Истории с привкусом мазута. Африканские истории
Истории с привкусом мазута. Африканские истории
Михаил Забелин
Это истории об Африке, смешные и не очень, рассказанные двадцатилетним юношей, впервые оказавшимся в советские времена за границей. Это забавные истории о том, как молодой человек постигает простые африканские истины о жизни, о любви, о товариществе, о новых людях, с которыми его сталкивает судьба. Это взгляд со стороны на Африку и африканцев.
Истории с привкусом мазута
Африканские истории
Михаил Забелин
© Михаил Забелин, 2024
ISBN 978-5-0064-4962-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Истории с привкусом мазута
«Мазут» – так в Африке называют коктейль: на 200 г. 50% виски, 50% кока-колы и много льда.
ВСТУПЛЕНИЕ
В пятнадцать лет я стал мужчиной, в семнадцать лет поступил в Институт иностранных языков и, наконец, в двадцать два закончил с юностью и защитил диплом.
Наутро после бурного расставания с юностью я проснулся с тяжелой головой и с женщиной в кровати, которую помнил смутно и видел неотчетливо. На следующий день предстояла встреча с генералитетом ГУК МО (Главное управление кадров Министерства обороны) по вопросу распределения в армию, и поэтому я выпил рюмку водки, к счастью оказавшуюся на тумбочке у кровати, и повнимательнее рассмотрел свою соседку. Было лето. Родители были на даче, и никто не мог мне помешать откинуть одеяло и погладить ее ногу. Она открыла глаза, и я так и не спросил, где мы с ней познакомились и как ее зовут. Мы провели сладкий день в постели, пили оставшуюся с вечера водку и шампанское и расстались дружелюбно, без обид, претензий и обещаний.
На следующий день, трезвый и одетый, в десять ноль-ноль я был среди других выпускников Иняза в ГУК МО в коридоре перед кабинетом, от которого зависела наша дальнейшая жизнь. Мы сидели и стояли в ожидании своей очереди, как у дверей кабинета стоматолога, а за дверью предстоял допрос с пристрастием: кто, откуда, зачем и куда направить. Когда подошла моя очередь, и я присел на краешек стула напротив сурового дяди с серьезными, проницательными глазами, мне захотелось признаться ему во всем: как накануне напился и спал с незнакомой женщиной, как в седьмом классе вылил воду в окно и облил проходящую внизу учительницу и как, вместо лекций, пил пиво с друзьями. Я сдержался с трудом и на вопрос человека в штатском: «А где бы вы хотели служить, в Советском Союзе или за границей?», – ответил, задыхаясь от волнения: «Конечно, в Советском Союзе, но, мне кажется, что был бы больше полезен родине в развивающихся странах». Ответ был продуман заранее, потому что перед входом в кабинет наша предармейская братия живо обсуждала все варианты провокационных вопросов и необходимых ответов.
Решением военного суда ГУК МО я был отправлен в Мали военным переводчиком сроком на два года.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
БАМАКО
Когда я сошел с трапа самолета, меня обдало такой сауной от асфальта, что сначала я подумал: вот она – Африка, а потом – какая жара.
Перед таможней я стоял, как неудачливый контрабандист, потому что в чемодане у меня, помимо вещей, было четыре бутылки водки, черный хлеб и селедка. Как потом я понял, контрабандистов на малийской таможне ловили, только если они вывозили по частям самолет или танк, а за всё остальное можно было расплатиться на месте или даже заранее перед отъездом, позвав таможенника на дом. Денег у меня не было, припрятанные бутылки с водкой не нашли, и прямо из таможни я шагнул в зал аэропорта. Мокрый от страха и жары я стоял один в этой душной дыре, не видя вокруг себя ни одного белого человека. Перед отъездом нам не раз внушали: «Не общаться и не знакомиться с посторонними, иначе провокаций (фотографий с голыми женщинами, фотографий с передачей компрометирующих документов) не избежать». Шел тысяча девятьсот семьдесят третий год, и отношение к этим самым провокациям было серьезным и строгим.
Ко мне подошел негр скромной наружности и на ломаном французском языке сказал:
– Вы Мисель? Я Мамаду. Поехали.
Я понял, что либо я с ним поеду, либо останусь в этой душной конуре навсегда, и вышел на улицу. Там нисколько не было прохладнее, но я обрадовался, увидев темно-зеленый уазик советского производства, и понял, что это не провокация, а встреча. Я сел в машину рядом с Мамаду, и мы поехали по раскаленной мостовой навстречу моим долгим годам в этой стране.
Мамаду оказался разговорчивым и дружелюбным парнем. Он постоянно что-то говорил, показывал руками направо и налево, и я не сразу уловил, что он, как экскурсовод, рассказывает впервые попавшему в его страну человеку о местных достопримечательностях, и тогда я с ужасом понял, что он говорит по-французски, а я не понимаю из этого ни одного слова.
ГЛАВА ВТОРАЯ
ОБЩАГА
Мамаду долго куролесил по грязным улицам со сточными канавами вместо водопровода и, наконец, довез меня до места назначения. Это был одноэтажный дом за глиняным забором, а внутри был холл со столом и стульями посередине и четыре комнаты на десять человек. Я стал одиннадцатым. Первый вопрос мне задал улыбающийся дядя лет на десять старше меня:
– Селедку, черный хлеб, водку привез?
Я вынул из чемодана требуемые продукты и выставил на стол. После этого стали знакомиться. Улыбающегося дядьку звали Володей, он был майор и старший по общаге. Остальные были капитанами: Сергей, Валентин.., дальше сразу не запомнил.
– Иди, устраивайся на свободной койке, – сказал майор Володя, – вечером будем отмечать твой приезд и смотреть «Стой, кто идет».
Я подумал, что «Стой, кто идет» – это новый детектив, и пошел устраиваться. Мое новое место представляло из себя железную кровать с матрасом: по четырем углам вверх торчали железные прутья, а на матрасе лежало чистое белье и большая марля.
– Натягивай накомарник и ложись отдыхай, – приказал Володя.
Я понял, что марля и есть накомарник, и стал ее натягивать на железные палки.
– Если не хочешь сразу заболеть малярией, подоткни получше накомарник под матрас и больше пей, – проинструктировал он.
Я сразу понял, что не воды надо больше пить, чтобы не заболеть малярией.
Перед отъездом мне сделали прививки от холеры, тропической лихорадки и дали кучу таблеток от малярии, но, когда я растягивал свой накомарник, проникся пониманием, что только он и водка, а ни какие не таблетки, спасут меня от комаров. Я вынул из чемодана рубашки и костюм, повесил их на железные накомарниковые углы, а чемодан задвинул под кровать. Все это как-то не вязалось с заграницей, о которой мы мечтали в институте, но уже вечером я понял, что ошибался.
Вечером мы сели за общий стол и стали пить водку.
– А теперь фильм, – закричали подвыпившие капитаны.
На стену натянули простыню, а напротив поставили проектор с большими бобинами. Закрутилась пленка, и на экране проявился учебный фильм МО СССР «Караульная служба». Я был немного удивлен таким сюжетом, но капитаны, которые, видимо, смотрели фильм по сотому разу, оживились и развеселились, когда часовой вскинул автомат и крикнул: «Стой, кто идет».
После фильма перешли на джин с тоником. А потом привели местных девочек. Как я понял через несколько дней, мы обитали на окраине города, далеко от начальства, и весь наш квартал был маленькой деревней, где все жили по-соседски, вечерами пили вместе чай на улице, а нашим офицерам за умеренную плату приводили своих дочерей и жен из дружеского расположения.
Меня сразу стали звать Мишель, на французский манер, и не успел я выйти из-за стола, как оказался под своим накомарником с черной полуодетой девушкой. Этого я не ожидал. Я все-таки был воспитан в советских традициях, и, хотя девушка мастерски целовала и ласкала меня, собрался с волей, протрезвел и, слегка отстранившись от нее, сказал:
– Пойдем-ка, я тебя до дома провожу.
Она жила по соседству, и во дворе ее дома меня радостно встретила ее мать, усадила пить чай и поближе ко мне посадила свою дочь. Я так и не понял тогда, чего от меня больше хотят: женить или получить немного денег, наверное, все-таки денег, но я стал захаживать к ним на чай; мать улыбалась и оставляла нас одних, но я так и не смог переломить въевшееся в кровь советское воспитание и переспать с ней.
Через два года я случайно встретил ее на рынке: она располнела, подурнела, но мне показалось, что она влюблена в меня: так радостно кинулась она ко мне.
– Приходи в гости, Мисель, я тебя жду.
Больше я ее не видел.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
РАБОТА
Как оказалось, переводчиков у наших военных было теперь всего двое: я и еще один парень из Питера – Володя, закончивший исторический институт, мало понимавший во французском языке, но зато кичившийся тем, что переводит нашего военного советника, ездит в его Пежо, а в основном, собиравшим разные этнографические раритеты по лавкам Бамако.
Меня определили переводчиком на авиационную базу. Это были элитные войска, поскольку сам президент – полковник, был выходцем из них. У власти после очередного переворота в стране стояли военные, и поэтому каждый малийский лейтенант был причислен к элите, а каждый капитан мнил себя заместителем министра.
На авиационной базе и капитаны, и лейтенанты, и даже сержанты говорили по-русски: все они учились в России. С ними и работали наши военные специалисты. Когда я понял, что переводить никому ничего не надо, мне стало скучно. Наш майор-летчик, мой непосредственный начальник, сказал:
– Не знаю, зачем тебя сюда прислали, но раз работы нет, ищи пятый угол.
И я стал его искать: слонялся по базе, болтал по-французски с сержантами и лейтенантами, познакомился с капитанами и зависал с ними в авиационном кабаке, где мы регулярно после работы пили пиво, а местные шашлыки называли «брошет». Помимо того, что я ничего не делал на работе, большим ее достоинством было то, что, как во всех южных странах, мы трудились с восьми утра до двенадцати, а потом начиналась сиеста (то есть послеобеденный отдых), а потом уже на работу никто не выходил. С утра за мной приезжал автобус, в полдень он меня отвозил домой, и так продолжалось месяц, пока не случилось страшное: мне пришлось переводить командующего авиацией нашему военному советнику.
Мы сидели втроем в кабинете командующего, и как хороший выпускник иняза, я четко переводил всё, что говорил мой шеф. Но когда начинал говорить его собеседник, понимал только интонации и суть разговора, потому что его французский как-то уж очень отличался от того парижского, которому меня учили.
Я додумывал то, что он, может быть, и не говорил, старался сгладить свои паузы междометиями, краснел, как на экзамене, потел и бледнел, и чем дольше продолжалась беседа, тем острее осознавал: всё кончено, меня выгонят, вышлют, выставят, вытолкают взашей, позор, зря учился, никакой я не переводчик.
Всё кончилось гладко. Они пожали друг другу руки, командующий сказал:
– Пусть поживет.
А советник:
– Я еще подумаю.
Так я остался в Мали, даже не на два, как предполагалось, а на целых три года.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ПОПОЛНЕНИЕ
Через два месяца приехало переводческое пополнение: человек двадцать, из них половина девушек. Из мужского пола трое учились со мной на курсе. Стало значительно веселей. На два-три месяца я понял, что наши девушки лучше всех, и перестал пялить глаза на задницы негритянок.
Нас переселили в центр города, где были широкие улицы и ночные бары, и теперь в нашей холостяцкой общаге: три-четыре человека в комнате под накомарниками, – ютились вместе капитаны-майоры и лейтенанты-переводчики. У нас появилась веранда, где вечерами мы резались в преф, душ и туалет во дворе и собственная прислуга – негр Карамагор с огромным членом: я его однажды увидел в душе и сначала не понял, подумал, что это шланг, которым он подмывается. За детскую непосредственность и наивную чистоту мы его прозвали Алеша Карамазов.
Девушки жили на другом конце города, не помеха, когда есть деньги на такси, и преподавали русский язык в колледже. Мужское пополнение откомандировали переводить танкистам и артиллеристам.
Я, как самый опытный среди переводчиков (два месяца в Мали за плечами), объяснил коллегам простые истины, о которых никто нам не говорил перед отъездом: выпивать можно и нужно – это профилактика от малярии, спать с нашими девушками можно, но без взаимных обид и последствий, в кино на порнуху ходить нельзя, но можно, ночные бары посещать нельзя, но можно, так, чтобы никто из своих не увидел, с негритянками спать нельзя, но, если очень хочется, можно.
Через несколько дней, в один из выходных, мы устроили день знакомств с нашей женской переводческой половиной: поехали вместе на пикник загород.
И тогда я впервые в жизни наяву увидел бегемотов.
Как оказалось, мы выбрали не самое лучшее место для пикника (кто-то добрый нам его посоветовал): в роще на берегу реки рядом с лежбищем бегемотов. Река называлась Нигер, и даже наша Волга, по сравнению с ней, казалась речушкой.
За какие-то гроши на пирогах нас стали переправлять на другой берег: там, действительно, нас ждала идиллическая роща, лучше места для более близкого знакомства не придумаешь. Картина переправы настраивала на романтическое продолжение: мускулистый негр в набедренной повязке вел длинную узкую пирогу, отталкиваясь шестом, мы любовались природой и откровенно выступающими прелестями наших спутниц, жаждали любви и наслаждались покоем и свободой.
