Прикованная
Прикованная
Наталия Лирон
Выжить любой ценой. Психологический триллер
У нее больше нет своего имени. Нет своей жизни.
Она – безымянная пленница в подвале загородного дома, где ее держат на цепи. Заботятся, выводят «гулять», но за провинности наказывают, усыпляют и оставляют одну. Похититель видит в ней свою мать и поддерживает в воображении образ идеальной семьи.
Но ситуация неожиданно начинает меняться, когда в доме появляется невеста…
«Прикованная» – первый роман практикующего психотерапевта Наталии Лирон. Исследуя грани безумия и принятия себя, автор разоблачает миф о сильной женщине-профессионале, чуждой любви. Эта книга погрузит вас в невыдуманную историю, которая заставит задуматься о том, что значит действительно быть свободным.
Наталия Лирон
Прикованная
© Лирон Н., 2024
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024
* * *
Часть 1
Глава 1
Закат догорает, золотясь пылью, я накидываю на плечи подаренную им шаль, становится прохладно.
– Принесу чай. – Он похлопывает меня по руке. – Тебе имбирный?
Я благодарно улыбаюсь:
– Да, пожалуйста.
Он быстро уходит и возвращается с двумя чашками и коробкой печенья.
Солнце высвечивает его светлые волосы розовым, выделяя стройную фигуру на фоне белого забора и резной зелени. Модная толстовка, укороченные джинсы. Молодой и красивый – и я жадно смотрю на эту яркость.
Пахнет тёплой травой, отцветшими яблонями и дальней грозой, я закрываю глаза, подставляя лицо лучам, стараясь надышаться вечерней росой.
И печенье рассыпчатое, и чай ароматный.
– Вкусно? – Он пододвигает ко мне коробку.
– Очень, спасибо. Ты когда приедешь? – Я вглядываюсь в черты его лица с тревогой и надеждой.
– Только в конце недели. – Он грустно кивает. – Раньше не получится, извини, мам.
Через пару минут он встаёт, я тоже. Он открывает дверь, пропуская меня вперёд.
Цепь юркой змеёй ползёт по стриженой траве, втягиваясь обратно в дом. Я останавливаюсь посреди прихожей, где она крепится к железному диску, ожидая, когда он отстегнёт металлический браслет с правой щиколотки.
– Мам? – вопросительно поднятая бровь. – Ты же знаешь правила.
– Ах да, – приседаю на корточки и кладу ладони на пол.
Он наклоняется и отстёгивает меня, затем я встаю. Он крепко обнимает за плечи, и мы синхронно идём по коридору, оставляя сбоку гостиную, к непримечательной снаружи двери.
Останавливаемся. Он широко улыбается, открывая её своим ключом:
– Не грусти, что тебе привезти?
– Книгу, – мне не хочется уходить, – может быть, варенья – вишнёвого или малинового.
– Варенья? Вишнёвого? – На его щеках появляются ямочки. – Хорошо, мам.
Дверь распахивается, автоматически включается яркий свет, освещающий узкую лестницу вниз. Я, склонив голову, послушно спускаюсь в подвал, он за мной. Одиннадцать ступенек. За последние почти три года я знаю наизусть каждую из них. Ритуал всегда повторяется.
Спустившись, мы останавливаемся посреди небольшой комнаты.
– Моё самое нелюбимое время, – он кладёт мне руку на голову, и я мгновенно приседаю на корточки, прикладываю ладони к полу, – правая или левая?
Я задумываюсь, на какой ноге меньше синяков:
– Левая.
Домашние кандалы мягкие, изнутри обтянуты поролоном и почти не доставляют неудобств, но синяки от них всё равно остаются.
– Я приеду в конце недели. Не скучай. – Он целует меня в щёку, кольнув щетиной, гладит по давно не стриженным волосам. – Пока, мам!
– До свидания. – Я растягиваю губы в улыбке. – Пока, мой дорогой сыночек.
Поставив ногу на ступеньку, он машет рукой, подмигивает, легко и упруго взбегает вверх. Собачьей пастью лязгает тяжёлый замок.
Я медленно подхожу к ступеням. Сажусь и долго смотрю на бумажный свёрток, потом разворачиваю – в бумаге небольшая коробочка шоколадных конфет. Он часто оставляет мне «подарочки»: журнал, пакетик кофейных зёрен, пирожное или вот как сейчас – конфеты.
Проклятый ублюдок!
Глаз камеры стеклянно блестит под потолком, направляясь прямо на меня, я машу рукой:
– Спасибо милый.
Я знаю, что он смотрит.
– Смотрит сюда. – Верочка отошла от двери и возвела накрашенные глаза к потолку. – Елена Васильевна, может, пригласить его, такой вежливый, сам ничего не спрашивает.
– Гм… да. – Елена задумалась, затем решительно кивнула: – Ладно, пусть зайдёт. Нового я ему ничего не скажу. Вы, пожалуйста, останьтесь в кабинете, Вера.
Она знала, что сын новой пациентки заслужил всеобщее восхищение персонала отделения. И не только медсестёр, но и врачей.
– Хорошо, – шепнула Верочка и уже в открытую дверь громко, светясь, будто рождественская ёлка: – Заходите, Вадим Григорьевич.
– Здравствуйте, – дружелюбно и мягко сказал он, – Елена Васильевна, я бы всё-таки хотел с вами обсудить альтернативное лечение. И ещё… вы точно уверены?
Елена оглядела его: уже не мальчишка, чуть за тридцать, светлокожий блондин с серо-голубыми глазами, невысокий, некрупный – среднестатистический, но чем-то он привлекал. Может быть, улыбкой? Когда он улыбался, ямочки играли на его щеках, отчего лицо выглядело открытым и симпатичным. И он носил забавные очки в бордовой оправе, которые придавали лицу застенчиво-школьное выражение, что никак не соответствовало его манере держаться, хотя и стеснялся он как-то очень трогательно, по-детски и был иногда назойливым, но, несмотря на это, в нём было притягательное очарование, перед которым сложно было устоять.
– Да-да, я вам уже говорила, – Елена устало улыбнулась, – к большому сожалению, Вадим Григорьевич, нужно оперировать. И как можно скорее. Я уже всё подробно рассказала вашей матери. Я…
– Но погодите, может быть, стоит провести ещё исследования, выслушать мнение другого онколога, не поймите неправильно, Елена Васильевна, при всём моём уважении к вашей компетенции…
– Я понимаю правильно, – она достала карту, – вот тут – всё. Если ваша мама захочет, я предоставлю копию, и вы сможете найти других специалистов, но, уверяю вас, у нас в клинике – лучшие!
Елена почувствовала запах его парфюма – смесь пряно-цитрусового и почему-то морского. Явно хороший и дорогой.
– Я просто хочу знать, есть ли шанс, должен же быть…
– Да, и неплохой, – она посмотрела на настенные часы и встала, – есть шанс на полное выздоровление, если удалить молочную железу как можно скорее. Нужно оперировать, пока нет метастаз, сама процедура несложная, восстанавливаться после неё долго не придётся. И потом, у нас в клинике работают отличные пластические хирурги, можно поставить имплант, правда, я бы не рекомендовала совмещать удаление с имплантацией. Я понимаю, как вы расстроены, но сейчас я предлагаю вам с мамой просто спокойно подумать обо всём. Рак груди не приговор, нам удалось ухватить болезнь вовремя, всё поправимо. Ваша мама – сильная женщина, она справится.
Краем глаза она видела, как Верочка смотрит на него разинув рот, и разозлилась.
– Всё будет хорошо? – Голос Вадима чуть дрогнул.
– Всё обойдётся, не волнуйтесь. Оперировать буду я сама.
На его щеках снова заиграли ямочки:
– Если оперировать будете вы, то мне не о чём беспокоиться. И маме тоже. Елена Васильевна вы… вы же гений медицины! Это общеизвестный факт.
– Ну, перестаньте, – с одной стороны, ей было лестно это слышать, а с другой… лесть была уж слишком откровенной, – вашей маме очень повезло с сыном, мало кто так переживает за своих родителей. Мы сделаем всё возможное для положительного исхода.
– Хорошо, – согласился он, и лицо его озарилось улыбкой, – я верю вам как себе, и даже немного больше.
Он повернулся к медсестре:
– И вам, Вера, спасибо за доброту и отзывчивость.
– Ну, что вы, что вы, – раскраснелась Верочка.
Как только он вышел, Елена посмотрела на медсестру:
– Вера, эта очарованность до добра обычно не доводит.
– А что, так заметно? – смутилась девушка.
– Этого не заметит только слепой, – сказала врач и вместо того, чтобы собираться домой, вернулась к своему столу, тяжело ухнула на мягкий стул, – на сегодня всё?
– Дубовец, – Верочка равнодушно пожала плечами, – он тоже хотел с вами поговорить.
– Ах да, – Елена скривилась, она рассчитывала уйти вовремя, – если он сидит в холле, то позовите его, если нет, то перенесите на завтра. Мы же его мать давно выписали. Сколько? Месяцев семь-восемь назад?
– Шесть, – уточнила медсестра, подходя к двери, открыла её, обернулась в кабинет, пожала плечами и громко сказала: – Входите.
– Чёрт! – ругнулась Елена, но тут же нацепила на лицо приветливую улыбку.
В кабинет вошёл парень, наверное, на пару лет моложе предыдущего посетителя, но если в Вадиме Лотове было какое-то обаяние и шарм, то в этом молодом мужчине их не было – невнятная одежда, состоящая из джинсов и толстовки, невнятная внешность – светлые короткие волосы, нос чуть с горбинкой, серые глаза.
– Зд-дравствуйте, Елена Васильевна. – Он говорил тускло, избегая её вгляда.
– Добрый вечер, Иван, – Елена, наоборот, старалась быть бодрой и энергичной.
Ещё когда его мать лежала в диспансере, он просил не называть его по имени-отчеству.
Доктор открыто улыбнулась:
– Как мама? Как её состояние?
– Лучше, – он посмотрел на неё украдкой, – но… может быть вы п-пропишете какие-то лекарства, у неё боли и… н-настроение…
Он немного запинался, если волновался. У его матери был рак обеих молочных желёз, обе пришлось удалить, операция прошла успешно, и Светлана Афанасьевна Дубовец была выписана по месту прописки, где ей была показана химия и лучевая терапия.
– Как проходит терапия? Что говорит врач в поликлинике?
– Н-ничего не говорит, – Иван уставился в пол, – там всегда такие оч-череди… Может быть, вы выпишете маме лекарства?
– Я, к сожалению, не имею права, – Елена сочувственно посмотрела на покрасневшего парня, – извините, Иван, но формально ваша мама уже не мой пациент. А это очень сильные обезболивающие, и я не могу их выписать. Вам всё-таки нужно обратиться к вашему онкологу в поликлинике, у них есть специальные бланки, и для раковых больных это вне очереди.
– Да?! – Он смутился ещё сильнее и стал теребить край своей толстовки. – Ладно, я спрошу. Спасибо.
Он развернулся, чтобы уйти, но Елена его остановила:
– Вы ещё говорили про настроение?
– А-а, да, – он снова обернулся, – мама очень подавлена всё время. Ей назначили в поликлинике психолога, но это не помогает.
– Ей нужен не психолог, а психиатр и приём антидепрессантов. Сейчас… – она открыла ящик стола, достала несколько визиток и стала их перебирать в руках, – я знаю отличного специалиста, вы можете к ней обратиться, ссылаясь на меня.
Он достал мобильный телефон:
– Если м-можно, я сфотографирую.
– Конечно. – Елена пододвинула визитку.
Он выровнял карточку так, чтобы она оказалась вровень с краем стола, и Елена заметила, что у него на запястье повязана тонкая красная ленточка.
Иван щёлкнул камерой раз, другой, сунул телефон в задний карман.
– С-спасибо вам, доктор, что уделили время. – Он глянул на Елену.
Она встала, радушно улыбаясь:
– Вы всегда можете со мной проконсультироваться по любым вопросам, если будет такая необходимость.
– Угу. – Он кивнул и пошёл к двери, опустив голову.
Когда за ним закрылась дверь, Елена выдохнула.
– Как жаль этих мальчиков, – обратилась она к Верочке, – сколько лет работаю, но к этому привыкнуть невозможно.
Сегодня было слишком много всего, и она устала.
Вера робко кашлянула.
– Идите домой, – не оборачиваясь, сказала Елена.
– А вы? – Верочка подскочила к шкафу и быстро накинула пальто.
– И я, – доктор прикрыла глаза, – тоже скоро пойду.
Почти шесть, клиника пустела. Оставались только дежурные врачи и медсёстры.
Когда Верочка ушла, Елена закрыла дверь на замок, крохотным ключиком открыла нижний ящик стола, достала оттуда бутылку и небольшой пузатый бокал. «Есть в моей работе хоть какие-то плюсы». По кабинету разнёсся благородный шоколадно-пряный аромат. Она медленно вдохнула запах коньяка, ресницы подрагивали. «Всё как-нибудь уладится». Елена сделала большой глоток. Тепло разлилось по телу и мягко стукнуло в затылок.
О том, что симпатичная заведующая отделением Елена Васильевна Киселёва предпочитает коньяк традиционному женскому шампанскому, знали уже все и давно, а вот то, что она дегустирует подаренные бутылки на работе, – никто. Во всяком случае, она на это очень надеялась.
«Ну, и что мне с этой дурочкой делать, а? – Доктор плеснула в бокал ещё немного. – Не силком же её на аборт тащить?» Елена вспомнила, какое растерянно-радостное было лицо у восемнадцатилетней дочери, когда та сообщала ей о беременности, и скривилась.
«Ба-буш-ка. – Елена мысленно примеряла на себя это слово. – Ба-буш-ка. Разве я похожа на бабушку?» Чуть ниже среднего роста, худая, светловолосая, с короткой стильной стрижкой и большими серо-зелёными глазами, в свои сорок шесть она никак не походила на бабушку.
– Как-нибудь уладится, – повторила она вслух, сделала ещё глоток, убрала бутылку и встала. Взгляд её упал на пухлую папку: «Лотова Светлана Леонидовна», простое, ничем не примечательное имя, следующей строкой шла дата рождения. «Хм, надо же!» – Дата рождения почти совпадала с датой её рождения, 25 января, а у неё было 27-го, правда, пациентка Лотова была на три года старше.
Елена задумалась и достала карту Дубовец Светланы Афанасьевны.
«Как забавно», – доктор сравнивала обеих пациенток – обе Светланы, у Дубовец день рождения был как раз 27-го, но февраля, старше на четыре года. У обеих – сыновья примерно одного возраста.
По анализам и биопсии она читала «историю болезни» их обеих, но, скорее, видела перед собой не сухой медицинский отчёт, а совершенно безрадостную историю жизней этих женщин – в онкологическом отделении.
Отделять одно от другого становится всё сложнее. Прошлое и настоящее путаются, поэтому о прошлом стараюсь не думать. А в настоящем – к камерам привыкаешь, как и ко всему остальному. Он даёт мне всё, что я хочу, – пока я делаю всё, что хочет он. Почти.
Когда часы отсутствуют, включается внутренний таймер. Оказалось, я вполне себе жаворонок, хотя всегда думала, что сова. Утро сегодня дождливое – капли барабанят в подвальные окна, тонированные и забранные в решётку.
Комната довольно большая, наверное, она занимает треть, если не больше, площади всего дома, несколько окошек. Все маленькие и тёмные, чтобы снаружи не был виден включённый свет. Вечный полумрак я разбавляю светом торшеров и ламп, которых у меня много и все с пластиковыми плафонами. Он не скупится, если я прошу что-то, по его мнению, неопасное.
– Доброе утро, милый. – Я машу ему рукой в камеру.
Завтрак состоит из молока и хлопьев. Ем ложкой – ножи и вилки не полагаются. И запахи здесь остаются надолго, вентиляция не справляется, а открыть можно только крохотную форточку.
– Пойду полежу немного, почитаю. – Я смотрю в камеру над столом.
Если не улыбаюсь, он злится, а если он злится, мне хуже.
Как странно жизнь проявляет, казалось бы, незначительные вещи, составляющие огромную ценность повседневности, которую мы бездарно игнорируем. Налить чашечку горячего кофе, отрезать хлеба или колбасы, есть ножом и вилкой, выдавить прыщ или сходить в туалет, зная, что за тобой никто не наблюдает.
Я беру с полки «Просто сказки» Редьярда Киплинга и иду с ними в кровать, захватив с собой пластиковый стаканчик с апельсиновым соком. Он любит, когда я читаю «его» книги. Их немного и все зачитанные, потрёпанные – «Денискины рассказы» Виктора Драгунского, стихи Маршака и Агнии Барто, мрачный Андерсен, братья Гримм и вот Киплинг. Они стоят вперемешку со взрослыми, но – для удобства – я «выделяю» им собственное место на полке. Похоже, это его детские книги, и сейчас он иногда просит ему почитать.
Узкая цепочка шуршит по ковру, увиваясь за мной. Она позвякивает по кафелю, если я иду в туалет, или глухо постукивает по линолеуму, если подхожу к полкам с книгами. Я знаю эти звуки, они сопровождают меня почти три года, я даже сплю в кандалах. Я всегда в них, пока он не приезжает и не отстёгивает меня на короткие две минуты, когда мы идём через дом во двор, – там он пристёгивает меня опять.
В пижаме забираюсь под одеяло, подбиваю подушку и смотрю в книгу, которую читала уже несколько раз. Книги – это то, что я пытаюсь протащить сюда из своего прошлого, чтобы выстроить своё настоящее, создавая иллюзию нормальности. Даже понимая, что это – всего лишь иллюзия. Он привозит мне новые книги только тогда, когда я хорошо себя «веду» и «заслуживаю».
Ещё я выпросила у него большого плюшевого кота, с которым теперь сплю в обнимку. У него есть точно такая же игрушка, с которой спит он… Это наша с ним маленькая «тайна», как и много-много других, больших и маленьких тайн, накопившихся за всё наше-с-ним время.
Уснуть мне не удаётся, дождь усилился и теперь заливает подвальные крохотные оконца, словно иллюминаторы тонущего корабля. SOS, SOS, SOS!!! Мой корабль идёт ко дну! Спасите наши души! Нет, только мою. Одну. Заблудившуюся в северных широтах.
Я даже не знаю, где нахожусь. Тверь? Кострома? Подмосковье? Рязань? Петербург? Судя по климату, средняя полоса. Слишком средняя, чтобы дать точное определение.
Вижу, что покрывало свесилось с кровати… И мне приходит в голову неожиданная мысль – с замирающим сердцем поворачиваюсь на бок, укладываю плюшевому коту под нос раскрытую книгу, подбиваю одеяло и, прикрывшись лежащим поверх покрывалом, соскальзываю под кровать. Я знаю, что это ненадолго, но хоть на несколько секунд.
Пыльно и тихо. Я лежу, затаившись, ожидая, что вот-вот оживут динамики и голос Владимира скажет: «Мама, ты где?» И я, сделав вид, что просто ищу тапочки под кроватью, вынырну наружу. Он всегда так шутливо спрашивает, словно играет в прятки, если теряет меня из виду. А потом приезжает, перенастраивает камеры так, что за пару лет слепых зон в моём подвале не осталось.
Но динамики хранят молчание. Иногда я слышу щелчок – он то включается, то отключается, и это всегда произвольно.
Лёжа внизу, я улыбаюсь кроватным рейкам – это удивительное, почти забытое ощущение – знать, что, пусть на секунды, ты предоставлена сама себе. Я всё жду, что он меня окликнет… но – ничего. Неужели он купился на плюшевого кота, прикрытого книгой?
Щелчок. Он отключился, так ничего и не заметив?
Я разглядываю деревяшки, держащие матрас у меня над головой, где-то внутри распускаются и ослабевают стальные нити, скрученные в тугой узел. Он окликнет меня скоро, совсем скоро… я жду, но динамики молчат. Мне хорошо в пыльной невесомости подкроватья, словно это совершенно отдельный мир.
Через несколько минут я настолько расслабляюсь, что начинаю засыпать и тут же одёргиваю себя – нет, нет, нет! Неужели он ничего не заметил? Может быть, я положила книгу поверх кота под таким углом, что игрушку не видно и ему кажется, что я читаю книгу? Сонливость как рукой сняло, и мозг начинает лихорадочно работать, пытаясь проанализировать ситуацию. Неужели такое возможно? Это неожиданный и чудесный подарок!
Очень медленно и аккуратно, прикрываясь свесившимся покрывалом, я выглядываю, пытаясь запомнить, как именно расположена игрушка и где находится книга, потом так же, прикрываясь покрывалом, я тихо заползаю обратно и ложусь в кровать под одеяло.
Неужели он ничего не заметил? Или заметил, но ничего не говорит?
– Говорю тебе: я больше не могу, мам. – Кира вошла в гостиную и рухнула на диван. – Я правда больше не могу.
Елена посмотрела отстранённо:
– Рановато у тебя токсикоз начинается.
Она сидела за компьютером, изучая истории болезни пациентов, и строила планы на завтра. Три операции – и все по удалению молочных желез. «Сивко, Бутыркина, Лотова. Да, Лотова… – Елена задумалась. – Симпатичный парень этот Вадим Лотов, настойчивый, но не наглый».
– Мам… мам…
Елена включилась в реальность, глянув на дочь:
– Скажи ещё раз, я прослушала.
Она посмотрела на тоненькую фигурку Киры – она скоро округлится, распухнут щиколотки, раздадутся бёдра, нальются груди. Она больше никогда уже не будет её «маленькой девочкой». Младенцы, младенцы, младенцы… зачем этому миру столько младенцев?
– Может, выпить что-нибудь от этой тошноты? – Кира, скрючившись, лежала на диване.
Елена едва не сказала, что пить нужно было противозачаточные, но промолчала, глядя в страдающие глаза дочери.
– Б-шесть, – она смягчилась, задумалась, – и угля – для начала, если совсем станет плохо, будем думать.
– А что – сейчас ещё не совсем? – Кирин голос был слабый. – Каждое утро так и почти каждый вечер.
– Ну, утро, – хмыкнула Елена и плотнее укуталась в плед. – Утро – это ерунда.
– И вечер, – Кира глянула в темень за окном, – и днём тоже бывает.
– Пока всё в пределах нормы, – Елена уставилась в компьютер, – тебе нужно жидкости больше. Выпей чаю с лимоном. Горячего.
– Ладно. – Кира сползла с дивана, встала, обернулась и зло добавила: – Опять пациенты твои.
Елена отмахнулась, она любила свою работу и знала, что дочь не любит её за то, что она любит свою работу.
Так было всегда с тех пор, как она поняла, что замужем за медициной, и родила Киру лишь потому, что долго не знала, что делать со своей внезапной беременностью, пока не стало поздно, а потом – слишком поздно.
Глава 2
Поздно думать о сделанном… но мысли всё равно перескакивают с одной на другую: от радости к ужасу.
Я подхожу к окну – напротив глаз трава. Лето только началось, и сегодня солнечно. Одно из окон выходит во двор, и я вижу автоматически открывающиеся ворота и щель под ними – полосу неба. В этой щели на короткое время и только летом видно закатное солнце. Я стараюсь не пропускать этот миг. Смотреть на закат, словно прикасаться к свободе, которую щедро дарит небо живущим. Только не мне.
– Что ты делаешь, мама? – Его голос долетает из динамиков.
– Жду тебя, милый, – усилием воли заставляю себя отойти от окна.
Он не знает, что я могу видеть закат, эту тайну я храню для себя.
– Когда ты приедешь? Скоро? Я соскучилась! – Поначалу мне было странно разговаривать с пустотой, но я привыкла. Как и ко всему остальному.
– Скоро, – он никогда не обозначает точного времени, – привезу тебе варенья, малинового. Уже купил.
– Ты знаешь, чем меня порадовать! Спасибо! – оскаливаюсь в улыбке.
Не верь себе, не верь себе, не верь себе!
Я повторяю это каждый раз, потому что, когда постоянно проговариваешь одно и то же, начинаешь этому верить. И забываешь, как есть на самом деле.
– И ещё у меня для тебя сюрприз, мам! Пока это тайна, но обещаю – тебе понравится! – Его голос интригующий, тон приподнятый.
Чтоб ты сдох, тварь, вместе со своими сюрпризами!
– Ох как интересно, мой дорогой сыночек, – стискиваю зубы.
– Не скучай, скоро приеду, мамочка.
– Мамочка моя, мама, мама, – очень тихо прошептал он, но Елена услышала и удивлённо обернулась.
Вадим стоял возле окна, нервно потирая переносицу. Видно было, что он волнуется.
«Интересно, беспокоилась бы так за меня Кира?» – вдруг подумала Елена.
Операция была назначена на одиннадцать утра – на сегодняшний день вторая по счёту, а поскольку первая прошла с осложнениями и задержалась, следующая тоже сдвинулась.
Увидев врача, он сразу же подошёл.
– Здравствуйте, – лицо его было серьёзным и сосредоточенным, – какие прогнозы? Эт-то надолго? Сколько ждать?
На нём были джинсы и рубашка с пиджаком. Елена скользнула взглядом по его фигуре – видно было, что он не брезгует спортзалом. И рубашка отличная!
– Несколько часов, точнее сказать не могу – вы всегда можете позвонить в операционный блок и узнать, как идут дела.
– Вы так добры. – Он улыбнулся, поправляя очки.
На них смотрели медсёстры, санитарки, пациенты.
Елена заметила, что у него чуть подрагивают кончики пальцев.
– Вадим Григорьевич, успокойтесь, это не самая сложная операция, и у вашей мамы отличные шансы. После я к вам подойду и всё подробно расскажу.
– И я буду бесконечно вам благодарен! – Он понял, что врач заметила его волнение, и постарался его скрыть, от чего засмущался, подёргивая дужку очков, и покраснел.
Это смущение ему очень шло.
– Всё будет хорошо, – доктор коротко кивнула, – через пару часов я к вам выйду.
Когда она вошла в операционную, пациентка уже лежала на столе. Ещё в сознании, под лёгким седативным препаратом.
– Как там мой мальчик? – тихим голосом спросила Светлана Леонидовна.
– Переживает за вас очень, – Елена улыбнулась, – немногие сыновья так волнуются за своих мам.
Она всегда старалась разговаривать с пациентами мягко и спокойно, давая понять, что волноваться не о чем, настрой самого пациента – уже половина дела.
– Он такой, – пациентка покачала головой, – всегда со мной и в горестях, и в радостях, когда я болею, лечит меня, заботится. Никогда не оставляет и не бросает, как другие дети.
– И это хорошо. – Доктор отошла на шаг.
Пришёл анестезиолог, пациентка благополучно уснула, Елена коротко кивнула ассистенту, тот махнул медсестре, и послышались первые аккорды орга?на.
Как зав отделением она ввела такую моду, и теперь каждый хирург волен был слушать ту музыку, которая помогала сосредоточиться. У самой заведующей Бах чередовался с «Пинк Флойдом» и «Металликой» в произвольном порядке.
– Что-то давление падает, – анестезиолог Миша глянул на датчики, – что там у тебя, Лен?
– Гм… подержи… – она оставила инструменты ассистенту и вынула руки из полости. – Сколько?
– Восемьдесят на пятьдесят пять, давай-ка эпинефрина подколю, – он набрал шприц и кивнул на мешок, – второй литр лью.
– Скоро закончу. – Елена посмотрела на него поверх очков и вернулась к больной.
Неприятный холодок пробежал по спине, она вспомнила голубые глаза сына пациентки, его нервно подрагивающие пальцы и отмахнулась – всё хорошо, работаем.
– У тебя там кровотечения нет? – Анестезиолог достал другой шприц. – До адреналина доводить не хочется.
– Пульс? – Елена посмотрела на датчики, потом на ассистента, протянула руку медсестре. – Москит. Только тахикардии нам не хватало.
– Да, похоже, брадикардия, – Михаил кивнул на вяло пиликающий датчик, – подстегну сердце.
Елена поджала губы, как всегда делала, когда нервничала, и обратилась к медсестре:
– Выключи музыку.
Стало тихо. В этой сгустившейся тишине звуки обрели объём и резкость: лязгали металлические инструменты, слышалось дыхание людей, пиликанье аппаратов, и сквозь ржавый запах крови и свежий – спирта трафаретно проступали минуты, наполненные чужой жизнью. Перед глазами снова всплыл образ Вадима, растерянно мнущего переносицу.
– Лен, ищи кровотечение. – Анестезиолог вколол в резинку капельницы иглу. – Достаю адреналин, я не думаю, что это сердце.
Он сидел на том же месте, бледный, в отглаженной рубашечке и очочках, а когда увидел её, встал навстречу.
– К-как? Как всё прошло, больше четырёх часов, я уже…
Елена подавила желание сесть рядом с ним.
– Ваша мама в реанимации, но пугаться не нужно, во время операции возникли незначительные осложнения, но мы с ними справились, беспокоиться не о чем… Мастэктомия правой молочной железы прошла успешно. Сейчас пациентка спит, к ней нельзя, приходите завтра утром. Если всё будет хорошо, то завтра мы переведём её в отделение и вы навестите её.
Елена собиралась уйти, но наткнулась на его взгляд:
– Сегодня.
– Что? – Она не поняла.
Он смотрел внимательно и неотрывно, так, что она смутилась.
– Буквально на минуту. Но… сегодня, – в его глазах была невероятная настойчивость и мольба одновременно, – ничего страшного ведь не случится, правда? Мне нужно её увидеть, – он улыбнулся, скользнув по Елене взглядом, и понизил голос: – Пожалуйста, дорогой доктор, я вас очень прошу.
Не в её характере было нарушать правила, но в его глазах было что-то такое, что она невольно заулыбалась в ответ:
– Хорошо, но только на минуту.
Дойдя до белой двери, над которой было написано крупными красными буквами: «Реанимация», они остановились.
– Две минуты. – Елена посмотрела на него строго.
Он ничего не ответил, а просто вошёл, она за ним.
В одной большой палате, на кроватях, кое- где отделённых шторками, лежали мужчины и женщины, и их единственной целью было одно – выжить.
Они подошли к крайней койке.
Женщина спала после наркоза. Она была похожа на подтаявший весенний сугроб, желтоватый и обмякший, кисть безвольно свесилась, будто стекла с кровати.
– Мамочка. – Вадим сделал к ней шаг, присел рядом, взял вялую кисть и поцеловал, потом приложил к своей щеке.
Елена отвернулась – ей было неловко от чужой откровенности, и она отошла подальше, чтобы его не смущать и не смущаться самой, а через несколько минут обернулась.
Он уже стоял возле неё.
Собранный, подтянутый:
– С мамой всё будет хорошо?
– Я очень на это надеюсь.
Когда они вышли, Вадим остановился:
– Кажется, вы не только замечательный врач, но и очень чуткий человек.
Она стушевалась:
– Пойдёмте, я вас выведу через приёмный покой.
– Я выйду, не волнуйтесь. – Он достал из кармана купюры: – Возьмите.
