Главная страница | Языкознание | «Чӑваш тетрачӗсем» («Чувашские тетради»). Записки литературного переводчика

«Ч?ваш тетрач?сем» («Чувашские тетради»). Записки литературного переводчика
Александр Леонидов (Филиппов)
На протяжении многих лет А. Л. Филиппов на посту старшего литконсультанта Союза писателей Башкирии, кроме русской секции вёл и чувашскую. Некоторые плоды его работы и осмысления мы представляем в этом сборнике статей

«Ч?ваш тетрач?сем» («Чувашские тетради»)
Записки литературного переводчика

Александр Леонидов (Филиппов)

© Александр Леонидов (Филиппов), 2024

ISBN 978-5-0064-3550-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Жизнь как эпос, или творчество Константина Иванова в контексте мировой культуры

1

На центральной площади села Слакбаш Белебеевского района стоит памятник из шлифованного черного нидерландского гранита с барельефом. На нем написано: «Чувашский народный поэт и создатель чувашского литературного языка Константин Васильевич Иванов. 1890- 1915». Здесь 27 мая 1890 года и родился будущий классик чувашской литературы и, как указано в надписи на памятнике-обелиске, «создатель чувашского литературного языка».
А в центре села стоит добротный одноэтажный каменный дом, построенный в 1906 году. По постановлению Совета народных комиссаров Башкирской АССР, принятому в 1939 году, здесь открыт музей. В доме три комнаты. В них размещены экспозиции о жизни и творчестве Иванова, есть его личные и изготовленные им самим вещи, скульптурный бюст и портреты работы художников Чувашии.
Более 100 лет гремит над Уралом и Волгой имя Иванова. Недолго жил поэт – но вечно его искусство! Большой интерес вызывают в музее Иванова его акварельные рисунки, рукописи, перевод на чувашский язык лермонтовской поэмы «Песня про купца Калашникова». В музее мы благоговейно склоняем головы перед дневниками с набросками стихов и зарисовками. Здесь же хранится чувашский букварь 1912 года, составленный учителем И.Т.Трофимовым, с иллюстрациями К.В.Иванова. Большую ценность представляют фотоснимки, сделанные поэтом. Ежегодно в доме-музее К.В.Иванова бывают сотни туристов.
К 100-летию со дня рождения в 1990 году на XXV сессии ЮНЕСКО был объявлен Год К. В. Иванова. Тогда же по предложению Совета Министров Чувашской ССР и рескома Коммунистической партии РСФСР правление Государственного банка СССР приняло решение о выпуске в обращение в 1991 году памятной монеты, посвящённой К. В. Иванову, эскиз которой набросал заслуженный художник ЧАССР Элли Юрьев.
20 августа 1991 года монеты из медно-никелевого сплава достоинством 1 рубль введены в оборот. Общий тираж, отчеканенный на Ленинградском монетном дворе составил 2,5 млн. штук…
Кем был Константин Иванов? Cтранный вопрос, скажете вы: поэтом, классиком чувашской литературы. Ответ будет формально верным, но полным ли? Можно ли разместить личность К. Иванова в тесных рамках литературоведческих табличных артикулов?!
Для меня, для моего восприятия К. Иванов всегда был не только поэтом. Он был, кроме того, ещё и героем эпоса, который сам же и слагал своей жизнью. Живи он на век раньше, историки бы не поверили ни в то, что все его дела есть дела рук одного человека (они бы написали – свод творчества, приписанного легендарной фигуре Иванова), они не поверили бы в сроки его жизни и в детали его биографии. Эта яркая и почти мгновенная жизнь на сказку, легенду, эпос, народный миф, похожа гораздо больше, чем на обычную человеческую биографию.
Кроме литературного подвига – подвиг аскетической жизни, напоминающей жития святых. Константину Иванову, когда напечатали его поэму «Нарспи» было восемнадцать лет. Кроме «Нарспи», он писал стихи, оды, баллады, они переведены на английский, итальянский, немецкий, французский, венгерский, польский, якутский, башкирский языки. В двадцать четыре года Иванов умер. Умер от туберкулёза…
Его подтачивает тяжелая болезнь, необходимо было лечиться. Тогда Константин Иванов уезжает в Слакбаш. Но туберкулез прогрессировал, и 13 марта 1915 года наступил трагический конец. Хоронили 25-летнего поэта всем селом. Но не умерла с ним вместе, а год от года все крепнет и ширится его слава.
Образ жизни Иванова – эпический. Иванов не только творец великого авторского эпического свода чувашского народа, он ещё и сам герой эпоса. Соответственно и легендарное, почти сказочное растяжение времени в его биографии: здесь день идет, как в старинных былинах, за год, год за десятилетие. Те подвиги духа, которые творил Иванов, и от выдающихся сынов человечества потребовали бы долгой напряженной трудовой жизни – Иванову же нужны были месяцы, а то и дни, чтобы совершить невозможное!
В младенчестве он часто болел, почти умирал. Говорят, пошел на поправку, когда его окрестили в сельской церкви. Не меньше беспокойств досталось «испытать» поэту после своей смерти. Его отпевали в Слакбашской церкви и хоронили три раза. Дважды выкапывали из могилы и переносили на новое место. Вначале со старого кладбища на новое, потом с нового – на нынешнее место. При очередном перезахоронении изъяли череп, чтобы попросить академика М.М.Герасимова восстановить облик.
Какое-то время его хранили в музее, потом потеряли и не нашли[1 - Черепа Гоголя и Пушкина тоже были похищены. Кто и зачем похищает черепа великих людей из их могил? Об этом даже был особый выпуск передача в передаче «Тайны мира» с Анной Чапман на РЕН-ТВ. Гробокопатели прибрали к рукам головы Шекспира, Моцарта. Йозеф Гайдн умер в Вене в 1809 г. Знаменитого композитора спешно похоронили на следующий день без почестей. Поскольку город был захвачен Наполеоном. В 1820 г князь Эстергази решил достойно перезахоронить Гайдна в склепе. Когда вскрыли гроб, вместо головы увидели лишь парик! А гению немецкого Просвещения, поэту, драматургу Фридриху Шиллеру, умершему в 1805 г, мародеры в гробу подменили череп. Слухи об этом кощунстве ходили еще в 19 веке. В 2007 г эксперты из университетов Йены и Инсбрука по ДНК доказали: действительно, у Шиллера «фальшивая» голова. Поговаривают про подобное святотатство с останками Гете, Петрарки, Бетховена… Говорят о некоем тайном обществе, которое поставило целью собрать в одном месте черепа всех наиболее значимых людей в истории человечества. Поскольку в них, якобы, содержится ген, отвечающий за сверхспособности. Он достался людям в наследство от цивилизации, существовавшей ещё до потопа. Носители этого гена живут среди нас и по сей день. Череп легендарного предводителя одного из племен апачей украли участники тайного общества студентов Йельского университета «Череп и кости» в 1918 году и поместили его в стеклянную витрину в их штаб-квартире.]…

