Призрачная деревня
Призрачная деревня
Юлия Михалева
Жуткая книга (АСТ)
В лесной чащобе есть деревня, надёжно скрытая от случайных глаз. Только избранный может увидеть её среди деревьев. Ему одному под силу приблизиться к ней и встретиться с тем, кто там обитает. Тем, кто исполняет желания – и требует плату взамен.
Юлия Михалева
Призрачная деревня
© Михалева Ю.С., текст, 2024
© Оформление ООО «Издательство АСТ», 2024
В оформлении книги и обложки использованы иллюстрации Drowse
* * *
Призрачная деревня
1
Деревья впереди словно расступились. Знакомая тропка – узкая, еле видимая – шагнула к ним и обернулась хоженой дорогой. Ещё не ступив на неё, Яшка приметил и колодец, и белый дом на отшибе, и ряды крыш.
Да неужто снова? Не может быть! Вот же шальное наваждение!
Яшка и глаза потёр – обоими кулаками для надёжности – но деревня по-прежнему смотрела на него. И, как и десять лет назад, казалась совершенно обычной. И даже знакомой: тот дом, что с краю, и тогда тонул в зарослях толстостволых подсолнухов.
Нет уж, больше Яшка на такое не купится! Теперь-то он точно знает: либо солнце напекло темя, вот и мерещится, либо и в самом деле добрёл до самой Зуевки.
Но до какой, к чёрту, Зуевки? Едва пара часов минула, как из дома вышел – а до Зуевки той все десять, да и то, если бегом бежать, а не плестись еле-еле, как Яшка.
Ладно, бред – не бред: не выяснить, если не осмотреться.
Колокольчик, оставленный в кустах запутавшейся коровой, нервно звякнул, когда Яшка сжал его в ладони – сильно сжал, был бы не из металла, так лопнул. Сжал – и пошёл к деревне.
Пахло травой. Лугом, не жильём. Из труб не шёл дым. Никто не кашеварил, и бани по случаю субботы тут не топили. Не видать ни живой души, даже скотины. Хоть бы псина бросилась под ноги или кошка свернулась где на завалинке – не тут-то было. И тихо так, что слышно только шаги Яшкины да его громкое дыхание.
Он продолжал щипать себя за руку. Краснота уже превратилась в синяк и всё разрасталась.
Это точно сон, пусть и кажется, что взаправду. И тот раз – тот прошлый раз, когда здесь, в деревне, точно живой кто-то был – тоже сон. Тогда Яшка так же, как и сегодня, пошёл в лес за дурой-коровой, да видно, прилёг отдохнуть. Вот и проснулся за полночь в груде еловых веток. Сломя голову бросился домой, не разбирая дороги – как только не заблудился?
А дома уже хватились. Едва Яшка через порог ступил, как отец его затрещиной встретил.
– Где ты был, паскудник?
– Всех соседей пообежали! – подхватила мать. – Ушёл с рассветом – а уже полночь! А ну, признавайся!
Старший брат, Коля, кривился с неодобрением, свысока так поглядывал, как взял себе за привычку. Сёстры пересмеивались ехидно – так и прыскали. Только младший, Егорка, послушал громкие да злые голоса, да как разревётся. Может, и напугался – больно мал был. Но Яшка тогда решил, что из жалости. Добрая он душа, Егорка-то.
– Да я это… В деревню забрёл случайно, – повинился Яшка.
– В Зуевку, что ли? И как тебя занесло?
– Не, туда б я не дошёл – далеко больно. Тут, от нас поблизости. Прямо в лесу, точнее, как через лес идти…
Отец – он вообще драться любит – прервал рассказ очередной плюхой.
– Нет в лесу никакой деревни!
Мать кивнула:
– Совсем нас дураками держит.
– Ещё раз спрашиваю: где был? И не вздумай врать!
Гнев-то Яшка мог понять, а почему не верят – никак.
– Так в деревне, говорю ведь! Зашёл да и время забыл.
– Баек наслушался и нас дурить вздумал. Нет там ничего, понял? Нет и не было никогда! – сильнее повысила голос мать.
– Есть! Точно – есть! – из глаз постыдно брызнули слёзы.
Отец неожиданно отступил:
– Ну, хорошо. Раз есть – то ты меня завтра и отведёшь.
– Ладно, – легко согласился Яшка.
Отец и дядьку взял зачем-то, и соседа. Да только сколько по лесу они не шастали, а деревни той не нашли. И потешались же взрослые над Яшкой! И врун он, и в бабкины сказки верит – а что за сказки, он и в толк не мог взять.
Тут дружок помог. Когда отец подостыл – хотя, по правде, скорее, разгорячился: как вернулись, так дядьки за самогон и сели – Яшка на улицу выскользнул и Ваньку там встретил.
Пошли к лесу, по дороге сшибая палками дождевики.
Сперва Яшка молчал, но так гадко было, что не смог удержаться – рассказал о своей обиде. «Не поверит – уж врежу», – решил.
Не пришлось – у Ваньки и глаза разгорелись, и даже конопушки серые краской налились:
– Так ты деревню, выходит, видел!
– Точно видел. Деревня и есть, – хмуро подтвердил Яшка. То правде не верят, то таким обычным вещам дивятся.
– А какая она?
Яшка пожал плечами, запустил палец в нос.
– Ну… Тихая. Подсолнухи там, – они первыми в глаза бросились.
– А ещё? – торопил Ванька.
Он хотя бы не спорил, что в лесу вообще есть деревня.
– Дома. Белые, зелёные. Синие, кажется.
– Ну? А ещё что?
– Дорога. Луг, – старательно перечислял Яшка. – Заборы.
– А ведьма? Ведьму ты видел?
Яшка даже слегка напугался.
– Ведьму?
– Так в той деревне ведьма ж живёт.
– Какая ещё ведьма?
– Самая настоящая. С жабами. Она душу может украсть – это все знают.
– Да что ж там за деревня-то?
– Как, ты не знаешь? – теперь удивлялся Ванька. – Все про неё говорят. Мне вот бабуля…
– Как она хоть называется? – перебил Яшка.
– Да кто ж теперь скажет. То призрачная деревня, невзаправдашняя. Не каждому и явится – только тому, до кого дело ей есть, – вдруг Ванька замолчал, а потом стал своим же последним словам противоречить, – Яш! А мне-то её покажешь? На ведьму жуть хочу поглядеть!
– Угу, – удручённый недавней неудачей с отцом Яшка согласился не особо охотно.
Долго блуждали – деревни не нашли.
Дома снова влетело.
– Где шлялся, подлец? – на сей раз плюху отвесила мать.
– С Ваней Чижом играл, – пролепетал Яшка.
Позже вернулся пьяный отец. Из-за коровы, так и не найденной, чуть ремень о сыновью задницу не порвал.
О деревне Яшка больше не заикался, даже с Ванькой не обсуждал. А потом и вовсе о ней забыл и не вспоминал до сегодня – пока она опять не явилась.
Но только теперь Яшке уже не восемь: второго июня совершеннолетие справил. Теперь-то он уж одурачить себя не даст! Всю правду выяснит о проклятой деревне.
По спине стекал пот. Жарко просто, ничего не со страху. Чего тут бояться? Деревня и деревня себе, подумаешь – пустая.
Дома закончились. Дальше дорога пробегала обратно в лес через усеянный обломками пустырь. Как видно, здесь тоже стояли здания – прямо какое-то большое, а чуть поодаль, справа, поменьше – и землю покрывали их разорванные на части останки.
– Пора возвращаться, – сказал Яшка вслух.
Звук голоса словно оскорбил тишину – до того он был неуместным.
Да, больше похоже на явь, а не сон. Ну и что? Мало ли бывает брошенных деревень? Тогда он просто маленький был, вот и не сумел найти до неё дорогу.
Повернув обратно, Яшка высматривал первый дом на отшибе. Его вид воскрешал смутные образы, изгнанные годами. Скатерть с кружевами до самого пола. Цветочный венок на стене. Ряд банок на полке. Что-то липкое в ладанке, свисающей с потолка. Пёс – чёрно-белый, и глаза у него: один на чёрном, другой на белом. Он точь-в-точь, как соседский, тот, что в капкан угодил. Словно узнал, лизнул руку. Кто-то вошёл…
Образы вдруг оборвались: будто чья-то рука забралась в голову и разом их отключила. Яшка вздрогнул.
Ладно, будущий солдат. До осени всего ничего осталось – скоро родину защищать, а ты от страха едва штаны не мочишь. Да и чего боишься? Домов? Подсолнухов? Слов восьмилетнего Ваньки, годом позже сгинувшего в болоте? Не веришь же, в самом деле, во всю эту бабкину чушь. А если бы Любка тебя сейчас видела?
Яшка усмехнулся – посмеялся сам над собой – и прибавил шаг.
Эх, дождётся ли Любка? Всё же два года – немалый срок.
Вот и дом на отшибе. Тихий, безжизненный, как всё вокруг. Яшка обошёл его – не слишком смело – но затем всё же решил приблизиться.
Краска на стенах растрескалась, вся пошла паутиной. Одно из окон – открыто. Так и манит: загляни. А разве не за тем Яшка ближе к дому-то подбирался?
Заглянул. Успел увидеть и стол под кружевной скатертью, и ладанку, и венок – и отпрянул с криком, едва не столкнувшись с чужим лицом.
Сперва оно удивилось, но в тот же миг рассмеялось.
Белое-белое лицо, белее чистой промокашки, брови тонкие. Через плечо – распущенная русая коса.
– Заходи, раз пришёл.
Но Яшка не просто отшатнулся – начал пятиться, делая назад шаг за шагом.
Трещины на том белом лице, как на стенах дома. Глубокие, чёрные. Губы красные, и над ними красно, словно в крови вымазано, и застряли в ней… Комья земли?
Но чёрт с ними, и с кожей, и с губами: глаза! Что за чудовищные глаза! В них как будто до краёв налили чернил.
Яшка обернулся и припустил туда, где за деревьями дорога – как он отчаянно надеялся – обращалась тропинкой.
2
Дед тесал колышек – хотел поправить забор.
– Деда?
Старый, сгорбленный как тот дом, увязший в земле, точно в болоте. Глуховат. Трижды пришлось крикнуть во всё горло прежде, чем обернулся. Лицо, зажаренное на солнце, всё в морщинах, скукоженное, точно печёная картошка.
– Чего, сынок?
Улыбнулся сердечно, обнажив пустые дёсны – только два передних зуба, жёлтые, смешно торчали вперёд – и Яшка устыдился сравнения.
Дед его любил.
– Деда, ты же раньше карты чертил?
– Карпыча? Нее, не заходил, – дед продолжил работать. Руки худые, старческие, но не вровень молодым Яшкиным: не дрожали, не тряслись предательски, когда не надо.
– Карты, дед! Карты! Ну?
Когда-то он был… Чёрт. Яшка забыл, кем. Да и где – забыл. Такое вообще ни в жизнь не упомнишь: букв пять согласных подряд, если не все семь.
– Давно не видал, сынок. А с чего ты вдруг? – дед шамкал, когда говорил. Попробуй ещё, пойми.
Досада брала. Ну вот на что Яшке мог сдаться дедов дряхлый сосед Карпыч?!
– Карты! Карты! Ты их чертил! Ты ведь раньше работал, помнишь?
Яшка готов был отчаяться, когда дед понимающе закивал:
– Карты мои, что ли? Пойдем, глянем.
После смерти бабули дом опустел. Казалось, что покрыт пылью, хотя на деле её и не было. Сёстры Яшкины каждый день к деду захаживали. Хлеб приносили, сметану свою, молоко, картоху да репу. И всякий раз прибирались.
Дед снял со шкафа толстые папки и трёхлитровую банку. В неё карты воткнуты, свёрнутые в рулоны.
– Какую?
Яшка только одну хотел: ту, на которой деревня их, Красная горка, и её окрестности. Попробуй теперь, объясни.
Наконец, дед понял.
– В масштабе надо, чтобы видно всё было. Сейчас… В школе задали, что ли?
Лето на дворе, да и школу Яшка два года как кончил. Десятый класс ему ни к чему – и семилетки хватит. А в техникум так и не поступил. В первый год, оставшись один в городе, не заробел, а разгулялся, в итоге экзамены подчистую и провалил. На другой год мать с ним поехала, вместе и жили у дальней родственницы, но сдать физику это не помогло.
– Да. На осень.
– Тогда вот, эту погляди. Я сам её и чертил. Когда ж это было? Году в 1923? Нет, погоди: в 1925. Мы с матерью как раз сюда перебрались.
Почти тридцать лет прошло – а не устарела ли карта?
В них Яшка смыслил ещё меньше, чем в физике.
– Деда, а тут ведь ещё деревня есть? – ничего не поняв в линиях и точках, рискнул он наудачу.
– Ревеня? Нет, сынок, нету.
– Деревня! Тут, рядом с нами. В лесу.
Дед понял не сразу – а когда понял, вдруг посмотрел задумчиво, как будто сквозь Яшку. – Верно. Была здесь раньше деревня.
– А что с ней стало?
Дед то ли недопонял, то ли не захотел сразу ответить: за шкаф полез. Там у него что-то вроде тайника. Привык с тридцатых годов там разное держать, только Яшка и знал.
– Вот, глянь-ка, – развернул драную, выцветшую холстину. – Старая карта, ещё при царе чертили. Тут она, деревня твоя.
Он ткнул пальцем. Яшка сравнил обе карты: и ту, что перед ним лежала, и ту, что перед дедом. На царской не было их Красной горки, зато немного выше имелась точка.
– А наша-то где?
– Так нет её ещё, – усмехнулся дед. – Вот как найдут выше уголь, так люди и явятся, а будет это аж в 1925 году. А карта – глянь – ещё в 1907 черчена.
Дед оставался зорким: даже мелкие цифры видел, те, что и Яшке нелегко рассмотреть.
– А та деревня куда делась?
Дед миг подумал, а потом заговорил странно, как по учебнику.
