Я и Ты, или Диалог с Мартином Бубером
Я и Ты, или Диалог с Мартином Бубером
Мартин Бубер
Мартин Бубер один из самых влиятельных философов середины ХХ века. Был безуспешно номинирован десять раз на Нобелевскую премию мира и семь раз – на Нобелевскую премию по литературе.«Существование взаимности между Богом и человеком недоказуемо, как недоказуемо существование Бога. Но тот, кто все же отваживается говорить о ней, свидетельствует и взывает к свидетельству Того, к Кому обращена его речь,» – свидетельству нынешнему или будущему.
Я и Ты, или Диалог с Мартином Бубером
Мартин Бубер
Переводчик Михаил Эльман
© Мартин Бубер, 2024
© Михаил Эльман, перевод, 2024
ISBN 978-5-0064-3500-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Мартин Бубер
Я и Ты,
Авторизированный перевод Михаила Эльмана
Мартин Бубер; один из самых влиятельных философов ХХ века. Был безуспешно номинирован десять раз на Нобелевскую премию мира и семь раз – на Нобелевскую премию по литературе. Самая известная его работа – «Я и Ты» (Википедия)
Первое предисловие
Мартин Бубер – выдающийся мыслитель нашего времени.* Как и все великие мыслители, он опередил свой век. Ему не присудили Нобелевскую премию мира, это нельзя было сделать по чисто политическим причинам. Ему не присудили и Нобелевскую премию по литературе. Он заслужил и её, однако присудить философу литературную премию – значит не признать его философом. До сих пор ни на одном языке не издано и полное собрание его сочинений. Тем не менее, влияние Бубера на современный мир весьма значительно. Его книги есть во всех университетских библиотеках Запада, число исследований, посвящённых его работам, давно перевалило за тысячу и продолжает расти нескончаемым потоком. Написаны подробные биографии Бубера, а также воспоминания о нём. Русскоязычному читателю Мартин Бубер практически не знаком. В бывшем Советском Союзе его работы были запрещены и хранились в спецфондах. За пределами России на русском языке, были изданы только отдельные статьи и исторические исследования, не дающие представления о мировоззрении философа. Однако в семидесятых годах в России были нелегально переведены и размножены в «самиздате» некоторые работы Бубера, в том числе и его главная книга «Я и Ты». ** Над переводом работала группа переводчиков, по соображениям конспирации не знавших друг друга. Эта и другие причины привели к тому, что этот перевод нельзя назвать удачным. Ещё одна попытка перевести на русский основную работу Мартина Бубера на русский была предпринята в девяностые годы. *** В это время на рынок хлынуло огромное количество ранее запрещённой литературы, и никто не обращал внимание на содержание и качество перевода.
Моя основная задача состояла в том, чтобы сделать эту уникальную по глубине самопознания и понимания мира книгу Бубера доступной широкому кругу читателей. Я не стремился к дословности, это в достаточной мере свободный перевод, я старался сохранить мысль и мироощущение автора, точность его образов, ритмику и живое дыхание его речи. В тексте много примечаний, но вы нигде не найдете ремарки «примечание переводчика». Я не пытался вмешиваться в диалог читателя с Бубером, я только старался помочь этому диалогу. Часть примечаний – это «издержки» перевода, вызванные несовпадением понятий в различных языках, многие другие – это только поэтические ассоциации. Я не хочу приводить здесь какую-либо биографическую информацию о Бубере. Подробности его жизни не охватывают его души. Об этом только лишь можно сказать с библейской краткостью: «Жил человек праведный и слышал своё эхо, отражённое от небес…» ****
Переводить Бубера – все равно, что переводить поэта. Мир Бубера парадоксален, язык пластичен и выразителен, мысль изумительно точна. Однако это вовсе не беллетристика, книга не поддаётся читателю с первого прочтения, во многом это объясняется внутренней позицией читателя, как правило, получившего воспитание и образование, внушающее воинственное неприятие религии. Но, это и не религия, а скорее то, что за ней стоит: человек и его я, рок и свобода, диалог между Богом и человеком, судьба цивилизации.
Надо быть мужественным, чтобы отбросить догмы и предрассудки, надо иметь доброе, страдающее сердце, чтобы так стремиться к истине и справедливости, надо обладать бесстрашием, чтобы прозреть и увидеть мир таким, каким его увидел Бубер.
* Родился в 1878 году, умер в 1965.
** Издана на немецком в 1923 году, на английском в 1937.
*** Бубер Мартин. Два образа веры М.: Республика, 1995. – 464 с.
Серия: Мыслители XX века
**** «Вот житие Ноя: Ной был человек праведный и непорочный в роде своём; Ной ходил перед Богом.» Бытие: 6.9.
Второе предисловие
Первоначально я хотел ограничиться коротким вступлением, но после того как была сделана первая редакция перевода, с которой в той или иной степени ознакомился достаточно широкий и разнообразный круг знакомых и незнакомых мне людей, возникла необходимость дать хотя бы краткую обзорную информацию об этой книге и ее авторе. Такая необходимость вызвана тремя причинами. Во первых; как правило, с отсутствием какого-либо предварительного знакомства читателя с творчеством Бубера. Во вторых; поэтической «загруженностью» текста самой этой книги и связанной с этим трудностью понимания. И в третьих; с обвинениями по моему адресу в «произвольном толковании Бубера». Чтобы в какой-то мере исключить подобные обвинения, а также и потому, что я не чувствую себя вправе давать какую либо другую оценку творчеству Бубера, кроме как поэтическую, у меня не остается другого выбора как только обратиться к авторитетам и дать читателю возможность увидеть эту книгу через восприятие людей профессионально занимающихся исследованием и переводом работ Мартина Бубера. Итак, это второе предисловие состоит из трех значительных отрывков из предисловий к работам Мартина Бубера в разное время написанных тремя различными авторами. Я не задавался какой-либо целью при подборе отрывков, я только стремился к тому, чтобы они взаимно дополняли друг друга, и тем самым создавали некую общую картину.
Н. Прат (Из предисловия к сборнику избранных работ Мартина Бубера) *
Мартин Бубер (1878—1965) – один из ведущих религиозных мыслителей нашего века – не является ни академическим философом, ни профессиональным теологом. Пользуясь языком философии и теологии для выражения своих идей, он не занимается философскими или теологическими проблемами как таковыми. Гораздо больше его интересуют повседневные встречи человека с миром. Исключительная сила и обаяние, присущие Буберу как человеку и мыслителю проистекают в значительной мере из того факта, что в его произведениях отразился трагический опыт приобретенный человечеством в ХХ столетии, его стремление и надежды. Философия Бубера свидетельствует об исключительно плодотворном взаимодействии между, уходящим в глубины человеческого существа, восточным религиозным миропониманием и европейской, в особенности немецкой, культурой.
В 1892 году М. Бубер покинул дом деда в Зальцбурге, где прошло его детство и начал учится в светской гимназии во Львове. Затем он продолжает образование в университетах Вены и Берлина. Значительное влияние на Бубера, так же как на многих других его современников оказал Ф. Ницше, отвергавший традиционные ценности западной цивилизации во имя утверждения жизни, её стихийных сил. На вызов брошенный Ницше откликнулись многие европейские мыслители и писатели, в том числе и молодой Бубер. Влияние Ницше сказалось и в увлечении Бубера идеями поздних романтиков. Его роднила с ними эмоциональность стиля и страстная увлечённость искусством. Отсюда поэтический тон присущий философским сочинениям Бубера. Однако для формирования мировоззрения Бубера особое значение имела его дружба с Густавом Ландауэром. Как и Ландауэр, Бубер предпочитал централизованной государственной власти малые ассоциации, в которых может быть достигнуто подлинно человеческое общение. Возрождение кантианства в особенности в интерпретации Германа Когена, привело Бубера в соприкосновение с основной тенденцией немецкой философской традиции. Однако, как отмечалось выше, Бубера никогда не интересовала философия как таковая, он проявлял гораздо больший интерес к конкретным социальным и культурным проблемам.
* Мартин Бубер, «Избранные произведения». Иерусалим, 1978.
Здесь сказалось влияние его наставников: Георга Зиммеля, социолога с философской ориентацией и Вильгельма Дильтея, основоположника философии культуры.
Будучи студентом Бубер увлекался мистическими учениями в рамках различных религиозных традиций. Его докторская диссертация была посвящена исследованию взглядов ряда христианских мистиков эпохи Возрождения и Реформации, ранние произведения Бубера, написанные под влиянием Ницше, исполнены мистической страстью к единству с Абсолютом, чьё бытиё и мощь составляют основу мира. В последствии Бубер всячески подчёркивал подлинную реальность мира повседневного опыта, который мистики считали иллюзорным.
Новым источником вдохновения для Бубера стало знакомство с произведениями датского религиозного мыслителя Серена Кьеркегора, который восставал против философского рационализма во имя нерассуждающей веры. Религиозное мировоззрение Кьеркегора оказало мощное влияние на Бубера; оно показало, каким образом современный человек может творчески отнестись к призыву, содержащемуся в Библии. Своим экзистенциальным пониманием истины Бубер в значительной мере обязан Кьеркегору. При всём своём восхищении им Бубер, однако, отвергал его индивидуалистический подход к религии и пессимистический взгляд на человека. Философия Бубера делается более экзистенциальной и менее мистической. Притязание мистиков на единство с абсолютом стали казаться ему несостоятельными. В своей главной работе «Я и Ты», опубликованной в 1923 году, он резко критиковал акцентирование мистического единства и говорил вместо этого об отношении – отношении наиболее полно выражающемся в любви между мужем и женой – как о ключе понимания смысла человеческого существования. Книга «Я и Ты» явилась самым ярким выражением философии Бубера.
Философия Бубера, содержащаяся в его многочисленных произведениях, и прежде всего в книге «Я и Ты», получила название «диалогической». Согласно Буберу, философские проблемы возникают только когда люди размышляют о «реальных» вопросах, то есть о вопросах, которые затрагивают не один интеллект, но все существо человека. Бубер не одинок среди современных философов в своем подчеркивании жизненной значимости в качестве исходного и конечного пункта философии. Он близок в этом к достаточно пестрой группе мыслителей получивших название «экзистенциалистов». В отличие от традиционных рационалистов и эмпириков, экзистенциалисты сознательно занимают позицию страстной заинтересованности, субъективной вовлеченности в решение философских вопросов. Это сближает философию экзистенциализма с одной стороны с мистикой, а с другой стороны – с художественной литературой. В книге «Я и Ты» родство Бубера с экзистенциализмом очевидно; помимо художественного яркого способа изложения, ее характеризует страстная вовлеченность в решение проблемы. Однако мысль Бубера испытала глубокое воздействие мироутверждающей библейской пророческой традиции, и это влияние отличает ее от пессимистического индивидуализма других представителей этой школы – от Кьеркегора до Сартра. Именно слияние экзистенциального мышления с жизнеутверждающим мужественным духом творения составляет великий вклад Мартина Бубера в современную философскую мысль.
«Я и Ты» начинается следующим заявлением: «Для человека мир двойствен, в соответствии с его двойственным отношением к нему». Термин «отношение» следует понимать не в психологическом смысле, но в смысле фундаментальной позиции, способа бытийственного взаимодействия человеческого «я» с миром и всем, что в нем находится. Бубер называет эти две фундаментальные позиции отношениями «Я – Ты» и «Я – Оно». Точно так же, как все существа могут рассматриваться как объекты в бесстрастном отчужденном состоянии «Я – Оно», так и всякое бытие может становиться партнером и собеседником человека в личном заинтересованном отношении «Я – Ты». Отношения «Я – Ты» наиболее полно реализуются в любви между мужем и женой. Здесь возникает то, что Бубер называет образцовой связью, когда два человека раскрывают друг другу себя как «Ты». Однако отношение «Я – Ты» может возникнуть не только между двумя людьми, но и между человеком и природой, или человеком и произведением искусства. В отношении «Я – Ты» преодолевается отчуждение: чужое бытие становится исключительным центром внимания и утверждается независимо от целей переживающего встречу с ним «Я». В области «Ты», которая охватывает все важные вопросы человеческой судьбы, невозможны объективное исследование и проверка. Согласно Буберу, все стремления философов найти объективный критерий истины столь же бесплодны, как и попытки алхимиков найти «философский камень».
Истина для Бубера, как для других экзистенциалистов, является скорее содержанием моральных устремлений, чем интеллектуальным решением проблем. Это не объективная, но «человеческая» истина. Бубер утверждает существование Абсолюта как последней основы бытия и истины, однако он отказывается признать абсолютную значимость за какими-либо человеческими формами выражения этого Абсолюта. Люди могут жить в истине, но они не могут ее выразить до конца. Язык понятий неспособен уловить смысл отношения «Я-Ты» и выразить его в форме суждений; однако он может дать о нем некоторое представление. Язык самого Бубера стоит ближе к интимной непосредственности этого отношения, чем язык большинства философов. В каждом «Ты» согласно Буберу, мы обращаемся к вечному «Ты», к живому Богу как силе, лежащей в основе всякого отношения «Я-Ты», к верховному партнеру всякого диалога. Единый Бог возникает из множества встреч с вечным «Ты», а не как объект. Его природа не может быть выражена в понятиях. Различие между религией и философией – это различие между встречей с божеством и объективацией этой встречи в мысли. Поскольку мы встречаемся с Богом только в отношения «Я-Ты», мы не можем знать, каков Он «в Себе». Мы можем говорить о Нем как о личности, однако лишь символически, поскольку в живой встрече с нами Он предстает перед нами как личность. Символы необходимы для передачи религиозного опыта. Однако Бубер предупреждает, что когда символы божественного начинают употребляться в буквальном и объективном смысле, они перестают указывать на Бога – партнера встречи. В конце концов они закрывают путь к Нему, и Он покидает эти объективированные символы.
Бубер пользуется термином «вечное Ты», чтобы подчеркнуть необъективируемый характер встречи человека с Богом, так же как ее неразрывную связь со встречами, происходящими в повседневной жизни. Богом нельзя «обладать», – Его можно только встречать. Встречи с вечным «Ты» составляют основу явления, называемого теологами «откровением». Необходимой частью буберовского понимания отношения между Богом и человеком является убеждение, что живой Бог не только открывает, но и скрывает себя. В нем содержится протест против любой религии или теологии, которая стремится исчерпать тайну в догматических или систематических формулировках. Все религии предписывают определенные действия, назначение которых – привести верующего в должное отношение к Абсолюту. И все они неизбежно затемняют эту конечную цель, выдвигая на первый план догматы и ритуал и с течением времени превращая их в самоцель. Существование Бога нельзя доказать – его можно только пережить в непосредственной встрече.
По мере того, как мысль Бубера становилась все более зрелой, кристаллизуясь в той форме, которая нашла свое выражение в книге «Я – Ты», она все больше обращалась к Библии. Здесь Бубер нашел совершенное выражение «диалога между небом и землей», между Богом и человеком.