2
В конце XIX века произошло грандиозное культурное событие на просторах Евразии, на территории Урала, Поволжья, Кавказа, Сибири: явление, которого убежденные европоцентристы предпочитают не замечать, а евразийцы называют «евразийским ренессансом». Почти одновременно, иногда год в год и даже день в день у угро-финских, тюркских, палеоазиатских народов появляются письменность и классическая авторская литература, будоражит цивилизационное пространство активный просветительский процесс.
Европоцентризм стремится все свести к проблеме модернизации угро-финского и тюркского регионов обитания, к европеизации и даже «европейничанию» «просыпающихся» народов леса и степи. Однако творчество таких культурных столпов, как просветители Юртов и Акмулла, поэтов и писателей Габдулмажита Гафурова, Бадмы Боована, Ивана Куратова, Сергея Чавайи, Михаила Герасимова (Микая), Николая Мухина, Абая Кунакбаева, и многих других великих сынов сердцевины континента далеко выходит за процесс простого «освоительства» западных стандартов, норм и ценностей. На глазах изумленного мира «молчаливые» народы вдруг открывали мистические глубины национальной классики, свежей, яркой, неподражаемой, покоряющей сердца не только своего, но и соседних народов.
Самая большая загадка – то, почему культурный ренессанс народов Урала, Поволжья, Сибири, Средней Азии столь единовременное явление, словно в магическую капсулу заключенное в 80—90-е гг. XIX века. Модернизация модернизацией, но именно во второй половине XIX века Россия переболела европоцентризмом, под руководством Александра III начала искать свой путь, свое место не на окраинных задворках Европы, а в сердце континента. Хтоническая сила суши, теллуризм и удивляли, и пугали европейский мир.
А национальная поэтическая классика евразийских народов, разом, – словно кто-то открыл плотную закупорку расистского презрения и ледяного невнимательного равнодушия, хлынула в мир.
Именно в контексте евразийского ренессанса второй половины XIX века, в эпоху континентальной теллуризации Российской империи, в эпоху нарастающего противостояния «русской ученицы» колониально-рыночному либеральному учителю – Западу можно рассматривать творчество великого сына чувашского народа Константина Иванова. Наконец – как это возможно за краткий срок его жизни?! – он перевел на чувашский язык Библию! Одно это делает людей бессмертными в памяти людей, порой переводчиков возводят в ранг святых, их жизнь обрастает мифо-легендарными подробностями и описаниями бывших с ними чудес.
Константин Иванов родился в 1890 году в деревне Слакбаш Уфимской губернии, в крестьянской семье. Ему суждено было прожить только 25 лет – он скончался в 1915 году, его песня оборвалась на полуслове, но след, оставленный им в истории евразийского ренессанса, важен не только для чувашей, но и для всех народов-соседей.
То, что Иванов оказался в числе деятелей, завершающих великие десятилетия поволжского ренессанса, и как бы в силу рождения невольно перенес свою деятельность в XX век, никоим образом не делает его эпигоном культурно-тектонического процесса, не ставит его по значению в число «последних».

