Главная страница | Современная русская литература | След ласки

След ласки
Евгения Корешкова
Не фантастика. Не дневниковая хроника. Это – книга-грань. Грань реальности и мистики. Грань фактически существовавшего и авторского домысла. Грань любви и ненависти. Грань жанров.Как размывается привычная черно-белая хроника событий? Какие пути свели в одно место самых разных людей? Куда и как эти пути приведут? Как мистика вплетается в реальность.Непонятное парню цыганское пророчество. Поймет ли он сказанное? Соврала ли цыганка?Деревенская ведьма в ответ на оказанную ей услугу изготавливает для девочки особый амулет, который навсегда связывает реальное и мистическое. Любовь заносит героиню на Кавказ, в начало второй чеченской войны. Что делать, если враг не совсем враг? Кого любить? Кого ненавидеть?Время чести, время долга, время любви и предательства.Только на Литрес полная версия книги.

Евгения Корешкова
След ласки


Грань между сказкой и былью  – тонкою нитью.
Если кого-то забыли, то   –  извините.
Мистика, факты, детали в переплетенье.
Если кого-то узнали   –  лишь совпаденье.
Где-то неточность? Не спорю. Не отрицаю.
Хроники пишет историк. А я  –  начинаю.

Автор благодарит  моих военных консультантов:
Товарища Некто, который делился личными воспоминаниями разведчика, но был категорически против хоть какого-то упоминания о нем.
Особая благодарность Линчевскому Дмитрию Ивановичу. Он терпеливо меня выносил, тыкал носом в несостыковки и  все равно верил в меня и в эту книгу.
Благодаря всему этому, хоть и через большой промежуток времени (2008-2009, 2024), получилось то, что получилось.

***

Второе марта, три часа пополудни яркого солнечного дня. Весна света. Снег, крепко  прихваченный настом  и чуть сдобренный сверху пуховой ночной порошей, искрится и  блестит, слепя глаза.  На  высоком теневом отвале тщательно прочищенной дачной дороги, стоит крепкий высокий лыжник в черном пуховике с надвинутым на глаза капюшоном, отороченным серебристой полоской песцового меха. Он нарочно сошел с лыжни,   чтоб не мешать другим катающимся.  Держит палки в левой руке. Курит, по привычке пряча сигарету в кулаке  и, глубоко затягиваясь,  поглядывает на часы.    Мимо него по дороге, поблескивающей машинным накатом, прогуливается семейная пара.   Вышли подышать свежим лесным воздухом уже ощутимо пахнущим весной. Щупленький  темноволосый мужчина   без шапки,   в расстегнутой кожанке   медленно и бережно  ведет под руку беременную жену. Даже просторная дубленка не скрывает необъятного живота. Совсем юная женщина в белой пушистой вязаной шапочке с некрасиво одутловатым лицом свободной правой рукой поддерживает снизу  своё  тяжелое чрево  и что-то вполголоса наговаривает мужу. Он   внимательно и доброжелательно   слушает. У обоих торжественные, гордые и очень счастливые лица. Остановились. Женщина пестрой  варежкой подцепила слюдяную узорную наледь со склона дороги, любуясь, покачала ее на ладони, потом бросила. И пара так же медленно прошествовала дальше.     Намертво стиснутый в зубах окурок, дотлев, обжег губы. Мужчина бросил его и   закурил следующую сигарету.   А ведь он тоже мог бы сейчас вот так прогуливать по весенней дороге свою жену. И срок у нее сейчас был бы тоже примерно таким. Он бы тоже мог прислушиваться к своему,  еще нерожденному ребенку,  ощущать под бережной ладонью толчки маленькой ножкой. Черт! Ведь мог бы! И как давно все начиналось!
***
В тот день он  возвращался домой из института, высокий, жилистый, спортивного вида семнадцатилетний парень. Сошел с автобуса, осталось  повернуть с проспекта направо, на Щорса,  пройти пару кварталов вглубь. Начало декабря, уже почти стемнело, да еще гололед. Фонари здесь горят очень редко. Немногочисленные прохожие двигаются в полумраке мелкими, неуверенными шажками. Он и сам несколько раз чуть не навернулся. Выручала природная гибкость и координация, помогающая удержать вертикальное положение, уже когда вроде бы почти падаешь.  А впереди идущая женщина не удержалась. Несколько раз нелепо взмахнула руками, в одной из которых держала  тяжелую тряпичную сумку, и грянулась оземь. И осталась лежать. Парень, как мог, поспешил к ней. К тому времени женщина уже села, но подняться сама видимо не могла.
– Давайте помогу, – сказал он тогда. Собрал картошку, что раскатилась из ее сумки. И только потом рассмотрел сидящую на тротуаре женщину. Это оказалась цыганка. Пожилая уже. Широкие юбки разлетелись вокруг нее. И она, охая, потирала себе ногу возле щиколотки. Цыган  парень  откровенно не любил. Слишком настырное, шумное и пестрое племя. Но не бросать же теперь беспомощную старуху. Не по людски получится. Помог подняться. Спросил куда  идти.  Совсем в противоположную сторону, как оказалось. Идти туда совсем не хотелось. Район там не очень благополучный. Цыгане приторговывают водкой, наркотой и золотом.  Но идти пришлось. Довел еле ковыляющую цыганку под руку  и донес сумку.  Нужный дом оказался большим, но каким-то неухоженным. Навстречу выскочили сразу три мелких девчонки,  звонко залопотали по-своему. Выбежала молодая цыганка.  Парень быстро сдал им на руки и бабку и сумку и уже развернулся уйти, но старуха цепко ухватила его за рукав. – Подожди, постой, чавалэ. За добро добром платить нужно. Пойдем в дом. Карты я на тебя разложу. И так посмотрю. – Не надо мне никаких карт! Не верю я в эти гадания.  –  Он тщетно пытался отпереться. – А веришь не веришь, но послушай. От тебя не убудет.  Старая цыганка, сильно припадая на левую ногу  поманила  за собой в угрюмую, захламленную комнату налево.  показала на стул возле маленького журнального столика рядом с окном. – Садись. Сама  доковыляла до комода, выдвинула  верхний ящик. Достала сверток. Застелила столик темно-вишневой, бархатной скатертью и  подала старую колоду карт. Размером значительно больше, чем простые игральные. И значительно толще.
– Подержи в руках.
Старая цыганка тем временем зажгла две свечи  и стала раскладывать карты.
– Я не буду смотреть,что было. Это ты и сам знаешь. Что есть посмотрим и что будет. Как зовут тебя, гаджо?
– Игорь.
– Игорь, говоришь. А есть у тебя, Игорь, твоя мечта. Вроде бы ты ее уже в руках держишь. И надеешься. Только надеешься зря.  Эта дорога для тебя обрывается. Есть у тебя любовь. Да не в масть она тебе, брюнетка.  Ты губы-то не криви. Хочешь любить – люби. Она у тебя девка страстная,горячая. Не убудет от нее.  Замуж только не зови.Вторую любовь позовешь потом.  Да только зря позовешь. Потому что ты ее покинешь, а она тебя бросит. Любовь тебе  в свою масть искать надо. А теперь поглядим что будет.  А будет тебе парень дальняя дорога да казенный дом. И два  короля в форме рядом с тобой. Что смеешься? Думаешь, старая Зарема тебе врать будет? – смешала все карты. – а теперь тяни одну карту. Тяни, тяни, гаджо.
Игорь, чуть помедлив, вытянул одну из середины колоды.
– Видишь, рыцарь мечей выпал. Армия у тебя впереди. А теперь руку свою давай.
Игорь  сильно сомневаясь, подал руку ладонью вверх, думая, что гадалка  линии читать будет. Но старая цыганка сжала его кисть в своих сухих, морщинистых ладонях.  Потом закрыла глаза и некоторое время качала головой вперед-назад. Потом заговорила.
– Будет у тебя речка. Да только тебе в ней не купаться и воды  из  нее не пить. Поперек судьбы потечет. Рубцом как вехой ляжет.
Будет у тебя равнина. Нет,  долина. Странная какая-то.  Да, верно все,  долина. Три раза будет. Первый раз через твою боль, второй раз через чужую боль. Третий раз через радость твою.
Будут у тебя камни.  Много и самые разные. Камни чужие, а кровь твоя. И через камни и ту кровь судьба твоя повернет и дважды сойдется.
Век большой собаки быть тебе псом. Чертову дюжину лет. От щенка до волкодава. Да только не ты, а зверь  тебя в силки  поймает. И удержит.
Тут старая цыганка как-то  судорожно вздохнула, аж всхлипнула. И распахнула глаза. И руку его быстро выпустила из своих.
– Все! Не могу больше. Не вижу ничего уже. Старею, наверное.
Посидела, отдышалась и прокричала  что-то  громко и требовательно. А сама, вытирая со лба пот стала собирать все со столика. Девочки быстро принесли чайник, чашки и блюдечко с конфетами. А еще пряники. Его  напоили хорошо заваренным чаем. И по приказу той же бабки мелкий, вертлявый  парень цыган, примерно его  же возраста, проводил до проспекта, чтоб кто не напал в темноте.


1
Если взять карту   СССР, да, той самой великой, еще существующей тогда  страны, провести  линию   от Москвы  на восток до Сургута, а потом отмерить на ней  середину или около того  и поставить точку, то примерно в этом месте  обнаружится районный городок Придольск. Ничего особенно, таких населенных пунктов на территории страны десятки. Деревянный центр, панельные окраины. А еще  завод. Там изготавливают различные технические фаянсовые изделия: изоляторы всех размеров, лабораторную посуду, тех же «белых друзей человека» – унитазы и раковины. И швейная фабрика для баланса. Ближние улицы к заводу, в основном  двух-трехэтажки  заводских общежитий и коммунальных квартир.
В одной такой квартире,  на втором этаже  панельной трехэтажки,  жили  две семьи: Ларионовы  и Межидовы. Третью комнату занимали две чопорных престарелых сестры. В четвертой обитал тихий алкоголик дядя Вася.   У Ларионовых, старожилов этой квартиры, Марии и Александра,  детей было двое: Костя и Ольга. Семейная пара, когда супруга, крепкая и немного полноватая, на полголовы выше своего  мелкого и тощего мужа.   Межидовы переехали в освободившуюся комнату коммуналки когда, по недавним подсчетам, Косте, старшему Ольгиному брату, исполнилось два года. Как раз за месяц перед рождением Ольги. Старший сын Межидовых   –  Ибрагим был моложе Кости на полгода, Ольга –  старше Аминат на два месяца.  А еще с ними жила вечная, неизменная нянька всех детей, и своих внуков и соседей, теплая, необъятная, ласковая бабушка Зухра или Зула, как по-детски называла ее Ольга.
По национальности соседи были чеченцами, но тогда, в СССР, это никаких отрицательных эмоций не вызывало. А хоть китайцы, хоть чуваши, лишь бы люди хорошие!  Когда родилась Аминат, ее мать, тетя Динара, после родов тяжело заболела и попала в больницу почти на два месяца. Была тяжелая операция, врачи с трудом спасли ей жизнь. И все это время Ольгина мать кормила грудью не только свою дочь, но и соседскую девочку. Молока хватало, однако хоть не сцеживаться. И продолжала кормить почти до года. Бабушка Зухра, мама тети Динары, нянчилась с мальчиками. Неудивительно, что дети дружили. Даже в любых списках фамилии стояли рядом – Ларионовы и Межидовы. Все четверо русые, только глазами различаются. У Межидовых, и у сестры и у брата, глаза карие, У Ларионовых – серые. Их вовсе не интересовали никакие национальные различия, даже то, что бабушка Зухра с большим трудом говорила по-русски. И Ольга, к ужасу родителей, первые годы изъяснялась на жуткой смеси русского и чеченского. А потом уже свободно болтала  сразу на двух языках. Когда чужой язык постоянно слышишь с малолетства, он прививается как-то на удивление быстро.     Глава семьи Межидовых, дядя Муса, коренастый, горбоносый, с карими глазами чуть навыкате и густущей шевелюрой темно-русых волос, с аккуратной, тоже русой бородой, дома жил редко, постоянно калымил на разных  шабашных стройках. Приезжал с богатыми подарками для всех, привозил множество очень вкусных лакомств, перепадавших и соседским детям.
У Ольгиной матери на заводе всегда было очень строго с больничными листами, наличие которых, мягко говоря, не приветствовалось. И, если болели дети, а Ольга до школы и в младших классах умудрялась подхватывать ангину не меньше четырех раз на году, с ними обычно оставалась бабушка Зухра. Ухаживала, присматривала, рассказывала множество странных сказок, воспевающих лихую доблесть непобедимых и хитрых чеченских джигитов. У нее даже самые простые сказочные герои, например, комок глины и яичная скорлупка отправлялись угонять чужие табуны. Но, по детству, казалось, что именно так и должно быть.
Рассказывала бабушка Зухра и про свою религию   –  ислам.  За рукоделием руки заняты, а язык свободен. Зухра была правоверной мусульманкой и конечно, расказывала, что Коран "Мать книги", находится под престолом Аллаха. Первая сура, то есть глава – "аль -Фатиха" – "Открывающая (книгу) " содержит всего семь аятов (стихов); и употребляется как молитва, своего рода мусульманский "Отче наш". Ее выучили назубок не только ее внуки, но безошибочно могла воспроизвести и Ольга. Про хаджи рассказывала, которые обязательно должен совершить каждый правоверный мусульманин. И показывала старинные янтарные четки, которые еще   дед самой бабушки Зухры, тоже Ибрагим, привез из священной Мекки, совершив хадж. Это ж сколько лет назад было! Семейное предание, не иначе. Не раз бабушка Зухра повторяла сказание о пророке Ибрахиме, в честь которого был назван внук, прогнавшем дьявола в долине Мина близ Мекки. Страшным голосом вещала она про двух ангелов – опрашивателей и истязателей, которые являются к погребенному мусульманину. Для того, чтобы помочь опрашиваемому, на кладбище, после ухода провожавших, у свежей могилы остается мулла, подсказывающий усопшему, что тому отвечать этим ангелам – Мункиру и Накиру. Вещала про сказочной красоты белоснежную кобылицу по кличке Маймуна, что значит Счастливая, на которой разъезжал Адам по раю. И были у той кобылицы крылья: одно из жемчуга, другое – из кораллов.
Из-за Корана, старинного, в тяжелом, кожаном переплете, Ольга однажды подралась с Ибрагимом. Она хотела заглянуть под обложку, но, не на шутку разъяренный Ибрагим оттолкнул ее с криком, что кяфирам, то есть неверным, нельзя прикасаться к священной Книге. Обиженная Ольга яростно отхлестала его по голове круглым, вязаным ковриком и убежала к себе в комнату. Не разговаривали почти два дня. Опять-таки из-за религии досталось, чуть позднее, но уже полотенцем, и Аминат и Ольге. Они, поспорив, какая религия главнее, надумали измерить по толщине Коран и Библию, чтоб, наконец, решить: которая книга окажется толще, та и важнее.
Аминат тихонько прокралась и ниткой измерила толщину бабушкиной священной книги. Потом девочки спустились на первый этаж, где, в третьей квартире жила баба Настя, известная всем богомолка.
Приняла она девочек сначала очень ласково, но, едва только услышав, зачем к ней явились подружки, с громкими возмущенными криками, свернутым жгутом кухонным полотенцем выставила греховодниц на улицу. В панике Аминат даже потеряла заветную ниточку. А больше ни у кого из знакомых Библии дома не было. Так и не получилось померить. Родители Ольги вообще религией не увлекались. Только бабушка в деревне каждое лето потихоньку, но очень настойчиво, учила внучку азам православия.       Родители до самого вечера были на работе. Ольгина мать на заводе на конвейере, то в первую, то во вторую смену. Отец вечно пропадал в гараже – слесарил. Тихая и молчаливая тетя Динара трудилась на швейной фабрике. С детьми, со всей четверкой, оставалась бабушка Зухра. Кормила после школы, следила, чтоб чего не нашкодили и уроки выучили. Главное было, показать тетрадку до выполнения домашнего задания и потом, что записей прибавилось. Как сделали  –  неважно. Бабка была малограмотна. Поэтому, наверное, отличников среди ее подопечных не было. Мальчики перебивались с троек на четверки, девочки ходили в "хорошистках". За двойки детей все дружно ругали, не разбирая, кто свой, кто чужой, а то  могли и выпороть, поэтому «неуды» старались не получать.
Заплетать по утрам девочкам косы, пока они не научились делать это самостоятельно, тоже помогала бабушка Зухра, не позволяя Ольгиной матери, если она уходила на завод в первую смену, будить девочку слишком рано. У Аминат косы выросли густущие, на зависть, видимо в папу удалась. У Ольги – так себе, средненькие. Она кое-как дотерпела с ними до шестого класса и под возмущенные причитания старших пошла в парикмахерскую и обрезала их так, чтоб волосы чуть плечи прикрывали. Аминат сохранила свое богатство до самой свадьбы.     Зато Ольга, единственная изо всей четверки, ходила в танцевальную студию. Она пробовала одно время уговорить на это дело Ибрагима, когда у нее не было постоянного партнера. Но, соседу, похоже, медведь на ухо наступил. И наступил хорошо так. Он совершенно не чувствовал музыки, но очень любил смотреть, как танцует Ольга. Тетя Динара гордилась ее успехами не меньше, чем Ольгина мать и шила девочке роскошные платья для танцев. Особенно хорош был костюм для индийского танца, обшитый блестящей органзой. Даже дядя Муса, как раз  навещавший семью, восхищался танцем и шутил, что если бы Ольга жила в Чечне, то ее после такого выступления непременно бы украли. Тетя Динара замахала на него полотенцем и потребовала, чтоб он немедленно прекратил дразнить и пугать ребенка. А он смеялся и говорил: –В русской Ольге, пожалуй, больше южного огня, чем в моей собственной дочери. Даже если бы она родилась парнишкой, то все равно, никому бы не поддалась. Такую и замуж брать страшно – слишком непокорная, и не перевоспитать ни кнутом, ни пряником.
– А я и не собираюсь никогда замуж выходить!
– Папа, я женюсь на ней. – Незамедлительно выпалил Ибрагим.
–Такими словами не бросаются, сын.
– А я правду говорю. Вот только школу закончу и женюсь. Денег заработаю на выкуп.
– Щас- с- с!   –  Возмутилась Ольга,   –  не нужны мне никакие мужья.
Взрослые от души смеялись.       Бабушка Зухра старалась воспитывать девочек, как издревле полагалось, обучая всяким рукоделиям. Показывала, как вязать крючком и на спицах, так как сама зарабатывала на жизнь тем, что вязала на продажу бесчисленные шапочки и носки. К ней домой периодически приходила толстая торговка с рынка, какая-то дальняя родственница, и скупала все связанное оптом.   Аминат отличалась большим терпением и усердием, а Ольге милее было побегать с мальчишками во дворе, играя в войну или в прятки. Или в той же, мужской компании лазить по чердакам за дикими голубями, выискивая белых или пестрых, которых можно было продать голубятникам и купить на эти деньги ирисок и мятных сосачек. Она с превеликой неохотой садилась за женское рукоделье и недовольно кривила губы, просчитывая ненавистные петли и накиды. Но бабушка Зухра была неумолима, а рука ее тяжела и стремительна. Так за волосы оттаскает или за ухо – мало не покажется. Пока не выполнишь положенного урока, никуда из комнаты не уйдешь.  Еще с детского садика сажала девочек вышивать самыми разнообразными способами, ужасаясь неровным Ольгиным стежкам. И выучила-таки даже ее, лентяйку. При нужде Ольга могла вполне прилично хоть вязать, хоть шить, хоть вышивать, но только под настойчивым принуждением, не иначе.
Годам к двенадцати Аминат вязала шапочки и всяческие салфетки не хуже самой бабушки.  А по скорости даже обгоняла наставницу. Ольга, скрепя сердце, ковыряла к этим замысловатым шапочкам простенькие шарфики из той же пряжи. Пробовала жаловаться матери  –  бесполезно. Мать стыдила ее, что на такую бабушку богу молиться нужно, всему женскому научит. Что могла бы и понять, что им с отцом некогда, домой только спать, нужно зарабатывать на жизнь. А отец периодически забирал мальчишек в гараж. Тоже учил. Учеба эта оборвалась, когда Косте исполнилось четырнадцать, а Ольге двенадцать. Отец умер. Всю жизнь возился с машинами, от машины и погиб. Его задавили пятящимся "Кразом" возле самого гаража. Такого щупленького и "Кразом"… Хоронили отца в закрытом гробу, и Ольга так и отказалась воспринимать его как умершего.                                                                                                                                                                    ***
Уже распускала душистые тяжелые кисти сирень во всех скверах и палисадниках под окнами домов, буйно желтели одуванчики, когда дядя Муса, на следующий же день после очередного приезда, как было принято, повел всех ребятишек гулять. Аминат держалась вплотную возле него, то и дело мимолетно касаясь ладошкой рукава легкой отцовской куртки. Ибрагим с Костей по взрослому, как-никак по четырнадцать исполнилось, шагали впереди. Два неразлучных друга, и такие разные: Костя высокий и худощавый, совсем еще мальчишка, а Ибрагим более плотный, шире в кости и выглядящий намного взрослее. Уже и пушок над губой пробиваться начинал. Южная кровь.
Мальчишки самые первые и обнаружили блестящий новой желтой яркой краской вагончик почти у входа в парк. С крупными буквами на его боку   – ТИР. Можно было с уверенностью сказать, что он не простоял на этом месте не больше двух недель.
– Отец, смотри! –  Возбужденно обернулся Ибрагим,   –  давай зайдем!
– Зайдем! Обязательно зайдем. Настоящий мужчина должен хорошо уметь держать в руках оружие.
Заправлял всем оружейным хозяйством рыжеватый веснушчатый парень в военной форме с орденскими планками на груди. Он сидел слева в инвалидном блестящем кресле, выдавал пневматички и пульки к ним. Парнишки потом еще специально подсмотрели одной ноги у него нет или обеих. Оказалось, что обеих и выше колен. Так, наяву, не из песен, напомнило о себе короткое и страшное слово Афган.
Настрелялись в тот раз вдоволь. Лучше всех, конечно, дядя Муса. Но и ему не удалось выиграть главный приз   –  синего плюшевого слоненка. Отцовской меткости хватило на коробку конфет, тут же всеми съеденную. Он старательно показывал сыну, как держать оружие, как правильно целиться, как задерживать дыхание. Косте он тоже объяснял, но не с такой тщательностью. Даже Ольге  и то показывал. Аминат стрелять оказалась категорически, зато из нее получилась очень азартная болельщица. Она вскрикивала, хлопала в ладоши, подпрыгивала при удачных выстрелах. И тяжело вздыхала или ойкала с непритворными всхлипами, если видела промах. Всем очень понравилось. Когда выходили, дядя Муса сказал сыну:
– Это хорошо, что есть тир. Я прикажу матери, она будет тебе регулярно давать денег, чтоб ты смог ходить сюда и тренироваться в стрельбе. Потом приеду в следующий раз и проверю, чему ты научился. Пора тебе уже становиться мужчиной.
***
Они стали очень частыми посетителями этого заведения. Их компанию уже узнавали при входе. Больше стрелял, конечно, Ибрагим. У него были деньги всегда. Костя с Ольгой копили, как могли, собирали макулатуру и бутылки, что-то давала мать. Но если, уж, они совсем оказывались на мели Ибрагим делился, давал сделать по паре выстрелов.
Ольга вскоре отработала свою выигрышную тактику. На все деньги, что были у них с братом, они покупали пулек сначала только для нее. И она, тщательнейшим образом целясь, сначала по самым простым мишеням, зарабатывала для брата призовые выстрелы. Костя особой меткостью, увы, не отличался. Владелец тира снисходительно улыбался настырной посетительнице и все соблазнял ее взять выигрыш не пульками, а одним из призов. Девочка отказывалась, отрицательно мотая головой. И добывать призовые конфеты приходилось только Ибрагиму. Иногда ему это удавалось.
Ибрагим ухаживал за Ольгой с самого детства: уступал ей игрушки, катал на санках зимой, носил портфель из школы. Даже мать, тетя Динара удивлялась, как соседка умудрялась вить веревки из ее сына, такого горячего, легковозбудимого. Лучше Ольги никто не мог его успокоить. Их  пытались поначалу дразнить женихом и невестой, но, когда убедились какие крепкие кулаки у Ибрагима, отступились. Тем более что, ходили из школы всегда вчетвером и всё всегда делали вместе. Но чем старше становились, тем больше появлялось тайн. Ибрагим, как верный рыцарь, старался делать для Ольги все, что она хотела. Снисходила до просьб девочка очень редко, но были они весьма интересными. Например, Ольга попросила друга, чтоб тот научил ее свистеть тем особым, пронзительным переливистым свистом, повторить который не мог никто.
– Мой отец тоже так умеет,  –  хвастался Ибрагим. Очень долго она беспомощно шипела, сипела, плевалась, пока, в конце концов, не научилась. И они, уже на пару, досажали старушкам во дворе и пугали голубей с галками.