Бубер не претендует на «возвращение» к Библии. Такой подход может привести лишь к реакционным попыткам навязать устаревшие догмы прошлых веков живой, изменяющейся действительности. Подход Бубера к Библии – откровенно интерпритаторский и селективный. В этом смысле он движется в русле западной религиозной традиции. Однако в своем подходе к Библии Бубер опирается на философию, которая сама интимно связана с ней. Если Бубер интерпретирует Библию в духе своей диалогической философии, то сама Библия оказала решающее влияние на развитие этой философии. Бубер, несомненно, связан с так называемой «высшей критикой» библейских текстов, выросшей в ХIХ веке на почве либеральной протестантской теологии. Он принимает технику, разработанную школой Вельхаузена, наряду с ее достижениями в таких областях, как исследование еврейской грамматики и библейской археологии. Однако он отвергает крайности библейской критики, которая подчас подвергла сомнению традиционную экзегетику и хронологию и позволяла себе вносить произвольные исправления в библейские тексты.
Критики школы Вельхаузена учили, что Библия – это человеческий документ, отражающий исторические условия своей эпохи. Бубер напоминает этим критикам, что они сами – продукт интеллектуального климата конца XIX начала ХХ века. В последние десятилетия прогресс в изучении истории и культуры Ближнего Востока и отказ от наивных формулировок «религиозной эволюции» оказали отрезвляющее действие на библейскую критику. В то время как последние достижения в области изучения Библии подтверждают многие из выводов Бубера, они не связаны однако с его влиянием. Это объясняется в значительной степени тем, что Бубер – не объективный исследователь библейских текстов, но страстный свидетель о вере. Подход Бубера к Библии основан на положении, что суждения о людях и событиях, особенно о людях и событиях столь эпохального характера, требует экзистенциальных категорий интерпретации, диалогической реконструкции библейских сказаний.
Для того, чтобы приблизится к реальности, о которой свидетельствуют библейские тексты, мы должны, по мнению Бубера, ясно сознавать, в какой мере эти тексты подвержены влиянию традиции, и уметь проникать вглубь до самого древнего пласта повествования. Эта процедура не даёт нам объективного отчёта о том, что происходило в действительности, однако она может помочь нам понять, как древние видели события своей истории. Согласно Буберу, Библия исторична в глубочайшем смысле, поскольку повествует о великих событиях в жизни человечества и содержит глубокое понимание смысла истории как воплощение божественного плана.
Чудеса, описанием которых изобилует Библия, не являются в глазах Бубера сверхъестественными событиями; подлинное чудо заключено в потрясающем опыте события, когда обычное соотношение причин и следствий как бы становится прозрачным и сквозь него просвечивает иная высшая сила. В отличие от буквального понимания чуда, буберовское диалогическое его понимание селективно в деталях, но улавливает экзистенциальное значение события, почитаемого в качестве чудесного.
Подход Бубера не отражает приверженности к догматическим формулам какой – либо религиозной традиции. Вот как он формулирует своё понимание откровения:
«… Моя собственная вера в откровение, которая не смешана ни с какой „ортодоксией“, не означает, что законченные высказывания о Боге были переданы с небес на землю. Она скорее означает, что человеческая субстанция расплавляется духовным огнем, который нисходит на нее, и тогда из нее вырывается слово, высказывание, человеческое по смыслу и форме, челове-ческое понятие и человеческая речь, которые свидетельствуют, однако, о Том, кто вызвал их, и о Его воле».
Сосуд откровения, пророк, все существо которого становится «устами Божьими», отвечает Богу, с которым он находится в отношении «Я – Ты», и затем переводит слово Божие на человеческий язык. Пророки и другие восприемники божественного откровения не являются пассивными орудиями для записи таинственных слов «свыше». Хотя люди, несомненно, изменяют содержание откровения в соответствии с ограниченным характером собственной природы, то есть в соответствии с ограничениями, наложенными на них их личными особенностями и культурной средой в которой они живут, библейское откровение не следует понимать в чисточеловеческих терминах, как продукт творчества «религиозных гениев». Оно представляет собой смесь божественного и человеческого элементов, причем доля каждого из них не поддается объективному определению. Это значит, что человек веры всегда должен жить в «священной неуверенности»; вера должна включать, а не исключать сомнение.
Бог библии – это не всемогущий волшебник, передвигающий людей как шахматные фигуры, но Бог действующий в рамках ограничений, которые Он сам на Себя наложил. Он хочет создать такое существо, которое могло бы вступить с ним в диалог. Он как бы стал личностью, чтобы любить человека и быть им любимым. Бог не принуждает непокорного человека, не подавляет его воли. Он хочет действовать с ее помощью и через нее. В глазах Бубера библейское повествование объединено мессианской надеждой, которая рождается из неудачных попыток людей осуществить волю Божию. Он прослеживает историю мессианской идеи, ее развитие в разных книгах Библии. Высшим проявлением мессианизма является, согласно Буберу, пророческое служение. Пророчество Бубер противопоставляет апокалиптике, которая предсказывает конец мира, вечное блаженство праведных и вечные муки их врагов. Пророк обращается к народу с предупреждением и призывом. Драма, о которой говорят пророки, разыгрывается в пределах истории; ее действующие лица – люди, наделенные свободой и способные к принятию ответственных решений. Пророческое видение Мессии коренится в истории и предполагает активность людей; апокалиптика ожидает сверхъестественного спасителя, посланного свыше.
Бубер приобрел всемирную известность как один из ведущих мыслителей нашего времени. Его влияние на философов различных направлений было чрезвычайно велико.
Рональд Грегор Смит. (Из предисловия переводчика ко второму английскому изданию «Я и Ты». *
Прошло уже почти тридцать пять лет с тех пор как Ich und Du впервые появилось в Германии, и более двадцати лет со времени первого английского издания. С того времени эта книга Мартина Бубера стала широко известной. В этой работе, так же как и в последующих, дополняющих или иллюстрирующих ее, Бубер выразил нечто чрезвычайно важное и интересное для мыслителей и профессионалов, работающих в самых различных областях: для педагогов и врачей, политиков и социологов, библейских критиков и даже для поэтов, и, конечно же, для теологов и философов. В моем первоначальном предисловии я пытался выразить свое восхищение революционной простотой содержания «Я и Ты». Многие из первых читателей в этом смысле пошли еще дальше, вплоть до того, что некоторые были склонны считать, что «Я и Ты» – это только повторение того, что искренний читатель может найти в Новом Завете, особенно в учении Христа. Безусловно, в этом есть доля правды: мысль Бубера настолько погружена в духовную реальность Библии, что он способен приоткрыть, выразить и показать нам эту уникальную силу, работающую в ней.
В своей первой попытке представить англоговорящим читателям эту книгу я показал какой эффект книга Бубера уже произвели на теологическую мысль – и, конечно, в то время главным образом в Германии. Теперь, после появления многочисленных работ Бубера на английском, нет необходимости упоминать в англосаксонском мире более чем несколько имён тех, на кого философия Бубера оказала несомненное влияние: Д. Х. Ольдхам, М. Чанинг-Пирс, Джон Балли, Рейнольд Нейбург, Сэр Герберт Рид.
* Martin Buber, I and Thou, 2nd revised edition, New York, 1958
Вопрос однако, не в том насколько авторы в различных сферах деятельности и исследований нашли буберовскую мысль просвещающей или близкой им по духу, и не в том насколько они реально восприняли его основную концепцию и насколько они просто сумели воспользоваться его определениями и категориями, эти аспекты, хотя и представляют интерес как сами по себе, так и как материал для изучения развития современной философской мысли, должны быть оставлены за пределами данных заметок. Вопрос в том, как каждый читатель приближается к творчеству Бубера, в частности, к предлагаемой книге, и что он ожидает от нее.
Конечно, это не есть нормальный вопрос по отношению к большинству авторов, но здесь он необходим. В моем первоначальном предисловии я говорил о Бубере как о поэте, и даже как о некоторого рода мистике. Я по прежнему склонен сохранять определение «поэт»; но определение «мистик», в своем цельном значении, ведет к слишком большой опасности неправильного понимания и должно быть отклонено. Конечно, есть много разновидностей мистицизма, также как и поэзии. Но, в конечном итоге, мне кажется нет такого слова, которое могло бы передать это замечательное сочетание конкретной образности и пронзительной глубины мысли, вызывающее в читателе ощущение обновления всего его существа, и в то же время несущее в себе направленность требующею определенного ответа. И это требование – призыв, это возложение обязанности принятия решения, дает возможность использовать для определения работы Бубера слово, которое стало модным в последнее время – а, именно «экзистенциализм»; но и это слово также имеет слишком много различных оттенков. Конечно связь Бубера с «отцом» экзистенциализма Сереном Кьеркегором ясна и несомненна, но буберовская мысль, охватывающая природу и историю, «Вечное Ты» – Абсолютную Личность и все мироздание в одном цельном порыве духа, предполагает некую коррекцию к столь усечённому и истощенному экзистенциализму нашего времени. Однако если читатель будет стремиться дать исчерпывающее определение философии Бубера, он придет к главному вопросу, вопросу как для себя, так и для Бубера: как же тогда понимать взаимоотношения человека с Богом? Бубер не хочет и не может говорить об этих взаимоотношениях как о чём-то ограниченном, подавленном
каким-либо цеплянием к той или иной нетерпимой догме. Он не верит в «идолизированного» Бога, он верит в таинство жизни, и ее высокое назначение. Он не оставляет человеческое Я одиноко рефлектирующим над как будто бы бессмысленным существованием. Он жаждет небесного объятия жизни, и он отваживается доверять своему внутреннему голосу. Бубер говорит о взаимоотношениях с Богом в терминах, которые не предполагают никакой концепции и не связывают их с чувствами, но позволяют оставаться верными их неуловимой и неопределяемой природе. Он говорит, основываясь на своём собственном духовном опыте, о прямых, или о непосредственных взаимоотношениях с Богом. Я не имею намерения продолжать эту тему: в данном случае любая терминология только лишь добавит оправдания к определению Бубера как «мистика». Соединение понимания прямых взаимоотношений с Богом, как главного образующего элемента человеческого бытия с конкретным личным опытом человеческой жизни вызывает затруднение, и Бубер сам вновь обращается к этому вопросу в послесловии, написанном специально для этого издания. В любом случае ясно, что Бубер действительно говорит о том, что он сам лично рассматривает как взаимоотношения с Богом, взаимоотношения, являющиеся подлинной основой гуманизма – истина в основе своей непризнаваемая сегодня, как базис необходимый для возрождения гуманизма во всех сферах.
Эти взаимоотношения, представленные в «Я и Ты» во всем богатстве значений и нюансов, рассматриваются как святая цельная основа человеческого бытия, включающая и объединяющая в себе все остальные частные взаимоотношения, как отблески, отражения, преломления высшего образующего начала жизни. Это позволяет Буберу определять сущность этих взаимоотношений как настоящее – как духовную реальность человеческого становления.
И если принять это, проходящее через всю эту книгу и, как сам Бубер говорит в послесловии, почти через все последующие, основополагающее положение буберовского мировоззрения, то тогда сами, теперь уже хорошо известные, категории Я-Ты и Я-Это, должны рассматриваться как второстепенные. Они полярно разделяют человеческую ситуацию в запутанном переплетении мира «использования» и мира «встречи». Но сама запутанность этой ситуации делает очень трудным, если не невозможным использование данных категорий в качестве некого «сезама» – волшебного ключа, позволяющего приоткрыть двери, ведущие к тайнам этого мира. Я должен предостеречь читателя против слишком легкого, усвоения этих категорий, как некой философской системы позволяющей произвести разделение мира на две части. Есть только один двойственный мир; но эта двойственность не может быть ассоциирована, с одной стороны, с учеными, занимающимися преапарацией мира Это, и поэтами, полностью погруженными в мир Ты,с другой. Скорее эта двойственность пролегает через весь мир, через каждого человека и через всю человеческую деятельность.
Из моего первого предисловия я привожу здесь последние два абзаца. Несоответствие перевода вызвано чем-то большим, чем поэтическое влияние оригинала, весьма сказывающееся при подобного рода работе. Пояснения могли бы помочь объяснить слово или два, или указать на нюансы немецкого, которые потеряны в английском; но свободное, дыхание речи автора было бы скорее рассеяно, нежели усилено. Поэтому текст остался без всяких комментариев. Тем читателям, для которых при первом чтении значение того или другого абзаца останется неясным, я могу только сказать, что «Я и Ты» – это действительно поэма, и поэтому ее необходимо читать более чем один раз, для того чтобы позволить ее полному эффекту оказать свое воздействие. Неясности одной части (настолько, насколько они есть реальные неясности, а не результат бедности языка перевода) проясняются в последующих – диалогическое построение «Я и Ты» не умещается в одной плоскости изложения, оно разворачивается подобно спирали, поднимая и вбирая в себя все глубокие, афористические высказывания предшестствующих частей, взаимно дополняя их и наполняя значением.
Я должен поблагодарить многих своих друзей и помощников за различные советы и замечания, в особенности Др. Елизабет Роттен, Саанен, Швейцария, которая подправила тот хаос, который я первоначально произвел, работая над переводом, но более всего самого Др. Бубера, чья одухотворяющая поддержка и вежливая помощь значительно облегчили мою задачу.
Морис Фридман (из предисловия переводчика к английскому изданию «Даниеля». *
Бытие и становление. В 1923 году во вступлении к сборнику своих новых работ Бубер сделал несколько поясняющих замечаний к своему раннему учению в свете нового видения явившегося к нему в «Я и Ты». Бог не возникает из стремления человека к единству с миром, только образ Бога, человеческое представление о нем. Но даже оно не возникает из чего бы то ни было человеческого, а только из встречи небесного с человеческим. Встреча с Богом не есть мифологическая фантазия, она возникает не из «опыта» и от деленной субъективности, а из самой жизни. Концепция реализации Бога не является неточной или неправильной сама по себе, но она неправильно применяется, когда говорят о становлении Бога из правды (совокупности духовных и моральных устремлений человека) в реальность. Это может привести
* Martin Buber, Daniel, dialogues on realization. Translated with an Introductory Essay by Maurice Fridman, New York, Cicago, San Francisco, 1965.
к мнению, что Бог – это только «идея», которая становится «реальностью» только через человека, и далее к безнадежно извращённой концепции, что Бога нет, а есть только его становление в человеке или в человечестве. Это мнение является извращенным не потому, что нет небесного становления в бытии присутствующем, но потому, что только через начальную уверенность в небесном бытии мы можем соприкоснуться с таинством небесного становления, саморазделением Бога в творении и его участием в нашей судьбе и свободе.
Буберовская мысль сконцентрирована не на процессе реализации, а на встрече человека с Богом и на теофании, которая освещает человеческую жизнь и историю как результат этой встречи. Только благодаря этому он преодолевает, вызванные разочарованиями и болезнями века, субъективизм и витализм Ницше и Бергсона. Только через этот последний шаг он приходит к пониманию того, что, хотя внешние формы меняются – сама встреча между человеком и Богом остается той же. «Бог желает развиться в человеке», пишет Бубер; не сам Бог изменяется и развивается в себе, а глубина и полнота человеческой встречи с Богом, и то, как человек выражает эту встречу и наполняет её значением в повседневной жизни. Бубер подчёркивает, что взаимная встреча человека и Бога не оставляет места для какой – либо концепции неперсонального божьего руководства рождающегося в душе человека. Теперь Бог для него – Вечный Ты, Абсолютная личность, «ближе ко мне чем моё я», открывающая себя в моих встречах с другими.