3
По сведениям ученого-краеведа Алексея Кондратьева, отец Константина Иванова Василий Николаевич, был одним из богатых и грамотных крестьян в Слакбаше. Все его дети (их было восемь) получили хорошее образование. Не был исключением и Константин. Семья Ивановых продолжала род Прта (что значит «Волк») в селе Слакбаш[2 - По преданиям, село основано в середине XVIII века чувашскими крестьянами, выходцами из города Белебей, вначале осевшими на реке Сильби, а потом переселившимися в верховье реки Слак. По другим данным, Слакбаш образован в 1760 году чувашами из села Ермолкино Белебеевского уезда. Имеется легенда о более раннем происхождении села, согласно которой оно возникло в 1618-м после переселения сюда чувашей из селений Тупах и Кавал Чебоксарского уезда Казанской губернии (ныне Тансарино и Ковали Урмарского района).] в Башкирии.
Здесь у жены Василия Евдокии родилось девять детей: Константин, Екатерина, Мария, Квинтилиан, Прасковья, Петр, Иван, Валентин и Евгений. Однако двое из них, дочь Екатерина и сын Иван, умерли во младенчестве. Родное село поэта расположено на реке Слак, в 155 км от Уфы, в 25 км от районного центра Белебей. Ныне там установлен памятник Константину Иванову, авторства известного скульптора В. Нагорнова.
В последнее воскресенье мая слакбашцы ежегодно принимают гостей – любителей поэзии со всего мира, в том числе и из Чувашии. В этот день в селе проходит большой праздник, и гости славят сразу двух поэтов – Константина Иванова и Якова Ухсая. Оба похоронены в Слакбаше. Константин Иванов скончался в Слакбаше в возрасте 24 лет, заболев туберкулезом. Яков Ухсай, его троюродный брат, народный поэт Чувашии, в возрасте 74 лет умер в Чебоксарах, похоронен по завещанию недалеко от Слакбаша на Гусли-горе. В Слакбаше также открыт его музей.
Жители Слакбаша до 1866 года – государственные крестьяне, занимались земледелием, животноводством, пчеловодством, лесными и прочими промыслами.
Деревня Сильби, о которой в поэме писал Константин Иванов, находилась в 3 км от Слакбаша. Сейчас этой деревни уже нет на карте. А вот Слакбаш благодаря поэту известен на весь мир. В отцовском доме Константина Иванова неравнодушные и дальновидные сельчане открыли дом-музей поэта благодаря стараниям местного жителя Петра Кудряшова. В экспозиции музея собран и экспонируется богатый материал: личные вещи Константина Иванова, изготовленные его руками шкаф, диван, узоры на потолке, двери, картины, документы, фотографии.
«В творчестве Константина Иванова меня привлекает чудо не „реконструированного“, а „вновь обретенного“, „возвращенного нам“ именно такого изначального поэтического отношения к космосу. Поражает то, что юноша сумел совершить это чудо в абсолютно зрелой форме, несмотря на то, что он не мог опираться на многовековое развитие письменной традиции» – писал о родоначальнике чувашской поэзии Леон Робель, французский поэт и литературный критик.
А известнейший болгарский критик и переводчик Иван Сестримский вторил ему так: «Поэма обладает замечательными художественными достоинствами, которые обеспечивают ее прочный успех и долгую жизнь».
Творчество Константина Иванова высоко оценено не только в истории чувашской литературы, где он занимает главное место, как Пушкин в русской поэзии, но и во всем мире. В год 100-летия со дня рождения поэта на XXV сессии ЮНЕСКО 1990 год был объявлен Годом Константина Иванова. 2015 год в республике указом Главы Чувашии был объявлен Годом поэта. 130-летний юбилей классика чувашской литературы в этом году отмечается флешмобом «Читаем Константина Иванова».
Памятный всем нам с детства С. Михалков так оценил вклад Иванова в мировую поэзию: «Иванов, бывший в моей жизни „чувашским Пушкиным“… – первый крупный чувашский поэт и драматург, мастер поэтического перевода, первый чувашский мастер-фотограф, один из первых историков-этнографов, фольклорист, художник-живописец. Геннадий Айги, народный поэт Чувашии Константин Иванов внес золотую искру собственного дарования в общий благородный свет земли, свет разума всех народов»[3 - Сергей Михалков, поэт: «Он вдохнул в народ веру» / Г. Быкова // Советская Чувашия. – 2000. – 27 мая. – С. 3.].
А вот оценка башкирского классика, Мустая Карима: «Я никогда не перестану удивляться и поражаться чуду, имя которому – Константин Иванов. О нем я сужу не только по его широкой славе, а по свету, звучанию, аромату, по сути каждой его поэтической строки. Ибо как сопереводчик „Нарспи“ на башкирский язык я испытывал неописуемый праздник в себе от прикосновения к этому шедевру, от причастности к нему. В Иванове я вижу высшее проявление раскованного творящего духа нации. Он дал беспредельную свободу чувашскому слову и долговечную жизнь ему. Это был неповторимый взлет». Из старых газетных вырезок:
«Чувашский народ пo праву может гордиться таким великим талантом. Восемнадцатилетний Константин Иванов обессмертил себя, написав великолепную поэму „Нарспи“. Пройдут годы, века, но имя Иванова никогда не померкнет в памяти народной»[4 - Народный поэт Башкортостана Мустай Карим, газета «Республика Башкортостан», 12 cентября 2001 г.].
Поэмой восхищался и Александр Алексеевич Жаров – советский поэт, редактор. Автор гимна пионерии «Взвейтесь кострами, синие ночи»…

