Главная страница | Морские приключения | Письма героев

Письма героев
Андрей Максимушкин


Грозный и кровавый 1917-й не стал трагедией, российская государственность устояла. Империя удержалась на краю пропасти. Россия наслаждается плодами побед, наращивает индустриальную мощь и богатеет под скипетром императора Алексея.Версальский мир оказался только перемирием. В Европе вспыхивает большая война.Русские армия и флот готовы остановить агрессора. Не так-то просто ущемить интересы страны. На каждый удар, на каждый вызов у императора Алексея есть ответ. Под бархатной перчаткой царя скрывается стальная латная рукавица. Танковые дивизии вступают в бой. Авианосцы под Андреевским флагом атакуют врагов империи. Так с пограничного конфликта, с топливного эмбарго, случайного потопления российского судна разгорается пламя Великой Океанской Войны. Весь мир в огне, но русских не сломить. Эта нация способна отстоять свои интересы в любой точке мира.





Андрей Максимушкин

Письма героев





Глава 1. Данциг.


28 августа 1939.



Эта история должна начаться с фразы: «Два неприметных человека за выщербленным рассыхающимся столом у окна кафе с великолепным видом на рейд обычного приморского города решали судьбы мира». Разумеется, это беспардонная наглая ложь от слова до слова!

Манеры и жуткий акцент сразу выдавали в господах за столиком иностранцев. Нет, это ныне не редкость, но бросается в глаза. Проходившего мимо с подносом кельнера аж передернуло от того, как один из гостей обозвал Вайхсель Вислой. Здесь так не говорят.

Владелец «Рульки и моря» только недавно закончил ремонт. Выщербленных столов там просто быть не могло. А вот вид из окна действительно открывался великолепный. Рейд представал во всей красе. Закатное солнце бросало лучи на приземистый угловатый увенчанный толстыми мачтами и трубами стальной утюг. Редкое зрелище старого корабля, все ровесники которого давно покоятся на дне или давно порезаны на иголки.

Разумеется, любой человек хоть раз в жизни побывавший в Данциге никогда не назовет этот удивительный город с историей «обычным». Язык не повернется, примерзнет к небу или сломается. Да и кафе находилось не в самом Данциге, а в его пригороде, чудном поместье Брозен. Но это не так уж и важно, не правда ли?

Самая наглая часть лжи заключается в том, что два иностранца за столиком кафе «Рулька и море» никогда ничего серьезного в этой жизни не решали. Прекрасные исполнители, мастера своего дела, не более того. Однако, если старательно поскрести, под слоем лжи обнаружится бриллиант истины. Не каждому доступно, не каждый поймет.

– Удачно выстроились, Джеймс, – высокий, сухой как щепка джентльмен средних лет показал в окно свернутой «Манчестер Гардиан». – Прошлое, настоящее и временное.

Ближе всех к берегу стоял броненосец под красным флагом с черным крестом и хакенкройцем в яблоке. Через хороший бинокль можно было прочитать на корме имя «Шлезвиг-Голштейн». В двух кабельтовых от немца на бочке красовалась русская «Светлана». Мористее расположился польский «Гриф». Универсальный корабль немногим моложе своего флага.

– Без будущего, Стэнли, – констатировал его собеседник.

– У них будущего нет.

Джеймс круглолицый с плебейским носом картошкой обладатель ярко-рыжей шевелюры показал на часы. Его собеседник махнул кельнеру и извлек из внутреннего кармана сюртука портмоне. Рассчитались гости марками, хотя персонал грешным делом надеялся на валюту. Приработок на обменных курсах нормальное дело для портового города, да еще с двойной юрисдикцией.

Хоть на дворе и понедельник, но кафе не жаловалось на недостаток посетителей. «Рулька и море» привлекало чистую публику, людей, желающих трапезничать или спокойно посидеть за кружкой пива в уютном заведении с хорошим видом из окон, главное – способных за это заплатить.

Часа через четыре после ухода иностранцев над портом и городом прокатился рокот взрыва. Задребезжали стекла. Двое посетителей подчиняясь рефлексам резво нырнули под столы. Над ними не смеялись, хоть с Великой войны и прошло больше двадцати лет, но многие ее еще помнили, а кое-кто успел освежить навыки выживания на других не таких знаменитых, но тоже кровавых войнах.

– Ты смотри!

Над броненосцем на рейде поднималось густое облако дыма. Во все стороны разбегались круги волн. «Шлезвиг-Голштейн» медленно кренился и садился, затем лег на правый борт и опрокинулся. По залу прокатился вздох ужаса. Люди бросились к окнам, затем толпа вырвалась на улицу.

Корабль лег надстройками на грунт. Красное днище возвышалось над водой как спина кита, сверкнула на солнце бронза винтов. Рейд огласил вопль сирен. На русском крейсере протрубили тревогу и спешно спускали на воду шлюпки.

– Быстрее гребите! Там же люди! – прокричал молодой светловолосый безусый паренек в форме гардемарина. – Боже!

Трагедия всколыхнула город. Данциг морской город, здесь жизнь каждого связана с морем. Но и слухи в порту распространяются со скоростью света. Непонятно кто первым сказал, но вскоре все знали, что «Шлезвиг-Голштейн» взорвали.

Немецкая штатсполицай быстро оцепила территорию порта и прилегающие районы. Гестапо включилось в работу одновременно с гражданскими коллегами и усердно рыло землю. Несмотря на замедленную реакцию администрации, польская полиция включилась в работу. Не по приказу даже, а по зову сердца и инстинктам ищеек.

В тот же вечер за городом на берегу нашли моторный катер, брошенные дыхательные аппараты и тело одного из подрывников. Пловца застрелили двумя выстрелами в спину, третья поля контрольная – в затылок. Здесь же обнаружились свежие следы шин. А в кустах белела газета. Недельной свежести «Манчестер Гардиан».

Опознание покойника не затянулось. В картотеке гестапо нашлись его фотографии и полный послужной список. Матеуш Циранкевич собственной персоной, засветившийся как агент Коминтерна, агент британской разведки и скромный сотрудник польских спецслужб.

Польско-немецкие отношения и так обострены до предела, по образному выражению одного русского напоминают «пьянку с перестрелкой в крюйт-камере». По обе стороны границы идет мобилизация. Переговоры о коридоре окончательно сорваны, Варшава чуть ли не открыто объявляет поход на Берлин, Германия остановила польский транзит.

Вся Европа на грани катастрофы. Именно 28 августа русский император выступил с предложением созвать международную конференцию, но его уже не услышали. Польское правительство отказалось от всяческого содействия в расследовании взрыва на броненосце.

Данциг город под двойным управлением. Демилитаризированная зона с собственным правительством, международными гарантиями и двойной юрисдикцией. Здесь вполне себе мирно уживались немецкая и польская администрация. Жизнь заставляла если не дружить, то уважать интересы противной стороны.

Так вот, на утро после трагедии польские администрация и полиция получили нагоняй из Варшавы. Приказом запрещалось любое участие в расследовании, вплоть до передачи немцам материалов по подозреваемым и свидетелям. Разумеется, все это было истолковано именно так, как должно было быть. Последний шанс на переговоры и мирное решение взлетел на воздух, похоронив с собой 217 немецких моряков.

Рано утром первого сентября по всей границе заговорили пушки, небо закрыли крылья самолетов, рыхлые порядки польских дивизий вспороли танковые клинья Вермахта. Снаряды тяжелых орудий броненосца «Шлезиен» родного брата «Шлезвиг-Голштейна» перепахивали польские укрепления на косе Хель. Уже в конце дня немцы прорвались сквозь изготовившиеся к атаке польские войска.

Через день 3 сентября сначала Британия, а затем Франция объявили войну Германии. Так началась новая большая Европейская война, плавно переросшая в Великую Океанскую. Так человечество сделало шаг от примитивных фугасных бомб до ядерных боеприпасов, испепеляющих целые города и военные базы. Так одна мина под днищем древнего учебного корабля привела к полному перекраиванию геополитической карты мира.

Случайный посетитель «Рульки и моря» ошибся: из трех стоявших на рейде военных кораблей один олицетворял будущее, а другой настоящее. А вот с несбывшимся он не промахнулся.

Уже через неделю после начала боевых действий мосты через Буг гнулись под массами людей и машин. Русские пограничники получили приказ пропускать всех, уже затем беженцев фильтровали в лагерях Красного Креста. Людям оказывали помощь, давали время прийти в себя, ведь все они потеряли родной дом, многие родных и близких, кто-то видел смерть. Что ж, почти все получили свой шанс начать все заново, многие им воспользовались.

Десятого сентября на русском берегу Буга в Брест-Литовске интернировалось польское правительство почти в полном составе. На следующий день по мосту прошел главком польской армии. Как его звали? – А это уже никому не интересно. Поражение всегда круглая сирота. Проигравшим не ставят памятники, их имена упоминаются только за списком триумфов победителей. Они никому не интересны.

Вернемся в Данциг. Профессионалы гестапо не зря ели свой хлеб и пили свое пиво. Уже вечером в день теракта ищейки вышли на след Стэнли и Джеймса, допросили кельнера, нашли арендное авто. В багажнике машины обнаружилось тело второго аквалангиста, тоже гражданин Польши человек сложной судьбы и интересной биографии. След самих иностранцев оборвался на частном аэродроме, откуда они вылетели в Виндаву.

В России Стэнли и Джеймс растворились в воздухе. Зато на их месте образовались два провинциальных мелких торговца. Выходцы из какой-то зачуханной полудикой деревеньки в Курляндии, еле говорящие по-русски, но зато в совершенстве владеющие местным диалектом немецкого. Оба сели на пароход до Гельсингфорса. Оттуда поездом поехали в Романовский порт. Русская жандармерия смогла установить, что оба сели на грузовой пароход идущий в Берген.

Дальнейший след двух путешественников совершенно случайно удалось выяснить только в 1943-м году. Неразлучная парочка опять сменила документы, превратилась в природных подданных Британской короны и отбыла из Норвегии морем. Увы, даже не к родным английским туманам, а куда дальше.

Летом 43-го года вовсю гремела большая война. Всем было не до того. Даже несчастный «Шлезвиг-Голштейн» к этому моменту уже подняли и отбуксировали в док «Шихау» на разделку. О Стэнли и Джеймсе почти все давно позабыли, кроме нескольких человек, кому что-то забывать по службе не положено. Впрочем, в Англии упомянутых джентльменов не обнаружилось. Оно и понятно, британские спецслужбы не идеальны, ошибки совершают, но такие характерные следы никогда не оставляют. Одна из старейших разведок Европы умеет подбирать кадры.






Глава 2. Крым.




18 Октября 1939. Кирилл.



Мотор звенит, тянет в сверкающие выси. Машина рвется в небо, прямо к огромному яркому солнцу. Октябрь радует редкой хорошей погодой. Прекрасная крымская осень. Ночью прошел шторм, оставил на пляжах горы водорослей и плавника. На море ровная зыбь. Над головой чистое небо, только далеко на юге редкие перистые облака. Внизу плотная густая белесая облачная пелена. Справа в разрывах видны Крымские горы. Облачная полоса закрывает море, над берегом чисто, а дальше опять проглядывает что-то темное расплывчатое.

"Курсант четвертый. Курсант четвёртый, вернись на горизонт". – Звучит в наушниках голос руководителя полетов.

Рука по привычке тянется к тумблеру рации и повисает в воздухе. Нет переключателя. На учебном "Сапсане" рация работает только на прием. Экономия, мать их так и за так!

Кирилл обернулся, покрутил головой, ведущего нет. Прапорщик Нирод явно дисциплинированно кружит над морем и костерит ведомого. Нарушаем, господин старший унтер-офицер Никифоров! А как тут не нарушить, не вырваться на вертикаль, если машина сама рвется в небо! Скучно и тяжело палубному моноплану плавно кружить по заведенному маршруту в пределах видимости наблюдателя с мостика. Мощная "звезда" мотора просит приоткрыть дроссель, ей душно в рекомендованном коридоре, триста метров над морем и до облачного горизонта.

Летчик сбрасывает обороты, толкает ручку от себя. И разворот. Машина легко слушается руля. Белые с темными прожилками, вкраплениями облачные кручи приближаются. Они кажутся заснеженными сопками, или валами распухшей ваты, или горными хребтами. Стрелка высотометра кренится в лево. Впереди белое молоко, справа и слева какие-то прожилки, тягучие струи. По бронестеклу и обшивке стучат капли.

Облачный слой заканчивается неожиданно. Раз и внизу прямо по курсу волны. Левее идут два истребителя. Справа на два румба прямоугольник палубы авианосца. От носа и кормы разбегаются пенные белые валы. Старичок дымит из обоих труб, напрягает машины.

Кирилл убавляет обороты мотора и пристраивается справа от ведущего. Радио молчит. Ненадолго эта тишина. Прилетает команда "Лидеру второму" проштурмовать авианосец. Арсений Нирод ведет свое звено к "Риону". Ведущий явно не собирается пропускать редкое зрелище – атаку истребителей на свой авианосец. Дело не в принадлежности, а в сомнительной осмысленности этого действа. Пулеметами только палубу поцарапать можно. Впрочем, в наставлениях рекомендуют обстреливать мостик, рубки и платформы зениток. Считается, так истребители облегчат атаку своим торпедоносцам и пикировщикам.

"Рион" близко. Уже хорошо заметны наклонные трубы, стойки и фермы под свесами палубы, четырехдюймовые полуавтоматы в бортовых спонсонах. Выделяются гнезда зенитных автоматов. А мостик и рубку с первого взгляда не найти. Спрятались. Вон, крыло мостика выглядывает из-под летной палубы. Там же уровнем ниже корабельная рубка. Первый и единственный в русском флоте гладкопалубный авианосец. Плод поспешных экспериментов первых послевоенных лет.

Тройка истребителей заходит на авианосец с носа. Короткая атака с пикирования. Два "Сапсана" выравниваются и уходят вправо над самой палубой. Третий мешкает и отворачивает влево. Инструктор по радио требует повторить. Выход из атаки только кажется простым маневром. Здесь важно сохранить строй.

Ага! Руководитель полетов усложняет задачу, и отнюдь не звену прапорщика Поливанова. Три истребителя на палубе выкатили на стартовые позиции и готовят к вылету. Опасное упражнение. Кто-то из палубной команды может струхнуть, выронить заправочный пистолет, дернуть не тот рычаг или забыть убрать колодки.

"Лидер третий, идите на посадочную глиссаду" – это уже в адрес тройки Нирода.

Пока все четко. Авианосец идёт против ветра. Не быстро, узлов двенадцать держит, значит всего на двенадцать узлов уменьшается посадочная скорость. Не так уж и много, но и это уже хорошо, особенно для людей второй раз в жизни сажающих «Сапсан» на авианосец. Каждый приземляющийся на маленькую, ходящую по волнам поверхность ценит эти самые выигрышные метры убегающей палубы.

Первым идет Нирод. "Сапсан" ведущего четко заходит с кормы, выпускает закрылки и буквально прижимается к палубе. К машине бросаются матросы, отцепляют трос аэрофинишера, опускают сетку барьера и руками откатывают самолет вперед и к левому борту.

Пора. Кирилл сбрасывает обороты, выпускает шасси, обеими руками вцепляется в штурвал. Корабль приближается. Это уже не маленькая коробочка на темно-синих складках покрывала, а растущая на глазах стальная махина. Из-под кормы вырываются белые буруны. Кормовой свес плавно покачивается, подрагивает. Глаз цепляется за белый осевой пунктир. Единственный ориентир, путеводная нить Ариадны. Стоит промахнуться и слетишь в холодные осенние волны. На бортовые сетки надежды мало, они могут не удержать.

От страха летчик стискивает зубы. По лопаткам пробегает холодок. Слишком близко, кажется скорость высокая, приборы врут. Сейчас машина врежется прямо в корму, или срежет крылом человека с флагами на балкончике, или промахнется перепрыгнет аэрофинишеры, зацепится колесами за барьер и перевернется. Либо уже не хватит тяги мотора и скорости чтоб уйти на второй заход.

Все получилось. Почти одновременно с взмахом флагами сигнальщика пилот выпустил закрылки и чуточку приподнял нос машины. Сбросить газ. Палуба под крылом. Штурвал от себя, буквально кожей, седалищем чувствуя, как приближается настил.

Рывок аэрофиниша чувствительно швырнул человека вперед. Ремни впились в плечи. Подголовок кресла ударил по затылку.

– На "Чайке" было проще, – пробормотал Кирилл, глуша мотор.

Самолет уже покатили. Винт замедляет вращение. Стих гул мотора. На крыло забирается матрос и отстегивает замки. Крылья складывают вручную. Дополнительной механизации не предусмотрено. Кирилл сдвигает назад фонарь, в лицо бьет свежий соленый морской воздух. Слышны команды, беззлобные матерки матросов, свист ветра. Пахнет бензином и маслами, а еще особым запахом горячего мотора.

Дима Кочкин садится третьим. Унтеру чуточку не хватает выдержки, гак цепляется только за пятый трос. Машина по инерции летит вперед, останавливается буквально в сажени от сетки. Секунда, и самолет бросает назад пружинами аэрофинишера.

Разбор полетов проводили здесь же на летной палубе. Кирилл Никифоров уже внутренне приготовился к разговору, но начальство даже не соизволило уделить внимание «оторвавшемуся» от лидера ведомому. Прапорщик Нирод только показал кулак и прищурился. Подполковник Черепов больше внимания уделил второму звену. От острого взора начальника авиакрыла не укрылось неуверенное маневрирование при штурмовке, отделяющиеся от лидера ведомые.

Летавший с первым звеном комэск штабс-капитан Оффенберг отмалчивался. Показал себя он сегодня средне. Видно было, переучивание Владимиру Сергеевичу дается нелегко. Летчики отнеслись к этому с пониманием, комэск мастерски летал на «Чайке», сросся с этим прекрасным мощным, маневренным бипланом, увы, скоропостижно устаревшим. «Сапсан» куда строже в пилотировании, не прощает потерю скорости, но зато на вертикали ему равных нет.

– Вопросы? – прозвучала традиционная фраза после разбора.

– Господин полковник, у нас на сегодня будут еще полеты? – интересуется Нирод. Прапорщик намеренно опускает приставку «под-». Принятый в армейской среде с прошлого века незатейливый подхалимаж.

– Будут, Арсений Витальевич. «Рион» идет в Севастополь. Вы через два часа летите в Саки. Там сдаете машины.

– Сдаем?! – вырвался многоголосый вопль.

– Сдаете учебные машины, – жестко произнес командир авиакрыла. – Наш «Двенадцать апостолов» проходит ходовые испытания и идет в Кольский залив. Так что, считаем, учеба на дедушке «Рионе» для вас закончена. Сдаете самолеты, едете в Москву на «Дукс». Там получаете боевые истребители и сдаете экзамен на пилотирование. Я лично попросил, чтоб вас там всех гоняли в хвост и в гриву, чтоб с летного поля не выпускали, чтоб на Ходынке дневали и ночевали.

Угроза подполковника произвела обратное действие. Даже Владимир Оффенберг повеселел. Остальные летчики, совершенно не стесняясь командира, в лицах изображали как им будет тяжело над аэродромом «Дукса». В морской авиации свои представления о субординации. На земле пилоты и штурманы вели себя с командирами куда свободнее чем, то предписывалось уставами. Но в воздухе подчинялись старшим беспрекословно. Сами обер-офицеры тоже не стеснялись дружеских отношений с подчиненными.

Отчасти объяснялось это тем, что в специфической среде палубной авиации продвигались по службе в первую очередь сильные пилоты, способные показать класс своим людям. Немаловажно и то, что морская авиация у России немногочисленна, а палубные летчики тем более образовали своего рода спаянную касту. Далеко не каждый может хорошо летать. Далеко не каждый способен не только летать, но и думать в воздухе. Из тех, кто летает, самых толковых отбирал себе флот. А уж из этих лучших, не все оказались способны взлетать и садиться на узкую палубу авианосца. И не все один раз сумевшие посадить машину на корабль отваживались на повторный эксперимент.

Да, вот так и шел отбор в полном соответствии с постулатами Чарльза Дарвина. Хорошие отсеивались. На палубах оставались только лучшие. Не удивительно, что со своими командирами людей связывало нечто большее, чем простая иерархия. Тот же подполковник Черепов за свою службу успел освоить больше дюжины машин, он летал не только на истребителях, но и на торпедоносцах. Вполне достаточно чтоб его не только любили, но и уважали все морские летчики Северного флота.

Старый учебный авианосец сменил курс. Теперь он приближался к берегам Крыма. С верхней палубы и из трюмов поднимали торпедоносцы. Техники раскладывали крылья машин, крепили распорки, проверяли моторы и оборудование. Нормальный рабочий день на палубе. Константин Черепов готовился к занятиям со своими ударными экипажами.

– Зимовать будем на северах, печально это, – молвил Арсений Нирод.

– Так переводись на Балтику! – последовал незамедлительный ответ.

Раздались смешки летчиков. Всем было известно, в составе Балтийского флота нет авианосцев. Морская авиация работает с берега.

– Зато Москву повидаем.

– Много той Москвы? Начальник же пообещал, что с летного поля вылезать не будем.

– Днем летаем, вечерами по кабакам порхаем, – заметил Кирилл. – Пока молоды надо все и везде успеть.

