Главная страница | Триллеры | Край богомолов и морских ветров

Край богомолов и морских ветров
Евгения Монастырская
Что вы будете делать, если вас начнет преследовать незнакомец? Следить за вами в социальных сетях, молить о встрече, запугивать, просить прощения и снова угрожать?
Ариша думала, что в этом тихом приморском городке она наконец почувствует себя в безопасности. Но и здесь она сталкивается с тем, что пугало ее в Москве. Кто же он, ее сталкер? Настало время встретится лицом к лицу.
Автор рассказывает о своем опыте проживания сталкинга, изменив некоторые обстоятельства и персонажа.

Евгения Монастырская
Край богомолов и морских ветров

Глава 1
Она заглянула под диван, осветив пространство фонариком. Нет, монстра там не было. Не было и маньяка с крошечными глазками и растянутым в тонкой улыбке ртом, желающего расчленить, и, возможно, алчно пожрать какие-то мягкие части ее тела. Остальное, как водится, он заморозит, дабы растянуть удовольствие. И долгими зимними вечерами, приплясывая возле заляпанной жиром огромной сковороды, будет бросать в кипящее масло кусочки, срезанные с ее бедра.
На втором этаже старой дачи горел ночник, но его тусклый свет скорее пугал, нежели хорошо освещал комнату. Поэтому каждый вечер она обходила дачу с мощным фонарем, заглядывая под столы и обшаривая шкафы, набитые дачным барахлом. Она пристально изучала внутренность диванов; ведь юркий, маленький, худощавый, как подросток мужчина, охотившийся за одинокими женщинами на заброшенных дачах, вполне мог уместиться внутри. Он сложит, подобно кузнечику, свои худые, обтянутые желтой кожей руки-ноги, а острую голову с редкими седыми волосами, крепко прижмет к груди.
Со вздохом облегчения она опустилась диван. Нет, никого там не было.
Ариша спала со светом сколько себя помнит. Еще в детстве просила маму оставить ночник. Уже тогда взяла в привычку заглядывать в шкафы и отважно открывала душные кладовки с пузатыми банками разноцветных маринадов. А выходя в ночи в длиннющий темный коридор старой коммуналки, заваленный коробками с ненужными книгами, была готова отразить внезапную атаку. Про маньяков она тогда не слышала или просто не придавала значения. Будучи крохой, боялась лишь невнятных монстров. Но они остались в ее детстве и со временем их вытеснили садисты-психопаты.
– Сейчас ид -у-у, – крикнула Ариша в глубь комнаты и с шумом захлопнула оконную раму.
Такой продуманный, отработанный годами прием она практиковала каждый дачный вечер. Это должно было показать выжидающему в глубине сада каннибалу, что в доме она не одна. Девушка задернула штору и представила, что на диване лежит ее мужчина и вяло шевелит огромными белесыми ступнями. Мужчина ждет. Мужчина желает смотреть с ней тупое телевизионное шоу. Ариша подвыла, как бы в ответ, имитируя мужской бас:
– Жд-у-у!
Воображаемый мужчина дернул волосатой ногой. В нетерпении.
Жить Арише с собой было нелегко, порою, невыносимо. Но, с другой стороны, и скучной такую жизнь назвать было сложно. Спасибо и на том – она мысленно делала реверанс своему неспокойному мозгу. Тревожилась девушка по самым различным поводам и каждое утро колотилась головой о реальность нарождающегося дня, будто о железобетонную стену. А как хочется, как хочется, – говорила себе Ариша, сладко глаза прикрывая, – входить в реальность, как раскаленный нож в кусок только что вынутого из холодильника, сливочного масла.
Измученная страхами и метаниями, она подползала к вечеру уставшей, выпотрошенной, раздавленной. Со стоном, рухала на диван, будто выброшенная на берег рыбуля: глаза выпучены, рот перекошен. Однако мучения ее на этом не заканчивались. Вечерами Аришу накрывало приступом компульсивного переедания. Только заглатывая килограммы еды, она могла хоть как-то успокоить себя после непростого дня и притушить эту невозможную выматывающую эмоциональную мясорубку внутри головы.