– Нет, – Елена сделала шаг назад, – я не возьму, да и это очень много!
Вадим хмыкнул, лицо его озарила солнечная улыбка:
– Да бросьте. – Он ловко разделил денежный веер пополам. – А так? – и фактически вкладывал банкноты в её ладонь. – Не отказывайтесь, я просто хочу вас искренне отблагодарить.
Елена автоматически взяла деньги, покачала головой и сунула пачку в карман халата:
– Спасибо, но…
– Вот и славно! – Вадим неожиданно подмигнул. – Увидимся завтра, доктор. – Он сделал несколько шагов по коридору, обернулся. – Принесу вам коньяк. Французский.
Елена смутилась от его дерзости и уже готова была сказать ему что-то резкое, как он её опередил.
– Не сердитесь, – он стоял, попадая в коридорный луч света, который золотил его светлые волосы и ресницы, – я совсем не хотел вас обидеть, до завтра.
Злость испарилась, и она чуть не подмигнула ему в ответ, словно принимая игру, мысленно одёрнула себя и пошла в кабинет.
Третья операция отменилась, она могла идти домой. «Несуразный какой-то день, – она потрогала в кармане плотную гербовую бумагу, – чёрт, наверное, не стоило брать деньги. Интересно, там сколько?»
Сколько времени прошло с того момента, как он видел меня? Я стараюсь двигаться сонно и медленно, сегодня снова идёт дождь, судя по грязноватой заоконной сизости, небо затянуто тучами. Окна высоко, и я вижу только квадратики неба.
– Пойду подремлю немного, милый, – говорю дежурную фразу. – Когда ты приедешь, дорогой?
Динамики молчат.
Я беру со стеллажа первую попавшуюся книжку и, позвякивая цепью по ковру, иду в кровать.
Книгой оказывается булгаковская «Белая гвардия», которую я знала почти наизусть. Размеренно перелистывая страницы, я напряжённо вслушиваюсь, ожидая едва уловимого щелчка. Ну же, давай… тебе же нужно что-то делать, работать, есть, спать, давай…
Перед завтраком я как бы случайно набросала поверх одеяла разные вещи, создавая иллюзию хаотичности, и незаметно положила одну из двух подушек под одеяло. Я утыкаю коту под нос Булгакова и, прикрываясь покрывалом, медленно съезжаю под кровать, продолжая прислушиваться. В сердце закрадывается сомнение – может быть, он просто потешается надо мной, позволяя мне валяться под пыльной кроватью и наблюдая, что я буду делать?
А я ничего не делаю. Просто лежу, глядя в деревянные рейки, и… замечаю, что возле изголовья кроватное дно держат три большие металлические скобы.
Мозг мгновенно заработал в ускоренном режиме: если одну скобу отогнуть, выкрутить, распрямить и заточить, получится небольшой ножик, а если заострить – шило. Подтянувшись, я ощупываю скобу со всех сторон – она прикручена к основной кроватной балке двумя болтами сверху и снизу и сидит крепко. Я шарю руками по холодному металлу, моргая в пыльных сумерках, изучая крепления скобы, пробуя на прочность. Я придумаю, я что-нибудь придумаю.
Аккуратно и тихо, под покрывалом, я заползаю обратно в постель, целую в макушку уродливого кота и хватаюсь за Булгакова, как за спасательный круг, пытаясь скрыть улыбку за книгой. Скоба! Кусочек металла, который может стать чем-то острым, чем-то, чем можно проткнуть горло или перерезать артерию.
Могла ли я подумать несколько лет назад, что буду радоваться куску железа больше, чем чему бы то ни было в этой жизни. Передо мной безотчётно всплывает мимолётное полузадушенное воспоминание – я гуляю по Таврическому молодой желтоокой осенью, в воздухе звенящая влага, и небо затянуто тучами…
Нет, не смей! Не думай, не думай, не думай! Стискиваю зубы, усилием воли стирая эту картинку из сознания. Через год после заточения я дала себе обещание – не вспоминать о своей прошлой жизни и особенно о людях в ней, иначе сойду с ума от тоски и боли. И всё время старалась следовать своей клятве, но сейчас… Надежда на свободу кружит голову. И если ещё полчаса назад мне было почти всё равно: наблюдает он за мой или нет, то сейчас мне отчаянно хочется, чтобы мир подкроватья остался только моим, ну пожалуйста, Господи!
– Господи! – Из крана подкапывала вода, звонко падая в кастрюлю с высохшими остатками тушёной картошки по бортам.
Елена пустила воду, наполнила кастрюлю доверху, чтобы та отмокала, открыла холодильник. Постояла с минуту, закрыла. Зашла в гостиную. Кира лежала на диване с наушниками в ушах и смотрела на компьютере очередную серию очередного сериала. В руках у неё был пакетик с орешками, рядом на столике стоял стакан с апельсиновым соком.
– Привет, мам, – сказала она, не глядя на Елену.
Елена показала руками на уши, Кира недовольно поморщилась, поставила фильм на паузу, стащила наушники.
– Я есть хочу. – Елена неотрывно смотрела на дочь. Та молчала. – В холодильнике была картошка и остатки пиццы.
– Серёжа приходил, мы поели. – Кира смотрела на мать, ощетинившись.
– И?! – Усталость этого дня выходила наружу.
– И… всё. – Дочь скрестила руки на груди.
– Ты могла бы что-то приготовить. – Елена упёрла руки в бока. – Ладно, готовить не умеешь, могла бы сходить в магазин и купить хоть что-нибудь, ты знаешь, где лежат деньги. Могла бы позвонить мне и попросить, чтобы я зашла в магазин после работы, или хотя бы написать СМС и предупредить, что вы съели всё, что было в доме! Ты могла бы подумать обо мне хоть немного и сделать хоть что-нибудь!
Дочь, насупившись, молчала.
– Или для разнообразия помыть посуду за собой и своим Серёжей!
– Я поставила кастрюлю в раковину, – робко сказала она.
– Великое достижение! – съязвила Елена. – Как ты собираешься жить, Кира? Как? Как собираешься рожать ребёнка? Создавать семью? Кстати, что твой Серёжа думает по поводу своего отцовства?
Первый запал иссяк, Елена видела, как дочь съёживается от хлёстких слов, и смягчилась:
– Ты уверена, что хочешь этого ребёнка, Кира? Ещё не поздно. Вы оба студенты, вся жизнь впереди. А ребёнок – это путы. Путы и кандалы.
– Хорошо же ты думаешь о детях, мама. – Кира закрыла крышку ноутбука. – Значит, я для тебя была путами и кандалами?
– Перестань. – Елена снова разгорячилась. – Я тебя родила не в восемнадцать, а в двадцать девять! И раз ты такая взрослая и умная, то расскажи, как и на что вы с Серёжей собираетесь жить и строить семью? Ты даже вон готовить не умеешь!
– Уж как-нибудь построим, не сомневайся! – Кира встала, взяла под мышку ноутбук, в руку стакан с соком и направилась в свою комнату. – По крайней мере, мой ребёнок будет знать, кто его отец!
Это был удар ниже пояса, и Кира об этом знала. Хлопнула дверь дочерней спальни.
– Вот дрянь! – Елена порывисто вошла на кухню, сгрудила всю грязную посуду на большой поднос, пинком открыла дверь в комнату дочери и бросила его на пол. Одна или две тарелки разбились, кастрюля крутанулась, проливая остатки жирной жижи на ковёр.
Кира подскочила на кровати, испуганно прижав руку к горлу:
– Т-ты с-совсем?
– Пока ты живёшь в моём доме, – голос Елены звенел, – будешь жить по моим правилам. Или можешь выкатываться ко всем чертям. И не смей хамить!
Не дожидаясь ответа, Елена развернулась и вышла из комнаты.
Зашла к себе, встала у окна, пытаясь отдышаться.
«Любого можно довести до белого каления». Она достала из прикроватной тумбочки коньяк, поискала глазами чистый бокал, не нашла, открыла бутылку и сделала пару глотков из горла. Уютное тепло разлилось по телу, Елена была голодна и, глотнув коньяк, вспомнила слова давней подруги, которая называла себя: «Танька-алкоголичка», хотя алкоголичкой совсем не являлась: «Если очень хочешь есть, выпей!»
Глава 3
Танька погибла два года назад в автомобильной катастрофе. Больше подруг у Елены в Петербурге не осталось, только приятели и знакомые разной степени близости. «Наверное, настоящих друзей много быть и не может, тем более – при моей профессии», – считала Елена.
Слегка захмелевшая, она взяла телефон, чтобы заказать себе доставку еды, и услышала, как в комнате дочери открылась дверь, послышались шаги до кухни и там заклокотала вода. Поразмыслив с минуту, Елена вместо того, чтобы заказать пиццу, заказала «Убер» и посмотрела на часы – вечер наступил неожиданно быстро, но было ещё не поздно – около восьми. Она молниеносно, как и всегда, собралась и вышла в ноябрьскую мокрядь.
Елена подняла воротник, пожалев, что не взяла с собой шапку, и стала оглядываться в поисках машины. Телефон сообщил, что простого премиума поблизости нет и за ней приедет «Лексус» суперпремиум-класса. Через две минуты он вплыл, будто серебристая лодка, во двор. Елена села на заднее сиденье и сказала скороговоркой:
– Здравствуйте, если можно, пожалуйста, выключите музыку.
Она успела заметить, что в машине играло радио «Эрмитаж», но после её слов мгновенно стало тихо.
– Спасибо. – Она откинулась на сиденье.
Машина плавно тронулась, будто отходя от пристани, и они выехали между домов и влились в реку машин. Час пик уже миновал, но поток по-прежнему был плотный.
За окном замелькали дома, и Елена погрузилась в себя – что же ей делать с Кирой? Ведь она действительно родит этого младенца. И кто о нём будет заботиться? Ну, не Кирин же одноклассник Серёжа, в самом деле! Тоже мне папаша. Она знала этого рыжего мальчишку с третьего класса, когда они переехали и дочь перешла в новую школу. Что Кира в нём нашла? Разве что густая рыжая шевелюра. И фамилия у него дурацкая – Пальчик. Елена неожиданно улыбнулась – если дочка выйдет за него замуж, то будет Кира Пальчик и родится у них ещё один Пальчик. Она рассмеялась: «Боже, какой бред!»
– У вас всё хорошо? – неожиданно подал голос водитель.
Елена не сразу поняла, кто это говорит, и смутилась:
– Да-да, спасибо, извините.
– Ну что вы, – голос у водителя оказался приятный, не слишком низкий, но округлый и бархатный, – когда люди внезапно смеются, не страшно, хуже – когда внезапно плачут.
– Гм… да.
– Придётся потолкаться на Невском. – Машина остановилась на светофоре, и водитель посмотрел в зеркало на пассажирку.
– И надолго? – Елена нахмурилась.
Будучи сама рулевой, она всё понимала, но всё равно хотелось побыстрее.
Водитель изучал навигатор:
– Пока показывает, что с полчаса, но как дальше пойдёт, сами понимаете. Торопитесь?
– Я просто страшно голодная, – неожиданно призналась она, – хочу попасть в любимый ресторан.
– Столик заказан?
– Гмм… нет. – Она покачала головой.
– Судя по адресу, это ресторан «На парах»? – уточнил водитель.
– Да, – Елена не ожидала такой осведомлённости, – откуда вы знаете?
– Я его тоже люблю – без лишнего пафоса, вкусно и бюджетно. – Он аккуратно выруливал мимо стоявшего «Фольксвагена».
– Знаете, вы очень точно сказали про это место.
– Если вам не обязательно на Садовую, то я могу отвезти вас в такой же ресторан на Литейном или на Васильевский.
– Мне все равно. А куда будет быстрее? – Елена оживилась.
Он смотрел в навигатор:
– Литейный. На Ваську пока свободно, но ближе к мосту можем встать. Рисковать не хочется.
– Литейный – прекрасно! – Елена улыбнулась. – Спасибо.
– Пожалуйста. – Они встретились взглядами в зеркале заднего вида, и он улыбнулся в ответ.
Седовласый такой дядечка лет… она задумалась – шестидесяти? Аккуратно выбритый, в хорошей голубой рубашке.
Елене стало тепло и уютно – так давно о ней никто не заботился, а тут какой-то водитель «Убера».
Она чуть кашлянула:
– Я… меня зовут Елена.
Он чуть наклонил голову:
– Глеб. Какое ваше любимое блюдо из меню «На парах»? – Он легко расспрашивал её, будто продолжал прерванный разговор.
– Лососевые котлетки с брокколи, – не задумываясь, ответила Елена, – а ваше?
Он задумался:
– Медальон из говядины, пожалуй. Хотя ваш выбор мне тоже нравится. Тяжёлый день?
Елена вздохнула, и Глеб тут же спохватился:
– Извините, не моё дело.
Прозвучало суховато, и, уже готовая разговориться, Елена снова замолчала. До Литейного они доехали быстро – в скомканной тишине. Машина остановилась неподалеку от ресторана. Елена открыла сумку, достала кошелёк. Она знала, что деньги за поездку списались с карточки, но хотела дать водителю на чай, раз он так доброжелателен.
Она протянула ему банкноту:
– Спасибо огромное, Глеб!
– Ну, что вы, не стоит. – Он учтиво наклонил голову, посмотрел на купюру. – Спасибо, Елена, я не беру чаевых.
– Как не берёте? – Она растерялась.
– Никак не беру. – Похоже, ему приятно было её удивление. – Нет необходимости. Если хотите, я могу отвезти вас обратно. Вместо чаевых.
Она растерянно убрала купюру в кошелёк:
– Было бы здорово, но как мне вызвать именно вас?
– Запишите мой номер.
Глеб дождался, пока Елена достала из сумочки смартфон, и продиктовал.
– Вы необычный водитель. – Она улыбнулась и открыла дверцу.
Дверцы… Когда мне совсем нечего делать, я пересчитываю, сколько в моей келье чего бы то ни было открывающегося, и каждый раз насчитываю разное количество, договариваясь с самой собой, считать ли, например, выдвижные ящики.
Вечера похожи один на другой… Раз, два, три, четыре… Я пересыпаю кофейные зёрна в ладони. Он никогда не говорит, какое число, какого месяца, суббота или среда. Я уже и не спрашиваю. После того, как первые недели или месяцы я провалялась в забытьи, все ориентиры сбились, но… у меня есть календарь.
Подхожу к столу и выдвигаю на пару миллиметров вперёд «Идиота» Достоевского. На верхней полке стоит двадцать одна книга – три недели, на второй – ещё десять, итого – тридцать одна, дальше стоят две большие энциклопедии, которые не участвуют в общем счёте. Каждый день одну из книг я выдвигаю чуть-чуть вперёд. Я их переставляю так, чтобы книга соответствовала не только числу, но и дню недели. На последней полке первые двенадцать книг – обозначают месяцы.
Скорее всего, мои подсчёты недостоверны, но я думаю, что погрешность небольшая. Однажды он забыл убрать мобильный телефон, и я увидела время и дату. И если сложить все данные вместе, то сегодня пятница, второе июня, и с самого утра – я жду и ненавижу это ожидание.
Он единственная ниточка, которая связывает меня с внешним миром. Иногда он привозит мне женские журналы, но они всегда старые, зачитанные, датированные прошлым и позапрошлым годом. Наверное, он крадёт их в парикмахерских и спа-салонах.
Что это за сюрприз, помимо малинового варенья? Надеюсь, ещё одна книга.
И я жду его, я всегда жду. И ненавижу себя за это.
– Ты ждёшь меня? – Он словно слышит мои мысли.
– Конечно, милый. – Я всегда говорю это приторно-сладким голосом.
– Скоро буду, мамочка, соскучился по тебе ужасно! Приготовься, сразу пойдём гулять.
Щелчок.
Значит, он подъезжает.
Я подхожу к центру комнаты, где к литому металлическому диску крепится тонкая, прочная цепь моих кандалов, приседаю на корточки и кладу ладони на пол.
Два года назад, когда он отстёгивал меня, я попыталась его ударить, но ничего не вышло – он мгновенно меня скрутил, а потом наказал. С тех пор я должна ждать его, сидя на корточках, положив руки перед собой, чтобы он видел.
Я слышу, как широкие автоматические ворота вздрагивают и отъезжают в сторону, которую я из своего подземелья уже не вижу. Во двор вкатываются колёса и край бампера серебристого цвета. Машина большая и не та, на которой он меня привёз сюда почти три года назад.
Шаги прокатываются надо мной, перемещаются в гостиную, становятся ближе и отчётливее, я замираю в позе покорности. Щёлкает тяжёлый замок…
– Мамочка! – Он спускается по лестнице. – Мама, мамочка моя.
Подходя ко мне, он улыбается ярко и беззаботно, он в самом деле всегда рад меня видеть. И я тоже. Я ловлю себя на том, что жду встреч с ним. Он единственный живой человек, с которым я говорю за последнее время.
– Ну, пойдём, – он отстёгивает металлический браслет с ноги, – гулять-гулять, буду тебя чаем поить, вареньем кормить и рассказывать, рассказывать, рассказывать.
Когда-то в детстве я говорила так своей собаке: «Гулять! Гулять-гулять!» Она радостно подпрыгивала и мотала хвостом. У меня нет хвоста, чтобы завилять им.
Идём через гостиную, я вижу всё тот же диван, на котором я ни разу не сидела, стеллажи книг, журнальный столик, камин. Перед выходом на улицу он снова пристёгивает меня к диску в прихожей, и цепочка тянется через небольшую выемку в двери во двор.
Большая открытая веранда и маленький дворик. На веранде круглый железный стол и два стула – один плетёный и один железный, прикрученный к полу, – моё место. К левому подлокотнику приделана ещё одна небольшая цепь с наручником.
Я сажусь, защёлкиваю наручник на запястье.
– Умница, – хвалит он, – сейчас принесу чай.
«Гав!» – едва не отвечаю я.
Чай, как всегда, вкусный и ароматный, он знает в этом толк. Мне тёплый, а себе горячий, он боится, что снова плесну в него кипятком, как полтора года назад.
– Ах да, забыл, – он подскакивает, – варенье! Я же привёз малиновое варенье! Никуда не уходи!
Урод! Куда я могу уйти?!
Он убегает за вареньем.
Тёплый летний вечер окутывает плечи кружевами органзы. Я смотрю в голубое предсумеречное небо, пью маленькими глотками жасминовый чай, ем печенье, и мне становится хорошо. Я стараюсь не думать о том, что моя нога обвита браслетом с цепью, а рука прикована стальным наручником к несдвигаемому стулу и что если с моим тюремщиком что-нибудь произойдёт и он не вернётся, то я останусь сидеть на этом стуле навсегда.
Он прибегает с небольшой пластиковой баночкой и пластиковой ложкой:
– Вот.
– Спасибо, сыночек, спасибо, милый, – я говорю почти искренне.
Я приучила себя называть этого человека сыном… Нет, это ОН приучил меня называть его сыном.
– Это потрясающе – варенье и впрямь очень вкусное, – ты тоже бери. И расскажи же мне скорее, что у тебя за сюрприз?
Я внутренне напрягаюсь, потому что сюрпризы в его понимании – совсем не то, что в моём.
– Мам, ты только не волнуйся и не подумай плохого, – начинает он, изрядно нервничая, – но я… встретил девушку!
– Девушку? – не верю своим ушам. – Как? Когда?
– Мамочка, милая, – он отодвигает варенье и берёт меня за руки, – ты всегда-всегда будешь главной женщиной в моей жизни. Всегда, я обещаю. И любая моя девушка должна понравиться тебе. Если она тебе не понравится, то я не буду с ней встречаться. Обещаю.
– Конечно, конечно, я совсем не возражаю, милый, ты взрослый мужчина, и у тебя должна быть девушка, а со временем и жена. – Нужно, чтобы он верил мне и не злился.
Новость действительно неожиданная, я пытаюсь представить, чем это может мне помочь. Девушка? Он собирается нас познакомить? Как? Где?
– Ты правда не против, мам? Ты не обижаешься? – Он держит мои руки в своих и заглядывает в глаза. – Я так боялся тебе сказать, но и скрывать не мог. Ты ведь моя мамочка.
Мне хочется стиснуть его пальцы до хруста и раздавить их.
– Ну, что ты, – слащаво улыбаюсь, – конечно, не обижаюсь, я за тебя очень рада, Володенька. Девушка – это же замечательно!
– Ох, ну слава богу, а то я так волновался! Ты у меня самая лучшая мама на свете! – Он торопливо прихлёбывает чай и становится похож на робкого телёнка с восторженными глазами. – Я думал, что не решусь, но на всякий случай взял её фото. Хочешь посмотреть?
– Конечно. – Я оживляюсь.
Он достаёт из заднего кармана принтерную распечатку.
С бумажного листка смотрит молодая девушка, лет двадцати – двадцати двух, миловидная. Озорные глаза тёплого чайного цвета и русые волосы, рассыпанные по плечам.
– Ох, какая красавица! – Я возвращаю фотографию. – У тебя могут быть только самые лучшие девушки, Володя!
– Ма-а-амочка. – Он берёт мою руку и прикладывает ладонь к своей щеке.
Цепь от наручника провисает над столом.
– Расскажи мне, как? Что? И… – Я хочу спросить: «Что дальше?», – но остерегаюсь.
– Даже сам не знаю, как так получилось. – Он мечтательно смотрит в небо. – Боюсь загадывать, но, может быть, это судьба?
Судьба? Мне стало тошно.
Чем эта девочка заслужила такую судьбу?
– Мамочка, я хочу вас познакомить! – выпаливает он.
– Ого! – Я закашливаюсь. – И как ты думаешь это устроить? Мы поедем…
Сердце предательски застрекотало: «А вдруг?»
Робкая надежда новорожденными крыльями заметалась между лопатками.
– Не говори глупостей! – Он досадливо морщится. – Никуда мы не поедем, я привезу её сюда, нечего тебе беспокоиться!
– Сюда? – грею руки о чайную чашку.
Господи, помоги этой несчастной девочке!
– Я уже всё придумал, – он заговорщицки подмигивает, – сейчас я тебе расскажу, доедай…
Доедая вожделенные котлетки из лосося, Елена размышляла, что заказать на сладкое – морковно-облепиховый десерт или карамельно-ореховый криспер. Кстати, что это – криспер?
И к десерту отлично подойдёт коньяк, вряд ли он будет такой выдержанный, какой ей обычно дарили благодарные пациенты.
«Кира, конечно, дурочка малолетняя, – Елене было немного стыдно, что она думала так про дочь, – знает ведь, куда уколоть!»
Она прикрыла глаза…
Полузабытые воспоминания мозаично рассыпались: новогодний вечер и Елена – почти двадцатидевятилетняя, красивая – с белокурыми волосами до плеч. Аспиранты, доценты, младшие научные сотрудники… Она накручивала серпантин на палец, пытаясь пристроить куда-нибудь бокал с шампанским, когда к ней подошёл мужчина, уже не молодой, лет сорока или чуть-чуть за. «У него ещё был друг, длинный, в очках и с мерзкой бородёнкой. – По необъяснимой причине Елене не нравились мужчины с растительностью на лице. – Что же всё-таки тогда было? Такие провалы в памяти не бывают просто так – может быть, меня опоили?»
Целые куски того вечера и ночи зияли белыми пятнами.
Он подошёл – чуть выше среднего роста, тёмные кудри, карие, со смешинкой глаза, белозубая улыбка и манеры уверенного в себе человека. И вот они уже на ты, и зовут его Лёшей, он наливает ей шампанское и знакомит с бородатым высоким другом. Хохочут над толстой тёткой в короткой юбке, потом бой курантов, загадывают желания, целуются. Ещё шампанское… Она не попадает рукавом в пальто… Лязгает тяжёлая дверь старого лифта, хлопает дверь парадной.
Снова рядом с ними оказывается его высокий приятель с какой-то рыжей девицей. Бородатый и Лёша стоят возле парадной и курят, кажется, спорят или ссорятся, Елена пытается вслушаться в разговор, но до её сознания долетают только обрывки фраз: «Опять?!», «Завязывай, Дим!» Рыжая девица тянет бородатого за рукав и писклявым голосом говорит, что замёрзла. Бородатый что-то достаёт из кармана… Какой-то маленький красный шарик… или что это? Ключи? Да, ключи с брелоком – отдаёт Лёше, смотрит на неё долгим внимательным взглядом, машет рукой и уходит. Он чем-то недоволен, этот бородатый друг чем-то очень недоволен. Елене становится смешно. Дальше – провал.
А потом они с Лёшей валяются в снегу, изображая «ангела», он оказывается сверху и целует её. Вот в его руках зажигалка – близко-близко от её лица. Стоп! Она курила? Раньше этот момент не всплывал в памяти. Елена чуть поморщилась – ей хотелось остаться в этих воспоминаниях и одновременно совсем не хотелось их ворошить.
Официант принёс десерт.
«Я ведь не курила никогда. – Она снова будто бы ощутила запах дыма. – Или это он курил?»
Тёплая батарея в обшарпанной парадной, к которой она прислонилась замёрзшими коленками. Он обнимал её со спины, прижимая к себе. «Я хочу домой!» Стоп! Елена открыла глаза. Противная дрожь пробежала по спине. «Я говорила ему, что хочу домой?» Смутное ощущение чего-то горького и гадкого было в этом воспоминании. «Я хочу домой!»
«Нет-нет, нет, не буду это вспоминать. – Она съёжилась, стараясь отгородиться от прошлого, назойливо стремящегося протиснуться в настоящее. Усилием воли она заставила себя глубоко вдохнуть и выдохнуть. – Сейчас я съем что-то карамельно-ореховое и поеду домой. К своей непутёвой беременной дочери, которую родила от неизвестно кого».
Не замечая вкуса, она съела десерт, расплатилась…
Воспоминания снова захлестнули её…
…Прикроватная тумбочка, лампа с тяжёлым медным основанием и рядом бокал красного рифлёного стекла, сквозь который, преломляясь, отражается свет, в бокале – вино. Россыпь голубых незабудок на наволочке, его крепкие руки, держащие её за запястья, держащие сильно… И слова, бьющиеся в голове рефреном: «Я хочу домой!»
И утром та же тумбочка, кружка с водой, цитрамон, записка…
«Так, всё, перестань!» – Елена порывисто встала, достала из кошелька чаевые для официанта, чаевые…
Глеб! Точно, водитель Глеб, которому она так настойчиво пыталась всучить деньги и от которых он отказался. Ей нужно было с кем-то поговорить или чем-то себя занять, чтобы назойливые воспоминания схлопнулись и исчезли в холодных водах прошлого, как затопленные ржавые корабли.
Он взял трубку после первого же гудка.
– Здравствуйте. – Она вдруг растерялась и не знала, что сказать.
– Здравствуйте, Елена, – голос мягкий и уютный, – как вам ужин?
Она смутилась и тут же отругала себя: «Да что я как девочка, в самом деле, это просто водитель “Убера”».
– Было вкусно.
– Отвезти вас обратно?
– Если можно.
– Буду минут через пять-семь. Хорошо?
– Да-да.
– До встречи. – Он отключился.
Елена стояла под небольшим козырьком у входа в ресторан, обхватив себя за плечи, – накрапывал дождик и было зябко. «Лексус» легко прошуршал шинами и остановился прямо перед ней. Как только она села на заднее сиденье, тут же выключилась музыка. Елена спросила:
– Вы всегда такой?
– Какой? – Глеб посмотрел на неё в зеркало заднего вида.
– Внимательный и предупредительный? – Она немного смутилась.
Он смутился тоже:
– Спасибо, приятно это слышать. А вот жена говорила, что у меня есть острые углы.
– Вы женаты? – Она расстроилась.
– Был, – он вздохнул, – поехали? Я помню адрес.
– Знаете, – она продолжила, – хочется спросить, как в одном известном фильме: «И она, конечно, оказалась стервой?» А вы должны ответить, что она прекрасный человек, снова вышла замуж и счастлива. Так и есть?
– Почти, – Глеб снова посмотрел на неё в зеркало, – она действительно была прекрасным человеком и умерла.
Елена вздрогнула, он проговорил это так спокойно.
– Э-э-э… про-простите. – Она смешалась.
– Ничего страшного, Елена, вы же не знали – так вас отвезти туда, откуда забрал?
– Э-э-э… – Она всё ещё была под впечатлением. – Да-да, пожалуйста. Домой. Хотя… – Она задумалась.
Машина стояла на светофоре, по крыше барабанил дождь, по вечернему небу полз морозный туман, Елене совсем не хотелось домой.
– Вы знаете, вечер такой странный, – сейчас она пожалела, что не села на переднее сиденье, – может быть, мы можем просто немного покататься по городу. Я люблю вечерний Петербург. Вы не волнуйтесь, я заплачу.
Он весело хмыкнул:
– Заплатите? Это внушает оптимизм. Если хотите, заплати?те, конечно, но это необязательно. Куда бы вы хотели поехать?
– Гм… наверное, буду банальной – Невский, Петроградка, набережные, хочется постоять у воды, пока река не замёрзла.
– Отлично! – Он свернул на тихую улочку.
Елена смотрела в его седоватый затылок и ухо, ворот рубахи. Она даже не видела его лица полностью – только в зеркале и в профиль.
Поток машин чуть поредел, Невский парадно светился огнями, Елена, откинувшись на спинку сиденья, разглядывала дома и идущих под зонтами людей. Ей казалось, что она плывёт в этой машине, будто в лодке, ей было здесь тепло и уютно, хотелось прислониться к окну, глядеть на пролетающую за окном жизнь и плыть. Плыть и плыть.
– Ещё одно моё любимое место, – Глеб кивнул в окно, – потрясающие стейки!
Елена вглядывалась в зернистое от капель стекло, пытаясь понять, что он имеет в виду.
– Испанский ресторан «Лас Торрес», – он чуть притормозил, – справа, почти проехали.
– Никогда не была. – Она задумалась.
– Непременно стоит.
Елене нравилась его неназойливость.
– Глеб, скажите, а вы кто? – Она не знала, как спросить. – Вы же не просто водитель «Убера»?
– Как видите, водитель. – Он коротко засмеялся.
– На этой машине? – Ей хотелось быть деликатной, но одолевало любопытство.
Почему мужик на «Лексусе», в хорошей рубашке возит пассажиров?
– У меня есть ещё одна, – он повёл плечом, – но она для работы на «Убере» подходит ещё меньше.
Они остановились недалеко от Охтинского моста.
Елена всмотрелась в мерцающие огоньки:
– Красиво! Кажется, дождь почти закончился, я бы хотела немного прогуляться, составите компанию? – Было странно, что предлагает она.
– С радостью, – он открыл дверцу, – пройдёмся по мосту?
Елена вылезла из машины.
Выйдя, он достал из багажника пальто и шарф – оделся.
– А вы высокий. – Елена смерила его взглядом.
– Точно, – откликнулся он.