– Там, сынок, скверные люди жили. На добре своём помешанные. Советскую власть отрицали. Социально чуждые элементы, то есть. К агитпросвещению глухие, всё на своём стояли. Но ничего, холуев этих буржуйских всех поприжали к ногтю. Барскую усадьбу, где сброд разный прятался, да часовню, подорвали, бар тех пустили в расход, а саму деревню сожгли. Так что нет её больше, сынок. Ещё в 1919 один пепел от неё и остался.
– А ты ведь, говоришь, в 1925 приехал? – Яшка нахмурил брови, хотя и не понял толком, в чём именно чудилось противоречие.
Дед тоже помрачнел, принялся крутить самокрутку – не любил, когда пальцы не заняты. Яшка не думал, что он ещё что-то скажет – поблагодарил и собрался идти.
– Васильевское она звалась, – добавил дед.
3
С Любкой встретились за амбаром. Сегодня танцы – вот все и там, на улице, хоть и вечер субботний, пусто. Позже сюда понабегут, но пока ещё рано – трезвые.
Яшка пришёл позже, и Любка, пока ждала, набрала поблизости последних одуванчиков. Он наклонился, поцеловать её хотел, а она как сдует всю охапку пуха прямо в лицо. Яшка громко чихнул. Оба расхохотались.
– Идём в клуб? – спросила Любка.
– Не, устал я чего-то, – он и вправду устал так, словно весь день огород копал, не разгибая спины.
– Устал? Это с чего так? – светлые глаза смеются, но смотрят внимательно-изучающе: что кроется за внезапным отказом?
Да и сам Яшка ведь отказываться не хотел. Мало таких вечеров до осени осталось, да и в глубине где-то неприятная мысль кусалась: он не пойдёт, так мигом сыщутся другие кавалеры. Мила Любка: и лицом симпатична, и в общении хороша, и во всём остальном, что ещё от девчонки требуется.
– Деду помогал, – соврал Яшка и махнул в сторону, где дедов дом, для правдоподобия. – А может, так пройдёмся? На реку сходим.
– Знаю я твою реку, – Любка шлёпнула по руке, но взглянула кокетливо: не против.
По дороге она, как обычно, щебетала без умолку. О колхозе, где, говорили, несун завёлся. О подруге, какая замуж собралась в один день с братом Яшкиным – едва переубедили: две свадьбы в один день играть – и себе праздник портить, и людям. О ткани в полоску зелёно-белую, что видела в городе и платье из неё сшить мечтала – на подарок так намекала. Яшка зарубку в уме сделал: купит, обязательно в город съездит. А так он не вслушивался особо, угукал только – и снова ощущал тоску скорого расставания. Очень уж ясно, что будет сильно недоставать там, в армии этой, Любкиного щебетания.
Прошлись по берегу, держась за руку. Камешки в воду покидали. Яшка ловко бросал: получались «блины». Камень несколько раз подскакивал, ударяясь о поверхность воды, прежде, чем навеки скрыться на дне.
– Никакие это не блины, а лягушки, – сказала Любка. Она так бросать не умела.
Потом в лодочный сарай заглянули, как часто делали. Тёмный, он пах сырым деревом. Замок на двери висел только для виду: и захотели бы запереть, да не смогли – так проржавел.
И не заметили, как стемнело совсем. Любка чмокнула на прощанье и, поправляя одежду, домой поспешила. Яшка постоял ещё немного, выкурил тайную, запретную и оттого вдвойне вкусную папиросу, и тоже к себе пошёл.
Мать ещё не ложилась.
– Что-то я корову рыжую и вечером не видала.
Отрицать смысла нет: не сегодня, так завтра всё выяснится.
– Не нашёл я её, – вздохнул он. – Весь день искал. В болоте, видно, завязла.
Мать не поверила:
– Искал, говоришь? Ну-ну. В лодочном сарае искал?
Яшка фыркнул: видно, кто-то из сестёр тоже нащупал туда дорогу, да не постеснялся за себя, лишь бы брата выдать.
– Скажи спасибо, что отец уехал… Уж вернётся – задаст тебе…
Отец – заведующий сельским складом – с пятницы закупался в городе солярой да газом. По случаю задержится, как всегда, с товарищами, так что раньше, чем через неделю, не жди. Да и взрослый уже Яшка, чтобы влетало ему. Поругается, да и только. Так что он снова фыркнул, и всё на этом – в голову брать не стал.
Хотя неладно с коровой вышло, конечно.
Яшка забрался на печь – там хоть и душновато, а куда уютней, чем во времянке на дворе, где братья по лету ночуют. А в летней кухне сёстры допоздна секретничают, там же и спят.
Совесть из-за коровы отпустила, снова подумалось про Любку. Яшка усмехнулся, засыпая, удобнее устроил руку под головой – и тут увидел кровавые губы, в пузырьках и комьях земли. Он дернулся и едва не вскрикнул – опомнился вовремя.
Весь день он изо всех сил старался гнать мысли о деревне, и приятный вечер тому помог. Но теперь им уже ничего не могло помешать.
Деревня на самом деле была: он видел её не только своими глазами, но и вместе с дедом, тому свидетелем, на карте. И пусть отец раньше говорил, что нет там никакой деревни, а дед даже её историю знал.
Хотя чем-то эта история внимание Яшкино и царапнула – что-то в ней нескладным почудилось – а она точно значила, что деревню эту, чёрт бы её побрал, он не выдумал.
Ладно, пусть так – но Яшка был там сегодня, а дед сказал, что деревни нет уже больше тридцати лет. И?..
Попасть в прошлое он не мог ну никак. Такое только в сказках бывает. Значит, пусть деревню и сожгли, но кто-то остался и со временем отстроился на прежнем месте. И те, кто там теперь жил, старались держаться особняком – ну так, ещё бы! Иначе советская власть снова с предателями разберётся.
Да, всё наверняка так и есть – но что делать с той жуткой женщиной?
Хотя, если так подумать – она бы вряд ли так впечатлила бы Яшку, если бы не давнишние Ванькины россказни. «Ведьма» – про себя передразнил Яшка приятеля. Наверное, с ней случилось несчастье: машиной какой, к примеру, лицо посекло и глаза выбило. Либо обварило чем. Да мало ли бывает несчастий?
И если Яшке в самом деле хочется одолеть эти детские страхи – и если он не щенок какой-то трусливый на самом деле – он снова пойдёт в ту деревню и расспросит о ней ту самую женщину.
Доводы были убедительны, а ощущение решимости – приятно. Яшка снова подумал о Любке и стал засыпать, и уже в полусне в голове прозвучал голос Ваньки:
– Не каждому и явится – только тому, до кого дело ей есть.
4
Назавтра у Яшки решимости не убавилось. Наоборот, при свете утра все былые переживания совсем уж нелепыми показались. Да только не смог он найти деревню. Зуб бы дал, что именно тут вчера околачивался, и что именно эта тропинка вчера изгибалась, переходя в дорогу – но сегодня ничего подобного не было: деревья стояли плотной стеной.
Яшка долго смотрел на лес, обводя глазами – до тех пор, пока не заметил, что в траве за стволами что-то поблёскивало. Протиснувшись между ними, Яшка наклонился и поднял обронённый им в панике колокольчик.
Страх, было отступивший перед доводами рассудка, сжал ледяными пальцами за самое горло, под рубаху прокрался, схватив за рёбра. Снова бросился Яшка к деревне – к своей Красной горке – на сей раз с колокольчиком.
Дома он бросил его на стол и жадно выпил воды – опустошил две кружки подряд, черпая из ведра.
– Что, гнались за тобой? – насмешливо спросила старшая сестра, Катька, отвлёкшись от чистки картошки.
– Угу, – буркнул Яшка.
Нет, всё же выходит – сон. В самом деле: о деревне он знал, уснул в лесу, как и в детстве – вот она и приснилась. Да ещё и отчетливо как – один в один, как прежде.
– Кать?
– Чего?
Катька, как говорили, гадания девкам в летней кухне устраивала. Но от родни пряталась, да и как иначе? Какой атеист может такую глупость антинаучную одобрять?
Да даже не атеист. Бабуля вот тоже не одобряла – а она под конец жизни вспомнила о религии. И Яшку в городе крестила украдкой лет десять назад. Точно: десять – как раз в тот год, когда ему деревня впервые приснилась. Это летом было, а в церковь бабуля его ближе к зиме затащила – снег уже лёг. Она болела в тот год, да и в целом Яшке расстраивать её не хотелось, а она так просила: «Ну что тебе станется, внучок? А мне покой будет. Порадуй старую». Он и согласился, да и семье говорить не стал. К чему лишняя свара?
– А может один и тот же сон человеку сниться?
– Может. Ещё как может, – убежденно сказала сестра. – А что снится?
– Ну… Место одно и то же. Каждый раз выглядит одинаково.
– Что за место?
– Не знаю я. Улица какая-то. Дома.
– То есть, ты там не бывал?
– Нет, – откровенничать снова Яшка не собирался. Хватило и детского случая.
– И не знаешь, где это?
– Нет.
– Значит, тут два варианта: либо ты в будущем там окажешься, либо это не твой сон.
Прозвучало жутковато.
– Как это – не мой?
– Ну… – сестра пожала плечами. – Так говорят. Можно сон навеять.
– А зачем? Кому такое надо?
– Кому-то, кто, например, куда-то завести тебя хочет. В смысле, чтобы ты туда пришёл.
Её слова Яшке совсем не нравились – от них снова пробежал холодок, вздымая волоски на руках.
– А если бы я знал, где это место?
– Тут тоже два варианта: либо ты туда поедешь скоро, либо по прошлому тоскуешь.
Разговор с ней беспокойство мог разве что усилить, а не наоборот. Яшка пожалел, что заговорил. Воистину: многие знания – многие печали. Где-то он это слышал, не сам придумал – это точно. Но где – не помнил.
Зато он хорошо помнил деревню.
5
Деревня не показалась ни на другой день, ни на третий. Если сначала Яшка никак не мог точно решить, была она или нет, то к среде уже почти убедил себя – это сон.
Но деревня явилась вновь.
Он и глаза опять почесал, и ущипнул себя за руку – прямо в несошедший синяк. Тропа, которая вчера огибала частокол деревьев, снова, обернувшись дорогой, устремлялась вглубь леса.
Яшка ощутил тревожное, азартное предвкушение – точно каскадёр перед новым и сложным трюком. Но не страх, пока не страх. Отметив это, он кивнул сам себе и сказал вслух для пущей храбрости:
– Хватит за нос водить!
Он двинулся прямо к первому дому. Если это не сон, значит, та женщина с жутким лицом должна быть там.
Яшка намерился постучаться, но оказалось, что дверь приоткрыта. Тем не менее, чтобы войти в неё, пришлось приложить усилия: она рассохлась и едва шевелилась в проёме.
Что за дом такой, что внутри как в бане: веники да кадушки? Над ними – ряды полок с банками, на полу – подсолнухи, видно, только сорваны – яркие, свежие.
Пахло травой. Не сушёными травами: дикой лесной травой. Так она пахнет, если свежую размять как следует пальцами, растереть в ладони.
Стол знаком – тот же стол под белой кружевной скатертью, на нём – погасшие свечи. Всё тот же венок, и ладанка свисает на длинной ленте.
Услышав хлопанье крыльев где-то под потолком, Яшка поднял голову. По длинной жёрдочке переминалась сова – чёрноглазая неясыть. Таких разве что на картинке в атласе увидишь – оттуда он её и узнал. Отчего ж она не спала? Разве не положено так ночной хищнице – или совы вовсе не спят?
Холодно вдруг стало, Яшка поёжился.
– Не боишься больше? – спросил за спиной голос одновременно мурлычущий и надтреснуто-старческий.
Яшка вздрогнул от неожиданности, сглотнул, глядя на половицы. Он весь покрылся потом снаружи, и раздражением от собственной трусости – изнутри. Он ведь знал, что тут живёт та женщина – всего лишь женщина, хоть и изуродованная! – так отчего же никак не мог обернуться?
– А на днях тебе здесь не понравилось, – голос – вполне дружелюбный – звучал уже впереди и казался совсем молодым. Теперь он журчал как весёлый ручей.
Яшка заставил себя поднять глаза. Перед ним стояла девчонка – ровесница, или, может, старше на год-два. Лёгкий румянец на щеках, светлые глаза насмешливы, как у Любки, а одета и причёсана нелепо. Волосы убраны в высокую косу, уложенную на темени восьмёркой. Платье голубое с оборками, до самого полу длиной – такое только в учебниках на картинках с буржуями и увидишь. Небось, выудила из бабкиного сундука.
Хотя Яшка и не успел особо разглядеть ту ужасную женщину, но и виденного достаточно, чтобы отметить явное сходство. Дочь или сестра.
Девчонка приветливо улыбнулась, села на лавку, и, подняв с пола подсолнух, принялась лущить его прямо на скатерть. Из-под стола, лениво потягиваясь, вышла чёрно-белая собака: один глаз на чёрном, другой на белом. Зевнула, равнодушно взглянула на Яшку и примостилась у лавки.
Солнце светило в окна, покрытые паутиной. Не осталось следа от недавнего холода.
– Ты кто? – осмелел Яшка.
– А ты? – отодвигая со лба выбившиеся волосы, рассмеялась девчонка. Пальцы у неё длинные и тонкие, руки красивые. Совсем не рабочие, ни намёка на трудовые мозоли. Но двигались они ловко. – Ты – гость, тебе и представляться.
– Яшка. Из ближней деревни, Красная горка.
Она кивнула, продолжая споро лущить подсолнух.
– А я Лиза. Хорошо, что снова зашёл. Мне тут бывает одиноко.
Второй раз сказала про прежний визит: выходит, точно видела Яшкино позорное бегство. Стало очень неловко.
– Одиноко? Разве ты не с мамой живёшь?
– Нет. Пока я здесь одна.
– Но я видел тут женщину…
Лиза пожала плечами.
– Сейчас в деревне больше никого нет. Ты не мог видеть кого-то, кроме меня – а меня почему-то напугался.
Яшка промолчал. Что тут сказать? Не говорить же, что Лиза показалась ему гораздо старше, а, главное, чудовищно безобразной. Однако, если не шутит – и это в самом деле была она – значит, у него, и правда, с головой нелады.
