и машины проносятся мимо.
Минуты через три к нам подъехала машина с кузовом впереди. Кузов опустился, подцепил нас, как мусор на проезжей части, и поехал в открывшуюся на шоссе нишу.
– Ты куда нас повез? – закричал я.
– Вы будете доставлены к главному диспетчеру для определения всех неисправностей, – ответил механический голос. Затем в этом голосе что-то щелкнуло, и раздался уже человеческий голос, – как вы оказались на шоссе? Вы целы, скорая помощь нужна?
– Спасибо, у нас все в порядке, – ответил я, – вы нам скажите, где мы находимся?
– Опять путешественники по времени, – вздохнул голос, – приедете сюда, разберемся.
– Во, попали, – сказал дед Сашка, – я так далеко еще не захаживал.
– А часто заходил? – спросил я.
– Дальше года вперед не заглядывал, а в одиночку в такие путешествия лучше не пускаться, можно и не вернуться назад, – задумчиво сказал дед.
– Сколько мы здесь пробудем? – спросил я.
– Сколько захотим, столько и пробудем, – сказал дед Сашка.
– А там, откуда мы прибыли, как там? – продолжал допытываться я.
– А там мы спим, сидим у стола и спим, – небрежно сказал дед, – я всегда предупреждал, чтобы нас не будили. Не знаю, как твои военные, начнут будить, а потом еще и врачей всяких притащат, ври им потом, что и как.
В это время мы подъехали к какому-то то ли киоску под землей, то ли к какой-то будке, освещенной белым больничным светом. Из будки вышел человек и пригласил нас в машину странного вида.
Странным у машины был вид без колес и без крыльев. Катиться не может, летать не может, поползет, что ли?
Человек нажал кнопку, сверху открылся прозрачный верх машины, и мы сели на сидения. Верх бесшумно закрылся. У машины не было руля и других органов управления. Наш сопровождающий стал нажимать на какие-то кнопки, и вдруг машина встала на ноги. Именно на ноги. Из корпуса выдвинулись восемь механических ног, машина сделала два шага влево и устремилась вперед, все быстрее перебирая ногами. Наконец она вышла на дорогу, влилась в идущий поток и полетела. Мы неслись на высоте примерно полуметра над дорогой. Вдали виднелся большой город с живыми высотными домами. Дома двигались, как бы извиваясь вдоль вертикальной оси.
Все виденное так воздействовало на деда Сашку, что он постоянно с различными интонациями восхищения, удивления и неприятия повторял неведомое мне слово «едрио лять». Я примерно догадываюсь, что это обозначает, но не буду вдаваться в особенности старорусского диалекта.
Наконец наша машина свернула к домам и, не снижая скорости, понеслась к стене одного из них. Скажу честно, что я внутренне перекрестился и приготовился к тому, что мы врежемся в стену по причине отказа машины, так остановить летящую с большой скоростью махину невозможно. Буквально метров за пять в стене открылась дверь и так же закрылась сразу за нами.
Машина мягко сбросила скорость, встала на ноги и прошагала на свободное место в ряду стоящих машин. Выбрав место, машина плавно легла на днище и открыла крышу-дверь.
Мы вышли и вслед за сопровождающим отправились к двери, над которой краснела надпись «Enter».
Двери как таковой в классическом понимании этого слова не было. Были раздвижные створки, как в лифте. Мы вошли в нишу, которая и оказалась лифтом. Сопровождающий нажал на кнопку «250» и мы понеслись вверх. Именно понеслись, потому что у меня стали подгибаться ноги и захотелось либо встать на колени, либо лечь на пол.
Мелодичный голос сообщил о прибытии, створки распахнулись, и мы вышли в залитый солнечным светом коридор. Дед Сашка внимательно наблюдал за прозрачной стеной, за которой как будто был какой-то пар. Вдруг этот пар исчез, и мы оказались как бы летящими над городом на огромной высоте. Тот отсек, в котором мы находились, плыл в воздухе, и мы это чувствовали.
– Ты куда нас привел, едрио лять? – закричал дед Сашка.
Мне и самому было страшновато находиться на такой высоте. Мне казалось, что именно наш вес будет той критической массой, которая обрушит это создание на землю.
– Все, мы пришли, – сказал наш сопровождающий и открыл незаметную для нас дверь.
– Здравствуйте. Россия? Очень приятно. Чай? Кофе? Пирожные? Присаживайтесь. Где ваша машина времени? Какой принцип вы используете? Какой сейчас у вас век? – в этом потоке вопросов хозяин кабинета налил из одного крана чай, из другого – кофе, поставил прозрачные стеклянные чашки на блюдца и подал нам. На два других блюдца положил по маленькому пирожному, которые достал из стеклянного шкафчика. К пирожным полагалась стеклянная лопаточка.
Дед Сашка, поглядывая на меня, отхлебнул чая и подцепил лопаткой пирожное, испачкав им усы и бороду.
– Как вы обеспечиваете энергоснабжение такого здания, – спросил я, чтобы не отвечать на поставленные вопросы.
– О, – оживился хозяин кабинета, – это самый последний проект самоэнергообеспечения. Здание состоит из стержня, в котором размещена система лифтов и коммуникации. Каждый уровень состоит из лепестков-секций, которые вращаются вокруг своей оси под воздействием солнечного и атмосферного ветров и при движении они вращают ротор основного генератора. Кроме этого, все полы сделаны из пьезоэлектриков и любой проходящий по ним человек вырабатывает электричество. Стены здания отделаны солнечными и тепловыми батареями, вырабатывающими энергию даже ночью, используя отраженный свет луны.
– А что у вас есть по истории Второй мировой войны? – спросил я.

Глава 11

– Так, когда была эта война, – гостеприимный сотрудник что-то напечатал на бесшумной пишущей машинке с плоской клавиатурой, – ага, 1939-1945 год. Давненько это было, а вот свеженький исторический фильм «Волны радиоморя». Персонажи Гитлер, Сталин, фронтовые корреспонденты, представитель русских демократов. Жанр – комедия. Все это нужно воспринимать с легкостью, хотя основная истина не искажена. Смотрите, – он нажал на кнопку и на экране появился корреспондент центрального средства массовой информации с бородкой и с микрофоном в руке:
– Здравствуйте, уважаемые радиослушатели! Тема сегодняшней передачи – непропорциональные действия СССР в отношении суверенного европейского государства. СССР спровоцировал Германию и ее европейских союзников на применение силы и заманил их в Россию прямо до города Москвы. Потом нанес этой армии непропорционально сильный удар, который потряс основы демократии не только в Германии, но и во всех европейских странах, вызвал озабоченность в правительственных и деловых кругах таких демократических государств как Соединенные Штаты Америки и королевство Великобритания. И что еще хуже подрыва основ демократии, так это то, что министр иностранных дел СССР обложил матом министра иностранных дел королевства Великобритания, который стал защищать немецких демократов и не верил в то, что рейхсканцлер Гитлер был способен первым применить силу в отношении кого-то.
Западные демократии не перестают нас критиковать за то, что СССР нарушил территориальную целостность Германии. Советские войска расположились около города Берлина, и готовятся его штурмовать, а демократически избранный лидер Национал-социалистической рабочей партии Германии обратился к мировому сообществу с просьбой защитить его от агрессии русских. Давайте мы послушаем заинтересованные стороны по этому поводу.
В Рейхстаге находится наш фронтовой корреспондент товарищ Сергей Шкуренко, который сейчас интервьюирует лидера НДСАП. Предлагаем вашему вниманию фрагмент из этого интервью, переданный нам по армейской радиостанции.
Шкуренко: Как дела, герр Гитлер?
Гитлер: Спасибо, хорошо, я очень рад видеть вас здесь, мы с вами встречались в 1941, 1942, 1943, 1944 и сейчас в 1945 году. И все время меня обижают и рассказывают русским людям, что я самый нехороший человек, одним словом, ведут против меня информационную войну. Даже на Пасху русские стали приветствовать друг друга словами: Гитлер капут! Воистину капут! А ведь я нормальный человек, хотел стать художником и даже сейчас рисую, вот картинку вам подарю – немецкий гренадер подбивает гранатой танк Т-34.
Шкуренко: Расскажите нам о достижениях немецкой демократии, которой угрожают находящиеся рядом с Берлином советские войска.
Гитлер: Мы принесли демократию во все европейские страны. Как и США, мы всюду пропагандируем и приносим немецкий образ жизни, который называется просто Ordnung. Мы принесли свободу от большевистского засилья Украине, которая встречала нас хлебом и солью и величала меня батькой. Мы освободили Прибалтику, которая страдала от советской оккупации, не помню, какие там народы жили, но они бы органично вписались в нашу единую немецкую нацию. А кто бы не вписался, то я не виноват. И я через советские средства массовой информации обращаюсь ко всему мировому сообществу: Демократия в опасности! SOS! Russia STOP!
– Московский корреспондент: Мы сейчас послушаем фрагмент интервью нашего корреспондента Натальи Скобелевой с генеральным секретарем ВКП(б) Сталиным.
Скобелева: Как дела, товарищ Сталин?
Сталин: Спасибо, хорошо. Россия, а за ней СССР неоднократно подвергались внезапным нападениям со стороны западных демократий. Нам надоело, пропорционально отвечая на все удары, отходить до самого Кремля. Сначала поляки захватывали Москву. Потом французы. Для Запада все методы пропорциональные, а что бы ни сделала Россия, все непропорционально. Мы плюнули на все эти западные псевдодемократические принципы и непропорционально ударили по их продукту так, что ему пришлось умыться своей кровью. Сейчас наши ребята находятся недалеко от его столицы, и мы думаем, захватывать нам ее или не захватывать.
Скобелева: Гамлетовский вопрос, товарищ Сталин, захватывать или не захватывать? Так, захватывать или не захватывать?
Сталин: Честно говоря, нам его столицы и с деньгами не нать, и без денег не нать. Это так у нас на Северах говорят. Возьми столицу, а потом корми ее и восстанавливай. А с другой стороны к столице рвутся демократы разных мастей, которые в драку вступили на самом последнем этапе и сейчас хотят присвоить нашу победу. Придется брать. Возьмешь, все равно будут кричать. Не возьмешь, кричать будут больше. Берем. Вот завтра же и начнем.
– Московский корреспондент: Вот такие мнения сторон по поводу создавшейся ситуации. А сейчас мы попросим высказать свое мнение бабушку русской демократии госпожу Стародворскую. Будьте так любезны.
Стародворская: Эээ, как бы это сказать так подемократичнее. Налицо коллапс недемократических форм правления, которые взяли временный верх над прославленной западной демократией и в частности над нашим товарищем Гитлером…
– Московский корреспондент: Это кого вы считаете демократом? Гитлера? Да сами вы такая же, как он. Я вас забаню на два месяца, чтобы вы даже думать не смели, что Гитлер – это демократ.
Стародворская: Вы что, любезный, в гэбульники записались? Или они вас модератором демократии назначили? Демократию не задушишь. Любой демократ знает, что нужно помогать мировой демократии сломать любой режим в своей стране, чтобы быть достойными включения в число стран с демократическим строем, если того пожелает старший демократический брат в славном городе Вашингтоне.
– Московский корреспондент: Отключите ей микрофон. Отключите этот Рейхстаг. Отключите, вашу мать, куда вы все подевались? Какого… вы мой микрофон отключили? А, уже включили. Вот так, в острой полемике мы и достигаем консенсуса по самым разнообразным вопросам нашего бытия. В планах работы нашей редакции интервью с министром Геббельсом по поводу информационной политики и с министром Гиммлером по опыту работы с демократическими движениями в отдельно взятых странах. Мы попросим наших генералов, чтобы этих министров взяли живыми для наших интервью. Всего Вам доброго. А Вам, товарищ Сталин, самые наилучшие пожелания и долгих лет жизни. Служу Советскому Союзу.

