НЕ КАК У ЛЮДЕЙ
НЕ КАК У ЛЮДЕЙ
Теймур Байрамов
Годы, годы… Как порой медленно текли вы и как быстро пролетели. Куда девалась безрассудная отважная молодость? Что делать с ностальгией по родной alma mater – институту в прекрасном некогда городе Баку? Где ты, моя первая любовь? Где вы, дорогие, незаменимые никем, друзья? Я сижу перед компьютером с чистым листом на экране монитора. Вот-вот побегут буквы, цепляясь одна за другую, складываясь в строки, вырастая в абзацы, и оживает былой, но теперь недоступный эрозии беспощадного времени, Мир. Итак, приступаю.
Теймур Байрамов
НЕ КАК У ЛЮДЕЙ
НЕ КАК У ЛЮДЕЙ
ЕХАЛ ГРЕКА
Годы, годы… Как порой медленно текли вы и как быстро пролетели. Куда девалась безрассудная отважная молодость? Что делать с ностальгией по родной alma mater – институту в прекрасном некогда городе Баку? Где ты, моя первая любовь? Где вы, дорогие, незаменимые никем, друзья? Я сижу перед компьютером с чистым листом на экране монитора. Вот-вот побегут буквы, цепляясь одна за другую, складываясь в строки, вырастая в абзацы, и оживает былой, но теперь недоступный эрозии беспощадного времени, Мир.
УРОКИ ГРАФОМАНИИ
– Графомания в острой форме, – так бы я, сегодняшний, диагностировал недуг, сразивший меня во времена работы внештатником в редакции городской газеты "Коммунист Сумгаита".
Не будучи филологом, довольно легко вписался я в авторский коллектив, ибо потребность прессы в свежих перьях неутолима, а жители города, в большинстве своём завербованные на химические новостройки были выходцами из азербайджанских сёл. Малообразованные, тёмные.
Вот и кропал стишки на злобу дня, и – за неимением лучшего – их исправно публиковали, и я прослыл поэтом. И возомнил о себе целый ворох чего…
А когда в редакции надоумили бойкого "автора-куплетиста" обратиться в литобъединение при ЦК ЛКСМ Азербайджана в Баку, я подумал, отчего бы и нет…
....................
Азернешр
. Что-то от обводов многопалубного океанского лайнера явственно проступает в благородных очертаниях породистого дома, в плавных линиях многоярусных балконов, опоясывающих изящный корпус.
У подножья Дома-корабля плещется толпа: через улицу – знаменитый Зелёный Базар.
– Кутум! Свежий кутум, – надрывается худощавый брюнет в чумазой униформе.
Рядом – лоток молчаливой тётушки с переползающими друг по другу змееподобными миногами. Тут же над расстеленными брезентовыми полями буйствуют ароматы пышных снопов знаменитой южной зелени… Кинза, рейхан, шпинат – глаза разбегаются…
Оставив по левую руку азартный галдёж, ныряю в прохладный подъезд. Мраморная лестница, актовый зал.
Сжимаю в ладони рулончик экзерсисов изящной словесности.
И вот он, мой выход в сладком предвкушении триумфа…
......................
По Базарной улице, не замечая ничего вокруг, плетётся понурый человек. Что-то бормочет, клянётся самому себе, что никогда больше нога его не ступит…
..............................
Но ещё не раз и не два приду я в заветный Дом. И вполне сойдусь с Зоилами, так безжалостно обрушившими мои представления о себе любимом.
Управлял задиристым ЛИТО Владимир Азимович Кафаров. Маститый переводчик, он частенько делился с начинающими поэтами спецификой литературной работы…
– Как, – рассуждал он, – не растеряв оттенки, воплотить эту симфонию чувственности в чужеродной среде иного языка, как сохранить неповторимую мелодику в переводе на русский, столь отличающийся выразительной палитрой от "французского языка востока" – сладкоголосого фарси?
Мы, затаив дыханье, слушаем откровения.
А однажды:
– В стихах должно быть что-то от лукавого…
Владимир Азимович произносит это как бы невзначай… Мимоходом.
К своему великому счастью не пропускаю мимо ушей волшебную формулу, и много лет спустя именитый ленинградский литератор Феликс Лазаревич Нафтульев на домашнем собрании ЛИТО "Миряне" подтвердит моё послушание канону:
– Стихи Теймура нужно перечитывать. Тогда и вскрывается то, что по началу было невидимо… И добавил что-то о многослойной метафоричности…
А жизнь шла, годы летели… Новые впечатления рождали новые образы, и из-под пера появлялись одна за другой зарисовки…
Иду в октябрь. Сеет звоны
Лесов мерцающий наряд,
Дымя туманами, горят
Деревья пламенем бессонным.
И тишина… Но где-то рядом
Прошелестела, чуть слышна
По умирающим аркадам
Ознобов первая волна.
Пригоршни жестяных листов
Пустились штопором кадрили,
И заплелись. И завихрили.
И пали под ноги кустов.
И следом выткался, не бросок, -
Мазок к мазку – узор льняной
Стволов молоденьких берёзок…
Ах, что он делает со мной…
В конце концов стихотворений набралось вполне достаточное для публикации, и я задумался, а что дальше…
А дальше на гатчинском ЛИТО мне записали номер телефона Натальи Львовны Нутрихиной.
ИЗДАТЕЛЬСТВО "ЧЕТВЕРГ"
До станции электрички от нашего Кобрина почти три километра пешего хода. До Ленинского проспекта в Питере около часа езды. Ещё прибавьте время до Дачного, и там с полчасика на поиски дома. И вот я у дверей квартиры на пятом этаже типового бетонного монстра.
Меня встречают хозяева квартиры – владетельница издательства "Четверг", поэтесса Наталья Львовна и её супруг журналист и прозаик Анатолий Иванович Нутрихины.
Кабинетик издательницы заставлен техникой, по стенам полки с книгами, выпущенными её усилиями.
Оставляю рукописи. Откланиваюсь. И – на электричку. Дома буду под вечер.
Вывожу за скобки долгую и надоедливую работу по правке и корректировке текста, и окунусь с головой во впечатления от зрелища изрядной стопки сборников, на обложке которых в изголовье её чётко прочитывались мои имя и фамилия.
Общение с милейшими Нутрихиными на том не прервалось, а – напротив – переросло в тёплую дружбу. И супружеская чета неоднократно навещали нас в Кобрино. И мы гуляли по живописным окрестностям, а потом засиживались за столом в просторной кухне…
И однажды Наталья Львовна присоветовала посетить собрание ЛИТО "Мирян".
Просторная комната с высоченными потолками в старом петербургском особняке. Сервированный стол. За столом – с десяток молодых людей, непринуждённость общения которых свидетельствует о близости интересов.
В комнату, величественно ступая, входит высокий красивый бородач, сопровождаемый пушистым белым котом. Тоже – под стать хозяину – великаном.
Так состоялось моё знакомство с человеком-легендой Феликсом Лазаревичем Нафтульевым. И его подопечными…
..............
Время от времени по мере выхода в "Четверге" сборников, задавался я вопросом о возможном членстве в Союзе Писателей Санкт-Петербурга. И, ни в малой мере не ориентируясь на пессимизм знакомых, сдал таки один из сборников в бюро секции поэзии.
На рекомендации в Союз не поскупились поэтесса Зоя Эзрохи, один из старейшин Союза поэт-фронтовик Семён Вульфович Ботвинник, поэт Александр Фролов.
Бюро секции. Меня долго не отпускают, и я читаю и читаю свои стихи. И невольно вспоминаю первое выступление на ЛИТО в Баку.
В Союз был принят при одном воздержавшемся…
В тёплой открытке мудрый Семён Ботвинник кроме многого комплиментарного и поздравлений со вступлением в Союз пишет:
"К сожалению, сегодняшний Союз Писателей – плохой помощник…"
Прошло не так уж много времени, и эйфория незаметно канула в будни. Разочарование в грезившимся романтизме взимоотношений литературных небожителей надвигалось гусиным шагом, медленно, но верно. И вот однажды зазвонил телефон.
Не буду называть фамилию. Человек из президиума Союза:
– Формируем бригаду для выездных выступлений. Подключайтесь… Поездки в составе делегации Союза Писателей Санкт-Петербурга, а осенью – выпуск сборника участников. Подходит?
Кто б отказался?
Через некоторое время – повторный звонок:
– Тогда-то – выезд в Петергоф. Выступаем перед школьниками…
И мне вспомнилась реплика Нафтульева, что стихи мои не просто воспринимать. А тут – дети… И я засомневался:
– Ну, как же? Что я прочитаю пятиклассникам? Им нужно что-то подоступнее.
И ответ, поражающий простотой:
– Какая вам разница? Главное, провести в классе сорок пять минут. А потом будет ресторан от директора школы, командировочные от Союза. И осенью – сборник в качестве вишенки на торте.
Я наотрез отказался. Лаконичное заявление вместе с членским билетом Союза солнечным утром следующего дня ушло заказной почтой на Звенигородскую в Питере…
1 Азернешр – издательство, Баку, Азербайджан
ПЕТЯ
Однажды, уже в бытность нашу в Кобрино, дома зазвонил телефон. В трубке – голос Пети:
– Я в Ленинграде, но заехать не смогу. Как-нибудь в другой раз…
.................................
Несколько лет спустя.
Сумгаитское кладбище. Скромное надгробье. По серому камню – портрет мужчины, опирающегося на треножник с фотоаппаратом. Надпись: Пётр Иванович Плешаков. Даты рождения и кончины…
Здесь в исстрадавшейся от засухи апшеронской земле обрёл последний приют мой дорогой друг. Лёгкий ветерок перебирает сухие песчинки. Тишина…
– Здравствуй, Петя. Это я…
......................
Рёв двигателей, гарь снопами из-под колёс, сизое марево по-над дорожками: на городском стадионе заезжие каскадёры на разукрашенных легковушках демонстрируют диковинные трюки. Не избалованная публика дружно аплодирует. Нащёлкиваю кадр за кадром.
Высокий худощавый блондин с кофром на ремешке через плечо протягивает узкую ладонь:
– Петя…
Позже, вспоминая:
– Смотрю, малый снимает на "Руссар"…
А у меня тогда на простеньком ФЭДе действительно стоял двадцатимиллиметровый широкоугольник. Редкость… Вот и познакомились.
...............
Жили Плешаковы в посёлке, разместившемся на окраине города и заслонявшем садами своими близлежащий городской квартал от ядовитых выдохов промышленной зоны. Дом был унаследован от отца, и по ту пору хранил под своим кровом самого Петю, его, старенькую уже, маму, жену Катерину, и двоих детей – дочь Наталию и сына Илью.
В уютном дворике росли плодовые деревья, зеленел грядками ухоженный огород. Под раскидистой шелковицей – самодельный стол, за которым было так приятно посидеть в жаркий летний полдень. Рослый лавр посредине двора шелестел густой шевелюрой, и случалось, что Петя, провожая гостей, дарил целый букет душистых веток…
Комнатка с потолками-скатами на чердачном ярусе украшена изготовленными собственноручно абстрактными фотообоями. На книжных полках – Хемингуэй и Стейнбек, альбомы Чурлёниса, Врубеля… На стенах – фотографии.
Он был фотохудожником, причём не вполне ясно, что следовало ставить впереди, а что – позади: то ли фото-художник, то ли художник фото. Или – просто – Художник? И его работы неоднократно отмечены дипломами высшей категории на самых престижных конкурсах.
Ему бы сменить масштаб и декорации, но так получилось, что фантазёр и мечтатель, бредивший иными странами и возможностями, оттрубил наш Петя всю свою жизнь фотокором провинциальной газетёнки…
................................