«Вы знаете, всегда всем своим сердцем знаете, что вы нуждаетесь в Боге больше чем во всем остальном; но знаете ли вы также, что Бог нуждается в Вас – во всей полноте Его вечности нуждается в вас? Как может человек существовать, как можете вы существовать, если Бог не нуждается в нём, не нуждается в вас. Вы нуждаетесь в Боге, чтобы быть, и Бог нуждается в Вас по самому значению вашего существования. В поучениях и поэмах люди прилагают усилия сказать больше, и они говорят слишком много; что значат все напыльщенные и самонадеянные разговоры «о становлении Бога», о стремлении природы воплотится в Нем, если мы знаем, непоколебимо знаем в своем сердце, что есть становление Бога, что Он есть…
Создание происходит с нами, оно самовозгорается в нас, переплавляет нас в горении, придавая нам новую форму – мы трепещем, мы робеем, мы подчиняемся. Мы принимаем участие в создании, встречаем Создателя, протягиваемся к Нему и, соединяясь с Ним, помогаем Ему». *
* Мартин Бубер. «Я и Ты» (см. стр. 113)
Часть 1
Внутренний мир человека двойственен в соответствии с двойственным отношением человека к миру окружающему его.
Отношение человека к миру двойственно и соответствует двойственному происхождению первичных связей человека с миром.
Первичная неодушевлённая связь может быть выражена комбинированным начальным словом Я-Это, где без изменения первичной связи слово Это может быть заменено словом Он или Она. Эта связь ненаправленная, она только лишь определяет и ограничивает объект.
Первичная одушевленная связь может быть выражена комбинированным начальным словом Я-Ты. Она не определяет и не ограничивает объект, она направлена к личности, от которой ожидается восприятие персонального, личностного Я.
Следовательно, человеческое Я тоже двойственно. Это ни в коем случае не означает раздвоение личности, это означает, что человек может различно сопоставлять своё Я и Мир.
Начальные слова ничего не означают, они лишь ставят в известность об отношении. Начальные слова не описывают ничего, что может существовать независимо от них, но будучи произнесенными, они тем самым вызывают осуществление первичной связи.
Начальное Я-Ты может быть произнесено только всей душой, всем единством и неповторимостью одухотворённого Я, воспроизводящего и дающего себя в настоящем, в котором оно только и может существовать.*
* Дух, духовное не имеет прошлого, это вечное настоящее – вечное изначальное становление. Когда мы думаем о прошлом души, мы смешиваем дух с опытом и познанием.
Начальное Я-Это не может быть произнесено всей душой. Оно выражает отношения человека к им же созданному, неподвижному, омертвлённому, предметному миру, который уже принадлежит прошлому. Ибо, любой предмет становится частью прошлого, как только человеческий дух, творящий его, заканчивает свою работу.
Однако человек может распространить своё начальное Я —Этои на мир живой и неживой природы. Человек не знает и не может знать все взаимносвязи этого мира, упрощая, он склонен считать его неподвижным, овеществлённым, разделённым на различные объекты и лишённым единства, хотя интуитивно он чувствует связь мироздания с всеобщим, высшим творящим началом. * Человек склонен считать себя независимым от мира, а мир независимым от себя, тем самым он обрывает свою связь с миром настоящего.
Здесь нет человеческого Я, взятого в целом, здесь есть только Я из первичной связи Я-Ты и Я из первичной связи Я-Это.
Сказанное выше предполагает что:
Настоящее существует только в творении.
Творение не есть единовременный акт воли творца, оно свершается непрерывно и не без участия человека.
Ничто из созданного Творцом не теряет с ним связи.
Когда человек произносит Я, он обращается от одного или другого своего Я, которое и возникает в данный момент.
Когда человек произносит Ты или Это, он тем самым вызывает к существованию одно из двух его первичных Я.
Возникновение Я и произнесение Я равнозначны.
* Материалистическая формула развенчания творения: «Движение – форма существования материи» – превращает мир в производное двух механических понятий. Тогда как евангельское – «В начале было слово» – всё живущее объединяет в единой душе.
Когда начальное слово произнесено, говорящий входит в мир и определяет свою позицию в нём.
Жизнь человека не ограничивается активностью, направленной только на предметы, и не проходит только в сфере определяемых понятий. Я обладаю способностью к восприятию. Я чувствую что-то. Я составляю об этом представление. Я что-то желаю. Я что-то думаю. Жизнь человека не состоит из этого и подобного этому.
Такое и тому подобное устанавливает сферу Это.
Но сфера Ты имеет отличающийся базис.
Когда произнесено Ты, говорящий, не обращается к какомулибо объекту, пытаясь выделить его среди других. Там, где есть объект, есть и другой объект. Каждое Это ограничено другими Это. Любое Это существует только будучи ограниченным другими. Но, когда произнесено Ты, объекта нет, Ты не имеет границ.
Когда произнесено Ты, говорящий не определяет объект и действительно не имеет его. Он входит во взаимоотношения, он участвует в творении и, следовательно, участвует в настоящем.
Это сказано: человек исследует свой мир. Что это значит?
Человеческое восприятие скользит по поверхности объектов и человек изучает то, что доступно его восприятию. Он извлекает знания о составе объектов, он получает опыт, испытывая их. Человек встраивает объекты в систему и дает им определения, и воспринимает мир, состоящий из Это, Он, Она и Это опять. У меня есть опыт, если мы добавим «внутренний» или «внешний», ничего в ситуации не меняется. Этим самым мы лишь следуем условному, нереальному разделению (души и тела), которое проистекает от желания человека избавиться от тайны смерти.*
* Это кажущееся познание мира, закрытие тайны театральными декорациями нереальных или абстрактных понятий, а, следовательно, и закрытие истины.
«Внутренние» или «внешние», «открытые» или «сокрытые», но всегда определяемые – это лишь вещи и только вещи!
Как самонадеянна эта мудрость, которая воспринимает мир как заполненную ценностями пещеру Али-Бабы, сокрытою и охраняемую для введения в сферу опыта и манипулирования до момента получения секретного ключевого слова.
Это секретность без секрета.
Это аккумулирование информации.
Это всегда Это!
Человек, который исследует, не имеет участия в мире. То, что он получает, остаётся «в нём»; знания не устанавливают взаимоотношений между человеком и миром.
Мир не принимает участия в исследовании, он позволяет себе быть исследованным, но не более того. Человеческий опыт не имеет отношения к миру, и мир не имеет отношения к человеческому опыту, добытому исследованиями.
Как опытное знание, мир принадлежит к начальному Я-Это. Начальное Я-Ты устанавливает мир взаимоотношений.
Есть три сферы, в которых возникают взаимоотношения.
Первая: наша жизнь с природой. Здесь взаимоотношения стелются во мраке ниже уровня речи. Жизнь живых существ протекает напротив нас, но она не может приблизиться к нам, и когда мы обращаемся к живому существу как к Ты, наши слова прилипают к отправной точке речи.
Вторая: наша жизнь с людьми. Здесь взаимоотношения открыты в форме речи. Мы можем давать и принимать Ты.
Третья: наша духовная жизнь. Здесь взаимоотношения сокрыты, но все же приоткрывают себя. Они не используют речь, скорее, порождают ее. Мы не воспринимаем Ты, но, тем не менее, мы Его чувствуем. Мы ощущаем его дыхание, а иногда, и прикосновение, и мы отвечаем – Создаем, Думаем, Действуем.
Мы говорим начальные слова всем своим существом, хотя мы и не можем произнести Ты с помощью губ. Но, по какому праву мы определяем то, что лежит вне речи и, следовательно, вне нашего объективного понимания как взаимосвязь с миром, как Я-Ты?
В каждой сфере, присущим каждому из нас, своим собственным неповторимым образом, через каждый процесс становления, то есть, через саму жизнь, через то, что есть в ней наше настоящее, мы выглядываем вовне по направлению к окраинам вечного Ты, в каждой сфере мы осведомлены о дыхании вечного Ты, в каждом Ты мы обращаемся к вечному Ты.
Я рассматриваю дерево.
Я могу смотреть на него как на картину: жесткая колонна в копне света, или пятно зелени с деликатным голубым или серебренным на заднем плане.
Я могу воспринять его как движение: текущие соки в цепляющихся, сталкивающихся ветвях, всасывающие корни, дыхание листьев; бесконечный обмен с землей и воздухом – и препятствия вырастают сами.
Я могу классифицировать дерево как образец фауны и изучать его в его группе и виде жизни.
Я могу подавить его актуальное присутствие и сформулировать это так строго, что я буду признавать его только как выражение закона, или законов, в соответствии с которыми постоянное противодействие сил непрерывно устанавливается на каком-то уровне равновесия, или, в соответствии с которыми, компоненты, образующие субстанцию дерева, смешиваются и разделяются.
Я могу рассеять его на символы и цифры и увековечить его в них в чисто числовом отношении (уравнения, формулы и т.п.).
Во всех этих действиях дерево остается моим объектом, занимающим место в пространстве и времени, и имеющим свою природу и строение.
Однако может случиться, если я имею к этому и волю, и благосклонность, что, рассматривая дерево, я становлюсь связанным отношениями с ним. Дерево сейчас не есть больше Это. Я был очарован и пленен энергией исключительности (поражен великолепием какого-то образца).
Для этого нет необходимости отбрасывать любой из методов, которыми я пользовался, рассматривая дерево. Нет ничего, от чего бы мне следовало отвернуть мой взгляд, чтобы не видеть. И нет знаний, которые мне следовало бы забыть. Наоборот, есть все: картина и движение, вид и тип, закон и количество, всё невидимо присутствует, объединенное в одном событии.
Всё, принадлежащее дереву, остаётся при нём: его форма и структура, его цвет и химический состав, его взаимоотношения с элементами и звездами: всё присутствует в едином целом.
Дерево не есть ни мое впечатление, ни игра моего воображения, его ценность не зависит от моего настроения; оно раскинуло свои ветви надо мной и должно как-то воспринимать меня, так же как и я его – но только другим путем.
Давайте не будем делать попыток извлечь все значения из взаимоотношений, взаимоотношения неистощимы. Имеет ли дерево сознание, подобное моему? Об этом я не знаю ничего.
Но, разве вы желаете еще раз разъединить то, что не может быть разъединено, и преуспеть в этом. Я не встретил ни души, ни дриады, а только дерево само.
Обращаясь к человеческому существу как к своему Ты и говоря ему начальное слово Я-Ты, мы не считаем его объектом среди объектов и не считаем его состоящим из объектов.
Человеческое существо не есть Он или Она, отделенное от каждого Я, Он или Она в определенном узле пространства и времени в пределах сети этого мира. Не есть это и объект природы, могущий быть изученным и описанным в развязанном пучке наименованных качеств. Но, без соседей и целое в себе он есть Ты, и чувствует небеса. Это не значит, что ничего не существует, исключая его самого, но всё остальное живет в его лучах.
Точно также, как мелодия не сделана из нот, стихотворение из слов и строчек, а скульптура из линий – напротив, они должны быть выдерганы и растасканы, пока их единство не будет разбросано на эти многочисленные частицы, точно также дело обстоит с человеком, о котором я говорю Ты. Я могу отделить от него цвет его волос, его мимику, его речь или его доброту. Я должен постоянно делать это. Но каждый раз, когда я делаю это, он прекращает быть моим Ты.
Точно также, как молитва не есть во времени, а время в молитве, жертва не в пространстве, а пространство в жертве, так и обращение к взаимоотношениям есть упразднение предметнообусловленной реальности * – так и с человеком, которому я говорю Ты.
Я не встречаю его в определенном месте и времени. Я могу поместить его в то или иное место и время. Я должен постоянно делать это, но я помещаю только Его или Её, то есть, Это (некий одушевлённый объект, способный существовать вне меня) и уже не моё Ты.
Я не исследую человека, к которому я обращаюсь как к своему Ты.
Я устанавливаю взаимоотношения с ним в священнодействии начального слова. Только когда я выхожу из взаимоотношений, я действительно исследую его. Но в этом действии Ты исчезает.
*Реальности мира Это – реальности отвердевших, принадлежащих прошлому, установившихся взаимосвязей мира – реальности объективно воспринимаемой, в отличии от реальности настоящего, взаимосвязи которого находятся в процессе становления и не имеют предметных или осязаемых качеств. Однако настоящее вовсе не являются неощутимым. Его силой мы рождены, его энергию мы несём с собою в мир, его бьющийся страстный источник мы ощущаем в себе, его оживляющее дыхание возрождает нас, даже когда опустошённые и изнеможенные мы восстаём против него, стремясь отыскать себе убежище в прошлом.
Даже если человек, которому я говорю Ты, не осведомлен об этом и находится в окружении своего опыта, тем не менее, взаимоотношения могут существовать. В Ты реализуется больше, чем в Это. Сюда не проникает обман, здесь колыбель Реальной Жизни.
Как только Твоё небо оттянуто от меня,* ветры причинности подкрадываются ко мне и водоворот судьбы втягивает меня в свой поток. **
И в этом вечный источник искусства: человек обращен к некой форме, которая желает быть обретенной через него в работе. Эта форма не есть всплеск его души. Переживания – только внутренние проявления воздействия внешних форм, которые подступают к его душе и требуют от неё эффективной энергии. Человек соприкасается с искусством всем своим существом.***
Если он вынашивает в себе это, если он говорит начальное слово, обращаясь к формам, которые встречают его, эффективная энергия устремляется наружу и возникает работа.
Этот акт включает жертву и риск. Это – жертва; бесконечные возможности жертвуются на алтарь формы.
* Образ, носимый в душе изгнан прочь.
** Потеряв взаимосвязь настоящего, или отказавшись от неё, отказавшись от страстной и упорной борьбы за её реализацию, человек лишает себя будущего и попадает в зыбучие пески прошлого. Прошлого, из которого нет выхода, какие бы «научно-обоснованные» пути не предлагались бы – прошлого, в котором не ведающие ни жалости, ни сочувствия боги судьбы вершат свой суд.
*** Он ощущает некое невыразимое притяжение, нечто изначально известное, но не «узнанное», и напрягает все свои силы чтобы «узнать», выразить и тем самым осуществить эту новую, только что образовавшеюся духовную связь себя и мира.
Все что было вдохновенно создано, но не уместилось в перспективе произведения, должно быть отброшено, стерто из памяти, как бы ярко и талантливо оно бы не было. Исключительность того, что обращено, требует – быть по этому.
Это – риск. Начальное Ты может быть сказано только всем существом. Только под залог моей собственной судьбы Ты открывает себя. Тот, кто отдает себя миру Это, может ничего не удерживать от себя. Работа не заставляет страдать человека, повернувшегося в сторону и отдыхающего в мире Это.
Но здесь я ощущаю: если я не отдаю себя полностью, если я не буду служить этому бескорыстно и преданно, это прикосновение внешних форм будет оборвано, сломлено или сломает меня.*
Я не могу ни изучить, ни описать те формы, которые встречают меня, только их поверхности, которые соприкасаются со мной. Но даже при этом я ощущаю сияющее излучение того, что противостоит мне, чище, чем любое проявление гармонии мира, открывающееся человеку исследующему мир.