Два часа это столько сколько нужно техникам проверить и подготовить самолеты к вылету. Звучит команда «По машинам!». Один за другим пилоты заводят моторы. Пропеллеры превращаются в прозрачные звенящие круги. Под капотами «звезды» в 1250 «лошадок» мощностью жгут бензин на прогреве. Кирилл придирчиво пробегает взглядом по приборной панели. Стрелки на «нулях». Только тахометр показывает холостой ход. Индикаторы оружия можно и не проверять. Все равно, патронов в пулеметах нет. Учебный вылет в мирное время, кому нужны лишние происшествия и несчастные случаи?

Стрелка датчика температуры медленно сдвигается и ползет к зеленому сектору. Все. Еще немного и снова в небо. «Сапсан» машина новая. Только-только пошла в серию. Кириллу несказанно повезло попасть в число первых пилотов этой машины. Повезло дважды. Сначала перевод из полка берегового базирования в палубную элиту. Затем выяснилось, что новейший авианосец «Двенадцать апостолов» вооружают новейшими самолетами.

Повезло и в том, что начальник авиаотряда сумел через штаб эскадры и командование флота выбить для своей формируемой команды учебу в Крыму. Это и мягкая черноморская осень вместо свинцового тяжелого неба и пронизывающих ветров со снегом аэродромов Колы. Это и работа с профессиональными инструкторами, вывезших истребителей на спарках. Это и полеты с палуб учебных «Риона» и «Кубани».

Пилотам «Наварина» приходится сейчас осваивать новую технику в куда менее комфортных условиях. Все же климат в Романовском порту мерзопакостный. Гольфстрим не спасает. Вон, Черепов на днях обмолвился, у «наваринцев» уже две аварии. Обе при посадке на палубу.

Время. Авианосец идет против ветра. Самолеты один за другим увеличивают обороты моторов и стартуют. Короткий разбег, машина срывается с палубы, зависает над волнами и плавно набирает высоту. У Кирилла в этот момент как всегда сердце замерло. Нет, машина уверенно вытянула. Главное, назад не оборачиваться, чтоб не видеть нависающий над хвостом самолета срез палубы корабля.

Дюжина истребителей сделала прощальный круг над авианосцем и ушла к берегу. Курс штабс-капитан Оффенберг проложил точный, эскадрилья вышла прямо к озеру Девичий Берег. После крошечной, качающейся палубы авианосца посадка на аэродром не доставила проблем. Широкое летное поле укреплено стальной сеткой и не раскисает ни весной, ни осенью.

Самолеты вырулили к парковкам учебного авиаполка. Кроме полудюжины новых «Сапсанов» здесь стояли ударные монопланы «Баклан», несколько палубных торпедоносцев, привычные Кириллу Никифорову «Чайки» и даже уже устаревшие И-47 К. Дальше в направлении поселка над полем возвышались четырехмоторные стратегические «Остроги» и скоростные бомбардировщики «Авиабалтовких» серий.

Да, крымские Саки облюбовал не только учебный отряд Черноморского флота, но и стратегическая армейская авиация. В организационном плане это доставляло некоторые неудобства. Флот уже несколько раз пытался «сковырнуть» армейцев с аэродрома, но безуспешно. В Генштабе полагали, что тяжелым бомбардировщикам нужна хорошо оборудованная тыловая база, а степь под Саками может разместить целую воздушную армию, буде вдруг кому придет в голову таковую сформировать.

Да, на флоте любят все решать быстро. Только летчики успели пообедать, как дежурный по аэродрому потребовал срочно явиться в штаб. Там людям штабс-капитана Оффенберга вместе с другими истребителями «апостолами» вручили билеты на поезд от Симферополя до Москвы. Отправление завтра 19-е октября. Машины выделяем. Извольте не опаздывать, господа обер-офицеры и унтер-офицеры.

В отличие от действующих авиаполков на учебном аэродроме унтера питались в своей столовой отдельно от «ваших благородий» и рядовых. За ужином фельдфебель Марченко высказал идею устроить прощальный ужин, но не как все в трактире или ресторане, а взять в лавке мясо, овощи, фрукты, корзины три вина да расположиться на берегу моря.

– С Крымом прощаемся, все-таки. Давайте по-человечески все сделаем.

Увы, понимания эта идея не нашла. К вечеру похолодало, закрапал мелкий дождик. Антон Марченко пытался сыграть на совести и гордости, дескать, невместно крымской непогоды бояться, когда и так на Север уезжаем. Бесполезно. В результате шумная компания «апостолов» вечером завалилась в ресторанчик «Тулон» где и оккупировала половину зала.

Сколько раз замечалось, на службе разговаривают, о чем угодно кроме дела, но стоит сослуживцам собраться вечером за столом, как все разговоры сводятся к рабочим вопросам. Удивительная особенность человеческой психики, однако.

Разумеется, в этот день все вертелось вокруг недавно прогремевшей Польской войны. Летчики с жаром обсуждали газетные репортажи, журнальные статьи. Вспомнили весьма грамотное эссе в «Морском сборнике» за авторством господина Погостина. Затем Кирилл упомянул впечатлившие его репортажи господина Симонова, уникума российской журналистики, оказавшегося уже второго сентября на фронте со стороны польских частей, выжившего в жуткой мясорубке под немецкими ударами, счастливо избежавшего окружения в Варшаве и пробившегося вместе с польскими беженцами к погранпереходу под Холмом.

Что-ж, тема животрепещущая. Если немецкий флот в этой операции особых успехов не имел ввиду поспешного разбегания противника по нейтральным портам, то фронтовая авиация показала себя во всей красе. Именно ударные самолеты прокладывали дорогу танкам и пехоте. Современная война, это не окопы и ряды колючей проволоки, а концентрация огня и дерзкий прорыв. Несмотря на незначительное численное превосходство, немцы подавили поляков мощью подвижных частей, связали маневром и силой авиации, разгромили польские армии по частям.

Молодые летчики, а другие на авианосцах долго не держатся, с жаром обсуждали бои в Польше, все как один считали, что время старых армий прошло. Будущее за новым оружием. Что ж, молодости свойственен максимализм. Она всегда за все хорошее, порой не понимая, что это такое.






Глава 3. Санкт-Петербург.


20 октября 1939. Иван Дмитриевич.



Этот день испортила трещина. Банальная такая усадочная трещина. Инженер Никифоров оторопело глядел на широкую вертикальную щель с рваными краями, разрезавшую кладку первого этажа. Трещина сужалась к цоколю и доходила до самой земли. Верхние ряды кирпича перекрывали дефект, явно каменщик постарался загладить огрех, связать стену свежей кладкой.

– Это что такое? – бровь Ивана Дмитриевича нервно дернулась.

– Три дня как появилась. Не беспокойтесь, господин инженер, я приказал поверху дополнительную арматуру в швах пустить, – отреагировал десятник. На лице человека не отразилось никаких эмоций, дескать: «Ерунда какая-то. И с чего господин инженер нервничает-с?».

– Три дня.

Никифоров в последний раз появлялся на строительстве школы в среду. Сейчас пятница. Прошлый обход он провел галопом в быстром темпе. Резво пробежались по площадке, выслушал претензии крановщика, дескать лебедки скрипят, троса пора менять, пообещал прислать новый трос и дать механика. Куда больше внимания инженер уделил перекрытиям над спортзалом, который возводился опережающим темпом.

– Загребин!!!

– Сей секунд, – отозвались откуда-то сверху.

Через три минуты к инженеру спустился мастер Загребин. Серьезный, чуточку задумчивый, но ответственный молодой человек. Никифоров молча ткнул пальцем в направлении так озадачившей его трещины. Петр Загребин даже не стал оправдываться, только пожал плечами – ну бывает, не уследил.

Никифоров набрал полную грудь воздуха. Живописные образные яркие эпитеты и метафоры инженера привлекли к происходящему внимание рабочих и специалистов. К компании присоединился второй мастер господин Савельев, за ним подошли два десятника и несколько мастеровых.

На дворе вторая половина октября, прекрасные солнечные деньки, ночью подмораживает, но днем устойчивый плюс. Каменщики только две недели как перешли на зимний раствор. Трещина не от неравномерной нагрузки, и не последствие зимней кладки. Первый этаж поднимали в сентябре. Все это вихрем пронеслось в голове Ивана Дмитриевича. Еще раз уже сдержанно выругавшись, инженер побежал смотреть остальные стены восточного блока школы. Мастера и десятники рванули следом.

Что-ж, начавшийся так хорошо восхитительный осенний день плавно перетек в кошмар строителя. Через час после начала обхода господин Никифоров смолил вторую сигарету в конторке на площадке, потягивал крепкий чай, не чувствуя вкуса и с мрачным видом листал схемы съемок и исполнительные чертежи.

– Петя, хватай нивелир, бери Митрофаныча и кого сам захочешь из молодых сообразительных. Пересними мне сей секунд фундаменты.

– Так как я их пересниму? Мы же пазухи засыпали.

– Из подвала поработаете. Все вертикальные отметки перепроверить. Есть у меня одно подозрение, – скривился Иван Дмитриевич.

Петр Загребин мигом вылетел из конторы, за ним последовал десятник. Оставшись в одиночестве, Никифоров стиснул кулаки от бессилия и погрузился в изучение ведомостей и рабочих табелей. Работа муторная, но необходимая. Мастера и десятники иногда да вписывают лишнее, водится такой грешок. Списание материалов, перерасход, завышенные расценки – известные еще со времен каменщиков царя Соломона вещи. Говорят, строители пирамид тоже таким образом творчески развлекались.

«Не вводи во искушение» – вот и не будем вводить, хмыкнул Никифоров, ставя жирный вопросительный знак напротив строчки с расходом арматуры. Часы работы бетонщиков тоже показались подозрительными. Явно выше нормы выработки.

Петру на повторную съемку потребовалось всего два часа. По опущенным плечам и понурому виду вернувшегося в контру мастера читалось, что ничего хорошего он не принес. Отметки на схемах только подтвердили подозрение. Увы, вердикт однозначен – фундамент просел по всей оси здания. Причем, господин Загребин острым взглядом отметил даже свежие трещины в бетоне монолитных ростверков. Настроение у инженера окончательно пропало.

– Сваи же держали. Сам наблюдал, как из забивали! – возмутился Гена Савельев. – Дизель-молотом били!

– Остановить работу! – Никифоров ударил кулаком по столу. Чашка с недопитым чаем подпрыгнула. Карандаш скатился на пол.

– Немедля останавливаем все от девятой оси. Нет, весь корпус останавливаем. Рабочих с завтрашнего забираю на другие объекты. Оставите только тех, кто нужен на спортзале.

– Может быть, гаражи и учительские дома вытянем? Они же отдельными зданиями.

– Хорошо, – соображал Никифоров быстро. – Перебрасывайте людей и технику на дома и спортзал. Основной корпус замораживаем. Гаражи тоже.

– В график не успеем, – тихо молвил Савельев.

– Черт с ним, с графиком.

– Я могу позвонить геологам, тем что нам разведочное бурение проводили. – Загребин взялся за телефон и бросил вопросительный взгляд на инженера.

– Звони. Закажи сразу две скважины у западной стены. Сам определишь где бурить.



Коллизия со школой в Гражданке разрешилась через неделю. Ну как сказать, с точки зрения господ из Технико-строительного надзора губернии и руководства Заказчика, лучше бы оно не разрешалось. Разведочные скважины вскрыли банальное древнее болотце или русло речки, погребенное под наносными глинами. В кернах обеих скважин: торф, иловые отложения, подлые ленточные глины. Сваи по крайней оси удачно повисли в своде над торфяным слоем, получив нагрузку от стены они просели. Бывает такое, редко, но бывает.

Визит в министерство Народного Просвещения позволил разрядить обстановку, но не до конца. Чиновники из строительного Управления покачали головами, приняли к сведению коллизию. Хорошо, начальник управления старый знакомый Никифорова посодействовал чем мог. С позиции министерства, решение вынесли в пользу подрядчика.

Смету увеличили, непредвиденные обстоятельства приняли. Однако, от товарищества "Северный монолит" потребовали совершить подвиг, вымолить настоящее чудо, если быть честным. Школу со всеми постройками требовали сдать к сентябрю сорокового года. Иначе за срыв сроков кому-то придется отвечать.

– Ты же сам инженер, Игорь Иванович! Ты же понимаешь, битумную или цементную подушку я только в апреле смогу закачать. В зиму такую работу не делают. Нужен теплый грунт. Цемент не схватится. И битум затвердеет рано, не свяжет грунт.

– Грейте скважинами, раскапывайте это болото и расторфовывайте, но чтоб сдали в срок!

Никифоров хотел было возразить, но одного взгляда на заказчика хватило чтоб понять – бесполезно! Только хуже будет. Глубоко вздохнув, Иван Дмитриевич раскрыл папку и принялся перебирать бумаги.

– Пойми, не товарищ министра так губернские власти спросят. Им просадка фундамента индифферентна. Дети в Кушелевку каждый день ездят, и там и в Гражданке и так школы переполнены. Губернатор не с меня, не с тебя спросит, а к министру пойдёт. А если столичный генерал-губернатор заинтересуется?! Ты же сам знаешь, все наши пригороды это уже как город!

– Так бы и сказал сразу, только мы в зиму уходим. Не по-божески получается, Уставы и Уложения нарушать придется. Кто если что отвечать будет?

– Дай Бог, в ноябре грунт не застынет. Там управимся, я тебе субподрядчика хорошего представлю. Вытянем школу.

Никифоров уже внутренне согласился с доводами. Не такой уж и риск, можно попытаться, авось прокатит. Помнится, в Маньчжурии на рудниках и не на такие экспромты приходилось идти. В голове что-то щелкнуло, словно повернули рубильник, и свет включился.

– Попробуем. Только ты мне дай техническое решение на казенном бланке с печатью. Знаешь, не хочу искушать Господа.

– Будет тебе решение, – господин Игорь Фомин обреченно махнул рукой. – Завтра все едем в Гражданку, обследуем честь по чести. Не обессудь, но городского архитектора тоже приглашу. Пусть тоже подпишется. Руднева Льва Владимировича тоже беру.

– Завтра в девять? За тобой заехать? – обрадовался Никифоров.

– Давай в десять. Мне с утра надо к Ефимову заглянуть на гимназию в Пискаревке. Затем к тебе. Буду на служебной, так что смотри если завязну, сам толкать будешь.

Министерский чиновник не подвел. Комиссия походила и поохала, ответственные господа сами пощупали стены, фундаменты, глубокомысленно изучили трещину, долго читали отчеты изысканий. Товарищество "Северный монолит" получило ответственное решение, все честь по чести. Чуть позже согласовали и новую смету. Вот только Техстройнадзор настоял на расторфовке открытым способом. "Шесть саженей всего". На предложение закачать цементную подушку, заслуженные седовласые архитекторы МВД серьезно задумались, но решили не экспериментировать. "А как Вы, дорогой Иван Дмитриевич, несущую способность зимой проверите? Заморозите линзу, а она весной возьми, да оттает".

Пока обсуждали, да решали, пока Никифоров с партнером закупил шпунт для отсечки подземного русла, наступил ноябрь. Закружила поземка, затем подтаяло, теплый ветер принес слякоть, не успевшая замерзнуть земля раскисла. Световой день сократился совсем неприлично. Не успеешь людей расставить, как небо темнеет. Приходилось прожектора включать. А много ли землекопы наработают с таким освещением? Тем более, ставить экскаватор у фундаментов, Иван Дмитриевич и его партнер опасались.






Глава 4. Царское Село.


20 октября 1939. Князь Дмитрий.



– Рассказывайте, князь, – сидевший во главе стола мужчина средних лет в мундире гвардейского полковника наклонился вперед и уставил на собеседника пристальный взгляд зеленых глаз. – Рассказывайте, какого черта Вы передали протоколы допросов журналистам?

Собеседник устало потер виски и согласно кивнул. Взгляд государя он выдержал спокойно. Признаться, человек сильно устал за этот день. Еще рано утром он был в Тегеране, а сейчас мог созерцать из окна осенние пейзажи Александровского парка Царского Села.

– Ваше Величество, я опасался, что Вы не успеете разрешить.

– Очень интересно.

– Из трех пойманных агентов у двоих дипломатическая неприкосновенность. Их надо было или закопать, либо отпустить. Первое рискованно, слишком много людей знало, кто нам попался. Второе вело к серьезному скандалу. Я сыграл на опережение, добился публикации в наших, немецких и американских газетах нашей версии событий. Копии протоколов допросов поспособствовали верификации версии. Счет шел на часы.

Император нахмурился. С минуту он смотрел на собеседника, затем расслабился.

– Хорошо. Буду надеяться, ты все сделал правильно, Дмитрий. Я собирался спустить дело на тормозах. Пока ты развлекался в Персии, англичане пытались договориться о новом разделе зон влияния. Теперь понимаю, это была игра.

– Согласен, Ваше Величество. – Легкий кивок. Князь крови Дмитрий Александрович сплел пальцы перед собой и продолжил: – За мятежом определенно стоят британцы. Спецслужбы шаха прохлопали ушами начало выступления, но нам повезло, столичный гарнизон не поддержал мятеж, а наши казаки первыми открыли огонь по толпе.

– Скажи лучше, ты поднял людей по тревоге, – улыбнулся император. – Хорошо, что все хорошо закончилось. Но ты смешал мне все карты.

Князь Дмитрий поднялся со стула и подошел к окну. Со второго этажа царской резиденции открывался великолепный вид на парк. Октябрь месяц. Золотая осень. После трущоб и дворцов Тегерана, полевых лагерей русских механизированных частей, пыли дорог, грязи узких улочек восточного города вид на русскую осень радовал глаз. Душа отдыхала.

– Ты скорее всего не в курсе, я отдал приказ спешно перебрасывать в Персию дополнительные части из Закавказья и Туркестана. – Алексей Николаевич откинулся на спинку кресла и закурил.

– Пара бригад не помешает.

– Пока шесть дивизий и четыре мехбригады. Вторым эшелоном идет третий мехкорпус.

– Так все серьезно? – бровь князя поползла на лоб.

– Одно к другому. Наши мирные инициативы по Польше провалились. Если Чемберлен проявил заинтересованность, то правительство Деладье встало на дыбки. Они решили драться до конца.

– Что сообщают из Берлина?

– Немцы держат паузу. Штрассеры благодарны нам за посредничество, но сами много не ждут. Ты понимаешь.

Князь Дмитрий опять кивнул. По долгу службы ему приходилось погружаться в хитросплетения мировой политики. Он и карьеру начал по линии МИДа. Работал помощником посла в Белграде, затем занимался русской политикой Франции, пока его не заметил венценосный родственник. Последние годы князь крови Дмитрий Александрович трудился личным порученцем цесаревича, а затем царя Алексея Второго.

– Если хочешь, кури. – Алексей щелкнул по портсигару. – И чтоб я в последний раз слышал от тебя «ваше величество».

– Хорошо. Кофе у тебя варят?

– Не обедал?

– Есть такое.

Император поднял трубку телефона, крутанул диск.

– Принесите два кофе и бутерброды прямо сейчас. Ужин на двоих в кабинет, поторопитесь, если не затруднит.

Отдав распоряжение, царь направился к окну. Погода за окном радовала. Совсем некстати вспомнилось, что в такой чудесный солнечный день пришлось работать не покладая рук – разбираться с отчетами и докладами, принимать министров, провести два совещания. Это все не считая телефонные звонки. Алексей искренне надеялся, что после ужина удастся ухватить час на прогулку по парку. Врачи настойчиво рекомендовали не зарабатываться и дышать свежим воздухом. При мысли о врачах лицо самодержца исказила гримаса, завтра по графику очередное переливание крови. Увы, с этим приходится жить.

– Как здоровье Натальи Сергеевны? Дети в Царском Селе?

– Спасибо. У них все хорошо. Наташа на днях взяла на попечение сиротский приют в Колпино. Устроила там погром, как в Одессе, довела до приступа попечителя, не сходя с места провела экзаменацию среди воспитанников.

– И?

– Дюжину мальчишек перевела в кадетские классы, а несколько девиц отправила в Смольный. Дескать, считает, из них толк выйдет.

– Выйдет, или войдет?

– Ты же знаешь мою Наталью.

– Знаю, – по-доброму улыбнулся князь. К супруге сюзерена он питал теплые дружеские чувства.

– Георгия вчера учил полевой топографии, он у меня с двумя казаками съемку делал.

– Получилось?

– Не сразу, но кроки накидал.

Разговор прервал вежливый стук в дверь. Принесли большое серебряное блюдо с бутербродами и кофе. В этот момент у князя под ложечкой предательски засосало. Нормально ел он прошлым вечером. В самолете только легкий перекус консервированной ветчиной с хлебом. Увы, многомоторный роскошный «Форпост» пусть и из императорского авиаотряда, но готовили к вылету в спешке. О том, что пассажирам и экипажу надо что-то есть, вспомнили в последний момент. Да, летел князь Дмитрий не один, с ним вывозили пятерых раненных казаков и троих офицеров штаба. Плюс раненных сопровождала медсестра.

– Не давись, скоро принесут нормальный ужин. Как ты относишься к форели?

– Всенепременно.

Впрочем, слова императора возымели свое действие, князь Дмитрий сбавил темп, оставляя место для ужина. Как он помнил, у сюзерена в домашней обстановке всегда кормили обильно, вкусно, но без изысков. Алексей Николаевич с юности предпочитал пищу простую, тех же пристрастий придерживалась Наталья Сергеевна. Надо сказать, как и венценосный супруг с детства не избалованная роскошью, дочь небогатого служивого дворянина.

