Исповедь
Исповедь
Алексей Анатольевич Рожков
Уникальное произведение в жанре non-fiction известного самарского писателя, публициста и музыканта Алексея Рожкова. Это сборник повестей, очерков и рассказов, пронизанных одним лейтмотивом – в увлекательной, порой смешной, порой грустной манере оно повествует о невыдуманных историях судеб простых русских людей, которые тянутся сквозь века, воплощая собой историю России на рубеже столетий. Воспоминания, сны и реальность, всё переплетено и соткано талантливым авторским пером в единую композицию, где, как на полотне, между строк читаются исторические события XX и XXI веков. Сквозь призму простых жизненные ситуаций мы видим целые эпохи от времен Революции и Гражданской войны до современности. Рождение и смерть, смех и слёзы, грусть и радость, апатия и надежда, счастье и трагедия, всё это приковывает внимание читателя и не отпускает его до последней буквы, ведь не зря это произведение является непревзойдённым шедевром мирового уровня и вошло в список шедевров классиков русской литературы.
Алексей Рожков
Исповедь
У подлеца много дорог,
а у честного – одна
Случай в Сберкассе.
Рассказ.
– Дочка, вот на сберкнижку, сыми, будь так любезна, мне 10 тыщ.
– Давайте, дедуля. Что это? Дедуль, да это ж сберкнижка старого образца, их отменили ещё при Советской власти.
– Да нет, ну что ты говоришь, как отменили, я только недавно её здесь в этом банке завёл, вот мне пенсию перечислили, я пришёл снять, ну не хочешь сберкнижку, вот тебе паспорт…
Девушка в окне проявляла чудеса выдержки и такта в общении с престарелым мужчиной. Длинная очередь к единственному окну напрягла уши и напряжённо ждала продолжения мизансцены.
– Дедушка, я всё проверила. Во-первых, паспорт Вы даёте мне не свой, а какой-от Марфы Михайловны, кто она Вам?
– Марфа-то? Да это дочурка моя, знаете, такая она у меня умница, закончила школу, училась в техникуме, красавица, а поёт как, просто заслушаешься!
– Дедушка, это конечно хорошо, но Вы идите домой, и пусть Марфа Михайловна сама приходит к нам, мы с ней всё решим.
– Марфа-то? Да как же она придёт, она ж уехала. Ещё десять лет назад выскочила за капитана дальнего плавания. Такого знаете красавца, высокий, стройный, в белом кителе. Подводник кажется. Ну и уплыли они с ней куда-то, даже не знаю куда.
– А как же паспорт-то она Вам оставила?
– Кто?
– Да Марфа Ваша, дочь.
– Какая Марфа? Кто такая Марфа? Ты меня доча не путай, у меня нет никакой дочери, и не знаю я никакой Марфы, у меня сын, Володька, токарь пятого разряда, вон семья у него уже, внучков я нянькаю.
Кассирша потихоньку начинала сходить с ума, а очередь хоть и топталась в нетерпении, но уже давилась смехом.
– Ну что, доча, ты деньги-то отсчитала?
– Дедушка, говорю же Вам, сберкнижка у Вас ещё Советского образца и паспорт на имя посторонней женщины, не могу я Вам при всём уважении, снять ничего.
– А что ж мне теперь делать?
– Идите домой, дедушка. Слышите меня? До-мой! – уже по слогам произнесла она.
– Да как ж эт я, доча, домой-то пойду, когда меня сынок-то мой, Володька, за водкой, да за сигаретами послал? Он же у меня, доча, инвалид 1 группы, его как на заводе станком-то шандарахнуло, так он ещё с 1986 года так лежачим и остался. Ох помню я те годы, золотые, доча, годы, послевоенные! Тогда сам товарищ Брежнев к нам на кукурузнике прилетал. Помнишь? И выходит, значит, он из самолёта, весь в белом кителе, с орденами, медалями и прямо к нам с бабкой и идёт.
– Отец, ты его ни с кем не перепутал, может со Сталиным? – поняв безысходность своей участи спросила кассирша, – И зачем твоему сыну водка с сигаретами, он же лежит?
–Да какой Сталин, ты что! Тот с усами, а этот-то с бровями, ну ты меня, доча, не путай. Так вот, подходит он к моей, значит, бабке, а та, не будь дурой, хвать его за плечики, да и говорит: «Ох», – говорит, значит, бабка, – Леонид Ильич, крепкие у тебя плечики, значит долго ты ещё из нас кровушку будешь пить».
Весь зал Сберкассы просто закатился от хохота. А Вадиму Николаевичу вот честно говоря было в тот момент не до смеха, потому что все лимиты его времени были исчерпаны, а разговор деда и кассирши можно было слушать бесконечно, в связи с чем он решил брать всё это безобразие в свои руки. Времени ждать больше не было, и он бесцеремонно встал, и сказал деду:
– Отец, слышь, там твой Володька звонил!
– Куда звонил? В колокола? Как же он туда залез, на колокольню? – удивился дед.
– Да в какие колокола, не перебивай, отец, по телефону звонил.
– А у нас же нету.
– Да он от соседей, ну не суть, так вот, Володька сказал, что деньги ему перечислили уже на карточку, правда? – подмигнул мужчина кассирше.
– Ну конечно, конечно перечислили! Пока мы тут болтали, всё уже перечислили, иди, отец, домой с миром.
– Нет, погодите, – запротестовал дед, – как это на карточки перечислили, ведь их же ещё при дорогом нашем Леониде Ильиче отменили, или никак опять ввели?
– Ввели, ввели, да не простые, а золотые! Беги, отец, скорей домой, Володька покажет, а то он уже заждался.
– Ну раз заждался… Что, пойду я, что ли?
Кассирша благодарно одними губами беззвучно прошептала Вадиму Николаевичу: «Спасибо!», а вслух сказала:
– Ну конечно, отец, иди, беги, а то Володька все деньги пропьёт!
– Ой, и правда, щас я ему, сорванцу, задам!
И дедушка шаркающей походкой засеменил к выходу. Весь зал облегчённо вздохнул. Вадим Николаевич посмотрел на часы и понял, что окончательно и бесповоротно опоздал, и спешить ему теперь некуда.
–Погоди, отец, ты где живёшь-то? Надо тебя проводить, горе ты моё, а то заблудишься. Ну пошли что ли, искать твоего Володьку…
Самара, 2012г.
Похороны
Повесть
Глава 1.
Предисловие
В тот Новый год они собрались всей семьёй. Родители, мать с отцом, жена, дети. По старой, годами сложившейся традиции, отмечали Новый год все вместе, в коттедже, недалеко от города, благо газ, вода, камин, баня и даже спортзал в подвале. Вокруг дубовый лес, занесённый снегом, недалеко в овраге речка, лёд к тому времени уже встал, превратив её как по мановению волшебной палочки Снежной Королевы в огромное белое поле с причудливыми узорами и замысловатыми фигурами ледяных статуй. С заснеженного, заледеневшего утёса с православным крестом на вершине открывался вид на бескрайние снежные просторы царства её Величества Зимы. Горы-великаны, окутанные прозрачным туманом, отрясали иней с ветвей-лап деревьев, усеявших их склоны. Застыла, остановив свой бег, заколдованная Дедом Морозом заледеневшая река. Белая пустыня без конца и без края.
Летом здесь яблоку негде упасть, везде кипит жизнь, снуют лодки, кораблики, нет свободного места от отдыхающих на берегу, бесчисленных островках и косах туристов. Три летних месяца тут всегда праздник, шум, веселье. Люди как муравьи распознаются по реке на всех видах транспорта: яхтах, моторках, резинках, каноэ, да просто надувных матрасах и кругах, чтобы скрыться от изнуряющей жары в прохладных водах реки, её затонах и заводях. Теперь же здесь царит тишина и спокойствие. Природа умерла, превратив всё вокруг в лёд и снег, и заковав безумие разноцветных красок лета в бескрайний белый холод.
Но как же это прекрасно выглядит! Какой всё-таки талантливый художник и скульптор – зима! С одной стороны, от неё веет смертельным холодом, с другой стороны умирание жизни столь очаровательно и ни с чем не сравнимо. Как не бывает жизни без смерти, так не бывает лета без зимы.
Когда-то казалось, что их дубовый лес и овраг – забытый Богом уголок, где нет места городской суете, вдалеке от всей сутолоки, смрада и шума мегаполиса. Это медвежья заимка, вдали от магистралей и дорог, среди тишины изначальной природы… Но шли десятилетия и щупальца города постепенно стали добираться и сюда… Сначала сделали под каким-то предлогом дорогу, потом некие дельцы поставили магазин, посёлок начал наполняться благами цивилизации, от которых столько лет был оторван. Город настигал и этот, когда-то казалось заброшенный и неприступный уголок среди заповедной рощи. Он стремился его сожрать, как ненасытный монстр.
Но до этого ещё далеко, а пока в этом месте сохранялось ощущение таинства воссоединения с природой, побега от смога и реальности беспощадной урбанистической мясорубки, от суеты сует, в своё изначальное, неосознанное, где есть только ты и самые близкие тебе люди. Близкие – это и есть ты сам, каждый из них – это часть тебя, и в этой бескрайней заснеженной красоте ты засыпаешь, находя целостность, обретая смысл жизни, спокойствие и соединяя в себе мироздание, зная, что они рядом и теперь ты неделим, как правда, как истина.
*****
А дрова потрескивают в камине, дети суетятся на полу, играя в старые дачные игрушки, женщины готовят и накрывают на стол. Отец, как обычно, что-то делает по хозяйству – чистит снег, рубит дрова, периодически, втайне от матери, прикладываясь к животворящей стопке с домашним самогоном. Комната наполнена непередаваемым волшебных запахом мандаринов, жарящейся утки и салатов, а часы ни на секунду не замедляют свой бег, неминуемо стрелки приближаются к двенадцати. По ящику как всегда крутят «Иронию судьбы», «Служебный роман» и «Старый Новый год». Сверкает всеми огнями гирлянд огромная ёлка, которую вы по традиции берёте забесплатно, в девять вечера тридцать первого числа, когда вся ёлочные базары уже не знают, как избавиться от ставшего ненужным зелёного, ароматного и колючего товара. На ёлку-красавицу, как водится, нацеплено в виде украшений всё ненужное найденное на даче, словно в мультике про "Простоквашино", что в совокупности со старыми разбитыми ёлочными игрушками, оставшимися ещё с советских времён, создаёт иллюзию богатства и праздничного убранства.
Вот так же они всей семьёй встречали Новый год и год назад, и два, и десять. Правда раньше у них ещё бывали гости: друзья и родственники, но постепенно с годами они старели, обрастали бытовыми проблемами и им становилось всё тяжелее и тяжелее приезжать, а потом их и приглашать перестали, тем более что многих уже и в живых-то не было… В конце концов остались в этот новогодний праздник в заснеженном коттедже вдали от городского шума, посередине дубового леса-заповедника только самые близкие, ближний круг.
Санёк не принимал участие во всеобщей подготовке к празднику и застолью, он удобно развалился в кресле у камина, вытянув длинные ноги в удобных унтах и потягивал виски, изредка затягиваясь сигарой. Своё безделье он обосновывал периодически возмущающимся членам семьи тем, что итак уже сделал всё что мог. Во-первых, он всех привёз. Во-вторых, купил продукты и даже подарки. В-третьих, бесплатно раздобыл ёлку и приобрёл традиционный праздничный салют-фейерверк, куда без них в Новый год? Ну что от него могло быть ещё надо? Тем более ему ещё наряжаться в Деда Морозом и с ними же хороводы водить, а потом весь год слушать от младшего:
– Я знаю, что ты был Дедом Морозом, у тебя борода отклеилась!
Пусть другие теперь поработают, порежут салаты, почистят снег, помоют полы, а он уж как-нибудь посмотрит свои любимые старые фильмы по телику, в ожидании застолья и яств из новогоднего меню.
Глава 2.
Дядя Андрюша.
Подготовка к Новому году шла полным ходом, стол был уже накрыт, ёлка наряжена, все празднично одеты, вот-вот пробьют куранты, и Президент как всегда должен объявить, как хорошо мы будем жить в следующем году. И вроде всё как обычно, всё как всегда… Но одна новость омрачала торжественное мероприятие и не давала всем родным за праздничным столом до конца расслабиться, то и дело подбрасывая ветки в огонь неприятной темы для разговора, которая была так не ко времени. Уже почти сутки назад дядя Андрюша, свояк, муж родной сестры матери из Москвы, впал в кому. О нём последнее время приходили не очень хорошие новости в части здоровья, но как-то не верилось, что всё настолько плохо. Каждый раз, когда сестра матери рыдала в трубку и рассказывала, что дяде Андрюше в очередной раз всё хуже и хуже, казалось, что нет, этого не может быть, что он выкарабкается, вот-вот он встанет с кровати, с которой не вставал уже два с половиной года и пойдёт, побежит, ему всего-то семьдесят… Тем более он после больниц, куда его клали каждый месяц, вроде даже поднимался духом, начинал общаться, шутить, пробовал подниматься.
Он вообще любил шутить, этот дядя Андрюша. По жизни был оптимистом и юмористом, даже разговаривал как-то необычно, афоризмами, не так как все. Само имя «дядя Андрюша», как бы странно оно не звучало, выбрал он себе сам, да так оно за ним и закрепилось. Он всех дядями называл – сына шести лет, племянника пяти, вот все и подхватили. Всегда с фирменной улыбочкой на лице, традиционным сарказмом и беззлобной шуточкой, в неизменной бейсболке, коих у него за всю жизнь скопилось бесчисленное множество всех цветов и фасонов, на них одно время была мода, таким его запомнили близкие. Он всегда хотел жить с шиком, чтобы жизнь вокруг фонтанировала, чтобы все вокруг понимали, что она удалась. В молодости он профессионально занимался футболом, который так и остался основным его увлечением на всю жизнь, можно сказать в чём-то её смыслом. Дядя Андрюша был роста среднего, с годами из стройного и поджарого постепенно становился всё круглее, как тот самый футбольный мячик, но нисколько не менялся с точки зрения жизнелюбия, оптимизма и особого ироничного взгляда на мир. Конечно, как и все москвичи, он любил нам, провинциалам, пустить пыль в глаза. У него первого появился Полароид, фантастика, моментальный фотоаппарат, который казался чудом, надо было ещё махать его маленькими, но цветными фотками из стороны в сторону, сушить. У нас-то ещё были советские «мыльницы», фотоувеличители… У него первого появилась люксовая семёрка, ВАЗ 2107 цвета морской волны, на фоне наших убогих старинных Нив и копеек. Первый клубный жёлтый пиджак, как у новых русских, первые американские джинсы. Всем этим дядя Андрюша показывал, что в Москве совсем другая, новая жизнь, что он успешен, он богат и красив, что жизнь удалась.
В молодости дядя Андрюша часто приезжал в гости к родителям Санька, в основном летом, в отпуск, потом так же гостеприимно он встречал своих провинциальных родственников и у себя дома, в столице. Правда жил он не в самой Москве, а в пригороде, в Мытищах и оттуда они добирались на электричке, но на это никто не обращал внимания. Те золотые времена юности, всеобщего добра и любви так и останутся в памяти, как нечто большое, тёплое, родное. Поездки в Тарханы, на родину Лермонтова, ночёвки в стогу сена в русском поле, Волга, лес, речушки, на которых останавливались, купались и жарили шашлык. Путешествия по Саратовским жарким степям, рыбалка на карпа ночью, раки, пойманные бреднями. «Поле, русское поле», которое горланили все вместе из машины. Потом кончился бензин, потом заблудились в полях и спрашивали у какой-то толи мордовки, толи казашки, как добраться до райцентра. Та ничего не понимала, зато очень хотела сесть в переполненную тачку, где её совсем не ждали, «чтобы подвезли», да так сноровисто, что от неё еле сбежали… Всё это пронеслось как один миг, как одно большое счастливое мгновение…
Вот в памяти всплывает поездка в Москву, традиционное откармливание голодного Поволжья мороженным, поход на ВДНХ, Арбат, Красную площадь, съёмки на Полароид, потом в ДК на кино «Начни с начала» с Макаревичем, 1985 год… Золотые времена, футбол в Лосиноостровском районе, где Санёк чтобы выиграть падал и хватал за ноги взрослых, а его брат, обидевшись, с плачем убегал в лес. Жизнь в СССР была как в одной большой семье. Все равны в своей бедности и, вместе с тем, молоды и счастливы.
Глава 3.
Юрий Сергеевич.
Дядя Андрюша был коренным москвичом, правда из пригородов – родители его, Юрий Сергеевич и Любовь Игнатьевна родом из Железнодорожного, а сам он с семьёй по молодости жил то в Лосиноостровском, то в Мытищах. Юрий Сергеевич, отец дяди Андрюши, был серьёзный человек, настоящий советский заслуженный пенсионер, фронтовик, партийный работник. Он запомнился Саньку добротой, умом, тем что баловал их с братом на ВДНХ эскимо на палочке и водил в парк на аттракционы, а также тем, что всегда покупал по утрам в «Союзпечати» и читал «Советский спорт», ища статьи про футбол, натянув на нос большие квадратные очки, которые хранил в верхнем кармане пиджака. Шурик запомнил его высоким, седым, статным, с отброшенными назад седыми волосами в серо-голубом костюме, белой рубашке и сандалиях, как у всех советских пенсионеров летом, с традиционной газетой, свёрнутой трубочкой.
Любовь Игнатьевна умерла первой из семьи и довольно рано. Она была высокой грузной женщиной, что способствовало развитию болезней сердца, которые она не смогла победить. Юрий Сергеевич пожил какое-то время один, но скорбь по жене, с которой он прожил всю жизнь и без которой себя не представлял, не давала ему покоя, не отпускала, и он часто хватался за левый бок и сосал валидол. Однажды он поехал на дачу, в село Пахмутово на электричке. Было лето, погода прекрасная, Юрий Сергеевич переделал все дачные дела, но чувство одиночества и брошенности не оставляло его. Любовь Игнатьевна стояла перед глазами, как живая. Вот здесь они копали огород, в этом кресле она любила раскладывать пасьянс, на этой кушетке дремала после обеда. Казалось, что она просто вышла на секунду, сейчас она войдёт и раздастся её властный громогласный голос:
– Юра! Надо покрасить сарай! Да не сиди просто так, займись чем-нибудь полезным! Скоро Андрей с Галей приедут, вечно за тебя краснеть приходится!
Юрий Сергеевич потряс головой, отогнав воспоминания. Нет, здесь он не может долго находится физически, слишком свежи воспоминания, время их ещё не вылечило, и сердце опять что-то щемит… Надо собираться домой, может к Андрею с детьми заехать… Он собрал скудный скарб в рюкзак и побрёл к электричке. Там купил билет в окошке по пенсионному, дождался поезда, вместе со спешащими по делам людьми зашёл в вагон, посчастливилось найти свободное местечко среди галдящих пассажиров, от которых разболелась голова. Было душно, окно закрыто, вдруг резко кольнуло в сердце. Какая нестерпимая боль… Он такого ещё не чувствовал никогда. Всё куда-то поплыло, полетело…
– Мужчина, что с Вами? – откуда-то издалека услышал голос Юрий Сергеевич и непонимающе посмотрел наверх.
Над ним нависли люди, кто махал газетой, кто-то пробовал открыть забитое намертво окно в вагоне электрички.
Юрий Сергеевич попробовал расстегнуть воротник.
– Душно… Мне надо… Воздуха…
– Помогите, не видите – мужчине плохо! О, как раз станция, граждане, не стойте, помогите его вывести на чистый воздух, давайте-давайте, вот вы, молодой человек, что смотрите, под ручки и вперёд, у Вас, кстати, где билет? – это руководила принудительной эвакуацией контролёрша, проверяющая билеты в поезде.
Вывели заботливые пассажиры с орущей злой контролёршей Юрия Сергеевича на одинокой станции, усадили на скамеечку, но стоянка была всего пару минут, все спешили по делам, заскочили обратно в вагон и уехали, оставив одного. Вот она, хвалёная советская сердечность, забота о ближнем. Равнодушие, человеческий поток, спешащий по делам и одинокий старик с инфарктом на заброшенной станции. Все уехали, никто не остался, никто не позвонил, не сообщил в скорую, безразличие поглотило людей.
А бедный Юрий Сергеевич посидел-посидел на лавочке и помер, там же, не вставая. К вечеру его нашли приходящие дежурные служащие, мёртвого, так и сидящего, но уже со стеклянным взглядом. От греха подальше, да от бродячих собак отволокли в сарай за станцией, да там и бросили, чтобы глаза не мозолил. А потом напились, да и забыли участковому сообщить. Там в сарае он пролежал несколько дней, пока родственники не подняли шум, ведь уехал старик, должен был вернуться, а его нету и нету. Там нету, тут нету, домой не возвращался, поехали по пути, подключили партком, милицию. Но нету Юрия Сергеевича нигде, всё обыскали, на каждой станции по пути на дачу сошли, спросили, обыскали, как сквозь землю провалился, никто не видел.
По чистой случайности в тот сарай, где покоился бедный Юрий Сергеевич на куче хлама, заглянул местный сторож. Спичкой чиркнул и перекрестился. Покойник лежит и на него смотрит… Запах пошёл уже…
– Свят-свят – запричитал Василич, – это что же на белом свете деется, честные граждане!
Решил он на свой страх и риск тело осмотреть, а может разжиться чем хотел, видит покойник кулак сжал, что-держит и как будто показывает на этот кулак. Понял Василич – знак это, не просто так, пальцы разогнул, глядь, а там записка, а на записке только и написано, что семь цифр. Ну сторож и скумекал, что это номер телефонный. Побежал в будку-автомат при станции, позвонил по нему, а там целый главный прокурор московской области отвечает, домашний телефон это его оказался, они с Юрием Сергеевичем друзья были фронтовые. Описал значит сторож прокурору покойника, там мол и так, лежит тут в сарае, за станцией Хряпино, в костюме, мёртвый. Так всё и выяснилось, сообщили куда следует, всё встало на свои места. Забрали родственники Юрия Сергеевича и схоронили чин по чину. Вот тебе и хвалёные советские равенство, братство и участливость, как коснись – минуты ради жизни человеческой жалко.
Правда за квартиру их с Любовью Игнатьевной война вышла у сыновей – Андрея и Сергея, военврача, которого потом в Чечне контузило. Да такая, знаете, битва за квадратные метры, что они хату родительскую делили так, что потом полжизни не разговаривали, враждовали. Сергей, старший, даже на похороны дяди Андрюши не пришёл, сказал давление 210 на 140 и сознание теряет от головной боли… Не знаю, может и правда.
Глава 4.
Смерть.
Мы встретили Новый год, пустили салют, как всегда кричали «Ура», до утра веселились, общались. О дяде Андрюше, который лежал в Москве в коме у себя дома, старались не думать, хотя конечно было уже ясно что это конец, но надежда, как водится, умирает последней. Никто не звонил, мы тоже не беспокоили в такой час родственников, хотелось верить, что раз никто не звонит, значит страшное ещё не произошло. Нет-нет, но в разговоре всплывало:
– Баба Маня, когда в кому впала, день прожила. Часа в три это было днём, а утром, часа тоже в три, и перестала дышать.
– Да, помню, я ещё скорую вызываю, а она не едет час, другой, и как назло дождь стеной, первое ноября. Мы звоним каждые пять минут, а они не едут, говорят вызовов много, а нормативы у них только по детям, для стариков нет нормативов… Вот тебе и здравоохранение. Я давай в частную скорую звонить, те тоже застряли. Мы по всем пробкам кинулись к ней.
– Да-да, ты ещё деду Колю с собой взял, он вроде как реаниматолог…
– Ага, и скорая приехала только через шесть часов, ближе к ночи. Вот такая она, «скорая». Ну и что посмотрели, вкололи глюкозу, померяли давление и уехали, брать говорят не будем… Вот так вот.
– А главное, пока она в кому-то не впала, полностью в сознании была, передвигалась плохо, несла иногда чушь, заскоки были, типа по крыше соседней кто-то ходит. Мать вон не узнавала, говорила: «Женщина, Вы кто и откуда?»… Но так-то в целом вполне в сознании была, в последний день только от завтрака вроде отказалась, от своей любимой каши…
– Она же в среду в кому впала, а в воскресенье до этого я у вас в гостях был, как почувствовал, что проститься надо, до этого месяц не заходил. Помню подхожу к бабе Мане, а я же всегда с ней любил поговорить, юмористка она была, оптимистка до последних дней… С ней все поболтать любили… Даже вон сосед Вовка, пьянчуга, часами у вас просиживал, больно с бабулькой любил пообщаться. Она же всё пояснит, по полочкам расставит, скомандует, не даром прокурорша.
Так вот, захожу к ней в комнату, она голову с подушки поднимает, смотрит на меня, а глаза мутные, белёсые, почти бесцветные. И говорит значит: «Я знаю, что восемнадцать убитых красноармейцев закопаны у Дома Печати под красною и чёрной голубикой…». Я аж испугался, трясу её, говорю: «Ты что, бабушка, это же я, Сашка!» Тут вдруг пелена с глаз у неё спадает, она сразу такая осмысленная становится и отвечает так разумно, как будто и не было у неё глюков: «О, Сашка, это ты? Привет, проходи, садись.» И поговорили мы с ней так душевно, казалось, она абсолютно здоровая и проживёт ещё лет десять… А потом я увидел её уже в коме… Говорят у стариков перед смертью нейронные связи в голове рвутся и воспоминания урывочные начинают всплывать из глубокой памяти, оттого и видения, когда такое происходит, значит скоро конец… И не сделаешь ничего, это сосуды в голове истончаются…
– Вот и дядя Андрюша также, под конец шарики у него за ролики заехали. Он и так-то по жизни фантазёр был, любил приврать, непонятно где правда, где вымысел, а тут и совсем разговор с ним стал напоминать фантастику.
– Ты тоже заметил? Видимо это у всех стариков перед смертью… Он же когда последний раз из больницы выписался, ну ещё вроде боли прошли, оживился, ну где-то пару месяцев назад. Дядя Андрюша же стал всем звонить и вам тоже, и я ему позвонил, он давно трубки не брал, всё от болей в ногах мучился, не до разговоров ему, а тут взял и такой весёлый, как в старые годы, всё шутит и рассказывает:
«… Да я скоро к вам собираюсь, Сашка, вот только ноги подлечу и сразу летом приеду. Но честно говоря у меня с ногой одной хреново, ну как ватная она, силы в ней нету. Вот всю жизнь в футбол играл, никогда проблем с ногами не было, а тут. И эти врачи ещё… Они же совершенные болваны. Они же ничего не понимают и сказать не могут. Скажу тебе по секрету, я ведь сам себе диагноз ставлю, а они просто за мной с моих же слов всё в историю болезни и переписывают. Да-да. Я и лечение сам себе назначаю, они-то что могут? Эх, совсем медицина развалилась в стране. А всё почему? Ну не буду секреты раскрывать, я же все про всех знаю, всё-таки сорок лет в КГБ, нас, кстати, и сейчас прослушивают. Ты знаешь, я же тут в отдельной палате лежу со всеми удобствами, ну мне по статусу так положено. Ко мне сам главврач ходит и у меня консультируется как лечить, а лечащий врач у меня академик какой-то, но всё равно такой дундук, ни черта не соображает. На мне тут экспериментальное лечение секретное будут пробовать, только ты никому, это государственная тайна. Мне же климат морской прописан, вот меня скоро к морю повезут по секретному военному фарватеру. Как через границу перевезут? Да загримируют, по поддельным документам, как ещё? Как всегда… Знаешь, Сашка, тут же на меня Приказ подписали, сам Верховный, только ты никому. Короче задействуют меня в секретной миссии. Я ещё главное им говорю – как же, ведь я же не ходячий почти, а они мне – что делать, приказ есть приказ, встанешь и пойдёшь, ну или другую какую придумают роль, у них там выдумщиков много… Так-то Санька, ещё повоюем. Ну вот, а летом к вам, как штык, только ноги вот подлечу…».
Это был последний раз, когда я с дядей Андрюшей разговаривал, потом сколько не звонил, он уже трубку не брал, вот так-то вот.
*****
Первого, под вечер, зазвонил телефон, отец вышел в другую комнату поговорить, вернулся с потемневшим лицом.
– Всё, умер дядя Андрюша, отмучался, Царствие ему Небесное. Ровно в ночь с тридцать первого на первое, в самый Новый год, бывает же такое. Похороны вроде четвёртого, но там не ясно ничего, закрыто же всё, новогодние каникулы у всех, будь они не ладны. Увезли, говорят, в морг дежурный где-то в Королёве, а где хоронить, когда, непонятно. Но что делать Сашка, полетим, всё-таки дядя Андрюша мой дружок, сколько мы с ним…. Эх, давай выпьем, помянем, ты там чачу подарил, наливай, земля ему пухом. И это, посмотри по компьютеру, как в Москву добраться четвёртого… На самолёте что ли, а то пятого мне с утра на дежурство. Надо проводить человека в последний путь…
Глава 5.
Дань чести.
Окончательная информация, о том, что похороны состоятся четвёртого января, пришла только вечером третьего. Понятное дело, сложно всё оформить, Новый год, всё закрыто, выходные, а тут траурная суета, как всегда не ко времени. Даже в моргах и на кладбищах люди не только умирают, но и празднуют. И надо же было со всеми договориться, когда везде всё закрыто и никого нет, бумажку не оформишь, справку не получишь. Эх, Россия-матушка, умирать тут надо исключительно летом и в понедельник, потому как в остальное время всё связано с непреодолимыми трудностями упокоиться в земле.
Проблема состояла в том, что лететь надо было в Москву, а билеты ещё не куплены, кроме того мотануться туда обратно предстояло одним днём, так как у отца утром пятого было дежурство, а он итак поменялся уже с кем-то. Кроме того, нам сказали, что обратный рейс из Внуково в 19-40 не подходит, так как мы не успеем на поминки, потому что только забирать из морга будем в два, а это всё-таки Москва. Вот и получалось, что вылететь надо было одним из первых рейсов, а вернуться самым последним – из Шереметьево в 22-50, дополнительно нас убедительно просили исключить Домодедово, которое было очень далеко. Короче, головоломка ещё та. Благо интернет работал, а билеты теперь продавались и через сайты. И так и сяк перепробовав все возможные рейсы и фильтры, получалось, что туда мы летели по приемлемой цене – «Победой» по пять штук на брата, а вот обратно именно в обозначенное время, билетов дешевле пятнашки не было. Вот и получилось, что отцу, чтобы успеть на работу, за которую платили двадцать тысяч в месяц, пришлось потратить те же самые двадцать тысяч, только за один день. И это ещё не считая такси, так как нас сразу предупредили, что с утра встречать никто не будет, дай Бог обратно в аэропорт подбросят.
Ну а что делать, дань чести надо отдавать, в последний путь человека надо провожать, сколько бы оно там не стоило. Поэтому выбрав на сайте маршрут, мы там же оплатили билеты. Всё-таки какие теперь блага у цивилизации!
– Да… – протянул отец, – удобно теперь, лихо. Вот помню раньше, когда я последний раз летал, ещё в Союзе – касса одна на весь город, туда давка часа на три, билеты надо брать за месяц, да и то не найдёшь. Баба Маня всё доставала с чёрного хода, по блату, потому что сама в продуктовом работала. И то всё это занимало весь день. А теперь вона как – кнопку ткнул и готово, прямо с дачи… Чудеса. Только денег стоит целую зарплату за месяц, а раньше в Москву за трёшку летали. Кстати, а как мы в аэропорт попадём?
Позвонив знакомому таксисту, Санёк выяснил, что вроде самым дешёвым вариантом является поехать в аэропорт на своей тачке, а там оставить её на долгосрочной стоянке, так и порешили. При чём разделились так, что туда утром их везёт отец, а обратно уже ночью, из аэропорта до дачи – Санёк. Аэропорт, был не ближний свет, почти 50 км, и бомбилы брали за проезд до него от штуки в одну сторону, а стоянка вроде должна была стоить рублей шестьсот, казалось выгода на лицо…
Утром проснулись ни свет, ни заря, оделись на скорую руку, вещей с собой решили не брать вообще, к чему они? Правда успели поругаться, потому что отец настаивал, чтобы одеваться прилично, а Санёк хотел практично, пусть и во всё чёрное. Он был в вопросах полётов, в том числе одним днём, человеком опытным, и знал, что основное в этом деле – одеться удобно и универсально, и не тяжело, лучше в ущерб улице, так как в самолёте жарко. По переходам и аэропортам таскаться далеко, и, если у тебя будет что-то тяжёлое, это вызовет большой напряг. С другой стороны, на улице была зима, и нас предупредили, что отпевание будет прямо на кладбище, в связи с чем надо одеться потеплее. В итоге каждый оделся в своём понимании. Отец с его точки зрения прилично – в синий пуховик, который не застёгивался, синюю клетчатую рубашку, джинсы на подтяжках из которых торчал живот и петушок на макушке. Санёк – практично, в чёрный свитер, чёрные спортивные штаны с начёсом, всесезонные ботинки и короткую спортивную куртку из Декатлона, не очень тёплую, почти бумажную, зато очень лёгкую.
В пять утра, никого не будя из домашних, они тронулись в путь на отцовской праворукой Тойоте. Стоял утренний морозец, на землю опустился туман, Санёк лёг на заднее сиденье и дремал. Отец постоянно причитал, что они поздно выехали и теперь опоздают на самолёт и заметно нервничал, Шурик же уже неоднократно выверивший этот маршрут по секундам, был абсолютно спокоен и следил за дорогой один глазом. Он поднялся только на стационарном посту на выезде из города, но инспектора тормозили всех подряд на въезд, а на выезде никого из не было, в связи с чем он снова бухнулся дальше спать, положив куртку под голову. Через какое-то время в полудрёме его резко разбудил отец:
– Сашка, вставай, приехали. Иди разбирайся, как заезжать.
Санёк открыл с спросонья один глаз, второй, протёр их руками. Они стояли в очереди машин на ярко освещённом пространстве перед автоматическими турникетами. Когда до них дошла очередь, он вышел из тачки, долго жал какую-то кнопку, а талон всё никак не вылезал.
– Ниже жми, на зелёную! – услышал он из машины, стоявшей сзади, нервный сердитый голос.
Это водителю машины за ними, который очень спешил, надоело ждать и смотреть как недотёпа жмёт куда угодно, только не туда куда надо.
– И точно, смотри-ка, – Санёк нажал на кнопку, подсвеченную зелёным огоньком.
Драгоценный талон со временем въезда вылез, шлагбаум покорно поднялся, он заскочил на пассажирское сиденье, отец ударил по газам. Они сразу нашли по указателям ту самую долгосрочную стоянку, но увы, перед въездом на неё уже стояла машина, водитель которой о чём-то ругался с барышней по радио. Из их разговора Санёк понял, что их надули, так как мест на дешёвой парковке нет. Рядом была точно такая же, но ровно в два раза дороже и называлась «краткосрочная», хотя не отличалась от первой абсолютно ничем, кроме как условным разделением и разными шлагбаумами. Времени ждать пока кто-то уедет с дешёвой парковки не было, поэтому пришлось сдать задом и встать на дорогой.
– Вот ведь развод на бабки, – зло сказал Санёк, взглянув на крохотную дешёвую парковку и огромную дорогую, – интересно, почему не сделать наоборот?
Время уже поджимало, и они пошли по хрустящему снегу и морозу в сторону входа в аэропорт.
– Интересно, а я фары выключил? – с сомнением спросил отец, когда они уже вошли.
Действительно интересно, ведь если он их не выключил, то обратно бы они прилетели к разряженному аккумулятору и не заводящейся машине.
Они прошли первую линию контроля с рамкой-металлоискателем и лентой сканера вещей. Сняли куртки, шапки, сложили в специальный ящик, положили на ленту, прошли. Металлоискатель на предусмотрительном Саньке, не взявшем с собой ничего металлического – даже мелочи, даже крестик нательный он забыл висящим у кровати, так и не пикнул, а вот на Петровиче он запищал и загорелся как новогодняя ёлка. Отец по незнанию имел на себе кучу звенящих вещей – серебряную цепочку на шее, браслет на руке, часы, застёжки на подтяжках, разумеется мелочь в карманах и железные зубы. Всё это, за исключением зубов, его, матерящегося на весь пункт досмотра, заставили снять, ещё и разуться, в итоге он потратил на проход уйму времени, а Санёк терпеливо его ждал на выходе. Когда шоу с раздеванием Петровича закончилось, они прошли на регистрацию.
– Только не тринадцатое место! – сразу сказал толстой девушке в униформе и нашейном платочке за стойкой регистрации Санёк, – и желательно вместе.
– Это не к нам. Тут всё компьютер решает, это же "Победа", какие места даст, такие и будут. А смена места – платная. Будете места менять?
Саньку досталось место «17», у окна, Петровичу – «25».
– Нет, уж как-нибудь перетерпим.
– Где ваш багаж?
– У нас нету.
– В Москву и без багажа? Странно…
– «Да какое твоё дело», – подумал Санёк.
– Мы на похороны, одним днём – объяснил отец, хотя той было явно всё равно.
Они весте прошли по эскалатору на третий этаж в зону вылета, где повторилось шоу с досмотром вещей и раздеванием Петровича, который уже орал и злился пуще прежнего, так как уже объявили посадку, а его долго не пропускали. Отцу всё было в диковинку, ведь последний раз он летал в Москву на самолёте в далёком 1985 году, тогда было всё другое – начиная от аэровокзала, заканчивая правилами поведения. Тогда в самолётах можно было курить, никаких металлоискателей и сканеров не было, а летел он вообще по студенческому билету. Поэтому такие меры безопасности вызывали у него шок и резкое отторжение. В результате пререканий его заставили пройти в огромный крутящийся сканер в человеческий рост, где он долго не мог понять: как встать, как поднять руки, но всё-таки его «прокрутили» и пропустили.
Они поспешили к выходу на посадку.
– Куда идти-то, Санёк?
– Рейс номер 8719 компании «Победа» в Москву, Внуково, начинает посадку! – объявил женский голос по радио.
– Ну всё, опоздали! Вот ведь козлы! Что им мои подтяжки сдались с часами!
– Спокуха, папа. Так какой у нас гейт…
– Кто?
– Да гейт, шлюз по-нашему.
– А… Ну ты так бы и говорил, по-человечески, а то звучит как-то того… не очень.
– Так… номер 23, вон смотри. Ну всё, очередь стоит, значит посадка идёт, так не переживай, не опоздали.
Очередь шла резво, на выходе к самолёту мужчина и женщина в одинаковых синих пиджаках, то и дело переговариваясь по рации, безразлично отрывали посадочные и пропускали толпу вниз, к автобусу. Санёк с отцом вышли из здания и через полосу холода нырнули в переполненный аэробус. Народ нетерпеливо ждал, через открытые двери автобус наполнялся утренним холодом, изо рта валили пар, все старались занять места покомфортнее и уцепиться за поручни. Двери закрылись, аэробус тронулся. Они долго ехали по заснеженному полю, валили снег, мела позёмка, свистела в ушах пурга. Пассажиры, пытаясь согреться жались друг к другу и к печке под ногами, с интересом разгадывая своих товарищей по предстоящему полёту. В такие минуты Санёк, как Шерлок Холмс всегда пытался дедуктивным методом по лицам, одежде и повадкам угадать цель поездки того или иного соседа. Вот мамаша с ребёнком, с ней всё ясно, вот дышавший перегаром командировочный, вот спортсмены, а может кто-то из них террорист? Какие же всё-таки интересные цепочки размышлений можно делать, вглядываясь в них, ведь их так много скопилось в маленьком холодном пространстве автобуса с заледеневшими стёклами окон.
Наконец автобус остановился и выплюнул толпу пассажиров к Боингу с вращающимися лопастями двигателей в раскрывшиеся двери. Уже подогнали два трапа – сзади и спереди, к тому что сзади подошёл второй автобус. На лестнице вверх, в спасительное тепло салона воздушного судна тут же образовалась толкучка. Люди спешили поскорее пройти внутрь, отталкивая друг друга локтями. Санёк, одёрнув отца, предпочёл подождать, пока вся толпа пройдёт наверх. Им спешить некуда. Они даже сфоткались у трапа, прямо перед самолётом, на память. В конце вереницы очереди лениво поднялись наверх. В полукруглых дверях салона Санька встретила улыбчивая стюардесса в униформе, фирменной шапочке и косынке.
– Ваш посадочный… Ваше место 17 «а».
– В курсе.
Санёк сквозь толчею раздевающихся и укладывающих вещи по полкам пассажиров, мешающих проходу, бесцеремонно распихивая их, протиснулся на свой ряд, нырнул к окну, сразу пристегнулся. На его счастье рядом на креслах никакого пока не было, но непрекращающийся поток людей всё тянулся и тянулся мимо. Было понятно, что рано или поздно мета рядом всё-таки займут. Сиденья в «737» довольно удобные, синие, кожаные, только спинка не откидывается назад и седушка плоская. Санёк надел наушники, включил "Наутилус", устроился поудобнее и постарался задремать. Строгая стюардесса, зачем-то проверив посадочный, пересадила женщину в очках из ряда перед Саньком, к нему на первое кресло "С", в проход, вскоре между ними уселась ещё одна женщина. Повезло только что она была компактная, и поэтому Санёк нагло развалился, заняв оба подлокотника, снял ботинки, чтобы ноги «дышали».
– «Слава Богу не толстяк сел в середину…» – подумалось ему.
А то впечатало бы его в иллюминатор и путешествие в положении кильки в банке было гарантировано. Самолёт чего-то всё ждал, его долго обмывали антиобледеневающим составом, потом он всё-таки потихоньку тронулся по взлётной полосе, прямо по навалившемуся свежему снегу. Мигая жёлтым светом мимо пролетали взлётные огни.
– На время взлёта, свет в салоне будет потушен, – объявила стюардесса по радио.
Её помощница активно жестикулировала в середине, показывая, как надевать спасательный жилет и кислородную маску, впрочем, Санёк ничего не слышал, в его ушах голосом Бутусова пела «Гудбай, Америка». «Боинг» на секунду застыл. Это точка принятия решения у пилота. От неё или вверх, или обратно в порт. Пара мгновений, двигатели натужно загудели, самолёт резко побежал вперёд, оторвался, так что слегка вжало в сиденье, и стремительно начал набирать высоту. Краем глаза Санёк взглянул в иллюминатор. Заснеженная земля оторвалась и уходила вниз, всё в окне становилось меньше, меньше…
– "…Проща-а-ай навсегда-а. Возьми банджо, сыграй мне на прощанье…" – надрывался в беспроводных наушниках лидер «Наутилуса».
Санька потянуло в сон, стало жарко, он кряхтя снял куртку, так что женщину рядом хлестнуло ей по лицу, она сморщилась, но промолчала. Потом подложил куртку под голову и как мог развалился, погружаясь в дрёму. Опять зажгли свет, но ему было уже всё равно…
Глава 7.