2

Ольга,   уже привычно, отправилась на все летние каникулы к деду с бабкой по отцовской линии. В глухую уральскую деревушку  Поречье от полустанка добираться нужно  тридцать километров с большим гаком на лошади или машине-вездеходе. Или на вертолете, который прилетал раз в месяц с пенсией старикам и продуктами для магазина.
Каждое лето их со старшим братом разлучали на три месяца, отправляя к разным бабушкам. Родители справедливо считали, что сразу два их отпрыска в одном месте, да еще вместе с соседскими детьми сведут с ума кого угодно. Коммунальная квартира сразу становилась непривычно тихой. И   соседи (взрослые, естественно) облегченно вздыхали и тоже наслаждались летними каникулами.
Летом в Поречье значительно прибавилось ребятни: и совсем еще детей и подростков. Они, сбиваясь в шумные стайки, играли в незатейливые игры, купались в  омутистой речке, ватагами уходили за грибами и ягодами. Устраивали по вечерам танцы под магнитофон или травили разные байки, разбегаясь в темах от эстрадных кумиров до НЛО, мистики и ведьм. И как-то раз местные парнишки, с трудом пересиливая собственный страх, повели самых смелых дачников к околице, где в старом, заметно покосившемся влево доме, по слухам, жила самая настоящая ведьма.
Ведьма, к общему разочарованию, оказалась совсем еще нестарой, худощавой, мелкой, с нерусской скуластостью дотемна загорелого лица. И никаких внешних признаков сверхъестественности, в виде облика Бабы Яги, не обнаружила.   Женщина устало сидела на крыльце дома в распахнутой, когда-то темно-синей, а теперь серо-черной куртке, и темной, клетчатой, почти полностью закрывающей ноги шерстяной юбке. Она   медленно, с ласковым нажимом, гладила вдоль всей спины большого черного кота и отрешенно смотрела на догорающий закат. И, наверняка, заметила всю компанию любопытников, тщетно пытающуюся скрываться в старых раскидистых кустах дозревающей смородины возле ее колодца, но виду не подала. Молодежь пошушукалась еще немного и разочарованно ретировалась. И, лишь  опасливо отойдя подальше,  продолжила шумную дискуссию, что ведьма умеет одним взглядом наводить порчу. И что она кошкой бегает по улицам ночью и заглядывает в окна. И кто ее увидит в таком облике, может серьезно заболеть. Что ведьма мало с кем общается, но может испортить молоко у коровы или наслать дождь с градом на огород обидчика.
– Да ну-ка, не верю я в эти ваши бредни, –  одной из первых возмутилась Ольга и демонстративно пошла прочь. Никакие ведьмы ее, тринадцатилетнюю дачницу, не интересовали. Как пока и мальчишки, если в виде ухажеров. Гораздо занимательнее было провести время у деда на конюшне, помогая кормить и чистить лошадей.
Их было одиннадцать  –  гнедых и соловых, с роскошными, чуть волнистыми хвостами и гривами. Крепких, широкозадых, со спинами, разваленными могучими мышцами надвое. Семь взрослых, рабочих, остальные  –  разновозрастный, необъезженный молодняк.
Ольга тайком таскала лошадям сахар, а бабушка старательно  этого не замечала.
Однажды утром девочка застала деда на конюшне в очень возбужденном состоянии. Он, яростно матерясь себе под нос, стоял возле жеребой кобылы Марты.  Марта, вся мокрая от пота, нервно прядала ушами и периодически зло топала ногой. Ее роскошный хвост был спутан: скручен жгутами и почти правильными косичками.
– Деда, зачем ты Марте хвост заплел?
– Да разве ж это я?! Ласка в конюшне завелась, будь она неладна. Я уж давненько замечаю: и что это лошадь поутру потная? Козла бы нужно завести. Ласки, они, жуть как козлиного духа не переносят. Чем  больше вони, тем лучше. Да где ж его возьмешь! Старых козлов в деревне не держат, молодняком обходятся. А от козлят-сеголеток никакой вони нет и проку, соответственно, тоже никакого. Придется капкан ставить.
– Деда, а какая она, ласка, большая?
– Да в том-то и дело, что маленькая. С твою линейку школьную.

***
Ольга второй день настойчиво сидела в конюшне. Очень хотелось увидеть таинственного зверька. Она удобно расположилась в центральном проходе у выгородки с ларем, из которого выдавали коням овес. Расположившись на неполном мешке с опилками, тихо читала, отмахиваясь от назойливого комарья. Хоть и каникулы, а столько нужно книг  по списку прочитать! Бывает, интересные попадаются, бывает –  хоть брось. Как сейчас,  Дон  Кихот. Никак он ей не нравился, хоть  ты тресни! Плевалась, но читала. Как-никак школьная программа. Уж, если сейчас, летом, такую тягомотину не осилишь, то   во время учебы руки, точно, до нее не дойдут.       Первый день зря просидела –  ласка не показалась. Вот и сегодня, дело уже к обеду, а все тихо. Только незанятые на работе кони, изредка фыркая, методично хрумкают сено, уже нового укоса, иссиня-зеленое и душистое. Где-то под ларем опять разодрались мыши. Писк и вереск на всю конюшню. Дед жаловался, развелось их в этом году несчитано. Вот, мыши выкатились в проход и опять сцепились, противно и пронзительно вереща. Хоть бы чуточку побоялись   Ольги! И в этот момент откуда-то сверху, с лошадиной кормушки метнулась рыже-бурая молния. Хватанула одну мышь, придушила, бросила. Кинулась за второй, поспешно удирающей на коротких лапках под ларь. Догнала, хапнула уже чуть не за хвост. Не удержалась и вместе с добычей брякнулась на бок, только ярко-белое брюшко мелькнуло. Быстро перехватилась за шею, и мышь безжизненно обмякла у нее зубах, большая, жирная, со шкуркой, словно навырост, свободно свисающей с боков. Длина мыши –  в третью часть тонкого, очень красивого зверька. Спинка у ласки немного сгорбленная, изящная головка сидит высоко. Ушки кругленькие, глазки черные. Блестящие, выразительные. Только что не говорит! Ласка удобнее подхватила добычу и метнулась с ней как раз в кормушку злосчастной Марты. Кобыла испуганно фыркнула и прянула от сена в сторону. Вторая мышь так и осталась лежать в проходе.
Ольга сидела, замерев. Вскоре ласка вернулась.
– Зверинька, миленькая,  –  мысленно умоляла ее девочка. –  Ты такая красивая! Не убегай. Дай на тебя посмотреть.
Ласка унесла вторую мышь и больше не появилась. Ольга напрасно подождала ее еще около часа и побежала домой, делится с дедом увиденным.
– Дедушка,  пожалуйста, не ставь на ласку капкан!–  умоляла она, повиснув у старика на шее.   –  И козла не заводи, не надо. Она, ласка, хорошая. Она мышей у тебя в конюшне ловит.
– Мышей ловит, говоришь?   –  Задумчиво переспросил дед   –  и к Марте в стойло таскает? Гнездо у нее там, наверное. Детеныши. Штук шесть али семь, поди. До десятка бывает. Ласки, они, навадку имеют на добычу сверху прыгать. Вот и приладилась: по хвосту на лошадь заберется и катается, пока мышь не проскользнет. Тогда   –  сверху прыг  на нее. Съест, али деткам утащит, и опять на лошади спину. Ну, дык, тут ничего удивительного, ежели всю ночь по спине кто-то бегает, не мудрено и вспотеть! Марта, она оводливая очень, щекотки страсть как боится.
– Деда, только не надо гнездо у ласки зорить!
– Ладно, уговорила. Я вот что сделаю: Марту в свободное стойло переведу, которое возле Рублика. А в это стойло буду сено на подкормку сваливать. Дверь сниму и  решетку из жердей на пол сколочу. И сено не сопреет, и хищникам твоим под решеткой вольготно будет мышей гонять.
И уже на следующее утро позвал внучку.
– Иди, принимай работу, звериная заступница. Ты мне еще мышей жалеть начни!
У Ольги, который день, из ума не выходила ласка. Красивый изящный хищник, растящий своих детенышей в дедовой конюшне. Вот бы всех их увидеть, и маленьких тоже! Если взрослый зверь на двух ладонях свободно уберется, то какие же тогда детеныши? С палец что ли?

***
Ольга лениво шла пустой к обеду деревенской улицей на речку   –  проверить утиный выводок и покормить крутой ячневой кашей белую, толстую крикливую утку с десятком ее желтых пуховиков, уже начинающих отращивать на крыльях настоящие, беловатые, но еще не развернувшиеся перья.
Оставалось только свернуть в проулок, чтоб спуститься к речке по узкой тропке, заросшей по сторонам настоящими стенами из разнообразного бурьяна, когда сзади раздался призывный крик. Она обернулась.    К ней, запыхавшись, неслись обе близняшки Скворцовы, две девятилетние беленькие толстушки, на первый взгляд абсолютно неразличимые.
– Оля, Оля! – Наперебой затараторили они, едва успев приблизиться. –  А, знаешь, Семка Нестеров ведьминого кота рыбой подманил и ей в колодец бросил. А он тонуть не хочет, плавает и орет.
– Кто орет?   –  не поняла Ольга.
– Кот в колодце! А ведьмы дома нет, она в лес ушла.
– Ну, сволочь! –  обозлилась Ольга, поставила на столбушку  забора миску с кашей, накрыв ее лопухом от птиц, и побежала к ведьминому дому. Близняшки еле успевали за ней и еще пытались наперебой на бегу рассказать, как Нестеров вчера шел в кино и встретил ведьму. Она  так посмотрела на него! И Семка потом, возле клуба,  споткнулся, упал, расшиб колено и порвал новые джинсы.
– А ведьма здесь при чем?
– Так она же посмотрела на него!
– Дурдом! Ну, точно  –  дебил суеверный!
– Нет, правда, правда!
– А кот в чем провинился?
– Он же колдовской, черный! И любит ведьма его.
– Ну, Семка, тварина, погоди!   –  Угрожая, пообещала Ольга, подбегая к колодцу.
Кот, упорно цепляясь за жизнь, все еще плавал и хрипло, истошно мявкал. Его глаза светились из темной глубины жутким фосфорным блеском.
– Ну, Семка, гад!   –  Ольга быстро огляделась по сторонам. Взрослых никого не было видно, а кот уже пару раз уходил под воду с головой.
Тогда она, большим железным карабином, на который вешается ведро, закрепила колодезную цепь у себя на поясе, размотала ее с ворота на всю длину и встала на край замшелого сруба, приказав близняшкам:
– Будете меня вытаскивать.
Потом села, спустила ноги в колодец. Снизу пахнуло сырым пугающим холодом. Лед еще не весь растаял там, у черной, далекой воды. Страшно!  А кот уже тонет.
И она, зажмурившись, прыгнула. Тяжелая колодезная цепь загремела следом, пребольно огрев по спине.
Воды оказалось по шею. Дыхание перехватило, и сердце остановилось. Первое ощущение  –  ожог. Будто кипятком колодец наполнен. Кота нигде не видно. Наверное,  сшибла его под воду, когда прыгала. Чтоб пошарить на дне, пришлось окунуться с головой. Коченеющей рукой выхватила с глубины за хвост корчащееся тельце, вздернула над головой, интенсивно потрясла, избавляя от воды в легких. И, вскидывая лицо к далекому светлому квадрату, прохрипела сразу осипшим голосом:
– Тащите!
Головы близняшек немедленно исчезли, а цепь натянулась.
Кот, наконец, вдохнул, задушенно мявкнул и немедленно загреб когтистой лапой свою спасительницу по щеке. Боли не было, только ощущение тепла быстро стекающего к шее.
– Ах ты, гад!   –  Пальцы разжались сами собой. Ольга уронила кота в воду.
И еще раз выловила  его, на сей раз уже за шкирку.   Девчонки старались изо всех сил и, похоже, не смогали. Ольга уперлась лопатками в ноздрястую синеватую ледяную глыбу, а ногами в противоположную стенку и стала помогать девчонкам. Она перебирала ногами по бревнам, запоздало соображая, что если немедленно отсюда не выберется, то совсем замерзнет и умрет от переохлаждения еще до того, как утонуть.
Злобный испуганный кот вкогтился всеми четырьмя лапами   в левую руку. И зубами, полной пастью, извернувшись, впился. Клещом повис. Не оторвешь! И замер так, тяжелым как гиря, клокастым, мокрым чудовищем.
Ольга добралась почти до середины сруба и сорвалась. Далеко наверху испуганно плакали близняшки, всем весом налегая на ворот.
Говорят, со дна колодца видны звезды, даже днем. Ольга задрала голову. Нет. Жаль! Никаких звезд, только светлый квадрат, в котором жизнь. И  она вновь начала медленный подъем. Ни ноги, ни руки почти не слушались. Даже кот орать перестал. Придушила что ли она его? Или с закрытой пастью не орется? Лед на стенах сруба опять сменился скользким мхом.       Правую ногу чуть вверх, теперь левую. Передвинуть лопатками непослушное тело. И еще…
Неожиданно близняшки наверху синхронно, испуганно взвизгнули, что-то быстро запричитали. Ольга уже не слышала или не соображала, что именно. Цепь провисла. Больше всего хотелось разжать правую руку с намотанной на нее цепью, закрепленной на поясе. И заснуть. Глаза закрывались сами собой. Но еще неизвестно, сумела ли бы она даже отцепиться. Пальцы свело судорогой.
Цепь вновь натянулась, быстро пошла вверх и потащила ее за собой, уже не успевающую цепляться за бревна сруба.       Чужая рука ухватилась за шиворот ветровки и выдернула девочку из колодца. Ольга свалилась лицом вниз в теплую дождевую лужицу у сруба. Кот, прижатый к земле под животом, протестующе хрипло мявкнул. И кто-то, вытащив ее на сухое место, по одному, быстро и осторожно, разжимал белые пальцы, насмерть впившиеся в звенья цепи.
Понемногу она начала соображать, что все же еще жива. Перевернулась с бока на спину. И увидела над собой склоненное лицо самой ведьмы в тугом обрамлении синего платка. Ее глубоко сидящие глаза показались жуткими черными провалами. Ольга хотела попытаться все объяснить, но губы отказывались шевелиться. Она зажмурилась и еле-еле вывезла, проскрипев деревянно:
– к-к-к-о-тт,   –  и чуть приподняла руку со вцепившимся в нее, обтекающим струйками тяжелым зверем. Ведьма с трудом отодрала кота. Может, она и не совсем злая, но своего полуутопленного, полупридушенного любимца не простит никому. И, пожалуй, разбираться сгоряча не будет кто прав, кто виноват.
Ужас придал Ольге силы. Она   уселась и начала быстро отползать,  отталкиваясь ладонями и ступнями. Потом вскочила и, спотыкаясь на непослушных ногах,  рванула прочь. Близняшки уже исчезли. Если бы она видела себя со стороны   –  испугалась бы. Белое лицо с синими губами. Располосованная в четыре багровых полосы щека. Яркая кровь на лице и шее. Мокрые волосы с налипшей колодезной тиной со стенок колодца. В клочья разодранный левый рукав ветровки, пропитанный водой и кровью.       Ольга не видела этого и до смерти боялась ведьмы, поэтому и удирала, что было силы.
Домой, естественно, не пошла. Залезла на полупустой еще сеновал конюшни, стянула с себя всю мокрую одежду вплоть до трусов и развесила ее на жердях для просушки. Солнце заглядывало в широкое окно сеновала и приятно согревало. Хорошо хоть в прошлый раз она сама же и забыла здесь старое покрывало, на котором загорала. В него она и завернулась, зарылась в сено и надолго обессилено уснула.
Проснулась к вечеру,  услышав, как дед разговаривает с лошадьми. Села, еще не вылезая из-под покрывала. Левая рука отдалась глухой болью. Осмотрела нехорошо, красно вспухшие царапины и отпечатки зубов с запекшейся кровью.
– Ну и урод, этот кошак! Надо было так и оставить его в колодце. Его, придурка, спасали, а он вон как расплатился. Ничего, ладно, пройдет, не впервой.
Оделась в полусухую одежду, слезла к деду. Солнце спряталось за наползающей с запада темной, в полнеба, тучей. Собирался нешуточный дождь, хорошо, если не гроза.
– Ты где была, окаянная? Вся деревня роем гудит, что ведьма тебя в колодце утопила.
– Никто меня не топил!
– Вот и хорошо, что не утонула. Бабка-то нас обоих убьет. Да еще если в таком ободранном виде тебя обнаружит. Она же с ног сбилась тебя разыскивать!
– Я здесь, на сеновале спала.
– Ну, и ладненько. Давай, помоги овес раздать и домой поспешать надо, а то промокнем. Гроза шутить не будет. Не боишься грома-то?
– Не, деда, гроза, она красивая.
– Красивая, баешь? Ну-ну…

Как ни торопились они, а все равно, пока добирались до дому, вымокли под грозовым ливнем до нитки.
Бабка с причитаниями и незлобливой руганью выдала им сухую одежду и усадила ужинать при свете керосиновой лампы, потому что электричество отключили. Молния в трансформатор угодила. А это всерьез и надолго.
Ольга ела вяло, постаралась поскорее забраться в постель в своей тесовой выгородке  –  имитации отдельной комнаты в деревенской избе, куда влезала старая кровать и небольшой, дедом сколоченный столик, почти впритирку к ней. Залегла, забилась комком под ватное одеяло и никак не могла согреться. Долго возилась, слушая, как тихо молится бабушка и громыхает рассерженное небо.Разглядывала, как мертвыми, синеватыми вспышками освещаются полосатые обои и большой, темный натюрморт с дичью, цветами и фруктами на противоположной стене.