О делах больше не говорили. Алексей завел разговор о театральных премьерах, очень рекомендовал найти время, заглянуть с семьей в Мариинский. Дмитрий в свою очередь делился впечатлениями о Персии и нефтяных полях под Стерлитамаком, куда его заносило по делам Романовских предприятий. Будучи доверенным лицом императора иногда исполнял и такие специфичные задачи, как на месте оценить перспективы финансовых вложений в нефтедобычу или промышленность.

Ужин не разочаровал. Тем более к трапезе в кабинет заглянула императрица. Дети тоже нашли повод проведать отца и повидаться с «дядей Димой». Пришлось звонить на кухню, заказывать еще приборы и блюда. Так деловой ужин незаметно превратился в семейное мероприятие. Пусть все внимание уделялось Алексею, но и Дмитрий не чувствовал себя обделенным. Заодно Наталья Сергеевна вытребовала у князя обещание приехать в следующий раз с семьей.

– И не вздумайте оправдываться, – заявила императрица, – даже рабочие у станков работают пять дней в неделю. Будете нарушать трудовое законодательство, пожалуюсь на обоих в Заводскую инспекцию!

– Так мой же папа эти законы и утверждал! – из Алексея вырвался изумленный возглас.

– Тем более, какой пример подаешь людям?

– Папа тоже не ленился. Не могу, кто кроме меня эту глыбу тащить будет?

Отбивался царь порядка ради. Да и супруга понимала, не может он иначе. Фирменное романовское упрямство – привык сам вникать во все дела, если упрется, горы сдвинет, весь в отца.

Ужин в узком кругу близких друзей, императорской семьи, умиротворяющая атмосфера Александровского дворца словно неожиданный подарок после напыщенных, регламентированных мероприятий при дворе шаха. А скромная пища русской аристократии отдых желудка после невоздержанности и расточительного чревоугодия Востока. Только сейчас Дмитрий почувствовал себя дома, довлевшее напряжение отпустило.

Князю приятно было слушать рассказ императрицы о ее поездках по приютам, слышать искреннее возмущение скудностью быта несчастных сирот, видеть, как Алексей поддерживает супругу. Приятно было перекидываться с людьми за столом короткими фразами, чувствовать внимание со стороны хозяйки дома. Радовали восхищенные взгляды мальчишек, их жизнерадостные загорелые лица. Даже то, с каким восторгом цесаревич взирал на модель линкора «Моонзунд», как он аккуратно касался башен, настроек, сдувал невидимые пылинки с решетки радиодальномера радовало взор, на душе наконец-то все улеглось. Увы, счастье мимолетно. Все разрушил телефонный звонок.

– Алексей на линии.

Пока император слушал доклад, его лицо мрачнело, скулы обострились, в глазах появился нехороший отблеск.

– Хорошо. Утром жду доклад в Александровском, малый кабинет, – с этими словами Алексей положил трубку.

Дмитрий следил за мимикой, сдержанными жестами царя во время разговора. Предчувствие прямо кричало, ничего хорошего этот звонок не принес, об отдыхе можно не думать. Холодный чуточку отрешенный взгляд государя красноречивее лучше всяких слов. Алексей прошелся по кабинету скрестив руки на груди. Наталья бросала на супруга полные нежности и тревоги взоры. Сложно сказать, что в этом взгляде было больше: сочувствия, готовности защитить, или желания разделить крест и хлеб с этим человеком.

– Из Канцелярии доложили, – нарушил молчание император. – Экстренная телеграмма из Лондона. Сообщают, Средиземноморская эскадра завтра получит приказ провести маневры в Архипелаге совместно с греческим флотом. Правительство Метаксаса так пытается укрепить свои позиции. Завтра немцы заявят решительный протест.

Дмитрий хлопнул себя по лбу. Кризис в Греции он как-то упустил из виду. Не все ладно в этом маленьком королевстве. Страну раздирает конфликт между пробританской, прогерманской и прорусской партиями. Да еще коминтерновцы воду мутят.

Теперь стала ясна реакция царя, если британцы закрепятся на Пелопоннесе, а они закрепятся, Дарданеллы окажутся в прямой досягаемости от новых британских баз. Судоходство под угрозой. В случае обострения ситуации придется конвоировать и прикрывать коммерсантов. Мало того, все маневры русского Средиземноморского флота проходят в радиусе действия авиации с греческих аэродромов.

– Ты в Персии все правильно сделал. Лондон под соусом войны с Германией пытается нас подвинуть на Востоке.

– Вводим войска в Смирну? – соображал Дмитрий быстро. И он знал, что в Греции сильная прорусская партия. Причем наиболее влиятельны наши союзники в азиатских владениях. Помнят, благодаря кому удалось взять и удержать жирный кусок в Анатолии.

– Да. Если все будет плохо, я поддержу Смирну против Афин. Тебя это пока не касается, но мы начинаем скрытую мобилизацию. Видит Бог, я не хочу войны. Молюсь, чтоб нашим людям не пришлось умирать в окопах, но, если в Париже и Лондоне не поймут, что нас лучше не задевать, я ударю первым.

Алексей стиснул кулаки. Его глаза сверкнули холодным огнем.

– Надеюсь им хватит благоразумия не умножать себе врагов сверх меры.

– Мне лететь в Грецию или Турцию?

– Не спеши. Тебе отдыхать. Возвращайся к текущим делам и держи руку на пульсе. Твой фронт работы Персия. Грецию и Смирну поручу дипломатам и морякам.

– Алеша, Диме сегодня еще в город ехать, – вмешалась Наталья Сергеевна. – Давай оставим дела на завтра. У тебя министры и генералы есть. Пусть поработают.

– Молодые люди, все что слышали, здесь и останется.

– Хорошо, папа, – отозвался младший Петя.

Цесаревич молча кивнул. Мальчик давно понял, вокруг слишком много ушей и случайных слушателей. И не все его друзья достойны доверия.

Вечером после ужина, простившись с Алексеем и его семьей, Дмитрий Александрович спустился вниз. Знакомые лестницы и коридоры, давно привычные переходы, везде электрические люстры, редкие встречные, персонал и поздние посетители не обращают внимание на мужчину в кожаной летной куртке, с усталыми глазами и щетиной на щеках.

У крыльца главного входа ждал роскошный "Руссо-Балт" из императорского гаража. Острый глаз заметил казаков в тени под окнами дворца и в укрытиях. За воротами к лимузину присоединились две машины с охраной. Обычные непримечательные АМО черного цвета. Это уже признак надвигающейся грозы. Совсем недавно обходились одним охранником в машине и пистолетом у водителя. Значит, Алексей опасается покушения. Предусмотрительно. В глобальной Игре сплелись интересы самых разных участников. Явно царь готов к Игре, он защищается и одновременно дает знак – не стоит сбрасывать нас со счетов. Русские если бьют, то сразу и смертельно.

Заинтересованные наблюдатели, а только прекраснодушный идиот думает, что за царскими резиденциями не наблюдают агенты, журналисты, вольные авантюристы, видят, что Алексей принял меры предосторожности. Из этого делаются выводы. А вот насколько они правильные, зависит от многого в том числе и от царя и его министров.

Мощный бронированный автомобиль быстро преодолел расстояние до города. Водитель легко вел машину, с ревом обгоняя грузовики и многочисленные легковушки, благо широкое асфальтовое шоссе так и манило придавить газ. Подвезли прямо к парадной. Впрочем, на соседей и дворников это не произвело никакого впечатления. Эта улица видела и не такие авто.

Дмитрий снимал апартаменты в новом доме на Муромской улице Корпусного участка. Хорошее комфортабельное жилье, половина девятого этажа в полном расположении семьи. Дом и квартира оборудованы по последнему слову техники. На парадную по два лифта, плюс отдельный для прислуги в блоке с черной лестницей. Да, не дешево. Но зато до здания МИДа четверть часа неторопливым шагом, для детей рядом школа, есть детский сад. Перед парадной просторная площадка для машин.

Дверь в квартиру открылась одновременно с дверью лифта.

– Дима! – его уже ждали.

– Я дома, Мариночка. – Только и успел сказать, как его губы запечатали уста супруги.

На следующее утро князь Дмитрий отправился на службу. Гладко выбритый, отдохнувший, благоухающий хорошим парфюмом. Только на улице он вспомнил об одной несуразице – из Царского Села его везли под охраной, а в городе сопровождения нет. Конечно район под наблюдением полиции и жандармской агентуры, в плечевой кобуре пистолет, но от покушения это не спасает. Видимо, в особых службах Канцелярии не считают, что министру без портфеля что-то грозит. Значит опасались за машину с гербом из императорского гаража, а не пассажира. Впрочем, бомбистов и социалистов придушили еще в 20-е годы, Коминтерн вычищен под ноль. О политических убийствах давно не слышали. Видимо, царская охрана перестраховывается, а сам Алексей не вмешивается в работу специалистов. Все равно, волкодавам лучше знать, как защищать подопечных.

Здание МИДа располагалось к северу от величественного дворца Совета Министров. Облицованное гранитом, украшенное готическими башнями и колоннами, с высокими окнами, устремлённым в небо шпилем здание СовМина в народе прозвали "Красным замком". На этом месте недалеко от аэродрома, к югу от сплошного пояса промышленной застройки сразу после войны воздвигли целый правительственный комплекс. Еще Николай Второй избрал в качестве своей резиденции Царское Село, он же решил перенести министерства, присутствия, комитеты ближе к себе. Время было соответствующее, страна с победой вышла из тяжелой войны, деньги в Ревущие Двадцатые в казне водились, Россия могла себе позволить многое. Что характерно, Думу так и оставили в Таврическом.

Здесь на свободных землях вырос целый район – Комендантский участок. За считанные годы на месте полей, рощиц и пустырей поднялись дворцы, храмы, жилые дома, вытянулись к небу титанические тучерезы. Ради удобства обитателей, на участок завернули железнодорожные пути и трамвайные линии, к аэродрому бросили шоссейные улицы с мостовыми развязками над Московским проспектом. Сюда же дотянулись подземные электрические туннели метро. Строительство нового района подтолкнуло развитие всех южных окраин города. Застройщиков привлекли близлежащие Княжево, Романово, Купчино, оживилось Петергофское шоссе. Город рос. Столица расцветала и строилась.

В кабинете Дмитрия уже ждали секретарь и целая гора корреспонденции. Большую часть документов и материалов отработали сотрудники и помощники, но что-то требовало решения самого министра.

– Арсений Павлович, лучше сразу скажите, стоит это все читать?

– Не могу знать, Ваше Высочество.

– Не тяни.

– Только могу рекомендовать ознакомиться с нашими предложениями вот в этой стопке. Вторая пачка на случай если сами захотите проверить. А, вот это требует вашего изучения. -Помощник коснулся ногтем синей папки. Дмитрий Александрович, вся секретная корреспонденция в Вашем сейфе.

– Много? – князь опасливо покосился на несгораемый шкаф.

– Пакеты из Канцелярии Его Императорского Величества и Жандармерии. Последний пакет со штампом из Канцелярии только вчера утром фельдъегерь доставил.

– Хорошо, Арсений Павлович, можете идти. До обеда, я доступен только для особо важных звонков и визитов.

Когда за помощником закрылась дверь, Дмитрий Александрович пододвинул к себе первоочередные документы и взял в руки карандаш. Его хватило минут на десять. Потребовалось срочно перекурить. Отвык уже от такой работы. Многое приходилось вспоминать или звонить своим людям, просить освежить материалы.

Пароль к сейфу прежний. После нажатия на нужные кнопки дверца легко открылась. На полке сверху лежал конверт с императорским вензелем и штемпелями фельдъегерской службы. А в конверте обнаружился указ за подписью самого Алексея и погоны генерал-майора от кавалерии.

– Спасибо тебе, твое величество, – выдохнул Дмитрий.

И ведь вчера царь ни словом не обмолвился. Умеет сюрпризы преподносить.

Дополнительный оклад, возможность сверкнуть в свете, надавить на военных авторитетом погон это хорошо. Но с другой стороны есть и интересные моменты. Ответственность и спрос. С учетом недавних событий на периферии и войны в Европе это может быть и намеком на другой уровень задач. От Алексея можно ожидать чего угодно. Царские любовь и доверие бывают опаснее царской опалы.

Обычно обедал Дмитрий в отдельном кабинете ресторана на первом этаже МИДа. Неплохое заведение с расторопными половыми, хорошей кухней и уютным интерьером. Время летело незаметно, большая стрелка часов подошла к единичке, когда Дмитрий оторвался от работы и потянулся, уже предвкушая обед и собираясь звонить в ресторан.

Не успел взяться за аппарат. Бодрая трель звонка. Звонил черный телефон с бронзовой трубкой.

– Министр Романов.

– Дмитрий Александрович, – раздается хорошо знакомый бодрый голос императора. – Я в "Красном замке". Через два часа у меня совещание по нефтедобыче и нефтепереработке. Жду.

– Какие материалы приготовить?

– Вспомни все что знаешь. Докладывает Вышеградский. Англичане снижают объемы добычи на Мосульских месторождениях.

– Хорошо. Буду.

При некотором размышлении Дмитрий пришел к выводу, что нет смысла пропускать обеденный перерыв. Приглашают его на крайний случай. Так оно и получилось. Новый министр торговли и промышленности бодро доложил текущее положение, было видно, цифры он брал из сводных отчетов своего ведомства, в тонкости не погружался. Алексей отнесся к господину Николаю Вышеградскому благосклонно, похвалил и попросил за две недели подготовить новый доклад и план мероприятий на случай перекрытия импорта нефти из британских владений.

В целом, информация заставляла задумываться. Дмитрий знал, что нам своей нефти не хватает, но даже не подозревал, что Россия в год покупает два миллиона тонн " черного золота". Это проблема. По крайней мере пока промышленники не нарастят добычу под Стерлитамаком и не выведут в полную силу Ромашкинское месторождение.






Глава 5. Франция. Мец.


24 октября 1939. Алексей.



– Рихард, мне страшно, – тихо прошептала Ольга.

Она лежала на муже, как есть в неглиже. Редкие минуты, когда можно было быть сама собой в ласковом обволакивающем мраке спальни. Редкие минуты без одежды, без этих смешных архаичных приличий, вульгарных запретов, обывательского ханжества.

– Что с тобой, милая? – дома наедине они говорили по-русски.

Рихард прижал крепко супругу. Одной рукой нежно провел по спине, чуть задержался на пояснице. Затем его ладонь по-хозяйски стиснула попку жены. Оля пошевелилась, устраиваясь поудобнее. Однако, ее лицо оставалось серьезным и чуточку грустным.

– Я слышала разговор в лавке. Местные, они серьезно обсуждали что будут делать, когда придут немцы. Ты не представляешь, как это было слушать. Пожилая дама с зонтиком набирала картошку и рассказывала такой же даме, что уже готовится освобождать комнаты от жильцов для немецких офицеров.

– Оля, мы в Лотарингии. Половина местных немцы. Они общаются с родственниками в Германии, читают немецкие газеты, слушают радио.

– Почему власти это не запрещают? Рихард! – в голосе женщины слышались отчетливые истерические нотки. И она всегда называла мужа только этим именем, только Рихард, хотя знала его первое имя. Знала, не могла забыть, но и не хотела вспоминать. Слишком много неприятного и страшного оказалось связанно с одним известным тезкой супруга.

– Милая, это все пена, глупые обыватели. Сегодня они ждут немцев, а завтра будут свистать вслед колоннам пленных фашистов.

Ольга хотела ответить, но Рихард запечатал ее рот поцелуем. Руки мужчины блуждали по плечам, спине, попке, груди женщины. Неутомимый, настойчивый нежный натиск. Ласковая атака. Штурм, которому невозможно противостоять.

Наконец, женщина расслабилась и сдалась. В последние годы они с мужем слишком редко были вместе чтоб упускать возможность повторить безумную скачку на кровати.

После бурной разрядки Ольга сразу набросила халат и на цыпочках прошла в детскую проверить не проснулась ли Джулия. Рихард отправился на кухню курить. Одеваться он не стал. Давно отвык стесняться наготы ночью в квартире с любимой женщиной. Да, еще с тех времен, когда была жива Рут.

На улице за окном пустынно, горят фонари, блестит стекло припаркованной машины. В доме напротив светятся два окна. Сквозь полупрозрачные шторы просвечивают силуэты обнимающихся людей. Это жизнь. Это нормально. Рихард не чувствовал неудобства будучи невольным свидетелем романтического свидания. Время такое.

На востоке Европы поднимается волна кровавого безумия. Чехия рухнула сама, даже не стала сопротивляться, сразу раздвинула ноги. Польшу уже затопило. Всего две недели героического сопротивления, считанные дни триумфа национальной гордости, но они показали, что можно и нужно драться с фашистами. Даже поражение может обернуться моральной победой не склонивших голову героев.

Следующей будет Франция. Увы. Даже говорить не о чем. Пусть на фронте пока спокойно. Затишье перед бурей. Сентябрьское наступление не задалось, завязло в предполье. Нового уже не будет. Немцы успели перебросить войска на запад. Следующий ход за ними. Страшный враг. Марширующие батальоны холодных бездушных живых механизмов с мертвыми глазами, каменными сердцами, безразличной безжалостностью к людям. Фашисты, нелюди, тупая мразь!

Еще восточнее в дикой Азии поднимает голову медведь-людоед Романовых. Дикий царь, властитель азиатских орд отсталых народов. Подлые «миротворцы», пытающиеся казаться людьми черносотенцы и бандиты. Нация потомственных рабов и душителей свободы.

Хорошо, в Париже и Лондоне нашлись решительные люди, ответили твердое «Нет» на предложение Петербурга провести мирную конференцию по судьбе Польши. С людоедами нельзя договариваться. Их можно только отстреливать. Спокойно, без жалости. Ведь это не люди, а фашисты и черносотенцы.

Задумавшись, Рихард совсем забыл о парочке в доме на против. Теперь хорошо видно, как они переместились на стол. Полупрозрачные шторы искажают картину, тем самым будоражат воображение, заставляют подсознание додумывать. Вместо двух человек, слившиеся в одно целое силуэты. Недосказанность возбуждает, будоражит воображение. Мозг сам додумывает детали, рисует страстные вздохи, взгляды, звуки, слияние тел, древние как сам мир движения.

Мир летит в Тартар, рушится привычная сонная сытая действительность, уже идет война, но людям это не мешает. Они любят, страстно хотят друг друга, тянутся к теплым огонькам душ, жаждут последних мгновений счастья, для них весь мир, это только они сами. На пороге угрозы чувства обостряются, душа требует страсти, яростного, глубокого, всепоглощающего чувства. Когда-то Рихарду один профессор объяснял, что это не более чем инстинкт. Предчувствуя смерть, человек стремится продолжить свой род, передать частицу себя детям, так сохранить свою кровь.

Ерунда! Дело не в пошлых гормонах и животных инстинктах. Нет. Война как гроза, смывает все наносное, затхлое, фальшивое, обнажает настоящее, живое. Война очищает. Мещанская фальшь, смешные нормы и регламенты, все нелепое и пошлое глупой европейской культуры сносит ураганом настоящей жизни на грани смерти. Все пустое уходит, остаются только он и она. Из крови и очищающего огня рождается новая жизнь!

Рихард видел ноги женщины на плечах мужчины. Видел, как их руки сплетаются, ласкают тела. Яростная любовная схватка. Звуки через стены и улицу не долетают, но и так можно представить себе сладостные стоны. Да, совсем как десять минут назад в их спальне, когда Ольга скакала на Рихарде.

– Подглядываешь? – Рихарда обвили тонкие женские руки.

– Они счастливы, – он спиной ощущал жар женского тела, чувствовал упершиеся в спину груди.

– Ты бросил меня одну, – упрек прозвучал как приглашение.

Рихард не заставил себя ждать. Старый стол не выдержал бы ярости натиска, но зато есть широкий и прочный подоконник. В эту ночь чета Бользенов почти не сомкнула глаз. Они не могли оторваться друг от друга. Рихард как с цепи сорвался, а Ольга была ненасытна.



Утром Рихард вскочил за секунду до будильника. Спал мало, полночи не сомкнули глаз, но проснулся бодрым и отдохнувшим. Новый день. Новый заботы. Радостные заботы.

Ольгу разбудил шум воды в ванной. Муж уже приводил себя в порядок. При воспоминании о минувшей ночи губы женщины тронула легкая улыбка, а щечки покраснели. Спать уже не хотелось. Пора вставать, накрывать Рихарду завтрак, затем можно будет немного отдохнуть, перечитать газеты перед тем как собирать и отводить дочь к няне, а самой бежать на работу.

Выросшая в небогатой еврейской семье в окружении многочисленной родни Ольга с раннего возраста ценила самостоятельность. В ее глазах неработающая женщина неполноценна. Заработков мужа на семью хватало, Комитет тоже ответственным товарищам деньги подкидывал, но Ольга сразу решила, сидеть без дела как домашняя клуша не будет. Тем более товарищи помогли, устроили экономистом в одну торговую компанию. Заработок неплохой по местным меркам. Главное – постоянный.



Рихард Бользен скривился, глядя на отражение в зеркале. В мундире французского капитана он себе решительно не нравился. Не то, не так. Вроде хорошо, но не так. Дурацкий мундир. Проклятая форма, проклятое время. Очередная уступка условностям, капитуляция перед старым закостенелым миром. Еще одно маленькое поражение. Рихард самому себе казался смешным. Все же немецкая полевая куда удобнее, в ней чувствуешь себя человеком, а не чучелом в галифе.