"Коммунист Сумгаита" занимает двухэтажный каменный дом в центре города. У Пети персональный закуток. С полным набором всякой всячины… Здесь он готовит к очередному выпуску снятое по заданию. Что-то из самого-самого – вывешено.
На стене – Ноктюрн. Трагическая и прекрасная Мадонна в густом интерьере южной ночи.
Через коридор расположился отдел городской жизни. Здесь царит Ида Мартиросян. Обстановка спартанская: стол, стул, папки с чем-то очень важным. Хозяйка кабинета вся в делах. Не подходи!
По лестнице вверх на второй этаж – тяжёлая артиллерия: главный редактор и его замы – Миша Горин и Галина Винокурова. Профи…
Жизнь кипит, народ молод, весел и нацелен в будущее. Прекрасное, как всем казалось…
Вскоре после сумгаитских погромов увольняется и перебирается в Ереван Ида. Там она не пропадёт, а напротив – знай наших – сделает не слабую карьеру: главный редактор журнала “Ереван”. заведующая отделом телекомпании “Кентрон”, заведующая отделом газеты “Республика Армения”.
По-моему, оч-чень убедительно…
На её месте в газете окажется поэт и прозаик Марк Котлярский. И появится литературная страница, где я впервые опубликую то, что по замыслу должно было бы именоваться стихами, но…
Но, увы, и по деликатной наводке Марка очутился я на литобъединении поэта Владимира Азимовича Кафарова.
И у нас прибавилось общих тем, и мы ещё теснее сблизились. Почти подружились.
Марк, однако, не засиживается в провинции, и вскоре его можно будет застать на поэтических тусовках Питера, а затем он и вовсе эмигрирует в Израиль.
Вот выписка из газеты "7 дней": " В 1990 репатриировался вместе с семьей в Израиль. Работал репортером ряда израильских русскоязычных СМИ, в том числе ведущим репортером газеты «Вести». С 2003 по 2013 работал в качестве пресс-секретаря партии «Наш дом Израиль». Не слабо?
........................
Пока же никаких массовых миграций не наблюдалось, и всё шло более или менее ровно.
Я мотался по городу с расчехлённым фотоаппаратом в поисках горячего кадра, а Марк патронировал меня, не давая опусам залёживаться в редакционных загашниках…
И, хотя жизнь не казалась пустой, но не одной страстишкой, пусть и неуёмной, жив человек, и раз в месяц всем фотографическим кагалом собирались в фотолаборатории проектного института на окраине города. Никвас (Николай Васильевич Сабсай) – хозяин территории – гостеприимен. Здесь дружелюбная атмосфера, и мы охотно демонстрируем свои самые свежие фотоработы. И складывается коллекция для участия в круговых выставках.
Бандероль с отобранными снимками вскоре отправится почтой, чтобы поочерёдно погостить в несколько городах Круга… В финале коллекция возвращается отправителям. Лучшие фотокартины удостаиваются дипломов.
..................
Вечереет. Уже не жарко, и ранние сумерки превращают городской пейзаж в прозрачную акварель. Однушка в типовом сумгаитском доме выходит балконом на тихую, заросшую пирамидальными тополями и напоённую густыми выдохами близкого Каспия, улочку.
Мы сидим за столиком, на котором томятся чашки с кофе, и треплемся обо всём на свете. Мы – это я и Саша Августинов, частые спутники на фототропах.
Пройдёт совсем немного времени, и Саша уедет далеко-далеко. И сделается на Святой Земле популярным фотомастером. И будет наездами гостить в родном Сумгаите. А потом возвращаться в свой новый Дом… И творить там.
А покуда нам хорошо, и даже не мерещится, как скоро жизнь припустится развеивать своих пасынков по просторам земли, навсегда разрывая казавшееся неразрывным.
НЕ КАК У ЛЮДЕЙ
Ну, всё, не как у людей… И учился через пень в колоду, а экзамены сдавал… Да, сдавал. И почти без трояков… Разные всякие марксизмы-ленинизмы не в счёт.
Два года на четвёртом курсе отсидел. Умудрился… Из-за незачёта по английскому языку! И в длиннющем списке штрафников был самым несуразным.
И вот наконец – через все мыслимые курбеты – защита диплома…
Последнюю практику мыкали вместе с однокашником Лякутисом – Ляпой…
Электричка из Баку еле ползала сквозь выжженные унылые окрестности, подолгу застаиваясь на станциях, и тогда мы пялились в окна на серые от пыли платформы. И однажды в Гюздеке, за одну остановку до Сумгаита, я увидел.... гиену1. Ну, думаю, приехали… Перегрелся. А потом, поразмыслив, отмахнулся: – Гиена и что?… Нам на завод надо…
Поезд тронулся, и зоопарк растаял вдали. Следующая остановка – конечная.
Что мы с Ляпой делали весь жаркий июнь, хоть убейте, не вспомню, но в конце концов нам таки вручили дежурный комплект синек , и из этих блёкло-рыжих рулонов, расшифрованных с помощью Бога, его святой матери и всевозможных иных покровителей Наук лепились и увековечивались в листах ватмана невообразимые схемы.
У меня получилось что-то около десяти замурзанных картинок. Мазня. Но приёмная комиссия оценила труд. Я – инженер.
Следующий неизбежный этап – распределение, и …
Перекачивающая насосная станция Шолларского водопровода. Кабинет начальника. Сидящий за столом немолодой человек с удивлением взирает на меня. А я – с пылу с жару. С шоссе. Прикатил на велосипеде… В присутствие явился в полном и недурственном спортивном прикиде.
Слово за слово. С официальным отказом в приёме на службу, надёжно упрятанном в карман велорубашки, качу домой.
Следующий кадр: сумгаитский трубопрокатный завод.
Я в этот раз – вполне правильный. Без прибамбасов.
Утро первого рабочего дня. Раздевалка. Напираю на себя новенькую колючую спецодежду, и – в "дежурку". Знакомиться с персоналом…
– Лёша… Плотный брюнет с породистым шнобелем. Кепка-аэродром надвинута так, что лица особо не разглядеть.
– Коля… Лезгин Кильби К. Большой умелец. У всей бригады отвёртки его работы.
– Володя… Это – Топалов. Забавный малый.
– Асиф… Какой-то совсем уж смуглый вьюнош. Худой, как щепка… Курирует нагревательные колодцы, где и проводит большую часть рабочего дня. А там – сажа. Может, отсюда его темнокожесть? Хотя, как выяснилось, после душа он такой же, как и до…
Из дежурки хорошо слышны сигналы бедствия. На каждом участке – свой… Вот басистый гудок. И срывается с места Лёша. Блюминг просит помощи…
Шёл одна тысяча девятьсот шестьдесят пятый – первый год моей новой, самостоятельной жизни.
Пока ещё дни подчинялись былой инерции, и я не до конца вжился в новую для себя роль, не распростился со студенческими привычками, и время и события по-прежнему делил просветами между шоссейными баталиями, заполняя эти досадные тайм-ауты интенсивными тренировками. Был достаточно молод и честолюбив, чтобы гоняться за выигранными финишами, и не знал, не знал, что всего через год летом одна тысяча девятьсот шестьдесят шестого альплагерь "Алибек" околдует, опутает меня волшебством горных троп, и я закружу в их трудных и прекрасных лабиринтах. И трепетно поклонюсь величественным вершинам. И не раз победно вскину ледоруб, вонзая его в ломкий хрусталь горного неба…
Всё это будет, будет… А пока…
.........................
Шоссе безлико: монотонное, ровное. Выгоревшие под яростным солнцем окрестности сливаются в колышущуюся мешанину, а над расплавленным асфальтом дразнится остреньким язычком полуденное марево…
Старт с разрывом в минуту. За это время мой соперник – фаворит клубного тренера – успел удалиться метров на восемьсот, но всё ещё был отчётливо виден, и довольно скоро я догнал его.
Всё шло по плану, так что на финиш прикатил чемпионом спортклуба…
Наградной жетон, изготовлен на заказ: по белой эмали – расходящийся пучок раскалённых труб, выползающих из прокатного стана… В полукруге – надпись "Спортклуб "Полад". И римская единица.
Так я поставил точку, отделяя славное велосипедное прошлое от неизбежности перемен…
........................
А на работе всё шло по заведённому порядку: день, ночь, отсыпной, выходной… Будни…
Самое колоритное время – ночные смены, часов до двенадцати, пока ещё не слипаются глаза.
Вот Топал и Лёша склонились над листками бумаги с непонятными записями. У Лёши проблемы. Родители жены ютятся в тесноте типовой хрущобы-двушки, а молодым отвели тупиковую комнатёнку, где и протекала их какая-никакая личная жизнь. Лёша терпеть не мог советское изделие-два, а жена его стеснялась ночами бегать в ванную за гигиеническими процедурами. И исправно рожала дочек. Не подумайте плохого, Лёша любил своих носатеньких девчушек, но есть же разумные пределы. И Ануш шила мешочки, и у кровати всегда стоял наготове тазик с горячей водой, в которой эти мешочки плавали…
Лёшин закадычный друг Топал сочувствовал приятельским бедам, как мог. И однажды…
В одну из ночных смен на столике перед друзьями разлёгся красочным разворотом популярный и полезный всем журнал "Здоровье"… Большая статья…
......................
Воодушевлённый Лёша приступил к домашним наблюдениям. На страничках дневника появились первые подробности, выделялись цветом важные периоды.
И долгими ночами друзья строили расчёты на светлое лёшино будущее: живи, радуйся, вычеркни из жизни надоевшие до тошноты мешочки…
............................
Шло время, и однажды Лёша пришёл на смену слегка перекошенный:
– Где Топал? – тихо и зловеще спросил он, – если опять дочка, убью гада…
..............................
Между тем, трёхлетний срок послевузовской отработки подходил к концу, и всё чаще задумывался я об устройстве где-нибудь поближе к дому…
В институте энергетики имени Есьмана собралась не слабая компания выпускников АзИИ2. В лабиринтах коридоров можно было встретить Гену Миронова из параллельной пятьсот восемнадцатой или моего старого друга Виталика Мелик-Шахназарова… А вот Вартана Фарамазяна, чьё вынесенное под открытое небо детище – интригующую паутину из проводов и навешанных сверкающих шаров-разрядников вкупе с их сухощавым создателем, можно было лицезреть ещё на подходе к главному корпусу.
Временами мимо закрытых лабораторных дверей проносится смерч по имени Виталий Штейншрайбер, и тогда – берегись случайный попутчик, смахивающий на кого-то из коллег: плюха в спину и быстро удаляющийся сатанинский хохот. Аут.
А я таки был похож на нашего общего приятеля Вартана. Особенно, со спины…
...........................
Лабораторию плазмохимии возглавляла Франгиз ханум Алекперова. Под материнскими крылышками шефини собрались толковые ребята, среди которых особенно выделялся мой будущий гид по академическим джунглям Ринальд Караев. Не вспомню его неподвижным сколько-нибудь длительное время. Неугомонный, он то и дело выскакивал в коридор, – совсем ненадолго, – чтобы через небольшой промежуток времени ворваться в лабораторию, что-то напевая себе под нос. Без конца дымил, выкуривая чёртову уйму сигарет.
Периодически отказывался от вредной привычки, но не выдерживал, и вскрывал очередную пачку, поясняя:
– Совокупность обстоятельств…
...................
А ещё были – научный сотрудник Адик Рзаев (он вскоре уедет в Москву в аспирантуру) и деловитый старший инженер из соседнего Сумгаита Вова Коломойцев…
На суровом мужеском фоне усиленно фигурировала какая-то очень глупая барышня…
Вот в такой компании мне и нашлось местечко инженера со ставкой восемьдесят семь рэ в месяц. И с задачей, – не переводя дыхания, освоить хроматограф.