Вскочив с дивана, она спешила в магазин. Скупала по два кило конфет, – брала проверенные временем рот-фронтовские батончики. Часто добавляла три-четыре сдобных булки и пяток сладких йогуртов. И уже по дороге домой нервно срывала конфетные обертки. Заглатывала батончики почти не пережевывая.
Ела до боли в желудке. Жадно поглощала все купленное в течение двух часов. Иногда ей сложно было дышать, и она с трудом переворачиваясь на другой бок. Набитая, как бочка, лежала, глядя в стену, проклиная себя за очередной срыв, обещая, что уже завтра непременно начнет новую жизнь. Рвоту не вызывала. Ей нужно было чувствовать эту придавленность, пришибленность едой.
Она старалась не держать «опасной» еды дома. Она боялась еды. И почти каждый вечер бегала за ней в магазин.
На психотерапию Ариша ходила, начиная с двадцати лет. Понятно, с перерывами, ибо стоило это удовольствие недешево. Последние три года пила антидепрессанты. Буквально молилась на них. И все это как-то помогало вставать утром с дивана и не проваливаться в совсем уж невыносимые состояния. Она хорошо помнила времена, когда она лежала пригвожденная к кровати, распятая ужасом, бессилием, и не то, что по дому что-то сделать была не в силах, но и до туалета доплеталась с трудом. Медленно ворочалась с боку на бок, иногда принимая причудливые позы попавшего в капкан зверька. А когда спускалась душная плотная ночь, Ариша утыкалась в подушку и беззвучно плакала. Спала уже без простыней, прямо в несвежей одежде. Тарелки не мыла неделями, фантики от конфет бросала рядом с кроватью. Они шуршали каждый раз, когда она спускала ноги на истертый паркет. На кухне важно расхаживали разжиревшие ленивые тараканы. И когда она приходила ночью налить воды, насекомые замирали и неотрывно смотрели на нее. Иногда ей казалось, они презрительно щурят свои крошечные коричневые глазки. Вяло взмахивала рукой. Тараканы нехотя отползали.
Когда-то она работала на радио, позже перешла в печатные СМИ, последние же годы подвязалась копирайтером, клепая для сайтов безликие статейки, от которых уже подташнивало. В самом деле, когда пишешь о преимуществе пластиковых окон в сотый раз, да еще стараешься создать уникальный контент, начинаешь медленно сходить с ума.
Ариша сидела за старым письменным столом своей юности. На столешнице кое-где облупился лак, но сам стол был крепок, надежен. Медленно налила в бокал сухого красного, пригубила. Приятный терпкий вкус Саперави. Осторожно поставила бокал.
Отдернула штору и посмотрела в сад. Ей нравилось наблюдать как на старый сад легкой вуалью опускается синий час. Он кутал деревья, кустарники и темнота сгущалась под раскидистой елью. Замирали птицы и маленькие цикады внезапно обрывали свою песнь. Даже легкий ветерок, который весь день задумчиво трогал то ветку сливы с набухшими, готовыми упасть на землю плодами, то листья молодой яблони, казалось засыпал. Стояла вторая половина августа. Это странное время, когда вдруг замечаешь, как коротки и прозрачны вечера.
Она, наконец, задернула штору. Ведь кто-то из темноты мог зорко следить за ней, сжимая и разжимая костлявые пальцы. Он, должно быть, нетерпеливо жует отвисшие губы и совсем тихонько фыркает, как старый больной пони. Так думала она, ежась плечами.
– Что будет если отнять у тебя твои страхи? – как -то спросила психологиня, к которой она ходила уже почти год.
Женщина подалась вперед. Сверкнули глаза за стеклами огромных очков в кровавой глянцевой оправе. Будто дичь выслеживает, готовая атаковать в любой момент.