И тут вода забурлила, и рядом с нами выплыла туша раза в три превышающая нашу лодчонку; так я познакомился с бегемотом. Он оказался удивительно добродушен и не тронул нас, хотя мог бы переломить эту выдолбленную из ствола дерева лодку, как щепку. Добирались мы до берега тихо, и только почувствовав под ногами траву, ожили, замутили костер и шашлыки, и стали отмечать знакомство по-русски, с размахом. После выпитого в большом количестве джина, то ли в силу советской морали, то ли из-за напутствия старших партийных товарищей, никто не полез в кусты, а разбившись на парочки, мы платонически обнимались у костра. Рядом, метрах в ста, купались беззаботные бегемоты с детенышами, и мы не мешали друг другу.
Мне понравились сразу две девушки, и я целовался с ними по очереди.
Месяц спустя, когда мы все отмечали у кого-то из них день рождения, одна предложила мне на ней жениться, а вторая сказала, что во время отпуска собирается выйти замуж и пригласила на свадьбу.
После этого я понял, что, сколько бы ни продлилась моя командировка, я никогда не вступлю в интимные отношения с нашими девушками в Мали. А поскольку в мои двадцать два года пружина так и рвалась из трусов, я сосредоточился на простых, доступных черных женщинах.
ГЛАВА ПЯТАЯ
СВИНЬЯ
Килограмм свинины стоил сто франков. Живая свинья стоила пятьсот франков. Кому-то из наших военных пришла в голову экономная мысль всем скинуться и купить свинью. Однажды вечером после работы к нашей коммунальной вилле подъехал грузовик советского производства и вместе с двумя нашими капитанами высадил свинью. Свинья оказалась крупной и строптивой, и когда капитаны на руках внесли ее во двор, силы оставили их, и свинья, вырвавшись из рук, радостно хрюкая, понеслась через двор, сбив по пути с ног ничего не подозревающего Карамагора. На крик собралось всё население общаги: младшие улюлюкали, старшие пытались принять решение, что делать со свиньей. Как водится в армии, командир отдал приказ: свинью изловить. Ловили долго. Очнувшийся Карамагор принял в этом активное участие, и когда, наконец, зажал ее между ног, спросил: «А дальше что?» Что делать дальше, не знал никто, но мяса хотелось всем. Мы посмотрели на старшего по званию, и так как должность обязывала, он сказал: «Будем резать». Вышли два капитана с большими тесаками и стали резать. Видимо, навыков ни у кого не было, потому что свинья не давалась, вырывалась и орала дурниной.
К этому времени на крики и визги собрался уже весь квартал. Большинство столпилось у ворот, кто-то сидел на заборе и, как болельщики на стадионе, делал ставки: кто победит, мы или свинья. Самые наглые зашли во двор и давали советы.
Мы снова посмотрели на майора, и он понял, что от его решения зависит авторитет советской армии.
– Будем убивать током, – сказал он.
Для наших военных дело было привычное: взять два проводка и присоединить к лапам. Провода нашлись, лапы дергались в истерике. Складывалось впечатление, что, побегав по двору, свинья снова почувствовала себя поросенком и решила до конца сопротивляться надвигающейся катастрофе. Свинью уже держали шесть человек. Обалдевший Карамагор стоял рядом и молчал. Еще двое включали ток. Переводчики притихли на веранде и дрожали. Когда ток прошел через свинью, она завизжала так, что сбежалось еще три квартала. Но умирать не хотела. Когда капитаны поняли, что электричество ей тоже нипочем, они опустили руки. Тогда очень аккуратно, как достойного противника, они ее связали и позвали соседей.
Наши черные друзья, которые только что аплодировали и болели за свинью, прирезали ее за пять минут, разделали мясо и передали его нам за небольшое вознаграждение. В этот вечер было выпито много водки, а свинья оказалась вкусной.
На следующий день в местной газетенке появилась статья о том, как советские офицеры в чужой стране издеваются над редкими местными животными.
Дело замяли, а в общагу приехал наш начальник-полковник и сказал:
– Майору объявляю строгий выговор за то, что не мог справиться со свиньей, капитанам по выговору, а переводчикам – благодарность за то, что не входили в сношения с местными животными.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
ГОРОД
За три года я вжился в Бамако и полюбил его, хотя, как бы его ни приукрашивали на открытках, это была просто большая одноэтажная деревня, разделенная пополам рекой Нигер.
Нас возили на автобусе на работу и обратно, и, поначалу, оставшееся время мы проводили дома. Потом мы осмелели и стали выходить в город по двое, по трое. Мы исследовали улицу, на которой жили, и, кроме двух королевских фламинго, живущих на соседнем заборе, и трех унылых продавцов сигарет, сидящих на табурете перед сколоченными из досок ящиками, не обнаружили ничего интересного. Тогда мы двинулись дальше к центру и по соседству с длинным забором, на котором крупными буквами было написано «здесь не писать», но, как нарочно, рядом писали все, наткнулись на два единственных на весь город супермаркета. Войдя в них, мы поняли, что находимся за границей. Там было всё, что советскому человеку могло присниться только в розовом сне. Мы бросились тратить наши первые валютные деньги, но очень скоро старшие товарищи объяснили, что мы не миллионеры, а простые советские служащие за рубежом, и тогда мы попали на главную достопримечательность города – вещевой рынок. Это был лабиринт, город в городе, глаза разбегались. Мой приятель, переводчик Сережа, впервые оказавшись на рынке, срочно решил купить себе темные очки. Отговаривать его я не стал, но сам решил повременить с покупками, и правильно, как выяснилось: за те деньги, которые он заплатил, можно было бы купить пять очков. Очень скоро мы поняли, что на рынке принято торговаться. Происходило это таким образом:
– Хотите купить ковер? Это настоящий, персидский. Десять тысяч франков.
– Плачу тысячу франков.
– Семь тысяч франков.
– Две тысячи франков.
– Мне даже обидно. Вы у нас не в первый раз и должны знать, что надо остановиться посередине. Пять тысяч франков.
Когда мы поняли суть процесса, мы перестали ходить в супермаркеты.
Был еще и мясной рынок. Там было много свежего мяса и мух. Здесь я узнал, что деликатесный советский продукт – язык – стоит намного дешевле, чем обычный кусок мяса.
Овощных рынков не было, потому что фруктами и овощами торговали на каждом углу, сидя на земле и разложив свой товар в тазах: манго, ананасы, бананы, арахис падали в тазы прямо с деревьев и кустов. Тазы с непроданным товаром женщины уносили на голове, подложив под таз тряпку, этому их учили с детства. Я собственными глазами видел, как наша соседка, восьмилетняя девочка, приходившая к нам набрать воды из-под крана, лихо водружала себе на голову полное ведро воды и несла домой. Может быть, поэтому все малийские девушки были очень стройными: они с детства учились ходить с полным ведром или тазом с фруктами на голове, поддерживая его одной рукой, а второй элегантно размахивая в такт бедрам.
Самым дешевым товаром был арахис: большая горсть жареного арахиса стоила меньше, чем коробок спичек. Обычно у входа в бар мы набирали горстями арахис и щелкали его тут же под холодное пиво.
Кстати о спичках: они делались по китайскому рецепту и среди местных жителей назывались «русская рулетка», потому что каждая десятая из них взрывалась в руках. Когда мы об этом узнали, перестали экономить на спичках и пользовались только зажигалками.
Самыми лакомыми лавками для жен наших военных специалистов были полотняные ряды, где можно было накупить столько ткани, что хватило бы на дорожку между самолетом, приземлившимся в Москве, и аэропортом. Самыми любимыми были золотые ряды: там можно было купить золотые цепочки или заказать золотые кольца и перстни по смешной цене: доллар за грамм золота. Поэтому у зажиточных африканских женщин уши отвисали под тяжестью золотых серег до плеч, а наши складывали скупленное золото в чемодан под тряпки.
Самыми разорительными для нас, переводчиков, были джинсовые магазины, где Ли и Вранглер, за которыми мы охотились в Москве, лежали стопками на полках. Когда мы их примеряли, мы делали это быстро-быстро. Нас так здорово проинструктировали перед отъездом, что мы боялись снять штаны в примерочной: а вдруг это засада и провокация, сфотографируют, сделают фотомонтаж и начнут шантажировать.
Когда мы окончательно окунулись в это море торговых рядов, рынков и магазинов, мы стали по дороге с работы выходить из автобуса в центре, бродили по лавкам и домой возвращались на такси. В первый раз, когда мы сели в маленькое такси – Пежо пятидесятых годов – водитель сказал:
– Не хлопайте так дверью, вы не в Волге.
Обида за нашу Волгу была сильной, и когда мы доехали, снова хлопнули дверью и дружески расстались.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
КАЙМАН
Не стоит ловить рыбу в Нигере с берега, да еще на удочку, ничего не поймаешь. Не следует заходить и в воду: в реке водится какая-то мелкая дрянь, которая заползает в кожу, и лет через пять человек умирает или, в лучшем случае, слепнет. С лодки на середине реки, наверно, можно что-то наловить, я сам видел открытку с рыбой в человеческий рост.
Как бы то ни было, начальство приказало в один из воскресных дней ехать отдыхать, и все мы: переводчики, капитаны-майоры со своими женами во главе с подполковником, – поехали на рыбалку. Как полагается, сначала дружно выпили и закусили на берегу, а потом расположились строем с удочками с разрывом метров в десять вдоль реки.
Я закинул в мутную воду удочку и прикорнул. Больше всего хотелось бросить это бесполезное рыболовное занятие и вернуться в тень деревьев, где женщины готовили еду и где нас уже ждали запотевшие бутылки с холодным пивом. Справа, метрах в десяти, сидел на корточках с удочкой в руках капитан, в шортах и майке. Он вдумчиво смотрел на поплавок и тихо улыбался: думал то ли о рыбе, то ли о бабе. А вот то, что произошло потом, я не видел в жизни никогда: ни до того, ни после. Капитана звали Гена, он был здоровым, спокойным мужиком, и поэтому то, что я увидел в следующую минуту, поразило меня чрезвычайно.
Позади Гены был небольшой пригорок, и когда он, не выпуская из рук удочку, сидя на корточках, задом, вдруг вскочил на этот пригорок, я удивился такой прыти настолько, что на время забыл и про рыбалку, и про пиво. Как можно, не поворачиваясь, сделать такой прыжок, я не понимаю до сих пор. Капитан сидел в том же положении: на корточках и с удочкой в руках, – на пригорке, довольно далеко от воды. Я хотел крикнуть ему, что так он вряд ли что поймает, но увидел его остекленевшие глаза и промолчал. Сам он тоже вдруг стал какой-то окаменелый. Я перевел взгляд на берег, где только что безмятежно удил Гена, и увидел каймана. Кайман – это такой крокодил, поменьше аллигатора, но, говорят, быстрее его и злее. Я выпустил удочку из рук и замер. В голове пронеслась короткая мысль, что сейчас он съест оцепеневшего Гену, а потом набросится на меня. Я смотрел на крокодила и понимал фразу про кролика и удава, я не мог пошевелиться. Кайман выполз из реки и посмотрел куда-то мимо нас.
Мне кажется, что это был сытый кайман, потому что он пару раз лениво плюхнул хвостом о воду, посмотрел на свои несостоявшиеся жертвы, повернулся и убрался обратно в воду.
Когда на ватных ногах я дошел до Гены и тронул его за плечо, я понял, что такое мумия: он сидел бледный и неживой. Глаза его были прикованы к воде, а пальцы вцепились в удочку, как в палочку-выручалочку. Прошло минут десять, прежде чем он ожил и заговорил:
– Где это?
– Уплыло.
Потом он стал разговаривать междометиями: «А», «Э», «У». Все остальные продолжали ловить рыбу в тишине, а у нас с Геной не было ни сил, ни голоса позвать на помощь. Когда он немного отошел, а я сообразил, что мы живы, обнявшись, как братья, мы побрели к деревьям, налили себе по стакану водки, выпили и почувствовали твердость в руках и ногах.
Кайманов я видел только еще один раз: в ресторане «Три каймана». Есть в Бамако такой ресторан – под пальмами на открытом воздухе. В центре, между подсвеченными хижинами, небольшой бассейн, где плавают три каймана. Когда я подошел на них посмотреть, они напоминали безобидные бревна, но я хорошо помнил историю с капитаном и не стал напиваться в этом ресторане, чтобы случайно не угодить в бассейн.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
ЗАПРЕТНАЯ ЗОНА
Запретный плод сладок, через полгода в Мали мы поняли истину этой поговорки на себе. Для советских специалистов за рубежом было несколько табу: не спать с местными женщинами, не посещать ночных баров и ресторанов и не смотреть в кинотеатрах порнуху или фильмы, считавшиеся антисоветскими. Через полгода, когда акклиматизация закончилась, мы дружно стали нарушать все эти запреты. Началось с невинного: с кино. Агенты КГБ были всюду – так нам казалось или на самом деле было, – поэтому мы входили в кинозал на порнофильм, когда был потушен свет, и фильм начался, а выходили тоже в темноте за пять минут до его окончания.