Глава 12

Фу, чертовщина какая-то. Неужели это наше не такое уж далекое будущее? Всего лишь три-четыре поколения. Что они будут знать о нашей истории? Мало чего. Только то, что напишут руководимые партией и правительством историки. А эти историки переписывают историю в соответствии с изменениями генерального курса партии.
Говорят, что при демократии будет многопартийность, но при главенстве одной из партий, за которую проголосует большинство населения. За НСДАП проголосовало большинство населения Германии. Тоже демократия. Народное волеизъявление.
Хотя то, что наши войска все-таки обложили Берлин, это уже положительно. А что Мюллер и Гиммлер сделают с дедом Сашкой, когда он им расскажет или покажет, что с ними будет? Как это в песне? Всех ясновидцев, как и очевидцев, во все века сжигали люди на кострах. Заданьице мне дали, не приведи Господь. А, может, нам со стариком не возвращаться? Остаться здесь и жить как все нормальные люди?
А нормальные ли это люди? Вдруг у них там что-то произошло, и они кроме техники ничего человеческого за душой не имеют. Все люди – винтики в огромном механизме и с ними обращаются как с механизмами. Может быть, это тот же фашизм или демократия в процессе развития трансформировалась в идеологию, запрещающую даже мысли о том, что может существовать другое мнение, кроме рекомендованного? А вдруг люди просто являются придатками механизмов и скоро машины сделают таких же людей, только механических и управляемых главным компьютером. Это уже будет пострашнее фашизма и коммунизма. Всем будет управлять одна машина, решая, кого записать в фашисты, кого в коммунисты, кого в демократы, чтобы были единство и борьба противоположностей, нужные для совершенствования нового механического мира.
– Ну, как фильмец, – бодро спросил нас не такой уж далекий наш предок, – прикольно, а? Гитлер вообще фигура неоднозначная. С него у нас многие пример берут. Как он немцев над всем миром поднял, а? И нам тоже нужно русских поднять над всем миром, потому что мы богоизбранная нация и нам присуща соборность и общинность, которой сейчас нигде в мире и днем с огнем не найдешь. Ну что, пошли к вашей машине времени? – он встал.
– Пошли – сказал я и двинулся к выходу. – Как уходить-то отсюда, дед? – спросил я деда Сашку.
– А очень просто, ущипни себя побольнее и сразу проснешься в своем времени. А если долго не будешь возвращаться, то там ты умрешь, и тебя похоронят, и ты уже никогда не вернешься назад. Давай-кось и мы возвращаться будем, а то мы там бездыханные сидим, вдруг ваши врачи-фершалы еще резать нас будут по живому, – прошептал мне старик. – Ты ущипни меня, а я тебя, когда другого щипаешь, то боли-то сам не чувствуешь. А щипать лучше всего тут, пониже плеча, с другой стороны от мускула. На счет три и ущипнем друг друга.
Я сосчитал до трех, и мы ущипнули друг друга. Ну и мастак же щипаться этот дед Сашка. Так щипнул, что я аж закричал.
С криком и болью я открыл глаза. Передо мной сидел дед Сашка и потирал левую руку чуть пониже плеча, а в глазах стояли слезы.
– Ты чего? – спросил я.
– Так больно же, – сказал он.
Было утро и около нас суетились офицеры, не зная, что и предпринять. Виски были холодными и от них чем-то пахло. Я потрогал висок и понюхал руку. Ф-у-у, хлористый аммоний или по-другому – нашатырный спирт.
– В чем дело? – как можно грозно спросил я.
– Господин штурмбанфюрер, мы думали, что вы умерли вместе со стариком, – чуть не плача сказал сопровождающий из местного гестапо.
– Никто не умер, – сказал я, – доложите обстановку.
Мне сообщили, что сейчас девять часов утра. Личный состав помыт в бане. Местное население ведет себя спокойно. Завтрак готов, ждут указаний.
Я приказал переодеть старика в новый костюм, побрился сам, позавтракал и дал полчаса на прощание деда Сашки с родственниками и подготовки транспорта к движению.
– Ну что, внучки-правнучки, – говорил дед Сашка родственникам, – поеду по Европам, с Гитлерами встречаться буду, правду-матку в глаза резать, да только вот не знаю, как дальше жизнь моя судьба сложится. Если правильно себя поведете, то свидимся, если нет, то на глаза мне даже не попадайтесь. Все, не поминайте лихом.
Похоже, что одним партизанским отрядом имени деда Сашки на оккупированной территории будет больше. Вот тебе и русский характер.
Мы с дедом сидели на заднем сиденье, и я рассказывал ему о тех местах, по которым мы ехали.
Моя командировка продолжалась трое суток. В Минск прибыл и Мюллер, выезжавший на инспекцию в крупные города Белоруссии.
– Как успехи, коллега Казен? – спросил он меня.
– Даже не знаю, как докладывать, господин бригадефюрер, – сказал я откровенно.
– Очередной шарлатан? – спросил Мюллер.
– Не похоже, вот только неизвестно, можно ему верить или нет, потому что он не рассказывает, а предоставляет возможность самому посмотреть свое будущее, – сказал я.
– И вы думаете, что это возможно? – спросил шеф.
– Возможно, – сказал я, – сам это проверил на себе.
– Что же там, в будущем? – усмехнулся бригадефюрер.
– Извините, шеф, но там полное дерьмо, особенно лет через сто, – с такой же улыбкой сказал я.
– А я ведь не шучу, коллега Казен, – сказал Мюллер голосом, не предвещающим ничего хорошего.
– И я тоже не шучу, господин бригадефюрер, – серьезно сказал я.
Мюллер подошел к столу, снял трубку телефона:
– Шольц, кофе, коньяк, ко мне никого не впускать и ни с кем не соединять, кроме рейхсфюрера и партайгеноссе Гейдриха.
Через пять минут в дверь вошел офицер по особым поручениям Шольц и вкатил столик с коньком, закусками и кофе. Ни слова не говоря, он повернулся и вышел, в замочной скважине два раза повернулся ключ. Мюллер рукой показал на кресла, возле которых стоял столик и включил радио. Передавали военные марши. Трубы радостно играли марш Durch Deutsches Land Marschieren.

Глава 13

– Рассказывайте, коллега Казен, – попросил или приказал Мюллер. Он никогда не приказывал, но его просьбы исполнялись быстрее любых приказов.
Я рассказал все. Чего-то скрывать смысла не было.
Мюллер надолго задумался. Мы выпили. Еще. Еще. Я с его разрешения закурил и сидел, прихлебывая кофе.
– Так вы считаете, что это вполне безопасно путешествовать в будущее? – спросил он.
– Думаю, что да, – сказал я.
– А возвращение? – спросил шеф.
– И возвращение так же, – ответил я. – Только, если будет большая задержка, то человека могут принять за умершего и похоронить его. Он вернется в гроб со своим телом, обретя свою смерть на самом деле.
– Я хочу попробовать и моим страховщиком или страхователем, не суть важно, но моим доверенным лицом будете вы, – твердо сказал Мюллер, – и действо это будет в Берлине, а не здесь. Старик под полную вашу ответственность. Действуйте от моего имени. Поместите его на конспиративную квартиру. Обеспечьте усиленную охрану, но я должен первым проверить его способности.
– Бригадефюрер, – сказал я, – вы вернетесь назад? Потому что меня будут пытать, а потом казнят за соучастие в убийстве начальника гестапо. Свои же это будут делать.
– Не волнуйтесь, коллега Казен, – сказал Мюллер, – я вернусь в любом случае, потому что в будущем меня будут искать за то, что я уже успел сделать. Завтра утром вылетаем в Берлин. Старик-то ваш хоть прилично одет?
– Старомодно, но прилично, шеф, – сказал я.
– И сколько нам отпущено времени, – неожиданно спросил Мюллер.
– До начала мая 1945 года, шеф, – сказал я.
Дед Сашка был на конспиративной квартире и чувствовал себя там как рыба в воде. Хозяйка квартиры наш давний сотрудник еще с довоенных времен. В охране два шарфюрера из местных жителей, но проверенных в деле.
– Ну, как у вас здесь? – спросил я.
– Все в порядке, господин штурмбанфюрер, – доложила хозяйка.
– Да, люди приятные и обходительные, – подтвердил дед Сашка.
У деда было превосходное настроение и поездка, кажется, ему доставляла ранее невиданные удовольствия.
– Завтра вылетаем в Берлин, – сообщил я.
– На аэроплане полетим? – спросил дед.
– На аэроплане, – подтвердил я, – не побоишься?
– А чего бояться? – ответил беспечно дед Сашка. – Мы с тобой вон в каком здании на самой верхотуре были и не упали вниз. У аэроплана крылья есть, он как птица полетит, а птицы сами по себе не падают.
– Ладно, – сказал я ему, – отдыхай, дед, а мне еще кое-какие дела нужно сделать. В семь тридцать я заеду за тобой.
– Ты, мил человек, послушай старика, – сказал дед Сашка, – смотрю я, ты какой-то весь зажатый, как будто себя в деревянную коробку загнал и не хочешь шевелиться и жить. Бабы у тебя давно не было. Пойди на улицу, найди бабу и загоняй ее как следует, чтоб она утром даже шевелиться не хотела. Отдери ее поперек и с продергом. Увидишь, как жизнь в тебе закипит. Господь дал нам это не только для продолжения рода, но и для поддержания жизни в нас. Если перестаешь вожделенно смотреть на женский пол, то, почитай, жизнь твоя и закончилась, осталось одно существование.
– Ты, старик, говоришь так, как будто тебе это чувство ведомо, – рассмеялся я.
– А чего ты регочешь, – обиделся дед Сашка, – хозяйка здешняя бабочка еще та, глазки бегают и комнатка у нее отдельная, а церберы на ночь уходят и на входе дежурят. Я же не говорил ей, сколько мне годов-то, а что я уже старик древний, что ли?
Вот старик так старик. И чем-то задел он своими словами. Действительно, давно у меня не было женщины. Я не мог допускать до себя никого, не мог страдать о ком-то, не мог, чтобы кто-то мог влиять на меня, а по публичным домам я не ходил, брезговал. А, может, попробовать так, как говорил дед Сашка?
Я переоделся в цивильный костюм (приходилось в командировку таскать небольшой гардероб), надел мягкую шляпу с широкими полями, положил в карман пистолет и вышел на улицу Минска.
Минск был в целом спокойный город. Нам было известно о подпольном горкоме КП(б)Белоруссии во главе с Иваном Ковалевым и создании малых подпольных групп. Репрессивных действий со стороны оккупационных властей не было и присутствия подпольных групп тоже не отмечалось. Просто в городе поменялась власть.
Она шла по краю тротуара, стройная, в демисезонном пальто, в черной маленькой шляпке с вуалью, с сумочкой в одной руке и мужским зонтиком в другой руке. Она поддевала наконечником зонтика золотые кленовые листья и пыталась поднять их. Она никого не видела и не существовала на этом свете.
– Помогите мне, – тихо сказал я ей.
– Как я могу помочь вам? – спросила удивленно она.
– Спасите меня, – грустно сказал я, – я одинок, я один в большом городе, скоро начнется комендантский час и меня арестуют. Спасите меня.
– Пойдемте, – тихо сказала она, – но вы должны обещать, что не сделаете мне ничего плохого.
– Обещаю, – торжественно сказал я и приложил свою руку к груди.
По пути я зашел в один из магазинов для немцев и купил вина, ветчины, хлеба, фруктов и флакончик французских духов в красной коробочке, перевязанной золотыми нитями.
– Вы немец? – спросила она.
– Нет, я русский, просто у меня есть немецкие деньги, – ответил я.
– А где вы взяли немецкие деньги? – спросила она.
– Я их украл, – сказал я.
– Вы вор? – удивилась она.
– Нет, я борец с оккупантами, – ответил я.
– Я поставлю чайник, – тихо сказала она.
– А я помогу сварить кофе, – предложил я.
– Кем вы были в той жизни? – спросила она.
– Я был поэтом, – ответил я.
– Поэтом? – удивилась она.
– Да, – ответил я, – вот, послушайте мои стихи:

Я влюбился в полуденный сон,
Что пришел ко мне девушкой моря,
Словно легкий прохладный муссон
С обещанием страсти и горя.

Она тихо присела на ложе мое
И рукой прикоснулась к щеке,
Ты скажи, молодец, как же имя твое,
И не твой ли корабль вдалеке?

– А как зовут вас? – спросила она.
– Меня зовут Дон, – сказал я.
– Дон, – задумчиво произнесла она, – как будто удар колокола, дон-дон-дон…
– А я и есть колокол, – улыбнулся я, – стоит вам произнести три раза слово Дон, и я сразу появлюсь.
– Неправда, вы не появитесь, – грустно сказала она, – чудес не бывает.
– Зато вы вспомните обо мне, и мне сразу будет тепло, – сказал я.
Мы пили с ней кофе, пили рубиновое вино из высоких бокалов, я целовал ей руку и читал свои стихи:

Мы встречаемся только во сне,
Вечерами спешим на свиданья,
Не пугают нас дождь или снег,
А рассвет говорит: «До свидания».