Последний путь.
– Через двадцать минут наш самолёт приземлится в аэропорту "Внуково" города-героя Москва, столице нашей Родины. Уберите откидные столики, приведите кресла в вертикальное положение, проверьте ремни безопасности, – объявил женский голос по радио, окончательно вырвав Санька из объятий полусна.
Он стряхнул дремоту, осмотрелся вокруг. Всё те же люди, тётки рядом что-то смотрят в телефонах, первая пьёт воду. Так, значит пока он спал раздавали минералку. Обидно, пропустил, во рту как назло дикий сушняк. Ноги затекли, всё тело болело, всё-таки спать в неудобной позе в кресле самолёта – большая ошибка. Санёк как мог потянулся, подвигал членами, размялся. «Боинг» что-то дольше обычного кружил над Москвой, видимо всё не давали посадочную полосу, а под ними было поле из ватных облаков и огромное красное солнце в чистом небе. Они маневрировали в воздухе, то поднимая, то опуская крыло, потом, наконец, резко пошли вниз, врезавшись в облачную стену. Вата за окном, как туман, казалось, протяни руку и её можно потрогать. Где-то здесь, на облаках, живёт Бог… Здесь они гуляют по этим прекрасным белоснежным небесным полям с Апостолами… Только где они, как их найти? Столько раз он, летая, задавался этой мыслью, но никогда никого так и не увидел.
Облака не кончались, они уже минут десять летели вниз, а вокруг всё было в бесконечной белой вате. Видимо, облачность высокая, облака стелются до самой земли, наверняка вынырнут перед самой посадочной… Санёк ощутил характерный звук и вибрацию. Это отошло шасси. Ещё пара минут, и они действительно вылетели из облаков, и сразу внизу показались сигналы посадочной полосы, а далеко вдали сверкали огни мегаполиса. Огромные, бесконечные, простирающиеся до самого горизонта, всё-таки какая она большая, Москва… Свет потух, все притихли. Кто-то закрыл глаза, кто-то молился, кто-то держался за руки. Санёк был абсолютно безразличен. Сколько их было, таких посадок? Сотни? Тысячи? Всех и не упомнишь…
Лайнер жёстко коснулся посадочной полосы, тут же подпрыгнул, все вокруг ойкнули… Но нет, вот он уже твёрдо и основательно сцепился с асфальтом и начал торможение. По инерции Санька толкнуло вперёд, он уткнулся руками в сиденье перед ним. Всё… Самолёт уже ехал медленно, всё кончилось.
– Уважаемые пассажиры, наш полёт окончен, благодарим, что выбрали нашу компанию «Победа»! До окончания полёта оставайтесь на местах и не отстёгивайте ремни безопасности…
Ну вот и всё, прилетели, Москва. Санёк не торопился, «Боинг» долго катался по территории, он смотрел в окно на огни и светящееся название «Внуково» на здании, наконец остановился, по радио пошли сервисные команды инженерам что и в какое положение установить. Значит не автобус, а стационарный шлюз, «рукав». Их пригласили на выход, спешащие повыскакивали с мест, стали судорожно доставать вещи, протискиваться. Санёк ждал, когда основная толпа схлынет и кончится ажиотаж. Время ещё только восемь по-местному, рано, кто их там будет ждать. Все ушли, даже женщины-соседки, с которыми он так и не перебросился ни одним словом, встал и Сашка, обулся, накинул куртку, дождался отца, и они вместе прошли в рукав через обязательную прощальную улыбку стюардессы.
Долго молча выходили по лестницам, траволаторам, мимо белых стен и рекламных вывесок. Наконец, зашли в большой зал прилёта, где менее удачливые пассажиры ожидали чемоданы на ленте. Им это было не интересно, по зелёному коридору они вышли в аэропорт. На них тут же накинулись хищные таксисты и люди с табличками, Санёк потащил папу мимо.
У него уже имелся один печальный опыт-инцидент, когда он по незнанию сел в такое вот дикое такси, договорившись за полтинник до центра с подозрительной квадратной бритоголовой мордой, купившись на халяву и дивясь, что такси в Москве стоит, как проезд в Газели. Проехав полпути водила всё подозрительно поглядывал на него, оценивая, а затем, улыбаясь, сказал на его вопрос о дешевизне:
– Проезд у нас недорогой, и в Ярославле ездим, и в Тверь…
Затем убрал шапку с панели, обнажив таящуюся под ней табличку «Проезд 50 руб. за км».
– Что кинул меня думаешь? – злобно рыкнул ему Санёк.
– Думаю да, – улыбаясь потирал руки горилообразный кидала-водитель.
Сошлись на том, что Санёк выгреб всю скудную наличность и выскочил возле первого метро, плюясь и проклиная себя за доверчивость, но в физический бой с квадратным не вступил, мало ли, наверняка у них тут всё не просто так и целая мафия.
Второй раз покупаться на таксистский кидняк Санёк был не намерен, да и времена не те. Они молча с каменными лицами прошли мимо всевозможных кидал и зазывал и вышли из здания на свежий морозный воздух.
– Давай закажем через «Яндекс такси», – Санёк порылся в приложении, – о смотри-ка, всего-то тысяча двести, да мы за аэроэкспресс, метро, да электричку явно больше отдадим… Вызываем?
– Давай, куда деваться…
– Так… тут показано, что вызов к какому-то столбу "15 а"… Мужчина, что тут у Вас за столбы? А вон те, на которых козырёк держится? Смотри, точно с номерами, ну пошли, подъедет через 4 минуты какой-то Уербан на белой «Октавия» номер 636… Вот же имена у них, прости Господи…
Глава 8.
История болезни.
Дверь открыла заплаканная женщина в чёрном платье, в которой только отдалённо можно было узнать некогда пышущую здоровьем и всегда самоуверенную и властную тётю Галю. Она похудела, осунулась и выглядела подавлено. Слово «вдова» как-то не особо вязалось к ней, не соответствовало её характеру, и так называть её не поворачивался язык.
– Проходите, проходите, да можете не разуваться…
Санёк с отцом зашли внутрь сравнительно небольшой «двушки», в нос сразу ударил запах болезни, смерти, лекарств и ещё чего-то приторного, неприятного.
– Мы тут ещё не убрали всё после… дяди Андрюши… Наверное, надо диван выкинуть, на котором он лежал, – как бы извиняясь стала пояснять тётя Галя, – да вы не стойте в коридоре, проходите на кухню.
Гости разулись и прошли на просторную кухню, служившую одновременно и гостиной, сели за стол.
– Как дорога? Устали? Есть что-нибудь будете? А у меня и холодильник-то пустой, прямо руки опускаются, всё не до того. Могу только сделать яичницу, больше всё равно ничего нет.
Отец согласился на яичницу, Сашка же отказался и попросил просто кофе, сославшись на то, что никогда не завтракал, как раз шёл рождественский пост, при чём самая его строгая часть. Тётя Галя на скорую руку вскипятила чайник и разбила над сковородкой на плите два яйца, предварительно включив газ. Через пару минут кофе и яичница были готовы. Тётя Галя поставила их на стол и присела, смахнув слезу. Отец дипломатично молчал и ел, Шурику же показалось, что она хочет излить душу, рассказать о последних годах жизни покойного, как обычно бывает на похоронах.
– Тётя Галя, – попытался начать беседу Сашка, – а Вам не кажется, что всё это, ну вся эта болезнь, началась после вакцинации от Ковида? У меня есть такое смутное ощущение, что дядя Андрюша как привился, так и покатился в пропасть, стал разваливаться по частям… Я же помню, в самый разгар пандемии, он ещё на дачу ездил на электричке, Вы ещё рассказывали, как ему билет не продавали на станции, пенсионерам-то запрещали из дому выходить, и он бегал от наряда в лесок, скрывался. Вот ведь маразм был… А это было то не так давно, два с половиной года назад. И мне показалось, что ровно тогда он привился, и это и стало его точкой последнего отсчёта…
– Да мы как-то об этом не думали, не придавали значения… Ну да, примерно в одно время и привился, и здоровье стало ухудшаться… Но ноги у него ещё до этого стали опухать, а тут эта пандемия, будь она не ладна, всё закрыто, в больницу берут только с инфарктом и инсультом, а с ногами человеку можно сразу помирать. Мы же его так в первый раз в больницу и положили – только убедили врачей, что у него с сердцем проблемы, а в конце концов так и оказалось. Да я всё сейчас расскажу, надо хоть душу облегчить, а то я места себе не нахожу….
****
Ноги у Андрея ещё за пару лет до этого опухали, но не критично и язва была долго не заживающая, помнишь ещё в пятнадцатом году на неё мать внимание обратила? Но потом всё это прошло, и даже болячка затянулась, правда затем с неё же всё и началось… Где-то за год до пандемии, дядя Андрюша чудом попал в кремлёвскую больницу кардиологическую, по сердцу, очень повезло. Его прямо с работы с давлением больше двухсот на скорой забрали, правда скорая от ДМС, у них тогда на работе давали страховку. И толи других мест не было, толи сам Господь так сделал, но привезли его в самую что ни наесть Правительственную клинику. Туда со всей страны едут по блату, за год записываются, попасть не могут, депутатов, да членов Правительства лечат. А Андрея прямо вот так вот запросто – на скорой и туда. И сделали ему там комплексное обследование, ну нашли конечно болезней всяких кучу, но сказали, что полечат и всё будет хорошо, правда стоит вопрос о шунтировании. Там ещё диагноз такой – аж на двух листах печатного текста с рекомендациями.
Ну и полежал он там недельку, полечился, вроде полегче стало. А у нас путёвки в Испанию на руках через три дня, и он начал к врачам приставать – мол выписывайте под мою ответственность, а те – ни в какую, говорят курс не менее 14 дней и раньше его завершать никак нельзя. Дошло дело до главного врача. Не знаю уж, что он ей там наговорил, да наобещал, умел Андрей договариваться, работа у него такая была, но всё-таки она его выписала, строго-настрого велев после отпуска опять к ним ложиться, телефон свой дала личный, говорит в любой момент звоните. Сам знаешь, Андрюшка мог кого угодно обаять… Ну и всё, улетели мы, отдохнули, в море покупались. Потом была мысль долечиться, но вроде ничего не беспокоило, а ты знаешь Андрея, он же этих врачей как огня, он до последнего будет терпеть, а в больницу не пойдёт…
Ну а потом настала пандемия, он ещё бодрый был, ходячий, а к концу первого года действительно привился, тогда все у нас вакцинировались. Димка вон даже первый в экспериментальную группу вошёл, он же в Университете преподаёт, им положено. А самое главное, там его обманули – вкололи что-то всей фокусной группе, а не сказали кому что. Он и был уверен, что привитый, пока не заставили анализ сдать, а там ни одного этого, как его бишь, антитела. Плацебо вкололи, физраствор. Так у них положено, а то, что человек думает, что привитый, это их не интересует, а Дима разъезжает по командировкам, преподаёт, так и заболел, и перенёс Ковид, а потому привился и снова заболел, ещё тяжелее. Мы же все тогда такие ярые патриоты «Спутника» и вакцинации были, верили всему. Что телевизору говорят, вот и дядя Андрюша тоже. И как стали пенсионерам первым прививки ставить, так он сразу и побежал в этот, прости Господи, «прививочный пункт». Я, кстати, только сейчас, после твоих слов, стала эти события связывать… Прививка, она, наверное, как катализатор сработала, трудно сказать, а может просто совпадение.
Ну а к зиме стало у Андрея с ногами всё хуже и хуже. Их раздуло, язвы появились и стала сукровица сочиться. А ведь пандемия, будь она не ладна, всё закрыто, на улицу не выйдешь, к врачу не попадёшь. И моя ошибка видимо была, что я в нашу поликлинику его повела, а там что за врачи, одни коновалы. Он туда и ходить-то не хотел, отказывался, так я вместо него ходила, фотографии ног делала, показывала, поясняла, а там страх Господень уже был, и боли пошли ночами.
Вот я приду к врачам, а они в основном приезжие. И я им про болезнь, а они всё об одном – как им мало платят, да то, что отведённые мне Министерством здравоохранения 20 минут уже истекли. Взятку короче требуют. Да я бы и рада дать, мне не жалко, да я и давала, чего греха таить, только пользы от этого никакой, они деньгу возьмут и сразу про тебя как будто забывают. В следующий раз врачиху ту в коридоре встретишь, так она только отвернётся и мимо пройдёт, как будто первый раз видит.
Но после моих криков начали всё-таки с грехом пополам спустя три месяца лечить Андрея. Да только все врачи в красной зоне, никого нет, анализы не сдашь, МРТ нет, УЗИ-ста нет, полный мрак. Если бы не эти идиотские законы, жив бы был. Любой шаг – ждать по месяцу, про обследование вообще можно не мечтать. Короче лечили его почему-то сначала от позвоночника, через три месяца очередь подошла, просветили в МРТ – всё чисто. Это надо же, сколько времени потеряли! Потом лечили от тромбов. И опять три месяца УЗИ вен ждали. Главное анализы не берут, а лечат, от чего – сами не знают. Очередь пришла, сделали УЗИ – и тут с венами нет проблем, ни в этом причина. Короче потеряли мы полгода, а лечили нас от чего непонятно, чисто «на отвали». Вот где настоящие убийцы сидят, в белых халатах. Всё про них сериалы снимают, какие они хорошие, да героические, «доктор такой-то, доктор сякой-то», и всё они там самоотверженно кого-то спасают, и больницы там всем оборудованы по последнему слову, тьфу, глаза б мои не глядели. Боже, какое-же это враньё! Я теперь, как в этом аду побывала, эти сериалы смотреть не могу, противно. А на самом деле в Москве врачи – одни приезжие, да уже до нерусских дело дошло, практики нет, в голове – две извилины, на банальное УЗИ очередь – три месяца.
Ты понимаешь, мы же всегда в хороших организациях работали, там везде ДМС почти «олл инклюзив» медицинский. А как ДМС не стало, обратились к бесплатной медицине, так и всё… конец… Ну вот, пока Андрея «лечили», ему всё хуже, хуже, он уже ходил с трудом, всё больше на коленках ползал по квартире, вставать – боль невыносимая. Ноги покрылись незаживающими язвами, прямо сквозь кожу постоянно шла лимфа и кровь. Не дай Вам Бог такое увидеть, а тем более перенести. Он уже орать стал ночами от боли. А в поликлинике одно – этот врач будет через месяц, позвоните в конце месяца, мы не знаем будет ли запись, МРТ через 3 месяца, УЗИ через полгода.
Андрей уже вставать перестал с кровати, ночами кричит, ноги гниют, а врачам всё по фигу. Мы забили тревогу – человека надо в больницу класть, а запрещено, никого кроме инфарктников не берут, указание такое от Минздрава, все плановые операции и обычные врачи отменены, если чем-то кроме ковида заболел – всё кранты тебе, пиши пропало. Как будто в мире кроме ковида все болезни смертельные закончились. Вот и не знаю, кто больше убийцы – врачи, законы или вирус… или все по чуть-чуть. Нам всё-таки знакомые подсказали выход. Мы скорую на инфаркт вызывали, у Андрюши как раз давление поднялось. Они ехали где-то сутки. А как приехали, ноги увидели и не хотят брать, мол у них указ – только инфаркт, еле-еле за взятку уговорила, увезли его в больницу.
Там полдня в очереди простояли прямо в скорой, помнишь ещё очереди из скорых были в каждую больницу? По соц.сетям всё показывали, а мы не верили, говорили это «фейк». Вот тебе и «фейк», вот мы ровно в такой фейк и попали. Там Андрея осмотрели, сразу в хирургию. Срезали все язвы, обработали, антибиотики присыпали, капельницы, туда-сюда, полечили короче. В хирургическом наконец-то первый раз за год анализ крови взяли. А как результат пришёл, ужаснулись – у него сахар был 18 единиц! Ну сразу стало понятно, от чего ноги гниют. И ведь целый год не могли анализ крови на биохимию назначить!
Ну поставили ему сахарный диабет, выписали нас, прописали таблетки, диету, сказали, что периодически придётся ложиться к ним на обработку. А Андрей ведь без сладкого не может, у него как ломка. Я от него всё прячу, так он на коленях приползёт на кухню, вскарабкается и всё сжирает. Однажды прихожу – пол трёхлитровой банки варенья нет! То арбуз украл пока меня не было… Ну чистый ребёнок… Но так или иначе мы ему диетой, да таблетками сахар в норму привели.
Всё вроде казалось нормально, понятно, он стал потихоньку вставать с кровати, даже один раз спустился вниз, к подъезду, с бабками на лавочке поболтать, но правда это с его слов, а он большой выдумщик. Но так или иначе вроде начал поправляться, я ещё говорю:
– Ба, Андрей, да ты такой справный, сразу видно – лечение помогло, после больницы на поправку пошёл.
Но… оказалось наша радость была преждевременной, а то состояние – лишь затишье перед бурей. Я потом обратила внимание, что он всё толстеет и толстеет, как надувной шар. И всё у него раздувается до невероятных размеров. Он так располнел, все пальцы, внешние органы распухли, ой, как вспомню… жутко. А Андрей кричит на меня – говорит в больницу хоть убейте не лягу, всё норовил меня палкой своей ударить, отгонял. Однажды к нам Боря пришёл, внук, а он спортсмен, футболист, понимает в физиологии, сразу и сказал, что организм воду набрал, как губка. Ну мы опять его на скорой в ту же самую больницу, опять под видом инфаркта, за взятку. А его там как раздели, осмотрели и ужаснулись до какой степени он раздулся, как будто водянкой болеет. Начали с него жидкость сливать страшными мочегонными. И вот туда его отвезли ещё ходячим, он даже до скорой сам доковылял, а вот обратно вернули полностью обездвиженным.
Помню, как нам вывезли его из больницы, на кресле инвалидном. Боже ж мой, он как скелетик – тельце худое, ножки-ручки тоненькие, одна голова торчит. Я как увидела его, так и начала рыдать, остановится не могу, а он мне:
– Лапуська, не переживай, меня вылечили, вон как я похудел, скоро опять в спортзал пойду.
Тогда уже я стала замечать, что у него с головой не всё в порядке, говорят сахарный диабет на мозги влияет… Уж больно много стал Андрей говорить и всё что-то неправдоподобное, но с серьёзным видом. И главное что-то из реальности берёт, а что-то добавляет, а потом ещё взялся звонить всем и всякие сказки рассказывать… Тут же что выяснилось, его же по телефону на кредит развели, дали кредитную карту как-то по онлайну, пока он не в себе был, а это было больше года назад, так за это время процентов накапало – больше чем он взял. Ну вот кто разрешает такое делать? А я же тоже за всем не услежу, бывает в магазин пойду, вон в бассейн, чтобы отвлечься, а он с кем-то болтал тогда по телефону, я не следила… Ну, короче, взял кредитку на 80 тысяч, ничего оттуда не потратил, а отдавать теперь 140. Вот везде пожилому человеку в нашей стране только одно – обманут, облапошат, пошлют, а потом ещё и убьют…
После того раза в больнице сначала Андрей вроде опять оживился, там его всё-таки чем-то накололи, ноги от абсцессов очистили, засыпали раны, обработали, перебинтовали, обезболивающими накачали. И говорят – теперь к вам на дом будет врач приходить. И представляете за полгода, так никто и не появился, так никто и не позвонил! Вот такое отношение к больным старикам! Я ведь им говорила всем – ну хоть первый раз научите как его перебинтовывать, как обрабатывать, я же не умею совсем, мы же никогда не болели! А им всё равно – вытолкали в шею и дверь перед носом закрыли, мол сами разбирайтесь – вон в интернете ролики смотрите обучающие, сволочи!
А туда же в поликлинику позвонить – это же Москва, ты сотый в очереди и час сидишь на телефоне, а кто мне телефон оплатит? Звонок-то дорогой! А самое главное, как твоя очередь подойдёт, вроде остался один человек перед тобой, а музыка всё играет, играет бесконечно, а потом бац – и сброс. Ну вы представляете какое издевательство! После часа выслушивания музыки за деньги с трубкой у уха! Или всё-таки возьмут и недовольным голосом скажут: «Уже время 12-01, а мы принимаем вызовы только до 12-00!», и плевать им на лежачих, на тех, кто при смерти и трубку бросают. Да гореть им в аду, гадам безразличным!
Тут у Тёти Гали навернулись бессильные слёзы, она горько зарыдала от безысходности, закрыв голову руками, вспоминая мучения. Мы не трогали её, надо дать человеку проплакаться, говорят это помогает… Потом она взяла себя в руки и продолжила:
– И если до той поездки в больницу он хоть как-то передвигался, то на коленях ползал по квартире, то вставал с палочкой или ходунками, тут вообще подниматься с постели перестал. Но повеселел, как ни странно. Ты, кстати, тогда, наверное, с ним последний раз и поговорил по телефону. Он всё соц.сети по телефону смотрел, да приколы всякие всем рассылал оттуда.
Спустя какое-то время вернулись ночные боли, с постели он окончательно перестал вставать, слёг. Тогда мне уже пришлось за ним выносить, убирать, он же в туалет сам перестал ходить, ой что я пережила, вы не представляете…
– Ну а как же родные, сын, внуки… Неужели не помогали?
– Ну помогали, конечно, как могли. Но у них своя жизнь, свои проблемы. Боря вообще в Новосибирске, а Дима занят на двух работах, ещё и докторская, он так и сказал: «Это твой крест, ты должна его нести…». Наверное, так оно и есть. Но нет, они конечно по всем врачам с нами, коляску ему арендовали, на машине по больницам возили, когда скорая перестала забирать. Да Андрей-то всем врачам всегда говорил: «Вот Дима с Борей приедут…». Они как его навестят ему лучше делалось, спокойнее.
А Андрей всё капризнее становился, боль уже не мог терпеть ночами, кричал. У него же никогда ничего не болело, а эти последние два с половиной года, как за всю жизнь мучения… Ну почему Бог такое допустил, за что? Меня видеть не мог. Он так и говорил, что жить уже так не может: дома только я с моей мерзкой рожей и Соловьёв круглосуточно по телевизору, которого он ненавидел, что это ад при жизни…
Мучился он сильно, а ноги всё хуже и хуже, и вроде сахар стали в норме держать, а ноги всё одно не просыхают, трофические язвы пошли, диабетическая стопа, вонь такая, что аж соседи стали приходить, боль, крик, бессонные ночи. А он ещё вредный, ни в комнате не давал прибираться, ни даже постель себе менять и памперсы, орёт на меня, злой от боли, страдание ежесекундное. Ну и повезли мы его опять в больницу, куда деваться, надо же что-то делать, невыносимо смотреть, как человек гниёт заживо. У него уже стала кровь прямо ручьём из ног с лимфой течь, и ничем её не остановишь. Кровь не сворачивается, а ещё гной… Ужас, ужас… Я ходила к главврачу, он не хотел принимать, но я прорвалась, плакала прямо в кабинете и сжалился, да и сунула я ему полтинник, чтоб он подавился им.
В тот раз Дима с Борей Андрея на машине повезли в больницу, на коляске. А ему даже в ней сидеть тяжело, он кричит бедный, мается. Ну кое-как уговорили, успокоили, довезли. А в хирургии мест нет, все койки заняты, даже платные, его почему-то в терапию. А там представляете на него заведующая отделением взглянула и говорит: «Вам к кардиологу надо, есть у нас один специалист, как раз по таким делам».
Буквально через день пришёл к нему врач, такой средних лет, высокий, симпатичный, по всему видно грамотный человек, не в пример всем остальным. И он сразу стал ему кардиограммы снимать, эхо, холтер, какие-то специальные исследования делать и представляете тут-то только всё и открылось. Оказалось, что сердце у него настолько изношено, что через себя только 20% положенной жидкости перегоняет. Сердце – это же насос, оно гоняет кровь и лимфу по организму. А тут насос не прокачивает всё что положено, и лимфа с кровью стали скапливаться внизу, в ногах, а выхода жидкости нет, вот она и полила. Вода, как говорится, везде щёлочку найдёт. Бедный Андрей!
Тут я как на них на всех закричу. Ведь я же им всем, врачам этим недоделанным, его заключение из кремлёвской кардиологии показывала трёхгодичной давности, ему же тогда уже шунтирование было показано, он же тогда уже был сердцем болен! Там же всё досконально на двух листах описано, а это же убийцы, его то от позвоночника, то от тромбов лечили без показаний. Вот и время всё потеряли, когда что-то можно было сделать. Потом ещё и сахарный диабет почти год не могли определить коновалы, невежды! А сахар, наверное, его сердечко-то и расшатал окончательно за это время… А они ему ноги бинтовали, представляете? Ему сердце надо было лечить, а они ему ноги бинтуют!
Тётя Галя не смогла сдержатся и в очередной раз зарыдала. Отец молча гладил её по плечу, потупив глаза и пытался успокоить. Спустя какое-то время она пришла в себя, вытерла слёзы.
– Ну и тот врач сказал, что единственный вариант – замена сердца. Больше ничего не поможет.
– И что? Вы стали заниматься заменой?
– Да какой там. Это только в фантастике. Тут УЗИ через три месяца делают, а ты сердце, смеёшься что ли… Проконсультировались конечно, человеку 71 год, можно было бы его помучить, потаскать, даже в очередь бы на сердце возможно поставили, в самый конец, а тут счёт на месяцы идёт. Да и не перенёс бы он операцию, у него же почти не заживало ничего, кровь с гноем и лимфой как шли, так и шли. Так что нам тогда уже стало понятно, что это конец… Вернули нам его из больницы быстро, опять перевязали, помазали, прокапали и говорят всё, уводите, у нас места ограничены и заниматься с ним мы не можем, его уже в гнойную хирургию везти надо, мы его здесь держать не имеем права.
Ну и забрали в очередной раз, куда деваться. А Андрею с каждым днём хуже, соседи уже толпами ходят – им видите ли крики и запах мешает жить. Ну и Дима договорился, а он же с церковью связан, преподаёт в православном ВУЗе, у него там зав. кафедрой, отец Андрей, очень влиятельный человек. Представляете, схождение благодатного огня комментирует по телевизору! Ну и через него договорился Дима устроить его в одну очень хорошую клинику, которую патронирует РПЦ, в паллиативное отделение. Там условия очень хорошие, уход, обезболивание…
Он ведь и к нам приходил, отец Андрей, прямо сюда в квартиру. Андрей-то всё-таки до последних дней почти в сознании был. Так священника, когда пришёл, он не захотел в свою комнату пускать, велел его вывезти в прихожую, где почище. И там лично отец Андрей исповедовал, причастил и Соборовал.
– Я много читал про Соборование. Ведь Соборование что такое? Это ведь не отправка в последний путь. Считается, что Соборовать нужно только безнадёжно больных, что после Соборования человек или непременно умирает, или непременно исцеляется… Молитвы этого таинства могут исцелить болящего, если на то будет Божия воля. Но ещё при Соборовании человек получает прощение грехов. Это как перекрёсток. После него или туда, или туда.
– Да, ты прав, Дима мне так и пояснил. Ну вот, после Соборования и причастия, Андрей как бы успокоился что ли, покой обрёл, ругаться перестал. И ему ровно с тех пор, как ни странно, стала обезболивающая тройчатка помогать – анальгин с димедролом плюс кеторол в уколах, а до этого вообще ничего не брало, бывает же такое.
На следующий день и повезли Андрея в эту паллиативную клинику. А ещё я еду и думаю, вот скажу я ему, что его в богадельню везу помирать, да он же меня пришибёт. Он же коммунист, в КГБ работал, в церковь сроду не ходил, ярый атеист, а тут… Но принял он в себе Бога перед смертью, а Бог его принял, это я точно знаю. Только я вот думаю, что Бог почему-то меня не принимает, видимо виновата я в чём-то, не всё сделала, что могла.
– Да бросьте, тётя Галя, всё Вы сделали, что могли. Видимо бессильна тут была медицина, врачи они тоже не боги. А вы итак два с половиной года с ним…
– Ой, не могу это вспоминать, сразу сердце кровью обливается!
Вдова опять зарыдала.
– Ну вот, привезли его туда Дима с Борей. И он мне прямо там и говорит: «Мне тут так понравилось, так чисто, уютно, я хочу здесь остаться». А стояла его коляска перед смотровой. И как завезли его в смотровую, осмотрели, бинты сняли, а там уже… Но врачи нам не сказали ничего, только переглядывались. А потом и сообщили, что его срочно надо в гнойную хирургию, здесь они его не могут оставить, это место оказалось только для «сухих» больных.
И его уже увозить, как подходит к нам девушка прямо в коридоре, красивая такая, как ангел, и говорит:
– Я пришла Андрея Юрьевича перевязать.
И представляешь, стала ему раны обрабатывать, перебинтовывать. И мы спрашиваем: «Как же тебя, звать, красавица?», а она отвечает:
– София.
А я ещё подумала, где же наши Вера, Надежда и Любовь? Это я потом узнала, что это дочь отца Андрея, что она сама захотела помочь, узнав историю мученика Андрея нашего. Вот какие люди бывают. Потом София спросила наш адрес и приезжала каждый день, раны обрабатывать гноящиеся.
Ну повезли мы Андрея обратно, в нашу больницу, в гнойное. Привозим, его дежурный хирург осмотрел, нас отозвал в сторонку и сходу говорит:
– У него гангрена. Надо срочно ногу ампутировать.
Я уже ко всему была готова, ну надо так надо. Да и там такая нога, что… без слёз не взглянешь. А Дима ещё спрашивал покуда. Сначала вроде говорил по колено, а потом вроде сознался, что по самое, так сказать, не хочу…
Ну мы заходим обратно, к Андрею, и рассказываем ему всё как есть. А ведь согласие его формальное надо по закону, он же в сознании. И представляешь, он говорит:
– Нет, наотрез отказываюсь ногу отнимать. Так и запишите – отказываюсь категорически!
Видимо понял он всё, не захотел дальше мучиться. Дима потом ещё консультировался с церковью, не будет ли это считаться самоубийством, но ему дали ответ что нет, это последняя воля.
Но в тот момент мы все и врачи стали уговаривать его на операцию. Счёт-то на часы шёл, уже не на дни. Главный хирург, заместитель заведующего гнойным отделением, лично к нему пришёл и говорит:
– Андрей Юрьевич, ну зачем Вам эта нога? От неё одно мучение, да и не осталось почти ничего, одна гнилушка. А так и боль пройдёт, а потом протез Вам сделаем. Вы ещё танцевать у нас будете, помните «Повесть о настоящем человеке»? Ну что, отрезаем?
А тот твердит своё:
– Отказываюсь.
Мы и так его уговаривали, и эдак, и врачи к нему ходили. Там уже время до наркоты дошло, стали ему уколы делать из лекарств этих, подотчётных строгой отчётности. И впал он как будто в забытье, между сном и реальностью, лежит, глаза закрыл, а я у кровати с медсестрой разговариваю, которая уколы делает. Так она мне рассказала, что у неё тоже тяжёлая ситуация, что муж что-то натворил и его посадили. А Андрей-то вроде в отключке, в беспамятстве, а тут вдруг как спросит сзади нас:
– А на сколько его посадили, по какой статье?
Мы аж чуть не подпрыгнули. Представляешь, вроде спит, а всё слышит, понимает.
Тётя Галя, как будто вспомнив этот юмористический эпизод, вроде как даже улыбнулась краешком губ сквозь слёзы.
– Так вот, и так мы его, и эдак, а он всё одно твердит: «Отказываюсь ногу отнимать и всё тут». Мы говорим врачам – он же не в себе, он недееспособен, давайте мы подпишем согласие. А они – нет, говорят, признаков невменяемости нет, ничем не можем помочь.
Я в слезах к заведующей, на колени упала, прошу, та женщина вроде с пониманием. Говорит единственный шанс – пойти к главврачу, собрать консилиум, и чтобы консилиум решил, что ампутировать конечность жизненно необходимо, тогда могут обойтись без согласия. Это я теперь понимаю, что она меня успокаивала, чтобы отделаться. Ну и выпроводили они нас, ночь ещё пролежал Андрей в больнице между реальностью и небытием под наркотиками. Наутро мы приехали, потом заведующая сходила к главврачу. А тот говорит, мол, вы что, с ума сошли, никаких консилиумов, собирайтесь все вместе родственники с врачами и идите к нему последний раз, оценивайте вменяемость и получайте согласие на операцию.
Заведующая от него ко мне пришла, рассказала решение, а потом и говорит:
– Я, конечно, солдат. Мне-то что, скажут ногу отрезать, дело нехитрое. Только подумайте, ведь это последняя воля больного. Имейте уважение. Да и честно говоря, вообще после операции заживёт ли рана, большой вопрос с его сахаром, у него же свёртываемость нулевая. И к тому же… Вы же не думаете, что гангрена вечна, с ней счёт то на часы ещё вчера был… сепсис скорее всего уже начался…
Понятное дело, уговаривает, чтобы не резать лишний раз. Сходили мы ещё раз к нему в палату, а Андрей всё своё твердит: «Я всё понимаю, я вменяемый, отказываюсь от операции!». Вот такой упёртый, а так глядишь может прожил бы ещё полгода.
– Да, – вступил в разговор отец Сашки, – у меня вот у товарища на работе, у Козлова, тоже вот так жене ногу отрезали, из-за сахарного диабета, полгода она потом ещё полежала, потом вторую и всё… После второй она уже не оправилась.
– Тут и молодые-то помирают, да вспомнить хотя бы певицу, ну эту, как её, симпатичная такая была в молодости… тоже от сахарного диабета померла, сорока не было…
– Юля Началова?
– Ага, вот она, так у неё говорят всё вообще с мизинца началось, отрезали, глядишь бы ещё пожила… А так сепсис и кранты…
– Ну вот, а потом заведующая мне и говорит, мол больше я его здесь держать не могу. Во-первых, запах. Но запах что, люди ко всему привыкают. Во-вторых, палата общая, других коек нет, у неё там пациенты после операции, а тут гнойная гангрена, это же бациллы, зараза, не имею права его дальше держать. Ну и выпроводили нас восвояси, больше ничего слушать не захотели, дали с собой таблеток обезболивающих сильных с наркотиками, «Лирика», кажется называется. Да я успела-то дать ему всего три таблетки. Она, заведующая, кстати, сказала, что наркоманы их как раз и пьют, только по нескольку штук сразу.
Ну и пролежал он ровно день, дала я ему эти три таблетки и захожу под вечер, часов в 6, а он не реагирует на меня. Я ему: «Андрей, Андрей!», а он – нуль эмоций. Я давай по щекам хлестать, водой поливать – никакого эффекта. Ну вызвала сразу скорую, те приехали, померили давление – 60 на 40. Они что-то проверили ещё, кардиограмму сняли, говорят – он в коме, но стабилен…
– Да-да, помню, когда баба Маня помирала, ей тоже скорую вызвали, она ещё ехала шесть часов. Приехали, давление померили, вкололи глюкозу и уехали. Так всё это, для вида.
– Нет, эти говорят нам: «Давайте, мы его забираем, там уже никакого согласия не требуется, ногу режем и реанимируем, он стабилен, может выживет». Но я вспомнила слова заведующей про последнюю волю и написала отказ. Он пролежал целые сутки в коме, а было ровно тридцать первое декабря… И потом ровно пол шестого скорая сама приезжает, мы её даже не вызывали, видимо проверять положено. Опять пульс померили, давление, опять нам предлагают забрать, ногу отрезать и реанимировать, я второй отказ им написала. И как они уехали, полчаса прошло, я захожу в его комнату… а он… не дышит.
Тётя Галя зарыдала, а когда отошла повернулась к Сашкиному отцу и сказала:
– Толя, ты может поменяешь мне лампочки, вон те, встроенные в подвесной потолок, а то у меня нет теперь никого, а мои сам знаешь – один профессор, второй спортсмен, для них лампочки поменять матери – как в космос слетать. А я тут мастера вызывала, так он за три тысячи что-то сделал, они погорели-погорели, да и опять потухли. Представляешь, за целых три тысячи, а они потухли…
Сашкин батя оделся и побежал в магазин, за лампочками…
Глава 9.
Похороны.
Начали собраться люди на похороны. Сначала приехали сын покойного с внуком. Как положено, все в чёрном. Сын, Дмитрий, кандидат наук, завкафедрой в Универе, «дядя Дима», как мы его называли. С заметным животиком, среднего роста, приземистый, чернявый, толи в отца, толи в деда, с большой лысиной, вокруг которой клубилась чёрная растительность и в огромных квадратных очках. Одет он был в серый костюм, тёмную куртку, а на спине болталась неизменная сумка-планшет, с эмблемой какого-то семинара. В общем и целом, Дима внешне представлял собой классического научного деятеля или преподавателя, ровно так, каким его рисует воображение каждого из нас. Внук, Борис, напротив в отличии от отца, был высокого роста, симпатичный, стройный, одет в коротенькое франтовское пальтишко, модные короткие джинсы. В его лице прослеживалась явно смесь генов и кровей, делавших его необычным и наверняка привлекательным для женского пола. Они поздоровались с гостями, матерью, начали заниматься подготовкой и обсуждать хозяйственные вопросы. Дима деловито что-то организовывал, ему периодически кто-то звонил. Борис поначалу общался свободно, но потом замолчал, замкнулся в себе.
– Ты где сейчас играешь, Борис? – спросил Петрович.
– В Новосибе. У нас сейчас каникулы, игр нет, отпустили ещё в ноябре, скоро обратно.
Зная о его переводах из клуба в клуб, из города в город, в каждом из которых он обязательно заводил себе «постоянную» пассию, благо внешность позволяла, Санёк его поддел:
– Ходят слухи, что ты в каждом городе, где играешь, заводишь себе подругу. И в Минске, и в Твери… А вот последняя была, такая симпатичная…
– Что уже и это доложили? – опешил Борис.
– А как ты думаешь, у нас везде глаза и уши, – рассмеялся Сашка.
– А что последняя… Любить на расстоянии как-то не получается…
– Понятно, придётся в Носибе новую искать.
Тут на кухню, где они разговаривали, вошёл Дима, весь в траурной суете и прервал беседу.
– В два час у нас вынос из морга в Королёве. Конечно пришлось побегать, все знакомства подключили, всё закрыто, новогодние праздники, самый разгар. Без справки не получишь свидетельство, без свидетельства не похоронят… Да. Но вроде всё утрясли наконец, кстати агент из похоронной компании очень помог.
Тётя Галя ходила из комнаты в комнату, что-то собирала, а в этот момент услышала про агента.
– Да, вы представляете, когда последний раз скорая приехала, Андрей ещё жив был, но в коме, только она уехала, как тут же агент ритуальный звонит, ещё человек-то не умер…
– Да, тёть Галь, чему тут удивляться, это уже правило, скорая им сообщает, а они ей денежки платят. Это мы уже проходили в ста случаях из ста.
– Я его к Диме отправила, хотела было послать, но Дима говорит хороший человек, знающий, да и где другого искать. Но вроде неплохой агент попался, во всём помог, за деньги конечно.
– А кто сейчас бесплатно будет что-то делать…
– Дмитрий, кстати, я тут впопыхах крестик свой дома забыл, у вас нельзя по дороге нигде купить? – просил Санёк.
– Да будет по дороге храм… Но зачем тебе, забыл и забыл, приедешь – наденешь, ничего страшного.
– Что тебе крестик нужен? – вступила в беседу тётя Галя, – да вот, возьми дяди Андрюшин!
Санёк не успел её остановить, да и неудобно, как та уже куда-то сбегала и принесла простой деревянный крестик, но почерневший и как будто пропитанный болью. На краешке стола стояли три маленькие дешёвые иконки, одна, Божьей матери, вообще, как будто вырезана из журнала.
– На вот, возьми.
Санёк взял крестик в руки, он был промасленный и как будто вобрал в себя всю боль умершего человека. Санька как будто обожгло, он чуть не выронил его, одёрнул руку, но, чтобы не обижать тётку, сделал вид, что взял крестик, а сам аккуратно подержал в руке и положил на стол у трёх иконок. Крест должен остаться здесь, в этом месте…
В дверь позвонили, это пришла сноха с внучкой. Они были все в чёрном, в чёрных косынках. Внучка, подросток лет шестнадцати, уже почти сформировавшаяся девушка, стройная, с формами, в чёрных обтягивающих джинсах и свитере, лицом очень была похожа на отца, как и в нём в ней было что-то восточное. Сноха, Ольга, была дородной женщиной в длинном чёрном безразмерном платье, с кудрявыми вьющимися волосами и круглым краснощёким лицом. Её Санёк помнил ещё со свадьбы и по нечастым приездам к ним в гости. Лицом она практически за эти года не изменилась, только прибавила в весе, поэтому он сразу её узнал.
Зашёл разговор кто из детей Димы на кого не похож.
– Вот Борюська на Диму ни капли не похож, – говорила тётя Галя, – а Катюша, наоборот – одно лицо.
– А потому что есть такой закон. Первый ребёнок никогда ни на кого не похож, а второй уже – девочка на отца, а мальчик на мать, – отвечала Ольга.
– А я вообще не понимаю, что за такая у людей рьяная страсть воспроизвести своё генетическое ксерокопирование в природе. Ну не похож и не похож. Каждый должен быть только на себя похож, быть самим собой, – поведал им свою теорию Санёк, – давайте лучше все вместе сфотографируемся, мать просила, когда ещё придётся.
Сделали несколько групповых фото на телефон в прихожей. Все в чёрном, женщины заплаканные, без макияжа. Санёк обратил внимание на зеркала.
– А почему у вас зеркала на завешены простынями?
– Суеверие всё это, – ответил Дима, – и это только когда покойник в доме, а мы же из морга сразу на кладбище…
Дверь уже не запиралась и вошли ещё две женщины в чёрном. Одна чем-то отдалённо напоминала Ольгу, только с орлиным носом, более худым лицом и телосложением, оказалась это её сестра. Она с порога начала оправдываться:
– Светлана Рэмовна, не смогла приехать, извинялась, передавала соболезнования. У неё опять температура поднялась под сорок.
Речь шла об их матери. Она уже два раза тяжело переболела ковидом с большим поражением лёгких, всякий раз попадая в больницу и теперь вот опять чем-то заразилась. Наконец Санёк понял на кого так похожа эта женщина. Светлану Рэмовну он помнил со свадьбы брата, которая была тридцать лет назад, у неё было очень запоминающееся лицо, ярко выраженной иудейской национальности. Так вот, эта пришедшая женщина была её точная, но слегка уменьшенная копия, хотя и сильно отличалась от круглолицей сестры.
Вторая из пришедших оказалась Саньку совершенно незнакома. Это была высокая худая пожилая женщина со светлыми крашенными волосами, сохранявшая былую стать. В молодости её можно было, наверное, назвать красивой и эти черты ещё не до конца были заретушированы возрастом. Она прошла на кухню и, в отличии от первой гостьи, скромно мнущейся в дверях, не стесняясь сразу села за стол и стала непринуждённо общаться с сидящим здесь же Саньком. Поговорив о покойнике, повспоминав его жизнь и последние годы, она вдруг сказал:
– А ты кто такой? Что-то я тебя не припомню.