3

Ольга не заметила, как забылась, а посреди ночи проснулась от нестерпимой духоты и жара. Во рту все пересохло. Потянулась к кружке с водой. Бабка всегда оставляла ее в изголовье на столе, вдруг девочке ночью попить захочется. Не дотянулась, опрокинула на пол. Кружка покатилась и загремела на всю избу. Бабушка вскинулась:
– Ты что Оленька?
– Да попить хотела. Ты спи, баб.  –  Голос прозвучал неожиданно хрипло и придушенно.
– Ну-ка, ну-ка,  –  поднялась обеспокоенная бабушка, быстро прошаркала к ней, заботливо дотронулась до лба шершавой сухой ладонью:
– Да у тебя жар никак? Заболела что ли? Вот только этого и не хватало!
Засуетилась, зажгла лампу, напоила аспирином и медом.
Но лучше Ольге не стало.
Так и пришлось бабушке посреди ночи семенить под мелким дождем к фельдшерице. Еле достучалась и думала не дождаться того момента, когда за стеклом покажется заспанное молодое лицо со встрепанной, кудрявой шевелюрой. Девушка работала в Поречье уже почти год, но все еще не могла привыкнуть к таким ночным стукам.

***
Видит Бог, молодая медичка старалась! Она честно старалась и, уже никого не стесняясь, в который раз листала темно-зеленый справочник фельдшера, который всегда носила с собой на вызовы:
" Для крупозной пневмонии характерно внезапное начало с повышением температуры, ознобом. Приступообразный кашель. В первые дни болезни сухой, болезненный, а со 2-3-го дня заболевания появляется мокрота ржавого цвета. Отмечаются боль в грудной клетке при дыхании, учащенное жесткое дыхания, тахикардия, крепитирующие хрипы".
Сначала фельдшерица думала, что самое главное  –  поставить правильный диагноз. Ну, поставила. И что? В том же самом справочнике черным по белому было написано  –  при крупозной пневмонии необходима срочная госпитализация. Ага! Сейчас! Света не было, и телефон, соответственно, не работал. И дождь не думал переставать, лишь перемежался с мороси до полновесных капель уже третьи сутки назойливо барабанящих по крыше. И никакой вертолет не прилетит, машина у Петровича сломана, а на лошади по тайге да по такой погоде… не довезешь. Уж, лучше совсем девочку не трогать, надеясь на какое-то чудо.
Фельдшерица методично отсчитывала четыре часа, чтоб сделать очередную инъекцию пенициллина и сердечного. И уже ничего хорошего не ждала и плакала потихоньку в сенях. Ну почему именно у нее на участке должен умереть ребенок? Сейчас ведь не умирают от пневмонии? Или все же умирают?
Третьи сутки она в этом чужом доме и спит урывками, а сейчас и вовсе уснуть боится: зная, если только прикроешь глаза, тут оно все и случится.
За окном быстро, не по-летнему темнело. Низкие тучи приближают ночь.
Девочка на широкой старинной кровати с никелированными шариками на спинках, уже не жалуясь, что дышать больно, металась в жарком беспамятстве. Кожа все такая же потная. И этот странный, жуткий контраст между ярким румянцем щек и синюшным треугольником вокруг носа и губ, обмётанных простудными пузырьками, кое-где уже засохшими в грубую, до крови трескающуюся корку. Лоб почти огненный, а руки холодные  –  сердце не справляется. Ну почему же все так плохо? Что делали антибиотики, что не делали…
За такими, очень грустными думами, украдкой вытирая невольные слезы обиды и бессилия, девушка не сразу поняла в доме что-то не так. Слишком возбужденно и громко, одновременно говорят хозяева, тщетно пытаясь преградить кому-то дорогу в комнату. Девушка поднялась со стула.
Решительно отодвинув ситцевую занавеску,  вошла чужая жещина предпенсионного возраста. Та самая, которую деревенские за глаза называли ведьмой.
– Ну что, дева, не справилась?  –  сходу поинтересовалась она.
Молодая фельдшерица стыдливо вспыхнула всем лицом и даже шеей, но на всякий случай спросила:
– Эт-то вы мне?
– Тебе, тебе, кому же еще. Собирай свои манатки и поди отсюда. Нечего тебе здесь больше делать.
– Да как вы смеете! Я – медик, я лечу девочку.
– Вижу. Долечила. И не делай вида, как будто не понимаешь, что она уходит. Ну-ка подвинься, я пройду.
И, бесцеремонно отодвинув плечом девушку-медичку, села на край постели больной, поставив объемистую тряпичную сумку у себя в ногах.       С минуту она очень внимательно смотрела на девочку, потом наклонилась, достала из сумки толстую восковую самодельную свечу, зажгла ее, поставив на край стола в граненой стопке-сотке. Будто от лампы света не хватало. И обернулась, удивленно спрашивая:
– Так ты еще здесь?  –  Сильно прищурилась, так что глаза превратились в узкие щелки, и через минуту выдала: Иди, у тебя соседская коза по грядкам гуляет.  Три вилка уже оглодала, скоро до яблонек твоих доберется. И кошку ты на кухне заперла. Не думаешь, что она третий день голодная? Иди. Быстро!
Девушка всплеснула руками и выскочила на улицу. Остались только старые хозяева.
– Что? Пораньше меня позвать не судьба была? Ждали, пока сама не почувствую черного вестника над деревней?
Дед бормотал что-то невнятное. Бабушка испуганно молчала.
– Но ведь Вы можете спасти ее?
– Сейчас посмотрю.
Раскрыла бессильную ладошку девочки и, чуть отгибая вниз кончики ее пальцев, стала медленно поворачивать влево-вправо перед свечой.
– Дождались? Вон, и линии все уже поплыли.  –  Придавливала большим пальцем то в одном месте, то в другом и, наконец, сказала в раздумье:
– Не знаю даже, стоит ли… Слишком много крови на ней. Слишком много.
Бабушка взмолилась и поползла на коленях.
– Не вой!  –  оборвала ее незваная гостья. Взяла другую руку девочки, тоже посмотрела.Даже ногтем по линии жизни в одном месте поскребла, словно надеясь что-то стереть, и резко поднялась.
Хозяева с ужасом смотрели на ведьму.
– Хорошо,  –  хмуро проговорила она и вновь села. И добавила задумчиво: Я попробую. В долгу я перед внучкой вашей. Как девочку зовут? Ольга? Крещеная хоть? Ну, ладно. Уже проще.  –  И тут же перешла на командный тон.  –  Так! Затопляйте печь. Пяток полешек тоненьких киньте, и хватит пока. Ставьте чугун. Ковшик припасите. Дров наносите побольше. Мне огонь до рассвета держать нужно будет. Собаку из дому к бане уведите и привяжите там, чтоб не прибежала. Не нужно ей тут быть пока. И сами подите, вон, хоть в пристройчик, хоть в баню, не мешайте. Молитесь, если умеете.
Пока бабушка возилась с русской печью, в щель занавески видела, как ведьма начала расставлять на столе у кровати какие-то баночки, пузыречки, мешочки и все время вполголоса пела что-то непонятное, настойчиво- протяжное. От яркого пламени свечи по стенам и потолку резко метались черные тени, стараясь вновь сгуститься над кроватью.

***
Ольга плыла в душном багровом тумане, и не было там ни верха, ни низа, ни направления, хоть какого. Только голоса далекие, невнятные, зовущие. И она металась, не зная, куда идти. И очень обрадовалась, когда услышала еще один четкий и уверенный зов за спиной. Оглянулась. И все остальные голоса разом, нарастая мощью, тоже стали звать ее более настойчиво.
Но тот, уверенный зов понравился ей больше. И голос был женским. Усталым, но очень настойчивым.
– Гляди,  –  убеждал он,  –  гляди внимательнее.
Впереди, почти перед самым лицом Ольги появилась рука. Узкая, женская, с крупными перстнями сразу на трех пальцах, и начала двигаться в воздухе как по стеклу, когда протирают его, запотевшее. Влево-вправо с нажимом. Туман вдруг начал рассеиваться в одном месте небольшим округлым окошком. И, сгущаясь, угрожающе клубился по его краям, намереваясь затянуть, но пока не мог.       В окошке показался близкий, озаренный солнцем  лес. Необхватный дуб, мощная сосна справа, две раскидистые березы, выступающие за границу густого подлеска, в котором постоянно двигался кто-то невидимый. Многочисленные, непонятные тени шевелили ветви и высокую густую траву, обрывающуюся впереди широкой полосой прокоса.
– Гляди. Зови того, о ком думаешь. Лучше зови,  –  приказывал настойчивый голос.  –  Я должна видеть того, кто выйдет к тебе навстречу.
Ольга звала в этом, то ли мороке, то ли бреду, и наяву шевелила запекшимися губами так, что лихорадочная корочка трескалась, и зубы по ложбинкам обагрялись темной кровью. И откуда-то всплыло: зверинька милая, не убегай, дай посмотреть на тебя.  –  Она уверенно повторила это вслух.
Дыхание перехватывало, и частый- частый молоточек в висках отбивал оставшееся время и катастрофически не успевал, замучено сбиваясь с ритма. Когда-то это уже было. "Зверинька милая"… недавно было. Но где? С ней?
На этот зов шелохнулась трава на границе прокоса, выпуская коричневого гибкого зверька с белой грудкой, который скользнул вперед, к самой границе окна и замер, любопытно поводя мордочкой.
– Ласка!  –  Узнавая, выдохнула Ольга.
– Ласка?  –  Удивлено повторил за ней тот самый женский голос. И тоном приказа: повтори еще раз, кто вышел к тебе.
– Ласка.
А пугающий багровый туман, быстро сгущаясь, начал затягивать чудесное окошко, вскоре совсем закрыв его. Но теперь, Ольга, по крайней мере, знала направление, куда ей нужно двигаться.
И вновь чуть-чуть, самую малость, разошелся туман, и в узенькое, как норка, оконце просунулась любопытная звериная мордочка, вполне целенаправленно стараясь дотянуться до лица девочки. Коснулась. Пристально посмотрела глаза в глаза. И от этого завораживающего взгляда Ольга полностью перестала воспринимать окружающее. Но это длилось недолго. Потом пришло ощущение, что все чувства резко обострились: слух, зрение, обоняние  –  все стало непривычно иным.
Ласка, почти касаясь боками клубящегося тумана, пружинисто подобралась и прыгнула к Ольге. Тут же развернулась, посмотрела почти совсем по-человечески умно и решительно. Она явно звала девочку за собой, давая понять, теперь что ей по силам так же легко прыгнуть сквозь почти сомкнувшееся окошко в светлый лесной мир. Ласка прыгнула первая, Ольга за ней, так же стремительно и пружинисто. Получилось!
Она была там, в чужом неведомом лесу, и сама была зверем. Хищником. Лаской.
Бежала, отставая на полкорпуса от своей провожатой, и нисколько не задыхалась на бегу. Вперед, вперед, вперед! Мелькают огромные деревья, кусты, высоченная полевая трава. Весь мир стал невероятно большим, словно неведомая страна великанов. Высокая, в самое небо, потемневшая от времени стена из неправдоподобно толстых бревен, замшелая темно-зелеными космами.       Темно. Кажется, ночь. Пасмурная летняя ночь. Такая же ночь когда-то была. Когда? В чьей жизни? И эта стена очень знакомая, только высокая неимоверно. Может быть, она была ниже? И где она расположена? Где?
Ласка оглядывалась, давая понять, что самое главное вспомнить: где, когда, а еще с кем? Кто-то очень громко, почти оглушающе, фыркнул над головой. И Ольга бросилась прочь. Летела, в неистовых и сильных прыжках стелясь над ночной землей, радовалась своей силе и неутомимости, пока, с разбега, не наткнулась на носки огромных замшевых сапог.
– Ну что?  –  спросил громкий и уверенный женский голос у нее над головой,  –  не набегалась еще?
– Голос женский,  –  запоздало и медленно соображала Ольга.  –  Женщина  –  кто? Самка человека. Человек. Люди. Люди живут в домах. Ласки живут в норах. Она  –  ласка. Или же все-таки человек?
– Хватит притворяться! Возвращайся!
Мир вокруг стремительно закружился. И Ольга удивленно ощутила, что предметы стали во много раз меньше. И стена, та самая деревянная стена с узкими оконцами тоже уменьшилась и оказалась знакомой стеной дедовой конюшни на краю деревни.
– Деревня. Там –  дома и у нее есть дом. И там ее ждут.
– Ну, наконец- то!
Ольга оглянулась. Перед ней стояла женщина в старинном, русском, богато украшенном одеянии. От ее рук, простертых ладонями вверх, и от лица исходил теплый ласковый свет.
– Царица из сказки? Боярыня? Княгиня?
– Правильно.
И вывернулось из самых глубин памяти:
«Князь Игорь и Ольга на холме сидят,
Дружина пирует у брега.»
– Правильно!
– Княгиня Ольга. Ольга. И она тоже Ольга. Кажется…
– Ну, вот. А теперь вспомни, как бабушка учила тебя молиться.
– Бабушка. Молитва. Кажется так: Во имя Аллаха милостивого и милосердного… Или нет? Не то…, но так молятся. Тоже молятся, кто? Не помню. Молитву помню, а кто  –  нет. Бог един, для всех един. Для человека и птицы, и зверя любого, и дерева, и травинки. Он всех любит и заботится. Заботится как отец. Да. Вот еще так можно: Отче наш, иже еси на небесех…
– Ну, наконец-то!
И вновь все закружилось стремительно и жутко. Ольга понеслась куда- то в неуправляемом вихре, зажмурилась, и вдруг все замерло. Она ощутила свое тело, затекшее, какое-то чужое. Вернулась боль, и девочка со стоном открыла глаза: серый сумрак, догорающая свеча в изголовье и склонившееся над ней лицо.
Другое. Совсем другое, и только голос знакомый.
– С возвращением!
Тяжелая ложка у запекшихся губ и тонкая струйка прохладной влаги в пересохшем, как пустыня, рту.
– Пей и засыпай. Спи. Хорошо спи. И не уходи больше. Ни за кем не уходи. Все, кто нужен тебе  –  здесь. Они поделятся силой, поддержат. Спи.
Ольга спала, просыпалась и вновь бессильно засыпала. Ее поили  теплыми, терпковато-горькими настоями, после которых во рту долго держался мятный холодок. Обтирали лицо и тело влажными тряпками. Она некоторое время старалась держать открытыми глаза и снова проваливалась в сон.
***
Прошло еще трое долгих суток, прежде чем, измотанная бессонницей, беспредельно уставшая женщина вышла на чужое утреннее крыльцо. Она посмотрела на встающее над лесом солнце и сказала хозяевам:
– Вот теперьможно и отдохнуть немного. Теперь она непременно поправится. На сегодняшний день я питье ей оставила. А завтра приду.
Бабушка засуетилась, пытаясь сунуть в руку ведьме деньги. Все свои накопления, туго завязанные в клетчатый носовой платок.
– Убери немедленно!  –  негодующе отстранилась она. И, чуть погодя, сказала: Мне нужна будет столовая серебряная ложка и немного золота. Лучше тот самородок, что твой хозяин на конюшне хранит.
Бабушка удивленно, явно недоумевая, всплеснула руками:
– Какой самородок?
– Да тот, что он в прошлом году    за бором в ручье намыл. Песок золотой у него еще есть, но он мне не нужен, самородка будет достаточно. А ты поезжай завтра в район. Сходи в церковь, закажи о внучке молебен за здравие и купи серебряную цепочку. Денег не жалей. Возьми цепочку потолще и с хорошим замочком. Мне привезешь.  Не для себя прошу. Для дела мне все это нужно. Оберег девочке делать буду. Без него ей теперь нельзя.
И, больше ничего не говоря, медленно сошла с крыльца, совсем по-старушечьи волоча ноги. Стала спускаться узкой тропочкой к бане, чтобы повернуть у раздвоенной черемухи налево, к своему дому.