В свете фонарей блеснули короткие, седые на висках волосы. Ровные брови, открытый лоб. «Приятное лицо», – решила Елена. Может быть, чуть приподнятые скулы и длинноватый нос, но это его совсем не портило. И пальто, и шарф вполне соответствовали «Лексусу», но никак не вязались с образом «водителя “Убера”».
Он смотрел на неё, чуть прищуриваясь от яркого фонарного света, замечая, как она его разглядывает, Елена это поняла и смутилась.
– Пройдёмся? – Глеб предложил ей руку.
Рукой он тихонько перебирает мне волосы, потом проводит старым деревянным гребнем. Снова и снова. Я закрываю глаза, не позволяя себе вспомнить, что когда-то причёсывалась сама.
– Мамочка, мамочка, я так тебя люблю! – он талдычит одно и то же.
Мы сидим на веранде, ещё один наш обычный ритуал, который нужно просто перетерпеть.
– Я привезу Машу в следующие выходные. Вот увидишь, она тебе понравится! – Гребешок замирает над моей головой. – Только ты должна мне обещать…
– Конечно, дорогой, всё что угодно. – Я не улыбаюсь, потому что он сидит позади и не видит моего лица.
– Мы будем в гостиной, мама, – строго говорит он, – и выйдем на веранду. Будет много незнакомых вещей. Будет много опасных вещей, мама! И я надеюсь, ты меня не подведёшь! Мы же больше не будем ссориться, да?
– Ну что ты! – Мой голос слаще того варенья, которое он привёз. – Я уже давно всё поняла, и мы теперь больше никогда не будем ссориться.
– Вот и хорошо, – он обходит стул и встречается со мной взглядом, – иначе мне придётся снова давать тебе лекарство. А может быть, и Маше.
Я стискиваю челюсти. Конечно, я это знаю. Откуда бы мне было этого не знать.
– Всё будет хорошо, сынок, не о чем беспокоиться. – Я и вида не подала.
– Я знаю, что могу на тебя рассчитывать. – Он оглядел меня с головы до ног.
Тёмно-синяя юбка почти до пола, лёгкие мокасины, просторная вязаная кофта, накинутая поверх блузки, – к вечеру холодает. И некрашеные волосы с обнажившейся сединой отрасли за время моего заточения, я завязываю их узлом и убираю в кичку, как он просит, и терпеть этого не могу.
– Я тебе принесу книгу, хочешь ещё чаю? – Он уже подходит к двери.
– Да-да, пожалуйста, принеси ещё чаю, попью с вареньем.
Это самое любимое время, пока он загружает в холодильник продукты, проверяет камеры и осматривает моё немудрёное жилище: я могу в одиночестве почитать книгу, глядя на догорающий закат.
Люди не умеют ценить то, чего им не довелось лишиться. Одиночество – это великий дар и благодать.
Он приносит чай, книгу, накидывает мне шаль на плечи и быстро уходит обратно, похлопав меня по плечу:
– Не скучай, я скоро.
Дверь за ним закрывается, мой взгляд скользит вниз, на ступеньки. Что это? Что там лежит? Я напрягаю глаза – на нижней ступеньке у самого края лежит маленькая канцелярская скрепка. Скрепка!
Наручник на длинной цепи, но всё равно мне не дотянуться, а даже если и дотянуться, две камеры смотрят на меня с разных сторон. Чёрт! Я отворачиваюсь от крыльца и утыкаюсь носом в книгу, не видя страниц. А через полчаса, когда все дела закончены, он садится рядом, и какое-то время мы просто находимся бок о бок. Я терплю его присутствие, я хочу его присутствия. И мне грустно, когда он встаёт и говорит:
– Мне пора, мам.
– Заскочишь в середине недели? – спрашиваю с надеждой.
– Постараюсь, но ты же знаешь, у меня много работы. – Он забирает у меня шаль.
– Знаю-знаю. – Жду, пока он отстегивает наручник, и мы двигаемся к дому.
Возле самого порога я оборачиваюсь, делая вид, что ищу что-то глазами.
– Что? – Он оборачивается тоже.
Я делаю ещё шаг, не глядя и спотыкаясь, падаю коленями на ступени, ударяюсь локтем…
– Мамочка! – Он тут же ко мне подскакивает. – Что ты? Что?
– Прости, просто не заметила, куда иду, хотела посмотреть, не оставила ли книгу на столе. – Я потираю ушибленный локоть.
Это откровенное враньё, но ничего лучше я не придумала.
– Книга у меня в руках, – он подозрительно на меня смотрит, – ты ударилась?
Я показываю на колени, он задирает юбку и осматривает их:
– Да, похоже, синяки будут, ох как некрасиво!
Ему не нравится, если со мной случается что-то, не вписывающееся в его представления об идеальной матери.
В коридоре я приседаю, чтобы он меня отстегнул, и сердце моё наполняется музыкой, я пытаюсь сдержать улыбку. В правой мокасине, под пяткой, я несу к себе в подвал сокровище. Простую канцелярскую скрепку.
И уже этой ночью, лёжа под кроватью, я пытаюсь ослабить винты, впихивая между скобой и балкой носовой платок, скрученный в жгут, чтобы потом работать им как рычагом, отгибая скобу. Я пробую втиснуть скрепку в паз винта как отвёртку – отлично, работает!
Радость ликования горячая, как недоступный мне грог. Ш-ш-ш… тихо-тихо. Завтра продолжу, пора выбираться наверх, пока моё отсутствие не стало заметным.
Приходится всё делать на ощупь, в полутемноте подвальной ночи. Четыре ночника по периметру слабо освещают комнату. И конечно, действовать осторожно и медленно, чтобы не сломать своё драгоценное орудие.
«Сломалась уже совсем, да и ладно». – Елена посмотрела на ручку джезвы и продолжила напевать под нос какую-то дурацкую мелодию, подёргивая плечами в такт: хоп, хей, ла-ла-лей, насыпала кофе, бросила щепотку кардамона и поставила на огонь.
Последние два дня дочь ходила насупленная, но посуду за собой мыла, правда, с охами и вздохами. Она задумалась, глядя в окно, и кофе, шипя пеной, выплеснулся на плиту, растекаясь безобразной лужей. «Ладно, помою, когда вернусь». – Она посмотрела на часы: нужно торопиться. Кира ещё спала, сегодня ей ко второй или третьей паре.
Елена перелила кофе в чашку, чуть подбелила сливками и щедро сыпанула корицы. Зажмурившись, сделала глоток – вкусно! Тренькнул мобильник, оповещая о сообщении:
«Я очень давно не желал кому бы то ни было доброго утра. И мне приятно сказать это вам. Доброго утра, Елена, и хорошего дня!»
Елена улыбнулась, глядя в сырую темноту ноября, и быстро набрала ответ:
«И вам доброго утра, Глеб! Как раз пью кофе и собираюсь на работу. Надеюсь, мой день действительно будет добрым, пусть и ваш тоже!»
Следующее сообщение пришло, когда она уже надевала сапоги в прихожей:
«Вам очень идёт улыбка, Елена».
И через пару секунд:
«Вы ведь сейчас улыбаетесь, правда?»
«Да», – коротко написала она и вышла из дома.
Заводя машину, она думала о том, что надо бы сосредоточиться и вообще быть серьёзной, но всё равно улыбалась, поглядывая на телефон.
Больше сообщений не было, она смотрела по сторонам, выезжая со двора, щёлкала сигналом поворота, перестраиваясь, выкатываясь в широкую реку машин, и постепенно из сознания вытеснялось утреннее СМС, пролитый кофе, улыбка. Она снова становилась Еленой Васильевной Киселёвой – заведующей отделением, оперирующим хирургом-онкологом.
Сегодня большая выписка.
Глава 4
– Ну что, домой? – Елена посмотрела на бледное лицо Светланы Леонидовны.
– Спасибо, вам доктор. – Её голос был слабый, кожа нездорового воскового оттенка, а серо-голубые глаза – выцветшие.
– Ничего, ничего, – доктор похлопала пациентку по плечу, – самое сложное позади. Дальше – только выздоравливать и к нам не возвращаться.
– Постараюсь, – Светлана Леонидовна кивнула.
– За вами сын приедет? – уточнила Елена.
– Да-да, – пациентка потупила взгляд, – я, знаете, стараюсь его понимать. Другие, правда, не всегда могут. Но вообще-то он парень хороший.
– Конечно, хороший. – Елена сделала шаг от кровати.
«Не хватало мне душещипательных откровений», – холодно подумала она.
Светлана Леонидовна открыла рот, чтобы что-то сказать, но Елена уже развернулась и с приклеенной улыбкой вышла из палаты.
– Здравствуйте, Елена Васильевна. – Из-за огромного букета цветов показалась белобрысая голова.
Елена мельком отметила, что розы шикарные. Он стоял возле её кабинета.
Странное дело, этот парень каким-то удивительным образом умел быть очаровательным без всякого сексуального подтекста. Она видела, что медсёстры смотрят на него с вожделением, и знала, что несколько барышень даже не намекали, а едва ли не в открытую приглашали его на свидание, включая Верочку, но он неизменно отказывался. Что, разумеется, делало его ещё более привлекательным. Передавая слухи, Еленина секретарша рассказала, что у этого Вадима «в анамнезе» какая-то трагическая любовь, от которой он всё никак не может оправиться. «Отличный ход!» – подумала тогда Елена.
– Здравствуйте, Вадим Григорьевич.
На его щеках заиграли ямочки.
– Это вам.
– Думаю, это излишне. – Она старалась скрыть смущение.
– Не откажите в любезности, – Вадим упрямо мотнул головой, – вы самый чуткий врач, которого я знаю, и отнеслись к маме с таким вниманием! Пожалуйста…
Шарообразный букет, состоящий из алых роз, был неприлично огромным и неприлично дорогим. Проходящий мимо врач-анестезиолог, он же старинный Еленин приятель, Миша, закатил глаза, вздохнул и пошёл дальше.
– Елена Васильевна, не отказывайтесь. – Он улыбнулся обезоруживающие-беспомощно, протягивая цветы, и… она взяла, уколов безымянный палец об острый шип.
– Спасибо, Вадим Григорьевич, но, право, не стоило, это просто моя работа. А вашей маме повезло, всем бы таких сыновей. – Елена говорила приличествующие случаю слова.
– А у вас дети есть? – Вадим заинтересованно наклонил голову.
Вопрос был слегка бестактным.
– Простите?
– Вы сказали, что всем бы таких сыновей. – Вадим улыбнулся, как Чеширский Кот, смакуя комплимент. – Значит, у вас нет такого сына?
– Спасибо за букет, Вадим Григорьевич, восхитительные розы! Всего наилучшего. Берегите маму. Все рекомендации я написала в карте, выписку получите у медсестры на посту. Не поймите меня неправильно, но, надеюсь, мы больше никогда с вами и вашей мамой не увидимся. Будьте здоровы!
– А у меня странное ощущение: мы с вами обязательно увидимся, Елена Васильевна, но при хороших обстоятельствах. – Он ей неожиданно подмигнул.
Елена уже жалела о том, что взяла этот огромный букет. Он был тяжёлый, громоздкий и оттягивал ей руку.
– Поживём – увидим.
– Всего наилучшего. – Он помахал рукой и, не оборачиваясь, пошёл по коридору.
День перевалил за середину, постепенно превращаясь в хрустально-морозный вечер, Елена прикрыла глаза, думая о том, что в нижнем ящике стола лежит бутылка коньяка.
«Нет, не сегодня, – она отогнала от себя эту мысль, – поеду домой на своей машине».
Иногда она оставляла машину на больничной стоянке и вызывала такси, особенно если выпивала после работы не одну рюмку.
– Елена Васильевна, – обернулась Верочка, – я все выписки сдала и копии для архива.
– Да-да, Вера, – доктор устало выдохнула, – вы хорошо поработали, можете уйти домой пораньше.
– Спасибо! – Медсестра подскочила со стула.
– Да, – Елена кивнула на букет, стоящий в ведре с водой, – и цветы заберите.
Верочка растерянно заморгала:
– Да вы что, это же… вам!
– Берите-берите, Вера, у меня они завянут мгновенно. Лечить людей я умею, а вот за цветами ухаживать – нет.
– Потрясающие! – Верочка схватила букет и прижала к себе. – Спасибо большое, Елена Васильевна! Скажу своим, что парень подарил. То-то удивятся!
Елена ничего не ответила, ей хотелось остаться одной.
Домой она добралась неожиданно уставшей. День, начавшийся бодро и весело, к вечеру скомкался в бесформенный ком, и Елена загрустила. Никаких СМС больше не приходило, а написать сама она не решалась. В голове крутился дурацкий вопрос Лотова – нет ли у неё такого же, как он, заботливого сына.
«У меня только непутёвая дочь!» – Елена, сердясь, мысленно ответила ему и открыла входную дверь.
Из Кириной комнаты было слышно шебуршание и перешёптывание, потом оттуда вышел долговязый Серёжа, увидев Елену, потупился:
– Здрасте.
– Здрасте-здрасте, – в тон ответила Елена, скидывая сапоги и надевая тапочки, – как поживаешь?
Он покраснел до корней своих рыжих волос и протиснулся мимо неё в прихожую:
– Х-хорошо.
Из комнаты вышла взбудораженная Кира, посмотрела на мать:
– Серёжа мне сделал предложение! Вот!
Она победно показала палец с кольцом.
Елена не донесла пальто до вешалки:
– Поздравляю! И когда предполагается счастливое событие?
– Мы пока не решили, – дочь переглянулась с новоиспечённым женихом, – но скоро. Да?
– Да. – Жених потёр нос и сунул ноги в кроссовки.
– Ну, вы уж поставьте меня в известность. – Елена всё-таки повесила пальто, хмуро глядя на Серёжу.
– Хорошо, – он быстро надел куртку, – до свидания.
– Пока, позвони, – помахала ему Кира.
– До свидания. – Елена проводила его взглядом.
– Мам, это же хорошо, да? – Кира прислонилась к стене, когда за Серёжей закрылась дверь. – Хорошо же, что мы поженимся и у малыша будет отец.
Она ласково погладила себя по животу.
«Чёрт!» – рявкнул в голове Елены чей-то голос, оказавшийся её собственным. Она всё ещё думала, что как-нибудь «рассосётся», хотя было понятно, что ничего так просто не «рассасывается».
Дочь смотрела на неё и с надеждой, и с готовностью обороняться. А Елена, глядя на неё, вдруг увидела маленькую девочку, которую когда-то вела за руку в детский сад по такому же тёмному холодному ноябрю. Она тогда торопилась, она всё время торопилась и не обращала никакого внимания на то, что девочка не успевает за её быстрым шагом и бежит, подпрыгивая, старательно перебирает маленькими ножками, пытаясь подстроиться и всё равно не может. От воспоминания сердце болезненно сжалось.
– Мам? – Кира так и стояла у стены.
И Елена выдохнула, закрыла глаза, а открыв, спокойно сказала:
– Ну, конечно, конечно, это хорошо, доченька. Парень он просто замечательный! И кольцо красивое. И всё у вас получится, малышу нужен отец.
Кира тряхнула головой, не поверив собственным ушам, Елена так с ней почти никогда не разговаривала.
– Вообще-то кольцо так, подделка, но он обещал подарить настоящее.
Кира тоже выдохнула, подошла к Елене и обняла её, сидящую:
– Спасибо, мам.
«А я всё-таки думала уговорить её на аборт».
Из сумочки тренькнул телефон – пришло сообщение, Елена взяла телефон и направилась к себе в комнату.
– Мы там тебе ужин оставили, – вдогонку сказала Кира.
– Спасибо, – Елена не обернулась, – я сегодня ужасно устала.
Всё мгновенно вернулось на привычные рельсы, Кира насупилась и буркнула:
– Ты всегда ужасно устаёшь.
Устаёт ли он когда-нибудь? Ест? Спит?
Стоит мне среди ночи встать в туалет, как из динамиков я слышу его вездесущий голос: «Всё в порядке, мамочка?»
Про свою работу он рассказывает скупо и вскользь, не может не рассказывать совсем, надо ему. Технарь какой-то. Судя по одежде, которую он мне покупает, и продуктам, которые привозит, деньги у него есть.
По периметру подвала стоят датчики движения. И он видит и слышит, когда я перемещаюсь ночью, когда мне предписано спать.
В кровати датчиков нет, иначе они бы сигналили каждый раз, когда я ворочаюсь с боку на бок во сне. И под кроватью их тоже нет.
Радость от полученной скрепки притупилась. На смену радости пришёл страх. И за себя, и за девушку, которую он собрался сюда привезти. Он её закуёт – так же, как меня. Слишком много риска. И зачем мне заточенная скоба, если в моём распоряжении могут оказаться кухонные ножи.
Одновременно в голове предательски выстукивает надежда: «Это твой шанс, шанс! Бог с ней, с этой девчонкой, всех не спасёшь, зато можешь спастись сама».
Я кручусь с боку на бок – сон не идёт. Он дал мне ясно понять, что не остановится, если я сделаю хоть что-то неправильно.
Сумасшедший ублюдок!
Сквозь тусклый свет ночников я смотрю в крохотное оконце под потолком. Мокрая трава поблёскивает в мерцающем лунном свете. Ночь, проникая сквозь толстое тонированное стекло, заполняет собою углы и пустоты подвала, делая всё одинаковым, сумеречно-призрачным, ложится на плечи, и я сама себе кажусь призраком.
Он всегда говорит, что заботится обо мне. Что всё для меня и ради меня. И что он точно знает, как лучше. Иногда я начинаю ему верить.
В выходные он привезёт Машу. Мы будем сидеть в гостиной? Пить из стеклянных бокалов? Есть ножом и вилкой настоящее мясо? По спине пробегает дрожь от этих мыслей.
Я увижу другого человека, и другой человек увидит меня, увидит, что я не призрак, что я есть. Пусть под другим именем, но есть. Живой человек.
За последние почти три года это будет самое грандиозное событие в моей странной жизни!
– Мамочка, ты готова? – его голос в динамиках.
Давно я так ни о чём не волновалась. Мысли сбиваются в стайку перепуганных стрижей и чёрной тучей носятся в голове.
– Милая, я вижу, что ты нервничаешь, хочешь успокоительное?
– Нет! – Я выдыхаю, натягиваю на лицо подобие улыбки. – Всё хорошо, сыночек, не стоит беспокоиться, я в порядке.
– Ты уверена?
Мне кажется, звук его голоса всверливается мне в мозг.
– Конечно! – Сложно быть убедительной, сидя на корточках, с ладонями, распластанными на полу.
День назад мы «репетировали»: он впервые отвёл меня на кухню, показал, где что лежит, и я постаралась запомнить. И снова говорил о множестве «опасных» предметов и о том, что мне нужно быть молодцом.
Я продолжаю сидеть, не шевелясь, на тот случай, если он всё ещё смотрит.
Слышу лёгкий скрежет ворот, шуршание шин, едва уловимый хлопок автомобильной дверцы, второй хлопок. Девичий голосок, смех… Шаги наверху, шаги ближе, поворот ключа, и вот он сбегает с лестницы.
– Родная мамочка! – Порывистые движения навстречу. – Давай, давай.
Отстёгивает меня, обнимает за плечи, и мы подходим к лестнице, ведущей наверх.
– Ты ведь всё помнишь, да? – Он стискивает мне плечо так, что становится больно.
Я терплю.
В его глазах возбуждённый блеск, и где-то на самом дне зрачков – страх.
– Ты ведь всё помнишь? – переспрашивает он и сжимает сильнее.
Больно.
– Я на всякий случай прихватил лекарство, – он достаёт из кармана зачехлённый маленький шприц, – это если тебе вдруг станет нехорошо. Или вдруг станет нехорошо Маше и ей придётся колоть лекарство.
Тошнота подкатывает к горлу, воспоминания о проведённых в полубеспамятстве днях накатывают гнилой волной.
– Да-да, Володенька, я помню, я всё помню, всё знаю, – нельзя просить его, чтобы отпустил, – и обещаю, что ты будешь доволен.
– Вот и славно! Маша уже ждёт нас в гостиной.
Если я сделаю что-то не так, он может уколоть этот шприц ей, а не мне. Я ненавижу эту девочку.
Гостиная шире, чем мне казалось из коридора, в дальнем углу есть письменный столик, в другом – небольшое пианино. Я ни разу не слышала, как он играл. Тут же стоит проигрыватель для виниловых пластинок.
Ко мне оборачивается девушка с пластинкой в руках. Русые волосы забраны в хвост, глаза цвета слабого чая, робкая улыбка:
– Здравствуйте…
Мне хочется сказать ей, чтобы она бежала отсюда как можно быстрее и дальше.
– Здравствуйте, – но я просто стою, чувствуя, как он придерживает меня за локоть.
Я знаю, что ты здесь, знаю, знаю…
– Познакомьтесь, это моя мама, Светлана, а это… Маша. – Он волнуется, но голос не дрожит.
– Рада познакомиться, – Маша по-прежнему держит в руках пластинку, не зная, как с ней быть, – Вова много про вас рассказывал.
Господи, «Вова»!
– А мне про вас! – Я немного освоилась и стараюсь «не ударить лицом в грязь».
– Ну что, будем обедать? – бодро говорит он. – Мы с Машей привезли всё к столу.
– Ну зачем же, – развожу руками, – я бы сама приготовила.
Не лучший ответ.
Он дёргает щекой от неожиданности и хлопает ладонью по карману. В кармане лежит шприц, я помню.
«Успокойся, успокойся». – Глубокий вдох.
Главное сейчас – не наделать глупостей. Он взвинчен и начеку. Не сегодня. Я пытаюсь себя уговорить.
Кажется, Маша почувствовала витающее в воздухе напряжение, переглянулась с Владимиром и со мной:
– Давайте я помогу?
Я смотрю на него, ожидая негласного разрешения.
– Конечно, – тут же бодро отзывается он.
Несмотря на недавнюю репетицию, я оглядываюсь по сторонам с любопытством случайного прохожего.
Маша достаёт из сумки овощи:
– Салат?
– Да, хорошо. – Я открываю первый попавшийся ящик в надежде обнаружить там нож, а нахожу ложки с вилками.
– Мамочка? – Он вопросительно поднимает бровь. – Давай-ка и я тебе помогу.
Открывает соседний ящик и выдает мне нож. Маша, стоящая рядом, моет огурцы с помидорами и складывает их на чистую тарелку.
Нож. Широкий, большой. Острый. Дыхание сбивается. Прохладной рукояткой он удобно ложится в ладонь.
– А где у вас салатницы? – поворачивается ко мне Маша.
– Гм…
– Вот тут. – Он подскакивает и достаёт фарфоровую миску из верхнего ящика.
– Пока вы режете овощи, я помою зелень? – Она явно пытается подружиться.
Я замираю над огурцом, сжимая рукоять ножа. Если выбрать момент, если выбрать правильный момент, то одно резкое движение может изменить мою жизнь.
Он стоит возле небольшой барной стойки напротив и наблюдает за мной. Внимательно, змеино, неотвратимо.
Господи, дай мне сил.
Я шинкую огурцы с помидорами, болгарский перец – это забытое удовольствие делать что-то самой. Маша режет зелень – получается роскошный салат.
– Ну, пойдёмте на веранду, – Владимир достаёт из сумки хлеб, замаринованное мясо, нарезанный сыр, – пока вы будете сидеть и шептаться, я приготовлю шашлык.
Он отдаёт пакеты девушке, сам достаёт пару бокалов, бутылку вина. И мы группой двигаемся к маленькому дворику, тому самому – со столиком и верандой, несем миску с салатом, сыр, оливки в баночке, наструганную в магазине колбасу. Он идёт чуть-чуть позади меня. Он всегда оказывается позади.
Когда мы проходим прихожую, я отмечаю, что литой диск с моей цепью накрыт толстым ковром.
На веранде мой железный стул куда-то подевался (а я-то думала, он прикручен к полу) и стоят три одинаковых плетёных кресла. Недалеко от стола возле белёного забора обнаружился уже расставленный мангал и мешок с углём. Камер тоже нет, впрочем, я подозреваю, что внезапно образовавшееся птичье гнездо под крышей – не что иное, как замаскированная камера.
Мы садимся за стол, он ставит перед нами бокалы:
– Ну что, девчонки мои, красного или розе?
Я вздрагиваю. Когда-то из вин розовое было моим любимым. Я не пила три года. Долгих-долгих три года, почти три. Хотя мне порой кажется, что все тридцать.
Когда мы репетировали позавчера, он сказал, что я должна отказаться от вина, когда он будет предлагать.
– Налей мне немножко розового, а вам, Маша?
– Ой, что вы, меня можно на «ты», – она обернулась к нему, – мне тоже розе, Вовочка.
«Вовочка!» – Я едва не хохочу в голос. Это имя совершенно ему не идёт.
– Ты уверена, мам? – переспрашивает он со значением.
– Да-да, – делаю вид, что не замечаю, – самую малость, за знакомство.
– Хорошо. – Он наливает Маше полный, а мне на пару глотков.
В воздухе разносится удивительный, давно забытый запах. Я беру хрупкий бокал аккуратно за изящную ножку, покручиваю, согревая пальцами тонкое стекло.
– Ну что, я займусь шашлыком, а вы пока поболтайте, только имейте в виду, посекретничать вам не удастся, – он подмигивает мне, – потому что я на самом деле рядом и всё-всё слышу.
Я даже не сомневаюсь. Тем более он наверняка записывает.
– Расскажите, как вы познакомились, – поворачиваюсь к Маше, не решаясь сделать глоток вина.
– А что, Вова не говорил? – Она удивляется.
– Расскажите, как это было для вас. – Мне не хочется называть её на «ты».
Краем глаза я замечаю, как он одобрительно кивает, – я веду себя хорошо.
Глава 5
«Хорошо, всё будет хорошо». – Елена с удивлением обнаружила, что волнуется.
Она заметила его в последний момент, когда он подошёл едва ли не вплотную:
– Здравствуйте.
– Ой! Здравствуйте. – Она сделала два шага назад.
– Разве вы не ожидали меня увидеть?
Она совладала с собой:
– Просто задумалась, а вы появились неожиданно.
Ещё накануне она серьёзно размышляла о том, идти ли на эту встречу.
Оставить это милым приключением уже не получалось, оно стало уже чем-то большим – сыпались СМС и смайлики, «доброе утро» и «спокойной ночи».
Первое и последнее Еленино замужество закончилось два года назад легко и без любви – так же, как началось. С?Павлом, юморным технарём-инженером, они прожили пять необременительных лет: как друзья и партнеры. Ездили на море, ходили по гостям и театрам, он был отличным приятелем Кире, но, к радости Елены, своих детей не хотел. Потом Павел неожиданно влюбился, и они разошлись, обойдясь без скандалов и драм. «Все-таки, кроме дружбы, должен вспыхивать какой-то огонь», – подумала тогда Елена.
Та самая единственная подруга Танька-алкоголичка всё науськивала её, мол, надо бы хоть кого-нибудь завести, «так», «для здоровья». Но «так» и «для здоровья» она не хотела, было для неё в этом что-то жалкое. А сейчас и науськивать стало некому. После нескольких проб и ошибок Елена решила, что личная жизнь – это не про неё, и особо этим не тяготилась.
Да и с друзьями как-то не задалось. Школьные остались в далёком Владивостоке, университетские – вместе с университетом и закончились, а новые не приживались. Наверное, она слишком любила свою медицину и не старалась заводить друзей, хотя, конечно, приятели у неё были. Тот же анестезиолог Миша да ещё одногруппница Лизавета – высокая дородная женщина, врач-гинеколог.
– Гм… – Глеб качнулся с пяток на носки, – мы договорились увидеться, но не договаривались о том…
– …что будем делать, – подхватила Елена.
– Точно.
Они стояли перед Казанским собором.
Вечер был внезапно тёплый для ноября. Голый асфальт поблёскивал недавно случившимся дождём, отражая сероватое питерское небо. Собор кусками укладывался в зеркальные лужи, его контуры дрожали и подёргивались от дуновений ветра.
Елене вдруг показалось, что она уже где-то видела эти лужи. Или не эти, но очень похожие, с чем-то непоправимо разваливающимся в отражениях. Стало как-то не по себе, и она инстинктивно сжалась.
– Позвольте предложить вам руку, – Глеб выставил вперёд локоть, – можем немного пройтись и придумать, где и как проведём следующие пару часов.
Она ухватилась за его пальто, как за якорь, ещё раз посмотрела на осколки собора в зыбкой ряби, и они пошли вперёд, к площади Восстания.
– Вы мне так ничего о себе и не рассказали, Глеб. – Елена старалась побыстрее заговорить, чтобы вытеснить из сознания это тревожно-необъяснимое ощущение.
– Расскажу всё, что вы хотите знать, – он посмотрел на неё сверху вниз, – как на духу.
– Так почему вы работаете в «Убере» на своей хорошей машине?
– Гм… – он задумался, – я работаю в «Убе-ре», потому что мне хочется чего-то простого и понятного хотя бы на время.
Она вздохнула. Глеб бросил на неё быстрый взгляд и хмыкнул:
– Понимаю, что звучит странно, я не безработный бродяга, Елена, у меня своя компания, но я временно отошёл от дел, немного теряю в прибыли, но остаюсь на плаву.
Она удивлённо повернула к нему голову:
– Своя компания? Чем вы занимаетесь?
– Я ювелир. Неплохой, но не выдающийся. Создал ювелирную компанию, но… – он посмотрел вдаль, за перекрёсток, – всё изменилось два года назад, когда умерла жена.
– Я вам искренне соболезную. – Елена уже пожалела, что завела этот разговор.
– Спасибо, – он кивнул, – не хочу омрачать нашу прогулку тяжёлыми разговорами, давайте лучше поговорим о вас.
– Это вовсе не тяжёлые разговоры, просто мне было интересно…
– Да-да, – он коснулся руки, лежащей на его локте, – я понимаю. Если коротко, я хотел сказать, что мне надоело бездельничать, и я решил попробовать что-то простое, чтобы подумать о своей жизни: что мне делать с нею дальше.
– И давно вы работаете в «Убере»? – Елена продолжила тему.
– Месяца три или около того, уже успел слегка заскучать, так что, наверное, скоро брошу это занятие. – Глеб посмотрел на небо. – Кажется, накрапывает дождь, вы не чувствуете?
– Пока нет.
– Не знаю, ответил ли на ваши вопросы, – он покачал головой, – что ещё… летом мне исполнилось шестьдесят, детей нет, родители умерли давно, старший брат – пять лет назад. Живу я на Ваське, там же и мастерская, в которой давно не был. Вот, собственно, и вся история. Не слишком увлекательно, правда?
Они шли сквозь плывущий навстречу поток прохожих, и Елене взгрустнулось. Он рассказал о своей жизни в нескольких предложениях. Действительно – не слишком увлекательно. Молчание разделяло их холодом, ширясь в пространстве между ними. Елену стала тяготить его рука, ей захотелось высвободиться и побежать вперёд, но она сдержалась.