Я целовал ее глаза, я целовал ее губы, я целовал ее шею, грудь, легко касаясь языком коричневого соска.
Мы ничего не говорили, наши тела говорили за нас и говорили жарко и страстно. Я чувствовал ее всю. Мне казалось, что мы с нею встречались ежедневно и мне известен каждый изгиб ее тела. Я знаю, прикосновение к каким местам доставляет ей наивысшее удовольствие, и знал, как нужно сливаться с ней воедино. Я был ненасытен, и она отвечала мне такой же ненасытностью. Мы любили друг друга как в последний раз и не могли налюбиться до конца.
В какой-то момент мы лежали рядом друг с другом, и я увидел, что она закрыла глаза. Я тоже закрыл глаза и провалился в глубокую яму, до дна которой летел целую вечность. На дне сидел человек, целившийся в меня из пистолета и говоривший женским голосом:
– Почему ты меня обманул?

Глава 14

Сон был настолько реален, что я инстинктивно открыл глаза. За окном брезжило утро. На меня смотрело выходное отверстие ствола пистолета, а женский голос спрашивал:
– Почему ты обманул меня?
– Я тебя не обманывал, – сказал я, – я действительно люблю тебя.
– Ты, гестаповский офицер и любишь простую белоруску? – почти закричала девушка. – Да мне сейчас остается застрелить тебя и застрелиться самой. Я стала гитлеровской подстилкой, – заплакала девушка.
– Если хочешь стрелять, то стреляй, только не рви мне душу, – сказал я, – у тебя еще и пистолет не заряжен, он стоит на предохранителе.
Уловка старая как мир, но она сработала. Девушка переключила внимание на пистолет, и я без труда отобрал его. Он действительно был на предохранителе, но в стволе был девятый патрон, чтобы можно было стрелять сразу после переключения флажка предохранителя.
Отбросив пистолет в сторону, я попытался обнять девушку, но она была словно дикая кошка.
– Давай договоримся так, – сказал я, – никому ничего не надо говорить, и я тоже никому ничего не буду говорить, но если ты меня дождешься, то после победы я приеду, и мы с тобой поженимся. Ты согласна?
– После чьей победы? – спросила она.
– После нашей победы, – сказал я.
– Вы никогда нас не победите, – сказала с чувством девушка.
– Да, они никогда нас не победят, – подтвердил я.
Девушка сидела и не знала, что ей ответить. Я оделся, собрал свои вещи, оставил часть своих денег на комоде, подложив их под старинную деревянную шкатулку. Если я предлагал девушке выйти за меня замуж, то я и должен нести ответственность за ее содержание. Уже на выходе я спросил ее:
– Как тебя зовут?
– Маргарита, – прошептала она.

Жила на свете сеньорита,
С губами алыми, как роза,
Ее все звали Маргарита.
Всегда нежнее абрикоса,

На щечках солнца поцелуи,
В глазах играющий чертенок
Под звуки нежной «аллилуйи»,
Но все равно еще ребенок,

– продекламировал я и вышел на улицу.
Тишину утреннего Минска нарушали четкие шаги патрулей и таких же ранних пташек, как и я, у кого есть пропуск или другой документ для ночного передвижения.
В семь тридцать мы с дедом Сашкой отъехали от конспиративной квартиры в направлении военного аэродрома.
В самолете мы с дедом устроились на сиденьях в хвосте самолета. Там было не так уж и удобно, хотя в самолетах того времени было неудобно везде кроме двух кресел сразу за стенкой пилотской кабины. Между креслами был маленький столик, чтобы высокий начальник мог положить на него руки или документы.
Перед самым взлетом Мюллер оглянулся и внимательно посмотрел на нас с дедом Сашкой.
– Бугор, – уважительно произнес старик, – строгий да справедливый, дело знает и с любым начальством ладит. Такие далеко идут.
Полет проходил на небольшой высоте. Осень и так холодно, а у нас не было ни теплой одежды, ни кислородного оборудования.
Скорость полета чувствуется тогда, когда маленькая высота. Внизу проносились поселки, городки, поперек полета мелькали железные и шоссейные дороги, по которым шли эшелоны и ехали колонны автомобилей на Восток, на Москву.
– Гли-ко, как мчимся, – сказал восхищенно дед Сашка, – быстрее, чем в тот раз. Сейчас только трясет сильнее.
Деда Сашку мы поселили в загородном доме в окрестностях Берлина. Домик богатый, с обслугой – сторож, садовник, повар, экономка. Все секретные сотрудники гестапо. Деду была предоставлена относительная свобода передвижения в пределах территории усадьбы. Когда я приехал через три дня, то удивился тому, как дед споро работал граблями и о чем-то переговаривался с садовником. Причем на немецком языке, не на том, на котором разговаривают нормальные, а на том, на каком разговаривают дети, только начинающие говорить. Способности деда к иностранным языкам оказались поразительны.
На сегодня были назначены смотрины деда Сашки начальником гестапо Генрихом Мюллером.

Глава 15

Мюллер приехал в три часа пополудни. Неприметный мужчина в темно-сером костюме, в котором вряд ли кто признает могущественного начальника государственной тайной полиции Германии.
Я толмачил при его разговоре с дедом Сашкой. Толмач – это старинное русское слово, обозначающее переводчика. Я раньше думал, что слово происходит от глагола толмачить, то есть разъяснять, а потом оказалось, что это русифицированное немецкое существительное – дольметчер – переводчик. Вот как просто открывается потаенный ларчик, стоит только покумекать над каким-то словом и находится достаточное простое объяснение его происхождения.
Мюллер был удивлен, что дед по-немецки ответил на приветствие и на вопрос о жизни вообще.
– Вы можете перенести меня в Москву в штаб советского руководства так, чтобы об этом никто не знал? – спросил шеф гестапо.
– Да нешто я волшебник, что ли? – обиделся дед Сашка. – Ты, мил человек пойми, что душа твоя может оказаться лет за десять отсюда вперед, и то окажется вот здесь, а до Москвы все равно на чем-то надо ехать. Чтобы в Москве очутиться, в Москву и нужно ехать. А меньше десяти лет точности я не даю, у каждого человека и вес разный, и каждый человек по-разному к снадобьям всяким относится. Если тебе что-то нужно узнать, так ты меня спроси, я тебе все и обскажу.
– Хорошо, – сказал после некоторого раздумья Мюллер, – будет ли успешным наше осеннее наступление, и сможем ли мы взять Москву?
– Как бы тебе сказать, мил человек, – замялся дед, – плохие-то вести они человеку настроение портят. Может, другое че спросишь?
– Нет, я хочу, чтобы ты ответил на мой вопрос, – упорствовал Мюллер.
– Если бы вы пошли на Москву сразу, то, может быть, и взяли бы ее, – начал издалека дед Сашка, включив свое природное чувство дипломатии. – А вот сейчас ничего путного не получится. Укрепили ее сильно, да и войска из Сибири к Москве спешат, все в валенках, в шубах и смазка у них на оружии такая, что на морозе не мерзнет, а морозы-то ожидаются знатные в этом году, я их загодя чувствую, поясницу начинает шибко ломить.
Я, как мог, старался переводить дословно, потому что обсуждался очень серьезный вопрос. Подготовка к наступлению на Москву находилась в завершающей стадии, и вся Германия была настроена на скорую победу в этом году.
– А ты откуда об этом знаешь, старик, – начал кипятиться Мюллер, – кто тебе сказал об этом?
У нас были сведения о том, что русские начали переброску своих войск из Забайкалья на московское направление.
– Так микадо-то японский с Америкой завязался, и он больше не помощник в войне с Россией, своих забот под самую завязку, – бодро сказал наш дедок.
Дед Сашка сыпал информацию, которая относится к категории стратегической и могла быть известна только ограниченному кругу лиц или кругу ограниченных лиц, как хотите, так и говорите.
– Откуда Москве известно об этом? – зловеще спросил Мюллер.
– Так ведь, когда в доме большой пожар, то все, кто пожар тушит, считаются людьми хорошими, хотя на них раньше никто и смотреть не хотел, а те люди-то плохими никогда и не были, такими же русскими людьми оставались, вот они и поспособствовали родине своей, – сказал дед Сашка, явно довольный произведенным им впечатлением и говорил как-то сложно и путано. Он старался сказать о том, что на защиту родины встали репрессированные и нерепрессированные. Кто бы ты ни был, волшебник, миллиардер, царь, нищий, каждому приятно внимание и желание покрасоваться перед другими. И дед Сашка исключением не был. Что-то его подкупило в Мюллере.
– Я японцам никогда сильно не доверял, – задумчиво произнес шеф, – немцы – это порода. Вот в моем ведомстве не найдется такого человека, который бы тайну врагу выдал. Это гарантирую я – Мюллер!
– Ой, не хвались, идучи на рать, хвались, идучи с рати, – деда Сашку как будто какой-то леший за зад укусил. То пословицами старинными лупит, то агентуру советскую вскрывает.
– Прошу прощения бригадефюрер, – встрял я в разговор, – старик применил сложное выражение на старославянском языке, я сейчас выясню точный смысл его, чтобы было понятно, что он имел в виду.
– Давайте, а я распоряжусь в отношении кофе, – и он позвонил в колокольчик, лежавший на столе.
Пока он отдавал распоряжение экономке, я успел шепнуть деду Сашке:
– Еще одно слово о русских лазутчиках, и я тебя своими руками удушу, понял?
– Понял, – сказал дед.
Обменявшись несколькими фразами о рати, значениями «идучи» и другими, я повернулся к Мюллеру и сказал:
– Суть этой поговорки состоит в том, что результаты битвы оцениваются по ее результатам, а не по тому, что желает полководец. Есть такое немецкое выражение – Wer schon gesiegt, der schmettre Siegesweisen.
– Таким образом, – подытожил Мюллер, – получается, что в структуре гестапо есть советский разведчик.
– Получается так, бригадефюрер, – согласился я.
– Вы можете указать на этого человека? – обратился Мюллер на «вы» к деду Сашке.
– Этого ни один ясновидящий сделать не сможет, ошибется, – уверенно сказал старик, – потому что каждый человек излучает свое поле. Все эти поля перемешиваются между собой и нельзя увидеть какое-то одно чистое поле.
– А если человека посадить в тюрьму и отделить его от других людей? – спросил Мюллер, хитро прищурившись.
– Тут еще труднее, – сказал дед, – тюрьма всех красит в серый цвет и только факты могут сказать, виновен человек или нет.
– Ну, ладно, – сказал Мюллер, вставая, – для первого раза и достаточно. Пойдемте, коллега Казен.
В машине шеф поинтересовался моим мнением по поводу человека, которого мы привезли из точки, где соприкасаются Россия, Украина и Белоруссия. Получается, что Мюллер досконально вычислил место проживания деда Сашки. Что ж, он всегда был въедливым сыщиком.
– Трудно сказать определенно, бригадефюрер, – сказал я, – нужно подождать начала наступления, чтобы подтвердить правоту его слов.
– Да, подождем, – сказал Мюллер, – сейчас едем в РСХА к Гейдриху, будьте готовы рассказать ему то, что вы рассказывали мне в Минске.