Когда мы входили в ночной бар или ресторан, мы чувствовали себя шпионами, которых могут рассекретить в любую минуту, и сначала обшаривали глазами зал: нет ли наших, – а потом только садились за столик. Первый же ночной бар, в который мы попали, поразил нас невиданной экзотикой: сиреневые стены, кромешная тьма, цветомузыка и танцующие полуголые девочки.
С большой осторожностью мы облазили все злачные заведения, потом стали разборчивее: нас потянуло в шикарные рестораны: «У Распутина», где пели русские песни, или в уже упомянутый «Три каймана». Но, к сожалению, на частое посещение ресторанов нашей зарплаты не хватало, а ночные клубы поднадоели, и мы остановились на одном милом и недорогом баре, о существовании которого не знали наши кэгэбэшники, под названием «У Кумбы», и стали его завсегдатаями.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
У КУМБЫ
Кумба была хозяйкой бара. Она была молодой, красивой, тонкой и черной, как смоль. Перед баром была веранда, где было приятно на ветерке теплой африканской ночью выпить холодного пива, в самом баре – с десяток столиков перед стойкой, но для нас, постоянных клиентов, открывалась дверь во двор бара, куда пускали только своих. Обычно к Кумбе мы ездили на такси переводческой компанией в четыре-пять человек. Мы брали с собой приблудившегося к нам пса – черную большую дворнягу с осанкой овчарки, которого звали Мишка. Мишка запрыгивал на заднее сиденье, высовывал морду в окно и лакал воздух. Потом мы усаживались во дворе у Кумбы за отдельный, специально для нас приготовленный столик. Рядом вертелись и жарились куры гриль, они были для нас в диковину, а со двора вверх на второй этаж поднималась лесенка в комнату, в которую каждый из нас мечтал забраться, – в спальню Кумбы. Курочка гриль стоила полдоллара, и за вечер мы обычно съедали по паре под пиво, виски и джин. Мы были хорошими клиентами, и Кумба сама ухаживала за нами, а пес Мишка сидел у стола и обжирался костями. Кумба была милой, даже скромной, что редко встречается в африканских женщинах, но каждый раз, обслуживая нас, она деликатно прикасалась ко мне, то рукой, то грудью, и говорила:
– Мисель, еще курочки? Сегодня виски за счет заведения.
Это, конечно, не осталось незамеченным моими товарищами. Сначала они стали пользоваться халявой, и мы ездили к Кумбе чуть ли не каждый вечер. Потом они стали уговаривать меня встать из-за стола и подняться к Кумбе по заветной лестнице, и, в конце концов, начали меня сватать к ней. Честно, она мне очень нравилась. Я с ней не переспал по одной причине: это была не обычная девушка, с которой можно провести ночь и наутро забыть о ней. Это была женщина, для которой ночь любви, действительно, означала любовь, обмануть которую было бы всё равно, что обмануть ребенка, женщина, на которой можно было или жениться, или остаться только другом.
– Женись, Мишель, женись на Кумбе, – кричали мне разгоряченные джином товарищи, – станешь хозяином бара, поить нас будешь бесплатно.
Я до сих пор думаю, как бы сложилась моя жизнь, если бы я женился на Кумбе. Меня бы лишили советского гражданства, и я бы на всю жизнь остался в Африке. Я бы стал хозяином бара, то есть состоятельным человеком по местным меркам, а Кумба народила бы мне красивых детей. А потом я бы затосковал: по Москве, по снегу, по родным, – и, наверное, спился бы.
Я даже не взвешивал все эти за и против: эти мысли пронеслись в голове, как ветер, когда мне вливали в уши подвыпившие товарищи: «Женись, Мишель, женись». И я не поднялся по лестнице в ее спальню и, конечно, не женился, но мы стали друзьями. Наверно, и это странно, если бы она мне была безразлична, я бы поднялся. Кумба, как любая женщина, почувствовала какую-то напряженность во мне и перестала прикасаться ко мне грудью и руками, но, по-прежнему, принимала нас во дворе и относилась к нашей компании дружелюбно, даже по-домашнему.
Мы сидели за столом во дворе, на спор съедали по две, а то и по три курочки, и понимали, что это и есть настоящая жизнь, те самые мгновенья, которые вряд ли повторятся, тем более, в Москве. Мишка ходил по двору по-хозяйски и обнюхивал соседей, Кумба суетилась и улыбалась, курочки скворчали на вертеле, нежный ветерок продувал рубашки, холодное пиво освежало голову и душу, и нам казалось, что жизнь удалась.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ДЕВОЧКИ
Проституции в Мали не было. Не было публичных домов, не было притонов, не было поджидающих на улице клиентов девочек, не было назойливых приставалок в ресторанах. Ничего этого не было по одной простой причине: проститутками были все женщины от двенадцати до тридцати лет. Мы даже не подозревали сначала, что можно было, хоть в баре, хоть на улице, подойти к любой, шлепнуть ее по попке и сказать: «Пойдем». На это любая улыбнется, обнимет тебя и пойдет. Это не была проституция в обычном понимании этого слова, это не была работа, а какие-то простые нравы, первобытные отношения между полами, когда мужчина хотел женщину, а она шла за ним и воспринимала это, как должное. Ну и прирабатывала на этом: для себя, для дома, для семьи. Не сразу, но я понял, что в этом и состоит глубокая пропасть между нашими цивилизациями. Для нас это, либо девушка, за которой надо ухаживать и соблазнять ее, либо проститутка, с которой можно делать, что хочешь. Для них всё естественно: хочет меня мужчина, значит, я готова. Поэтому, когда девочек, с которыми я переспал в Мали, перевалило за сотню, и я перестал их считать, я подумал: никакие они не проститутки, а обычные женщины, в которых нет лукавства, жеманства и лицемерия белых женщин, которые просто постоянно хотят мужчин, и это так же нормально и обыденно, как поесть или пописать.
Прошло полгода: мы перестали бояться заразы, кэгэбэшников и друг друга и стали ходить по девочкам.
Как говорится, первый блин комом: первый мой половой опыт в Африке был неудачным. Когда припирает в двадцать два года, а вокруг полуодетые черные ножки и груди, выбирать не приходится. Я попросил у нашего сторожа познакомить меня с женщиной. Видимо, он понял буквально, – надо было спросить девочку. Как я выяснил позже, вопросов с местом – где – в Бамако не бывает: у себя дома, у нее дома, во дворе любого бара, где угодно. Поэтому, когда меня отвели в хижину, уложили на циновку и попросили подождать, я не беспокоился. Кого мне привел сторож: престарелую тетку, бабушку или маму, я так никогда и не узнал. Когда пришла огромных размеров тетя и задрала бубу, или, по-нашему, полотенце, под которым ничего не было, кроме голого тела, я сначала ужаснулся, потом у меня все упало и захотелось домой, в Москву, а потом, грубой рукой, она уложила меня на себя и сделала всё, как надо.
После этого я перестал обращаться за советом к сторожам и сам стал находить девиц в барах.
Мы были молодые, белые, что подразумевало наличие денег в карманах, а когда нас спрашивали: «Где ваша машина?», – мы знали ответ: «Машина в ремонте, поедем на такси». Наверное, со стороны мы напоминали табун жеребцов, выпущенных из загона.
Свою первую ночную любовь я нашел в баре «Истамбул». Название настраивало на восточный лад и на мелодию какой-то старой песенки «Истамбул-Константинополь», поэтому бар мне и приглянулся. То ли она ко мне подсела, то ли я к ней, но к этому времени я уже разбирался, как знакомиться с местными девушками, и задал вопрос незатейливо: «Тебя как зовут?» «Лили», – ответила она, скромно потупив глаза. Эта скромность не очень вязалась с короткой юбочкой, из-под которой упирались в землю точеные черные ножки, и маленькой упругой грудью, разрывающей маечку. Она была юной и симпатичной, и я влюбился в нее с первого взгляда. Я пил джин с тоником и угощал ее пивом. Может быть, мы и говорили о чем-то, не помню, но я придвинул стул к ней поближе, положил руку ей на колено, и после этого уже ни о чем не надо было говорить, это было не главное, а главное состояло в том, чтобы увезти ее куда-нибудь, где я смог бы содрать с нее майку и юбку и увидеть всё, что они едва прикрывали. Время было позднее – часа два ночи, но я влюбился и не хотел уложить ее на какую-нибудь циновку, а лихорадочно думал, как бы лечь с ней в приличную кровать в приличном доме. И тогда я вспомнил о моем сослуживце – капитане малийской армии. Я знал, где он живет, хотя никогда не бывал в его доме, знал, что он холост и живет один. Опьяненный любовью, я забыл, что капитан в Мали —это почти заместитель министра, и приводить среди ночи в его дом бабу, чтобы заняться с ней любовью, по меньшей мере, не совсем удобно. Я был влюблен, я ее желал, я взял такси и повез Лили к капитану.
На удивление, капитан встретил нас спокойно, хотя было видно, что мы его разбудили. Он провел нас в гостиную и после пяти минут светской беседы удалился в другую комнату. Я почувствовал себя неловко, вышел за ним, стал извиняться и говорить что-то о любви.
– Всё нормально, Мишель, располагайтесь на диване, – ответил он.
Я пожал ему руку и бросился к любимой. Любимая к этому времени уже лежала на диване абсолютно голой. Когда наши телодвижения успокоились, и напряжение мое спало, мы пошли вдвоем под душ и, обнявшись, избавлялись от жары и пота.
Мы лежали голые на диване, когда в комнату вошел капитан:
– Мишель, ты не будешь против, если я тоже трахну эту девочку?
Я был уязвлен до глубины своей жаждущей любви души.
– Никогда, – воскликнул я.
Лили встала.
– Мишель, ну что ты, я приду через двадцать минут.
Какая все-таки огромная разница между их простыми нравами и моим советским воспитанием.
– Одевайся, – сказал я Лили, – мы уезжаем.
По-моему, они оба обиделись на меня. Тем не менее, она оделась, и я повез провожать ее до дома. Перед расставанием с беглым поцелуем у дверей ее хижины я отдал ей все деньги, которые были в кармане. Видимо, это была скоротечная любовь, потому что больше я ее не встречал.
Когда дверь за ней захлопнулась, я понял, что денег доехать до дома у меня нет, какая-то мелочь осталась. Было уже светло – около шести утра. Я сообразил, что нахожусь недалеко от авиационной базы, и лучше сразу выйти на работу. Моей мелочи хватило, чтобы поймать повозку. В Бамако это такое транспортное средство, заменяющее автобус. Оно состоит из трех частей: осла, возничего и крытой брезентом повозки с двумя лавками по бокам. Повозка была полная: местные жители как раз ехали на работу. Каково же было их удивление увидеть в своей компании белого человека с всклокоченными волосами, красными от бессонницы и джина глазами и бледным лицом. Не помню, как я доехал, но под их насмешливо-вопросительными взглядами мне было стыдно за всю белую расу, опустившуюся до повозки.
Я приехал на работу раньше всех, что-то объяснил дежурному сержанту, как-то соврал нашим, когда они вышли из автобуса, но малийский капитан, у которого я был ночью в гостях, хоть и не рассказал никому об этом случае, месяц со мной не разговаривал.
И теперь я его понимаю.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
ЖЕНСКАЯ ОБЩАГА
Почему-то мне понравился бар «Истамбул». Наверно, я снова хотел там встретить Лили, но встретил другую – это была моя вторая любовь в Мали.
Ее звали очень романтично – Жизель. До сих пор не знаю: то ли их, действительно, так звали, то ли они сами придумывали себе имена. Она была податлива, как воск, и своенравна, как верховая лошадь. Она даже где-то училась или работала, и я снова влюбился. На этот раз я не мог воспользоваться домом капитана, но, к счастью, она повезла меня к себе. Такси подвезло нас к дыре в глиняном заборе, мы прошли через темный двор и очутились в доме, в котором, как оказалось, была всего одна большая комната со множеством кроватей.
– Тихо, – приложила она палец к губам, – все спят.
Я не стал задавать вопросов и, ведомый в темноте за руку, приземлился рядом с ней на кровать. Кровать была жесткой, но я обнимал ее и млел от предвкушения. Наутро она меня разбудила и посмотрела на меня без интереса, видимо, за ночь ожидала большего. Было уже светло, она одевалась и собиралась на свою, то ли работу, то ли учебу, и моя любовь к ней разом схлынула, когда я сел на кровати и увидел рядом еще четыре постели, из которых, как из пены, вырастали черные, стройные, неодетые и невыспавшиеся женские тела.
Жизель моя ушла, и, незаметно для себя самого, я оказался в соседней кровати. Такое в моей жизни было впервые: одна стонала и извивалась подо мной, а трое других ласкали и целовали меня, как наложницы в гареме. Было утро субботы, на работу идти не надо, я окончательно расслабился и, забыв обо всем, окунулся в это черное, сладкое сплетение рук и ног, а потом уснул.