– Может, зайдём куда-нибудь выпьем кофе? – Глеб сказал это неуверенно.
Елена равнодушно пожала плечами, дескать, всё равно.
– Послушайте, – он остановился, – Елена, я не сторонник того, чтобы люди делали то, что им не хочется или не нравится. Если…
Она тоже остановилась и посмотрела на него.
Он продолжил:
– Если вам кажется, что наша встреча исчерпала себя, то я могу вызвать вам машину, – он говорил совершенно спокойно, без обиды в голосе, как о чём-то само собой разумеющемся. – Последний раз я ухаживал за своей женой, и это было лет… восемнадцать назад. И, видимо, без тренировки я разучился быть весёлым парнем с неизменным чувством юмора. Я не люблю быть назойливым, Елена.
По мере того как он говорил, её интерес возвращался. Она тоже не любила быть назойливой, и это ей нравилось в других.
– Давайте зайдём в первое попавшееся заведение, которое встретим, а там посмотрим, как пойдёт, хорошо? – Елене было приятно, что он почувствовал её настроение.
Кафешка оказалась несколько шумноватой, но вполне уютной.
– Расскажите о себе, – попросил Глеб.
Елена грела руки о чашку и заговорила бесстрастным голосом радиоведущего:
– В январе мне будет сорок семь, я врач, когда-то жила с собакой и дочерью, сейчас только дочь. Родители живут в другом городе, я типичный провинциал – приехала из Владивостока поступать в мединститут, поступила и осталась. Живу недалеко от Ладожской, впрочем, это вы и так знаете.
– Врач? – Глеб поставил чашку. – Надо же! А какой врач?
Она не любила говорить о собственной профессии, особенно в компаниях, потому что стоило упомянуть об этом, как тут же сыпались рассказы про болезни – неважно какие и неважно у кого.
– Онколог-маммолог, оперирующий хирург, – сказала она скороговоркой, – работаю в диспансере.
Он откинулся на спинку стула:
– Моя жена тоже была врачом, офтальмологом. И умерла от рака.
– Ох… – Елена растерялась. – А в каком институте училась ваша жена? Может, я её знала?
– Чего на свете не бывает. В Первом на…
– На Петроградке? – подхватила Елена. – И я! Погодите, а она, сколько ей лет… было лет…
– Она моложе меня на десять лет, – Глеб оживился, – вот уж не ожидал совпадения! Соответственно, старше вас почти на четыре. Катерина… тогда ещё Степанова.
– Катерина Степанова… Катерина… – Елена изо всех сил напрягала память, пытаясь вспомнить девушку с этим именем, и не могла. – А как она выглядела?
– У меня есть фотография, я могу показать, но мне кажется, это не очень уместно. – Он смутился.
– Гм… – она задумалась, – покажите, ничего страшного.
Он достал из кармана небольшой чехол, а из него фото.
– Правда, здесь она незадолго до болезни, старше, чем была в институте.
С фотографии на Елену смотрела женщина с короткими рыжими кудрями, чуть курносая, с полными губами и волевым подбородком. Не красавица, но что-то в ней было. Она смотрела открыто и прямо, улыбаясь тому, кто её снимал.
– Красивая, – Елена вернула снимок, – но нет, к сожалению, не помню. Думаю, мы с ней разошлись в несколько курсов, знаете, как бывает – старшекурсники уже сами по себе и с молодняком знаться не хотят.
Он положил фотографию обратно – не в бумажник или паспорт, а в отдельный чехол, и Елена это отметила.
– Я любил её, – задумчиво сказал он, – прошло два с половиной года. Я и не думал, что могу кого-то встретить, решил, что мы с Глашкой так и состаримся вместе.
– С Глашкой?
Глеб засмеялся:
– С кошкой. Елена, может быть, это преждевременно, и, может быть, из нашего знакомства ничего не получится, но я рад, что встретил вас.
За соседним столиком смеялась молодёжная компания, из динамиков лился джаз, позвякивал колокольчик то открывающейся, то закрывающейся входной двери… дзынь. Лоскуты холодного, пропитанного дождём воздуха ноябрьским бархатом повисали за темнеющими окнами.
Они продолжали разговаривать. Немного неуклюже, немного неловко, разучившись это делать и пытаясь научиться снова.
Заказали коньяк, ещё кофе и по ломтику торта, отставляли в сторону чашки, просыпали сахар, барабанили пальцами по столу, приближая и приближая руки друг к другу, но не решаясь коснуться. Он улыбался, она хохотала, он постукивал носком ботинка, слушая про её занятия танцами в далёком детстве, она наматывала на палец салфетку, когда он рассказывал, как учился играть на гитаре. Смех, крошки, огоньки и блики по столу…
Через два часа они доехали до её дома и, как школьники, остановились у парадной. Он хотел её поцеловать, и она хотела, чтобы он её поцеловал: они робко смотрели друг на друга, не зная, как быть.
– Это, право, смешно, – он нервно дёрнул щекой, – вы не находите?
– Ужасно смешно, – подтвердила она.
– Чувствую себя подростком, – он смотрел на неё сверху вниз, – я хочу вас поцеловать, Елена.
Она молчала, глядя в его тёмные глаза. Он провёл пальцами по её волосам, бровям, щеке, наклонился и коснулся губами её губ. Очень легко.
Тепло. Запах – розмарин и ежевика. Брызги дождя, долетающие с козырька парадной, и ягодное тепло позднего вечера.
Он был осторожным и нежным.
– Спасибо за чудесный вечер, Елена, – проговорил он шёпотом почти на ухо и отступил на шаг.
Она открыла глаза:
– Да.
– Мы ещё увидимся?
– Да. – Ей хотелось встать на цыпочки и обнять его, но она просто улыбалась, касаясь дверной ручки.
– Я вам напишу, – он сделал ещё шаг назад, – доброй ночи.
Ночь за моими окошками темнее и беспросветнее, чем где бы то ни было.
Мне приходится умолять:
– Прости меня, прости, я не хотела, просто так… так само вышло, Володя, ты же знаешь, милый, как я тебя люблю, пожалуйста, не нужно успокоительное. Пожалуйста.
Я не хочу транквилизатор, очень не хочу.
– Ты мне обещала! – В его голосе разочарование и злость. – Ты же мне обещала, мама!
– Ведь всё прошло хорошо, – я молитвенно сложила руки, – только пару глотков вина, всего два глотка!
– Но ведь я тебе говорил отказаться! Ты помнишь? – Он повышает голос. – Я же тебе сказал!
– Прости. Прости-прости. Я очень старалась. Я подумала, что будет странно, если я совсем не буду пить вино. А так – всего пару глотков. И мы с Машей разговорились. Я ведь ей понравилась, правда?
– Да кто её спрашивает! – Он фыркает. – Главное, чтобы она тебе понравилась! Она тебе нравится?
– Конечно, – я сладко улыбаюсь, – она славная девушка. И, по-моему, очень тебя любит. Так смотрит на тебя!
– Как? – Ему приятны мои слова.
– О! С восхищением! – Я стараюсь его задобрить. – Поверь, материнское сердце чувствует, эта девушка в тебя влюблена. И к тому же она очень красивая и очень добрая.
Он немножко обмяк:
– Ты правда так думаешь, мам?
– Конечно, – я делаю к нему шаг и кладу руку на плечо, – я так за тебя рада! И за неё! Вы славная пара! И замечательно смотритесь вместе.
Он любит, когда я его касаюсь, но по собственной воле я это делаю только тогда, когда нужно его задобрить. Похоже, его гнев немного утих. Он не терпит непослушания. И я стараюсь его не злить. Это почти всегда оборачивается тянущим небытием беспамятства от транквилизаторов.
– Я привезу её ещё как-нибудь, – он садится на мою кровать, – она тоже от тебя в восторге. Ещё бы! Если бы она сказала про тебя хоть одно плохое слово, наверное, я бы мог её убить.
Я понимаю, что его слова вовсе не метафора.
– Ну что ты, – подволакиваю цепь, сажусь рядом и ласково треплю его по волосам, – она славная девушка и ничего плохого не думает. Давай-ка я тебе почитаю.
Это мой последний козырь.
Я ложусь на кровать.
Он подходит к полке, достаёт книгу, потом забирается с ногами ко мне и кладёт голову на плечо.
Это единственный человек, чьё тепло мне дано ощутить.
Я открываю «Денискины рассказы», которые знаю почти наизусть, начинаю читать и мысленно молюсь о том, чтобы он забыл о тех двух глотках вина, которые я сделала без его одобрения.
– Послушай меня, – он поворачивается ко мне, берёт за голову и приближает своё лицо, едва не касаясь меня носом, – послушай меня, мама, – говорит чётко по слогам, – если ты будешь вести себя хо-ро-шо, то ВСЁ будет хо-ро-шо.
Я киваю, затаив дыхание, чувствую его запах – дерева, корицы и жасминового чая. Он берёт меня за волосы, тянет, моя голова откидывается назад, но я должна смотреть на него.
– Больше не делай так никогда, – шепчет он, – ни-когда, поняла?
Я снова быстро киваю:
– Да-да, я всё поняла, не волнуйся.
Он отпускает:
– Прости мамочка, прости, я просто хочу, чтобы всё было хорошо. Ты же понимаешь, что я забочусь о тебе, ты же понимаешь, правда?
Он утыкается мне в грудь, я обнимаю его, глажу по светлым волосам. И мне не нравится ощущать, как же приятно трогать его волосы.
– Дай мне немножко, – почти шёпотом просит он, – дай-дай немножко.
К горлу подкатывает тошнота, но я стараюсь дышать. Я знала, что сегодня без этого не обойдётся, – расстёгиваю кофту, поднимаю майку. Дыхание сбивается, дрожь пробегает по лопаткам, я мелко сглатываю, плечи стягивает стальными нитями. Я обнажаю грудь и даю ему.
Он благодарно кивает, припадая к соску губами, он нежен, у него в глазах слёзы. Моё тело сопротивляется, и я всё-таки начинаю дрожать от отвращения и возбуждения – адская смесь, стискиваю зубы – дыши, дыши, просто дыши.
Он сосёт бережно и нежно, стараясь не делать мне больно.
Конечно, никакого молока у меня нет, но ему кажется, что есть. Он причмокивает и облизывает соскок, я стискиваю зубы.
Дыши… Дышу, смотрю на полку с книгами и начинаю пересчитывать их – раз, два, три, четыре, пять… медленно дохожу до тридцати одного – месяц. Это немного успокаивает. И принимаюсь заново. Минут через пятнадцать он отваливается, как насытившийся младенец, и кладёт голову мне на колени. Глаза его закрыты, на губах блуждает довольная улыбка. Вопреки здравому смыслу я глажу его по светлым волосам, чувствуя, как гудит внизу живота. И тут же гадливость и стыд накрывают меня удушающей волной – я отдергиваю руку и проклинаю своё женское естество.
Я снова смотрю на книги – Булгаков, Достоевский, Брэдбери, Экзюпери… раз, два, три, четыре… Раз, два, три… раз…
Ещё минут через десять он открывает глаза, лицо его сияет:
– Ты у меня самая лучшая мама на свете!
Получив своё, он застёгивает на мне кофту, нежно проводит по груди, встаёт. Я остаюсь полусидеть-полулежать на кровати. Ощущение, что меня выпили досуха, выпотрошили и оставили выскобленным нутром на солнцепёке.
– Что тебе привезти? – Тон его голоса приподнятый и деловитый. – Ещё варенья?
Что мне привезти? Единственное, чего я сейчас хочу, – чтобы свет скукожился и стал черноглазой тьмой, чтобы небытие поглотило мою жизнь, превращая боль в пепел, – и всё закончилось.
Но я смотрю на него и говорю:
– Может быть, книгу? «Анну Каренину»?
Голоса почти нет.
– «Анну Каренину»? Отлично – мамочка хочет про любовь! – кивает он, старательно не замечая моего усталого вида.
И я думаю, что сейчас совсем не прочь вслед за Анной под поезд.
Он подходит, гладит меня по голове, целует в макушку:
– Ну всё, я поехал, не скучай.
Доходит до лестницы, машет мне на прощание, я слышу, как он, чуть замешкавшись, упруго взбегает вверх. Дверь за ним захлопывается.
Я медленно подхожу к лестнице – на второй ступеньке, завёрнутая в красивую бумагу с позолоченными разводами, коробочка. Снимаю обёртку, открываю – макаронс. Кругленькие французские пироженки, разноцветно-яркие, весёлые – как чья-то чужая жизнь. Я вымученно улыбаюсь в камеру:
– Спасибо, милый!
Беру одну штучку и, пока иду обратно к кровати, сминаю её пальцами в крошку.
Я чувствую собственную старость, налипшую на меня за всё это время чужеродной коростой. И запах, его запах на мне, едва заметный, въедливый, который хочется содрать слой за слоем, чтобы стать собой. Но я не могу. Он не любит, когда я моюсь сразу после его ухода. Единственное спасение – моё подкроватье.
– Я немного подремлю, милый, – говорю в камеру, – и буду обнимать кота, как тебя.
Тишина, но щелчка нет, наверное, он садится в машину.
На улице уже смеркается, автоматически включаются ночники по периметру, я зажигаю светильник над головой, кладу кота, сую ему под нос книгу и под покровом свесившегося одеяла стекаю под кровать.
Там хватаюсь за рейки руками и кричу. Кричу. Кричу. Беззвучно и оглушительно. Кричу внутрь себя, так громко, как могу.
Он не слышит ни звука.
За одной из кроватных реек лежит скоба, я беру её в руку, примеряюсь… Осталось только заточить, и получится небольшой нож. И я даже знаю, обо что я её заточу, – хотя… с обеих сторон кровати рейки крепятся винтами, если скрутить гайку, то обнажится резьба: о рёбра этого винта и можно сточить край скобы.
Только терпение и время, терпение и время. И того и другого у меня предостаточно. А кроватный матрас сработает, как звукоизоляционная подушка.
Подушка под Глебом съехала набок. Она постояла немного, разглядывая его, спящего, и вышла в коридор.
– Пока, Глашка, веди себя хорошо, – Елена погладила кошку, которая тёрлась о её ноги и призывно мяукала, – ну что ты хочешь? Корм я тебе положила, веди себя тихо.
Чёрно-белая кошка внимательно посмотрела на неё и, будто понимая, замолчала.
– Вот и умница, – похвалила её Елена, – не скучай, я сегодня приду. Или завтра.
Вышла и медленно закрыла за собой дверь, чтобы та не хлопнула.
«Тарам-пампам, тарам-пампам», – напевала она, сбегая по лестнице.
Ух! За ночь дорога выстелилась серебристым полотном. И декабрь, нахохлившись заснеженными деревьями, стал праздничным и белым, как и положено предновогоднему декабрю. «Кажется, опоздаю». Елена завела машину, достала скребок и принялась очищать её от снега.
До Нового года оставалась всего неделя, и город был заполошен предпраздничной суетой. Люди носились, запасаясь продуктами: майонез, яйца, зелёный горошек – в промышленных количествах.
«Надо бы тоже закупиться», – подумала она, выруливая со двора. С?Васильевского по утрам выбираться было непросто.
Было не очень понятно, можно ли считать, что они сошлись и живут вместе. Елена часто ночевала у Глеба, даже обзавелась полкой в шкафу и выдвижным ящичком в комоде, но периодически оставалась у себя – и они никогда это не обсуждали.
Елену терзали сомнения, и чем ближе был Новый год, тем сомнения становились навязчивее. Где, как и с кем встречать? Само празднование того, что ты стал на год старше и ещё триста шестьдесят пять дней ушли в небытие, казалось ей как минимум странным.
Кира, разумеется, собиралась прийти отмечать со своим Серёжей. Но компания, состоящая из неё с Глебом и дочери с женихом, казалась ей какой-то неестественной. Может, встречать отдельно с Глебом у него? Тоже как-то странно, хотя Кира, скорее всего, не расстроится.
Город встал, ежегодно для дорожных служб Петербурга наступление зимы – неожиданность. Елена барабанила пальцами по рулю своего старенького «Шевроле», когда пришло сообщение, – наверное, это Глеб.
«Дорогая Елена Васильевна, спасибо вам огромное за маму. У нас всё хорошо, мы постепенно восстанавливаемся и думаем об имплантации. Вы потрясающий врач! Спасибо вам от души! Вадим Лотов».
И вроде бы этот человек написал хорошие слова, но он написал на личный телефон, который она ему не давала. И откуда он его узнал?
Входя с приличным опозданием в кабинет, она наткнулась на Верочку, та ей улыбалась, едва не сияя.
– Что? Что такое?
– Букет, – медсестра отошла от стола, и стала видна пышная корона из алых роз, поставленная в кувшин, – может, вазу купить?
– Опять?! – Елена едва не вспылила. – Не слишком ли много букетов? Вера, уберите его куда-нибудь. Этот парень ещё и на мобильный мне пишет, хотя я номера ему не давала.
– Ой! – Верочка опешила. – Э-т-то я.
– Что? – не поняла Елена.
– Простите, это я дала ваш номер, я думала… что ничего такого…
Елена молчала.
«Вот идиотка!» – подумала она, но вслух, конечно, не сказала.
– Простите, простите… – Медсестра достала из кувшина розы и, капая водой на начальственный стол, унесла их прочь.
Как только за Верочкой закрылась дверь, Елена длинно выругалась. Она любила крепкие словечки, но использовала их только тогда, когда вокруг не было ни души.
Елена смотрела в окно, безнадёжно испорченный день помрачнел оттепелью, голые ветки проступили сквозь растаявшие белые кружева и мотались на ветру, постукивая о раму.
Снова пришла СМС, она нахмурилась, предвкушая очередное послание от Лотова, но это было совсем другое:
«Елена Васильевна, добрый день, я записал маму к вам на консультацию, через неделю. Стало хуже. Метастазы. Можно ли попасть к вам раньше?»
Сообщение пришло с незнакомого номера, и она не понимала, кто мог его отправить.
«Дубовец Светлана Афанасьевна», – прилетело вдогонку.
Елена покачала головой – писал застенчивый парень Ваня. Вероятно, и ему её телефон дала безалаберная Верочка.
Вон оно как… метастазы… Она открыла расписание, бегло просмотрела:
«В этот четверг сможете? В 14:00?»
«Да, спасибо», – он ответил мгновенно.
«Возьмите с собой все выписки и анализы».
«Обязательно».
Вернулась притихшая Верочка, Елена не стала спрашивать, кому ещё она умудрилась дать номер её мобильного, а просто сказала:
– Найдите мне карту Дубовец Светланы Афанасьевны.
Елена про себя снова произнесла это имя – вроде обычное, разве что фыркающее «Афанасьевна» чуть выбивалось из общей безликости.
Медсестра наморщила лоб:
– Она же выписалась давно. Бледная такая, с длинными некрашеными волосами?
– Не помню, как она выглядит, – Елена отмахнулась, – придёт в четверг на консультацию с сыном. Метастазы у неё обнаружили.
– А сын – Иван? Заикается и ходит в каких-то растянутых толстовках, – тут же вспомнила медсестра.
Елена удивилась такой памятливости:
– Давайте лучше займёмся делом, Вера, а не обсуждением больных и их родственников.
Они засели за скучную бумажную волокиту, и будничный день покатился шершавыми минутами к вечеру.
– Лена-Лена-Лена, – приятель-анестезиолог Миша скрестил руки на груди, глядя, как она подходит к своей машине, – и отчего твой прекрасный букет потащила домой Верочка?
Елена нахмурилась и отмахнулась:
– Слушай, не начинай, и так день дурацкий.
– Ого! – Миша прислонился к своей машине (их парковки были рядом). – Просто всё достало или что-то случилось?
Кажется, он был всерьёз обеспокоен.
– Да что ты с букетом этим! – вспылила Елена.
– Да ладно, ладно, – он примирительно развёл руками, – ты же знаешь, я ничего…
– Знаю. – Она вздохнула и оперлась о капот своего авто.
– Не первый же это букет от родственника пациентки в твоей жизни.
– Не первый и, скорее всего, не последний, но… – она задумалась, – эта идиотка Верочка дала ему мой личный номер телефона, и теперь он мне строчит послания.
– Хоть не любовные? – усмехнулся Миша.
– Да ну тебя, – Елена встала, – не нравится мне это всё. Как-то… – Она подыскивала слова.
– Назойливо?
– Гм… да вроде и нет, но… ты знаешь, – Елена смотрела на своего давнего приятеля, пытаясь почувствовать и выразить то, что беспокоило её изнутри, – но в то же время да. Странный он какой-то, ведёт себя не то чтобы нагло, а…
– Почти, – подсказал Миша.
– Вот именно, вроде не переходит границу, но…
– Так, может, он просто в тебя влюбился?
– Ой, я тебя умоляю! – Елена скривилась.
– А я вот и не шучу, – неожиданно серьёзно сказал Миша, – ты красивая женщина, лечащий врач его матери, почти бог, а он молодой мужик – в общем-то, очаровательное сочетание. Просто будь внимательнее с этим.
– В каком смысле? Что значит внимательнее?
– Ну, не знаю, – он неопределённо повёл в воздухе руками и заговорил нарочито менторским тоном: – В нашей психически нездоровой среде нередко встречаются такие же психически нездоровые элементы, которые норовят проявить это самое психическое нездоровье во всей его сумасшедшей красоте.
Елена выдохнула и улыбнулась:
– Ладно, шутник, поехала я домой.
– А как я уже сказал, я совсем не шучу, – он снова посерьёзнел, – просто береги себя, Лен.
Она открыла дверцу своей машины:
– Спасибо тебе, Миш, буду обязательно.
Села и включила двигатель.
– Елена Васильевна, Елена Васильевна, – Верочка едва не бежала по коридору, – погодите, там… эти Дубовец, э-э-э… Дубовцы пришли.
– Кто? – Елена торопилась на консилиум и не понимала, о чём говорит её помощница.
– Ну, помните, вы их на два часа назначили. – Медсестра ускорила шаг. – Ну, тот заикающийся парень с…
Елена остановилась:
– Сегодня четверг?
Верочка едва в неё не врезалась, но успела затормозить:
– Да. В вашем расписании. На два часа дня.
– Гм… да… – она смотрела в одну точку, пытаясь сложить в уме эту головоломку, потом перевела взгляд на Верочку: – Что же вы мне не напомнили? Ни вчера, ни утром?
– А я… – медсестра покраснела, – я тоже забыла.
– Ладно, – Елена поняла, что ругаться без толку, только время тратить, – так… отмените, гм… нет, не надо. Тогда вот, – она всучила Верочке папку, – отнесите это Островскому, скажите, что у меня экстренный вызов и я приду как смогу, если смогу. Хотя нет, просто скажите, что приду обязательно и постараюсь побыстрее.
– Хорошо. – Верочка захлопала ресницами, идти к главврачу и говорить, что доктор Киселёва опоздает, ей совсем не хотелось, но другого выхода не было.
Подходя к кабинету, Елена выбросила из головы грядущий консилиум и сосредоточилась на будущем разговоре.
– Здравствуйте, – она открыла кабинет, – проходите, пожалуйста.
С кресел в холле поднялась исхудавшая до прозрачности женщина, раза в два меньше той, которую помнила Елена по прошлой выписке. Одежда, явно на несколько размеров больше, висела на ней как на вешалке, лысую голову покрывала круглая тканевая шапочка.
Желтоватая кожа скульптурно обтягивала выступающие скулы, Елена мельком подумала, что, наверное, когда-то она была красивой. Рядом шёл молодой мужчина, среднего роста, в растянутой толстовке. Он бережно поддерживал её под локоть и смущённо смотрел себе под ноги.
Как только они сели на стулья для посетителей, Елена встретилась взглядом со Светланой Афанасьевной – прозрачным и пустым. Её глаза почти без ресниц на исхудавшем лице казались огромными и яркими.
«Она умрёт, – доктор посмотрела на сына пациентки и взяла пухлую папку, которую тот ей протягивал, – она точно умрёт».
Елена зябко передёрнула плечами, ей показалось, что тени в кабинете вдруг стали отчётливее и резче, а воздух холоднее и плотнее. Чужая смерть незвано пришла и вольготно расположилась, праздно зевая шакальей пастью, выжидая… Как бы говоря каждому: «Я здесь. Я прихожу, когда хочу. И могу прийти за тобой».
Плечи ссутулились. Доктор листала принесённую Иваном карту, понимая, что оперировать бессмысленно, метастазы почти везде. Остаётся тяжёлое лечение, способное хоть немного отсрочить неизбежное.
Она захлопнула карту, выпрямилась, улыбнулась и… начала говорить округлые, уже почти заученные фразы о том, что нужно верить в то, что выздоровление возможно на любой стадии, что настрой самого пациента – это половина дела… и так далее и так далее…
– В-вы будете оперировать? – Иван её перебил, спросив довольно резко.
– К сожалению, уже невозможно, просто невозможно, метастазирование слишком обширное. Я бы и хотела вас хоть чем-то порадовать…
– Доктор, сколько? – голос женщины тихо, но отчётливо прошелестел в кабинетной тишине.
– Прогнозы делать – занятие неблагодарное и бессмысленное, – начала она, но, заглянув в глаза Светланы Афанасьевны, остановилась, снова взяла карту в руки, пробежала глазами по строчкам анализов и эпикризов, задумалась… – Могу предположить год-полтора.
В таких разговорах она всегда называла цифру, значительно превышающую реальный прогноз.
– Спасибо, – вместо пациентки ответил её сын и встал, глядя на мать, – пойдём, мама.
Он бережно взял её под локоть, помогая подняться со стула, случайно обнажил запястье, и Елена заметила, что у неё, как и у него на руке, словно тонкий браслет, повязана красная лента.
«Может, они сектанты какие-нибудь», – подумала она и тут же сказала:
– Погодите, я хочу вам дать координаты очень хорошего хосписа, он как раз в центре, на Фонтанке, там прекрасные врачи и…
– Спасибо, – Светлана Афанасьевна посмотрела на сына, – мы…
– Мы знаем, – неопределённо сказал он, – спасибо, мы справимся. Пойдём, мама.
Они медленно направились к выходу.
– Иван, вы, пожалуйста, держите меня в курсе, – вдогонку им говорила Елена, почему-то она чувствовала себя виноватой.
Так бывало, хотя и крайне редко, она уже давно научилась абстрагироваться от каждой пациентки, но порой кто-то пробивался сквозь её тщательно выстроенную броню. И тогда её накрывало странное чувство вины… вины и бессилия перед жизнью. За неизбежную грядущую смерть.
Он открыл дверь матери и придерживал её, пока та выходила. Обернулся к Елене, встретился с ней взглядом:
– Хорошо.
Они вышли.
Елена рухнула в кресло, открыла заветный ящик и достала коньяк. Ей хотелось выпить немедленно, но она вспомнила, что её ждут на консилиуме.
– Дома, – громко сказала она, – всё дома.
Положила бутылку на место, закрыла ящик на ключ и вышла из кабинета.
– Мам… м-м-мам, н-ну к-к-ак он мог! – Кира рыдала, сглатывая слова. – Н-н-ну ч-что мне теперь д-делать?
– Погоди, – Елена села рядом с ней на кровать, – успокойся. Давай по порядку. Что случилось? Когда? Ты про Серёжу?
Дочь кивнула. Она сидела, обнимая подушку, лицо раскраснелось от слёз.
– Он… он сказал, что не уверен… маа-а-ам… – И она снова заплакала, уткнувшись в голубую наволочку.
– Ну, погоди, по-годи, – Елена подсела ближе и стала гладить её по волосам, – он сказал, что не готов жениться?
– Ч-что в?в-всё не готов, к-к-о всему не готов! Я же… мы же… а как же кольцо? А как же… – Она обхватила руками живот.
– Ох, – Елена переложила подушку и обняла дочь, – вы поссорились? Что изменилось? Давай подыши и расскажи всё по порядку.
Кира подняла опухшее лицо, облизала губы.
Елена подумала, что сейчас, с чуть изменёнными чертами лица, дочь похожа на того парня, Лёшу, с которым танцевала тогда в новогоднюю ночь. Не хватает только кудрей. У Киры, как и у него, были карие глаза и тёмные, почти чёрные волосы, не кудрявые, но с лёгкой волной. Она вспомнила его обаятельную улыбку, запах парфюма, что-то сандаловое, пряное… потом хруст снега, потом он снимал с неё пальто в незнакомой прихожей – и его пальцы на её спине.
Чёрт! Елена моргнула, возвращаясь в сегодняшний день.
– В том-то и д-дело, ч-что, – Кира продолжала всхлипывать, – просто п-пришёл, знаешь, важный такой, с-ска-азал, что нам нужно поговорить. Как в мыльной опере. И ска-а-а-зал…
Подбородок её снова задрожал, и она уткнулась в подушку.
– Вот козёл! – ругнулась Елена. – Ублюдок малолетний. Раньше о чём он думал? У тебя же срок уже…
У Киры пошла четырнадцатая неделя.
– Маа-а-м, – дочь подняла голову, – ч-что же делать теперь?
– Делать? – Елена переложила подушку на кровать. – Для начала нужно успокоиться. Я тебе принесу воды и валерьянку, а потом…
– А мне можно лекарства?
– Можно, – Елена встала, – а потом я позвоню… нет, не ему, а его мамаше, как её? Софья…
– Валентиновна, – подсказала дочь.
– Да, точно, толстая такая, всё ходила на родительские собрания в колхозных цветастых платьях. – Елена не стеснялась в выражениях.
– Мам, пожалуйста, – Кира испуганно уставилась на мать, – не нужно, ну, что ты ей скажешь, что они подумают вообще…
– А бросить беременную девушку – ЭТО как? – Елена распалялась. – Это же его ребёнок? Вот я же… я так и знала…
– Мам, пожалуйста, – у Киры на глазах показались слёзы, – ма-а-ам…
Елену колотило от злости и бессилия. Она злилась не только на бесхребетного Серёжу, но и на себя. Она-то, она как это могла допустить! Нужно было силком тащить её на аборт!
– Ладно, погоди, давай не делать необдуманных поступков. Тебе нужно успокоиться. От того, что ты нервничаешь, ему, – она показала на живот, – тоже не сладко. Я сейчас приду.
На кухне Елена открыла ящик с лекарствами и стала искать валерьянку.
Увидела бутылку коньяка, стоящую в кухонном ящике, достала, налила пару глотков в пузатый бокал и принюхалась – терпко, карамельно, кругло и ярко – запах, будоражащий и успокаивающий одновременно.
Из Кириной комнаты снова послышались всхлипы.
«Ладно, пора это прекращать». – Елена вернулась к поиску валерьянки. Нашла, щедро накапала двойную дозу в мензурку, добавила воды и захватила бокал с коньяком.
– Садись, – Елена протянула дочери, – на.
Кира взяла крошечную склянку и залпом выпила содержимое.
– Фу, какая гадость.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71022481?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Наталия Лирон
Выжить любой ценой. Психологический триллер
У нее больше нет своего имени. Нет своей жизни.