***
Ольга стремительно шла на поправку. Ведьма, как оказалось, вовсе не страшная,  хотя и малоразговорчивая,  еще пять дней приходила к ним домой утром и вечером. Поила девочку теплыми, не очень приятными на вкус настоями, заставляя выпивать все до дна, а потом приказала Ольге самой приходить к ней. И она ходила. Целых две недели на утренней и вечерней заре поднималась на ступени старого крыльца и дожидалась, пока ей вынесут берестяную кружечку с неведомым лекарством. Темный терпкий настой отдавал кислинкой и надолго оставлял во рту вкус мяты.
Девочка уже давно чувствовала себя совершенно здоровой. Она почти не боялась этих походов. Особенно, если совсем не думать о том, что у Семки Нестерова в ту самую ночь большой грозы дотла выгорел дом. Случайно. От молнии. Сами только в чем были, повыскакивали. Хорошо хоть стоял на отшибе. Соседи не пострадали.
А на исходе второй недели ведьма вместе с настоем вынесла ей на левой ладони плоский, блестящий, серебряный пятигранник на толстой серебряной цепочке. Через определенное расстояние на ней были завязаны хитроумные узелки из тонкой золотой проволоки. Ольга потом сосчитала. Их оказалось ровно 21.
– Вот. Держи. Это твой оберег. Носи его и никогда не снимай. Никогда! На краю жизни ты позвала, и к тебе вышла ласка. Она теперь твой хранитель. Запомни! Ты никогда не должна охотиться на зверей из семейства куньих. На всех других и любую птицу  –  пожалуйста. Тем более что теперь жажда крови в твоем сознании будет присутствовать всегда. И с этим ты ничего поделать не сможешь. Ласка  –  прирожденный охотник, она отважна и осторожна. Прислушивайся к ее голосу в твоей крови, научись слышать его, это поможет тебе в трудных ситуациях. Слушай свой оберег как живой.  И помни! Никогда  его не снимай. Никогда. А теперь иди, девочка. Я тебе больше не нужна. Ты здорова.
***
На следующее утро дед, неистово матерясь, достал из синего железного шкафчика охотничий карабин и стал чистить его. Резко запахло железом, порохом и ружейным маслом. Ольга немедленно оказалась рядом.
– Деда, ты чего? Охотничий сезон вроде бы еще не начался.
– Да чтоб его! Тетеревятник повадился на наших уток охотиться. Пол выводка уже извел. Пугнуть его надо. Попасть не знаю, попаду ли, не уверен. Глаз у меня уже не тот стал. Катаракта, чтоб ее! А он, тварина гребаная, высоко кружит, из двустволки не достать. Вот из карабина попробовать можно. Хоть пугну и то дело.
– Деда, а давай я с тобой. Я дома в тире стреляла, вроде бы попадала.
– Ну, пошли, с чем черт не шутит, пока Бог спит!
Ольга шла на шаг позади покряхтывающего деда, сосредоточив взгляд на грозном карабине, висящем у него за правым плечом.  Из-за этого, слишком пристального взгляда, она несколько раз спотыкалась, чуть не падая. Ибо под ноги не смотрела совсем.
Утка, как ей и полагалось, плавала в маленьком омутке, но утят, значительно подросших за время болезни Ольги, около нее кружилось, действительно, только пять. А на вытоптанной ребятишками и скотиной, до времени пожелтевшей траве в нескольких местах белели неровными кругами кучки перьев. Крупные, маховые из хвоста и крыльев и мелкие покровные, уже слипшиеся, изрядно намоченные росами. Возле валежного, принесенного весенней рекой бревна, где ребятишки раздевались перед купанием, лежал совсем свежий, недавно растерзанный утенок, беспомощно раскинувший уже оперенные крылья. Вместо спины кровавая впадина, безжизненная шея загнута знаком вопроса, голова расклевана, желтые лапки вытянуты назад. Над погибшим утенком вовсю трудились синие и зеленые мухи, откладывая кучками белые яйца. Ольга присела, помахала кистью, отгоняя назойливых насекомых, потрогала, расправляя, одним пальцем холодную перепонку между тонкими утиными пальцами, несколько раз провела сверху вниз, поглаживая. Потом тяжело вздохнула, поднялась, подошла и села рядом с дедом на валежину.
Старый охотник держал карабин в коленях и медленно тянул "Приму", периодически поглядывая в августовское небо, где высоко проплывали многочисленные барашки мелких легких облачков.
– Ребятишки сказывали, он где- то около полудня прилетает.
Сегодня на маленьком пляже было пустынно.  Ольга знала почему: все договорились ехать купаться на дальнее лесное озеро. Отец близняшек Скворцовых пообещал отвезти всех желающих на «шишиге». Когда еще такая возможность представится!
Дед вполголоса, будто неприлетевший ястреб мог его услышать и испугаться, рассказывал свои бесконечные и увлекательные охотничьи были, так любимые Ольгой. Время тянулось долгое, бесконечное. Заботливая утка громко разговаривала с выводком, рыбы нарезали круги по незамутненному сегодня омутку, периодически чмокая губами поверхность воды в попытке поймать зазевавшихся стрекоз. Ветерок тянул летний, знойный, будто и не будет скорой осени. А ведь уже и рябина разгоралась оранжевыми огоньками, и отдельные листочки в кронах берез отсвечивали яркой желтизной.
И все-таки ястреба первой заметила Ольга. Бесшумная тень заскользила под самыми облачками, почти не взмахивая распахнутыми крыльями.
– Деда, деда! Скорее, вон он, прилетел!
– Явился, ирод! Вот я тебя сейчас!
Дед очень долго выцеливал хищника и, наконец, выстрелил, оглушив Ольгу.
И ничего не произошло. Ястреб так и продолжал нарезать круги в вышине, терпеливо ожидая, когда утке все-таки надоест плавать, и она выведет утят на берег.
Дед заматерился, натирая глаза:
– Катаракта проклятая, чтоб ее!  Как туман перед глазами,  –  и вздохнул тяжело: Вот и дожил, отохотился, видать.
– Деда, дед, дай я. Ты обещал. Я умею. Я попаду.  –  Взмолилась Ольга.
– Ну, давай что ли, попробуй.  –  И помогал правильно пристроить к плечу оказавшийся очень тяжелым карабин. –  Плотнее прижимай, отдача меньше будет, и немного с опережением бери. Плавнее нажимай.
Ольга нервно облизнула разом пересохшие губы. Хищная птица заходила в широком плавном круге на солнце, заставляя жмуриться. Девочка, наверное, еще дольше деда целилась и вдруг, непонятно откуда, поняла: вот он, миг. И выстрелила. Карабин больно ударил в плечо. А птица резко, камнем, пошла вниз и с глухим шлепком рухнула в траву возле края полянки.
– Ай, да  внученька! –  восторженно всплеснул руками дед.–  Ай, да  глазок! –  И, прихрамывая, устремился к добыче.
Мгновенная радость победы у девочки также неожиданно сменилась тоской и нестерпимой жалостью. Ольга села в траву, отложила злосчастный карабин, резко пахнущий сгоревшим порохом, и, не на шутку, разрыдалась.
Довольный дед принес, держа за крыло, убитого хищника и сначала не понял в чем дело.
– Да ты что? Чего плачешь-то? –  не мог понять он, –  Выстрела напугалась? Отдача слишком сильной была? Да ты посмотри только, какой матерый тетеревятник!–  И бросил добычу к ее коленям.  –  Гордись!
Девочка безутешно плакала.
– Да-а, дедонька, а у него, наверное, птенчики. А я уби-ила его.
– Да ты что! Неужто ястреба пожалела? Ай, голуба! А он утят наших жалел? Ты их пуховичками малыми в ладонях нянчила. Целое лето кормила. Он бы всех их перетаскал. Ты погляди когтищи-то какие! Погляди!
Ольга отняла руки от лица, всхлипывая, посмотрела на убитую птицу. Осторожно развернула большое сильное крыло, рассматривая четкий узор на перьях.
– И он красивый такой! –  Всхлипнула она, переворачивая ястреба. Когти, действительно, оказались длинными, сильные пальцы загибались в кольцо, а вот головы у ястреба не было вовсе: так, лохмотья перьев и все. И алыми бусинками свежая кровь на травинках. И почему-то навернулось острое,   странное желание коснуться этих капелек рукой и облизать потом пальцы.
– А ну, вставай, вставай скорее. Пошли домой, бабушке добычей похвалиться надо. И обмыть это дело. Уж, за такую удачу она непременно чекушку выставить должна. Видишь, какая охотница в доме подросла. Мне, старому, на смену. Хоть ты да унаследовала родовую меткость. Отец твой так и не научился путью стрелять, не дано ему, знать. А ты, вот, не подвела. Ай да внученька! Ай да охотница!–  С этими словами дед подхватил ястреба и брошенный Ольгой карабин и заторопился к дому, увлекая за собой все еще всхлипывающую внучку.   –  Гордиться такой меткостью надо и радоваться первой добыче, а ты, глупая, слезы льешь. Вся жизнь, она такая. Всегда есть охотник и добыча. Ты ж не для баловства его подстрелила, утят защищала. Они же сами за себя не постоят. Вот, для куража убивать не смей, и маток беременных да с детенышами малыми бить не моги. А так можно и нужно. Ты же мясо ешь? И от колбасы не отказываешься. А оно, мясо, тоже когда-то живым по земле ходило. И селедка рыбою плавала. И шапка твоя зимняя по лесу бегала. Ты же голой и голодной не ходишь? По необходимости можно убивать, для еды или на одежду, или, когда для защиты это нужно, как, вот, сегодня. Не себя, так утяток оборонила. Да, вот, на войне еще можно убивать и нужно. Если враг. Но это тебе ни к чему. Войны сейчас нет, да и девкам на ней делать нечего. Ты, вот, лучше зимой на каникулы приезжай. Я тебя научу следы читать. Лису с Вилюем погоняем али зайчишек. Куропаток бить будем. Приезжай. Всему тебя научу, что знаю. А то ослепну скоро совсем.


4

В то лето Ольга вернулась из деревни и не узнала своей подруги и молочной сестры. Аминат за эти три месяца заметно округлилась и стала выглядеть как настоящая девушка. Юная чеченка выглядела хрупкой, пропорционально сложенной, изящной статуэткой. А Ольга как была высоким, тощим, длинноногим нескладным подростком, так и осталась. Разве что серые глаза можно было считать привлекательными. Она не раз уже стояла у зеркала и, прищипнув пальцами свитерок на все плоской еще груди, тщетно оттягивала его вперед, представляя, как она хорошо будет выглядеть, когда у нее, так же как у подруги, нальется грудь и все остальное. Только это   все никак не наступало.
Мать подарила Аминат изумительной красоты большой шелковый платок с кисточками, вышитый по нежно-бирюзовому фону серебряными нитями. Ни у кого в классе такого платка и в помине не было. И одноклассницы тайно завидовали Аминат, когда, расстелив его на парте,  дружно любовались тонким цветочным узором по краю. В таком не зазорно пройтись по улице. Но  в действительности  дело было в другом. Правоверной мусульманской девушке, а Аминат уже достигла девичества, появляться на улице с непокрытой головой было просто неприлично. Бабушка Зухра, недовольно ворча, разрешала внучке в школе обходиться без головного убора. При помощи этого же платка выяснили, что, если повязать его Ибрагиму, то он, имея весьма миловидные черты лица, вполне бы мог сойти за девушку, румяную и круглолицую. Он, естественно, разъярился и гонял потом Аминат с Ольгой вокруг дома не меньше получаса, возмущаясь, что его опозорили, сравнив с женщиной. Он   –  мужчина!
Еле удалось успокоить его, убедив, что никто не сомневается в его мужественности.
В эту осень в классе тщательно рассматривали еще и Ольгин медальон. И тогда же, кто-то очень острый на язык накрепко прилепил ей новое прозвище
– Ласка.

***
Это лето принесло еще одно удивительное событие. Костя приехал от бабушки с настоящей гитарой. Старенькой, со всех сторон обклеенной полустершимися красотками с цветных германских сводилок, но все равно способной издавать требуемые звуки и не очень фальшивить при этом. Мало того, за три летних месяца двоюродный брат выучил Костю играть. Не очень хорошо конечно, но вполне приемлемо. У Кости завелись песенники, помеченные над старательно выведенными словами латинскими буквами гитарных аккордов. И обнаружился голос, несильный, но приятный. Константин немедленно стал центром дворовых ребят. Они сбивались в кучки на детской площадке под покосившимся грибком или в чьей ни будь сараюшке и слушали песни, начиная от Высоцкого и Розенбаума, кончая блатными трехаккордными опусами неизвестных авторов, о Мурке, о роковой любви молодого вора и  жестоких прокурорах. Нужно было слышать, как вдохновенно, вся компания вопила:
Лился сумрак  голубой
в паруса  фрегата.
Провожала на разбой
бабушка пирата.
Или  старательно выводила:
Твой дом на берегу реки,  –  первую строку почти скороговоркой, а потом протяжно:  Я  –  пес без-дом- ны- ый у поро-ога-а-а… А как ритмично выкрикивалось:
В Кейптаунском порту
С пробоиной в борту
"Жанетта" поправляла такелаж.
Пелись и афганские песни о подвигах лихих десантников и гибнущих на чужой земле молодых солдатиках. И мальчишки жалели, что на их долю не досталось той славной войны и мечтали, что тоже, пожалуй, смогли бы воевать не хуже.
По-настоящему красиво петь умели немногие. Ольга могла лишь подпевать в унисон брату и не портить при этом песню. На сольное исполнение она не осмеливалась. Голосок слабоват и, мало того,  в сольном варианте до обидного непослушен. Так и норовит сбиться то на писк, то еще куда вылезти. Умом бы знала, как нужно петь, слух был, а голос категорически отказывался повиноваться.       Одно утешение: слова она всегда знала четко. От первого куплета до последнего, а не как другие, только четыре начальных строки. Этим и спасала брата. Ольге было достаточно пару раз прослушать песню, чтоб запомнить ее. Костя зубрил с тексты значительно дольше.
Сразу, как только брат вернулся из деревни, Ольга загорелась тоже научиться играть на гитаре, благо инструмент уже был. Пару месяцев промучилась,  уже наладив  с грехом пополам выводить мелодию на одной струне и кое-как играть перебором и боем. Гитара отказывалась ей подчиняться. У Кости на кончиках пальцев кожа загрубела, а у нее ни в какую. Израненные пальцы нещадно болели и никак не могли правильно и сильно прижать струны, чтоб получился правильный звучный аккорд. Да и времени постоянно не хватало. С тем и отступилась.

***
Когда Ибрагиму исполнилось шестнадцать, его отец приехал в начале февраля, сказав, что увезет сына с собой. В Чечню. Там заболела бабушка, мать дяди Мусы, и он поедет помогать.       В тот раз Ольга стала свидетельницей, наверное, первой серьезной ссоры между соседями. Мать не отпустила Ибрагима, с великим трудом и слезами убедив мужа, что мальчик непременно должен окончить школу. И окончить ее именно здесь, чтобы у сына было нормальное образование и достойное будущее. Тогда дядя Муса уступил.
Мальчики учились в одиннадцатом, когда в параллельный класс посреди второй четверти приехал новенький: кудрявый, высокий, зашуганный парнишка. Особого внимания на него никто не обращал, пока он однажды на перемене случайно не столкнулся в коридоре с Ибрагимом. Замер, даже рот приоткрыл от неожиданности. И неожиданно яростно закричал вслед:
– Чича! Вали отсюда!
Ибрагим сначала и не понял, да и разбираться было особо некогда. Прошел мимо, в тот раз, не поссорившись.
Новенький постепенно приживался. Зашуганность сменилась агрессивностью, появилась компания из пяти совсем не слабых одноклассников. И все это, в конце концов, нашло выход.
После школы Ибрагим, как всегда, сопровождал сестру. Они,  как обычно, пошли через школьный двор и заметенную снегом спортплощадку. Ольга приотстала. Костя забежал в библиотеку менять книгу.  Чтец еще тот, но сочинение задали, не отвертишься. щБрат обещал быстро, но что-то задерживался. Ольга рассердилась, плюнула и побежала догонять Межидовых, боясь, что далеко уйдут. Беспокоилась зря. Не успели.
Возле угла школы перед соседями, не пропуская, стояла та самая компания из параллельного класса. Аминат испуганно жалась к стене, держа обе сумки. Кажется, драться первым полез все-таки Ибрагим. Первым ударил того самого парнишку. И еще бы, кто стерпит, если ему в лицо вылепят: ты не мужчина. Тут уже для чеченца не имеет значения, сколько народу против тебя стоит.
Честная драка один на один, видимо, и не предполагалась. Набросились на него кучей. Аминат  замерла, испуганно сжавшись и тоненько завизжала, закрывая лицо руками. Ольга, отшвырнув портфель и сдирая варежки, бросилась в общую свалку. Вцеплялась в волосы, оттаскивала,   яростно орудовала кулаками, коленом, носком сапожка. Подоспел Костя. Получалось трое против шестерых. Один из противников уже вывалился из драки с разбитым носом. Махались яростно, не по детски. Кто-то посторонний заметил, доложил. Подбежавшие учителя с трудом растащили дерущихся.
Это было ЧП общешкольного масштаба.
Их расставили в кабинете директора, разведя по разные стороны стола, потому что они даже тут пытались сцепиться. Ольга, бережно ощупывая языком, слизывала кровь со стремительно пухнущих губ и солоноватый тающий снег из кулака, прижатого к лицу. Ибрагим угрюмо смотрел одним глазом, второй прикрывался намечающимся шикарным синяком. На скуле –  ссадина. Костя, насупившись, потихонечку растирал правый кулак.       Во враждующем лагере тоже были и синяки, и ссадины и разбитые носы. У одного, от глаз до подбородка по щекам четкие кровавые полосы   –  Ольга ногтями провезла. Вставал вопрос: вызывать милицию или нет. Для начала ограничились родителями.
Первый раз в этой школе били чеченца за национальность. Просто за то, что он чеченец, безо всяких иных личных причин. Это уже было всерьез. Зачинщик всей этой свары   –  тот самый приезжий парнишка, чуть не плакал. Его трясло от бессильной ярости, близкой к истерике:
– Да вы же   ничего не знаете! Вы бы посмотрели как эти чичи, там, в Грозном к русским относятся. Меня сколько раз били. Сестру изнасиловали. Вы же ничего здесь не знаете! Мы уехали, квартиру бросили. Там даже продать ее возможности не было. Я все равно его прибью. И эту шлюху его. Она, дура, не понимает, с кем связалась, за кого заступаться надумала.
Ибрагим вновь дернулся в драку. Еле остановили.
Потом во всех классах не раз, явно и исподволь, велись беседы о недопустимости преследования человека по национальной принадлежности, приводились многочисленные примеры времен Великой Отечественной фашистского геноцида по отношению к евреям и цыганам.
Шел февраль 1994 года.

***
Сразу же после окончания школы, в первых числах июля девяносто четвертого года  Межидов-старший все-таки увез сына с собой в Чечню, категорически заявив, что не позволит ему идти ЗДЕСЬ в армию. А Косте тогда уже пришла повестка.
В последний вечер перед двойными проводами бабушка Зухра потребовала, чтобы соседи во главе с матерью Ольги пришли к ним. Старушка выглядела торжественно и строго. Больше для Ольгиной матери говорила по-русски, и от этого слишком резко проявлялся ее кавказский акцент.
Родители Ибрагима и Аминат сидели рядышком и молчали. Дядя Муса смотрел слишком сурово. Но он умел уважать старших и не вмешивался.
– Вот вы и выросли, детки. И скоро разлетитесь в разные стороны. Я хочу, чтобы вы помнили, что выросли вместе, что Аминат и Ольга являются молочными сестрами, что Ибрагим и Костя неразлучно дружили все эти годы. Вы помните, наверное, мои четки. Священные четки моего деда, привезенные из хаджа. Я сняла с них четыре бусинки, заменив их узелками. Для каждого из вас. Из зеленой шелковой нити я вручную сплела косичку и, уже потом, разрезала нить на четыре части.   –  Она подняла в правой руке четыре ниточки с висящей на каждой по крупной темно-оранжевой янтарной бусине. И надела каждому на шею.   –  Помните друг о друге. Где бы вы ни были. Помните, что у вас есть дом и родственники.   На следующий день, почти одновременно, мужчины Межидовы уехали, а Костя ушел в армию. В квартире остались одни женщины.

А потом началась война в Чечне. И Ольгина мать все боялась, что Костю отправят туда воевать. И неожиданно стала очень религиозной, зачастила в церковь и молилась по ночам. И, обнявшись с тетей Динарой, женщины вместе плакали перед телевизором, не пропуская ни одного вечернего выпуска новостей  по всем принимаемым каналам. Смотрели все репортажи из Чечни или свободной Ичкерии, до рези в глазах вглядывались в экран в попытке найти мелькнувшее знакомое лицо.
К сожалению или к счастью, среди боевиков, которые попали в объектив камеры, ни разу не удалось увидеть ни Межидова-старшего, ни Ибрагима. Писем от них тоже не было. Периодически приходил кто-то из чеченцев местной диаспоры и приносил денег, чтоб женщины семьи Межидовых не нуждались.
После показа одного из документальных фильмов с Чеченской войны у Межидовых ночью перебили стекла в окне, что делали это с того раза неоднократно.
Костя служил где-то в Кировской области, возил на машине штабного начальника. Писал, что вот-вот обещали отправить в Чечню, и обижался, что все не отправляют. А мать радовалась, благодарила Бога и командование, и надеялась, что может быть, все-таки его не пошлют, потому что начали уже присылать оттуда цинковые гробы Костиных одноклассников. Два гроба на один класс только за 95 год! Страшное, казенное, выученное уже всеми словосочетание  –  "груз 200".
А Костя, наверное, к счастью, так и отслужил, не попав в "горячую точку". И остался после армии на месте службы. Женился. Это была первая свадьба, на которой довелось гулять Ольге.
Девочки окончили школу и тоже разлетелись из дому. Квартира стала непривычно тихой и пустой. Встречались подруги только по выходным, слишком далеко было ездить. В общежитии удобнее. Аминат училась на бухгалтера, Ольга поступила на биофак.

***

Однажды поздней осенью  в субботу Ольга  торопилась домой через парк,   когда ее окликнули по имени. От входа в тир  ей призывно махал невысокий   незнакомый мужчина, уже  явно далеко лет за сорок и кричал:
– Оля, подойди, Сергей зовет.
– Ты чего  давно уже не заходишь? –  поинтересовался владелец тира, когда она все-таки вошла.
– Некогда как-то. И денег лишних нет пока.
Слева, у места владельца, стояли две бутылки пива, и лежала растерзанная воблина.  Чужой мужчина, жилистый, серьезный,  уже сивый –  седина через волос, тот самый, что звал ее, теперь с нескрываемым любопытством рассматривал девушку.
– Да ты только посмотри, какого медведя я выставил на главный приз!   –  продолжал соблазнять ее владелец тира.   –  У тебя такого точно нет.
– Я же говорю: денег нет совсем,   –  вздохнула Ольга.
– Друг, вот, ко мне зашел. В Афгане вместе служили, он знатным снайпером был. В нашем городе теперь жить будет. Покажи ему, как ты стреляешь.
– На фига?
– Вот, глупая, да я с тебя сегодня денег не спрашиваю. Вот, бери,   –  щедро отсыпал в мисочку пулек.   –  Покажи человеку, как ты стреляешь. Он    секцию по стрельбе открывает. В клубе военно-патриотическом.Понравишься – возьмет.
– А колокольчик покачаешь?
– Да покачаю, покачаю. Стреляй уже! Вот, видишь, Виктор, я про нее тебе рассказывал.
Ольга стреляла, а мужчина самым внимательным образом наблюдал. И болезненно сморщился при случайном промахе.

Так Ольга попала в молодежный воено-патриотический клуб «Ратник»  Больше мужской, дружный коллектив, девушек немного. Но, едва ли не больше стрельбы, Ольга любила рассказы тренера об Афгане, о различных случаях, технологии выбора места засады и маскировках, принципах и правилах охоты на снайперов "духов". И много других очень интересных подробностей и мелочей исподволь, постепенно откладывалось в ее цепкой памяти. Он даже научил ее рассчитывать поправки при стрельбе с помощью специальных формул и прочим снайперским премудростям. Тренер искренне радовался, когда Ольге удавалось сделать это быстро и правильно.