Глава 16

Рейнгард Тристан Эйген Гейдрих, координатор деятельности по борьбе с внутренними врагами Третьего рейха, обергруппенфюрер СС и генерал полиции. Стройный и высокий офицер с военно-морской выправкой. Лейтенант флота Гейдрих служил на крейсере «Берлин», где старшим офицером был Вильгельм Канарис, будущий начальник Абвера.
Отношения двух офицеров были хорошими, они дружили семьями, а Гейдрих еще играл в одном струнном оркестре с женой Канариса и это несмотря на то, что ходили слухи о еврейском происхождении молодого офицера.
Гейдрих прекрасный спортсмен, занимался пятиборьем, фехтованием, верховой ездой. Случилось так, что у молодого офицера оказалось одновременно два романа с женщинами, с дочерью хозяина крупнейшего металлургического холдинга «IG Fabernim» и деревенской учительницей, которую он спас на озере.
Гейдрих делает свой выбор в пользу учительницы, а металлургический магнат жалуется на лейтенанта командующему военно-морским флотом адмиралу Редеру.
Адмирал возглавляет суд офицерской чести и требует поменять свой выбор в пользу богатой невесты. Гейдрих отказывается и по решению суда его увольняют с формулировкой «за недостойное поведение». Затем он сделал молниеносную карьеру в СС и стал одним из авторов геноцида евреев. И вот этому человеку мы будем докладывать о результатах нашей работы.
Мы – это сказано громко. Докладывал Мюллер, а я сидел в приемной. Через двадцать минут меня пригласили в кабинет. Вошел. Представился. Гейдрих подошел ближе, всмотрелся в мое лицо.
– Вы представляете важность той информации, которая попала вам в руки? – спросил он.
– Так точно, господин обергруппенфюрер, – по-военному ответил я.
– Никаких записей, только личный доклад, подчеркиваю – личный, а не по телефону, генералу Мюллеру, в случае опасности источник информации уничтожить. Вы меня понимаете? – спросил Гейдрих, обращаясь ко мне и к шефу.
– Так точно, – ответили мы, и вышли из кабинета.
– Вы чего все молчите, коллега Казен? – спросил меня Мюллер.
– Мне кажется, что мы вляпались в серьезную историю, шеф, – сказал я.
Немного помолчав, Мюллер задал неожиданный, но вполне логичный вопрос:
– А вы не задумывались, коллега, над тем, почему НКВД не проявило интереса к старику? Может, они специально вывели нас на него, а? – спросил он.
– Крайне сомнительно, шеф, чтобы НКВД отдало нам его, – сказал я. – В НКВД все, что непонятно или необъяснимо, относят к категории антисоветчины или контрреволюции, за что особая тройка приговаривает к расстрелу или отправке на пожизненные сроки в лагеря. Там просто работают: есть человек – есть проблема, нет человека – нет проблемы. И кадры в НКВД подбирают соответствующие, из пролетариев, для которых человек, имеющий образование выше среднего, уже потенциальный враг. Но свой источник информации я перепроверю. А вот астральный способ получения им информации мне вряд ли удастся проверить.
– Через три дня снова поедем к вашему старику. Подготовьте нашего доктора и провизора с необходимым оборудованием, – сказал Мюллер, – а пока отдохните от командировки.
– Слушаюсь, – сказал я и попросил высадить меня на улице, чтобы пройтись пешком до дома.
В одном квартале от моего дома на противоположной стороне улицы я увидел полковника Миронова. Мой старый знакомец сильно изменился, похудел, лицо стало скуластым, некогда почти черные волосы пробила сильная изморозь седины. Темная шляпа и серое пальто «елочку» делали его похожим если не на англичанина, то уж точно на француза.
– Нужно будет поменять его пальто, – подумал я. – Ни дать, ни взять – доктор Ватсон, идущий на встречу с Шерлоком Холмсом.
Миронов шел во встречном направлении, давая мне возможность посмотреть, нет ли за ним «хвоста» и наблюдая за моим возможным «хвостом». В этом отношении мне нужно быть острожным. Потому что я стал носителем больших государственных секретов и руководство может пустить за мной слежку, чтобы убедиться в моей надежности. Хотя, вряд ли Мюллер сумел так быстро распорядиться с этим вопросом. Хотя… Мюллера никак нельзя недооценивать, особенно после намека на то, что в его ведомстве есть советский разведчик.
Второй вопрос. Сообщать ли Миронову о том, что у нас в руках находится интересный дедок, знания которого могут совершить революцию в развитии человечества? Дед Сашка стал супероружием в руках Гитлера. Стоит только додуматься, что человек может побывать в далеком будущем и вернуться обратно со знаниями о новом чудо-оружии… И ведь такие предложения посыплются со всех сторон, если информация о моем «госте» станет известной большему количеству людей, чем те, которые сейчас об этом знают.
Если я сообщу о деде Миронову, то этим подпишу ему и для себя паровозиком смертный приговор. За то, что не ликвидировал деда Сашку там, в России. Миронову за то, что не ликвидировал меня и деда Сашку здесь, в Берлине.
Нет, я ему говорить об этом не буду. Пока дед не представляет большой угрозы для нас и не будет представлять, потому что ему известно, что я с ним сделаю, если он начнет приносить вред России. Да и он сам понимает это и не будет оружием во вражеских руках. Он как Иван Сусанин заведет их в дебри и не будет возвращаться в это время, оставив всех у разбитого корыта, если они будут требовать для себя что-то такое, как старуха у старика-рыбака.
Я прошел мимо своего дома и направился в парк. На повороте я увидел, что Миронов уже идет под руку с девушкой и о чем-то оживленно с ней разговаривает. Интересно, кто это с ним? Уж не подружка ли, с которой он меня хочет познакомить?

Глава 17

Я сидел на скамейке парка и смотрел, как ветер перекатывает последние листья, которые только что упали с деревьев, и их не коснулась метла дворника.
Парк был почти безлюден. Это было то послеобеденное время, когда предприятия и учреждения еще не закончили работу по распорядку дня, а малые дети лежат в кроватках для послеобеденного отдыха. Еще час и парк оживится. Появятся люди с собаками, родители и няньки с детьми, влюбленные будут торопиться на свиданья, и пожилые люди выйдут на вечерний моцион.
В Германии, как и во всех странах мира, тоже живут люди, нормальные люди, если они не присутствуют на партийных собраниях, не участвуют в военных парадах и не ведут ожесточенные бои на чужой для них земле. Там они совершенно другие. Там они враги. А здесь вроде бы и враги, и вроде бы не враги.
А вот этот мужчина с девушкой явно не враги. Мужчина держит в руках сигарету и видно, что у него нет ни спичек, ни зажигалки. Жестом он обратился ко мне – огонька не найдется – курильщик курильщика понимает, и я потянулся в карман за зажигалкой. Он подошел, я подал ему зажигалку, он прикурил и вернул ее мне со словами благодарности, которые звучали так:
– Привет. В записке условия явки. Со мной радист по твоей рекомендации.
И ушел вместе с девушкой.
В моей руке была зажигалка с прижатой к ней запиской. Я рекомендовал арестованную дочь полковника Борисова Сашеньку. Она уже приезжала, я ее устроил в Либенхалле и ее у меня просто умыкнули из-под носа. Как же я сразу не узнал Александру Александровну Борисову? Выглядит хорошо, держится уверенно, не то, что девчушка с квадратными глазами, присланная ко мне в Берлин.
Дома принял сообщение по радио:

Фреду. Отправлена посылка с почтовой бумагой. Сообщите о здоровье. Мария.

Все понятно. Миронова видел. Условия связи есть. Встретимся. Переговорим.
Седьмого ноября в Москве прошел очередной военный парад. Погода и советские противовоздушные силы не допустили бомбежки Москвы в этот день. Прямо с Красной площади войска уходили на фронт. По данным нашей агентуры, парад вселил в людей уверенность в том, что Москва ни в коем случае не будет отдана немцам.
Наступление немецких войск на Москву возобновилось пятнадцатого ноября с северо-запада и восемнадцатого ноября с юго-запада. Вермахт развернул 51 дивизию, в том числе 13 танковых и 7 моторизованных. Группа армий «Центр» имела задачу окружения Москвы. Главные удары наносились на Клин и Тулу.
В конце ноября генерал-фельдмаршал фон Бок из Красной Поляны наблюдал Москву, которая находилась от него в 27 километрах. Нужен был только один рывок. Но советские власти произвели сброс вод из Истринского, Иваньковского водохранилищ и водохранилища канала имени Москвы. В результате образовался водяной поток высотой до двух с половиной метров на фронте до пятидесяти километров к югу от водохранилища. Война есть война. Русские использовали все возможности, которые были в их руках.
Двадцать седьмого ноября советские войска нанесли контрудар по группе армий и вынудили ее перейти к обороне.
Первого декабря командование группы армий «Центр» предприняло новую попытку прорваться к Москве в районе Апрелевки, но и она кончилась провалом.
Ставка Верховного Главного Командования (ВГК) передала на Западный фронт из резерва Ставки 1-ю Ударную, новые 10-ю и 20-ю армии и включила в состав Московской зоны обороны 24-ю и 60-ю армии.
Агент «Фрик» донес в гестапо текст записи дневника командующего 2-й танковой армией генерала Гудериана:
«Наступление на Москву провалилось. Все жертвы и усилия наших доблестных войск оказались напрасными. Мы потерпели серьезное поражение, которое из-за упрямства верховного командования повело в ближайшие недели к роковым последствиям. В немецком наступлении наступил кризис, силы и моральный дух немецкой армии были надломлены».
Пятого декабря войска Калининский, Западный и правое крыло Юго-Западного фронтов численностью более 1 млн. человек перешли в контрнаступление и провели Калининскую, Клинско-Солнечногорскую, Нарофоминско-Боровскую, Елецкую, Тульскую, Калужскую и Белевско-Козельскую наступательные операции.
Части группы армий «Центр» были отброшены на 100-250 км. Полностью были освобождены Московская, Тульская и Рязанская области и большая часть районов Калининской, Смоленской и Орловской областей. Группа армий сохранила боеспособности и оставила за собой Ржевско-Вяземский плацдарм.
Восьмого декабря Гитлер подписал директиву № 39 о переходе к обороне на всем советско-германском фронте.
Двенадцатого декабря командующий группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал Федор фон Бок был отстранен от должности. В этот же день выволочку от Гитлера получили не только генералы, но и работники ведомства Гиммлера. Удар метлой вызвал цепную реакцию, и вахтер в здании РСХА пнул ногой бродячую собачонку, которую до этого подкармливал и считал своим другом.
Вечером Мюллер «спустил полкана» на работников своего управления и пообещал отправить на Восточный фронт всех, кто окопался на тепленьких местечках в Берлине. Выпустив пар, Мюллер отпустил своих сотрудников и, увидев меня, сказал:
– Господин фон Казен, задержитесь.
Обращение с приставкой «фон» не предвещало ничего хорошего.
– Где ваш старик, господин фон Казен, – начал язвительный монолог бригадефюрер СС, начальник IV управления РСХА Генрих Мюллер, – где этот предсказатель, где этот Нострадамус из России, почему он нас не предупредил о возможности сброса русскими вод из своих водохранилищ? Почему вы не провели досконального расспроса о возможных действиях генерала Жукова? Почему вы не настояли передо мной о своевременности доклада о создании опасного положения на московском направлении? Я вас спрашиваю? Где ваша настойчивость в решении поставленных задач? Где ваш нордический характер, который не дает бояться начальнического гнева? Где он? Я вас спрашиваю или нет?
Мюллеру нужно было выговориться. Он получил нагоняй ни за что и ему было обидно. Кто-то должен был разделить его обиду и этот кто-то был я, потому что я не побегу по управлению разносить весть о том, что старику здорово насыпали под хвост перцу.
– Дайте сигареты, – сказал, остывая, Мюллер. Он не курил, но иногда, когда нужно было отвлечься, брал у кого-то сигарету. – Как ваш старик?
– Все в порядке, – сказал я, – показал способности к изучению немецкого языка, возится в саду, колдует над своей грядкой, учит экономку варить борщ и заказал книгу о лекарственных травах Европы.
– Стариком заинтересовался сам шеф, нам нужны положительные предсказания для доклада фюреру, – сказал Мюллер, – завтра с утра и поедем к нему. Надеюсь, вы правильно поняли мое сегодняшнее раздражение?
– Так точно, шеф, – сказал я и вышел.