Она – безымянная пленница в подвале загородного дома, где ее держат на цепи. Заботятся, выводят «гулять», но за провинности наказывают, усыпляют и оставляют одну. Похититель видит в ней свою мать и поддерживает в воображении образ идеальной семьи.
Но ситуация неожиданно начинает меняться, когда в доме появляется невеста…
«Прикованная» – первый роман практикующего психотерапевта Наталии Лирон. Исследуя грани безумия и принятия себя, автор разоблачает миф о сильной женщине-профессионале, чуждой любви. Эта книга погрузит вас в невыдуманную историю, которая заставит задуматься о том, что значит действительно быть свободным.
Наталия Лирон
Прикованная
© Лирон Н., 2024
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024
* * *
Часть 1
Глава 1
Закат догорает, золотясь пылью, я накидываю на плечи подаренную им шаль, становится прохладно.
– Принесу чай. – Он похлопывает меня по руке. – Тебе имбирный?
Я благодарно улыбаюсь:
– Да, пожалуйста.
Он быстро уходит и возвращается с двумя чашками и коробкой печенья.
Солнце высвечивает его светлые волосы розовым, выделяя стройную фигуру на фоне белого забора и резной зелени. Модная толстовка, укороченные джинсы. Молодой и красивый – и я жадно смотрю на эту яркость.
Пахнет тёплой травой, отцветшими яблонями и дальней грозой, я закрываю глаза, подставляя лицо лучам, стараясь надышаться вечерней росой.
И печенье рассыпчатое, и чай ароматный.
– Вкусно? – Он пододвигает ко мне коробку.
– Очень, спасибо. Ты когда приедешь? – Я вглядываюсь в черты его лица с тревогой и надеждой.
– Только в конце недели. – Он грустно кивает. – Раньше не получится, извини, мам.
Через пару минут он встаёт, я тоже. Он открывает дверь, пропуская меня вперёд.
Цепь юркой змеёй ползёт по стриженой траве, втягиваясь обратно в дом. Я останавливаюсь посреди прихожей, где она крепится к железному диску, ожидая, когда он отстегнёт металлический браслет с правой щиколотки.
– Мам? – вопросительно поднятая бровь. – Ты же знаешь правила.
– Ах да, – приседаю на корточки и кладу ладони на пол.
Он наклоняется и отстёгивает меня, затем я встаю. Он крепко обнимает за плечи, и мы синхронно идём по коридору, оставляя сбоку гостиную, к непримечательной снаружи двери.
Останавливаемся. Он широко улыбается, открывая её своим ключом:
– Не грусти, что тебе привезти?
– Книгу, – мне не хочется уходить, – может быть, варенья – вишнёвого или малинового.
– Варенья? Вишнёвого? – На его щеках появляются ямочки. – Хорошо, мам.
Дверь распахивается, автоматически включается яркий свет, освещающий узкую лестницу вниз. Я, склонив голову, послушно спускаюсь в подвал, он за мной. Одиннадцать ступенек. За последние почти три года я знаю наизусть каждую из них. Ритуал всегда повторяется.
Спустившись, мы останавливаемся посреди небольшой комнаты.
– Моё самое нелюбимое время, – он кладёт мне руку на голову, и я мгновенно приседаю на корточки, прикладываю ладони к полу, – правая или левая?
Я задумываюсь, на какой ноге меньше синяков:
– Левая.
Домашние кандалы мягкие, изнутри обтянуты поролоном и почти не доставляют неудобств, но синяки от них всё равно остаются.
– Я приеду в конце недели. Не скучай. – Он целует меня в щёку, кольнув щетиной, гладит по давно не стриженным волосам. – Пока, мам!
– До свидания. – Я растягиваю губы в улыбке. – Пока, мой дорогой сыночек.
Поставив ногу на ступеньку, он машет рукой, подмигивает, легко и упруго взбегает вверх. Собачьей пастью лязгает тяжёлый замок.
Я медленно подхожу к ступеням. Сажусь и долго смотрю на бумажный свёрток, потом разворачиваю – в бумаге небольшая коробочка шоколадных конфет. Он часто оставляет мне «подарочки»: журнал, пакетик кофейных зёрен, пирожное или вот как сейчас – конфеты.
Проклятый ублюдок!
Глаз камеры стеклянно блестит под потолком, направляясь прямо на меня, я машу рукой:
– Спасибо милый.
Я знаю, что он смотрит.
– Смотрит сюда. – Верочка отошла от двери и возвела накрашенные глаза к потолку. – Елена Васильевна, может, пригласить его, такой вежливый, сам ничего не спрашивает.
– Гм… да. – Елена задумалась, затем решительно кивнула: – Ладно, пусть зайдёт. Нового я ему ничего не скажу. Вы, пожалуйста, останьтесь в кабинете, Вера.
Она знала, что сын новой пациентки заслужил всеобщее восхищение персонала отделения. И не только медсестёр, но и врачей.
– Хорошо, – шепнула Верочка и уже в открытую дверь громко, светясь, будто рождественская ёлка: – Заходите, Вадим Григорьевич.
– Здравствуйте, – дружелюбно и мягко сказал он, – Елена Васильевна, я бы всё-таки хотел с вами обсудить альтернативное лечение. И ещё… вы точно уверены?
Елена оглядела его: уже не мальчишка, чуть за тридцать, светлокожий блондин с серо-голубыми глазами, невысокий, некрупный – среднестатистический, но чем-то он привлекал. Может быть, улыбкой? Когда он улыбался, ямочки играли на его щеках, отчего лицо выглядело открытым и симпатичным. И он носил забавные очки в бордовой оправе, которые придавали лицу застенчиво-школьное выражение, что никак не соответствовало его манере держаться, хотя и стеснялся он как-то очень трогательно, по-детски и был иногда назойливым, но, несмотря на это, в нём было притягательное очарование, перед которым сложно было устоять.
– Да-да, я вам уже говорила, – Елена устало улыбнулась, – к большому сожалению, Вадим Григорьевич, нужно оперировать. И как можно скорее. Я уже всё подробно рассказала вашей матери. Я…
– Но погодите, может быть, стоит провести ещё исследования, выслушать мнение другого онколога, не поймите неправильно, Елена Васильевна, при всём моём уважении к вашей компетенции…
– Я понимаю правильно, – она достала карту, – вот тут – всё. Если ваша мама захочет, я предоставлю копию, и вы сможете найти других специалистов, но, уверяю вас, у нас в клинике – лучшие!
Елена почувствовала запах его парфюма – смесь пряно-цитрусового и почему-то морского. Явно хороший и дорогой.
– Я просто хочу знать, есть ли шанс, должен же быть…
– Да, и неплохой, – она посмотрела на настенные часы и встала, – есть шанс на полное выздоровление, если удалить молочную железу как можно скорее. Нужно оперировать, пока нет метастаз, сама процедура несложная, восстанавливаться после неё долго не придётся. И потом, у нас в клинике работают отличные пластические хирурги, можно поставить имплант, правда, я бы не рекомендовала совмещать удаление с имплантацией. Я понимаю, как вы расстроены, но сейчас я предлагаю вам с мамой просто спокойно подумать обо всём. Рак груди не приговор, нам удалось ухватить болезнь вовремя, всё поправимо. Ваша мама – сильная женщина, она справится.
Краем глаза она видела, как Верочка смотрит на него разинув рот, и разозлилась.
– Всё будет хорошо? – Голос Вадима чуть дрогнул.
– Всё обойдётся, не волнуйтесь. Оперировать буду я сама.
На его щеках снова заиграли ямочки:
– Если оперировать будете вы, то мне не о чём беспокоиться. И маме тоже. Елена Васильевна вы… вы же гений медицины! Это общеизвестный факт.
– Ну, перестаньте, – с одной стороны, ей было лестно это слышать, а с другой… лесть была уж слишком откровенной, – вашей маме очень повезло с сыном, мало кто так переживает за своих родителей. Мы сделаем всё возможное для положительного исхода.
– Хорошо, – согласился он, и лицо его озарилось улыбкой, – я верю вам как себе, и даже немного больше.
Он повернулся к медсестре:
– И вам, Вера, спасибо за доброту и отзывчивость.
– Ну, что вы, что вы, – раскраснелась Верочка.
Как только он вышел, Елена посмотрела на медсестру:
– Вера, эта очарованность до добра обычно не доводит.
– А что, так заметно? – смутилась девушка.
– Этого не заметит только слепой, – сказала врач и вместо того, чтобы собираться домой, вернулась к своему столу, тяжело ухнула на мягкий стул, – на сегодня всё?
– Дубовец, – Верочка равнодушно пожала плечами, – он тоже хотел с вами поговорить.
– Ах да, – Елена скривилась, она рассчитывала уйти вовремя, – если он сидит в холле, то позовите его, если нет, то перенесите на завтра. Мы же его мать давно выписали. Сколько? Месяцев семь-восемь назад?
– Шесть, – уточнила медсестра, подходя к двери, открыла её, обернулась в кабинет, пожала плечами и громко сказала: – Входите.
– Чёрт! – ругнулась Елена, но тут же нацепила на лицо приветливую улыбку.
В кабинет вошёл парень, наверное, на пару лет моложе предыдущего посетителя, но если в Вадиме Лотове было какое-то обаяние и шарм, то в этом молодом мужчине их не было – невнятная одежда, состоящая из джинсов и толстовки, невнятная внешность – светлые короткие волосы, нос чуть с горбинкой, серые глаза.
– Зд-дравствуйте, Елена Васильевна. – Он говорил тускло, избегая её вгляда.
– Добрый вечер, Иван, – Елена, наоборот, старалась быть бодрой и энергичной.
Ещё когда его мать лежала в диспансере, он просил не называть его по имени-отчеству.
Доктор открыто улыбнулась:
– Как мама? Как её состояние?
– Лучше, – он посмотрел на неё украдкой, – но… может быть вы п-пропишете какие-то лекарства, у неё боли и… н-настроение…
Он немного запинался, если волновался. У его матери был рак обеих молочных желёз, обе пришлось удалить, операция прошла успешно, и Светлана Афанасьевна Дубовец была выписана по месту прописки, где ей была показана химия и лучевая терапия.
– Как проходит терапия? Что говорит врач в поликлинике?
– Н-ничего не говорит, – Иван уставился в пол, – там всегда такие оч-череди… Может быть, вы выпишете маме лекарства?
– Я, к сожалению, не имею права, – Елена сочувственно посмотрела на покрасневшего парня, – извините, Иван, но формально ваша мама уже не мой пациент. А это очень сильные обезболивающие, и я не могу их выписать. Вам всё-таки нужно обратиться к вашему онкологу в поликлинике, у них есть специальные бланки, и для раковых больных это вне очереди.
– Да?! – Он смутился ещё сильнее и стал теребить край своей толстовки. – Ладно, я спрошу. Спасибо.
Он развернулся, чтобы уйти, но Елена его остановила:
– Вы ещё говорили про настроение?
– А-а, да, – он снова обернулся, – мама очень подавлена всё время. Ей назначили в поликлинике психолога, но это не помогает.
– Ей нужен не психолог, а психиатр и приём антидепрессантов. Сейчас… – она открыла ящик стола, достала несколько визиток и стала их перебирать в руках, – я знаю отличного специалиста, вы можете к ней обратиться, ссылаясь на меня.
Он достал мобильный телефон:
– Если м-можно, я сфотографирую.
– Конечно. – Елена пододвинула визитку.
Он выровнял карточку так, чтобы она оказалась вровень с краем стола, и Елена заметила, что у него на запястье повязана тонкая красная ленточка.
Иван щёлкнул камерой раз, другой, сунул телефон в задний карман.
– С-спасибо вам, доктор, что уделили время. – Он глянул на Елену.
Она встала, радушно улыбаясь:
– Вы всегда можете со мной проконсультироваться по любым вопросам, если будет такая необходимость.
– Угу. – Он кивнул и пошёл к двери, опустив голову.
Когда за ним закрылась дверь, Елена выдохнула.
– Как жаль этих мальчиков, – обратилась она к Верочке, – сколько лет работаю, но к этому привыкнуть невозможно.
Сегодня было слишком много всего, и она устала.
Вера робко кашлянула.
– Идите домой, – не оборачиваясь, сказала Елена.
– А вы? – Верочка подскочила к шкафу и быстро накинула пальто.
– И я, – доктор прикрыла глаза, – тоже скоро пойду.
Почти шесть, клиника пустела. Оставались только дежурные врачи и медсёстры.
Когда Верочка ушла, Елена закрыла дверь на замок, крохотным ключиком открыла нижний ящик стола, достала оттуда бутылку и небольшой пузатый бокал. «Есть в моей работе хоть какие-то плюсы». По кабинету разнёсся благородный шоколадно-пряный аромат. Она медленно вдохнула запах коньяка, ресницы подрагивали. «Всё как-нибудь уладится». Елена сделала большой глоток. Тепло разлилось по телу и мягко стукнуло в затылок.
О том, что симпатичная заведующая отделением Елена Васильевна Киселёва предпочитает коньяк традиционному женскому шампанскому, знали уже все и давно, а вот то, что она дегустирует подаренные бутылки на работе, – никто. Во всяком случае, она на это очень надеялась.
«Ну, и что мне с этой дурочкой делать, а? – Доктор плеснула в бокал ещё немного. – Не силком же её на аборт тащить?» Елена вспомнила, какое растерянно-радостное было лицо у восемнадцатилетней дочери, когда та сообщала ей о беременности, и скривилась.
«Ба-буш-ка. – Елена мысленно примеряла на себя это слово. – Ба-буш-ка. Разве я похожа на бабушку?» Чуть ниже среднего роста, худая, светловолосая, с короткой стильной стрижкой и большими серо-зелёными глазами, в свои сорок шесть она никак не походила на бабушку.
– Как-нибудь уладится, – повторила она вслух, сделала ещё глоток, убрала бутылку и встала. Взгляд её упал на пухлую папку: «Лотова Светлана Леонидовна», простое, ничем не примечательное имя, следующей строкой шла дата рождения. «Хм, надо же!» – Дата рождения почти совпадала с датой её рождения, 25 января, а у неё было 27-го, правда, пациентка Лотова была на три года старше.
Елена задумалась и достала карту Дубовец Светланы Афанасьевны.
«Как забавно», – доктор сравнивала обеих пациенток – обе Светланы, у Дубовец день рождения был как раз 27-го, но февраля, старше на четыре года. У обеих – сыновья примерно одного возраста.
По анализам и биопсии она читала «историю болезни» их обеих, но, скорее, видела перед собой не сухой медицинский отчёт, а совершенно безрадостную историю жизней этих женщин – в онкологическом отделении.
Отделять одно от другого становится всё сложнее. Прошлое и настоящее путаются, поэтому о прошлом стараюсь не думать. А в настоящем – к камерам привыкаешь, как и ко всему остальному. Он даёт мне всё, что я хочу, – пока я делаю всё, что хочет он. Почти.
Когда часы отсутствуют, включается внутренний таймер. Оказалось, я вполне себе жаворонок, хотя всегда думала, что сова. Утро сегодня дождливое – капли барабанят в подвальные окна, тонированные и забранные в решётку.
Комната довольно большая, наверное, она занимает треть, если не больше, площади всего дома, несколько окошек. Все маленькие и тёмные, чтобы снаружи не был виден включённый свет. Вечный полумрак я разбавляю светом торшеров и ламп, которых у меня много и все с пластиковыми плафонами. Он не скупится, если я прошу что-то, по его мнению, неопасное.
– Доброе утро, милый. – Я машу ему рукой в камеру.
Завтрак состоит из молока и хлопьев. Ем ложкой – ножи и вилки не полагаются. И запахи здесь остаются надолго, вентиляция не справляется, а открыть можно только крохотную форточку.
– Пойду полежу немного, почитаю. – Я смотрю в камеру над столом.
Если не улыбаюсь, он злится, а если он злится, мне хуже.
Как странно жизнь проявляет, казалось бы, незначительные вещи, составляющие огромную ценность повседневности, которую мы бездарно игнорируем. Налить чашечку горячего кофе, отрезать хлеба или колбасы, есть ножом и вилкой, выдавить прыщ или сходить в туалет, зная, что за тобой никто не наблюдает.
Я беру с полки «Просто сказки» Редьярда Киплинга и иду с ними в кровать, захватив с собой пластиковый стаканчик с апельсиновым соком. Он любит, когда я читаю «его» книги. Их немного и все зачитанные, потрёпанные – «Денискины рассказы» Виктора Драгунского, стихи Маршака и Агнии Барто, мрачный Андерсен, братья Гримм и вот Киплинг. Они стоят вперемешку со взрослыми, но – для удобства – я «выделяю» им собственное место на полке. Похоже, это его детские книги, и сейчас он иногда просит ему почитать.
Узкая цепочка шуршит по ковру, увиваясь за мной. Она позвякивает по кафелю, если я иду в туалет, или глухо постукивает по линолеуму, если подхожу к полкам с книгами. Я знаю эти звуки, они сопровождают меня почти три года, я даже сплю в кандалах. Я всегда в них, пока он не приезжает и не отстёгивает меня на короткие две минуты, когда мы идём через дом во двор, – там он пристёгивает меня опять.
В пижаме забираюсь под одеяло, подбиваю подушку и смотрю в книгу, которую читала уже несколько раз. Книги – это то, что я пытаюсь протащить сюда из своего прошлого, чтобы выстроить своё настоящее, создавая иллюзию нормальности. Даже понимая, что это – всего лишь иллюзия. Он привозит мне новые книги только тогда, когда я хорошо себя «веду» и «заслуживаю».
Ещё я выпросила у него большого плюшевого кота, с которым теперь сплю в обнимку. У него есть точно такая же игрушка, с которой спит он… Это наша с ним маленькая «тайна», как и много-много других, больших и маленьких тайн, накопившихся за всё наше-с-ним время.
Уснуть мне не удаётся, дождь усилился и теперь заливает подвальные крохотные оконца, словно иллюминаторы тонущего корабля. SOS, SOS, SOS!!! Мой корабль идёт ко дну! Спасите наши души! Нет, только мою. Одну. Заблудившуюся в северных широтах.
Я даже не знаю, где нахожусь. Тверь? Кострома? Подмосковье? Рязань? Петербург? Судя по климату, средняя полоса. Слишком средняя, чтобы дать точное определение.
Вижу, что покрывало свесилось с кровати… И мне приходит в голову неожиданная мысль – с замирающим сердцем поворачиваюсь на бок, укладываю плюшевому коту под нос раскрытую книгу, подбиваю одеяло и, прикрывшись лежащим поверх покрывалом, соскальзываю под кровать. Я знаю, что это ненадолго, но хоть на несколько секунд.
Пыльно и тихо. Я лежу, затаившись, ожидая, что вот-вот оживут динамики и голос Владимира скажет: «Мама, ты где?» И я, сделав вид, что просто ищу тапочки под кроватью, вынырну наружу. Он всегда так шутливо спрашивает, словно играет в прятки, если теряет меня из виду. А потом приезжает, перенастраивает камеры так, что за пару лет слепых зон в моём подвале не осталось.
Но динамики хранят молчание. Иногда я слышу щелчок – он то включается, то отключается, и это всегда произвольно.
Лёжа внизу, я улыбаюсь кроватным рейкам – это удивительное, почти забытое ощущение – знать, что, пусть на секунды, ты предоставлена сама себе. Я всё жду, что он меня окликнет… но – ничего. Неужели он купился на плюшевого кота, прикрытого книгой?
Щелчок. Он отключился, так ничего и не заметив?
Я разглядываю деревяшки, держащие матрас у меня над головой, где-то внутри распускаются и ослабевают стальные нити, скрученные в тугой узел. Он окликнет меня скоро, совсем скоро… я жду, но динамики молчат. Мне хорошо в пыльной невесомости подкроватья, словно это совершенно отдельный мир.
Через несколько минут я настолько расслабляюсь, что начинаю засыпать и тут же одёргиваю себя – нет, нет, нет! Неужели он ничего не заметил? Может быть, я положила книгу поверх кота под таким углом, что игрушку не видно и ему кажется, что я читаю книгу? Сонливость как рукой сняло, и мозг начинает лихорадочно работать, пытаясь проанализировать ситуацию. Неужели такое возможно? Это неожиданный и чудесный подарок!
Очень медленно и аккуратно, прикрываясь свесившимся покрывалом, я выглядываю, пытаясь запомнить, как именно расположена игрушка и где находится книга, потом так же, прикрываясь покрывалом, я тихо заползаю обратно и ложусь в кровать под одеяло.
Неужели он ничего не заметил? Или заметил, но ничего не говорит?
– Говорю тебе: я больше не могу, мам. – Кира вошла в гостиную и рухнула на диван. – Я правда больше не могу.
Елена посмотрела отстранённо:
– Рановато у тебя токсикоз начинается.
Она сидела за компьютером, изучая истории болезни пациентов, и строила планы на завтра. Три операции – и все по удалению молочных желез. «Сивко, Бутыркина, Лотова. Да, Лотова… – Елена задумалась. – Симпатичный парень этот Вадим Лотов, настойчивый, но не наглый».
– Мам… мам…
Елена включилась в реальность, глянув на дочь:
– Скажи ещё раз, я прослушала.
Она посмотрела на тоненькую фигурку Киры – она скоро округлится, распухнут щиколотки, раздадутся бёдра, нальются груди. Она больше никогда уже не будет её «маленькой девочкой». Младенцы, младенцы, младенцы… зачем этому миру столько младенцев?
– Может, выпить что-нибудь от этой тошноты? – Кира, скрючившись, лежала на диване.
Елена едва не сказала, что пить нужно было противозачаточные, но промолчала, глядя в страдающие глаза дочери.
– Б-шесть, – она смягчилась, задумалась, – и угля – для начала, если совсем станет плохо, будем думать.
– А что – сейчас ещё не совсем? – Кирин голос был слабый. – Каждое утро так и почти каждый вечер.
– Ну, утро, – хмыкнула Елена и плотнее укуталась в плед. – Утро – это ерунда.
– И вечер, – Кира глянула в темень за окном, – и днём тоже бывает.
– Пока всё в пределах нормы, – Елена уставилась в компьютер, – тебе нужно жидкости больше. Выпей чаю с лимоном. Горячего.
– Ладно. – Кира сползла с дивана, встала, обернулась и зло добавила: – Опять пациенты твои.
Елена отмахнулась, она любила свою работу и знала, что дочь не любит её за то, что она любит свою работу.
Так было всегда с тех пор, как она поняла, что замужем за медициной, и родила Киру лишь потому, что долго не знала, что делать со своей внезапной беременностью, пока не стало поздно, а потом – слишком поздно.
Глава 2
Поздно думать о сделанном… но мысли всё равно перескакивают с одной на другую: от радости к ужасу.
Я подхожу к окну – напротив глаз трава. Лето только началось, и сегодня солнечно. Одно из окон выходит во двор, и я вижу автоматически открывающиеся ворота и щель под ними – полосу неба. В этой щели на короткое время и только летом видно закатное солнце. Я стараюсь не пропускать этот миг. Смотреть на закат, словно прикасаться к свободе, которую щедро дарит небо живущим. Только не мне.
– Что ты делаешь, мама? – Его голос долетает из динамиков.
– Жду тебя, милый, – усилием воли заставляю себя отойти от окна.
Он не знает, что я могу видеть закат, эту тайну я храню для себя.
– Когда ты приедешь? Скоро? Я соскучилась! – Поначалу мне было странно разговаривать с пустотой, но я привыкла. Как и ко всему остальному.
– Скоро, – он никогда не обозначает точного времени, – привезу тебе варенья, малинового. Уже купил.
– Ты знаешь, чем меня порадовать! Спасибо! – оскаливаюсь в улыбке.
Не верь себе, не верь себе, не верь себе!
Я повторяю это каждый раз, потому что, когда постоянно проговариваешь одно и то же, начинаешь этому верить. И забываешь, как есть на самом деле.
– И ещё у меня для тебя сюрприз, мам! Пока это тайна, но обещаю – тебе понравится! – Его голос интригующий, тон приподнятый.
Чтоб ты сдох, тварь, вместе со своими сюрпризами!
– Ох как интересно, мой дорогой сыночек, – стискиваю зубы.
– Не скучай, скоро приеду, мамочка.
– Мамочка моя, мама, мама, – очень тихо прошептал он, но Елена услышала и удивлённо обернулась.
Вадим стоял возле окна, нервно потирая переносицу. Видно было, что он волнуется.
«Интересно, беспокоилась бы так за меня Кира?» – вдруг подумала Елена.
Операция была назначена на одиннадцать утра – на сегодняшний день вторая по счёту, а поскольку первая прошла с осложнениями и задержалась, следующая тоже сдвинулась.
Увидев врача, он сразу же подошёл.
– Здравствуйте, – лицо его было серьёзным и сосредоточенным, – какие прогнозы? Эт-то надолго? Сколько ждать?
На нём были джинсы и рубашка с пиджаком. Елена скользнула взглядом по его фигуре – видно было, что он не брезгует спортзалом. И рубашка отличная!
– Несколько часов, точнее сказать не могу – вы всегда можете позвонить в операционный блок и узнать, как идут дела.
– Вы так добры. – Он улыбнулся, поправляя очки.
На них смотрели медсёстры, санитарки, пациенты.
Елена заметила, что у него чуть подрагивают кончики пальцев.
– Вадим Григорьевич, успокойтесь, это не самая сложная операция, и у вашей мамы отличные шансы. После я к вам подойду и всё подробно расскажу.
– И я буду бесконечно вам благодарен! – Он понял, что врач заметила его волнение, и постарался его скрыть, от чего засмущался, подёргивая дужку очков, и покраснел.
Это смущение ему очень шло.
– Всё будет хорошо, – доктор коротко кивнула, – через пару часов я к вам выйду.
Когда она вошла в операционную, пациентка уже лежала на столе. Ещё в сознании, под лёгким седативным препаратом.
– Как там мой мальчик? – тихим голосом спросила Светлана Леонидовна.
– Переживает за вас очень, – Елена улыбнулась, – немногие сыновья так волнуются за своих мам.
Она всегда старалась разговаривать с пациентами мягко и спокойно, давая понять, что волноваться не о чем, настрой самого пациента – уже половина дела.
– Он такой, – пациентка покачала головой, – всегда со мной и в горестях, и в радостях, когда я болею, лечит меня, заботится. Никогда не оставляет и не бросает, как другие дети.
– И это хорошо. – Доктор отошла на шаг.
Пришёл анестезиолог, пациентка благополучно уснула, Елена коротко кивнула ассистенту, тот махнул медсестре, и послышались первые аккорды орга?на.
Как зав отделением она ввела такую моду, и теперь каждый хирург волен был слушать ту музыку, которая помогала сосредоточиться. У самой заведующей Бах чередовался с «Пинк Флойдом» и «Металликой» в произвольном порядке.
– Что-то давление падает, – анестезиолог Миша глянул на датчики, – что там у тебя, Лен?
– Гм… подержи… – она оставила инструменты ассистенту и вынула руки из полости. – Сколько?
– Восемьдесят на пятьдесят пять, давай-ка эпинефрина подколю, – он набрал шприц и кивнул на мешок, – второй литр лью.
– Скоро закончу. – Елена посмотрела на него поверх очков и вернулась к больной.
Неприятный холодок пробежал по спине, она вспомнила голубые глаза сына пациентки, его нервно подрагивающие пальцы и отмахнулась – всё хорошо, работаем.
– У тебя там кровотечения нет? – Анестезиолог достал другой шприц. – До адреналина доводить не хочется.
– Пульс? – Елена посмотрела на датчики, потом на ассистента, протянула руку медсестре. – Москит. Только тахикардии нам не хватало.
– Да, похоже, брадикардия, – Михаил кивнул на вяло пиликающий датчик, – подстегну сердце.
Елена поджала губы, как всегда делала, когда нервничала, и обратилась к медсестре:
– Выключи музыку.
Стало тихо. В этой сгустившейся тишине звуки обрели объём и резкость: лязгали металлические инструменты, слышалось дыхание людей, пиликанье аппаратов, и сквозь ржавый запах крови и свежий – спирта трафаретно проступали минуты, наполненные чужой жизнью. Перед глазами снова всплыл образ Вадима, растерянно мнущего переносицу.
– Лен, ищи кровотечение. – Анестезиолог вколол в резинку капельницы иглу. – Достаю адреналин, я не думаю, что это сердце.
Он сидел на том же месте, бледный, в отглаженной рубашечке и очочках, а когда увидел её, встал навстречу.
– К-как? Как всё прошло, больше четырёх часов, я уже…
Елена подавила желание сесть рядом с ним.
– Ваша мама в реанимации, но пугаться не нужно, во время операции возникли незначительные осложнения, но мы с ними справились, беспокоиться не о чем… Мастэктомия правой молочной железы прошла успешно. Сейчас пациентка спит, к ней нельзя, приходите завтра утром. Если всё будет хорошо, то завтра мы переведём её в отделение и вы навестите её.
Елена собиралась уйти, но наткнулась на его взгляд:
– Сегодня.
– Что? – Она не поняла.
Он смотрел внимательно и неотрывно, так, что она смутилась.
– Буквально на минуту. Но… сегодня, – в его глазах была невероятная настойчивость и мольба одновременно, – ничего страшного ведь не случится, правда? Мне нужно её увидеть, – он улыбнулся, скользнув по Елене взглядом, и понизил голос: – Пожалуйста, дорогой доктор, я вас очень прошу.
Не в её характере было нарушать правила, но в его глазах было что-то такое, что она невольно заулыбалась в ответ:
– Хорошо, но только на минуту.
Дойдя до белой двери, над которой было написано крупными красными буквами: «Реанимация», они остановились.
– Две минуты. – Елена посмотрела на него строго.
Он ничего не ответил, а просто вошёл, она за ним.
В одной большой палате, на кроватях, кое- где отделённых шторками, лежали мужчины и женщины, и их единственной целью было одно – выжить.
Они подошли к крайней койке.
Женщина спала после наркоза. Она была похожа на подтаявший весенний сугроб, желтоватый и обмякший, кисть безвольно свесилась, будто стекла с кровати.
– Мамочка. – Вадим сделал к ней шаг, присел рядом, взял вялую кисть и поцеловал, потом приложил к своей щеке.
Елена отвернулась – ей было неловко от чужой откровенности, и она отошла подальше, чтобы его не смущать и не смущаться самой, а через несколько минут обернулась.
Он уже стоял возле неё.
Собранный, подтянутый:
– С мамой всё будет хорошо?
– Я очень на это надеюсь.
Когда они вышли, Вадим остановился:
– Кажется, вы не только замечательный врач, но и очень чуткий человек.
Она стушевалась:
– Пойдёмте, я вас выведу через приёмный покой.
– Я выйду, не волнуйтесь. – Он достал из кармана купюры: – Возьмите.
– Нет, – Елена сделала шаг назад, – я не возьму, да и это очень много!