Я не рассматриваю их ни как вещи среди «внутренних» вещей, ни как представление, порожденное моей фантазией, это есть нечто присутствующее в настоящем. Я не сомневаюсь в объективности этих форм, они явно не «там». Они охватывают меня, и нет ничего так сильно и так реально действующего на меня, как они.
Творить – значит вступать в реальные взаимоотношения c миром настоящего и через открывающеюся духовную взаимосвязь воспроизводить настоящее в творении.
* «Когда строку диктует чувство, Оно на сцену шлёт раба. И здесь кончается искусство, И дышит почва и судьба». (Борис Пастернак)
И отношения, в которых я с ними нахожусь, реальны, они действуют на меня, так же как и я действую на них.* Это встреча и противостояние, действие и противодействие, духовение ** и вдохновение.
Я веду, пропускаю формы, которые встречают меня в мире Ты, через себя, на ту сторону в мир Это. Произведенная работа есть вещь среди вещей, способная быть изученной и описанной как сумма свойств. Но время от времени она может быть обращена к восприимчивому читателю во всей
своей полной олицетворенной форме.
– Что тогда мы изучаем в мире Ты?
– Ничего, ибо мы не изучаем его.
– Что тогда мы знаем о Ты?
– Только всё. Ибо мы не знаем более ничего изолированного от него.***
Ты встречает меня через благодарность – это не определено путем поисков. Мое произнесение начального слова, моё обращение к нему – это действие всего моего существа.
Ты встречает меня. Более того, я вступаю в прямые взаимоотношения с Ним. Однако взаимоотношения означают быть
* Поэт слышит гармонию мира, преобразует её, придавая ей форму, и несёт её в мир в этом оформленном (овеществлённом) виде, но только лишь для того, чтобы гармония, освободившись от своей овеществлённой формы, могла вновь обрести изначальное одухотворённое звучание в душе человека.
** На иврите «руах» – дух, ветер, дуновение, прикосновение ветра. Это первичное переживание человека, образующее его. Оно гораздо древнее первых попыток наивной объективизации его (мир духов) в начальных языческих религиях.
*** – Так, может, это и есть Дух?
– Это есть человеческое представление о новом уровне единства достигаемого или могущем быть достигнутым в человеке.
избранным и избрание, воединение переживаний и действий; и также, как и любое другое действие, идущее от всего человеческого существа, они означают приостановку всех частичных действий и, следовательно, приостановку всех ощущений от действий, опирающихся только на их особенную частичную область.
Начальное слово Я – Ты может быть сказано только всем существом.
Концентрация и сплавление воедино происходит во мне, но оно никогда не осуществляется через меня самого. Становление моего Я происходит только через моё отношение к Ты; Я, ставшее Я, говорит Ты.
Вся реальная жизнь – это встреча.
Отношения к Ты прямые. Ни система принципов, ни предварительное знание, ни фантазия не проникают между Я и Ты.
Сама память трансформируется. Она всплывает из своей изоляции в единство целого.* Ни цель, ни вожделение, ни предвкушение не вмешиваются между Я и Ты. И желание трансформируется, оно всплывает из мечты в проявление. Каждое средство – это препятствие. Только когда каждое средство разрушено, встреча происходит.
В силу направленности взаимоотношения все ненаправленное становится не относящимся к делу. Не имеет значения; является ли мое Ты неким Это для других Я (то есть объектом общего опыта), или, что оно может стать им и для меня, через завершение его действия во мне самом.
В реальности, однако, конечно, качаясь и колеблясь, граница пролегает не между познанным и непознанным, не между тем, что дано, и тем, что не дано, не между миром бытия и миром ценностей;
* Она не есть уже хранилище несвязанных фактов и событий, она становится, цельной, бесконечно знающей и узнаваемой.
но, разрезая нейтрально все эти области, она лежит между Ты и Это, между настоящим и объектом.
Настоящее, и под этим подразумевается не точка, которая время от времени обозначает в нашей мысли только завершение какого-то «оконченного» фиксированного времени, а реальное, наполненное настоящее, существуеттолько как актуальное присутствие, в котором осуществляются встреча и взаимоотношения. Настоящее возникает только в силу того, что Ты становится настоящим.
Я из начальных слов Я-Это, то есть я не обращенное к Ты, но окруженное множественными значениями не имеет настоящего, только прошлое. Другими словами, как долго человек остается удовлетворённым предметами, которые он изучает и использует, он живет в прошлом и его мгновения не имеют настоящего содержания. Он не имеет ничего, только предметы. Но предметы существуют за счет времени, которое прошло.
Настоящее не беглец. Оно не есть нечто временное, мимолётное, преходящее – оно есть настоящее непрерывно продолжающееся. Объект это не продолжение, это прекращение, приостановка, перелом, отрезание и отвердевание, отсутствие взаимоотношений и настоящего бытия.
Истинное бытие в настоящем, жизнь предметов в прошлом.
Обращение к «миру идей» как к третьему фактору над этим противостоянием не отменяет его существенную двойственную природу. Ибо я говорю не о ком другом, а о реальном человеке, о тебе и обо мне, о нашей жизни и о нашем мире – не о неком я, и не о некой жизни вообще. Реальная граница для реального человека разрезает также и мир идей.
Будьте уверены, множество людей, испытывающих удовлетворение от изучения и использования мира вещей, поднимают над собой структуру идей, в которой они находят отдых и успокоение, или, точнее, убежище от надвижения пустоты. Для начала такой человек откладывает в сторону свою невдохновляющую повседневную одежду, заворачивается в чистый лён и потчует себя спектаклем некого целенаправленного, но рокового бытия; но его реальная жизнь ни в какой степени не принимает участия в этом, хотя провозглашение такого образа действий может даже наполнить его самоуспокоением и благополучием.
Но человечество явного Это, которое воображено, постулировано и пропагандируется таким человеком, не имеет ничего общего с живущим человечеством, где Ты может быть искренне сказано. Благороднейшая фикция – это фетиш, фиктивные возвышенные чувства – это их развращение. Идеи более не властвуют над нашими умами, они лишь случайные жители в них. Они блуждают среди нас как бездомные, лишь только иногда напоминая о своем нищенском существовании. Человек, который оставляет в себе начальное слово невысказанным, достоин сожаления, но человек, который адресует вместо него абстрактные идеи или туманные обещания, как будто это и есть его имя, заслуживает презрения.
В первом из трех следующих примеров очевидно, что прямые взаимоотношения включают воздействие на то, что противостоит мне. В искусстве действие человека определяет ситуацию, в которой форма становится работой. Через встречу, то, что противостоит мне, исполняется и входит в мир вещей, чтобы быть там бесконечно активным, бесконечно становится Это, но также вновь бесконечно становится Ты, вдохновляющим и благословляющим.
Оно облачено в форму, его тело истекает из потока беспространственного, безвременного настоящего на берег существования.
Значение эффекта не так явно во взаимоотношениях с Ты, говорящим с человеком. Действие человека, которое обеспечивает направление, в этом случае обычно понимается неправильно, как проявление одного из чувств. Чувства сопровождают метафизический и метапсихический факт любви, но не они определяют её. Сопровождающие чувства могут быть очень различны по своему проявлению. Чувство Иисуса к человеку, одержимому бесами, отличается от его чувства к возлюбленным ученикам, но любовь та же. Чувства «погостили» и любовь уходит в прошлое. Чувства живут в человеке, но человек живёт в его любви. Это не метафора, это действительно так. Любовь не есть нечто инстинктивное или врождённое. Она не есть также и нечто приобретённое, она не возникает и не остаётся в человеке, чтобы иметь Ты для своего «удовлетворения». Любовь вспыхивает и горит между Я и Ты. Человек, не ощутивший это всем своим существом, так и не смог приблизиться к этому священному очагу вечности и раскрыться во всей полноте своего существа. Он не знает любви, даже, если он приписывает к ней чувства, через которые он прошёл, свой опыт, полученные наслаждения и выражения любви, которые он зачастую принимает за самодостаточные доказательства её. Любовь распространяет свой эффект сквозь весь мир. В глазах того, кто определил себя в любви и пристально вглядывается в мир, открывшийся перед ним, люди освобождаются от их запутывания в суматошной деятельности. Хорошие люди и плохие, мудрые и глупые, красивые и безобразные становятся последовательно реальными для него, они выступают из своего одиночества и противостоят ему как Ты.
Чудесным образом, время от времени, исключительность появляется, и тогда она может быть действенной, помогающей, учащей, подымающей и спасающей. Любовь это ответственность Я перед Ты. И в этом сходство, невозможное ни в каком другом чувстве – для всех, кто любит от самых ничтожных до великих, от благословенно защищённого человека, чья любовь охраняет любимое существо, до того, кто всей жизнью пригвождён к кресту этого мира, кто отваживается донести себя до этой страшной точки – Любить Всех Людей.
Позволим значению эффекта в третьем примере – в мире живых существ и в нашем созерцании его, оставаться погружённым в тайну. Верьте в простую магию жизни, в гармонию мира и значение того что ждёт, что насторожилось, что «вытягивает шею» в созданиях, придёт к вам. Каждое слово будет фальшиво, но смотрите! Везде вокруг вас живые существа живут своей жизнью, и куда бы вы не повернулись, вы встретите существо.
Отношения взаимны. Мое Ты действует на меня, как и я действую на него. Мы сформированы нашими учениками и надстроены нашими работами. «Плохой» человек, ощутивший действие святого начального слова, может стать тем, кто познал откровение. Как мы воспитываемся у детей и животных!
Мы живем и наши жизни непостижимо включены в поток взаимной жизни вселенной.
– Вы говорите о любви так, как будто только она и определяет взаимоотношения между людьми. Но, откровенно говоря, не могли бы вы рассматривать её только как пример, поскольку существует еще и такая вещь как ненависть?
– Так долго как любовь «слепа», то есть так долго как она не видит все существо, она не знает истинной власти начального Я – Ты. Ненависть слепа по своей природе. Тот, кто видит все существо и вынужден отвергать его, находится более не в царстве ненависти, а в пределах ограничения человеческих сил сказать Ты. Он просто не в состоянии сказать начальное слово другому человеческому существу, противостоящему ему. Это слово постоянно вызывает утверждение личности того, к кому оно адресовано. Поэтому человек вынужден отрицать либо других, либо себя. В силу этого, человек, входящий во взаимоотношения признает их относительность, и, одновременно с этим, барьер, отделяющий его Я от равноправного признания Я другого, поднимается. (Чаще всего за этим игнорированием личности другого человека стоит упорное нежелание его понимать.)
Тем не менее, человек, который открыто ненавидит, находится ближе к взаимоотношениям, чем человек без ненависти и любви.
Каждое Ты в нашем мире должно превратится в Это. И в этом неизбежном превращении являет себя возвышенная меланхолия нашей судьбы. Не имеет значения, какое исключительное место занимало Ты прежде, в непосредственных взаимоотношениях. Как только взаимоотношения выработали себя, или было определено их значение,* Ты превращается в объект среди объектов – возможно главный, но все же один из них, определённый и ограниченный в своём воздействии, в своих свойствах и качествах.
В произведении искусства реализация в одном смысле означает потерю реальности в другом. Мгновения неподдельного, искреннего, восторженного и гениального** миросозерцания окончились. Теперь жизнь в ее органической цельности, вначале открывшаяся мне в тайне моего взаимодействия с ней, может быть опять описана, взята по кусочкам и классифицирована по пунктам многочисленных систем законов. И любовь сама не может существовать в безусловных, определяемых взаимоотношениях. Она продолжается только во взаимонаправленном обмене действительного и потенциального (нераскрытого, неопределяемого, довоображаемого существа). Человеческое существо, ставшее вдруг одиноким и безусловно определяемым, не может уже существовать во мне как живое, трепетное, невоспроизводимое настоящее, неспособное быть изученным, а только способное быть исполненным переживаниями. Родное мне Ты стало опять Он или Она, несвязанным со мной существом, обладающим определенной внешностью и суммой качеств. Сейчас я могу вновь отделить от него цвет его волос, его речь или его доброту. Но, как долго я делаю это, оно не есть более мое Ты, и не может быть им опять.
* Безусловное стало условным ограниченным, то, что не поддавалось никакой оценке, обрело граничные пределы.
** Как ещё определить вдохновение?
Каждому частному Ты в мире предначертано судьбой, определяемой двойственной природой каждого Ты, стать объектом, или постоянно входить в мир объектов и трансформироваться в кондицию вещей. В терминах объективной речи можно сказать, что каждый объект в мире или перед, или после становления объектом способен появляться перед Я как его Ты. Но объективная речь ухватывается только за окраины реальной жизни.
Это – вечный кристалл.
Ты – вечная бабочка – исключая ситуации не всегда следующие друг за другом в прямой последовательности, но часто случающиеся, глубоко двойственные, беспорядочно запутанные.
В начале появляются взаимоотношения.
Рассмотрим жизнь «примитивных» людей, то есть людей, имеющих скудный запас объектов, и чья жизнь проходит в пределах непосредственного круга действий, обусловленных настоящим.* Ядро их речи, слова в форме предложений** и оригинальные дограмматические структуры (которые потом раскалываются на куски, давая начало всему многообразию грамматических форм) в большинстве своём обозначают цельность взаимоотношений. Мы говорим «Очень далеко ”; зулусы имеют для этого слово, которое для нас может быть выражено в форме предложения: «Там, где кто-то кричит: «О мама! Я потерялся!» Семисложное слово полинезийца парит над нашей аналитической мудростью. То что оно точно означает может быть переведено как:
* Прошлое еще не навязало им регламентированный, организованный порядок жизни, в котором взаимоотношения человека с им же самим искусственно созданной системой, уже принадлежащей прошлому, воспринимаются как настоящее. Природа не признает власти прошлого, прошлое в ней непрерывно умирает, давая жизнь настоящему.
** То есть, предложений состоящих из одного – двух слов.
«Они уставились друг на друга, каждый ожидая, что другой добровольно сделает то, что оба они желают, но оба не в состоянии сделать это.» В этой восполненной ситуации личность запечатлена обоюдно и в имени, и в местоимении, присутствие личности только лишь облегчено, слова ещё не приобрели окончательной независимости. Главное содержание не есть продукт анализа и размышлений, оно есть непосредственное первоначальное единство – живущее взаимоотношение. Мы приветствуем человека, которого встречаем, желаем ему благополучия, благовосхваляем его.
Но как извращена, как изношена форма наших приветствий! Что мы можем даже тускло различить в «Hi» от первоначального подтверждения силы?* Сравните это хотя бы со свежим (еще не истертым) приветствием кафров «Я вижу тебя» или с забавным сленговым американским вариантом «Smell me.» Можно предположить, что характеристики и идеи, а также представления о субъектах и предметах были извлечены из представлений об инцидентах и ситуациях, то есть были определены взаимоотношениями. Элементарные впечатления и эмоциональная сумятица, которые разбудили дух первобытного человека, проистекают от опыта столкновений с существами противостоящими ему, от ситуаций природной жизни во владениях существа противостоящего ему ** – они определяются переживанием того, что воздействует на него.
* Русское «здравствуй» казалось бы, сохранило связь с взаимоотношениями, но последняя легко стирается в обращении.
** Сфера его собственных владений ничтожна, она вполне описывается несколькими сотнями предметных определений, нет еще и примитивных абстракций, есть только прямое чувственное переживание конкретных событий. Его мир еще не распался на выделенные объекты, а потому и существа, населяющие мир, не есть для него нечто вполне обособленное.