Глава 18

– Где ваш подопечный? – спросил я экономку на конспиративной квартире.
– Герр Александер в своей комнате, читает свежую прессу, – доложила она.
Из комнаты вышел дед Сашка.
– Guten Tag, Mein Herren! Wie gehts es dir? (Здравствуйте, господа! Как поживаете?), – поприветствовал он нас на неплохом немецком языке.
Мы с Мюллером переглянулись. Дед Сашка прогрессировал прямо на глазах.
– Что нового в газетах, герр Александер? – поинтересовался Мюллер.
– Все так, как и должно быть, – ответил дед, – кто-то побеждает, кто-то проигрывает, не может быть палки с одним концом, когда все побеждают или все проигрывают. Кому какая ромашка попадет.
– При чем здесь ромашка? – обратился ко мне шеф.
– Ромашка является элементом в народном гадании, – ответил я, – парень или девушка обрывают лепестки и каждый лепесток последовательно несет значение «любит» или «не любит», а последний лепесток ставит точку в гадании, выпадая на одно из значений.
– Что же ваша ромашка говорит, герр Александер? – спросил Мюллер. Ему явно нравилось обращаться к деду, как к человеку из привычной цивилизации, а не из затерянного в непроходимых лесах маленького хуторка.
– Ваш генерал Федор Боков добился победы в Польше, – дед говорил как преподаватель военной академии на лекции, – затем добился победы во Франции и был в шаге от победы в России, но его заставили распылить свои силы на две стороны и потерпеть поражение под Москвой. Сейчас вы его сняли с должности, а ему было предназначено одержать большую победу на южном направлении летом будущего года. И когда победа будет близка, завистники снова подставят ему ножку и распылят его силы на два направления. Его несчастливый цвет синий. Как только летом его снова уберут из армии, вашу армию начнут преследовать крупные неудачи, которые затмят все ваши победы до этого, а главный разработчик плана нападения на Россию вместе с армией попадет в плен на Волге.
Дед Сашкам говорил все это в каком-то трансе, но сейчас все слова записывались на магнитофон, и потом будут тщательно анализироваться. Мне уже пришлось слушать некоторые записи. Особенно запомнилась одна из сопенья деда Сашки и стонов экономки. Сорок пять минут непрерывного сопенья и стонов. То-то она его и не называет иначе, как герр Александер, потчует вкусненьким и учится варить борщ.
– Что-то я ничего не понимаю, – признался Мюллер.
– Речь идет о генерал-фельдмаршале Федоре фон Боке, – сказал я. – У русских есть похожая фамилия – Боков, а имя Федор считается русским, но оно греческого происхождения и обозначает «Божий дар» или «долгожданный». Европейский аналог имени – Теодор. Имя Федор носили великий писатель Достоевский, певец Шаляпин и сын Федора великий адмирал Ушаков. Старик предрекает фон Боку великие победы в войне, если ему не будут мешать. Вероятно, что главное весеннее наступление русских будет на южном направлении и, если фон Бок снова будет во главе большой группы войск, то он использует наступление русских для их поражения. А потом силы фон Бока, как и при наступлении на Москву снова разделят на две части. Кто из генералов фон Бока был разработчиком плана нападения на Россию?
– Так, – Мюллер на некоторое время задумался, – кто же был разработчиком этого плана? Доннерветтер (черт подери), командующий 6-й армией, сын счетовода Паулюс, будучи заместителем начальника генерального штаба разрабатывал план нападения на СССР, который назвали планом «Барбаросса». И этот генерал попадет в плен вместе со своей армией? Бред. Не верю. Все вранье. А что такое синий цвет? При чем здесь какой-то блауфарбен (синий цвет)? Что бы вы сделали на моем месте, коллега Казен? Пойдемте, переговорим тет-а-тет.
Мы вышли на улицу.
– У вас есть схема расположения микрофонов? – спросил шепотом шеф.
Я кивнул и жестом пригласил его в отдаленный угол сада, где была вырыта яма для установки столба электроосвещения.
– Информация о контрнаступлении под Москвой не ушла дальше Гейдриха. После дел на Фрича (главнокомандующий сухопутными войсками генерал-полковник Вернер фон Фрич был обвинен в гомосексуализме и отдан под суд, суд его оправдал, но Гейдрих передал копии материалов Герингу и дело снова возобновили, после чего генерала отправили в отставку) и Бломберга (министр обороны Вернер фон Бломберг был отправлен в отставку по компрометирующим данным его жены) рейхсфюрер стал опасаться меня и наши контакты с ним осуществляются через Гейдриха, который сам не прочь вышибить стул из-под Гиммлера и стать ближе к фюреру. А фюрер благоволит придурку Гейдриху, который как офицер запаса ВВС принимал участие в боевых действиях во Франции, Норвегии и России то стрелком-радистом на бомбардировщике, то пилотом на «штукасе». Восточнее реки Березина самолет Гейдриха был сбит и его чудом спасли наши солдаты. Гиммлер лично запретил ему боевые вылеты на фронте. Мы с вами между двух огней. Если все, что мы сегодня услышали, передадим Гейдриху, то я не знаю, что будет со мной, а вашей судьбе я совсем не завидую. Старика у нас заберут и в лучшем случае уничтожат, потому что, как я понимаю, он работает с нами только из-за вас, а старик – это золотое дно, из которого мы можем извлекать невиданные дивиденды.
– А если информация будет сильно отрицательная? – спросил я.
– А мы на что? – улыбнулся Мюллер. – Неужели вы докладываете мне все, что знаете и все, как оно было на самом деле, не боясь оказаться в невыигрышном положении? Знаю я вас, к какой-нибудь зацепочке добавляете справочную информацию, привязываете ее к какому-нибудь событию, делаете выводы и предположения и получилась такая информация, которую читаешь как увлекательную любовную историю или приключения барона Мюнхгаузена. А старику Мюллеру приходится фильтровать поток вашей писанины, чтобы выбрать из нее то, что можно докладывать наверх как важнейшие сведения о государственной безопасности. Так и мы будем давать выборочную информацию, а не все то, что нам выложит герр Александер.
– Резонно, – согласился я, – давайте сначала мы ему дадим фотографии членов военного и партийного руководства, что о них скажет, а потом будем решать о способах доставки нашей информации наверх.
– Согласен, – сказан Мюллер, – в следующий раз так и сделаем.
– Слушаюсь, – сказал я, – может, посмотрите сейчас комплект открыток самых влиятельных людей Рейха, подготовленный ведомством доктора Геббельса?
Мюллер карточным способом пролистнул подготовленную мною подборку и сказал:
– Мне кажется, коллега Казен, что вы воспитывались у иезуитских монахов и способны любого человека заставить плясать под вашу дудку.
– Что вы шеф, – улыбнулся я, – только врагов государства.
– Вот-вот, – сказал Мюллер, направляясь в сторону дома, – пошевеливайтесь, господин штурмбанфюрер, а то не доживете до следующего чина.

Глава 19

– Герр Александер, – окликнул Мюллер деда Сашку, который о чем-то секретничал с экономкой. Экономка упорхнула как бабочка, а дед был в полной готовности внимать, – что вы можете сказать вот об этих людях? – и положил перед стариком веер фотографий людей в форме, потому что людей не в форме в Германии практически не было.
Дед внимательно смотрел на отпечатанные в типографии снимки, как будто это популярные киноактеры и их нужно любить и уважать.
– О-о-о, а вот этот не жилец, прости мя Господи, недолго осталось, с полгода, не больше, – крестясь сказал герр Александер, указывая на фотографию Гейдриха. – А мущщина видный, генерал, похоже, только опасный очень. Многие люди вздохнут, когда он умрет. Княжеская корона над ним, то ли царь, то ли властитель какой-то (Гитлер назначил его исполняющим обязанности рейхспротектора, можно сказать – владетельного князя – Богемии и Моравии). С неба ангелы спустятся и с ними смерть его придет.
– А вот он, генерал, который войну эту придумал, и он в плен попадет вместе со своей армией, – торжествующе сказал дед Сашка, указывая на фотографию Фридриха Паулюса. – Его наградами осыплют с головы до ног, а у него глаз будет дергаться, и морозы его и всю армию донимать будут. Он и сдастся, чтобы людей своих спасти. А этот вот не генерал, хотя в форме, – указал дед на фотографию Мартина Бормана, – хитрый как змей, не дурак выпить, по бабам ходок большой, хотя и семья есть. Власть у него немеряная. Все исподтишка делает, через других, может стать хорошим другом, если ему будет выгодно, так же легко и раздружится, если надобность в этом отпадет. Вхож в самые высокие кабинеты и как тень за самым большим ходит. В первые лица не лезет, все за спиной держится. С ним можно любые фигуры валить. Он из любой истории вывернется. Долго жить будет.
– А это вот тот, что Москву мог захватить, – сказал дед, показывая на фотографию фон Бока, – вишь, лицо какое вострое, видит, куда нужно идти и идет туда скоро. По всем статьям победитель, да только не дадут ему победы. Потом вообще в отставку отправят. Как война закончится, так он и умрет.
– А этот как? – спросил Мюллер, указав на фотографию руководителя гитлерюгенда Бальдура фон Шираха.
– Этот? – переспросил дед. – Да все у него будет в порядке. Не военный человек, хотя и форма на нем почти что военная. С детишками будет работать, для войны их готовить. Проживет еще немало. За войну в тюрьме придется посидеть.
– Ну, а я как? – спросил Мюллер, указывая большим пальцем себе в грудь.
– А ты, мил человек, – дед оценивающе поглядел на моего шефа, – тоже не из простых будешь. Ты любому Богу служить будешь, потому что служба твоя любому Богу угодна, да только не каждый Бог тебе прежнюю службу простит. Могилы твои разрывать будут, да только тебя никак не найдут. И ты нужен тому хитрому, и он нужен тебе. Вдвоем вы не потеряетесь. А поодиночке канете в безвестности.
– А как ты докажешь, что это все не ложь, герр Александер? – спросил Мюллер.
– А вот как хочешь, так и верь, – сказал просто дед Сашка, – если хочешь, то давай вместе и сходим, посмотрим.
– Куда? – удивился шеф гестапо.
– А куда хочешь, – так же просто сказал дед, – куда захочешь, туда и сходим. Хочешь на могилу свою посмотреть? Давай сходим. Только знаешь ли ты, где могила твоя? Как там тебя встретят те, кого ты знал, и кто знали тебя? Если не боишься, то вот работник твой подтвердить может, как туда ходят.
– Ты хочешь сказать, что я не умру своей смертью? – начал заводиться Мюллер.
– Ты, мил человек, умрешь своей смертью, да вот только могил у тебя будет две, – засмеялся дед Сашка, – и в каждой могиле тебя не будет.
– Если ты не перестанешь говорить загадками, – выходил из себя шеф, – то все разгадки из тебя вытрясут мои лоботрясы во внутренней тюрьме.
– Да ты, мил человек, ну настоящий русский, – улыбался дед, прекрасно зная, что ничего с ним не будет, ну, побушует генерал, норов свой покажет, а потом ведь снова в человека превратится, снова выпытывать будет, – тот тоже взял и зарезал курочку, которая золотые яички несет, хотел сразу все заполучить. А не получится. И я сразу все не знаю, не пришло это еще ко мне, и лоботрясы твои только мозги себе набекрень сдвинут, а толку не получат никакого.
– Так что вы конкретно предлагаете, герр Александер? – Мюллер уже снова вернулся в свое я и стал тем же самым Мюллером, каким мы знали его.
– А я ничего не предлагаю, – сказал дед, – предлагаешь ты, а я тебе говорю, могу я это сделать или нет. Ты вот помощника своего расспроси, где мы с ним были и что видели. Мы бы подольше там погуляли, если бы одни были, и никто нам не мешал.
– Какая есть гарантия, что я снова вернусь назад, – спросил Мюллер, – что мое тело не предадут земле как безвременно умершего на своем посту?
– А никакой гарантии и нет, – сказал герр Александер, – захочешь – вернешься, не захочешь – не вернешься. Если захочешь посмотреть, что там впереди, то возьми отпуск дней на несколько, а уж я либо с тобой пойду, либо помощника своего возьми, а я за вами здесь послежу.
Мюллер смотрел на нас и верил, и не верил ни единому нашему слову. Это путешествие равносильно самоубийству. Выпиваешь яд, и душа отправляется в путешествие, а тело лежит там же с рюмкой в руке.
– А вдруг они возьмут и сожгут мое тело, – думал он, – и мне некуда будет вернуться. А вдруг меня кто-то схватит там, в будущем, и я не смогу вернуться назад, ведь гестапо – это не пансион благородных девиц и все страны, куда ступил сапог немецкого солдата, знают о моей организации. Поймают и повесят. И не просто так, а за ноги. И верить никому нельзя. А что эти типы скажут моей семье, если яд окажется ядом? А, может фанатики, тоже пьют такой же яд, потому что они не боятся пыток и умирают с именем своего фюрера на своих устах. Как большевики, которых расстрелял Сталин, кричали перед смертью: «Да здравствует вождь и учитель мирового пролетариата, товарищ Сталин!». Все это ложь и позерство. А кому я вообще могу довериться? Гейдриху, что ли? Уж этому я доверяться не буду и полгода я проваландаюсь, если старик прав, а уж ангелов этих я найду. Это не ангелы, это парашютисты, ангелов не бывает, это сказки для детей, а я пожил на свете немало и людей повидал всяких, и ангелов, и демонов, и никому из них доверять нельзя.
– Ладно, старик, – сказал устало Мюллер, – подумаем над этим и потом переговорим. Пойдемте, коллега, – сказал он мне и тяжело поднялся со стула.
Уже на улице перед посадкой в машине сказал:
– Записи этого дня уничтожьте, там, где о нас говорится, не нужно оставлять это в архивах. А что вы скажете в отношении возможности заглянуть туда? Это не смертельно?
– Смертельно все, бригадефюрер, – сказал я, – можно лечь спать и не проснуться, можно поехать с горы на лыжах и разбиться, можно упасть и с лестницы. Если хотите, то составлю вам компанию, деду я доверяю, только вот место нужно выбрать такое, чтобы никто нас не искал в течение двух трех дней…
– А чего так много? – спросил шеф.
– Мало ли что, – сказал я, – вдруг двух дней будет мало.
– Хорошо, я подумаю, – сказал Мюллер.
И я его прекрасно понимал. Взять отпуск на несколько дней, уехать в укромное место, где его ждут английские диверсанты, выпить снотворное, а потом в мешке и в виде мешка быть доставленным в Англию или в СССР и стать посмешищем для всего мира как этот летун Гесс, решивший побрататься с англичанами от имени всей Германии. Летунам вообще доверять нельзя.