Вадим хмыкнул, лицо его озарила солнечная улыбка:
– Да бросьте. – Он ловко разделил денежный веер пополам. – А так? – и фактически вкладывал банкноты в её ладонь. – Не отказывайтесь, я просто хочу вас искренне отблагодарить.
Елена автоматически взяла деньги, покачала головой и сунула пачку в карман халата:
– Спасибо, но…
– Вот и славно! – Вадим неожиданно подмигнул. – Увидимся завтра, доктор. – Он сделал несколько шагов по коридору, обернулся. – Принесу вам коньяк. Французский.
Елена смутилась от его дерзости и уже готова была сказать ему что-то резкое, как он её опередил.
– Не сердитесь, – он стоял, попадая в коридорный луч света, который золотил его светлые волосы и ресницы, – я совсем не хотел вас обидеть, до завтра.
Злость испарилась, и она чуть не подмигнула ему в ответ, словно принимая игру, мысленно одёрнула себя и пошла в кабинет.
Третья операция отменилась, она могла идти домой. «Несуразный какой-то день, – она потрогала в кармане плотную гербовую бумагу, – чёрт, наверное, не стоило брать деньги. Интересно, там сколько?»
Сколько времени прошло с того момента, как он видел меня? Я стараюсь двигаться сонно и медленно, сегодня снова идёт дождь, судя по грязноватой заоконной сизости, небо затянуто тучами. Окна высоко, и я вижу только квадратики неба.
– Пойду подремлю немного, милый, – говорю дежурную фразу. – Когда ты приедешь, дорогой?
Динамики молчат.
Я беру со стеллажа первую попавшуюся книжку и, позвякивая цепью по ковру, иду в кровать.
Книгой оказывается булгаковская «Белая гвардия», которую я знала почти наизусть. Размеренно перелистывая страницы, я напряжённо вслушиваюсь, ожидая едва уловимого щелчка. Ну же, давай… тебе же нужно что-то делать, работать, есть, спать, давай…
Перед завтраком я как бы случайно набросала поверх одеяла разные вещи, создавая иллюзию хаотичности, и незаметно положила одну из двух подушек под одеяло. Я утыкаю коту под нос Булгакова и, прикрываясь покрывалом, медленно съезжаю под кровать, продолжая прислушиваться. В сердце закрадывается сомнение – может быть, он просто потешается надо мной, позволяя мне валяться под пыльной кроватью и наблюдая, что я буду делать?
А я ничего не делаю. Просто лежу, глядя в деревянные рейки, и… замечаю, что возле изголовья кроватное дно держат три большие металлические скобы.
Мозг мгновенно заработал в ускоренном режиме: если одну скобу отогнуть, выкрутить, распрямить и заточить, получится небольшой ножик, а если заострить – шило. Подтянувшись, я ощупываю скобу со всех сторон – она прикручена к основной кроватной балке двумя болтами сверху и снизу и сидит крепко. Я шарю руками по холодному металлу, моргая в пыльных сумерках, изучая крепления скобы, пробуя на прочность. Я придумаю, я что-нибудь придумаю.
Аккуратно и тихо, под покрывалом, я заползаю обратно в постель, целую в макушку уродливого кота и хватаюсь за Булгакова, как за спасательный круг, пытаясь скрыть улыбку за книгой. Скоба! Кусочек металла, который может стать чем-то острым, чем-то, чем можно проткнуть горло или перерезать артерию.
Могла ли я подумать несколько лет назад, что буду радоваться куску железа больше, чем чему бы то ни было в этой жизни. Передо мной безотчётно всплывает мимолётное полузадушенное воспоминание – я гуляю по Таврическому молодой желтоокой осенью, в воздухе звенящая влага, и небо затянуто тучами…
Нет, не смей! Не думай, не думай, не думай! Стискиваю зубы, усилием воли стирая эту картинку из сознания. Через год после заточения я дала себе обещание – не вспоминать о своей прошлой жизни и особенно о людях в ней, иначе сойду с ума от тоски и боли. И всё время старалась следовать своей клятве, но сейчас… Надежда на свободу кружит голову. И если ещё полчаса назад мне было почти всё равно: наблюдает он за мой или нет, то сейчас мне отчаянно хочется, чтобы мир подкроватья остался только моим, ну пожалуйста, Господи!
– Господи! – Из крана подкапывала вода, звонко падая в кастрюлю с высохшими остатками тушёной картошки по бортам.
Елена пустила воду, наполнила кастрюлю доверху, чтобы та отмокала, открыла холодильник. Постояла с минуту, закрыла. Зашла в гостиную. Кира лежала на диване с наушниками в ушах и смотрела на компьютере очередную серию очередного сериала. В руках у неё был пакетик с орешками, рядом на столике стоял стакан с апельсиновым соком.
– Привет, мам, – сказала она, не глядя на Елену.
Елена показала руками на уши, Кира недовольно поморщилась, поставила фильм на паузу, стащила наушники.
– Я есть хочу. – Елена неотрывно смотрела на дочь. Та молчала. – В холодильнике была картошка и остатки пиццы.
– Серёжа приходил, мы поели. – Кира смотрела на мать, ощетинившись.
– И?! – Усталость этого дня выходила наружу.
– И… всё. – Дочь скрестила руки на груди.
– Ты могла бы что-то приготовить. – Елена упёрла руки в бока. – Ладно, готовить не умеешь, могла бы сходить в магазин и купить хоть что-нибудь, ты знаешь, где лежат деньги. Могла бы позвонить мне и попросить, чтобы я зашла в магазин после работы, или хотя бы написать СМС и предупредить, что вы съели всё, что было в доме! Ты могла бы подумать обо мне хоть немного и сделать хоть что-нибудь!
Дочь, насупившись, молчала.
– Или для разнообразия помыть посуду за собой и своим Серёжей!
– Я поставила кастрюлю в раковину, – робко сказала она.
– Великое достижение! – съязвила Елена. – Как ты собираешься жить, Кира? Как? Как собираешься рожать ребёнка? Создавать семью? Кстати, что твой Серёжа думает по поводу своего отцовства?
Первый запал иссяк, Елена видела, как дочь съёживается от хлёстких слов, и смягчилась:
– Ты уверена, что хочешь этого ребёнка, Кира? Ещё не поздно. Вы оба студенты, вся жизнь впереди. А ребёнок – это путы. Путы и кандалы.
– Хорошо же ты думаешь о детях, мама. – Кира закрыла крышку ноутбука. – Значит, я для тебя была путами и кандалами?
– Перестань. – Елена снова разгорячилась. – Я тебя родила не в восемнадцать, а в двадцать девять! И раз ты такая взрослая и умная, то расскажи, как и на что вы с Серёжей собираетесь жить и строить семью? Ты даже вон готовить не умеешь!
– Уж как-нибудь построим, не сомневайся! – Кира встала, взяла под мышку ноутбук, в руку стакан с соком и направилась в свою комнату. – По крайней мере, мой ребёнок будет знать, кто его отец!
Это был удар ниже пояса, и Кира об этом знала. Хлопнула дверь дочерней спальни.
– Вот дрянь! – Елена порывисто вошла на кухню, сгрудила всю грязную посуду на большой поднос, пинком открыла дверь в комнату дочери и бросила его на пол. Одна или две тарелки разбились, кастрюля крутанулась, проливая остатки жирной жижи на ковёр.
Кира подскочила на кровати, испуганно прижав руку к горлу:
– Т-ты с-совсем?
– Пока ты живёшь в моём доме, – голос Елены звенел, – будешь жить по моим правилам. Или можешь выкатываться ко всем чертям. И не смей хамить!
Не дожидаясь ответа, Елена развернулась и вышла из комнаты.
Зашла к себе, встала у окна, пытаясь отдышаться.
«Любого можно довести до белого каления». Она достала из прикроватной тумбочки коньяк, поискала глазами чистый бокал, не нашла, открыла бутылку и сделала пару глотков из горла. Уютное тепло разлилось по телу, Елена была голодна и, глотнув коньяк, вспомнила слова давней подруги, которая называла себя: «Танька-алкоголичка», хотя алкоголичкой совсем не являлась: «Если очень хочешь есть, выпей!»
Глава 3
Танька погибла два года назад в автомобильной катастрофе. Больше подруг у Елены в Петербурге не осталось, только приятели и знакомые разной степени близости. «Наверное, настоящих друзей много быть и не может, тем более – при моей профессии», – считала Елена.
Слегка захмелевшая, она взяла телефон, чтобы заказать себе доставку еды, и услышала, как в комнате дочери открылась дверь, послышались шаги до кухни и там заклокотала вода. Поразмыслив с минуту, Елена вместо того, чтобы заказать пиццу, заказала «Убер» и посмотрела на часы – вечер наступил неожиданно быстро, но было ещё не поздно – около восьми. Она молниеносно, как и всегда, собралась и вышла в ноябрьскую мокрядь.
Елена подняла воротник, пожалев, что не взяла с собой шапку, и стала оглядываться в поисках машины. Телефон сообщил, что простого премиума поблизости нет и за ней приедет «Лексус» суперпремиум-класса. Через две минуты он вплыл, будто серебристая лодка, во двор. Елена села на заднее сиденье и сказала скороговоркой:
– Здравствуйте, если можно, пожалуйста, выключите музыку.
Она успела заметить, что в машине играло радио «Эрмитаж», но после её слов мгновенно стало тихо.
– Спасибо. – Она откинулась на сиденье.
Машина плавно тронулась, будто отходя от пристани, и они выехали между домов и влились в реку машин. Час пик уже миновал, но поток по-прежнему был плотный.
За окном замелькали дома, и Елена погрузилась в себя – что же ей делать с Кирой? Ведь она действительно родит этого младенца. И кто о нём будет заботиться? Ну, не Кирин же одноклассник Серёжа, в самом деле! Тоже мне папаша. Она знала этого рыжего мальчишку с третьего класса, когда они переехали и дочь перешла в новую школу. Что Кира в нём нашла? Разве что густая рыжая шевелюра. И фамилия у него дурацкая – Пальчик. Елена неожиданно улыбнулась – если дочка выйдет за него замуж, то будет Кира Пальчик и родится у них ещё один Пальчик. Она рассмеялась: «Боже, какой бред!»
– У вас всё хорошо? – неожиданно подал голос водитель.
Елена не сразу поняла, кто это говорит, и смутилась:
– Да-да, спасибо, извините.
– Ну что вы, – голос у водителя оказался приятный, не слишком низкий, но округлый и бархатный, – когда люди внезапно смеются, не страшно, хуже – когда внезапно плачут.
– Гм… да.
– Придётся потолкаться на Невском. – Машина остановилась на светофоре, и водитель посмотрел в зеркало на пассажирку.
– И надолго? – Елена нахмурилась.
Будучи сама рулевой, она всё понимала, но всё равно хотелось побыстрее.
Водитель изучал навигатор:
– Пока показывает, что с полчаса, но как дальше пойдёт, сами понимаете. Торопитесь?
– Я просто страшно голодная, – неожиданно призналась она, – хочу попасть в любимый ресторан.
– Столик заказан?
– Гмм… нет. – Она покачала головой.
– Судя по адресу, это ресторан «На парах»? – уточнил водитель.
– Да, – Елена не ожидала такой осведомлённости, – откуда вы знаете?
– Я его тоже люблю – без лишнего пафоса, вкусно и бюджетно. – Он аккуратно выруливал мимо стоявшего «Фольксвагена».
– Знаете, вы очень точно сказали про это место.
– Если вам не обязательно на Садовую, то я могу отвезти вас в такой же ресторан на Литейном или на Васильевский.
– Мне все равно. А куда будет быстрее? – Елена оживилась.
Он смотрел в навигатор:
– Литейный. На Ваську пока свободно, но ближе к мосту можем встать. Рисковать не хочется.
– Литейный – прекрасно! – Елена улыбнулась. – Спасибо.
– Пожалуйста. – Они встретились взглядами в зеркале заднего вида, и он улыбнулся в ответ.
Седовласый такой дядечка лет… она задумалась – шестидесяти? Аккуратно выбритый, в хорошей голубой рубашке.
Елене стало тепло и уютно – так давно о ней никто не заботился, а тут какой-то водитель «Убера».
Она чуть кашлянула:
– Я… меня зовут Елена.
Он чуть наклонил голову:
– Глеб. Какое ваше любимое блюдо из меню «На парах»? – Он легко расспрашивал её, будто продолжал прерванный разговор.
– Лососевые котлетки с брокколи, – не задумываясь, ответила Елена, – а ваше?
Он задумался:
– Медальон из говядины, пожалуй. Хотя ваш выбор мне тоже нравится. Тяжёлый день?
Елена вздохнула, и Глеб тут же спохватился:
– Извините, не моё дело.
Прозвучало суховато, и, уже готовая разговориться, Елена снова замолчала. До Литейного они доехали быстро – в скомканной тишине. Машина остановилась неподалеку от ресторана. Елена открыла сумку, достала кошелёк. Она знала, что деньги за поездку списались с карточки, но хотела дать водителю на чай, раз он так доброжелателен.
Она протянула ему банкноту:
– Спасибо огромное, Глеб!
– Ну, что вы, не стоит. – Он учтиво наклонил голову, посмотрел на купюру. – Спасибо, Елена, я не беру чаевых.
– Как не берёте? – Она растерялась.
– Никак не беру. – Похоже, ему приятно было её удивление. – Нет необходимости. Если хотите, я могу отвезти вас обратно. Вместо чаевых.
Она растерянно убрала купюру в кошелёк:
– Было бы здорово, но как мне вызвать именно вас?
– Запишите мой номер.
Глеб дождался, пока Елена достала из сумочки смартфон, и продиктовал.
– Вы необычный водитель. – Она улыбнулась и открыла дверцу.
Дверцы… Когда мне совсем нечего делать, я пересчитываю, сколько в моей келье чего бы то ни было открывающегося, и каждый раз насчитываю разное количество, договариваясь с самой собой, считать ли, например, выдвижные ящики.
Вечера похожи один на другой… Раз, два, три, четыре… Я пересыпаю кофейные зёрна в ладони. Он никогда не говорит, какое число, какого месяца, суббота или среда. Я уже и не спрашиваю. После того, как первые недели или месяцы я провалялась в забытьи, все ориентиры сбились, но… у меня есть календарь.
Подхожу к столу и выдвигаю на пару миллиметров вперёд «Идиота» Достоевского. На верхней полке стоит двадцать одна книга – три недели, на второй – ещё десять, итого – тридцать одна, дальше стоят две большие энциклопедии, которые не участвуют в общем счёте. Каждый день одну из книг я выдвигаю чуть-чуть вперёд. Я их переставляю так, чтобы книга соответствовала не только числу, но и дню недели. На последней полке первые двенадцать книг – обозначают месяцы.
Скорее всего, мои подсчёты недостоверны, но я думаю, что погрешность небольшая. Однажды он забыл убрать мобильный телефон, и я увидела время и дату. И если сложить все данные вместе, то сегодня пятница, второе июня, и с самого утра – я жду и ненавижу это ожидание.
Он единственная ниточка, которая связывает меня с внешним миром. Иногда он привозит мне женские журналы, но они всегда старые, зачитанные, датированные прошлым и позапрошлым годом. Наверное, он крадёт их в парикмахерских и спа-салонах.
Что это за сюрприз, помимо малинового варенья? Надеюсь, ещё одна книга.
И я жду его, я всегда жду. И ненавижу себя за это.
– Ты ждёшь меня? – Он словно слышит мои мысли.
– Конечно, милый. – Я всегда говорю это приторно-сладким голосом.
– Скоро буду, мамочка, соскучился по тебе ужасно! Приготовься, сразу пойдём гулять.
Щелчок.
Значит, он подъезжает.
Я подхожу к центру комнаты, где к литому металлическому диску крепится тонкая, прочная цепь моих кандалов, приседаю на корточки и кладу ладони на пол.
Два года назад, когда он отстёгивал меня, я попыталась его ударить, но ничего не вышло – он мгновенно меня скрутил, а потом наказал. С тех пор я должна ждать его, сидя на корточках, положив руки перед собой, чтобы он видел.
Я слышу, как широкие автоматические ворота вздрагивают и отъезжают в сторону, которую я из своего подземелья уже не вижу. Во двор вкатываются колёса и край бампера серебристого цвета. Машина большая и не та, на которой он меня привёз сюда почти три года назад.
Шаги прокатываются надо мной, перемещаются в гостиную, становятся ближе и отчётливее, я замираю в позе покорности. Щёлкает тяжёлый замок…
– Мамочка! – Он спускается по лестнице. – Мама, мамочка моя.
Подходя ко мне, он улыбается ярко и беззаботно, он в самом деле всегда рад меня видеть. И я тоже. Я ловлю себя на том, что жду встреч с ним. Он единственный живой человек, с которым я говорю за последнее время.
– Ну, пойдём, – он отстёгивает металлический браслет с ноги, – гулять-гулять, буду тебя чаем поить, вареньем кормить и рассказывать, рассказывать, рассказывать.
Когда-то в детстве я говорила так своей собаке: «Гулять! Гулять-гулять!» Она радостно подпрыгивала и мотала хвостом. У меня нет хвоста, чтобы завилять им.
Идём через гостиную, я вижу всё тот же диван, на котором я ни разу не сидела, стеллажи книг, журнальный столик, камин. Перед выходом на улицу он снова пристёгивает меня к диску в прихожей, и цепочка тянется через небольшую выемку в двери во двор.
Большая открытая веранда и маленький дворик. На веранде круглый железный стол и два стула – один плетёный и один железный, прикрученный к полу, – моё место. К левому подлокотнику приделана ещё одна небольшая цепь с наручником.
Я сажусь, защёлкиваю наручник на запястье.
– Умница, – хвалит он, – сейчас принесу чай.
«Гав!» – едва не отвечаю я.
Чай, как всегда, вкусный и ароматный, он знает в этом толк. Мне тёплый, а себе горячий, он боится, что снова плесну в него кипятком, как полтора года назад.
– Ах да, забыл, – он подскакивает, – варенье! Я же привёз малиновое варенье! Никуда не уходи!
Урод! Куда я могу уйти?!
Он убегает за вареньем.
Тёплый летний вечер окутывает плечи кружевами органзы. Я смотрю в голубое предсумеречное небо, пью маленькими глотками жасминовый чай, ем печенье, и мне становится хорошо. Я стараюсь не думать о том, что моя нога обвита браслетом с цепью, а рука прикована стальным наручником к несдвигаемому стулу и что если с моим тюремщиком что-нибудь произойдёт и он не вернётся, то я останусь сидеть на этом стуле навсегда.
Он прибегает с небольшой пластиковой баночкой и пластиковой ложкой:
– Вот.
– Спасибо, сыночек, спасибо, милый, – я говорю почти искренне.
Я приучила себя называть этого человека сыном… Нет, это ОН приучил меня называть его сыном.
– Это потрясающе – варенье и впрямь очень вкусное, – ты тоже бери. И расскажи же мне скорее, что у тебя за сюрприз?
Я внутренне напрягаюсь, потому что сюрпризы в его понимании – совсем не то, что в моём.
– Мам, ты только не волнуйся и не подумай плохого, – начинает он, изрядно нервничая, – но я… встретил девушку!
– Девушку? – не верю своим ушам. – Как? Когда?
– Мамочка, милая, – он отодвигает варенье и берёт меня за руки, – ты всегда-всегда будешь главной женщиной в моей жизни. Всегда, я обещаю. И любая моя девушка должна понравиться тебе. Если она тебе не понравится, то я не буду с ней встречаться. Обещаю.
– Конечно, конечно, я совсем не возражаю, милый, ты взрослый мужчина, и у тебя должна быть девушка, а со временем и жена. – Нужно, чтобы он верил мне и не злился.
Новость действительно неожиданная, я пытаюсь представить, чем это может мне помочь. Девушка? Он собирается нас познакомить? Как? Где?
– Ты правда не против, мам? Ты не обижаешься? – Он держит мои руки в своих и заглядывает в глаза. – Я так боялся тебе сказать, но и скрывать не мог. Ты ведь моя мамочка.
Мне хочется стиснуть его пальцы до хруста и раздавить их.
– Ну, что ты, – слащаво улыбаюсь, – конечно, не обижаюсь, я за тебя очень рада, Володенька. Девушка – это же замечательно!
– Ох, ну слава богу, а то я так волновался! Ты у меня самая лучшая мама на свете! – Он торопливо прихлёбывает чай и становится похож на робкого телёнка с восторженными глазами. – Я думал, что не решусь, но на всякий случай взял её фото. Хочешь посмотреть?
– Конечно. – Я оживляюсь.
Он достаёт из заднего кармана принтерную распечатку.
С бумажного листка смотрит молодая девушка, лет двадцати – двадцати двух, миловидная. Озорные глаза тёплого чайного цвета и русые волосы, рассыпанные по плечам.
– Ох, какая красавица! – Я возвращаю фотографию. – У тебя могут быть только самые лучшие девушки, Володя!
– Ма-а-амочка. – Он берёт мою руку и прикладывает ладонь к своей щеке.
Цепь от наручника провисает над столом.
– Расскажи мне, как? Что? И… – Я хочу спросить: «Что дальше?», – но остерегаюсь.
– Даже сам не знаю, как так получилось. – Он мечтательно смотрит в небо. – Боюсь загадывать, но, может быть, это судьба?
Судьба? Мне стало тошно.
Чем эта девочка заслужила такую судьбу?
– Мамочка, я хочу вас познакомить! – выпаливает он.
– Ого! – Я закашливаюсь. – И как ты думаешь это устроить? Мы поедем…
Сердце предательски застрекотало: «А вдруг?»
Робкая надежда новорожденными крыльями заметалась между лопатками.
– Не говори глупостей! – Он досадливо морщится. – Никуда мы не поедем, я привезу её сюда, нечего тебе беспокоиться!
– Сюда? – грею руки о чайную чашку.
Господи, помоги этой несчастной девочке!
– Я уже всё придумал, – он заговорщицки подмигивает, – сейчас я тебе расскажу, доедай…
Доедая вожделенные котлетки из лосося, Елена размышляла, что заказать на сладкое – морковно-облепиховый десерт или карамельно-ореховый криспер. Кстати, что это – криспер?
И к десерту отлично подойдёт коньяк, вряд ли он будет такой выдержанный, какой ей обычно дарили благодарные пациенты.
«Кира, конечно, дурочка малолетняя, – Елене было немного стыдно, что она думала так про дочь, – знает ведь, куда уколоть!»
Она прикрыла глаза…
Полузабытые воспоминания мозаично рассыпались: новогодний вечер и Елена – почти двадцатидевятилетняя, красивая – с белокурыми волосами до плеч. Аспиранты, доценты, младшие научные сотрудники… Она накручивала серпантин на палец, пытаясь пристроить куда-нибудь бокал с шампанским, когда к ней подошёл мужчина, уже не молодой, лет сорока или чуть-чуть за. «У него ещё был друг, длинный, в очках и с мерзкой бородёнкой. – По необъяснимой причине Елене не нравились мужчины с растительностью на лице. – Что же всё-таки тогда было? Такие провалы в памяти не бывают просто так – может быть, меня опоили?»
Целые куски того вечера и ночи зияли белыми пятнами.
Он подошёл – чуть выше среднего роста, тёмные кудри, карие, со смешинкой глаза, белозубая улыбка и манеры уверенного в себе человека. И вот они уже на ты, и зовут его Лёшей, он наливает ей шампанское и знакомит с бородатым высоким другом. Хохочут над толстой тёткой в короткой юбке, потом бой курантов, загадывают желания, целуются. Ещё шампанское… Она не попадает рукавом в пальто… Лязгает тяжёлая дверь старого лифта, хлопает дверь парадной.
Снова рядом с ними оказывается его высокий приятель с какой-то рыжей девицей. Бородатый и Лёша стоят возле парадной и курят, кажется, спорят или ссорятся, Елена пытается вслушаться в разговор, но до её сознания долетают только обрывки фраз: «Опять?!», «Завязывай, Дим!» Рыжая девица тянет бородатого за рукав и писклявым голосом говорит, что замёрзла. Бородатый что-то достаёт из кармана… Какой-то маленький красный шарик… или что это? Ключи? Да, ключи с брелоком – отдаёт Лёше, смотрит на неё долгим внимательным взглядом, машет рукой и уходит. Он чем-то недоволен, этот бородатый друг чем-то очень недоволен. Елене становится смешно. Дальше – провал.
А потом они с Лёшей валяются в снегу, изображая «ангела», он оказывается сверху и целует её. Вот в его руках зажигалка – близко-близко от её лица. Стоп! Она курила? Раньше этот момент не всплывал в памяти. Елена чуть поморщилась – ей хотелось остаться в этих воспоминаниях и одновременно совсем не хотелось их ворошить.
Официант принёс десерт.
«Я ведь не курила никогда. – Она снова будто бы ощутила запах дыма. – Или это он курил?»
Тёплая батарея в обшарпанной парадной, к которой она прислонилась замёрзшими коленками. Он обнимал её со спины, прижимая к себе. «Я хочу домой!» Стоп! Елена открыла глаза. Противная дрожь пробежала по спине. «Я говорила ему, что хочу домой?» Смутное ощущение чего-то горького и гадкого было в этом воспоминании. «Я хочу домой!»
«Нет-нет, нет, не буду это вспоминать. – Она съёжилась, стараясь отгородиться от прошлого, назойливо стремящегося протиснуться в настоящее. Усилием воли она заставила себя глубоко вдохнуть и выдохнуть. – Сейчас я съем что-то карамельно-ореховое и поеду домой. К своей непутёвой беременной дочери, которую родила от неизвестно кого».
Не замечая вкуса, она съела десерт, расплатилась…
Воспоминания снова захлестнули её…
…Прикроватная тумбочка, лампа с тяжёлым медным основанием и рядом бокал красного рифлёного стекла, сквозь который, преломляясь, отражается свет, в бокале – вино. Россыпь голубых незабудок на наволочке, его крепкие руки, держащие её за запястья, держащие сильно… И слова, бьющиеся в голове рефреном: «Я хочу домой!»
И утром та же тумбочка, кружка с водой, цитрамон, записка…
«Так, всё, перестань!» – Елена порывисто встала, достала из кошелька чаевые для официанта, чаевые…
Глеб! Точно, водитель Глеб, которому она так настойчиво пыталась всучить деньги и от которых он отказался. Ей нужно было с кем-то поговорить или чем-то себя занять, чтобы назойливые воспоминания схлопнулись и исчезли в холодных водах прошлого, как затопленные ржавые корабли.
Он взял трубку после первого же гудка.
– Здравствуйте. – Она вдруг растерялась и не знала, что сказать.
– Здравствуйте, Елена, – голос мягкий и уютный, – как вам ужин?
Она смутилась и тут же отругала себя: «Да что я как девочка, в самом деле, это просто водитель “Убера”».
– Было вкусно.
– Отвезти вас обратно?
– Если можно.
– Буду минут через пять-семь. Хорошо?
– Да-да.
– До встречи. – Он отключился.
Елена стояла под небольшим козырьком у входа в ресторан, обхватив себя за плечи, – накрапывал дождик и было зябко. «Лексус» легко прошуршал шинами и остановился прямо перед ней. Как только она села на заднее сиденье, тут же выключилась музыка. Елена спросила:
– Вы всегда такой?
– Какой? – Глеб посмотрел на неё в зеркало заднего вида.
– Внимательный и предупредительный? – Она немного смутилась.
Он смутился тоже:
– Спасибо, приятно это слышать. А вот жена говорила, что у меня есть острые углы.
– Вы женаты? – Она расстроилась.
– Был, – он вздохнул, – поехали? Я помню адрес.
– Знаете, – она продолжила, – хочется спросить, как в одном известном фильме: «И она, конечно, оказалась стервой?» А вы должны ответить, что она прекрасный человек, снова вышла замуж и счастлива. Так и есть?
– Почти, – Глеб снова посмотрел на неё в зеркало, – она действительно была прекрасным человеком и умерла.
Елена вздрогнула, он проговорил это так спокойно.
– Э-э-э… про-простите. – Она смешалась.
– Ничего страшного, Елена, вы же не знали – так вас отвезти туда, откуда забрал?
– Э-э-э… – Она всё ещё была под впечатлением. – Да-да, пожалуйста. Домой. Хотя… – Она задумалась.
Машина стояла на светофоре, по крыше барабанил дождь, по вечернему небу полз морозный туман, Елене совсем не хотелось домой.
– Вы знаете, вечер такой странный, – сейчас она пожалела, что не села на переднее сиденье, – может быть, мы можем просто немного покататься по городу. Я люблю вечерний Петербург. Вы не волнуйтесь, я заплачу.
Он весело хмыкнул:
– Заплатите? Это внушает оптимизм. Если хотите, заплати?те, конечно, но это необязательно. Куда бы вы хотели поехать?
– Гм… наверное, буду банальной – Невский, Петроградка, набережные, хочется постоять у воды, пока река не замёрзла.
– Отлично! – Он свернул на тихую улочку.
Елена смотрела в его седоватый затылок и ухо, ворот рубахи. Она даже не видела его лица полностью – только в зеркале и в профиль.
Поток машин чуть поредел, Невский парадно светился огнями, Елена, откинувшись на спинку сиденья, разглядывала дома и идущих под зонтами людей. Ей казалось, что она плывёт в этой машине, будто в лодке, ей было здесь тепло и уютно, хотелось прислониться к окну, глядеть на пролетающую за окном жизнь и плыть. Плыть и плыть.
– Ещё одно моё любимое место, – Глеб кивнул в окно, – потрясающие стейки!
Елена вглядывалась в зернистое от капель стекло, пытаясь понять, что он имеет в виду.
– Испанский ресторан «Лас Торрес», – он чуть притормозил, – справа, почти проехали.
– Никогда не была. – Она задумалась.
– Непременно стоит.
Елене нравилась его неназойливость.
– Глеб, скажите, а вы кто? – Она не знала, как спросить. – Вы же не просто водитель «Убера»?
– Как видите, водитель. – Он коротко засмеялся.
– На этой машине? – Ей хотелось быть деликатной, но одолевало любопытство.
Почему мужик на «Лексусе», в хорошей рубашке возит пассажиров?
– У меня есть ещё одна, – он повёл плечом, – но она для работы на «Убере» подходит ещё меньше.
Они остановились недалеко от Охтинского моста.
Елена всмотрелась в мерцающие огоньки:
– Красиво! Кажется, дождь почти закончился, я бы хотела немного прогуляться, составите компанию? – Было странно, что предлагает она.
– С радостью, – он открыл дверцу, – пройдёмся по мосту?
Елена вылезла из машины.
Выйдя, он достал из багажника пальто и шарф – оделся.
– А вы высокий. – Елена смерила его взглядом.
– Точно, – откликнулся он.
В свете фонарей блеснули короткие, седые на висках волосы. Ровные брови, открытый лоб. «Приятное лицо», – решила Елена. Может быть, чуть приподнятые скулы и длинноватый нос, но это его совсем не портило. И пальто, и шарф вполне соответствовали «Лексусу», но никак не вязались с образом «водителя “Убера”».