Новинка представляла из себя уродливую сборку под тяжеленным чугунным горшком с двумя сверкающими ручками, наподобие оконных, и электронного регистратора. Через её чрево пропускалась газовая проба, которая разделялась на фракции, и диаграмма потенциометра выписывала пики… Такая вот мутотень…
.........................
Не брезговали лабораторные старожилы попользовать новенького и при подготовке плазмотрона к очередному эксперименту. И я частенько дотемна засиживался на работе.
Как-то раз сижу, скребу кусок огнеупорного кирпича для обмуровки реакторного канала. Шамотная крошка порошит на рабочий стол, липнет к халату. Я весь такой из себя – белый… А за окнами темень… И тишина в опустелом корпусе…
В дверях появляется Женя Дмитриев, тоже, кстати, "азишник", верный оруженосец академика-секретаря физико-технического отделения академии Чэ Эм Джуварлы:
– Слушай, Тёма, шеф хочет поговорить с тобой…
.....................
Так я стал старшим инженером лаборатории энергии ветра и солнца. ЛЭВИС. Странное название. Саркастичый Юра Горин из соседнего института физики аббревиатуру расшифровывает по-своему: лаборатория по проблемам преобразованию энергии солнца в энергию ветра… Ха-ха-ха…
Но, как бы её не прозывали, ЛЭВИС обогрела меня хорошей зарплатой и перспективой отправиться в новосибирский академгородок. В целевую аспирантуру. Но…
.................
Но параллельно описываемому первому развивался второй акт марлезонского балета.
Немного истории. Когда-то в незапамятном одна тысяча девятьсот шестьдесят четвёртом я взял и женился. Моя избранница – дочь главного инженера азербайджанского управления гражданского воздушного флота Петра Даниловича К. Будущего моего тестя как раз переводили в Ленинград. Предки молодой собирали манатки, и, чтобы бакинская квартира не пропала, прописали меня. Так мы угнездились в старом капитальном доме напротив сквера двадцати шести бакинских комиссаров.
И всё бы хорошо, но вот только семейная жизнь не задалась.
То, сё, и засобиралась зазноба к родителям. Взяла перевод в ленинградский технологический институт. И упорхнула.
А я остался сторожить жильё. И отращивать рога…
Тёща между тем активно искала обмен, и таки нашла. Изолированная квартира в Баку на комнату в Петергофе.
Не кочевряжась, подписал согласие на обмен. Выписался из квартиры…
А дальше ничего не оставалось, как, похоронив сияющие научные перспективы, уволиться с работы и заказать билеты на самолёт.
Собрал нехитрый багаж. Простился с коллегами. Прознав о моём решении, присоветовал Караев найти в Питере профессора Вулиса.
............................
В ленинградском аэропорту встречал тесть.
................................
Поселился в Петергофе. В солидной сталинке. В коммуналке. На улице Коминтерна. И сразу приступил к розыскам.
В физтехе имени Иоффе в работе отказали по этическим соображениям. Инженерных должностей не было, а брать лаборантом… И не взяли. Но зато научили, где искать Льва Абрамовича Вулиса.
...................
Высшее военно-морское инженерное училище занимало комплекс строений напротив роскошного дворцового парка в блистательном Царском Селе.
***
Блистательное Царское Село.
Старинный парк. Вальяжная аллея
Влечёт за озеро, где, матово белея,
Берёзовое облако взошло.
Давно ли, пробуждаясь, разожгла
Аврора юная разлив румян горячих,
И – отраженьем горнего тепла —
Вскипело полыханье мать-и-мачех.
И синь омыла маковки дубрав,
И по лужайкам – малахит, неистов,
Блаженствует, восторженно вобрав
Переплетенья стрёкотов и свистов.
Обнимет, принимая на постой,
Привольная, бескрайна и счастлива,
Соперница лепнины золотой —
Пронизанная солнцем перспектива…
.....................................
На КПП разрешили сделать звонок, и вскоре прибыл помощник Вулиса. Он провёл меня мимо плаца, по которому в обвальном грохоте барабанов маршировали выкрикивающие под левую ногу громогласное "И-раз! И-раз!" абсолютно одинаковые издали курсанты, мимо ряда одноэтажных домиков, и остановился у одного из них. Показал на дверь. И ушёл…
Я уж и не вспомню, о чём был разговор с мэтром, но, главное, – был принят младшим научным сотрудником в лабораторию технической теплофизики. Оклад – сто десять плюс проценты за секретность. Всего сто двадцать один деревянный…
В коллектив вписался с первого захода. Работа – класс! Перспективы обалденные…
Однако ж, фанфары звучали недолго. И однажды я расслабился. Анекдоты, конечно, были злободневными, а результат – кульман в многолюдном зале проектного института на Загородном проспекте.
Ещё ступенька вниз – третий механический цех Кировского завода.
Облом за обломом. Но было и светлое.
Вот идём рука об руку с красивой молодой девушкой по Невскому или – с ней же – среди неописуемых красот петергофских парков. Или в просторной светлой комнате дома на улице Коминтерна.
А чуть ранее – брачная церемония в торжественном зале петергофского загса. Ужасная мымра за столом регистратора. Неторопливое дефиле вдоль кованой решётки Верхнего Парка, толпа нагруженных мольбертами молодых художников, только-только приехавших на пленэр, шумных, весёлых. Поздравления, поздравления. Моя юная Людмила – ангел в белом.
......................
В отличие от номера один, новая любовь не стала оберегать себя от возможности продолжения рода. И вскоре затеплилась жизнь нашего первенца.
В телефонном разговоре отец рекомендует плюнуть на ленинградскую прописку, и возвращаться в Баку. А там всё устаканится…
И я в очередной раз выписываюсь. И покупаю билеты на поезд Ленинград-Баку. Круг замкнулся…
1 Гиены в тех краях действительно когда-то водились. Так что, не мираж!
2 АзИИ – азербайджанский индустриальный институт
ДЫМ КОСТРОВ…
Памяти ушедших друзей посвящаю…
Тропа, опоясывающая Беш Бармак, местами делается чуть ли не в ладонь шириной. Мы уже высоко – до подножья не меньше двухсот метров, и смотреть вниз жутковато.
Идущий впереди меня Ёж – Юра Карумидзе – останавливается. Придвигается к самому краю. Заглядывает в пропасть. Испытывает себя, что ли? Надо попробовать. Пытаюсь, но какая-то сила буквально вжимает в стену. А Ежу хоть бы хны. Ухмыльнулся и – вверх…
.................
Тренировки на скалах массива Беш Бармак, который впечатывается утёсами в апшеронское небо в восьмидесяти километрах к северу от города по сумгаитскому шоссе, заполняли просветы межсезонья, украшая их собою… Повезло бакинцам с тёплыми зимами и близкими скалами.
В складчину нанимали машину, набивались в салон или кузов, и всю дорогу до места горланили песни.
Время от времени делались остановки "мальчики налево, девочки направо", хотя иной раз это было прикрытием: нашего ветерана Юру Горина укачивало, и требовались передышки.
Ехать было сравнительно недалеко, и вскоре по левую руку от шоссе вырастал зубчатый профиль могучих утёсов…
На небольшом плато у подножья вскоре зашумит палаточный городок, народ расселится по принципу "поближе к приятелю или подруге". Задымят костры, вскипит какао в закопчённой кастрюле. А потом завяжутся интересные всем разговоры, тренькнет раз-другой старая гитара, и поплывёт знакомый до боли напев. Что-то из Кукина или Визбора.
К костру подтягиваются опоздавшие, которым досталось добираться на попутках, ненадолго отвлекаются устройством на ночлег.
Утихомиривались заполночь. Завтра – тренировка.
.......................
А вот чуток поближе… Бильгя. Из Баку – около часа езды электричкой, затем берегом моря, и – по неудобной тропе – к скальным выходам метров на сто вверх. Только так, и по-другому не пройти: охраняемая территория дома отдыха КГБ.
Небольшая площадка, окружённая скальными стенами. В уголке рукотворная скамейка, связанная из песка и камней строительным раствором, и украшенная мозаикой из ракушек, коих совсем рядом – на берегу – не счесть.
– Эта места называется Тихий Уголок, – гундит случайно забредший домотдыховский массовик, – здесь отдыхала одна московская полковник. Он любила приходить сюда, делал скамейка и назвал этот место "Тихий Уголок"… Сидела там. Писала стихи про Азербайджана… Про Кавказа…
...........................
Гудит раскочегаренный "Шмель"1, закипает вода, и Середушник уже вспарывает банку со сгущёнкой. Скоро будет "какавка"…
А во дворике – веселье. Расим Джафаров, изображая райкинского героя, семенит между стенами, постукивая воображаемой клюкой и вскрикивая:
– Дуй, бабуся…
И не ведает, что отныне и во веки веков, он – Бабуся…
А внизу вдали от весёлого гама на берегу спокойного сегодня моря плотненько засел Юра Горин. Удочка подрагивает, вечно голодные бычки не дают охотнику заскучать. Вот на конце лески затрепетал очередной любитель халявной наживки.
– Какой аппетитный, – похвалил я, и Юра, отцепив добычу, протягивает:
– Приятного аппетита…
И вытаращивает глаза, не веря себе. Но я действительно засовываю в рот трепещущую рыбку и глотаю.
Бычок скользко проваливается в пустые до того недра…
– Хоть бы наживку выдернул из рыбки, – ворчит Юра, – живоглот херов. Червей на вас не напасёшься…
.................
Наступает вечер. Потрапезничали, побалагурили. Вадик Машков настраивает гитару:
Дым костра создаёт уют,
Искры тлеют и гаснут сами,
Пять ребят о любви поют
Чуть охрипшими голосами…
..............................
Лагерь затихает. Спокойной ночи, бродяги…
1 – "Шмель" – походный примус
АНШЛАГ
Хижина пищеблока возвышается над мореной1, и, приложив ладонь крутой крыши к глазам окон, чуть свысока взирает на суету у своего подножья. Только что шумный "Узункол"2 затихает.
Утреннее построение позади, участники3 расходятся, и площадка перед городком пустеет, и только у нашей распахнутой на проветривание палатки копошится мой напарник по связке.
Он сегодня свободен, а вот мне не повезло: дежурство по кухне – не самая приятная хозяйственная повинность…
Но… се ля ви, и, пока не зазвали работать, мы вольготно расположились на тёплых ступенях веранды, и балдеем под солнышком.
Уже полчаса томительного ожидания, а время, – этак ленивенько: тик-так, тик-так, – не торопится…
Догорела вторая сигарета. Щелчком отправляю её куда подальше: на хрена маемся? Может, по палаткам?
Приподнимаюсь…
Вот тут то и распахивается дверь в варочную:
– Эй, гаврики, подъём! Пора за дела…
..........................
Холл предваряет владения шеф-повара. На разделочном столе бугрятся клубни, лоснится засаленными боками алюминиевый котёл и уже закудрявились первые стружки очисток: дежурное отделение под командованием более опытного коллеги старательно обрабатывает гору картошки.
Сегодня вечером – жаркое, и не успеваем мы устало разогнуться после мороки с нескончаемыми картофелинами, как на столе, – откуда ни возьмись, – новая напасть: ещё один котёл, на этот раз – доверху заваленный мослами, исходящими ароматами островов варёного мяса. Нам надлежит, превозмогая сопутствующие соблазны, срезать вкуснятину, и отправлять аппетитные куски в покуда пустую посудину. А там уж повара решат, что с этим богатством делать…
Навалились…
Последняя осиротелая кость водружена на верхушку пирамиды из своих товарок.
– А теперь, – объявляет бывалый, – приз: обгладываем остатки, но – внимание: подчищенные кости откладываем, не смешивая в общую кучу… С богом, коллеги…
Едоки торопливы: каждый старается выхватить косточку пожирней, и не мешкая, расправиться с оной.