Глава 20

Вечером была встреча с Мироновым. Сигнал о встрече я увидел по дороге от дома до работы. Кнопка на доске объявлений. У кнопки один край был срезан. При немецкой аккуратности таких кнопок не могло быть в природе, разве что в корзине для отходов.
Для встреч я снял комнатку с отдельным входом в доме для людей со средним уровнем дохода и наличие такой комнатки было в духе того времени для встреч с замужними дамами или для встреч сотрудников гестапо со своей агентурой.
Миронов прибыл в назначенное им же самим время. Мы обнялись. Прошло не так уж много времени, а сколько событий промелькнуло за этот срок и сколько событий происходит каждый день и во всех есть наше участие.
– Кто будет первым рассказывать? – спросил я.
– Давай, ты, – предложил Миронов.
– Я так я, – согласился с предложением. – Как видишь, работаю в немецком НКВД, называется гестапо, а задачи те же самые. Дослужился до майора, до штурмбанфюрера, ты уж сам переведешь в звания госбезопасности – старший лейтенант. Участвовал в подписании соглашения о сотрудничестве между нашим ведомством и вашим, был недалеко от начала войны в Гляйвице, как раз возвращался из Москвы с последней нашей встречи. Езжу с Мюллером в командировки, инспектируем местные отделения гестапо, которые борются с подпольем и противниками оккупационных властей. Сразу, возьми на карандаш. Летнее наступление у немцев будет на южном направлении, на Ростов с расходящимся ударами на Сталинград и на Кавказ. Попробуй предостеречь наших от крупных наступательных операций в будущем году, немец еще силен и опытен в устройстве ловушек нашим. Как у тебя?
– Меня вытащили из внутренней тюрьмы по твоей настойчивой просьбе, – начал рассказ Миронов. – Затем снова посадили из-за подозрений о настойчивости твоих просьб. После этого настал период эйфории советско-германского сотрудничества. Резидентуры обескровили. Тех, кто упорствовал в своих воззрениях о том, что Германия представляет опасность для СССР, попросту уничтожили. Меня судили и отправили в лагерь. И у тебя радиста забрали. А потом началась война.
Всеобщая неразбериха. Никто ничего не знает. Во главе разведки крупных воинских соединений выжившие из ума командиры разведрот. Я подал заявление о зачисление меня рядовым добровольцем в любую воинскую часть. Попал в полковую разведку. По возвращении из первого поиска арестовали, до особистов дошла бумага, что зек-доброволец был полковником, осужден за шпионаж и имел дружеские отношения с заместителем Ежова.
Командир взвода разведки аж охренел, когда услышал мою анкету. Ребята из разведгруппы чуть не замочили особиста, да я им не дал. Зачем грех на себя вешать? У них работа сложная, нужная. Каждого человека, кто у немцев побывал, нужно проверять и обижаться здесь нечего.
Мы сами стараемся произвести вербовку любого, кто попадает в наши руки и отпустить, чтобы потом качать из него информацию. Это азбука разведки. Если только к тебе относятся как к человеку, а не начинают обзывать немецким шпионом без повода.
Было бы у особистов побольше ума, то шпионов в армии было бы намного меньше. В основном работают по своим, а не по шпионам. Сам знаешь, кого у нас в госбезопасность в первую очередь берут.
За меня кто-то из бывших моих сослуживцев заступился. Взяли снова в аппарат, война, люди нужны и особенно те, кто что-то знает и умеет. Даже Сталин обратился ко всем – братья и сестры, а то братьев и сестер по лагерям распихали и мало кто из них в живых остался.
Я сейчас испанский коммерсант дон Мигель Антонио Голомб. Торгую экзотическими фруктами и занимаюсь поставками в армию сухофруктов и витаминизированных экстрактов. Хозяин фирмы мой старый знакомый и наш давний сотрудник. Езжу по Европе, Латинской Америке, изредка заглядываю и на Ближний Восток, туда, где фрукты растут.
По твоей рекомендации и дочку Борисова из лагеря вытащили. К тебе ее отсылали, а потом снова забрали. Немецкий язык знает хорошо, сейчас работает моим помощником. На связь выходим не часто, потому что быстро запеленгуют и схватят. Сам знаешь, как ваша радиоразведка работает.
Рация у нас в нейтральной стране, да и в нейтральной стране спецслужбы с вашими ребятами вась-вась. Могут тоже сдать с потрохами. На нейтралке передачу ведем из автомашины. Как набирается информация, так и едем на передачу. Так что, я здесь как бы резидент по группе стран и в ты в моем ведении оказываешься. Не возражаешь?
– Чего уж тут возражать, – улыбнулся я, – в одиночку много не наработаешь, а как относятся твои начальники к тому, что я как бы вроде вольный стрелок в вашей системе. Хочу – стреляю, хочу – не стреляю, в кадрах не числюсь, существую на подножном корме…
– Не знаю, пока соображают начальники, а как потом будет, не знаю, сказали, что от тебя ждут информации о военных приготовлениях, вооружении и группировке войск на направлениях главных ударов, – начал перечислять Миронов.
– Они что, не понимают, что в гестапо таких данных нет? – возмутился я. – Мы наоборот сами выявляем тех, кто интересуется военными вопросами, кому это ни по службе, ни по должности знать не положено, да и не нужно. Неужели не могут осуществить проникновение в штабные структуры? Ты, как мой начальник, расскажи им, что я могу делать. В моих руках оказывается стратегическая информация, а портянки на складах пусть пересчитывает тот, кто к этому делу приставлен.
– Ладно, ты не кипятись, скорректируем все, – сказал Голомб, – как передача информации по обыкновенному радио?
– По радио придумано толково, все так передают, наша радиоразведка перехватывает огромное количество этих сообщений, – сказал я, – а вот ты знаешь сколько человек используют «Майн Кампф» как кодовую книгу? Представь, что завалился один и по цепочке завалятся все, кто с этой книгой работали?
– Не волнуйся, я проверю, – примирительно сказал Миронов, – на тебе наша безопасность и безопасность других групп, которые работают в сфере деятельности вашего ведомства. Это как бы дополнительно, а главное – все, что происходит в верхах Германии, внешние контакты, союзнические связи, политическая поддержка. Кстати, ты после войны собираешься возвращаться на родину?
– Последний вопрос для передачи начальству? – спросил я.
– Нет, это я лично для себя, – сказал Мигель.
– Не знаю, Миронов, – сказал я откровенно, – на крыльях бы полетел в Россию, да только для одних она родина-мать, а для других – …-мать. Похоже, что для меня уготовано последнее. Да и война еще не кончилась. Давай не будем загадывать. Кур по осени считают.
– Не кур, а цыплят, – поправил меня Миронов, – совсем уж русским перестаешь быть.
Нет, дон Мигель, я русскую пословицу не забыл, просто тебя проверить хотел, все ли ты будешь докладывать обо мне своему начальству. Все будешь докладывать. Поэтому и я тебе тоже не все говорю.

Глава 21

На Рождество Мюллер взял отпуск на три дня. В сочельник побыл дома с семьей и на два дня уехал в горы в сопровождении штурмбанфюрера фон Казена.
Это я так начинаю повествование о том, что бригадефюрер СС Генрих Мюллер решился попробовать снадобье деда Сашки.
В горы мы не поехали. Мы поехали на моей машине в имение типа хуторка, именуемое Либенхалле.
Так это есть ваше «унд Либенхалле»? – улыбнулся Мюллер. – А я все представлял огромный замок, где стоят средневековые панцири, в которых ваши предки завоевывали для себя лебенсраум.
Моя пожилая родственница любезно приняла нас и стала готовить нехитрое угощение, но у нас с собой было достаточно продуктов и даже небольшой подарок для фрау. Я сказал ей, что у нас с моим товарищем будет очень срочная работа, показал, что у нас есть продукты и попросил не беспокоить нас столько времени, пока мы сами не выйдем из комнаты.
– У господ всегда какие-то свои причуды, – подумала женщина, но согласно кивнула головой.
Закрывшись в комнате, я достал два пузырька, в каждом из них был «айн триньк водка» 25 грамм и одна капля экстракта сон-травы.
– Коллега Казен, – еще раз спросил Мюллер, – вы уверены в том, что все пройдет благополучно?
– Не волнуйтесь шеф, – сказал я, – я рядом с вами и совершенно спокойно выпью то же самое, что и у вас. Если хотите, давайте поменяемся пузырьками.
– Нет, – сказал Мюллер, – как есть так есть, пьем на счет три…
Мы выпили. Ничего не происходило, затем у меня начали слипаться веки, как будто кто-то намазал их сиропом, и они стали закрываться, унося меня в спокойный сон в тепло натопленной комнате.
Я проснулся первым от холода. Растолкал лежащего рядом Мюллера.
– Бригадефюрер, вставайте, что-то не так, – сказал я.
Мы лежали среди обгорелых бревен, присыпанных легким снежком. Вдали светились какие-то огоньки, и была тишина. Главного дома Либенхалле не было. Не было моей машины. Дом сгорел. Мы вышли на дорогу. Смеркалось. Вдали по шоссе проезжали автомашины, а нам навстречу шел какой-то пьяненький мужчина, распевавший традиционную рождественскую песню: «О танненбаум, о танненбаум, ви грюн зинд дайне блэттер…». Я присмотрелся и узнал полицайрата Пауля Мацке, начальника первого подотдела отдела IVC, занимавшегося обработкой информации, главной картотекой на объекты разработки, справочной службой, наблюдением за иностранцами и вопросами согласования выдачи виз.
– Добрый вечер, партайгеноссе Мацке, – приветствовал я его.
Мацке увидел нас и упал как подкошенный. Я схватился за пистолет, но вокруг была тишина, и вряд ли кто-то стрелял в нашего коллегу.
Мы бросились к нему. Мюллер поднял голову сотрудника на колени, а я стал растирать ему виски снегом. Мацке открыл глаза и снова отрубился.
– Что здесь делает Мацке в это время? – удивился Мюллер. – Со мной его отпуск не согласовывался и почему здесь все сгорело?
– Эй ты, вставай, – я пнул лежащего Мацке ногой, – или мы тебе наподдаем так, что тебе не покажется этого мало.
Мацке начал шевелиться и вроде бы приходить в себя.
– Господин Казен, – попросил он, – пните меня еще раз, а то я не поверю, что это вы.
– Что с вами, господин Мацке, как вы оказались здесь? – спросил Мюллер.
– Господин группенфюрер, – сказал Мацке, – ведь вас же похоронили на Кройцбергском военном кладбище Берлина. Ваше тело нашли в августе в здании Министерства авиации, опознали по документам на группенфюрера СС Генриха Мюллера.
– Меня? – удивился Мюллер. – Вы с ума сошли Мацке, какой август, какой группенфюрер, что вы несете?
– Как что я несу? – взмолился Мацке, – Война закончилась пять с лишним лет назад, здесь английская зона оккупации, и я не Мацке, а Михель, мелкий служащий табачной фабрики. Если кто-то узнает, кем я был, то меня посадят лет на десять-пятнадцать. После Нюрнбергского процесса гестапо и СС названы преступной организацией. Всех наших коллег судят и садят по тюрьмам. Кого-то и расстреливают. Пойдемте ко мне домой. Жена уехала к матери, и я дома один.
Мы пошли в домишко, где размещался Мацке.
– Я, господин Казен, – сказал он, – когда вы исчезли с господином Мюллером, решил податься в ваши края, потому что туда пришли англичане, они все-таки не такие заклятые наши враги, как Советы, а ваше Либенхалле почти полностью сгорело во время бомбежки. Нашел место здесь. Документы у меня были припасены заранее, вот и живу мышкой маленькой.
– Крысы бегут с корабля, – презрительно сказал Мюллер.
– Знаете, господин Мюллер, а вот вы сами куда делись? – непривычным для него тоном заговорил Мацке. – И Борман сбежал из-под суда, и вас бы тоже судили, как и его, и как Кальтенбруннера.
– А Кальтенбруннера-то за что? – спросил Мюллер.
– Так он же после покушения на Гейдриха в июне 1942 года был назначен начальником РСХА, – сказал Мацке, удивляясь, почему мы спрашиваем об этом, так как сами должны прекрасно знать об этом.
– Где было покушение, и кто в нем участвовал? – продолжил расспросы Мюллер.
– В Чехии, английские парашютисты-диверсанты, – с расстановкой проговорил Мацке.
– Мацке, налей-ка мне что-нибудь выпить, – сказал Мюллер и грузно опустился на табуретку.