К черту! Моральный онанизм до добра не доводит. Рихард сам с радостью ухватился за этот шанс, сам принял предложение старых соратников. Товарищи в Лондоне правы. Хорошо ли, плохо ли, но они правы. Раз началась война, ее надо использовать на все сто. Это реальный шанс для коммунистов подняться на слабости демократических режимов, его надо ухватить. И точка.

Бессмысленно и бесполезно сопротивляться системе. Формально он уже прогнулся, смирился с малым, признал над собой не только власть товарищей командования бригадой, но и армейской машины продажной республики. Но прогнуться, не значит проиграть. Показать слабость, выждать время, накопить силы и ударить по республике, когда не ждут. Кажется, у японцев есть хорошее выражение: «Лежа лизать желчь». Как раз к месту.

Время идет. Пора завтракать. Через двадцать минут приедет машина. Нельзя опаздывать, нельзя показывать леность и слабость перед людьми. Тем более, сегодня великий день. Рождение армии Коминтерна. И он Рихард Бользен, товарищ Артем, Алексей Никифоров к этому более чем причастен.



Батальон построен на плацу. Гранитные шеренги. Серьезные лица. Люди подтянуты, сосредоточены. Спины распрямлены. Головы подняты. Глаза светятся. Это не строй, это стальная стена. Живой гранит. Не мобилизованная подневольная махра, не оболваненные фанатики, нет – здесь все добровольцы. Настоящие люди. Несмотря на серое затянутое небо, кажется, над этими людьми светит солнце. Всегда.

Второй батальон первой бригады коммунистического интернационала. Один батальон. Если сравнить с десятками дивизий по эту и по ту линию фронта, то мало. А если понять, что это целый батальон только создающейся, никогда не существовавшей армии Коминтерна, то уже много.

– Равняйсь! – капитан Бользен чуть не сорвал голос от волнения. Первая команда, на первом построении, его первого батальона.

– Смирна! – шеренги дрогнули и застыли. Как и должно быть. Одним движением. Единая сила.

Стройные ряды. Подтянутые фигуры. Глядящие из-под касок глаза. И лица, лица, лица. Настоящие люди. Смотрят спокойно, уверенно, глаз не отводят. Коминтерновцы. Еще совсем недавно они были немцами, евреями, русскими, англичанами, испанцами. Сегодня это интернациональный батальон. Рихард Бользен настоял и убедил товарищей, в его батальоне нет пошлого буржуазного деления на национальные роты и взводы. Все едины и равны. Все коммунистической национальности.

– Вольно!

Теперь можно позволить себе заложить руки за спину, пройтись вдоль строя, подмигнуть французскому лейтенантику, замершему на краю плаца. Бедняга хорохорится, выпячивает грудь, но явно чувствует себя чужим. Между ним и бойцами батальона пролегает незримая пропасть. Он не коммунист, он не наш, он только соглядай от капиталистов.

– Товарищи! Мы батальон коммунистической интербригады. Мы готовы вступить в бой с фашистской заразой! – капитан Бользен говорил на немецком. Комиссар Розенберг синхронно переводил на русский.

– Мы не одни бросаем вызов реакции. Мы только авангард многомиллионной армии мирового пролетариата. Мы первые! За нами встанут другие. Тысячи и миллионы рабочих, самый передовой, прогрессивный класс, готовы взять в руки оружие и обрушиться со всей классовой ненавистью на черную плесень, захлестнувшую Россию, Германию, Италию. Мы знаем, с фашистами нельзя договариваться. Миролюбие они воспринимают как слабость.

– Фашизм тянет свои кровавые руки к свободному миру. Они хотят поработить трудовые народы Европы! Сейчас. Здесь. У них ничего не получится! Мы встали каменной стеной на пути черных. Они не пройдут! – Рихард выбросил кулак в ротфронтовском приветствии.

– Они не пройдут! – прогремело, проревело над плацом.

– Батальон! На пра-во! Шагом марш!

До полигона Бользен шел пешком во главе колонны. Сегодня первое построение, первые стрельбы, первые учения. За городом на раскисшей грунтовке люди сбились с шага, но все равно старались держать строй. Сегодня особый день. Комбат должен быть со своими людьми и чуть впереди, пешком, разделяя все тягости службы. Потом уже можно будет пересесть на машину. Но не сегодня и не сейчас.

Яков Розенберг держался рядом с командиром. Человек он неплохой. Старый коммунист, отметившийся еще в киевских событиях двадцать пятого года, когда коммунисты поддержали самооборону Бунда. Розенберг один из немногих знал настоящее первое имя Рихарда Бользена. Настоящее ли? – Рихард уже был в этом не уверен. Имя только условность, метка, суть человека оно не меняет. Однако, с Яшей он пересекался в прошлой жизни, в те самые полные наивных надежд «ревущие двадцатые» в России.

На полигоне батальон отстрелялся неплохо. Люди все серьезные, у многих за плечами срочная служба, а у кого и революционные дружины, отряды красных штурмовиков. Винтовку в руках держать приходилось. С тактической подготовкой хуже. Цепи в атаке рвались, растягивались. Люди отставали и сбивались в кучи. Некоторые явно при команде «ложись» медлили, выбирали местечко почище. Половина сержантов сами не знали, что делать и бестолково орали на людей.

С занятиями Рихард не усердствовал. На ошибки людей взирал спокойно. Побегали, грязь помесили? – Уже хорошо. Здесь все добровольцы. Быстро втянутся.



На полигон въехал автомобиль и остановился рядом с комбатом и комиссаром.

– Геноссе Рихард, – гражданский водитель даже не соизволил выйти из машины. – Срочно на Лотарингскую. Геноссе Вильгельм собирает всех командиров.

– Вильгельм Оранский?

– Нет, Берлинский, – шофер без запинки ответил на пароль.

– Строй людей и веди в казарму. Если вовремя не вернусь, дай им час отдыха и заставь ротных отработать построения на плацу. – Бросил капитан Розенбергу, садясь в машину.

У интербригады своя специфика. Заместителем командира любого уровня всегда комиссар. На нем же контрразведка и ответственность за моральный облик и боевой дух людей. У него же право отстранить командира, если тот не справится с командованием, или даст повод заподозрить себя в измене.

Ротные и взводные признали старшинство комиссара, все люди опытные, многое пережившие. Только Мигель Перейра иногда пытался оспорить авторитет Розенберга. Ветеран Испанской революции, в свое время целый месяц продержался со своим отрядом против правительственных войск, на все имел свое мнение. Рихарду даже пришлось вызвать испанца на мужской разговор и настойчиво посоветовать: «не пытаться быть святее папы Римского». Помогло.



Уже из машины Рихард долго смотрел в спину Розенберга. Интербригада. Первая военная часть лучшего и справедливого мира, а без соглядаев и шпиков не обходится. Французы приставили своего офицера, это понятно. Но Рихард Бользен знал, что за ним следит не только лейтенант Бийот. Скорее всего, комиссар самостоятельно докладывает товарищам об обстановке в батальоне. В свое время один хороший человек настойчиво советовал Рихарду быть осторожнее с Розенбергом.

Что ж, лишнего Бользен не болтал. А вот к комиссару приглядывался, равно как и к ротным. Хоть и старый знакомый, да все может быть. Никто не знает, как Розенберг сумел вырваться из обложенного войсками и народными дружинами гетто Киева, добраться до Одессы, спокойно пройти таможенный контроль и сесть на пароход.






Глава 6. Санкт-Петербург


17 ноября 1939. Иван Дмитриевич.



Утром, когда семья Никифоровых завтракала, в кабинете зазвонил телефон. Ивана Дмитриевича как холодом облило, вчера весь день мучало нехорошее предчувствие. Трубку брать категорически не хотелось. Но телефон не унимался.

– Инженер Никифоров на проводе.

– Иван Дмитриевич, у нас стена обвалилась. – Обрадовал Петя Загребин.

– Кого-нибудь зашибло?

– Пронесло. Сторожа видели, под утро стена в котлован сползла.

– Хорошо. Еду.

Прямо из кабинета инженер метнулся в гараж заводить машину. Только затем вернулся в дом за шинелью и осенними ботинками.

– Ваня, что-то случилось? На тебе лица нет.

– Все хорошо. На работу вызывают, – Иван натужено подмигнул жене и коснулся ее щеки губами.

– Береги себя. Я же вижу.

– Сам не знаю, что случилось. Приеду, позвоню из конторы.

– Я в дороге буду. Вечером расскажешь, или заедешь, если быстро освободишься.

– Постараюсь.

Утро. Половина восьмого. На улицах уже сплошной поток машин. Люди спешат к трамвайным и автобусным остановкам. Никифорову пришлось останавливаться на перекрестках пропуская пешеходов. Лесной участок проснулся, будний день. Последний рабочий день недели. Несмотря на хмарь на небе, противный пронизывающий ветер, мелкая морось, люди спешили на работу. Многие в город.

На пересечении с Гражданским шоссе "Лебедь" Никифорова чуть было не зацепил крылом шальной "Рено", на повороте пришлось резко тормозить чтоб не вписаться в невесть откуда взявшуюся телегу. Повезло, вовремя вывернул руль. Утро. Всем надо на работу. Но не все успели проснуться. Бывает.

Дорожные происшествия не способствовали хорошему настроению. Погода давит. Та самая серая слякотная петербургская осень, которую Александр Сергеевич Пушкин предпочитал пережидать в Болдино. Увы, не все могут себе такое позволить.

Заезжать на стройку Никифоров не стал. Остановился на обочине недалеко от ворот. Прямо в машине надел кирзовые сапоги, набросил поверх шинели прорезиненный плащ. Встретили инженера в воротах. Оба мастера и десятник землекопов прибежали как заметили знакомый «Лебедь-32».

– Ведите.

За последние два дня на площадке мало что изменилось. Над недостроенным, зиявшим пустыми проемами корпусом возвышался спортзал. На крыше работали плотники, ставили стропила и стойки чердака. Порыкивал дизелем кран. Гудела бетономешалка. Рабочие сновали между складами и учительскими домами. Стройка жила своей жизнью.

Инженер остановился на краю котлована. Половину ямы занимала куча красного кирпича. Из земли торчал согнутый рельс распорки. Рядом с котлованом возвышался гурт черного торфа. Рабочие уже дошли до слабого грунта и вычерпывали речные отложения. Да вишь как вышло.

– Не успеем в срок, – выдавил Загребин, отводя глаза. – Недоглядели малость.

– Хорошо, что ночью обрушилось, а не днем. Стены смотрели? – голос инженера звучал уверенно. – Аккуратно положите наружную стену и вон ту колонну.

– В график не уложимся, – повторил мастер.

– Черт с твоим графиком! Слушай что говорю. Могут быть повторные обрушения, людей может задавить. Как слабые стены свалите, разбирайте кирпич. Ты, Савелий, ставь подсобников на сортировку. Шпунт не выперло?

– Стоит как вросший.

– Вот и раскапывайте дальше, раз нам такое решение выдали.

Решительный настрой владельца компании передался помощникам. Ребята повеселели, побежали расставлять рабочих, распределять уроки на день.



– Ох, задали Вы мне работу, Иван Дмитриевич, – покачал головой начальник Управления. – Вам не икалось, когда вчера Ошарин орал?

Разговор шел в том же самом кабинете на третьем этаже Министерства. Электрические люстры светят, паровые батареи греют, на столике в углу электрический самовар. Тепло, уютно, благолепно, вот только на душе от всего этого кошки скребут. Никифоров сидел за столом молча слушая хозяина кабинета.

– Насилу нашего товарища министра успокоили. Пока пар не выпустил, даже слушать не хотел.

– Раз ты меня на порог пустил, получается выслушал господин Ошарин.

– Выслушал. Значит так, – чиновник подался вперед. – Ввод школы в Гражданке переносится на весну сорок первого. Договор с твоей компанией продлеваем.

– Благодарствую, – кивнул Никифоров. – новую смету утверждаем?

– Утверждаем. Лишку включим в бюджет сорок первого года.

Этот вопрос как раз инженера не беспокоил. Министерство рассчитывалось по договорам честно. Заказчик не пытался обмануть, в чем-то ужать подрядчиков. Причем, несмотря на популярное в определенных кругах убеждение, на лапу с выгодных договоров чиновники не брали. Конечно, не совсем честно работали, старались нанимать на «жирные» объекты своих подрядчиков. Но здесь вопрос не в корысти, а в разумной предосторожности.

Скажем, хозяин кабинета знал Ивана Никифорова еще по стройкам в Новониколаевске, когда-то работал у Никифорова мастером. Уважал, чего уж там говорить, бывшего наставника, знал, тот слово держит, работает на совесть, лишнего со сметы в карман не уводит. Настоящая русская старообрядческая этика, купеческая честность.

Сам чиновник принимал конечно подарки, но в меру разумного и законом не осуждаемого. И Никифоров ему никогда ничего сверх приличий как старому знакомцу не дарил. Был такой момент.

– Не спеши благодарить. Есть нюанс. – Игорь Иванович пододвинул к себе коробку с папиросами. – Тебе надо отдохнуть года два-три. Уехать из столицы, не подавать заявки на казенные конкурсы.

– То есть?

– Все знают, что ты не виноват, но именно ты вызывал комиссию, подписывался в актах. Руднев злопамятен, помнит, что именно с твоей подачи, это злосчастное решение родилось.

– Я не настаивал на открытой разработке.

– Видишь, надо было настоять на цементации. Видишь, теплая погода еще держится. Закачали бы цемент со шлаком, ....

– Значит мне Руднев работать не даст?

– Не он один. – Покачал головой хозяин кабинета. – Ты не торопись, есть интересный вариант.



Домой Никифоров возвращался в настроении мрачном. Он уже сто раз проклял тот день, когда взялся за эту школу. Вспомнил нехорошим словом треклятое погребенное болотце, пожелал скорейшей пенсии по инвалидности губернскому архитектору МВД. Это все лирика. Товарищество "Северный монолит" вполне проживёт пару лет без одного из совладельцев. Партнёр вытянет, Никифоров даже не сомневался. Другое дело, подло все вышло, вроде честно, но несправедливо. Предложенный вариант тоже вызывал внутреннее неприятие. Хотя, чего греха таить, он многих устраивал.

От супруги не укрылось состояние мужа. В строительстве она понимала на уровне обывателя, в отношениях с казной тоже не разбиралась, но могла похвастаться недюжинным для дамы интеллектом. Ум и рассудительность унаследовала от отца кемеровского промышленника Завьялова.

– Будь что будет, – Елена Николаевна нежно провела ладонью по шевелюре мужа. – Давай не торопиться, две недели у нас есть. Может что и решится.

– А если нет?

– Значит так Господь рассудил. Не горячись. Переживём разлуку. Моего жалования на семью хватит. Дмитрий Федорович хорошую пенсию получает. Тебя явно, не рядовым принимают. Вон, муж Лизоньки на офицерское жалование своих содержит и не тужат.

Крепкая семья великое дело. Жена, отец и мама поддержали именно в тот момент, когда их одобрение требовались сильнее всего. Дети, конечно, почувствовали близкую разлуку. Все оставшиеся дни до отъезда льнули к отцу.

Конечно, чуда не произошло, за отпущенный срок ничего не изменилось. В последний день ноября Иван Дмитриевич поехал на Черную речку в губернский военно-призывной участок. Надолго там не задержался, но вышел из здания уже "вашим благородием" поручиком инженерных войск Империи. Формально доброволец. Однако, в участке его уже ждали, документы оказались подготовлены заранее, а начальник призывного пункта отставной капитан инфантерии тепло встретил и сам посодействовал скорейшему оформлению новоиспеченного поручика.

Заодно седовласый капитан поделился новостями из тех, что в газетах не пишут. "Добровольцев по рекомендации" в последний месяц приходит много. Отставники тоже возвращаются в строй. Царь демобилизацию задерживает. Дескать, все руки не доходят приказ подписать. А свежий призыв прошел расширенный, нормы мобилизации спустили больше, чем в прошлом году.

Иван Дмитриевич прекрасно понимал, куда это все движется. Война в Европе затихла, но не прекратилась. И немцы, и французы перебрасывают войска к границе. Наши в Персии мятеж подавили. Посланные на усмирение русские войска возвращаться на квартиры не спешат. А по некоторым намекам их только усиливают. К этому можно добавить английское эмбарго на поставку нефти и бензинов с полей Мосула и Месопотамии в Россию. Дескать, как ответ на поставки русских мазута, масел и олефинов в Германию.

Умному достаточно. На этом фоне скрытая мобилизация никого не удивляет. Сам Никифоров уже смирился с риском попасть в действующую армию. «Ничего страшного» – успокаивал он себя. Сапёрные части в окопах не сидят, в атаки не ходят, а строить мосты, дороги, казармы Иван Дмитриевич умел. Денежное довольствие конечно ниже заработка инженера тем более главы компании, но деньги не самое важное в жизни. Хватает и ладно.

На Новороссийской улице инженер остановил машину и открыл окно. С улицы доносились звонкие голоса мальчишек газетчиков:

– Царь Алексей вызвал британского посла!

– Нота протеста против вторжения в Грецию!

– В Смирне формируется новое греческое правительство! Наши корабли на рейде Смирны!

Никифоров порылся в кармане, извлёк горсть мелочи и свистом подозвал мальчишку с газетами.

– Эй, малой, «Вестник», «Русское знамя» и «Петербургские ведомости».

Отдав пятнадцать копеек, Иван Дмитриевич бросил газеты на заднее сиденье машины. Иногда надо почитывать прессу чтоб потом не ужасаться почем зря очередным решениям власть предержащих.

Совсем некстати вспомнилось, что старший брат давно в эмиграции. В годы оные Леша вляпался по дури в нехорошую историю, бросил семью, бежал из страны. Сейчас во Франции мыкается. Как понимал Иван Дмитриевич, не самое лучшее место для спокойной жизни в ближайшее время. Характер, способность брата влипать в истории тоже вызывали озабоченность. Может ведь выкинуть очередную блажь, влететь так, что в век потом не оправдается.






Глава 7. Франция. Мец


30 ноября 1939 Алексей.



Штаб бригады располагался в особнячке на окраине. Хозяин уехал в Сенегал сразу после начала войны, а дом сдал в аренду агенту Коминтерна. Место хорошее тихое, движение на улице слабое, рядом выезд из города. Вокруг дома высокая ограда и сад. Недалеко Мозельский канал, очень удобно для тайных дел бригадной контрразведки.

Сразу после вселения в особняк штаба интербригады над воротами подняли красный флаг, на входе поставили охрану. От помощи армейского командования в организации работы геноссе Пик вежливо отказался. Это не избавило от присутствия прикомандированных офицеров, но хотя бы меньше народу совало нос в дела Коминтерна.

Рихард уверенно прошел через пост на воротах. Солдаты его знали и ответили ротфронтовским приветствием. В вестибюле пришлось показать пропуск. Общее требование для всех. По слухам, Железный Вильгельм по этому поводу ругался с бригадным комиссаром, но ничего не добился. Комиссара Житникова поддержал сам Вольдемар Ульмер.

Несмотря на разгар трудового дня, коридор второго этажа пустынен. Даже странно как-то. Обычно здесь всегда полно народу. И из кабинетов не слышно привычного стука машинок. Никто не курит у окна в конце коридора.

Рихард толкнул дверь комбрига. Вильгельм Пик обнаружился на месте. Старый штурмовик читал за столом. Рукава рубашки закатаны, ворот расстегнут. Китель небрежно брошен на диванчик. При звуке открывающейся двери, Пик поднял глаза. Увидев Бользена небрежно махнул, приглашая заходить.

– Славный день, геноссе.

– Занимай место, не стой, – комбриг протянул руку.

Несмотря на возраст, рукопожатие у него крепкое мужское. Коротким движением сдвинул в сторону бумаги.

– Что с батальоном?

– Тренируемся. Люди застоялись, рвут жилы.

– Первый месяц всегда так. Смотри, чтоб без фанатизма, не загоняй их.

– Наши сами кого хочешь загоняют. Дисциплина не как в армии. В казарму зайдешь: одни читают, другие у оружейных столиков винтовки чистят, патроны чуть ли не тряпочкой протирают. Добровольцы. – Рихард сделал акцент на последнем слове.

– Дома как?

– Хорошо. Малышка ходит, разговаривает, – спокойный нейтральный ответ. Бользен не любил расспросов о семье. Для батальона и Коминтерна он прежде всего коммунист, а личная жизнь дело частное, если она не мешает общему делу.

– Ольга с ребенком сидит?

– Нет. Давно работу нашла. Она же экономист, трудится при «Вилаго», – речь о крупной торговой конторе. – Для Джулии няньку взяли.

– Денег хватает?

– Не швыряемся, – пожал плечами Рихард. Про себя он гадал, куда и зачем клонит Вильгельм? Это нормальное человеческое беспокойство, или вопрос с подвохом? Время сейчас сложное, все можно ожидать. Некоторые товарищи недовольны, что Бользены могу себе позволить уютную квартиру и семейный автомобиль. Но ведь, Маркс и Люксембург не требовали следовать заветам спартанцев.

О своих прежних приработках Рихард тоже не распространялся. Почему-то профессия коммерческого агента многими считалась постыдной. Люди слабы. Даже среди товарищей по партии встречаются узколобые пещерные адепты всеобщей уравниловки и показушной аскезы. Не все понимают, что любой труд почетен. Мало произвести, надо распределить или продать.

– Налоги растут, ставки урезают, – согласился комбриг. Затем взял со стола и протянул собеседнику портсигар.

– Спасибо.

Бригаду обеспечивали по высшему уровню. Папиросы и табак выдавали всем. Но Пик курил не дешевый самосад с армейских складов. Чувствовался добротный продукт.