***
В институте появились новые подруги. Одна из них, соседка по комнате, вся в россыпи крупных веснушек, не пропадающих даже зимой, до жалости некрасивая, но добрейшая Маша, занималась легкой атлетикой. Спорт в вузе поощрялся. С Машей, просто так, за компанию, чтоб той одной не скучно было и не страшно, Ольга каждый день начала бегать по парку по пять километров и втянулась постепенно. Она и десять могла свободно пробежать, не сбиваясь с дыхания. Маша пыталась переманить Ольгу в свою секцию легкой атлетики, но она отказывалась, ссылаясь на то, что ей стрельбы и танцев за глаза… и так времени не хватает.
С парнями было хуже. Что-то никого подходящего, такого, чтоб накрепко в душу запал,  не попадалось. Так, баловство одно. Лишь на последнем курсе, в автобусе случайно познакомилась с Эдиком. Ольга еще смеялась, спрашивая, не Хазанов ли его фамилия, раз в кулинарном техникуме учится. Парень отшучивался и все приглашал девушку в гости, обещая испечь потрясающий торт. Периодически встречались, вроде бы всерьез намечалась любовь.
Эдик закончил учебу раньше Ольги в разных учебных заведениях учебный план разный. Она еще готовилась к экзаменам, а парень уже получил повестку и загремел в армию. Ольга провожала его, пьяного вдрызг, до военкомата и обещала ждать. На проводах она сильно обиделась. Призывник, видимо с перепою, вдруг начал распускать руки и, мало того, что грубо лапал, полез  ей под юбку, но и всерьез попытался затащить в постель.       До деликатности Ибрагима Эдику было недосягаемо далеко. Но Ибрагим давно уехал и не пишет, да и что Ибрагим! Только верный друг детства. Там и серьезного ничего не было, разве что целовались пару раз уже перед самым его отъездом.

Он, конечно же, с детского сада еще, клялся в вечной любви, но Ольга отшучивалась, ничего не обещая. Ну, не воспринимала она Ибрагима в роли жениха и мужа и все тут. Дружить с ним привычно, хорошо, интересно, а вот любить… не уверена. И Ольга регулярно писала подробные письма Эдику, который настойчиво называл ее своей невестой.


5

Ольга приехала домой и застала мать в слезах.
– Что случилось?
– Баба Катя заболела. Инсульт. Позвонили соседи. Лекарства  срочно нужны. Я все купила по списку, а Костя уехал  в командировку на неделю. А я сама не дойду.
– А тебя никто и не посылает. Говори чего еще купить. Если поторопиться, то на вечерний поезд успею.

Ольга смотрела в окно  вагона.  Удачно села, хоть и не сразу получилось это место занять. Рюкзак набит под завязку. Дотащить бы. Почтово-багажный поезд плюхает медленно-медленно, чуть не у  каждого фонарного столба встает. А на другом и не доедешь. Скорые на полустанках не останавливаются. Вагон то пустеет почти наполовину, то набивается битком, а она все едет.  И мысли в голове крутятся невеселые.    Баба Катя. Добрая, теплая, ласковая. Седая голова под синим в мелкий цветочек ситцевым платочком. Руки мягкие, быстрые.  Жалко ее.  Оказывается, даже бабушки стареют и начинают болеть. Теперь привезти бы все вовремя. А фельдшер там есть, по крайней мере, раньше была, молоденькая такая. Эх, сколько лет я в Поречье не была? Со школы получается. Шесть лет.  Или уже семь? Давно. Вспомнить бы дорогу! Тридцать километров тайгой не шутка. А вдруг кто попутчики будут? Хорошо бы!
Вот, наконец, платформа Сосенки. Народу выгружается много. Сумки, баулы, мешки… На бетонной платформе пассажиры  делятся на два потока. Кто налево – в саму деревню Сосенки. А кто направо и через железнодорожные пути, как и Ольга, те  –  в дальние деревни. За противно пахнущими креозотом шпалами  и блестящими на солнце бесконечными рельсами расчищена  бульдозером широкая площадка. И  темнеет подступающая совсем близко тайга. И две грунтовых дороги под углом градусов в сорок. Которая нужная? Не помню. Вроде бы левая? А если нет?  Надо спросить пока люди не разъехались. А то потом не у кого будет, разве что у медведя.
На площадке светло-серый уазик-буханка, и в него грузятся ее бывшие попутчики. Три  полноватых женщины и два почти одинаковых мальчишки подростка,  оба густо-рыжие, разве что один чуть пониже ростом.  Их вещи в распахнутые задние двери впихивает коренастый мужчина в камуфляже. Громоздит объемные сумки на уложенные в два яруса крафт-мешки. Похоже, цемент  везут. С переднего пассажирского сиденья в приоткрытую дверь выглядывает гладко лысая и одутловатая широким усатым лицом круглая  голова. Пока Ольга подходила, мужчина уже  взялся за дверь, закрывать.
– Извините, не подскажете,  которая дорога на Поречье?
– Вон та, – сразу махнул рукой водитель, и уже  потом, осознав, хитро прищурился, спросил:
– А  лишку шустрая туристка хоть знает, сколько  километров до того Поречья?
– Примерно. –  И удивилась: А почему туристка?
– А разве не видно? И тем более, я местных всех знаю.
– Ну, я тоже  частично местная.  Только не была тут давно. Я –  Владимира Ларионова внучка.
– Это, который конюх что ли?
– Да.
– Эвон, оно что! И он тебя не предупредил, что ты до темноты,  по любому, не дойдешь?
– Значит, заночую,– упрямо набычилась Ольга.
– И не побоишься? Одна в тайге?
– Не знаю, – пожала она плечами, – Вроде бы  из  походов умею, что и как. Но одна еще не пробовала.   Только  у меня выхода  другого нет. Мне все равно  туда надо. И попутчиков ждать некогда. Я лекарства везу.
– Вот что, Ларионовская внучка, – почесал в затылке водитель  и, чуть помедлив, скомандовал – давай уже, садись к нам.  Негоже мне  девчонку одну бросать. Мест нет,  но на порожке доедешь. Мы-то в Марьино едем, но я тебе по пути один зимник покажу.  Оттуда значительно быстрее до  Поречья дойдешь.
Ольга сидела на подстеленном ватнике  спиной ко всем остальным пассажирам, и смотрела в заляпанное брызгами грязи окно.  Видны были только  кроны деревьев. Они то отступали далеко, то лезли  ветками в стекло и скреблись по машине. Мотор, периодически  бодро  накручивал обороты по ровным участкам дороги, и надрывно выл, видимо, вытаскивая уазик из  очередной лужи.
Время тянулось долго–долго. Путь до Марьина ничуть не ближе, чем до Поречья. И раскуроченная лесовозами дорога нисколько не лучше.
Когда водитель  вдруг остановил машину, Ольга даже не поверила, что  поездка закончилась. Он помог девушке вылезти и надеть рюкзак.
–Тяжело-о несешь, –  участливо оценил он.  – А теперь смотри. И запоминай. Вот, эта просека наискосок и есть зимник. Здесь, примерно, километров двенадцать. Если с дороги не собьешься, а ты постарайся не сбиваться, к вечеру дойдешь. Как у тебя с компасом в голове?
– Нормально у меня с компасом.  Направление чую. И спасибо. – Спохватилась, потянувшись за деньгами. –  Сколько я должна за проезд?
– Благодарности вполне достаточно.  Деду привет передавай от  Кольши Андреева. – И мужчина полез  на водительское место. Уазик рыкнул мотором и поехал дальше.
Ольга осталась одна посреди тайги. Тихо. Даже птиц не слышно. Осмотрелась, руки на лямки рюкзака и пошла   еле заметной тропинкой по зимнику на юг.  12 километров, это не тридцать с гаком. Это приемлемо.  По пять   с Машей каждое утро  бегали. Интересно, сейчас Машка бегает в своей Москве? Дядюшка ее  к себе забрал. В медицинскую лабораторию устроил.
С рюкзаком только не очень разбежишься.  Ну и ладно. Размеренный шаг и дыхание выравнивающееся в такт этим шагам. Вперед. Тот мужик сказал еще, что приду в Поречье  не  основной дорогой, а от речки. Возле моста тропа вывести должна. Заодно проверка по задуманному.  Да такому, что сейчас, когда назад отступать поздно, аж,  самой думать страшно. А и пусть! Вперед! Постепенно навалилось   некое отупение в  упрямом продвижении.

Довольно крутой спуск к  узкой, заросшей кустами ивняка, реке и старый деревянный мост возникли неожиданно.   За этими лохматыми кустами деревни практически совсем не видно. Но обрадованная Ольга знала, что все, дошла!
С бруса, к которому  крепятся перила, ей навстречу поднялась, заступая дорогу, темная женская фигура. Девушка оторопела.
– Ведьма?! Принесло ее, блин! – Но  торопливо выдохнула и постаралась сделать вид, что это не она сейчас сбилась с шага, и не ее сердце   испуганно затрепыхалось, подскакивая к горлу.
– Ну, здравствуй, Ласкина дочь. – Хрипловатый голос прозвучал весьма насмешливо.
– Заждалась я тебя, дева.
– Здравствуйте, – осторожно  отозвалась Ольга, останавливаясь напротив.
– Снимай поклажу и давай, посидим, поговорим.
– Мне идти надо, – попыталась уклониться от нежданного общения –   Бабушка болеет. Я лекарства везу.
– Успеет твоя бабушка. Крепкая она старушка. Заболела, бывает, не молодуха уже . Но её срок еще не скоро. А  вот, тебе нужно кое-что обязательно послушать и запомнить.  – И, снова усевшись на тот же брус, похлопала возле себя ладонью.
– Присаживайся, присаживайся. В ногах правды нет.
– З-зачем? (и чего это сегодня язык заплетается?)
– Разъяснить кое-что надобно, тебе, бестолковой.
–Я не бестолковая! – возмутилась Ольга, и не думая садиться рядом с ведьмой.
– Конечно! А еще глухая и слепая, как оказалось!
– Неправда!
– Ага! Еще скажи, что тебе в полнолуние  вовсе тайга не снится?
– С-снится. Давно. – Эти периодические  странные  нереальные сны, провалом,  как прыжок с вышки в глубину. Огромные деревья, оглушающее море запахов и железистый солоноватый вкус крови на губах. Ольга этих снов побаивалась и никому о них не рассказывала. – А откуда вы…?
– Слава Богам! А я,  было, уже  начала думать, что слишком поздно тогда тебя возвращать начала. Я уже лет шесть тебя зову и все без толку!
– Так это были Вы? Но зачем?
– Значит, и зов слышала! Так почему столько лет не приезжала?!  – В хриплом голосе послышался почти неприкрытый гнев.
– Некогда было в Поречье ездить.Я училась. И не знала, кто меня зовет и куда.–  И как-то сама собой опустилась   на теплый шершавый брус.
– Тогда ты еще мала была и слаба.  Не поняла бы. Теперь в силу вошла. А зверя своего совсем заморила  уже. Хорошо, что  хоть сейчас приехала. Слушай уже. Ласка – зверь твой – твоя душа. Твой проводник. Будет край – позовешь. Она придет.  Любая ласка, что рядом окажется. Место значения не имеет. Не задумывайся. Не уходи в рассуждения. Не сомневайся, если вдруг захочется сделать на первый взгляд  что-то неадекватное, вроде бы совсем неправильное.  Например,  срочно уйти с какого то места, остановиться или наклониться, а то и вовсе лечь. Или человек не понравился.        Не пытайся найти причину: не раздумывай  – делай. Просто слушай себя. Сама почуешь, что нужно сделать, что сказать. Как вывернуться. Просто сначала зови, а позвала – слушай. И делай, что в голову пришло, не раздумывая о правильности. Потом и сама научишься, без непосредственного зова.
Ольга молча хлопала ресницами. Все было как-то нереально.
– Но как?
– Так. Потом поймешь.
– Так я…это… что? Я оборотень теперь что ли? – ужаснулась Ольга
– Оборотень! Эка  ты хватила! Нет. У оборотня кровь древняя, особая. Такое тебе  никак не доступно. Двуединые облик своего зверя на себя примеряют. Ты же – только душу его. Слух, зрение, чутье, скорость и все остальное.  Но не тело. Твой зверь – ласка. Мой – рысь. И о звере своем заботиться нужно.    И слушаться его, если на краю стоишь. Каждое полнолуние, а лучше еще и на новорожденном месяце  свой медальон нужно кровью поить. Своей.  И кровью добычи можно.  Иглой ткни или царапни, лучше под открытым небом. Желательно босиком на земле, ласку кровью потчуй. Силу она тебе свою отдаст. Научит видеть и слышать звериным чутьем. Жить хочешь – не забывай.  И амулет свой не снимай. Береги. Потеряешь – беда будет. Я тебе это уже говорила тогда, в твой первый месяц. Если помнишь. И еще раз повторяю.  А теперь руку дай.  – И требовательно протянула сухую темную кисть. –  Посмотрю что и как.
Ольга, как в полусне, протянула раскрытую ладонь, правую, ту что ближе была.
– Левша? Правша?
– Левша, но переученная. В школе сказали  – надо.
– Тьфу тебе! Тогда левую руку сначала.
Женщина, склонившись,  начала изучать линии, с нажимом водя по ним пальцем и бормоча нечто непонятное. Потом сказала уже четко:
– Значит, надумала все-таки судьбу за хвост подергать? Другую руку  теперь давай.  – Опять долго держала кисть в цепких, прохладных, почти паучьих пальцах. И потом сказала: Ничего не поменялось. Крови много будет. Всякой. Много  точек обрывов. Где в самом деле оборвется, где минует, отсюда не разберу. Да и ни к чему оно тебе заранее. Просто будь аккуратней. Зверя своего слушай, чтоб по краю пройти. Не бывает чистого добра и чистого зла. Они всегда сплетаются. Иногда добро бывает даже злее. Иногда зло во имя добра нужнее. Не делай только подлости.  Главное,  чувствовать  грань и с нее не соскальзывать.  –  Женщина помолчала некоторое время и ворчливо выдохнула: Вот, возьмешь на себя чужую судьбу и думай потом,  как все наладить, чтоб по делу было.   – И не понятно, Ольге сказала или самой себе. Еще раз вздохнула  – Иди теперь.  И помни, что тебе сказано было.  Если, конечно, жить хочешь. А  снов тех не бойся. Они  тебе вреда не несут. Да молчи пуще, не трепли языком лишнего, Ласка.
Ольга, ошеломленная, поднялась. Опять взвалила на изрядно ноющие плечи рюкзак и размеренным шагом направилась  в сторону уже видневшихся из-за кустов крыш Поречья.


6

Костя сосредоточенно копался в моторе серой "Мазды" и слушал музыку по радио. Официально этот автосервис принадлежал его тестю, но командовал здесь, уже полтора года он, Костя. Тесть как-то незаметно самоустранился на второй план, взяв на себя бумажную работу и доставку запчастей. С мастерами и сварщиками работал зять. Вот и сегодня он торопился выполнить этот заказ, чтоб получить обещанные клиентом сверхурочные. Сейчас, перед двадцатипятилетним юбилеем жены Катерины, деньги были совсем не лишними. Костя прикидывал, что еще нужно будет докупить к столу и ждал своих в гости.
Мать уже позвонила, что выехала, и к вечеру нужно будет встретить ее на вокзале. Ольга пока не давала о себе знать. Совести у девицы совсем нет! Сейчас, когда институтский диплом был у нее уже в кармане, сестрица вполне могла бы отдохнуть и здесь, помочь, заодно,   к празднику подготовиться, а не пропадать неизвестно где. Мать еще в месяц назад сообщила, что дома Ольги нет   уже давно и возвращаться в ближайшее время, похоже, не собирается, хотя звонит регулярно. Появились, видите ли, новые друзья. То ли геологи, то ли археологи. Вот с ними она и укатила в какой- то поход или экспедицию до поступления на работу.  Шел уже октябрь, а она дома так и не появилась. С такими думами Костя крутил гайки, когда его, через полчаса после начала работы, позвали к телефону.
– Междугородка, кричали ему,   –  быстрее!
Он легкой трусцой проследовал к аппарату, на ходу вытирая ветошью испачканные руки. Звонила, на удивление, Ольга.
– Костя, я извиниться хочу,   –  сходу начала она,   –  у меня не получится приехать.
– И это взамен здравствуй, братишка? Ну, спасибо!   –  не замедлил возмутиться Костя,   –  сколько времени не виделись. Приезжай немедленно! Наплюй на всех своих геологов и приезжай.
– Не могу. Да и нет никаких геологов, и не было вовсе. Это я для мамы придумала, чтоб она не сильно беспокоилась. Я к Эдику  ехать собралась.
– Погоди!   –  Оборвал ее брат.   –  Как к Эдику? Он же в армии, да еще в Чечне, так?
– Ну.
– И как ты себе представляешь такую поездку?
– Я завербовалась. По контракту. В ту же часть.
– Ну, ты и ду-у- ра- а!
– Может быть,   –  спокойно согласилась Ольга и, как ни в чем не бывало, продолжила.   –  Я зачем тебе звоню? Чтоб ты ругался? В общем, молчи пока и слушай.   Подарок твоей Катерине я почтой выслала. Придет, наверное, немного поздновато, ну, да ладно. Поздравь ее от меня. И еще. Матери, смотри, не проболтайся про меня. Незачем ей этого знать. Я ей напела по телефону, что уезжаю с геологами в экспедицию в Сибирь на год. Письма буду писать тебе, а ты матери пересылать.  И еще матери скажи, если мне писать надумает, чтоб  тебе письма отправляла. Мол, ты сам переправишь. Скажи, что почтой совсем нельзя, только с нарочными. Там, в посылке, на дне, под газетой, конверты подписанные, переложишь письмо и все.
– Оль, ты сошла с ума! Там же неспокойно опять,  почти война.
– Ну и что! И кстати, помнишь, мы тогда на чердаке все дружно мечтали в Афган попасть. И ты тоже рвался. И в Чечню сам хотел.
– Ну, так то же я!
– А мне, вроде того что, и нельзя? Фигушки вам всем! Я напишу, как приеду.