– Не знаю, – ответила Ариша, головой мотнула, больно кольнули эти слова.
Что значит, отнять? Будто страх был ее любимой игрушкой, которую можно просто так забрать или вернуть, помахать перед носом, выбросить и купить новую. Не игрушка это. Когда долго, вдумчиво, основательно живешь со своими страхами, они становятся твоей второй натурой, проникают в кровеносную систему, омывают мозг, другие органы, все тало твое наполняют. Это как скрытый вирус. При сбое иммунитета он может выскочить безобразным герпесом на губе, мокнущей язвочкой на щиколотке или проявиться зудом и покраснением под левой лопаткой. Ты живешь с этим, знаешь, что это у тебя есть. Когда вымотана, рассерженна, озадачена глубоко засевший страх начинает ворочаться внутри игольчатым комом, будто морского ежа тебе засунули под самое сердце.
Ариша снова отпила глоток вина. Это успокаивало. Не столько даже легкое опьянение, как сам вкус и цвет напитка. Пила вино она всегда из бокалов. Никогда из кружек или пластиковых стаканов. Любила осторожно держать бокал за ножку, рассматривая его на свет ночника, чуть взбалтывая вино, наблюдая, как играет и меняется его цвет; от насыщенного-рубинового, до светло-розового.
Перед глазами она видела теперь только мятные занавески, с прочерченными зелеными линиями, обозначающими стебли растений. Через закрытое окна доносился далекий вой цепной дворняги. Письменный стол стоял вплотную к окну.
Коснулась пальцами клавиш ноута, тот ожил, приветливо мигнул экраном. Сегодня она припозднилась. Обычно садилась писать прозу в самом начале синего часа. Ей нравилось отрываться от экрана, наблюдать сгущающиеся сумерки, обдумывать текст. Новый роман шел неровно, трудно. Сидела часами, нависнув над ноутом, баюкая свою боль. Будто голос у нее отняли. Ничего не могла написать. Барабанила костяшками пальцев по столешнице, заваривала новые и новые чашки чая.
За последние несколько лет она будто скукожилась, писать стала все меньше, неохотнее. И теперь подходила к ноуту с каким-то горьким сожалением. Гладила пальцами притихшую клавиатуру, как больное забытое животное, ищущее ласку и заботу.
Она поерзала на стуле. Долго всматривалась в экран ноутбука. Корявые, неживые, уродливые фразы. Они подмигивали ей, издевались. С остервенением стерла пару предложений, отбарабанила новый текст. Все не то, не то. Поморщилась, с силой куснула нижнюю губу, плеснула в бокал вина и чуть не опрокинула на клавиатуру. Дергано рассмеялась, высоко запрокинув голову.
Глянула в окно. Кромешная тьма. Медленно поднялась на второй этаж, ступеньки тоненько скрипнули. Рядом с изголовьем дивана лежал топор. Мерцающий, хладный. Коснулась пальцами острия.
Залезла под одеяло. Если придет тот, с узкими глазками и запекшимся ртом, она готова отразить атаку, она надеется свалить его единственным точным ударом, раскрошив узкий плешивый череп. Ариша часто репетировала, отрабатывая удар с замахом. Стояла на втором этаже, широко ноги расставив, будто вышедший на ринг боец сумо, поднимала и опускала топор. Поднимала и опускала. Кричала злобно и шикала. Да, она готова.
Сладко прижалась щекой к шершавой ткани застиранной наволочки. Заснуть бы.
Смартфон тоненько пискнул. Открыла сообщение: «Все равно не отстану, сука». Ариша резко выдохнула. Заблокировала контакт. И откинула телефон, будто измазавшись в чем-то липком, зловонном. Нет, это не был ее мультяшный выдуманный маньяк. Это было нечто более странное и совершенно непонятное. И… опасное. Она зарылась головой в подушку и крепко зажмурилась.