И как можно раньше завладеть новой…
И куча тает на глазах. Однако, маловато будет…
– А теперь, – скомандовал старшой, – пошли по второму кругу… Каждый – из своей кучи… Там наверняка в спешке что-то пропущено… Мудрый человек…
Сыто отдуваемся: -Уф-ф…
..................
Вечерам в лагерном клубе танцы. Чуть припозднился. Все наши уже здесь. В щёгольском свитере до колен в обнимку с симпатичной участницей проплывает в танце Ёж.
На груди кавалера – бляха спасотряда – символ сурового альпинистского опыта. И Ёж – нарасхват… Завидую.
Будто прознав о моих страданиях, в танцевальные ритмы вклинивается голос диджея – начуча4 Пал Палыча Захарова:
– Для участника Тимура Байрамова поёт Николай Сличенко… И полилось завораживающим волшебством:
"Если в сердце ноет рана,
Если боль глаза туманит,
Запою я песнь цыгана…"
Мой звёздный час! Не мешкая, направляюсь к стене, у которой мается невостребованная раздатчица из лагерной столовой. Увидела меня. Улыбается навстречу.
......................
За завтраком давешная партнёрша по бальным амурам, опасливо оглянувшись, – не видят ли товарки, – просовывает в окно пухлый свёрток.
Прикрыв нежданный приз свитером, проношу заметно пополневшее чрево на выход.
..................
Вот я и дома. В палатке ни души. На столике под пышной шапкой пены томится банка айрана, купленного намедни в ближнем коше5 у пастухов. Разворачиваю свёрток.
– Вах!
Корица вырывается из плена, заполняя густой волной аромата – от пола и по раскалённые солнцем своды – новоявленный Рай.
И дверной полог почти тотчас же распахивается, и, слепя заполошными ореолами солнечных лучей, – ну, просто "в белом венчике из роз", – первый гость.
А за ним – ещё голоса…
Сегодня у меня аншлаг: Лукулл обедает у Лукулла.
1 Морена – массы обломков горных пород, переносимые ледниками
2 "Узункол" – альплагерь на Западном Кавказе
3 Участниками в альплагерях называли спортсменов-альпинистов.
4 Начуч – начальник учебной части альплагеря
5 Кош – временная стоянка на летнем пастбище.ЕХАЛ ГРЕКА…
ЕХАЛ ГРЕКА
Мы с Шуриком в пустом купе поезда Баку-КавМинводы.
Сидим, пялимся в окно. Давно миновало урочное время, но почему-то всё не дают колокол к отправлению. Духотища, и я безрезультатно пытаюсь открыть окно. Когда же поедем?
Наконец по составу пробежала судорога, и медленно сдвинулась с места и поползла куда-то полупустая платформа, за ней, ускоряясь, промелькнули станционные строения, и вскоре всё смешалось и утонуло во мгле и железном перестуке.
На третьей полке в такт покачиваниям вагона позвякивает: брезентовые утробы рюкзаков помимо необходимых в лагерной жизни личных вещей вместили в себя угощение для друзей – снопы душистой южной зелени и красное молодое вино.
Незаметно пролетают часы. Всё время хочется пить, а в давно не чищенном титане, что в конце вагона, нечто протухшее. И ночь напролёт в стаканы, побулькивая, льётся терпкое вино, и гранёые стенки – в густых потёках.
Мы пьём и не пьянеем, ибо благородный напиток регулярно чередуется с доброй домашней закуской и, – главное, – задушевными разговорами.
А под утро – не отчистить потемневшие зубы.
...................
Минводы. Солнышко шпарит, будьте нате… Спасаемся в тенёчке вычурного станционного павильона. Шурик куда-то заспешил, заторопился, перевесил свой пиджак мне на плечи. И затрусил прочь…
Стою, такой – в чужой одёжке со значком мастера спорта СССР, а мимо постукивают каблучками загорелые барышни, поглядывают на молодого и перспективного… Греюсь в лучах незаслуженной славы.
Но недолго, ибо вскоре появляется мой, довольный как слон, друг, и пиджак возвращается на родные плечи, а я чувствую себя разжалованным из генералов в рядовые.
Оглядываюсь. Совсем рядом газетный киоск, изобилие макулатуры в ярких пятнах сувенирных значков. То, что мне нужно. Выбираю эмалированный жетон с двуглавым Эльбрусом на синем фоне южного неба и с крокусом на переднем плане. Прикалываю его туда, где намедни грудь согревал заветный знак принадлежности к спортивной элите.
......................................
– Ехал Грека через реку, видит Грека в руке…
– Тьфу, напасть…
– Ехал Грека через реку, видит руку…
– Опять оговорка…
Поди-ка, оскороговорься, если весь по уши в ожигающих струях быстрого ручья, бегущего во-он из-за того бугра. Прямо из ледника! Еле терплю. Задубел. Зуб на зуб не попадает.
В конце концов, почти околевая, умудряюсь проговорить, не сбиваясь, весь текст. Вскакиваю на ноги. Скорее на берег…
– Ехал Грека…, – а это уже мой дорогой Шурик мается в холоде…
........................
Мы в альплагере "Узункол". Пока ещё пересменка1. Июньские участники отбыли, а новые начнут подтягиваться чуть позднее. Мы с Шуриком, – он приглашён работать инструктором, и позвал меня с собой – так вот, мы с Шуриком целыми днями только и занимаемся тем, что акклиматизируемся в условиях высокогорья. И нам по душе длительные экскурсии по окрестностям знаменитого альплагеря, обильно сдобренные пробежками по богатейшей пересечёнке.
Ну, а между делами развлекаемся. Смотри выше…
......................
Инструктором разрядников в июльскую смену назначили Вадима Шутина, члена прославленной команды Виталия Абалакова. Ему помогал Игорь Рощин. Мечтатель и фантазёр, он вполне серьёзно рассуждал о бронзовой цепи, якобы до сих пор висящей на стене Чатына там, где по преданию был прикован мятежный Прометей. И мечтал, мечтал когда-нибудь добраться до неё. И, я надеюсь, он достиг своей прекрасной цели во время прохождения рекордной "шестёрки". Но никому не рассказал о своём открытии. И уже не расскажет никогда…
А в те счастливые дни июля одна тысяча девятьсот шестьдесят шестого Игорь, полный сил и радостной энергии торжествующей молодости, водил нас по вершинам Западного Кавказа. Учил пахать на снежных полях, элегантности при прохождении скальных маршрутов. И объявил альпинистское Троеборье – конкурс на звание "Настоящий Полкан": полканить, то есть весело работать, на снегу и скалах, и в течение смены галантно совратить инструкторшу и двух участниц – разрядницу и значкистку: Троеборье.
Хотите верьте, хотите – нет, но у меня почти получилось.
........................
Одна тысяча девятьсот шестьдесят седьмой…
Гвандра, Трезубец, Кара Баши, Кичкеникол, Кирпич, Сакен Баши
И – на закуску – пик Джалпакол. Под руководством А.Воскресенского.
...................
ПИК ДЖАЛПАКОЛ
Густые кудри, хищный – с горбинкой – нос, карие глаза и смоляная борода:
– Юра…
Он называл себя ассирийцем. Необычный парень. Мы подружились. В альбоме сохранилась фотография с надписью "Это я, Джиб", и много лет спустя, уже в бытность мою в Сумгаите, друг и коллега Саша Лемешев, увидев фото в альбоме, удивился:
– Как он здесь оказался?
– Пять лет назад, – пояснил визави, – Джибраев ухлёстывал за моей сестрой…
А было это в тёплом университетском городе Черновцы.
Чего только не преподносит нам жизнь… Как говаривал мой литературный наставник Владимир Азимович Кафаров, "где дом, где Кура…": Черновцы в Украине – альплагерь "Узункол" в Кабардино Балкарии – Сумгаит на Апшероне… Целая Европа…
Однако, вернёмся в лагерь. Моя смена завершилась, но я всё ещё не уехал вниз, но, напротив, – готовлюсь к новому восхождению: Воскресик добился у лагерного начальства разрешения сводить группу отобранных участников на Джалпакол…
........................
По площадке перед опустевшими палатками бродит Джиб. То и дело вопит, непонятно к кому обращаясь:
– Революционная ситуация назрела!
И безбожно при этом картавит…
..............................
В описании маршрута время прохождения от бивака до вершины – пять-шесть часов…
Мы вышли в пять утра… Шли легко, сказывалась тренированность, и перед вершиной оказались много раньше срока. Несложный гребень, но если пройти по стенке, а это приближает цель, то… Но руководитель решительно отметает мою авантюру.
Дома, то бишь в лагере, были около двенадцати дня.
Нас встречает удивлённый начальник учебной части:
– Что, не удалось?
Шурик, улыбаясь, протягивает Пал Палычу записку2.
Н-да… Так бы и не уезжал домой…
1 – пересменка – промежуток времени между отбытием участников завершившейся смены и прибытием новых (участников).
2 – по установившемуся порядку, группа альпинистов оставляет в подтверждение факта покорения горы в каменной пирамиде – туре – записку с указанием даты, состава группы. Старая же записка извлекается из тура и предъявляется в качестве подтверждения факта покорения вершины.
ПРИВЕТ, НАТАША…
Я не пишу о своих соседях. За редким исключением…
...................
Перемешанный с грунтом, заснеженный уголь чадит, не желает гореть. Измученные кочегары без передыху ворочают тяжеленными лопатами, но котлы поминутно гаснут, и угрюмый посёлок кутается, кто во что горазд. Только всё напрасно, никакие одёжки не спасают от пронзительной сырости и холода, и в подножье угольной горы у поселковой котельной вечно копошатся тени, а над крышами убогих домов вьётся и вьётся жирный дымок.
Кожа да кости… Совсем махонькая. Она ещё не старая, но морщинки на измождённом лице прибавляют года к уже прожитым. Вечная папироска во рту. Грубый голос… Наташа.
Напрасно прогонял я её с угольной россыпи. Стоило отвернуться, как она – тут как тут со своей утлой тележкой… Дома зябнут малыши…
...............................
Со временем, когда я отказался ходить в начальниках и перебрался из кабинета к котлу, мы перезнакомились, и вблизи она оказалась приятной собеседницей, и при встречах на поселковых улицах чувствовал я симпатию к этому странному существу, не сломленному окаянством жизни.
Я не видел её неадекватной, хотя так многие из односельчан при схожих, но всё же менее тяжёлых, обстоятельствах находили утешение в алкогольном забытьи. Что-то удерживало эту непонятную натуру от окончательного и опасного.
Чем она жила?
Был маленький огородик, скромными дарами которого семья кормилась на протяжении скудного северного лета, но и от него изрядный кусок оттяпал переселившийся в ближний коттедж бывший жэковский бугор.
Одно время Наташу можно было застать за сбором трав: дома ждала козочка-кормилица.
А ещё она регулярно рыбачила на местной речке, и хвалилась, что кошке хватает. И при этом смущённо улыбалась, обнажая щербатый рот…
Около неё постоянно вились приблудные твари, тявкали и крутились под ногами ничьи собачонки. И она зачёрпывала в глубоком кармане. И всем доставалось.
Жила она изгоем, ни с кем не общаясь… И только, завидев на пустынной поселковой улице, переходила на мою сторону. И приветливо улыбалась…
И мы обменивались парой-другой незначительных фраз, и расходились, сохраняя в душах неосознанную надежду на новую встречу…
..............................
По Центральной улице двигается странная пара: нелепо одетая маленькая женщина и собачонка в тулупчике.
– Привет, Наташа…
Теймур Байрамов
Годы, годы… Как порой медленно текли вы и как быстро пролетели. Куда девалась безрассудная отважная молодость? Что делать с ностальгией по родной alma mater – институту в прекрасном некогда городе Баку? Где ты, моя первая любовь? Где вы, дорогие, незаменимые никем, друзья? Я сижу перед компьютером с чистым листом на экране монитора. Вот-вот побегут буквы, цепляясь одна за другую, складываясь в строки, вырастая в абзацы, и оживает былой, но теперь недоступный эрозии беспощадного времени, Мир. Итак, приступаю.