Проснулся я от прикосновения на лице. Влажная женская рука гладила мне лицо и грудь, я открыл глаза.
– Все ушли, пойдем умываться, – сказала девушка.
В комнате никого больше не было. Среди утренних моих нимф я ее не видел, она была в набедренной повязке или полотенце, или бубу, грудь была открыта и так же прекрасна, как на местных статуэтках из черного дерева. Я поднял глаза и увидел испещренное оспинами рябое лицо.
– Пойдем, я тебя умою, – еще раз сказала она и взяла меня за руку.
Я встал, еще сонный, и послушно побрел за ней во двор. Водопровода в доме не было. Посередине бетонного двора была небольшая ямка, над которой я и присел абсолютно голый. Солнце жарило тело, и я подумал, что уже часов двенадцать. Незнакомка с отталкивающим лицом принесла таз с водой, кусок мыла и сняла свое бубу. Такой стройной фигуры, такого прекрасного, упругого тела я в жизни своей не видел. Молча, она окунула губку в воду, намылила ее и стала меня мыть. До этого ни одна женщина не мыла меня, разве что мать в детстве. Я сидел на корточках и ощущал блаженство, когда она касалась моего тела руками и губкой. Она вымыла меня всего, а потом сполоснула чистой водой. Всё действо происходило в тишине, как во сне или в немом кино. Потом, так же молча, она обтерла меня, взяла за руку и повела обратно в комнату. Я глядел на нее и уже не замечал ее обезображенного лица, а только чувствовал рядом ее жаркое тело. Мы легли в постель, и мне показалось, что нет девушки красивее ее на свете. Солнце уходило, когда я уехал.
Не рассказать своим товарищам-переводчикам о доме, в котором я провел почти сутки, я не мог. Мы туда ездили большой компанией много раз, нас принимали со смехом и объятьями, все со всеми переспали неоднократно, но что удивительно: свою рябую, прекрасную банщицу я больше не видел.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ДВОР УБИЙЦ
Начинался сезон дождей. Вечера стояли душные и влажные. В это межсезонье, а в Африке всего два сезона: жаркий, когда зелень выгорает до желтизны, и сезон дождей, когда трава вырастает с наши яблони, – особенно обостряется человеческая неуравновешенность, возбудимость и сексуальное влечение. Я слышал даже, что в некоторых африканских странах за изнасилования в этот период дают меньше срок, хотя я с трудом себе могу представить, как в Африке можно кого-то изнасиловать. Один мой знакомый рассказывал, что его друг поехал в этот сезон в командировку в Африку и за неделю, без всяких врачей и лекарств, излечился от импотенции.
В эту субботу мы отмечали день рождения одной из переводчиц на их женской вилле. Шумной гурьбой, на нескольких машинах (на такси, естественно, свои были только у большого начальства) мы приехали на другой конец города. Как водится, все сфотографировались во дворе и перешли в просторную гостиную, где был накрыт стол, играл магнитофон, и праздник гремел музыкой, тостами и танцами. Веселились от души, но целовались и обнимались платонически. Наших девушек любить было можно, но женитьба при этом становилась неизбежной, а на такой серьезный шаг ни один из нас не был готов.
Разъезжались поздно, по три-четыре человека. Мы втроем: я, Сергей и Коля, все из одного института, то есть знали друг друга давно, – решили добавить. Эта-то российская привычка – добавить, когда уже и так прилично выпито, наложилась на жаркую ночь межсезонья: незавершенные объятья и поцелуи захотелось заполнить осязаемыми и безотказными черными девочками. И вместо того, чтобы благоразумно ехать домой, мы зарулили в ближайший бар.
В этом баре мы были впервые, он нам показался слишком светлым и голым: кроме нас, за пустующими столиками сидели еще двое африканцев. Мы выпили виски, и внутри зажглось и заерзало. И тогда к нам подсел один из сидящих за соседним столиком парней:
– Ребята, – по-свойски обратился он к нам, – может, еще вместе выпьем, я угощаю.
Для нас халява всегда сладка, даже если незваный прохожий поставил одну бутылку пива на всю компанию.
Есть старая истина, известная всем, кто когда-нибудь пил (я имею в виду в России, как я потом узнал, она, по неизвестным мне причинам, до сих пор не открыта другими странами): не понижать градус. Мы были молодыми и неопытными: после водки и виски мы соблазнились на пиво. И когда, глядя на наши замутненные глаза, он спросил:
– А девочек хотите? – мы согласно кивнули головой.
Мы допили пиво, расплатились с барменом, по-моему, даже не за одну бутылку пива, и пошли, как слепые, в кромешной ночи, за нашим поводырем.
Странно, что в таком состоянии я запомнил каждый поворот и каждую улицу, по которой мы шли. По правую руку тянулся глиняный сплошной забор, как у нас на юге, и у меня вдруг возникло ощущение, что сейчас в заборе появится калитка с надписью: «злая собака». Калитка в глиняном заборе не появилась, но вдруг наш проводник остановил нас и пригласил жестом следовать за ним прямо в стену. Видимо, там был какой-то пролом в стене, потому что мы прошли сквозь стену и очутились во дворе. Наш черный собутыльник повел нас дальше, и тут из тучной дыры неба выглянула луна и осветила землю. Мы стояли посреди большого двора, а вокруг было несколько хижин: круглых, глинобитных, с соломенной крышей. На свет луны во двор вышло несколько девушек: было трудно разглядеть их лица, но все они были в коротких юбочках, а из-под них выглядывали эбонитовые ножки. Торговаться не имело смысла, и не было желания. Мы тут же отдали проводнику всё, что он запросил, и разошлись со своими желанными по хижинам, каждый в свою. Я потом не спрашивал у своих друзей, как они провели эти полчаса, но моя мне показалась какой-то неестественной с ее охами и криками.
Ровно через полчаса, – столько нам дал проводник на любовь, – мы собрались втроем на той же поляне под той же луной. Только теперь нас окружали не девочки. Вокруг нас, белых советских переводчиков, стояло человек десять черных мордоворотов. Лица у них были недружелюбные, а сложением тела они были раза в три шире нас. Луна совсем высунулась из-за туч, и тем отчетливее становился контраст между светлой поляной, где нам удосужилось стоять, и темными хижинами, где мы получали удовольствие. Все происходило в полной тишине. От того, что луна светила фонарем в глаза, от того, что деваться было некуда, от того, что никто ничего не говорил, становилось жутковато.
– Теперь на выход, – сказал кто-то из них.
И нас повели, как баранов, на выход. В своем быстро протрезвевшем сознании я понял, что нас ведут не туда, откуда мы пришли. Мы шли гуськом, как арестанты, а спереди, сзади и по бокам шагали наши недружелюбно-молчаливые хозяева. Хотя двор был большой, но мне показалось, что мы идем вечность. Мы поднялись на какой-то пригорок, когда вдруг я услышал:
– Мишель, это ты?
Сначала я даже не понял, пока тот же голос не распорядился:
– Стойте, я его знаю.
Я обернулся навстречу голосу и в яркой луне увидел знакомое лицо. Я точно не помнил, как его зовут, по-моему, он представился, как Даниэль, но три дня назад я с ним сидел за столиком у Кумбы.
Дело было так. Днем, после работы, я заехал к Кумбе. Мне казалось, что она обижается на меня, и я решил с ней объясниться. В баре ее не оказалось, я заказал пива и задумчиво сидел один внутри бара, рядом со стойкой. Ко мне за стол подсел совершенно незнакомый, прилично одетый африканец и попросил угостить его пивом. Обычно я не угощаю пивом чужих людей, но мне хотелось с кем-то поговорить, и я заказал два пива: еще одно для себя, второе – для него. Мы с ним сидели часа два и разговаривали ни о чем. Я всё ждал, что придет Кумба, но она так и не пришла.
– Мишель, это ты?
– Я, Даниэль.
После этого всё изменилось. Нас повели обратно во двор, к тому пролому в стене, через который мы входили. Перед тем, как нас отпустить, Даниэль отвел меня в сторону:
– Мишель, благодари Бога, что угостил меня тогда пивом. Больше сюда не попадайтесь, это «двор убийц». Если меня увидишь когда-нибудь, сделай вид, что не знаешь меня. Вас проводят и отвезут на такси. Прощай.
Действительно, кто-то из наших негостеприимных хозяев вывел нас на ту же улицу, довел нас до знакомого бара и быстро поймал такси. Пока ехали до дома, мы молчали. Когда приехали, на вопрос, сколько с нас, хмурый таксист ответил:
– За всё заплачено, – развернулся и уехал.
В себя мы пришли только на следующий день. Мы все слышали про «двор убийц». Об этом говорили вполголоса, не верилось, что это правда: там убивали белых, сбрасывали в канал, и никто никогда не находил никаких следов.
Ребята поили меня целую неделю, и это стоило того.
Только через месяц, днем, я собрался с духом и отважился пойти разыскать это место. Я нашел бар, я нашел улицу, по которой нас вели, я вспомнил белый глиняный забор, но как я ни старался, пролом в стене, ведущий во «двор убийц», обнаружить так и не смог.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
ПОЛЕТЫ
Я уже почти год работал на авиационной базе, и два раза в неделю были полеты. Это значит, что за мной приезжали в шесть часов утра, грузили сонного в машину и везли на вышку. Вышка – это пункт, где сидят диспетчеры, в данном случае, военные, и координируют полеты. Когда я впервые попал на вышку, и на меня надели наушники, я понял, что не то что переводить не могу, но даже, на каком языке идут переговоры в воздухе, определить не в состоянии. Из наушников в уши ползло шуршание, которое прерывалось чьими-то отрывистыми голосами или бормотанием, и когда я услышал в своем мозгу эту неразборчивую белиберду, понял, что пропал окончательно. В институте нас учили синхронному переводу, и я был не хуже других натаскан переводить разную дребедень, в смысл которой не вдавался. Но тогда я хотя бы понимал слова. Теперь же я слышал только «бу-бу-бу», которое должно было означать человеческую речь. Малийские сержанты-диспетчеры, сидящие рядом со мной, жевали бутерброды – длинный французский батон, нашпигованный помидорами, огурцами, колбасой и майонезом – и, с тоской глядя на меня, ждали, когда я заговорю. Говорить я не мог, потому что перевести «бу-бу-бу» можно было только, как «бу-бу-бу». То ли они сжалились надо мной, то ли я им понравился своей беспомощностью, но один из сержантов сказал мне на чистом русском языке:
– Не парься, парень, не надо ничего переводить, они говорят по-русски.
После того, как в следующий раз я каждому поставил по бутылке пива, мы стали друзьями.
Военные диспетчеры – народ особый: когда у них перед носом очередной летчик делает пике, они жуют колбасу, когда он улетает незнамо куда, они смотрят на радар. Как оказалось, мне ничего не надо было переводить, и они научили меня смотреть на экран и определять самолеты вместо светящихся точек. У нас был летчик-инструктор, у них – летчики, учившиеся где-то под Алма-Атой. И когда они стали говорить мне по-французски: «Ну, твой майор – ас», а по-русски: «Говно», – я понял, что принят в избранный круг обитателей вышки, тоже стал покупать с утра французские бутерброды, которые нам заменяли и завтрак, и обед.
На вышке, как и на земле, особой работы у меня не было, но там было интереснее. Во всяком случае, я был единственным из наших специалистов, кто увидел малийского президента. Он вышел из военного самолета вместе с женой и прошествовал под нашими окнами. Оба были в белых длинных бубу, жена была толстая, но как мне объяснили, в Африке, чем женщина толще, тем она солиднее, а у президента должна быть самой толстой.
Я привык к гулам самолетов, проносящихся перед нами, я узнал, что такое спарка – истребитель с двумя кабинами: для инструктора и стажера – но, когда мой майор предложил мне с ним полетать, я отказался. Мне кажется, после этого у нас с ним испортились отношения, видимо, он считал, что от такого лестного предложения не должен отказываться никто.
Когда мы сидели на вышке, жевали бутерброды и на экране находили и вели свои самолеты – обычно, один-два – мы были спокойны, как трое буйволов: один – белый, двое – черных, и верили, что ничего страшного в этом синем жарком небе никогда не произойдет. Время от времени, ради интереса, я надевал наушники и через «бу-бу-бу» уже разбирал постепенно какие-то слова.
С сержантом Мусой – одним из малийских летчиков – мы случайно встретились вечером у Кумбы. Он сидел на веранде, мои товарищи, как водится, пошли во двор, а я присел к нему за столик.
– Привет, Муса.
– Привет, Мишель.
Обычно мы разговаривали так: он – по-французски, я – по-французски, он вворачивал какое-нибудь русское слово, и я отвечал тем же. Обычная болтовня в баре.
– Завтра летишь?
– Да, как всегда.
Выпили по бутылочке пива, и я пошел к своим.
Наутро я, как повелось, сидел на вышке. Мимо пролетел Муса и сделал «бочку», взмыл вверх, развернулся, снова «бочка», еще одна.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71039647?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Михаил Забелин
Это истории об Африке, смешные и не очень, рассказанные двадцатилетним юношей, впервые оказавшимся в советские времена за границей. Это забавные истории о том, как молодой человек постигает простые африканские истины о жизни, о любви, о товариществе, о новых людях, с которыми его сталкивает судьба. Это взгляд со стороны на Африку и африканцев.