В комнате было душно, и психологиня по обыкновению распахнула окно, впустив уже прохладный августовский воздух. Ариша осторожно присела на стул слушая как гулко стучит ее сердце. Она пила прохладную воду из бутылки маленькими глотками, язык, казалось, высох и прилип к небу. Подмышки взмокли, вспомнила, что забыла нанести дезодорант.
Ей всегда давалось это не легко. Говорить с другим человеком. Она мямлила, то и дело переводя дыхание, и как бы извинялась, что она здесь, что она такая. Настороженно зыркала исподлобья, в надежде определить по лицам, что же о ней думают и когда начнут травить. Травили ее в школе регулярно. Мальчики улыбались туповатыми болванчиками, глядя ей прямо в глаза, шушукались, подкладывали на ее сидение кнопки, таскали мятые учебники из сумки, толкали больно в плечо на переменах. И указывая пальцами на ее отрастающую грудь почему-то орали во весь голос: «Доярка! Подойди, я тебя подою!» Девочки просто не замечали ее стертую невнятную фигуру, вернее, даже брезговали, обходя стороной, стараясь не задеть ни рукой, ни краем одежды. Она была изгоем, оплеванным, замаранным, презренным, и они, в своих отутюженных юбочках и белоснежных носочках не желали в ее изгойстве замараться. Не отмоешься ведь потом. Это как зараза.
Она стеснялась своей груди, до боли утягивая ее тесными лифчиками, ходила ссутулившись, напяливая безразмерные уродливые кофты. Злилась на грудь, пытаясь запрятать ее подальше, пусть мальчишки обходят стороной, пусть забудут о ней. Но они ошивались рядом, потные, жаркие, принюхивались, подкрадывались все ближе. Чуяли безответную жертву, распалялись и толкали ее уже не в плечо, а налетали ладонью на грудь и больно щупали. Учителя, казалось, не замечали, проносясь горделивой поступью по широким гулким коридорам. Она молчала, не в силах признаться ни матери, ни кому-либо еще. Душил едкий стыд, теперь все чаще прятала глаза в пол. С ней явно что-то не так, думала она, сидя ночью на кровати, раскачиваясь, глотая слезы. Рассматривала свои широкие ладони и большие ступни, неприязненно трогала тяжелеющие груди. Определенно с ней что-то не в порядке. Ведь не пристают к другим девочкам. Ведь только за ней следят, облизывая языком губы и ухмыляются гнусно. Ей стало неприятно ее тело, такое неправильное, «грязное», притягивающее жадные взгляды.
Именно тогда она начала часто заглядывать под кровать, в поисках неведомого монстра. Все казалось, что косматое существо с длинными желтыми, как у ленивца когтями и отвисшей нижней губой, притаилось под кроватью и только и ждет, когда она заснет.
Однажды старшеклассник застиг ее в женском туалете, прижал к холодному кафелю и задыхаясь начал шарить потной ладонью по телу. В туалет забежала стайка девчонок, но тут же, подхихикивая вылетела пулей. Жизнь Ариши в школе стала невыносимой.
Сама Ариша не могла четко обозначить, что же она хотела от психотерапии. Избавится от фобий? Возможно. С другой стороны, она уже привыкла к ним и неплохо научилась с ними уживаться. Стать более уверенной? Наверное. Ей бы очень хотелось перестать бояться людей. Да. И вот это еще: начать доверять. Доверять этим странным двуногим прямоходящим, этим непонятным существам с влажными глазами. Она много и часто представляла, что же о ней думают другие люди. И не в силах залезть в чужие черепные коробки, злилась и стучала кулаком по столу, когда ее никто не видел. Эти загадочные человеки оставались для нее темными закрытыми фигурами, готовыми в любой момент ринуться и растерзать. Ариша поерзала на стуле. И еще ей бы хотелось… она наморщила лоб, не в силах дать смутному ощущению четкое определение. Ей бы хотелось счистить все это с себя. Она неприязненно кинула взгляд на живот и ноги. Да, вот этот налет липкий жирный. Что-то налипло на ее жизни и нужно вычистить едким раствором, убрать, как мазут с кожи. Тогда придет легкость, звонкость. Ясность и понимание: кто она, зачем и почему. А еще знаете, хорошо бы, чтобы события как бы мимо пролетали, не задевая, больно не раня, чтобы не нужно было все это терпеть. Она постоянно терпела, и сил уже не было, а она все терпела.