***
Второй  утренний звонок был  тренеру их военно-патриотического клуба «Ратник», которого Ольга не видела с самой весны. Они с женой уезжали на несколько месяцев на Алтай, на термальные источники, поправлять его  вновь пошатнувшееся здоровье. Недели две как вернулись.
– Виктор Андреевич, я  тут завербовалась в армию. По контракту. В Чечню. Отправление сегодня вечером –  Выпалила все скороговоркой,  даже не здороваясь, и замолчала.
В трубке тоже  долго молчали. Потом  тренер  слишком спокойным голосом спросил:
– Ждешь, когда я начну тебя отчитывать? А смысл? Что изменится от того, что я тебя сейчас отматерю? Назад отыгрывать уже поздно. Ты сейчас где?
– У подруги.
– Все нормально собрала?
– Вроде бы.
–Тогда бери все свои вещи и приезжай ко мне. Сейчас. Посмотрю что и как.   И  сам провожу. – Ровная интонация резко перешла в командную.  – Все! Время пошло.
Когда Ольга в расстегнутой темно-серой куртке с капюшоном и   тяжелым рюкзаком за плечами нажала кнопку звонка, дверь квартиры открылась почти сразу. Такое ощущение, что Виктор Андреевич стоял в прихожей и ждал. Может, в окно увидел, как она к подъезду шла?
– Ну, проходи, рейнджерша хренова! – со вздохом отступил он в сторону, пропуская. И негромко скомандовал   – Кругом! Посмотрю, как рюкзак сидит.
Ольга подчиняясь, повернулась.
– А неважно сидит твой рюкзак, хоть и новый!  И лямки неудобные. Сама еще разве этого не поняла, пока сюда его тащила? И с центром тяжести в укладке ты что-то напортачила. Ну, ладно, это потом. Раздевайся и топай на кухню. Лариса сейчас тебя покормит для начала, и   делами займемся.
– Да ладно, не надо. Я ела… – попыталась отговориться Ольга.
– Выполнять! – рыкнул тренер.
– Есть! –  Рефлекторно отозвалась девушка.
В миниатюрной, в зеленых тонах оформленной кухонке, полная  румяная хозяйка, уже  выставляла на стол  из духовки  горячую тарелку с картофельным пюре и двумя огромными котлетами, прикрывающими почти весь гарнир. Ольга сполоснула руки и, протискиваясь к столу, выглянула в окно. Точно. Тропинка к дому просматривалась издалека.
Тренер, молча, подождал, пока непутевая ученица поест и позвал за собой в зал. Там он отодвинул в сторону легкий журнальный столик и приказал.
– Бери свой рюкзак  и вываливай все. Сюда, на палас. Погляжу хоть чего и как   ты туда напихала.
Не особо радостно Ольга подчинилась. И, развязывая стягивающую лямку, пробурчала:
– Что вы говорили тогда на занятии, то и напихала.
– Вот я и проверю, как ты тогда меня слушала. И слушала ли вообще.
И пока она выкладывала, соглашаясь, кивал.
– Так… Ну, сойдет… Нормально…
Большой мягкий пакет Ольга отложила  сторону.
–Там вещи носильные только и белье. Чего смотреть?
– Выкладывай, – голос тренера стал жестким. – Что я тебе – мальчик-семиклассник, который женского белья не видел? Поверь, я его  даже  покупал не раз. И снимать приходилось. И  далеко не всегда целым.
Ольга смутилась, покраснела, но подчинилась.
– Так. Водолазки обе  сразу откладывай в сторону, Они тебе не нужны. Синтетика  же. Тело в них не дышит. В жару вспотеешь махом, в холод так же быстро замерзнешь. Футболки,  те же трусы,  носки… ХБ оставляй,  чистую шерсть или  если шелк натуральный, остальное откладывай. Потом приедешь, заберешь. Не изношу. С сапогами что? Как меряла?
– На шерстяной носок и с теплой стелькой, – обиделась девушка.
– Хорошо. – Ничуть не смутился тренер. – Хоть что-то помнишь. Хотя портянки были бы лучше. Ладно, свои дам. Я же вас учил портянки мотать. Потом покажешь, что с тренировки запомнила. Разгрузки, как вижу, у тебя нет?
– Нет.
– Ладно, оставляй пока все так, на паласе. Никуда твои вещи не денутся. И поедем  докупать  то, чего я здесь не увидел.
В течение нескольких часов он протащил Ольгу не только по военторгу,  по отделам магазинов, торгующих туристическим снаряжением, но и по таким закоулкам рынка, где она сроду не бывала. Спрашивал, уточнял, тщательно рассматривал предлагаемое,  взвешивал в руках, заставлял мерять.  Ольга, безмолвным хвостом, шагала следом. Что-то  тренер возвращал, что-то брал. Платил сам. На возражения глухо рычал и отмахавался.   Завернули в клуб,   забрали из подсобки камуфляжный снайперский костюм. Теперь их клетчатая сумка «мечта оккупанта» была уже набита доверху.  За время их закупки Виктор Андреевич уже дважды бледнел,  аж до зелени,  торопливо глотал пару таблеток и садился куда придется, чтоб отдышаться.  Ольга растерянно топталась  рядом, порывалась помочь, но сумку он ей так и не отдал. Но когда   тренер потащил ее в ветеринарную аптеку, девушку  все же удивилась вслух:
– А туда-то зачем?
– Затем. Потом  объясню и напишу все. Постой здесь, чтоб  мне с вещами не таскаться.
Дома, глянув на часы, сначала усадил девушку обедать с собой, как Ольга ни отбрыкивалась. А после залез на стремянку и вытащил с антресолей выцветший видавший виды вещмешок с притороченной  снизу  плотной брезентовой колбасой.
– Вот. С ним поедешь. Это мой собственный РД. Не стандарт.  Имитация. Видишь, он значительно больше, уже перешитый  на заказ  для максимального удобства. Вот тут молния есть, ей убавишь потом высоту  до стандартного размера. Надевай куртку. Сейчас все  застежки под тебя подгоню, и будем укладываться.
– Так он же меньше моего рюкзака!
– Ничего не меньше. Больше получится. Сейчас за счет верхнего и нижнего подвесов все  как надо уложим. Смотри, как я это делаю и учись. Все самое тяжелое вниз не клади, распределяй. Потом ты же все это не постоянно с собой таскать будешь. Сейчас только довезти.  Свитер на себя. Исподнее на себя. Под горку.
– Виктор Андреевич, зачем вы его  мне купили? Это же мужское!
– Зато теплое и удобное. Если тебе так,  до жути, принципиально, вытачки на титьках сама потом прошьешь, а гульфик выпорешь. И цветочек еще вышить можешь. Марш в спальню, облачайся сразу. Сапоги резиновые  сюда давай. Что можно внутрь набьем, остальное вокруг разложим. Без сапог в Чечне никак. Грязища там глиняная, липкая. Стельки войлочные, обе пары пока внутрь клади. Теперь этот флакон поглубже запихивай, меньше вонять будет.
– Что это? – Ольга принюхалась, и ее аж, перекосило от резкого запаха. – Даже через упаковку не продохнуть.
– А это – волшебная вещь. Береги  как зеницу ока. Средство от бельевых вшей. Как препарат бодяжить я тебе напишу. Выучишь наизусть потом, чтоб помнила, если бумажку потеряешь.
– Какие вши?! – Ужаснулась девушка.
– Крупные и злые. Не расслабляйся. Обзавестись легко, зато вывести намучаешься. Водку тоже по сапогам. Это – валюта.  Как и сигареты. Через нее  там многое можно сделать, что  просто так нельзя. Молчи, что она у тебя есть. Используй с умом. Пополняй запас при возможности. Теперь распихивай мелкие вещи и трамбуй. Фонарик этот, жучок, туда же. Эти аэрозольки желтые в аптечку. Который террамицин, их два одинаковых, сразу обрабатывать все ссадины, чиряки или если на гвоздь встанешь.  Местность там нехорошая, гнилая.  Необработанное вовремя заживает долго. Если в полевых условиях и что серьезное получилось, входное, а если есть и выходное отверстие, тампоном прикрой, а вокруг забрызгай. Он через кожу впитывается, свое дело  отлично делает. Мы, когда в тех краях  пребывали, в нашей части сержант был. Ветеринар по гражданской профессии. Он нас всех  и научил этими препаратами пользоваться. Ему посылки из дома слали. А эти два баллончика Зоомиколь называются. Это противогрибковое. Ноги обрабатывать меж пальцев и ступню, если мокнуть  и болеть начнут, чтоб не  охрометь.  Шикарная вещь, на себе опробовано. Не смотри, что ветеринарные препараты. На людях отлично работают. Там еще порошок в стеклянных пузырьках.  Где ранку  или ссадину глубокую присыпать, чтоб не мокла. Можно в рот по щепотке, когда горло болит. На медиков надейся, но и сама не расслабляйся. Аптечка.  Кружка. Шапочка. Перчатки  теплые.  Две бутылки пластиковых, одну с водой, другую пустую в боковые карманы. В пустой бутылке в крышечке  прожжено отверстие, туда пропущена трубка от медицинской капельницы. Изюм,курагу, орехи ты купила. Правильно. Порежешь потом меленько, смешаешь и в колбаски скатаешь. Три батончика шоколадных.  А это у тебя что?
– А это два крючка вязальных. Тонкий и толстый. И спицы. Парни говорили, там базары есть. Ниток куплю, свяжу по-быстрому, если надо будет, хоть носки  хоть шапочку.
– Хитра бабья кровь! А теперь сюда смотри. – Тренер развернул плотную тряпицу. – Здесь три метательных ножа.  Мои.   Проверенные. Они для тебя предпочтительнее.  На место прибудешь – тренируйся с ними регулярно. Руки у тебя слабоваты. Исправляй это дело. – Завернул ножи обратно. – А вот тебе основной твой нож. Это Вишня.  Удачно он сегодня нам подвернулся. Не смотри, что небольшой. Металл хороший. Дурной, киношный  тесак тебе не по руке будет. Пока уберем подальше, потом на разгрузку приспособишь. Там крепежки под нож удобные. Я смотрел.  Кстати, надевай опять свою куртку, разгрузку же надо под тебя подогнать.   Это даже не Выдра, как у меня была, а типа нее,  лучше, функциональнее. В Кикимору  ее завернем. Это все тебе в дороге не потребуется. В нижний подвес пойдет. Верхним подвесом  перестегнем коврик мой, самошивка строченая с пенопластовой крошкой. Лежать тепло и не промокает. Мне он уже не пригодится. Отвоевался я, получается. А вот это – тренер протянул Ольге очень толстую и растрепанную тетрадь в прозрачном пакете – мои записи по снайпингу. С курсов и потом, что сам писал с первоисточников. Почерк, надеюсь, разберешь. Как минутка свободная выпадет, бери и зубри, помнишь – не помнишь, как по новой. От корки до корки. От этого сохранность твоей дурной башки зависеть будет.
Когда утрамбовали все вещи, Ольга приподняла поклажу за лямки и охнула.
–Тяжело.
– Ничего. Здесь провожу. А дальше разберешься. Сама захотела, не ной теперь. А сейчас давай из твоей куртки камуфляжку делать. Расстилай на пол. У нас есть йод и зеленка. Красота будет. И на балкон  пока выкинем, пусть выдохнется.
Тренер давал последние наказы и рекомендации. Писал короткие инструкции и требовал выучить их потом наизусть. Время промчалось слишком быстро. С кухни сногосшибательно пахло свежей выпечкой. Три противня  маленьких пресных лепешечек-подорожничков тоже вынесли на балкон, чтоб остыли. Попробовать дали, а остальное с собой. Такая выпечка долго лежит. ( Если есть экономно) Жена Виктора Андреевича очень переживала.  Наварила, нажарила и напекла в дорогу столько всего, пришлось в отдельную тряпичную сумку складывать. Тренер попросил соседа с машиной, чтоб тот проводил их до вокзала. Сам он еще раз глотал свои таблетки и поехал в парадной военной форме.  Ольга – в размалеванной под камуфляж расстегнутой куртке.
– Мать-то не приедет провожать? – спросил тренер, заранее поморщившись, видимо представил такие проводы.
– Нет, конечно! Она вообще не знает. Я вроде бы у геологов… Я уже два дня у Машки живу, она в Москву уехала, а ключ у меня есть.
– Эх, и шальная ж, ты, голова! – вздохнул и замолчал надолго, нарочно  глядя  только в окно. – Пиши хоть иногда.
Уже перед самым вокзалом Виктор Андреевич приказал:
– Башку банданой прикрой. Эх, остричь бы тебя! Нечего бабьими космами в дороге светить.В сумерках за парнишку сойдешь. И на месте  поначалу –  тоже.
***
Вторая платформа была забита военными и провожающими.  Отсюда, с Придольска,  пойдут два вагона. Один со срочниками, другой с контрактниками. Их подцепили к проходящему военному эшелону. Дальний конец платформы, где находились срочники, был оцеплен, туда не пропускали.  Зато  перед вторым вагоном было многолюдно, пестро и шумно.Кто-то пел. Кто-то из провожающих женщин, причитая, плакал. Кто-то,  молча, обнимался напоследок. Отправляющиеся, в основном взрослые, все старше 20.  Одетые разномастно. Кто с  крутым модным выпендрежом, кто  в стандартный камуфляж. Виктор Андреевич нес РД сам, несмотря  на протесты Ольги, что ему же нельзя тяжелое поднимать.  У нее в руке  сумка с провизией в дорогу. Но тренер, молча, чуть набычившись, шел вперед и присматривался к свеженабранным контрактникам. Он явно кого-то искал. И нашел. Пятеро взрослых мужчин его возраста стояли  тесным кружком и курили. Вещи сложены в середину. Причем расположились  они грамотно. Аккурат напротив закрытых еще дверей вагона. Рядом с оцеплением военных.
Виктор Андреевич  поздоровался. Представился.  И добавил:
– Кандагар.
И  незнакомцы ему ответили.
–Герат.
–Джелалабад.
–Кандагар.
–Хост.
И он попросил:
– Шурави, присмотрите мне, пожалуйста, в дороге за девочкой. –  и посетовал – Своих, городских афганцев я знаю, а с   района, извиняйте, шурави.
– За какой девочкой?
– За этой, вот. – Мотнул головой себе за плечо. И снял РД.  Мужчины  немедленно расступились, чтоб он смог  добавить его в общую кучу, и спросили сразу вдвоем:
– А это девочка?
– Дочка?
– Ученица. – коротко пояснил тренер.
– А учил чему?
– Снайперскому делу.
– Даже так?!
Ольга была немедленно, оценивающе,  всеми этими мужчинами осмотрена с головы до ног. Видимо сочли, что собрана  довольно грамотно. Ольга старалась свое беспокойство не показывать. Но внутри девушку ощутимо потряхивало.
Поговорить бывшим сослуживцам довелось буквально пару минут, как разнеслось зычное:
– По вагонаааам!
Успели только обняться на прощанье.   Загрузились оперативно.  Ольге даже подержаться за свои вещи не дали, мужчины сами занесли. Сами на третью полку закинули. Заняли третий от проводницы отсек и два места напротив. Ольгу посадили к окну. Подальше от посторонних глаз и рук. Сказали, что вторая полка ее. Предложили выбрать которая. Ольга хотела сразу туда залезть, не пустили. Только куртку сняла, свернула, положив в изголовье. Поезд  быстро миновал    город, и теперь за окном было практически темно. Ольга  продолжала всматриваться в темноту. Попутчики негромко переговаривались. А один, сидящий напротив, вторым от окна,  смуглый, усатый,  седой через волос, продолжал очень внимательно рассматривать Ольгу. Она уже давно чувствовала на себе этот изучающий взгляд. Наконец, не выдержала, посмотрела ему в  темные, лукавые глаза и спросила напрямую:
– Что-то не так?
– Да, вот, никак понять не могу что у тебя на голове. Платок… не платок, бандана… не бандана…
– А! – улыбнулась она. – Сейчас покажу. – И сняла головной убор, раскладывая на столике. Это у нас ребята в клубе придумали.  Многие себе нашили. Удобно. И просто.  Квадрат.  Камуфляжка из тонкого трикотажа. Длина одной стороны примерно равна окружности головы,  на три угла шьются петельки из резинки. На один – пуговица. Если так закрепить, – она вновь надела  свою тряпочку на голову, закрывая лоб до бровей, – то два конца сзади свисают в роспуск.  Или можно, как я, наперекрест, подобрать волосы. Или  можно еще вот так: за один свободный конец на лицо, зацепив за ту же пуговицу. Получается как маска, если пыль или где не надо, чтоб  запомнили.
Одни глаза только и остались. Попутчики оценили. Потом из домашних запасов  дружно собрали  обильное дорожное застолье.  Ольга первый раз видела, как пьют третий тост. Стоя. Молча. Сурово. Не чокаясь. Она водку не пила, но поднялась вместе со всеми. Потом посидела еще немного, догрызла  силком врученную ей кроличью ножку и полезла к себе  наверх. Вагон начинал гудеть разговорами все громче и громче. Видимо, не только в их полукупе ужинали со спиртным.  Где-то вдалеке всерьез ругались. Ольга постепенно задремала и проспала всю ночь, периодически просыпаясь от шума. Слева за переборкой дело дошло до драки.  Вдалеке несколько раз недружно порывались спеть. Дальше первого куплета выходило плохо. Целый вагон контрактников едущих на войну еще та веселая компания.  Она старалась вниз не спускаться. Только поесть. В туалет попутчики ее  непременно водили под   конвоем.
– Дабы…! – весомо  и непререкаемо ответили на стеснительное, до пылающих щек и ушей, возмущение.
А поезд ехал и ехал.

***
Моздок встретил пасмурным, но сухим и теплым рассветом. Вокзал  в стороне, ничего особенного, приземистый какой-то, две платформы. Разгрузились. Быстро нарисовались командиры, которых всю дорогу видно не было. И сразу сортировка. Кого налево, кого направо, сразу к длинной колонне машин.  И как только они не путались с таким количеством народа!?

Тех, кто налево, и Ольгу с попутчиками в том числе, перебазировали на аэродром.  Оказалось не так и далеко.    Ее РД оказался почти неподъемным. Еле донесла. И первое ее:
– Ах!  Горы.
Настоящие горы на горизонте. И садящийся, казалось  сейчас прямо на головы, громогласный, даже уши закладывает, большой военный самолет. И сразу два вертолета, оглушающе стрекочущей парой, уходящие  под облаками  в сторону этих самых гор. Всякая военная техника. Многолюдно.  Сразу столько военных в одном месте Ольга никогда не видела. Практически все в камуфляже. В разном, причем. С оружием и без оного. Так бы и ходила с раскрытым ртом, крутя головой.   И почти сразу первое разочарование. Мельком глянули в ее документы,  сказали, что сейчас не до нее. Видишь, сколько народу. Сказали: жди. Потом. Или сама  своих ищи. Ей же, в отличие от большинства, в конкретную часть нужно было. Принимающий снизошел и написал на клочке бумаги номер ее команды. Опытные попутчики одну не оставили. Потянули за собой.
– Не торопись.  Завтра с утра поставят на довольствие и все прочее…
Примерно через час  один из мужчин пригласил ее с собой, набрать воды. Сказал, что помнит, где здесь что, еще с прошлых командировок. Заодно и ей покажет. И сам посмотрит, что изменилось.
– Ноги заодно разомнем. Скуку развеем…