Он не обеспокоен луной, которую видит каждую ночь, пока она телесно не придет к нему, спящему или разбуженному – подкрадется близко и очарует беззвучными движениями, или околдует пагубной мелодичностью почти неощутимых прикосновений. Он не удерживает в своей памяти зрительных представлений, скажем загадочной сферы света или демонического существа, каким-то образом связанного с ней; в начале у него возникает только волнующее динамическое ощущение лунного эффекта, электризирующее его тело.
Только из этого персонально полученного эмоционального воздействия постепенно всплывает, появляется представление. Только сейчас память о неизвестном, которая ночью вошла в его существо начинает воспламеняться и обретать форму, как нечто производящее и несущее этот эффект. Таким образом, становится возможным трансформация неизвестного в объект – превращение непознаваемого, а только лишь переживаемого Ты в он или она, вне Ты которое не может быть исследованным.
То, что явления, из которых в последствии извлекались представления о субъектах и предметах, вначале долго сохраняли характер взаимоотношений облегчает понимание определённых духовных элементов примитивной жизни. Я имею ввиду эту таинственную силу (магическую энергию), представление о которой прослеживаются в различных вариантах в форме вер или знаний (что у древних по существу одно и тоже) у многих народов обожествлявших силы природы. Известная как Мана или Оренда, она открывает путь Брахме в её начальном значении и далее к динамис и харис «магических папирусов» и Апостольским посланиям. Она была охарактеризована как сверх чувственная или сверхъестественная энергия, описания которой зависят от наших категорий и не соответствуют чувственному восприятию примитивного человека. Пределы его мира установлены его телесным опытом, которому посещения, как самой смерти, так и духа умерших, можно сказать, довольно «естественно» принадлежат.
Принятие чего-то, что вовсе не имеет ощутимых качеств, как реально существующего, должно поражать его своей абсурдностью. Явления, к которым он относит мистическую энергию, исходят из реальности его жизни, основанной на чувственном взаимоотношении с природой, на событиях, которые вмешиваются в его жизнь, будоражат его тело и оставляют после себя возбуждающий образ. Луна и дух смерти,* навещающие его ночью, в равной степени воздействия имеют эту силу. Но ее также имеют горящее солнце и завывающий зверь, вождь, чей взгляд принуждает его, и колдун, чье пение заряжает его энергией для охоты. Мана – это просто эффективная сила, которая превращает луну, сияющую у него над головой, в волнующего кровь Ты. Память об этом оставила свой след даже когда представление об объекте было выделено из общего волнующего представления. Действительно, сама эта эффективная сила никогда не появляется по – другому, кроме как в носителе и производителе эффекта. Это есть нечто, чем сам человек, если он владеет, скажем, волшебным камнем, может эффективно воздействовать. «Миропредставление» примитивного человека магическое не потому, что человеческая магическая энергия внесена в его окружение, но потому, что его человеческая энергия есть только отдельная разновидность общей магической энергии, от которой проистекают все эффективные действия. Причинность в его мире не есть неломающаяся последовательность, а каждый раз новые вспышки вырывающейся наружу магической энергии, направленные вовне к результатам её проявления, это – вулканическая деятельность без продолжения. Мана – это примитивная абстракция, может быть даже более примитивная чем, скажем, число, но не более супернатуральная, чем оно.
* Примитивный человек живет в прямом взаимодействии с олицетворенным миром. Его взаимоотношения с миром подобны нашим взаимоотношениям с близкими людьми. Духовная реальность мира для него также несомненна, как и его собственная.
Память, тренируясь и совершенствуясь, совмещает крупные события (случаи взаимоотношений) с эмоциональными переживаниями.* Важные для жизни события, накопленные памятью и обобщенные в образе, присоединяются к инстинкту самосохранения.
События, наиболее заслуживающие внимания инстинкта понимания, (то есть любопытства: Что это есть? Каков его эффект), выделяются из общих событий и становятся независимыми. Наименее важное, не общее, изменяющееся Ты, извлеченное из опыта, удаляется и остается изолированным в памяти. Тогда как представление о событии, оставшееся после этого извлечения, постепенно трансформируется в объект и очень медленно распределяется на группы и классы.
И третий в соглашении, трагически жуткий в своей обособленности, все еще по-детски не сознающий себя, временами более призрачный чем призрак смерти или луна, но поднимающийся все более и более неопровержимо отчетливо, там возникает другой, «неизменяемый» партнер «Я».
Сознание самого отделяемого Я соединено с первичным примитивным правлением инстинкта самосохранения не более, чем с любыми другими инстинктами. Это не «Я», которое желает сохранить и размножить себя, а тело, которое знает также о наличии не «Я». Это не «Я» а тело, желающее сделать вещи инструментами или игрушками, желающее быть «создателем.» Далее cognosto ergo sum,** в какой- либо наивной форме, в какой-либо «детской» концепции изучаемых предметов не может быть найдено в примитивном миропредставлении. Я возникает как единичный элемент вне
* Точнее они удерживаются в памяти благодаря эмоциональному потрясению, через которое они воспринимаются и запечатляются, и только поэтому они и обретают образную форму.
** Я мыслю, значит я существую.
Только потом, когда они были расколоты на куски, частице был дан титул-объект.*
Фундаментальная разница между двумя начальными словами проясняется в свете духовной истории примитивного человека. В начальном чувственно – образном взаимоотношении он говорит Я-Ты естественным путем, предшествующим тому, что может быть названо наглядностью формы; перед тем, как он осознал себя как Я. Начальное Я-Это, с другой стороны, только и стало возможным благодаря такому осознанию, то есть отделению Я.** Первое начальное слово может быть рассмотрено, конечно, как Я и Ты, но это не вытекает из их сопоставления, их природа предшествует Я. Второе возникло из сопоставления Я и Это, что возможно только после отделения Я.
В примитивном взаимоотношении в силу его исключительности Я включено, однако следует сказать, что в нём есть в соответствии с его сущностью только два партнёра, человек и то, что противостоит ему, в их полной (не определяемой предметно) реальности, и хотя мир становится в нём дуалистической системой, человек без того чтобы воспринимать себя, уже осведомлён о космическом сочувствии к нему.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=70955620?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Мартин Бубер
Мартин Бубер один из самых влиятельных философов середины ХХ века. Был безуспешно номинирован десять раз на Нобелевскую премию мира и семь раз – на Нобелевскую премию по литературе.«Существование взаимности между Богом и человеком недоказуемо, как недоказуемо существование Бога. Но тот, кто все же отваживается говорить о ней, свидетельствует и взывает к свидетельству Того, к Кому обращена его речь,» – свидетельству нынешнему или будущему.
Я и Ты, или Диалог с Мартином Бубером
Мартин Бубер
Переводчик Михаил Эльман
© Мартин Бубер, 2024
© Михаил Эльман, перевод, 2024
ISBN 978-5-0064-3500-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Мартин Бубер
Я и Ты,
Авторизированный перевод Михаила Эльмана
Мартин Бубер; один из самых влиятельных философов ХХ века. Был безуспешно номинирован десять раз на Нобелевскую премию мира и семь раз – на Нобелевскую премию по литературе. Самая известная его работа – «Я и Ты» (Википедия)
Первое предисловие
Мартин Бубер – выдающийся мыслитель нашего времени.* Как и все великие мыслители, он опередил свой век. Ему не присудили Нобелевскую премию мира, это нельзя было сделать по чисто политическим причинам. Ему не присудили и Нобелевскую премию по литературе. Он заслужил и её, однако присудить философу литературную премию – значит не признать его философом. До сих пор ни на одном языке не издано и полное собрание его сочинений. Тем не менее, влияние Бубера на современный мир весьма значительно. Его книги есть во всех университетских библиотеках Запада, число исследований, посвящённых его работам, давно перевалило за тысячу и продолжает расти нескончаемым потоком. Написаны подробные биографии Бубера, а также воспоминания о нём. Русскоязычному читателю Мартин Бубер практически не знаком. В бывшем Советском Союзе его работы были запрещены и хранились в спецфондах. За пределами России на русском языке, были изданы только отдельные статьи и исторические исследования, не дающие представления о мировоззрении философа. Однако в семидесятых годах в России были нелегально переведены и размножены в «самиздате» некоторые работы Бубера, в том числе и его главная книга «Я и Ты». ** Над переводом работала группа переводчиков, по соображениям конспирации не знавших друг друга. Эта и другие причины привели к тому, что этот перевод нельзя назвать удачным. Ещё одна попытка перевести на русский основную работу Мартина Бубера на русский была предпринята в девяностые годы. *** В это время на рынок хлынуло огромное количество ранее запрещённой литературы, и никто не обращал внимание на содержание и качество перевода.
Моя основная задача состояла в том, чтобы сделать эту уникальную по глубине самопознания и понимания мира книгу Бубера доступной широкому кругу читателей. Я не стремился к дословности, это в достаточной мере свободный перевод, я старался сохранить мысль и мироощущение автора, точность его образов, ритмику и живое дыхание его речи. В тексте много примечаний, но вы нигде не найдете ремарки «примечание переводчика». Я не пытался вмешиваться в диалог читателя с Бубером, я только старался помочь этому диалогу. Часть примечаний – это «издержки» перевода, вызванные несовпадением понятий в различных языках, многие другие – это только поэтические ассоциации. Я не хочу приводить здесь какую-либо биографическую информацию о Бубере. Подробности его жизни не охватывают его души. Об этом только лишь можно сказать с библейской краткостью: «Жил человек праведный и слышал своё эхо, отражённое от небес…» ****
Переводить Бубера – все равно, что переводить поэта. Мир Бубера парадоксален, язык пластичен и выразителен, мысль изумительно точна. Однако это вовсе не беллетристика, книга не поддаётся читателю с первого прочтения, во многом это объясняется внутренней позицией читателя, как правило, получившего воспитание и образование, внушающее воинственное неприятие религии. Но, это и не религия, а скорее то, что за ней стоит: человек и его я, рок и свобода, диалог между Богом и человеком, судьба цивилизации.
Надо быть мужественным, чтобы отбросить догмы и предрассудки, надо иметь доброе, страдающее сердце, чтобы так стремиться к истине и справедливости, надо обладать бесстрашием, чтобы прозреть и увидеть мир таким, каким его увидел Бубер.
* Родился в 1878 году, умер в 1965.
** Издана на немецком в 1923 году, на английском в 1937.
*** Бубер Мартин. Два образа веры М.: Республика, 1995. – 464 с.
Серия: Мыслители XX века
**** «Вот житие Ноя: Ной был человек праведный и непорочный в роде своём; Ной ходил перед Богом.» Бытие: 6.9.
Второе предисловие
Первоначально я хотел ограничиться коротким вступлением, но после того как была сделана первая редакция перевода, с которой в той или иной степени ознакомился достаточно широкий и разнообразный круг знакомых и незнакомых мне людей, возникла необходимость дать хотя бы краткую обзорную информацию об этой книге и ее авторе. Такая необходимость вызвана тремя причинами. Во первых; как правило, с отсутствием какого-либо предварительного знакомства читателя с творчеством Бубера. Во вторых; поэтической «загруженностью» текста самой этой книги и связанной с этим трудностью понимания. И в третьих; с обвинениями по моему адресу в «произвольном толковании Бубера». Чтобы в какой-то мере исключить подобные обвинения, а также и потому, что я не чувствую себя вправе давать какую либо другую оценку творчеству Бубера, кроме как поэтическую, у меня не остается другого выбора как только обратиться к авторитетам и дать читателю возможность увидеть эту книгу через восприятие людей профессионально занимающихся исследованием и переводом работ Мартина Бубера. Итак, это второе предисловие состоит из трех значительных отрывков из предисловий к работам Мартина Бубера в разное время написанных тремя различными авторами. Я не задавался какой-либо целью при подборе отрывков, я только стремился к тому, чтобы они взаимно дополняли друг друга, и тем самым создавали некую общую картину.
Н. Прат (Из предисловия к сборнику избранных работ Мартина Бубера) *
Мартин Бубер (1878—1965) – один из ведущих религиозных мыслителей нашего века – не является ни академическим философом, ни профессиональным теологом. Пользуясь языком философии и теологии для выражения своих идей, он не занимается философскими или теологическими проблемами как таковыми. Гораздо больше его интересуют повседневные встречи человека с миром. Исключительная сила и обаяние, присущие Буберу как человеку и мыслителю проистекают в значительной мере из того факта, что в его произведениях отразился трагический опыт приобретенный человечеством в ХХ столетии, его стремление и надежды. Философия Бубера свидетельствует об исключительно плодотворном взаимодействии между, уходящим в глубины человеческого существа, восточным религиозным миропониманием и европейской, в особенности немецкой, культурой.
В 1892 году М. Бубер покинул дом деда в Зальцбурге, где прошло его детство и начал учится в светской гимназии во Львове. Затем он продолжает образование в университетах Вены и Берлина. Значительное влияние на Бубера, так же как на многих других его современников оказал Ф. Ницше, отвергавший традиционные ценности западной цивилизации во имя утверждения жизни, её стихийных сил. На вызов брошенный Ницше откликнулись многие европейские мыслители и писатели, в том числе и молодой Бубер. Влияние Ницше сказалось и в увлечении Бубера идеями поздних романтиков. Его роднила с ними эмоциональность стиля и страстная увлечённость искусством. Отсюда поэтический тон присущий философским сочинениям Бубера. Однако для формирования мировоззрения Бубера особое значение имела его дружба с Густавом Ландауэром. Как и Ландауэр, Бубер предпочитал централизованной государственной власти малые ассоциации, в которых может быть достигнуто подлинно человеческое общение. Возрождение кантианства в особенности в интерпретации Германа Когена, привело Бубера в соприкосновение с основной тенденцией немецкой философской традиции. Однако, как отмечалось выше, Бубера никогда не интересовала философия как таковая, он проявлял гораздо больший интерес к конкретным социальным и культурным проблемам.
* Мартин Бубер, «Избранные произведения». Иерусалим, 1978.
Здесь сказалось влияние его наставников: Георга Зиммеля, социолога с философской ориентацией и Вильгельма Дильтея, основоположника философии культуры.
Будучи студентом Бубер увлекался мистическими учениями в рамках различных религиозных традиций. Его докторская диссертация была посвящена исследованию взглядов ряда христианских мистиков эпохи Возрождения и Реформации, ранние произведения Бубера, написанные под влиянием Ницше, исполнены мистической страстью к единству с Абсолютом, чьё бытиё и мощь составляют основу мира. В последствии Бубер всячески подчёркивал подлинную реальность мира повседневного опыта, который мистики считали иллюзорным.
Новым источником вдохновения для Бубера стало знакомство с произведениями датского религиозного мыслителя Серена Кьеркегора, который восставал против философского рационализма во имя нерассуждающей веры. Религиозное мировоззрение Кьеркегора оказало мощное влияние на Бубера; оно показало, каким образом современный человек может творчески отнестись к призыву, содержащемуся в Библии. Своим экзистенциальным пониманием истины Бубер в значительной мере обязан Кьеркегору. При всём своём восхищении им Бубер, однако, отвергал его индивидуалистический подход к религии и пессимистический взгляд на человека. Философия Бубера делается более экзистенциальной и менее мистической. Притязание мистиков на единство с абсолютом стали казаться ему несостоятельными. В своей главной работе «Я и Ты», опубликованной в 1923 году, он резко критиковал акцентирование мистического единства и говорил вместо этого об отношении – отношении наиболее полно выражающемся в любви между мужем и женой – как о ключе понимания смысла человеческого существования. Книга «Я и Ты» явилась самым ярким выражением философии Бубера.