Истории с привкусом мазута
Африканские истории
Михаил Забелин
© Михаил Забелин, 2024
ISBN 978-5-0064-4962-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Истории с привкусом мазута
«Мазут» – так в Африке называют коктейль: на 200 г. 50% виски, 50% кока-колы и много льда.
ВСТУПЛЕНИЕ
В пятнадцать лет я стал мужчиной, в семнадцать лет поступил в Институт иностранных языков и, наконец, в двадцать два закончил с юностью и защитил диплом.
Наутро после бурного расставания с юностью я проснулся с тяжелой головой и с женщиной в кровати, которую помнил смутно и видел неотчетливо. На следующий день предстояла встреча с генералитетом ГУК МО (Главное управление кадров Министерства обороны) по вопросу распределения в армию, и поэтому я выпил рюмку водки, к счастью оказавшуюся на тумбочке у кровати, и повнимательнее рассмотрел свою соседку. Было лето. Родители были на даче, и никто не мог мне помешать откинуть одеяло и погладить ее ногу. Она открыла глаза, и я так и не спросил, где мы с ней познакомились и как ее зовут. Мы провели сладкий день в постели, пили оставшуюся с вечера водку и шампанское и расстались дружелюбно, без обид, претензий и обещаний.
На следующий день, трезвый и одетый, в десять ноль-ноль я был среди других выпускников Иняза в ГУК МО в коридоре перед кабинетом, от которого зависела наша дальнейшая жизнь. Мы сидели и стояли в ожидании своей очереди, как у дверей кабинета стоматолога, а за дверью предстоял допрос с пристрастием: кто, откуда, зачем и куда направить. Когда подошла моя очередь, и я присел на краешек стула напротив сурового дяди с серьезными, проницательными глазами, мне захотелось признаться ему во всем: как накануне напился и спал с незнакомой женщиной, как в седьмом классе вылил воду в окно и облил проходящую внизу учительницу и как, вместо лекций, пил пиво с друзьями. Я сдержался с трудом и на вопрос человека в штатском: «А где бы вы хотели служить, в Советском Союзе или за границей?», – ответил, задыхаясь от волнения: «Конечно, в Советском Союзе, но, мне кажется, что был бы больше полезен родине в развивающихся странах». Ответ был продуман заранее, потому что перед входом в кабинет наша предармейская братия живо обсуждала все варианты провокационных вопросов и необходимых ответов.
Решением военного суда ГУК МО я был отправлен в Мали военным переводчиком сроком на два года.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
БАМАКО
Когда я сошел с трапа самолета, меня обдало такой сауной от асфальта, что сначала я подумал: вот она – Африка, а потом – какая жара.
Перед таможней я стоял, как неудачливый контрабандист, потому что в чемодане у меня, помимо вещей, было четыре бутылки водки, черный хлеб и селедка. Как потом я понял, контрабандистов на малийской таможне ловили, только если они вывозили по частям самолет или танк, а за всё остальное можно было расплатиться на месте или даже заранее перед отъездом, позвав таможенника на дом. Денег у меня не было, припрятанные бутылки с водкой не нашли, и прямо из таможни я шагнул в зал аэропорта. Мокрый от страха и жары я стоял один в этой душной дыре, не видя вокруг себя ни одного белого человека. Перед отъездом нам не раз внушали: «Не общаться и не знакомиться с посторонними, иначе провокаций (фотографий с голыми женщинами, фотографий с передачей компрометирующих документов) не избежать». Шел тысяча девятьсот семьдесят третий год, и отношение к этим самым провокациям было серьезным и строгим.
Ко мне подошел негр скромной наружности и на ломаном французском языке сказал:
– Вы Мисель? Я Мамаду. Поехали.
Я понял, что либо я с ним поеду, либо останусь в этой душной конуре навсегда, и вышел на улицу. Там нисколько не было прохладнее, но я обрадовался, увидев темно-зеленый уазик советского производства, и понял, что это не провокация, а встреча. Я сел в машину рядом с Мамаду, и мы поехали по раскаленной мостовой навстречу моим долгим годам в этой стране.
Мамаду оказался разговорчивым и дружелюбным парнем. Он постоянно что-то говорил, показывал руками направо и налево, и я не сразу уловил, что он, как экскурсовод, рассказывает впервые попавшему в его страну человеку о местных достопримечательностях, и тогда я с ужасом понял, что он говорит по-французски, а я не понимаю из этого ни одного слова.
ГЛАВА ВТОРАЯ
ОБЩАГА
Мамаду долго куролесил по грязным улицам со сточными канавами вместо водопровода и, наконец, довез меня до места назначения. Это был одноэтажный дом за глиняным забором, а внутри был холл со столом и стульями посередине и четыре комнаты на десять человек. Я стал одиннадцатым. Первый вопрос мне задал улыбающийся дядя лет на десять старше меня:
– Селедку, черный хлеб, водку привез?
Я вынул из чемодана требуемые продукты и выставил на стол. После этого стали знакомиться. Улыбающегося дядьку звали Володей, он был майор и старший по общаге. Остальные были капитанами: Сергей, Валентин.., дальше сразу не запомнил.
– Иди, устраивайся на свободной койке, – сказал майор Володя, – вечером будем отмечать твой приезд и смотреть «Стой, кто идет».
Я подумал, что «Стой, кто идет» – это новый детектив, и пошел устраиваться. Мое новое место представляло из себя железную кровать с матрасом: по четырем углам вверх торчали железные прутья, а на матрасе лежало чистое белье и большая марля.
– Натягивай накомарник и ложись отдыхай, – приказал Володя.
Я понял, что марля и есть накомарник, и стал ее натягивать на железные палки.
– Если не хочешь сразу заболеть малярией, подоткни получше накомарник под матрас и больше пей, – проинструктировал он.
Я сразу понял, что не воды надо больше пить, чтобы не заболеть малярией.
Перед отъездом мне сделали прививки от холеры, тропической лихорадки и дали кучу таблеток от малярии, но, когда я растягивал свой накомарник, проникся пониманием, что только он и водка, а ни какие не таблетки, спасут меня от комаров. Я вынул из чемодана рубашки и костюм, повесил их на железные накомарниковые углы, а чемодан задвинул под кровать. Все это как-то не вязалось с заграницей, о которой мы мечтали в институте, но уже вечером я понял, что ошибался.
Вечером мы сели за общий стол и стали пить водку.
– А теперь фильм, – закричали подвыпившие капитаны.
На стену натянули простыню, а напротив поставили проектор с большими бобинами. Закрутилась пленка, и на экране проявился учебный фильм МО СССР «Караульная служба». Я был немного удивлен таким сюжетом, но капитаны, которые, видимо, смотрели фильм по сотому разу, оживились и развеселились, когда часовой вскинул автомат и крикнул: «Стой, кто идет».
После фильма перешли на джин с тоником. А потом привели местных девочек. Как я понял через несколько дней, мы обитали на окраине города, далеко от начальства, и весь наш квартал был маленькой деревней, где все жили по-соседски, вечерами пили вместе чай на улице, а нашим офицерам за умеренную плату приводили своих дочерей и жен из дружеского расположения.
Меня сразу стали звать Мишель, на французский манер, и не успел я выйти из-за стола, как оказался под своим накомарником с черной полуодетой девушкой. Этого я не ожидал. Я все-таки был воспитан в советских традициях, и, хотя девушка мастерски целовала и ласкала меня, собрался с волей, протрезвел и, слегка отстранившись от нее, сказал:
– Пойдем-ка, я тебя до дома провожу.
Она жила по соседству, и во дворе ее дома меня радостно встретила ее мать, усадила пить чай и поближе ко мне посадила свою дочь. Я так и не понял тогда, чего от меня больше хотят: женить или получить немного денег, наверное, все-таки денег, но я стал захаживать к ним на чай; мать улыбалась и оставляла нас одних, но я так и не смог переломить въевшееся в кровь советское воспитание и переспать с ней.
Через два года я случайно встретил ее на рынке: она располнела, подурнела, но мне показалось, что она влюблена в меня: так радостно кинулась она ко мне.
– Приходи в гости, Мисель, я тебя жду.
Больше я ее не видел.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
РАБОТА
Как оказалось, переводчиков у наших военных было теперь всего двое: я и еще один парень из Питера – Володя, закончивший исторический институт, мало понимавший во французском языке, но зато кичившийся тем, что переводит нашего военного советника, ездит в его Пежо, а в основном, собиравшим разные этнографические раритеты по лавкам Бамако.
Меня определили переводчиком на авиационную базу. Это были элитные войска, поскольку сам президент – полковник, был выходцем из них. У власти после очередного переворота в стране стояли военные, и поэтому каждый малийский лейтенант был причислен к элите, а каждый капитан мнил себя заместителем министра.
На авиационной базе и капитаны, и лейтенанты, и даже сержанты говорили по-русски: все они учились в России. С ними и работали наши военные специалисты. Когда я понял, что переводить никому ничего не надо, мне стало скучно. Наш майор-летчик, мой непосредственный начальник, сказал:
– Не знаю, зачем тебя сюда прислали, но раз работы нет, ищи пятый угол.
И я стал его искать: слонялся по базе, болтал по-французски с сержантами и лейтенантами, познакомился с капитанами и зависал с ними в авиационном кабаке, где мы регулярно после работы пили пиво, а местные шашлыки называли «брошет». Помимо того, что я ничего не делал на работе, большим ее достоинством было то, что, как во всех южных странах, мы трудились с восьми утра до двенадцати, а потом начиналась сиеста (то есть послеобеденный отдых), а потом уже на работу никто не выходил. С утра за мной приезжал автобус, в полдень он меня отвозил домой, и так продолжалось месяц, пока не случилось страшное: мне пришлось переводить командующего авиацией нашему военному советнику.
Мы сидели втроем в кабинете командующего, и как хороший выпускник иняза, я четко переводил всё, что говорил мой шеф. Но когда начинал говорить его собеседник, понимал только интонации и суть разговора, потому что его французский как-то уж очень отличался от того парижского, которому меня учили.
Я додумывал то, что он, может быть, и не говорил, старался сгладить свои паузы междометиями, краснел, как на экзамене, потел и бледнел, и чем дольше продолжалась беседа, тем острее осознавал: всё кончено, меня выгонят, вышлют, выставят, вытолкают взашей, позор, зря учился, никакой я не переводчик.
Всё кончилось гладко. Они пожали друг другу руки, командующий сказал:
– Пусть поживет.
А советник:
– Я еще подумаю.
Так я остался в Мали, даже не на два, как предполагалось, а на целых три года.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ПОПОЛНЕНИЕ
Через два месяца приехало переводческое пополнение: человек двадцать, из них половина девушек. Из мужского пола трое учились со мной на курсе. Стало значительно веселей. На два-три месяца я понял, что наши девушки лучше всех, и перестал пялить глаза на задницы негритянок.
Нас переселили в центр города, где были широкие улицы и ночные бары, и теперь в нашей холостяцкой общаге: три-четыре человека в комнате под накомарниками, – ютились вместе капитаны-майоры и лейтенанты-переводчики. У нас появилась веранда, где вечерами мы резались в преф, душ и туалет во дворе и собственная прислуга – негр Карамагор с огромным членом: я его однажды увидел в душе и сначала не понял, подумал, что это шланг, которым он подмывается. За детскую непосредственность и наивную чистоту мы его прозвали Алеша Карамазов.
Девушки жили на другом конце города, не помеха, когда есть деньги на такси, и преподавали русский язык в колледже. Мужское пополнение откомандировали переводить танкистам и артиллеристам.
Я, как самый опытный среди переводчиков (два месяца в Мали за плечами), объяснил коллегам простые истины, о которых никто нам не говорил перед отъездом: выпивать можно и нужно – это профилактика от малярии, спать с нашими девушками можно, но без взаимных обид и последствий, в кино на порнуху ходить нельзя, но можно, ночные бары посещать нельзя, но можно, так, чтобы никто из своих не увидел, с негритянками спать нельзя, но, если очень хочется, можно.
Через несколько дней, в один из выходных, мы устроили день знакомств с нашей женской переводческой половиной: поехали вместе на пикник загород.
И тогда я впервые в жизни наяву увидел бегемотов.
Как оказалось, мы выбрали не самое лучшее место для пикника (кто-то добрый нам его посоветовал): в роще на берегу реки рядом с лежбищем бегемотов. Река называлась Нигер, и даже наша Волга, по сравнению с ней, казалась речушкой.
За какие-то гроши на пирогах нас стали переправлять на другой берег: там, действительно, нас ждала идиллическая роща, лучше места для более близкого знакомства не придумаешь. Картина переправы настраивала на романтическое продолжение: мускулистый негр в набедренной повязке вел длинную узкую пирогу, отталкиваясь шестом, мы любовались природой и откровенно выступающими прелестями наших спутниц, жаждали любви и наслаждались покоем и свободой.