– Хочу, чтобы чисто было, – сказала еле слышно.
– Что чисто? – переспросила психологиня и опять вперед подалась.
С улицы доносился шум проезжающих машин и где-то совсем рядом измотанные строители, перекрикивая друг друга, о чем-о горячо спорили. Пронеслась сирена скорой помощи и затихла вдали. В этот августовский вечер Москва жила своей обычной жизнью. В окно третьего этажа долетал запах шаурмы; луковый, мясной, он смешивался с выхлопными газами и еле уловимым смрадом мусорного бака.
Ариша уже смотрела в пол. Оборвала заусеницу и краем глаза заметила, как на большом пальце правой руки растекается кровь. Быстрым движением вытерла о джинсы. Ногти не грызла, зато заусеницы выкусывала регулярно и старательно, будто обгладывающий добычу вечно голодный хищный зверек. И оттого стыдилась своих изувеченных пальчиков и ладони старалась прятать.
Руки она прятала не только из-за обкусанных заусенец. В юности, как-то приглядевшись повнимательнее к своим ладоням, заметила, что они совсем «не женственные». Знаете, не изящные они, широкие какие-то. И пальцы отнюдь не тонкие. Руки были похожи на мужские, только конечно поменьше. Несуразные руки. Она, смотрела на них с обидой, губы кусала, иногда даже плакала зимними вечерами. Подвизгивали на улице троллейбусы, закутанные прохожие спешили в свои теплые квартиры, меся сапогами грязный снег, а она сидела на десятом этаже, в комнате коммунальной сталинки и неприязненно наблюдала непонятную жизнь собственных ладоней. Опять же, ни маме, ни кому-то еще свою тайну не раскрыла. Стыдная тайна. Почти такая же, как интерес одноклассников к ее груди. Не такая она. И руки у нее не такие. Стала носить рубашки и блузки с длинным широченными рукавами, надеясь хоть как-то замаскировать эти клешни.
– Чтобы чисто было в моей жизни. И ушел этот налет, – ей показалось, что она сейчас заплачет.
На следующей встрече Ариша решилась рассказать психологине эту историю со шкафом. И вообще пора было осветить ее непростые взаимоотношения с мужчинами. Она сидела на стуле, хмурилась и пыталась вспомнить все до мелочей. С чего же начать?
Итак, она оказалась в шкафу. Подкисший запах старых шерстяных одеял, которые давно пора было выбросить, почти выветрившийся запах нафталина с ускользающими нотками сирени. Она протягивает руку вперед. Будто висельник, качнулось душное тяжелое пальто, прошуршала легкая нейлоновая куртка. Да, она в шкафу. Тогда она не сразу смогла вспомнить, как оказалась здесь и зачем.
Сквозь крохотную щель между дверцами шкафа просачивается желтоватый свет. Снаружи доносится шум летней улицы, окно открыто. Шуршание шин по сухой мостовой, истеричное верещание воробьев, и кто-то долго и протяжно зовет свою собаку: «Бууууля, – бууууля…» Она представляет сбежавшую самку бультерьера, окончательно свихнувшуюся, несущуюся непонятно куда, с распахнутой, усыпанной белоснежными зубами, пастью. Из пасти, должно быть, приятно пахнет подогретым молоком. Запах детства. Такая, знаете, уютная, ухоженная собачья пасть с розовым мягким язычком.
Ариша чувствует тупую ноющую боль чуть выше локтя. Будто ее плечо уже прикусила эта ошалевшая бультерьерша, но кожу не порвала, а всего лишь основательно пожевала зубьями. Появятся синяки. Она трет предплечье.