– Ты очень милая морячка, но я вас вижу в первый раз? – ответил строчкой из известной песни тот, – да я так, случайный человек, зашёл погреться.
– Хорош свистеть, – одёрнул его отец, – это тётя Лена, жена брата дяди Андрюши, дяди Серёжи, ты что её не помнишь?
Нет, он её никак не помнил.
– Ах, так ты Саша, вот теперь узнаю, – сказала Елена.
– А что дядя Сержа опять болеет?
– Ой, да он упал же вчера без сознания на остановке, у него же давление 220, как напряжение в розетке. Всё контузия в Чечне, он же военврачом там был. Да какой ему приезжать… Да Дима вон с ним долго разговаривал, он всё знает…
Потом ещё вспоминали хорошие моменты из жизни дяди Андрюши, тётя Галя всё плакала и рассказывала о двух последних годах страданий, боли и хождения по мукам и врачам.
– Ну а что вы хотите, – встряла в её рассказ Елена, – я же вот до сих пор работаю медсестрой, а мне уже 69! А больше некому, кто пойдёт на 18 тысяч? Это ладно я ещё столько же пенсию получаю, у других такого нету.
– У меня хоть пенсия нормально выходит, – вытерев слёзы сказала тётя Галя, – а то я как первый раз пенсию получила… И расплакалась… там 3600, вы представляете, а у меня счёт за коммуналку на 10 тысяч! Ну ладно со временем разобрались, нам и Москва доплачивает и от старой работы негосударственный пенсионный, короче выходит тридцать шесть тысяч, жить скромно, но можно. А у Андрея вообще была пенсия под полтинник, без него, конечно, теперь будет очень тяжело…
– Это у вас двушка на десятку в Москве выходит? У нас на четверых трёшка семь, цены конечно здесь дикие…
– Вот то-то и оно, Москва.
Потом ещё были разговоры, воспоминания о былых годах, о встречах, о прошлом. О том, как приезжали в Москву, и дядя Андрюша водил нас везде по самым известным местам, как ездили в Железнодорожный к его родителям и брату Сергею, играли в футбол. Как они приезжали в гости к родственникам в провинцию, и Дима чуть не попал в инфекционную, когда наелся клубники с грядки, а дядя Андрюша бросил всё и прилетел из Москвы его спасть. Иногда смеялись, иногда плакали. Периодически разговор сваливался в тему мучений последних двух с половиной лет и проклятия в адрес нашей системы здравоохранения, которая так наплевательски, чёрство относится к смертельно больным людям, а может и сама участвует в их смерти.
– А что же, дядя Андрюша в таких серьёзных конторах работал – МЧС, КГБ, банки, энергетика. И никто с его старых работ не помог по своим каналам? И что никто на похороны от них не приедет?
– Нет, кому мы нужны, пенсионеры, все забыли и даже телефонов не берут… А ведь Андрей работал до 69 лет! Всю жизнь отдал… Но как ушёл с работы, буквально полгода и начал разваливаться по частям…
– Да, вот они советские люди, без работы не могут, такая уж у них закалка… Вот и баба Маня так же, как работать перестала сразу и слегла…
Вот так вот. На старости лет мы становимся никому не нужны. И на нашей могиле провожать в последний путь будут только родственники. Каким бы начальником ты не был, как бы перед тобой не пресмыкались, тебя пережуют, выбросят и даже не вспомнят, что ты когда-то был, даже она похороны не придут…
*****
Последними приехали два священника. Оба в чёрных рясах, в которых они шли и по улице, чёрных коротких недорогих зимних куртках и вязанных шапочках. С ними в квартиру вошли ещё один мужчина со странным лицом и не накрашенная женщина в косынке, уже не в чёрном одеянии, явно православная.
– Это отец Андрей и отец Филипп, – представил их Дима.
Санёк пожал святым отцам руки, сказал, что очень приятно познакомиться. Они быстро прошли в комнату и сели на диван в ожидании, периодически перебрасываясь между собой словами. Отец Андрей был среднего роста и крепкого телосложения, с белым, круглым, добрым, голубоглазым лицом, обрамлённым небольшой бородкой и родинкой на щеке. Отец Филипп –худощавый, высокий, красивый, черноглазый, с аккуратной острой бородой и глубокой ямкой между бровями. Санёк обратил внимание, что сняв простые недорогие ботинки, он оказался абсолютно босым, без носков, несмотря на зиму и распутицу. Отец Филипп удивительным образом напомнил Саньку его одноклассника, Санька Клишина, ну просто одно лицо. Тот буквально на днях преставился от рака, который опять же не распознали врачи из поликлиники, год лечили его протирками, да мазями от некой «волчьей рожи», а когда время было потеряно, на терминальной стадии, наконец поставили диагноз, да отправили домой помирать. Как всё-таки похожи все эти истории про медицину…
У отца Филиппа была смуглая кожа и длинный, торчащий на худом лице нос. Над чёрными, как уголь, глазами нависали густые брови, щёки ввалились, под впалыми глазами круги. Ни дать, ни взять – иллюстрация к романам Достоевского. Санёк заметил у священника непроизвольные движения головой, как тремор или кивания, видимо что-то неврологическое… В тусклом свете аляпистой люстры, в которой не горела добрая половина лампочек, теперь он, со своей острой бородкой, напоминал Ивана Грозного с известной картины. Священников везде сопровождали и ни на шаг не отпускали неизвестный высокий упитанный мужчина с неопределённым лицом, которого Саньку так и не представили и оставалось только догадываться кто это, и православная невысокая женщина, как позже выяснилось, это была жена отца Филиппа.
Тётя Галя рассказала, что в предпоследний день, когда Андрей уже был в коме, его тёзка, отец Андрей, снова к нему приехал и причастил, и тот якобы проглотил частичку и выпил из ложечки вина, хотя был уже без сознания, и как такое может быть, она не понимала. Вся стена на кухне была увешана разными сувенирными тарелками из зарубежных стран, видимо на память об их посещении. Фарфора было очень много, разных форм и рисунков, дядя Андрей с тётей Галей очень любили путешествовать. Тут Санёк обратил внимание на маленькую примостившуюся фотку полароида в уголке.
– Ба, да это же баба Маня, мать, дядя Андрюша, у нас на даче, даже собака наша, доберман, Аза, это ж раритет, дайте-ка я пересниму!
– А у нас таких много, – вступила в разговор Ольга, – вон в комнате висят и дома у нас одна со свадьбы есть. Там ты, такой грустный, голову рукой подпёр. Мы её называем «самый весёлый гость на свадьбе».
– Ну-ка, ну-ка.
Санёк прошёл в комнату, где сидели священники и их помощники, и увидел на стене в большой общей рамке действительно старые полароидные фотки с его родителями, бабушкой, с ним. Он их тут же переснял, как смог, в тусклом свете на телефон.
– Ё-моё, это же такие артефакты! Тёть Галь, а где хоронить-то будем?
– В Юрино, это деревня недалеко от Королёва. В Мытищах кладбище закрыто, там только героев войны сейчас хоронят, остальным место заказано.
– Что, даже для полковников КГБ?
– Господи, да когда это было… Уж тех никого нет, с кем Андрей работал. На Юрино-то кое-как вышли, через агента. И то, знаешь сколько земля стоит в Подмосковье? 400 тысяч. Это ещё не считая услуг морга, ритуальщиков, поминок, подготовки, заморозки и так далее… А мы, между прочим, сделали глубокую заморозку, а он знаете какая дорогая!
– Это откуда же такие цены? И что если таких денег нет, не помирать? Или не закопают?
– На социальное кладбище отвезут, за тридевять земель и зароют с табличкой.
– Вот тебе и Москва… Ни пожить нормально, ни помереть по-человечески. Был я в Гон-Конге, а это же остров, квадратный метр земли стоит баснословные деньги. Так среднестатистический гонконгец, а они там буддисты кажется, для своего праха, а они поголовно кремируется, арендует место в ихнем храм на год, баночке с пеплом постоять. А потом всё, убирают домой, другим место освобождай. На кладбище прах развеять – бешённые бабки, там же народу море, а земли шиш да маленько. Вот там на год православного захоронить говорили – полмиллиона долларов, так чисто, в землице полежать… Поэтому все православные домой помирать летят, так дешевле, да их и не много там совсем. Вообще я думаю, что традиция захоронения, она у всех связана с возможностями конкретного места, особенностями климата и традициями общества. Вот в Гон-Конге мало земли – там сжигают и ещё говорят в микрокристаллы прах превращают, чтобы совсем места не занимал. В Индии – вроде земле много, а антисанитария, болезни, там они всех в городе мёртвых сжигают и прямо в Ганг остатки сбрасывает, где их коровы и дети купаются. А у нас вот в России чего много? Правильно, земли, вот у нас самый дешёвый метод – в землю закопать и всё, делу конец, практично. Правда в Москве и это умудряются извратить…
В этот момент Дима с кем разговаривал по телефону, ругался что автобуса долго нет. Наконец-то всё решилось.
– Так, ну что, автобус подошёл, чёрный ритуальный, спускаемся. Я отца Андрея и отца Филиппа на машине повезу.
Когда мы уже начали собираться и выходить, я спросил у отца Филиппа:
– Меня вот всегда поражало в церкви, что она является как бы отражением жизни. Есть же там друг напротив друга места, где служат панихиду, а следом проводят молебен за здравие. Люди с панихиды идут сразу на молебен за здравие. Вот так и в жизни – жизнь меняется смертью, и мы живём пока о нас помнят и нас поминают. А вот какой статус имеет молебен за здравие после службы? И что важнее служба или молебен?
– Ну если просто пришёл в церкви постоять, то для тебя разницы никакой нет. Если же ты пришёл на таинство, готовился, причастился, все дела, то служба, то есть литургия, конечно имеет единственное ключевое значение, воплощая собой служение Богу, а молебен – это так…
– Просто групповая молитва, – дополнил его отец Андрей, – точно так же, как ты молишься дома, никакой разницы, только все вместе и со священником.
– У нас мусульмане групповые молитвы проводят по пятницам, выходят в одном месте толпой, садятся на колени и молятся, значит это что-то похожее…
– Кстати, у каждой церкви свой устав. У нас вот, например, молебен за здравие, кстати, почему только за здравие? В нём и благодарственная, и о путешествующих, и об удаче в делах, да много о чём. Так вот он у нас проводится вообще до службы.
– До службы? Да… Такого я ещё не встречал.
Дима поторопил нас с выходом. Санёк пошёл обуваться и, как назло, наступил в холодную лужу, которая натекла в коридоре с чужой обуви, но менять носки не было времени, да и не было их. Пришлось промолчать, сжать зубы и в мокром носке идти на мороз, где предстояло провести ещё добрых часа три, если не больше, с риском заболеть и обморозить конечности. И зачем он одел холодные осенние ботинки, ведь предупреждали…
На улице их ждал чёрный ритуальный иностранный автобус, Санёк не обратил внимания на марку, толи Фольксваген, толи ещё что-то. Потоптались на морозе перед подъездом. Санёк пересчитал народ, всего восемь человек, не учитывая священников. Да, не густо… Интересно, сколько придёт к нему на похороны… А может и ещё меньше… Подошёл Дима.
– Вот маски, если кому-то будет мешать запах, – протянул он Саньку обычные одноразовые маски, штук десять.
Санёк не понял, что за запах будет, от кого… Он ведь ещё не знал, что они поедут вместе с мертвецом. Небольшая процессия стала загружаться в автобус, Борис на входе протягивал каждому руку, чтобы не поскользнулись.
*****
Наконец погрузились в ритуальный автобус, свободных мест было много, больше половины, тронулись. Водитель явно экономил топливо, поэтому в салоне было жутко холодно. Санёк как назло промочил носки, перед тем как надеть ботинки, и теперь одна из его ног по ходу потихоньку покрывалась коркой люда изнутри, ещё в добавок впопыхах с утра крестик нательный снял, да так и не надел. Короче поводы для беспокойства были. Он как раз на днях читал историю смерти последнего белогвардейского генерала – Каппеля. Тот уходя от большевиков в Сибири, провалился на коне в реку Кан и ничего никому не сказал, а через сутки у него нашли обморожение, гангрену и воспаление лёгких, от чего он собственно тут же и умер.
Народ в автобусе, родственники покойного, в основном молчали. Только Петрович сел рядом с тётей Леной и о чём-то тихо с ней разговаривал. Санёк же напряжённо смотрел в замёрзшее окно, согрев в нём небольшой иллюминатор дыханием, так как оно полностью заиндевело. Изо рта валил пар, а ноги задубели так, что стали деревянными. За окном пролетали улицы подмосковных городов, одинаковые, какие можно встретить в любом другом городе страны. Чем дальше от центра столицы, тем город всё больше и больше напоминает провинцию. Типовые дома, серые одинаковые строения и дороги. Голову занимали только две мысли – как бы так выпросить водителя, чтобы встать сначала у магазина – купить тёплые носки, а потом у любой церкви – купить крестик. А за окном, точнее за его маленьким отогретым кусочком, пролетали безразличные проспекты и люди заснеженных подмосковных городишек.
Вот они свернули с трассы в город с большой ракетой на въезде.
– Это, наверное, и есть Королёв, – подумал про себя Санёк, – о, магазин «Одежда», тут точно продают носки. Такие тёплые, сухие… Как же остановить ритуальный… вроде как неудобно, надо терпеть.
Глава 10.
Морг.
Автобус попетлял ещё по улочкам незнакомого городишки и, наконец, через открытые настежь ворота въехал на территорию морга, послереволюционной постройки, обнесённую побеленным кирпичным забором. Морг был небольшой, одноэтажный, вокруг уже топились какие-то люди, стояли машины и катафалки. На въезде автобус притормозил, дверь открылась.
– Добрый день, сочувствую Вашей утрате, – заученными привычными фразами, обыденным тоном произнёс спокойным голосом мужчина спортивного телосложения, всунув голову в салон, затем он обратился к водителю, – так проезжай вон туда левее. И всё, выходим, ожидаем, по команде проходим в комнату прощания, прощаемся.
Это оказался ритуальный агент. Автобус припарковался на положенном месте, мы вышли. Небольшой «парадный» вход в одноэтажный старый морг с крышей-треугольником, крыльцо-подъём с парой ступенек. Сбоку от него уже стоит свежий крест с крышкой гроба. Крышка ажурная, гладкая, под красное дерево, не из дешёвых, два венка «От детей», «От любящей жены». Санёк пригляделся к табличке. Царёв Андрей Юрьевич. Ну вот и всё. Всё-таки это не шутка. Не известно почему, но во всё это не верилось. Дядя Андрюша, смерть – такие несопоставимые слова. Ему до последнего казалось, что это всё розыгрыш и сейчас из морга выйдет как ни в чём не бывало дядя Андрей со своей фирменной ироничной улыбочкой и скажет:
– Ну что, классно я вас всех разыграл? Я просто давно хотел всех повидать.
Странное это чувство, когда всё знаешь и всё-таки не веришь. Надеешься на что-то. Но крест и крышка гроба не оставляли надежд. Рядом крутились странные колоритные люди, по всей видимости из похоронной бригады, с очень яркой внешностью. Один невысокий, чернявенький, короткостриженный, с хитрым лицом эдакого «Плохиша». Лицо нерусское, бровастое, губы как два червяка, приторно-отталкивающее. Был такой актёр – Числов, помер недавно от СПИДа, король эпизода, играл в основном разного рода шестёрок на зонах. Так вот повадками и мимикой этот странный человек был – один в один Числов. Человек сканировал всё вокруг, вращая своими чёрными глазками и осматривал всех и каждого, как бы оценивая, что можно стырить. Не сводя глаз с нас, он сунул руку в карман, достал сигареты, прикурил. Взгляд Санька машинально упал на эту руку. Мать моя, рука вся синяя, живого места нет, «Числов-младший» и впрямь был сидевший-пересидевший. Больше всего среди прочего в глаза бросилась паутина на тыльной части кисти. Санёк ещё раз осмотрел похоронщика и увидел странный аксессуар, который никак с ним не вязался – необычная серьга в ухе. Сидевший, скользкий, да ещё и серьгой. Н-да, такое сочетание однозначно наводило на нехорошие мысли о статусе «Числова» в местах не столь отдалённых, вряд ли этот человек являлся просто эстетом и любителем культуры по выходу на свободу.
Второй яркой личностью около входа был «Бугор», как его сразу окрестил Санёк. Квадратных габаритов, с прожжённым оспой лицом, окаймлённым короткой растительностью, внешне он напоминал «Гангрену», помощника Короля из фильма «Антикиллер». В пуховике, расстёгнутом на распашку, несмотря на лютый мороз, с руками, которыми он мог как задушить, так и согнуть железный прут, Бугор сразу давал понять кто здесь главный. В целом главарь похоронщиков был одет довольно прилично. Свитер, штаны, не к месту новые зимние ботинки, почему-то натёртые до блеска. Остальные личности были тёмными и серыми одновременно, про таких говорят – люди-невидимки. Их внешность невозможно потом вспомнить, настолько она непримечательная, что спасает их от фотороботов. Это были помощники или подмастерья.
Родственники толпились у входа в морг, кто-то поддерживающе обнимал за плечи соседа, тётя Галя не переставая плакала, у всех на лицах застыла напряжённая скорбь. Дима всё бегал туда-сюда с агентом, о чём-то разговаривал. Санёк переминался с ноги на ногу, пританцовывая, пальцев на ногах он уже не чувствовал, а холодный ветер пронизывал его насквозь.
В этот момент железная дверь в морг раскрылась, словно занавес в театре, и оттуда вышел патологоанатом в длинном белом халате. Это был светловолосый упитанный молодой паренёк, невысокого роста. Он как будто конферансье должен был что-то объявить.
– Родственники, проходим, прощаемся! Не задерживаем!
Похоронщики собрали у всех заранее приготовленные цветы. Стали входить внутрь морга. Оставалась надежда, что там тепло и можно согреться. Внутри оказалось совершенно небольшое помещение, буквально квадрат два на два, со старым кафельным полом, ещё с советских времён, маленькие серо-белые квадраты, крашенные синей краской стены. Здесь в центре на двух табуретках уже стоял гроб, сбоку, на полочке на стене, фотография дяди Андрея, ещё чёрно-белая, с которой он улыбался, такой молодой и полный сил… Агент нас поторопил, мол время лимитировано. Сначала вокруг гроба прошла плачущая вдова, затем родственники, впрочем, в «зал прощания», хотя его конечно трудно назвать «залом», прошли почему-то не все. Похоронная бригада уложила собранные цветы в гроб, в ноги. Санёк вошёл в след за ними.
Дядя Андрюша лежал в гробу, такой спокойный и умиротворённый, как будто и не было этих двух с половиной лет боли и мучения. На его лице не заметно ни капли страдания, оно не выглядело измождённым, высохшим. Совершенно обычное, широкое лицо, с восточными нотками, каким он и помнил его с последней встречи несколько лет назад. Толи просто так хорошо подготовили… Вот только тело, одетое в костюм с голубыми и серыми полосками, немного мятый и с парой жирных пятен, действительно выглядело непропорционально худым, а ноги были завалены цветами. но самое страшное, что казалось, будто их и вовсе нет, что там пустое место… Может отрезали? Всё-таки гангрена…
Санёк подошёл, подержал дядю Андрюшу за руку, тоже сделал его отец, кто-то просто прошёл по кругу, внуки зайти побоялись.
– Ещё будет возможность попрощаться, не переживайте, мы гроб пока не закрываем совсем, – сказал «Бугор» похоронщиков, – ну, все подошли кто хотел? Всё, закрывай!
«Числов» с безликими «подмастерьями» занесли и положили крышку на гроб. Вся процедура прощания заняла минут пять, не больше. Народ выпроводили на улицу, где уже ждали своей очереди следующие. Подошёл агент:
– Так, ну всё, отъезжаем, – он переда Диме бумаги, – вот свидетельство, вот договор, накладная, чек по оплате. Ну всё, как договаривались. Проходим в автобус, ещё раз приношу свои соболезнования, надеюсь вам всё понравилось.
– «Да уж, всё понравилось…» – подумал про себя Санёк, уже забираясь в холодный катафалк.
Водила-экономист, явно стремился выкрутить пару сотен на горючке, у него тепло явно в перечень услуг не входило. На время прощания он выключил двигатель, от чего внутренности микроавтобуса за эти минуты превратились в небольшой Северный полюс. Санёк пытался в ботинках сжимать и разжимать закоченевшие пальцы, чтобы согреть их и обеспечить прилив крови, но это мало помогало. Все загрузились в похоронный транспорт, перед тем как он тронулся, в дверях снова появилась ухоженная голова ритуального агента-спортсмена.
– Пользуйтесь услугами нашей компании, надеюсь вы остались довольны, ставьте лайки и отзывы на нашем сайте! – на правах рекламы обескураживающе объявил он и захлопнул дверь.
В этот момент случилось самое неожиданное, объяснявшее и маски, и холод в салоне. Задние двери автобуса открылись и похоронщики, включая Бугра и Промокашку-Числова с серьгой, впихнули в салон тот самый закрытый гроб с дядей Андрюшей внутри и крест. Санёк ещё сел от всех подальше, почти в самом конце салона, в результате гроб оказался ровнёхонько напротив. Нет, он конечно человек не суеверный, но поездки с покойником в полуметре от него, никак не ожидал. Он непонимающе посмотрел на остальных, те оставались безучастными, видимо понимали с самого начала где едут, и что никакого дополнительного транспорта для покойника не предусмотрено, поэтому сюрприза для них не случилось. Ну что ж, так значит так.
И они поехали все вместе: он, родственники и покойник, в одном автобусе. Сквозь заиндевевшее окно в щёлочку был виден сначала городок, потом выезд из него. Периодически Санёк поглядывал с опаской на гроб, но тот лежал себе на полу и никого не трогал, поэтому суеверный страх быстро прошёл. Ехали довольно долго, по каким-то городишкам, деревням, трассе, свернули на сельскую дорогу. «Юрино» показалась синяя табличка с названием деревни. Говорят, это единственное более-менее доступное место по расстоянию от дома, всего километров 50-70, и то одно из последних, как всегда «по блату», тяжело в Москве помирать и дорого…
Ехали просёлками, мимо пролетали одноэтажные домишки, некоторые уже давно заброшенные, другие выглядели как жилые. На пути изредка попадались одинокие деревенские путники, было тихо, посёлок казался погруженным в снежные оковы, дальше дороги никто снег не расчищал. Село, по всей видимости, было небольшим и вымирающим, с одними стариками.
Глава 11.
На кладбище.
Долго ли, коротко ли, добрались до кладбища, прямо перед ним стояла небольшая часовенка. Низкая ограда, въезд с полукруглой железной крашенной чёрным аркой, на въезде домик кладбищенского сторожа и одновременно администрация. Напротив – доска объявлений, чуть дальше – сельский уличный деревянный туалет, почти новый, недавно поставленный. Кладбище очень небольшое, в глаза бросились ровные аллеи крестов с чёрной землёй, видимо свежие, и ухоженные мраморные надгробия. Всё чисто и компактно. Прямо за забором погоста – чьё-то подворье, сарай, тарахтит трактор, убирая сено, местные скачут на ржущих во всё горло конях, дальше лес, край деревни. Вот это как–то неуместно для такого момента, интересно, как местным живётся прямо за забором погоста, никто ночью не беспокоит? Люди вышли из автобуса и стояли на небольшой асфальтовой площадке, покрытой снегом, у администрации. Тут подъехал "Кашкай" Димы со священниками внутри.
Из здания сельского кладбища вышел человек в тулупе и валенках, перекинулся парой слов, спросил свидетельство о смерти, перечитал. Следом за ним на свет Божий появилась бригада местных с лопатами. Это уже обычные деревенские мужики, не такие лощённые, как городские сидельцы-ритуальщики, с синими руками и серёжками, которые уже тоже подъехали на своём транспорте. Деревенские кладбищенские землекопы были одеты в рваные телогрейки, ушанки, валенки и кирзачи, а на их лицах застыла нестираемая печать сельской самогонки.
– А кто знает откуда пошло слово "кирзачи"? – как бы про себя спросил рядом стоящих Санёк.
– Откуда? – поинтересовался Борис.
– Я всегда думал, что это какая-то специальная выделка кожи – кирза, ну или что-то старинное, русское, как «дымковская игрушка», а оказалось, что это искусственный материал, выпускаемый на Кировском заводе, вот сокращённо и получилось – «кирза».
– Вы же сани заказывали? – спросили городские ритуальщики, посмотрев в договор, – а да, оплачено, мужики, выносим.
Деревенские подвезли железные неказистые деревенские сани, похожие на обычные детские санки, только увеличенные раза в три. Городские вынули гроб из машины, положили на них.
– «А у них тут чёткая дифференциация труда…» – подумалось Саньку.
– Так, в оплаченные услуги входит транспортировка усопшего на санях до могилы, – объявил «Бугор», – родственники, Вы и Вы, берите венки, идите спереди.
Санёк поднял голову, Бугор указывал на него и отца. Ну а что, собственно, всё правильно, кому ещё… Траурная процессия – Санёк с отцом впереди с венками, дальше дядя Андрюша в гробу на санях, которые везли ритуальщики, дальше все остальные. Замыкали процессию два священника, их помощник – человек со странным лицом, и православная женщина в косынке. Пока процессия шла, буквально метрах пятидесяти деревенские всё так же скакали на ржущих конях, а трактор продолжал деловито громко тарахтеть и вонять солярой, убирая сено в сарай. Видимо они привыкли к таким мероприятиям… Уже проходя по ровным рядам могил, Санёк обратил внимание, что здесь очень много, почти полкладбища, покойников из ближнего зарубежья. Армяне, узбеки, вообще какие-то невоспроизводимые фамилии непонятийной национальности. Сомнительно, чтобы все эти люди с непроизносимыми нерусскими фамилиями в таком количестве жили в этой деревне. Тем более могилы сплошь какие-то странные: вот, видимо, любитель музыки с нотами на постаменте, вот тот самый цыган, памятник в полный рост, чёрный, только перстень золотой. Какой-то «Оглы». Вот на могиле некого молодого человека тридцати лет изображены падающие листы непонятного и подозрительного растения, явно тут упокоен любитель чего-то эдакого. Что только люди не учудят в Москве, даже на собственной могиле. Нет, деревенские до такого вряд ли додумаются.
Вдалеке показалась грустная девочка с плюшевым медвежонком в руках, она шла параллельно их процессии, не обращая на неё никакого внимания. Интересно, куда она идёт? Что это значит?
Наконец впереди, почему-то не продолжая ряд, хотя места до забора ещё полно, а прямо между двух аллей, показалась свежевырытая могила с комьями и бруствером глины по краям.
– Наверное вон она. Да, точно, она, – сказал Санёк и пошёл в сторону глиняной насыпи.
Все остальные, включая ритуальщиков двинулись за ним. Странная девочка с медвежонком встала поодаль. Подошёл Дима.
– Отпевать будем прямо здесь, отец Андрей и отец Филипп согласились. Хотели в часовне у кладбища, да местный священник уехал до конца праздников, а ключей никому не даёт. Я предупреждал что будет холодно.
Бугор с Промокашкой сняли крышку гроба, поставили у саней венки.
– Всё, родственники, можете прощаться!
На лоб дяде Андрюше священники положили белый платок с православными символами, в руки – иконку, воткнули в скрещённые на груди пальцы свечку. Все по кругу стали подходить и прощаться, кто целовал в лоб, кто просто держал за руку. Платок периодически сдувало ветром со лба и его приходилось поправлять. На кладбище было открытое пространство, метель поднялась настолько пронизывающая, что казалось, будто тебя прокалывают тысячи игл. Санёк уже давно понял про себя, что эта процедура – это как небольшой подвиг, долг чести, который надо совершить, чтобы отдать дань уважения умершему, поэтому велел своему организму потерпеть и не скулить, полностью отключившись от холода и боли и не обращая на них внимания.
Он встал совсем рядом с дядей Андрюшей, смотрел на его умиротворённое лицо и ему в этот момент почему-то пришла на ум строчка из песни Высоцкого:
«… Все приложились, а бедный покойник,
Так никого и не по-целовал…»
Всем раздали свечки, подожгли фитили от зажигалки, правда они на ветру тут же потухли.
– Это на таком ветре неизбежно, не мучайтесь, не зажигайте снова, всё равно задует, – сказал Санёк.
Священники начали обряд отпевания. Отец Андрей зажёг ладан в кадиле, раздался знакомый сладковатый запах. Приятный, расслабляющий, с дымными полутонами запах фимиама, которым всегда пахнет внутри церкви, но тут не до расслаблений. Святой отец стал ходить вокруг гроба и могилы, периодически останавливаясь и читая молитвы. Ему вторил отец Филипп, жена которого пела песнопения. Мужчина-помощник переворачивал страницы. У жены отца Филиппа Санёк разглядел в руках ноты, а у самого отца Филиппа в папке со вставленными файлами-слюдой были напечатаны тексты молитв обряда. Отец Андрей руководил всей процедурой, показывая, когда отцу Филиппу и его жене надо вступать или останавливаться.
– Упокой Господи…
– Душу раба Твоего…
Слышалось Саньку сквозь ветер. Священники пели монотонно, медленно перелистывая страницы. Слова молитвы на ветру уносило и не всё было понятно.
– Ещё молимся о упокоении души усопшаго раба Божия…
Ветер пронизывал насквозь, до костей, до боли в зубах и голове. Санёк словно соединился с холодом, стал с ним одним целым. Изредка его отвлекали только ржание лошадей, да грохот трактора, которые не обращали на них никакого внимания и занимались своими делами. Городские ритуальщики делали селфи на могилах и просили деревенских землекопов сфоткать их группой, обнявшись, в разных позах на фоне похорон. Наверное, ведь выкладывают на сайте своём, как это делают ночные клубы. «Лучшие моменты на память», «Отчёт о проделанной работе». Грустная девочка с медвежонком куда-то пропала. А холод поглощал, он просто пожирал, превращал в ледяную статую.
Санёк посмотрел на дядю Андрюшу спокойно и мирно лежащего в гробу.
– «Как ему, наверное, сейчас хорошо… Он уже ничего не чувствует, в отличии от нас…»
Дядя Андрюша продолжал спокойно лежать, как бы даже посмеиваясь, ему холод был ни по чём. В голову закралась крамольная мысль.
– «Почему отпевать надо было именно на кладбище, в такой мороз? Ну и что, что часовня закрыта? Вон их сколько, церквей, по дороге было, да даже в самом Юрино был указатель на какой-то храм. Нет, терпи, нельзя жаловаться, да и некому, имей уважение…».
Отец Филипп продолжал отпевание, медленно, не торопясь, переворачивая страницы. Его жена пела, а отец Андрей ходил вокруг могилы с кадилом. Санёк следил за каждой перевёрнутой бумагой в файле, он ждал, когда всё закончится. А священники, казалось, не чувствовали холода и метели, они делали своё дело, как будто внутри них горел благодатный огонь, согревая через душу тело. Они не замечали, как дует ветер, что температура опустилась почти до «-20», что кричат кони. Одеты святые отцы были просто и легко, а на отце Филиппе даже не было носок под ботинками. Но ни одним взглядом, ни вздохом, ни движением, ничем, они не показали, что замёрзли. Это по-настоящему героические люди, верой побеждающие всё телесное…
Наконец последняя страница писания была перевёрнута и отпевание закончилось. Священники отошли.
– Нет, я помирать буду исключительно летом! Уж больно холодно… – громко вслух сказала вдова, все мысленно с ней согласились.
Подоспевшие, давно невдалеке ожидающие окончания, ритуальщики забрали из гроба цветы, накрыли его крышкой. Тот самый Промокашка с серьгой достал золотой ключик, ажурный, большой и стал под углом закручивать замок крышки гроба. Всё, это последняя черта. Теперь за дело взялись деревенские, они стали вгонять в крышку гроба, параллельно земле, длинные гвозди со всех сторон.
– «Интересно, – подумал Санёк, – деревенским достаётся самая чёрная работа, а городские только золотой ключик закручивают. Кстати, интересная метафора – золотой ключик от гроба, которым открывается, а в этом случае ещё и закрывается дверь в мир иной, вот в чём скрытый смысл сказки про Буратино, она, оказывается, со страшным концом…»
В воздухе повисла тяжёлая пауза, никто не верил, что это расставание навсегда, никто не мог сделать последний шаг. Вот почему говорят «гробовая тишина». Землекопы перекинули повозья-канаты через плечи и под гробом, вчетвером сняли его с саней, отнесли к яме, стали медленно спускать в могилу. Через секунду послышался стук гроба о промёрзшую землю. Теперь уже точно всё.
Санёк первый подошёл и бросил поднятый с земли комок глины в свежую могилу, его примеру последовали все остальные. Затем за дело взялись деревенские, умелыми движениями они стали быстро сбрасывать землю и глину с бруствера, несколько минут и могила была полностью засыпана. Они выровняли лопатами холм, воткнули крест. Затем Бугор ритуальщиков лопатой обрезал-трубил вынутые из гроба цветы и положил их на могилу, а с боков пристроил венки. Стали устанавливать ограду.
Саньку не давала покоя мысль – к кому же приходила странная девочка-призрак с медвежонком в руках. Он пошёл в сторону где видел её последний раз. В предпоследнем ряду он наткнулся на свежевырытую могилу, явно похороны здесь были совсем недавно – ещё не завяли цветы, которые в большом количестве лежали на ней. Он взглянул на табличку на кресте, на фотографию под ним, и ахнул. С неё смотрела и улыбалась та самая маленькая девочка.
– «Алиночка Звездина, 2019-2022», гласила надпись на могиле…
Глава 12.
Поминки.
Замёрзший ритуальный автобус уткнулся в сугроб где-то на окраине одного из подмосковных городов, которым нет числа. Наконец-то приехали. Дорога в морг, потом на кладбище и обратно, отпевание на жутком морозе, который не отпускал ни на секунду и негде было хоть немного от него спрятаться, хоть чуть-чуть согреться. «Смертельный холод», теперь Саньку стал ясен истинный смысл этой фразы. Вся их поездка началась в час, а сейчас уже было почти шесть вечера, на улицы опустилась тёмная зимняя ночь, чёрным саваном укрывшая замерзающий город и его обитателей. За время пути с кладбища он настолько врос в холодное кресло неотапливаемого салона автобуса, что казался себе ледяной статуей, заиндевевшей фигурой, полностью покрытой коростой льда. Почему водила не включит печку на людей? Попытки прорваться на место рядом с ним, чтобы отогреть конечности не увенчались успехом. Тот только сделал бронетанковое лицо и даже не открыл пассажирскую дверь. Да собственно, кто они ему, всего лишь очередные кладбищенские пассажиры, зачем им тепло.
Саньку казалось, что он заледенел настолько, что если сейчас попытается встать, то развалится по кускам, как Терминатор, замёрзший в жидком азоте во второй части известного боевика. С какого-то момента он перестал ощущать тело, вместе с этим ушёл холод, наверное, это плохо, первые признаки обморожения, а может просто адаптировался как тот Кай, в которого попали осколки дьявольского зеркала Снежной королевы. Санёк разогнул одну ногу, вторую, они почти не слушались и приходилось помогать руками. Его тело было напряжено до предела, сопротивляясь низкой температуре. Он встал, хлопая заиндевевшими ресницами и облизывая ледяные синие губы.
– Ну что застрял? Выходим, всё, приехали, автобус дальше не идёт.
Все уже вышли из тёмного катафалка на вечернюю улицу, он поспешил за ними. Ещё не сняли иллюминацию, всё-таки новогодние каникулы. В окнах тут и там разноцветные огни, магазинчики украшены мишурой и гирляндами, на фонарных столбах светящаяся новогодняя атрибутика. Санёк осмотрелся. Вокруг хрущёвские пятиэтажки, где жёлтого, где серого кирпича, перемежающиеся с редкими девятинами-панельками, перекрёсток, чуть дальше небольшой торговый центр. Так… вот его-то точно надо посетить. Вот не знал бы, что в Москве, можно было бы с уверенностью сказать, что он сейчас в Чебоксарах, или Саранске, или Саратове. Никаких отличий, даже вроде вот ровно здесь он когда-то был. Дежа вю, одинаковая жизнь.
– Ну что застыл? Пойдём, вон кафе, – сказала ему Ольга, сноха покойного.
«Кафе»… Какое сладкое слово, от него веяло теплом и пищей, вкусной, сытной. Ведь мало того, что он замёрз, как герой войны Карбышев, так ещё к тому же в добавок не ел почти сутки. Во-первых, Рождественский пост, да к тому же его самая строгая часть – последняя неделя. Во-вторых, со вчерашнего дня в дороге и как-то не пришлось… Да и вообще найти в пути вот так вот запросто постную еду не так-то просто, да в общем-то особо и не предлагали. Как там сказано? «…Много званых, да мало избранных…». Санёк взглянул, куда через сугробы направилась немногочисленная траурная процессия, поскальзываясь на льду и поддерживая друг друга, чтобы не упасть. Обычная серая пятиэтажка, в центре которой вход в подвальное помещение с полукруглой аркой и вывеской, на которой написано эдаким размашистым подчерком «с претензией на каллиграфию»:
Кафе «Надежда».
Интересное название заведения для поминок. Какая уж тут надежда, когда все надежды уже кончились, осталась одна безнадёга. Не знавший ни крошки хлеба со вчерашнего дня желудок грустно заскулил и его свело голодным спазмом. Как-то раньше и не думалось о еде, не до неё было, а тут смотри, естественный инстинкт проснулся. В Саньке боролись между собой только два желания – согреться и поесть. Вот скажи ему сейчас: «Выбирай, вот тебе кусок золота на одной чаше весов, а на другой – тёплый камин и вкусный ужин», он без сомнения выбрал второе. Хотя… Ещё надо посмотреть, какого веса тот кусок золота. Он стал догонять спускавшихся в подвал-кафе на поминки родственников.
– «Нажрался, как дурак на поминках», – всплыла в голове народная мудрость.
Ох. Как ему хотелось сейчас стать тем самым дураком и нажраться самым беспардонным образом на тех самых поминках. Прямо перед глазами стояла огромная глубокая тарелка со вкусной, дымящейся, почти горячей, кутьёй – белым рисом с изюмом. Он не часто бывал на похоронах и поминках, по пальцам можно пересчитать, но из своих скудных воспоминаний помнил, что уж чего-чего, а кутьи-то всегда там хоть отбавляй. Санёк прямо физически чувствовал её запах, смаковал вкус, осязал её. Еле передвигая отмороженные ноги, он спустился в чрево кафе «Надежда».
Видно было, что это место общественного питания довольно старое, побитое временем, нечто среднее между деревенским или придорожным кафе и городской разливайкой. Ремонта тут, разумеется, не было лет уж как н-цать. Хотя, по всей видимости, в девяностые оно знавало лучшие времена, благодаря чему сохраняло остатки интерьера. На встречу вышли, застёгиваясь, две женщины бальзаковского возраста. Они громко переговаривались и смеялись, видимо были «под шафэ».
– Событиев-то у людей, событиев сколько! – как говорил старик Адамыч в незабвенном фильме «Старый Новый год».
В «Надежде» было несколько залов, пара, поменьше, налево, один, покрупнее, направо. В маленьких залах отмечали какое-то событие – день рождение или другую знаменательную дату, оттуда выходили раскрасневшиеся мужички в костюмах, усах и лысинах и дамы предпенсионного возраста в очках и старых платьях. Вот она правда жизни – у кого-то день рождения, у кого-то похороны, маховик времени ни на секунду не останавливает свой бег по замкнутому кругу. Смерть граничит с жизнью, суета сует всё суета, как сказано в книге Экклезиаста. «…Время собирать камни и время разбрасывать камни…», или, как говорил царь Соломон, «…Всё идёт в одно место: всё произошло из праха и всё возвратится в прах…». На голодный желудок потянуло на философию. Санёк, кстати, давно заметил, что если не есть ровно сутки, то сознание как будто ускоряется, словно чакры раскрываются, мыслить становится легко, слова, которые раньше было трудно подобрать, как будто сами вылетают, без помощи с твоей стороны… Ты и сам как будто летаешь, паришь и со стороны наблюдаешь за всем с тобой происходящим. Может в это время твой дух начинает существовать отдельно от тела?
Посетители кафе из левой части, впрочем, уже кажется расходились. Они надевали шубы, престарелые мужчины помогали одеваться своим престарелым подругам. У туалета, который был один на всю «Надежду», он же умывальник, скопилась небольшая очередь. Высокая женщина средних лет в неуместных обтягивающих лосинах с начёсом, за ней полная дама в сером крепдешине. Н-да, контингентец…
Пока в клозете занято, Санёк, скорее прошёл направо, в «главный» зал. Там он увидел некую отгороженную развешенными толи простынями, толи занавесками зону, делившую зал на две части, внутри которой стоял длинный стол, соединённый из нескольких покороче, на нём уже стояла поминальная еда. Санёк сглотнул, желудочный сок после суток голодания стал прожигать кишечник, вызывая в животе голодные приступы. Но его волновало даже не это.
– Согреться! – вот была основная, всепоглощающая мысль после пяти часов на лютом морозе.
Никакая еда, никакие люди, ничто было не интересно. В голове пульсировало только одно – найти источник тепла. Как был, не раздеваясь, не снимая шапки, куртки, перчаток, подчинённый одной единственный цели – как бы согреться, Санёк прошёл в их поминальную выгородку и прильнул к высокому экрану, за которым должна была находиться батарея.
Вот сейчас благоговейное тепло разольётся по рукам и ногам… Но увы, батарея оказалась чуть тёплой. Мимо проходила хозяйка, накрывающая на стол.
– Да у нас горячую воду ещё в обед отключили, стой, не стой, теплее не будет!
Твою же дивизию. Ну почему это всегда случается с ним? Всё-таки вобрав в себя остатки угасающей температуры из чуть тёплой батареи, Санёк прошёл в туалет, благо народ там рассосался. Всё-таки руки надо помыть, как никак на кладбище был, землю руками брал… Он снял перчатки, открыл кран, подставил руки.
– Твою ж мать, да что ж сегодня за день-то за такой! – тут же закричал он, отдёргивая ладони.
Из крана лилась ледяная, обжигающая жидкость, которая окончательно, как наждаком, стирала кожу и мясо с костей. Кисти рук и пальцы свело от холода.
– Да ничего страшного, – успокоила проходящая мимо хозяйка, – закаляться надо, полезно!