7

Шесть пластиковых бутылок в пакете у попутчика и полный котелок в руке у Ольги. Не расплескать бы. Отошли совсем недалеко, когда мужчина негромко кхекнул и немного смущенно, (он еще и смущаться умеет?) коротко выдал:
– Иди пока,  мне отлить надо. Сейчас догоню.
Ольга забрала его бутылки, оказывается, все вместе тащить весьма тяжело. Она помнила дорогу. Успела пройти метров пятнадцать, завернуть за угол. И почти сразу натолкнулась на странную компанию. Трое  парней  прижали к стене четвертого. Вернее, прижал один. Сгреб за грудки, практически приподнимая, мелкого, тощего, коротко стриженого срочника. Ольга увидела широко распахнутые в ужасе карие глаза парнишки с желто сиреневым расплывшимся фингалом под левым.  Бледное,  узкое, с тонкими чертами лицо. Приоткрытые, обметанные герпесом, треснувшие до  яркой крови губы. Под ногами опрокинутый котелок. Парнишка   замер безвольной тряпочкой, даже не пытался сопротивляться. А прижавший навис сверху, приблизив лицо к лицу и что-то, негромко, угрожая, втолковывал. Сопровождающие,  отступив шага на три, довольно осклабившись, наблюдали.
Дальнейшее было стремительным. Ольга уронила пакет с бутылками, подскочила  и, молча, как держала котелок в левой руке, так и въехала им прижимавшему в висок.  Пришлось смачно, чувствительно и мокро.  Он был на голову выше  и в плечах шире раза в полтора, но в данной ситуации  – пофиг. Обалдев от удара и неожиданности, но так и не выпустив жертву, чужак обернулся к ней и тут же получил кулаком в нос. Снизу вверх, от всей души. Не зря ее брат учил. Вышло удачно.  Противник опешил и отпустил парнишку. Кровь хлынула как из носа, так из разбитой губы.
Ольга сначала почувствовала, а только потом уже услышала, как сзади, еще один из  троицы завернул многоэтажное, добавляя: ах ты!  Она крутнулась, успевая уклониться от удара и поднырнуть ему под  руку, вскользь пролетевшую над макушкой. Единственное, что ему удалось  –  смахнуть бандану с ее головы. Волосы рассыпались по плечам.  Вывернулась, чтоб к нему лицом, и, выходя из  поворота, злобно пнула, стараясь попасть в колено. Промахнулась. Пришлось значительно ниже, но судя по реакции парня,  весьма чувствительно. Одновременно добавила противнику в лицо тем же злосчастным котелком. И весьма удачно рассекла бровь. Такого непотребного обращения котелок не выдержал.  Ручка   с одной стороны отлетела, и теперь он больше мешал. Ольга с жалостью его отбросила. Развернулась, чтоб за спиной никого не было  и,  уже не таясь,  в голос орала:
– Твари, блин, беспредельщики хреновы! Трое  на одного! Шакалы, блин!
Девушку, да еще в такой ярости, увидеть  здесь не ожидал никто. И  они еще не понимали, как   поступить. Как с ней  драться-то? Третий и вовсе стоял, открыв рот.
Неизвестно чем бы все это кончилось, но тут сзади материализовался Ольгин провожатый и  властно рыкнул:
– А ну стоять всем, сучьи дети! Мать вашу через коромысло… – и дальше с виртуозными заворотами.   Все  замерли. – На минуту тебя оставить нельзя! Что тут происходит?
– Они парнишку обижали.
Взгляд на так и прижимавшегося к стене испуганного срочника.
– Представился!
– Р-рядовой Прилуцкий.
Кивок на противников
– Ваши?
– Нет. Чужие. Сигареты требовали. А я не курю.
– Понятно. Пошли, проводим.
Ольга вернула бандану на голову и дополнительно еще  под капюшон спряталась.За водой пришлось идти еще раз. Свой изувеченный котелок она теперь несла в двух руках.
– Ну, надолго ли дураку стеклянный хрен!?  –  Беззлобно констатировал попутчик – До первого забора.
***
Идти пришлось недалеко. Десятка полтора каких-то одинаковых срочников  и чуть меньше контрактников двумя отдельными кучками расположились  в ангаре у стены. Вроде порознь, но рядом.
– Кто старший? Номер команды?
– Старший сержант Родин, – обернулся к ним круглолицый коротко стриженый военный. Ершик волос на его яйцевидной голове отливал насыщенным медным цветом.
– Ваш? –  Кивок себе за плечо на парнишку с котелком.
– Наш, – и сразу же: Кристи, чтоб тебя, опять себе приключений на жопу нашел? Садись уже, слушай и вникай. Повторять не буду. –  Отобрал котелок и, повернувшись к своим срочникам, продолжил. – …дальность разлета осколков от Ф1 составляет…
Услышав номер команды Ольга расцвела.
– Нашла, наконец. Наши!
– Ну, оставайся. Вещи твои сейчас сам принесу. Одну тебя отпускать  себе дороже. Еще опять чего натворишь, – забрал исковерканный  котелок  и  ушел.
Ольга присела на корточки рядом со спасенным парнишкой. Оба молчали и слушали старшину, вещавшего про  разные гранаты.
Девушка,  морщась, растирала костяшки пальцев левого  кулака, то сжимая, то распрямляя пальцы. Больно все-таки драться. Брат учил. Ибрагим учил. В клубе   показывали, как обороняться. А все равно к боли не привыкла.
– Извини, – послышалось слева тихое и хриплое.
Она  недоуменно повернулась к парнишке.
– Чего?
– Извини. Я вижу, тебе больно. Ты из-за меня…
– Сиди, уж.  Извиняльщик. Откуда хоть тебя взяли, такого бравого вояку?
– С Санкт-Петербурга.
– И давно?
– С июня.
– И до сих пор отпор дать не можешь? Чему хоть тебя дома учили?
– Музыке. Танцам.
– Каким? – удивилась Ольга – Я тоже в танцевальную студию ходила. –  Но  подробно допросить нового знакомого не успела.
Попутчик, теперь уже бывший, принес  ее вещи. Ольга устремилась навстречу. Он поставил РД ей в ноги, подал новый, нераскуроченный котелок и  серьезно произнес
– Ну, давай прощаться что ли? – И стиснул в крепких объятиях. –  Может, свидимся еще. Или услышишь. Если что я – Рокот.
– Ласка. – Тихо пискнула Ольга в его руках.  Мужчина отстранился, улыбнулся по-доброму: Где еще с красивой девушкой обнимешься, чтоб в табло не схлопотать? – осмотрел ее на прощанье, вручил большую шоколадку, надломленную  почти пополам,  и ушел, не оглядываясь.
Ольга вернулась на место. Села, на сей раз на  свой коврик, не отвязывая его. Некоторое время тупо смотрела на шоколадку в руках. Потом дорвала обертку и протянула половину парнишке, а свою убрала в боковой кармашек РД.
– Держи.
Ел он, аккуратно отламывая по  маленькому кусочку, и смаковал каждый, прикрывая глаза. И вид у соседа был такой восторженно-довольный, что невольно хотелось улыбнуться. Но улыбка получалась кривоватой. Невольно навалилось   отчаянное одиночество. Почти тоска. Или это она самая и есть? И еще всяческие сомнения, сразу кучей. И неуверенность. Опять все снова начинать. Надо бы подойти к контрактникам, представиться, познакомиться. Узнать, как и что. Но не хотелось категорически.  Может, потом? Поэтому она сидела и, глядя в мелкие извилистые трещинки бетона под ногами, одним ухом слушала  инструктаж сержанта для срочников и молчала. Она еще даже до части не добралась, а уже успела подраться.  И сколько еще ехать, если это даже  и не Чечня? И вообще, оно надо было? Перебился бы Эдик, наверное? Или нет? Для него армия – это критично? А для нее самой? Блин…  И сколько еще ждать? А спать здесь как? Бетон. Можно коврик раскатать. Сказали, что довольствие и оружие  только завтра. А до вечера еще так долго! И вертолеты периодически, судя по звуку, прямо над головой. И соседи, которые контрактники, сидят, не любопытничают. Скосила глаза вправо.  Пересчитала.  Тринадцать человек. Вроде. Или двенадцать? Тремя неравными  обособленными кучками. Четверо в середине, такие все из себя навороченные, крутые и деловые. Одежда – сплошь дорогое новье. Разгрузки,   перчатки как у киношных диверсантов, напульсники. Рюкзаки большие, даже издали видно, что тяжеленные, новейшие. Небрежно  зажатые в пальцах  сигареты с фильтром. Рэмбо тихо вздохнул бы в сторонке. Рейнджеры, чтоб их. Пятеро, что поближе, более взрослые, хоть и не все. Снаряженные  и одетые грамотно, но не так крикливо. По серьезному. Кто сидит, кто лежит. О чем-то тихо переговариваются. А те, кто дальше, лежат все. Видны только ноги. Сапоги, берцы. У кого как.
Ольга еще раз тихонечко посмотрела в сторону контрактников. Возможно, с ними ей общаться. Который из них старший? Да провались  все! Не хочу! Никаких контактов сейчас не хочу! Опять все по новой! –      В душе  метался полный раздрай, почти паника. – Только бы не расплакаться! – нет! Нельзя. Здесь – нельзя!
Она вздохнула, обхватила колени руками, ткнулась в них лбом и надолго замерла.
Вынырнула из омута беспокойных дум, от того, что сосед осторожно коснулся кончиками пальцев ее плеча.
– Извини. Тебе плохо?
– Отвали, а? Без тебя тошно.
– Извини. – Согласился он. Но не замолчал, как бы по логике предполагалось, а тихонько, почти шепотом, начал рассказывать:
– Мы сейчас в Моздоке. Историческое место, надо сказать. Жаль, не удастся город посмотреть. Когда-то именно здесь начиналась Военно-Грузинская дорога. Здесь бывал Пушкин, отсюда родом по матери Суворов. Даже Емельян Пугачев отметился. Лермонтов здесь останавливался проездом…
Голос  парнишки был спокойным. То ли для нее говорил, то ли для  самого себя, поневоле заставляя прислушиваться. Рассказывал он довольно долго. И занимательно, надо сказать, рассказывал. Потом замолчал. Шумно, коротко выдохнул. И вдруг начал читать незнакомые стихи. Также полушепотом. Как-то странно читать,  не строчками, а  сразу предложениями.
«Теперь настал урочный час, и  тайну я тебе открою.
Мои советы – божий глас; Клянись им следовать душою.
Узнай: ты чудом сохранен от рук убийц окровавленных, Чтоб неба оправдать закон и отомстить за побежденных;
И не тебе принадлежат твои часы, твои мгновенья; Ты на земле орудье мщенья, Палач, – а жертва Акбулат!
Отец твой, мать твоя и брат, От рук злодея погибая, Молили небо об одном: Чтоб хоть одна рука родная за них разведалась с врагом!
Старайся быть суров и мрачен, забудь о жалости пустой; На грозный подвиг ты назначен Законом, клятвой и судьбой…» – и дальше, дальше… вышибая девушку из состояния паники,  заставляя прислушиваться, и невольно напрягаться в тех местах, где  чтец чуть сбивался, видимо припоминая  слова.
Когда он закончил  читать незнакомую доселе поэму, Ольга вдруг поняла, что успокоилась.  И уже не истерит.  Хотя головы не подняла, продолжая молча сидеть все в той же позе.
– Это Лермонтов, – пояснил парнишка. Черкесская повесть. Каллы. Где-то в этих местах написана.
Ольга  сидела так довольно долго, пока   кто-то аккуратно и совсем не больно пару раз пнул ее в носок правого берца.
– Эй, ты!  Новенький что ли? Чего скукожился?
Она вскинула голову. Над ней стоял полноватый брюнет,  судя по одежде,  из тех рейнжеров-контрактников.
– Чё надо? – не обрадовалась она. А  голос подвел. Сорвался на жалобный писк.
Брюнет весело хмыкнул.
– Ха! Ты чего раньше времени  так ссышь? Пищишь как девчонка!
– Почему как? – все так же глядя снизу вверх, но уже значительно увереннее.
– Не понял!
– Блин! – Ольга поднялась, откидывая с головы капюшон и сдергивая бандану. – И что  здесь все какие непонятливые! –  удовлетворенно глянула в изумленное лицо брюнета
– А…! И ?… Контракт?
– Контракт.
Контрактник шутливо вздернулся перед ней по стойке смирно, полушутя, прищелкнул каблуками новехоньких берцев.И улыбался уже во весь рот.
– Леди! Разрешите вас пригласить к нашему столу.
Но узнать, что у соседей разложено на импровизированном столе ей не довелось.
Потому что с одной командой вдруг все ожило, закрутилось и понеслось. Бегом погнали получать оружие.
Стоя в очереди, Ольга присмотрелась.  Хозяин оружейки был хмур и недоволен. Глаза красные и опухшие. И голову он держал как драгоценную вазу, стараясь лишний раз не тряхнуть. Никак, с жуткого похмелья. А тут сразу столько работы навалилось. И когда подошла ее очередь, она решила попытаться.
– АКМС. – Произнесла она  очень тихо, но уверенно.  Глядя непосредственно в лицо выдающему оружие. – Новый или в очень хорошем состоянии. С приличной оптикой. Если есть, дополнительно  хороший ночной прицел.
– А самого господа бога тебе сюда не призвать? – брови неопохмелившегося вздернулись, а рот удивленно перекосился, приоткрывшись одним краем.
– Призывать не нужно.  – И  убедившись, что больше никто ничего не увидит, показала на пальцах бутылку и знак «выпить».
Глаза  собеседника заинтересованно блеснули. Он немедленно показал  два пальца
Ольга  сочувственно развела руками. Показала один.
Он нахмурился. Тогда она, торопясь, показала сигарету в пальцах и следом  растопыренную пятерню. И пальцем вниз на рюкзак в ногах.И  бартер немедленно состоялся. Она получила  все запрошенное.И, уже совсем наглея, показала себе за плечо пальцем на Кристи.– И ему АКМС.
–С оптикой не дам!
–И не надо. Подствольник, если можно.
–Ну, ты и наглая! Доплатишь?
–Нечем больше, – внаглую соврала. –Если только пол-шоколадки есть. Спасибо, что выручил. Пусть тебе целый месяц везет, как имениннику!
Надо сказать, что заявленный автомат, Кристи все-таки получил.

***
Уже через час они сидели в вертолете. Как-то все слишком быстро.
МИ-8 поднялся над бетонкой, направляясь в сторону Чечни. А дальше все как вспышками.  Отдельными блоками. И попытайся, спроси, что было между ними…
…Вот они в вертолете вдоль бортов на откидных сиденьях, плотно-плотно, плечо к плечу. Все отправляющиеся перед вылетом  улыбались ей,  кто как мог, пытаясь привлечь внимание. Как есть тетерева на току. Один,  тот самый кареглазый брюнет, при посадке подсел справа, нарочито плотно прижимаясь плечом:
– Милая девушка, теперь я так спокоен, что вы летите вместе с нами!
– Это еще почему? – откровенно удивилась она.
– Вы только представьте себе! – с театральным пафосом, нарочно витиевато начал наговаривать сосед, – Вот, прилетим мы вместе с вами на место дислокации.  И, если вдруг в тяжелом и яростном бою коварная и безжалостная вражеская пуля неожиданно настигнет меня, и я упаду на острые камни, обливаясь горячей алой кровью, и жизнь моя будет висеть на волоске.…  Вот  тут, как ангел небесный, появляетесь Вы, и, применив все ваше профессиональное умение, облегчаете мое тяжкое состояние. Вы ведь придете мне на помощь? Пообещайте, что поможете со всем умением и старанием!
Ольга улыбалась, а про себя думала:
– Да я, честно,  не знаю, как вам такое и обещать. Я –  снайпер, вообще-то.
При таком расположении сидений иллюминаторы сзади, за спиной. И, чтоб посмотреть,  куда хоть летим, шею вывернуть надо нереально круто. Соседей рассматривать вроде  как-то неудобно,  если только очень быстро и вскользь.  Поэтому взгляд перед собой. Вот, пересчитывать стежки на своих штанах, это сколько угодно. Или  уже грязные носки своих «почти берцев» разглядывать.   Все разговоры   сами собой быстро увяли после взлета. Шумно очень.   Замкнутое пространство вскоре заполнило такое амбре  жутчайшего перегара от тех самых, ранее лежавших контрактников, что хотелось перестать дышать. От слова совсем. Они сидели как раз напротив, все четверо. В очень скверном состоянии сидели, один и вовсе даже без рюкзака. И где только сумел  просрать? С собой только оружие и полученное снаряжение.
Зато слева от Ольги сидел  тот самый парнишка-срочник. Она не отпустила, придержала перед посадкой за руку. И тихонечко его рассматривала. Невысокий, одного роста со своей попутчицей, с приятными чертами бледного лица и резко выделяющимися на нем темными бархатными глазами в настоящих опахалах пушистых ресниц. Губы его почти постоянно беззвучно шевелились, отрешенный взгляд где-то блуждал. Похоже, он молился, а может быть, про себя радовался, что его не отправили   куда ни будь в другую часть. Позывной у парнишки короткий и странный  –  Кристи. И военная форма  шла ему, как корове седло.
Кристи, был благодарен   Ольге  за то, что  теперь она защищала его,  не давая никому обижать. А обижали его на службе почитай что все.  Били не так чтобы часто, но потешались, как хотели постоянно. И все за его неутолимую привычку к чтению. Он и кличку свою, позднее ставшую позывным,  получил еще в учебке, за книгу. Читал после отбоя под одеялом с фонариком случайно подобранный у мусорки грязный томик с оторванной обложкой. Когда чтеца подняли жестоким пинком и спросили, что же такое он читает, молодой боец честно ответил:
– Агату Кристи.
Взвод грянул хохотом. С того и пошло.
Так, в июне, сразу после выпускного, начался для коренного петербуржца Прилуцкого Валерия Геннадьевича вроде бы ничем не заслуженный ад, плавно перешедший от кошмара учебки  до вот этого перелета на войну. И единственной защитой теперь   –  незнакомая светленькая девушка.


8

"Вертушка"   пошла на снижение. До иллюминатора Ольга все же добралась.  Предгорье. Внизу   в окружении садов, большое и почти не разрушенное селение.
– Эжи-юрт. – Громко объявил кто-то.
Примерно в километре южнее от него находился бывший пионерский лагерь, занятый теперь военными.
И опять только вспышки памяти   короткими «а потом…»
…А потом… они выгружаются и строятся. Слева  местные военные быстро, но бережно несут к вертолету носилки. Одни, вторые…четвертые… Яркие свежие бинты, кое-где с  алыми пятнами. У парня на вторых носилках закрывающего  локтем лицо, одной ноги нет почти по колено.  И высокая полная женщина средних лет в белом халате и надетой поверх него камуфляжной зимней куртке с воротником из искусственного меха. Она хлопотала, что-то  говорила, регулировала очередность. И периодически оглядывалась по сторонам и назад, словно кого-то давно уже искала  среди солдат и не находила.
Всем вновь прибывшим стало как-то не по себе.    А потом к вертолету пронесли еще трое носилок. И лежащие на них были плотно, с головой замотаны в плащпалатки,  и тоже с темными расплывающимися пятнами. Тут Кристи  и вовсе позеленел. Даже икнул. А Ольгу передернуло от ледяного озноба. Вот. Так. Одни сюда, другие отсюда. Здравствуй, реальность.
…А потом эта женщина-врач что-то возбужденно втолковывала одному из командиров, щуплому, седому, едва ли не меньше ее ростом.
А впереди – мешки. Первое, что в глаза бросилось. Много. В несколько длинных рядов наложенных друг на друга стенкой, слева и справа от КПП. Судя по неровностям – с камнями. Линия обороны. Здесь уже все всерьез.
***
Ротный, майор Федорчук,  неофициально   –  дядя Федор, смотрел на взлетающий вертолет, когда его остановила врач   –  Ирина Александровна. Ее монументальную фигуру в белоснежном халате и такой же шапочке ни с кем спутать невозможно. Она была из вольнонаемных и, поэтому обращались к ней сугубо по-штатски. Ирина Александровна тоже называла всех по имени, иногда добавляя отчество, (это для старшего командного состава) и   неисправимо путалась в званиях. Совсем не признавала никаких ограничений в области своей врачебной деятельности и могла, если требовалось, жестко отчитать любого, хоть генерала. Но врач она была от Бога, ее все любили и уважали.
– Мне поговорить с вами нужно… э-э… Петр Макарович.
– Да, пожалуйста, Ирина Александровна.
– Я знаю, есть армейская дисциплина или что там еще… Пожалуйста, повлияйте, как-нибудь на вашего разведчика, на Кирилла Разгонкина.
– Что он еще натворил?
– Да вы же знаете, он простудился, еще полтора месяца назад. Двусторонняя пневмония. Вылечиться он вылечился, но в результате   –  осложнение на сердце. Его нужно эвакуировать и немедленно комиссовать. Он просто уже не в состоянии выполнять ту физическую нагрузку, какая приходится на ваших разведчиков. Он просто задохнется, ляжет и элементарно умрет от сердечно-сосудистой недостаточности на первом же марш-броске. Но каждый раз, как только приходит транспорт, чтоб отправить раненых в госпиталь, он прячется. Он просто исчезает и все. А потом появляется. Может быть хоть вы, как командир, сможете ему хоть что-то доказать. Мне он твердит лишь одно: я свою часть не брошу,  ребят   не оставлю. Вот и сегодня он к вертолету не явился. А я уже документы сопроводительные подготовила.
– Разгонкин   –  отличный боец. И я его вполне понимаю. Отправляться в госпиталь, даже не по ранению, а из-за какой-то болезни для разведчика   просто унизительно.
– Не из-за какой-то болезни, а всерьез грозящей его жизни!
– Хорошо. Я поговорю с ним, хотя положительных результатов и не гарантирую.
– Вы тоже в штаб идете?