Теймур Байрамов
НЕ КАК У ЛЮДЕЙ
НЕ КАК У ЛЮДЕЙ
ЕХАЛ ГРЕКА
Годы, годы… Как порой медленно текли вы и как быстро пролетели. Куда девалась безрассудная отважная молодость? Что делать с ностальгией по родной alma mater – институту в прекрасном некогда городе Баку? Где ты, моя первая любовь? Где вы, дорогие, незаменимые никем, друзья? Я сижу перед компьютером с чистым листом на экране монитора. Вот-вот побегут буквы, цепляясь одна за другую, складываясь в строки, вырастая в абзацы, и оживает былой, но теперь недоступный эрозии беспощадного времени, Мир.
УРОКИ ГРАФОМАНИИ
– Графомания в острой форме, – так бы я, сегодняшний, диагностировал недуг, сразивший меня во времена работы внештатником в редакции городской газеты "Коммунист Сумгаита".
Не будучи филологом, довольно легко вписался я в авторский коллектив, ибо потребность прессы в свежих перьях неутолима, а жители города, в большинстве своём завербованные на химические новостройки были выходцами из азербайджанских сёл. Малообразованные, тёмные.
Вот и кропал стишки на злобу дня, и – за неимением лучшего – их исправно публиковали, и я прослыл поэтом. И возомнил о себе целый ворох чего…
А когда в редакции надоумили бойкого "автора-куплетиста" обратиться в литобъединение при ЦК ЛКСМ Азербайджана в Баку, я подумал, отчего бы и нет…
....................
Азернешр
. Что-то от обводов многопалубного океанского лайнера явственно проступает в благородных очертаниях породистого дома, в плавных линиях многоярусных балконов, опоясывающих изящный корпус.
У подножья Дома-корабля плещется толпа: через улицу – знаменитый Зелёный Базар.
– Кутум! Свежий кутум, – надрывается худощавый брюнет в чумазой униформе.
Рядом – лоток молчаливой тётушки с переползающими друг по другу змееподобными миногами. Тут же над расстеленными брезентовыми полями буйствуют ароматы пышных снопов знаменитой южной зелени… Кинза, рейхан, шпинат – глаза разбегаются…
Оставив по левую руку азартный галдёж, ныряю в прохладный подъезд. Мраморная лестница, актовый зал.
Сжимаю в ладони рулончик экзерсисов изящной словесности.
И вот он, мой выход в сладком предвкушении триумфа…
......................
По Базарной улице, не замечая ничего вокруг, плетётся понурый человек. Что-то бормочет, клянётся самому себе, что никогда больше нога его не ступит…
..............................
Но ещё не раз и не два приду я в заветный Дом. И вполне сойдусь с Зоилами, так безжалостно обрушившими мои представления о себе любимом.
Управлял задиристым ЛИТО Владимир Азимович Кафаров. Маститый переводчик, он частенько делился с начинающими поэтами спецификой литературной работы…
– Как, – рассуждал он, – не растеряв оттенки, воплотить эту симфонию чувственности в чужеродной среде иного языка, как сохранить неповторимую мелодику в переводе на русский, столь отличающийся выразительной палитрой от "французского языка востока" – сладкоголосого фарси?
Мы, затаив дыханье, слушаем откровения.
А однажды:
– В стихах должно быть что-то от лукавого…
Владимир Азимович произносит это как бы невзначай… Мимоходом.
К своему великому счастью не пропускаю мимо ушей волшебную формулу, и много лет спустя именитый ленинградский литератор Феликс Лазаревич Нафтульев на домашнем собрании ЛИТО "Миряне" подтвердит моё послушание канону:
– Стихи Теймура нужно перечитывать. Тогда и вскрывается то, что по началу было невидимо… И добавил что-то о многослойной метафоричности…
А жизнь шла, годы летели… Новые впечатления рождали новые образы, и из-под пера появлялись одна за другой зарисовки…
Иду в октябрь. Сеет звоны
Лесов мерцающий наряд,
Дымя туманами, горят
Деревья пламенем бессонным.
И тишина… Но где-то рядом
Прошелестела, чуть слышна
По умирающим аркадам
Ознобов первая волна.
Пригоршни жестяных листов
Пустились штопором кадрили,
И заплелись. И завихрили.
И пали под ноги кустов.
И следом выткался, не бросок, -
Мазок к мазку – узор льняной
Стволов молоденьких берёзок…
Ах, что он делает со мной…
В конце концов стихотворений набралось вполне достаточное для публикации, и я задумался, а что дальше…
А дальше на гатчинском ЛИТО мне записали номер телефона Натальи Львовны Нутрихиной.
ИЗДАТЕЛЬСТВО "ЧЕТВЕРГ"
До станции электрички от нашего Кобрина почти три километра пешего хода. До Ленинского проспекта в Питере около часа езды. Ещё прибавьте время до Дачного, и там с полчасика на поиски дома. И вот я у дверей квартиры на пятом этаже типового бетонного монстра.
Меня встречают хозяева квартиры – владетельница издательства "Четверг", поэтесса Наталья Львовна и её супруг журналист и прозаик Анатолий Иванович Нутрихины.
Кабинетик издательницы заставлен техникой, по стенам полки с книгами, выпущенными её усилиями.
Оставляю рукописи. Откланиваюсь. И – на электричку. Дома буду под вечер.
Вывожу за скобки долгую и надоедливую работу по правке и корректировке текста, и окунусь с головой во впечатления от зрелища изрядной стопки сборников, на обложке которых в изголовье её чётко прочитывались мои имя и фамилия.
Общение с милейшими Нутрихиными на том не прервалось, а – напротив – переросло в тёплую дружбу. И супружеская чета неоднократно навещали нас в Кобрино. И мы гуляли по живописным окрестностям, а потом засиживались за столом в просторной кухне…
И однажды Наталья Львовна присоветовала посетить собрание ЛИТО "Мирян".
Просторная комната с высоченными потолками в старом петербургском особняке. Сервированный стол. За столом – с десяток молодых людей, непринуждённость общения которых свидетельствует о близости интересов.
В комнату, величественно ступая, входит высокий красивый бородач, сопровождаемый пушистым белым котом. Тоже – под стать хозяину – великаном.
Так состоялось моё знакомство с человеком-легендой Феликсом Лазаревичем Нафтульевым. И его подопечными…
..............
Время от времени по мере выхода в "Четверге" сборников, задавался я вопросом о возможном членстве в Союзе Писателей Санкт-Петербурга. И, ни в малой мере не ориентируясь на пессимизм знакомых, сдал таки один из сборников в бюро секции поэзии.
На рекомендации в Союз не поскупились поэтесса Зоя Эзрохи, один из старейшин Союза поэт-фронтовик Семён Вульфович Ботвинник, поэт Александр Фролов.
Бюро секции. Меня долго не отпускают, и я читаю и читаю свои стихи. И невольно вспоминаю первое выступление на ЛИТО в Баку.
В Союз был принят при одном воздержавшемся…
В тёплой открытке мудрый Семён Ботвинник кроме многого комплиментарного и поздравлений со вступлением в Союз пишет:
"К сожалению, сегодняшний Союз Писателей – плохой помощник…"
Прошло не так уж много времени, и эйфория незаметно канула в будни. Разочарование в грезившимся романтизме взимоотношений литературных небожителей надвигалось гусиным шагом, медленно, но верно. И вот однажды зазвонил телефон.
Не буду называть фамилию. Человек из президиума Союза:
– Формируем бригаду для выездных выступлений. Подключайтесь… Поездки в составе делегации Союза Писателей Санкт-Петербурга, а осенью – выпуск сборника участников. Подходит?
Кто б отказался?
Через некоторое время – повторный звонок:
– Тогда-то – выезд в Петергоф. Выступаем перед школьниками…
И мне вспомнилась реплика Нафтульева, что стихи мои не просто воспринимать. А тут – дети… И я засомневался:
– Ну, как же? Что я прочитаю пятиклассникам? Им нужно что-то подоступнее.
И ответ, поражающий простотой:
– Какая вам разница? Главное, провести в классе сорок пять минут. А потом будет ресторан от директора школы, командировочные от Союза. И осенью – сборник в качестве вишенки на торте.
Я наотрез отказался. Лаконичное заявление вместе с членским билетом Союза солнечным утром следующего дня ушло заказной почтой на Звенигородскую в Питере…
1 Азернешр – издательство, Баку, Азербайджан
ПЕТЯ
Однажды, уже в бытность нашу в Кобрино, дома зазвонил телефон. В трубке – голос Пети:
– Я в Ленинграде, но заехать не смогу. Как-нибудь в другой раз…
.................................
Несколько лет спустя.
Сумгаитское кладбище. Скромное надгробье. По серому камню – портрет мужчины, опирающегося на треножник с фотоаппаратом. Надпись: Пётр Иванович Плешаков. Даты рождения и кончины…
Здесь в исстрадавшейся от засухи апшеронской земле обрёл последний приют мой дорогой друг. Лёгкий ветерок перебирает сухие песчинки. Тишина…
– Здравствуй, Петя. Это я…
......................
Рёв двигателей, гарь снопами из-под колёс, сизое марево по-над дорожками: на городском стадионе заезжие каскадёры на разукрашенных легковушках демонстрируют диковинные трюки. Не избалованная публика дружно аплодирует. Нащёлкиваю кадр за кадром.
Высокий худощавый блондин с кофром на ремешке через плечо протягивает узкую ладонь:
– Петя…
Позже, вспоминая:
– Смотрю, малый снимает на "Руссар"…
А у меня тогда на простеньком ФЭДе действительно стоял двадцатимиллиметровый широкоугольник. Редкость… Вот и познакомились.
...............
Жили Плешаковы в посёлке, разместившемся на окраине города и заслонявшем садами своими близлежащий городской квартал от ядовитых выдохов промышленной зоны. Дом был унаследован от отца, и по ту пору хранил под своим кровом самого Петю, его, старенькую уже, маму, жену Катерину, и двоих детей – дочь Наталию и сына Илью.
В уютном дворике росли плодовые деревья, зеленел грядками ухоженный огород. Под раскидистой шелковицей – самодельный стол, за которым было так приятно посидеть в жаркий летний полдень. Рослый лавр посредине двора шелестел густой шевелюрой, и случалось, что Петя, провожая гостей, дарил целый букет душистых веток…
Комнатка с потолками-скатами на чердачном ярусе украшена изготовленными собственноручно абстрактными фотообоями. На книжных полках – Хемингуэй и Стейнбек, альбомы Чурлёниса, Врубеля… На стенах – фотографии.
Он был фотохудожником, причём не вполне ясно, что следовало ставить впереди, а что – позади: то ли фото-художник, то ли художник фото. Или – просто – Художник? И его работы неоднократно отмечены дипломами высшей категории на самых престижных конкурсах.
Ему бы сменить масштаб и декорации, но так получилось, что фантазёр и мечтатель, бредивший иными странами и возможностями, оттрубил наш Петя всю свою жизнь фотокором провинциальной газетёнки…
................................
"Коммунист Сумгаита" занимает двухэтажный каменный дом в центре города. У Пети персональный закуток. С полным набором всякой всячины… Здесь он готовит к очередному выпуску снятое по заданию. Что-то из самого-самого – вывешено.
На стене – Ноктюрн. Трагическая и прекрасная Мадонна в густом интерьере южной ночи.
Через коридор расположился отдел городской жизни. Здесь царит Ида Мартиросян. Обстановка спартанская: стол, стул, папки с чем-то очень важным. Хозяйка кабинета вся в делах. Не подходи!