– Американские?

– Нет, русские. Я взял ящик, пока их еще продают. Советую пополнить личные запасы. Скоро все русское станет большим дефицитом.

Рихард скосил взгляд на потолок. В ответ на немой вопрос Вилли:

– Нет, конечно. Все новости, как и ты, узнаю из газет. Россия недолго будет оставаться в стороне. Сам знаешь, как они быстро подавили народное восстание в Персии. Царь самый большой капиталист в этой стране, ему нужна большая война. Французы сами провоцируют его своей трусостью и нерешительностью.

– Если бы эти петухи всеми силами атаковали уже в сентябре, все закончилось бы быстро.

– Даже сейчас в ноябре можно было дойти до Рейна и забрать весь немецкий уголь. Эти либералы все совещались, надували щеки и прямо запрещали бомбить Мюнхен и Рур. Слабаки! Раз объявили войну, надо воевать, а не маршировать за укреплениями и размахивать флагами на митингах.

– Не получится, ты должен знать, армия не чета немецкой, штаты еще с той войны, пушек мало, танки устаревшие и экономные, летчики свои машины не знают. Это не та армия, с которой можно Рур брать. Зато нам дали возможность сформировать интербригады. Цени.

Геноссе Пик загасил папиросу в пепельнице, сложил руки перед собой, его глаза смотрели прямо на собеседника. Тот спокойно выдержал пристальный взгляд в упор. Видно было, комбриг не знает с чего начать. Наконец, он глубоко вздохнул, откинулся на спинку стула и заложил руки за голову.

– Я сегодня всех на плац отправил. А то ходить разучились, боевого духа, чувства плеча не чувствовалось. Житников с утра людей гоняет.

Вот и понятно, почему в штабе так тихо. Интересно, а вызвал то зачем? Бользен слишком долго работал в подполье, чтоб понимать, ничего случайно не делается и не происходит. Пик сначала зондировал почву отвлеченными разговорами, проверял реакцию. И явно, старый штурмовик еще не решил, стоит ли переходить к делу.

– Я не зря об Ольге спрашивал. Ей родственники из России давно писали? Что там происходит? Мне не газетная пропаганда и не обжигающая правда в партийной прессе интересна. Как там на самом деле живут? – голос Вильгельма звучал искренне.

– Хорошо, – Рихард машинально расстегнул воротник.

– Тети и дяди иногда пишут. С родителями она давно разругалась. Последнее письмо от сестры было года два назад. Софья вышла замуж, уехала с мужем в Холм. Это недалеко от польской границы. Родственники пишут, у нее все хорошо, муж выкрест работает на фабрике.

– Что хоть там происходит?

– Вилли, все что пишут Ольге, это сплетни о соседях в еврейском квартале Минска, жалобы на домовладельцев и дворников, нудное перечисление всякой родни и их мелочных проблем. Это все можно услышать в любом кафе Меца, от любого таксиста или чистильщика обуви. У мальчика выпал молочный зуб. Племянник шалит в школе, плохо учится, не уважает старших. У мужа сестры дядиного друга неприятности, замела полиция. Но это и не удивительно, он промышлял скупкой.

– Это и интересно. Быт простых людей, жизнь в провинции. О чем они думают? Что их беспокоит?

– Знаешь, они привыкли. Для них давно нормальна неприязнь к евреям, они сами держатся за общину, не выдают своих полиции, обманывают в ответ на несправедливость русского великодержавия. Все говорят о переезде, многие хотят уехать в Палестину, но это только разговоры. Мало кто уезжает, и стараются эмигрировать в Америку. Для переезда нужны деньги, нужно все продать в России, нужна смелость начать все заново, а этого у них нет.

– Очень интересно. Везде так, люди не понимают своих интересов, не готовы отдать малое за справедливость в будущем.

– Я это в Германии видел.

Рихард понимал, уже сказано больше, чем нужно, но не хотел прекращать этот разговор. Ему нужно было выговориться. Пусть даже с Вилли. Нет, друзьями они не были. Но именно Пик поддержал, вернувшегося из Китая, морально раздавленного Рихарда в далеком двадцать пятом. Вилли нужен был лидер Ротфронтовской дружины в Любеке, он и предложил Рихарду это дело. Хорошо получилось. Даже после всех разгромов и поражений, Рихард Бользен сохранил часть людей. Да, сейчас в его батальоне любекских, ростокских и потсдамских боевиков наберется на целый взвод, а то и два. С ними Рихард дрался на баррикадах Берлина в двадцать восьмом, с ними уходил в Чехию после победы штрассеровцев.

– Ты сам знаешь. Мы все были за правду, за справедливость, за реальные права рабочих, мы дрались против капиталистов. Но каждый за свою правду. Правое крыло сотрудничало с нацистами и правительством. Сейчас из них каждый второй, не считая первого перешел в НСДАП. – Рихард презрительно сплюнул сквозь зубы. – Центристы лавировали между теми и этими, в результате их презирали все. Только мы настоящие коммунисты вели реальную работу. А бюргеры голосовали за Штрассера, верили его словам о справедливости и национальном единении угнетенных с угнетателями. Бюргерам хватало подачек от Круппов и Дюпонов, плевать они хотели на справедливость, они сами надеются стать предпринимателями, выжимать соки из рабочих, грабить колонии, евреев и поляков.

Рихард горько усмехнулся.

– Знаешь, в России тоже самое. Те самые народные массы нас терпеть не могут. Многие ненавидят за террор. Они нас используют, чтобы выбить что-то из промышленников, но с нами не пойдут. Вот, за черносотенцев русские рабочие горой. Крестьяне своего царя боготворят, они за право собственности на землю, за школы в каждом селе, за «Доброфлотовские» элеваторы и дешевые кредиты Николашке памятники воздвигают.

– Я так и предполагал, – согласился Вилли. – Спасибо тебе. И знаешь, никогда никому больше этого не говори. Тебе рассказывали, сколько на тебя пришло жалоб за интернациональный батальон? Многим не понравилась идея настоящего интернационализма.

– Понимаю. Розенберг кляузничал?

– Яков тебя поддержал.

– Ты за этим меня вызывал?

– Не только. Скоро придут пушки. Противотанковые «Шкоды». Заранее готовь взвод артиллеристов.

– «Шкоды»? Где нашли?

– Не французы, конечно. Наши постарались, перекупили. От куратора мы максимум могли рассчитывать на старые дюймовые Гочкисы. Сам знаешь.

Штаб Рихард покидал в противоречивых чувствах. Вилли вытянул его на искренность, но и сам многое сказал. Сказал то, что стараются не говорить. Среди товарищей многие теряют связь с реальностью, живут в мире иллюзий. Вилли показал, что он не такой. Настоящий товарищ, всегда подставит плечо, никогда не бросит своих, даже ради общего блага.

Погода стояла паршивая. Теплая слякотная осень, начало зимы Лотарингии. Выпавший ночью снег уже растаял. На асфальте лужи, везде грязь. С неба что-то моросит непонятное. И не разберешь, дождь это, или поднятая ветром водная взвесь. Сырость заползает под шинель. По спине перебирает слизкими лапками холодок. После теплого сухого светлого кабинета комбрига чувствуешь себя бродячей собакой на улице. Мерзопакостно.

– Геноссе, капитан! – рядом остановилась машина. Тот же самый «Ситроен», привезший Бользена из расположения батальона.

– В казарму!

– Так точно!

Домой капитан вернулся только вечером. По заведенному порядку за ужином о работе и службе не говорили. Всему свое время. Нельзя жить одной политикой, тем более Джулия хоть и маленькая, но запоминает все. Никогда не знаешь, что и где ляпнет ребенок. А няне Ольга не доверяла, говорила она Джулию берет только потому, что считает Бользенов немцами.

Ночью Рихарду приснилась Рут. Неукротимая фурия Рут Фишер одна из вождей левого крыла компартии. Только Рихард знал, какая она может быть нежной и страстной в постели. Во сне они ехали по ночному Берлину, взявшись за руки шли по набережной Шпрее, смотрели на город с крыши старого здания. Рут улыбалась, не умолкая рассказывала что-то важное, очень нужное здесь и сейчас. Слова растворялись в шуме ветра, улетали с опавшей листвой, стекали по мостовым со струями дождя.

Открыл глаза. Ночь. Ольга спит, разметавшись по своей половине кровати. За окном темень, фонари погашены, муниципалитет экономит. На душе тревожно, тоскливое противное чувство, липкое мерзкое ощущение подленького страха. Как будто заглянул в чулан, а там разложившаяся крыса.

Только перекурив на кухне, Рихард успокоился. Дурацкий сон. Ничего он не значит. И Рут давно нет. Забита нацистами после неудачного выступления тельмановцев в 28-м. Товарищ Маслов видел, как ее убили. Определенно. Точно. Ошибки быть не может. Рут нет, а жизнь продолжается, и с Ольгой уже не случки после партсобраний, а нормальная семья.

– Призраки, убирайтесь обратно в ад! – он редко вспоминал русский язык. Сегодня пригодилось.






Глава 8. Атлантика.


12 декабря 1939.



– На горизонте дым!

– Приготовиться к погружению! –прокричал в открытый люк лейтенант Генрих Либе.

Волны выше рубки, субмарину болтает как шоколадку в шампанском. Через настилы перекатываются водопады. Вокруг орудия крутятся водовороты, вода не успевает скатываться в шпигаты. На мостике давно все промокли, брызги щедро орошают всех оптом и в розницу, щитки ограждения на спасают, но зато легкие жадно заглатывают чистый свежий, напоенный океанской силой, солью и влагой воздух. Это куда лучше затхлой атмосферы отсеков.

U-38 подрабатывала на "среднем". Хватает чтоб держаться на курсе и волны не слишком сильно захлестывали рубку. Декабрь в Северной Атлантике не самый приятный месяц. Небо затянуто облаками, горизонт темный, сливается с морем. Шторм явление привычное. И холодно, как в аду.

Дым приближается. Неизвестное судно идет встречным курсом. Дистанцию не определить. Сигнальщики наблюдают дым только когда субмарина поднимается на очередной волне. На приборы надежды нет. Оптику заливает при каждом ударе волны.

Командир распорядился убрать всех вниз. На центральном посту уже царило настроение предвкушения. В отсеках оживленно перешептываются. Зря что ли терпели болтанку, от которой нутро выворачивает? В отсеках субмарины отдается каждый удар волны по легкому корпусу. Проклятая продольная качка выматывает. С самого утра такое, и океан пуст, только зря жжем соляр.

Захлопнут тяжелый рубочный люк. В цистерны принят балласт, субмарина идет в атаку в позиционном положении, готовая в любой момент нырнуть под перископы. Торпедисты в нетерпении топчутся у аппаратов. Вся команда на постах. Момент переключения с дизелей на электромоторы лейтенант Либе почувствовал кожей, вдруг исчезла легкая вибрация, стало ощутимо тише.

– Вот он! Первый, третий приготовить к стрельбе!

Пароход удачно вылез прямо под торпедные аппараты, только немного довернуть, задать смешение в приборы торпед. Крупная посудина не меньше десяти тысяч тонн идет в полном грузу. Эскорта не наблюдается. Впрочем, англичане пока так и ходят по одиночке, как до войны. В штабе флотилии говорили, разведка докладывает, что противник еще только обсуждает формирование конвоев как в прошлую войну. Оно и к лучшему. Океан большой, что одно судно, что целый конвой, это только маленькая точка на безбрежных просторах.

Пароход тем временем полностью вылез в прицелы перископа. Курс определен. Торпедный треугольник рассчитывает автомат. Курс. Дистанция. Смещение. Глубина хода.

Вдруг судно поворачивает на два румба.

– Отставить! – лицо командира субмарины исказила горькая усмешка.

– Лево руля. Расходимся.

В оптику сейчас хорошо видны флаги на корме и мачтах купца. Русский коммерческий триколор.

– Нейтрал?

– Попробуем всплыть и возьмём на прицел? Островитяне могут прикрыться чужим флагом.

– Отставить. Уходим. Нет смысла. И шансов мало, – тихо добавил лейтенант Либе.

На мостике "Святой Ольги" так никогда и не узнали, что судно прошло в нескольких кабельтовых от смерти.

А команде U-38 в этот день повезло. Они встретили и торпедировали французский сухогруз.



Самая опасная часть рейса позади. За кормой остался кипящий жизнью порт Балтимора, рейды и оживленные заливы, без приключений прошли через океан, в туманах Датского пролива разминулись со своим крейсером. Непонятно куда держал курс "Минск", но всегда приятно встретить своих в ставших вдруг опасными водах, обменяться сигналами, прочитать добродушное: " Семь футов под килем!".

Капитан "Святой Ольги" совершенно лысый усач Осип Силантьевич уже прикидывал, куда компания снарядит следующий рейс? В Америку точно не пойдем. Компания закрывает дела за Океаном. Проклятые политика и война заставляют. Агент компании Сергей Никодимович тоже идет домой на "Ольге". Дела закрыты, груз в трюмах, на судне почти сотня пассажиров. Осип Силантьевич не любил такие рейсы, лишние хлопоты, лишний персонал, слишком много народу на борту. Приходится иногда в салон спускаться – век бы не видеть! Компания требует быть в форме и поддерживать уровень. Политес проклятый!

Нет бы возить только обычные железки, кипы и мешки. Лежат себе спокойно в трюмах, если груз хорошо раскреплен, проблем с ним нет. На палубу не лезет, врача не требует, музыкальные вечера не устраивает. Всякие непонятные субъекты не пытаются подняться в рубку с гениальнейшими идеями и вопросами. Впрочем, это последний рейс в качестве грузопассажирского парохода. Капитану же шепнули, после выгрузки в Виндаве, судно перегонят в Або на верфи. Пассажирские каюты сломают, люки трюмов расширят, – компании требуется чистый сухогруз. Дескать, заказы и рейсы уже расписаны на год вперед.

Судно спокойно наматывало мили на винт. Норвежское море встретило «Ольгу» мерной зыбью в три балла. Распогодилось. Утром разминулись с немецким теплоходом. Большой современный корабль под коммерческим флагом, но в защитной сливающейся с волнами окраске. Впрочем, немцам простительно. Куда их несет? Сие неведомо. Может быть рейдер, а возможно прорыватель блокады. Легко бегущая на мягких лапах серая кошка в Северной Атлантике.



Самолеты появились неожиданно. Большие одномоторные бипланы показались с левого борта, плавно повернули и зашли на судно с кормы. Красиво! Сергей Никодимович до этого прохлаждавшийся на мостике вдруг вспомнил про фотоаппарат и побежал за ним в каюту. Пассажиры высыпали на палубу и надстройку, глядели на редкое зрелище.

Осип Силантьевич как раз стоял вахту на мостике. Тоже любовался видом заходящих на корабль самолетов. Что-то вдруг его толкнуло, сработали инстинкты.

– Лево руля! – взревел капитан.

В этот момент от первой пары бомбардировщиком отделились темные капли. Свист. Нарастающий гул. По правому борту взметнулись пенные столбы взрывов.

– Право руля! Полный ход!

Судно медленно выписывало зигзаг под бомбами. Капитал из рубки кричал в переговорные трубы, требовал поднять пары. На палубах визжали. Настил окрасился кровью. Кто-то пытался выбить стопоры из лебедок шлюпочных кран-балок, кто-то метался по трапам и палубам, кто забился в каюту. Еще два взрыва по борту. По стальным бортам звонко ударили осколки.

– Лево руля!

В этот момент на юте рвануло. Свист. Гул. Грохот взрыва и стон рвущегося металла. Вторая бомба попала в твиндек, пробила грузовой люк и взорвалась глубоко в трюме. Судно заволокло дымом. Запахло взрывчаткой, гарью и еще хорошим табаком. В третьем трюме везли тюки с добротным табачным сырьем из Кентукки.

«Святая Ольга» вздрогнула от ударов. Взрывами вырвало куски днища. В трюмы ворвался океан.

– Чтоб ты сдох! – агент компании с перекошенным от страха лицом грозил кулаком вслед самолетам. В другой руке от сжимал фотоаппарат, хороший профессиональный репортерский «Кодак». Очнувшись, Сергей сделал несколько кадров улетающих самолетов, горящей надстройки. В объектив попала дама в темном капоре, сжавшаяся комочком под вентиляционным раструбом.

Судно тонуло. Капитан вызвал на мостик боцмана и старпома, распорядился спускать шлюпки и плотики. На спасательные жилеты в Норвежском море надежды мало. Увы, температура воды не сильно выше точки замерзания.

– В шлюпки сначала женщин и детей. И по три-четыре матроса на каждую.

– Эх, не так уж и долго плавала наша «Оля», – сокрушенно махнул рукой старпом. – Десять лет судну не возраст.

Крепкий корабль Путиловской верфи продержался на воде ровно столько чтоб дать время команде спустить на воду спасательные средства. «Святая Ольга» медленно, величественно ушла под воду на ровном киле. Па поверхности остались сцепленные между собой шлюпки и плотики. До берега всего-то сто сорок миль. В эту погоду и это время года могло быль хоть полторы тысячи. Без разницы. Холод собачий. Припасов мало. Многие раздеты. Да и бушлаты, честно говоря, только затянут агонию.

Бог милостив. Спасение пришло с норда. С большого серого корабля заметили сигнальную ракету. Через два часа спасшиеся с «Ольги» поднялись на борт «Эмланда». Немецкие моряки разместили людей в каютах, врачи оказали помощь пострадавшим. В тепле рубки большого быстроходного танкера Осип Силантьевич с благодарностью принял стакан рома из рук капитана. Русского моряка совершенно не удивили флотская дисциплина и вооруженная вахта на палубе. Спасли, и ладно! Тем более, «Эрмланд» как раз идет в Германию.

В отличие от несчастной «Ольги» немцы удачно проскочили вдоль берегов Норвегии. Разумеется, с борта танкера дали радио о спасательной операции. В Гамбурге пассажиров и команду «Святой Ольги» уже встречали дипломаты, агенты страховой компании и директор местного филиала пароходства. Людей разместили в гостиницах, за счет страховок оплатили первый класс в поезде. Работники посольства помогли с документами.

Что-ж, для многих этот рейс закончился даже удачно. Это если не считать оставшихся в отсеках и на палубах парохода. Как писал в своем рапорте капитан, многие погибли от ударной волны и осколков. Легкая смерть, если сравнить с перспективой замерзнуть в шлюпках.

В Германии Силантьевич и Сергей Никодимович не задержались. Поезд. Пересадка в Берлине, затем шикарный экспресс помчал их напрямик через бывшую Польшу. На красоты Варшавы люди любовались из вагонов. Прямое железнодорожное сообщение восстановлено, транспортные тарифы снижены до минимума, лишних пограничных сборов и досмотров нет. Удобно.

В Смоленске капитана и агента перехватили жандармы. Конечно оба были готовы к разговору, понимали, что от их свидетельств многое зависит. Все же потопление нейтрального судна под коммерческим флагом в условиях хорошей видимости в нейтральных водах есть казус бели. Однако, господ в голубых мундирах интересовал совершенно другой вопрос.

– Пожалуйста, еще раз расскажите, когда вы в последний раз видели этого господина? – жандармский подполковник положил на стол фотокарточку.

Человека на фотопортрете трудно было спутать с кем-то другим. На борт парохода он поднялся в Балтиморе. Невысокий кавказец говоривший с легким акцентом, с лысиной, невысокого роста, обладатель тяжелого взгляда маленьких глубоко посаженных глазок. Как и на жандармской ориентировке Лаврентий Павлович не расставался с пенсне, предпочитал длиннополое светлое пальто и шляпу. На борту парохода он общительностью не отличался, большую часть времени проводил в каюте, изредка пытался заигрывать с дамами. Среди спасшихся его не было. В шлюпках его не видели.

– Что-ж, спасибо большое господа. Не смею задерживать. Каких-либо вопросов у нашей службы больше нет.

– О пассажире забыть? – Осип Силантьевич недоверчиво хмыкнул.

– Как хотите.

В этот же день в личном деле внештатника политического сыска с кличкой «Профессор» и по совместительству агента трех иностранных разведок появилась краткая приписка: «Выбыл в отставку. Бессрочно». Да, бывает. Для таких людей пенсии не существует, выслуга лет не положена.






Глава 9. Романов-на-Мурмане.




22 декабря 1939. Кирилл.



Зима в Заполярье суровое время года. Над полуостровом и северным портом сгустилась полярная ночь. В конце декабря ударили морозы. Через несколько дней в ночь на Рождество столбик термометра опустился до – 27 градусов. Метеорологи предсказывали очень суровую зиму. Среди экипажей кораблей ходили слухи, дескать залив может замерзнуть, совсем как в январе 36-го года.

Как бы то ни было, но командование флота держало тяжелые корабли у причалов в Мурмане. Летный состав с авианосцев переселили в казармы и на квартиры. Все равно полярная ночь не самое лучшее время для учений палубной авиации. «Двенадцать апостолов» после двух выходов в море встал у стенки Судоремонтного завода. Заводские бригады вместе со специалистами Архангельской верфи отлаживали силовую установку, дорабатывали автоматику котлов, монтировали оборудование, устраняли три вагона и маленькую тележку недоделок, как всегда неожиданно вылезших в море.

У жизни в казарме есть свои преимущества. Летный состав обитает в удобных просторных двухместных кубриках, гальюны и душевые чистые и теплые, помещения светлые. Уборка лежит на плечах юнг и нестроевых. Явное преимущество перед корабельными кубриками – о комингсы люков головой не задеваешь, подволок не давит, потолки в казарме нормальные, в полторы сажени. Унтер-офицерская столовая в отдельном здании, с жилым блоком соединяется теплой галереей.