Санёк взял себя в руки и как мог под водой, которую словно только что набрали в проруби, помыл руки, тут же сунув их в перчатки, чтобы хоть как-то отогреть. Вот тебе и согрелся, жарче некуда. Так, что там дальше у нас по плану? Ах да, нажраться, как тот самый дурак на поминках, хотя почему, собственно, «как». Терпение у него полностью лопнуло.
Санёк, не обращая внимания на нормы приличия, так как люди ещё не все собрались за столом, а священники ещё вообще не подъехали, бухнулся на самый первый угловой стул и посмотрел, чем же здесь можно поживиться. Первое разочарование его ждало прямо не отходя от кассы. Мечты об огромном блюде с кутьёй лопнули, как мыльный пузырь. Кутья была конечно, но… Наложена она была в две крохотные пиалки с десертными маленькими ложечками на разных сторонах стола, как будто это и не кутья вовсе, а чёрная икра.
– Погодите, а с каких пор так кутью подают?
– Молчи, – осадил его отец, – кутья это тебе не еда. Это деликатес.
– Рис с изюмом деликатес?
– Молчи, не позорься.
Ну ладно, с кутьёй не повезло, что дальше съестного есть, да ещё желательно из постного? Хлеба почему-то нет. Ага, вот винегрет, вот отварная картошка с селёдкой, правда к несчастью холодная, вот рулетики из баклажанов, квашеная капуста, морс. Ну хоть что-то. Санёк, подгоняемый чувством голода, накинулся на скромные блюда, как голодный волк. Как будто это были не самые простые закуски, а действительно изысканные деликатесы и экзотические блюда. Так, ну вот наконец-то принесли несколько кусочков несвежего чёрствого чёрного хлеба, красота. А жизнь-то налаживается, господа-товарищи. Пища давала энергию и постепенно согревала, несмотря на отсутствие отопления в кафе с обнадёживающим названием «Надежда».
Санёк мёл всё, что было рядом постного, не взирая на чины, звания и нормы этикета.
– Голод не тётка – вылетит, не поймаешь, – говорил он, коверкая слова набитым ртом и перефразируя известные пословицы.
Тут подошла Ольга. Зрелище для неё было неоднозначное. Гостей ещё только половина, всё толпятся в тамбуре и моют холодной водой руки, раздеваются. Стол аккуратно накрыт, и только в одном углу, правда самом переднем, уже скопилось несколько грязных тарелок и полупустые блюда. Санёк без стеснения поглощал всё, что было вокруг.
– Картина маслом «Здесь был Саша», – иронично покачав головой произнесла невестка покойника.
– Очень извиняюсь, но жрать уж больно хочется, – ответил Санёк засовывая съестное в чрево и не прекращая трапезы, – сутки не ел. Последний раз маковая росинка была в моём рту совсем в другом городе, около двух тысяч километров от этого места и при чём вчера.
– Ну ты что, как голодное Поволжье, ну-ка веди себя прилично, – одёрнул его подоспевший отец, севший рядом справа, – кто же тебе есть не давал?
– Да никто не давал, – пережёвывая очередной рулет из баклажана и закусывая его винегретом отвечал Шурик, – и передайте мне кутью, пожалуйста, уж больно она у вас замечательная.
*****
Наконец все гости поминок были в сборе, они заняли свои места за столом. Последними приехали священники, их помощник и жена отца Филиппа, которая попросила Санька подвинуться, а сама села ровнёхонько напротив супруга. Правее Санька расположились отец, тётя Лена, Дима и тётя Галя; напротив, с другой стороны стола – отец Филипп, за ним человек, имени которого Саша так никогда и не узнал, дальше отец Андрей, сестра Ольги, замыкали стол внуки – Катюша и Борис, и, собственно, сама Ольга.
Встал и стал держать речь сын покойного, Дима. Он первым делом представил друг другу родственников, о Саньке и его отце сказал, что они у него ассоциируются с летом и каникулами, когда они в детстве или молодости, всей семьёй приезжали к ним погостить на дачу. Пару тёплых слов сказал об усопшем, просил не плакать мать. Особо он остановился на святых отцах. Оказалось, что это совершенно не рядовые священники, а очень выдающиеся, удивительные люди, с которыми всем присутствующим посчастливилось в этот вечер оказаться за одним столом.
Отец Андрей, среднего роста, крепко сбитый красивый мужчина с чистым круглым лицом, небесно-голубыми глазами аккуратной бородкой и небольшой родинкой на щеке, оказался заведующим кафедрой в центральном православном ВУЗе столицы, подготавливающем священнослужителей. Это был очень известный и уважаемый человек, который неоднократно комментировал схождение благодатного огня в Пасху, подробнее поясняя, что означает то или иное действие. Отец Филипп являлся тоже неординарным человеком. Его отец был известным в научных кругах деятелем, академиком, а дед вообще причислен к лику святых за мученическую смерть, принятую за веру от рук большевиков в тридцатые годы.
– У отца Филиппа одиннадцать детей, ему Правительство Москвы как многодетному отцу дом в центре выделило, – сообщил Дима
– Да уж… Да всё никак не перееду. Переезд, как второй потоп.
Ничего себе, глядя на худую, можно сказать измождённую, фигуру отца Филиппа и не менее худенькую его жены, Санёк про себя отметил, что никогда бы не подумал, что такое может быть на самом деле. Видимо Бог дал… А вслух он сказал:
– Целый дом, в самой Москве? Ничего себе. О целом доме в центре Москвы я только слышал, что был такой у актёра Пороховщикова с женой. Кстати, вот тоже умер от сахарного диабета, а жена-то потом руки на себя наложила… Но не будем о грустном. Я же вот тоже заготовил речь, ещё на кладбище хотел сказать, да не пришлось…
Мы здесь с вами по очень печальному поводу и очень бы хотелось встречаться почаще, но по радостным событиям, или просто так, учитывая, как скоротечна жизнь. Вот Дима сказал, что он связывает нас с чем-то тёплым летним, поэтому приезжайте к нам в гости на дачу этим летом, уверяю вас у нас лучше всякой заграницы. Вот все мы ездим по другим странам, узнаём их историю, смотрим достопримечательности, зачастую не зная и крупицы того места, где сами родились. Ведь сколько у нас поистине святых мест, о которых многие представления не имеют, и находятся они не так далеко, но, чтобы узнать их все и целой жизни не хватит. А мы почему-то всё преклоняемся перед западом. Как там сказано? «Нет пророка в своём отечестве…». Вот у нас, вроде городишко маленький, а есть святой источник, на месте которого теперь купель. А открыли его ровнёхонько в 1917, в самую революцию, на месте где одной игуменье Богородица явилась. А сколько их таких чудесных мест на земле русской? Не перечесть. Поэтому приезжайте к нам, не нужен нам берег турецкий.
Мы сегодня прощаемся с дядей Андрюшей. Его все запомнили неунывающим оптимистом, человеком с необычным чувством юмора, который всегда говорил исключительно афоризмами. Он очень любил жизнь, любил жить на полную катушку, и я уверен, точно бы хотел, чтобы нам запомнились не последние два с половиной года его болезни, чтобы он остался в нашей памяти молодым, успешным, смеющимся, жизнерадостным. Поэтому, друзья, не надо слёз, их и так было много сегодня, давайте думать о дяде Андрее, как о человеке, у которого всегда всё хорошо, запомним его улыбку и оптимизм. Ведь он много добился, многое повидал, объехал почти весь мир, путешествовал. Работал в серьёзных организациях, на очень престижных местах, постоянно шёл по карьерной лестнице. Трудился и в органах, и в КГБ, и в Газпроме, и в МЧС, и в банке, не многие могут похвастаться таким послужным списком. Но самое главное, что Андрей Юрьевич оставил после себя – его дети, внуки и он сам в них. Вот Дима, его сын, – кандидат наук, будущий доктор и профессор, вот Боря – профессиональный спортсмен, это воплощение мечты дяди Андрея о футболе, он же и сам был мастером спорта, обожал «Спартак», где Борис играл в молодёжной сборной.
– Да, – перебила меня Ольга, – к футболу у Андрея Юрьевича, конечно, было особое отношение. Когда шёл матч по телевизору, время для него останавливалось. Помню свадьба, надо уже выезжать на роспись, а он говорит – стоп, всё отменяется, я расторгаю всё, «Спартак» пропустил и пока не отыграется никаких свадеб. В этом был весь он… Хотя я иногда виню себя, что может его как-то недолюбила, что были изредка конфликты, недопонимание. В последнее время он всё из «TicTok» всем приколы рассылал, а когда и это закончилось, я поняла, что всё… И так горько стало…
– Я теперь думаю, что виновата… – снова заплакала тётя Галя, – может мы что-то не доделали, не так лечили… И ещё Андрея Бог принял, он даже в коме его причастил, несмотря на то, что тот всю жизнь атеист, а меня не принимает Бог, я чувствую, не принимает…
– Да ладно Вам, тётя Галя, всё Вы сделали, что могли, два с половиной года помогали… Да Вам памятник надо поставить. А врачи… они же тоже не боги, может и сделать-то ничего нельзя было… Ну а Бог, Бог он всех принимает, не такого человека, который бы прощения не мог получить… Ну ладно, я продолжу, – снова взял слово Санёк, – так вот, Дядя Андрей прожил большую, яркую жизнь, много добился, многое повидал, многое сделал. Но всё, что он сделал, всё что смог в этой жизни, всё до последней копейки, он оставил Вам, его детям и внукам без остатка. Спи спокойно, дорогой дядя Андрюша, пусть земля тебе будет пухом…
Торжественные траурные речи закончились, пришло время застолья.
Глава 13.
Беседа со священниками.
– Ну что, помолимся? – спросил отец Андрей присутствующих.
Санёк густо покраснел, пока священник читал «Отче наш», ему стало стыдно. Во-первых, крестик дома забыл, во-вторых уже налопался, не дожидаясь никого, не стерпел. Какие уж тут молитвы…
Дальше ели, пили и каждый постарался взять слово, что-то вспомнить, благо было много чего… На столе и мясные тарелки, и колбаса, но пост… Позавидуешь этим мясоедам, у них всегда как в басне: «…И за каждым ей кустом был накрыт и стол, и дом…». Принесли долгожданные Саньком блины, но, опять к его глубокому разочарованию они почему-то оказались считанными, как и кутья. Один блин в одни руки, по второму разу не занимать. Блины лично Ольга раздала каждому по одному.
– «Под роспись», – почему-то мелькнуло в голове.
Кто-то спросил:
– Ну что, вкусно?
– «Жрать захочешь – всё сожрёшь, как говорила баба Маня матери за праздничным столом», – вспомнилось Саньку, или как на его совершеннолетии, – «Ешь, Саша, второй бутерброд, тут никто не считает…».
Принесли мясную тарелку – свинина и курица под майонезом. Налили водку по стопкам, женщинам – вино…
– Опять мимо…
Санёк обратил внимание, что отец Филипп выпил одну рюмку, вторую, закусил колбасой и мясом. После этого у него прекратился тремор головы и непроизвольные кивания, связанные с неврологией, которые были изредка заметны.
– «… Одно не ясно, отец Семён, сегодня день постный… Как же вы скоромное и вино…» – пришла на ум Саньку сцена из фильма «Михайло Ломоносов», в слух же он сказал:
– А разве можно сейчас, в пост, мясо есть да водку пить?
Дима ему пояснил, что на поминках это допускается, что люди пришли почтить память умершего, и даже более того, ему не пристало корчить тут из себя святошу, коим Санёк далеко не является.
– Да мне просто за руль ещё сегодня, – осёкся тот.
– Бог многое прощает, – заметил отец Филипп, – главное на исповеди всё честно рассказать, искренне покаяться. Ведь пост же он дан человеку для очищения, а не для похудения…
Тут зашла беседа про посты, сколько их, а их четыре в году – Великий, Петропавловский, Успенский и Рождественский. Какой строже, какой легче, как какой пост исторически образовался, что в них можно, что нельзя.
– Вот я бы, например, никогда не смогла пост соблюсти, – сказала тётя Галя, – это ж какое надругательство над организмом.
Глядя на её довольно упитанную фигуру в это верилось.
– Пост на самом деле – не диета, он являет собой победу духовного над телесным, – высказался вслух Санёк, – любой священник в любой церкви на проповеди перед постом вам скажет: «Лучше ешьте мясо, главное – не ешьте человеков».
– А как это «не ешьте человеков»? И ты откуда это всё знаешь? – удивилась вдова.
– Да похаживаю в церковь по воскресеньям, почитываю литературу…
– Он прав, – неожиданно поддержал Санька отец Андрей, – главное в пост – не формальный отказ от пищи в угоду собственных амбиций, а не делать зла другим, что и означает «не есть человеков».
Отец Андрей ел исключительно постное, если и пригубил рюмку, то так, больше для вида. Когда все насытились началась неспешная беседа.
– А я же вот помню Вы, тётя Галя, несколько раз с дядей Андрюшей на Валаам кажется ездили?
– Ездили, было дело…
– А Валаам, это где, где-то рядом с Питером?
В беседу вмешался отец Андрей:
– Это остров в северной части Ладожского озера, в Карелии, там Валаамский мужской монастырь расположен, место известное, святое.
– Да были мы там и не раз с Андреем, а истинную ценность этого места я узнала, когда фильм «Остров» посмотрела. Он меня тронул до глубины души, я его пересматривала несколько раз. Как там Мамонов сыграл…. Этого, как его…
– Отца Анатолия… – помог Санёк.
– Да-да. А был там ещё один персонаж, его Дюжев играл. Вот я теперь и думаю, что меня как того Дюжева Бог не возьмёт, не примет…
– А мне кажется фильм не о том, что одних Бог принимает, а других – нет… Фильм о том, что любой человек может прощение получить и в Царствие небесное войти, если раскается. Вот взять хотя бы того же Мамонова. Кто он был в молодости? Наркоман, развратник, рокер. Что он там больно пел? Это и музыкой-то назвать сложно, а тексты какие? Это же прости Господи. И какой из него актёр? А ведь переступил через всё это, в Бога уверовал, жизнь праведную начал. Играл-то говорят самого себя в этом фильме. Так что любой может получить прощение, так что Вы тётя Галя даже не думайте, примет Вас Бог. Кстати, Дюжев там монаха Иова играл, а это очень символично именно здесь и сейчас, ведь книга-то Иова в Ветхом завете, она как раз про то, что можно страдания получить, но пройти через них и тебе сторицей вернётся, если Бога не потеряешь.
Постепенно торжественные поминальные речи и воспоминания переходили в плоскость застольной беседы. От былого холода и голода не осталось и следа, несмотря на постную пищу и холодные батареи, становилось тепло и тянуло поговорить… Санёк волею судеб оказался сидящим напротив святых отцов, да ещё и очень уважаемых, московских. Вот так вот трапезничать со священнослужителями ему приходилось всего пару раз в жизни, а побеседовать по душам, задать мучающие его вопросы в непринуждённой обстановке, вообще никогда.
– Вот я думаю любой человек может прощение получить. Вы меня святые отцы поправьте, если я ошибаюсь. Я расскажу, когда это понял. Мы тут церковь сельскую в глубинке восстанавливали с одним батюшкой, много с ним общались, а я вижу, что выправка у него армейская. Оказалось, он – воин-афганец, до сих пор по ночам душманов гоняет, одной верой от суицида спасся, да вот священником стал. Он мне, кстати, говорил, что восстановить церковь – это дело богоугодное, но малое. Главное – службу в ней наладить, а немногие сейчас в деревенскую церковь поедут. Второй раз я столкнулся с прощением на одной православной выставке, которую у нас в городе организовали, в бывшем мемориале Ленина. Бывает же такое, гримасы истории… Так вот были выставлены там мощи святые, Матроны Московской кажется, к ним очередь целая выстроилась. А перед тем как в очередь встать, все руку батюшке целовали одному. И батюшка такой харизматичный – высокий, статный, с большой длинной бородой, в рясе. Я тоже приложился к руке, смотрю, а на руке-то наколки – перстни синие, да знаки всякие зоновские. Вот так, сидевший батюшка-то оказался.
Отец Андрей и отец Филипп переглянулись и о чём-то тихонько пошептались
– Значит и он прощение получил, и даже священником стал. Вот тогда я и понял, что христианская религия она любому может прощение дать, если искренне раскается. И даже священником можно солдату или уголовнику сделаться, а может даже убийце. Не знаю, правда ли это?
– Не совсем так, – разъяснил отец Андрей, – две вещи не могут быть прощены – самоубийство и поругание Духа Святого. А в других случаях есть, конечно, исключения из правил. По канонам человек, нарушивший заповеди, как правило не может стать священнослужителем. Но в исключительных случаях, епископу дано право, если он чувствует искреннее раскаяние и высшее повеление, дать возможность такому человеку войти в лоно церкви. Но тут большая ответственность и риск большой.
– Да, – дополнил его отец Филипп, – такие случаи бывали и ничем хорошим не заканчивались. Вот взять нашумевшего, так называемого «отца», Сергия Романова. Убийца стал иеромонахом. И что хорошего из этого произошло? Стал он мракобесие всякое проповедовать, обитель захватил, против церкви пошёл, обряды богомерзкие проводил, прихожанам проповедями своими фальшивыми мозги дурманил… Пришлось его с ОМОНом выдворять. Вот и делайте выводы…
– Да священник священнику рознь, как говорится «со своим уставом в чужой монастырь…», – продолжил Санёк задавать вопросы, удобно расположившись на стуле, – ведь как правило о чём говорят на проповеди в конце службы? Разбирают события из Евангелия, притчи, разъясняют их, переносят как бы в современный мир. Но всегда проповедь – это о вечном и основана на Священном Писании или Деяниях Апостолов. Но есть и такие священники, которые не стесняются в высказываниях, очень рьяно и горячо доводят прихожанам свою личную позицию по многим вопросам, в том числе политическим. Вот в нашей церкви всегда было традиционно, всё мирно спокойно, но перевели как-то к нам батюшку из прихода на окраине, отца Нектария. Хороший священник, ничего не могу сказать, службы вёл с огоньком, так сказать, от души, всегда на подъёме. Вот только на проповедях всегда свою личную позицию по всем вопросам излагал и больно уж радикально и горячо. И про меньшинства, прости Господи, и про врагов России, и про коммунистов, и про Запад, короче всё не так спокойно, как мы привыкли. Быстро его правда из нашего Центрального прихода убрали подальше, а потом и вовсе я услышал, что стал он иеромонахом, имя сменил, в далёкую пустошь уехал, на святые места. А может сослали, не знаю.
Все за столом молча ели и слушали. Санька было уже не заткнуть.
– Вот я думаю, что каждому человеку надо знать своё место. Был у нас случай один в храме на Пасху. А самое главное и смешное, вот спроси сейчас людей за этим столом – что такое Пасха? Я не говорю про священников, их ближний круг, про историков, а про простых людей, обывателей. Вот кто скажет, что такое Пасха? А, Боря, Катя, тётя Лена? Народ ведь даже не догадывается, что Пасха – это древний иудейский ветхозаветный праздник исхода евреев из Египта, где их притесняли. Слово «Пасха» так и переводится – «Исход». И совпадение двух праздников – Воскресения Иисуса Христа и Пасхи, оно может и имеет символичный глубинный смысл и характер, но, по сути, это два совершенно не связанных другу с другом события в разных религиях и Заветах, как их себе представляют обыватели. Просто Христа распяли в пятницу за три дня до празднования Пасхи, а на Пасху он воскрес. Ведь многие же остаются духовно слепыми, ходят в церковь, не читая Священного писания, так и не стремясь в нём разобраться, как бы это сказать… На всякий случай. На предыдущей работе у нас одна женщина работала, всё никак забеременеть не могла. И по врачам ходила и ЭКО делала, и всё бесполезно. И вот она мне говорит: «Я даже в церковь сходила, свечку поставила!» Я поразился этому её «даже», ведь это так не работает. Церковь же – это не место где кому-то даются чудеса, это же не волшебный чемоданчик дядюшки Могуса, а Бог – это не Дед Мороз, которому надо раз в году написать письмо с просьбой о подарках. Это место, где мы развиваем нашу душу, как мышцы в спортзале, потому что других таких мест не придумано. А люди туда идут как в последнюю инстанцию, попросить чуда. Но, кстати, несмотря ни на что, чудеса случаются, и женщина та всё-таки забеременела, и родила, правда ей пришлось ради этого оставить карьеру, но за всё надо платить…
Святые отцы вежливо слушали спич Санька краем уха, но не показывали отторжения, они тихонько ели, поглядывали друг на друга, о чём-то переговаривались между собой. Остальные гости уже давно беседовали с соседями, не обращая на его речь никакого внимания. А Остапа понесло…
– Так вот, я же что хотел сказать. Как-то раз на Пасху стояли мы в церковном дворе, ждали батюшку, чтобы освятить куличи, да яйца. А того что-то долго не было, народу скопилась уйма, все ждут, галдят. Тут прямо на задний двор, к крестильне, куда въезд категорически запрещён, прямо между людьми и куличами, заезжает чёрный мерседес, тонированный, с номером «В777ХВ». Из него выходит сначала охранник, мордоворот, а затем наш местный патриарх. Ну ему все как закричат: «Батюшка, освяти куличи»! А их пристыдили и отвечают: «Да вы что! Где это видано, чтобы Патриарх куличи с яйцами освящал!»
– Что, сам Патриарх так и сказал? – недоверчиво спросил отец Андрей.
– Да нет, конечно, – замялся Санёк, – толи охранник, толи из церкви вышел кто-то. Но тогда я понял, что каждому своё, и у каждого своя роль в жизни. Я же иной раз поражаюсь духовной слепоте людей. Я тут имею грешок – пописываю книжонки. Правда писатели, они же бедные как церковные мыши, но вопрос не в этом. Знаете, что людям интересно, ну большинству? Всякие истории-небылицы про бандитов, 90-е, милицию, всякая криминальная «клубничка». А вот написал я однажды статью со своими излюбленными цитатами и притчами из Евангелие. Думал, что народу интересно, что будут читать, просвещаться. Сколько вы думаете у неё просмотров за всё время? Не поверите – шесть! Всего шесть человек смогли дочитать эти три странички до конца. И число-то какое… прямо скажем подозрительное. Вот и уровень нашего народа…
– О, Вы, Александр пишете? – удивившись спросил отец Андрей.
– Да, – гордо ответил Санёк, – фантастика, детективы, философия, только так всё это, денег не приносит, сейчас везде маркетинг, деньги на раскрутку нужны.
– Ты за весь народ-то не обобщай! – вступил в разговор Человек, Имени Которого Санёк Так и Не Узнал, но как выяснилось, это тоже был один из научных деятелей, профессор или даже академик каких-то гуманитарных наук, – Может народ-то и не при чём… И потом жанр детектива, он во все времена пользовался популярностью.
– Но вот приходится даже чтобы копейку зарабатывать, промышлять всякой криминальной дребеденью, жвачкой для мозгов и чернухой, а идеи доносить через непопулярные статьи. Хотя, собственно, даже у Достоевского почти все романы – детективы, видимо, чтобы донести мысль, надо обернуть её в понятный людям цветной фантик, тогда хоть кто-то, да прочтёт. Это как в музыке – есть музыка для головы, а есть – для ног, и все сейчас слушают исключительно для ног. Хотя то, что сейчас выпускает наша так называемая «эстрада» и музыкой назвать невозможно. Так… мычание бородатых мужичков и кривляния безголосых певичек. Ведь Чайковского, Баха, Моцарта, их же слушает один процент, не больше.
– Ну, молодой человек, и музыка Моцарта когда-то считалась исключительно танцевальной попсой своего времени, – улыбнулся Человек Без Имени, – и он тоже прошёл через этап, когда она вдруг резко стала никому не нужна, и ему за копейки приходилось играть на танцульках, погрязнув в бедности. А теперь видите – классика.
Глава 14.
Ответы на все вопросы.
– А ещё вот, святые отцы, мучает меня вопрос один давно, и я так рад, что могу именно Вам его задать, раз уж у нас такая встреча произошла, уж больно он покою мне не даёт. Я вот пытался об этом священника одного спросить на исповеди, так он мне сказал, что я совершенно ничего не понимаю в христианской вере, да так разошёлся, что крест забыл мне дать поцеловать.
– Ну задавай, конечно, свой вопрос, почему нет, – ответил отец Филипп.
– Я вот прочёл Ветхий Завет и очень много раз перечитал Новый, Евангелие. Вот и возникла у меня мысль одна крамольная… То как должна быть построена и обустроена церковь, что в ней должно быть, вплоть до того должны одеваться священники – всё это описано в Ветхом Завете. А вот в Новом, когда Иисуса Христа спросили, как нужно молиться, он дал одну единственную молитву – «Отче наш». Христос он вообще был бессребреником. А все пышные обряды, службы и огромное количество молитв на разные случаи жизни – это же всё придумали люди, да те же куличи с яйцами. Ведь этого ничего нет в Евангелие, не описано. Я понимаю так, что службы в течении года – это описание жизни Христа. Более того скажу, в Новом завете и про причастие ничего не написано…
– Ну тут ты не прав, перечитай главу про тайное вечере, там есть прямое указание, сказано: «…Иисус взял хлеб и, благословив, преломил и, раздавая ученикам, сказал: приимите, ядите: сие есть Тело Моё. И, взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: пейте из неё все, ибо сие есть Кровь…». Это ли не прямое указание к причастию? Это описано и у Матфея, есть и в Послании Апостола Павла.
– Ну хорошо, это действительно есть, хотя всё-таки мне кажется, что это больше трактование слов Христа. Ну а все молитвы, я не знаю, молебны, литургии, крестные ходы? Это же люди выдумали эти обряды, тексты, песнопения, о них ничего в Евангелие не сказано.
– Во-первых это не обряды. Обряды у язычников и аборигенов. Это таинства. Ну и самое главное, если у тебя есть эти сомнения, зачем ты ходишь в церковь, соблюдаешь пост, причащаешься? – логично спросил отец Филипп.
– Для меня церковь – точка силы и света. Это единственное место, где можно развить дух, духовность, стать лучше, других таких нет. Причастие – это возможность получить силу для дальнейшей жизни, очиститься. Это как спортзал для души. Так же как невозможно накачаться дома, не хватит мотивации, так нельзя и развить душу, молясь в углу в своей квартире. Да и вообще, помните как у Достоевского, в «Бесах»: «…Если мне когда-нибудь математически точно докажут, что истина находится вне Иисуса Христа – я предпочту остаться с Иисусом Христом, а не с истиной…».
– Вот тебе и ответ. Литургия, таинства – это открытые человечеством методы развития души и соединения с Богом в Храме. И других нет. В далёкие времена, когда не было института христианской церкви, первые христиане не имели ничего, кроме веры. Это были самоотверженные люди, отдающие за неё свою жизнь. Но долго это продолжаться не могло, человеку нужна мотивация, сгорать на кострах и быть пожранным львами имея в голове одну единственную идею он не в состоянии, нужна система ценностей, порядок. И они родились в виде церкви и, слава Господу, в таком виде существует по сию пору. Слава Богу церковь у нас сейчас есть, а что бы было бы если бы её не было, куда человеку податься? Как сказано? «У лис есть норы, и у птиц есть гнезда, а Сыну человеческому негде голову приклонить». Вот оно такое место теперь и есть.
– Хотя человечество всё умудряется извратить, – не унимался Санёк, – даже христианскую веру умудряется использовать в своих излюбленных целях – войнах и убийствах. Вспомнить инквизицию, крестовые походы. Да вообще половина самых кровавых войн шла с крестами на флагах и мундирах. Ведь большинство Правителей и военноначальников, миллионами убивающих людей то за одну идею, то за другой передел власти, были искренне верующими христианами и верили, что творят «добро». Тут невольно вспомнишь того же Достоевского, уже «Братьев Карамазовых», помните, как отец кричал: «Сколько отдал человек веры, сколько всяких сил даром на эту мечту, и это столько уж тысяч лет!» и потом: «…если правда в самом деле в том, что и они солидарны с отцами их во всех злодействах отцов…»
Во все времена, начиная с Римской Империи, Правители стремятся использовать христианскую веру, для самой сильной – религиозной, идеологической манипуляции людьми для достижения целей в своих интересах. И зачастую с именем Христа на губах совершаются самые страшные преступления. А разве он об этом говорил хоть где-то? Нет, вы скажите мне, где в каком месте написано, что он говорил – идите убейте неправедных, жгите их, убивайте крестом и мечом? Там же сказано всё совершенно наоборот: «Кто ударит тебя в правую щеку, то поверни к нему и другую». Вспомнить реки крови, которые пролились при расколе церкви, а лютеране, протестанты, и прочие кальвинисты с гугенотами? Это же были жуткие люди. А Варфоломеевская ночь? Это же страшное дело. Тысячами, миллионами люди гибли и гибнут и иной раз из-за таких, казалось бы странных вещей… Как правильно молиться, да какие таинства нужны, какие нет…
– Да, конечно, – грустно сказал отец Андрей, – в истории было много тёмных пятен. Русская православная церковь не может вмешиваться в дела мирские или высказывать мнение о междоусобных конфликтах. Хотя, по понятным причинам, одобрять никакое убийство или войны она тоже не может.
– А священников могут призывать в армию?
– Священнослужителям брать в руки оружие запрещено, сам понимаешь. Их теоретически могут призвать в качестве полковых капелланов, но в наше время этом маловероятно.
– Я вам одно могу сказать, – вступил в беседу Человек Без Имени, – я ведь до научной деятельности в ракетных войсках служил. Если хоть кто-то на Земле применит ядерное оружие, то живые позавидуют мёртвым…
В дальнейшем в ходе беседы выяснилось, что он – крёстный сына Димы Бори, а отец Андрей – его дочки Кати. Человек этот очень тепло с ними общался.
– Я вот тут статейку одну презабавную написал, – сказал он, – о влиянии видеоигр на развитие самоопределение подростков. Да, Борь? Помнишь, как мы с «Анчартед четвёртый» резались? Ведь в видеоиграх что происходит? D них ребёнок получает мгновенный результат самоудовлетворения и успеха, в них же достичь наивысшего социального положения в локальной группе гораздо легче и быстрее, чем в реальной жизни. Но вот отец Андрей благословения не даёт на публикацию.
– И не дам! – подтвердил тот, – напишите лучше что-нибудь более богоугодное.
– А вот мою первую книгу благословили в нашем соборе к изданию…
– Повезло…
– У меня к вам последний вопрос, святые отцы, ну не последний, конечно, крайний. Вот представьте есть два человека. Один старается жить по заповедям, не грешить, при этом живёт замкнуто, для себя, ни детей, ни жены, ни друзей. Работает зубным техником, зарабатывает деньги. И зла вроде никому не делает, но и добра тоже, при этом считает себя большим праведником. А вот в церковь принципиально не ходит, никаких таинств и молитв не совершает, не постится, не причащается, Святого писания не читает, отрицает всё это. Говорит это Богу от него не надо, что он, мол, внутри, а не снаружи, хотя откуда он знает, что от него нужно Богу, что нет, я не понимаю. И с другой стороны второй человек, женщина, бухгалтер. Вот она в отличии от первого наоборот, соблюдает все церковные нормы, каждую неделю и не по разу в храм ходит, исповедуется, постится, причащается, всё по полной программе. А душа у неё чёрная, не помогает ей служение. Дня не проходит, чтобы она кого-то не оскорбила за его спиной, не сделала обидное замечание, не настучала начальству, не поругалась с кем-то, людей как будто всех вокруг ненавидит, а когда после очередного скандала её спрашивают, зачем же она ходит в церковь при таком поведении, и каким богам она там молится, всегда отвечает: «Не ваше дело». Ей, в отличии от первого, заповедь нарушить – как в одном месте почесать. Она не задумываясь возьмёт, что плохо лежит, подставит человека, грязью обольёт, по головам пройдётся. Ну а потом сразу на исповедь и отпущение грехов бежит.
Так вот у меня к вам вопрос – кто из этих двух людей попадёт в Царствие Небесное?
– Так вот тебе наш ответ, – ответил отец Филипп, – никто. Ни тот, ни эта не попадут в Царствие Небесное. Нельзя попасть куда-то не соблюдая обязательных правил этого места. По первому всё просто, ведь как в народе говорят – если Церковь не мать, так и Бог не отец. А по второй, грехи же не могут прощаться до бесконечности по замкнутому кругу, исповедь – это же не таблетка от всех болезней, которую надо принимать каждую неделю, как витаминку. Короче, один живёт и не верит, а вторая верит, да не живёт. Но обоим им путь в Царствие небесное заказан, по крайней мере пока они себя не пересмотрят.
– Ну что, прочитаем молитву? – подводя итог вечеру сказал отец Андрей.
Застолье уже закончилось, на столе почти ничего не осталось, да и время клонилось к восьми…
Глава 15.
Эпилог.
Сразу после поминок Дима поехал отвозить Санька с отцом на самолёт, в Шереметьево. По дороге они разговорились как тяжело в наше время жить преподавателям, даже в МГУ, какая неблагодарная, сложная и чёрная эта работа – научная и преподавательская деятельность, и что ей могут заниматься только настоящие фанаты и подвижники. Хотя он отдал должное уровню студентов и сказал, что случайных людей в МГУ нет. Ещё он рассказал о своём открытии, о докторской, которую пишет, работа несомненно была сложная и достойная уважения.
Потом речь зашла о том за что и почему Бог дал его отцу два с половиной года мучений и болезни.
– Ты ведь говорил, что читал Книгу Иова? – спросил Дима.
– Читал конечно, у меня про неё даже статья есть. Её смысл в том, что нам легко понять, когда Бог наказывает преступников, убийц, маньяков и наоборот, нам тяжело принять несчастья праведников, болезни детей, близких, смерть невинного ребёнка. Мы не верим, что это может быть Божий промысел.
– Но эта книга ещё и о том, что истинная вера побеждает смерть и несчастья. Вот отец Андрей, у него пять детей, а первые двое умерли. Такая вот трагедия.
Санёк вспомнил добрые, улыбающиеся глаза отца Андрея, какая это всё-таки трагедия, как должно быть ему тяжело… Некоторые с ума сходят, а он живёт, живёт для других…
– Вот и в книге Иова, как ты помнишь, Бог забрал у Иова всё – семью, дом, и тот лежал в рубище и струпьях в пещере, но потом вернул ему больше чем было. Так и отец Андрей, двоих детей потерял, за то теперь троих ещё ему Бог дал… В этом и есть смысл жизни…
Он замолчал, Санёк тоже тихо сидел, глядя в окно на пролетающие мимо заснеженные деревья и бесконечную московскую стройку, а впереди уже показались огни аэропорта…
Москва, 2023г.
Сон в осеннюю ночь.
Рассказ.
Было это в далёком 1973 году, в сентябре, – начал свой рассказ дядя Володя, – Именно тогда я первый раз в жизни столкнулся со смертью самого близкого человека, и именно тогда я начал формировать своё отношение к смерти и её осознанию. При чём происходило это осознание безысходности необычным образом – через сны. В дальнейшем я обратил внимание, что всегда в критические жизненные моменты, находясь на грани жизни и смерти или вплотную, непосредственно соприкасаясь с этим страшным событием, я сталкивался со странными, порой ужасными, вещими снами, как бы переступая черту между этим миром и загробным. В них я вступаю в контакт с умершими людьми и именно через сны, как через границу двух реальностей, я формирую своё отношение к тому, что ждёт каждого из нас.
Они, эти вещие сны, как будто второй шанс ещё раз, возможно последний, встретить умершего человека, когда его душа ещё окончательно не покинула наш бренный мир и с ней могут общаться самые близкие люди. Словно пересекаются в плоскости два переходных состояния – сон, как грань между параллельными мирами, реальности бытия и забвения, и с другой стороны состояние, когда душа до сорока дней после смерти, ещё мечется, вроде уже покинув мир живых, но ещё не войдя в мир мёртвых. И я понял, что при этом пересечении, в наиболее критичные, пограничные моменты, у меня возникает обладание способностью соприкосновения с миром мёртвых.
Таких снов в моей жизни было всего три и все они как шрамы, как клеймо от раскалённого железа, навсегда теперь стали частью моей памяти. Как будто после встречи во сне с усопшим близким человеком, которого ты знал и любил, на тебя накладывается печать, о которой невозможно забыть, нельзя стереть её из своей головы, она теперь вечно будет преследовать тебя… То о чём я сейчас расскажу – абсолютно реальный случай, хотя может показаться, что в нём есть нечто мистическое, даже в каком-то роде фантастическое, тем не менее в нём нет ни капли выдумки, и тот день, и ту ночь я помню, как будто всё произошло буквально вчера, в мельчайших подробностях. Иногда я хочу забыть о произошедшим, но это невозможно, выше человеческих сил.
*****
Так вот, начало осени 1973-го года выдалось на редкость жарким, как будто лето передумало сдавать свои права и решило продолжить радовать людей теплом, ярким солнечным светом и хорошей погодой. Как будто выписали какую-то дополнительную неожиданную климатическую премию за примерное поведение. Всё ещё летал тополиный пух, цвели каштаны, очень долго не остывала Волга, потому что ночи всё никак не становились холоднее. Время как будто остановилось, замедлило свой ход, и мы вместе с ним застыли, замерли в тепле, как в янтаре.
Как-то сразу, ещё не останавливая тёплых красок первых дней осени, настало бабье лето и казалось, что хорошей погоде нет конца, что она будет теперь навсегда. Ни одного, даже самого маленького, дождика, деревья до сих пор не сменили свой цвет на жёлтый и огненно-рыжий, трава по-прежнему радовала глаз зеленью, никакого намёка на наступление сезона слёз, дождей, депрессии и умирания природы. А ещё Саратов, это же почти юг, степь, солнце ближе, здесь климат всегда жарче. Да что там говорить, дети всё ещё купались каждый день, прыгая в тёмные волжские воды с бетонного спуска к реке, что у ротонды на набережной.
Но нам было не до красот. Необычное, незапланированное продолжение лета никого в семье не радовало, потому что мама наша, Татьяна Фёдоровна, Царствие ей небесное, последние месяцы находилась в больнице, тяжело болела, мучилась, и мы, конечно, тяжело переживали за неё, за её здоровье, пытались чем-то помочь, навещали. Началось всё со щитовидки, эту болезнь тогда называли по-простому – грудная жаба. А щитовидка, она же сердце душит. Вот эта самая жаба маму и задушила. Ведь что произошло, её начали к операции на щитовидной железе готовить и при обследовании обнаружили опухоль в глазу, глаз удалить пришлось экстренно. Потом было лечение, химия, облучение, чем тогда это лечили… Токсичные были очень лекарства в то время, мама их очень тяжело переносила, и они по всем внутренним органам били. Она уже несколько месяцев лежала в Саратовской областной железнодорожной больнице, много чего там перенесла, мученица была… А самое страшное, что пока с глазом возились, щитовидка сердце расшатала, да и на фоне химии… Короче, не успели, время упущено оказалось, пусть ей земля будет пухом, но рассказ не об этом.
Как бы там ни было, но медицина всё-таки в Союзе была не чета нынешней. Технологии сейчас вроде появились, а люди и человеческое отношение пропали… Маме вроде всё это время было плохо, а последние дни она неожиданно почувствовала себя хорошо, анализы улучшились, сама начала вставать, гулять, мы ещё обрадовались, думали лечение помогло. Ей было-то всего пятьдесят пять лет… Ну вот, пошла она на поправку и в тот день, утром, в одиннадцать часов, её как раз должны были выписать, и мы готовились забирать из железнодорожной больницы. Все были на работе, я в – своём КБ, Толик, брат, – на заводе, папа – на родине, в Ершове, он же там после войны директором школы стал, большой человек, работа ответственная, не бросишь. Я уже отпросился, часы как раз десять пробили, готовился вызвать такси, как вдруг у начальника бюро зазвонил телефон, городской-то был только у него в кабинете. Он позвал меня, хороший был мужик, отзывчивый Валерий Саныч, как сейчас помню… И я иду от чертёжной доски, кульмана, и не покидает меня дурное предчувствие, вроде всё порядке, но что-то не так… Трубку мне дают, а я руку протягиваю и вижу – она дрожит, как с похмелья у алкаша, и страшно её мне брать, как будто от телефона холодом веет… Я поднёс её к уху, слышу голос отца, Петра Лукьяновича, и он не говорит даже, а кричит:
– Володя… Мама…
Я сначала подумал, что он так беспокоится, что надо на выписку за ней ехать, чтобы я не забыл. Я его перебиваю, пытаюсь успокоить:
– Папа, да я помню про выписку, уже собрался, вот такси хотел вызывать…
И говорю это ему, а сам понимаю, что у него что-то с голосом не то. Я никогда у папы такого голоса не слышал. Ведь он же серьёзный человек был, суровый, фронтовик, войну капитаном в Берлине окончил, ранения имел, награды, директором школы в мирное время в райцентре назначили, а тут… В голосе надрыв, слёзы, истерика. Я ни до этого момента, никогда после, не видел, как отец плачет, да я и тогда-то не видел, только слышал в телефонной трубке.
– Мама… Умерла…
Я не сразу сообразил, спрашиваю – как умерла, не может быть, это какая-то ошибка. Мы же у неё только вчера вечером были, она вышла в приёмный покой, как всегда приветливая, сухонькая, улыбается своей доброй улыбкой, походка вроде даже уверенная, в халате больничном одетая, правда повязка на глазу… Поговорили мы с ней, всё вроде хорошо, я ещё абрикосов привёз, они тогда за копейки на каждом шагу в Саратове продавались. Мама взяла пакет и пошла к себе в палату, наверх. В тот год у нас в Саратове такие абрикосы уродились, сахарные… Все сады и дачи в абрикосах, девать некуда, мы уже их и на варенье варили, и так ели, не знали куда девать, небывалый урожай. А получилась, что тем вечером я маму последний раз видел живой…
Как нам потом врачи рассказали, она на следующий день утром рано проснулась, походила, начала собираться, к выписке готовиться, но решила прилечь. Прилегла, да так уже и не проснулась. Сердце остановилось, изношенное слишком было, додушила её проклятая грудная жаба, не выпустила. Мы все поехали в больницу, Толику тоже на заводе через приёмную сообщили, вызвали из цеха, сразу отпустили. Тогда все друг к другу с пониманием относились, с сочувствием, в особенности если смерть родственников. Сколько нам тогда лет было? Молодые совсем, мне – двадцать восемь, Толик вообще только после института.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/aleksey-anatolevich-rozhkov/ispoved-70968442/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Алексей Анатольевич Рожков
Уникальное произведение в жанре non-fiction известного самарского писателя, публициста и музыканта Алексея Рожкова. Это сборник повестей, очерков и рассказов, пронизанных одним лейтмотивом – в увлекательной, порой смешной, порой грустной манере оно повествует о невыдуманных историях судеб простых русских людей, которые тянутся сквозь века, воплощая собой историю России на рубеже столетий. Воспоминания, сны и реальность, всё переплетено и соткано талантливым авторским пером в единую композицию, где, как на полотне, между строк читаются исторические события XX и XXI веков. Сквозь призму простых жизненные ситуаций мы видим целые эпохи от времен Революции и Гражданской войны до современности. Рождение и смерть, смех и слёзы, грусть и радость, апатия и надежда, счастье и трагедия, всё это приковывает внимание читателя и не отпускает его до последней буквы, ведь не зря это произведение является непревзойдённым шедевром мирового уровня и вошло в список шедевров классиков русской литературы.