По лестнице вверх на второй этаж – тяжёлая артиллерия: главный редактор и его замы – Миша Горин и Галина Винокурова. Профи…
Жизнь кипит, народ молод, весел и нацелен в будущее. Прекрасное, как всем казалось…
Вскоре после сумгаитских погромов увольняется и перебирается в Ереван Ида. Там она не пропадёт, а напротив – знай наших – сделает не слабую карьеру: главный редактор журнала “Ереван”. заведующая отделом телекомпании “Кентрон”, заведующая отделом газеты “Республика Армения”.
По-моему, оч-чень убедительно…
На её месте в газете окажется поэт и прозаик Марк Котлярский. И появится литературная страница, где я впервые опубликую то, что по замыслу должно было бы именоваться стихами, но…
Но, увы, и по деликатной наводке Марка очутился я на литобъединении поэта Владимира Азимовича Кафарова.
И у нас прибавилось общих тем, и мы ещё теснее сблизились. Почти подружились.
Марк, однако, не засиживается в провинции, и вскоре его можно будет застать на поэтических тусовках Питера, а затем он и вовсе эмигрирует в Израиль.
Вот выписка из газеты "7 дней": " В 1990 репатриировался вместе с семьей в Израиль. Работал репортером ряда израильских русскоязычных СМИ, в том числе ведущим репортером газеты «Вести». С 2003 по 2013 работал в качестве пресс-секретаря партии «Наш дом Израиль». Не слабо?
........................
Пока же никаких массовых миграций не наблюдалось, и всё шло более или менее ровно.
Я мотался по городу с расчехлённым фотоаппаратом в поисках горячего кадра, а Марк патронировал меня, не давая опусам залёживаться в редакционных загашниках…
И, хотя жизнь не казалась пустой, но не одной страстишкой, пусть и неуёмной, жив человек, и раз в месяц всем фотографическим кагалом собирались в фотолаборатории проектного института на окраине города. Никвас (Николай Васильевич Сабсай) – хозяин территории – гостеприимен. Здесь дружелюбная атмосфера, и мы охотно демонстрируем свои самые свежие фотоработы. И складывается коллекция для участия в круговых выставках.
Бандероль с отобранными снимками вскоре отправится почтой, чтобы поочерёдно погостить в несколько городах Круга… В финале коллекция возвращается отправителям. Лучшие фотокартины удостаиваются дипломов.
..................
Вечереет. Уже не жарко, и ранние сумерки превращают городской пейзаж в прозрачную акварель. Однушка в типовом сумгаитском доме выходит балконом на тихую, заросшую пирамидальными тополями и напоённую густыми выдохами близкого Каспия, улочку.
Мы сидим за столиком, на котором томятся чашки с кофе, и треплемся обо всём на свете. Мы – это я и Саша Августинов, частые спутники на фототропах.
Пройдёт совсем немного времени, и Саша уедет далеко-далеко. И сделается на Святой Земле популярным фотомастером. И будет наездами гостить в родном Сумгаите. А потом возвращаться в свой новый Дом… И творить там.
А покуда нам хорошо, и даже не мерещится, как скоро жизнь припустится развеивать своих пасынков по просторам земли, навсегда разрывая казавшееся неразрывным.
НЕ КАК У ЛЮДЕЙ
Ну, всё, не как у людей… И учился через пень в колоду, а экзамены сдавал… Да, сдавал. И почти без трояков… Разные всякие марксизмы-ленинизмы не в счёт.
Два года на четвёртом курсе отсидел. Умудрился… Из-за незачёта по английскому языку! И в длиннющем списке штрафников был самым несуразным.
И вот наконец – через все мыслимые курбеты – защита диплома…
Последнюю практику мыкали вместе с однокашником Лякутисом – Ляпой…
Электричка из Баку еле ползала сквозь выжженные унылые окрестности, подолгу застаиваясь на станциях, и тогда мы пялились в окна на серые от пыли платформы. И однажды в Гюздеке, за одну остановку до Сумгаита, я увидел.... гиену1. Ну, думаю, приехали… Перегрелся. А потом, поразмыслив, отмахнулся: – Гиена и что?… Нам на завод надо…
Поезд тронулся, и зоопарк растаял вдали. Следующая остановка – конечная.
Что мы с Ляпой делали весь жаркий июнь, хоть убейте, не вспомню, но в конце концов нам таки вручили дежурный комплект синек , и из этих блёкло-рыжих рулонов, расшифрованных с помощью Бога, его святой матери и всевозможных иных покровителей Наук лепились и увековечивались в листах ватмана невообразимые схемы.
У меня получилось что-то около десяти замурзанных картинок. Мазня. Но приёмная комиссия оценила труд. Я – инженер.
Следующий неизбежный этап – распределение, и …
Перекачивающая насосная станция Шолларского водопровода. Кабинет начальника. Сидящий за столом немолодой человек с удивлением взирает на меня. А я – с пылу с жару. С шоссе. Прикатил на велосипеде… В присутствие явился в полном и недурственном спортивном прикиде.
Слово за слово. С официальным отказом в приёме на службу, надёжно упрятанном в карман велорубашки, качу домой.
Следующий кадр: сумгаитский трубопрокатный завод.
Я в этот раз – вполне правильный. Без прибамбасов.
Утро первого рабочего дня. Раздевалка. Напираю на себя новенькую колючую спецодежду, и – в "дежурку". Знакомиться с персоналом…
– Лёша… Плотный брюнет с породистым шнобелем. Кепка-аэродром надвинута так, что лица особо не разглядеть.
– Коля… Лезгин Кильби К. Большой умелец. У всей бригады отвёртки его работы.
– Володя… Это – Топалов. Забавный малый.
– Асиф… Какой-то совсем уж смуглый вьюнош. Худой, как щепка… Курирует нагревательные колодцы, где и проводит большую часть рабочего дня. А там – сажа. Может, отсюда его темнокожесть? Хотя, как выяснилось, после душа он такой же, как и до…
Из дежурки хорошо слышны сигналы бедствия. На каждом участке – свой… Вот басистый гудок. И срывается с места Лёша. Блюминг просит помощи…
Шёл одна тысяча девятьсот шестьдесят пятый – первый год моей новой, самостоятельной жизни.
Пока ещё дни подчинялись былой инерции, и я не до конца вжился в новую для себя роль, не распростился со студенческими привычками, и время и события по-прежнему делил просветами между шоссейными баталиями, заполняя эти досадные тайм-ауты интенсивными тренировками. Был достаточно молод и честолюбив, чтобы гоняться за выигранными финишами, и не знал, не знал, что всего через год летом одна тысяча девятьсот шестьдесят шестого альплагерь "Алибек" околдует, опутает меня волшебством горных троп, и я закружу в их трудных и прекрасных лабиринтах. И трепетно поклонюсь величественным вершинам. И не раз победно вскину ледоруб, вонзая его в ломкий хрусталь горного неба…
Всё это будет, будет… А пока…
.........................
Шоссе безлико: монотонное, ровное. Выгоревшие под яростным солнцем окрестности сливаются в колышущуюся мешанину, а над расплавленным асфальтом дразнится остреньким язычком полуденное марево…
Старт с разрывом в минуту. За это время мой соперник – фаворит клубного тренера – успел удалиться метров на восемьсот, но всё ещё был отчётливо виден, и довольно скоро я догнал его.
Всё шло по плану, так что на финиш прикатил чемпионом спортклуба…
Наградной жетон, изготовлен на заказ: по белой эмали – расходящийся пучок раскалённых труб, выползающих из прокатного стана… В полукруге – надпись "Спортклуб "Полад". И римская единица.
Так я поставил точку, отделяя славное велосипедное прошлое от неизбежности перемен…
........................
А на работе всё шло по заведённому порядку: день, ночь, отсыпной, выходной… Будни…
Самое колоритное время – ночные смены, часов до двенадцати, пока ещё не слипаются глаза.
Вот Топал и Лёша склонились над листками бумаги с непонятными записями. У Лёши проблемы. Родители жены ютятся в тесноте типовой хрущобы-двушки, а молодым отвели тупиковую комнатёнку, где и протекала их какая-никакая личная жизнь. Лёша терпеть не мог советское изделие-два, а жена его стеснялась ночами бегать в ванную за гигиеническими процедурами. И исправно рожала дочек. Не подумайте плохого, Лёша любил своих носатеньких девчушек, но есть же разумные пределы. И Ануш шила мешочки, и у кровати всегда стоял наготове тазик с горячей водой, в которой эти мешочки плавали…
Лёшин закадычный друг Топал сочувствовал приятельским бедам, как мог. И однажды…
В одну из ночных смен на столике перед друзьями разлёгся красочным разворотом популярный и полезный всем журнал "Здоровье"… Большая статья…
......................
Воодушевлённый Лёша приступил к домашним наблюдениям. На страничках дневника появились первые подробности, выделялись цветом важные периоды.
И долгими ночами друзья строили расчёты на светлое лёшино будущее: живи, радуйся, вычеркни из жизни надоевшие до тошноты мешочки…
............................
Шло время, и однажды Лёша пришёл на смену слегка перекошенный:
– Где Топал? – тихо и зловеще спросил он, – если опять дочка, убью гада…
..............................
Между тем, трёхлетний срок послевузовской отработки подходил к концу, и всё чаще задумывался я об устройстве где-нибудь поближе к дому…
В институте энергетики имени Есьмана собралась не слабая компания выпускников АзИИ2. В лабиринтах коридоров можно было встретить Гену Миронова из параллельной пятьсот восемнадцатой или моего старого друга Виталика Мелик-Шахназарова… А вот Вартана Фарамазяна, чьё вынесенное под открытое небо детище – интригующую паутину из проводов и навешанных сверкающих шаров-разрядников вкупе с их сухощавым создателем, можно было лицезреть ещё на подходе к главному корпусу.
Временами мимо закрытых лабораторных дверей проносится смерч по имени Виталий Штейншрайбер, и тогда – берегись случайный попутчик, смахивающий на кого-то из коллег: плюха в спину и быстро удаляющийся сатанинский хохот. Аут.
А я таки был похож на нашего общего приятеля Вартана. Особенно, со спины…
...........................
Лабораторию плазмохимии возглавляла Франгиз ханум Алекперова. Под материнскими крылышками шефини собрались толковые ребята, среди которых особенно выделялся мой будущий гид по академическим джунглям Ринальд Караев. Не вспомню его неподвижным сколько-нибудь длительное время. Неугомонный, он то и дело выскакивал в коридор, – совсем ненадолго, – чтобы через небольшой промежуток времени ворваться в лабораторию, что-то напевая себе под нос. Без конца дымил, выкуривая чёртову уйму сигарет.
Периодически отказывался от вредной привычки, но не выдерживал, и вскрывал очередную пачку, поясняя:
– Совокупность обстоятельств…
...................
А ещё были – научный сотрудник Адик Рзаев (он вскоре уедет в Москву в аспирантуру) и деловитый старший инженер из соседнего Сумгаита Вова Коломойцев…
На суровом мужеском фоне усиленно фигурировала какая-то очень глупая барышня…
Вот в такой компании мне и нашлось местечко инженера со ставкой восемьдесят семь рэ в месяц. И с задачей, – не переводя дыхания, освоить хроматограф.
Новинка представляла из себя уродливую сборку под тяжеленным чугунным горшком с двумя сверкающими ручками, наподобие оконных, и электронного регистратора. Через её чрево пропускалась газовая проба, которая разделялась на фракции, и диаграмма потенциометра выписывала пики… Такая вот мутотень…
.........................
Не брезговали лабораторные старожилы попользовать новенького и при подготовке плазмотрона к очередному эксперименту. И я частенько дотемна засиживался на работе.