И тут вода забурлила, и рядом с нами выплыла туша раза в три превышающая нашу лодчонку; так я познакомился с бегемотом. Он оказался удивительно добродушен и не тронул нас, хотя мог бы переломить эту выдолбленную из ствола дерева лодку, как щепку. Добирались мы до берега тихо, и только почувствовав под ногами траву, ожили, замутили костер и шашлыки, и стали отмечать знакомство по-русски, с размахом. После выпитого в большом количестве джина, то ли в силу советской морали, то ли из-за напутствия старших партийных товарищей, никто не полез в кусты, а разбившись на парочки, мы платонически обнимались у костра. Рядом, метрах в ста, купались беззаботные бегемоты с детенышами, и мы не мешали друг другу.
Мне понравились сразу две девушки, и я целовался с ними по очереди.
Месяц спустя, когда мы все отмечали у кого-то из них день рождения, одна предложила мне на ней жениться, а вторая сказала, что во время отпуска собирается выйти замуж и пригласила на свадьбу.
После этого я понял, что, сколько бы ни продлилась моя командировка, я никогда не вступлю в интимные отношения с нашими девушками в Мали. А поскольку в мои двадцать два года пружина так и рвалась из трусов, я сосредоточился на простых, доступных черных женщинах.
ГЛАВА ПЯТАЯ
СВИНЬЯ
Килограмм свинины стоил сто франков. Живая свинья стоила пятьсот франков. Кому-то из наших военных пришла в голову экономная мысль всем скинуться и купить свинью. Однажды вечером после работы к нашей коммунальной вилле подъехал грузовик советского производства и вместе с двумя нашими капитанами высадил свинью. Свинья оказалась крупной и строптивой, и когда капитаны на руках внесли ее во двор, силы оставили их, и свинья, вырвавшись из рук, радостно хрюкая, понеслась через двор, сбив по пути с ног ничего не подозревающего Карамагора. На крик собралось всё население общаги: младшие улюлюкали, старшие пытались принять решение, что делать со свиньей. Как водится в армии, командир отдал приказ: свинью изловить. Ловили долго. Очнувшийся Карамагор принял в этом активное участие, и когда, наконец, зажал ее между ног, спросил: «А дальше что?» Что делать дальше, не знал никто, но мяса хотелось всем. Мы посмотрели на старшего по званию, и так как должность обязывала, он сказал: «Будем резать». Вышли два капитана с большими тесаками и стали резать. Видимо, навыков ни у кого не было, потому что свинья не давалась, вырывалась и орала дурниной.
К этому времени на крики и визги собрался уже весь квартал. Большинство столпилось у ворот, кто-то сидел на заборе и, как болельщики на стадионе, делал ставки: кто победит, мы или свинья. Самые наглые зашли во двор и давали советы.
Мы снова посмотрели на майора, и он понял, что от его решения зависит авторитет советской армии.
– Будем убивать током, – сказал он.
Для наших военных дело было привычное: взять два проводка и присоединить к лапам. Провода нашлись, лапы дергались в истерике. Складывалось впечатление, что, побегав по двору, свинья снова почувствовала себя поросенком и решила до конца сопротивляться надвигающейся катастрофе. Свинью уже держали шесть человек. Обалдевший Карамагор стоял рядом и молчал. Еще двое включали ток. Переводчики притихли на веранде и дрожали. Когда ток прошел через свинью, она завизжала так, что сбежалось еще три квартала. Но умирать не хотела. Когда капитаны поняли, что электричество ей тоже нипочем, они опустили руки. Тогда очень аккуратно, как достойного противника, они ее связали и позвали соседей.
Наши черные друзья, которые только что аплодировали и болели за свинью, прирезали ее за пять минут, разделали мясо и передали его нам за небольшое вознаграждение. В этот вечер было выпито много водки, а свинья оказалась вкусной.
На следующий день в местной газетенке появилась статья о том, как советские офицеры в чужой стране издеваются над редкими местными животными.
Дело замяли, а в общагу приехал наш начальник-полковник и сказал:
– Майору объявляю строгий выговор за то, что не мог справиться со свиньей, капитанам по выговору, а переводчикам – благодарность за то, что не входили в сношения с местными животными.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
ГОРОД
За три года я вжился в Бамако и полюбил его, хотя, как бы его ни приукрашивали на открытках, это была просто большая одноэтажная деревня, разделенная пополам рекой Нигер.
Нас возили на автобусе на работу и обратно, и, поначалу, оставшееся время мы проводили дома. Потом мы осмелели и стали выходить в город по двое, по трое. Мы исследовали улицу, на которой жили, и, кроме двух королевских фламинго, живущих на соседнем заборе, и трех унылых продавцов сигарет, сидящих на табурете перед сколоченными из досок ящиками, не обнаружили ничего интересного. Тогда мы двинулись дальше к центру и по соседству с длинным забором, на котором крупными буквами было написано «здесь не писать», но, как нарочно, рядом писали все, наткнулись на два единственных на весь город супермаркета. Войдя в них, мы поняли, что находимся за границей. Там было всё, что советскому человеку могло присниться только в розовом сне. Мы бросились тратить наши первые валютные деньги, но очень скоро старшие товарищи объяснили, что мы не миллионеры, а простые советские служащие за рубежом, и тогда мы попали на главную достопримечательность города – вещевой рынок. Это был лабиринт, город в городе, глаза разбегались. Мой приятель, переводчик Сережа, впервые оказавшись на рынке, срочно решил купить себе темные очки. Отговаривать его я не стал, но сам решил повременить с покупками, и правильно, как выяснилось: за те деньги, которые он заплатил, можно было бы купить пять очков. Очень скоро мы поняли, что на рынке принято торговаться. Происходило это таким образом:
– Хотите купить ковер? Это настоящий, персидский. Десять тысяч франков.
– Плачу тысячу франков.
– Семь тысяч франков.
– Две тысячи франков.
– Мне даже обидно. Вы у нас не в первый раз и должны знать, что надо остановиться посередине. Пять тысяч франков.
Когда мы поняли суть процесса, мы перестали ходить в супермаркеты.
Был еще и мясной рынок. Там было много свежего мяса и мух. Здесь я узнал, что деликатесный советский продукт – язык – стоит намного дешевле, чем обычный кусок мяса.
Овощных рынков не было, потому что фруктами и овощами торговали на каждом углу, сидя на земле и разложив свой товар в тазах: манго, ананасы, бананы, арахис падали в тазы прямо с деревьев и кустов. Тазы с непроданным товаром женщины уносили на голове, подложив под таз тряпку, этому их учили с детства. Я собственными глазами видел, как наша соседка, восьмилетняя девочка, приходившая к нам набрать воды из-под крана, лихо водружала себе на голову полное ведро воды и несла домой. Может быть, поэтому все малийские девушки были очень стройными: они с детства учились ходить с полным ведром или тазом с фруктами на голове, поддерживая его одной рукой, а второй элегантно размахивая в такт бедрам.
Самым дешевым товаром был арахис: большая горсть жареного арахиса стоила меньше, чем коробок спичек. Обычно у входа в бар мы набирали горстями арахис и щелкали его тут же под холодное пиво.
Кстати о спичках: они делались по китайскому рецепту и среди местных жителей назывались «русская рулетка», потому что каждая десятая из них взрывалась в руках. Когда мы об этом узнали, перестали экономить на спичках и пользовались только зажигалками.
Самыми лакомыми лавками для жен наших военных специалистов были полотняные ряды, где можно было накупить столько ткани, что хватило бы на дорожку между самолетом, приземлившимся в Москве, и аэропортом. Самыми любимыми были золотые ряды: там можно было купить золотые цепочки или заказать золотые кольца и перстни по смешной цене: доллар за грамм золота. Поэтому у зажиточных африканских женщин уши отвисали под тяжестью золотых серег до плеч, а наши складывали скупленное золото в чемодан под тряпки.
Самыми разорительными для нас, переводчиков, были джинсовые магазины, где Ли и Вранглер, за которыми мы охотились в Москве, лежали стопками на полках. Когда мы их примеряли, мы делали это быстро-быстро. Нас так здорово проинструктировали перед отъездом, что мы боялись снять штаны в примерочной: а вдруг это засада и провокация, сфотографируют, сделают фотомонтаж и начнут шантажировать.
Когда мы окончательно окунулись в это море торговых рядов, рынков и магазинов, мы стали по дороге с работы выходить из автобуса в центре, бродили по лавкам и домой возвращались на такси. В первый раз, когда мы сели в маленькое такси – Пежо пятидесятых годов – водитель сказал:
– Не хлопайте так дверью, вы не в Волге.
Обида за нашу Волгу была сильной, и когда мы доехали, снова хлопнули дверью и дружески расстались.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
КАЙМАН
Не стоит ловить рыбу в Нигере с берега, да еще на удочку, ничего не поймаешь. Не следует заходить и в воду: в реке водится какая-то мелкая дрянь, которая заползает в кожу, и лет через пять человек умирает или, в лучшем случае, слепнет. С лодки на середине реки, наверно, можно что-то наловить, я сам видел открытку с рыбой в человеческий рост.
Как бы то ни было, начальство приказало в один из воскресных дней ехать отдыхать, и все мы: переводчики, капитаны-майоры со своими женами во главе с подполковником, – поехали на рыбалку. Как полагается, сначала дружно выпили и закусили на берегу, а потом расположились строем с удочками с разрывом метров в десять вдоль реки.
Я закинул в мутную воду удочку и прикорнул. Больше всего хотелось бросить это бесполезное рыболовное занятие и вернуться в тень деревьев, где женщины готовили еду и где нас уже ждали запотевшие бутылки с холодным пивом. Справа, метрах в десяти, сидел на корточках с удочкой в руках капитан, в шортах и майке. Он вдумчиво смотрел на поплавок и тихо улыбался: думал то ли о рыбе, то ли о бабе. А вот то, что произошло потом, я не видел в жизни никогда: ни до того, ни после. Капитана звали Гена, он был здоровым, спокойным мужиком, и поэтому то, что я увидел в следующую минуту, поразило меня чрезвычайно.
Позади Гены был небольшой пригорок, и когда он, не выпуская из рук удочку, сидя на корточках, задом, вдруг вскочил на этот пригорок, я удивился такой прыти настолько, что на время забыл и про рыбалку, и про пиво. Как можно, не поворачиваясь, сделать такой прыжок, я не понимаю до сих пор. Капитан сидел в том же положении: на корточках и с удочкой в руках, – на пригорке, довольно далеко от воды. Я хотел крикнуть ему, что так он вряд ли что поймает, но увидел его остекленевшие глаза и промолчал. Сам он тоже вдруг стал какой-то окаменелый. Я перевел взгляд на берег, где только что безмятежно удил Гена, и увидел каймана. Кайман – это такой крокодил, поменьше аллигатора, но, говорят, быстрее его и злее. Я выпустил удочку из рук и замер. В голове пронеслась короткая мысль, что сейчас он съест оцепеневшего Гену, а потом набросится на меня. Я смотрел на крокодила и понимал фразу про кролика и удава, я не мог пошевелиться. Кайман выполз из реки и посмотрел куда-то мимо нас.
Мне кажется, что это был сытый кайман, потому что он пару раз лениво плюхнул хвостом о воду, посмотрел на свои несостоявшиеся жертвы, повернулся и убрался обратно в воду.
Когда на ватных ногах я дошел до Гены и тронул его за плечо, я понял, что такое мумия: он сидел бледный и неживой. Глаза его были прикованы к воде, а пальцы вцепились в удочку, как в палочку-выручалочку. Прошло минут десять, прежде чем он ожил и заговорил:
– Где это?
– Уплыло.
Потом он стал разговаривать междометиями: «А», «Э», «У». Все остальные продолжали ловить рыбу в тишине, а у нас с Геной не было ни сил, ни голоса позвать на помощь. Когда он немного отошел, а я сообразил, что мы живы, обнявшись, как братья, мы побрели к деревьям, налили себе по стакану водки, выпили и почувствовали твердость в руках и ногах.
Кайманов я видел только еще один раз: в ресторане «Три каймана». Есть в Бамако такой ресторан – под пальмами на открытом воздухе. В центре, между подсвеченными хижинами, небольшой бассейн, где плавают три каймана. Когда я подошел на них посмотреть, они напоминали безобидные бревна, но я хорошо помнил историю с капитаном и не стал напиваться в этом ресторане, чтобы случайно не угодить в бассейн.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
ЗАПРЕТНАЯ ЗОНА
Запретный плод сладок, через полгода в Мали мы поняли истину этой поговорки на себе. Для советских специалистов за рубежом было несколько табу: не спать с местными женщинами, не посещать ночных баров и ресторанов и не смотреть в кинотеатрах порнуху или фильмы, считавшиеся антисоветскими. Через полгода, когда акклиматизация закончилась, мы дружно стали нарушать все эти запреты. Началось с невинного: с кино. Агенты КГБ были всюду – так нам казалось или на самом деле было, – поэтому мы входили в кинозал на порнофильм, когда был потушен свет, и фильм начался, а выходили тоже в темноте за пять минут до его окончания.