Жить можно, но скучно ведь. Начальник авиаотряда и командиры эскадрилий людей работой не загружали, сами жили в городе и на службе появлялись время от времени. Летный состав оказался предоставлен сам себе. В такой ситуации народ частенько приобщается к тихому пьянству, однако, со спиртным в части тоже все очень плохо. Офицеры себе не позволяли и за людьми приглядывали. Нет, пронести можно все. Кирилл еще в Оренбургском летном усвоил эту науку. Но ведь, если попадешься выговором и нарядами не отделаешься. Легко могут списать в береговые полки. Вот что другое спустят на тормозах, а за этим дело не застоится. Бывали-с примеры.

Дни шли за днями. Кирилл Никифоров и его сосед по комнате Дима Кочкин много времени проводили в библиотеке, убивали время в секретной части за зазубриванием технических регламентов и наставлений по новому истребителю. Однако, скука заедала. Спортзал тоже не панацея, не будешь же часами со штангой заниматься.

Увольнения давали хоть каждый день, но зимой в Мурмане делать нечего. Тем более друзей в городе нет, репертуар в кино и театре меняется редко. На улицах под пронизывающим ветром долго не погуляешь. В гости тоже не каждый день ходить будешь, приличия знать надо.

Летчиков спасало чудо техники – телевизор в зале отдыха на втором этаже. Но опять, унтерам волшебный аппарат включали только два часа в день. Конечно велись вялые разговоры о жизни, вспоминали родных и близких, делились воспоминаниях о приключениях отроческих лет.

Под Рождество обстановку оживили вести о сражении в заливе Ла-Плата. Англичане сумели догнать и заблокировать немецкий рейдер «Адмирал граф Шпее». Однако, получилось, как с медведем, тяжелый крейсер принял бой, закидал противника двенадцатидюймовыми снарядами и прорвался в Атлантику. Изувеченный тяжелыми фугасами «Камберленд» лег на дно. Пылающий от носа до кормы «Сассекс» выбросился на мель. Легкий крейсер «Аякс» нахватался снарядов и встал на ремонт в Монтевидео. Немец потопил на прощанье французское судно снабжения и растворился на океанских просторах, хотя англичане писали, что крейсер щеголял пожаром в ангаре и уходил с креном.

Не удивительно, после боя немецкие акции выросли, а ставки на англичан упали. Обычное дело. Торговля и война неразрывно связанны со времен библейских.

Летчики с «Двенадцати апостолов» даже разыграли с «наваринцами» схему боя. К игре присоединились офицеры авианосца. По всему выходило, капитану цур зее Лангсдорфу несказанно повезло. Англичане не смогли скоординировать огонь четырех кораблей, канониры «Камберленда» стреляли откровенно паршиво. Попытка атаковать крейсер торпедами оказалась очень плохой идеей. Опять, по первым сообщениям из Уругвая, где-то там должен был болтаться «Арк Ройал» с эсминцами. Авианосец в бою и после боя так и не засветился. Где он, не пишут. А те, кто знает, служат в штабе или разведке. Ясно дело, простым унтерам и обер-офицерам не докладывают.

– Могли бы выставить патрули и дождаться авианосец, – высказал общее мнение прапорщик Нирод.

– Скажи лучше, куда делся «Шеер»? По радио говорили, Северная Атлантика как разворошенное осиное гнездо, у британцев все базы пустынны, все что могли в море вывели.

– Черт его знает. Океан большой. Могут проскочить.

– Все же, интересный народ немцы, удивительный корабль построили, – Владимир Оффенберг отвлекся от партии в шахматы и повернулся к летчикам. – А что вы так смотрите?

– Уж больно с Вашей фамилией красиво звучит, господин штабс-капитан.

– Так я же не германец, а русский немец, – продолжил комэкс под общий смех. – Так вот, кто еще кроме наших западных соседей мог додуматься построить дизельный крейсер с вооружением броненосца?

– Умудрились же. Сами помните, мы им запретили строить корабли с калибром свыше двенадцати дюймов. А Вашингтонское соглашение немцы как проигравшие и не подписывали.

– Вот и удивляет такая задумка. Строили броненосцы, а построили крейсера. Англичане в свое время попустительствовали, теперь по всем океанам ловят эти чудо-корабли.

– Хорошо, англичане ловят, а не мы, – заметил Кирилл. – Замучались бы гоняться за этими теплоходами.

– Не скажите, господин старший унтер-офицер, от наших «Бакланов» и «Рижан» не убежишь.

– У англичан тоже авианосцы есть. Кто скажет, где там у берегов Бразилии «Арк Ройал» заблудился?

– А был ли он там? Кто кроме самих островитян его видел?

Споры в компании великое дело. Однако, быстро надоедают. Обсуждать что угодно можно бесконечно долго.

На следующий день ближе к вечеру Кирилл Никифоров оформил увольнение до полуночи.

– К даме собрались? – даже не удивился старший дежурный офицер.

– Отнюдь, родных навестить.

– Тогда не смею препятствовать. Семья дело святое. Передавайте поздравление с наступающим Рождеством. Пусть у всех следующий год будет мирным и сытным. Здоровья и долгих лет родным.

– Благодарствую.

За воротами казармы на улице лежал снег. Везде горели фонари. На уличном освещении зимой городское управление не экономило. Мороз чувствовался, уже ночью чувствительно похолодало. Кирилл бросил взгляд в сторону остановочного знака автобуса, под навесом приплясывали трое нижних чинов в бушлатах. Расписание автобусов висело на тумбе, но идти к нему лень. Ловить такси – банально денег жалко.

Денежное содержание хоть и немаленькое, но Кирилл часть отправлял маме в Чернигов. Увы, матушка опять осталась одна с маленькой дочкой на руках. Отчим бронеходчик штабс-капитан Удалов вместе со своей ротой где-то за Карпатами. Сводный брат Кирилла Владислав тоже служит летчиком, только в армии. Их бомбардировочный полк стоит под Ковно, если не перевели на другой аэродром. В последние месяцы военные части постоянно тасуют и перекидывают с места на место. Так и получается, мужчин дома не осталось.

Летчик пешком поднялся до сквера на Театральной. Отсюда с балюстрады открывался великолепный вид на причалы. У пирса застыла массивная стальная туша линкора. Характерный силуэт, возвышенные башни, две трубы, устремленная в небо пирамида мостиков и боевых постов – красавица «Полтава». Скоростной и опасный линейный крейсер, строившийся как флагман быстроходного крыла эскадры, морская адская гончая.

Прямо к борту линкора прижался эсминец, похоже старичок «Супер «Новик». На бочке стоит трехбашенный крейсер «Витязь» или «Рында», моряки их как-то различали, вроде есть отличия в расположении кранов и зенитных автоматов. От Кирилла эти тонкости ускользали.

Порт залит электрическим светом. Хорошо видно, жизнь не прекращается с зимними морозами и полярной ночью. На причалах движение, машины ездят, люди ходят. Правее у угольного причала разгружается большой транспорт.

Со стороны моря доносится протяжный гудок. К причалам коммерческого порта идут три сухогруза. Флагов в темноте не видно, прожектора выхватывают из темени только приземистые корпуса и надстройки судов. Любопытно, откуда пришли, что привезли и куда пойдут дальше? Море, это жизнь, бескрайние просторы, протяженные пути, связующие пуповины между странами и портами.

Романов-на-Мурмане не спит, работает сутками подряд. Даже полярная ночь не помеха. Благо, теплое океанское течение не дает полярному холоду сковать море ледяным панцирем. Славная Кола. Глубокий залив, на берегах которого выросли мощные современные порты, базы, судоремонтные заводы, складские комплексы, разгрузочные терминалы. Здесь обосновались многочисленные богатые рыболовецкие флотилии. Здесь же рыбоперерабатывающие и консервные заводы, холодильные комплексы работают на половину России.

Дальше к северу в гранитной чаше Екатерининской гавани еще один большой порт Александровск, там отстаиваются большие океанские теплоходы, перекидывают самые разные грузы на самоходные баржи. Там же базируются передовые отряды флота, под защитой береговых батарей обосновались дивизии подплава и охраны водного района.

Из-за европейской войны Балтийские порты терпят убытки, объемы каботажа резко упали, торговля идет только с Германией и Швецией. Мало кто осмеливается вести беззащитное судно через Северное море где на каждой миле таится незримая смерть. Морские перевозки ушли в Черноморские и Северные порты. Пишут сильно вырос оборот Владивостока. Война войной, а торговля идет. Вон, в последнее время вдруг в заливе стало больше танкеров, многие под флагом США. На разгрузке долго не задерживаются, сразу уходят в море.

В припортовых районах, тавернах, кабаках, борделях немало иностранцев. Это сразу заметно. Несмотря на полярную ночь, суровую зиму, Кольские порты работают в полную силу. И рыбаки как шторма стихают, вереницами из залива тянутся. Смелые сильные люди на маленьких судах. Поморы – одно слово.

Все же любопытно, что за крейсер стоит?

– Браток! – выход нашелся сразу. Кирилл Алексеевич повелительно махнул проходившему рядом матросику первой статьи.

– Слушаю, господин старший унтер-офицер.

– Подскажи, что за крейсер на рейде?

– Это? «Рында» стоит.

– Точно? А не «Витязь»?

– Да их же спьяну не перепутать. Смотри, у «Рынды» щиты четырехдюймовок другие, сами орудия длиннее. Это путиловские зенитки. Их только на два крейсера успели поставить «Рынду» и «Опричник». А раз «Опричник» в порт не заходил, то «Рында» и остается.

– Спасибо, браток. Сам не с крейсера?

– С «Минска». Мы вчера с конвоем пришли, американцев сопровождали, – ответствовал служивый. – Вы, сами недавно на северах? Крылышки то хоть и наши флотские, а видно, не моряк.

– Недавно. С осени, – улыбнулся летчик. – Только на крейсерах не ходил. Ну, бывай, семь футов под килем!

Кирилл еще раз улыбнулся своим мыслям. Крейсер в порту, значит Евгений Павлович здесь. Кирилл и так собирался к тете Лизе. Прекрасный она человек, добрая, в меру строгая, одна из немногих, кто проявлял участие в его судьбе. Странно получается, отца нет, пишет редко, деньги тоже присылал от случая к случаю, а его братья и сестра самые близкие люди, заботятся как родные, и маму всегда поддерживали, не бросали в трудную минуту.

Канун Рождества, самое то время чтоб родных и близких навещать. Но первым делом дойти до почты. Во внутренних карманах целая пачка писем и открыток. Всех надо поздравить, всем приветы разослать. Поздно, конечно, раньше надо было, но не получалось, увы.

Мурман с момента своего основания сильно разросся. Это уже не только крупный порт и город при морской базе, это заводы, верфи, рабочие кварталы, железнодорожная станция и специфические припортовые районы со своим колоритом. Строился Романов-на-Мурмане вокруг порта и верфей, сразу целыми участками. Впрочем, военные моряки тоже предпочитали селится компактно, облюбовав себе достаточно чистые обихоженные кварталы близ флотских причалов и казарм.

После почты Кирилл так же пешком отправился к Кожиным. По пути заглянул погреться в трактир. Весьма неплохое и недорогое заведение на пересечении Театральной и Шкиперской. Здесь подавали наваристую солянку и тушенное мясо с картошкой, зеленью в горшочках. Только ближе к вечеру, хотя зимой на Кольском полуострове всегда вечер, Кирилл добрался до квартиры родственников. Разумеется, не пустой. Зима зимой, а торговля радуется покупателю, тем более мерзкий холодный ветер прямо загонял пешехода в лавки и магазинчики погреться и прикупить что-нибудь в подарок.

У Кожиных гостя с порога встретила атмосфера праздника. Все дома. Суббота все же. Даже Евгений Павлович пришел со службы пораньше. В квартире праздничная атмосфера, в гостиной распушилась лесная красавица, на ветвях игрушки, ленты, серебристые струи фольги, на макушке Вифлеемская звезда. Сосновый смолистый дух на всю квартиру.

– Проходи, Кирилл Алексеевич! – пробасил глава семьи. – Рад тебя видеть. Не стой на пороге. Лизочка, встречай племянника.

– С наступающим Рождеством, Евгений Павлович! Тетя Лиза, с праздником!

– И тебя с наступающим!

– Дядя Кирилл! – из комнаты выглянула вихрастая голова старшего сына Кожиных.

За братом в прихожую выскочил младший Рома с восторгом глядит на раскрасневшееся от мороза лицо и кожаную меховую куртку летчика. Значки, эмблемы, замки всегда притягивают мальчишек.

– Держите, сорванцы! – Кирилл протянул мальчишкам коробки с моделями машинок.

– Спасибо большое! С Рождеством, дядя Кирилл! – восторженные возгласы, горящие глаза самая лучшая награда за хорошее дело. Не так уж и много для счастья надо.

Да, визит к тете Лизе дело не из легких. В гостиной Кирилл пожалел, что поддался соблазну заглянуть в трактир. Отнекиваться бесполезно, и капитан первого ранга Кожин здесь не помощник. Обед хоть и не праздничный, но обильный. Тетя Лиза в свое время выйдя замуж за молодого мичмана, как уехала с ним из Хабаровска, везде на новом месте, даже в задрипанной Либаве первым делом обустраивала быт, да так, что самая неухоженная квартира в ее руках моментально наполнялась домашним уютом.

Даже здесь в суровом Заполярье на гранитных берегах Кольского залива в окружении сопок и бесчисленных болот жилье Кожиных притягивало своим домашним теплом и чистотой. Хотя роскоши, излишнего баловства в домашних устройствах, технике дядя и тетя себе не позволяли. Чувствовалась суровая русская старообрядческая закалка. На первом месте книги и иконы, а не новомодный телевизор. Впрочем, даже в казармах с их высоченной антенной чудо техники принимало сигнал с помехами.

За столом собралась вся семья, с взрослыми на равных сидели оба сына. Прислугу в доме не держали. Елизавета Дмитриевна с хозяйством справлялась сама, при необходимости привлекала к работе детей. Так что накрыли стол сразу, без модных у новой аристократии перемен блюд.

После трапезы мужчины уединились в кабинете. Евгений Павлович по морской традиции предложил племяннику чай с коньяком и папиросы. От выпивки Кирилл не отказался, а сигареты достал свои. Курил он мало, только как противопростудное и антимикробное средство по рекомендации врачей.

– Зиму у стенки простоите, – констатировал Кожин. – А как солнце проклюнется, Макаров вас в море выгонит. Может не знаешь, наш командующий эскадрой не любит, когда корабли к причалам прирастают.

– Сын того самого Макарова.

– Характер такой же, дурной. Вон, мне Рождество в море встречать придется. Додумался наш Вадим Степанович бригаду в Печенгу сгонять, дескать, сопровождать ледокол до Груманта одного сторожевика мало, подай ему сразу четверку крейсеров.

– Отпуск дадут? Ты говорил, что собирался зимой взять.

– Вилами на воде писано. Рапорт подал чин по чину, но у нас секретное распоряжение: никого с кораблей не отпускать, даже на три дня с боем подписывают. Дядя Иван тебе писал?

– Было. Я даже не понял, как он так умудрился. Не те годы чтоб военную карьеру строить, – Кирилл повернулся к окну и глубоко затянулся сигаретой. – Что-то у него случилось.

– Не у него, а с ним. Да, твой папа письмо прислал.

– Он во Франции? С новой женой? – в голосе звучала неприкрытая горечь. Все можно понять, все простить, но отцовский развод и измену маме Кирилл до сих пор воспринимал болезненно. Понимал конечно, иначе было нельзя. И мама дядю Антипа удачно встретила. Все равно больно. До сих пор.

– Подожди. – Евгений Павлович достал из ящика стола конверт. – Прочитай. Сам знаешь, грехи люди сами искупают, Бог милостив. А вот то что у тебя родные сестры есть, цени. Своя кровь не водица. Свидитесь еще. Франция не дальний свет. Поедешь в отпуск, когда этот дурдом закончится, постарайся найти сестренку. Думаю, Алексей сам рад будет если вы подружитесь.






Глава 10. Санкт-Петербург




22 декабря 1939. Иван Дмитриевич.



Рождество праздник семейный. Это настоящие завершение старого и канун нового года. Город и пригородные поселки-посады захлестнула атмосфера праздника. У детей с пятницы 22 декабря каникулы. Целых две недели отдыха от учебы. Улицы и проспекты украшены к празднику. На площадях елки, снежные городки, ледяные горки, здесь же идет бойкая торговля горячим сбитнем, выпечкой, сладостями. Озера и пруды превратились в катки. Везде фонари горят. На местах гуляний праздничная иллюминация.

К самому Рождеству подморозило, столбик термометра ночью опускался до двадцати градусов мороза, но когда это детей останавливало? Все семейство Никифоровых захватила атмосфера наступающего Рождества и идущего за ним нового 1940-го года. Глава семьи последние дни года проводил дома, он передал все дела партнеру и взял себе отпуск. При этом все понимали, с последующим отъездом в дальние края.

На Черной речке по секрету намекнули, что отдельный Кексгольмский саперный батальон третьего механизированного корпуса, к которому поручик Никифоров и приписан, снялся с квартир и спешно перебрасывается куда-то на юг. Сие не удивительно, если следить за новостями. Но и не печально. Иван Дмитриевич искренне надеялся, что все образуется, до большой войны дело не дойдет. Помашут кулаками, обменяются грозными нотами, да договорятся. Если посудить, наши дипломаты уверенно гнут свою линию, но не перегибают. России и русским война не нужна, мы и так себе все заберем, когда немцы французов ослабят.

Днем Иван гулял со старшими детьми и супругой, пообедали в уютном кафе близ Политехнического. Настю и Тимошу поразили марципаны и цукаты из тропических фруктов. Но больше всего понравилось мороженое.

По дороге домой сделали хороший крюк через лесопарк. Декабрь месяц. Снега еще мало. Он покрывает землю, укутывает кусты, но настоящих глубоких сугробов нет. К сожалению дети быстро умаялись, пришлось их по очереди нести на руках.

Зато дома уставших раскрасневшихся после морозца Никифоровых ждал второй обед. Мама Ивана Валентина Лукьяновна несмотря на почтенный возраст наотрез отказывалась нанимать прислугу. «Пока Бог позволяет, за вязанье не сяду» – говаривала матушка, когда дети и муж пытались уговорить ее не усердствовать с домашними хлопотами.

Вот и сегодня, пользуясь тем, что у всех выходной, матушка наготовила так, что от запахов под ложечкой посасывало. Разумеется, домашние не стали разыгрывать из себя диабетчиков. На пытавшегося было вспомнить про кафе Тимошу шикнули. Впрочем, мальчишка и сам не отказывался от второго.

А вечером к Никифоровым опять пришли гости. Двери дома на Михайловской улице всегда открыты для друзей. На этот раз на огонек заглянул господин Ефремов, известный геолог с которым Иван Дмитриевич познакомился и подружился еще в Новониколаевске.

– Хоть бы телефонировал заранее, – проворчал Никифоров, обнимая гостя.

– В Лесотехнический заезжал, заговорился с друзьями. Вот вспомнил, что ты рядом живешь, Иван Дмитриевич, решил пройтись пешком. Чай, не выгонишь?

– Ругать буду – что давно не заходил, давно не звонил. Обижаешь. Как твоя экспедиция? Деньги Академия выделяет?

Ворчливый тон хозяина дома совершенно не вязался с его жизнерадостной улыбкой. С Ефремовым он как познакомился на стройке, так и поддерживал отношения, несмотря на то, что виделись редко. То Иван Антипович пропадал в экспедициях, то Иван Дмитриевич уезжал по делам. Сближала их общая любовь к Сибири и бескрайним просторам Азии.

– Все с экспедицией решено. Геологический добро дает. Финансы Министерство Промышленности и Кузнецкий сталелитейный выделяют. Половина на половину.

– Даже так?

– Сколько в смете указал, столько и дают, и еще депозит открывают на всякие непредвиденные. Все. Я сейчас весь в делах, кручусь как белка в колесе.

– Как и собирался, на Нижнюю Тунгуску?

– Да. Пройдем от Ангары до Лены. Одну группу оставлю на ангарских рудах, а сам по Тунгуске через водораздел до Вилюя. А там вверх по Лене почти к Иркутску. Перспективнейшие места. Экспедицию сразу планирую на два года с зимовкой. Людей собираю. – Ефремов поднял большой палец. – Звезды геологии, титаны Северной Гипербореи. Сам Вронский согласился со мной пойти.

– Завидую.

Разговор перебила матушка. Она как раз спускалась на первый этаж и зорким глазом выхватила непорядок.

– Ваня, ты чего гостя в прихожей держишь? Иван Антипович, уважьте хозяев, проходите. Всех жду к столу.

– Идем, мама. – И повернувшись к гостю: – давай, шевели ходулями. От твоих рассказов аж слюнки текут.

За столом разговаривали мало. Только когда Елена Николаевна поставила на стол большой электрический самовар, потекли разговоры. Иван Антипович вспоминал свои приключения в Монголии семь лет назад. Неугомонный геолог не мыслил себя в большом городе, столицу воспринимал как неизбежное зло, откуда добывал деньги на свои анабазисы по нехоженым горам и лесам дальних окраин.