– Садись, – хозяйка указала глазами на табуретку напротив лавки.
Яшка сел. Тоже поднял подсолнух и принялся семечки выбирать. Вроде как надо что-то делать, раз пришёл, да и занять себя – когда руки при деле, и в голове меньше волнений.
– И как у вас там, в Красной горке? – спросила Лиза. Так, между делом: как будто они давно хорошо знакомы, а сейчас он просто в гости заглянул.
– Да как всегда, – пожав плечами, он непроизвольно ответил в тон. – А у вас отчего тут пусто? Где все?
– Уже скоро вернутся, – улыбнулась Лиза.
Помолчали.
– Густо у вас подсолнухов в этом году, – смущённо сказал Яшка.
Он столько хотел узнать у жительницы деревни – а теперь ничего не приходило на ум.
– Да. Хороший год.
Снова тишина, но не гнетущая, не нервная, не виноватая, как бывает после ссоры с отцом или матерью, когда они разговаривать не хотят. Это другая была тишина: приветливо-выжидающая.
– И сложно ж найти вашу деревню, – выдохнул Яшка.
– А ты, как получается, искал?
Яшка смутился, потупился. Лиза опять рассмеялась – широко, открыто, искренне. И разговор в свои руки взяла. Он сразу потёк рекой.
Расспрашивала о жизни, семье, деревне. Но не в лоб – от таких вопросов сразу хочется на все замки запереться – а как-то вскользь, отчего самого тянуло обо всём рассказать. Даже хоть о постыдном: о том, как в техникум дважды не поступил.
Лиза не осудила:
– Раз не поступил, значит, в селе пока останешься работать. И то хорошо – семья поблизости.
– Так-то да, но ненадолго всё это. Осенью в армию ухожу, – погрустнел Яшка.
И вдруг заговорил, себе на удивление, о том, о чём и думать-то позорно: что отчаянно не хочет туда идти, не хочет быть солдатом. Да он и оружия-то отродясь в руках не держал – его и на охоту не заманишь.
Только о Любке Яшка отчего-то умолчал.
Лиза кивала участливо.
– Выпьешь чаю? – только и сказала.
Чайник поставила, пироги достала. Дивные пироги с повидлом – то ли слива, а то ли и не слива вовсе. Сладость неописуемая – так и таяли во рту. Яшка ел, хвалил и никак не мог оторваться. И неловко не знать в гостях меры, да только хозяйка всё новые подкладывала:
– Не стесняйся, ешь на здоровье. Я много напекла – что мне одной с ними делать?
Он совсем размяк, растёкся, как то повидло. Сколько бы не имел вопросов – а так ни одного и не задал.
А Лиза инструмент какой-то музыкальный достала – и не скрипка, и не балалайка – играть принялась да петь. Странные песни – на слух как старинные, да только отродясь Яшка таких не слышал. И слова вроде русские – а повторить бы не смог.
Очнулся он, как в окно взглянул: ночь!
– Ох, и засиделся я, – представил сразу и гнев матери, и дорогу через ночной лес – неизвестно ещё, что хуже.
Надеялся Яшка где-то в душе, что хозяйка остаться предложит, но нет:
– И верно, домой пора.
– А у меня и фонаря нет, – как-то жалобно сказал он.
– Так я тебе дам, – обещала Лиза. – Тут недалеко идти до села, не бойся – не заплутаешь.
«Легко тебе говорить!»
– А чтобы и в следующий раз дорогу сюда нашёл, я тебе еще кое-что дам. В руках покрепче держи – и увидишь, куда идти. Только никому не показывай и один приходи.
Яшка сам не понял, как в его ладонь легла кость – желтоватая, сухая, начищенная. Не разобрать, какого животного. Он сжал её в ладони и укололся сильно, но сразу и не заметил. Уже утром увидел, когда разжал руку – а та в крови вся.
Он спал в сарае за домом, а как там оказался – не помнил.
6
Яшка чувствовал себя, как будто крепко перебрал – так и сказал матери. А может, так и было? Больно уж странным теперь казался вечер в лесной деревне. А особенно – эта кость («С кем подрался-то, шалопай? Все из-за Любки петушитесь, как пить дать» – беззлобно обругала мать, увидев порезы). В самой-то кости, конечно, ничего такого не было: Яшка вполне мог где-то подобрать её с пьяных глаз. И уж скорее поверил бы в то, что в самом деле упился до потери сознания, чем в то, что сказала про неё Лиза.
А что, если и она просто привиделась в похмельном бреду?
К полудню Яшка расходился – ломота и сухость во рту отступили, хотя слабость по-прежнему разбирала. Злой сам на себя – и угораздило же вообще связаться с этой проклятой деревней! – он снова поплёлся в лес. Брат, работавший на комбайне в колхозном поле, ждал его там в помощники, так что Яшка задерживаться не думал. Лишь убедиться: есть ли деревня и девушка – и поставить на этом точку. Всё, хватит! Так и до больницы, в которой лечат психованных – жёлтый дом, так её называли – недалеко. Хоть он в армию и не рвался (и краска залила щёки, как вспомнил, что признался в этом вслух), а совсем не хотел комиссоваться по той причине, что псих.
Однако в лесу, от мысли о встрече с Лизой, стало уже не досадно, а радостно.
Яшка спрятал кость поглубже в карман. Хотя он никому её не показывал, но не хотел и касаться: ну, никак ведь не могло быть такого, чтобы дорога вдруг как-то связалась с нелепой костью!
Деревню в лесу он не нашёл.
– Да вы издеваетесь, – сказал вслух, обращаясь неизвестно к кому.
Достал кость, сжал в руке – целой, не забинтованной. Гладкая она, аж блестит – разве могла поцарапать?
Сжал – стал смотреть на деревья. Те, разумеется, и не думали расступаться – остались на своих местах, как стояли. Яшка громко и довольно нервно расхохотался. Он что, и в самом деле поверил в сказку?
Повернувшись, он пошёл обратно, в сторону Красной горки. Стараясь ни о чём не думать, понуро глядел под ноги – а под ними тропинка, тем временем, шагнула к деревьям и обернулась хоженой дорогой.
Яшка сглотнул. Чертовщина ведь какая-то! Или что, просто не туда в первый раз забрёл? Да быть того не может: за последние дни он этот лес проклятый вдоль и поперёк изшастал, уже каждое дерево, каждый камень чуть не по имени знал!
У дома с подсолнухами Лиза развешивала бельё. Кружевное да шёлковое – тоже из бабкиных закромов. Издалека увидела Яшку, глазастая: рукой махнула.
Подойдя, он буркнул под нос приветствие, и принялся помогать, хотя не только касаться её белья, но и смотреть на него было как-то неловко.
– Хмурый ты сегодня, Яша. Случилось что?
Яшка помедлил с ответом, потом в карман полез, вынул кость, которую успел спрятать:
– Вот, ты дала…
Она внимательно посмотрела на неё, тронула пальцем. Сейчас рассмеётся или сердиться начнёт. Скажет – что ещё за глупые шутки.
– Смотри, держи в надёжном месте, и без нужды не доставай.
Значит, всё правда: и кость эта, и слова вчерашние.
Она посмотрела Яшке в глаза, словно ожидая вопроса – но мысли, с утра и так совсем неясные, снова окончательно сбились.
– Ммм… А что это хоть за кость-то? От какого животного?
И вот теперь она и рассмеялась:
– Если правду скажу – ты мне не поверишь, а неправду и без меня выдумать сможешь.
Бельё заканчивалось, а Яшка все оглядывался, невольно надеясь услышать в тишине звуки хоть лесной жизни, если не сельской. Ни корова, ни коза не подали голоса, и даже птица нигде не чирикнула. Единственными живыми существами, виденными здесь, оставались сама Лиза, её сова и её же собака, что сейчас выкусывала блох у порога.
– А правда, что спалили вашу деревню? – решился он.
– Ещё какая, – кивнула Лиза, пришпилив прищепкой последнюю простыню. – Славный день. Пройдёмся?
Прошлись в молчании. Тишину только шаги нарушали – скрежет мелких камней под ногами – да колыхание налетевшего тёплого ветра. Он словно гладил по щекам, ласково перебирал волосы. Ничего не изменилось в деревне, однако Яшке вдруг стало куда спокойнее. Хотя и молчали, а будто бы так и надо. Вдруг захотелось взять спутницу за руку – но он не осмелился.
Так дошли до окраины.
– Вон там часовня стояла, – указала Лиза кивком головы на обломки, лежавшие в стороне. – А здесь – усадьба помещичья.
– Как в клочья разорвало, – заметил Яшка, поддев носком ботинка мелкий обломок.
– Точно так и вышло. От взрыва-то оно всегда так выходит. С другой стороны – оно и к лучшему: на что нам теперь та часовня?
В целом Яшка был с ней согласен, но проявил практичность:
– Так под хознужды можно пустить. Инвентарь какой там хранить, семена. Да хоть что.
– Но у нас и так места вдоволь.
Ветер, прежде ласковый, стал колючим – и Яшка повёл лопатками, и Лиза поёжилась.
– Дождь собирается, – предположил он и взглянул на небо.
Голубое, ясное – несколько легких облаков никак не предвещали ненастья.
– Это уж вряд ли, – сказала Лиза. – Пойдём домой.
«Домой», не «в дом». Хотя, чему удивляться: она там живёт.
Пришли, чай сели пить – на сей раз с маковыми булками. Теперь, снова с помощью Лизы, Яшка о семье стал рассказывать. Подробно так: кого как зовут, сколько лет, чем занимается. Даже о чём мечтает. Странный вопрос: про других Яшка легко на него ответил, а вот за себя бы сказать не мог.
Стемнело, она погадать предложила.
На словах-то Яшка в такое не верил, и над сестрой смеялся, но на деле судьбу узнать был совсем не прочь.
Из ящика стола Лиза карты достала – истрёпанные, засаленные, стёршиеся. Вроде те же дамы и короли, но колода какая-то необычная – Яшка не видел, чтобы в деревне такими играли.
Ловко, одним движением, Лиза вытянула карты полукругом, в радугу, так же ловко собрала их обратно, и пятиконечной звездой раскинула, гадалка-коммунистка.
– До поры жизнь твоя беззаботной была. О будущем особо не тревожился, взрослость не торопил, – прищурившись, она вгляделась в карты.
– Пожалуй, – улыбнулся Яшка. О том, что сказала Лиза, подумал впервые – но согласился: всё так и есть.
– Был кто-то близкий тебе, кто сильно тебя любил и оберегал. От беды спасал.
Яшка пожал плечами.
– Не помню такого.
– Не может быть. Лучше думай. Быть бы тебе в могиле, если не хуже, если б не тот человек.
И точно: вспомнилась бабуля. Жар, печка, противная травяно-сладкая микстура. Городской доктор – холодные инструменты, саквояж, белый халат пахнет страхом и лекарствами. Мать плачет – слёзы капают на раскалённые щёки, но отчего-то от жара не испаряются. И бабуля рядом: холодное полотенце на лбу, она что-то шепчет, шепчет и капает в рот ту микстуру.
– Верно. Я маленьким сильно заболел, едва не умер. Говорили, бабушка меня выходила.
– Вот видишь. Говорю же – не могла ошибиться. Так, а тут у нас что, в недавнем прошлом? Ссору вижу у тебя дома: не ладишь со старшими, с мужчинами.
Яшка кивнул, вздохнул, только сейчас вспомнив об обещании брату. Ссора – это точно, и не только в недавнем прошлом, но и в скором будущем: сегодня уже.
– Девушку вижу рядом с тобой. Она – ветреница и кокетка, мечтает много, и больше о пустом, душа её вся в материальном.
Любка? Или сама Лиза? Но нет: Лиза точно не такая.
– А теперь и в будущее посмотрим. Ждёт тебя… – Лиза замолчала, потом беззвучно шевельнула губами.
– Что? Скажи, как есть!
– Дальняя дорога, а за ней темнота. Боль вижу в ней и предательство. Всё произойдёт так, как ты совсем не ждёшь, и даже те испытания, которые ты предвидишь, обернутся тяготами куда большими. Вижу потери. Сердце твоё будет разбито. Изгнание вижу в конце.
– Что ж ты такое говоришь… – Яшка совсем погрустнел от такого гадания. И дёрнул же чёрт – на подобное согласиться, а потом ещё и расспрашивать!
Картина была ясна: уедет он в армию, там станут над ним издеваться и покалечат. И не факт, что враги, а не свои же: слышал про дедовщину-то и от брата – но он здоровый лоб, такого, как дуб, попробуй сломи – и от друзей его. А дома – а что дома: заживут тут они своей жизнью – Любка замуж выйдет, а о нём позабудут все. Вернётся – и места себе не найдёт в такой жизни, только и будут все потешаться, а в город податься – так делать толком ничего не умеет, и профессии нет. Вот и станет как будто изгнанник.
Лиза положила на его руку ладонь – холодную, сухую.
– Под силу будущее исправить, если желание сильно.
– Но как?
– Чтобы что-то получить, нужно что-то отдать.
Лиза вдруг вытащила заколку, волосы распустила – густые, длинные – ниже пояса. Засмотрелся Яшка. А она ближе придвинулась, обвила руками и вдруг поцеловала – так, что у Яшки дух захватило.
Впрочем, Любка ни в чём с ней в сравнение не шла.
Уснул Яшка в Лизиной гладкой постели, где пахло сладкими травами, на мягкой высокой перине да шёлковых простынях – а проснулся опять в сарае.
7
– Ты не такой стал, – упрекнула Любка где-то дней через десять после того, как Яшка судьбу свою предсказывал.
Подкараулила возле амбара – дождалась, как мимо станет проходить. Сам-то Яшка от неё таился, на глаза не попадался: и объясняться не хотел, и – если честно – видеть.
– Всё от меня бегаешь, всё прячешься, – глаза припухшие, лицо нечистое, да и голос севший – явно плакала, стоя за амбаром.
– Да о чём ты? Вечно придумываешь, – и так это лживо звучало, что Яшка сам и скривился.