Философия Бубера, содержащаяся в его многочисленных произведениях, и прежде всего в книге «Я и Ты», получила название «диалогической». Согласно Буберу, философские проблемы возникают только когда люди размышляют о «реальных» вопросах, то есть о вопросах, которые затрагивают не один интеллект, но все существо человека. Бубер не одинок среди современных философов в своем подчеркивании жизненной значимости в качестве исходного и конечного пункта философии. Он близок в этом к достаточно пестрой группе мыслителей получивших название «экзистенциалистов». В отличие от традиционных рационалистов и эмпириков, экзистенциалисты сознательно занимают позицию страстной заинтересованности, субъективной вовлеченности в решение философских вопросов. Это сближает философию экзистенциализма с одной стороны с мистикой, а с другой стороны – с художественной литературой. В книге «Я и Ты» родство Бубера с экзистенциализмом очевидно; помимо художественного яркого способа изложения, ее характеризует страстная вовлеченность в решение проблемы. Однако мысль Бубера испытала глубокое воздействие мироутверждающей библейской пророческой традиции, и это влияние отличает ее от пессимистического индивидуализма других представителей этой школы – от Кьеркегора до Сартра. Именно слияние экзистенциального мышления с жизнеутверждающим мужественным духом творения составляет великий вклад Мартина Бубера в современную философскую мысль.
«Я и Ты» начинается следующим заявлением: «Для человека мир двойствен, в соответствии с его двойственным отношением к нему». Термин «отношение» следует понимать не в психологическом смысле, но в смысле фундаментальной позиции, способа бытийственного взаимодействия человеческого «я» с миром и всем, что в нем находится. Бубер называет эти две фундаментальные позиции отношениями «Я – Ты» и «Я – Оно». Точно так же, как все существа могут рассматриваться как объекты в бесстрастном отчужденном состоянии «Я – Оно», так и всякое бытие может становиться партнером и собеседником человека в личном заинтересованном отношении «Я – Ты». Отношения «Я – Ты» наиболее полно реализуются в любви между мужем и женой. Здесь возникает то, что Бубер называет образцовой связью, когда два человека раскрывают друг другу себя как «Ты». Однако отношение «Я – Ты» может возникнуть не только между двумя людьми, но и между человеком и природой, или человеком и произведением искусства. В отношении «Я – Ты» преодолевается отчуждение: чужое бытие становится исключительным центром внимания и утверждается независимо от целей переживающего встречу с ним «Я». В области «Ты», которая охватывает все важные вопросы человеческой судьбы, невозможны объективное исследование и проверка. Согласно Буберу, все стремления философов найти объективный критерий истины столь же бесплодны, как и попытки алхимиков найти «философский камень».
Истина для Бубера, как для других экзистенциалистов, является скорее содержанием моральных устремлений, чем интеллектуальным решением проблем. Это не объективная, но «человеческая» истина. Бубер утверждает существование Абсолюта как последней основы бытия и истины, однако он отказывается признать абсолютную значимость за какими-либо человеческими формами выражения этого Абсолюта. Люди могут жить в истине, но они не могут ее выразить до конца. Язык понятий неспособен уловить смысл отношения «Я-Ты» и выразить его в форме суждений; однако он может дать о нем некоторое представление. Язык самого Бубера стоит ближе к интимной непосредственности этого отношения, чем язык большинства философов. В каждом «Ты» согласно Буберу, мы обращаемся к вечному «Ты», к живому Богу как силе, лежащей в основе всякого отношения «Я-Ты», к верховному партнеру всякого диалога. Единый Бог возникает из множества встреч с вечным «Ты», а не как объект. Его природа не может быть выражена в понятиях. Различие между религией и философией – это различие между встречей с божеством и объективацией этой встречи в мысли. Поскольку мы встречаемся с Богом только в отношения «Я-Ты», мы не можем знать, каков Он «в Себе». Мы можем говорить о Нем как о личности, однако лишь символически, поскольку в живой встрече с нами Он предстает перед нами как личность. Символы необходимы для передачи религиозного опыта. Однако Бубер предупреждает, что когда символы божественного начинают употребляться в буквальном и объективном смысле, они перестают указывать на Бога – партнера встречи. В конце концов они закрывают путь к Нему, и Он покидает эти объективированные символы.
Бубер пользуется термином «вечное Ты», чтобы подчеркнуть необъективируемый характер встречи человека с Богом, так же как ее неразрывную связь со встречами, происходящими в повседневной жизни. Богом нельзя «обладать», – Его можно только встречать. Встречи с вечным «Ты» составляют основу явления, называемого теологами «откровением». Необходимой частью буберовского понимания отношения между Богом и человеком является убеждение, что живой Бог не только открывает, но и скрывает себя. В нем содержится протест против любой религии или теологии, которая стремится исчерпать тайну в догматических или систематических формулировках. Все религии предписывают определенные действия, назначение которых – привести верующего в должное отношение к Абсолюту. И все они неизбежно затемняют эту конечную цель, выдвигая на первый план догматы и ритуал и с течением времени превращая их в самоцель. Существование Бога нельзя доказать – его можно только пережить в непосредственной встрече.
По мере того, как мысль Бубера становилась все более зрелой, кристаллизуясь в той форме, которая нашла свое выражение в книге «Я – Ты», она все больше обращалась к Библии. Здесь Бубер нашел совершенное выражение «диалога между небом и землей», между Богом и человеком.
Бубер не претендует на «возвращение» к Библии. Такой подход может привести лишь к реакционным попыткам навязать устаревшие догмы прошлых веков живой, изменяющейся действительности. Подход Бубера к Библии – откровенно интерпритаторский и селективный. В этом смысле он движется в русле западной религиозной традиции. Однако в своем подходе к Библии Бубер опирается на философию, которая сама интимно связана с ней. Если Бубер интерпретирует Библию в духе своей диалогической философии, то сама Библия оказала решающее влияние на развитие этой философии. Бубер, несомненно, связан с так называемой «высшей критикой» библейских текстов, выросшей в ХIХ веке на почве либеральной протестантской теологии. Он принимает технику, разработанную школой Вельхаузена, наряду с ее достижениями в таких областях, как исследование еврейской грамматики и библейской археологии. Однако он отвергает крайности библейской критики, которая подчас подвергла сомнению традиционную экзегетику и хронологию и позволяла себе вносить произвольные исправления в библейские тексты.
Критики школы Вельхаузена учили, что Библия – это человеческий документ, отражающий исторические условия своей эпохи. Бубер напоминает этим критикам, что они сами – продукт интеллектуального климата конца XIX начала ХХ века. В последние десятилетия прогресс в изучении истории и культуры Ближнего Востока и отказ от наивных формулировок «религиозной эволюции» оказали отрезвляющее действие на библейскую критику. В то время как последние достижения в области изучения Библии подтверждают многие из выводов Бубера, они не связаны однако с его влиянием. Это объясняется в значительной степени тем, что Бубер – не объективный исследователь библейских текстов, но страстный свидетель о вере. Подход Бубера к Библии основан на положении, что суждения о людях и событиях, особенно о людях и событиях столь эпохального характера, требует экзистенциальных категорий интерпретации, диалогической реконструкции библейских сказаний.
Для того, чтобы приблизится к реальности, о которой свидетельствуют библейские тексты, мы должны, по мнению Бубера, ясно сознавать, в какой мере эти тексты подвержены влиянию традиции, и уметь проникать вглубь до самого древнего пласта повествования. Эта процедура не даёт нам объективного отчёта о том, что происходило в действительности, однако она может помочь нам понять, как древние видели события своей истории. Согласно Буберу, Библия исторична в глубочайшем смысле, поскольку повествует о великих событиях в жизни человечества и содержит глубокое понимание смысла истории как воплощение божественного плана.
Чудеса, описанием которых изобилует Библия, не являются в глазах Бубера сверхъестественными событиями; подлинное чудо заключено в потрясающем опыте события, когда обычное соотношение причин и следствий как бы становится прозрачным и сквозь него просвечивает иная высшая сила. В отличие от буквального понимания чуда, буберовское диалогическое его понимание селективно в деталях, но улавливает экзистенциальное значение события, почитаемого в качестве чудесного.
Подход Бубера не отражает приверженности к догматическим формулам какой – либо религиозной традиции. Вот как он формулирует своё понимание откровения:
«… Моя собственная вера в откровение, которая не смешана ни с какой „ортодоксией“, не означает, что законченные высказывания о Боге были переданы с небес на землю. Она скорее означает, что человеческая субстанция расплавляется духовным огнем, который нисходит на нее, и тогда из нее вырывается слово, высказывание, человеческое по смыслу и форме, челове-ческое понятие и человеческая речь, которые свидетельствуют, однако, о Том, кто вызвал их, и о Его воле».
Сосуд откровения, пророк, все существо которого становится «устами Божьими», отвечает Богу, с которым он находится в отношении «Я – Ты», и затем переводит слово Божие на человеческий язык. Пророки и другие восприемники божественного откровения не являются пассивными орудиями для записи таинственных слов «свыше». Хотя люди, несомненно, изменяют содержание откровения в соответствии с ограниченным характером собственной природы, то есть в соответствии с ограничениями, наложенными на них их личными особенностями и культурной средой в которой они живут, библейское откровение не следует понимать в чисточеловеческих терминах, как продукт творчества «религиозных гениев». Оно представляет собой смесь божественного и человеческого элементов, причем доля каждого из них не поддается объективному определению. Это значит, что человек веры всегда должен жить в «священной неуверенности»; вера должна включать, а не исключать сомнение.
Бог библии – это не всемогущий волшебник, передвигающий людей как шахматные фигуры, но Бог действующий в рамках ограничений, которые Он сам на Себя наложил. Он хочет создать такое существо, которое могло бы вступить с ним в диалог. Он как бы стал личностью, чтобы любить человека и быть им любимым. Бог не принуждает непокорного человека, не подавляет его воли. Он хочет действовать с ее помощью и через нее. В глазах Бубера библейское повествование объединено мессианской надеждой, которая рождается из неудачных попыток людей осуществить волю Божию. Он прослеживает историю мессианской идеи, ее развитие в разных книгах Библии. Высшим проявлением мессианизма является, согласно Буберу, пророческое служение. Пророчество Бубер противопоставляет апокалиптике, которая предсказывает конец мира, вечное блаженство праведных и вечные муки их врагов. Пророк обращается к народу с предупреждением и призывом. Драма, о которой говорят пророки, разыгрывается в пределах истории; ее действующие лица – люди, наделенные свободой и способные к принятию ответственных решений. Пророческое видение Мессии коренится в истории и предполагает активность людей; апокалиптика ожидает сверхъестественного спасителя, посланного свыше.
Бубер приобрел всемирную известность как один из ведущих мыслителей нашего времени. Его влияние на философов различных направлений было чрезвычайно велико.
Рональд Грегор Смит. (Из предисловия переводчика ко второму английскому изданию «Я и Ты». *
Прошло уже почти тридцать пять лет с тех пор как Ich und Du впервые появилось в Германии, и более двадцати лет со времени первого английского издания. С того времени эта книга Мартина Бубера стала широко известной. В этой работе, так же как и в последующих, дополняющих или иллюстрирующих ее, Бубер выразил нечто чрезвычайно важное и интересное для мыслителей и профессионалов, работающих в самых различных областях: для педагогов и врачей, политиков и социологов, библейских критиков и даже для поэтов, и, конечно же, для теологов и философов. В моем первоначальном предисловии я пытался выразить свое восхищение революционной простотой содержания «Я и Ты». Многие из первых читателей в этом смысле пошли еще дальше, вплоть до того, что некоторые были склонны считать, что «Я и Ты» – это только повторение того, что искренний читатель может найти в Новом Завете, особенно в учении Христа. Безусловно, в этом есть доля правды: мысль Бубера настолько погружена в духовную реальность Библии, что он способен приоткрыть, выразить и показать нам эту уникальную силу, работающую в ней.
В своей первой попытке представить англоговорящим читателям эту книгу я показал какой эффект книга Бубера уже произвели на теологическую мысль – и, конечно, в то время главным образом в Германии. Теперь, после появления многочисленных работ Бубера на английском, нет необходимости упоминать в англосаксонском мире более чем несколько имён тех, на кого философия Бубера оказала несомненное влияние: Д. Х. Ольдхам, М. Чанинг-Пирс, Джон Балли, Рейнольд Нейбург, Сэр Герберт Рид.
* Martin Buber, I and Thou, 2nd revised edition, New York, 1958
Вопрос однако, не в том насколько авторы в различных сферах деятельности и исследований нашли буберовскую мысль просвещающей или близкой им по духу, и не в том насколько они реально восприняли его основную концепцию и насколько они просто сумели воспользоваться его определениями и категориями, эти аспекты, хотя и представляют интерес как сами по себе, так и как материал для изучения развития современной философской мысли, должны быть оставлены за пределами данных заметок. Вопрос в том, как каждый читатель приближается к творчеству Бубера, в частности, к предлагаемой книге, и что он ожидает от нее.
Конечно, это не есть нормальный вопрос по отношению к большинству авторов, но здесь он необходим. В моем первоначальном предисловии я говорил о Бубере как о поэте, и даже как о некоторого рода мистике. Я по прежнему склонен сохранять определение «поэт»; но определение «мистик», в своем цельном значении, ведет к слишком большой опасности неправильного понимания и должно быть отклонено. Конечно, есть много разновидностей мистицизма, также как и поэзии. Но, в конечном итоге, мне кажется нет такого слова, которое могло бы передать это замечательное сочетание конкретной образности и пронзительной глубины мысли, вызывающее в читателе ощущение обновления всего его существа, и в то же время несущее в себе направленность требующею определенного ответа. И это требование – призыв, это возложение обязанности принятия решения, дает возможность использовать для определения работы Бубера слово, которое стало модным в последнее время – а, именно «экзистенциализм»; но и это слово также имеет слишком много различных оттенков. Конечно связь Бубера с «отцом» экзистенциализма Сереном Кьеркегором ясна и несомненна, но буберовская мысль, охватывающая природу и историю, «Вечное Ты» – Абсолютную Личность и все мироздание в одном цельном порыве духа, предполагает некую коррекцию к столь усечённому и истощенному экзистенциализму нашего времени. Однако если читатель будет стремиться дать исчерпывающее определение философии Бубера, он придет к главному вопросу, вопросу как для себя, так и для Бубера: как же тогда понимать взаимоотношения человека с Богом? Бубер не хочет и не может говорить об этих взаимоотношениях как о чём-то ограниченном, подавленном
каким-либо цеплянием к той или иной нетерпимой догме. Он не верит в «идолизированного» Бога, он верит в таинство жизни, и ее высокое назначение. Он не оставляет человеческое Я одиноко рефлектирующим над как будто бы бессмысленным существованием. Он жаждет небесного объятия жизни, и он отваживается доверять своему внутреннему голосу. Бубер говорит о взаимоотношениях с Богом в терминах, которые не предполагают никакой концепции и не связывают их с чувствами, но позволяют оставаться верными их неуловимой и неопределяемой природе. Он говорит, основываясь на своём собственном духовном опыте, о прямых, или о непосредственных взаимоотношениях с Богом. Я не имею намерения продолжать эту тему: в данном случае любая терминология только лишь добавит оправдания к определению Бубера как «мистика». Соединение понимания прямых взаимоотношений с Богом, как главного образующего элемента человеческого бытия с конкретным личным опытом человеческой жизни вызывает затруднение, и Бубер сам вновь обращается к этому вопросу в послесловии, написанном специально для этого издания. В любом случае ясно, что Бубер действительно говорит о том, что он сам лично рассматривает как взаимоотношения с Богом, взаимоотношения, являющиеся подлинной основой гуманизма – истина в основе своей непризнаваемая сегодня, как базис необходимый для возрождения гуманизма во всех сферах.