Алексей Рожков
Исповедь
У подлеца много дорог,
а у честного – одна
Случай в Сберкассе.
Рассказ.
– Дочка, вот на сберкнижку, сыми, будь так любезна, мне 10 тыщ.
– Давайте, дедуля. Что это? Дедуль, да это ж сберкнижка старого образца, их отменили ещё при Советской власти.
– Да нет, ну что ты говоришь, как отменили, я только недавно её здесь в этом банке завёл, вот мне пенсию перечислили, я пришёл снять, ну не хочешь сберкнижку, вот тебе паспорт…
Девушка в окне проявляла чудеса выдержки и такта в общении с престарелым мужчиной. Длинная очередь к единственному окну напрягла уши и напряжённо ждала продолжения мизансцены.
– Дедушка, я всё проверила. Во-первых, паспорт Вы даёте мне не свой, а какой-от Марфы Михайловны, кто она Вам?
– Марфа-то? Да это дочурка моя, знаете, такая она у меня умница, закончила школу, училась в техникуме, красавица, а поёт как, просто заслушаешься!
– Дедушка, это конечно хорошо, но Вы идите домой, и пусть Марфа Михайловна сама приходит к нам, мы с ней всё решим.
– Марфа-то? Да как же она придёт, она ж уехала. Ещё десять лет назад выскочила за капитана дальнего плавания. Такого знаете красавца, высокий, стройный, в белом кителе. Подводник кажется. Ну и уплыли они с ней куда-то, даже не знаю куда.
– А как же паспорт-то она Вам оставила?
– Кто?
– Да Марфа Ваша, дочь.
– Какая Марфа? Кто такая Марфа? Ты меня доча не путай, у меня нет никакой дочери, и не знаю я никакой Марфы, у меня сын, Володька, токарь пятого разряда, вон семья у него уже, внучков я нянькаю.
Кассирша потихоньку начинала сходить с ума, а очередь хоть и топталась в нетерпении, но уже давилась смехом.
– Ну что, доча, ты деньги-то отсчитала?
– Дедушка, говорю же Вам, сберкнижка у Вас ещё Советского образца и паспорт на имя посторонней женщины, не могу я Вам при всём уважении, снять ничего.
– А что ж мне теперь делать?
– Идите домой, дедушка. Слышите меня? До-мой! – уже по слогам произнесла она.
– Да как ж эт я, доча, домой-то пойду, когда меня сынок-то мой, Володька, за водкой, да за сигаретами послал? Он же у меня, доча, инвалид 1 группы, его как на заводе станком-то шандарахнуло, так он ещё с 1986 года так лежачим и остался. Ох помню я те годы, золотые, доча, годы, послевоенные! Тогда сам товарищ Брежнев к нам на кукурузнике прилетал. Помнишь? И выходит, значит, он из самолёта, весь в белом кителе, с орденами, медалями и прямо к нам с бабкой и идёт.
– Отец, ты его ни с кем не перепутал, может со Сталиным? – поняв безысходность своей участи спросила кассирша, – И зачем твоему сыну водка с сигаретами, он же лежит?
–Да какой Сталин, ты что! Тот с усами, а этот-то с бровями, ну ты меня, доча, не путай. Так вот, подходит он к моей, значит, бабке, а та, не будь дурой, хвать его за плечики, да и говорит: «Ох», – говорит, значит, бабка, – Леонид Ильич, крепкие у тебя плечики, значит долго ты ещё из нас кровушку будешь пить».
Весь зал Сберкассы просто закатился от хохота. А Вадиму Николаевичу вот честно говоря было в тот момент не до смеха, потому что все лимиты его времени были исчерпаны, а разговор деда и кассирши можно было слушать бесконечно, в связи с чем он решил брать всё это безобразие в свои руки. Времени ждать больше не было, и он бесцеремонно встал, и сказал деду:
– Отец, слышь, там твой Володька звонил!
– Куда звонил? В колокола? Как же он туда залез, на колокольню? – удивился дед.
– Да в какие колокола, не перебивай, отец, по телефону звонил.
– А у нас же нету.
– Да он от соседей, ну не суть, так вот, Володька сказал, что деньги ему перечислили уже на карточку, правда? – подмигнул мужчина кассирше.
– Ну конечно, конечно перечислили! Пока мы тут болтали, всё уже перечислили, иди, отец, домой с миром.
– Нет, погодите, – запротестовал дед, – как это на карточки перечислили, ведь их же ещё при дорогом нашем Леониде Ильиче отменили, или никак опять ввели?
– Ввели, ввели, да не простые, а золотые! Беги, отец, скорей домой, Володька покажет, а то он уже заждался.
– Ну раз заждался… Что, пойду я, что ли?
Кассирша благодарно одними губами беззвучно прошептала Вадиму Николаевичу: «Спасибо!», а вслух сказала:
– Ну конечно, отец, иди, беги, а то Володька все деньги пропьёт!
– Ой, и правда, щас я ему, сорванцу, задам!
И дедушка шаркающей походкой засеменил к выходу. Весь зал облегчённо вздохнул. Вадим Николаевич посмотрел на часы и понял, что окончательно и бесповоротно опоздал, и спешить ему теперь некуда.
–Погоди, отец, ты где живёшь-то? Надо тебя проводить, горе ты моё, а то заблудишься. Ну пошли что ли, искать твоего Володьку…
Самара, 2012г.
Похороны
Повесть
Глава 1.
Предисловие
В тот Новый год они собрались всей семьёй. Родители, мать с отцом, жена, дети. По старой, годами сложившейся традиции, отмечали Новый год все вместе, в коттедже, недалеко от города, благо газ, вода, камин, баня и даже спортзал в подвале. Вокруг дубовый лес, занесённый снегом, недалеко в овраге речка, лёд к тому времени уже встал, превратив её как по мановению волшебной палочки Снежной Королевы в огромное белое поле с причудливыми узорами и замысловатыми фигурами ледяных статуй. С заснеженного, заледеневшего утёса с православным крестом на вершине открывался вид на бескрайние снежные просторы царства её Величества Зимы. Горы-великаны, окутанные прозрачным туманом, отрясали иней с ветвей-лап деревьев, усеявших их склоны. Застыла, остановив свой бег, заколдованная Дедом Морозом заледеневшая река. Белая пустыня без конца и без края.
Летом здесь яблоку негде упасть, везде кипит жизнь, снуют лодки, кораблики, нет свободного места от отдыхающих на берегу, бесчисленных островках и косах туристов. Три летних месяца тут всегда праздник, шум, веселье. Люди как муравьи распознаются по реке на всех видах транспорта: яхтах, моторках, резинках, каноэ, да просто надувных матрасах и кругах, чтобы скрыться от изнуряющей жары в прохладных водах реки, её затонах и заводях. Теперь же здесь царит тишина и спокойствие. Природа умерла, превратив всё вокруг в лёд и снег, и заковав безумие разноцветных красок лета в бескрайний белый холод.
Но как же это прекрасно выглядит! Какой всё-таки талантливый художник и скульптор – зима! С одной стороны, от неё веет смертельным холодом, с другой стороны умирание жизни столь очаровательно и ни с чем не сравнимо. Как не бывает жизни без смерти, так не бывает лета без зимы.
Когда-то казалось, что их дубовый лес и овраг – забытый Богом уголок, где нет места городской суете, вдалеке от всей сутолоки, смрада и шума мегаполиса. Это медвежья заимка, вдали от магистралей и дорог, среди тишины изначальной природы… Но шли десятилетия и щупальца города постепенно стали добираться и сюда… Сначала сделали под каким-то предлогом дорогу, потом некие дельцы поставили магазин, посёлок начал наполняться благами цивилизации, от которых столько лет был оторван. Город настигал и этот, когда-то казалось заброшенный и неприступный уголок среди заповедной рощи. Он стремился его сожрать, как ненасытный монстр.
Но до этого ещё далеко, а пока в этом месте сохранялось ощущение таинства воссоединения с природой, побега от смога и реальности беспощадной урбанистической мясорубки, от суеты сует, в своё изначальное, неосознанное, где есть только ты и самые близкие тебе люди. Близкие – это и есть ты сам, каждый из них – это часть тебя, и в этой бескрайней заснеженной красоте ты засыпаешь, находя целостность, обретая смысл жизни, спокойствие и соединяя в себе мироздание, зная, что они рядом и теперь ты неделим, как правда, как истина.
*****
А дрова потрескивают в камине, дети суетятся на полу, играя в старые дачные игрушки, женщины готовят и накрывают на стол. Отец, как обычно, что-то делает по хозяйству – чистит снег, рубит дрова, периодически, втайне от матери, прикладываясь к животворящей стопке с домашним самогоном. Комната наполнена непередаваемым волшебных запахом мандаринов, жарящейся утки и салатов, а часы ни на секунду не замедляют свой бег, неминуемо стрелки приближаются к двенадцати. По ящику как всегда крутят «Иронию судьбы», «Служебный роман» и «Старый Новый год». Сверкает всеми огнями гирлянд огромная ёлка, которую вы по традиции берёте забесплатно, в девять вечера тридцать первого числа, когда вся ёлочные базары уже не знают, как избавиться от ставшего ненужным зелёного, ароматного и колючего товара. На ёлку-красавицу, как водится, нацеплено в виде украшений всё ненужное найденное на даче, словно в мультике про "Простоквашино", что в совокупности со старыми разбитыми ёлочными игрушками, оставшимися ещё с советских времён, создаёт иллюзию богатства и праздничного убранства.
Вот так же они всей семьёй встречали Новый год и год назад, и два, и десять. Правда раньше у них ещё бывали гости: друзья и родственники, но постепенно с годами они старели, обрастали бытовыми проблемами и им становилось всё тяжелее и тяжелее приезжать, а потом их и приглашать перестали, тем более что многих уже и в живых-то не было… В конце концов остались в этот новогодний праздник в заснеженном коттедже вдали от городского шума, посередине дубового леса-заповедника только самые близкие, ближний круг.
Санёк не принимал участие во всеобщей подготовке к празднику и застолью, он удобно развалился в кресле у камина, вытянув длинные ноги в удобных унтах и потягивал виски, изредка затягиваясь сигарой. Своё безделье он обосновывал периодически возмущающимся членам семьи тем, что итак уже сделал всё что мог. Во-первых, он всех привёз. Во-вторых, купил продукты и даже подарки. В-третьих, бесплатно раздобыл ёлку и приобрёл традиционный праздничный салют-фейерверк, куда без них в Новый год? Ну что от него могло быть ещё надо? Тем более ему ещё наряжаться в Деда Морозом и с ними же хороводы водить, а потом весь год слушать от младшего:
– Я знаю, что ты был Дедом Морозом, у тебя борода отклеилась!
Пусть другие теперь поработают, порежут салаты, почистят снег, помоют полы, а он уж как-нибудь посмотрит свои любимые старые фильмы по телику, в ожидании застолья и яств из новогоднего меню.
Глава 2.
Дядя Андрюша.
Подготовка к Новому году шла полным ходом, стол был уже накрыт, ёлка наряжена, все празднично одеты, вот-вот пробьют куранты, и Президент как всегда должен объявить, как хорошо мы будем жить в следующем году. И вроде всё как обычно, всё как всегда… Но одна новость омрачала торжественное мероприятие и не давала всем родным за праздничным столом до конца расслабиться, то и дело подбрасывая ветки в огонь неприятной темы для разговора, которая была так не ко времени. Уже почти сутки назад дядя Андрюша, свояк, муж родной сестры матери из Москвы, впал в кому. О нём последнее время приходили не очень хорошие новости в части здоровья, но как-то не верилось, что всё настолько плохо. Каждый раз, когда сестра матери рыдала в трубку и рассказывала, что дяде Андрюше в очередной раз всё хуже и хуже, казалось, что нет, этого не может быть, что он выкарабкается, вот-вот он встанет с кровати, с которой не вставал уже два с половиной года и пойдёт, побежит, ему всего-то семьдесят… Тем более он после больниц, куда его клали каждый месяц, вроде даже поднимался духом, начинал общаться, шутить, пробовал подниматься.
Он вообще любил шутить, этот дядя Андрюша. По жизни был оптимистом и юмористом, даже разговаривал как-то необычно, афоризмами, не так как все. Само имя «дядя Андрюша», как бы странно оно не звучало, выбрал он себе сам, да так оно за ним и закрепилось. Он всех дядями называл – сына шести лет, племянника пяти, вот все и подхватили. Всегда с фирменной улыбочкой на лице, традиционным сарказмом и беззлобной шуточкой, в неизменной бейсболке, коих у него за всю жизнь скопилось бесчисленное множество всех цветов и фасонов, на них одно время была мода, таким его запомнили близкие. Он всегда хотел жить с шиком, чтобы жизнь вокруг фонтанировала, чтобы все вокруг понимали, что она удалась. В молодости он профессионально занимался футболом, который так и остался основным его увлечением на всю жизнь, можно сказать в чём-то её смыслом. Дядя Андрюша был роста среднего, с годами из стройного и поджарого постепенно становился всё круглее, как тот самый футбольный мячик, но нисколько не менялся с точки зрения жизнелюбия, оптимизма и особого ироничного взгляда на мир. Конечно, как и все москвичи, он любил нам, провинциалам, пустить пыль в глаза. У него первого появился Полароид, фантастика, моментальный фотоаппарат, который казался чудом, надо было ещё махать его маленькими, но цветными фотками из стороны в сторону, сушить. У нас-то ещё были советские «мыльницы», фотоувеличители… У него первого появилась люксовая семёрка, ВАЗ 2107 цвета морской волны, на фоне наших убогих старинных Нив и копеек. Первый клубный жёлтый пиджак, как у новых русских, первые американские джинсы. Всем этим дядя Андрюша показывал, что в Москве совсем другая, новая жизнь, что он успешен, он богат и красив, что жизнь удалась.
В молодости дядя Андрюша часто приезжал в гости к родителям Санька, в основном летом, в отпуск, потом так же гостеприимно он встречал своих провинциальных родственников и у себя дома, в столице. Правда жил он не в самой Москве, а в пригороде, в Мытищах и оттуда они добирались на электричке, но на это никто не обращал внимания. Те золотые времена юности, всеобщего добра и любви так и останутся в памяти, как нечто большое, тёплое, родное. Поездки в Тарханы, на родину Лермонтова, ночёвки в стогу сена в русском поле, Волга, лес, речушки, на которых останавливались, купались и жарили шашлык. Путешествия по Саратовским жарким степям, рыбалка на карпа ночью, раки, пойманные бреднями. «Поле, русское поле», которое горланили все вместе из машины. Потом кончился бензин, потом заблудились в полях и спрашивали у какой-то толи мордовки, толи казашки, как добраться до райцентра. Та ничего не понимала, зато очень хотела сесть в переполненную тачку, где её совсем не ждали, «чтобы подвезли», да так сноровисто, что от неё еле сбежали… Всё это пронеслось как один миг, как одно большое счастливое мгновение…
Вот в памяти всплывает поездка в Москву, традиционное откармливание голодного Поволжья мороженным, поход на ВДНХ, Арбат, Красную площадь, съёмки на Полароид, потом в ДК на кино «Начни с начала» с Макаревичем, 1985 год… Золотые времена, футбол в Лосиноостровском районе, где Санёк чтобы выиграть падал и хватал за ноги взрослых, а его брат, обидевшись, с плачем убегал в лес. Жизнь в СССР была как в одной большой семье. Все равны в своей бедности и, вместе с тем, молоды и счастливы.
Глава 3.
Юрий Сергеевич.
Дядя Андрюша был коренным москвичом, правда из пригородов – родители его, Юрий Сергеевич и Любовь Игнатьевна родом из Железнодорожного, а сам он с семьёй по молодости жил то в Лосиноостровском, то в Мытищах. Юрий Сергеевич, отец дяди Андрюши, был серьёзный человек, настоящий советский заслуженный пенсионер, фронтовик, партийный работник. Он запомнился Саньку добротой, умом, тем что баловал их с братом на ВДНХ эскимо на палочке и водил в парк на аттракционы, а также тем, что всегда покупал по утрам в «Союзпечати» и читал «Советский спорт», ища статьи про футбол, натянув на нос большие квадратные очки, которые хранил в верхнем кармане пиджака. Шурик запомнил его высоким, седым, статным, с отброшенными назад седыми волосами в серо-голубом костюме, белой рубашке и сандалиях, как у всех советских пенсионеров летом, с традиционной газетой, свёрнутой трубочкой.
Любовь Игнатьевна умерла первой из семьи и довольно рано. Она была высокой грузной женщиной, что способствовало развитию болезней сердца, которые она не смогла победить. Юрий Сергеевич пожил какое-то время один, но скорбь по жене, с которой он прожил всю жизнь и без которой себя не представлял, не давала ему покоя, не отпускала, и он часто хватался за левый бок и сосал валидол. Однажды он поехал на дачу, в село Пахмутово на электричке. Было лето, погода прекрасная, Юрий Сергеевич переделал все дачные дела, но чувство одиночества и брошенности не оставляло его. Любовь Игнатьевна стояла перед глазами, как живая. Вот здесь они копали огород, в этом кресле она любила раскладывать пасьянс, на этой кушетке дремала после обеда. Казалось, что она просто вышла на секунду, сейчас она войдёт и раздастся её властный громогласный голос:
– Юра! Надо покрасить сарай! Да не сиди просто так, займись чем-нибудь полезным! Скоро Андрей с Галей приедут, вечно за тебя краснеть приходится!
Юрий Сергеевич потряс головой, отогнав воспоминания. Нет, здесь он не может долго находится физически, слишком свежи воспоминания, время их ещё не вылечило, и сердце опять что-то щемит… Надо собираться домой, может к Андрею с детьми заехать… Он собрал скудный скарб в рюкзак и побрёл к электричке. Там купил билет в окошке по пенсионному, дождался поезда, вместе со спешащими по делам людьми зашёл в вагон, посчастливилось найти свободное местечко среди галдящих пассажиров, от которых разболелась голова. Было душно, окно закрыто, вдруг резко кольнуло в сердце. Какая нестерпимая боль… Он такого ещё не чувствовал никогда. Всё куда-то поплыло, полетело…
– Мужчина, что с Вами? – откуда-то издалека услышал голос Юрий Сергеевич и непонимающе посмотрел наверх.
Над ним нависли люди, кто махал газетой, кто-то пробовал открыть забитое намертво окно в вагоне электрички.
Юрий Сергеевич попробовал расстегнуть воротник.
– Душно… Мне надо… Воздуха…
– Помогите, не видите – мужчине плохо! О, как раз станция, граждане, не стойте, помогите его вывести на чистый воздух, давайте-давайте, вот вы, молодой человек, что смотрите, под ручки и вперёд, у Вас, кстати, где билет? – это руководила принудительной эвакуацией контролёрша, проверяющая билеты в поезде.
Вывели заботливые пассажиры с орущей злой контролёршей Юрия Сергеевича на одинокой станции, усадили на скамеечку, но стоянка была всего пару минут, все спешили по делам, заскочили обратно в вагон и уехали, оставив одного. Вот она, хвалёная советская сердечность, забота о ближнем. Равнодушие, человеческий поток, спешащий по делам и одинокий старик с инфарктом на заброшенной станции. Все уехали, никто не остался, никто не позвонил, не сообщил в скорую, безразличие поглотило людей.
А бедный Юрий Сергеевич посидел-посидел на лавочке и помер, там же, не вставая. К вечеру его нашли приходящие дежурные служащие, мёртвого, так и сидящего, но уже со стеклянным взглядом. От греха подальше, да от бродячих собак отволокли в сарай за станцией, да там и бросили, чтобы глаза не мозолил. А потом напились, да и забыли участковому сообщить. Там в сарае он пролежал несколько дней, пока родственники не подняли шум, ведь уехал старик, должен был вернуться, а его нету и нету. Там нету, тут нету, домой не возвращался, поехали по пути, подключили партком, милицию. Но нету Юрия Сергеевича нигде, всё обыскали, на каждой станции по пути на дачу сошли, спросили, обыскали, как сквозь землю провалился, никто не видел.
По чистой случайности в тот сарай, где покоился бедный Юрий Сергеевич на куче хлама, заглянул местный сторож. Спичкой чиркнул и перекрестился. Покойник лежит и на него смотрит… Запах пошёл уже…
– Свят-свят – запричитал Василич, – это что же на белом свете деется, честные граждане!
Решил он на свой страх и риск тело осмотреть, а может разжиться чем хотел, видит покойник кулак сжал, что-держит и как будто показывает на этот кулак. Понял Василич – знак это, не просто так, пальцы разогнул, глядь, а там записка, а на записке только и написано, что семь цифр. Ну сторож и скумекал, что это номер телефонный. Побежал в будку-автомат при станции, позвонил по нему, а там целый главный прокурор московской области отвечает, домашний телефон это его оказался, они с Юрием Сергеевичем друзья были фронтовые. Описал значит сторож прокурору покойника, там мол и так, лежит тут в сарае, за станцией Хряпино, в костюме, мёртвый. Так всё и выяснилось, сообщили куда следует, всё встало на свои места. Забрали родственники Юрия Сергеевича и схоронили чин по чину. Вот тебе и хвалёные советские равенство, братство и участливость, как коснись – минуты ради жизни человеческой жалко.
Правда за квартиру их с Любовью Игнатьевной война вышла у сыновей – Андрея и Сергея, военврача, которого потом в Чечне контузило. Да такая, знаете, битва за квадратные метры, что они хату родительскую делили так, что потом полжизни не разговаривали, враждовали. Сергей, старший, даже на похороны дяди Андрюши не пришёл, сказал давление 210 на 140 и сознание теряет от головной боли… Не знаю, может и правда.
Глава 4.
Смерть.
Мы встретили Новый год, пустили салют, как всегда кричали «Ура», до утра веселились, общались. О дяде Андрюше, который лежал в Москве в коме у себя дома, старались не думать, хотя конечно было уже ясно что это конец, но надежда, как водится, умирает последней. Никто не звонил, мы тоже не беспокоили в такой час родственников, хотелось верить, что раз никто не звонит, значит страшное ещё не произошло. Нет-нет, но в разговоре всплывало:
– Баба Маня, когда в кому впала, день прожила. Часа в три это было днём, а утром, часа тоже в три, и перестала дышать.
– Да, помню, я ещё скорую вызываю, а она не едет час, другой, и как назло дождь стеной, первое ноября. Мы звоним каждые пять минут, а они не едут, говорят вызовов много, а нормативы у них только по детям, для стариков нет нормативов… Вот тебе и здравоохранение. Я давай в частную скорую звонить, те тоже застряли. Мы по всем пробкам кинулись к ней.
– Да-да, ты ещё деду Колю с собой взял, он вроде как реаниматолог…
– Ага, и скорая приехала только через шесть часов, ближе к ночи. Вот такая она, «скорая». Ну и что посмотрели, вкололи глюкозу, померяли давление и уехали, брать говорят не будем… Вот так вот.
– А главное, пока она в кому-то не впала, полностью в сознании была, передвигалась плохо, несла иногда чушь, заскоки были, типа по крыше соседней кто-то ходит. Мать вон не узнавала, говорила: «Женщина, Вы кто и откуда?»… Но так-то в целом вполне в сознании была, в последний день только от завтрака вроде отказалась, от своей любимой каши…
– Она же в среду в кому впала, а в воскресенье до этого я у вас в гостях был, как почувствовал, что проститься надо, до этого месяц не заходил. Помню подхожу к бабе Мане, а я же всегда с ней любил поговорить, юмористка она была, оптимистка до последних дней… С ней все поболтать любили… Даже вон сосед Вовка, пьянчуга, часами у вас просиживал, больно с бабулькой любил пообщаться. Она же всё пояснит, по полочкам расставит, скомандует, не даром прокурорша.
Так вот, захожу к ней в комнату, она голову с подушки поднимает, смотрит на меня, а глаза мутные, белёсые, почти бесцветные. И говорит значит: «Я знаю, что восемнадцать убитых красноармейцев закопаны у Дома Печати под красною и чёрной голубикой…». Я аж испугался, трясу её, говорю: «Ты что, бабушка, это же я, Сашка!» Тут вдруг пелена с глаз у неё спадает, она сразу такая осмысленная становится и отвечает так разумно, как будто и не было у неё глюков: «О, Сашка, это ты? Привет, проходи, садись.» И поговорили мы с ней так душевно, казалось, она абсолютно здоровая и проживёт ещё лет десять… А потом я увидел её уже в коме… Говорят у стариков перед смертью нейронные связи в голове рвутся и воспоминания урывочные начинают всплывать из глубокой памяти, оттого и видения, когда такое происходит, значит скоро конец… И не сделаешь ничего, это сосуды в голове истончаются…
– Вот и дядя Андрюша также, под конец шарики у него за ролики заехали. Он и так-то по жизни фантазёр был, любил приврать, непонятно где правда, где вымысел, а тут и совсем разговор с ним стал напоминать фантастику.
– Ты тоже заметил? Видимо это у всех стариков перед смертью… Он же когда последний раз из больницы выписался, ну ещё вроде боли прошли, оживился, ну где-то пару месяцев назад. Дядя Андрюша же стал всем звонить и вам тоже, и я ему позвонил, он давно трубки не брал, всё от болей в ногах мучился, не до разговоров ему, а тут взял и такой весёлый, как в старые годы, всё шутит и рассказывает:
«… Да я скоро к вам собираюсь, Сашка, вот только ноги подлечу и сразу летом приеду. Но честно говоря у меня с ногой одной хреново, ну как ватная она, силы в ней нету. Вот всю жизнь в футбол играл, никогда проблем с ногами не было, а тут. И эти врачи ещё… Они же совершенные болваны. Они же ничего не понимают и сказать не могут. Скажу тебе по секрету, я ведь сам себе диагноз ставлю, а они просто за мной с моих же слов всё в историю болезни и переписывают. Да-да. Я и лечение сам себе назначаю, они-то что могут? Эх, совсем медицина развалилась в стране. А всё почему? Ну не буду секреты раскрывать, я же все про всех знаю, всё-таки сорок лет в КГБ, нас, кстати, и сейчас прослушивают. Ты знаешь, я же тут в отдельной палате лежу со всеми удобствами, ну мне по статусу так положено. Ко мне сам главврач ходит и у меня консультируется как лечить, а лечащий врач у меня академик какой-то, но всё равно такой дундук, ни черта не соображает. На мне тут экспериментальное лечение секретное будут пробовать, только ты никому, это государственная тайна. Мне же климат морской прописан, вот меня скоро к морю повезут по секретному военному фарватеру. Как через границу перевезут? Да загримируют, по поддельным документам, как ещё? Как всегда… Знаешь, Сашка, тут же на меня Приказ подписали, сам Верховный, только ты никому. Короче задействуют меня в секретной миссии. Я ещё главное им говорю – как же, ведь я же не ходячий почти, а они мне – что делать, приказ есть приказ, встанешь и пойдёшь, ну или другую какую придумают роль, у них там выдумщиков много… Так-то Санька, ещё повоюем. Ну вот, а летом к вам, как штык, только ноги вот подлечу…».
Это был последний раз, когда я с дядей Андрюшей разговаривал, потом сколько не звонил, он уже трубку не брал, вот так-то вот.
*****
Первого, под вечер, зазвонил телефон, отец вышел в другую комнату поговорить, вернулся с потемневшим лицом.
– Всё, умер дядя Андрюша, отмучался, Царствие ему Небесное. Ровно в ночь с тридцать первого на первое, в самый Новый год, бывает же такое. Похороны вроде четвёртого, но там не ясно ничего, закрыто же всё, новогодние каникулы у всех, будь они не ладны. Увезли, говорят, в морг дежурный где-то в Королёве, а где хоронить, когда, непонятно. Но что делать Сашка, полетим, всё-таки дядя Андрюша мой дружок, сколько мы с ним…. Эх, давай выпьем, помянем, ты там чачу подарил, наливай, земля ему пухом. И это, посмотри по компьютеру, как в Москву добраться четвёртого… На самолёте что ли, а то пятого мне с утра на дежурство. Надо проводить человека в последний путь…
Глава 5.
Дань чести.
Окончательная информация, о том, что похороны состоятся четвёртого января, пришла только вечером третьего. Понятное дело, сложно всё оформить, Новый год, всё закрыто, выходные, а тут траурная суета, как всегда не ко времени. Даже в моргах и на кладбищах люди не только умирают, но и празднуют. И надо же было со всеми договориться, когда везде всё закрыто и никого нет, бумажку не оформишь, справку не получишь. Эх, Россия-матушка, умирать тут надо исключительно летом и в понедельник, потому как в остальное время всё связано с непреодолимыми трудностями упокоиться в земле.
Проблема состояла в том, что лететь надо было в Москву, а билеты ещё не куплены, кроме того мотануться туда обратно предстояло одним днём, так как у отца утром пятого было дежурство, а он итак поменялся уже с кем-то. Кроме того, нам сказали, что обратный рейс из Внуково в 19-40 не подходит, так как мы не успеем на поминки, потому что только забирать из морга будем в два, а это всё-таки Москва. Вот и получалось, что вылететь надо было одним из первых рейсов, а вернуться самым последним – из Шереметьево в 22-50, дополнительно нас убедительно просили исключить Домодедово, которое было очень далеко. Короче, головоломка ещё та. Благо интернет работал, а билеты теперь продавались и через сайты. И так и сяк перепробовав все возможные рейсы и фильтры, получалось, что туда мы летели по приемлемой цене – «Победой» по пять штук на брата, а вот обратно именно в обозначенное время, билетов дешевле пятнашки не было. Вот и получилось, что отцу, чтобы успеть на работу, за которую платили двадцать тысяч в месяц, пришлось потратить те же самые двадцать тысяч, только за один день. И это ещё не считая такси, так как нас сразу предупредили, что с утра встречать никто не будет, дай Бог обратно в аэропорт подбросят.
Ну а что делать, дань чести надо отдавать, в последний путь человека надо провожать, сколько бы оно там не стоило. Поэтому выбрав на сайте маршрут, мы там же оплатили билеты. Всё-таки какие теперь блага у цивилизации!
– Да… – протянул отец, – удобно теперь, лихо. Вот помню раньше, когда я последний раз летал, ещё в Союзе – касса одна на весь город, туда давка часа на три, билеты надо брать за месяц, да и то не найдёшь. Баба Маня всё доставала с чёрного хода, по блату, потому что сама в продуктовом работала. И то всё это занимало весь день. А теперь вона как – кнопку ткнул и готово, прямо с дачи… Чудеса. Только денег стоит целую зарплату за месяц, а раньше в Москву за трёшку летали. Кстати, а как мы в аэропорт попадём?
Позвонив знакомому таксисту, Санёк выяснил, что вроде самым дешёвым вариантом является поехать в аэропорт на своей тачке, а там оставить её на долгосрочной стоянке, так и порешили. При чём разделились так, что туда утром их везёт отец, а обратно уже ночью, из аэропорта до дачи – Санёк. Аэропорт, был не ближний свет, почти 50 км, и бомбилы брали за проезд до него от штуки в одну сторону, а стоянка вроде должна была стоить рублей шестьсот, казалось выгода на лицо…
Утром проснулись ни свет, ни заря, оделись на скорую руку, вещей с собой решили не брать вообще, к чему они? Правда успели поругаться, потому что отец настаивал, чтобы одеваться прилично, а Санёк хотел практично, пусть и во всё чёрное. Он был в вопросах полётов, в том числе одним днём, человеком опытным, и знал, что основное в этом деле – одеться удобно и универсально, и не тяжело, лучше в ущерб улице, так как в самолёте жарко. По переходам и аэропортам таскаться далеко, и, если у тебя будет что-то тяжёлое, это вызовет большой напряг. С другой стороны, на улице была зима, и нас предупредили, что отпевание будет прямо на кладбище, в связи с чем надо одеться потеплее. В итоге каждый оделся в своём понимании. Отец с его точки зрения прилично – в синий пуховик, который не застёгивался, синюю клетчатую рубашку, джинсы на подтяжках из которых торчал живот и петушок на макушке. Санёк – практично, в чёрный свитер, чёрные спортивные штаны с начёсом, всесезонные ботинки и короткую спортивную куртку из Декатлона, не очень тёплую, почти бумажную, зато очень лёгкую.
В пять утра, никого не будя из домашних, они тронулись в путь на отцовской праворукой Тойоте. Стоял утренний морозец, на землю опустился туман, Санёк лёг на заднее сиденье и дремал. Отец постоянно причитал, что они поздно выехали и теперь опоздают на самолёт и заметно нервничал, Шурик же уже неоднократно выверивший этот маршрут по секундам, был абсолютно спокоен и следил за дорогой один глазом. Он поднялся только на стационарном посту на выезде из города, но инспектора тормозили всех подряд на въезд, а на выезде никого из не было, в связи с чем он снова бухнулся дальше спать, положив куртку под голову. Через какое-то время в полудрёме его резко разбудил отец:
– Сашка, вставай, приехали. Иди разбирайся, как заезжать.
Санёк открыл с спросонья один глаз, второй, протёр их руками. Они стояли в очереди машин на ярко освещённом пространстве перед автоматическими турникетами. Когда до них дошла очередь, он вышел из тачки, долго жал какую-то кнопку, а талон всё никак не вылезал.
– Ниже жми, на зелёную! – услышал он из машины, стоявшей сзади, нервный сердитый голос.
Это водителю машины за ними, который очень спешил, надоело ждать и смотреть как недотёпа жмёт куда угодно, только не туда куда надо.
– И точно, смотри-ка, – Санёк нажал на кнопку, подсвеченную зелёным огоньком.
Драгоценный талон со временем въезда вылез, шлагбаум покорно поднялся, он заскочил на пассажирское сиденье, отец ударил по газам. Они сразу нашли по указателям ту самую долгосрочную стоянку, но увы, перед въездом на неё уже стояла машина, водитель которой о чём-то ругался с барышней по радио. Из их разговора Санёк понял, что их надули, так как мест на дешёвой парковке нет. Рядом была точно такая же, но ровно в два раза дороже и называлась «краткосрочная», хотя не отличалась от первой абсолютно ничем, кроме как условным разделением и разными шлагбаумами. Времени ждать пока кто-то уедет с дешёвой парковки не было, поэтому пришлось сдать задом и встать на дорогой.
– Вот ведь развод на бабки, – зло сказал Санёк, взглянув на крохотную дешёвую парковку и огромную дорогую, – интересно, почему не сделать наоборот?
Время уже поджимало, и они пошли по хрустящему снегу и морозу в сторону входа в аэропорт.
– Интересно, а я фары выключил? – с сомнением спросил отец, когда они уже вошли.
Действительно интересно, ведь если он их не выключил, то обратно бы они прилетели к разряженному аккумулятору и не заводящейся машине.
Они прошли первую линию контроля с рамкой-металлоискателем и лентой сканера вещей. Сняли куртки, шапки, сложили в специальный ящик, положили на ленту, прошли. Металлоискатель на предусмотрительном Саньке, не взявшем с собой ничего металлического – даже мелочи, даже крестик нательный он забыл висящим у кровати, так и не пикнул, а вот на Петровиче он запищал и загорелся как новогодняя ёлка. Отец по незнанию имел на себе кучу звенящих вещей – серебряную цепочку на шее, браслет на руке, часы, застёжки на подтяжках, разумеется мелочь в карманах и железные зубы. Всё это, за исключением зубов, его, матерящегося на весь пункт досмотра, заставили снять, ещё и разуться, в итоге он потратил на проход уйму времени, а Санёк терпеливо его ждал на выходе. Когда шоу с раздеванием Петровича закончилось, они прошли на регистрацию.
– Только не тринадцатое место! – сразу сказал толстой девушке в униформе и нашейном платочке за стойкой регистрации Санёк, – и желательно вместе.
– Это не к нам. Тут всё компьютер решает, это же "Победа", какие места даст, такие и будут. А смена места – платная. Будете места менять?
Саньку досталось место «17», у окна, Петровичу – «25».
– Нет, уж как-нибудь перетерпим.
– Где ваш багаж?
– У нас нету.
– В Москву и без багажа? Странно…
– «Да какое твоё дело», – подумал Санёк.
– Мы на похороны, одним днём – объяснил отец, хотя той было явно всё равно.
Они весте прошли по эскалатору на третий этаж в зону вылета, где повторилось шоу с досмотром вещей и раздеванием Петровича, который уже орал и злился пуще прежнего, так как уже объявили посадку, а его долго не пропускали. Отцу всё было в диковинку, ведь последний раз он летал в Москву на самолёте в далёком 1985 году, тогда было всё другое – начиная от аэровокзала, заканчивая правилами поведения. Тогда в самолётах можно было курить, никаких металлоискателей и сканеров не было, а летел он вообще по студенческому билету. Поэтому такие меры безопасности вызывали у него шок и резкое отторжение. В результате пререканий его заставили пройти в огромный крутящийся сканер в человеческий рост, где он долго не мог понять: как встать, как поднять руки, но всё-таки его «прокрутили» и пропустили.
Они поспешили к выходу на посадку.
– Куда идти-то, Санёк?
– Рейс номер 8719 компании «Победа» в Москву, Внуково, начинает посадку! – объявил женский голос по радио.
– Ну всё, опоздали! Вот ведь козлы! Что им мои подтяжки сдались с часами!
– Спокуха, папа. Так какой у нас гейт…
– Кто?
– Да гейт, шлюз по-нашему.
– А… Ну ты так бы и говорил, по-человечески, а то звучит как-то того… не очень.
– Так… номер 23, вон смотри. Ну всё, очередь стоит, значит посадка идёт, так не переживай, не опоздали.
Очередь шла резво, на выходе к самолёту мужчина и женщина в одинаковых синих пиджаках, то и дело переговариваясь по рации, безразлично отрывали посадочные и пропускали толпу вниз, к автобусу. Санёк с отцом вышли из здания и через полосу холода нырнули в переполненный аэробус. Народ нетерпеливо ждал, через открытые двери автобус наполнялся утренним холодом, изо рта валили пар, все старались занять места покомфортнее и уцепиться за поручни. Двери закрылись, аэробус тронулся. Они долго ехали по заснеженному полю, валили снег, мела позёмка, свистела в ушах пурга. Пассажиры, пытаясь согреться жались друг к другу и к печке под ногами, с интересом разгадывая своих товарищей по предстоящему полёту. В такие минуты Санёк, как Шерлок Холмс всегда пытался дедуктивным методом по лицам, одежде и повадкам угадать цель поездки того или иного соседа. Вот мамаша с ребёнком, с ней всё ясно, вот дышавший перегаром командировочный, вот спортсмены, а может кто-то из них террорист? Какие же всё-таки интересные цепочки размышлений можно делать, вглядываясь в них, ведь их так много скопилось в маленьком холодном пространстве автобуса с заледеневшими стёклами окон.
Наконец автобус остановился и выплюнул толпу пассажиров к Боингу с вращающимися лопастями двигателей в раскрывшиеся двери. Уже подогнали два трапа – сзади и спереди, к тому что сзади подошёл второй автобус. На лестнице вверх, в спасительное тепло салона воздушного судна тут же образовалась толкучка. Люди спешили поскорее пройти внутрь, отталкивая друг друга локтями. Санёк, одёрнув отца, предпочёл подождать, пока вся толпа пройдёт наверх. Им спешить некуда. Они даже сфоткались у трапа, прямо перед самолётом, на память. В конце вереницы очереди лениво поднялись наверх. В полукруглых дверях салона Санька встретила улыбчивая стюардесса в униформе, фирменной шапочке и косынке.
– Ваш посадочный… Ваше место 17 «а».
– В курсе.
Санёк сквозь толчею раздевающихся и укладывающих вещи по полкам пассажиров, мешающих проходу, бесцеремонно распихивая их, протиснулся на свой ряд, нырнул к окну, сразу пристегнулся. На его счастье рядом на креслах никакого пока не было, но непрекращающийся поток людей всё тянулся и тянулся мимо. Было понятно, что рано или поздно мета рядом всё-таки займут. Сиденья в «737» довольно удобные, синие, кожаные, только спинка не откидывается назад и седушка плоская. Санёк надел наушники, включил "Наутилус", устроился поудобнее и постарался задремать. Строгая стюардесса, зачем-то проверив посадочный, пересадила женщину в очках из ряда перед Саньком, к нему на первое кресло "С", в проход, вскоре между ними уселась ещё одна женщина. Повезло только что она была компактная, и поэтому Санёк нагло развалился, заняв оба подлокотника, снял ботинки, чтобы ноги «дышали».
– «Слава Богу не толстяк сел в середину…» – подумалось ему.
А то впечатало бы его в иллюминатор и путешествие в положении кильки в банке было гарантировано. Самолёт чего-то всё ждал, его долго обмывали антиобледеневающим составом, потом он всё-таки потихоньку тронулся по взлётной полосе, прямо по навалившемуся свежему снегу. Мигая жёлтым светом мимо пролетали взлётные огни.
– На время взлёта, свет в салоне будет потушен, – объявила стюардесса по радио.
Её помощница активно жестикулировала в середине, показывая, как надевать спасательный жилет и кислородную маску, впрочем, Санёк ничего не слышал, в его ушах голосом Бутусова пела «Гудбай, Америка». «Боинг» на секунду застыл. Это точка принятия решения у пилота. От неё или вверх, или обратно в порт. Пара мгновений, двигатели натужно загудели, самолёт резко побежал вперёд, оторвался, так что слегка вжало в сиденье, и стремительно начал набирать высоту. Краем глаза Санёк взглянул в иллюминатор. Заснеженная земля оторвалась и уходила вниз, всё в окне становилось меньше, меньше…
– "…Проща-а-ай навсегда-а. Возьми банджо, сыграй мне на прощанье…" – надрывался в беспроводных наушниках лидер «Наутилуса».
Санька потянуло в сон, стало жарко, он кряхтя снял куртку, так что женщину рядом хлестнуло ей по лицу, она сморщилась, но промолчала. Потом подложил куртку под голову и как мог развалился, погружаясь в дрёму. Опять зажгли свет, но ему было уже всё равно…
Глава 7.
Последний путь.
– Через двадцать минут наш самолёт приземлится в аэропорту "Внуково" города-героя Москва, столице нашей Родины. Уберите откидные столики, приведите кресла в вертикальное положение, проверьте ремни безопасности, – объявил женский голос по радио, окончательно вырвав Санька из объятий полусна.