– О чём я?! – большие глаза ещё больше увеличились от негодования, а через миг увлажнились. – Будь ты мужиком, правду скажи! Вижу же – завёл кого!
– Всё бы тебе лишь бы о глупостях думать, – Яшка заговорил сердито, словно не своим голосом, да и слова изо рта выходили тоже какие-то не свои. – Работы у меня много, да и семья. Бате помочь надо, пока ещё дома, а то как уеду – кто ему поможет? Коля уйдет, у него уже своя семья будет.
– Ишь ты, как заговорил. Не видала раньше такого рвения, – теперь глаза стали узкими, злыми-презлыми.
– А туда ли смотрела? Не по сторонам ли все зыркала?
Любкин рот округлился буквой «о». Она задохнулась от гнева. Раз – и маленький, но сильный кулачок больно ударил в грудь. Два – и она обоими принялась тарабанить изо всех сил.
– Это ты мне говоришь? Мне? Ты? Сам нашёл себе какую-то, и мне же…
Яшка схватил её за плечи, тряхнуть хотел, чтобы отстранить, но силу не рассчитал – Любка отлетела, стукнулась спиной о стену амбара. Теперь она уже слёз не скрывала – громко плакала в голос.
– Сукин ты сын! И жить вместе не стали, как уже руки свои поганые распустил! А я ведь… А я… Я ж, дура, вправду дождаться тебя собиралась!
– Ты-то? Да тебе лишь бы хвостом крутить. Все выглядываешь, как бы замуж выскочить – а знают тебя, вот и не берут. А я, думала, лопух лопухом? Нашла дурака!
– Сволочь! Какая сволочь!
Скривившись, Любка бегом бросилась от амбара. Не к реке – по широкой деревенской дороге, что вела в сторону леса.
На душе было гадко. Грубо вышло: Яшка жалел. Она ведь во всём права – догадалась же, а ему не хватало духу сознаться. Вместо того, он повёл себя, как… Мерзко это.
Яшка выкурил папиросу, сначала сокрушаясь, а затем – пытаясь отогнать от себя и Любку, и все мысли, связанные с ней и с тем, что тут только что говорилось. Но стоял так недолго: он ведь и сам в лес собирался, а вовсе не отцу помогать. Так что тоже двинулся в путь – правда, другой дорогой, не той, по которой убежала Любка – руку сунув в карман и кость держа.
– А ты сегодня не в духе, – заметила Лиза, прижавшись мягкой щекой к щеке.
Яшка не видел, но ощущал её улыбку. Волосы, как обычно, пахли сладкими травами.
– Да так. Кое с кем поругался, – уклонился он.
Но Лиза, разумеется, не отступила: выпытала всю правду.
Ну, почти всю. Яшка, понятное дело, и подругу бывшую не в лучших красках представил, да и о части своих слов умолчал, а другие – переиначил.
– Значит, отпускать тебя не хотела. Да и кто бы хотел? – подытожила Лиза.
Но Яшка не ухватился за игривый призыв, не перевёл разговор:
– И ведь сама же меня куда хуже. Да наверняка с первым встречным по лодочным сараям бегает. Я и раньше-то точно знал: уйду в армию – она меня не дождётся, – говоря, он сам чувствовал, что чересчур зол и ворчлив.
– Если ты жалеешь, то не грусти. Вы ещё можете помириться.
Яшка отпрянул от сладких волос:
– Что? Нет! Не хочу я с ней мириться. Далась она мне, подстилка деревенская.
Это были Яшкины слова, не чужие. Но в который раз он дивился, что сказал не только такое, о чём вслух не стоило, но и то, о чём и себе-то не особо говорил.
– Что ж, это хорошо, раз так, – сказала Лиза и сменила тему, – А что твой отец? Всё ругается?
Яшка наморщил лоб: так сразу и не вспомнить, на какие именно отцовские недовольства жаловался накануне.
Тот не в духе был, как вернулся: проверка скоро маячила, а у него – вроде как – недостача образовалась. Впрочем, это всё Яшка из разговоров слышал: сам отец об этом не говорил.
– Да он часто такой, – словно извиняясь за отца, сказал. – Мамка ещё ничего, отходчивая, а батя – он поругаться любит.
– Стало быть, из дома ты должен хотеть уехать, – усмехнулась Лиза. – Хоть даже и в армию.
– Да не хочу я в эту армию! – вспылил Яшка. – Не хочу всё бросать.
– А есть, что бросать? – она отстранилась, смотрела пытливо, слегка сузив глаза – как в свои карты.
– Тебя бросать не хочу, – признался Яшка.
Так и было: от одной мысли делалось и тошно, и страшно.
Как же так вышло? Совсем недавно он её даже не знал.
– Правда?
– Ещё какая правда! – пылко сказал Яшка. Помолчал и вздохнул: – Что угодно бы отдал, чтобы только в эту армию не идти! Чтобы тут как-то всё само наладилось, и ни от отца не зависеть, ни от брата…
– Ты прав, – согласилась Лиза. – Чтобы получить – нужно отдать.
8
– Там очень здорово. Можно играть. Представь: целая деревня! – продолжал убеждать Яшка.
– Что я, деревни не видал? – тихо огрызнулся Егорка.
Всегда послушный, он хвостом за Яшкой ходил, в рот заглядывал – лишь бы брат взял куда с собой. А тут вдруг упёрся: «не хочу, не пойду». Яшка едва уговорил, подлизываясь и обещания раздавая – и вкусностей принести, и качели во дворе починить – хотя, будь его воля, давно бы плюнул на все те уговоры. Но нельзя: тащить силой было не велено. Он сам должен прийти – а иначе никак.
– Я же говорил тебе: она совсем необычная. Красивая! Её не каждый может увидеть.
– Слышал, – уныло сказал брат и скривился.
Ему почти десять, но похоже, что сейчас разревётся.
– Что ты слышал?
– Всякое. Там страшно очень.
– Ты что, во всякие бредни веришь? А? Ну, на меня посмотри: я часто там бываю и ничего, как видишь.
– Да уж. Вижу…
Яшке не понравилось, как он это сказал. Да и чертовски надоело препираться с козявкой.
– Да ты просто трус. Маленький трус, и со страху в штаны навалил.
Ну вот: Егорка всхлипнул. Но тут же утёрся, заспорил:
– Ничего я не маленький! И не боюсь я!
Ему и нечего бояться. Лиза сказала, что с ним ничего не случится. Нужно просто привести его и оставить, а наутро он вернётся сам, и никто ничего не узнает.
Но Егорка, конечно, этого не слышал, зато слышал сказки, которыми сёстры его запугали. Как Любка пропала и, не найдя её, все в деревне решили, что она в лесу заплутала и в болоте сгинула, те только и знали, что страшилки сочинять.
– А вдруг и Люба туда пошла? В ту деревню-то? – Егорка снова остановился, поднял на Яшку жалобные, молящие глаза. – И потому её и не стало?
– Люба твоя наверняка с кем проезжим сбежала, и сейчас в городе веселится себе, – уверил Яшка. – А ты дурных девок слушаешь. Пошли!
Он легко подтолкнул брата, но тут же отдёрнул руку, вспомнив о наставлениях. А вдруг такое тоже считается, и теперь ничего не получится?
Какое-то время шли молча. Егорка громко сопел, а потом опять встал и обернулся:
– Яш?..
– Ну что ещё?
– Ты же со мной пойдёшь? И мы будем вместе?
– Конечно!
У частокола деревьев остановились, Яшка вложил кость в ладонь брата.
– Фу! Что это? – удивлённо скривился тот.
– Сожми посильнее.
Егорка сжал – и совсем расплакался. Крупные слёзы поползли по щекам, как дождевые капли – по листьям.
Хотя кость была и гладкая до блеска, а из детской ладошки брызнула кровь.
Однако за деревьями и дорога виднелась, и даже белый дом вдалеке.
– Какой ты неловкий! – Яшка забрал кость, сунул в карман. – Иди!
– Куда? – всхлипнул Егорка.
– Вон туда. Видишь дом? Беги туда и попроси бинт у тёти. А я следом.
Яшка нагнулся и сделал вид, что шнурует ботинок.
Брат ждал.
– Что стоишь? Иди.
Егорка неохотно поплёлся по дороге, то и дело оглядываясь.
– Иди, кому сказал! Сейчас разберусь с башмаками – и бегом тебя догоню. В доме и встретимся. Или что, не веришь?
Брат верил: побрёл дальше. У самого дома остановился, снова обернулся. Приложил целую ладонь ко лбу – Яшку высматривал. Тот махнул ему обеими руками, отталкивая: «Иди!»
Егорка подошёл к двери, и та тотчас же распахнулась, как будто только его и ждала. Когда брат скрылся за ней, Яшка вздохнул, кивнул сам себе, и пошёл обратно – в Красную горку.
9
Егорку искали весь день и всю ночь – по лесу, с фонарями. Чего только Яшка за эти бесконечные часы не наслушался, каких только тычков – помимо попрёков – не перепало! То, что бестолочь он никчёмная – это самое меньшее, что довелось услышать. Конечно, чего-то похожего и ожидал, но не в такой же степени!
Впрочем, как стемнело, волнения старших и ему передались. А что, если что-то пошло не так – или вовсе Лиза обманула? Он гнал эти мысли прочь, но на душе стало сумеречно и тревожно, хоть вой.
А на утро, когда рассвело, Егорку нашли в сарае, где и сам Яшка до того ни раз просыпался. Отец глазам не верил: он тот сарай обшарил за день сверху донизу. Но Егорка, потирая припухшие ото сна веки, сказал, что забрёл сюда днём и заснул.
Яшка тут же из опалы вышел, все на маленького переключились: то ругали, то жалели да радовались.
Весь день Яшка поблизости отирался, всё ждал со страхом – выдержит ли малыш? Не разговорится ли? Не расскажет ли правду, не признается ли, что это Яшка в лес его завёл и в деревню идти заставил? Но брат молчал. Он казался сонным, вялым – каким-то заторможенным. Не ел толком, не играл. Только пил жадно.
Лишь вечером Яшке выпала желанная возможность к брату подобраться без посторонних – наконец-то толпа новоявленных нянек того одного оставила – да вопрос задать, который жёг и глодал:
– Ну как? Что было-то?
Тот взглянул спокойно и равнодушно.
– Ты про что?
– Как – про что? Сам знаешь. Про то самое. Про что говорить не велено.
– А про что не велено?
– Ты лучше меня не зли.
Егор пожал плечами.
– Где ты был?
Хотя этот вопрос ему сегодня уже задали все участливые соседи, брат не показал раздражения.
– Спал.
Это ладно: сам Яшка тоже долго не мог определиться – сон деревня или не сон. Понятно, что маленький брат решил думать так про то, чего не мог объяснить.
– А что тебе снилось?
Брат подумал, помотал головой.
– Не. Ничего, – протянул безучастно.
– А что ты видел прежде, чем уснул?
– Двор наш видел. Козу. Нюрку – она по грибы собиралась. А с собой не взяла.
Сестра с рассветом по грибы выходила. Значит, это совсем раннее утро было – Яшка ещё спал.
– А потом?
– А потом я уснул в сарае.
– Ты помнишь, как туда шёл?
Егорка снова помотал головой.
– Но я там проснулся.
Неужели он правда ничего не помнил? Хорошо, если так: можно было бы за себя не бояться.
Яшке нестерпимо хотелось расспросить обо всём Лизу – и, в первую очередь, о том, как этот визит брата в деревню скажется на его собственном будущем: сам он упорно никакой связи не видел. Но увы – та строго-настрого велела не появляться ровно девять дней с того, как он приведёт Егорку.
Приходилось ждать. Яшка чуть с тоски не выл: до того ему эти дни казались долгими.
А Егорка, между тем, изменился – и, как видно, всё ещё продолжал меняться. Он совсем другим стал: чужим и каким-то холодным. Прежде он какой был? Добрый, дружелюбный. Привязчивый. Хотя уж почти десять пацану, а любил, когда его мать или сёстры тискали тайком – щипали, гладили, когда и в щёки целовали. Дурить любил. С пацанами деревенскими носиться. В общем, обычный мальчишка, ничего в нем такого не было, чтобы думать особо. И хлопот никаких.
А теперь он всё время дома сидел. Молчал, смотрел в стену и воду пил. На вопросы – а они всё чаще звучали: не только Яшка, но и все домашние время спустя эти перемены заметили – отвечал односложно и неохотно.
От всего, что предлагали, отказывался.
Но перемены-то продолжались.
Пару дней спустя мать яблоко красивое при Яшке сорвала, протёрла рукавом – и в дом.
Он тоже как раз туда возвращался, так что всё дальше своими глазами видел.
Мать яблоко Егорке, всё так же сонно сидевшему на стуле, как куль, протянула:
– Хочешь яблочко?
И тот на сей раз своим «нет» не отделался. Он и вообще рта не раскрыл. Схватил то яблочко – да как с силой шмякнет об стену. Мать обомлела: раньше он ни разу такого не вытворял. Даже младенцем – кашу, и ту не размазывал.
Но ладно: это ведь всё равно только начало было.
Ночью того же дня Егорка в курятник забрался и передушил двух несушек. Когда утром его нашли, он спал, зажав в руках окровавленную тушку. Лицо, руки, рубаха – всё в куриной крови, а на рот и щёки перья налипли.
Тут, понятное дело, и отец, и мать уже не на шутку перепугались. Решили, что помешался Егорка, и всё причину искали. Мать с сёстрами перебирали, что могло его так напугать, чтобы он разумом двинулся. К счастью, Яшка подозрений избегал: все знали, как Егорка всегда за ним увивался, и помыслить не могли, чтобы вдруг старший брат что-то с ним сотворил.
– Что гадать-то? В больницу надо вести, – отец сухо положил конец домыслам.
Вести-то надо – а до тех пор что с ним делать? Днём-то, допустим, он теперь был под присмотром, хотя и активности никакой не проявлял – а ночью что?
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71038690?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Юлия Михалева
Жуткая книга (АСТ)
В лесной чащобе есть деревня, надёжно скрытая от случайных глаз. Только избранный может увидеть её среди деревьев. Ему одному под силу приблизиться к ней и встретиться с тем, кто там обитает. Тем, кто исполняет желания – и требует плату взамен.