4
В 1902 году он уехал учиться в Симбирскую чувашскую учительскую школу. Но неудачно, так как приема в школу в тот год не было. Вернувшись назад, Константин Иванов проучился год в Белебеевском городском училище. На здании бывшего училища установлена мемориальная доска, а одна из улиц города носит имя Иванова. Осенью 1903 года Константин приступил к учебе в подготовительном (двухгодичном) классе школы. За участие в ученической забастовке Иванов в числе 37 учащихся был исключен из школы, где учился в первом классе. Он выжден был уехать в родное село.
Писать будущий классик Чувашии К. Иванов начал в 1906 г., когда он впервые по семейным преданиям начал сочинять цикл рассказов «Потомки Прты» («Волки», «Старуха Прта» и др.). Тогда же в деревнях Кайраклы и Кистенли Белебейского уезда записал образцы чувашских молений и наговоров. Параллельно Иванов написал стихотворение «Вставай, поднимайся» и перевел русскую народную песню «Дубинушка».
Вероятно, еще в Слакбаше во время вынужденного отдыха Константин Иванов задумал лирико-эпическую поэму. Назвал он ее «Нарспи». Это оригинальное произведение поставило Константина Иванова в ряд лучших мастеров поэтического слова России. Идея борьбы против гнета богатеев, косности, рутины, патриархального быта старой чувашской деревни, реализм в изображении явлений действительности сделали поэму одним из самых значительных произведений чувашской литературы.
Осенью 1907 года своего ученика вызвал в Симбирск чувашский просветитель И.Я.Яковлев. Иванов начинает работать в комиссии по переводу на чувашский язык и изданию духовных и богослужебных книг. Появляется баллада «Вдова». В ней поэт пытается раскрыть проблемы, присущие зарождающемуся XX веку.
Иванов перевел стихотворения М. Ю. Лермонтова «Узник», «Волны и люди», «Парус», «Горные вершины», «Утес», «Ангел», «Чаша жизни» и «Песню про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова», а также стихотворения А. Н. Майкова, К. Д. Бальмонта, отрывки из стихотворений Н. П. Огарева, А. В. Кольцова, Н. А. Некрасова. Написал баллады «Железная мялка», «Две дочери», «Вдова», «Голодные», отрывок легенды «Думы старого леса».
В апреле 1908 года вышел в свет сборник переводных произведений М. Ю. Лермонтова под названием «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» на чувашском языке. Большинство произведений, вошедших в сборник, было переведено К. В. Ивановым. К октябрю того же года Иванов завершил поэму «Нарспи».