Как-то раз сижу, скребу кусок огнеупорного кирпича для обмуровки реакторного канала. Шамотная крошка порошит на рабочий стол, липнет к халату. Я весь такой из себя – белый… А за окнами темень… И тишина в опустелом корпусе…
В дверях появляется Женя Дмитриев, тоже, кстати, "азишник", верный оруженосец академика-секретаря физико-технического отделения академии Чэ Эм Джуварлы:
– Слушай, Тёма, шеф хочет поговорить с тобой…
.....................
Так я стал старшим инженером лаборатории энергии ветра и солнца. ЛЭВИС. Странное название. Саркастичый Юра Горин из соседнего института физики аббревиатуру расшифровывает по-своему: лаборатория по проблемам преобразованию энергии солнца в энергию ветра… Ха-ха-ха…
Но, как бы её не прозывали, ЛЭВИС обогрела меня хорошей зарплатой и перспективой отправиться в новосибирский академгородок. В целевую аспирантуру. Но…
.................
Но параллельно описываемому первому развивался второй акт марлезонского балета.
Немного истории. Когда-то в незапамятном одна тысяча девятьсот шестьдесят четвёртом я взял и женился. Моя избранница – дочь главного инженера азербайджанского управления гражданского воздушного флота Петра Даниловича К. Будущего моего тестя как раз переводили в Ленинград. Предки молодой собирали манатки, и, чтобы бакинская квартира не пропала, прописали меня. Так мы угнездились в старом капитальном доме напротив сквера двадцати шести бакинских комиссаров.
И всё бы хорошо, но вот только семейная жизнь не задалась.
То, сё, и засобиралась зазноба к родителям. Взяла перевод в ленинградский технологический институт. И упорхнула.
А я остался сторожить жильё. И отращивать рога…
Тёща между тем активно искала обмен, и таки нашла. Изолированная квартира в Баку на комнату в Петергофе.
Не кочевряжась, подписал согласие на обмен. Выписался из квартиры…
А дальше ничего не оставалось, как, похоронив сияющие научные перспективы, уволиться с работы и заказать билеты на самолёт.
Собрал нехитрый багаж. Простился с коллегами. Прознав о моём решении, присоветовал Караев найти в Питере профессора Вулиса.
............................
В ленинградском аэропорту встречал тесть.
................................
Поселился в Петергофе. В солидной сталинке. В коммуналке. На улице Коминтерна. И сразу приступил к розыскам.
В физтехе имени Иоффе в работе отказали по этическим соображениям. Инженерных должностей не было, а брать лаборантом… И не взяли. Но зато научили, где искать Льва Абрамовича Вулиса.
...................
Высшее военно-морское инженерное училище занимало комплекс строений напротив роскошного дворцового парка в блистательном Царском Селе.
***
Блистательное Царское Село.
Старинный парк. Вальяжная аллея
Влечёт за озеро, где, матово белея,
Берёзовое облако взошло.
Давно ли, пробуждаясь, разожгла
Аврора юная разлив румян горячих,
И – отраженьем горнего тепла —
Вскипело полыханье мать-и-мачех.
И синь омыла маковки дубрав,
И по лужайкам – малахит, неистов,
Блаженствует, восторженно вобрав
Переплетенья стрёкотов и свистов.
Обнимет, принимая на постой,
Привольная, бескрайна и счастлива,
Соперница лепнины золотой —
Пронизанная солнцем перспектива…
.....................................
На КПП разрешили сделать звонок, и вскоре прибыл помощник Вулиса. Он провёл меня мимо плаца, по которому в обвальном грохоте барабанов маршировали выкрикивающие под левую ногу громогласное "И-раз! И-раз!" абсолютно одинаковые издали курсанты, мимо ряда одноэтажных домиков, и остановился у одного из них. Показал на дверь. И ушёл…
Я уж и не вспомню, о чём был разговор с мэтром, но, главное, – был принят младшим научным сотрудником в лабораторию технической теплофизики. Оклад – сто десять плюс проценты за секретность. Всего сто двадцать один деревянный…
В коллектив вписался с первого захода. Работа – класс! Перспективы обалденные…
Однако ж, фанфары звучали недолго. И однажды я расслабился. Анекдоты, конечно, были злободневными, а результат – кульман в многолюдном зале проектного института на Загородном проспекте.
Ещё ступенька вниз – третий механический цех Кировского завода.
Облом за обломом. Но было и светлое.
Вот идём рука об руку с красивой молодой девушкой по Невскому или – с ней же – среди неописуемых красот петергофских парков. Или в просторной светлой комнате дома на улице Коминтерна.
А чуть ранее – брачная церемония в торжественном зале петергофского загса. Ужасная мымра за столом регистратора. Неторопливое дефиле вдоль кованой решётки Верхнего Парка, толпа нагруженных мольбертами молодых художников, только-только приехавших на пленэр, шумных, весёлых. Поздравления, поздравления. Моя юная Людмила – ангел в белом.
......................
В отличие от номера один, новая любовь не стала оберегать себя от возможности продолжения рода. И вскоре затеплилась жизнь нашего первенца.
В телефонном разговоре отец рекомендует плюнуть на ленинградскую прописку, и возвращаться в Баку. А там всё устаканится…
И я в очередной раз выписываюсь. И покупаю билеты на поезд Ленинград-Баку. Круг замкнулся…
1 Гиены в тех краях действительно когда-то водились. Так что, не мираж!
2 АзИИ – азербайджанский индустриальный институт
ДЫМ КОСТРОВ…
Памяти ушедших друзей посвящаю…
Тропа, опоясывающая Беш Бармак, местами делается чуть ли не в ладонь шириной. Мы уже высоко – до подножья не меньше двухсот метров, и смотреть вниз жутковато.
Идущий впереди меня Ёж – Юра Карумидзе – останавливается. Придвигается к самому краю. Заглядывает в пропасть. Испытывает себя, что ли? Надо попробовать. Пытаюсь, но какая-то сила буквально вжимает в стену. А Ежу хоть бы хны. Ухмыльнулся и – вверх…
.................
Тренировки на скалах массива Беш Бармак, который впечатывается утёсами в апшеронское небо в восьмидесяти километрах к северу от города по сумгаитскому шоссе, заполняли просветы межсезонья, украшая их собою… Повезло бакинцам с тёплыми зимами и близкими скалами.
В складчину нанимали машину, набивались в салон или кузов, и всю дорогу до места горланили песни.
Время от времени делались остановки "мальчики налево, девочки направо", хотя иной раз это было прикрытием: нашего ветерана Юру Горина укачивало, и требовались передышки.
Ехать было сравнительно недалеко, и вскоре по левую руку от шоссе вырастал зубчатый профиль могучих утёсов…
На небольшом плато у подножья вскоре зашумит палаточный городок, народ расселится по принципу "поближе к приятелю или подруге". Задымят костры, вскипит какао в закопчённой кастрюле. А потом завяжутся интересные всем разговоры, тренькнет раз-другой старая гитара, и поплывёт знакомый до боли напев. Что-то из Кукина или Визбора.
К костру подтягиваются опоздавшие, которым досталось добираться на попутках, ненадолго отвлекаются устройством на ночлег.
Утихомиривались заполночь. Завтра – тренировка.
.......................
А вот чуток поближе… Бильгя. Из Баку – около часа езды электричкой, затем берегом моря, и – по неудобной тропе – к скальным выходам метров на сто вверх. Только так, и по-другому не пройти: охраняемая территория дома отдыха КГБ.
Небольшая площадка, окружённая скальными стенами. В уголке рукотворная скамейка, связанная из песка и камней строительным раствором, и украшенная мозаикой из ракушек, коих совсем рядом – на берегу – не счесть.
– Эта места называется Тихий Уголок, – гундит случайно забредший домотдыховский массовик, – здесь отдыхала одна московская полковник. Он любила приходить сюда, делал скамейка и назвал этот место "Тихий Уголок"… Сидела там. Писала стихи про Азербайджана… Про Кавказа…
...........................
Гудит раскочегаренный "Шмель"1, закипает вода, и Середушник уже вспарывает банку со сгущёнкой. Скоро будет "какавка"…
А во дворике – веселье. Расим Джафаров, изображая райкинского героя, семенит между стенами, постукивая воображаемой клюкой и вскрикивая:
– Дуй, бабуся…
И не ведает, что отныне и во веки веков, он – Бабуся…
А внизу вдали от весёлого гама на берегу спокойного сегодня моря плотненько засел Юра Горин. Удочка подрагивает, вечно голодные бычки не дают охотнику заскучать. Вот на конце лески затрепетал очередной любитель халявной наживки.
– Какой аппетитный, – похвалил я, и Юра, отцепив добычу, протягивает:
– Приятного аппетита…
И вытаращивает глаза, не веря себе. Но я действительно засовываю в рот трепещущую рыбку и глотаю.
Бычок скользко проваливается в пустые до того недра…
– Хоть бы наживку выдернул из рыбки, – ворчит Юра, – живоглот херов. Червей на вас не напасёшься…
.................
Наступает вечер. Потрапезничали, побалагурили. Вадик Машков настраивает гитару:
Дым костра создаёт уют,
Искры тлеют и гаснут сами,
Пять ребят о любви поют
Чуть охрипшими голосами…
..............................
Лагерь затихает. Спокойной ночи, бродяги…
1 – "Шмель" – походный примус
АНШЛАГ
Хижина пищеблока возвышается над мореной1, и, приложив ладонь крутой крыши к глазам окон, чуть свысока взирает на суету у своего подножья. Только что шумный "Узункол"2 затихает.
Утреннее построение позади, участники3 расходятся, и площадка перед городком пустеет, и только у нашей распахнутой на проветривание палатки копошится мой напарник по связке.
Он сегодня свободен, а вот мне не повезло: дежурство по кухне – не самая приятная хозяйственная повинность…
Но… се ля ви, и, пока не зазвали работать, мы вольготно расположились на тёплых ступенях веранды, и балдеем под солнышком.
Уже полчаса томительного ожидания, а время, – этак ленивенько: тик-так, тик-так, – не торопится…
Догорела вторая сигарета. Щелчком отправляю её куда подальше: на хрена маемся? Может, по палаткам?
Приподнимаюсь…
Вот тут то и распахивается дверь в варочную:
– Эй, гаврики, подъём! Пора за дела…
..........................
Холл предваряет владения шеф-повара. На разделочном столе бугрятся клубни, лоснится засаленными боками алюминиевый котёл и уже закудрявились первые стружки очисток: дежурное отделение под командованием более опытного коллеги старательно обрабатывает гору картошки.
Сегодня вечером – жаркое, и не успеваем мы устало разогнуться после мороки с нескончаемыми картофелинами, как на столе, – откуда ни возьмись, – новая напасть: ещё один котёл, на этот раз – доверху заваленный мослами, исходящими ароматами островов варёного мяса. Нам надлежит, превозмогая сопутствующие соблазны, срезать вкуснятину, и отправлять аппетитные куски в покуда пустую посудину. А там уж повара решат, что с этим богатством делать…
Навалились…
Последняя осиротелая кость водружена на верхушку пирамиды из своих товарок.
– А теперь, – объявляет бывалый, – приз: обгладываем остатки, но – внимание: подчищенные кости откладываем, не смешивая в общую кучу… С богом, коллеги…
Едоки торопливы: каждый старается выхватить косточку пожирней, и не мешкая, расправиться с оной.
И как можно раньше завладеть новой…
И куча тает на глазах. Однако, маловато будет…
– А теперь, – скомандовал старшой, – пошли по второму кругу… Каждый – из своей кучи… Там наверняка в спешке что-то пропущено… Мудрый человек…
Сыто отдуваемся: -Уф-ф…
..................
Вечерам в лагерном клубе танцы. Чуть припозднился. Все наши уже здесь. В щёгольском свитере до колен в обнимку с симпатичной участницей проплывает в танце Ёж.