Юлия Михалева
Призрачная деревня
© Михалева Ю.С., текст, 2024
© Оформление ООО «Издательство АСТ», 2024
В оформлении книги и обложки использованы иллюстрации Drowse
* * *
Призрачная деревня
1
Деревья впереди словно расступились. Знакомая тропка – узкая, еле видимая – шагнула к ним и обернулась хоженой дорогой. Ещё не ступив на неё, Яшка приметил и колодец, и белый дом на отшибе, и ряды крыш.
Да неужто снова? Не может быть! Вот же шальное наваждение!
Яшка и глаза потёр – обоими кулаками для надёжности – но деревня по-прежнему смотрела на него. И, как и десять лет назад, казалась совершенно обычной. И даже знакомой: тот дом, что с краю, и тогда тонул в зарослях толстостволых подсолнухов.
Нет уж, больше Яшка на такое не купится! Теперь-то он точно знает: либо солнце напекло темя, вот и мерещится, либо и в самом деле добрёл до самой Зуевки.
Но до какой, к чёрту, Зуевки? Едва пара часов минула, как из дома вышел – а до Зуевки той все десять, да и то, если бегом бежать, а не плестись еле-еле, как Яшка.
Ладно, бред – не бред: не выяснить, если не осмотреться.
Колокольчик, оставленный в кустах запутавшейся коровой, нервно звякнул, когда Яшка сжал его в ладони – сильно сжал, был бы не из металла, так лопнул. Сжал – и пошёл к деревне.
Пахло травой. Лугом, не жильём. Из труб не шёл дым. Никто не кашеварил, и бани по случаю субботы тут не топили. Не видать ни живой души, даже скотины. Хоть бы псина бросилась под ноги или кошка свернулась где на завалинке – не тут-то было. И тихо так, что слышно только шаги Яшкины да его громкое дыхание.
Он продолжал щипать себя за руку. Краснота уже превратилась в синяк и всё разрасталась.
Это точно сон, пусть и кажется, что взаправду. И тот раз – тот прошлый раз, когда здесь, в деревне, точно живой кто-то был – тоже сон. Тогда Яшка так же, как и сегодня, пошёл в лес за дурой-коровой, да видно, прилёг отдохнуть. Вот и проснулся за полночь в груде еловых веток. Сломя голову бросился домой, не разбирая дороги – как только не заблудился?
А дома уже хватились. Едва Яшка через порог ступил, как отец его затрещиной встретил.
– Где ты был, паскудник?
– Всех соседей пообежали! – подхватила мать. – Ушёл с рассветом – а уже полночь! А ну, признавайся!
Старший брат, Коля, кривился с неодобрением, свысока так поглядывал, как взял себе за привычку. Сёстры пересмеивались ехидно – так и прыскали. Только младший, Егорка, послушал громкие да злые голоса, да как разревётся. Может, и напугался – больно мал был. Но Яшка тогда решил, что из жалости. Добрая он душа, Егорка-то.
– Да я это… В деревню забрёл случайно, – повинился Яшка.
– В Зуевку, что ли? И как тебя занесло?
– Не, туда б я не дошёл – далеко больно. Тут, от нас поблизости. Прямо в лесу, точнее, как через лес идти…
Отец – он вообще драться любит – прервал рассказ очередной плюхой.
– Нет в лесу никакой деревни!
Мать кивнула:
– Совсем нас дураками держит.
– Ещё раз спрашиваю: где был? И не вздумай врать!
Гнев-то Яшка мог понять, а почему не верят – никак.
– Так в деревне, говорю ведь! Зашёл да и время забыл.
– Баек наслушался и нас дурить вздумал. Нет там ничего, понял? Нет и не было никогда! – сильнее повысила голос мать.
– Есть! Точно – есть! – из глаз постыдно брызнули слёзы.
Отец неожиданно отступил:
– Ну, хорошо. Раз есть – то ты меня завтра и отведёшь.
– Ладно, – легко согласился Яшка.
Отец и дядьку взял зачем-то, и соседа. Да только сколько по лесу они не шастали, а деревни той не нашли. И потешались же взрослые над Яшкой! И врун он, и в бабкины сказки верит – а что за сказки, он и в толк не мог взять.
Тут дружок помог. Когда отец подостыл – хотя, по правде, скорее, разгорячился: как вернулись, так дядьки за самогон и сели – Яшка на улицу выскользнул и Ваньку там встретил.
Пошли к лесу, по дороге сшибая палками дождевики.
Сперва Яшка молчал, но так гадко было, что не смог удержаться – рассказал о своей обиде. «Не поверит – уж врежу», – решил.
Не пришлось – у Ваньки и глаза разгорелись, и даже конопушки серые краской налились:
– Так ты деревню, выходит, видел!
– Точно видел. Деревня и есть, – хмуро подтвердил Яшка. То правде не верят, то таким обычным вещам дивятся.
– А какая она?
Яшка пожал плечами, запустил палец в нос.
– Ну… Тихая. Подсолнухи там, – они первыми в глаза бросились.
– А ещё? – торопил Ванька.
Он хотя бы не спорил, что в лесу вообще есть деревня.
– Дома. Белые, зелёные. Синие, кажется.
– Ну? А ещё что?
– Дорога. Луг, – старательно перечислял Яшка. – Заборы.
– А ведьма? Ведьму ты видел?
Яшка даже слегка напугался.
– Ведьму?
– Так в той деревне ведьма ж живёт.
– Какая ещё ведьма?
– Самая настоящая. С жабами. Она душу может украсть – это все знают.
– Да что ж там за деревня-то?
– Как, ты не знаешь? – теперь удивлялся Ванька. – Все про неё говорят. Мне вот бабуля…
– Как она хоть называется? – перебил Яшка.
– Да кто ж теперь скажет. То призрачная деревня, невзаправдашняя. Не каждому и явится – только тому, до кого дело ей есть, – вдруг Ванька замолчал, а потом стал своим же последним словам противоречить, – Яш! А мне-то её покажешь? На ведьму жуть хочу поглядеть!
– Угу, – удручённый недавней неудачей с отцом Яшка согласился не особо охотно.
Долго блуждали – деревни не нашли.
Дома снова влетело.
– Где шлялся, подлец? – на сей раз плюху отвесила мать.
– С Ваней Чижом играл, – пролепетал Яшка.
Позже вернулся пьяный отец. Из-за коровы, так и не найденной, чуть ремень о сыновью задницу не порвал.
О деревне Яшка больше не заикался, даже с Ванькой не обсуждал. А потом и вовсе о ней забыл и не вспоминал до сегодня – пока она опять не явилась.
Но только теперь Яшке уже не восемь: второго июня совершеннолетие справил. Теперь-то он уж одурачить себя не даст! Всю правду выяснит о проклятой деревне.
По спине стекал пот. Жарко просто, ничего не со страху. Чего тут бояться? Деревня и деревня себе, подумаешь – пустая.
Дома закончились. Дальше дорога пробегала обратно в лес через усеянный обломками пустырь. Как видно, здесь тоже стояли здания – прямо какое-то большое, а чуть поодаль, справа, поменьше – и землю покрывали их разорванные на части останки.
– Пора возвращаться, – сказал Яшка вслух.
Звук голоса словно оскорбил тишину – до того он был неуместным.
Да, больше похоже на явь, а не сон. Ну и что? Мало ли бывает брошенных деревень? Тогда он просто маленький был, вот и не сумел найти до неё дорогу.
Повернув обратно, Яшка высматривал первый дом на отшибе. Его вид воскрешал смутные образы, изгнанные годами. Скатерть с кружевами до самого пола. Цветочный венок на стене. Ряд банок на полке. Что-то липкое в ладанке, свисающей с потолка. Пёс – чёрно-белый, и глаза у него: один на чёрном, другой на белом. Он точь-в-точь, как соседский, тот, что в капкан угодил. Словно узнал, лизнул руку. Кто-то вошёл…
Образы вдруг оборвались: будто чья-то рука забралась в голову и разом их отключила. Яшка вздрогнул.
Ладно, будущий солдат. До осени всего ничего осталось – скоро родину защищать, а ты от страха едва штаны не мочишь. Да и чего боишься? Домов? Подсолнухов? Слов восьмилетнего Ваньки, годом позже сгинувшего в болоте? Не веришь же, в самом деле, во всю эту бабкину чушь. А если бы Любка тебя сейчас видела?
Яшка усмехнулся – посмеялся сам над собой – и прибавил шаг.
Эх, дождётся ли Любка? Всё же два года – немалый срок.
Вот и дом на отшибе. Тихий, безжизненный, как всё вокруг. Яшка обошёл его – не слишком смело – но затем всё же решил приблизиться.
Краска на стенах растрескалась, вся пошла паутиной. Одно из окон – открыто. Так и манит: загляни. А разве не за тем Яшка ближе к дому-то подбирался?
Заглянул. Успел увидеть и стол под кружевной скатертью, и ладанку, и венок – и отпрянул с криком, едва не столкнувшись с чужим лицом.
Сперва оно удивилось, но в тот же миг рассмеялось.
Белое-белое лицо, белее чистой промокашки, брови тонкие. Через плечо – распущенная русая коса.
– Заходи, раз пришёл.
Но Яшка не просто отшатнулся – начал пятиться, делая назад шаг за шагом.
Трещины на том белом лице, как на стенах дома. Глубокие, чёрные. Губы красные, и над ними красно, словно в крови вымазано, и застряли в ней… Комья земли?
Но чёрт с ними, и с кожей, и с губами: глаза! Что за чудовищные глаза! В них как будто до краёв налили чернил.
Яшка обернулся и припустил туда, где за деревьями дорога – как он отчаянно надеялся – обращалась тропинкой.
2
Дед тесал колышек – хотел поправить забор.
– Деда?
Старый, сгорбленный как тот дом, увязший в земле, точно в болоте. Глуховат. Трижды пришлось крикнуть во всё горло прежде, чем обернулся. Лицо, зажаренное на солнце, всё в морщинах, скукоженное, точно печёная картошка.
– Чего, сынок?
Улыбнулся сердечно, обнажив пустые дёсны – только два передних зуба, жёлтые, смешно торчали вперёд – и Яшка устыдился сравнения.
Дед его любил.
– Деда, ты же раньше карты чертил?
– Карпыча? Нее, не заходил, – дед продолжил работать. Руки худые, старческие, но не вровень молодым Яшкиным: не дрожали, не тряслись предательски, когда не надо.
– Карты, дед! Карты! Ну?
Когда-то он был… Чёрт. Яшка забыл, кем. Да и где – забыл. Такое вообще ни в жизнь не упомнишь: букв пять согласных подряд, если не все семь.
– Давно не видал, сынок. А с чего ты вдруг? – дед шамкал, когда говорил. Попробуй ещё, пойми.
Досада брала. Ну вот на что Яшке мог сдаться дедов дряхлый сосед Карпыч?!
– Карты! Карты! Ты их чертил! Ты ведь раньше работал, помнишь?
Яшка готов был отчаяться, когда дед понимающе закивал:
– Карты мои, что ли? Пойдем, глянем.
После смерти бабули дом опустел. Казалось, что покрыт пылью, хотя на деле её и не было. Сёстры Яшкины каждый день к деду захаживали. Хлеб приносили, сметану свою, молоко, картоху да репу. И всякий раз прибирались.
Дед снял со шкафа толстые папки и трёхлитровую банку. В неё карты воткнуты, свёрнутые в рулоны.
– Какую?
Яшка только одну хотел: ту, на которой деревня их, Красная горка, и её окрестности. Попробуй теперь, объясни.
Наконец, дед понял.
– В масштабе надо, чтобы видно всё было. Сейчас… В школе задали, что ли?
Лето на дворе, да и школу Яшка два года как кончил. Десятый класс ему ни к чему – и семилетки хватит. А в техникум так и не поступил. В первый год, оставшись один в городе, не заробел, а разгулялся, в итоге экзамены подчистую и провалил. На другой год мать с ним поехала, вместе и жили у дальней родственницы, но сдать физику это не помогло.
– Да. На осень.
– Тогда вот, эту погляди. Я сам её и чертил. Когда ж это было? Году в 1923? Нет, погоди: в 1925. Мы с матерью как раз сюда перебрались.
Почти тридцать лет прошло – а не устарела ли карта?
В них Яшка смыслил ещё меньше, чем в физике.
– Деда, а тут ведь ещё деревня есть? – ничего не поняв в линиях и точках, рискнул он наудачу.
– Ревеня? Нет, сынок, нету.
– Деревня! Тут, рядом с нами. В лесу.
Дед понял не сразу – а когда понял, вдруг посмотрел задумчиво, как будто сквозь Яшку. – Верно. Была здесь раньше деревня.
– А что с ней стало?
Дед то ли недопонял, то ли не захотел сразу ответить: за шкаф полез. Там у него что-то вроде тайника. Привык с тридцатых годов там разное держать, только Яшка и знал.
– Вот, глянь-ка, – развернул драную, выцветшую холстину. – Старая карта, ещё при царе чертили. Тут она, деревня твоя.
Он ткнул пальцем. Яшка сравнил обе карты: и ту, что перед ним лежала, и ту, что перед дедом. На царской не было их Красной горки, зато немного выше имелась точка.
– А наша-то где?
– Так нет её ещё, – усмехнулся дед. – Вот как найдут выше уголь, так люди и явятся, а будет это аж в 1925 году. А карта – глянь – ещё в 1907 черчена.
Дед оставался зорким: даже мелкие цифры видел, те, что и Яшке нелегко рассмотреть.
– А та деревня куда делась?
Дед миг подумал, а потом заговорил странно, как по учебнику.
– Там, сынок, скверные люди жили. На добре своём помешанные. Советскую власть отрицали. Социально чуждые элементы, то есть. К агитпросвещению глухие, всё на своём стояли. Но ничего, холуев этих буржуйских всех поприжали к ногтю. Барскую усадьбу, где сброд разный прятался, да часовню, подорвали, бар тех пустили в расход, а саму деревню сожгли. Так что нет её больше, сынок. Ещё в 1919 один пепел от неё и остался.