– Ты взялся бы, изложил на бумаге свои заметки об экспедициях, – предложил Иван Дмитриевич. – Вкусно рассказываешь. Интересно будет читать. Опять же, студентам польза, хоть так заранее узнают, что их в поле ждет. Помню, мне на рудник Драгоценки прислали помощника. Студент-с. Юноша даже не знал, что Хинган не в России находится, теодолитовые ходы не мог к карте привязать. Однако, за полгода человеком стал. Даже книжки читать начал, а не только романы в картинках.

– Времени нет. Не успеваю отчет подготовить, камеральные работы завершить, а уже середина зимы на носу, пора экспедицию готовить. Ты знаешь, сколько у нас еще неизведанных мест! Даже в центральных губерниях открытия делают. Вон, в Прикамье нефть бурят. Кто знал, что она там есть?

– Знали. Альметьевские битумные озера лет двадцать разрабатывают. А где битум и природный асфальт, там и нефть должна быть.

– Не скажи. В Саратовской губернии асфальт добывают, а нефть, сколько ни бурили, так и не нашли.

– Плохо бурили, – с апломбом заявил Дмитрий Федорович включаясь в разговор. Папа хоть и на пенсии давно, но еще помнил свою работу инженера-путейца. – Я с наукой не дружен, но слышал, американцы на тысячу саженей и больше бурят.

– Папа, у нас тоже. В Уфимской губернии добывают нефть глубокого заложения. Под Ухтой на Тиманском месторождении и на Каспии специальными термоскважинами выкачивают вязкую нефть. На заводе господина Нестерова в Витебске как раз делают подходящие буровые вышки и трубы, с которыми можно на версту и больше вглубь бурить. Специальное оборудование для разведки у нас тоже давно русских заводов.

– Научились бы землю радаром просвечивать. Мы же до сих пор не можем разгадать загадку, что прямо под нами находится! – Ефремов топнул, демонстрируя суть своих слов. – Шурфы закладываем, разведочные скважины бурим, природные разрезы, глядельца изучаем, а до сих пор тайну, как Бог создал Землю, как кора изменялась, какие метаморфозы с горными породами за миллионы лет происходили, понять не можем.

– Так заказывайте! Если помнишь, супруг нашей Лизы Евгений Павлович на Севере служит, крейсером командует. Он рассказывал, еще пять лет назад помыслить не могли, что можно радио как телескоп использовать. А сейчас радиодальномеры и пеленгаторы даже на старые корабли ставят.

– Земные слои просвечивать совсем другой коленкор. В Радиевой лаборатории господин Вернадский давно с радием и ураном работает. У него в Туркестане целых два завода. Вот эта штука куда сильнее радиоволн, лучи урана должны пробивать грунт на сотни метров, – после этих слов Иван Антипович повернулся к хозяину дома. – Иван Дмитриевич, я же на горе Эрдэнет после тебя был, ходил с твоими картами, работал по твоим дневникам и описаниям. Прекрасная работа. Ты с маленькой партией, с недостатком времени и инструментов вскрыл самые богатые руды. Благодаря тебе институт меня и отправил в Монголию. Тимерязевы же после твоих изысканий выкупили землю аратов под медный рудник.

– Не отрицаю. Но заметь, трассу под железную дорогу разбили до, а работы начали только после твоей экспедиции.

– Иван Дмитриевич, а пошли с нами на Лену и Вилюй? Жалование будет не ниже, чем у тебя сейчас заработок. За открытие и описание выходов руд премии. К этому дорожные, зимовочные полагаются. Что тебе этот Петербург? Два года быстро пролетят, соскучиться не успеешь.

– Увы, не могу.

– Семья? – иногда Ефремов демонстрировал удивительную толстокожесть. Впрочем, его извинял тот факт, что сам до сих пор ходил в холостяках. Ни одна дама не осмеливалась связать свою жизнь с готовым в любой момент сорваться в Сибирь или Маньчжурию ученым.

– Нет. – рассмеялся Иван Дмитриевич. – Все куда интереснее. Сам еще не знаю, куда занесет.

Поздно вечером после ухода гостя Никифоров поднялся в кабинет. На столе его дожидался полученный сегодня конверт. Долгожданное письмо от брата. Послание проделало долгий извилистый путь пока добралось до Санкт-Петербурга. Марки и разноцветные оттиски штампов на конверте могли бы рассказать интереснейшую историю почтовых пересылок в это непростое время разгоревшейся на Западе войны. Отправлено из Франции. Побывало в Швейцарии. Затем авиапочтой ушло в Германию. Дальше путь в письма лежал через Словакию, и только из Братиславы оно улетело с прямым пассажирским рейсом в столицу.

– Папа, ты работать будешь? – в приоткрытую дверь просунулось личико Насти.

– Нет, только почитаю немного. Доча, позови пожалуйста бабушку с дедушкой и маму.

Письма от блудного брата приходили редко. Читали их всей семьей. Конверт плотный, на ощупь в нем что-то твердое. Так и есть, две фотокарточки. На одной сам Алексей на узкой улочке старого города. На другой Алексей держит за руку маленькую девочку. Ребенок прижимает к себе огромного плющевого медведя.

– На Лешку похожа, – замечает Валентина Лукьяновна.

– Маленькая, как мои Евстафий и Валентина. Кузиной им приходится. Леша писал, что женился, и дочка у него родилась, а фото только сейчас соизволил послать.

– Не суди. Мало ли как у него жизнь на чужбине сложилась. Слава Богу, что пишет, не забывает.

Иван развернул письмо.

«Здравствуйте родные, мои дорогие родители! Привет, Ваня! Мы с Ольгой и Джулией живем в Меце. Городок старинный, интересный, красивый, но очень уж несуразный…».






Глава 11. Санкт-Петербург.




8 января 1940. Князь Дмитрий.



Пролетели разгульные Рождественские гуляния. Незаметно прошел Новый год. Остались только приятные воспоминания о тихом семейном торжестве в Царском Селе. Алексей Николаевич пригласил на праздник только самых близких родных и верных друзей. Вместе с царской семьей весь день гуляли в парках, катились на гоночных машинах по трекам за городом, заглянули в уютную церковь. Вечером Алексей и Наталья не отпустили домой уставших гостей. Дмитрия с женой и детьми разместили в гостевых комнатах дворца.

Опять работа. Быстро разобравшись с текучкой, Дмитрий Александрович перебрался за журнальный столик у окна кабинета и погрузился в размышления. Вспомнились слова великого Петра Аркадьевича, что России нужно двадцать лет мира. Прошли эти годы, страна сполна воспользовалась передышкой.

Не все понимали, но многие догадывались – подписанное в Компьенском лесу перемирие поставило не точку, а тире после Великой Войны. Тогда 18 декабря 1917-го года многие радовались долгожданному миру. Над столицами стран Антанты прогремели победные салюты. Грохотали пушки Петропавловской крепости, на кронштадтском рейде на радостях дали залп из башенных орудий старых линкоров. Люди на улицах со слезами на глазах поздравляли друг друга с победой.

Несгибаемые германцы сложили оружие. В Берлине вспыхнул мятеж, победила революция, кайзер Вильгельм Второй вынужденно бежал в Швецию. К этому моменту рухнула Османская империя, русская военная администрация наводила порядок в Румелии и на восточных берегах Проливов, казавшаяся сплоченным союзом народов Двуединая монархия разлетелась на мелкие кусочки. Победители принялись делить трофеи.

Грандиозная Версальская конференция формально завершила эпоху европейских войн, подавалась как пример справедливого мироустройства, оплот справедливости, но в реальности стала причиной новой войны. Как писал один известный публицист: «Будь Версальский мир еще справедливее, чем в реале, мир не продержался бы и пяти лет».

Границы Европы изменились. На месте рухнувшей империи Габсбургов возникли новые национальные государства. Германия потеряла все колонии, была вынуждена уступить Эльзас и Лотарингию, Позен и Померн часть Шлезиена отошли к возродившейся под скипетром Романовых Польше, но зато германские немцы воссоединились в одном государстве со своими австрийскими соплеменниками.

Версаль блистал, конференция привлекла всех причастных и присосавшихся. Однако, реальную политику послевоенного устройства Европы вершили властители Британии, России и Франции. Соединенные Штаты вложили немало ресурсов европейскую бойню, но банально не успели поучаствовать в завершающих битвах выкупить кровью право на место среди реальных триумфаторов. Несмотря на значительные военные долги победителей, заокеанских «кузенов» беззастенчиво задвинули на галерку. Все инициативы президента Вильсона со всем почтением и уважением прокатили реальные победители. При этом министры Николая Второго успешно применили американскую идею «права нации на самоопределение» на подвернувшихся под руку побежденных.

Война завершилась, но победители во многом выглядели не лучше проигравших, благодатные земли целые провинции перепаханы линиями фронтов, города в руинах, улицы заполонили толпы увечных, экономика держалась из последних сил под бременем мобилизации и неподъемных долгов. Только Россия потеряла в бойне миллион двести тысяч здоровых мужчин в расцвете сил погибшими и умершими от ран и болезней. Напомню, это самые страшные военные потери России со времен завершения Смуты и по наши счастливые дни мирного двадцать первого века.

Демилитаризация, сокращение армий и флотов, репарации с проигравших помогли удержаться на плаву. Та же Россия легко пережила послевоенный кризис, справилась с проблемами, поднявшаяся на военных заказах промышленность продолжила рост уже на внутреннем рынке. «Ревущие двадцатые» – благодатные годы, удивительное время надежд и наивной веры в человечество. Страна развивалась, доходы простых подданных царя Николая росли, вовсю строились шоссейные дороги, промышленность не справлялась со спросом на автомобили, довоенный строительный бум оказался легкой разминкой на фоне фантастических темпов строительства двадцатых.

И без того передовое российское трудовое законодательство пришло к восьмичасовому рабочему дню и двум выходным в неделю. В борьбе за квалифицированные кадры директора казенных и владельцы частных заводов пришли к идее гарантированного оплачиваемого отпуска. Пусть не везде, не у всех и не для всех, но это новшество вводилось.

Увенчалась успехом мечта Николая Второго о всеобщем начальном и среднем или специальном образовании. Правда, с нюансами. Дети христиан получали бесплатное образование по общеимперскому стандарту. С остальными все интереснее. Масштабные мятежи на инородческих окраинах: Туркестанский мятеж, восстание горцев Восточного Кавказа и Константинопольская резня 1918 года, явный еврейский след в подрывных организациях коммунистического толка заставили царя и его правительство пересмотреть свои взгляды на человеческую природу, соотношение прав и обязанностей граждан.

Нет, русские не опускались до массовых репрессий и истребления целых народов, наоборот – постепенно пришли к разумной идее культурного разделения и дифференцирования прав в зависимости от цивилизованности и лояльности. Благодаря этой политике под сенью крыльев двуглавого орла расцвели и сохранили свою самобытность традиционные культуры множества малых народов империи.

Сыграл свою роль и обновленный «Русский Союз Михаила Архангела», благодаря неуемной энергии генерал-майора в отставке Михаила Гордеевича Дроздовского, ставший одной из самых влиятельных парламентских партий, одновременно опорой трона и камнем в фундаменте русского национального народовластия. Получив право на формирование вооруженных народных дружин, черносотенцы немало потрудились на ниве установления нормального порядка в стране. Они же зачастую выступали на стороне рабочих в трудовых конфликтах с жадными и слишком хитрыми промышленниками.

Да, после войны населенные преимущественно поляками территории Привислинских губерний в купе с отрезанными от побежденных бывшими польскими землями оформились в Польское королевство под властью Михаила Романова. Зато Россия наконец-то завершила объединение русских земель под своим флагом, присоединила Галицию с дружественными русинами.

Разрешению застаревшего земельного вопроса поспособствовала не только работа Комитета по землеустройству, но и поддержанная казенными деньгами масштабная программа заселения новых и опустевших земель. В обезлюдевшую после масштабной резни между турками и местными христианами Румелию, в превращенную в пустыню турецкими этническими чистками бывшую западную Армению, на благодатные земли Туркестана хлынули потоки переселенцев. Крепкие справные молодые парни, зачастую прошедшие горнило войны, с семьями за спиной, с «Манлихером» или «Мосинкой» в руках сходили с поездов и пароходов. Эти люди крепко держались за землю, умели работать, могли постоять за себя. Именно крестьяне и расширяли границы России.

Многим казалось, прогресс, процветание, бурный рост вечны. Отнюдь. Перегрев рынков привел к катастрофе Великой Депрессии в США. Черный 1927-й год ознаменовался массовыми банкротствами банков и предприятий, жуткой безработицей, обвалом рынков, разорением предпринимателей и фермеров. Скоростной двадцатый век – кризис в считанные месяцы перемахнул через океаны и обрушился на Старый Свет. Махом введенные протекционистские барьеры, запрет на вывоз, а местами и на оборот золота окончательно угробили мировую торговлю.

Досталось многим. Сильно просела экономика Британии и Франции, плохо пришлось европейским странам, Япония, только начавшая выбираться из последствий Великого Землетрясения Канто, вновь впала в депрессию. Кризис вогнал в стагнацию перспективнейшую Аргентину.

Задержка со стабилизационными кредитами и сокращение экспорта ухудшили ситуацию в Германии. И без того втоптанная в грязь унизительными условиями Версальского мира, раздираемая жесткой борьбой между правыми и левыми республика оказалась на краю пропасти. Кризисный 28-й год в Германии ознаменовался революцией и кровавыми беспорядками. На улицы вышли боевики ультралевых крыльев коммунистических и спартаковских движений под сенью Коминтерна. Штурмовики Эрнста Тельмана и Вильгельма Пика захватили Рейхстаг, парализовали систему управления, уже готовились к узурпации власти в стране.

Страшные июньские жаркие дни в Берлине. Удар по коммунистам нанесли боевые отряды Национал-Социалистической Рабочей Партии Грегора Штрассера, Союза фронтовиков и добровольческие армейские формирования. Поднявшийся на волне подавления мятежа крайне левых, лидер национал-социалистов получил должность канцлера и реальные властные полномочия. С этого момента Германия ступила на пусть строительства социализма и сброса версальской удавки.

От размышлений и воспоминаний министра отвлек телефонный звонок. Ничего серьезного, чиновник министерства Торговли и Промышленности предупредил, что в конце дня курьер доставит Дмитрию Александровичу отчет об ситуации с экономикой Германии. Подобные запросы князь рассылал в политическую разведку, аналитикам Военного ведомства, давал задания профессуре. Независимо от этого сюзерен обещал прислать материалы Третьего Отделения Канцелярии. Вот еще одна спецслужба под личным патронажем императора. Никто не знает, чем они занимаются, но отчитываются только перед царем Алексеем, могут многое. В этом Дмитрий уже убедился.

Мирные годы закончились. Увы, фарш не провернуть назад. В отличие от авторов аналитических статей в толстых журналах и восторженных мудростью политиков обывателей, князь Дмитрий был осведомленным реалистом. Он давал себе отчет, война началась, быстро закончить ее не получится, России уже не увернуться от участия. Осталось только выбрать сторону и время. Вот здесь оставались варианты.

Еще полтора года назад после известного Судетского кризиса ушедший с поста председателя Совмина по возрасту и состоянию здоровья, но не утративший ясность мышления и четкость формулировок Николай Алексеевич Маклаков изрек: «Никто не хочет войны – война неизбежна!». Обыватели хотят верить, что живут под управлением мудрых, ответственных, дальновидных политиков. На самом деле государствами управляют такие же люди со всеми своими недостатками.

За последние годы в борьбе за мир, пытаясь разрешить противоречия и сгладить конфликты кабинеты ведущих европейских стран натворили такое, что и Геракл не разгребет. Что характерно, из самых лучших побуждений. Банальные нежелание видеть интересы оппонента, неверная оценка ситуаций, неспособность к элементарному анализу последствий своих действий, попытка жить иллюзиями, штампами вместо реальности – вот характерные черты политиков последних лет. Да и не последних, если так посудить.

Именно фантастические ошибки британского кабинета, полная неспособность видеть дальше своего носа, истеричная реакция французского правительства на любые разумные предложения привели к тому, что Россия медленно, но верно движется к союзу с Германией. Не самый худший вариант, если серьезно. Германия вторая по объемам промышленного производства европейская держава после России. Германия уже зависит от поставок металла, топлива, химической продукции с русских заводов. Немцы покупают русское продовольствие. У России хорошие отношения с Японией и твердые договоренности относительно зон интереса в Китае.

Если не произойдет чудо, если Лондон и Париж продолжат давить там, где лучше договариваться, если новый британский кабинет не откажется от своей дебильной идеи сырьевого эмбарго против Петербурга и проявит чуточку дальновидности, покажет способность разумно решать вопросы, то в ближайшее время образуется Ось Берлин – Санкт-Петербург – Токио. Тогда всем придется плохо. Алексей весь в отца, стелит мягко, но, когда дело доходит до интересов страны, его лучше не злить, снесет всех.

– Ваше высочество, правительственный авиаотряд подтвердил вылет завтра в семь утра, – с порога доложил секретарь.

– Спасибо, Арсений Павлович.

– В Казань летите?

– Да. Там пересадка, затем «Кузнечиком» до Ромашкино. Увы, «Форпост» слишком тяжел, чтоб садиться на уездном аэродроме. Придется менять самолет в Казани.

– Удачное поездки, Ваше высочество. Позвонить в управление нефтепромыслами чтоб приготовили машину и гостиницу?

– Пожалуй, не надо. Устрою нефтяникам сюрприз, – князь усмехнулся.

Не выходит спокойно работать в кабинете, дела требуют присутствия в самых интересных местах. Вот и сейчас сюзерен попросил лично оценить ситуацию на промыслах, устроить разнос если нужно. Половина ромашкинских нефтепромыслов принадлежит царским предприятиям, все еще осенью получили четкий приказ: кровь из носу, но поднять добычу, обустроить месторождение. России нужна нефть, с дефицитом топлива не только воевать, но жить плохо. Недаром эту жидкость именуют «черным золотом», нефть нужна как хлеб.






Глава 12. Между Санкт-Петербургом и Москвой




8 января 1940. Иван Дмитриевич.



Дорога! Как много в этом слове для сердца русского слилось! Иван Никифоров редко себе в этом признавался, но всегда любил поездки. Неуемная натура требовала пространства, жить в одном городе, пусть и столице, с редкими выездами на курорты не для него. Даже сейчас в душе воедино сплетались горечь разлуки и предвкушение большого путешествия. Не важно куда, главное – увидеть, пощупать новое, коснуться неизведанного, вырваться за границу привычного и обыденного.

Сборы недолги. Чемоданы упакованы с вечера. Инженер Никифоров с молодости не любил таскать за собой горы барахла. Привык брать не то, что может пригодиться, а только то, без чего обойтись нельзя.

Важные письма написаны накануне. Распоряжения отданы. Документы, доверенности подписаны и заверены. Как настоящий старообрядец, Иван Никифоров к делам и обязательствам относился со всей серьезностью, долги не копил. Уезжал он с чистой совестью, у жены и отца доверенности на счета в банках, документы на предприятие у достойного доверия поверенного. Долгов нет ни копейки. Даже по налогам. Можно ехать.

К завтраку Иван Дмитриевич спустился в форме. Больше не для родных, а для себя. Новенький мундир несколько стеснял движения, был непривычным, карманы не на своих местах, портупея кажется лишней. Даже кобура на поясе неудобная. Никифоров предпочитал носить оружие под мышкой, так его не видно, и движения не стесняет. Чувство неловкости не оставляло. Вроде все на месте, все правильно, подогнано, но непривычно как-то.

За столом собралась вся семья. Рабочий день. Елене Николаевне ехать в Кушелевку, она работала учителем. А старшим детям бежать в школу. Рождественские каникулы закончились. Впереди учеба. Родители же не позволяли себе нежиться в постели дольше необходимого, завтракали с детьми и внуками.

– Пиши чаще, не забывай, – отец первым нарушил затянувшееся молчание.

– Если сможешь, звони, – молвила Лена и тут же отвернулась, смахивая слезинку.

Как по команде домочадцы загалдели, спешили дать выход чувствам, выплеснуть наболевшее.

– Не спешите. Мама, сама подумай, ну кто меня больше полугода будет в армии держать? Возраст не тот, и замашки барские. Пройдет кризис, всех лишних уволят, – Иван нарочито грубо отшутился, в ответ на причитания матушки.

– Верно говорит. Погуляет с полгодика в Галиции или Бессарабии, отощает на казенных харчах и домой вернется, – поддержал отец.

– Может стоило принять предложение Ивана Антиповича?

– Тоже не сахар. Два года в тайге с зимовками. Там и до почты пятьсот верст бежать. Что было, то прошло. Поздно было, если честно. Контракт с военным ведомством подписал. Нечего теперь причитать и сожалеть. Думай не думай, а передумывать поздно было. На этом все. С дороги напишу. Как обустроюсь телефон найду. Вы сами главное аппарат в гостиную перенесите, чтоб быстрее до трубки добираться.



Вот и все. Время отправления. Проводники закрывают двери вагонов. Кондуктора на площадках. Свистки. Паровозный гудок. Как, всегда неожиданный рывок сцепки. Лязг. Вагон трогается. Позади остаются перрон, модерновые решетчатые конструкции над путями, величественное здание нового Николаевского вокзала.

Поезд гремит сцепками и колесами по мосту через Обводной канал. За окнами проплывают дома, переезды, заводы и фабрики. Южные районы города всегда были сосредоточием промышленности. Маленькие домики сменяются высотками новой застройки. Как сказочный город будущего за окном проплывают дома Корпусного участка. В разрыве тучерезов мелькают золоченный купол и шпиль Николая Третьего величественного собора, построенного в часть победы в Великой Отечественной. Правительственный район заканчивается, за окном вновь проплывают деревни и поселки, красные корпуса заводов. Позади остаются товарные станции, новые городские участки. Могучий паровоз набирает скорость.