Он смотрел на неё, чуть прищуриваясь от яркого фонарного света, замечая, как она его разглядывает, Елена это поняла и смутилась.
– Пройдёмся? – Глеб предложил ей руку.
Рукой он тихонько перебирает мне волосы, потом проводит старым деревянным гребнем. Снова и снова. Я закрываю глаза, не позволяя себе вспомнить, что когда-то причёсывалась сама.
– Мамочка, мамочка, я так тебя люблю! – он талдычит одно и то же.
Мы сидим на веранде, ещё один наш обычный ритуал, который нужно просто перетерпеть.
– Я привезу Машу в следующие выходные. Вот увидишь, она тебе понравится! – Гребешок замирает над моей головой. – Только ты должна мне обещать…
– Конечно, дорогой, всё что угодно. – Я не улыбаюсь, потому что он сидит позади и не видит моего лица.
– Мы будем в гостиной, мама, – строго говорит он, – и выйдем на веранду. Будет много незнакомых вещей. Будет много опасных вещей, мама! И я надеюсь, ты меня не подведёшь! Мы же больше не будем ссориться, да?
– Ну что ты! – Мой голос слаще того варенья, которое он привёз. – Я уже давно всё поняла, и мы теперь больше никогда не будем ссориться.
– Вот и хорошо, – он обходит стул и встречается со мной взглядом, – иначе мне придётся снова давать тебе лекарство. А может быть, и Маше.
Я стискиваю челюсти. Конечно, я это знаю. Откуда бы мне было этого не знать.
– Всё будет хорошо, сынок, не о чем беспокоиться. – Я и вида не подала.
– Я знаю, что могу на тебя рассчитывать. – Он оглядел меня с головы до ног.
Тёмно-синяя юбка почти до пола, лёгкие мокасины, просторная вязаная кофта, накинутая поверх блузки, – к вечеру холодает. И некрашеные волосы с обнажившейся сединой отрасли за время моего заточения, я завязываю их узлом и убираю в кичку, как он просит, и терпеть этого не могу.
– Я тебе принесу книгу, хочешь ещё чаю? – Он уже подходит к двери.
– Да-да, пожалуйста, принеси ещё чаю, попью с вареньем.
Это самое любимое время, пока он загружает в холодильник продукты, проверяет камеры и осматривает моё немудрёное жилище: я могу в одиночестве почитать книгу, глядя на догорающий закат.
Люди не умеют ценить то, чего им не довелось лишиться. Одиночество – это великий дар и благодать.
Он приносит чай, книгу, накидывает мне шаль на плечи и быстро уходит обратно, похлопав меня по плечу:
– Не скучай, я скоро.
Дверь за ним закрывается, мой взгляд скользит вниз, на ступеньки. Что это? Что там лежит? Я напрягаю глаза – на нижней ступеньке у самого края лежит маленькая канцелярская скрепка. Скрепка!
Наручник на длинной цепи, но всё равно мне не дотянуться, а даже если и дотянуться, две камеры смотрят на меня с разных сторон. Чёрт! Я отворачиваюсь от крыльца и утыкаюсь носом в книгу, не видя страниц. А через полчаса, когда все дела закончены, он садится рядом, и какое-то время мы просто находимся бок о бок. Я терплю его присутствие, я хочу его присутствия. И мне грустно, когда он встаёт и говорит:
– Мне пора, мам.
– Заскочишь в середине недели? – спрашиваю с надеждой.
– Постараюсь, но ты же знаешь, у меня много работы. – Он забирает у меня шаль.
– Знаю-знаю. – Жду, пока он отстегивает наручник, и мы двигаемся к дому.
Возле самого порога я оборачиваюсь, делая вид, что ищу что-то глазами.
– Что? – Он оборачивается тоже.
Я делаю ещё шаг, не глядя и спотыкаясь, падаю коленями на ступени, ударяюсь локтем…
– Мамочка! – Он тут же ко мне подскакивает. – Что ты? Что?
– Прости, просто не заметила, куда иду, хотела посмотреть, не оставила ли книгу на столе. – Я потираю ушибленный локоть.
Это откровенное враньё, но ничего лучше я не придумала.
– Книга у меня в руках, – он подозрительно на меня смотрит, – ты ударилась?
Я показываю на колени, он задирает юбку и осматривает их:
– Да, похоже, синяки будут, ох как некрасиво!
Ему не нравится, если со мной случается что-то, не вписывающееся в его представления об идеальной матери.
В коридоре я приседаю, чтобы он меня отстегнул, и сердце моё наполняется музыкой, я пытаюсь сдержать улыбку. В правой мокасине, под пяткой, я несу к себе в подвал сокровище. Простую канцелярскую скрепку.
И уже этой ночью, лёжа под кроватью, я пытаюсь ослабить винты, впихивая между скобой и балкой носовой платок, скрученный в жгут, чтобы потом работать им как рычагом, отгибая скобу. Я пробую втиснуть скрепку в паз винта как отвёртку – отлично, работает!
Радость ликования горячая, как недоступный мне грог. Ш-ш-ш… тихо-тихо. Завтра продолжу, пора выбираться наверх, пока моё отсутствие не стало заметным.
Приходится всё делать на ощупь, в полутемноте подвальной ночи. Четыре ночника по периметру слабо освещают комнату. И конечно, действовать осторожно и медленно, чтобы не сломать своё драгоценное орудие.
«Сломалась уже совсем, да и ладно». – Елена посмотрела на ручку джезвы и продолжила напевать под нос какую-то дурацкую мелодию, подёргивая плечами в такт: хоп, хей, ла-ла-лей, насыпала кофе, бросила щепотку кардамона и поставила на огонь.
Последние два дня дочь ходила насупленная, но посуду за собой мыла, правда, с охами и вздохами. Она задумалась, глядя в окно, и кофе, шипя пеной, выплеснулся на плиту, растекаясь безобразной лужей. «Ладно, помою, когда вернусь». – Она посмотрела на часы: нужно торопиться. Кира ещё спала, сегодня ей ко второй или третьей паре.
Елена перелила кофе в чашку, чуть подбелила сливками и щедро сыпанула корицы. Зажмурившись, сделала глоток – вкусно! Тренькнул мобильник, оповещая о сообщении:
«Я очень давно не желал кому бы то ни было доброго утра. И мне приятно сказать это вам. Доброго утра, Елена, и хорошего дня!»
Елена улыбнулась, глядя в сырую темноту ноября, и быстро набрала ответ:
«И вам доброго утра, Глеб! Как раз пью кофе и собираюсь на работу. Надеюсь, мой день действительно будет добрым, пусть и ваш тоже!»
Следующее сообщение пришло, когда она уже надевала сапоги в прихожей:
«Вам очень идёт улыбка, Елена».
И через пару секунд:
«Вы ведь сейчас улыбаетесь, правда?»
«Да», – коротко написала она и вышла из дома.
Заводя машину, она думала о том, что надо бы сосредоточиться и вообще быть серьёзной, но всё равно улыбалась, поглядывая на телефон.
Больше сообщений не было, она смотрела по сторонам, выезжая со двора, щёлкала сигналом поворота, перестраиваясь, выкатываясь в широкую реку машин, и постепенно из сознания вытеснялось утреннее СМС, пролитый кофе, улыбка. Она снова становилась Еленой Васильевной Киселёвой – заведующей отделением, оперирующим хирургом-онкологом.
Сегодня большая выписка.
Глава 4
– Ну что, домой? – Елена посмотрела на бледное лицо Светланы Леонидовны.
– Спасибо, вам доктор. – Её голос был слабый, кожа нездорового воскового оттенка, а серо-голубые глаза – выцветшие.
– Ничего, ничего, – доктор похлопала пациентку по плечу, – самое сложное позади. Дальше – только выздоравливать и к нам не возвращаться.
– Постараюсь, – Светлана Леонидовна кивнула.
– За вами сын приедет? – уточнила Елена.
– Да-да, – пациентка потупила взгляд, – я, знаете, стараюсь его понимать. Другие, правда, не всегда могут. Но вообще-то он парень хороший.
– Конечно, хороший. – Елена сделала шаг от кровати.
«Не хватало мне душещипательных откровений», – холодно подумала она.
Светлана Леонидовна открыла рот, чтобы что-то сказать, но Елена уже развернулась и с приклеенной улыбкой вышла из палаты.
– Здравствуйте, Елена Васильевна. – Из-за огромного букета цветов показалась белобрысая голова.
Елена мельком отметила, что розы шикарные. Он стоял возле её кабинета.
Странное дело, этот парень каким-то удивительным образом умел быть очаровательным без всякого сексуального подтекста. Она видела, что медсёстры смотрят на него с вожделением, и знала, что несколько барышень даже не намекали, а едва ли не в открытую приглашали его на свидание, включая Верочку, но он неизменно отказывался. Что, разумеется, делало его ещё более привлекательным. Передавая слухи, Еленина секретарша рассказала, что у этого Вадима «в анамнезе» какая-то трагическая любовь, от которой он всё никак не может оправиться. «Отличный ход!» – подумала тогда Елена.
– Здравствуйте, Вадим Григорьевич.
На его щеках заиграли ямочки.
– Это вам.
– Думаю, это излишне. – Она старалась скрыть смущение.
– Не откажите в любезности, – Вадим упрямо мотнул головой, – вы самый чуткий врач, которого я знаю, и отнеслись к маме с таким вниманием! Пожалуйста…
Шарообразный букет, состоящий из алых роз, был неприлично огромным и неприлично дорогим. Проходящий мимо врач-анестезиолог, он же старинный Еленин приятель, Миша, закатил глаза, вздохнул и пошёл дальше.
– Елена Васильевна, не отказывайтесь. – Он улыбнулся обезоруживающие-беспомощно, протягивая цветы, и… она взяла, уколов безымянный палец об острый шип.
– Спасибо, Вадим Григорьевич, но, право, не стоило, это просто моя работа. А вашей маме повезло, всем бы таких сыновей. – Елена говорила приличествующие случаю слова.
– А у вас дети есть? – Вадим заинтересованно наклонил голову.
Вопрос был слегка бестактным.
– Простите?
– Вы сказали, что всем бы таких сыновей. – Вадим улыбнулся, как Чеширский Кот, смакуя комплимент. – Значит, у вас нет такого сына?
– Спасибо за букет, Вадим Григорьевич, восхитительные розы! Всего наилучшего. Берегите маму. Все рекомендации я написала в карте, выписку получите у медсестры на посту. Не поймите меня неправильно, но, надеюсь, мы больше никогда с вами и вашей мамой не увидимся. Будьте здоровы!
– А у меня странное ощущение: мы с вами обязательно увидимся, Елена Васильевна, но при хороших обстоятельствах. – Он ей неожиданно подмигнул.
Елена уже жалела о том, что взяла этот огромный букет. Он был тяжёлый, громоздкий и оттягивал ей руку.
– Поживём – увидим.
– Всего наилучшего. – Он помахал рукой и, не оборачиваясь, пошёл по коридору.
День перевалил за середину, постепенно превращаясь в хрустально-морозный вечер, Елена прикрыла глаза, думая о том, что в нижнем ящике стола лежит бутылка коньяка.
«Нет, не сегодня, – она отогнала от себя эту мысль, – поеду домой на своей машине».
Иногда она оставляла машину на больничной стоянке и вызывала такси, особенно если выпивала после работы не одну рюмку.
– Елена Васильевна, – обернулась Верочка, – я все выписки сдала и копии для архива.
– Да-да, Вера, – доктор устало выдохнула, – вы хорошо поработали, можете уйти домой пораньше.
– Спасибо! – Медсестра подскочила со стула.
– Да, – Елена кивнула на букет, стоящий в ведре с водой, – и цветы заберите.
Верочка растерянно заморгала:
– Да вы что, это же… вам!
– Берите-берите, Вера, у меня они завянут мгновенно. Лечить людей я умею, а вот за цветами ухаживать – нет.
– Потрясающие! – Верочка схватила букет и прижала к себе. – Спасибо большое, Елена Васильевна! Скажу своим, что парень подарил. То-то удивятся!
Елена ничего не ответила, ей хотелось остаться одной.
Домой она добралась неожиданно уставшей. День, начавшийся бодро и весело, к вечеру скомкался в бесформенный ком, и Елена загрустила. Никаких СМС больше не приходило, а написать сама она не решалась. В голове крутился дурацкий вопрос Лотова – нет ли у неё такого же, как он, заботливого сына.
«У меня только непутёвая дочь!» – Елена, сердясь, мысленно ответила ему и открыла входную дверь.
Из Кириной комнаты было слышно шебуршание и перешёптывание, потом оттуда вышел долговязый Серёжа, увидев Елену, потупился:
– Здрасте.
– Здрасте-здрасте, – в тон ответила Елена, скидывая сапоги и надевая тапочки, – как поживаешь?
Он покраснел до корней своих рыжих волос и протиснулся мимо неё в прихожую:
– Х-хорошо.
Из комнаты вышла взбудораженная Кира, посмотрела на мать:
– Серёжа мне сделал предложение! Вот!
Она победно показала палец с кольцом.
Елена не донесла пальто до вешалки:
– Поздравляю! И когда предполагается счастливое событие?
– Мы пока не решили, – дочь переглянулась с новоиспечённым женихом, – но скоро. Да?
– Да. – Жених потёр нос и сунул ноги в кроссовки.
– Ну, вы уж поставьте меня в известность. – Елена всё-таки повесила пальто, хмуро глядя на Серёжу.
– Хорошо, – он быстро надел куртку, – до свидания.
– Пока, позвони, – помахала ему Кира.
– До свидания. – Елена проводила его взглядом.
– Мам, это же хорошо, да? – Кира прислонилась к стене, когда за Серёжей закрылась дверь. – Хорошо же, что мы поженимся и у малыша будет отец.
Она ласково погладила себя по животу.
«Чёрт!» – рявкнул в голове Елены чей-то голос, оказавшийся её собственным. Она всё ещё думала, что как-нибудь «рассосётся», хотя было понятно, что ничего так просто не «рассасывается».
Дочь смотрела на неё и с надеждой, и с готовностью обороняться. А Елена, глядя на неё, вдруг увидела маленькую девочку, которую когда-то вела за руку в детский сад по такому же тёмному холодному ноябрю. Она тогда торопилась, она всё время торопилась и не обращала никакого внимания на то, что девочка не успевает за её быстрым шагом и бежит, подпрыгивая, старательно перебирает маленькими ножками, пытаясь подстроиться и всё равно не может. От воспоминания сердце болезненно сжалось.
– Мам? – Кира так и стояла у стены.
И Елена выдохнула, закрыла глаза, а открыв, спокойно сказала:
– Ну, конечно, конечно, это хорошо, доченька. Парень он просто замечательный! И кольцо красивое. И всё у вас получится, малышу нужен отец.
Кира тряхнула головой, не поверив собственным ушам, Елена так с ней почти никогда не разговаривала.
– Вообще-то кольцо так, подделка, но он обещал подарить настоящее.
Кира тоже выдохнула, подошла к Елене и обняла её, сидящую:
– Спасибо, мам.
«А я всё-таки думала уговорить её на аборт».
Из сумочки тренькнул телефон – пришло сообщение, Елена взяла телефон и направилась к себе в комнату.
– Мы там тебе ужин оставили, – вдогонку сказала Кира.
– Спасибо, – Елена не обернулась, – я сегодня ужасно устала.
Всё мгновенно вернулось на привычные рельсы, Кира насупилась и буркнула:
– Ты всегда ужасно устаёшь.
Устаёт ли он когда-нибудь? Ест? Спит?
Стоит мне среди ночи встать в туалет, как из динамиков я слышу его вездесущий голос: «Всё в порядке, мамочка?»
Про свою работу он рассказывает скупо и вскользь, не может не рассказывать совсем, надо ему. Технарь какой-то. Судя по одежде, которую он мне покупает, и продуктам, которые привозит, деньги у него есть.
По периметру подвала стоят датчики движения. И он видит и слышит, когда я перемещаюсь ночью, когда мне предписано спать.
В кровати датчиков нет, иначе они бы сигналили каждый раз, когда я ворочаюсь с боку на бок во сне. И под кроватью их тоже нет.
Радость от полученной скрепки притупилась. На смену радости пришёл страх. И за себя, и за девушку, которую он собрался сюда привезти. Он её закуёт – так же, как меня. Слишком много риска. И зачем мне заточенная скоба, если в моём распоряжении могут оказаться кухонные ножи.
Одновременно в голове предательски выстукивает надежда: «Это твой шанс, шанс! Бог с ней, с этой девчонкой, всех не спасёшь, зато можешь спастись сама».
Я кручусь с боку на бок – сон не идёт. Он дал мне ясно понять, что не остановится, если я сделаю хоть что-то неправильно.
Сумасшедший ублюдок!
Сквозь тусклый свет ночников я смотрю в крохотное оконце под потолком. Мокрая трава поблёскивает в мерцающем лунном свете. Ночь, проникая сквозь толстое тонированное стекло, заполняет собою углы и пустоты подвала, делая всё одинаковым, сумеречно-призрачным, ложится на плечи, и я сама себе кажусь призраком.
Он всегда говорит, что заботится обо мне. Что всё для меня и ради меня. И что он точно знает, как лучше. Иногда я начинаю ему верить.
В выходные он привезёт Машу. Мы будем сидеть в гостиной? Пить из стеклянных бокалов? Есть ножом и вилкой настоящее мясо? По спине пробегает дрожь от этих мыслей.
Я увижу другого человека, и другой человек увидит меня, увидит, что я не призрак, что я есть. Пусть под другим именем, но есть. Живой человек.
За последние почти три года это будет самое грандиозное событие в моей странной жизни!
– Мамочка, ты готова? – его голос в динамиках.
Давно я так ни о чём не волновалась. Мысли сбиваются в стайку перепуганных стрижей и чёрной тучей носятся в голове.
– Милая, я вижу, что ты нервничаешь, хочешь успокоительное?
– Нет! – Я выдыхаю, натягиваю на лицо подобие улыбки. – Всё хорошо, сыночек, не стоит беспокоиться, я в порядке.
– Ты уверена?
Мне кажется, звук его голоса всверливается мне в мозг.
– Конечно! – Сложно быть убедительной, сидя на корточках, с ладонями, распластанными на полу.
День назад мы «репетировали»: он впервые отвёл меня на кухню, показал, где что лежит, и я постаралась запомнить. И снова говорил о множестве «опасных» предметов и о том, что мне нужно быть молодцом.
Я продолжаю сидеть, не шевелясь, на тот случай, если он всё ещё смотрит.
Слышу лёгкий скрежет ворот, шуршание шин, едва уловимый хлопок автомобильной дверцы, второй хлопок. Девичий голосок, смех… Шаги наверху, шаги ближе, поворот ключа, и вот он сбегает с лестницы.
– Родная мамочка! – Порывистые движения навстречу. – Давай, давай.
Отстёгивает меня, обнимает за плечи, и мы подходим к лестнице, ведущей наверх.
– Ты ведь всё помнишь, да? – Он стискивает мне плечо так, что становится больно.
Я терплю.
В его глазах возбуждённый блеск, и где-то на самом дне зрачков – страх.
– Ты ведь всё помнишь? – переспрашивает он и сжимает сильнее.
Больно.
– Я на всякий случай прихватил лекарство, – он достаёт из кармана зачехлённый маленький шприц, – это если тебе вдруг станет нехорошо. Или вдруг станет нехорошо Маше и ей придётся колоть лекарство.
Тошнота подкатывает к горлу, воспоминания о проведённых в полубеспамятстве днях накатывают гнилой волной.
– Да-да, Володенька, я помню, я всё помню, всё знаю, – нельзя просить его, чтобы отпустил, – и обещаю, что ты будешь доволен.
– Вот и славно! Маша уже ждёт нас в гостиной.
Если я сделаю что-то не так, он может уколоть этот шприц ей, а не мне. Я ненавижу эту девочку.
Гостиная шире, чем мне казалось из коридора, в дальнем углу есть письменный столик, в другом – небольшое пианино. Я ни разу не слышала, как он играл. Тут же стоит проигрыватель для виниловых пластинок.
Ко мне оборачивается девушка с пластинкой в руках. Русые волосы забраны в хвост, глаза цвета слабого чая, робкая улыбка:
– Здравствуйте…
Мне хочется сказать ей, чтобы она бежала отсюда как можно быстрее и дальше.
– Здравствуйте, – но я просто стою, чувствуя, как он придерживает меня за локоть.
Я знаю, что ты здесь, знаю, знаю…
– Познакомьтесь, это моя мама, Светлана, а это… Маша. – Он волнуется, но голос не дрожит.
– Рада познакомиться, – Маша по-прежнему держит в руках пластинку, не зная, как с ней быть, – Вова много про вас рассказывал.
Господи, «Вова»!
– А мне про вас! – Я немного освоилась и стараюсь «не ударить лицом в грязь».
– Ну что, будем обедать? – бодро говорит он. – Мы с Машей привезли всё к столу.
– Ну зачем же, – развожу руками, – я бы сама приготовила.
Не лучший ответ.
Он дёргает щекой от неожиданности и хлопает ладонью по карману. В кармане лежит шприц, я помню.
«Успокойся, успокойся». – Глубокий вдох.
Главное сейчас – не наделать глупостей. Он взвинчен и начеку. Не сегодня. Я пытаюсь себя уговорить.
Кажется, Маша почувствовала витающее в воздухе напряжение, переглянулась с Владимиром и со мной:
– Давайте я помогу?
Я смотрю на него, ожидая негласного разрешения.
– Конечно, – тут же бодро отзывается он.
Несмотря на недавнюю репетицию, я оглядываюсь по сторонам с любопытством случайного прохожего.
Маша достаёт из сумки овощи:
– Салат?
– Да, хорошо. – Я открываю первый попавшийся ящик в надежде обнаружить там нож, а нахожу ложки с вилками.
– Мамочка? – Он вопросительно поднимает бровь. – Давай-ка и я тебе помогу.
Открывает соседний ящик и выдает мне нож. Маша, стоящая рядом, моет огурцы с помидорами и складывает их на чистую тарелку.
Нож. Широкий, большой. Острый. Дыхание сбивается. Прохладной рукояткой он удобно ложится в ладонь.
– А где у вас салатницы? – поворачивается ко мне Маша.
– Гм…
– Вот тут. – Он подскакивает и достаёт фарфоровую миску из верхнего ящика.
– Пока вы режете овощи, я помою зелень? – Она явно пытается подружиться.
Я замираю над огурцом, сжимая рукоять ножа. Если выбрать момент, если выбрать правильный момент, то одно резкое движение может изменить мою жизнь.
Он стоит возле небольшой барной стойки напротив и наблюдает за мной. Внимательно, змеино, неотвратимо.
Господи, дай мне сил.
Я шинкую огурцы с помидорами, болгарский перец – это забытое удовольствие делать что-то самой. Маша режет зелень – получается роскошный салат.
– Ну, пойдёмте на веранду, – Владимир достаёт из сумки хлеб, замаринованное мясо, нарезанный сыр, – пока вы будете сидеть и шептаться, я приготовлю шашлык.
Он отдаёт пакеты девушке, сам достаёт пару бокалов, бутылку вина. И мы группой двигаемся к маленькому дворику, тому самому – со столиком и верандой, несем миску с салатом, сыр, оливки в баночке, наструганную в магазине колбасу. Он идёт чуть-чуть позади меня. Он всегда оказывается позади.
Когда мы проходим прихожую, я отмечаю, что литой диск с моей цепью накрыт толстым ковром.
На веранде мой железный стул куда-то подевался (а я-то думала, он прикручен к полу) и стоят три одинаковых плетёных кресла. Недалеко от стола возле белёного забора обнаружился уже расставленный мангал и мешок с углём. Камер тоже нет, впрочем, я подозреваю, что внезапно образовавшееся птичье гнездо под крышей – не что иное, как замаскированная камера.
Мы садимся за стол, он ставит перед нами бокалы:
– Ну что, девчонки мои, красного или розе?
Я вздрагиваю. Когда-то из вин розовое было моим любимым. Я не пила три года. Долгих-долгих три года, почти три. Хотя мне порой кажется, что все тридцать.
Когда мы репетировали позавчера, он сказал, что я должна отказаться от вина, когда он будет предлагать.
– Налей мне немножко розового, а вам, Маша?
– Ой, что вы, меня можно на «ты», – она обернулась к нему, – мне тоже розе, Вовочка.
«Вовочка!» – Я едва не хохочу в голос. Это имя совершенно ему не идёт.
– Ты уверена, мам? – переспрашивает он со значением.
– Да-да, – делаю вид, что не замечаю, – самую малость, за знакомство.
– Хорошо. – Он наливает Маше полный, а мне на пару глотков.
В воздухе разносится удивительный, давно забытый запах. Я беру хрупкий бокал аккуратно за изящную ножку, покручиваю, согревая пальцами тонкое стекло.
– Ну что, я займусь шашлыком, а вы пока поболтайте, только имейте в виду, посекретничать вам не удастся, – он подмигивает мне, – потому что я на самом деле рядом и всё-всё слышу.
Я даже не сомневаюсь. Тем более он наверняка записывает.
– Расскажите, как вы познакомились, – поворачиваюсь к Маше, не решаясь сделать глоток вина.
– А что, Вова не говорил? – Она удивляется.
– Расскажите, как это было для вас. – Мне не хочется называть её на «ты».
Краем глаза я замечаю, как он одобрительно кивает, – я веду себя хорошо.
Глава 5
«Хорошо, всё будет хорошо». – Елена с удивлением обнаружила, что волнуется.
Она заметила его в последний момент, когда он подошёл едва ли не вплотную:
– Здравствуйте.
– Ой! Здравствуйте. – Она сделала два шага назад.
– Разве вы не ожидали меня увидеть?
Она совладала с собой:
– Просто задумалась, а вы появились неожиданно.
Ещё накануне она серьёзно размышляла о том, идти ли на эту встречу.
Оставить это милым приключением уже не получалось, оно стало уже чем-то большим – сыпались СМС и смайлики, «доброе утро» и «спокойной ночи».
Первое и последнее Еленино замужество закончилось два года назад легко и без любви – так же, как началось. С?Павлом, юморным технарём-инженером, они прожили пять необременительных лет: как друзья и партнеры. Ездили на море, ходили по гостям и театрам, он был отличным приятелем Кире, но, к радости Елены, своих детей не хотел. Потом Павел неожиданно влюбился, и они разошлись, обойдясь без скандалов и драм. «Все-таки, кроме дружбы, должен вспыхивать какой-то огонь», – подумала тогда Елена.
Та самая единственная подруга Танька-алкоголичка всё науськивала её, мол, надо бы хоть кого-нибудь завести, «так», «для здоровья». Но «так» и «для здоровья» она не хотела, было для неё в этом что-то жалкое. А сейчас и науськивать стало некому. После нескольких проб и ошибок Елена решила, что личная жизнь – это не про неё, и особо этим не тяготилась.
Да и с друзьями как-то не задалось. Школьные остались в далёком Владивостоке, университетские – вместе с университетом и закончились, а новые не приживались. Наверное, она слишком любила свою медицину и не старалась заводить друзей, хотя, конечно, приятели у неё были. Тот же анестезиолог Миша да ещё одногруппница Лизавета – высокая дородная женщина, врач-гинеколог.
– Гм… – Глеб качнулся с пяток на носки, – мы договорились увидеться, но не договаривались о том…
– …что будем делать, – подхватила Елена.
– Точно.
Они стояли перед Казанским собором.
Вечер был внезапно тёплый для ноября. Голый асфальт поблёскивал недавно случившимся дождём, отражая сероватое питерское небо. Собор кусками укладывался в зеркальные лужи, его контуры дрожали и подёргивались от дуновений ветра.
Елене вдруг показалось, что она уже где-то видела эти лужи. Или не эти, но очень похожие, с чем-то непоправимо разваливающимся в отражениях. Стало как-то не по себе, и она инстинктивно сжалась.
– Позвольте предложить вам руку, – Глеб выставил вперёд локоть, – можем немного пройтись и придумать, где и как проведём следующие пару часов.
Она ухватилась за его пальто, как за якорь, ещё раз посмотрела на осколки собора в зыбкой ряби, и они пошли вперёд, к площади Восстания.
– Вы мне так ничего о себе и не рассказали, Глеб. – Елена старалась побыстрее заговорить, чтобы вытеснить из сознания это тревожно-необъяснимое ощущение.
– Расскажу всё, что вы хотите знать, – он посмотрел на неё сверху вниз, – как на духу.
– Так почему вы работаете в «Убере» на своей хорошей машине?
– Гм… – он задумался, – я работаю в «Убе-ре», потому что мне хочется чего-то простого и понятного хотя бы на время.
Она вздохнула. Глеб бросил на неё быстрый взгляд и хмыкнул:
– Понимаю, что звучит странно, я не безработный бродяга, Елена, у меня своя компания, но я временно отошёл от дел, немного теряю в прибыли, но остаюсь на плаву.
Она удивлённо повернула к нему голову:
– Своя компания? Чем вы занимаетесь?
– Я ювелир. Неплохой, но не выдающийся. Создал ювелирную компанию, но… – он посмотрел вдаль, за перекрёсток, – всё изменилось два года назад, когда умерла жена.
– Я вам искренне соболезную. – Елена уже пожалела, что завела этот разговор.
– Спасибо, – он кивнул, – не хочу омрачать нашу прогулку тяжёлыми разговорами, давайте лучше поговорим о вас.
– Это вовсе не тяжёлые разговоры, просто мне было интересно…
– Да-да, – он коснулся руки, лежащей на его локте, – я понимаю. Если коротко, я хотел сказать, что мне надоело бездельничать, и я решил попробовать что-то простое, чтобы подумать о своей жизни: что мне делать с нею дальше.
– И давно вы работаете в «Убере»? – Елена продолжила тему.
– Месяца три или около того, уже успел слегка заскучать, так что, наверное, скоро брошу это занятие. – Глеб посмотрел на небо. – Кажется, накрапывает дождь, вы не чувствуете?
– Пока нет.
– Не знаю, ответил ли на ваши вопросы, – он покачал головой, – что ещё… летом мне исполнилось шестьдесят, детей нет, родители умерли давно, старший брат – пять лет назад. Живу я на Ваське, там же и мастерская, в которой давно не был. Вот, собственно, и вся история. Не слишком увлекательно, правда?
Они шли сквозь плывущий навстречу поток прохожих, и Елене взгрустнулось. Он рассказал о своей жизни в нескольких предложениях. Действительно – не слишком увлекательно. Молчание разделяло их холодом, ширясь в пространстве между ними. Елену стала тяготить его рука, ей захотелось высвободиться и побежать вперёд, но она сдержалась.
– Может, зайдём куда-нибудь выпьем кофе? – Глеб сказал это неуверенно.
Елена равнодушно пожала плечами, дескать, всё равно.