5
За свою короткую и яркую жизнь К. Иванов успел оказаться в числе революционных демократов. События революции 1905 года не оставили его равнодушным. Он пишет «Чувашскую марсельезу», которая начиналась словами «Вставайте, поднимайтесь, чуваши!». Но очень скоро вместе с другими учениками, участниками митингов против царизма, его исключают из школы.
Он уехал в Слакбаш. Вернул Иванова в Симбирск Иван Яковлев, он привлек его к работе в комиссии по переводу и изданию книг на чувашском языке. Молодой поэт блестяще перевел стихотворения Михаила Лермонтова «Узник», «Волны и люди», «Парус», «Горные вершины», «Утес», «Чаша жизни» и другие.
Хотя в 1907 году он и был изгнан из Симбирской учительской школы (т.е. из школы, где готовили учителей, по современному говоря – из Университета), отказать в праве продолжать образование ему не смогли. Он экстерном сдал все экзамены, и получил назначение в Симбирское женское училище. Позднее преподавал чистописание и рисование.
К 40-летию Симбирской чувашской учительской школы и 60-летию ее основателя И. Я. Яковлева он написал стихотворение «Наше время» (прочитал на торжественном вечере), подготовил фотоальбомы с видами наиболее значительных моментов из жизни школы.
Кроме того, им был издан сборник «Сказки и предания чуваш», в котором были напечатаны основные произведения К. В. Иванова «Две дочери», «Железная мялка», «Вдова», «Нарспи».
В Симбирске в 1909 году Иванов сдает экзамены на звание народного учителя и преподает чистописание и рисование в женском училище при Симбирской учительской школе. Он продолжает много работать – переводит на родной язык произведения классиков русской литературы: Некрасова, Кольцова, Огарева, Майкова.
В 1909 году Иванов перевел для послебукварной книги для чтения в чувашских школах рассказ Л. Н. Толстого «Море». Тогда же была издана «Первая книга для чтения после букваря», составленная И. Я. Яковлевым в соавторстве с К. В. Ивановым (на чувашском языке).
Зиму 1909 Иванов посвятил изучению и записи образцов народных устно-поэтических произведений в родном селе Слакбаш. Затем возвратился в Симбирскую чувашскую учительскую школу, начал работать в канцелярии, занимаясь переводом и изданием книг.
В 1911 году в сборнике П. В. Пазухина «Образцы мотивов чувашских народных песен и тексты к ним, II часть», увидели свет тексты песен, записанных К. В. Ивановым «Лист березовый», «Черная коровушка», «Чибис», «На горе крутой».
В 1912 году составленный И. Т. Трофимовым при участии К. В. Иванова новый «Букварь для чуваш с присоединением русской азбуки» поступил в школы. Прописи и иллюстрации к букварю были исполнены К. В. Ивановым. В букварь включены были песни «Телега» и «Дождь», переводы стихотворения в прозе «Ласточка», сказки «Репка» и стихотворной загадки «Времена года». Был издан перевод «Псалтыри» в литературной обработке К. В. Иванова.
Ещё при жизни, сто лет назад, в далёком 1910 году, вместе со своим другом Фёдором Павловым Константин Иванов мечтал поставить оперу на сюжет своей поэмы «Нарспи», но тогда этому помешали не только материальные трудности, но и бюрократические препоны. Мечта поэта осуществилась спустя десятилетия после смерти – в послевоенный 1946 год состоялась премьера спектакля «Нарспи» в Чувашском академическом драматическом театре.