Сквозь шум улицы, детские визгливые голоса и отдаляющийся истеричный вой обеспокоенного хозяина, пробиваются странные звуки. Их источник совсем рядом со шкафом. Булькающий звук, переходит в еле слышное ворчание и заканчивался хрипловатым сопением. Что-то непонятное и живое притаилось там, за стенами шкафа. Что-то страшное и, в тоже время, знакомое и привычное.
Она сжимается в комок, обхватывает голову руками. Моментально взмокла спина. Раскачивается и баюкает голову. Зажмуривается так сильно, что начинают болеть, пульсировать глаза. Совсем рядом с окном оглушительно каркает ворона.
Ариша рассказывает бесцветным голосом, смотрит в давно немытое окно, старается не замечать внимательных глаз психологини. Сердце так и не успокоилось, бухает и бухает. Воды бы попить. Ей сейчас важно сделать вид, что все это в прошлом и совсем теперь не ранит. Она вытягивается струной и впивается ногтями в колени. Ей кажется, она сейчас задохнется. Боль поднимается горлом, горечью наполняет рот. Нет, она больше не может делать вид. Лицо искажается, она трясет головой.
– Понимаете, это был он! И он просто спал. Спал где-то рядом со шкафом, развалившись как ни в чем не бывало. Я, помню, начала кричать: «Не хочу, больше не хочу, не хочу!» Да, прямо там в шкафу кричала и, кажется, даже билась о стенки.
Ариша замолкает. Откидывается на спинку стула. По карнизу начинает стучать дождь. Шум нарастает с каждой секундой. Психологиня встает и спешно захлопывает окно. Старые рассохшиеся рамы дребезжат.
– Я познакомилась с ним пять лет назад. Мы вместе работали на радио «Планета», тихо говорит Ариша.
Ее избранник Михаил был вполне преуспевающим журналистом, сидел на актуальных темах, делал смелые резкие репортажи. Коллеги его уважали, женщины любили. Он никогда не был женат, предпочитая не пеленать себя семейными узами. Когда-то играл в рок-группе на бас гитаре, обожал блюзы и безветренные лунные ночи. Этот романтический настрой и привлек Аришу. Как только Михаил появился в дверях студии, она сразу залюбовалась стройной высокой фигурой. Интеллигентный, обходительный, говорил будто мурчал, смотрел в глаза, угощал Аришу то румяным яблочком, то ароматной мандаринкой.
Они сразу начали много говорить, жарко спорить. Будто двое друзей просто расстались на пару месяцев и вот снова встретились и спешат вывалить друг на друга все самое интересное, свежее. Попадание было стопроцентное. Родственная душа, говорила Ариша подругам, умиляясь и подхихикивая тоненько. Они встречались почти каждый день, просто бродили московскими осенними бульварами, подкидывая носками ботинок разноцветные листья, просто заходили в кафе, заказывая два капучино и один чизкейк для Ариши, просто смотрели друг на друга. И как-то неожиданно и внезапно влюбились. И когда Михаил первый раз проводил ее до дома и поцеловал в подъезде, неловко и мягко притянув к себе, Ариша поняла: это все. Домой его не пустила. Закрыла дверь и привалившись спиной, сползла вниз. Это надо было пережить.
А потом началось. Одни раз пришел к ней с цветами и запахом перегара. Замялся в прихожей, смущенно волосы ерошил, сказал, «я только немного», улыбнулся как-то смазано, несмело. Она улыбнулась в ответ. Про себя подумала «ничего страшного». Сразу понеслась заваривать крепчайший чай, дабы кавалера в чувство привести и метала на стол бутерброды с сыром.
Второй раз ввалился уже сильно покачиваясь, басовито рыгнул. Поплелся в ванную чистить зубы, однако меньше спиртным от него пахнуть не стало. Долго копошился в прихожей, шурша пакетами, пока Ариша не поняла, что он достал из рюкзака бутылку водки и хлебнул прямо из горла, не закусывая. Завалился на диван и захрапел через несколько минут.