– Послушайте, – он остановился, – Елена, я не сторонник того, чтобы люди делали то, что им не хочется или не нравится. Если…
Она тоже остановилась и посмотрела на него.
Он продолжил:
– Если вам кажется, что наша встреча исчерпала себя, то я могу вызвать вам машину, – он говорил совершенно спокойно, без обиды в голосе, как о чём-то само собой разумеющемся. – Последний раз я ухаживал за своей женой, и это было лет… восемнадцать назад. И, видимо, без тренировки я разучился быть весёлым парнем с неизменным чувством юмора. Я не люблю быть назойливым, Елена.
По мере того как он говорил, её интерес возвращался. Она тоже не любила быть назойливой, и это ей нравилось в других.
– Давайте зайдём в первое попавшееся заведение, которое встретим, а там посмотрим, как пойдёт, хорошо? – Елене было приятно, что он почувствовал её настроение.
Кафешка оказалась несколько шумноватой, но вполне уютной.
– Расскажите о себе, – попросил Глеб.
Елена грела руки о чашку и заговорила бесстрастным голосом радиоведущего:
– В январе мне будет сорок семь, я врач, когда-то жила с собакой и дочерью, сейчас только дочь. Родители живут в другом городе, я типичный провинциал – приехала из Владивостока поступать в мединститут, поступила и осталась. Живу недалеко от Ладожской, впрочем, это вы и так знаете.
– Врач? – Глеб поставил чашку. – Надо же! А какой врач?
Она не любила говорить о собственной профессии, особенно в компаниях, потому что стоило упомянуть об этом, как тут же сыпались рассказы про болезни – неважно какие и неважно у кого.
– Онколог-маммолог, оперирующий хирург, – сказала она скороговоркой, – работаю в диспансере.
Он откинулся на спинку стула:
– Моя жена тоже была врачом, офтальмологом. И умерла от рака.
– Ох… – Елена растерялась. – А в каком институте училась ваша жена? Может, я её знала?
– Чего на свете не бывает. В Первом на…
– На Петроградке? – подхватила Елена. – И я! Погодите, а она, сколько ей лет… было лет…
– Она моложе меня на десять лет, – Глеб оживился, – вот уж не ожидал совпадения! Соответственно, старше вас почти на четыре. Катерина… тогда ещё Степанова.
– Катерина Степанова… Катерина… – Елена изо всех сил напрягала память, пытаясь вспомнить девушку с этим именем, и не могла. – А как она выглядела?
– У меня есть фотография, я могу показать, но мне кажется, это не очень уместно. – Он смутился.
– Гм… – она задумалась, – покажите, ничего страшного.
Он достал из кармана небольшой чехол, а из него фото.
– Правда, здесь она незадолго до болезни, старше, чем была в институте.
С фотографии на Елену смотрела женщина с короткими рыжими кудрями, чуть курносая, с полными губами и волевым подбородком. Не красавица, но что-то в ней было. Она смотрела открыто и прямо, улыбаясь тому, кто её снимал.
– Красивая, – Елена вернула снимок, – но нет, к сожалению, не помню. Думаю, мы с ней разошлись в несколько курсов, знаете, как бывает – старшекурсники уже сами по себе и с молодняком знаться не хотят.
Он положил фотографию обратно – не в бумажник или паспорт, а в отдельный чехол, и Елена это отметила.
– Я любил её, – задумчиво сказал он, – прошло два с половиной года. Я и не думал, что могу кого-то встретить, решил, что мы с Глашкой так и состаримся вместе.
– С Глашкой?
Глеб засмеялся:
– С кошкой. Елена, может быть, это преждевременно, и, может быть, из нашего знакомства ничего не получится, но я рад, что встретил вас.
За соседним столиком смеялась молодёжная компания, из динамиков лился джаз, позвякивал колокольчик то открывающейся, то закрывающейся входной двери… дзынь. Лоскуты холодного, пропитанного дождём воздуха ноябрьским бархатом повисали за темнеющими окнами.
Они продолжали разговаривать. Немного неуклюже, немного неловко, разучившись это делать и пытаясь научиться снова.
Заказали коньяк, ещё кофе и по ломтику торта, отставляли в сторону чашки, просыпали сахар, барабанили пальцами по столу, приближая и приближая руки друг к другу, но не решаясь коснуться. Он улыбался, она хохотала, он постукивал носком ботинка, слушая про её занятия танцами в далёком детстве, она наматывала на палец салфетку, когда он рассказывал, как учился играть на гитаре. Смех, крошки, огоньки и блики по столу…
Через два часа они доехали до её дома и, как школьники, остановились у парадной. Он хотел её поцеловать, и она хотела, чтобы он её поцеловал: они робко смотрели друг на друга, не зная, как быть.
– Это, право, смешно, – он нервно дёрнул щекой, – вы не находите?
– Ужасно смешно, – подтвердила она.
– Чувствую себя подростком, – он смотрел на неё сверху вниз, – я хочу вас поцеловать, Елена.
Она молчала, глядя в его тёмные глаза. Он провёл пальцами по её волосам, бровям, щеке, наклонился и коснулся губами её губ. Очень легко.
Тепло. Запах – розмарин и ежевика. Брызги дождя, долетающие с козырька парадной, и ягодное тепло позднего вечера.
Он был осторожным и нежным.
– Спасибо за чудесный вечер, Елена, – проговорил он шёпотом почти на ухо и отступил на шаг.
Она открыла глаза:
– Да.
– Мы ещё увидимся?
– Да. – Ей хотелось встать на цыпочки и обнять его, но она просто улыбалась, касаясь дверной ручки.
– Я вам напишу, – он сделал ещё шаг назад, – доброй ночи.
Ночь за моими окошками темнее и беспросветнее, чем где бы то ни было.
Мне приходится умолять:
– Прости меня, прости, я не хотела, просто так… так само вышло, Володя, ты же знаешь, милый, как я тебя люблю, пожалуйста, не нужно успокоительное. Пожалуйста.
Я не хочу транквилизатор, очень не хочу.
– Ты мне обещала! – В его голосе разочарование и злость. – Ты же мне обещала, мама!
– Ведь всё прошло хорошо, – я молитвенно сложила руки, – только пару глотков вина, всего два глотка!
– Но ведь я тебе говорил отказаться! Ты помнишь? – Он повышает голос. – Я же тебе сказал!
– Прости. Прости-прости. Я очень старалась. Я подумала, что будет странно, если я совсем не буду пить вино. А так – всего пару глотков. И мы с Машей разговорились. Я ведь ей понравилась, правда?
– Да кто её спрашивает! – Он фыркает. – Главное, чтобы она тебе понравилась! Она тебе нравится?
– Конечно, – я сладко улыбаюсь, – она славная девушка. И, по-моему, очень тебя любит. Так смотрит на тебя!
– Как? – Ему приятны мои слова.
– О! С восхищением! – Я стараюсь его задобрить. – Поверь, материнское сердце чувствует, эта девушка в тебя влюблена. И к тому же она очень красивая и очень добрая.
Он немножко обмяк:
– Ты правда так думаешь, мам?
– Конечно, – я делаю к нему шаг и кладу руку на плечо, – я так за тебя рада! И за неё! Вы славная пара! И замечательно смотритесь вместе.
Он любит, когда я его касаюсь, но по собственной воле я это делаю только тогда, когда нужно его задобрить. Похоже, его гнев немного утих. Он не терпит непослушания. И я стараюсь его не злить. Это почти всегда оборачивается тянущим небытием беспамятства от транквилизаторов.
– Я привезу её ещё как-нибудь, – он садится на мою кровать, – она тоже от тебя в восторге. Ещё бы! Если бы она сказала про тебя хоть одно плохое слово, наверное, я бы мог её убить.
Я понимаю, что его слова вовсе не метафора.
– Ну что ты, – подволакиваю цепь, сажусь рядом и ласково треплю его по волосам, – она славная девушка и ничего плохого не думает. Давай-ка я тебе почитаю.
Это мой последний козырь.
Я ложусь на кровать.
Он подходит к полке, достаёт книгу, потом забирается с ногами ко мне и кладёт голову на плечо.
Это единственный человек, чьё тепло мне дано ощутить.
Я открываю «Денискины рассказы», которые знаю почти наизусть, начинаю читать и мысленно молюсь о том, чтобы он забыл о тех двух глотках вина, которые я сделала без его одобрения.
– Послушай меня, – он поворачивается ко мне, берёт за голову и приближает своё лицо, едва не касаясь меня носом, – послушай меня, мама, – говорит чётко по слогам, – если ты будешь вести себя хо-ро-шо, то ВСЁ будет хо-ро-шо.
Я киваю, затаив дыхание, чувствую его запах – дерева, корицы и жасминового чая. Он берёт меня за волосы, тянет, моя голова откидывается назад, но я должна смотреть на него.
– Больше не делай так никогда, – шепчет он, – ни-когда, поняла?
Я снова быстро киваю:
– Да-да, я всё поняла, не волнуйся.
Он отпускает:
– Прости мамочка, прости, я просто хочу, чтобы всё было хорошо. Ты же понимаешь, что я забочусь о тебе, ты же понимаешь, правда?
Он утыкается мне в грудь, я обнимаю его, глажу по светлым волосам. И мне не нравится ощущать, как же приятно трогать его волосы.
– Дай мне немножко, – почти шёпотом просит он, – дай-дай немножко.
К горлу подкатывает тошнота, но я стараюсь дышать. Я знала, что сегодня без этого не обойдётся, – расстёгиваю кофту, поднимаю майку. Дыхание сбивается, дрожь пробегает по лопаткам, я мелко сглатываю, плечи стягивает стальными нитями. Я обнажаю грудь и даю ему.
Он благодарно кивает, припадая к соску губами, он нежен, у него в глазах слёзы. Моё тело сопротивляется, и я всё-таки начинаю дрожать от отвращения и возбуждения – адская смесь, стискиваю зубы – дыши, дыши, просто дыши.
Он сосёт бережно и нежно, стараясь не делать мне больно.
Конечно, никакого молока у меня нет, но ему кажется, что есть. Он причмокивает и облизывает соскок, я стискиваю зубы.
Дыши… Дышу, смотрю на полку с книгами и начинаю пересчитывать их – раз, два, три, четыре, пять… медленно дохожу до тридцати одного – месяц. Это немного успокаивает. И принимаюсь заново. Минут через пятнадцать он отваливается, как насытившийся младенец, и кладёт голову мне на колени. Глаза его закрыты, на губах блуждает довольная улыбка. Вопреки здравому смыслу я глажу его по светлым волосам, чувствуя, как гудит внизу живота. И тут же гадливость и стыд накрывают меня удушающей волной – я отдергиваю руку и проклинаю своё женское естество.
Я снова смотрю на книги – Булгаков, Достоевский, Брэдбери, Экзюпери… раз, два, три, четыре… Раз, два, три… раз…
Ещё минут через десять он открывает глаза, лицо его сияет:
– Ты у меня самая лучшая мама на свете!
Получив своё, он застёгивает на мне кофту, нежно проводит по груди, встаёт. Я остаюсь полусидеть-полулежать на кровати. Ощущение, что меня выпили досуха, выпотрошили и оставили выскобленным нутром на солнцепёке.
– Что тебе привезти? – Тон его голоса приподнятый и деловитый. – Ещё варенья?
Что мне привезти? Единственное, чего я сейчас хочу, – чтобы свет скукожился и стал черноглазой тьмой, чтобы небытие поглотило мою жизнь, превращая боль в пепел, – и всё закончилось.
Но я смотрю на него и говорю:
– Может быть, книгу? «Анну Каренину»?
Голоса почти нет.
– «Анну Каренину»? Отлично – мамочка хочет про любовь! – кивает он, старательно не замечая моего усталого вида.
И я думаю, что сейчас совсем не прочь вслед за Анной под поезд.
Он подходит, гладит меня по голове, целует в макушку:
– Ну всё, я поехал, не скучай.
Доходит до лестницы, машет мне на прощание, я слышу, как он, чуть замешкавшись, упруго взбегает вверх. Дверь за ним захлопывается.
Я медленно подхожу к лестнице – на второй ступеньке, завёрнутая в красивую бумагу с позолоченными разводами, коробочка. Снимаю обёртку, открываю – макаронс. Кругленькие французские пироженки, разноцветно-яркие, весёлые – как чья-то чужая жизнь. Я вымученно улыбаюсь в камеру:
– Спасибо, милый!
Беру одну штучку и, пока иду обратно к кровати, сминаю её пальцами в крошку.
Я чувствую собственную старость, налипшую на меня за всё это время чужеродной коростой. И запах, его запах на мне, едва заметный, въедливый, который хочется содрать слой за слоем, чтобы стать собой. Но я не могу. Он не любит, когда я моюсь сразу после его ухода. Единственное спасение – моё подкроватье.
– Я немного подремлю, милый, – говорю в камеру, – и буду обнимать кота, как тебя.
Тишина, но щелчка нет, наверное, он садится в машину.
На улице уже смеркается, автоматически включаются ночники по периметру, я зажигаю светильник над головой, кладу кота, сую ему под нос книгу и под покровом свесившегося одеяла стекаю под кровать.
Там хватаюсь за рейки руками и кричу. Кричу. Кричу. Беззвучно и оглушительно. Кричу внутрь себя, так громко, как могу.
Он не слышит ни звука.
За одной из кроватных реек лежит скоба, я беру её в руку, примеряюсь… Осталось только заточить, и получится небольшой нож. И я даже знаю, обо что я её заточу, – хотя… с обеих сторон кровати рейки крепятся винтами, если скрутить гайку, то обнажится резьба: о рёбра этого винта и можно сточить край скобы.
Только терпение и время, терпение и время. И того и другого у меня предостаточно. А кроватный матрас сработает, как звукоизоляционная подушка.
Подушка под Глебом съехала набок. Она постояла немного, разглядывая его, спящего, и вышла в коридор.
– Пока, Глашка, веди себя хорошо, – Елена погладила кошку, которая тёрлась о её ноги и призывно мяукала, – ну что ты хочешь? Корм я тебе положила, веди себя тихо.
Чёрно-белая кошка внимательно посмотрела на неё и, будто понимая, замолчала.
– Вот и умница, – похвалила её Елена, – не скучай, я сегодня приду. Или завтра.
Вышла и медленно закрыла за собой дверь, чтобы та не хлопнула.
«Тарам-пампам, тарам-пампам», – напевала она, сбегая по лестнице.
Ух! За ночь дорога выстелилась серебристым полотном. И декабрь, нахохлившись заснеженными деревьями, стал праздничным и белым, как и положено предновогоднему декабрю. «Кажется, опоздаю». Елена завела машину, достала скребок и принялась очищать её от снега.
До Нового года оставалась всего неделя, и город был заполошен предпраздничной суетой. Люди носились, запасаясь продуктами: майонез, яйца, зелёный горошек – в промышленных количествах.
«Надо бы тоже закупиться», – подумала она, выруливая со двора. С?Васильевского по утрам выбираться было непросто.
Было не очень понятно, можно ли считать, что они сошлись и живут вместе. Елена часто ночевала у Глеба, даже обзавелась полкой в шкафу и выдвижным ящичком в комоде, но периодически оставалась у себя – и они никогда это не обсуждали.
Елену терзали сомнения, и чем ближе был Новый год, тем сомнения становились навязчивее. Где, как и с кем встречать? Само празднование того, что ты стал на год старше и ещё триста шестьдесят пять дней ушли в небытие, казалось ей как минимум странным.
Кира, разумеется, собиралась прийти отмечать со своим Серёжей. Но компания, состоящая из неё с Глебом и дочери с женихом, казалась ей какой-то неестественной. Может, встречать отдельно с Глебом у него? Тоже как-то странно, хотя Кира, скорее всего, не расстроится.
Город встал, ежегодно для дорожных служб Петербурга наступление зимы – неожиданность. Елена барабанила пальцами по рулю своего старенького «Шевроле», когда пришло сообщение, – наверное, это Глеб.
«Дорогая Елена Васильевна, спасибо вам огромное за маму. У нас всё хорошо, мы постепенно восстанавливаемся и думаем об имплантации. Вы потрясающий врач! Спасибо вам от души! Вадим Лотов».
И вроде бы этот человек написал хорошие слова, но он написал на личный телефон, который она ему не давала. И откуда он его узнал?
Входя с приличным опозданием в кабинет, она наткнулась на Верочку, та ей улыбалась, едва не сияя.
– Что? Что такое?
– Букет, – медсестра отошла от стола, и стала видна пышная корона из алых роз, поставленная в кувшин, – может, вазу купить?
– Опять?! – Елена едва не вспылила. – Не слишком ли много букетов? Вера, уберите его куда-нибудь. Этот парень ещё и на мобильный мне пишет, хотя я номера ему не давала.
– Ой! – Верочка опешила. – Э-т-то я.
– Что? – не поняла Елена.
– Простите, это я дала ваш номер, я думала… что ничего такого…
Елена молчала.
«Вот идиотка!» – подумала она, но вслух, конечно, не сказала.
– Простите, простите… – Медсестра достала из кувшина розы и, капая водой на начальственный стол, унесла их прочь.
Как только за Верочкой закрылась дверь, Елена длинно выругалась. Она любила крепкие словечки, но использовала их только тогда, когда вокруг не было ни души.
Елена смотрела в окно, безнадёжно испорченный день помрачнел оттепелью, голые ветки проступили сквозь растаявшие белые кружева и мотались на ветру, постукивая о раму.
Снова пришла СМС, она нахмурилась, предвкушая очередное послание от Лотова, но это было совсем другое:
«Елена Васильевна, добрый день, я записал маму к вам на консультацию, через неделю. Стало хуже. Метастазы. Можно ли попасть к вам раньше?»
Сообщение пришло с незнакомого номера, и она не понимала, кто мог его отправить.
«Дубовец Светлана Афанасьевна», – прилетело вдогонку.
Елена покачала головой – писал застенчивый парень Ваня. Вероятно, и ему её телефон дала безалаберная Верочка.
Вон оно как… метастазы… Она открыла расписание, бегло просмотрела:
«В этот четверг сможете? В 14:00?»
«Да, спасибо», – он ответил мгновенно.
«Возьмите с собой все выписки и анализы».
«Обязательно».
Вернулась притихшая Верочка, Елена не стала спрашивать, кому ещё она умудрилась дать номер её мобильного, а просто сказала:
– Найдите мне карту Дубовец Светланы Афанасьевны.
Елена про себя снова произнесла это имя – вроде обычное, разве что фыркающее «Афанасьевна» чуть выбивалось из общей безликости.
Медсестра наморщила лоб:
– Она же выписалась давно. Бледная такая, с длинными некрашеными волосами?
– Не помню, как она выглядит, – Елена отмахнулась, – придёт в четверг на консультацию с сыном. Метастазы у неё обнаружили.
– А сын – Иван? Заикается и ходит в каких-то растянутых толстовках, – тут же вспомнила медсестра.
Елена удивилась такой памятливости:
– Давайте лучше займёмся делом, Вера, а не обсуждением больных и их родственников.
Они засели за скучную бумажную волокиту, и будничный день покатился шершавыми минутами к вечеру.
– Лена-Лена-Лена, – приятель-анестезиолог Миша скрестил руки на груди, глядя, как она подходит к своей машине, – и отчего твой прекрасный букет потащила домой Верочка?
Елена нахмурилась и отмахнулась:
– Слушай, не начинай, и так день дурацкий.
– Ого! – Миша прислонился к своей машине (их парковки были рядом). – Просто всё достало или что-то случилось?
Кажется, он был всерьёз обеспокоен.
– Да что ты с букетом этим! – вспылила Елена.
– Да ладно, ладно, – он примирительно развёл руками, – ты же знаешь, я ничего…
– Знаю. – Она вздохнула и оперлась о капот своего авто.
– Не первый же это букет от родственника пациентки в твоей жизни.
– Не первый и, скорее всего, не последний, но… – она задумалась, – эта идиотка Верочка дала ему мой личный номер телефона, и теперь он мне строчит послания.
– Хоть не любовные? – усмехнулся Миша.
– Да ну тебя, – Елена встала, – не нравится мне это всё. Как-то… – Она подыскивала слова.
– Назойливо?
– Гм… да вроде и нет, но… ты знаешь, – Елена смотрела на своего давнего приятеля, пытаясь почувствовать и выразить то, что беспокоило её изнутри, – но в то же время да. Странный он какой-то, ведёт себя не то чтобы нагло, а…
– Почти, – подсказал Миша.
– Вот именно, вроде не переходит границу, но…
– Так, может, он просто в тебя влюбился?
– Ой, я тебя умоляю! – Елена скривилась.
– А я вот и не шучу, – неожиданно серьёзно сказал Миша, – ты красивая женщина, лечащий врач его матери, почти бог, а он молодой мужик – в общем-то, очаровательное сочетание. Просто будь внимательнее с этим.
– В каком смысле? Что значит внимательнее?
– Ну, не знаю, – он неопределённо повёл в воздухе руками и заговорил нарочито менторским тоном: – В нашей психически нездоровой среде нередко встречаются такие же психически нездоровые элементы, которые норовят проявить это самое психическое нездоровье во всей его сумасшедшей красоте.
Елена выдохнула и улыбнулась:
– Ладно, шутник, поехала я домой.
– А как я уже сказал, я совсем не шучу, – он снова посерьёзнел, – просто береги себя, Лен.
Она открыла дверцу своей машины:
– Спасибо тебе, Миш, буду обязательно.
Села и включила двигатель.
– Елена Васильевна, Елена Васильевна, – Верочка едва не бежала по коридору, – погодите, там… эти Дубовец, э-э-э… Дубовцы пришли.
– Кто? – Елена торопилась на консилиум и не понимала, о чём говорит её помощница.
– Ну, помните, вы их на два часа назначили. – Медсестра ускорила шаг. – Ну, тот заикающийся парень с…
Елена остановилась:
– Сегодня четверг?
Верочка едва в неё не врезалась, но успела затормозить:
– Да. В вашем расписании. На два часа дня.
– Гм… да… – она смотрела в одну точку, пытаясь сложить в уме эту головоломку, потом перевела взгляд на Верочку: – Что же вы мне не напомнили? Ни вчера, ни утром?
– А я… – медсестра покраснела, – я тоже забыла.
– Ладно, – Елена поняла, что ругаться без толку, только время тратить, – так… отмените, гм… нет, не надо. Тогда вот, – она всучила Верочке папку, – отнесите это Островскому, скажите, что у меня экстренный вызов и я приду как смогу, если смогу. Хотя нет, просто скажите, что приду обязательно и постараюсь побыстрее.
– Хорошо. – Верочка захлопала ресницами, идти к главврачу и говорить, что доктор Киселёва опоздает, ей совсем не хотелось, но другого выхода не было.
Подходя к кабинету, Елена выбросила из головы грядущий консилиум и сосредоточилась на будущем разговоре.
– Здравствуйте, – она открыла кабинет, – проходите, пожалуйста.
С кресел в холле поднялась исхудавшая до прозрачности женщина, раза в два меньше той, которую помнила Елена по прошлой выписке. Одежда, явно на несколько размеров больше, висела на ней как на вешалке, лысую голову покрывала круглая тканевая шапочка.
Желтоватая кожа скульптурно обтягивала выступающие скулы, Елена мельком подумала, что, наверное, когда-то она была красивой. Рядом шёл молодой мужчина, среднего роста, в растянутой толстовке. Он бережно поддерживал её под локоть и смущённо смотрел себе под ноги.
Как только они сели на стулья для посетителей, Елена встретилась взглядом со Светланой Афанасьевной – прозрачным и пустым. Её глаза почти без ресниц на исхудавшем лице казались огромными и яркими.
«Она умрёт, – доктор посмотрела на сына пациентки и взяла пухлую папку, которую тот ей протягивал, – она точно умрёт».
Елена зябко передёрнула плечами, ей показалось, что тени в кабинете вдруг стали отчётливее и резче, а воздух холоднее и плотнее. Чужая смерть незвано пришла и вольготно расположилась, праздно зевая шакальей пастью, выжидая… Как бы говоря каждому: «Я здесь. Я прихожу, когда хочу. И могу прийти за тобой».
Плечи ссутулились. Доктор листала принесённую Иваном карту, понимая, что оперировать бессмысленно, метастазы почти везде. Остаётся тяжёлое лечение, способное хоть немного отсрочить неизбежное.
Она захлопнула карту, выпрямилась, улыбнулась и… начала говорить округлые, уже почти заученные фразы о том, что нужно верить в то, что выздоровление возможно на любой стадии, что настрой самого пациента – это половина дела… и так далее и так далее…
– В-вы будете оперировать? – Иван её перебил, спросив довольно резко.
– К сожалению, уже невозможно, просто невозможно, метастазирование слишком обширное. Я бы и хотела вас хоть чем-то порадовать…
– Доктор, сколько? – голос женщины тихо, но отчётливо прошелестел в кабинетной тишине.
– Прогнозы делать – занятие неблагодарное и бессмысленное, – начала она, но, заглянув в глаза Светланы Афанасьевны, остановилась, снова взяла карту в руки, пробежала глазами по строчкам анализов и эпикризов, задумалась… – Могу предположить год-полтора.
В таких разговорах она всегда называла цифру, значительно превышающую реальный прогноз.
– Спасибо, – вместо пациентки ответил её сын и встал, глядя на мать, – пойдём, мама.
Он бережно взял её под локоть, помогая подняться со стула, случайно обнажил запястье, и Елена заметила, что у неё, как и у него на руке, словно тонкий браслет, повязана красная лента.
«Может, они сектанты какие-нибудь», – подумала она и тут же сказала:
– Погодите, я хочу вам дать координаты очень хорошего хосписа, он как раз в центре, на Фонтанке, там прекрасные врачи и…
– Спасибо, – Светлана Афанасьевна посмотрела на сына, – мы…
– Мы знаем, – неопределённо сказал он, – спасибо, мы справимся. Пойдём, мама.
Они медленно направились к выходу.
– Иван, вы, пожалуйста, держите меня в курсе, – вдогонку им говорила Елена, почему-то она чувствовала себя виноватой.
Так бывало, хотя и крайне редко, она уже давно научилась абстрагироваться от каждой пациентки, но порой кто-то пробивался сквозь её тщательно выстроенную броню. И тогда её накрывало странное чувство вины… вины и бессилия перед жизнью. За неизбежную грядущую смерть.
Он открыл дверь матери и придерживал её, пока та выходила. Обернулся к Елене, встретился с ней взглядом:
– Хорошо.
Они вышли.
Елена рухнула в кресло, открыла заветный ящик и достала коньяк. Ей хотелось выпить немедленно, но она вспомнила, что её ждут на консилиуме.
– Дома, – громко сказала она, – всё дома.
Положила бутылку на место, закрыла ящик на ключ и вышла из кабинета.
– Мам… м-м-мам, н-ну к-к-ак он мог! – Кира рыдала, сглатывая слова. – Н-н-ну ч-что мне теперь д-делать?
– Погоди, – Елена села рядом с ней на кровать, – успокойся. Давай по порядку. Что случилось? Когда? Ты про Серёжу?
Дочь кивнула. Она сидела, обнимая подушку, лицо раскраснелось от слёз.
– Он… он сказал, что не уверен… маа-а-ам… – И она снова заплакала, уткнувшись в голубую наволочку.
– Ну, погоди, по-годи, – Елена подсела ближе и стала гладить её по волосам, – он сказал, что не готов жениться?
– Ч-что в?в-всё не готов, к-к-о всему не готов! Я же… мы же… а как же кольцо? А как же… – Она обхватила руками живот.
– Ох, – Елена переложила подушку и обняла дочь, – вы поссорились? Что изменилось? Давай подыши и расскажи всё по порядку.
Кира подняла опухшее лицо, облизала губы.
Елена подумала, что сейчас, с чуть изменёнными чертами лица, дочь похожа на того парня, Лёшу, с которым танцевала тогда в новогоднюю ночь. Не хватает только кудрей. У Киры, как и у него, были карие глаза и тёмные, почти чёрные волосы, не кудрявые, но с лёгкой волной. Она вспомнила его обаятельную улыбку, запах парфюма, что-то сандаловое, пряное… потом хруст снега, потом он снимал с неё пальто в незнакомой прихожей – и его пальцы на её спине.
Чёрт! Елена моргнула, возвращаясь в сегодняшний день.
– В том-то и д-дело, ч-что, – Кира продолжала всхлипывать, – просто п-пришёл, знаешь, важный такой, с-ска-азал, что нам нужно поговорить. Как в мыльной опере. И ска-а-а-зал…
Подбородок её снова задрожал, и она уткнулась в подушку.
– Вот козёл! – ругнулась Елена. – Ублюдок малолетний. Раньше о чём он думал? У тебя же срок уже…
У Киры пошла четырнадцатая неделя.
– Маа-а-м, – дочь подняла голову, – ч-что же делать теперь?
– Делать? – Елена переложила подушку на кровать. – Для начала нужно успокоиться. Я тебе принесу воды и валерьянку, а потом…
– А мне можно лекарства?
– Можно, – Елена встала, – а потом я позвоню… нет, не ему, а его мамаше, как её? Софья…
– Валентиновна, – подсказала дочь.
– Да, точно, толстая такая, всё ходила на родительские собрания в колхозных цветастых платьях. – Елена не стеснялась в выражениях.
– Мам, пожалуйста, – Кира испуганно уставилась на мать, – не нужно, ну, что ты ей скажешь, что они подумают вообще…
– А бросить беременную девушку – ЭТО как? – Елена распалялась. – Это же его ребёнок? Вот я же… я так и знала…
– Мам, пожалуйста, – у Киры на глазах показались слёзы, – ма-а-ам…
Елену колотило от злости и бессилия. Она злилась не только на бесхребетного Серёжу, но и на себя. Она-то, она как это могла допустить! Нужно было силком тащить её на аборт!
– Ладно, погоди, давай не делать необдуманных поступков. Тебе нужно успокоиться. От того, что ты нервничаешь, ему, – она показала на живот, – тоже не сладко. Я сейчас приду.
На кухне Елена открыла ящик с лекарствами и стала искать валерьянку.
Увидела бутылку коньяка, стоящую в кухонном ящике, достала, налила пару глотков в пузатый бокал и принюхалась – терпко, карамельно, кругло и ярко – запах, будоражащий и успокаивающий одновременно.
Из Кириной комнаты снова послышались всхлипы.
«Ладно, пора это прекращать». – Елена вернулась к поиску валерьянки. Нашла, щедро накапала двойную дозу в мензурку, добавила воды и захватила бокал с коньяком.
– Садись, – Елена протянула дочери, – на.
Кира взяла крошечную склянку и залпом выпила содержимое.
– Фу, какая гадость.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71022481?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Наталия Лирон
Тип: электронная книга
Жанр: Триллеры
Язык: на русском языке
Издательство: Эксмо
Дата публикации: 31.08.2024
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: У нее больше нет своего имени. Нет своей жизни.