Эти взаимоотношения, представленные в «Я и Ты» во всем богатстве значений и нюансов, рассматриваются как святая цельная основа человеческого бытия, включающая и объединяющая в себе все остальные частные взаимоотношения, как отблески, отражения, преломления высшего образующего начала жизни. Это позволяет Буберу определять сущность этих взаимоотношений как настоящее – как духовную реальность человеческого становления.
И если принять это, проходящее через всю эту книгу и, как сам Бубер говорит в послесловии, почти через все последующие, основополагающее положение буберовского мировоззрения, то тогда сами, теперь уже хорошо известные, категории Я-Ты и Я-Это, должны рассматриваться как второстепенные. Они полярно разделяют человеческую ситуацию в запутанном переплетении мира «использования» и мира «встречи». Но сама запутанность этой ситуации делает очень трудным, если не невозможным использование данных категорий в качестве некого «сезама» – волшебного ключа, позволяющего приоткрыть двери, ведущие к тайнам этого мира. Я должен предостеречь читателя против слишком легкого, усвоения этих категорий, как некой философской системы позволяющей произвести разделение мира на две части. Есть только один двойственный мир; но эта двойственность не может быть ассоциирована, с одной стороны, с учеными, занимающимися преапарацией мира Это, и поэтами, полностью погруженными в мир Ты,с другой. Скорее эта двойственность пролегает через весь мир, через каждого человека и через всю человеческую деятельность.
Из моего первого предисловия я привожу здесь последние два абзаца. Несоответствие перевода вызвано чем-то большим, чем поэтическое влияние оригинала, весьма сказывающееся при подобного рода работе. Пояснения могли бы помочь объяснить слово или два, или указать на нюансы немецкого, которые потеряны в английском; но свободное, дыхание речи автора было бы скорее рассеяно, нежели усилено. Поэтому текст остался без всяких комментариев. Тем читателям, для которых при первом чтении значение того или другого абзаца останется неясным, я могу только сказать, что «Я и Ты» – это действительно поэма, и поэтому ее необходимо читать более чем один раз, для того чтобы позволить ее полному эффекту оказать свое воздействие. Неясности одной части (настолько, насколько они есть реальные неясности, а не результат бедности языка перевода) проясняются в последующих – диалогическое построение «Я и Ты» не умещается в одной плоскости изложения, оно разворачивается подобно спирали, поднимая и вбирая в себя все глубокие, афористические высказывания предшестствующих частей, взаимно дополняя их и наполняя значением.
Я должен поблагодарить многих своих друзей и помощников за различные советы и замечания, в особенности Др. Елизабет Роттен, Саанен, Швейцария, которая подправила тот хаос, который я первоначально произвел, работая над переводом, но более всего самого Др. Бубера, чья одухотворяющая поддержка и вежливая помощь значительно облегчили мою задачу.
Морис Фридман (из предисловия переводчика к английскому изданию «Даниеля». *
Бытие и становление. В 1923 году во вступлении к сборнику своих новых работ Бубер сделал несколько поясняющих замечаний к своему раннему учению в свете нового видения явившегося к нему в «Я и Ты». Бог не возникает из стремления человека к единству с миром, только образ Бога, человеческое представление о нем. Но даже оно не возникает из чего бы то ни было человеческого, а только из встречи небесного с человеческим. Встреча с Богом не есть мифологическая фантазия, она возникает не из «опыта» и от деленной субъективности, а из самой жизни. Концепция реализации Бога не является неточной или неправильной сама по себе, но она неправильно применяется, когда говорят о становлении Бога из правды (совокупности духовных и моральных устремлений человека) в реальность. Это может привести
* Martin Buber, Daniel, dialogues on realization. Translated with an Introductory Essay by Maurice Fridman, New York, Cicago, San Francisco, 1965.
к мнению, что Бог – это только «идея», которая становится «реальностью» только через человека, и далее к безнадежно извращённой концепции, что Бога нет, а есть только его становление в человеке или в человечестве. Это мнение является извращенным не потому, что нет небесного становления в бытии присутствующем, но потому, что только через начальную уверенность в небесном бытии мы можем соприкоснуться с таинством небесного становления, саморазделением Бога в творении и его участием в нашей судьбе и свободе.
Буберовская мысль сконцентрирована не на процессе реализации, а на встрече человека с Богом и на теофании, которая освещает человеческую жизнь и историю как результат этой встречи. Только благодаря этому он преодолевает, вызванные разочарованиями и болезнями века, субъективизм и витализм Ницше и Бергсона. Только через этот последний шаг он приходит к пониманию того, что, хотя внешние формы меняются – сама встреча между человеком и Богом остается той же. «Бог желает развиться в человеке», пишет Бубер; не сам Бог изменяется и развивается в себе, а глубина и полнота человеческой встречи с Богом, и то, как человек выражает эту встречу и наполняет её значением в повседневной жизни. Бубер подчёркивает, что взаимная встреча человека и Бога не оставляет места для какой – либо концепции неперсонального божьего руководства рождающегося в душе человека. Теперь Бог для него – Вечный Ты, Абсолютная личность, «ближе ко мне чем моё я», открывающая себя в моих встречах с другими.
«Вы знаете, всегда всем своим сердцем знаете, что вы нуждаетесь в Боге больше чем во всем остальном; но знаете ли вы также, что Бог нуждается в Вас – во всей полноте Его вечности нуждается в вас? Как может человек существовать, как можете вы существовать, если Бог не нуждается в нём, не нуждается в вас. Вы нуждаетесь в Боге, чтобы быть, и Бог нуждается в Вас по самому значению вашего существования. В поучениях и поэмах люди прилагают усилия сказать больше, и они говорят слишком много; что значат все напыльщенные и самонадеянные разговоры «о становлении Бога», о стремлении природы воплотится в Нем, если мы знаем, непоколебимо знаем в своем сердце, что есть становление Бога, что Он есть…
Создание происходит с нами, оно самовозгорается в нас, переплавляет нас в горении, придавая нам новую форму – мы трепещем, мы робеем, мы подчиняемся. Мы принимаем участие в создании, встречаем Создателя, протягиваемся к Нему и, соединяясь с Ним, помогаем Ему». *
* Мартин Бубер. «Я и Ты» (см. стр. 113)
Часть 1
Внутренний мир человека двойственен в соответствии с двойственным отношением человека к миру окружающему его.
Отношение человека к миру двойственно и соответствует двойственному происхождению первичных связей человека с миром.
Первичная неодушевлённая связь может быть выражена комбинированным начальным словом Я-Это, где без изменения первичной связи слово Это может быть заменено словом Он или Она. Эта связь ненаправленная, она только лишь определяет и ограничивает объект.
Первичная одушевленная связь может быть выражена комбинированным начальным словом Я-Ты. Она не определяет и не ограничивает объект, она направлена к личности, от которой ожидается восприятие персонального, личностного Я.
Следовательно, человеческое Я тоже двойственно. Это ни в коем случае не означает раздвоение личности, это означает, что человек может различно сопоставлять своё Я и Мир.
Начальные слова ничего не означают, они лишь ставят в известность об отношении. Начальные слова не описывают ничего, что может существовать независимо от них, но будучи произнесенными, они тем самым вызывают осуществление первичной связи.
Начальное Я-Ты может быть произнесено только всей душой, всем единством и неповторимостью одухотворённого Я, воспроизводящего и дающего себя в настоящем, в котором оно только и может существовать.*
* Дух, духовное не имеет прошлого, это вечное настоящее – вечное изначальное становление. Когда мы думаем о прошлом души, мы смешиваем дух с опытом и познанием.
Начальное Я-Это не может быть произнесено всей душой. Оно выражает отношения человека к им же созданному, неподвижному, омертвлённому, предметному миру, который уже принадлежит прошлому. Ибо, любой предмет становится частью прошлого, как только человеческий дух, творящий его, заканчивает свою работу.
Однако человек может распространить своё начальное Я —Этои на мир живой и неживой природы. Человек не знает и не может знать все взаимносвязи этого мира, упрощая, он склонен считать его неподвижным, овеществлённым, разделённым на различные объекты и лишённым единства, хотя интуитивно он чувствует связь мироздания с всеобщим, высшим творящим началом. * Человек склонен считать себя независимым от мира, а мир независимым от себя, тем самым он обрывает свою связь с миром настоящего.
Здесь нет человеческого Я, взятого в целом, здесь есть только Я из первичной связи Я-Ты и Я из первичной связи Я-Это.
Сказанное выше предполагает что:
Настоящее существует только в творении.
Творение не есть единовременный акт воли творца, оно свершается непрерывно и не без участия человека.
Ничто из созданного Творцом не теряет с ним связи.
Когда человек произносит Я, он обращается от одного или другого своего Я, которое и возникает в данный момент.
Когда человек произносит Ты или Это, он тем самым вызывает к существованию одно из двух его первичных Я.
Возникновение Я и произнесение Я равнозначны.
* Материалистическая формула развенчания творения: «Движение – форма существования материи» – превращает мир в производное двух механических понятий. Тогда как евангельское – «В начале было слово» – всё живущее объединяет в единой душе.
Когда начальное слово произнесено, говорящий входит в мир и определяет свою позицию в нём.
Жизнь человека не ограничивается активностью, направленной только на предметы, и не проходит только в сфере определяемых понятий. Я обладаю способностью к восприятию. Я чувствую что-то. Я составляю об этом представление. Я что-то желаю. Я что-то думаю. Жизнь человека не состоит из этого и подобного этому.
Такое и тому подобное устанавливает сферу Это.
Но сфера Ты имеет отличающийся базис.
Когда произнесено Ты, говорящий, не обращается к какомулибо объекту, пытаясь выделить его среди других. Там, где есть объект, есть и другой объект. Каждое Это ограничено другими Это. Любое Это существует только будучи ограниченным другими. Но, когда произнесено Ты, объекта нет, Ты не имеет границ.
Когда произнесено Ты, говорящий не определяет объект и действительно не имеет его. Он входит во взаимоотношения, он участвует в творении и, следовательно, участвует в настоящем.
Это сказано: человек исследует свой мир. Что это значит?
Человеческое восприятие скользит по поверхности объектов и человек изучает то, что доступно его восприятию. Он извлекает знания о составе объектов, он получает опыт, испытывая их. Человек встраивает объекты в систему и дает им определения, и воспринимает мир, состоящий из Это, Он, Она и Это опять. У меня есть опыт, если мы добавим «внутренний» или «внешний», ничего в ситуации не меняется. Этим самым мы лишь следуем условному, нереальному разделению (души и тела), которое проистекает от желания человека избавиться от тайны смерти.*
* Это кажущееся познание мира, закрытие тайны театральными декорациями нереальных или абстрактных понятий, а, следовательно, и закрытие истины.
«Внутренние» или «внешние», «открытые» или «сокрытые», но всегда определяемые – это лишь вещи и только вещи!
Как самонадеянна эта мудрость, которая воспринимает мир как заполненную ценностями пещеру Али-Бабы, сокрытою и охраняемую для введения в сферу опыта и манипулирования до момента получения секретного ключевого слова.
Это секретность без секрета.
Это аккумулирование информации.
Это всегда Это!
Человек, который исследует, не имеет участия в мире. То, что он получает, остаётся «в нём»; знания не устанавливают взаимоотношений между человеком и миром.
Мир не принимает участия в исследовании, он позволяет себе быть исследованным, но не более того. Человеческий опыт не имеет отношения к миру, и мир не имеет отношения к человеческому опыту, добытому исследованиями.
Как опытное знание, мир принадлежит к начальному Я-Это. Начальное Я-Ты устанавливает мир взаимоотношений.
Есть три сферы, в которых возникают взаимоотношения.
Первая: наша жизнь с природой. Здесь взаимоотношения стелются во мраке ниже уровня речи. Жизнь живых существ протекает напротив нас, но она не может приблизиться к нам, и когда мы обращаемся к живому существу как к Ты, наши слова прилипают к отправной точке речи.
Вторая: наша жизнь с людьми. Здесь взаимоотношения открыты в форме речи. Мы можем давать и принимать Ты.
Третья: наша духовная жизнь. Здесь взаимоотношения сокрыты, но все же приоткрывают себя. Они не используют речь, скорее, порождают ее. Мы не воспринимаем Ты, но, тем не менее, мы Его чувствуем. Мы ощущаем его дыхание, а иногда, и прикосновение, и мы отвечаем – Создаем, Думаем, Действуем.
Мы говорим начальные слова всем своим существом, хотя мы и не можем произнести Ты с помощью губ. Но, по какому праву мы определяем то, что лежит вне речи и, следовательно, вне нашего объективного понимания как взаимосвязь с миром, как Я-Ты?
В каждой сфере, присущим каждому из нас, своим собственным неповторимым образом, через каждый процесс становления, то есть, через саму жизнь, через то, что есть в ней наше настоящее, мы выглядываем вовне по направлению к окраинам вечного Ты, в каждой сфере мы осведомлены о дыхании вечного Ты, в каждом Ты мы обращаемся к вечному Ты.
Я рассматриваю дерево.
Я могу смотреть на него как на картину: жесткая колонна в копне света, или пятно зелени с деликатным голубым или серебренным на заднем плане.
Я могу воспринять его как движение: текущие соки в цепляющихся, сталкивающихся ветвях, всасывающие корни, дыхание листьев; бесконечный обмен с землей и воздухом – и препятствия вырастают сами.
Я могу классифицировать дерево как образец фауны и изучать его в его группе и виде жизни.
Я могу подавить его актуальное присутствие и сформулировать это так строго, что я буду признавать его только как выражение закона, или законов, в соответствии с которыми постоянное противодействие сил непрерывно устанавливается на каком-то уровне равновесия, или, в соответствии с которыми, компоненты, образующие субстанцию дерева, смешиваются и разделяются.
Я могу рассеять его на символы и цифры и увековечить его в них в чисто числовом отношении (уравнения, формулы и т.п.).
Во всех этих действиях дерево остается моим объектом, занимающим место в пространстве и времени, и имеющим свою природу и строение.
Однако может случиться, если я имею к этому и волю, и благосклонность, что, рассматривая дерево, я становлюсь связанным отношениями с ним. Дерево сейчас не есть больше Это. Я был очарован и пленен энергией исключительности (поражен великолепием какого-то образца).