– А ты ведь, говоришь, в 1925 приехал? – Яшка нахмурил брови, хотя и не понял толком, в чём именно чудилось противоречие.
Дед тоже помрачнел, принялся крутить самокрутку – не любил, когда пальцы не заняты. Яшка не думал, что он ещё что-то скажет – поблагодарил и собрался идти.
– Васильевское она звалась, – добавил дед.
3
С Любкой встретились за амбаром. Сегодня танцы – вот все и там, на улице, хоть и вечер субботний, пусто. Позже сюда понабегут, но пока ещё рано – трезвые.
Яшка пришёл позже, и Любка, пока ждала, набрала поблизости последних одуванчиков. Он наклонился, поцеловать её хотел, а она как сдует всю охапку пуха прямо в лицо. Яшка громко чихнул. Оба расхохотались.
– Идём в клуб? – спросила Любка.
– Не, устал я чего-то, – он и вправду устал так, словно весь день огород копал, не разгибая спины.
– Устал? Это с чего так? – светлые глаза смеются, но смотрят внимательно-изучающе: что кроется за внезапным отказом?
Да и сам Яшка ведь отказываться не хотел. Мало таких вечеров до осени осталось, да и в глубине где-то неприятная мысль кусалась: он не пойдёт, так мигом сыщутся другие кавалеры. Мила Любка: и лицом симпатична, и в общении хороша, и во всём остальном, что ещё от девчонки требуется.
– Деду помогал, – соврал Яшка и махнул в сторону, где дедов дом, для правдоподобия. – А может, так пройдёмся? На реку сходим.
– Знаю я твою реку, – Любка шлёпнула по руке, но взглянула кокетливо: не против.
По дороге она, как обычно, щебетала без умолку. О колхозе, где, говорили, несун завёлся. О подруге, какая замуж собралась в один день с братом Яшкиным – едва переубедили: две свадьбы в один день играть – и себе праздник портить, и людям. О ткани в полоску зелёно-белую, что видела в городе и платье из неё сшить мечтала – на подарок так намекала. Яшка зарубку в уме сделал: купит, обязательно в город съездит. А так он не вслушивался особо, угукал только – и снова ощущал тоску скорого расставания. Очень уж ясно, что будет сильно недоставать там, в армии этой, Любкиного щебетания.
Прошлись по берегу, держась за руку. Камешки в воду покидали. Яшка ловко бросал: получались «блины». Камень несколько раз подскакивал, ударяясь о поверхность воды, прежде, чем навеки скрыться на дне.
– Никакие это не блины, а лягушки, – сказала Любка. Она так бросать не умела.
Потом в лодочный сарай заглянули, как часто делали. Тёмный, он пах сырым деревом. Замок на двери висел только для виду: и захотели бы запереть, да не смогли – так проржавел.
И не заметили, как стемнело совсем. Любка чмокнула на прощанье и, поправляя одежду, домой поспешила. Яшка постоял ещё немного, выкурил тайную, запретную и оттого вдвойне вкусную папиросу, и тоже к себе пошёл.
Мать ещё не ложилась.
– Что-то я корову рыжую и вечером не видала.
Отрицать смысла нет: не сегодня, так завтра всё выяснится.
– Не нашёл я её, – вздохнул он. – Весь день искал. В болоте, видно, завязла.
Мать не поверила:
– Искал, говоришь? Ну-ну. В лодочном сарае искал?
Яшка фыркнул: видно, кто-то из сестёр тоже нащупал туда дорогу, да не постеснялся за себя, лишь бы брата выдать.
– Скажи спасибо, что отец уехал… Уж вернётся – задаст тебе…
Отец – заведующий сельским складом – с пятницы закупался в городе солярой да газом. По случаю задержится, как всегда, с товарищами, так что раньше, чем через неделю, не жди. Да и взрослый уже Яшка, чтобы влетало ему. Поругается, да и только. Так что он снова фыркнул, и всё на этом – в голову брать не стал.
Хотя неладно с коровой вышло, конечно.
Яшка забрался на печь – там хоть и душновато, а куда уютней, чем во времянке на дворе, где братья по лету ночуют. А в летней кухне сёстры допоздна секретничают, там же и спят.
Совесть из-за коровы отпустила, снова подумалось про Любку. Яшка усмехнулся, засыпая, удобнее устроил руку под головой – и тут увидел кровавые губы, в пузырьках и комьях земли. Он дернулся и едва не вскрикнул – опомнился вовремя.
Весь день он изо всех сил старался гнать мысли о деревне, и приятный вечер тому помог. Но теперь им уже ничего не могло помешать.
Деревня на самом деле была: он видел её не только своими глазами, но и вместе с дедом, тому свидетелем, на карте. И пусть отец раньше говорил, что нет там никакой деревни, а дед даже её историю знал.
Хотя чем-то эта история внимание Яшкино и царапнула – что-то в ней нескладным почудилось – а она точно значила, что деревню эту, чёрт бы её побрал, он не выдумал.
Ладно, пусть так – но Яшка был там сегодня, а дед сказал, что деревни нет уже больше тридцати лет. И?..
Попасть в прошлое он не мог ну никак. Такое только в сказках бывает. Значит, пусть деревню и сожгли, но кто-то остался и со временем отстроился на прежнем месте. И те, кто там теперь жил, старались держаться особняком – ну так, ещё бы! Иначе советская власть снова с предателями разберётся.
Да, всё наверняка так и есть – но что делать с той жуткой женщиной?
Хотя, если так подумать – она бы вряд ли так впечатлила бы Яшку, если бы не давнишние Ванькины россказни. «Ведьма» – про себя передразнил Яшка приятеля. Наверное, с ней случилось несчастье: машиной какой, к примеру, лицо посекло и глаза выбило. Либо обварило чем. Да мало ли бывает несчастий?
И если Яшке в самом деле хочется одолеть эти детские страхи – и если он не щенок какой-то трусливый на самом деле – он снова пойдёт в ту деревню и расспросит о ней ту самую женщину.
Доводы были убедительны, а ощущение решимости – приятно. Яшка снова подумал о Любке и стал засыпать, и уже в полусне в голове прозвучал голос Ваньки:
– Не каждому и явится – только тому, до кого дело ей есть.
4
Назавтра у Яшки решимости не убавилось. Наоборот, при свете утра все былые переживания совсем уж нелепыми показались. Да только не смог он найти деревню. Зуб бы дал, что именно тут вчера околачивался, и что именно эта тропинка вчера изгибалась, переходя в дорогу – но сегодня ничего подобного не было: деревья стояли плотной стеной.
Яшка долго смотрел на лес, обводя глазами – до тех пор, пока не заметил, что в траве за стволами что-то поблёскивало. Протиснувшись между ними, Яшка наклонился и поднял обронённый им в панике колокольчик.
Страх, было отступивший перед доводами рассудка, сжал ледяными пальцами за самое горло, под рубаху прокрался, схватив за рёбра. Снова бросился Яшка к деревне – к своей Красной горке – на сей раз с колокольчиком.
Дома он бросил его на стол и жадно выпил воды – опустошил две кружки подряд, черпая из ведра.
– Что, гнались за тобой? – насмешливо спросила старшая сестра, Катька, отвлёкшись от чистки картошки.
– Угу, – буркнул Яшка.
Нет, всё же выходит – сон. В самом деле: о деревне он знал, уснул в лесу, как и в детстве – вот она и приснилась. Да ещё и отчетливо как – один в один, как прежде.
– Кать?
– Чего?
Катька, как говорили, гадания девкам в летней кухне устраивала. Но от родни пряталась, да и как иначе? Какой атеист может такую глупость антинаучную одобрять?
Да даже не атеист. Бабуля вот тоже не одобряла – а она под конец жизни вспомнила о религии. И Яшку в городе крестила украдкой лет десять назад. Точно: десять – как раз в тот год, когда ему деревня впервые приснилась. Это летом было, а в церковь бабуля его ближе к зиме затащила – снег уже лёг. Она болела в тот год, да и в целом Яшке расстраивать её не хотелось, а она так просила: «Ну что тебе станется, внучок? А мне покой будет. Порадуй старую». Он и согласился, да и семье говорить не стал. К чему лишняя свара?
– А может один и тот же сон человеку сниться?
– Может. Ещё как может, – убежденно сказала сестра. – А что снится?
– Ну… Место одно и то же. Каждый раз выглядит одинаково.
– Что за место?
– Не знаю я. Улица какая-то. Дома.
– То есть, ты там не бывал?
– Нет, – откровенничать снова Яшка не собирался. Хватило и детского случая.
– И не знаешь, где это?
– Нет.
– Значит, тут два варианта: либо ты в будущем там окажешься, либо это не твой сон.
Прозвучало жутковато.
– Как это – не мой?
– Ну… – сестра пожала плечами. – Так говорят. Можно сон навеять.
– А зачем? Кому такое надо?
– Кому-то, кто, например, куда-то завести тебя хочет. В смысле, чтобы ты туда пришёл.
Её слова Яшке совсем не нравились – от них снова пробежал холодок, вздымая волоски на руках.
– А если бы я знал, где это место?
– Тут тоже два варианта: либо ты туда поедешь скоро, либо по прошлому тоскуешь.
Разговор с ней беспокойство мог разве что усилить, а не наоборот. Яшка пожалел, что заговорил. Воистину: многие знания – многие печали. Где-то он это слышал, не сам придумал – это точно. Но где – не помнил.
Зато он хорошо помнил деревню.
5
Деревня не показалась ни на другой день, ни на третий. Если сначала Яшка никак не мог точно решить, была она или нет, то к среде уже почти убедил себя – это сон.
Но деревня явилась вновь.
Он и глаза опять почесал, и ущипнул себя за руку – прямо в несошедший синяк. Тропа, которая вчера огибала частокол деревьев, снова, обернувшись дорогой, устремлялась вглубь леса.
Яшка ощутил тревожное, азартное предвкушение – точно каскадёр перед новым и сложным трюком. Но не страх, пока не страх. Отметив это, он кивнул сам себе и сказал вслух для пущей храбрости:
– Хватит за нос водить!
Он двинулся прямо к первому дому. Если это не сон, значит, та женщина с жутким лицом должна быть там.
Яшка намерился постучаться, но оказалось, что дверь приоткрыта. Тем не менее, чтобы войти в неё, пришлось приложить усилия: она рассохлась и едва шевелилась в проёме.
Что за дом такой, что внутри как в бане: веники да кадушки? Над ними – ряды полок с банками, на полу – подсолнухи, видно, только сорваны – яркие, свежие.
Пахло травой. Не сушёными травами: дикой лесной травой. Так она пахнет, если свежую размять как следует пальцами, растереть в ладони.
Стол знаком – тот же стол под белой кружевной скатертью, на нём – погасшие свечи. Всё тот же венок, и ладанка свисает на длинной ленте.
Услышав хлопанье крыльев где-то под потолком, Яшка поднял голову. По длинной жёрдочке переминалась сова – чёрноглазая неясыть. Таких разве что на картинке в атласе увидишь – оттуда он её и узнал. Отчего ж она не спала? Разве не положено так ночной хищнице – или совы вовсе не спят?
Холодно вдруг стало, Яшка поёжился.
– Не боишься больше? – спросил за спиной голос одновременно мурлычущий и надтреснуто-старческий.
Яшка вздрогнул от неожиданности, сглотнул, глядя на половицы. Он весь покрылся потом снаружи, и раздражением от собственной трусости – изнутри. Он ведь знал, что тут живёт та женщина – всего лишь женщина, хоть и изуродованная! – так отчего же никак не мог обернуться?
– А на днях тебе здесь не понравилось, – голос – вполне дружелюбный – звучал уже впереди и казался совсем молодым. Теперь он журчал как весёлый ручей.
Яшка заставил себя поднять глаза. Перед ним стояла девчонка – ровесница, или, может, старше на год-два. Лёгкий румянец на щеках, светлые глаза насмешливы, как у Любки, а одета и причёсана нелепо. Волосы убраны в высокую косу, уложенную на темени восьмёркой. Платье голубое с оборками, до самого полу длиной – такое только в учебниках на картинках с буржуями и увидишь. Небось, выудила из бабкиного сундука.
Хотя Яшка и не успел особо разглядеть ту ужасную женщину, но и виденного достаточно, чтобы отметить явное сходство. Дочь или сестра.
Девчонка приветливо улыбнулась, села на лавку, и, подняв с пола подсолнух, принялась лущить его прямо на скатерть. Из-под стола, лениво потягиваясь, вышла чёрно-белая собака: один глаз на чёрном, другой на белом. Зевнула, равнодушно взглянула на Яшку и примостилась у лавки.
Солнце светило в окна, покрытые паутиной. Не осталось следа от недавнего холода.
– Ты кто? – осмелел Яшка.
– А ты? – отодвигая со лба выбившиеся волосы, рассмеялась девчонка. Пальцы у неё длинные и тонкие, руки красивые. Совсем не рабочие, ни намёка на трудовые мозоли. Но двигались они ловко. – Ты – гость, тебе и представляться.
– Яшка. Из ближней деревни, Красная горка.
Она кивнула, продолжая споро лущить подсолнух.
– А я Лиза. Хорошо, что снова зашёл. Мне тут бывает одиноко.
Второй раз сказала про прежний визит: выходит, точно видела Яшкино позорное бегство. Стало очень неловко.
– Одиноко? Разве ты не с мамой живёшь?
– Нет. Пока я здесь одна.
– Но я видел тут женщину…
Лиза пожала плечами.
– Сейчас в деревне больше никого нет. Ты не мог видеть кого-то, кроме меня – а меня почему-то напугался.
Яшка промолчал. Что тут сказать? Не говорить же, что Лиза показалась ему гораздо старше, а, главное, чудовищно безобразной. Однако, если не шутит – и это в самом деле была она – значит, у него, и правда, с головой нелады.
– Садись, – хозяйка указала глазами на табуретку напротив лавки.
Яшка сел. Тоже поднял подсолнух и принялся семечки выбирать. Вроде как надо что-то делать, раз пришёл, да и занять себя – когда руки при деле, и в голове меньше волнений.