Когда мы входили в ночной бар или ресторан, мы чувствовали себя шпионами, которых могут рассекретить в любую минуту, и сначала обшаривали глазами зал: нет ли наших, – а потом только садились за столик. Первый же ночной бар, в который мы попали, поразил нас невиданной экзотикой: сиреневые стены, кромешная тьма, цветомузыка и танцующие полуголые девочки.
С большой осторожностью мы облазили все злачные заведения, потом стали разборчивее: нас потянуло в шикарные рестораны: «У Распутина», где пели русские песни, или в уже упомянутый «Три каймана». Но, к сожалению, на частое посещение ресторанов нашей зарплаты не хватало, а ночные клубы поднадоели, и мы остановились на одном милом и недорогом баре, о существовании которого не знали наши кэгэбэшники, под названием «У Кумбы», и стали его завсегдатаями.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
У КУМБЫ
Кумба была хозяйкой бара. Она была молодой, красивой, тонкой и черной, как смоль. Перед баром была веранда, где было приятно на ветерке теплой африканской ночью выпить холодного пива, в самом баре – с десяток столиков перед стойкой, но для нас, постоянных клиентов, открывалась дверь во двор бара, куда пускали только своих. Обычно к Кумбе мы ездили на такси переводческой компанией в четыре-пять человек. Мы брали с собой приблудившегося к нам пса – черную большую дворнягу с осанкой овчарки, которого звали Мишка. Мишка запрыгивал на заднее сиденье, высовывал морду в окно и лакал воздух. Потом мы усаживались во дворе у Кумбы за отдельный, специально для нас приготовленный столик. Рядом вертелись и жарились куры гриль, они были для нас в диковину, а со двора вверх на второй этаж поднималась лесенка в комнату, в которую каждый из нас мечтал забраться, – в спальню Кумбы. Курочка гриль стоила полдоллара, и за вечер мы обычно съедали по паре под пиво, виски и джин. Мы были хорошими клиентами, и Кумба сама ухаживала за нами, а пес Мишка сидел у стола и обжирался костями. Кумба была милой, даже скромной, что редко встречается в африканских женщинах, но каждый раз, обслуживая нас, она деликатно прикасалась ко мне, то рукой, то грудью, и говорила:
– Мисель, еще курочки? Сегодня виски за счет заведения.
Это, конечно, не осталось незамеченным моими товарищами. Сначала они стали пользоваться халявой, и мы ездили к Кумбе чуть ли не каждый вечер. Потом они стали уговаривать меня встать из-за стола и подняться к Кумбе по заветной лестнице, и, в конце концов, начали меня сватать к ней. Честно, она мне очень нравилась. Я с ней не переспал по одной причине: это была не обычная девушка, с которой можно провести ночь и наутро забыть о ней. Это была женщина, для которой ночь любви, действительно, означала любовь, обмануть которую было бы всё равно, что обмануть ребенка, женщина, на которой можно было или жениться, или остаться только другом.
– Женись, Мишель, женись на Кумбе, – кричали мне разгоряченные джином товарищи, – станешь хозяином бара, поить нас будешь бесплатно.
Я до сих пор думаю, как бы сложилась моя жизнь, если бы я женился на Кумбе. Меня бы лишили советского гражданства, и я бы на всю жизнь остался в Африке. Я бы стал хозяином бара, то есть состоятельным человеком по местным меркам, а Кумба народила бы мне красивых детей. А потом я бы затосковал: по Москве, по снегу, по родным, – и, наверное, спился бы.
Я даже не взвешивал все эти за и против: эти мысли пронеслись в голове, как ветер, когда мне вливали в уши подвыпившие товарищи: «Женись, Мишель, женись». И я не поднялся по лестнице в ее спальню и, конечно, не женился, но мы стали друзьями. Наверно, и это странно, если бы она мне была безразлична, я бы поднялся. Кумба, как любая женщина, почувствовала какую-то напряженность во мне и перестала прикасаться ко мне грудью и руками, но, по-прежнему, принимала нас во дворе и относилась к нашей компании дружелюбно, даже по-домашнему.
Мы сидели за столом во дворе, на спор съедали по две, а то и по три курочки, и понимали, что это и есть настоящая жизнь, те самые мгновенья, которые вряд ли повторятся, тем более, в Москве. Мишка ходил по двору по-хозяйски и обнюхивал соседей, Кумба суетилась и улыбалась, курочки скворчали на вертеле, нежный ветерок продувал рубашки, холодное пиво освежало голову и душу, и нам казалось, что жизнь удалась.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ДЕВОЧКИ
Проституции в Мали не было. Не было публичных домов, не было притонов, не было поджидающих на улице клиентов девочек, не было назойливых приставалок в ресторанах. Ничего этого не было по одной простой причине: проститутками были все женщины от двенадцати до тридцати лет. Мы даже не подозревали сначала, что можно было, хоть в баре, хоть на улице, подойти к любой, шлепнуть ее по попке и сказать: «Пойдем». На это любая улыбнется, обнимет тебя и пойдет. Это не была проституция в обычном понимании этого слова, это не была работа, а какие-то простые нравы, первобытные отношения между полами, когда мужчина хотел женщину, а она шла за ним и воспринимала это, как должное. Ну и прирабатывала на этом: для себя, для дома, для семьи. Не сразу, но я понял, что в этом и состоит глубокая пропасть между нашими цивилизациями. Для нас это, либо девушка, за которой надо ухаживать и соблазнять ее, либо проститутка, с которой можно делать, что хочешь. Для них всё естественно: хочет меня мужчина, значит, я готова. Поэтому, когда девочек, с которыми я переспал в Мали, перевалило за сотню, и я перестал их считать, я подумал: никакие они не проститутки, а обычные женщины, в которых нет лукавства, жеманства и лицемерия белых женщин, которые просто постоянно хотят мужчин, и это так же нормально и обыденно, как поесть или пописать.
Прошло полгода: мы перестали бояться заразы, кэгэбэшников и друг друга и стали ходить по девочкам.
Как говорится, первый блин комом: первый мой половой опыт в Африке был неудачным. Когда припирает в двадцать два года, а вокруг полуодетые черные ножки и груди, выбирать не приходится. Я попросил у нашего сторожа познакомить меня с женщиной. Видимо, он понял буквально, – надо было спросить девочку. Как я выяснил позже, вопросов с местом – где – в Бамако не бывает: у себя дома, у нее дома, во дворе любого бара, где угодно. Поэтому, когда меня отвели в хижину, уложили на циновку и попросили подождать, я не беспокоился. Кого мне привел сторож: престарелую тетку, бабушку или маму, я так никогда и не узнал. Когда пришла огромных размеров тетя и задрала бубу, или, по-нашему, полотенце, под которым ничего не было, кроме голого тела, я сначала ужаснулся, потом у меня все упало и захотелось домой, в Москву, а потом, грубой рукой, она уложила меня на себя и сделала всё, как надо.
После этого я перестал обращаться за советом к сторожам и сам стал находить девиц в барах.
Мы были молодые, белые, что подразумевало наличие денег в карманах, а когда нас спрашивали: «Где ваша машина?», – мы знали ответ: «Машина в ремонте, поедем на такси». Наверное, со стороны мы напоминали табун жеребцов, выпущенных из загона.
Свою первую ночную любовь я нашел в баре «Истамбул». Название настраивало на восточный лад и на мелодию какой-то старой песенки «Истамбул-Константинополь», поэтому бар мне и приглянулся. То ли она ко мне подсела, то ли я к ней, но к этому времени я уже разбирался, как знакомиться с местными девушками, и задал вопрос незатейливо: «Тебя как зовут?» «Лили», – ответила она, скромно потупив глаза. Эта скромность не очень вязалась с короткой юбочкой, из-под которой упирались в землю точеные черные ножки, и маленькой упругой грудью, разрывающей маечку. Она была юной и симпатичной, и я влюбился в нее с первого взгляда. Я пил джин с тоником и угощал ее пивом. Может быть, мы и говорили о чем-то, не помню, но я придвинул стул к ней поближе, положил руку ей на колено, и после этого уже ни о чем не надо было говорить, это было не главное, а главное состояло в том, чтобы увезти ее куда-нибудь, где я смог бы содрать с нее майку и юбку и увидеть всё, что они едва прикрывали. Время было позднее – часа два ночи, но я влюбился и не хотел уложить ее на какую-нибудь циновку, а лихорадочно думал, как бы лечь с ней в приличную кровать в приличном доме. И тогда я вспомнил о моем сослуживце – капитане малийской армии. Я знал, где он живет, хотя никогда не бывал в его доме, знал, что он холост и живет один. Опьяненный любовью, я забыл, что капитан в Мали —это почти заместитель министра, и приводить среди ночи в его дом бабу, чтобы заняться с ней любовью, по меньшей мере, не совсем удобно. Я был влюблен, я ее желал, я взял такси и повез Лили к капитану.
На удивление, капитан встретил нас спокойно, хотя было видно, что мы его разбудили. Он провел нас в гостиную и после пяти минут светской беседы удалился в другую комнату. Я почувствовал себя неловко, вышел за ним, стал извиняться и говорить что-то о любви.
– Всё нормально, Мишель, располагайтесь на диване, – ответил он.
Я пожал ему руку и бросился к любимой. Любимая к этому времени уже лежала на диване абсолютно голой. Когда наши телодвижения успокоились, и напряжение мое спало, мы пошли вдвоем под душ и, обнявшись, избавлялись от жары и пота.
Мы лежали голые на диване, когда в комнату вошел капитан:
– Мишель, ты не будешь против, если я тоже трахну эту девочку?
Я был уязвлен до глубины своей жаждущей любви души.
– Никогда, – воскликнул я.
Лили встала.
– Мишель, ну что ты, я приду через двадцать минут.
Какая все-таки огромная разница между их простыми нравами и моим советским воспитанием.
– Одевайся, – сказал я Лили, – мы уезжаем.
По-моему, они оба обиделись на меня. Тем не менее, она оделась, и я повез провожать ее до дома. Перед расставанием с беглым поцелуем у дверей ее хижины я отдал ей все деньги, которые были в кармане. Видимо, это была скоротечная любовь, потому что больше я ее не встречал.
Когда дверь за ней захлопнулась, я понял, что денег доехать до дома у меня нет, какая-то мелочь осталась. Было уже светло – около шести утра. Я сообразил, что нахожусь недалеко от авиационной базы, и лучше сразу выйти на работу. Моей мелочи хватило, чтобы поймать повозку. В Бамако это такое транспортное средство, заменяющее автобус. Оно состоит из трех частей: осла, возничего и крытой брезентом повозки с двумя лавками по бокам. Повозка была полная: местные жители как раз ехали на работу. Каково же было их удивление увидеть в своей компании белого человека с всклокоченными волосами, красными от бессонницы и джина глазами и бледным лицом. Не помню, как я доехал, но под их насмешливо-вопросительными взглядами мне было стыдно за всю белую расу, опустившуюся до повозки.
Я приехал на работу раньше всех, что-то объяснил дежурному сержанту, как-то соврал нашим, когда они вышли из автобуса, но малийский капитан, у которого я был ночью в гостях, хоть и не рассказал никому об этом случае, месяц со мной не разговаривал.
И теперь я его понимаю.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
ЖЕНСКАЯ ОБЩАГА
Почему-то мне понравился бар «Истамбул». Наверно, я снова хотел там встретить Лили, но встретил другую – это была моя вторая любовь в Мали.
Ее звали очень романтично – Жизель. До сих пор не знаю: то ли их, действительно, так звали, то ли они сами придумывали себе имена. Она была податлива, как воск, и своенравна, как верховая лошадь. Она даже где-то училась или работала, и я снова влюбился. На этот раз я не мог воспользоваться домом капитана, но, к счастью, она повезла меня к себе. Такси подвезло нас к дыре в глиняном заборе, мы прошли через темный двор и очутились в доме, в котором, как оказалось, была всего одна большая комната со множеством кроватей.
– Тихо, – приложила она палец к губам, – все спят.
Я не стал задавать вопросов и, ведомый в темноте за руку, приземлился рядом с ней на кровать. Кровать была жесткой, но я обнимал ее и млел от предвкушения. Наутро она меня разбудила и посмотрела на меня без интереса, видимо, за ночь ожидала большего. Было уже светло, она одевалась и собиралась на свою, то ли работу, то ли учебу, и моя любовь к ней разом схлынула, когда я сел на кровати и увидел рядом еще четыре постели, из которых, как из пены, вырастали черные, стройные, неодетые и невыспавшиеся женские тела.
Жизель моя ушла, и, незаметно для себя самого, я оказался в соседней кровати. Такое в моей жизни было впервые: одна стонала и извивалась подо мной, а трое других ласкали и целовали меня, как наложницы в гареме. Было утро субботы, на работу идти не надо, я окончательно расслабился и, забыв обо всем, окунулся в это черное, сладкое сплетение рук и ног, а потом уснул.
Проснулся я от прикосновения на лице. Влажная женская рука гладила мне лицо и грудь, я открыл глаза.
– Все ушли, пойдем умываться, – сказала девушка.
В комнате никого больше не было. Среди утренних моих нимф я ее не видел, она была в набедренной повязке или полотенце, или бубу, грудь была открыта и так же прекрасна, как на местных статуэтках из черного дерева. Я поднял глаза и увидел испещренное оспинами рябое лицо.