Он стряхнул дремоту, осмотрелся вокруг. Всё те же люди, тётки рядом что-то смотрят в телефонах, первая пьёт воду. Так, значит пока он спал раздавали минералку. Обидно, пропустил, во рту как назло дикий сушняк. Ноги затекли, всё тело болело, всё-таки спать в неудобной позе в кресле самолёта – большая ошибка. Санёк как мог потянулся, подвигал членами, размялся. «Боинг» что-то дольше обычного кружил над Москвой, видимо всё не давали посадочную полосу, а под ними было поле из ватных облаков и огромное красное солнце в чистом небе. Они маневрировали в воздухе, то поднимая, то опуская крыло, потом, наконец, резко пошли вниз, врезавшись в облачную стену. Вата за окном, как туман, казалось, протяни руку и её можно потрогать. Где-то здесь, на облаках, живёт Бог… Здесь они гуляют по этим прекрасным белоснежным небесным полям с Апостолами… Только где они, как их найти? Столько раз он, летая, задавался этой мыслью, но никогда никого так и не увидел.
Облака не кончались, они уже минут десять летели вниз, а вокруг всё было в бесконечной белой вате. Видимо, облачность высокая, облака стелются до самой земли, наверняка вынырнут перед самой посадочной… Санёк ощутил характерный звук и вибрацию. Это отошло шасси. Ещё пара минут, и они действительно вылетели из облаков, и сразу внизу показались сигналы посадочной полосы, а далеко вдали сверкали огни мегаполиса. Огромные, бесконечные, простирающиеся до самого горизонта, всё-таки какая она большая, Москва… Свет потух, все притихли. Кто-то закрыл глаза, кто-то молился, кто-то держался за руки. Санёк был абсолютно безразличен. Сколько их было, таких посадок? Сотни? Тысячи? Всех и не упомнишь…
Лайнер жёстко коснулся посадочной полосы, тут же подпрыгнул, все вокруг ойкнули… Но нет, вот он уже твёрдо и основательно сцепился с асфальтом и начал торможение. По инерции Санька толкнуло вперёд, он уткнулся руками в сиденье перед ним. Всё… Самолёт уже ехал медленно, всё кончилось.
– Уважаемые пассажиры, наш полёт окончен, благодарим, что выбрали нашу компанию «Победа»! До окончания полёта оставайтесь на местах и не отстёгивайте ремни безопасности…
Ну вот и всё, прилетели, Москва. Санёк не торопился, «Боинг» долго катался по территории, он смотрел в окно на огни и светящееся название «Внуково» на здании, наконец остановился, по радио пошли сервисные команды инженерам что и в какое положение установить. Значит не автобус, а стационарный шлюз, «рукав». Их пригласили на выход, спешащие повыскакивали с мест, стали судорожно доставать вещи, протискиваться. Санёк ждал, когда основная толпа схлынет и кончится ажиотаж. Время ещё только восемь по-местному, рано, кто их там будет ждать. Все ушли, даже женщины-соседки, с которыми он так и не перебросился ни одним словом, встал и Сашка, обулся, накинул куртку, дождался отца, и они вместе прошли в рукав через обязательную прощальную улыбку стюардессы.
Долго молча выходили по лестницам, траволаторам, мимо белых стен и рекламных вывесок. Наконец, зашли в большой зал прилёта, где менее удачливые пассажиры ожидали чемоданы на ленте. Им это было не интересно, по зелёному коридору они вышли в аэропорт. На них тут же накинулись хищные таксисты и люди с табличками, Санёк потащил папу мимо.
У него уже имелся один печальный опыт-инцидент, когда он по незнанию сел в такое вот дикое такси, договорившись за полтинник до центра с подозрительной квадратной бритоголовой мордой, купившись на халяву и дивясь, что такси в Москве стоит, как проезд в Газели. Проехав полпути водила всё подозрительно поглядывал на него, оценивая, а затем, улыбаясь, сказал на его вопрос о дешевизне:
– Проезд у нас недорогой, и в Ярославле ездим, и в Тверь…
Затем убрал шапку с панели, обнажив таящуюся под ней табличку «Проезд 50 руб. за км».
– Что кинул меня думаешь? – злобно рыкнул ему Санёк.
– Думаю да, – улыбаясь потирал руки горилообразный кидала-водитель.
Сошлись на том, что Санёк выгреб всю скудную наличность и выскочил возле первого метро, плюясь и проклиная себя за доверчивость, но в физический бой с квадратным не вступил, мало ли, наверняка у них тут всё не просто так и целая мафия.
Второй раз покупаться на таксистский кидняк Санёк был не намерен, да и времена не те. Они молча с каменными лицами прошли мимо всевозможных кидал и зазывал и вышли из здания на свежий морозный воздух.
– Давай закажем через «Яндекс такси», – Санёк порылся в приложении, – о смотри-ка, всего-то тысяча двести, да мы за аэроэкспресс, метро, да электричку явно больше отдадим… Вызываем?
– Давай, куда деваться…
– Так… тут показано, что вызов к какому-то столбу "15 а"… Мужчина, что тут у Вас за столбы? А вон те, на которых козырёк держится? Смотри, точно с номерами, ну пошли, подъедет через 4 минуты какой-то Уербан на белой «Октавия» номер 636… Вот же имена у них, прости Господи…
Глава 8.
История болезни.
Дверь открыла заплаканная женщина в чёрном платье, в которой только отдалённо можно было узнать некогда пышущую здоровьем и всегда самоуверенную и властную тётю Галю. Она похудела, осунулась и выглядела подавлено. Слово «вдова» как-то не особо вязалось к ней, не соответствовало её характеру, и так называть её не поворачивался язык.
– Проходите, проходите, да можете не разуваться…
Санёк с отцом зашли внутрь сравнительно небольшой «двушки», в нос сразу ударил запах болезни, смерти, лекарств и ещё чего-то приторного, неприятного.
– Мы тут ещё не убрали всё после… дяди Андрюши… Наверное, надо диван выкинуть, на котором он лежал, – как бы извиняясь стала пояснять тётя Галя, – да вы не стойте в коридоре, проходите на кухню.
Гости разулись и прошли на просторную кухню, служившую одновременно и гостиной, сели за стол.
– Как дорога? Устали? Есть что-нибудь будете? А у меня и холодильник-то пустой, прямо руки опускаются, всё не до того. Могу только сделать яичницу, больше всё равно ничего нет.
Отец согласился на яичницу, Сашка же отказался и попросил просто кофе, сославшись на то, что никогда не завтракал, как раз шёл рождественский пост, при чём самая его строгая часть. Тётя Галя на скорую руку вскипятила чайник и разбила над сковородкой на плите два яйца, предварительно включив газ. Через пару минут кофе и яичница были готовы. Тётя Галя поставила их на стол и присела, смахнув слезу. Отец дипломатично молчал и ел, Шурику же показалось, что она хочет излить душу, рассказать о последних годах жизни покойного, как обычно бывает на похоронах.
– Тётя Галя, – попытался начать беседу Сашка, – а Вам не кажется, что всё это, ну вся эта болезнь, началась после вакцинации от Ковида? У меня есть такое смутное ощущение, что дядя Андрюша как привился, так и покатился в пропасть, стал разваливаться по частям… Я же помню, в самый разгар пандемии, он ещё на дачу ездил на электричке, Вы ещё рассказывали, как ему билет не продавали на станции, пенсионерам-то запрещали из дому выходить, и он бегал от наряда в лесок, скрывался. Вот ведь маразм был… А это было то не так давно, два с половиной года назад. И мне показалось, что ровно тогда он привился, и это и стало его точкой последнего отсчёта…
– Да мы как-то об этом не думали, не придавали значения… Ну да, примерно в одно время и привился, и здоровье стало ухудшаться… Но ноги у него ещё до этого стали опухать, а тут эта пандемия, будь она не ладна, всё закрыто, в больницу берут только с инфарктом и инсультом, а с ногами человеку можно сразу помирать. Мы же его так в первый раз в больницу и положили – только убедили врачей, что у него с сердцем проблемы, а в конце концов так и оказалось. Да я всё сейчас расскажу, надо хоть душу облегчить, а то я места себе не нахожу….
****
Ноги у Андрея ещё за пару лет до этого опухали, но не критично и язва была долго не заживающая, помнишь ещё в пятнадцатом году на неё мать внимание обратила? Но потом всё это прошло, и даже болячка затянулась, правда затем с неё же всё и началось… Где-то за год до пандемии, дядя Андрюша чудом попал в кремлёвскую больницу кардиологическую, по сердцу, очень повезло. Его прямо с работы с давлением больше двухсот на скорой забрали, правда скорая от ДМС, у них тогда на работе давали страховку. И толи других мест не было, толи сам Господь так сделал, но привезли его в самую что ни наесть Правительственную клинику. Туда со всей страны едут по блату, за год записываются, попасть не могут, депутатов, да членов Правительства лечат. А Андрея прямо вот так вот запросто – на скорой и туда. И сделали ему там комплексное обследование, ну нашли конечно болезней всяких кучу, но сказали, что полечат и всё будет хорошо, правда стоит вопрос о шунтировании. Там ещё диагноз такой – аж на двух листах печатного текста с рекомендациями.
Ну и полежал он там недельку, полечился, вроде полегче стало. А у нас путёвки в Испанию на руках через три дня, и он начал к врачам приставать – мол выписывайте под мою ответственность, а те – ни в какую, говорят курс не менее 14 дней и раньше его завершать никак нельзя. Дошло дело до главного врача. Не знаю уж, что он ей там наговорил, да наобещал, умел Андрей договариваться, работа у него такая была, но всё-таки она его выписала, строго-настрого велев после отпуска опять к ним ложиться, телефон свой дала личный, говорит в любой момент звоните. Сам знаешь, Андрюшка мог кого угодно обаять… Ну и всё, улетели мы, отдохнули, в море покупались. Потом была мысль долечиться, но вроде ничего не беспокоило, а ты знаешь Андрея, он же этих врачей как огня, он до последнего будет терпеть, а в больницу не пойдёт…
Ну а потом настала пандемия, он ещё бодрый был, ходячий, а к концу первого года действительно привился, тогда все у нас вакцинировались. Димка вон даже первый в экспериментальную группу вошёл, он же в Университете преподаёт, им положено. А самое главное, там его обманули – вкололи что-то всей фокусной группе, а не сказали кому что. Он и был уверен, что привитый, пока не заставили анализ сдать, а там ни одного этого, как его бишь, антитела. Плацебо вкололи, физраствор. Так у них положено, а то, что человек думает, что привитый, это их не интересует, а Дима разъезжает по командировкам, преподаёт, так и заболел, и перенёс Ковид, а потому привился и снова заболел, ещё тяжелее. Мы же все тогда такие ярые патриоты «Спутника» и вакцинации были, верили всему. Что телевизору говорят, вот и дядя Андрюша тоже. И как стали пенсионерам первым прививки ставить, так он сразу и побежал в этот, прости Господи, «прививочный пункт». Я, кстати, только сейчас, после твоих слов, стала эти события связывать… Прививка, она, наверное, как катализатор сработала, трудно сказать, а может просто совпадение.
Ну а к зиме стало у Андрея с ногами всё хуже и хуже. Их раздуло, язвы появились и стала сукровица сочиться. А ведь пандемия, будь она не ладна, всё закрыто, на улицу не выйдешь, к врачу не попадёшь. И моя ошибка видимо была, что я в нашу поликлинику его повела, а там что за врачи, одни коновалы. Он туда и ходить-то не хотел, отказывался, так я вместо него ходила, фотографии ног делала, показывала, поясняла, а там страх Господень уже был, и боли пошли ночами.
Вот я приду к врачам, а они в основном приезжие. И я им про болезнь, а они всё об одном – как им мало платят, да то, что отведённые мне Министерством здравоохранения 20 минут уже истекли. Взятку короче требуют. Да я бы и рада дать, мне не жалко, да я и давала, чего греха таить, только пользы от этого никакой, они деньгу возьмут и сразу про тебя как будто забывают. В следующий раз врачиху ту в коридоре встретишь, так она только отвернётся и мимо пройдёт, как будто первый раз видит.
Но после моих криков начали всё-таки с грехом пополам спустя три месяца лечить Андрея. Да только все врачи в красной зоне, никого нет, анализы не сдашь, МРТ нет, УЗИ-ста нет, полный мрак. Если бы не эти идиотские законы, жив бы был. Любой шаг – ждать по месяцу, про обследование вообще можно не мечтать. Короче лечили его почему-то сначала от позвоночника, через три месяца очередь подошла, просветили в МРТ – всё чисто. Это надо же, сколько времени потеряли! Потом лечили от тромбов. И опять три месяца УЗИ вен ждали. Главное анализы не берут, а лечат, от чего – сами не знают. Очередь пришла, сделали УЗИ – и тут с венами нет проблем, ни в этом причина. Короче потеряли мы полгода, а лечили нас от чего непонятно, чисто «на отвали». Вот где настоящие убийцы сидят, в белых халатах. Всё про них сериалы снимают, какие они хорошие, да героические, «доктор такой-то, доктор сякой-то», и всё они там самоотверженно кого-то спасают, и больницы там всем оборудованы по последнему слову, тьфу, глаза б мои не глядели. Боже, какое-же это враньё! Я теперь, как в этом аду побывала, эти сериалы смотреть не могу, противно. А на самом деле в Москве врачи – одни приезжие, да уже до нерусских дело дошло, практики нет, в голове – две извилины, на банальное УЗИ очередь – три месяца.
Ты понимаешь, мы же всегда в хороших организациях работали, там везде ДМС почти «олл инклюзив» медицинский. А как ДМС не стало, обратились к бесплатной медицине, так и всё… конец… Ну вот, пока Андрея «лечили», ему всё хуже, хуже, он уже ходил с трудом, всё больше на коленках ползал по квартире, вставать – боль невыносимая. Ноги покрылись незаживающими язвами, прямо сквозь кожу постоянно шла лимфа и кровь. Не дай Вам Бог такое увидеть, а тем более перенести. Он уже орать стал ночами от боли. А в поликлинике одно – этот врач будет через месяц, позвоните в конце месяца, мы не знаем будет ли запись, МРТ через 3 месяца, УЗИ через полгода.
Андрей уже вставать перестал с кровати, ночами кричит, ноги гниют, а врачам всё по фигу. Мы забили тревогу – человека надо в больницу класть, а запрещено, никого кроме инфарктников не берут, указание такое от Минздрава, все плановые операции и обычные врачи отменены, если чем-то кроме ковида заболел – всё кранты тебе, пиши пропало. Как будто в мире кроме ковида все болезни смертельные закончились. Вот и не знаю, кто больше убийцы – врачи, законы или вирус… или все по чуть-чуть. Нам всё-таки знакомые подсказали выход. Мы скорую на инфаркт вызывали, у Андрюши как раз давление поднялось. Они ехали где-то сутки. А как приехали, ноги увидели и не хотят брать, мол у них указ – только инфаркт, еле-еле за взятку уговорила, увезли его в больницу.
Там полдня в очереди простояли прямо в скорой, помнишь ещё очереди из скорых были в каждую больницу? По соц.сетям всё показывали, а мы не верили, говорили это «фейк». Вот тебе и «фейк», вот мы ровно в такой фейк и попали. Там Андрея осмотрели, сразу в хирургию. Срезали все язвы, обработали, антибиотики присыпали, капельницы, туда-сюда, полечили короче. В хирургическом наконец-то первый раз за год анализ крови взяли. А как результат пришёл, ужаснулись – у него сахар был 18 единиц! Ну сразу стало понятно, от чего ноги гниют. И ведь целый год не могли анализ крови на биохимию назначить!
Ну поставили ему сахарный диабет, выписали нас, прописали таблетки, диету, сказали, что периодически придётся ложиться к ним на обработку. А Андрей ведь без сладкого не может, у него как ломка. Я от него всё прячу, так он на коленях приползёт на кухню, вскарабкается и всё сжирает. Однажды прихожу – пол трёхлитровой банки варенья нет! То арбуз украл пока меня не было… Ну чистый ребёнок… Но так или иначе мы ему диетой, да таблетками сахар в норму привели.
Всё вроде казалось нормально, понятно, он стал потихоньку вставать с кровати, даже один раз спустился вниз, к подъезду, с бабками на лавочке поболтать, но правда это с его слов, а он большой выдумщик. Но так или иначе вроде начал поправляться, я ещё говорю:
– Ба, Андрей, да ты такой справный, сразу видно – лечение помогло, после больницы на поправку пошёл.
Но… оказалось наша радость была преждевременной, а то состояние – лишь затишье перед бурей. Я потом обратила внимание, что он всё толстеет и толстеет, как надувной шар. И всё у него раздувается до невероятных размеров. Он так располнел, все пальцы, внешние органы распухли, ой, как вспомню… жутко. А Андрей кричит на меня – говорит в больницу хоть убейте не лягу, всё норовил меня палкой своей ударить, отгонял. Однажды к нам Боря пришёл, внук, а он спортсмен, футболист, понимает в физиологии, сразу и сказал, что организм воду набрал, как губка. Ну мы опять его на скорой в ту же самую больницу, опять под видом инфаркта, за взятку. А его там как раздели, осмотрели и ужаснулись до какой степени он раздулся, как будто водянкой болеет. Начали с него жидкость сливать страшными мочегонными. И вот туда его отвезли ещё ходячим, он даже до скорой сам доковылял, а вот обратно вернули полностью обездвиженным.
Помню, как нам вывезли его из больницы, на кресле инвалидном. Боже ж мой, он как скелетик – тельце худое, ножки-ручки тоненькие, одна голова торчит. Я как увидела его, так и начала рыдать, остановится не могу, а он мне:
– Лапуська, не переживай, меня вылечили, вон как я похудел, скоро опять в спортзал пойду.
Тогда уже я стала замечать, что у него с головой не всё в порядке, говорят сахарный диабет на мозги влияет… Уж больно много стал Андрей говорить и всё что-то неправдоподобное, но с серьёзным видом. И главное что-то из реальности берёт, а что-то добавляет, а потом ещё взялся звонить всем и всякие сказки рассказывать… Тут же что выяснилось, его же по телефону на кредит развели, дали кредитную карту как-то по онлайну, пока он не в себе был, а это было больше года назад, так за это время процентов накапало – больше чем он взял. Ну вот кто разрешает такое делать? А я же тоже за всем не услежу, бывает в магазин пойду, вон в бассейн, чтобы отвлечься, а он с кем-то болтал тогда по телефону, я не следила… Ну, короче, взял кредитку на 80 тысяч, ничего оттуда не потратил, а отдавать теперь 140. Вот везде пожилому человеку в нашей стране только одно – обманут, облапошат, пошлют, а потом ещё и убьют…
После того раза в больнице сначала Андрей вроде опять оживился, там его всё-таки чем-то накололи, ноги от абсцессов очистили, засыпали раны, обработали, перебинтовали, обезболивающими накачали. И говорят – теперь к вам на дом будет врач приходить. И представляете за полгода, так никто и не появился, так никто и не позвонил! Вот такое отношение к больным старикам! Я ведь им говорила всем – ну хоть первый раз научите как его перебинтовывать, как обрабатывать, я же не умею совсем, мы же никогда не болели! А им всё равно – вытолкали в шею и дверь перед носом закрыли, мол сами разбирайтесь – вон в интернете ролики смотрите обучающие, сволочи!
А туда же в поликлинику позвонить – это же Москва, ты сотый в очереди и час сидишь на телефоне, а кто мне телефон оплатит? Звонок-то дорогой! А самое главное, как твоя очередь подойдёт, вроде остался один человек перед тобой, а музыка всё играет, играет бесконечно, а потом бац – и сброс. Ну вы представляете какое издевательство! После часа выслушивания музыки за деньги с трубкой у уха! Или всё-таки возьмут и недовольным голосом скажут: «Уже время 12-01, а мы принимаем вызовы только до 12-00!», и плевать им на лежачих, на тех, кто при смерти и трубку бросают. Да гореть им в аду, гадам безразличным!
Тут у Тёти Гали навернулись бессильные слёзы, она горько зарыдала от безысходности, закрыв голову руками, вспоминая мучения. Мы не трогали её, надо дать человеку проплакаться, говорят это помогает… Потом она взяла себя в руки и продолжила:
– И если до той поездки в больницу он хоть как-то передвигался, то на коленях ползал по квартире, то вставал с палочкой или ходунками, тут вообще подниматься с постели перестал. Но повеселел, как ни странно. Ты, кстати, тогда, наверное, с ним последний раз и поговорил по телефону. Он всё соц.сети по телефону смотрел, да приколы всякие всем рассылал оттуда.
Спустя какое-то время вернулись ночные боли, с постели он окончательно перестал вставать, слёг. Тогда мне уже пришлось за ним выносить, убирать, он же в туалет сам перестал ходить, ой что я пережила, вы не представляете…
– Ну а как же родные, сын, внуки… Неужели не помогали?
– Ну помогали, конечно, как могли. Но у них своя жизнь, свои проблемы. Боря вообще в Новосибирске, а Дима занят на двух работах, ещё и докторская, он так и сказал: «Это твой крест, ты должна его нести…». Наверное, так оно и есть. Но нет, они конечно по всем врачам с нами, коляску ему арендовали, на машине по больницам возили, когда скорая перестала забирать. Да Андрей-то всем врачам всегда говорил: «Вот Дима с Борей приедут…». Они как его навестят ему лучше делалось, спокойнее.
А Андрей всё капризнее становился, боль уже не мог терпеть ночами, кричал. У него же никогда ничего не болело, а эти последние два с половиной года, как за всю жизнь мучения… Ну почему Бог такое допустил, за что? Меня видеть не мог. Он так и говорил, что жить уже так не может: дома только я с моей мерзкой рожей и Соловьёв круглосуточно по телевизору, которого он ненавидел, что это ад при жизни…
Мучился он сильно, а ноги всё хуже и хуже, и вроде сахар стали в норме держать, а ноги всё одно не просыхают, трофические язвы пошли, диабетическая стопа, вонь такая, что аж соседи стали приходить, боль, крик, бессонные ночи. А он ещё вредный, ни в комнате не давал прибираться, ни даже постель себе менять и памперсы, орёт на меня, злой от боли, страдание ежесекундное. Ну и повезли мы его опять в больницу, куда деваться, надо же что-то делать, невыносимо смотреть, как человек гниёт заживо. У него уже стала кровь прямо ручьём из ног с лимфой течь, и ничем её не остановишь. Кровь не сворачивается, а ещё гной… Ужас, ужас… Я ходила к главврачу, он не хотел принимать, но я прорвалась, плакала прямо в кабинете и сжалился, да и сунула я ему полтинник, чтоб он подавился им.
В тот раз Дима с Борей Андрея на машине повезли в больницу, на коляске. А ему даже в ней сидеть тяжело, он кричит бедный, мается. Ну кое-как уговорили, успокоили, довезли. А в хирургии мест нет, все койки заняты, даже платные, его почему-то в терапию. А там представляете на него заведующая отделением взглянула и говорит: «Вам к кардиологу надо, есть у нас один специалист, как раз по таким делам».
Буквально через день пришёл к нему врач, такой средних лет, высокий, симпатичный, по всему видно грамотный человек, не в пример всем остальным. И он сразу стал ему кардиограммы снимать, эхо, холтер, какие-то специальные исследования делать и представляете тут-то только всё и открылось. Оказалось, что сердце у него настолько изношено, что через себя только 20% положенной жидкости перегоняет. Сердце – это же насос, оно гоняет кровь и лимфу по организму. А тут насос не прокачивает всё что положено, и лимфа с кровью стали скапливаться внизу, в ногах, а выхода жидкости нет, вот она и полила. Вода, как говорится, везде щёлочку найдёт. Бедный Андрей!
Тут я как на них на всех закричу. Ведь я же им всем, врачам этим недоделанным, его заключение из кремлёвской кардиологии показывала трёхгодичной давности, ему же тогда уже шунтирование было показано, он же тогда уже был сердцем болен! Там же всё досконально на двух листах описано, а это же убийцы, его то от позвоночника, то от тромбов лечили без показаний. Вот и время всё потеряли, когда что-то можно было сделать. Потом ещё и сахарный диабет почти год не могли определить коновалы, невежды! А сахар, наверное, его сердечко-то и расшатал окончательно за это время… А они ему ноги бинтовали, представляете? Ему сердце надо было лечить, а они ему ноги бинтуют!
Тётя Галя не смогла сдержатся и в очередной раз зарыдала. Отец молча гладил её по плечу, потупив глаза и пытался успокоить. Спустя какое-то время она пришла в себя, вытерла слёзы.
– Ну и тот врач сказал, что единственный вариант – замена сердца. Больше ничего не поможет.
– И что? Вы стали заниматься заменой?
– Да какой там. Это только в фантастике. Тут УЗИ через три месяца делают, а ты сердце, смеёшься что ли… Проконсультировались конечно, человеку 71 год, можно было бы его помучить, потаскать, даже в очередь бы на сердце возможно поставили, в самый конец, а тут счёт на месяцы идёт. Да и не перенёс бы он операцию, у него же почти не заживало ничего, кровь с гноем и лимфой как шли, так и шли. Так что нам тогда уже стало понятно, что это конец… Вернули нам его из больницы быстро, опять перевязали, помазали, прокапали и говорят всё, уводите, у нас места ограничены и заниматься с ним мы не можем, его уже в гнойную хирургию везти надо, мы его здесь держать не имеем права.
Ну и забрали в очередной раз, куда деваться. А Андрею с каждым днём хуже, соседи уже толпами ходят – им видите ли крики и запах мешает жить. Ну и Дима договорился, а он же с церковью связан, преподаёт в православном ВУЗе, у него там зав. кафедрой, отец Андрей, очень влиятельный человек. Представляете, схождение благодатного огня комментирует по телевизору! Ну и через него договорился Дима устроить его в одну очень хорошую клинику, которую патронирует РПЦ, в паллиативное отделение. Там условия очень хорошие, уход, обезболивание…
Он ведь и к нам приходил, отец Андрей, прямо сюда в квартиру. Андрей-то всё-таки до последних дней почти в сознании был. Так священника, когда пришёл, он не захотел в свою комнату пускать, велел его вывезти в прихожую, где почище. И там лично отец Андрей исповедовал, причастил и Соборовал.
– Я много читал про Соборование. Ведь Соборование что такое? Это ведь не отправка в последний путь. Считается, что Соборовать нужно только безнадёжно больных, что после Соборования человек или непременно умирает, или непременно исцеляется… Молитвы этого таинства могут исцелить болящего, если на то будет Божия воля. Но ещё при Соборовании человек получает прощение грехов. Это как перекрёсток. После него или туда, или туда.
– Да, ты прав, Дима мне так и пояснил. Ну вот, после Соборования и причастия, Андрей как бы успокоился что ли, покой обрёл, ругаться перестал. И ему ровно с тех пор, как ни странно, стала обезболивающая тройчатка помогать – анальгин с димедролом плюс кеторол в уколах, а до этого вообще ничего не брало, бывает же такое.
На следующий день и повезли Андрея в эту паллиативную клинику. А ещё я еду и думаю, вот скажу я ему, что его в богадельню везу помирать, да он же меня пришибёт. Он же коммунист, в КГБ работал, в церковь сроду не ходил, ярый атеист, а тут… Но принял он в себе Бога перед смертью, а Бог его принял, это я точно знаю. Только я вот думаю, что Бог почему-то меня не принимает, видимо виновата я в чём-то, не всё сделала, что могла.
– Да бросьте, тётя Галя, всё Вы сделали, что могли. Видимо бессильна тут была медицина, врачи они тоже не боги. А вы итак два с половиной года с ним…
– Ой, не могу это вспоминать, сразу сердце кровью обливается!
Вдова опять зарыдала.
– Ну вот, привезли его туда Дима с Борей. И он мне прямо там и говорит: «Мне тут так понравилось, так чисто, уютно, я хочу здесь остаться». А стояла его коляска перед смотровой. И как завезли его в смотровую, осмотрели, бинты сняли, а там уже… Но врачи нам не сказали ничего, только переглядывались. А потом и сообщили, что его срочно надо в гнойную хирургию, здесь они его не могут оставить, это место оказалось только для «сухих» больных.
И его уже увозить, как подходит к нам девушка прямо в коридоре, красивая такая, как ангел, и говорит:
– Я пришла Андрея Юрьевича перевязать.
И представляешь, стала ему раны обрабатывать, перебинтовывать. И мы спрашиваем: «Как же тебя, звать, красавица?», а она отвечает:
– София.
А я ещё подумала, где же наши Вера, Надежда и Любовь? Это я потом узнала, что это дочь отца Андрея, что она сама захотела помочь, узнав историю мученика Андрея нашего. Вот какие люди бывают. Потом София спросила наш адрес и приезжала каждый день, раны обрабатывать гноящиеся.
Ну повезли мы Андрея обратно, в нашу больницу, в гнойное. Привозим, его дежурный хирург осмотрел, нас отозвал в сторонку и сходу говорит:
– У него гангрена. Надо срочно ногу ампутировать.
Я уже ко всему была готова, ну надо так надо. Да и там такая нога, что… без слёз не взглянешь. А Дима ещё спрашивал покуда. Сначала вроде говорил по колено, а потом вроде сознался, что по самое, так сказать, не хочу…
Ну мы заходим обратно, к Андрею, и рассказываем ему всё как есть. А ведь согласие его формальное надо по закону, он же в сознании. И представляешь, он говорит:
– Нет, наотрез отказываюсь ногу отнимать. Так и запишите – отказываюсь категорически!
Видимо понял он всё, не захотел дальше мучиться. Дима потом ещё консультировался с церковью, не будет ли это считаться самоубийством, но ему дали ответ что нет, это последняя воля.
Но в тот момент мы все и врачи стали уговаривать его на операцию. Счёт-то на часы шёл, уже не на дни. Главный хирург, заместитель заведующего гнойным отделением, лично к нему пришёл и говорит:
– Андрей Юрьевич, ну зачем Вам эта нога? От неё одно мучение, да и не осталось почти ничего, одна гнилушка. А так и боль пройдёт, а потом протез Вам сделаем. Вы ещё танцевать у нас будете, помните «Повесть о настоящем человеке»? Ну что, отрезаем?
А тот твердит своё:
– Отказываюсь.
Мы и так его уговаривали, и эдак, и врачи к нему ходили. Там уже время до наркоты дошло, стали ему уколы делать из лекарств этих, подотчётных строгой отчётности. И впал он как будто в забытье, между сном и реальностью, лежит, глаза закрыл, а я у кровати с медсестрой разговариваю, которая уколы делает. Так она мне рассказала, что у неё тоже тяжёлая ситуация, что муж что-то натворил и его посадили. А Андрей-то вроде в отключке, в беспамятстве, а тут вдруг как спросит сзади нас:
– А на сколько его посадили, по какой статье?
Мы аж чуть не подпрыгнули. Представляешь, вроде спит, а всё слышит, понимает.
Тётя Галя, как будто вспомнив этот юмористический эпизод, вроде как даже улыбнулась краешком губ сквозь слёзы.
– Так вот, и так мы его, и эдак, а он всё одно твердит: «Отказываюсь ногу отнимать и всё тут». Мы говорим врачам – он же не в себе, он недееспособен, давайте мы подпишем согласие. А они – нет, говорят, признаков невменяемости нет, ничем не можем помочь.
Я в слезах к заведующей, на колени упала, прошу, та женщина вроде с пониманием. Говорит единственный шанс – пойти к главврачу, собрать консилиум, и чтобы консилиум решил, что ампутировать конечность жизненно необходимо, тогда могут обойтись без согласия. Это я теперь понимаю, что она меня успокаивала, чтобы отделаться. Ну и выпроводили они нас, ночь ещё пролежал Андрей в больнице между реальностью и небытием под наркотиками. Наутро мы приехали, потом заведующая сходила к главврачу. А тот говорит, мол, вы что, с ума сошли, никаких консилиумов, собирайтесь все вместе родственники с врачами и идите к нему последний раз, оценивайте вменяемость и получайте согласие на операцию.
Заведующая от него ко мне пришла, рассказала решение, а потом и говорит:
– Я, конечно, солдат. Мне-то что, скажут ногу отрезать, дело нехитрое. Только подумайте, ведь это последняя воля больного. Имейте уважение. Да и честно говоря, вообще после операции заживёт ли рана, большой вопрос с его сахаром, у него же свёртываемость нулевая. И к тому же… Вы же не думаете, что гангрена вечна, с ней счёт то на часы ещё вчера был… сепсис скорее всего уже начался…
Понятное дело, уговаривает, чтобы не резать лишний раз. Сходили мы ещё раз к нему в палату, а Андрей всё своё твердит: «Я всё понимаю, я вменяемый, отказываюсь от операции!». Вот такой упёртый, а так глядишь может прожил бы ещё полгода.
– Да, – вступил в разговор отец Сашки, – у меня вот у товарища на работе, у Козлова, тоже вот так жене ногу отрезали, из-за сахарного диабета, полгода она потом ещё полежала, потом вторую и всё… После второй она уже не оправилась.
– Тут и молодые-то помирают, да вспомнить хотя бы певицу, ну эту, как её, симпатичная такая была в молодости… тоже от сахарного диабета померла, сорока не было…
– Юля Началова?
– Ага, вот она, так у неё говорят всё вообще с мизинца началось, отрезали, глядишь бы ещё пожила… А так сепсис и кранты…
– Ну вот, а потом заведующая мне и говорит, мол больше я его здесь держать не могу. Во-первых, запах. Но запах что, люди ко всему привыкают. Во-вторых, палата общая, других коек нет, у неё там пациенты после операции, а тут гнойная гангрена, это же бациллы, зараза, не имею права его дальше держать. Ну и выпроводили нас восвояси, больше ничего слушать не захотели, дали с собой таблеток обезболивающих сильных с наркотиками, «Лирика», кажется называется. Да я успела-то дать ему всего три таблетки. Она, заведующая, кстати, сказала, что наркоманы их как раз и пьют, только по нескольку штук сразу.
Ну и пролежал он ровно день, дала я ему эти три таблетки и захожу под вечер, часов в 6, а он не реагирует на меня. Я ему: «Андрей, Андрей!», а он – нуль эмоций. Я давай по щекам хлестать, водой поливать – никакого эффекта. Ну вызвала сразу скорую, те приехали, померили давление – 60 на 40. Они что-то проверили ещё, кардиограмму сняли, говорят – он в коме, но стабилен…
– Да-да, помню, когда баба Маня помирала, ей тоже скорую вызвали, она ещё ехала шесть часов. Приехали, давление померили, вкололи глюкозу и уехали. Так всё это, для вида.
– Нет, эти говорят нам: «Давайте, мы его забираем, там уже никакого согласия не требуется, ногу режем и реанимируем, он стабилен, может выживет». Но я вспомнила слова заведующей про последнюю волю и написала отказ. Он пролежал целые сутки в коме, а было ровно тридцать первое декабря… И потом ровно пол шестого скорая сама приезжает, мы её даже не вызывали, видимо проверять положено. Опять пульс померили, давление, опять нам предлагают забрать, ногу отрезать и реанимировать, я второй отказ им написала. И как они уехали, полчаса прошло, я захожу в его комнату… а он… не дышит.
Тётя Галя зарыдала, а когда отошла повернулась к Сашкиному отцу и сказала:
– Толя, ты может поменяешь мне лампочки, вон те, встроенные в подвесной потолок, а то у меня нет теперь никого, а мои сам знаешь – один профессор, второй спортсмен, для них лампочки поменять матери – как в космос слетать. А я тут мастера вызывала, так он за три тысячи что-то сделал, они погорели-погорели, да и опять потухли. Представляешь, за целых три тысячи, а они потухли…
Сашкин батя оделся и побежал в магазин, за лампочками…
Глава 9.
Похороны.
Начали собраться люди на похороны. Сначала приехали сын покойного с внуком. Как положено, все в чёрном. Сын, Дмитрий, кандидат наук, завкафедрой в Универе, «дядя Дима», как мы его называли. С заметным животиком, среднего роста, приземистый, чернявый, толи в отца, толи в деда, с большой лысиной, вокруг которой клубилась чёрная растительность и в огромных квадратных очках. Одет он был в серый костюм, тёмную куртку, а на спине болталась неизменная сумка-планшет, с эмблемой какого-то семинара. В общем и целом, Дима внешне представлял собой классического научного деятеля или преподавателя, ровно так, каким его рисует воображение каждого из нас. Внук, Борис, напротив в отличии от отца, был высокого роста, симпатичный, стройный, одет в коротенькое франтовское пальтишко, модные короткие джинсы. В его лице прослеживалась явно смесь генов и кровей, делавших его необычным и наверняка привлекательным для женского пола. Они поздоровались с гостями, матерью, начали заниматься подготовкой и обсуждать хозяйственные вопросы. Дима деловито что-то организовывал, ему периодически кто-то звонил. Борис поначалу общался свободно, но потом замолчал, замкнулся в себе.
– Ты где сейчас играешь, Борис? – спросил Петрович.
– В Новосибе. У нас сейчас каникулы, игр нет, отпустили ещё в ноябре, скоро обратно.
Зная о его переводах из клуба в клуб, из города в город, в каждом из которых он обязательно заводил себе «постоянную» пассию, благо внешность позволяла, Санёк его поддел:
– Ходят слухи, что ты в каждом городе, где играешь, заводишь себе подругу. И в Минске, и в Твери… А вот последняя была, такая симпатичная…
– Что уже и это доложили? – опешил Борис.
– А как ты думаешь, у нас везде глаза и уши, – рассмеялся Сашка.
– А что последняя… Любить на расстоянии как-то не получается…
– Понятно, придётся в Носибе новую искать.
Тут на кухню, где они разговаривали, вошёл Дима, весь в траурной суете и прервал беседу.
– В два час у нас вынос из морга в Королёве. Конечно пришлось побегать, все знакомства подключили, всё закрыто, новогодние праздники, самый разгар. Без справки не получишь свидетельство, без свидетельства не похоронят… Да. Но вроде всё утрясли наконец, кстати агент из похоронной компании очень помог.
Тётя Галя ходила из комнаты в комнату, что-то собирала, а в этот момент услышала про агента.
– Да, вы представляете, когда последний раз скорая приехала, Андрей ещё жив был, но в коме, только она уехала, как тут же агент ритуальный звонит, ещё человек-то не умер…
– Да, тёть Галь, чему тут удивляться, это уже правило, скорая им сообщает, а они ей денежки платят. Это мы уже проходили в ста случаях из ста.
– Я его к Диме отправила, хотела было послать, но Дима говорит хороший человек, знающий, да и где другого искать. Но вроде неплохой агент попался, во всём помог, за деньги конечно.
– А кто сейчас бесплатно будет что-то делать…
– Дмитрий, кстати, я тут впопыхах крестик свой дома забыл, у вас нельзя по дороге нигде купить? – просил Санёк.
– Да будет по дороге храм… Но зачем тебе, забыл и забыл, приедешь – наденешь, ничего страшного.
– Что тебе крестик нужен? – вступила в беседу тётя Галя, – да вот, возьми дяди Андрюшин!
Санёк не успел её остановить, да и неудобно, как та уже куда-то сбегала и принесла простой деревянный крестик, но почерневший и как будто пропитанный болью. На краешке стола стояли три маленькие дешёвые иконки, одна, Божьей матери, вообще, как будто вырезана из журнала.
– На вот, возьми.
Санёк взял крестик в руки, он был промасленный и как будто вобрал в себя всю боль умершего человека. Санька как будто обожгло, он чуть не выронил его, одёрнул руку, но, чтобы не обижать тётку, сделал вид, что взял крестик, а сам аккуратно подержал в руке и положил на стол у трёх иконок. Крест должен остаться здесь, в этом месте…
В дверь позвонили, это пришла сноха с внучкой. Они были все в чёрном, в чёрных косынках. Внучка, подросток лет шестнадцати, уже почти сформировавшаяся девушка, стройная, с формами, в чёрных обтягивающих джинсах и свитере, лицом очень была похожа на отца, как и в нём в ней было что-то восточное. Сноха, Ольга, была дородной женщиной в длинном чёрном безразмерном платье, с кудрявыми вьющимися волосами и круглым краснощёким лицом. Её Санёк помнил ещё со свадьбы и по нечастым приездам к ним в гости. Лицом она практически за эти года не изменилась, только прибавила в весе, поэтому он сразу её узнал.
Зашёл разговор кто из детей Димы на кого не похож.
– Вот Борюська на Диму ни капли не похож, – говорила тётя Галя, – а Катюша, наоборот – одно лицо.
– А потому что есть такой закон. Первый ребёнок никогда ни на кого не похож, а второй уже – девочка на отца, а мальчик на мать, – отвечала Ольга.
– А я вообще не понимаю, что за такая у людей рьяная страсть воспроизвести своё генетическое ксерокопирование в природе. Ну не похож и не похож. Каждый должен быть только на себя похож, быть самим собой, – поведал им свою теорию Санёк, – давайте лучше все вместе сфотографируемся, мать просила, когда ещё придётся.
Сделали несколько групповых фото на телефон в прихожей. Все в чёрном, женщины заплаканные, без макияжа. Санёк обратил внимание на зеркала.
– А почему у вас зеркала на завешены простынями?
– Суеверие всё это, – ответил Дима, – и это только когда покойник в доме, а мы же из морга сразу на кладбище…
Дверь уже не запиралась и вошли ещё две женщины в чёрном. Одна чем-то отдалённо напоминала Ольгу, только с орлиным носом, более худым лицом и телосложением, оказалась это её сестра. Она с порога начала оправдываться:
– Светлана Рэмовна, не смогла приехать, извинялась, передавала соболезнования. У неё опять температура поднялась под сорок.
Речь шла об их матери. Она уже два раза тяжело переболела ковидом с большим поражением лёгких, всякий раз попадая в больницу и теперь вот опять чем-то заразилась. Наконец Санёк понял на кого так похожа эта женщина. Светлану Рэмовну он помнил со свадьбы брата, которая была тридцать лет назад, у неё было очень запоминающееся лицо, ярко выраженной иудейской национальности. Так вот, эта пришедшая женщина была её точная, но слегка уменьшенная копия, хотя и сильно отличалась от круглолицей сестры.
Вторая из пришедших оказалась Саньку совершенно незнакома. Это была высокая худая пожилая женщина со светлыми крашенными волосами, сохранявшая былую стать. В молодости её можно было, наверное, назвать красивой и эти черты ещё не до конца были заретушированы возрастом. Она прошла на кухню и, в отличии от первой гостьи, скромно мнущейся в дверях, не стесняясь сразу села за стол и стала непринуждённо общаться с сидящим здесь же Саньком. Поговорив о покойнике, повспоминав его жизнь и последние годы, она вдруг сказал:
– А ты кто такой? Что-то я тебя не припомню.
– Ты очень милая морячка, но я вас вижу в первый раз? – ответил строчкой из известной песни тот, – да я так, случайный человек, зашёл погреться.
– Хорош свистеть, – одёрнул его отец, – это тётя Лена, жена брата дяди Андрюши, дяди Серёжи, ты что её не помнишь?