6
В 1913 году Иванов нарисовал декорации к отдельным сценам из оперы «Иван Сусанин», исполненным учащимися Симбирской школы, и полотно, воспроизводящее один из эпизодов поэмы «Нарспи». В течение года готовится к созданию либретто для оперы «Нарспи», Иванов читает своим друзьям перевод «Песни песней».
Как и многие собратья по перу евразийского ренессанса, К. Иванов совмещал творческую деятельность с научным изучением фольклора и методической деятельностью. Он в числе немногих выступил составителем букварей и учебных пособий для чувашских школ.
Вот отрывок из воспоминания Н. Краева, который я сохранил среди старых газетных вырезок: «…Сочинение было задано на тему: «Зимняя ночь в деревне». Учитель, проверив тетради, поднял на уроке первую:
– Хорошо написал. Я тебе поставил самую лучшую отметку.
Маленький Костя смущённо привстал из-за последней парты. Тогда ещё ни он, ни его одноклассники по Симбирской чувашской школе не знали, что он позднее напишет поэму «Нарспи» и она станет эталоном чувашской поэзии, будет переведена на многие языки»[5 - Н. Краев. «Молодой коммунист», 30 сентября 1975г.].
Одноклассница поэта по Симбирской школе, впоследствии чувашская писательница Марфа Трубина в своих воспоминаниях о поэте писала: «В 1903 году я поступила в подготовительный класс чувашской школы в Симбирске (ныне Ульяновск). Среди одноклассников был один темноволосый мальчик с красивыми чертами лица. Был он очень спокойным и тихим. Скорее всего, поэтому в нашей среде его прозвали красной девицей. Когда он разговаривал, на его кругленьких щечках видны были ямочки, нос прямой, темно-карие большие глаза излучали свет».
Константин не был особо общительным, почти не участвовал в оживленных играх сверстников, постоянно читал книги. Кроме этого, много рисовал и профессионально интересовался биографией и драматическими коллизиями судеб великих художников, среди которых особо выделял и обожал Леонардо да Винчи.
Под крышкой парты он приклеил лист бумаги, на котором записывал названия прочитанных книг. В списке были Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Гете, Гейне, Жюль Верн, Майн Рид, Виктор Гюго, Достоевский, Данилевский, Салиас, Лесков, Гончаров и другие.
Иванову принадлежал альбом с рисунками, на первой странице которого было изображение портрета Пушкина мальчишеских лет, на последующих листах – Лермонтов, Гончаров, Кольцов, Некрасов, Гоголь, Тургенев, Коперник, Суворов[6 - Газета «Грани», 30.05.2020 / Ирина Павлова / Культура / «Неизвестные факты из жизни Константина Иванова».]…
Величайшее достижение чувашской изящной словесности – поэма Нарспи» – вышла в 1908 году не сама по себе, как это ни удивительно, а в сборнике «Сказки и предания чуваш».
К 1915 году художественные и эстетические достижения К. Иванова уже представляли из себя значительный свод для мирового поэтического наследия человечества. Естественно, они стали как бы визитной карточкой чувашского народа в общении с соседними и даже дальними народами на протяжении всего XX века.

7
«Нарспи», с её драматургическими. элементами поэма заложила основы и чувашской драматургии. Отметим высший накал драматизма в поэме, в духе Эсхила и Софокла. Автор, как и положено мифоэпическому герою, порой выходит как бы из-за кулис, разговаривая то с героями, то с самой природой, то с читателем.
Советская власть чтила Иванова, вроде бы классово близкого ей крестьянского сына, разночинного интеллигента, революционного демократа, протестовавшего против эксцессов царизма. Но одновременно, в своей ограниченности и схематизме подхода к поэтическому наследию, стала для Иванова и неким прокрустовым ложем, усекавшим ненужные, по мнению диктатуры пролетариата, смысловые и образные глубины.
Я – русский человек, и пишу, в первую очередь, для русских, поэтому для меня на первом плане стоит проблема перевода произведений К. Иванова. Только в русском переложении Иванов мог перешагнуть национально-этнические границы и занять подобающее его дару место в пантеоне всечеловеческой славы.
Однако что мы могли узнать о духовном мире и образах Иванова из произведений советских литературоведов? Увы, европоцентристская тенденция, пронизавшая русскую марксистскую эстетику, сильно навредила нам в познании солнечного духа чувашского поэтического слова.
Нам сообщали прежде всего, что К. Иванов «первым среди чуваш использовал силлабо-тонический стих» и то, что он «перевел на чувашский язык революционные песни, стихи Лермонтова, Огарева, Кольцова, Некрасова». При всем уважении к двум этим достойным поступкам – заимствованной архитектонике стиха и переводам – они как бы ненароком отодвигают своего носителя во второй ряд литературных имен, из титана и творца «евразийского ренессанса» обращают его в некое, чуть ли не местечковое явление. Получается, что К. Иванов актуален только для чувашей, а всем другим малоинтересен. Нам преподносили его в «адаптированном» виде, как «внедряющего» и «продвигающего» передовые достижения европейской мысли и эстетики в мир «темного» евразийского «спящего» народа.
В конце XX и тем более в XXI веке у ряда публицистов проскальзывало желание еще более принизить Иванова, на волне антикоммунистической идеи забросать грязью и его (совершенно иного порядка) революционный демократизм. При этом помощь советской власти (зачастую «медвежья») в распространении ивановского слова среди окрестных народов и республик представлялась как некое «идейное кумовство» – мол, «продвигали своего», классово близкого, не за литературные, а за политические заслуги…
Советская профанация переводного процесса и постсоветская дегероизация предстают, таким образом, как бы двумя сторонами одной болезни – «европейничания русской жизни», хотя и открещиваются всеми возможными способами друг от друга.