Глава 22

– Что за суд был в Нюрнберге? – спросил Мюллер.
– Международный военный трибунал, – сказал Мацке, – чуть ли не весь 1946-й год заседали.
– И кого к чему приговорили? – спросил Мюллер, и было видно, что он ошеломлен всем происходящим.
Мацке не зря был ответственным за систематизацию всех данных и картотечный учет. У него все было разложено по полочкам.
– Геринга, Риббентропа, Кайтеля, Кальтенбруннера, Розенберга, Франка, Фрика, Штрайхера, Заукеля, Зейсс-Инкварта, Йодля повесили, – начал перечислять он. – Бормана приговорили заочно. Геринга уже мертвого вешали. Успел отравиться. Говорят, жена во рту во время поцелуя ампулу с ядом передала. А мне кажется, что это наши охрану купили. Американцы на охране были, а они коммерсанты еще те. Гессу, Функу, Редеру пожизненное. Шираху и Шпееру по 20 лет. Нейрату 15 лет. Деницу 10 лет. А вот Фриче, Папена и Шахта оправдали. Оказались ни при чем.
– Ни при чем, – как эхо повторил Мюллер. – И фюрер с Гиммлером и Геббельсом тоже оказались ни при чем? – спросил он.
– Эти сами себя казнили, – сказал Мацке. – Фюрер женился на Еве Браун, и они вместе отравились. Геббельс с женой сначала отравили своих детей, а потом их застрелили охранники. Трупы Гитлера и Геббельсов сожгли. Рейхсфюрер решил сдаться англичанам, здесь недалеко. А они заставили его раздеться догола. Вот он и раскусил ампулу, что у него была в коронке спрятана.
– Я так и думал, что этим все и закончится, – пробормотал Мюллер.
Немного помолчав, он повернулся к Мацке и сказал:
– Пауль, расскажите мне, что произошло после нашего поражения?
– Хорошего мало, – начал рассказ Мацке, – восьмого мая англичане, американцы и французы приняли капитуляцию от Кейтеля.
– И французы тоже? – вытаращил свои маленькие глазки Мюллер.
– А потом приехал маршал Жуков, – продолжил Мацке, – обложил всех русскими семиэтажными матюгами и заставил церемонию капитуляцию произвести по новой с участием русской стороны.
– Да, уж русские заслужили то, чтобы ставить свою подпись первыми, – вздохнул шеф гестапо.
– Вот и получилось, что союзники закончили войну до полуночи восьмого мая, а Россия закончила войну после полуночи уже девятого мая, – сказал Мацке. – Если бы на Россию не напали, то мы бы вместе с ней завоевали весь мир.
– Ладно, а дальше что? – подгонял его Мюллер.
– Дальше? – почесал свой затылок Мацке. – Да много чего произошло, может, чего-то и не упомню, а что помню, расскажу. В 1946 году японский микадо отрекся от своей божественности. Проиграли они войну американцам после того, как те на японцев сбросили две атомные бомбы, разрушив подчистую Хиросиму и Нагасаки. В июне 1945 года была создана Организация объединенных наций, а в 46-м состоялась первая сессия Генеральной Ассамблеи этой организации. Бывший английский премьер Черчилль после солидной рюмки армянского коньяка в Фултоне в Америке призвал западные страны к борьбе с СССР. От Германии отделили Кенигсберггэбит и передали ее СССР. Те ее назвали Калининградской областью, немцев оттуда выселяют и все дома заселяют русскими. Говорят, чтобы прусский милитаризм в Германии не мог возродиться. В 1947 году Индия получила полную независимость от Британии. Генеральная Ассамблея ООН приняла план раздела Палестины на еврейское и арабское государства.
– Еврейское государство в Палестине? – чуть не закричал Мюллер.
– Да, еврейское. В 1948 году евреи официально провозгласили создание этого государства и назвали его Израилем, – продолжил Мацке. – Так, что еще было в 1948 году? Ага, была первая арабо-израильская война, в ходе которой израильтяне отбили у арабов морской порт Хайфа. И еще ООН ратифицировала «Конвенцию о предупреждении преступления геноцида и наказании за него». А вот в 1949 году из зон оккупации Англии, США и Франции создали Федеративную Республику Германию, а из советской зоны оккупации создали Германскую Демократическую Республику. В этом же году образовался коммунистический Китай. Советский Союз испытал свою ядерную бомбу. США, Великобритания, Франция, Канада создали блок НАТО для борьбы с СССР.
– Значит, дело Гитлера по борьбе с СССР не умерло? – несколько оживленно спросил Мюллер.
– Не умерло, живет, и еще долго будет жить, – сказал удовлетворенно Мацке – Вот, пожалуй, и все, если не упомянуть подписание сепаратного Сан-Францисского договора о мире между Японией и рядом государств во главе с США и Великобританией в обход России. Так что, наш фюрер может спать спокойно, его дело находится в надежных руках.
– Кто к нам нормально относится? – спросил Мюллер.
– Да почти все, группенфюрер, – ответил Мацке, – только сами немцы провели денацификацию и все фашистские проявления пресекают с такой жесткостью, что и гестапо фору дадут в некоторых вопросах.
– Вот как? – задумчиво произнес Мюллер. – Немецкий народ против…
– Вот так, группенфюрер, – как эхо отозвался Мацке, – не заслужили немцы таких руководителей.
– Спасибо, Пауль, просветил, – сказал Мюллер. – Пойдемте коллега Казен, проводите меня на улицу, что-то стало душно.
Я встал, взял Мюллера под руку и вывел на улицу.
– Что скажете, коллега? – спросил меня Мюллер.
– Я это предполагал, и кое-что уже знал, бригадефюрер, – сказал я.
– Знали и ничего не сказали? – возмутился шеф.
– А вы бы мне поверили, если бы я что-то вам рассказал такое? – спросил я.
– Пожалуй, не поверил бы, а приказал вас арестовать, – со вздохом произнес Мюллер. – Что будем делать?
– Если вам достаточно информации, то пора возвращаться домой, – сказал я.
– Как мы это будем делать? – спросил шеф.
– Очень просто, на счет три вы щиплете за руку меня, а я вас, – сказал я и начал счет.

Глава 23

Мюллер очнулся первым и толкнул меня в плечо.
– Что-то я задремал, – сказал он, – смотрю, и вы тоже задремали. Как думаете, не пропустить ли нам по рюмочке по случаю Рождества, а то я что-то продрог, как бы не простудиться на праздник?
– Сейчас, бригадефюрер, – сказал я, открыл дверь и попросил фрау сварить нам кофе.
Когда я вернулся с бутылкой шнапса и нарезанной ветчиной, Мюллер сидел в кресле и обнюхивал свой свитер, осматривая его и свои ботинки.
– Вам ничего не снилось на Рождество, коллега Казен? – спросил шеф.
– Снились всякие рождественские истории, – улыбнулся я.
– Давайте выпьем за то, чтобы наши сны не становились явью, прозит, – и мы выпили.
Пережевывая ветчину, Мюллер внезапно спросил меня:
– Дитмар, о ком я сейчас думаю?
Понятно, проверка. Шеф решил проверить, реальны ли были события, которые произошли с нами в течение нескольких последних часов. Можно включить дурака и сказать, что он думает о Марлен Дитрих, только, как мне кажется, Мюллер поймет, что я веду с ним нечестную игру.
– О Пауле Мацке, бригадефюрер, – доложил я.
– Налейте еще, – сказал Мюллер и придвинул ко мне свою рюмку.
По второй выпили молча, и не чокаясь.
– Наливайте еще, – сказал шеф.
Выпили по третьей.
– Значит, все это было? – спросил он.
– Было, бригадефюрер, – сказал я. – Если болит ребро левой ладони, то было, и Пауль Мацке был, и развалины дома были, и то, что он рассказал – все было.
– Мацке прав, – сказал Мюллер. – С Россией нам не нужно было воевать. Бисмарк был опытным государственником и, хотя он не любил Россию, но воевать с нею не хотел. Россию лучше иметь в друзьях, чем во врагах. Выгоднее во всех отношениях. Мы как могли, разваливали Россию, и нам это почти удалось, а пришел грузин Сталин и собрал всю Россию такой, какой она была до большевиков.
– Сталин тиран, – сказал я.
– Как и любой другой глава государства, – сказал Мюллер. – Как можно назвать Гитлера, который провел Nacht der langen Messer («Ночь длинных ножей»)? Да, его можно назвать тираном. Но он обеспечил стабильность государства и одним махом устранил всех врагов германского Рейха. Достаточно было устранить чуть побольше тысячи членов НСДАП и в стране воцарился порядок и единодушие. Но Россия не Германия.
Я вам скажу, коллега, что когда мы готовились к реализации плана «Барбаросса», то я внимательно изучал материалы по России.
Кстати, открою вам небольшой секрет, название «Барбаросса» не имеет никакого отношения к Фридриху Барбароссе, императору Священной Римской империи. Название «Барбаросса» состоит из двух частей – «barbari» как римляне называли всех неримлян и финского «рюсся», как они презрительно называют русских. Из сочетания этих двух слов сначала получилось «Барбарирюсся», а потом оно было стилизовано в «Барбаросса», так как первое название уже говорило само за себя и тайное делало явным. Вот и получился план войны с русскими варварами «Барбаросса».
Надо отдать должное Паулюсу. Кто бы поверил, что его ждет такая судьба? Так, о чем я начал говорить? О Сталине. От Ленина ему достался огрызок России. По Брест-Литовскому договору от 1918 года Россия потеряла почти миллион квадратных километров своей территории, заключила мир с Украинской Радой, как с суверенным государством, отказалась от Крыма, Финляндии и Прибалтики, вернула Турции Батум, Карс, Ардаган. В порядке возмещения убытков Германии выплатила 2,5 миллиарда золотых рублей по курсу 1913 года.
Пока шли переговоры в Брест-Литовске, от России отделились и провозгласили независимость Литва, Латвия, Эстония, Польша, Галиция, Украина. После этого в России еще два года шла гражданская война. И Россия выстояла, экспериментируя на своих гражданах, как на стаде обыкновенных баранов, которые знают, что их шкуры пойдут на шубы, а мясо на шашлыки.
Большевики как никто грабили свою страну, а народ безмолвствовал. Так этому народу и надо. В России все покрыто тайной, зато весь мир с подачи «Нью-Йорк Таймс» знал, что в 1921 году на иностранные счета поступило: от Троцкого – 11 млн. долларов в банки США и 90 млн. швейц. франков в Швейцарский банк; от Зиновьева – 80 млн. швейц. франков в Швейцарский банк; от Урицкого – 85 млн. швейц. франков в Швейцарский банк; от Дзержинского – 80 млн. швейц. франков; от Ганецкого (казначей РСДРП Фюрстенберг Я.С.) – 60 млн. швейц. франков и 10 млн. долларов США; от Ленина – 75 млн. швейц. франков. Можно сказать, что это газетная «утка». Можно, но ни один банк не выступил с опровержением, никто даже слова не сказал, чтобы разуверить читателей в том, что это неправда. Что бы вы сделали с такими людьми, коллега Казен? А ведь не они одни только грабили Россию.
– Была бы моя власть, я бы знал, что с ними сделать, – сказал я.
– Вот и Сталин думал точно так же, – сказал Мюллер. – Он устроил в России ночь длинных ножей. Только ночь эта растянулась и не закончилась до сих пор. Сталин собрал всю Россию, и будет держать ее в руке, пока не умрет. А после него на Россию налетит новая свора большевиков и будет ее грабить и грабить, как и некоторые наши правоверные наци.
До июня этого года мы были близнецами с Россией, и было непонятно, кто оригинал, а кто отражение в зеркале, кто Курт, а кто Трук. Но с июня Сталин стал нас переигрывать, как жертва нашего нападения. И мы, в конце концов, получим по заслугам, а он будет пушистенький с нашими методами управления государством и подконтрольными территориями.
Мюллер задумался. Сидел молча и я.
– Кстати, коллега Казен, – сказал в своей непринужденной манере Мюллер, – вы не знаете, зачем я все это рассказывал вам?
– Я могу только догадываться, бригадефюрер, – сказал я, – но не вполне уверен, что разгадал ваш ход мыслей.
– Все вы знаете, коллега Казен, – улыбнулся с прищуром мой шеф. – Вы знаете, что любое неосторожное слово о наших с вами приключениях может стать частью вашей надгробной надписи. На карту поставлено практически все и ответ за ставку не меньше, чем сама жизнь. Вы меня поняли?
– Так точно, бригадефюрер, – по-военному ответил я.
– Вот вам и образец вербовочной беседы, коллега Казен, – засмеялся Мюллер, – учитесь, пока я жив. Как выйду на пенсию, так сразу сяду писать мемуары, типа «Дневники папаши Мюллера» или «Вербовочные беседы» как учебное пособие для юных гестаповцев. Готовьте машину, едем домой, уверен, что меня ждет хороший новогодний подарок.