Там за спиной осталась блистательная столица с ее парадными дворцами, набережными, реками и мостами. Исчезли за хвостом поезда, растворились в дымке величественные тучерезы, златоглавые соборы, загруженные машинами и пешеходами широкие проспекты. За спиной остались последние пять лет жизни проведенные под небом столицы.

Так получилось, в вагоне ехали исключительно армейцы. Военное ведомство предпочитало не гонять эшелоны без особой необходимости, а выкупать места в обычных поездах. Как рассказали попутчики, в этом экспрессе под экстренные перевозки сразу забронировали два вагона второго класса и четыре третьего. И это не считая моряков. Офицеров в характерной черной форме на перроне видели в немалом количестве.

– Господа, давайте знакомиться! – провозгласил старший военврач Сыромятин.

Надо сказать, все четверо обитателей купе уже представились. Видимо медик, будучи самым старшим по званию, под "знакомиться" подразумевал что-то другое.

– Дружок, пошли за проводником, чтоб принес нам четыре чая, – Никифоров стоя в открытой двери поманил пальцем кондуктора.

Компания собралась хорошая. Кроме Никифорова и Сыромятина в купе ехали прапорщик танкист и подпоручик Васильчиков из Выборгского пехотного полка. У всех четверых билеты до Москвы. Все четверо решительно не понимали, куда им дальше. "В комендатуре на московском Николаевском все разъяснят. Не торопитесь, господа" – такой ответ получили все путешественники вместе с билетами.

Вскоре принесли чай. Ароматный горячий напиток. Граненные стаканы в латунных подстаканниках с двуглавым орлом. Колотый сахар в металлической вазочке. Сколько Иван Дмитриевич себя помнил, чай в поезде всегда отличался особенным вкусом, легким трогающим душу, возбуждающим чувства ароматом. Вроде чай тот же самый черный китайский, колотый сахар из ближайшей лавки, стаканы с подстаканниками можно купить на вокзале, а все равно вкус другой. Недаром ходит легенда, что проводники казенных железных дорог передают секрет чая из поколения в поколение, хранят его в тайне от любопытных даже на пенсии.

– Опередили, господин поручик, – довольно улыбнулся выборжец. – Мне теперь коньяк доставать невместно.

– Успеется, наша медицина говорит: алкоголь лучше, всего усваивается в вечерние часы. А нам почти сутки ехать. Верно говорю, Сергей Витальевич?

– В качестве аперитива для дезинфекции желудка тоже полезно, – кивнул военврач.

– Это смотря куда едем. Есть места, где от лихорадок только водкой с хиной спасаешься.

Путешествие на поезде занятие философское. Стук колес, гудок паровоза, свистки кондукторов настраивают на благодушный лад. Проносящиеся за окном зимние пейзажи приковывают взгляд. Можно бесконечно долго смотреть на деревни и села, города и станции, машины на переездах.

Созерцая леса, заснеженные поля, мелькающие за окном стальные кружева мостов, поневоле преисполняешься чувством уважения к людям стянувшим, связавшим огромную страну сетью железных и шоссейных дорог. Говорят – деньги, это кровь страны. Все верно. Но дороги, это артерии, кровеносные сосуды. Это как нельзя понимаешь, глядя на встречные поезда, товарные платформы, рефрижераторы, крытые товарные вагоны на станциях и запасных путях, это осознаешь, видя машины на дорогах, склады, товарные базы у станций и на окраинах городов. Все течет, все движется, не стоит на месте.

Внезапно вспомнилась транссибирская магистраль, те далекие годы, когда еще молодой выпускник строительного института Иван Никифоров подписал контракт на работу в Маньчжурии. Господь всемогущий! Не так, уж и много времени прошло, а все вокруг изменилось. Тогда в глубинке встречались не только села, но и города, где машину или трактор только на газетных литографиях видели. Много бензина сгорело с того времени. Лошадей все меньше, а машин с каждым годом больше и больше. Впрочем, крестьяне с небольшими участками до сих пор держат лошадей в хозяйстве. Оказывается, выгоднее трактора если поля маленькие. И с дорогами в России не все хорошо. Особенно с местными уездными. Не везде еще укатанный щебень или асфальт, местами такое в распутицу творится, что поневоле пушкинские времена вспомнишь.

В поезде хорошо спать, смотреть в окно, вести задушевные беседы с попутчиками. Если приноровиться, можно читать. Тоже полезное времяпровождение. Зато писать удается только во время стоянок. Иван Дмитриевич выложил на столик папку с бумагой, поставил письменный прибор, протер перо ручки-самописки и задумался. Кому, что и куда писать? Не такая уж и простая, задача.

Сестре и младшему брату он отравил письма еще вчера. Наверное, стоит написать племяннику, но тот сейчас в Романове-на-Мурмане, еще ни разу не отписался. Адрес неизвестен. Даже неизвестно, проезжал ли он через столицу. Военные люди подневольные, особенно нижние чины. Конечно, в особняке в Сосновке все только рады были бы встретить бравого старшего унтера морской авиации, но, увы, не получилось.

Паровоз сбросил пар. По вагонам задребезжали звоночки, поезд тормозил перед станцией. Дождавшись полной остановки вагона, Иван пододвинул к себе бумагу, еще раз протер перо.

"Здравствуй, Алеша. Рождество встретили дома. Все здоровы. Твои племянники Настя и Тимоша передают тебе привет. Все надеются, Бог даст свидеться с тобой. Евстафий и Валя оценили твою карточку, рады что у них такой серьезный дядя во Франции, за малостью лет сами прочитать твои письма не могли, но тоже передают на словах пожелание здоровья, благополучия и не терять доброе расположение духа на чужбине.

У меня небольшая коллизия вышла на стройке. Приходится платить по чужим счетам. Это не страшно, мое предприятие работает, заказы есть, сам знаешь, Россия строится. Я взял отпуск на годик другой, отдохну от дел пока все не успокоится, сейчас еду в экспедицию по просьбе одного очень уважаемого солидного ведомства. Контракт весьма оригинальный, я раньше полагал, что уже староват для столь эксцентричных приключений. Увы, на небе распорядились иначе. Но жалование положили достойное и содержание сверху.

От всех нас большой привет твоей жене и дочке. Даже папа смирился с твоим выбором, теперь надеется на встречу с Олей еще на этом свете. Старик крепок, на здоровье не жалуется, даже трость иногда дома забывает. Мы все надеемся, отмеренное проживет и твою Юлю обнимет, родная внучка, своя кровь. На карточке хорошо видно – глаза и подбородок наши никифоровские.

В газетах пишут тоже что и у вас. Хватит о политике. Мы с Леной в прошлое воскресенье попросили нашего батюшку помолиться за благоразумие ваших политиков, чтоб нашли в себе мужество пойти на попятную, не довести дело до большой крови…».






Глава 13. Санкт-Петербург


25 марта 1940. Князь Дмитрий.



Весна вступила в свои права. Солнце уже не спешило скрыться за горизонтом, не успев как следует налюбоваться суровой зимней русской природой. В прошлом остались бураны и снегопады. Наметенные в феврале сугробы оседали под ярким солнышком, истекали ручьями, темнели грязным загаром.

Горожане сбросили тяжелые шубы, зимние шинели, на улицах стало больше легких щегольских пальто и утепленных кожанок. Дамы щеголяли приталенными шубками и шляпками. Простой люд сменил ватные куртки на сукно и новомодную искусственную кожу. Весна пришла.

Князь Дмитрий незаметно привык к размеренной жизни солидного чиновника. Каждый день на работу. Вечера дома в обществе детей и супруги. Иногда выезды в театр или в гости. Изредка ужины в ресторане с супругой и настоящими друзьями.

Пришлось вспомнить светские рауты, восстановить знакомства с богемой и прижигающей фамильное содержание и дедовские капиталы дальней родней. С императором князь виделся редко только на официальных приемах в Зимнем или Царском Селе. Больше общались по телефону. Каких-то новых дел Алексей не поручал, а старые необременительны, много времени и усилий не требовали.

В один непримечательный вечер на балу у князя Вяземского Дмитрий вдруг понял, что уже привык к такой жизни. Не сказать, чтоб это его испугало, но заставило задуматься. Выбрав карьеру по линии Министерства Иностранных Дел, Дмитрий Александрович с молодости больше времени уделял службе, а не свету. Заносила судьба в места интересные, цивилизацией и не пахнувшие.

Особенно специфичной оказалась работа личным порученцем и министром без портфеля у цесаревича и императора Алексея. Деятельность весьма интересная, хоть и с особым флером, приходилось постоянно мотаться по всей России, часто бывать в других странах. Из-за своей болезни Алексей ездил мало, даже в Москву ему приходилось брать с собой врачей и холодильник с консервированной кровью. Но зато император не стеснялся использовать порученца в качестве своих глаз и ушей. А с некоторых пор и в качестве рупора.

Дмитрий не роптал, наоборот, находил удовольствие в постоянных перелетах и поездках, радовался, когда выдавались морские рейсы. Больше всего он любил использовать в качестве личных яхт боевые корабли флота. Явно любовь к морю и небу передалась по наследству. Папа ведь в свое время служил на флоте, командовал броненосцем, а в годы войны руководил тяжелой бомбардировочной авиацией, сам прорабатывал рейды эскадр воздушных кораблей.

И так, весна, многообещающий 1940-й год, день 25 марта не предвещал ничего интересного. Банальный понедельник. Ночью подморозило, под ногами хрустел лед на застывших лужах. У здания МВД несмотря на раннее утро уже стояли первые машины. Судя по изморози на стеклах, некоторые с поздней ночи или вечера. На улицах людно, все бегут торопятся на службу. Трамвай остановился напротив павильона и выплеснул из дверей целую толпу служащих в драповых и кожаных пальто. Обычное утро, привычная картина будней нового делового и административного центра столицы.

Дмитрий Александрович притормозил перед перекрестком, пропуская пешеходов. Рядом с его авто остановился красный «Ягуар», за рулем дама. Непривычное зрелище, надо сказать. Все же в России суфражистки особой популярности не приобрели. Да и не все могли себе позволить новую машину. Увы.

Только последний пешеход ступил на поребрик, «Ягуар» с прогазовкой сорвался с места, затем резко затормозил и повернул налево. Очень удачно. Авто проскочило буквально под носом встречного грузовика. Дмитрию оставалось только покачать головой. Сам он не рисковал так резко маневрировать в городе. После одной коллизии вдруг выяснилось, что водить машину и хорошо водить машину вещи совершенно разные. Для второго банально нужен опыт. А такового мало.

Князь не так давно бросил старую привычку ходить пешком и ездил на работу на машине. Скажем так, посоветовали. Братья настояли, дескать, невместно в его должности и с титулом ходить пешком как простой бумаговодитель. И старый генерал Климович в частном разговоре настойчиво посоветовал. Хоть Евгений Константинович давно в отставке, со здоровьем не в ладах, но бывших начальников Корпуса Жандармов не бывает. Именно после этого разговора сразу после возвращения из Персии Дмитрий и взял вторую машину. Новый представительский «Лебедь» с шофером отдал Марине, а сам сел на семейный «Руссо-Балт».

Место для парковки перед МИДом нашлось. Пока князь проверял приборы, глушил мотор, рядом остановился стильный стремительный нижегородский Н-37 господина Белановича, распоряжавшегося иностранными делами империи. С Владимиром Евгеньевичем Дмитрий близко не сходился, от предложений дружбы аккуратно уклонялся, старался сохранять дистанцию. Увы, был в прошлом один неприятный момент, когда в годы оные консул Беланович пытался помешать переводу Дмитрия из Белграда. Так с тех пор и оставался холодок в отношениях.

Вежливо раскланявшись оба министра поспешили к дверям, на ходу отвечая на приветствия служащих. Охрана хорошо знала их в лицо, посему даже пропуска не спрашивала. На первом этаже Дмитрий повернул направо к лестнице. Четвертый этаж всего лишь. Князь старался как можно реже пользоваться лифтами, только если выше пятого этажа. Возраст, увы. Семейный врач доктор Симаков давно рекомендовал больше двигаться, меньше курить, больше внимания супруге уделять.

Ничего ведь не предвещало. В коридорах чувствовалось оживление. Уже на лестнице встретились компании бурно обсуждающие свежие новости. Люди выглядели возбужденно. Тут и там прямо в коридорах заводились разговоры, вспыхивали перепалки.

Служба министра без портфеля Романова занимала целую секцию правого крыла четвертого этажа. Стоило открыть дверь, как прямо с порога Дмитрию Александровичу сообщили, что ему уже дважды звонили из Александровского дворца, один раз император, затем его секретарь. Чувствуя предательский холодок Дмитрий метнулся в кабинет, шляпу на ходу бросил на вешалку, пальто только расстегнул. Аппарат особой линии работал на отдельной независимой АТС. Номера короткие из двух цифр. Князь дважды провернул диск, приложил трубку к уху. Три гудка.

– Дмитрий Александрович, в час у меня совещание. В Царском. Не вздумай опаздывать, – резко коротко бросил император.

– Какой вопрос? – фраза повисла в воздухе. На том конце линии положили трубку.

Впрочем, новости имеют обыкновение распространяться быстрее электрических импульсов в проводах. На столе прямо перед министром лежала рассылка в плотном конверте. Примерно через десять минут принесли свежую прессу. Оказывается, пока Дмитрий Александрович умывался, завтракал, собирался на работу, люди уже работали. Последующие звонки и телеграммы внесли некоторую ясность. Нет, мир не изменился, не покатился в тартары, но лучше за это утро не стал.

Сегодня на рассвете британские флот и авиация атаковали Норвегию. К удивлению князя, все новости с подробностями уже просочились в прессу. Газеты писали о бомбардировке Ставангера, Бергена, высадке в Тронхейме, сражении у Нарвика. Корреспонденты расписывали панику в Осло, попытку утреннего штурма королевского замка.

Материалы от МИДа и внешней разведки внесли ясность. Посольство и военный атташе, русские агенты докладывали сразу по горячим следам, некоторые еще с вечера предупредили о подозрительных сигналах от рыбаков.

Действительно, нанесен первый обезоруживающий удар. Высажены морские и планерные десанты. Британский флот бомбардирует норвежские базы, прикрывает высадку, блокирует побережье. Штурмовая группа пыталась захватить дворец в Осло, но натолкнулась на ожесточенное сопротивление норвежцев. Немцы в свою очередь входят в Данию. Наши флоты на Балтике и Севере приведены в полную боеготовность.

Дмитрий отложил документы и потянулся за сигаретами. Первые две спички сломались, прикурить удалось от третьей. Раздражение. Галстук душит. Ворот рубашки вдруг стал тесным. Князь потянулся к телефону, но рука повисла в воздухе. Не время. Только приведя себя в нормальное состояние, волевым импульсом подавив уже готовое сорваться раздражение, он набрал внутренний номер.

– Арсений Павлович, все уже знают? Я так и думал. Пожалуйста подготовьте мне краткую сводку по нашим войскам в Персии. Согласен, по Закавказью и югу Туркестана тоже.

– Мы, уже готовим, Ваше Высочество. – Помощник даже не удивился вопросу.

– Несите. И еще запросите в Министерстве промышленности свежие сводки по обороту с Британией и Францией.

Князь Романов энергично потер руки. Он понял, что нужно делать в первую очередь. Вполне очевидным выглядел и следующий шаг Алексея. Вопрос только в дате. Император отличался стальными нервами и выдержкой, как и отец он только казался мягким – под бархатной перчаткой скрывалась железная рука молотобойца.

Затем пошли один за другим звонки от самых разных, но весьма значимых людей. Дмитрия Александровича трижды пригласили на обед в лучших ресторанах столицы, просили о срочной аудиенции или хотя бы о беседе в отдельном кабинете.... По выбору князя, конечно.

– Нет. Большое Вам спасибо, дорогой Сергей Михайлович. Рад, что помните. Простите, дела. Сам не знаю, когда смогу вырваться. Увы, знаете, я служу, а не работаю.

На том конце линии замялись, но затем сходу попытались прощупать позицию Совета Министров и царя лично по Норвежскому кризису.

– Темна вода в облаках. Одно могу сказать точно, с оплатой не торопитесь, по торговле сами знаете, не рискуйте попасть под конфискацию.

Положив трубку, Дмитрий криво усмехнулся. С собеседником у него были, как считалось, приятельские отношения. Председатель совета директоров крупной нефтехимической компании, надо сказать. Сергей Михайлович купил в Англии оборудование нового завода, успел привезти, но завяз в наладке и запуске производства. У человека есть резон интересоваться политикой. Время такое, все меняется, ежеминутно.

Подумав, князь решил смилостивиться над человеком. Другое дело, Дмитрий сам знал не больше рядового министра или чиновника. Вопросы войны и мира он не решал, а Алексей не всегда считал нужным посвящать кого-либо в свои планы. О тонкостях геополитики царь тоже редко говорил сверх необходимого даже друзьям. Да, пожалуй, стоит ответить на следующий звонок и принять приглашение на деловой ужин. Господин Ведерников человек полезный. Связи с промышленной элитой России лишними не бывают, это такой уровень отношений, когда вовремя сказанное слово, помощь в получении заказа, организация встречи с нужными людьми в будущем превращаются в акции и капиталы. Не всегда вещественные, но зачастую существенные.

Княгиня тоже звонила. Супруга, вот верный и самый родной человек! Ее совершенно не интересовала политика, но зато Мариночка потребовала обязательно сообщить если придется задержаться на работе, напомнила о рауте у Шуваловых в эту субботу. Пропустить мероприятие не желательно, пора выводить в свет племянниц, но, если не получится – ничего страшного.

– Романовы не обязаны подстраиваться под общество! – заключила супруга.

К слову сказать, Романовы бывают разными, и не все вхожи в свет, увы. Но это частности.

Принесли документы. Хватило пробежаться по сводкам чтоб восстановить в памяти картину, отметить изменения последних недель. Дмитрий и без того знал в общих чертах замысел сюзерена касательно Ближнего Востока. Теперь отдельные разрозненные куски информации, сводки, рапорты связались в одно целое. В северной Персии и Ассирийском королевстве за зиму собралась мощная механизированная группировка. Целых девять расчётных дивизий. Причем это все механизированные и моторизированные полностью развернутые, укомплектованные части. За ними стоит авиационная группировка, мощный ударный кулак бомбардировочных и штурмовых полков. К этому за последние полгода усилены Туркестанский и Закавказский округа.

Слабым местом остается железная дорога. Очень неудачно у нас принялись расширять Гиляньский участок. Впрочем, без этого нельзя было. Самый проблемный участок Трансперсидской железной дороги. Низкая скорость прохождения составов, слабые пути, местами еще в прошлом году лежали легкие рельсы.

Но зато, если все будет удачно в нашем распоряжении турецкий участок Багдадской железной дороги. Нет, Анкара на нашей стороне не выступит. Но и не нужно. Туркам смерти подобно терять торговлю с Россией и Черноморский транзит. По нейтральной территории пойдут эшелоны со снаряжением, продовольствием, боеприпасами. Через Ассирию и Турцию можно вывозить раненных.

Европейская Греция нами потеряна, там сейчас стоят англичане. Но зато мы успели ввести войска в Смирну. По просьбе местного правительства, разумеется. Снабжение морем, но и сухопутные пути есть. С Турцией вопрос решаемый.

В целом, за южное направление Дмитрий спокоен. Каких-либо неожиданностей не будет. Проблемы со снабжением снимаются. Шах полностью на нашей стороне. Человек он не глупый, знает кому обязан спокойной жизнью, мирным небом и престолом.

Вспомнилась недавняя встреча с вождями курдов в Киеве. Вот несчастный народ. В свое время карающий меч османов. Самый опасный враг на той войне. Гордые свободолюбивые некичливые сильные люди, всеми преданные, брошенные после войны. Им обещали свое государство, независимость. Даже рисовали границы на картах. Им все обещали. А затем вмешалась большая политика, в Лондоне и Париже договорились передать Мосул Месопотамии. Петербург же и не собирался что-то отделять бывшему врагу из своей доли добычи. Курды оказались не нужны. Про них все забыли. А вот они нет, помнят.

В Царское Село Дмитрий отправился на своей машине. Выехал заранее, по дороге остановился пообедать в одном известном ему трактире. Хозяина князь знал, публика в заведении чистая, кормят хорошо.

Во дворце князя уже ждали. На воротах встретил адъютант, указал место парковки, провел через охрану. Прибыл Дмитрий одним из последних. Точно в назначенное время.

– Полагаю, всем известно, что происходит в Норвегии. Григорий Афанасьевич, прошу кратко доложите господам события последних часов. – Алексей кивком головы позволил начальнику генштаба говорить.

Совещание в узком кругу. Уже по участникам легко можно было понять, какие именно решения планирует император. Присутствовали Председатель Совета Министров, начальник генштаба, морской министр во главе целого отряда адмиралов. В их числе оказался даже командующий Балтийским флотом Павел Викторович. Человек не молодой, успевший застать русско-японскую, личной доблестью и отвагой заслуживший золотое оружие. Три года назад вице-адмирала Вилькена по состоянию здоровья перевели из Владивостока на самый маленький и спокойный флот России. Многие считали, что Павел Вилькен только дослуживает на должности по благоволению императора за прежние заслуги, а оказалось, поди ж ты, не простой исполнитель.




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=70957075?lfrom=390579938) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.