8
Попытки отменить, аннулировать пропуск Константину Иванову в мировую литературу делались малограмотными вассисуалиями лоханкиными по причине их собственной духовной и интеллектуальной слепоты. Однако осуждение таких нелепых попыток не снимает объективной проблемы качества переводов произведений К. Иванова. И вот тут-то как раз происходит аберрация смыслов – то есть то, что принято считать эталоном качества перевода, европейский стиль и образец русскоязычного текста – не может удовлетворить придирчивого эстета.
Казалось бы – чего проще? Бери подстрочник, подгоняй стихосложение ближе к оригиналу, не забывай при этом про рифму и размер – и дело в шляпе.
И никоим образом нельзя упрекнуть тех, кто великим трудом и переводческим самоотречением донес до нас, русских, смысл и красоту чувашской поэтической метафоры.
Однако, на мой взгляд, в некоторых имеющихся переводах есть две «ахилессовы пяты»: не учтена связь фонемы с семантикой языков и чересчур по-европейски «причесан» стиль (несомненно, из лучших побуждений), что устранило часть эстетического субстрата бесценных строк чувашского гения.
Что я имею в виду под связью фонемы и семантики? На первый взгляд, это совершенно разные вещи: фонема есть условный знак опознания образа, а смысловые проблемы имеют совершенно иную природу: аналога памяти.
Но, если дело касается поэзии, говорить о полной непересекаемости фонемы и семантики нельзя (хотя говорят, и много). И дело не только в непередаваемой игре слов-звуков (это лежит на поверхности, и оттого с этим часто успешно справляется переводчик), а в принципиальном отличии степени «твердости» или «мягкости» языка. Чтобы не ударяться в дебри звуковых тональностей и ударений, приведу простые примеры. Очевидно и далекому от филологии человеку, что французский язык значительно фонетически «мягче» немецкого. При переводе с немецкого на французский стихи будут эстетически «размякать», терять фонемную мелодию, что немедленно скажется и на семантике слов – ведь речь идет про образы! Из трех славянских братских языков украинский самый «мягкий», русский – значительно «тверже», а белорусский – наиболее жесткий, твердый язык.
Чувашский язык – весьма «мягкий», и при переводе на русский возникает проблема «черствеющего», как хлеб, образа, лирической ситуации. Для устранения такого неожиданного фонемного влияния на семантику необходимо искать особые формы выражения мысли, далекие от норм и правил технического перевода.
Еще более важно для правильного восприятия уникального дара К. Иванова учесть духовный мир, ментальность чувашского этноса, непереносимые напрямую в русский язык. В чем видится мне недостаток в целом очень точных и ярких переводов Хузангая? Глубокий символизм Иванова, его экологическая микориза, пронизавшая человеческую жизнь, при переводе блекнет до простой природоописательной картинки. Да, красиво, да метко, да, видишь словно бы глазами красоту Слакбашевских мест. Но не более. А ведь был уже Тютчев, Аксаков, Баратынский, Жуковский… И, может показаться, Иванов для русского читателя как бы дополняет уже достигнутые другими поэтами пейзажные образы.
Русскому это очевиднее, чем чувашу. Однако если сопоставить с готовыми переводами чистый, дословный подстрочник с пояснениями ментального характера (какой, на мое счастье, оказался в моем распоряжении), то начинаешь видеть упущенное, тот «тонкий эфир», который ускользнул при переложении.
На самом деле К. Иванов – не природоописатель (точнее сказать, не только природоописатель). Пейзажная лирика была бы в начале XX века уже подражанием имеющимся мировым аналогам, но у К. Иванова она вовсе не подражательна, потому что не пейзажна, а духовна. Иванов не просто видит – он пронизан природой, картины природы на самом деле есть зеркальное отражение событий мира в его душе. Это явление Шушарин (уже в конце XX века) назовет «полилогией» – методом, в котором «все связано со всем». Экологический универсализм К. Иванова (напомню: экология – не просто «охрана природы», а учение о неразрывной связи человека и природы) проистекал от недр родной земли, но стал поистине мировым прорывом эстетического мироощущения. Такого до Иванова никто из поэтов не создавал. В мире! Поэтому сказки о некоей «провинциальности» значения творчества К. Иванова пора закрывать в сундук заблуждений.
Переводы «погасили» второй, пунктирный контур Иванова – его солипсический элемент, тонко живущий в оригиналах. Дух поэта и его лирического героя иногда в переводах совсем потерян – именно потому, что в оригинале дух этот растворен в стихотворце: естественном сочетании человеческой духовности (внутри) и окружающей природы (снаружи). Так импрессионистская картина поэтической «живописи» Иванова стала при переводе простой фотографией красивой местности.
Иванов в оригинале и точном подстрочнике полон метафизики пантеизма. В его «Дожде» день сознательно угасает, как бы выключает себя; грозовые тучи собираются, словно бы по собственной воле, как селяне на сходку; дождик по-человечески, духовно, радуется крупным и ядреным каплям; травушка светлеет как бы от почти человеческого удовольствия; ветер, как мальчик, играет с рожью, клонит ее шаловливою рукой, а тучный колос кланяется ему почтительно, словно доброму знакомому. Удивительно ли, что радость в душах людей под занавес – лишь звено, рядовой элемент в великой цепи серчающих, улыбающихся, трудящихся и балующих духов крестьянского гармоничного, экологического мировосприятия?