…А потом… Они, навьюченные, с оружием, в разгрузках и касках, стояли в строю. И напротив местное начальство. Дв ое.
…А потом… один из них,  смуглый такой,  полноватый, скомандовал:
– Механики, трактористы, водители! Два шага вперед.
Строй дрогнул. Из срочников вышли двое. Из контрактников  –   пятеро, причем двое из тех самых неопохмеленных опойков.
…А потом… к их, вновь сомкнувшемуся   строю, подошли еще двое. Та самая женщина-врач, она почти не задержалась, пошла прочь, и еще один командир, тот самый. Худощавый, уже в годах, в застиранной, выгоревшей форме. Стриженный седым ежиком. Ольга выцепила его взглядом,   почему-то смутно знакомого. ( Точно, я его где-то видела. Но где?)  И все пыталась  безуспешно вспомнить. А тот самый подошедший  внимательно  так, оценивающе, осмотрел  пополнение. И скомандовал:
– По порядку номеров рассчитайсь!
Первый…второй…
Кристи звонко выдал:
– Двенадцатый.
– Тринадцатый! –  не отстала она. Горло перехватило. Хотелось прокашляться, поэтому прозвучало это вовсе хрипло.
Отсчитались все.
С минуту оценивающая пауза. И потом приказ:
– Первый, второй,  пятый, седьмой девятый, десятый, тринадцатый … и дальше по строю …два шага вперед.
Ольга поняла, что  она сейчас уйдет, а Кристи останется. Без нее. И, шагнув по команде, сгребла Кристи за предплечье, резко выдернув за собой. И увидела, как дрогнула,  вскидываясь,  бровь командира.
( Майор? Вроде майор. Одна звездочка и большая.  Да! Точно. И он ничего не сказал в ответ на ее несанкционированное действие. И ничего не предпринял.)
…И следующей вспышкой как подошел к нему еще один военный  похожий то ли на башкира, то ли на татарина с бумагой в руках и что-то показал  пальцем  в нижней части листа. И еще большее,  теперь неприкрытое удивление на лице майора. И чуть прищуренный изучающий взгляд   вдоль теперь  уже трех шеренг.
Ольга уже поняла, кого он искал и не нашел с первого взгляда.  Еще бы нашел! Каска по брови и воротник свитера  до верхней губы. Набитая магазинами разгрузка. Ростом она в строю не самая мелкая.  Мальчишки-срочники все как минимум на четыре года моложе ее.  Многие весьма субтильны. Она судорожно попыталась сглотнуть. Во рту сразу стало  вовсе   пустынно-сухо. Еще до того как  грозно прозвучала ее фамилия.
– Ларионова!
– Я!
– Выйти из строя!
И она  шагнула вперед, не опуская вызывающе-дерзкого взгляда.
Все пока шло хорошо. Теперь только достойно предстать перед местным начальством.
…А потом… она стояла перед этим самым командиром в помещении штаба. Та самая  женщина-врач тоже была тут. Сидела у  соседнего стола и что-то диктовала с листа  худенькому мелкому парнишке  за компьютером. Он быстро щелкал клавиатурой, набирая текст.
– Ирина, Александровна, –  позвали ее. –   Отвлекитесь, пожалуйста. Тут  пополнение прибыло и, кажется,  к вам.
Внушительных размеров дама лет сорока пяти,   облаченная в тщательно отглаженный халат, с фонендоскопом на шее, спрятанным в левый нагрудный кармашек, подошла, рассмотрела сначала Ольгу, затем ее документы.
– Я что-то не помню, чтоб посылала заявку на санитарок. У меня все укомплектовано.
– В Моздоке, наверное, перепутали. Куда ее теперь девать? Разве секретаршей… Печатать  на компьютере умеешь?
– Д-да… э… ум…,   –  Ольга растерянно пытаясь вспомнить звание вопрошающего. Невысокий плотноватый темноволосый офицер с большими залысинами. (Четыре звездочки  –  это капитан? Блин!)
– Да, товарищ капитан! (Не засмеялся. Не выругал. Значит, угадала. Ведь учила же звания! И надо же было так  мозги перемкнуть! Спокойно!)
А взгляд   круглых, мышиных, глубоко посаженных глаз у этого командира весьма неприятный. Сальный какой-то и липнущий.
Похоже, пришло время оборваться ее прочной, но  такой тоненькой ниточке затяжного везения. Ее везения! И так больше двух суток везло.  Что теперь? (Это, наверное, от того, что  порядковый номер  в строю получился тринадцатый? Или не номер  виноват, а еще что-то…?)
И опять тот командир, что вызвал ее из строя. Вот, ведь до чего сама себя запугала. Сначала взгляд на погоны, потом на ежик седых волос, а потом уже в обветренное лицо.  Я его точно где-то видела! И когда, тоже вспышкой, вспомнила, вдруг заморгала часто-часто и улыбнулась радостно, во все тридцать два зуба.
А майор держал в руках ее документы и не на шутку злился:
– Совсем свихнулись. Мало, мальчишек необстрелянных привезли, так еще и девчонку прислали. Куда ее теперь? Обратно отправлять? Мне сейчас снайперы позарез нужны, радисты, саперы, а шлют неизвестно кого!
И Ольга поняла. Вот он, момент.  Отчаянно глядя в глаза майору, она звонко и четко выпалила:
– Товарищ майор, возьмите меня снайпером!
Возмутились одновременно все присутствующие:
– Да ты с ума сошла! Видано ли дело. Где ты девок-снайперов видела? Это тебе не  посуду мыть и не повязки крутить.
– Я умею… Товарищ майор, я, действительно, умею стрелять.
– Мало только стрелять. Много других тонкостей. Для этого специальные курсы есть, бойцов полгода обучают.
– Я все умею. На самом деле.
– И перестань, наконец, скалиться! Чему ты лыбишься, как майская роза?
– Товарищ майор, Вы меня совсем не узнали?
– Нет. –  Но  еще раз очень внимательно, изучающе, посмотрел ей в лицо. И немного усомнился: А должен? Мы где-то могли встречаться?
– Ну, как же! Вы к нам приезжали! Год  назад.
– К вам?
– Ну, да! К другу вашему, Виктору Андреевичу. В Придольск. Вы еще вместе с ним в Афганистане … были (ой, как правильно нужно было сказать: служили? Воевали?) Вы у нас в   клубе военно-патриотическом выступали, в спортзале. Вы еще тогда  рассказывали про Баграм. И про Кандагар. Про душманов. Как колонны шли. И про Грозный в девяносто пятом. И про тот бой, когда Виктора Андреевича ранило. Помните?
Что-то он смутно вспоминал. Виктор тогда насел, уговорил. И он, действительно, рассказывал, глядя в восторженные лица парнишек, сидящих перед ним на спортивных скамейках и просто на матах. А девушки? Кажется,   были две или три, в сторонке.
А девчонка наступала.
– Помните, вы еще фотографии показывали? Вы там около БТРа с Виктором Андреевичем фотографировались с осликом маленьким. И Вы еще тогда пожелание высказали, чтоб Виктор Андреевич  Вам хороших снайперов подготовил. Он  Вам обещал тогда. Он хорошо меня учил! Я все умею, что должен уметь снайпер. Я не полгода, я четыре года к нему на секцию ходила. Да Вы сами спросите у него. Позвоните! Я номер скажу. У Вас должен же быть спутниковый телефон? Позвоните! Он подтвердит. Он знает, что я сюда  поехала. Только не знает, что в Вашу часть. Он сам меня собирал. Он даже мне "лохматочку" отдал, которую мы все вместе к соревнованиям шили.
– Чего отдал?   –  Не понял тот самый капитан с залысинами,  впервые после Ольгиного  скороговорочного напора подавший голос.
– Лохматочку.  –   повернула к нему голову девушка –  Ну, снайперский костюм маскировочный. Что-то среднее между Лешим и Кикиморой.  Самошивка, конечно,  но хороший.
– Где это видано! Да вся Чечня смеяться будет. Девка-снайпер.
– Неизвестно еще кто будет смеяться. А кому и плакать придется. Мне все равно, что в военном билете записано будет. Пусть что угодно, хоть санинструктор, хоть секретарша… а на самом деле меня снайпером возьмите. Я хорошо стреляю! И я сильная. Я кроссы хорошо бегаю. Проверьте! Чего впустую ругаться? Проверьте меня, пожалуйста!
Майор   хмыкнул, внимательно прищурился.
– Антабка   –  это что за зверь?
– Так, крепежка это.  Для ремня на оружии: на винтовке, на автомате… – уверенно и быстро, ничуть не запинаясь, ответила она.
– Сколько вентиляционных отверстий на ствольных накладках СВД?
– Шесть. То есть, по шесть с каждой стороны.
– Кто калибром круче: весло или укорот?
– А… так нечестно. Вопрос не совсем корректный.
– Что значит не корректный?
– Так, тут однозначного ответа не получится. Вы не назвали конкретную    модель «укорота».
– А должен был?
Но Ольга уже не боялась. Нисколько! Она вновь стала спокойна  и уверена в себе. Она знала все это, что спрашивали. Пока знала.
– Если хотите получить конкретный ответ, вопрос должен быть конкретным.
– Ответь, как знаешь.
– Так… одинаково тогда  –  7,62 и у СВД и, допустим,  у АКМС.    А если «ксюху» взять  –  74у, там другой калибр получается, меньше – 5,45. А они все укороченные.
– Что такое "угол склонения"?
– Это, когда снайпер находится выше цели.
– И СТП при этом?
– Выше точки прицеливания.
– А СТП, вообще, это что?
– Средняя точка попадания …
– Ветер пулю…?
– …так относит, как от прицела два отбросить.
– это под какой калибр?
– 7,62.
– А под 5,45?
– Тогда еще разделить на два.
– А что это мы сейчас считаем?
– Тысячные. Поправку на ветер.
И все это быстро, почти скороговоркой, но четко. Майор то ли удивленно, то ли удовлетворенно тряхнул головой.
И посоветовался сам с собой: Взять что ли с испытательным сроком? С чем черт не шутит?

***
Ольга шла и еще успевала крутить головой по сторонам.  "Егоза" по периметру. Покрашенные камуфляжной пестротой вместе с крышами, деревянные домики бывших отрядных спален, отдельные капитальные помещения столовой, санчасти, бани и  казарменные палатки между этими строениями и вокруг. Стенки-улочки из маскировочной сети. Накрытые ей же БТРы и БМП. Вытоптанная в грязь, но заасфальтированная по большому периметру спортивная площадка.   Жалко притулившиеся на краю, раскрашенные в разноцветную полоску и поэтому нелепые сейчас детские качели. Рядом с ними некое подобие  маленькой карусели и даже металлическая горка (интересно, снег здесь долго лежит?). Теперь предстоит суетная процедура размещения.
( Интересно, где поселят?) и знакомства с будущими сослуживцами (Интересно, что за люди попадутся?).
– Вот я и приехала! Эдичка, милый,   мы теперь снова вместе! Нет ничего невозможного, если очень захочется.

Ольга даже не рассчитывала, что здесь будет отдельно стоящий женский домик, трудами его обитательниц превращенный во вполне уютное жилище. Тюлевые занавески, цветные покрывала на кроватях, журнальные картинки и плакаты на стенах и двери.   Даже, (вот уж чего точно не ожидала!)  ковры на стенах и на полу.
Из шести или семи? (Если считать по койкам ) жительниц в наличии имелись лишь две, обе чуть старше Ольги. Девушки оказались весьма словоохотливыми, даже слишком. Неудивительно, новенькая как-никак.
– Меня Валентина зовут,   –  представилась блондинистая крашеная толстушка с круто завитой "химией". Я медсестрой в санчасти. А она   –  Мила. Она в столовой работает. У нас еще Люська есть, так что не перепутай.   –  И обе хихикнули каким-то странным образом.
– Ничего, потом разберусь,   –  подумала Ольга, не поняв, над чем же смеются девушки. Еще Ирина Александровна с нами живет. И Галина с Надеждой. Но они все работают сейчас. Да и мы скоро пойдем.
Ольге указали на заправленную синим, жаккардовым покрывалом  с орехами кровать справа от двери, и она даже обрадовалась, что у входа, меньше других беспокоить будет. А затем, вновь хихикая, пояснили:
– Это Маринкино место было. Она "залетела", в декрет ушла. Маме подарочек привезет. И велела, кто приедет за нее, так, чтоб ее вещами пользовались, не стеснялись. Там в тумбочке и в коробке под кроватью много чего осталось. Люська только  ее косметичку себе забрала. А Галина – шампунь.
– А ты вместо Маринки, в штаб?
Ольга отрицательно поводила головой и присела на кровать, заметно прогнувшуюся под ее весом.   Задвинула под нее свой рюкзак. Она чувствовала как девушки дружно ее рассматривают Надо же понять кого к ним еще занесло. Оценивающе обводили взглядами гибкую, без лишнего веса чуть выше среднего фигуру.( И спереди почти "двоечка" и сзади вовсе не плоско. И талия какая-никакая имеется. Волосы, стянутые в низкий хвост прикрывают лопатки. Лицо классических пропорций -не записная красавица, но и посмотреть есть на что. И, надо же! никакого даже намека на косметику. А могла бы и брови,что в цвет волос, темным выделить, и ресницы подкрасить. И серые глаза тенями подчеркнуть. С губами, ладно, можно и без помады, и так симпатично смотрятся. Загадка. Конкурентка или нет? Будет самых красивых парней кадрить? Или нет? Непонятно пока.) Ольга посидела некоторое время, старательно делая вид,что не замечает, как на нее пялятся. А потом нетерпеливо поднялась, загадочно при этом улыбаясь:
– Я скоро.
Нужно же было поскорее осуществить все то, из-за чего она, собственно говоря, здесь оказалась.

Через некоторое время Ольга вернулась, отчаянно бросилась на койку лицом вниз, обхватив тощую подушку и замерла. А потом расплакалась. Безнадежно. Навзрыд.
Ирина Александровна, только что пришедшая немного посидеть и хоть чаю попить, строгим отстраняющим жестом приказала остальным, слишком любопытным, оставить новенькую в покое и ни о чем пока не расспрашивать. Первый день все-таки, стресс и так далее…
– Еще одна девочка.  –  Ирина Александровна  смотрела на вздрагивающую спину.  –  Еще одна судьба, что будет  поломана  войной. Ну, кто же их сюда гонит? У парней Армия. Присяга. И очередная война. Как бы неизбежность мужской судьбы. Воинскую часть перевели сюда из Карабаха. Я переехала на новое место дислокации вместе со всеми. И медчасть оборудовали здесь неплохую. И укомплектовали полностью. В том числе и медперсоналом.  –  Ирина Александровна вспомнила растерянные глаза этой новой девочки там, в штабе.   Она рассчитывала на медчасть? Без нормального медицинского образования? Только школьный УПК. Основы сестринского дела.  Но места нет. И куда ее теперь определили? Я не дождалась, не поинтересовалась, не до этого было с документами. А теперь эта девочка  горько рыдает. Видимо что-то у нее пошло совсем не так. Они еще не понимают, эти новенькие девочки, над чем здесь, на войне, стоит рыдать, а над чем нет. Она поймет. Потом. Сама. Этого не объяснить. Каждый приходит сюда по своей причине. Как я пришла в армию. Тоже сама. Когда в 96-ом пришла похоронка. Вадик, единственный мой сынок. Вся жизнь. Вся надежда.   У меня, у врача, сын погиб потому, что некому было вовремя оказать квалифицированную помощь. Пока довезли до медиков, было уже поздно. И я здесь, в ближайшей доступности, для того, чтобы меньше было таких нелепых смертей.  На сколько смогу меньше.
Ирина Александровна печально сидела на своей кровати, чуть откинув голову назад, упираясь затылком в коврик на стене. Она участливо смотрела на плачущую новенькую девочку, погрузившись в свои невеселые думы.

***
Рыдать бесконечно, оно никак  не получается. Как бы ни хотелось. Ольга резко села. И пофиг на всю культуру поведения. Кулаком быстро вытерла под носом, громко  шмыгнула еще раз. Потом сразу двумя руками, сначала костяшками  больших пальцев, потом рукавами, размазала слезы по щекам.
В комнате царила тишина. Девушки старались на нее не пялиться в открытую, но исподтишка косились.
– Ну, и дура же я! Ну, и дура! Вот, так оно всегда и бывает. И какой теперь смысл в этом контракте?   –  Болели разбитые костяшки левого кулака (второй раз за один день!), но в сто раз сильнее, до нестерпимости, разрываясь, болела душа. – Так мне и надо! Говорил же брат! Говорил… Не послушала.

Ирина Александровна смотрела, поражаясь. Как можно так быстро перемениться?!   В штабе это была живая девушка, немного растерянная, но доброжелательная, улыбающаяся, с таинственной хитрецой в глазах. Если пятнадцать минут назад – рыдающее, разнесчастное существо, То теперь с кровати  она поднялась совсем другой.  Боль. Отчаяние. Тающие льдинки устремленного в никуда взгляда. То ли наоборот, застывающие от внутренней стужи озера глаз. Но все же упрямо вскинутый подбородок и накрепко сжатые кулаки. И когда она потянулась к автомату, Ирина Александровна в ужасе замерла. Если сейчас эта девочка  вдруг  пойдет стрелять во всех кряду налево и направо, ее не сразу сумеют остановить. Она столько успеет наворотить! Бывали случаи. Не особо афишируемые, но они были. Господи, только не это!
Наверное, небо ее услышало. Новенькая села, еще раз громко вздохнула, подтянула скрипнувшую табуретку. Она покопалась в боковом кармашке своего рюкзака, вытащила оттуда сверток. Молча расстелила на табурете тряпку, отсоединила магазин и начала чистить оружие. Сосредоточенно.  Уверенно. Очень тщательно. Словно появилась в ее жизни совершенно другая цель.

Дверь распахнулась. В комнату ворвалась пышечка Люся. Тоже зареванная, с опухшей красной щекой и намечающимся фингалом.
– Девочки! – возопила она с порога – Представляете, какой беспре…–  Оборвала фразу на полуслове, увидела новенькую, изумилась  – Ты!!! Здесь?  – И попятилась.  – Нет! Не трогай  меня больше! Я не при чем! Он заплатил! Слышишь, он просто заплатил мне!
Новенькая подняла на нее закаменевшее лицо, громко вздохнула и весьма внятно выговорила.
– Извини.  Просто это был мой парень. Теперь  – бывший. Мы с ним дома больше полугода…  А потом я его в армию проводила. И ждала. Честно ждала. Почти год. – Она помолчала и повторила – извини. Я погорячилась. – И, опустив голову, продолжила чистить автомат.


9

Дядя Федор не забыл просьбу врача, поговорил с разведчиком почти сразу же после прилета "вертушки" с пополнением, правда, немного по- своему.
– Сержант Разгонкин, хватит в санчасти ошиваться. Военврач сказала, что тебя уже вполне можно использовать как боевую единицу. Но с ограничением нагрузки. Иначе грозилась комиссовать. Мне нужен знающий и, главное, знакомый с местностью человек для одного ответственного дела. Для тебя будет персональное поручение на продолжительный срок – сопровождающий для нового снайпера.Нужно организовать снайперскую тройку. Обучишь правилам маскировки разведчика, покажешь, что и как. Нельзя же, чтобы пополнение оказывалось здесь без опеки старших. И выбираться из переделок без прикрытия сложно. Пошли знакомиться.
Разгонкин двигался на полшага позади Федорчука, кряжистый и круглолицый, внешне добродушный "медведко" бесшумно и мягко ступающий танцующим, стелящимся шагом. Но, уже через неполную минуту после его появления, Ольга убедилась, что первое впечатление может быть очень обманчивым. "Медведко" удивленно вскинул выгоревшие белесые брови над ярко-голубыми, совсем не подходящими такому увальню глазами, презрительно смерил ее взглядом и сразу разъярился:
– Девка?! Вы что, издеваетесь надо мной, товарищ майор? Да надо мной вся часть ржать будет.
– Извините, товарищ майор, – тоже немедленно обиделась Ольга, – не нужно мне никакого сопровождающего!
– Молчать! Здесь тебе не дом и не пансион благородных девиц. Приказы не обсуждаются, а выполняются.
– Есть, товарищ майор!
– Ну вот, другой разговор. Знакомься – старший сержант Разгонкин. Один из твоих постоянных сопровождающих. Сейчас еще кого-нибудь вторым назначу.
– Товарищ майор, разрешите обратиться.
– Обращайтесь.
– С нами летел один парень…
– Парни дома на завалинке остались.
– Ой, то есть Кристи, извините, рядовой Прилуцкий. Можно его ко мне в сопровождающие?
– Запала уже?
– Нет, товарищ майор. Просто мы еще в полете подружились. Боюсь, одного его деды заклюют. Слишком он домашний.
– А ты?
– А я – нет. Со мной сложнее. Отобьюсь.
– Ну, все, теперь полный трындец! – под нос, но вслух, чтоб Ольга слышала, ворчал ее новый сопровождающий. – Навешали на меня весь дебильный салажняк.
***
Федорчук проследовал за новенькой снайпершей получать соответствующее оружие, хотя до этого никогда такого не делал.
Командира роты все еще глодал неуемный червячок сомнения. ( Дело ли он задумал?) До тех самых пор, пока Ольга не взяла в руки снайперку. И одного только ее машинального, не контролируемого поглаживающего движения кисти по ствольной накладке винтовки оказалось достаточным, чтоб понять – не ошибся. Так общаются с живым существом, не с вещью. Глаза девушки неосознанно сузились в серьезный прищур, взгляд поплыл, невольно уходя в себя и в неведомое. Все это длилось несколько секунд, а потом новенькая, в ответ на предложение расписаться, возмутилась.
– Подождите, я хоть посмотрю, что мне дают. Проверить нужно.
– А что тут проверять?
– Да все. Хоть ту же оптику. Маховички. Подсветку. Кстати, а батарейка где? Сразу давайте, чтобы потом не искать.
– Ишь, какие кадры пошли! Что дают, то и бери!
– Ага! Мне работать с ней потом… А, кстати, ночной прицел будет?
– Будет, будет, забирай… и чего придираешься? Винтовка в работе была. Видишь зарубки на прикладе? Аж, целых семь штук.
Ольга повернула СВД посмотреть. Справа на прикладе старательно, каждая буква прорисована мелкими ровными ромбиками, было вырезано «СВета». Именно так, две первые буквы заглавные. Приклад, и вправду, был сделан из светлого дерева.
– Ну, что ж, Света так Света, – вслух согласилась Ольга и опять огладила винтовку. – Нет, я никакими зарубками приклад портить не собираюсь. На что же тогда потом винтовка похожа будет?
– А как считать будешь?
– Бухгалтера пусть считают, – проворчала девушка, продолжая настырно докапываться, – и снайперских патронов у вас, конечно же, нет? Тогда давайте ящик обыкновенных.
– Куда тебе столько?
– А я выберу сейчас, что мне нужно.
– Чего их выбирать, не кольцо же золотое! Все они одинаковые.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/evgeniya-koreshkova/sled-laski-70979194/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.