На груди кавалера – бляха спасотряда – символ сурового альпинистского опыта. И Ёж – нарасхват… Завидую.
Будто прознав о моих страданиях, в танцевальные ритмы вклинивается голос диджея – начуча4 Пал Палыча Захарова:
– Для участника Тимура Байрамова поёт Николай Сличенко… И полилось завораживающим волшебством:
"Если в сердце ноет рана,
Если боль глаза туманит,
Запою я песнь цыгана…"
Мой звёздный час! Не мешкая, направляюсь к стене, у которой мается невостребованная раздатчица из лагерной столовой. Увидела меня. Улыбается навстречу.
......................
За завтраком давешная партнёрша по бальным амурам, опасливо оглянувшись, – не видят ли товарки, – просовывает в окно пухлый свёрток.
Прикрыв нежданный приз свитером, проношу заметно пополневшее чрево на выход.
..................
Вот я и дома. В палатке ни души. На столике под пышной шапкой пены томится банка айрана, купленного намедни в ближнем коше5 у пастухов. Разворачиваю свёрток.
– Вах!
Корица вырывается из плена, заполняя густой волной аромата – от пола и по раскалённые солнцем своды – новоявленный Рай.
И дверной полог почти тотчас же распахивается, и, слепя заполошными ореолами солнечных лучей, – ну, просто "в белом венчике из роз", – первый гость.
А за ним – ещё голоса…
Сегодня у меня аншлаг: Лукулл обедает у Лукулла.
1 Морена – массы обломков горных пород, переносимые ледниками
2 "Узункол" – альплагерь на Западном Кавказе
3 Участниками в альплагерях называли спортсменов-альпинистов.
4 Начуч – начальник учебной части альплагеря
5 Кош – временная стоянка на летнем пастбище.ЕХАЛ ГРЕКА…
ЕХАЛ ГРЕКА
Мы с Шуриком в пустом купе поезда Баку-КавМинводы.
Сидим, пялимся в окно. Давно миновало урочное время, но почему-то всё не дают колокол к отправлению. Духотища, и я безрезультатно пытаюсь открыть окно. Когда же поедем?
Наконец по составу пробежала судорога, и медленно сдвинулась с места и поползла куда-то полупустая платформа, за ней, ускоряясь, промелькнули станционные строения, и вскоре всё смешалось и утонуло во мгле и железном перестуке.
На третьей полке в такт покачиваниям вагона позвякивает: брезентовые утробы рюкзаков помимо необходимых в лагерной жизни личных вещей вместили в себя угощение для друзей – снопы душистой южной зелени и красное молодое вино.
Незаметно пролетают часы. Всё время хочется пить, а в давно не чищенном титане, что в конце вагона, нечто протухшее. И ночь напролёт в стаканы, побулькивая, льётся терпкое вино, и гранёые стенки – в густых потёках.
Мы пьём и не пьянеем, ибо благородный напиток регулярно чередуется с доброй домашней закуской и, – главное, – задушевными разговорами.
А под утро – не отчистить потемневшие зубы.
...................
Минводы. Солнышко шпарит, будьте нате… Спасаемся в тенёчке вычурного станционного павильона. Шурик куда-то заспешил, заторопился, перевесил свой пиджак мне на плечи. И затрусил прочь…
Стою, такой – в чужой одёжке со значком мастера спорта СССР, а мимо постукивают каблучками загорелые барышни, поглядывают на молодого и перспективного… Греюсь в лучах незаслуженной славы.
Но недолго, ибо вскоре появляется мой, довольный как слон, друг, и пиджак возвращается на родные плечи, а я чувствую себя разжалованным из генералов в рядовые.
Оглядываюсь. Совсем рядом газетный киоск, изобилие макулатуры в ярких пятнах сувенирных значков. То, что мне нужно. Выбираю эмалированный жетон с двуглавым Эльбрусом на синем фоне южного неба и с крокусом на переднем плане. Прикалываю его туда, где намедни грудь согревал заветный знак принадлежности к спортивной элите.
......................................
– Ехал Грека через реку, видит Грека в руке…
– Тьфу, напасть…
– Ехал Грека через реку, видит руку…
– Опять оговорка…
Поди-ка, оскороговорься, если весь по уши в ожигающих струях быстрого ручья, бегущего во-он из-за того бугра. Прямо из ледника! Еле терплю. Задубел. Зуб на зуб не попадает.
В конце концов, почти околевая, умудряюсь проговорить, не сбиваясь, весь текст. Вскакиваю на ноги. Скорее на берег…
– Ехал Грека…, – а это уже мой дорогой Шурик мается в холоде…
........................
Мы в альплагере "Узункол". Пока ещё пересменка1. Июньские участники отбыли, а новые начнут подтягиваться чуть позднее. Мы с Шуриком, – он приглашён работать инструктором, и позвал меня с собой – так вот, мы с Шуриком целыми днями только и занимаемся тем, что акклиматизируемся в условиях высокогорья. И нам по душе длительные экскурсии по окрестностям знаменитого альплагеря, обильно сдобренные пробежками по богатейшей пересечёнке.
Ну, а между делами развлекаемся. Смотри выше…
......................
Инструктором разрядников в июльскую смену назначили Вадима Шутина, члена прославленной команды Виталия Абалакова. Ему помогал Игорь Рощин. Мечтатель и фантазёр, он вполне серьёзно рассуждал о бронзовой цепи, якобы до сих пор висящей на стене Чатына там, где по преданию был прикован мятежный Прометей. И мечтал, мечтал когда-нибудь добраться до неё. И, я надеюсь, он достиг своей прекрасной цели во время прохождения рекордной "шестёрки". Но никому не рассказал о своём открытии. И уже не расскажет никогда…
А в те счастливые дни июля одна тысяча девятьсот шестьдесят шестого Игорь, полный сил и радостной энергии торжествующей молодости, водил нас по вершинам Западного Кавказа. Учил пахать на снежных полях, элегантности при прохождении скальных маршрутов. И объявил альпинистское Троеборье – конкурс на звание "Настоящий Полкан": полканить, то есть весело работать, на снегу и скалах, и в течение смены галантно совратить инструкторшу и двух участниц – разрядницу и значкистку: Троеборье.
Хотите верьте, хотите – нет, но у меня почти получилось.
........................
Одна тысяча девятьсот шестьдесят седьмой…
Гвандра, Трезубец, Кара Баши, Кичкеникол, Кирпич, Сакен Баши
И – на закуску – пик Джалпакол. Под руководством А.Воскресенского.
...................
ПИК ДЖАЛПАКОЛ
Густые кудри, хищный – с горбинкой – нос, карие глаза и смоляная борода:
– Юра…
Он называл себя ассирийцем. Необычный парень. Мы подружились. В альбоме сохранилась фотография с надписью "Это я, Джиб", и много лет спустя, уже в бытность мою в Сумгаите, друг и коллега Саша Лемешев, увидев фото в альбоме, удивился:
– Как он здесь оказался?
– Пять лет назад, – пояснил визави, – Джибраев ухлёстывал за моей сестрой…
А было это в тёплом университетском городе Черновцы.
Чего только не преподносит нам жизнь… Как говаривал мой литературный наставник Владимир Азимович Кафаров, "где дом, где Кура…": Черновцы в Украине – альплагерь "Узункол" в Кабардино Балкарии – Сумгаит на Апшероне… Целая Европа…
Однако, вернёмся в лагерь. Моя смена завершилась, но я всё ещё не уехал вниз, но, напротив, – готовлюсь к новому восхождению: Воскресик добился у лагерного начальства разрешения сводить группу отобранных участников на Джалпакол…
........................
По площадке перед опустевшими палатками бродит Джиб. То и дело вопит, непонятно к кому обращаясь:
– Революционная ситуация назрела!
И безбожно при этом картавит…
..............................
В описании маршрута время прохождения от бивака до вершины – пять-шесть часов…
Мы вышли в пять утра… Шли легко, сказывалась тренированность, и перед вершиной оказались много раньше срока. Несложный гребень, но если пройти по стенке, а это приближает цель, то… Но руководитель решительно отметает мою авантюру.
Дома, то бишь в лагере, были около двенадцати дня.
Нас встречает удивлённый начальник учебной части:
– Что, не удалось?
Шурик, улыбаясь, протягивает Пал Палычу записку2.
Н-да… Так бы и не уезжал домой…
1 – пересменка – промежуток времени между отбытием участников завершившейся смены и прибытием новых (участников).
2 – по установившемуся порядку, группа альпинистов оставляет в подтверждение факта покорения горы в каменной пирамиде – туре – записку с указанием даты, состава группы. Старая же записка извлекается из тура и предъявляется в качестве подтверждения факта покорения вершины.
ПРИВЕТ, НАТАША…
Я не пишу о своих соседях. За редким исключением…
...................
Перемешанный с грунтом, заснеженный уголь чадит, не желает гореть. Измученные кочегары без передыху ворочают тяжеленными лопатами, но котлы поминутно гаснут, и угрюмый посёлок кутается, кто во что горазд. Только всё напрасно, никакие одёжки не спасают от пронзительной сырости и холода, и в подножье угольной горы у поселковой котельной вечно копошатся тени, а над крышами убогих домов вьётся и вьётся жирный дымок.
Кожа да кости… Совсем махонькая. Она ещё не старая, но морщинки на измождённом лице прибавляют года к уже прожитым. Вечная папироска во рту. Грубый голос… Наташа.
Напрасно прогонял я её с угольной россыпи. Стоило отвернуться, как она – тут как тут со своей утлой тележкой… Дома зябнут малыши…
...............................
Со временем, когда я отказался ходить в начальниках и перебрался из кабинета к котлу, мы перезнакомились, и вблизи она оказалась приятной собеседницей, и при встречах на поселковых улицах чувствовал я симпатию к этому странному существу, не сломленному окаянством жизни.
Я не видел её неадекватной, хотя так многие из односельчан при схожих, но всё же менее тяжёлых, обстоятельствах находили утешение в алкогольном забытьи. Что-то удерживало эту непонятную натуру от окончательного и опасного.
Чем она жила?
Был маленький огородик, скромными дарами которого семья кормилась на протяжении скудного северного лета, но и от него изрядный кусок оттяпал переселившийся в ближний коттедж бывший жэковский бугор.
Одно время Наташу можно было застать за сбором трав: дома ждала козочка-кормилица.
А ещё она регулярно рыбачила на местной речке, и хвалилась, что кошке хватает. И при этом смущённо улыбалась, обнажая щербатый рот…
Около неё постоянно вились приблудные твари, тявкали и крутились под ногами ничьи собачонки. И она зачёрпывала в глубоком кармане. И всем доставалось.
Жила она изгоем, ни с кем не общаясь… И только, завидев на пустынной поселковой улице, переходила на мою сторону. И приветливо улыбалась…
И мы обменивались парой-другой незначительных фраз, и расходились, сохраняя в душах неосознанную надежду на новую встречу…
..............................
По Центральной улице двигается странная пара: нелепо одетая маленькая женщина и собачонка в тулупчике.
– Привет, Наташа…
Теймур Байрамов
Тип: электронная книга
Жанр: Биографии и мемуары
Язык: на русском языке
Издательство: Автор
Дата публикации: 27.08.2024
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: Годы, годы… Как порой медленно текли вы и как быстро пролетели. Куда девалась безрассудная отважная молодость? Что делать с ностальгией по родной alma mater – институту в прекрасном некогда городе Баку? Где ты, моя первая любовь? Где вы, дорогие, незаменимые никем, друзья? Я сижу перед компьютером с чистым листом на экране монитора. Вот-вот побегут буквы, цепляясь одна за другую, складываясь в строки, вырастая в абзацы, и оживает былой, но теперь недоступный эрозии беспощадного времени, Мир. Итак, приступаю.