– И как у вас там, в Красной горке? – спросила Лиза. Так, между делом: как будто они давно хорошо знакомы, а сейчас он просто в гости заглянул.
– Да как всегда, – пожав плечами, он непроизвольно ответил в тон. – А у вас отчего тут пусто? Где все?
– Уже скоро вернутся, – улыбнулась Лиза.
Помолчали.
– Густо у вас подсолнухов в этом году, – смущённо сказал Яшка.
Он столько хотел узнать у жительницы деревни – а теперь ничего не приходило на ум.
– Да. Хороший год.
Снова тишина, но не гнетущая, не нервная, не виноватая, как бывает после ссоры с отцом или матерью, когда они разговаривать не хотят. Это другая была тишина: приветливо-выжидающая.
– И сложно ж найти вашу деревню, – выдохнул Яшка.
– А ты, как получается, искал?
Яшка смутился, потупился. Лиза опять рассмеялась – широко, открыто, искренне. И разговор в свои руки взяла. Он сразу потёк рекой.
Расспрашивала о жизни, семье, деревне. Но не в лоб – от таких вопросов сразу хочется на все замки запереться – а как-то вскользь, отчего самого тянуло обо всём рассказать. Даже хоть о постыдном: о том, как в техникум дважды не поступил.
Лиза не осудила:
– Раз не поступил, значит, в селе пока останешься работать. И то хорошо – семья поблизости.
– Так-то да, но ненадолго всё это. Осенью в армию ухожу, – погрустнел Яшка.
И вдруг заговорил, себе на удивление, о том, о чём и думать-то позорно: что отчаянно не хочет туда идти, не хочет быть солдатом. Да он и оружия-то отродясь в руках не держал – его и на охоту не заманишь.
Только о Любке Яшка отчего-то умолчал.
Лиза кивала участливо.
– Выпьешь чаю? – только и сказала.
Чайник поставила, пироги достала. Дивные пироги с повидлом – то ли слива, а то ли и не слива вовсе. Сладость неописуемая – так и таяли во рту. Яшка ел, хвалил и никак не мог оторваться. И неловко не знать в гостях меры, да только хозяйка всё новые подкладывала:
– Не стесняйся, ешь на здоровье. Я много напекла – что мне одной с ними делать?
Он совсем размяк, растёкся, как то повидло. Сколько бы не имел вопросов – а так ни одного и не задал.
А Лиза инструмент какой-то музыкальный достала – и не скрипка, и не балалайка – играть принялась да петь. Странные песни – на слух как старинные, да только отродясь Яшка таких не слышал. И слова вроде русские – а повторить бы не смог.
Очнулся он, как в окно взглянул: ночь!
– Ох, и засиделся я, – представил сразу и гнев матери, и дорогу через ночной лес – неизвестно ещё, что хуже.
Надеялся Яшка где-то в душе, что хозяйка остаться предложит, но нет:
– И верно, домой пора.
– А у меня и фонаря нет, – как-то жалобно сказал он.
– Так я тебе дам, – обещала Лиза. – Тут недалеко идти до села, не бойся – не заплутаешь.
«Легко тебе говорить!»
– А чтобы и в следующий раз дорогу сюда нашёл, я тебе еще кое-что дам. В руках покрепче держи – и увидишь, куда идти. Только никому не показывай и один приходи.
Яшка сам не понял, как в его ладонь легла кость – желтоватая, сухая, начищенная. Не разобрать, какого животного. Он сжал её в ладони и укололся сильно, но сразу и не заметил. Уже утром увидел, когда разжал руку – а та в крови вся.
Он спал в сарае за домом, а как там оказался – не помнил.
6
Яшка чувствовал себя, как будто крепко перебрал – так и сказал матери. А может, так и было? Больно уж странным теперь казался вечер в лесной деревне. А особенно – эта кость («С кем подрался-то, шалопай? Все из-за Любки петушитесь, как пить дать» – беззлобно обругала мать, увидев порезы). В самой-то кости, конечно, ничего такого не было: Яшка вполне мог где-то подобрать её с пьяных глаз. И уж скорее поверил бы в то, что в самом деле упился до потери сознания, чем в то, что сказала про неё Лиза.
А что, если и она просто привиделась в похмельном бреду?
К полудню Яшка расходился – ломота и сухость во рту отступили, хотя слабость по-прежнему разбирала. Злой сам на себя – и угораздило же вообще связаться с этой проклятой деревней! – он снова поплёлся в лес. Брат, работавший на комбайне в колхозном поле, ждал его там в помощники, так что Яшка задерживаться не думал. Лишь убедиться: есть ли деревня и девушка – и поставить на этом точку. Всё, хватит! Так и до больницы, в которой лечат психованных – жёлтый дом, так её называли – недалеко. Хоть он в армию и не рвался (и краска залила щёки, как вспомнил, что признался в этом вслух), а совсем не хотел комиссоваться по той причине, что псих.
Однако в лесу, от мысли о встрече с Лизой, стало уже не досадно, а радостно.
Яшка спрятал кость поглубже в карман. Хотя он никому её не показывал, но не хотел и касаться: ну, никак ведь не могло быть такого, чтобы дорога вдруг как-то связалась с нелепой костью!
Деревню в лесу он не нашёл.
– Да вы издеваетесь, – сказал вслух, обращаясь неизвестно к кому.
Достал кость, сжал в руке – целой, не забинтованной. Гладкая она, аж блестит – разве могла поцарапать?
Сжал – стал смотреть на деревья. Те, разумеется, и не думали расступаться – остались на своих местах, как стояли. Яшка громко и довольно нервно расхохотался. Он что, и в самом деле поверил в сказку?
Повернувшись, он пошёл обратно, в сторону Красной горки. Стараясь ни о чём не думать, понуро глядел под ноги – а под ними тропинка, тем временем, шагнула к деревьям и обернулась хоженой дорогой.
Яшка сглотнул. Чертовщина ведь какая-то! Или что, просто не туда в первый раз забрёл? Да быть того не может: за последние дни он этот лес проклятый вдоль и поперёк изшастал, уже каждое дерево, каждый камень чуть не по имени знал!
У дома с подсолнухами Лиза развешивала бельё. Кружевное да шёлковое – тоже из бабкиных закромов. Издалека увидела Яшку, глазастая: рукой махнула.
Подойдя, он буркнул под нос приветствие, и принялся помогать, хотя не только касаться её белья, но и смотреть на него было как-то неловко.
– Хмурый ты сегодня, Яша. Случилось что?
Яшка помедлил с ответом, потом в карман полез, вынул кость, которую успел спрятать:
– Вот, ты дала…
Она внимательно посмотрела на неё, тронула пальцем. Сейчас рассмеётся или сердиться начнёт. Скажет – что ещё за глупые шутки.
– Смотри, держи в надёжном месте, и без нужды не доставай.
Значит, всё правда: и кость эта, и слова вчерашние.
Она посмотрела Яшке в глаза, словно ожидая вопроса – но мысли, с утра и так совсем неясные, снова окончательно сбились.
– Ммм… А что это хоть за кость-то? От какого животного?
И вот теперь она и рассмеялась:
– Если правду скажу – ты мне не поверишь, а неправду и без меня выдумать сможешь.
Бельё заканчивалось, а Яшка все оглядывался, невольно надеясь услышать в тишине звуки хоть лесной жизни, если не сельской. Ни корова, ни коза не подали голоса, и даже птица нигде не чирикнула. Единственными живыми существами, виденными здесь, оставались сама Лиза, её сова и её же собака, что сейчас выкусывала блох у порога.
– А правда, что спалили вашу деревню? – решился он.
– Ещё какая, – кивнула Лиза, пришпилив прищепкой последнюю простыню. – Славный день. Пройдёмся?
Прошлись в молчании. Тишину только шаги нарушали – скрежет мелких камней под ногами – да колыхание налетевшего тёплого ветра. Он словно гладил по щекам, ласково перебирал волосы. Ничего не изменилось в деревне, однако Яшке вдруг стало куда спокойнее. Хотя и молчали, а будто бы так и надо. Вдруг захотелось взять спутницу за руку – но он не осмелился.
Так дошли до окраины.
– Вон там часовня стояла, – указала Лиза кивком головы на обломки, лежавшие в стороне. – А здесь – усадьба помещичья.
– Как в клочья разорвало, – заметил Яшка, поддев носком ботинка мелкий обломок.
– Точно так и вышло. От взрыва-то оно всегда так выходит. С другой стороны – оно и к лучшему: на что нам теперь та часовня?
В целом Яшка был с ней согласен, но проявил практичность:
– Так под хознужды можно пустить. Инвентарь какой там хранить, семена. Да хоть что.
– Но у нас и так места вдоволь.
Ветер, прежде ласковый, стал колючим – и Яшка повёл лопатками, и Лиза поёжилась.
– Дождь собирается, – предположил он и взглянул на небо.
Голубое, ясное – несколько легких облаков никак не предвещали ненастья.
– Это уж вряд ли, – сказала Лиза. – Пойдём домой.
«Домой», не «в дом». Хотя, чему удивляться: она там живёт.
Пришли, чай сели пить – на сей раз с маковыми булками. Теперь, снова с помощью Лизы, Яшка о семье стал рассказывать. Подробно так: кого как зовут, сколько лет, чем занимается. Даже о чём мечтает. Странный вопрос: про других Яшка легко на него ответил, а вот за себя бы сказать не мог.
Стемнело, она погадать предложила.
На словах-то Яшка в такое не верил, и над сестрой смеялся, но на деле судьбу узнать был совсем не прочь.
Из ящика стола Лиза карты достала – истрёпанные, засаленные, стёршиеся. Вроде те же дамы и короли, но колода какая-то необычная – Яшка не видел, чтобы в деревне такими играли.
Ловко, одним движением, Лиза вытянула карты полукругом, в радугу, так же ловко собрала их обратно, и пятиконечной звездой раскинула, гадалка-коммунистка.
– До поры жизнь твоя беззаботной была. О будущем особо не тревожился, взрослость не торопил, – прищурившись, она вгляделась в карты.
– Пожалуй, – улыбнулся Яшка. О том, что сказала Лиза, подумал впервые – но согласился: всё так и есть.
– Был кто-то близкий тебе, кто сильно тебя любил и оберегал. От беды спасал.
Яшка пожал плечами.
– Не помню такого.
– Не может быть. Лучше думай. Быть бы тебе в могиле, если не хуже, если б не тот человек.
И точно: вспомнилась бабуля. Жар, печка, противная травяно-сладкая микстура. Городской доктор – холодные инструменты, саквояж, белый халат пахнет страхом и лекарствами. Мать плачет – слёзы капают на раскалённые щёки, но отчего-то от жара не испаряются. И бабуля рядом: холодное полотенце на лбу, она что-то шепчет, шепчет и капает в рот ту микстуру.
– Верно. Я маленьким сильно заболел, едва не умер. Говорили, бабушка меня выходила.
– Вот видишь. Говорю же – не могла ошибиться. Так, а тут у нас что, в недавнем прошлом? Ссору вижу у тебя дома: не ладишь со старшими, с мужчинами.
Яшка кивнул, вздохнул, только сейчас вспомнив об обещании брату. Ссора – это точно, и не только в недавнем прошлом, но и в скором будущем: сегодня уже.
– Девушку вижу рядом с тобой. Она – ветреница и кокетка, мечтает много, и больше о пустом, душа её вся в материальном.
Любка? Или сама Лиза? Но нет: Лиза точно не такая.
– А теперь и в будущее посмотрим. Ждёт тебя… – Лиза замолчала, потом беззвучно шевельнула губами.
– Что? Скажи, как есть!
– Дальняя дорога, а за ней темнота. Боль вижу в ней и предательство. Всё произойдёт так, как ты совсем не ждёшь, и даже те испытания, которые ты предвидишь, обернутся тяготами куда большими. Вижу потери. Сердце твоё будет разбито. Изгнание вижу в конце.
– Что ж ты такое говоришь… – Яшка совсем погрустнел от такого гадания. И дёрнул же чёрт – на подобное согласиться, а потом ещё и расспрашивать!
Картина была ясна: уедет он в армию, там станут над ним издеваться и покалечат. И не факт, что враги, а не свои же: слышал про дедовщину-то и от брата – но он здоровый лоб, такого, как дуб, попробуй сломи – и от друзей его. А дома – а что дома: заживут тут они своей жизнью – Любка замуж выйдет, а о нём позабудут все. Вернётся – и места себе не найдёт в такой жизни, только и будут все потешаться, а в город податься – так делать толком ничего не умеет, и профессии нет. Вот и станет как будто изгнанник.
Лиза положила на его руку ладонь – холодную, сухую.
– Под силу будущее исправить, если желание сильно.
– Но как?
– Чтобы что-то получить, нужно что-то отдать.
Лиза вдруг вытащила заколку, волосы распустила – густые, длинные – ниже пояса. Засмотрелся Яшка. А она ближе придвинулась, обвила руками и вдруг поцеловала – так, что у Яшки дух захватило.
Впрочем, Любка ни в чём с ней в сравнение не шла.
Уснул Яшка в Лизиной гладкой постели, где пахло сладкими травами, на мягкой высокой перине да шёлковых простынях – а проснулся опять в сарае.
7
– Ты не такой стал, – упрекнула Любка где-то дней через десять после того, как Яшка судьбу свою предсказывал.
Подкараулила возле амбара – дождалась, как мимо станет проходить. Сам-то Яшка от неё таился, на глаза не попадался: и объясняться не хотел, и – если честно – видеть.
– Всё от меня бегаешь, всё прячешься, – глаза припухшие, лицо нечистое, да и голос севший – явно плакала, стоя за амбаром.
– Да о чём ты? Вечно придумываешь, – и так это лживо звучало, что Яшка сам и скривился.
– О чём я?! – большие глаза ещё больше увеличились от негодования, а через миг увлажнились. – Будь ты мужиком, правду скажи! Вижу же – завёл кого!