Теперь Михаил уже не скрывал, что пьет часто и помногу, повторял горестно: «алкоголик я!» и откупоривал очередную бутылку. Признавал значит. Проблему. На работе появлялся все реже и какое-то время его терпели за его талант и прежние заслуги. А потом вдруг у начальства будто оборвалось: резко попросили уйти. Он подвязался во фрилансе, начал клепать неряшливые статьи для второсортных газеток. Небольшой гонорар сразу пропивал.
Ариша смотрела, хлопала глазами, кормила его аппетитными котлетами. Была уверенна, что именно она его понимает, она спасет его, сделает все, что возможно. Именно ради нее, повторяла она, как молитву, он наконец, бросит пить. Бросит, ради их огромной неземной, затмевающей небо, любви. Да!
И начались ее странные танцы. Сначала были длинные, трепетные разговоры со взаимными клятвами и слезами. Михаил быстро мелко кивал, вращал глазными яблоками, пальцы свои мял и фыркал, будто молочный жеребенок. Она верила, кивала в ответ, с силой прижимала его небритую физиономию к груди. Потом они вместе шли в ванную, и он брился электрической жужжащей бритвой с остервенением массируя бледные скулы. А она смотрела, умиляясь, и грезила об их новой, незамутненной алкоголем, жизни.
Когда обещания Михаил не выполнял и напивался вновь и вновь, она начинала бить стекла книжных полок. Посуду не трогала. Посуду ей было жаль очень, она не понимала, когда говорили, что та или иная переколотила половину тарелок и чашек, да еще и вазу бледно-розовую из какого-то редкого стекла хряснула об пол! Как так?
Потом она расставалась. Обещала не возвращаться. Но он приходил понурый, скомканный, долго жал дверной звонок, а у звонка ее был дребезжащий жалостливый голосок. Она открывала. И все начиналось снова. Потом расставался уже он, замученный постоянным ее пилежом, уговорами, даже угрозами. Но она звонила, задыхаясь, лепетала в телефонную трубку, и он снова вырастал на пороге ее квартиры.
Она нашла «Анонимных алкоголиков», прочла, что многим помогают эти группы и потащила упирающегося Михаила. Он вяло походил на группы месяца три. С умилением рассказывал, что, да, приходят мужики, которые завязали уже лет как десять. И помогают тем, кто только встает на путь трезвости. И женщины приходят, интеллигентные, замученные синим змием, рассказывают, как приходилось отдаваться за бутылку. Ариша содрогалась. Потом он бросил «Анонимных алкоголиков». Сказал, что не его.
Каким-то образом они прожили так пять лет, брели, как сомнамбулы, крепко за руки взявшись, не понимая, что с ними, куда идут и зачем.
Агрессивным он не был. Скорее, она его поколачивала временами, когда уж совсем невозможно было терпеть. Однажды разбила о его голову пустую пивную бутылку. Но била, конечно, не со всей силы, а так, аккуратненько чтобы. Он потер голову рукой, погрустнел, развернулся и пошел вдаль. Ничего не сказал даже.
И вот пришел тот день. Когда Ариша обнаружила себя сидящей в шкафу. Отворила дверцу, выбралась на свет, увидела распластанную на паркете тушку. Почему-то джинсы были приспущены, наверное, ходил в туалет и не смог их обратно натянуть. Светились белые в полоску трусы. Потом она пыталась анализировать, понять, как так получилось, что она залезла в шкаф и какой-то отрезок времени просто выпал у нее из головы. Напрочь не помнила! Она нырнула в шкаф, как спасающейся от погони зверек. В норку залегла. Зарылась от кошмара, от махровой безысходности. От боли, попранных надежд и предательств. Ушла в шкаф, как только снова увидела его пьяным на пороге своей квартиры.
После шкафа Ариша начала от Михаила отдаляться. И через несколько месяцев все было кончено.