Нет, он её никак не помнил.
– Ах, так ты Саша, вот теперь узнаю, – сказала Елена.
– А что дядя Сержа опять болеет?
– Ой, да он упал же вчера без сознания на остановке, у него же давление 220, как напряжение в розетке. Всё контузия в Чечне, он же военврачом там был. Да какой ему приезжать… Да Дима вон с ним долго разговаривал, он всё знает…
Потом ещё вспоминали хорошие моменты из жизни дяди Андрюши, тётя Галя всё плакала и рассказывала о двух последних годах страданий, боли и хождения по мукам и врачам.
– Ну а что вы хотите, – встряла в её рассказ Елена, – я же вот до сих пор работаю медсестрой, а мне уже 69! А больше некому, кто пойдёт на 18 тысяч? Это ладно я ещё столько же пенсию получаю, у других такого нету.
– У меня хоть пенсия нормально выходит, – вытерев слёзы сказала тётя Галя, – а то я как первый раз пенсию получила… И расплакалась… там 3600, вы представляете, а у меня счёт за коммуналку на 10 тысяч! Ну ладно со временем разобрались, нам и Москва доплачивает и от старой работы негосударственный пенсионный, короче выходит тридцать шесть тысяч, жить скромно, но можно. А у Андрея вообще была пенсия под полтинник, без него, конечно, теперь будет очень тяжело…
– Это у вас двушка на десятку в Москве выходит? У нас на четверых трёшка семь, цены конечно здесь дикие…
– Вот то-то и оно, Москва.
Потом ещё были разговоры, воспоминания о былых годах, о встречах, о прошлом. О том, как приезжали в Москву, и дядя Андрюша водил нас везде по самым известным местам, как ездили в Железнодорожный к его родителям и брату Сергею, играли в футбол. Как они приезжали в гости к родственникам в провинцию, и Дима чуть не попал в инфекционную, когда наелся клубники с грядки, а дядя Андрюша бросил всё и прилетел из Москвы его спасть. Иногда смеялись, иногда плакали. Периодически разговор сваливался в тему мучений последних двух с половиной лет и проклятия в адрес нашей системы здравоохранения, которая так наплевательски, чёрство относится к смертельно больным людям, а может и сама участвует в их смерти.
– А что же, дядя Андрюша в таких серьёзных конторах работал – МЧС, КГБ, банки, энергетика. И никто с его старых работ не помог по своим каналам? И что никто на похороны от них не приедет?
– Нет, кому мы нужны, пенсионеры, все забыли и даже телефонов не берут… А ведь Андрей работал до 69 лет! Всю жизнь отдал… Но как ушёл с работы, буквально полгода и начал разваливаться по частям…
– Да, вот они советские люди, без работы не могут, такая уж у них закалка… Вот и баба Маня так же, как работать перестала сразу и слегла…
Вот так вот. На старости лет мы становимся никому не нужны. И на нашей могиле провожать в последний путь будут только родственники. Каким бы начальником ты не был, как бы перед тобой не пресмыкались, тебя пережуют, выбросят и даже не вспомнят, что ты когда-то был, даже она похороны не придут…
*****
Последними приехали два священника. Оба в чёрных рясах, в которых они шли и по улице, чёрных коротких недорогих зимних куртках и вязанных шапочках. С ними в квартиру вошли ещё один мужчина со странным лицом и не накрашенная женщина в косынке, уже не в чёрном одеянии, явно православная.
– Это отец Андрей и отец Филипп, – представил их Дима.
Санёк пожал святым отцам руки, сказал, что очень приятно познакомиться. Они быстро прошли в комнату и сели на диван в ожидании, периодически перебрасываясь между собой словами. Отец Андрей был среднего роста и крепкого телосложения, с белым, круглым, добрым, голубоглазым лицом, обрамлённым небольшой бородкой и родинкой на щеке. Отец Филипп –худощавый, высокий, красивый, черноглазый, с аккуратной острой бородой и глубокой ямкой между бровями. Санёк обратил внимание, что сняв простые недорогие ботинки, он оказался абсолютно босым, без носков, несмотря на зиму и распутицу. Отец Филипп удивительным образом напомнил Саньку его одноклассника, Санька Клишина, ну просто одно лицо. Тот буквально на днях преставился от рака, который опять же не распознали врачи из поликлиники, год лечили его протирками, да мазями от некой «волчьей рожи», а когда время было потеряно, на терминальной стадии, наконец поставили диагноз, да отправили домой помирать. Как всё-таки похожи все эти истории про медицину…
У отца Филиппа была смуглая кожа и длинный, торчащий на худом лице нос. Над чёрными, как уголь, глазами нависали густые брови, щёки ввалились, под впалыми глазами круги. Ни дать, ни взять – иллюстрация к романам Достоевского. Санёк заметил у священника непроизвольные движения головой, как тремор или кивания, видимо что-то неврологическое… В тусклом свете аляпистой люстры, в которой не горела добрая половина лампочек, теперь он, со своей острой бородкой, напоминал Ивана Грозного с известной картины. Священников везде сопровождали и ни на шаг не отпускали неизвестный высокий упитанный мужчина с неопределённым лицом, которого Саньку так и не представили и оставалось только догадываться кто это, и православная невысокая женщина, как позже выяснилось, это была жена отца Филиппа.
Тётя Галя рассказала, что в предпоследний день, когда Андрей уже был в коме, его тёзка, отец Андрей, снова к нему приехал и причастил, и тот якобы проглотил частичку и выпил из ложечки вина, хотя был уже без сознания, и как такое может быть, она не понимала. Вся стена на кухне была увешана разными сувенирными тарелками из зарубежных стран, видимо на память об их посещении. Фарфора было очень много, разных форм и рисунков, дядя Андрей с тётей Галей очень любили путешествовать. Тут Санёк обратил внимание на маленькую примостившуюся фотку полароида в уголке.
– Ба, да это же баба Маня, мать, дядя Андрюша, у нас на даче, даже собака наша, доберман, Аза, это ж раритет, дайте-ка я пересниму!
– А у нас таких много, – вступила в разговор Ольга, – вон в комнате висят и дома у нас одна со свадьбы есть. Там ты, такой грустный, голову рукой подпёр. Мы её называем «самый весёлый гость на свадьбе».
– Ну-ка, ну-ка.
Санёк прошёл в комнату, где сидели священники и их помощники, и увидел на стене в большой общей рамке действительно старые полароидные фотки с его родителями, бабушкой, с ним. Он их тут же переснял, как смог, в тусклом свете на телефон.
– Ё-моё, это же такие артефакты! Тёть Галь, а где хоронить-то будем?
– В Юрино, это деревня недалеко от Королёва. В Мытищах кладбище закрыто, там только героев войны сейчас хоронят, остальным место заказано.
– Что, даже для полковников КГБ?
– Господи, да когда это было… Уж тех никого нет, с кем Андрей работал. На Юрино-то кое-как вышли, через агента. И то, знаешь сколько земля стоит в Подмосковье? 400 тысяч. Это ещё не считая услуг морга, ритуальщиков, поминок, подготовки, заморозки и так далее… А мы, между прочим, сделали глубокую заморозку, а он знаете какая дорогая!
– Это откуда же такие цены? И что если таких денег нет, не помирать? Или не закопают?
– На социальное кладбище отвезут, за тридевять земель и зароют с табличкой.
– Вот тебе и Москва… Ни пожить нормально, ни помереть по-человечески. Был я в Гон-Конге, а это же остров, квадратный метр земли стоит баснословные деньги. Так среднестатистический гонконгец, а они там буддисты кажется, для своего праха, а они поголовно кремируется, арендует место в ихнем храм на год, баночке с пеплом постоять. А потом всё, убирают домой, другим место освобождай. На кладбище прах развеять – бешённые бабки, там же народу море, а земли шиш да маленько. Вот там на год православного захоронить говорили – полмиллиона долларов, так чисто, в землице полежать… Поэтому все православные домой помирать летят, так дешевле, да их и не много там совсем. Вообще я думаю, что традиция захоронения, она у всех связана с возможностями конкретного места, особенностями климата и традициями общества. Вот в Гон-Конге мало земли – там сжигают и ещё говорят в микрокристаллы прах превращают, чтобы совсем места не занимал. В Индии – вроде земле много, а антисанитария, болезни, там они всех в городе мёртвых сжигают и прямо в Ганг остатки сбрасывает, где их коровы и дети купаются. А у нас вот в России чего много? Правильно, земли, вот у нас самый дешёвый метод – в землю закопать и всё, делу конец, практично. Правда в Москве и это умудряются извратить…
В этот момент Дима с кем разговаривал по телефону, ругался что автобуса долго нет. Наконец-то всё решилось.
– Так, ну что, автобус подошёл, чёрный ритуальный, спускаемся. Я отца Андрея и отца Филиппа на машине повезу.
Когда мы уже начали собираться и выходить, я спросил у отца Филиппа:
– Меня вот всегда поражало в церкви, что она является как бы отражением жизни. Есть же там друг напротив друга места, где служат панихиду, а следом проводят молебен за здравие. Люди с панихиды идут сразу на молебен за здравие. Вот так и в жизни – жизнь меняется смертью, и мы живём пока о нас помнят и нас поминают. А вот какой статус имеет молебен за здравие после службы? И что важнее служба или молебен?
– Ну если просто пришёл в церкви постоять, то для тебя разницы никакой нет. Если же ты пришёл на таинство, готовился, причастился, все дела, то служба, то есть литургия, конечно имеет единственное ключевое значение, воплощая собой служение Богу, а молебен – это так…
– Просто групповая молитва, – дополнил его отец Андрей, – точно так же, как ты молишься дома, никакой разницы, только все вместе и со священником.
– У нас мусульмане групповые молитвы проводят по пятницам, выходят в одном месте толпой, садятся на колени и молятся, значит это что-то похожее…
– Кстати, у каждой церкви свой устав. У нас вот, например, молебен за здравие, кстати, почему только за здравие? В нём и благодарственная, и о путешествующих, и об удаче в делах, да много о чём. Так вот он у нас проводится вообще до службы.
– До службы? Да… Такого я ещё не встречал.
Дима поторопил нас с выходом. Санёк пошёл обуваться и, как назло, наступил в холодную лужу, которая натекла в коридоре с чужой обуви, но менять носки не было времени, да и не было их. Пришлось промолчать, сжать зубы и в мокром носке идти на мороз, где предстояло провести ещё добрых часа три, если не больше, с риском заболеть и обморозить конечности. И зачем он одел холодные осенние ботинки, ведь предупреждали…
На улице их ждал чёрный ритуальный иностранный автобус, Санёк не обратил внимания на марку, толи Фольксваген, толи ещё что-то. Потоптались на морозе перед подъездом. Санёк пересчитал народ, всего восемь человек, не учитывая священников. Да, не густо… Интересно, сколько придёт к нему на похороны… А может и ещё меньше… Подошёл Дима.
– Вот маски, если кому-то будет мешать запах, – протянул он Саньку обычные одноразовые маски, штук десять.
Санёк не понял, что за запах будет, от кого… Он ведь ещё не знал, что они поедут вместе с мертвецом. Небольшая процессия стала загружаться в автобус, Борис на входе протягивал каждому руку, чтобы не поскользнулись.
*****
Наконец погрузились в ритуальный автобус, свободных мест было много, больше половины, тронулись. Водитель явно экономил топливо, поэтому в салоне было жутко холодно. Санёк как назло промочил носки, перед тем как надеть ботинки, и теперь одна из его ног по ходу потихоньку покрывалась коркой люда изнутри, ещё в добавок впопыхах с утра крестик нательный снял, да так и не надел. Короче поводы для беспокойства были. Он как раз на днях читал историю смерти последнего белогвардейского генерала – Каппеля. Тот уходя от большевиков в Сибири, провалился на коне в реку Кан и ничего никому не сказал, а через сутки у него нашли обморожение, гангрену и воспаление лёгких, от чего он собственно тут же и умер.
Народ в автобусе, родственники покойного, в основном молчали. Только Петрович сел рядом с тётей Леной и о чём-то тихо с ней разговаривал. Санёк же напряжённо смотрел в замёрзшее окно, согрев в нём небольшой иллюминатор дыханием, так как оно полностью заиндевело. Изо рта валил пар, а ноги задубели так, что стали деревянными. За окном пролетали улицы подмосковных городов, одинаковые, какие можно встретить в любом другом городе страны. Чем дальше от центра столицы, тем город всё больше и больше напоминает провинцию. Типовые дома, серые одинаковые строения и дороги. Голову занимали только две мысли – как бы так выпросить водителя, чтобы встать сначала у магазина – купить тёплые носки, а потом у любой церкви – купить крестик. А за окном, точнее за его маленьким отогретым кусочком, пролетали безразличные проспекты и люди заснеженных подмосковных городишек.
Вот они свернули с трассы в город с большой ракетой на въезде.
– Это, наверное, и есть Королёв, – подумал про себя Санёк, – о, магазин «Одежда», тут точно продают носки. Такие тёплые, сухие… Как же остановить ритуальный… вроде как неудобно, надо терпеть.
Глава 10.
Морг.
Автобус попетлял ещё по улочкам незнакомого городишки и, наконец, через открытые настежь ворота въехал на территорию морга, послереволюционной постройки, обнесённую побеленным кирпичным забором. Морг был небольшой, одноэтажный, вокруг уже топились какие-то люди, стояли машины и катафалки. На въезде автобус притормозил, дверь открылась.
– Добрый день, сочувствую Вашей утрате, – заученными привычными фразами, обыденным тоном произнёс спокойным голосом мужчина спортивного телосложения, всунув голову в салон, затем он обратился к водителю, – так проезжай вон туда левее. И всё, выходим, ожидаем, по команде проходим в комнату прощания, прощаемся.
Это оказался ритуальный агент. Автобус припарковался на положенном месте, мы вышли. Небольшой «парадный» вход в одноэтажный старый морг с крышей-треугольником, крыльцо-подъём с парой ступенек. Сбоку от него уже стоит свежий крест с крышкой гроба. Крышка ажурная, гладкая, под красное дерево, не из дешёвых, два венка «От детей», «От любящей жены». Санёк пригляделся к табличке. Царёв Андрей Юрьевич. Ну вот и всё. Всё-таки это не шутка. Не известно почему, но во всё это не верилось. Дядя Андрюша, смерть – такие несопоставимые слова. Ему до последнего казалось, что это всё розыгрыш и сейчас из морга выйдет как ни в чём не бывало дядя Андрей со своей фирменной ироничной улыбочкой и скажет:
– Ну что, классно я вас всех разыграл? Я просто давно хотел всех повидать.
Странное это чувство, когда всё знаешь и всё-таки не веришь. Надеешься на что-то. Но крест и крышка гроба не оставляли надежд. Рядом крутились странные колоритные люди, по всей видимости из похоронной бригады, с очень яркой внешностью. Один невысокий, чернявенький, короткостриженный, с хитрым лицом эдакого «Плохиша». Лицо нерусское, бровастое, губы как два червяка, приторно-отталкивающее. Был такой актёр – Числов, помер недавно от СПИДа, король эпизода, играл в основном разного рода шестёрок на зонах. Так вот повадками и мимикой этот странный человек был – один в один Числов. Человек сканировал всё вокруг, вращая своими чёрными глазками и осматривал всех и каждого, как бы оценивая, что можно стырить. Не сводя глаз с нас, он сунул руку в карман, достал сигареты, прикурил. Взгляд Санька машинально упал на эту руку. Мать моя, рука вся синяя, живого места нет, «Числов-младший» и впрямь был сидевший-пересидевший. Больше всего среди прочего в глаза бросилась паутина на тыльной части кисти. Санёк ещё раз осмотрел похоронщика и увидел странный аксессуар, который никак с ним не вязался – необычная серьга в ухе. Сидевший, скользкий, да ещё и серьгой. Н-да, такое сочетание однозначно наводило на нехорошие мысли о статусе «Числова» в местах не столь отдалённых, вряд ли этот человек являлся просто эстетом и любителем культуры по выходу на свободу.
Второй яркой личностью около входа был «Бугор», как его сразу окрестил Санёк. Квадратных габаритов, с прожжённым оспой лицом, окаймлённым короткой растительностью, внешне он напоминал «Гангрену», помощника Короля из фильма «Антикиллер». В пуховике, расстёгнутом на распашку, несмотря на лютый мороз, с руками, которыми он мог как задушить, так и согнуть железный прут, Бугор сразу давал понять кто здесь главный. В целом главарь похоронщиков был одет довольно прилично. Свитер, штаны, не к месту новые зимние ботинки, почему-то натёртые до блеска. Остальные личности были тёмными и серыми одновременно, про таких говорят – люди-невидимки. Их внешность невозможно потом вспомнить, настолько она непримечательная, что спасает их от фотороботов. Это были помощники или подмастерья.
Родственники толпились у входа в морг, кто-то поддерживающе обнимал за плечи соседа, тётя Галя не переставая плакала, у всех на лицах застыла напряжённая скорбь. Дима всё бегал туда-сюда с агентом, о чём-то разговаривал. Санёк переминался с ноги на ногу, пританцовывая, пальцев на ногах он уже не чувствовал, а холодный ветер пронизывал его насквозь.
В этот момент железная дверь в морг раскрылась, словно занавес в театре, и оттуда вышел патологоанатом в длинном белом халате. Это был светловолосый упитанный молодой паренёк, невысокого роста. Он как будто конферансье должен был что-то объявить.
– Родственники, проходим, прощаемся! Не задерживаем!
Похоронщики собрали у всех заранее приготовленные цветы. Стали входить внутрь морга. Оставалась надежда, что там тепло и можно согреться. Внутри оказалось совершенно небольшое помещение, буквально квадрат два на два, со старым кафельным полом, ещё с советских времён, маленькие серо-белые квадраты, крашенные синей краской стены. Здесь в центре на двух табуретках уже стоял гроб, сбоку, на полочке на стене, фотография дяди Андрея, ещё чёрно-белая, с которой он улыбался, такой молодой и полный сил… Агент нас поторопил, мол время лимитировано. Сначала вокруг гроба прошла плачущая вдова, затем родственники, впрочем, в «зал прощания», хотя его конечно трудно назвать «залом», прошли почему-то не все. Похоронная бригада уложила собранные цветы в гроб, в ноги. Санёк вошёл в след за ними.
Дядя Андрюша лежал в гробу, такой спокойный и умиротворённый, как будто и не было этих двух с половиной лет боли и мучения. На его лице не заметно ни капли страдания, оно не выглядело измождённым, высохшим. Совершенно обычное, широкое лицо, с восточными нотками, каким он и помнил его с последней встречи несколько лет назад. Толи просто так хорошо подготовили… Вот только тело, одетое в костюм с голубыми и серыми полосками, немного мятый и с парой жирных пятен, действительно выглядело непропорционально худым, а ноги были завалены цветами. но самое страшное, что казалось, будто их и вовсе нет, что там пустое место… Может отрезали? Всё-таки гангрена…
Санёк подошёл, подержал дядю Андрюшу за руку, тоже сделал его отец, кто-то просто прошёл по кругу, внуки зайти побоялись.
– Ещё будет возможность попрощаться, не переживайте, мы гроб пока не закрываем совсем, – сказал «Бугор» похоронщиков, – ну, все подошли кто хотел? Всё, закрывай!
«Числов» с безликими «подмастерьями» занесли и положили крышку на гроб. Вся процедура прощания заняла минут пять, не больше. Народ выпроводили на улицу, где уже ждали своей очереди следующие. Подошёл агент:
– Так, ну всё, отъезжаем, – он переда Диме бумаги, – вот свидетельство, вот договор, накладная, чек по оплате. Ну всё, как договаривались. Проходим в автобус, ещё раз приношу свои соболезнования, надеюсь вам всё понравилось.
– «Да уж, всё понравилось…» – подумал про себя Санёк, уже забираясь в холодный катафалк.
Водила-экономист, явно стремился выкрутить пару сотен на горючке, у него тепло явно в перечень услуг не входило. На время прощания он выключил двигатель, от чего внутренности микроавтобуса за эти минуты превратились в небольшой Северный полюс. Санёк пытался в ботинках сжимать и разжимать закоченевшие пальцы, чтобы согреть их и обеспечить прилив крови, но это мало помогало. Все загрузились в похоронный транспорт, перед тем как он тронулся, в дверях снова появилась ухоженная голова ритуального агента-спортсмена.
– Пользуйтесь услугами нашей компании, надеюсь вы остались довольны, ставьте лайки и отзывы на нашем сайте! – на правах рекламы обескураживающе объявил он и захлопнул дверь.
В этот момент случилось самое неожиданное, объяснявшее и маски, и холод в салоне. Задние двери автобуса открылись и похоронщики, включая Бугра и Промокашку-Числова с серьгой, впихнули в салон тот самый закрытый гроб с дядей Андрюшей внутри и крест. Санёк ещё сел от всех подальше, почти в самом конце салона, в результате гроб оказался ровнёхонько напротив. Нет, он конечно человек не суеверный, но поездки с покойником в полуметре от него, никак не ожидал. Он непонимающе посмотрел на остальных, те оставались безучастными, видимо понимали с самого начала где едут, и что никакого дополнительного транспорта для покойника не предусмотрено, поэтому сюрприза для них не случилось. Ну что ж, так значит так.
И они поехали все вместе: он, родственники и покойник, в одном автобусе. Сквозь заиндевевшее окно в щёлочку был виден сначала городок, потом выезд из него. Периодически Санёк поглядывал с опаской на гроб, но тот лежал себе на полу и никого не трогал, поэтому суеверный страх быстро прошёл. Ехали довольно долго, по каким-то городишкам, деревням, трассе, свернули на сельскую дорогу. «Юрино» показалась синяя табличка с названием деревни. Говорят, это единственное более-менее доступное место по расстоянию от дома, всего километров 50-70, и то одно из последних, как всегда «по блату», тяжело в Москве помирать и дорого…
Ехали просёлками, мимо пролетали одноэтажные домишки, некоторые уже давно заброшенные, другие выглядели как жилые. На пути изредка попадались одинокие деревенские путники, было тихо, посёлок казался погруженным в снежные оковы, дальше дороги никто снег не расчищал. Село, по всей видимости, было небольшим и вымирающим, с одними стариками.
Глава 11.
На кладбище.
Долго ли, коротко ли, добрались до кладбища, прямо перед ним стояла небольшая часовенка. Низкая ограда, въезд с полукруглой железной крашенной чёрным аркой, на въезде домик кладбищенского сторожа и одновременно администрация. Напротив – доска объявлений, чуть дальше – сельский уличный деревянный туалет, почти новый, недавно поставленный. Кладбище очень небольшое, в глаза бросились ровные аллеи крестов с чёрной землёй, видимо свежие, и ухоженные мраморные надгробия. Всё чисто и компактно. Прямо за забором погоста – чьё-то подворье, сарай, тарахтит трактор, убирая сено, местные скачут на ржущих во всё горло конях, дальше лес, край деревни. Вот это как–то неуместно для такого момента, интересно, как местным живётся прямо за забором погоста, никто ночью не беспокоит? Люди вышли из автобуса и стояли на небольшой асфальтовой площадке, покрытой снегом, у администрации. Тут подъехал "Кашкай" Димы со священниками внутри.
Из здания сельского кладбища вышел человек в тулупе и валенках, перекинулся парой слов, спросил свидетельство о смерти, перечитал. Следом за ним на свет Божий появилась бригада местных с лопатами. Это уже обычные деревенские мужики, не такие лощённые, как городские сидельцы-ритуальщики, с синими руками и серёжками, которые уже тоже подъехали на своём транспорте. Деревенские кладбищенские землекопы были одеты в рваные телогрейки, ушанки, валенки и кирзачи, а на их лицах застыла нестираемая печать сельской самогонки.
– А кто знает откуда пошло слово "кирзачи"? – как бы про себя спросил рядом стоящих Санёк.
– Откуда? – поинтересовался Борис.
– Я всегда думал, что это какая-то специальная выделка кожи – кирза, ну или что-то старинное, русское, как «дымковская игрушка», а оказалось, что это искусственный материал, выпускаемый на Кировском заводе, вот сокращённо и получилось – «кирза».
– Вы же сани заказывали? – спросили городские ритуальщики, посмотрев в договор, – а да, оплачено, мужики, выносим.
Деревенские подвезли железные неказистые деревенские сани, похожие на обычные детские санки, только увеличенные раза в три. Городские вынули гроб из машины, положили на них.
– «А у них тут чёткая дифференциация труда…» – подумалось Саньку.
– Так, в оплаченные услуги входит транспортировка усопшего на санях до могилы, – объявил «Бугор», – родственники, Вы и Вы, берите венки, идите спереди.
Санёк поднял голову, Бугор указывал на него и отца. Ну а что, собственно, всё правильно, кому ещё… Траурная процессия – Санёк с отцом впереди с венками, дальше дядя Андрюша в гробу на санях, которые везли ритуальщики, дальше все остальные. Замыкали процессию два священника, их помощник – человек со странным лицом, и православная женщина в косынке. Пока процессия шла, буквально метрах пятидесяти деревенские всё так же скакали на ржущих конях, а трактор продолжал деловито громко тарахтеть и вонять солярой, убирая сено в сарай. Видимо они привыкли к таким мероприятиям… Уже проходя по ровным рядам могил, Санёк обратил внимание, что здесь очень много, почти полкладбища, покойников из ближнего зарубежья. Армяне, узбеки, вообще какие-то невоспроизводимые фамилии непонятийной национальности. Сомнительно, чтобы все эти люди с непроизносимыми нерусскими фамилиями в таком количестве жили в этой деревне. Тем более могилы сплошь какие-то странные: вот, видимо, любитель музыки с нотами на постаменте, вот тот самый цыган, памятник в полный рост, чёрный, только перстень золотой. Какой-то «Оглы». Вот на могиле некого молодого человека тридцати лет изображены падающие листы непонятного и подозрительного растения, явно тут упокоен любитель чего-то эдакого. Что только люди не учудят в Москве, даже на собственной могиле. Нет, деревенские до такого вряд ли додумаются.
Вдалеке показалась грустная девочка с плюшевым медвежонком в руках, она шла параллельно их процессии, не обращая на неё никакого внимания. Интересно, куда она идёт? Что это значит?
Наконец впереди, почему-то не продолжая ряд, хотя места до забора ещё полно, а прямо между двух аллей, показалась свежевырытая могила с комьями и бруствером глины по краям.
– Наверное вон она. Да, точно, она, – сказал Санёк и пошёл в сторону глиняной насыпи.
Все остальные, включая ритуальщиков двинулись за ним. Странная девочка с медвежонком встала поодаль. Подошёл Дима.
– Отпевать будем прямо здесь, отец Андрей и отец Филипп согласились. Хотели в часовне у кладбища, да местный священник уехал до конца праздников, а ключей никому не даёт. Я предупреждал что будет холодно.
Бугор с Промокашкой сняли крышку гроба, поставили у саней венки.
– Всё, родственники, можете прощаться!
На лоб дяде Андрюше священники положили белый платок с православными символами, в руки – иконку, воткнули в скрещённые на груди пальцы свечку. Все по кругу стали подходить и прощаться, кто целовал в лоб, кто просто держал за руку. Платок периодически сдувало ветром со лба и его приходилось поправлять. На кладбище было открытое пространство, метель поднялась настолько пронизывающая, что казалось, будто тебя прокалывают тысячи игл. Санёк уже давно понял про себя, что эта процедура – это как небольшой подвиг, долг чести, который надо совершить, чтобы отдать дань уважения умершему, поэтому велел своему организму потерпеть и не скулить, полностью отключившись от холода и боли и не обращая на них внимания.
Он встал совсем рядом с дядей Андрюшей, смотрел на его умиротворённое лицо и ему в этот момент почему-то пришла на ум строчка из песни Высоцкого:
«… Все приложились, а бедный покойник,
Так никого и не по-целовал…»
Всем раздали свечки, подожгли фитили от зажигалки, правда они на ветру тут же потухли.
– Это на таком ветре неизбежно, не мучайтесь, не зажигайте снова, всё равно задует, – сказал Санёк.
Священники начали обряд отпевания. Отец Андрей зажёг ладан в кадиле, раздался знакомый сладковатый запах. Приятный, расслабляющий, с дымными полутонами запах фимиама, которым всегда пахнет внутри церкви, но тут не до расслаблений. Святой отец стал ходить вокруг гроба и могилы, периодически останавливаясь и читая молитвы. Ему вторил отец Филипп, жена которого пела песнопения. Мужчина-помощник переворачивал страницы. У жены отца Филиппа Санёк разглядел в руках ноты, а у самого отца Филиппа в папке со вставленными файлами-слюдой были напечатаны тексты молитв обряда. Отец Андрей руководил всей процедурой, показывая, когда отцу Филиппу и его жене надо вступать или останавливаться.
– Упокой Господи…
– Душу раба Твоего…
Слышалось Саньку сквозь ветер. Священники пели монотонно, медленно перелистывая страницы. Слова молитвы на ветру уносило и не всё было понятно.
– Ещё молимся о упокоении души усопшаго раба Божия…
Ветер пронизывал насквозь, до костей, до боли в зубах и голове. Санёк словно соединился с холодом, стал с ним одним целым. Изредка его отвлекали только ржание лошадей, да грохот трактора, которые не обращали на них никакого внимания и занимались своими делами. Городские ритуальщики делали селфи на могилах и просили деревенских землекопов сфоткать их группой, обнявшись, в разных позах на фоне похорон. Наверное, ведь выкладывают на сайте своём, как это делают ночные клубы. «Лучшие моменты на память», «Отчёт о проделанной работе». Грустная девочка с медвежонком куда-то пропала. А холод поглощал, он просто пожирал, превращал в ледяную статую.
Санёк посмотрел на дядю Андрюшу спокойно и мирно лежащего в гробу.
– «Как ему, наверное, сейчас хорошо… Он уже ничего не чувствует, в отличии от нас…»
Дядя Андрюша продолжал спокойно лежать, как бы даже посмеиваясь, ему холод был ни по чём. В голову закралась крамольная мысль.
– «Почему отпевать надо было именно на кладбище, в такой мороз? Ну и что, что часовня закрыта? Вон их сколько, церквей, по дороге было, да даже в самом Юрино был указатель на какой-то храм. Нет, терпи, нельзя жаловаться, да и некому, имей уважение…».
Отец Филипп продолжал отпевание, медленно, не торопясь, переворачивая страницы. Его жена пела, а отец Андрей ходил вокруг могилы с кадилом. Санёк следил за каждой перевёрнутой бумагой в файле, он ждал, когда всё закончится. А священники, казалось, не чувствовали холода и метели, они делали своё дело, как будто внутри них горел благодатный огонь, согревая через душу тело. Они не замечали, как дует ветер, что температура опустилась почти до «-20», что кричат кони. Одеты святые отцы были просто и легко, а на отце Филиппе даже не было носок под ботинками. Но ни одним взглядом, ни вздохом, ни движением, ничем, они не показали, что замёрзли. Это по-настоящему героические люди, верой побеждающие всё телесное…
Наконец последняя страница писания была перевёрнута и отпевание закончилось. Священники отошли.
– Нет, я помирать буду исключительно летом! Уж больно холодно… – громко вслух сказала вдова, все мысленно с ней согласились.
Подоспевшие, давно невдалеке ожидающие окончания, ритуальщики забрали из гроба цветы, накрыли его крышкой. Тот самый Промокашка с серьгой достал золотой ключик, ажурный, большой и стал под углом закручивать замок крышки гроба. Всё, это последняя черта. Теперь за дело взялись деревенские, они стали вгонять в крышку гроба, параллельно земле, длинные гвозди со всех сторон.
– «Интересно, – подумал Санёк, – деревенским достаётся самая чёрная работа, а городские только золотой ключик закручивают. Кстати, интересная метафора – золотой ключик от гроба, которым открывается, а в этом случае ещё и закрывается дверь в мир иной, вот в чём скрытый смысл сказки про Буратино, она, оказывается, со страшным концом…»
В воздухе повисла тяжёлая пауза, никто не верил, что это расставание навсегда, никто не мог сделать последний шаг. Вот почему говорят «гробовая тишина». Землекопы перекинули повозья-канаты через плечи и под гробом, вчетвером сняли его с саней, отнесли к яме, стали медленно спускать в могилу. Через секунду послышался стук гроба о промёрзшую землю. Теперь уже точно всё.
Санёк первый подошёл и бросил поднятый с земли комок глины в свежую могилу, его примеру последовали все остальные. Затем за дело взялись деревенские, умелыми движениями они стали быстро сбрасывать землю и глину с бруствера, несколько минут и могила была полностью засыпана. Они выровняли лопатами холм, воткнули крест. Затем Бугор ритуальщиков лопатой обрезал-трубил вынутые из гроба цветы и положил их на могилу, а с боков пристроил венки. Стали устанавливать ограду.
Саньку не давала покоя мысль – к кому же приходила странная девочка-призрак с медвежонком в руках. Он пошёл в сторону где видел её последний раз. В предпоследнем ряду он наткнулся на свежевырытую могилу, явно похороны здесь были совсем недавно – ещё не завяли цветы, которые в большом количестве лежали на ней. Он взглянул на табличку на кресте, на фотографию под ним, и ахнул. С неё смотрела и улыбалась та самая маленькая девочка.
– «Алиночка Звездина, 2019-2022», гласила надпись на могиле…
Глава 12.
Поминки.
Замёрзший ритуальный автобус уткнулся в сугроб где-то на окраине одного из подмосковных городов, которым нет числа. Наконец-то приехали. Дорога в морг, потом на кладбище и обратно, отпевание на жутком морозе, который не отпускал ни на секунду и негде было хоть немного от него спрятаться, хоть чуть-чуть согреться. «Смертельный холод», теперь Саньку стал ясен истинный смысл этой фразы. Вся их поездка началась в час, а сейчас уже было почти шесть вечера, на улицы опустилась тёмная зимняя ночь, чёрным саваном укрывшая замерзающий город и его обитателей. За время пути с кладбища он настолько врос в холодное кресло неотапливаемого салона автобуса, что казался себе ледяной статуей, заиндевевшей фигурой, полностью покрытой коростой льда. Почему водила не включит печку на людей? Попытки прорваться на место рядом с ним, чтобы отогреть конечности не увенчались успехом. Тот только сделал бронетанковое лицо и даже не открыл пассажирскую дверь. Да собственно, кто они ему, всего лишь очередные кладбищенские пассажиры, зачем им тепло.
Саньку казалось, что он заледенел настолько, что если сейчас попытается встать, то развалится по кускам, как Терминатор, замёрзший в жидком азоте во второй части известного боевика. С какого-то момента он перестал ощущать тело, вместе с этим ушёл холод, наверное, это плохо, первые признаки обморожения, а может просто адаптировался как тот Кай, в которого попали осколки дьявольского зеркала Снежной королевы. Санёк разогнул одну ногу, вторую, они почти не слушались и приходилось помогать руками. Его тело было напряжено до предела, сопротивляясь низкой температуре. Он встал, хлопая заиндевевшими ресницами и облизывая ледяные синие губы.
– Ну что застрял? Выходим, всё, приехали, автобус дальше не идёт.
Все уже вышли из тёмного катафалка на вечернюю улицу, он поспешил за ними. Ещё не сняли иллюминацию, всё-таки новогодние каникулы. В окнах тут и там разноцветные огни, магазинчики украшены мишурой и гирляндами, на фонарных столбах светящаяся новогодняя атрибутика. Санёк осмотрелся. Вокруг хрущёвские пятиэтажки, где жёлтого, где серого кирпича, перемежающиеся с редкими девятинами-панельками, перекрёсток, чуть дальше небольшой торговый центр. Так… вот его-то точно надо посетить. Вот не знал бы, что в Москве, можно было бы с уверенностью сказать, что он сейчас в Чебоксарах, или Саранске, или Саратове. Никаких отличий, даже вроде вот ровно здесь он когда-то был. Дежа вю, одинаковая жизнь.
– Ну что застыл? Пойдём, вон кафе, – сказала ему Ольга, сноха покойного.
«Кафе»… Какое сладкое слово, от него веяло теплом и пищей, вкусной, сытной. Ведь мало того, что он замёрз, как герой войны Карбышев, так ещё к тому же в добавок не ел почти сутки. Во-первых, Рождественский пост, да к тому же его самая строгая часть – последняя неделя. Во-вторых, со вчерашнего дня в дороге и как-то не пришлось… Да и вообще найти в пути вот так вот запросто постную еду не так-то просто, да в общем-то особо и не предлагали. Как там сказано? «…Много званых, да мало избранных…». Санёк взглянул, куда через сугробы направилась немногочисленная траурная процессия, поскальзываясь на льду и поддерживая друг друга, чтобы не упасть. Обычная серая пятиэтажка, в центре которой вход в подвальное помещение с полукруглой аркой и вывеской, на которой написано эдаким размашистым подчерком «с претензией на каллиграфию»:
Кафе «Надежда».
Интересное название заведения для поминок. Какая уж тут надежда, когда все надежды уже кончились, осталась одна безнадёга. Не знавший ни крошки хлеба со вчерашнего дня желудок грустно заскулил и его свело голодным спазмом. Как-то раньше и не думалось о еде, не до неё было, а тут смотри, естественный инстинкт проснулся. В Саньке боролись между собой только два желания – согреться и поесть. Вот скажи ему сейчас: «Выбирай, вот тебе кусок золота на одной чаше весов, а на другой – тёплый камин и вкусный ужин», он без сомнения выбрал второе. Хотя… Ещё надо посмотреть, какого веса тот кусок золота. Он стал догонять спускавшихся в подвал-кафе на поминки родственников.
– «Нажрался, как дурак на поминках», – всплыла в голове народная мудрость.
Ох. Как ему хотелось сейчас стать тем самым дураком и нажраться самым беспардонным образом на тех самых поминках. Прямо перед глазами стояла огромная глубокая тарелка со вкусной, дымящейся, почти горячей, кутьёй – белым рисом с изюмом. Он не часто бывал на похоронах и поминках, по пальцам можно пересчитать, но из своих скудных воспоминаний помнил, что уж чего-чего, а кутьи-то всегда там хоть отбавляй. Санёк прямо физически чувствовал её запах, смаковал вкус, осязал её. Еле передвигая отмороженные ноги, он спустился в чрево кафе «Надежда».
Видно было, что это место общественного питания довольно старое, побитое временем, нечто среднее между деревенским или придорожным кафе и городской разливайкой. Ремонта тут, разумеется, не было лет уж как н-цать. Хотя, по всей видимости, в девяностые оно знавало лучшие времена, благодаря чему сохраняло остатки интерьера. На встречу вышли, застёгиваясь, две женщины бальзаковского возраста. Они громко переговаривались и смеялись, видимо были «под шафэ».
– Событиев-то у людей, событиев сколько! – как говорил старик Адамыч в незабвенном фильме «Старый Новый год».
В «Надежде» было несколько залов, пара, поменьше, налево, один, покрупнее, направо. В маленьких залах отмечали какое-то событие – день рождение или другую знаменательную дату, оттуда выходили раскрасневшиеся мужички в костюмах, усах и лысинах и дамы предпенсионного возраста в очках и старых платьях. Вот она правда жизни – у кого-то день рождения, у кого-то похороны, маховик времени ни на секунду не останавливает свой бег по замкнутому кругу. Смерть граничит с жизнью, суета сует всё суета, как сказано в книге Экклезиаста. «…Время собирать камни и время разбрасывать камни…», или, как говорил царь Соломон, «…Всё идёт в одно место: всё произошло из праха и всё возвратится в прах…». На голодный желудок потянуло на философию. Санёк, кстати, давно заметил, что если не есть ровно сутки, то сознание как будто ускоряется, словно чакры раскрываются, мыслить становится легко, слова, которые раньше было трудно подобрать, как будто сами вылетают, без помощи с твоей стороны… Ты и сам как будто летаешь, паришь и со стороны наблюдаешь за всем с тобой происходящим. Может в это время твой дух начинает существовать отдельно от тела?
Посетители кафе из левой части, впрочем, уже кажется расходились. Они надевали шубы, престарелые мужчины помогали одеваться своим престарелым подругам. У туалета, который был один на всю «Надежду», он же умывальник, скопилась небольшая очередь. Высокая женщина средних лет в неуместных обтягивающих лосинах с начёсом, за ней полная дама в сером крепдешине. Н-да, контингентец…
Пока в клозете занято, Санёк, скорее прошёл направо, в «главный» зал. Там он увидел некую отгороженную развешенными толи простынями, толи занавесками зону, делившую зал на две части, внутри которой стоял длинный стол, соединённый из нескольких покороче, на нём уже стояла поминальная еда. Санёк сглотнул, желудочный сок после суток голодания стал прожигать кишечник, вызывая в животе голодные приступы. Но его волновало даже не это.
– Согреться! – вот была основная, всепоглощающая мысль после пяти часов на лютом морозе.
Никакая еда, никакие люди, ничто было не интересно. В голове пульсировало только одно – найти источник тепла. Как был, не раздеваясь, не снимая шапки, куртки, перчаток, подчинённый одной единственный цели – как бы согреться, Санёк прошёл в их поминальную выгородку и прильнул к высокому экрану, за которым должна была находиться батарея.
Вот сейчас благоговейное тепло разольётся по рукам и ногам… Но увы, батарея оказалась чуть тёплой. Мимо проходила хозяйка, накрывающая на стол.
– Да у нас горячую воду ещё в обед отключили, стой, не стой, теплее не будет!
Твою же дивизию. Ну почему это всегда случается с ним? Всё-таки вобрав в себя остатки угасающей температуры из чуть тёплой батареи, Санёк прошёл в туалет, благо народ там рассосался. Всё-таки руки надо помыть, как никак на кладбище был, землю руками брал… Он снял перчатки, открыл кран, подставил руки.
– Твою ж мать, да что ж сегодня за день-то за такой! – тут же закричал он, отдёргивая ладони.
Из крана лилась ледяная, обжигающая жидкость, которая окончательно, как наждаком, стирала кожу и мясо с костей. Кисти рук и пальцы свело от холода.
– Да ничего страшного, – успокоила проходящая мимо хозяйка, – закаляться надо, полезно!
Санёк взял себя в руки и как мог под водой, которую словно только что набрали в проруби, помыл руки, тут же сунув их в перчатки, чтобы хоть как-то отогреть. Вот тебе и согрелся, жарче некуда. Так, что там дальше у нас по плану? Ах да, нажраться, как тот самый дурак на поминках, хотя почему, собственно, «как». Терпение у него полностью лопнуло.
Санёк, не обращая внимания на нормы приличия, так как люди ещё не все собрались за столом, а священники ещё вообще не подъехали, бухнулся на самый первый угловой стул и посмотрел, чем же здесь можно поживиться. Первое разочарование его ждало прямо не отходя от кассы. Мечты об огромном блюде с кутьёй лопнули, как мыльный пузырь. Кутья была конечно, но… Наложена она была в две крохотные пиалки с десертными маленькими ложечками на разных сторонах стола, как будто это и не кутья вовсе, а чёрная икра.