Глава 24

В отношении подарка Мюллер оказался прав. Указом фюрера ему было присвоено звание группенфюрера СС и генерал-лейтенанта полиции.
Зима и весна на российско-германском фронте прошли относительно тихо и спокойно. Моя информация о направлениях главных ударов и ловушек для советских войск была рассмотрена, только вот реакция была совершенно мне не понятна. Я сижу и читаю донесение агента с приказом Сталина от 1 мая 1942 года за № 130.
Приказ Сталина:
Приказываю всей Красной Армии добиться того, чтобы 1942 год стал годом окончательного разгрома немецко-фашистских войск и освобождения советской земли от гитлеровских мерзавцев.
И этот приказ подписал автор статьи «Головокружение от успехов» в газете «Правда» за 1930 год. История не учит, история наказывает. И крупные деятели, взявшиеся переделывать историю, всегда наступают на те же грабли, что и их предшественники.
Любой солдат в русской армии мог сказать:
– Война шла хорошо, пока в нее не вмещался ЦК ВКП (большевиков).
Так и любой немецкий солдат мог тоже сказать:
– Война шла хорошо, пока в нее не вмешалась НСДАП.
Как только появляются партайгеноссе, так сразу начинается низвержение авторитетов, и военная стратегия заменяется генеральной линией. Немцам было хорошо, у них не было Членов Военных советов, комиссаров, сующих нос во все дела и не отвечающих ни за что.
Снятый с должности генерал фон Бок оказался востребованным. Внезапно умер генерал Райхенау, командующий группой армий «Юг» и на его место назначили несостоявшегося Наполеона Вермахта – фон Бока. Новый командующий сразу начал с разработки плана операции «Фредерикус» по окружению советской группировки в районе города Харькова на Барвенковском направлении в середине мая.
Но русские опередили фон Бока и первыми начали наступления, имея значительные успехи и прорвав фронт на глубину до 65 километров. Первая танковая армия фон Клейста ударила во фланг наступающим советским войскам и отрезала им пути отхода назад, а передовые части фон Бока остановили русское наступление, создав котел площадью примерно в пятнадцать квадратных километров, где были заперты примерно триста тысяч советских солдат офицеров. Часть войск вырвалась из окружения, неся огромнейшие потери, а двести тысяч попали в плен.
Все шло по тому сценарию, о котором говорил дед Сашка. У фон Бока вырвали инициативу из рук, разделив группу армий на группу «А» для наступления на Кавказ и группу «Б» для наступления на Сталинград. Возмущению фон Бока не было предела, что и предопределило его дальнейшую судьбу в отставке.
Мюллер иногда наведывался к деду Сашке один. О чем они там разговаривали, я в подробности не вдавался. Конечно, дед Сашка расскажет все, а потом по доброте душевной подставит и меня, сам того не желая, а с Мюллером шутки плохи.
В середине августа 1942 года я получил по радио сообщение:

Фреду. Срочно. Получите и передайте сообщение. Мария.

Понятно, нужно ждать сигнала Миронова и выходить к нему на встречу.
Через три дня в условленном месте я увидел сигнал и уже вечером ждал прихода полковника.
– Привет, – сказал Миронов, – обрадовать тебя ничем не могу и сам не жду от тебя радостных новостей. Положение на фронте хуже не придумаешь. Нам с тобой выговор за то, что не разведали, в чем заключается ловушка в районе Барвенкова. Сил нужно было больше накопить, а потом идти в наступление. Фон Бок, старая лиса, использовал старый казачий прием, откатиться назад, увлекая за собой противника, а в это время ватага из засады перекрывает противнику путь к отступлению, вот тут-то и начинается настоящая сеча. А ведь все это происходит на землях Всевеликого войска Донского, черт подери. Сколько же на шишках учиться будут?
– Мне сдается, что Сам не извлек выводов из поражений первого года войны, – сказал я. – Снова руководство войсками на уровне лозунгов и криков «запорю!». Один приказ 227 что стоит. Что за срочность встречи?
– Письмо от самой высшей инстанции СССР в самую высшую инстанцию Германии. И передать лично в руки, – сказал Миронов и достал пакет с красной печатью и оттиском в виде латинской буквы С.
– А ты поконкретнее сказать не можешь, от кого и к кому? – спросил я.
– А ты сам догадаться не можешь? – усмехнулся товарищ Голомб.
– Мне догадываться не положено. Мне нужно точно знать, от кого и кому, потому что передай я это письмо не тому лицу, которому оно адресовано, то последствия простой нахлобучкой не ограничатся, – сказал я с некоторой долей раздражения. – В Москве считают, что они самые главные везде и все у них на посылках работают.
– Мне тоже не сказали, от кого письмо и кому его передать, – вдруг заволновался Миронов. – Я не думаю, что Берия начнет переписку с Гиммлером и пригласит его на шашлыки куда-нибудь на берег Черного моря.
– Хорошо, я буду передавать письмо через Мюллера, но учти, что за мной сразу же будет установлена слежка для выяснения личности курьера, поэтому сообщи в Центр, что сигналом для передачи ответа будет объявление с поздравлением фрау Марты, отмечающей столетний юбилей. Название улицы будет названием станции метро, номер дома – дата, номер квартиры – время. Ко мне не приходить, пока я сам не дам сигнал в условленном месте.
Снова я оказался в своей стихии. Снова пошла переписка между руководителями воющих держав. Правда, неизвестно, как к этому отнесется товарищ Гитлер, но как отнесется товарищ Сталин к тем, кто являлся передаточными звеньями этой цепи, я знал наверняка.

Глава 25

Через час после окончания встречи я уже звонил Мюллеру и договаривался о срочной встрече с ним. В данной ситуации любое промедление смерти подобно.
– Что случилось, дорогой коллега Казен, – спросил меня Мюллер, стоя в дверях в домашнем халате и в тапочках. Он совсем недавно пришел с работы. Поужинал простой едой, так как не снабжался из распределителей для номенклатуры и хотел пораньше лечь спать. – Проходите, на пороге дела не решаются, если они действительно важные.
Мы прошли в его кабинет.
– Выкладывайте, – приказал шеф.
– Группенфюрер, сработала эстафета, – сказал я.
– Какая эстафета? – не понял Мюллер.
– Эстафета передачи конфиденциальных сообщений между руководителями государств, шеф, – сказал я.
И …, – Мюллер предложил мне продолжить мне сообщение.
– Вот конфиденциальное письмо от Сталина фюреру, – сказал я и подал ему конверт.
– А почему это письмо передали вам, коллега Казен, – со мною уже разговаривал всесильный начальник гестапо.
– Потому что я с 1914 года являюсь звеном этой цепи, о чем есть отметка в моем личном деле, – доложил я.
– Да, да, я помню, – сказал шеф, – но я думал, что эта цепочка порвалась с уничтожением монархий в Германии, Австрии, России. А она, оказывается, действует. И кому вы сможете передать конфиденциальное сообщение?
– Любому главе государства Европы, – сказал я.
– Это хорошо, – Мюллер в задумчивости провел рукой по голове, поглаживая свои волосы стриженые под бокс. – А что с этим письмом прикажете делать?
– Не мое дело давать вам советы, группенфюрер, – сказал я, – но вспомните, что говорил старик в отношении фотографий.
– Кого вы конкретно имеете в виду, коллега Казен? – спросил меня Мюллер.
– Я имею в виду рейхсляйтера, – сказал я.
– Вы подтвердили мое мнение, коллега Казен, – сказал Мюллер. – Вы на машине? Ждите меня внизу. Я сейчас созвонюсь и выйду.
Через пятнадцать минут мы уже мчались в сторону партийной канцелярии. Была ночь, а Борман еще не уходил с работы.
– Сворачивайте налево, – шепнул мне Мюллер.
Я припарковался на стоянке для четырех автомобилей. На эту стоянку могли припарковаться только четыре «фольксвагена» или два «майбаха».
Мы подошли к неприметной калитке, и шеф нажал кнопку звонка. Что-то щелкнуло в динамике рядом с кнопкой. Мюллер назвал свою фамилию. Дверь открылась.
– Группенфюрер, – сказал я, – вас все знают, и вы везде вхожи.
– Не обольщайтесь, – бросил мне шеф, – партия – это СС, СС – это партия, и все они в ведении гестапо. Меня с удовольствием бы растерзали на тысячу частей и уничтожили все досье, которые хранятся у нас, но, пока они это не могут сделать, они вынуждены терпеть меня.
Мы вошли в партийную канцелярию с черного входа. Молодой человек в строгом костюме провел нас в комнату, в которой стоял столик, около которого было четыре кресла. Небольшой книжный шкаф и горка с хрусталем дополняли интерьер, освещенный торшером с абажуром кремового цвета.
Минуты через три в комнату вошел Борман.
– Хайль Гитлер, майн геррен, – поприветствовал он нас. Возможно, что будь он наедине с Мюллером, они бы обменялись рукопожатием, но в присутствии постороннего человека нет надобности подчеркивать уровень их взаимоотношений. Поэтому партийное приветствие было очень удобно, чтобы поздороваться сразу со всеми. Как у военных, поднес руку к козырьку и поприветствовал сразу всех и каждого индивидуально. – Только три минуты, партайгеноссе Мюллер, – произнес он и приложил руку к сердцу как подтверждение искренности его слов.
– Здесь письмо Сталина фюреру, – сказал шеф гестапо и положил письмо на столик. – Что будем делать?
– Кто-то уже читал это письмо? – спросил Борман, не сводя завороженного взгляда с конверта.
– Кто же его будет читать, если оно адресовано лично фюреру, – сказал Мюллер.
– Да, действительно, – согласился Борман, приподнял письмо за один из уголков конверта и осмотрел его. – А где написано, что оно фюреру? – ехидно спросил он.
– Это конфиденциальное письмо, – сказал Мюллер, – и я допускаю, что оно не имеет обращения к адресату и подписи писавшего, чтобы не оставлять следов в архивах и официальных документах.
– А кто может подтвердить, что это именно письмо от Сталина фюреру? – спросил Борман.
– Подтвердит мой сотрудник, штурмбанфюрер фон Казен, – указал на меня Мюллер, – он как раз и получил письмо от курьера и устное сообщение о том, кому оно адресовано.
– Не понимаю, – сказал с расстановкой Борман, – гестапо имеет прямые контакты с партийной канцелярией Сталина? А почему я не знаю о ваших контактах, и почему фюрер находится в неведении всего этого? Вы не думаете, что вы берете на себя слишком, партайгеноссе Мюллер?
Выходило, что Мюллер подставился Борману и виной всему был я.
– Разрешите, – обратился я к Мюллеру и, не дожидаясь его утвердительного кивка, повернулся к Борману, – рейхсляйтер, система передачи конфиденциальных сообщений между царственными домами Европы существует еще с прошлого века. Она бесперебойно действовала во время войн, катастроф в любых уровнях межгосударственных отношений и действует сейчас. Я был участником подготовки встречи в Рапалло в 1923 году, и никто не знал, что такая встреча готовится, хотя шла оживленная переписка между двумя державами. Это письмо, возможно, является сигналом к окончанию войны и любая задержка с его передачей адресату возлагает огромную ответственность на того, кто держит письмо более срока, нужного на доставку или того, кто поинтересуется содержанием письма.
– Вы доверяете своему сотруднику? – спросил Борман Мюллера, указывая на меня рукой.

Глава 26

– Я не доверяю никому, рейхсляйтер, – сказал Мюллер, – но этот сотрудник пока не дал повода усомниться в его нечестности.
– Тем не менее, – упорствовал Борман, – я прошу до выяснения всех обстоятельств дела отстранить его от исполнения служебных обязанностей и изолировать от других сотрудников. Вы можете себе представить реакцию фюрера на контакты с Советами? Я не могу.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71069410?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.