– Всё бы тебе лишь бы о глупостях думать, – Яшка заговорил сердито, словно не своим голосом, да и слова изо рта выходили тоже какие-то не свои. – Работы у меня много, да и семья. Бате помочь надо, пока ещё дома, а то как уеду – кто ему поможет? Коля уйдет, у него уже своя семья будет.
– Ишь ты, как заговорил. Не видала раньше такого рвения, – теперь глаза стали узкими, злыми-презлыми.
– А туда ли смотрела? Не по сторонам ли все зыркала?
Любкин рот округлился буквой «о». Она задохнулась от гнева. Раз – и маленький, но сильный кулачок больно ударил в грудь. Два – и она обоими принялась тарабанить изо всех сил.
– Это ты мне говоришь? Мне? Ты? Сам нашёл себе какую-то, и мне же…
Яшка схватил её за плечи, тряхнуть хотел, чтобы отстранить, но силу не рассчитал – Любка отлетела, стукнулась спиной о стену амбара. Теперь она уже слёз не скрывала – громко плакала в голос.
– Сукин ты сын! И жить вместе не стали, как уже руки свои поганые распустил! А я ведь… А я… Я ж, дура, вправду дождаться тебя собиралась!
– Ты-то? Да тебе лишь бы хвостом крутить. Все выглядываешь, как бы замуж выскочить – а знают тебя, вот и не берут. А я, думала, лопух лопухом? Нашла дурака!
– Сволочь! Какая сволочь!
Скривившись, Любка бегом бросилась от амбара. Не к реке – по широкой деревенской дороге, что вела в сторону леса.
На душе было гадко. Грубо вышло: Яшка жалел. Она ведь во всём права – догадалась же, а ему не хватало духу сознаться. Вместо того, он повёл себя, как… Мерзко это.
Яшка выкурил папиросу, сначала сокрушаясь, а затем – пытаясь отогнать от себя и Любку, и все мысли, связанные с ней и с тем, что тут только что говорилось. Но стоял так недолго: он ведь и сам в лес собирался, а вовсе не отцу помогать. Так что тоже двинулся в путь – правда, другой дорогой, не той, по которой убежала Любка – руку сунув в карман и кость держа.
– А ты сегодня не в духе, – заметила Лиза, прижавшись мягкой щекой к щеке.
Яшка не видел, но ощущал её улыбку. Волосы, как обычно, пахли сладкими травами.
– Да так. Кое с кем поругался, – уклонился он.
Но Лиза, разумеется, не отступила: выпытала всю правду.
Ну, почти всю. Яшка, понятное дело, и подругу бывшую не в лучших красках представил, да и о части своих слов умолчал, а другие – переиначил.
– Значит, отпускать тебя не хотела. Да и кто бы хотел? – подытожила Лиза.
Но Яшка не ухватился за игривый призыв, не перевёл разговор:
– И ведь сама же меня куда хуже. Да наверняка с первым встречным по лодочным сараям бегает. Я и раньше-то точно знал: уйду в армию – она меня не дождётся, – говоря, он сам чувствовал, что чересчур зол и ворчлив.
– Если ты жалеешь, то не грусти. Вы ещё можете помириться.
Яшка отпрянул от сладких волос:
– Что? Нет! Не хочу я с ней мириться. Далась она мне, подстилка деревенская.
Это были Яшкины слова, не чужие. Но в который раз он дивился, что сказал не только такое, о чём вслух не стоило, но и то, о чём и себе-то не особо говорил.
– Что ж, это хорошо, раз так, – сказала Лиза и сменила тему, – А что твой отец? Всё ругается?
Яшка наморщил лоб: так сразу и не вспомнить, на какие именно отцовские недовольства жаловался накануне.
Тот не в духе был, как вернулся: проверка скоро маячила, а у него – вроде как – недостача образовалась. Впрочем, это всё Яшка из разговоров слышал: сам отец об этом не говорил.
– Да он часто такой, – словно извиняясь за отца, сказал. – Мамка ещё ничего, отходчивая, а батя – он поругаться любит.
– Стало быть, из дома ты должен хотеть уехать, – усмехнулась Лиза. – Хоть даже и в армию.
– Да не хочу я в эту армию! – вспылил Яшка. – Не хочу всё бросать.
– А есть, что бросать? – она отстранилась, смотрела пытливо, слегка сузив глаза – как в свои карты.
– Тебя бросать не хочу, – признался Яшка.
Так и было: от одной мысли делалось и тошно, и страшно.
Как же так вышло? Совсем недавно он её даже не знал.
– Правда?
– Ещё какая правда! – пылко сказал Яшка. Помолчал и вздохнул: – Что угодно бы отдал, чтобы только в эту армию не идти! Чтобы тут как-то всё само наладилось, и ни от отца не зависеть, ни от брата…
– Ты прав, – согласилась Лиза. – Чтобы получить – нужно отдать.
8
– Там очень здорово. Можно играть. Представь: целая деревня! – продолжал убеждать Яшка.
– Что я, деревни не видал? – тихо огрызнулся Егорка.
Всегда послушный, он хвостом за Яшкой ходил, в рот заглядывал – лишь бы брат взял куда с собой. А тут вдруг упёрся: «не хочу, не пойду». Яшка едва уговорил, подлизываясь и обещания раздавая – и вкусностей принести, и качели во дворе починить – хотя, будь его воля, давно бы плюнул на все те уговоры. Но нельзя: тащить силой было не велено. Он сам должен прийти – а иначе никак.
– Я же говорил тебе: она совсем необычная. Красивая! Её не каждый может увидеть.
– Слышал, – уныло сказал брат и скривился.
Ему почти десять, но похоже, что сейчас разревётся.
– Что ты слышал?
– Всякое. Там страшно очень.
– Ты что, во всякие бредни веришь? А? Ну, на меня посмотри: я часто там бываю и ничего, как видишь.
– Да уж. Вижу…
Яшке не понравилось, как он это сказал. Да и чертовски надоело препираться с козявкой.
– Да ты просто трус. Маленький трус, и со страху в штаны навалил.
Ну вот: Егорка всхлипнул. Но тут же утёрся, заспорил:
– Ничего я не маленький! И не боюсь я!
Ему и нечего бояться. Лиза сказала, что с ним ничего не случится. Нужно просто привести его и оставить, а наутро он вернётся сам, и никто ничего не узнает.
Но Егорка, конечно, этого не слышал, зато слышал сказки, которыми сёстры его запугали. Как Любка пропала и, не найдя её, все в деревне решили, что она в лесу заплутала и в болоте сгинула, те только и знали, что страшилки сочинять.
– А вдруг и Люба туда пошла? В ту деревню-то? – Егорка снова остановился, поднял на Яшку жалобные, молящие глаза. – И потому её и не стало?
– Люба твоя наверняка с кем проезжим сбежала, и сейчас в городе веселится себе, – уверил Яшка. – А ты дурных девок слушаешь. Пошли!
Он легко подтолкнул брата, но тут же отдёрнул руку, вспомнив о наставлениях. А вдруг такое тоже считается, и теперь ничего не получится?
Какое-то время шли молча. Егорка громко сопел, а потом опять встал и обернулся:
– Яш?..
– Ну что ещё?
– Ты же со мной пойдёшь? И мы будем вместе?
– Конечно!
У частокола деревьев остановились, Яшка вложил кость в ладонь брата.
– Фу! Что это? – удивлённо скривился тот.
– Сожми посильнее.
Егорка сжал – и совсем расплакался. Крупные слёзы поползли по щекам, как дождевые капли – по листьям.
Хотя кость была и гладкая до блеска, а из детской ладошки брызнула кровь.
Однако за деревьями и дорога виднелась, и даже белый дом вдалеке.
– Какой ты неловкий! – Яшка забрал кость, сунул в карман. – Иди!
– Куда? – всхлипнул Егорка.
– Вон туда. Видишь дом? Беги туда и попроси бинт у тёти. А я следом.
Яшка нагнулся и сделал вид, что шнурует ботинок.
Брат ждал.
– Что стоишь? Иди.
Егорка неохотно поплёлся по дороге, то и дело оглядываясь.
– Иди, кому сказал! Сейчас разберусь с башмаками – и бегом тебя догоню. В доме и встретимся. Или что, не веришь?
Брат верил: побрёл дальше. У самого дома остановился, снова обернулся. Приложил целую ладонь ко лбу – Яшку высматривал. Тот махнул ему обеими руками, отталкивая: «Иди!»
Егорка подошёл к двери, и та тотчас же распахнулась, как будто только его и ждала. Когда брат скрылся за ней, Яшка вздохнул, кивнул сам себе, и пошёл обратно – в Красную горку.
9
Егорку искали весь день и всю ночь – по лесу, с фонарями. Чего только Яшка за эти бесконечные часы не наслушался, каких только тычков – помимо попрёков – не перепало! То, что бестолочь он никчёмная – это самое меньшее, что довелось услышать. Конечно, чего-то похожего и ожидал, но не в такой же степени!
Впрочем, как стемнело, волнения старших и ему передались. А что, если что-то пошло не так – или вовсе Лиза обманула? Он гнал эти мысли прочь, но на душе стало сумеречно и тревожно, хоть вой.
А на утро, когда рассвело, Егорку нашли в сарае, где и сам Яшка до того ни раз просыпался. Отец глазам не верил: он тот сарай обшарил за день сверху донизу. Но Егорка, потирая припухшие ото сна веки, сказал, что забрёл сюда днём и заснул.
Яшка тут же из опалы вышел, все на маленького переключились: то ругали, то жалели да радовались.
Весь день Яшка поблизости отирался, всё ждал со страхом – выдержит ли малыш? Не разговорится ли? Не расскажет ли правду, не признается ли, что это Яшка в лес его завёл и в деревню идти заставил? Но брат молчал. Он казался сонным, вялым – каким-то заторможенным. Не ел толком, не играл. Только пил жадно.
Лишь вечером Яшке выпала желанная возможность к брату подобраться без посторонних – наконец-то толпа новоявленных нянек того одного оставила – да вопрос задать, который жёг и глодал:
– Ну как? Что было-то?
Тот взглянул спокойно и равнодушно.
– Ты про что?
– Как – про что? Сам знаешь. Про то самое. Про что говорить не велено.
– А про что не велено?
– Ты лучше меня не зли.
Егор пожал плечами.
– Где ты был?
Хотя этот вопрос ему сегодня уже задали все участливые соседи, брат не показал раздражения.
– Спал.
Это ладно: сам Яшка тоже долго не мог определиться – сон деревня или не сон. Понятно, что маленький брат решил думать так про то, чего не мог объяснить.
– А что тебе снилось?
Брат подумал, помотал головой.
– Не. Ничего, – протянул безучастно.
– А что ты видел прежде, чем уснул?
– Двор наш видел. Козу. Нюрку – она по грибы собиралась. А с собой не взяла.
Сестра с рассветом по грибы выходила. Значит, это совсем раннее утро было – Яшка ещё спал.
– А потом?
– А потом я уснул в сарае.
– Ты помнишь, как туда шёл?
Егорка снова помотал головой.
– Но я там проснулся.
Неужели он правда ничего не помнил? Хорошо, если так: можно было бы за себя не бояться.
Яшке нестерпимо хотелось расспросить обо всём Лизу – и, в первую очередь, о том, как этот визит брата в деревню скажется на его собственном будущем: сам он упорно никакой связи не видел. Но увы – та строго-настрого велела не появляться ровно девять дней с того, как он приведёт Егорку.
Приходилось ждать. Яшка чуть с тоски не выл: до того ему эти дни казались долгими.
А Егорка, между тем, изменился – и, как видно, всё ещё продолжал меняться. Он совсем другим стал: чужим и каким-то холодным. Прежде он какой был? Добрый, дружелюбный. Привязчивый. Хотя уж почти десять пацану, а любил, когда его мать или сёстры тискали тайком – щипали, гладили, когда и в щёки целовали. Дурить любил. С пацанами деревенскими носиться. В общем, обычный мальчишка, ничего в нем такого не было, чтобы думать особо. И хлопот никаких.
А теперь он всё время дома сидел. Молчал, смотрел в стену и воду пил. На вопросы – а они всё чаще звучали: не только Яшка, но и все домашние время спустя эти перемены заметили – отвечал односложно и неохотно.
От всего, что предлагали, отказывался.
Но перемены-то продолжались.
Пару дней спустя мать яблоко красивое при Яшке сорвала, протёрла рукавом – и в дом.
Он тоже как раз туда возвращался, так что всё дальше своими глазами видел.
Мать яблоко Егорке, всё так же сонно сидевшему на стуле, как куль, протянула:
– Хочешь яблочко?
И тот на сей раз своим «нет» не отделался. Он и вообще рта не раскрыл. Схватил то яблочко – да как с силой шмякнет об стену. Мать обомлела: раньше он ни разу такого не вытворял. Даже младенцем – кашу, и ту не размазывал.
Но ладно: это ведь всё равно только начало было.
Ночью того же дня Егорка в курятник забрался и передушил двух несушек. Когда утром его нашли, он спал, зажав в руках окровавленную тушку. Лицо, руки, рубаха – всё в куриной крови, а на рот и щёки перья налипли.
Тут, понятное дело, и отец, и мать уже не на шутку перепугались. Решили, что помешался Егорка, и всё причину искали. Мать с сёстрами перебирали, что могло его так напугать, чтобы он разумом двинулся. К счастью, Яшка подозрений избегал: все знали, как Егорка всегда за ним увивался, и помыслить не могли, чтобы вдруг старший брат что-то с ним сотворил.
– Что гадать-то? В больницу надо вести, – отец сухо положил конец домыслам.
Вести-то надо – а до тех пор что с ним делать? Днём-то, допустим, он теперь был под присмотром, хотя и активности никакой не проявлял – а ночью что?
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71038690?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Юлия Михалева
Тип: электронная книга
Жанр: Ужасы
Язык: на русском языке
Издательство: АСТ
Дата публикации: 11.09.2024
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: В лесной чащобе есть деревня, надёжно скрытая от случайных глаз. Только избранный может увидеть её среди деревьев. Ему одному под силу приблизиться к ней и встретиться с тем, кто там обитает. Тем, кто исполняет желания – и требует плату взамен.