– Погодите, а с каких пор так кутью подают?
– Молчи, – осадил его отец, – кутья это тебе не еда. Это деликатес.
– Рис с изюмом деликатес?
– Молчи, не позорься.
Ну ладно, с кутьёй не повезло, что дальше съестного есть, да ещё желательно из постного? Хлеба почему-то нет. Ага, вот винегрет, вот отварная картошка с селёдкой, правда к несчастью холодная, вот рулетики из баклажанов, квашеная капуста, морс. Ну хоть что-то. Санёк, подгоняемый чувством голода, накинулся на скромные блюда, как голодный волк. Как будто это были не самые простые закуски, а действительно изысканные деликатесы и экзотические блюда. Так, ну вот наконец-то принесли несколько кусочков несвежего чёрствого чёрного хлеба, красота. А жизнь-то налаживается, господа-товарищи. Пища давала энергию и постепенно согревала, несмотря на отсутствие отопления в кафе с обнадёживающим названием «Надежда».
Санёк мёл всё, что было рядом постного, не взирая на чины, звания и нормы этикета.
– Голод не тётка – вылетит, не поймаешь, – говорил он, коверкая слова набитым ртом и перефразируя известные пословицы.
Тут подошла Ольга. Зрелище для неё было неоднозначное. Гостей ещё только половина, всё толпятся в тамбуре и моют холодной водой руки, раздеваются. Стол аккуратно накрыт, и только в одном углу, правда самом переднем, уже скопилось несколько грязных тарелок и полупустые блюда. Санёк без стеснения поглощал всё, что было вокруг.
– Картина маслом «Здесь был Саша», – иронично покачав головой произнесла невестка покойника.
– Очень извиняюсь, но жрать уж больно хочется, – ответил Санёк засовывая съестное в чрево и не прекращая трапезы, – сутки не ел. Последний раз маковая росинка была в моём рту совсем в другом городе, около двух тысяч километров от этого места и при чём вчера.
– Ну ты что, как голодное Поволжье, ну-ка веди себя прилично, – одёрнул его подоспевший отец, севший рядом справа, – кто же тебе есть не давал?
– Да никто не давал, – пережёвывая очередной рулет из баклажана и закусывая его винегретом отвечал Шурик, – и передайте мне кутью, пожалуйста, уж больно она у вас замечательная.
*****
Наконец все гости поминок были в сборе, они заняли свои места за столом. Последними приехали священники, их помощник и жена отца Филиппа, которая попросила Санька подвинуться, а сама села ровнёхонько напротив супруга. Правее Санька расположились отец, тётя Лена, Дима и тётя Галя; напротив, с другой стороны стола – отец Филипп, за ним человек, имени которого Саша так никогда и не узнал, дальше отец Андрей, сестра Ольги, замыкали стол внуки – Катюша и Борис, и, собственно, сама Ольга.
Встал и стал держать речь сын покойного, Дима. Он первым делом представил друг другу родственников, о Саньке и его отце сказал, что они у него ассоциируются с летом и каникулами, когда они в детстве или молодости, всей семьёй приезжали к ним погостить на дачу. Пару тёплых слов сказал об усопшем, просил не плакать мать. Особо он остановился на святых отцах. Оказалось, что это совершенно не рядовые священники, а очень выдающиеся, удивительные люди, с которыми всем присутствующим посчастливилось в этот вечер оказаться за одним столом.
Отец Андрей, среднего роста, крепко сбитый красивый мужчина с чистым круглым лицом, небесно-голубыми глазами аккуратной бородкой и небольшой родинкой на щеке, оказался заведующим кафедрой в центральном православном ВУЗе столицы, подготавливающем священнослужителей. Это был очень известный и уважаемый человек, который неоднократно комментировал схождение благодатного огня в Пасху, подробнее поясняя, что означает то или иное действие. Отец Филипп являлся тоже неординарным человеком. Его отец был известным в научных кругах деятелем, академиком, а дед вообще причислен к лику святых за мученическую смерть, принятую за веру от рук большевиков в тридцатые годы.
– У отца Филиппа одиннадцать детей, ему Правительство Москвы как многодетному отцу дом в центре выделило, – сообщил Дима
– Да уж… Да всё никак не перееду. Переезд, как второй потоп.
Ничего себе, глядя на худую, можно сказать измождённую, фигуру отца Филиппа и не менее худенькую его жены, Санёк про себя отметил, что никогда бы не подумал, что такое может быть на самом деле. Видимо Бог дал… А вслух он сказал:
– Целый дом, в самой Москве? Ничего себе. О целом доме в центре Москвы я только слышал, что был такой у актёра Пороховщикова с женой. Кстати, вот тоже умер от сахарного диабета, а жена-то потом руки на себя наложила… Но не будем о грустном. Я же вот тоже заготовил речь, ещё на кладбище хотел сказать, да не пришлось…
Мы здесь с вами по очень печальному поводу и очень бы хотелось встречаться почаще, но по радостным событиям, или просто так, учитывая, как скоротечна жизнь. Вот Дима сказал, что он связывает нас с чем-то тёплым летним, поэтому приезжайте к нам в гости на дачу этим летом, уверяю вас у нас лучше всякой заграницы. Вот все мы ездим по другим странам, узнаём их историю, смотрим достопримечательности, зачастую не зная и крупицы того места, где сами родились. Ведь сколько у нас поистине святых мест, о которых многие представления не имеют, и находятся они не так далеко, но, чтобы узнать их все и целой жизни не хватит. А мы почему-то всё преклоняемся перед западом. Как там сказано? «Нет пророка в своём отечестве…». Вот у нас, вроде городишко маленький, а есть святой источник, на месте которого теперь купель. А открыли его ровнёхонько в 1917, в самую революцию, на месте где одной игуменье Богородица явилась. А сколько их таких чудесных мест на земле русской? Не перечесть. Поэтому приезжайте к нам, не нужен нам берег турецкий.
Мы сегодня прощаемся с дядей Андрюшей. Его все запомнили неунывающим оптимистом, человеком с необычным чувством юмора, который всегда говорил исключительно афоризмами. Он очень любил жизнь, любил жить на полную катушку, и я уверен, точно бы хотел, чтобы нам запомнились не последние два с половиной года его болезни, чтобы он остался в нашей памяти молодым, успешным, смеющимся, жизнерадостным. Поэтому, друзья, не надо слёз, их и так было много сегодня, давайте думать о дяде Андрее, как о человеке, у которого всегда всё хорошо, запомним его улыбку и оптимизм. Ведь он много добился, многое повидал, объехал почти весь мир, путешествовал. Работал в серьёзных организациях, на очень престижных местах, постоянно шёл по карьерной лестнице. Трудился и в органах, и в КГБ, и в Газпроме, и в МЧС, и в банке, не многие могут похвастаться таким послужным списком. Но самое главное, что Андрей Юрьевич оставил после себя – его дети, внуки и он сам в них. Вот Дима, его сын, – кандидат наук, будущий доктор и профессор, вот Боря – профессиональный спортсмен, это воплощение мечты дяди Андрея о футболе, он же и сам был мастером спорта, обожал «Спартак», где Борис играл в молодёжной сборной.
– Да, – перебила меня Ольга, – к футболу у Андрея Юрьевича, конечно, было особое отношение. Когда шёл матч по телевизору, время для него останавливалось. Помню свадьба, надо уже выезжать на роспись, а он говорит – стоп, всё отменяется, я расторгаю всё, «Спартак» пропустил и пока не отыграется никаких свадеб. В этом был весь он… Хотя я иногда виню себя, что может его как-то недолюбила, что были изредка конфликты, недопонимание. В последнее время он всё из «TicTok» всем приколы рассылал, а когда и это закончилось, я поняла, что всё… И так горько стало…
– Я теперь думаю, что виновата… – снова заплакала тётя Галя, – может мы что-то не доделали, не так лечили… И ещё Андрея Бог принял, он даже в коме его причастил, несмотря на то, что тот всю жизнь атеист, а меня не принимает Бог, я чувствую, не принимает…
– Да ладно Вам, тётя Галя, всё Вы сделали, что могли, два с половиной года помогали… Да Вам памятник надо поставить. А врачи… они же тоже не боги, может и сделать-то ничего нельзя было… Ну а Бог, Бог он всех принимает, не такого человека, который бы прощения не мог получить… Ну ладно, я продолжу, – снова взял слово Санёк, – так вот, Дядя Андрей прожил большую, яркую жизнь, много добился, многое повидал, многое сделал. Но всё, что он сделал, всё что смог в этой жизни, всё до последней копейки, он оставил Вам, его детям и внукам без остатка. Спи спокойно, дорогой дядя Андрюша, пусть земля тебе будет пухом…
Торжественные траурные речи закончились, пришло время застолья.
Глава 13.
Беседа со священниками.
– Ну что, помолимся? – спросил отец Андрей присутствующих.
Санёк густо покраснел, пока священник читал «Отче наш», ему стало стыдно. Во-первых, крестик дома забыл, во-вторых уже налопался, не дожидаясь никого, не стерпел. Какие уж тут молитвы…
Дальше ели, пили и каждый постарался взять слово, что-то вспомнить, благо было много чего… На столе и мясные тарелки, и колбаса, но пост… Позавидуешь этим мясоедам, у них всегда как в басне: «…И за каждым ей кустом был накрыт и стол, и дом…». Принесли долгожданные Саньком блины, но, опять к его глубокому разочарованию они почему-то оказались считанными, как и кутья. Один блин в одни руки, по второму разу не занимать. Блины лично Ольга раздала каждому по одному.
– «Под роспись», – почему-то мелькнуло в голове.
Кто-то спросил:
– Ну что, вкусно?
– «Жрать захочешь – всё сожрёшь, как говорила баба Маня матери за праздничным столом», – вспомнилось Саньку, или как на его совершеннолетии, – «Ешь, Саша, второй бутерброд, тут никто не считает…».
Принесли мясную тарелку – свинина и курица под майонезом. Налили водку по стопкам, женщинам – вино…
– Опять мимо…
Санёк обратил внимание, что отец Филипп выпил одну рюмку, вторую, закусил колбасой и мясом. После этого у него прекратился тремор головы и непроизвольные кивания, связанные с неврологией, которые были изредка заметны.
– «… Одно не ясно, отец Семён, сегодня день постный… Как же вы скоромное и вино…» – пришла на ум Саньку сцена из фильма «Михайло Ломоносов», в слух же он сказал:
– А разве можно сейчас, в пост, мясо есть да водку пить?
Дима ему пояснил, что на поминках это допускается, что люди пришли почтить память умершего, и даже более того, ему не пристало корчить тут из себя святошу, коим Санёк далеко не является.
– Да мне просто за руль ещё сегодня, – осёкся тот.
– Бог многое прощает, – заметил отец Филипп, – главное на исповеди всё честно рассказать, искренне покаяться. Ведь пост же он дан человеку для очищения, а не для похудения…
Тут зашла беседа про посты, сколько их, а их четыре в году – Великий, Петропавловский, Успенский и Рождественский. Какой строже, какой легче, как какой пост исторически образовался, что в них можно, что нельзя.
– Вот я бы, например, никогда не смогла пост соблюсти, – сказала тётя Галя, – это ж какое надругательство над организмом.
Глядя на её довольно упитанную фигуру в это верилось.
– Пост на самом деле – не диета, он являет собой победу духовного над телесным, – высказался вслух Санёк, – любой священник в любой церкви на проповеди перед постом вам скажет: «Лучше ешьте мясо, главное – не ешьте человеков».
– А как это «не ешьте человеков»? И ты откуда это всё знаешь? – удивилась вдова.
– Да похаживаю в церковь по воскресеньям, почитываю литературу…
– Он прав, – неожиданно поддержал Санька отец Андрей, – главное в пост – не формальный отказ от пищи в угоду собственных амбиций, а не делать зла другим, что и означает «не есть человеков».
Отец Андрей ел исключительно постное, если и пригубил рюмку, то так, больше для вида. Когда все насытились началась неспешная беседа.
– А я же вот помню Вы, тётя Галя, несколько раз с дядей Андрюшей на Валаам кажется ездили?
– Ездили, было дело…
– А Валаам, это где, где-то рядом с Питером?
В беседу вмешался отец Андрей:
– Это остров в северной части Ладожского озера, в Карелии, там Валаамский мужской монастырь расположен, место известное, святое.
– Да были мы там и не раз с Андреем, а истинную ценность этого места я узнала, когда фильм «Остров» посмотрела. Он меня тронул до глубины души, я его пересматривала несколько раз. Как там Мамонов сыграл…. Этого, как его…
– Отца Анатолия… – помог Санёк.
– Да-да. А был там ещё один персонаж, его Дюжев играл. Вот я теперь и думаю, что меня как того Дюжева Бог не возьмёт, не примет…
– А мне кажется фильм не о том, что одних Бог принимает, а других – нет… Фильм о том, что любой человек может прощение получить и в Царствие небесное войти, если раскается. Вот взять хотя бы того же Мамонова. Кто он был в молодости? Наркоман, развратник, рокер. Что он там больно пел? Это и музыкой-то назвать сложно, а тексты какие? Это же прости Господи. И какой из него актёр? А ведь переступил через всё это, в Бога уверовал, жизнь праведную начал. Играл-то говорят самого себя в этом фильме. Так что любой может получить прощение, так что Вы тётя Галя даже не думайте, примет Вас Бог. Кстати, Дюжев там монаха Иова играл, а это очень символично именно здесь и сейчас, ведь книга-то Иова в Ветхом завете, она как раз про то, что можно страдания получить, но пройти через них и тебе сторицей вернётся, если Бога не потеряешь.
Постепенно торжественные поминальные речи и воспоминания переходили в плоскость застольной беседы. От былого холода и голода не осталось и следа, несмотря на постную пищу и холодные батареи, становилось тепло и тянуло поговорить… Санёк волею судеб оказался сидящим напротив святых отцов, да ещё и очень уважаемых, московских. Вот так вот трапезничать со священнослужителями ему приходилось всего пару раз в жизни, а побеседовать по душам, задать мучающие его вопросы в непринуждённой обстановке, вообще никогда.
– Вот я думаю любой человек может прощение получить. Вы меня святые отцы поправьте, если я ошибаюсь. Я расскажу, когда это понял. Мы тут церковь сельскую в глубинке восстанавливали с одним батюшкой, много с ним общались, а я вижу, что выправка у него армейская. Оказалось, он – воин-афганец, до сих пор по ночам душманов гоняет, одной верой от суицида спасся, да вот священником стал. Он мне, кстати, говорил, что восстановить церковь – это дело богоугодное, но малое. Главное – службу в ней наладить, а немногие сейчас в деревенскую церковь поедут. Второй раз я столкнулся с прощением на одной православной выставке, которую у нас в городе организовали, в бывшем мемориале Ленина. Бывает же такое, гримасы истории… Так вот были выставлены там мощи святые, Матроны Московской кажется, к ним очередь целая выстроилась. А перед тем как в очередь встать, все руку батюшке целовали одному. И батюшка такой харизматичный – высокий, статный, с большой длинной бородой, в рясе. Я тоже приложился к руке, смотрю, а на руке-то наколки – перстни синие, да знаки всякие зоновские. Вот так, сидевший батюшка-то оказался.
Отец Андрей и отец Филипп переглянулись и о чём-то тихонько пошептались
– Значит и он прощение получил, и даже священником стал. Вот тогда я и понял, что христианская религия она любому может прощение дать, если искренне раскается. И даже священником можно солдату или уголовнику сделаться, а может даже убийце. Не знаю, правда ли это?
– Не совсем так, – разъяснил отец Андрей, – две вещи не могут быть прощены – самоубийство и поругание Духа Святого. А в других случаях есть, конечно, исключения из правил. По канонам человек, нарушивший заповеди, как правило не может стать священнослужителем. Но в исключительных случаях, епископу дано право, если он чувствует искреннее раскаяние и высшее повеление, дать возможность такому человеку войти в лоно церкви. Но тут большая ответственность и риск большой.
– Да, – дополнил его отец Филипп, – такие случаи бывали и ничем хорошим не заканчивались. Вот взять нашумевшего, так называемого «отца», Сергия Романова. Убийца стал иеромонахом. И что хорошего из этого произошло? Стал он мракобесие всякое проповедовать, обитель захватил, против церкви пошёл, обряды богомерзкие проводил, прихожанам проповедями своими фальшивыми мозги дурманил… Пришлось его с ОМОНом выдворять. Вот и делайте выводы…
– Да священник священнику рознь, как говорится «со своим уставом в чужой монастырь…», – продолжил Санёк задавать вопросы, удобно расположившись на стуле, – ведь как правило о чём говорят на проповеди в конце службы? Разбирают события из Евангелия, притчи, разъясняют их, переносят как бы в современный мир. Но всегда проповедь – это о вечном и основана на Священном Писании или Деяниях Апостолов. Но есть и такие священники, которые не стесняются в высказываниях, очень рьяно и горячо доводят прихожанам свою личную позицию по многим вопросам, в том числе политическим. Вот в нашей церкви всегда было традиционно, всё мирно спокойно, но перевели как-то к нам батюшку из прихода на окраине, отца Нектария. Хороший священник, ничего не могу сказать, службы вёл с огоньком, так сказать, от души, всегда на подъёме. Вот только на проповедях всегда свою личную позицию по всем вопросам излагал и больно уж радикально и горячо. И про меньшинства, прости Господи, и про врагов России, и про коммунистов, и про Запад, короче всё не так спокойно, как мы привыкли. Быстро его правда из нашего Центрального прихода убрали подальше, а потом и вовсе я услышал, что стал он иеромонахом, имя сменил, в далёкую пустошь уехал, на святые места. А может сослали, не знаю.
Все за столом молча ели и слушали. Санька было уже не заткнуть.
– Вот я думаю, что каждому человеку надо знать своё место. Был у нас случай один в храме на Пасху. А самое главное и смешное, вот спроси сейчас людей за этим столом – что такое Пасха? Я не говорю про священников, их ближний круг, про историков, а про простых людей, обывателей. Вот кто скажет, что такое Пасха? А, Боря, Катя, тётя Лена? Народ ведь даже не догадывается, что Пасха – это древний иудейский ветхозаветный праздник исхода евреев из Египта, где их притесняли. Слово «Пасха» так и переводится – «Исход». И совпадение двух праздников – Воскресения Иисуса Христа и Пасхи, оно может и имеет символичный глубинный смысл и характер, но, по сути, это два совершенно не связанных другу с другом события в разных религиях и Заветах, как их себе представляют обыватели. Просто Христа распяли в пятницу за три дня до празднования Пасхи, а на Пасху он воскрес. Ведь многие же остаются духовно слепыми, ходят в церковь, не читая Священного писания, так и не стремясь в нём разобраться, как бы это сказать… На всякий случай. На предыдущей работе у нас одна женщина работала, всё никак забеременеть не могла. И по врачам ходила и ЭКО делала, и всё бесполезно. И вот она мне говорит: «Я даже в церковь сходила, свечку поставила!» Я поразился этому её «даже», ведь это так не работает. Церковь же – это не место где кому-то даются чудеса, это же не волшебный чемоданчик дядюшки Могуса, а Бог – это не Дед Мороз, которому надо раз в году написать письмо с просьбой о подарках. Это место, где мы развиваем нашу душу, как мышцы в спортзале, потому что других таких мест не придумано. А люди туда идут как в последнюю инстанцию, попросить чуда. Но, кстати, несмотря ни на что, чудеса случаются, и женщина та всё-таки забеременела, и родила, правда ей пришлось ради этого оставить карьеру, но за всё надо платить…
Святые отцы вежливо слушали спич Санька краем уха, но не показывали отторжения, они тихонько ели, поглядывали друг на друга, о чём-то переговаривались между собой. Остальные гости уже давно беседовали с соседями, не обращая на его речь никакого внимания. А Остапа понесло…
– Так вот, я же что хотел сказать. Как-то раз на Пасху стояли мы в церковном дворе, ждали батюшку, чтобы освятить куличи, да яйца. А того что-то долго не было, народу скопилась уйма, все ждут, галдят. Тут прямо на задний двор, к крестильне, куда въезд категорически запрещён, прямо между людьми и куличами, заезжает чёрный мерседес, тонированный, с номером «В777ХВ». Из него выходит сначала охранник, мордоворот, а затем наш местный патриарх. Ну ему все как закричат: «Батюшка, освяти куличи»! А их пристыдили и отвечают: «Да вы что! Где это видано, чтобы Патриарх куличи с яйцами освящал!»
– Что, сам Патриарх так и сказал? – недоверчиво спросил отец Андрей.
– Да нет, конечно, – замялся Санёк, – толи охранник, толи из церкви вышел кто-то. Но тогда я понял, что каждому своё, и у каждого своя роль в жизни. Я же иной раз поражаюсь духовной слепоте людей. Я тут имею грешок – пописываю книжонки. Правда писатели, они же бедные как церковные мыши, но вопрос не в этом. Знаете, что людям интересно, ну большинству? Всякие истории-небылицы про бандитов, 90-е, милицию, всякая криминальная «клубничка». А вот написал я однажды статью со своими излюбленными цитатами и притчами из Евангелие. Думал, что народу интересно, что будут читать, просвещаться. Сколько вы думаете у неё просмотров за всё время? Не поверите – шесть! Всего шесть человек смогли дочитать эти три странички до конца. И число-то какое… прямо скажем подозрительное. Вот и уровень нашего народа…
– О, Вы, Александр пишете? – удивившись спросил отец Андрей.
– Да, – гордо ответил Санёк, – фантастика, детективы, философия, только так всё это, денег не приносит, сейчас везде маркетинг, деньги на раскрутку нужны.
– Ты за весь народ-то не обобщай! – вступил в разговор Человек, Имени Которого Санёк Так и Не Узнал, но как выяснилось, это тоже был один из научных деятелей, профессор или даже академик каких-то гуманитарных наук, – Может народ-то и не при чём… И потом жанр детектива, он во все времена пользовался популярностью.
– Но вот приходится даже чтобы копейку зарабатывать, промышлять всякой криминальной дребеденью, жвачкой для мозгов и чернухой, а идеи доносить через непопулярные статьи. Хотя, собственно, даже у Достоевского почти все романы – детективы, видимо, чтобы донести мысль, надо обернуть её в понятный людям цветной фантик, тогда хоть кто-то, да прочтёт. Это как в музыке – есть музыка для головы, а есть – для ног, и все сейчас слушают исключительно для ног. Хотя то, что сейчас выпускает наша так называемая «эстрада» и музыкой назвать невозможно. Так… мычание бородатых мужичков и кривляния безголосых певичек. Ведь Чайковского, Баха, Моцарта, их же слушает один процент, не больше.
– Ну, молодой человек, и музыка Моцарта когда-то считалась исключительно танцевальной попсой своего времени, – улыбнулся Человек Без Имени, – и он тоже прошёл через этап, когда она вдруг резко стала никому не нужна, и ему за копейки приходилось играть на танцульках, погрязнув в бедности. А теперь видите – классика.
Глава 14.
Ответы на все вопросы.
– А ещё вот, святые отцы, мучает меня вопрос один давно, и я так рад, что могу именно Вам его задать, раз уж у нас такая встреча произошла, уж больно он покою мне не даёт. Я вот пытался об этом священника одного спросить на исповеди, так он мне сказал, что я совершенно ничего не понимаю в христианской вере, да так разошёлся, что крест забыл мне дать поцеловать.
– Ну задавай, конечно, свой вопрос, почему нет, – ответил отец Филипп.
– Я вот прочёл Ветхий Завет и очень много раз перечитал Новый, Евангелие. Вот и возникла у меня мысль одна крамольная… То как должна быть построена и обустроена церковь, что в ней должно быть, вплоть до того должны одеваться священники – всё это описано в Ветхом Завете. А вот в Новом, когда Иисуса Христа спросили, как нужно молиться, он дал одну единственную молитву – «Отче наш». Христос он вообще был бессребреником. А все пышные обряды, службы и огромное количество молитв на разные случаи жизни – это же всё придумали люди, да те же куличи с яйцами. Ведь этого ничего нет в Евангелие, не описано. Я понимаю так, что службы в течении года – это описание жизни Христа. Более того скажу, в Новом завете и про причастие ничего не написано…
– Ну тут ты не прав, перечитай главу про тайное вечере, там есть прямое указание, сказано: «…Иисус взял хлеб и, благословив, преломил и, раздавая ученикам, сказал: приимите, ядите: сие есть Тело Моё. И, взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: пейте из неё все, ибо сие есть Кровь…». Это ли не прямое указание к причастию? Это описано и у Матфея, есть и в Послании Апостола Павла.
– Ну хорошо, это действительно есть, хотя всё-таки мне кажется, что это больше трактование слов Христа. Ну а все молитвы, я не знаю, молебны, литургии, крестные ходы? Это же люди выдумали эти обряды, тексты, песнопения, о них ничего в Евангелие не сказано.
– Во-первых это не обряды. Обряды у язычников и аборигенов. Это таинства. Ну и самое главное, если у тебя есть эти сомнения, зачем ты ходишь в церковь, соблюдаешь пост, причащаешься? – логично спросил отец Филипп.
– Для меня церковь – точка силы и света. Это единственное место, где можно развить дух, духовность, стать лучше, других таких нет. Причастие – это возможность получить силу для дальнейшей жизни, очиститься. Это как спортзал для души. Так же как невозможно накачаться дома, не хватит мотивации, так нельзя и развить душу, молясь в углу в своей квартире. Да и вообще, помните как у Достоевского, в «Бесах»: «…Если мне когда-нибудь математически точно докажут, что истина находится вне Иисуса Христа – я предпочту остаться с Иисусом Христом, а не с истиной…».
– Вот тебе и ответ. Литургия, таинства – это открытые человечеством методы развития души и соединения с Богом в Храме. И других нет. В далёкие времена, когда не было института христианской церкви, первые христиане не имели ничего, кроме веры. Это были самоотверженные люди, отдающие за неё свою жизнь. Но долго это продолжаться не могло, человеку нужна мотивация, сгорать на кострах и быть пожранным львами имея в голове одну единственную идею он не в состоянии, нужна система ценностей, порядок. И они родились в виде церкви и, слава Господу, в таком виде существует по сию пору. Слава Богу церковь у нас сейчас есть, а что бы было бы если бы её не было, куда человеку податься? Как сказано? «У лис есть норы, и у птиц есть гнезда, а Сыну человеческому негде голову приклонить». Вот оно такое место теперь и есть.
– Хотя человечество всё умудряется извратить, – не унимался Санёк, – даже христианскую веру умудряется использовать в своих излюбленных целях – войнах и убийствах. Вспомнить инквизицию, крестовые походы. Да вообще половина самых кровавых войн шла с крестами на флагах и мундирах. Ведь большинство Правителей и военноначальников, миллионами убивающих людей то за одну идею, то за другой передел власти, были искренне верующими христианами и верили, что творят «добро». Тут невольно вспомнишь того же Достоевского, уже «Братьев Карамазовых», помните, как отец кричал: «Сколько отдал человек веры, сколько всяких сил даром на эту мечту, и это столько уж тысяч лет!» и потом: «…если правда в самом деле в том, что и они солидарны с отцами их во всех злодействах отцов…»
Во все времена, начиная с Римской Империи, Правители стремятся использовать христианскую веру, для самой сильной – религиозной, идеологической манипуляции людьми для достижения целей в своих интересах. И зачастую с именем Христа на губах совершаются самые страшные преступления. А разве он об этом говорил хоть где-то? Нет, вы скажите мне, где в каком месте написано, что он говорил – идите убейте неправедных, жгите их, убивайте крестом и мечом? Там же сказано всё совершенно наоборот: «Кто ударит тебя в правую щеку, то поверни к нему и другую». Вспомнить реки крови, которые пролились при расколе церкви, а лютеране, протестанты, и прочие кальвинисты с гугенотами? Это же были жуткие люди. А Варфоломеевская ночь? Это же страшное дело. Тысячами, миллионами люди гибли и гибнут и иной раз из-за таких, казалось бы странных вещей… Как правильно молиться, да какие таинства нужны, какие нет…
– Да, конечно, – грустно сказал отец Андрей, – в истории было много тёмных пятен. Русская православная церковь не может вмешиваться в дела мирские или высказывать мнение о междоусобных конфликтах. Хотя, по понятным причинам, одобрять никакое убийство или войны она тоже не может.
– А священников могут призывать в армию?
– Священнослужителям брать в руки оружие запрещено, сам понимаешь. Их теоретически могут призвать в качестве полковых капелланов, но в наше время этом маловероятно.
– Я вам одно могу сказать, – вступил в беседу Человек Без Имени, – я ведь до научной деятельности в ракетных войсках служил. Если хоть кто-то на Земле применит ядерное оружие, то живые позавидуют мёртвым…
В дальнейшем в ходе беседы выяснилось, что он – крёстный сына Димы Бори, а отец Андрей – его дочки Кати. Человек этот очень тепло с ними общался.
– Я вот тут статейку одну презабавную написал, – сказал он, – о влиянии видеоигр на развитие самоопределение подростков. Да, Борь? Помнишь, как мы с «Анчартед четвёртый» резались? Ведь в видеоиграх что происходит? D них ребёнок получает мгновенный результат самоудовлетворения и успеха, в них же достичь наивысшего социального положения в локальной группе гораздо легче и быстрее, чем в реальной жизни. Но вот отец Андрей благословения не даёт на публикацию.
– И не дам! – подтвердил тот, – напишите лучше что-нибудь более богоугодное.
– А вот мою первую книгу благословили в нашем соборе к изданию…
– Повезло…
– У меня к вам последний вопрос, святые отцы, ну не последний, конечно, крайний. Вот представьте есть два человека. Один старается жить по заповедям, не грешить, при этом живёт замкнуто, для себя, ни детей, ни жены, ни друзей. Работает зубным техником, зарабатывает деньги. И зла вроде никому не делает, но и добра тоже, при этом считает себя большим праведником. А вот в церковь принципиально не ходит, никаких таинств и молитв не совершает, не постится, не причащается, Святого писания не читает, отрицает всё это. Говорит это Богу от него не надо, что он, мол, внутри, а не снаружи, хотя откуда он знает, что от него нужно Богу, что нет, я не понимаю. И с другой стороны второй человек, женщина, бухгалтер. Вот она в отличии от первого наоборот, соблюдает все церковные нормы, каждую неделю и не по разу в храм ходит, исповедуется, постится, причащается, всё по полной программе. А душа у неё чёрная, не помогает ей служение. Дня не проходит, чтобы она кого-то не оскорбила за его спиной, не сделала обидное замечание, не настучала начальству, не поругалась с кем-то, людей как будто всех вокруг ненавидит, а когда после очередного скандала её спрашивают, зачем же она ходит в церковь при таком поведении, и каким богам она там молится, всегда отвечает: «Не ваше дело». Ей, в отличии от первого, заповедь нарушить – как в одном месте почесать. Она не задумываясь возьмёт, что плохо лежит, подставит человека, грязью обольёт, по головам пройдётся. Ну а потом сразу на исповедь и отпущение грехов бежит.
Так вот у меня к вам вопрос – кто из этих двух людей попадёт в Царствие Небесное?
– Так вот тебе наш ответ, – ответил отец Филипп, – никто. Ни тот, ни эта не попадут в Царствие Небесное. Нельзя попасть куда-то не соблюдая обязательных правил этого места. По первому всё просто, ведь как в народе говорят – если Церковь не мать, так и Бог не отец. А по второй, грехи же не могут прощаться до бесконечности по замкнутому кругу, исповедь – это же не таблетка от всех болезней, которую надо принимать каждую неделю, как витаминку. Короче, один живёт и не верит, а вторая верит, да не живёт. Но обоим им путь в Царствие небесное заказан, по крайней мере пока они себя не пересмотрят.
– Ну что, прочитаем молитву? – подводя итог вечеру сказал отец Андрей.
Застолье уже закончилось, на столе почти ничего не осталось, да и время клонилось к восьми…
Глава 15.
Эпилог.
Сразу после поминок Дима поехал отвозить Санька с отцом на самолёт, в Шереметьево. По дороге они разговорились как тяжело в наше время жить преподавателям, даже в МГУ, какая неблагодарная, сложная и чёрная эта работа – научная и преподавательская деятельность, и что ей могут заниматься только настоящие фанаты и подвижники. Хотя он отдал должное уровню студентов и сказал, что случайных людей в МГУ нет. Ещё он рассказал о своём открытии, о докторской, которую пишет, работа несомненно была сложная и достойная уважения.
Потом речь зашла о том за что и почему Бог дал его отцу два с половиной года мучений и болезни.
– Ты ведь говорил, что читал Книгу Иова? – спросил Дима.
– Читал конечно, у меня про неё даже статья есть. Её смысл в том, что нам легко понять, когда Бог наказывает преступников, убийц, маньяков и наоборот, нам тяжело принять несчастья праведников, болезни детей, близких, смерть невинного ребёнка. Мы не верим, что это может быть Божий промысел.
– Но эта книга ещё и о том, что истинная вера побеждает смерть и несчастья. Вот отец Андрей, у него пять детей, а первые двое умерли. Такая вот трагедия.
Санёк вспомнил добрые, улыбающиеся глаза отца Андрея, какая это всё-таки трагедия, как должно быть ему тяжело… Некоторые с ума сходят, а он живёт, живёт для других…
– Вот и в книге Иова, как ты помнишь, Бог забрал у Иова всё – семью, дом, и тот лежал в рубище и струпьях в пещере, но потом вернул ему больше чем было. Так и отец Андрей, двоих детей потерял, за то теперь троих ещё ему Бог дал… В этом и есть смысл жизни…
Он замолчал, Санёк тоже тихо сидел, глядя в окно на пролетающие мимо заснеженные деревья и бесконечную московскую стройку, а впереди уже показались огни аэропорта…
Москва, 2023г.
Сон в осеннюю ночь.
Рассказ.
Было это в далёком 1973 году, в сентябре, – начал свой рассказ дядя Володя, – Именно тогда я первый раз в жизни столкнулся со смертью самого близкого человека, и именно тогда я начал формировать своё отношение к смерти и её осознанию. При чём происходило это осознание безысходности необычным образом – через сны. В дальнейшем я обратил внимание, что всегда в критические жизненные моменты, находясь на грани жизни и смерти или вплотную, непосредственно соприкасаясь с этим страшным событием, я сталкивался со странными, порой ужасными, вещими снами, как бы переступая черту между этим миром и загробным. В них я вступаю в контакт с умершими людьми и именно через сны, как через границу двух реальностей, я формирую своё отношение к тому, что ждёт каждого из нас.
Они, эти вещие сны, как будто второй шанс ещё раз, возможно последний, встретить умершего человека, когда его душа ещё окончательно не покинула наш бренный мир и с ней могут общаться самые близкие люди. Словно пересекаются в плоскости два переходных состояния – сон, как грань между параллельными мирами, реальности бытия и забвения, и с другой стороны состояние, когда душа до сорока дней после смерти, ещё мечется, вроде уже покинув мир живых, но ещё не войдя в мир мёртвых. И я понял, что при этом пересечении, в наиболее критичные, пограничные моменты, у меня возникает обладание способностью соприкосновения с миром мёртвых.
Таких снов в моей жизни было всего три и все они как шрамы, как клеймо от раскалённого железа, навсегда теперь стали частью моей памяти. Как будто после встречи во сне с усопшим близким человеком, которого ты знал и любил, на тебя накладывается печать, о которой невозможно забыть, нельзя стереть её из своей головы, она теперь вечно будет преследовать тебя… То о чём я сейчас расскажу – абсолютно реальный случай, хотя может показаться, что в нём есть нечто мистическое, даже в каком-то роде фантастическое, тем не менее в нём нет ни капли выдумки, и тот день, и ту ночь я помню, как будто всё произошло буквально вчера, в мельчайших подробностях. Иногда я хочу забыть о произошедшим, но это невозможно, выше человеческих сил.
*****
Так вот, начало осени 1973-го года выдалось на редкость жарким, как будто лето передумало сдавать свои права и решило продолжить радовать людей теплом, ярким солнечным светом и хорошей погодой. Как будто выписали какую-то дополнительную неожиданную климатическую премию за примерное поведение. Всё ещё летал тополиный пух, цвели каштаны, очень долго не остывала Волга, потому что ночи всё никак не становились холоднее. Время как будто остановилось, замедлило свой ход, и мы вместе с ним застыли, замерли в тепле, как в янтаре.
Как-то сразу, ещё не останавливая тёплых красок первых дней осени, настало бабье лето и казалось, что хорошей погоде нет конца, что она будет теперь навсегда. Ни одного, даже самого маленького, дождика, деревья до сих пор не сменили свой цвет на жёлтый и огненно-рыжий, трава по-прежнему радовала глаз зеленью, никакого намёка на наступление сезона слёз, дождей, депрессии и умирания природы. А ещё Саратов, это же почти юг, степь, солнце ближе, здесь климат всегда жарче. Да что там говорить, дети всё ещё купались каждый день, прыгая в тёмные волжские воды с бетонного спуска к реке, что у ротонды на набережной.
Но нам было не до красот. Необычное, незапланированное продолжение лета никого в семье не радовало, потому что мама наша, Татьяна Фёдоровна, Царствие ей небесное, последние месяцы находилась в больнице, тяжело болела, мучилась, и мы, конечно, тяжело переживали за неё, за её здоровье, пытались чем-то помочь, навещали. Началось всё со щитовидки, эту болезнь тогда называли по-простому – грудная жаба. А щитовидка, она же сердце душит. Вот эта самая жаба маму и задушила. Ведь что произошло, её начали к операции на щитовидной железе готовить и при обследовании обнаружили опухоль в глазу, глаз удалить пришлось экстренно. Потом было лечение, химия, облучение, чем тогда это лечили… Токсичные были очень лекарства в то время, мама их очень тяжело переносила, и они по всем внутренним органам били. Она уже несколько месяцев лежала в Саратовской областной железнодорожной больнице, много чего там перенесла, мученица была… А самое страшное, что пока с глазом возились, щитовидка сердце расшатала, да и на фоне химии… Короче, не успели, время упущено оказалось, пусть ей земля будет пухом, но рассказ не об этом.
Как бы там ни было, но медицина всё-таки в Союзе была не чета нынешней. Технологии сейчас вроде появились, а люди и человеческое отношение пропали… Маме вроде всё это время было плохо, а последние дни она неожиданно почувствовала себя хорошо, анализы улучшились, сама начала вставать, гулять, мы ещё обрадовались, думали лечение помогло. Ей было-то всего пятьдесят пять лет… Ну вот, пошла она на поправку и в тот день, утром, в одиннадцать часов, её как раз должны были выписать, и мы готовились забирать из железнодорожной больницы. Все были на работе, я в – своём КБ, Толик, брат, – на заводе, папа – на родине, в Ершове, он же там после войны директором школы стал, большой человек, работа ответственная, не бросишь. Я уже отпросился, часы как раз десять пробили, готовился вызвать такси, как вдруг у начальника бюро зазвонил телефон, городской-то был только у него в кабинете. Он позвал меня, хороший был мужик, отзывчивый Валерий Саныч, как сейчас помню… И я иду от чертёжной доски, кульмана, и не покидает меня дурное предчувствие, вроде всё порядке, но что-то не так… Трубку мне дают, а я руку протягиваю и вижу – она дрожит, как с похмелья у алкаша, и страшно её мне брать, как будто от телефона холодом веет… Я поднёс её к уху, слышу голос отца, Петра Лукьяновича, и он не говорит даже, а кричит:
– Володя… Мама…
Я сначала подумал, что он так беспокоится, что надо на выписку за ней ехать, чтобы я не забыл. Я его перебиваю, пытаюсь успокоить:
– Папа, да я помню про выписку, уже собрался, вот такси хотел вызывать…
И говорю это ему, а сам понимаю, что у него что-то с голосом не то. Я никогда у папы такого голоса не слышал. Ведь он же серьёзный человек был, суровый, фронтовик, войну капитаном в Берлине окончил, ранения имел, награды, директором школы в мирное время в райцентре назначили, а тут… В голосе надрыв, слёзы, истерика. Я ни до этого момента, никогда после, не видел, как отец плачет, да я и тогда-то не видел, только слышал в телефонной трубке.
– Мама… Умерла…
Я не сразу сообразил, спрашиваю – как умерла, не может быть, это какая-то ошибка. Мы же у неё только вчера вечером были, она вышла в приёмный покой, как всегда приветливая, сухонькая, улыбается своей доброй улыбкой, походка вроде даже уверенная, в халате больничном одетая, правда повязка на глазу… Поговорили мы с ней, всё вроде хорошо, я ещё абрикосов привёз, они тогда за копейки на каждом шагу в Саратове продавались. Мама взяла пакет и пошла к себе в палату, наверх. В тот год у нас в Саратове такие абрикосы уродились, сахарные… Все сады и дачи в абрикосах, девать некуда, мы уже их и на варенье варили, и так ели, не знали куда девать, небывалый урожай. А получилась, что тем вечером я маму последний раз видел живой…
Как нам потом врачи рассказали, она на следующий день утром рано проснулась, походила, начала собираться, к выписке готовиться, но решила прилечь. Прилегла, да так уже и не проснулась. Сердце остановилось, изношенное слишком было, додушила её проклятая грудная жаба, не выпустила. Мы все поехали в больницу, Толику тоже на заводе через приёмную сообщили, вызвали из цеха, сразу отпустили. Тогда все друг к другу с пониманием относились, с сочувствием, в особенности если смерть родственников. Сколько нам тогда лет было? Молодые совсем, мне – двадцать восемь, Толик вообще только после института.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/aleksey-anatolevich-rozhkov/ispoved-70968442/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Алексей Рожков
Тип: электронная книга
Жанр: Юмористическая проза
Язык: на русском языке
Издательство: Автор
Дата публикации: 12.08.2024
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: Уникальное произведение в жанре non-fiction известного самарского писателя, публициста и музыканта Алексея Рожкова. Это сборник повестей, очерков и рассказов, пронизанных одним лейтмотивом – в увлекательной, порой смешной, порой грустной манере оно повествует о невыдуманных историях судеб простых русских людей, которые тянутся сквозь века, воплощая собой историю России на рубеже столетий. Воспоминания, сны и реальность, всё переплетено и соткано талантливым авторским пером в единую композицию, где, как на полотне, между строк читаются исторические события XX и XXI веков. Сквозь призму простых жизненные ситуаций мы видим целые эпохи от времен Революции и Гражданской войны до современности. Рождение и смерть, смех и слёзы, грусть и радость, апатия и надежда, счастье и трагедия, всё это приковывает внимание читателя и не отпускает его до последней буквы, ведь не зря это произведение является непревзойдённым шедевром мирового уровня и вошло в список шедевров классиков русской литературы.