– Пойдем, я тебя умою, – еще раз сказала она и взяла меня за руку.
Я встал, еще сонный, и послушно побрел за ней во двор. Водопровода в доме не было. Посередине бетонного двора была небольшая ямка, над которой я и присел абсолютно голый. Солнце жарило тело, и я подумал, что уже часов двенадцать. Незнакомка с отталкивающим лицом принесла таз с водой, кусок мыла и сняла свое бубу. Такой стройной фигуры, такого прекрасного, упругого тела я в жизни своей не видел. Молча, она окунула губку в воду, намылила ее и стала меня мыть. До этого ни одна женщина не мыла меня, разве что мать в детстве. Я сидел на корточках и ощущал блаженство, когда она касалась моего тела руками и губкой. Она вымыла меня всего, а потом сполоснула чистой водой. Всё действо происходило в тишине, как во сне или в немом кино. Потом, так же молча, она обтерла меня, взяла за руку и повела обратно в комнату. Я глядел на нее и уже не замечал ее обезображенного лица, а только чувствовал рядом ее жаркое тело. Мы легли в постель, и мне показалось, что нет девушки красивее ее на свете. Солнце уходило, когда я уехал.
Не рассказать своим товарищам-переводчикам о доме, в котором я провел почти сутки, я не мог. Мы туда ездили большой компанией много раз, нас принимали со смехом и объятьями, все со всеми переспали неоднократно, но что удивительно: свою рябую, прекрасную банщицу я больше не видел.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ДВОР УБИЙЦ
Начинался сезон дождей. Вечера стояли душные и влажные. В это межсезонье, а в Африке всего два сезона: жаркий, когда зелень выгорает до желтизны, и сезон дождей, когда трава вырастает с наши яблони, – особенно обостряется человеческая неуравновешенность, возбудимость и сексуальное влечение. Я слышал даже, что в некоторых африканских странах за изнасилования в этот период дают меньше срок, хотя я с трудом себе могу представить, как в Африке можно кого-то изнасиловать. Один мой знакомый рассказывал, что его друг поехал в этот сезон в командировку в Африку и за неделю, без всяких врачей и лекарств, излечился от импотенции.
В эту субботу мы отмечали день рождения одной из переводчиц на их женской вилле. Шумной гурьбой, на нескольких машинах (на такси, естественно, свои были только у большого начальства) мы приехали на другой конец города. Как водится, все сфотографировались во дворе и перешли в просторную гостиную, где был накрыт стол, играл магнитофон, и праздник гремел музыкой, тостами и танцами. Веселились от души, но целовались и обнимались платонически. Наших девушек любить было можно, но женитьба при этом становилась неизбежной, а на такой серьезный шаг ни один из нас не был готов.
Разъезжались поздно, по три-четыре человека. Мы втроем: я, Сергей и Коля, все из одного института, то есть знали друг друга давно, – решили добавить. Эта-то российская привычка – добавить, когда уже и так прилично выпито, наложилась на жаркую ночь межсезонья: незавершенные объятья и поцелуи захотелось заполнить осязаемыми и безотказными черными девочками. И вместо того, чтобы благоразумно ехать домой, мы зарулили в ближайший бар.
В этом баре мы были впервые, он нам показался слишком светлым и голым: кроме нас, за пустующими столиками сидели еще двое африканцев. Мы выпили виски, и внутри зажглось и заерзало. И тогда к нам подсел один из сидящих за соседним столиком парней:
– Ребята, – по-свойски обратился он к нам, – может, еще вместе выпьем, я угощаю.
Для нас халява всегда сладка, даже если незваный прохожий поставил одну бутылку пива на всю компанию.
Есть старая истина, известная всем, кто когда-нибудь пил (я имею в виду в России, как я потом узнал, она, по неизвестным мне причинам, до сих пор не открыта другими странами): не понижать градус. Мы были молодыми и неопытными: после водки и виски мы соблазнились на пиво. И когда, глядя на наши замутненные глаза, он спросил:
– А девочек хотите? – мы согласно кивнули головой.
Мы допили пиво, расплатились с барменом, по-моему, даже не за одну бутылку пива, и пошли, как слепые, в кромешной ночи, за нашим поводырем.
Странно, что в таком состоянии я запомнил каждый поворот и каждую улицу, по которой мы шли. По правую руку тянулся глиняный сплошной забор, как у нас на юге, и у меня вдруг возникло ощущение, что сейчас в заборе появится калитка с надписью: «злая собака». Калитка в глиняном заборе не появилась, но вдруг наш проводник остановил нас и пригласил жестом следовать за ним прямо в стену. Видимо, там был какой-то пролом в стене, потому что мы прошли сквозь стену и очутились во дворе. Наш черный собутыльник повел нас дальше, и тут из тучной дыры неба выглянула луна и осветила землю. Мы стояли посреди большого двора, а вокруг было несколько хижин: круглых, глинобитных, с соломенной крышей. На свет луны во двор вышло несколько девушек: было трудно разглядеть их лица, но все они были в коротких юбочках, а из-под них выглядывали эбонитовые ножки. Торговаться не имело смысла, и не было желания. Мы тут же отдали проводнику всё, что он запросил, и разошлись со своими желанными по хижинам, каждый в свою. Я потом не спрашивал у своих друзей, как они провели эти полчаса, но моя мне показалась какой-то неестественной с ее охами и криками.
Ровно через полчаса, – столько нам дал проводник на любовь, – мы собрались втроем на той же поляне под той же луной. Только теперь нас окружали не девочки. Вокруг нас, белых советских переводчиков, стояло человек десять черных мордоворотов. Лица у них были недружелюбные, а сложением тела они были раза в три шире нас. Луна совсем высунулась из-за туч, и тем отчетливее становился контраст между светлой поляной, где нам удосужилось стоять, и темными хижинами, где мы получали удовольствие. Все происходило в полной тишине. От того, что луна светила фонарем в глаза, от того, что деваться было некуда, от того, что никто ничего не говорил, становилось жутковато.
– Теперь на выход, – сказал кто-то из них.
И нас повели, как баранов, на выход. В своем быстро протрезвевшем сознании я понял, что нас ведут не туда, откуда мы пришли. Мы шли гуськом, как арестанты, а спереди, сзади и по бокам шагали наши недружелюбно-молчаливые хозяева. Хотя двор был большой, но мне показалось, что мы идем вечность. Мы поднялись на какой-то пригорок, когда вдруг я услышал:
– Мишель, это ты?
Сначала я даже не понял, пока тот же голос не распорядился:
– Стойте, я его знаю.
Я обернулся навстречу голосу и в яркой луне увидел знакомое лицо. Я точно не помнил, как его зовут, по-моему, он представился, как Даниэль, но три дня назад я с ним сидел за столиком у Кумбы.
Дело было так. Днем, после работы, я заехал к Кумбе. Мне казалось, что она обижается на меня, и я решил с ней объясниться. В баре ее не оказалось, я заказал пива и задумчиво сидел один внутри бара, рядом со стойкой. Ко мне за стол подсел совершенно незнакомый, прилично одетый африканец и попросил угостить его пивом. Обычно я не угощаю пивом чужих людей, но мне хотелось с кем-то поговорить, и я заказал два пива: еще одно для себя, второе – для него. Мы с ним сидели часа два и разговаривали ни о чем. Я всё ждал, что придет Кумба, но она так и не пришла.
– Мишель, это ты?
– Я, Даниэль.
После этого всё изменилось. Нас повели обратно во двор, к тому пролому в стене, через который мы входили. Перед тем, как нас отпустить, Даниэль отвел меня в сторону:
– Мишель, благодари Бога, что угостил меня тогда пивом. Больше сюда не попадайтесь, это «двор убийц». Если меня увидишь когда-нибудь, сделай вид, что не знаешь меня. Вас проводят и отвезут на такси. Прощай.
Действительно, кто-то из наших негостеприимных хозяев вывел нас на ту же улицу, довел нас до знакомого бара и быстро поймал такси. Пока ехали до дома, мы молчали. Когда приехали, на вопрос, сколько с нас, хмурый таксист ответил:
– За всё заплачено, – развернулся и уехал.
В себя мы пришли только на следующий день. Мы все слышали про «двор убийц». Об этом говорили вполголоса, не верилось, что это правда: там убивали белых, сбрасывали в канал, и никто никогда не находил никаких следов.
Ребята поили меня целую неделю, и это стоило того.
Только через месяц, днем, я собрался с духом и отважился пойти разыскать это место. Я нашел бар, я нашел улицу, по которой нас вели, я вспомнил белый глиняный забор, но как я ни старался, пролом в стене, ведущий во «двор убийц», обнаружить так и не смог.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
ПОЛЕТЫ
Я уже почти год работал на авиационной базе, и два раза в неделю были полеты. Это значит, что за мной приезжали в шесть часов утра, грузили сонного в машину и везли на вышку. Вышка – это пункт, где сидят диспетчеры, в данном случае, военные, и координируют полеты. Когда я впервые попал на вышку, и на меня надели наушники, я понял, что не то что переводить не могу, но даже, на каком языке идут переговоры в воздухе, определить не в состоянии. Из наушников в уши ползло шуршание, которое прерывалось чьими-то отрывистыми голосами или бормотанием, и когда я услышал в своем мозгу эту неразборчивую белиберду, понял, что пропал окончательно. В институте нас учили синхронному переводу, и я был не хуже других натаскан переводить разную дребедень, в смысл которой не вдавался. Но тогда я хотя бы понимал слова. Теперь же я слышал только «бу-бу-бу», которое должно было означать человеческую речь. Малийские сержанты-диспетчеры, сидящие рядом со мной, жевали бутерброды – длинный французский батон, нашпигованный помидорами, огурцами, колбасой и майонезом – и, с тоской глядя на меня, ждали, когда я заговорю. Говорить я не мог, потому что перевести «бу-бу-бу» можно было только, как «бу-бу-бу». То ли они сжалились надо мной, то ли я им понравился своей беспомощностью, но один из сержантов сказал мне на чистом русском языке:
– Не парься, парень, не надо ничего переводить, они говорят по-русски.
После того, как в следующий раз я каждому поставил по бутылке пива, мы стали друзьями.
Военные диспетчеры – народ особый: когда у них перед носом очередной летчик делает пике, они жуют колбасу, когда он улетает незнамо куда, они смотрят на радар. Как оказалось, мне ничего не надо было переводить, и они научили меня смотреть на экран и определять самолеты вместо светящихся точек. У нас был летчик-инструктор, у них – летчики, учившиеся где-то под Алма-Атой. И когда они стали говорить мне по-французски: «Ну, твой майор – ас», а по-русски: «Говно», – я понял, что принят в избранный круг обитателей вышки, тоже стал покупать с утра французские бутерброды, которые нам заменяли и завтрак, и обед.
На вышке, как и на земле, особой работы у меня не было, но там было интереснее. Во всяком случае, я был единственным из наших специалистов, кто увидел малийского президента. Он вышел из военного самолета вместе с женой и прошествовал под нашими окнами. Оба были в белых длинных бубу, жена была толстая, но как мне объяснили, в Африке, чем женщина толще, тем она солиднее, а у президента должна быть самой толстой.
Я привык к гулам самолетов, проносящихся перед нами, я узнал, что такое спарка – истребитель с двумя кабинами: для инструктора и стажера – но, когда мой майор предложил мне с ним полетать, я отказался. Мне кажется, после этого у нас с ним испортились отношения, видимо, он считал, что от такого лестного предложения не должен отказываться никто.
Когда мы сидели на вышке, жевали бутерброды и на экране находили и вели свои самолеты – обычно, один-два – мы были спокойны, как трое буйволов: один – белый, двое – черных, и верили, что ничего страшного в этом синем жарком небе никогда не произойдет. Время от времени, ради интереса, я надевал наушники и через «бу-бу-бу» уже разбирал постепенно какие-то слова.
С сержантом Мусой – одним из малийских летчиков – мы случайно встретились вечером у Кумбы. Он сидел на веранде, мои товарищи, как водится, пошли во двор, а я присел к нему за столик.
– Привет, Муса.
– Привет, Мишель.
Обычно мы разговаривали так: он – по-французски, я – по-французски, он вворачивал какое-нибудь русское слово, и я отвечал тем же. Обычная болтовня в баре.
– Завтра летишь?
– Да, как всегда.
Выпили по бутылочке пива, и я пошел к своим.
Наутро я, как повелось, сидел на вышке. Мимо пролетел Муса и сделал «бочку», взмыл вверх, развернулся, снова «бочка», еще одна.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71039647?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Михаил Забелин
Тип: электронная книга
Жанр: Современная русская литература
Язык: на русском языке
Издательство: Издательские решения
Дата публикации: 04.09.2024
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: Это истории об Африке, смешные и не очень, рассказанные двадцатилетним юношей, впервые оказавшимся в советские времена за границей. Это забавные истории о том, как молодой человек постигает простые африканские истины о жизни, о любви, о товариществе, о новых людях, с которыми его сталкивает судьба. Это взгляд со стороны на Африку и африканцев.