9
Конечно – передать все это по-русски, так, чтобы русский прочувствовал это, как чувашский читатель, куда как нелегко. И вот получается бледнеющий образ вполне традиционного приуготовления природы к дождю.
Или вот еще одно стихотворение К. Иванова, в русском переводе ставшее совсем «пейзажным»: «Близ дубравы протекая…». В оригинале здесь заложена глубочайшая философская мысль, которую помогает расшифровать подстрочник: вселенная погружена в маленькую, нежно-голубую речку, то есть большее парадоксально размещается в меньшем, как небо может уместиться в капле воды. А вот и ускользающий, застрочный солипсический элемент: ведь это дух поэта вместил большее в меньшее, небо, вселенную – в речку, пронизанную солнцем и голубой прозрачностью чистых вод! Только в области духа возможны такие «помещения», немыслимые для материального мира.
Наконец – «Вселенная ликует, светлой радости полна». С чего бы это в пейзажном стихотворении ликовать Вселенной?! Другое дело, если принять душой метафизические образы К. Иванова: красота малого элемента, речки, вместила в себя всю красоту Вселенной, и сама уместилась в душе лирического героя стихотворения – а оттого ликует, ибо бесконечность (Вселенная), красота (в образе речки) и дух (в образе такой человеческой радости, ликования) сошлись в точку равноденствия у поэта.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=70955770?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes
Примечания

1
Черепа Гоголя и Пушкина тоже были похищены. Кто и зачем похищает черепа великих людей из их могил? Об этом даже был особый выпуск передача в передаче «Тайны мира» с Анной Чапман на РЕН-ТВ. Гробокопатели прибрали к рукам головы Шекспира, Моцарта. Йозеф Гайдн умер в Вене в 1809 г. Знаменитого композитора спешно похоронили на следующий день без почестей. Поскольку город был захвачен Наполеоном. В 1820 г князь Эстергази решил достойно перезахоронить Гайдна в склепе. Когда вскрыли гроб, вместо головы увидели лишь парик! А гению немецкого Просвещения, поэту, драматургу Фридриху Шиллеру, умершему в 1805 г, мародеры в гробу подменили череп. Слухи об этом кощунстве ходили еще в 19 веке. В 2007 г эксперты из университетов Йены и Инсбрука по ДНК доказали: действительно, у Шиллера «фальшивая» голова. Поговаривают про подобное святотатство с останками Гете, Петрарки, Бетховена… Говорят о некоем тайном обществе, которое поставило целью собрать в одном месте черепа всех наиболее значимых людей в истории человечества. Поскольку в них, якобы, содержится ген, отвечающий за сверхспособности. Он достался людям в наследство от цивилизации, существовавшей ещё до потопа. Носители этого гена живут среди нас и по сей день. Череп легендарного предводителя одного из племен апачей украли участники тайного общества студентов Йельского университета «Череп и кости» в 1918 году и поместили его в стеклянную витрину в их штаб-квартире.

2
По преданиям, село основано в середине XVIII века чувашскими крестьянами, выходцами из города Белебей, вначале осевшими на реке Сильби, а потом переселившимися в верховье реки Слак. По другим данным, Слакбаш образован в 1760 году чувашами из села Ермолкино Белебеевского уезда. Имеется легенда о более раннем происхождении села, согласно которой оно возникло в 1618-м после переселения сюда чувашей из селений Тупах и Кавал Чебоксарского уезда Казанской губернии (ныне Тансарино и Ковали Урмарского района).

3
Сергей Михалков, поэт: «Он вдохнул в народ веру» / Г. Быкова // Советская Чувашия. – 2000. – 27 мая. – С. 3.

4
Народный поэт Башкортостана Мустай Карим, газета «Республика Башкортостан», 12 cентября 2001 г.

5
Н. Краев. «Молодой коммунист», 30 сентября 1975г.

6
Газета «Грани», 30.05.2020 / Ирина Павлова / Культура / «Неизвестные факты из жизни Константина Иванова».