Для этого нет необходимости отбрасывать любой из методов, которыми я пользовался, рассматривая дерево. Нет ничего, от чего бы мне следовало отвернуть мой взгляд, чтобы не видеть. И нет знаний, которые мне следовало бы забыть. Наоборот, есть все: картина и движение, вид и тип, закон и количество, всё невидимо присутствует, объединенное в одном событии.
Всё, принадлежащее дереву, остаётся при нём: его форма и структура, его цвет и химический состав, его взаимоотношения с элементами и звездами: всё присутствует в едином целом.
Дерево не есть ни мое впечатление, ни игра моего воображения, его ценность не зависит от моего настроения; оно раскинуло свои ветви надо мной и должно как-то воспринимать меня, так же как и я его – но только другим путем.
Давайте не будем делать попыток извлечь все значения из взаимоотношений, взаимоотношения неистощимы. Имеет ли дерево сознание, подобное моему? Об этом я не знаю ничего.
Но, разве вы желаете еще раз разъединить то, что не может быть разъединено, и преуспеть в этом. Я не встретил ни души, ни дриады, а только дерево само.
Обращаясь к человеческому существу как к своему Ты и говоря ему начальное слово Я-Ты, мы не считаем его объектом среди объектов и не считаем его состоящим из объектов.
Человеческое существо не есть Он или Она, отделенное от каждого Я, Он или Она в определенном узле пространства и времени в пределах сети этого мира. Не есть это и объект природы, могущий быть изученным и описанным в развязанном пучке наименованных качеств. Но, без соседей и целое в себе он есть Ты, и чувствует небеса. Это не значит, что ничего не существует, исключая его самого, но всё остальное живет в его лучах.
Точно также, как мелодия не сделана из нот, стихотворение из слов и строчек, а скульптура из линий – напротив, они должны быть выдерганы и растасканы, пока их единство не будет разбросано на эти многочисленные частицы, точно также дело обстоит с человеком, о котором я говорю Ты. Я могу отделить от него цвет его волос, его мимику, его речь или его доброту. Я должен постоянно делать это. Но каждый раз, когда я делаю это, он прекращает быть моим Ты.
Точно также, как молитва не есть во времени, а время в молитве, жертва не в пространстве, а пространство в жертве, так и обращение к взаимоотношениям есть упразднение предметнообусловленной реальности * – так и с человеком, которому я говорю Ты.
Я не встречаю его в определенном месте и времени. Я могу поместить его в то или иное место и время. Я должен постоянно делать это, но я помещаю только Его или Её, то есть, Это (некий одушевлённый объект, способный существовать вне меня) и уже не моё Ты.
Я не исследую человека, к которому я обращаюсь как к своему Ты.
Я устанавливаю взаимоотношения с ним в священнодействии начального слова. Только когда я выхожу из взаимоотношений, я действительно исследую его. Но в этом действии Ты исчезает.
*Реальности мира Это – реальности отвердевших, принадлежащих прошлому, установившихся взаимосвязей мира – реальности объективно воспринимаемой, в отличии от реальности настоящего, взаимосвязи которого находятся в процессе становления и не имеют предметных или осязаемых качеств. Однако настоящее вовсе не являются неощутимым. Его силой мы рождены, его энергию мы несём с собою в мир, его бьющийся страстный источник мы ощущаем в себе, его оживляющее дыхание возрождает нас, даже когда опустошённые и изнеможенные мы восстаём против него, стремясь отыскать себе убежище в прошлом.
Даже если человек, которому я говорю Ты, не осведомлен об этом и находится в окружении своего опыта, тем не менее, взаимоотношения могут существовать. В Ты реализуется больше, чем в Это. Сюда не проникает обман, здесь колыбель Реальной Жизни.
Как только Твоё небо оттянуто от меня,* ветры причинности подкрадываются ко мне и водоворот судьбы втягивает меня в свой поток. **
И в этом вечный источник искусства: человек обращен к некой форме, которая желает быть обретенной через него в работе. Эта форма не есть всплеск его души. Переживания – только внутренние проявления воздействия внешних форм, которые подступают к его душе и требуют от неё эффективной энергии. Человек соприкасается с искусством всем своим существом.***
Если он вынашивает в себе это, если он говорит начальное слово, обращаясь к формам, которые встречают его, эффективная энергия устремляется наружу и возникает работа.
Этот акт включает жертву и риск. Это – жертва; бесконечные возможности жертвуются на алтарь формы.
* Образ, носимый в душе изгнан прочь.
** Потеряв взаимосвязь настоящего, или отказавшись от неё, отказавшись от страстной и упорной борьбы за её реализацию, человек лишает себя будущего и попадает в зыбучие пески прошлого. Прошлого, из которого нет выхода, какие бы «научно-обоснованные» пути не предлагались бы – прошлого, в котором не ведающие ни жалости, ни сочувствия боги судьбы вершат свой суд.
*** Он ощущает некое невыразимое притяжение, нечто изначально известное, но не «узнанное», и напрягает все свои силы чтобы «узнать», выразить и тем самым осуществить эту новую, только что образовавшеюся духовную связь себя и мира.
Все что было вдохновенно создано, но не уместилось в перспективе произведения, должно быть отброшено, стерто из памяти, как бы ярко и талантливо оно бы не было. Исключительность того, что обращено, требует – быть по этому.
Это – риск. Начальное Ты может быть сказано только всем существом. Только под залог моей собственной судьбы Ты открывает себя. Тот, кто отдает себя миру Это, может ничего не удерживать от себя. Работа не заставляет страдать человека, повернувшегося в сторону и отдыхающего в мире Это.
Но здесь я ощущаю: если я не отдаю себя полностью, если я не буду служить этому бескорыстно и преданно, это прикосновение внешних форм будет оборвано, сломлено или сломает меня.*
Я не могу ни изучить, ни описать те формы, которые встречают меня, только их поверхности, которые соприкасаются со мной. Но даже при этом я ощущаю сияющее излучение того, что противостоит мне, чище, чем любое проявление гармонии мира, открывающееся человеку исследующему мир.
Я не рассматриваю их ни как вещи среди «внутренних» вещей, ни как представление, порожденное моей фантазией, это есть нечто присутствующее в настоящем. Я не сомневаюсь в объективности этих форм, они явно не «там». Они охватывают меня, и нет ничего так сильно и так реально действующего на меня, как они.
Творить – значит вступать в реальные взаимоотношения c миром настоящего и через открывающеюся духовную взаимосвязь воспроизводить настоящее в творении.
* «Когда строку диктует чувство, Оно на сцену шлёт раба. И здесь кончается искусство, И дышит почва и судьба». (Борис Пастернак)
И отношения, в которых я с ними нахожусь, реальны, они действуют на меня, так же как и я действую на них.* Это встреча и противостояние, действие и противодействие, духовение ** и вдохновение.
Я веду, пропускаю формы, которые встречают меня в мире Ты, через себя, на ту сторону в мир Это. Произведенная работа есть вещь среди вещей, способная быть изученной и описанной как сумма свойств. Но время от времени она может быть обращена к восприимчивому читателю во всей
своей полной олицетворенной форме.
– Что тогда мы изучаем в мире Ты?
– Ничего, ибо мы не изучаем его.
– Что тогда мы знаем о Ты?
– Только всё. Ибо мы не знаем более ничего изолированного от него.***
Ты встречает меня через благодарность – это не определено путем поисков. Мое произнесение начального слова, моё обращение к нему – это действие всего моего существа.
Ты встречает меня. Более того, я вступаю в прямые взаимоотношения с Ним. Однако взаимоотношения означают быть
* Поэт слышит гармонию мира, преобразует её, придавая ей форму, и несёт её в мир в этом оформленном (овеществлённом) виде, но только лишь для того, чтобы гармония, освободившись от своей овеществлённой формы, могла вновь обрести изначальное одухотворённое звучание в душе человека.
** На иврите «руах» – дух, ветер, дуновение, прикосновение ветра. Это первичное переживание человека, образующее его. Оно гораздо древнее первых попыток наивной объективизации его (мир духов) в начальных языческих религиях.
*** – Так, может, это и есть Дух?
– Это есть человеческое представление о новом уровне единства достигаемого или могущем быть достигнутым в человеке.
избранным и избрание, воединение переживаний и действий; и также, как и любое другое действие, идущее от всего человеческого существа, они означают приостановку всех частичных действий и, следовательно, приостановку всех ощущений от действий, опирающихся только на их особенную частичную область.
Начальное слово Я – Ты может быть сказано только всем существом.
Концентрация и сплавление воедино происходит во мне, но оно никогда не осуществляется через меня самого. Становление моего Я происходит только через моё отношение к Ты; Я, ставшее Я, говорит Ты.
Вся реальная жизнь – это встреча.
Отношения к Ты прямые. Ни система принципов, ни предварительное знание, ни фантазия не проникают между Я и Ты.
Сама память трансформируется. Она всплывает из своей изоляции в единство целого.* Ни цель, ни вожделение, ни предвкушение не вмешиваются между Я и Ты. И желание трансформируется, оно всплывает из мечты в проявление. Каждое средство – это препятствие. Только когда каждое средство разрушено, встреча происходит.
В силу направленности взаимоотношения все ненаправленное становится не относящимся к делу. Не имеет значения; является ли мое Ты неким Это для других Я (то есть объектом общего опыта), или, что оно может стать им и для меня, через завершение его действия во мне самом.
В реальности, однако, конечно, качаясь и колеблясь, граница пролегает не между познанным и непознанным, не между тем, что дано, и тем, что не дано, не между миром бытия и миром ценностей;
* Она не есть уже хранилище несвязанных фактов и событий, она становится, цельной, бесконечно знающей и узнаваемой.
но, разрезая нейтрально все эти области, она лежит между Ты и Это, между настоящим и объектом.
Настоящее, и под этим подразумевается не точка, которая время от времени обозначает в нашей мысли только завершение какого-то «оконченного» фиксированного времени, а реальное, наполненное настоящее, существуеттолько как актуальное присутствие, в котором осуществляются встреча и взаимоотношения. Настоящее возникает только в силу того, что Ты становится настоящим.
Я из начальных слов Я-Это, то есть я не обращенное к Ты, но окруженное множественными значениями не имеет настоящего, только прошлое. Другими словами, как долго человек остается удовлетворённым предметами, которые он изучает и использует, он живет в прошлом и его мгновения не имеют настоящего содержания. Он не имеет ничего, только предметы. Но предметы существуют за счет времени, которое прошло.
Настоящее не беглец. Оно не есть нечто временное, мимолётное, преходящее – оно есть настоящее непрерывно продолжающееся. Объект это не продолжение, это прекращение, приостановка, перелом, отрезание и отвердевание, отсутствие взаимоотношений и настоящего бытия.
Истинное бытие в настоящем, жизнь предметов в прошлом.
Обращение к «миру идей» как к третьему фактору над этим противостоянием не отменяет его существенную двойственную природу. Ибо я говорю не о ком другом, а о реальном человеке, о тебе и обо мне, о нашей жизни и о нашем мире – не о неком я, и не о некой жизни вообще. Реальная граница для реального человека разрезает также и мир идей.
Будьте уверены, множество людей, испытывающих удовлетворение от изучения и использования мира вещей, поднимают над собой структуру идей, в которой они находят отдых и успокоение, или, точнее, убежище от надвижения пустоты. Для начала такой человек откладывает в сторону свою невдохновляющую повседневную одежду, заворачивается в чистый лён и потчует себя спектаклем некого целенаправленного, но рокового бытия; но его реальная жизнь ни в какой степени не принимает участия в этом, хотя провозглашение такого образа действий может даже наполнить его самоуспокоением и благополучием.
Но человечество явного Это, которое воображено, постулировано и пропагандируется таким человеком, не имеет ничего общего с живущим человечеством, где Ты может быть искренне сказано. Благороднейшая фикция – это фетиш, фиктивные возвышенные чувства – это их развращение. Идеи более не властвуют над нашими умами, они лишь случайные жители в них. Они блуждают среди нас как бездомные, лишь только иногда напоминая о своем нищенском существовании. Человек, который оставляет в себе начальное слово невысказанным, достоин сожаления, но человек, который адресует вместо него абстрактные идеи или туманные обещания, как будто это и есть его имя, заслуживает презрения.
В первом из трех следующих примеров очевидно, что прямые взаимоотношения включают воздействие на то, что противостоит мне. В искусстве действие человека определяет ситуацию, в которой форма становится работой. Через встречу, то, что противостоит мне, исполняется и входит в мир вещей, чтобы быть там бесконечно активным, бесконечно становится Это, но также вновь бесконечно становится Ты, вдохновляющим и благословляющим.
Оно облачено в форму, его тело истекает из потока беспространственного, безвременного настоящего на берег существования.
Значение эффекта не так явно во взаимоотношениях с Ты, говорящим с человеком. Действие человека, которое обеспечивает направление, в этом случае обычно понимается неправильно, как проявление одного из чувств. Чувства сопровождают метафизический и метапсихический факт любви, но не они определяют её. Сопровождающие чувства могут быть очень различны по своему проявлению. Чувство Иисуса к человеку, одержимому бесами, отличается от его чувства к возлюбленным ученикам, но любовь та же. Чувства «погостили» и любовь уходит в прошлое. Чувства живут в человеке, но человек живёт в его любви. Это не метафора, это действительно так. Любовь не есть нечто инстинктивное или врождённое. Она не есть также и нечто приобретённое, она не возникает и не остаётся в человеке, чтобы иметь Ты для своего «удовлетворения». Любовь вспыхивает и горит между Я и Ты. Человек, не ощутивший это всем своим существом, так и не смог приблизиться к этому священному очагу вечности и раскрыться во всей полноте своего существа. Он не знает любви, даже, если он приписывает к ней чувства, через которые он прошёл, свой опыт, полученные наслаждения и выражения любви, которые он зачастую принимает за самодостаточные доказательства её. Любовь распространяет свой эффект сквозь весь мир. В глазах того, кто определил себя в любви и пристально вглядывается в мир, открывшийся перед ним, люди освобождаются от их запутывания в суматошной деятельности. Хорошие люди и плохие, мудрые и глупые, красивые и безобразные становятся последовательно реальными для него, они выступают из своего одиночества и противостоят ему как Ты.
Чудесным образом, время от времени, исключительность появляется, и тогда она может быть действенной, помогающей, учащей, подымающей и спасающей. Любовь это ответственность Я перед Ты. И в этом сходство, невозможное ни в каком другом чувстве – для всех, кто любит от самых ничтожных до великих, от благословенно защищённого человека, чья любовь охраняет любимое существо, до того, кто всей жизнью пригвождён к кресту этого мира, кто отваживается донести себя до этой страшной точки – Любить Всех Людей.
Позволим значению эффекта в третьем примере – в мире живых существ и в нашем созерцании его, оставаться погружённым в тайну. Верьте в простую магию жизни, в гармонию мира и значение того что ждёт, что насторожилось, что «вытягивает шею» в созданиях, придёт к вам. Каждое слово будет фальшиво, но смотрите! Везде вокруг вас живые существа живут своей жизнью, и куда бы вы не повернулись, вы встретите существо.
Отношения взаимны. Мое Ты действует на меня, как и я действую на него. Мы сформированы нашими учениками и надстроены нашими работами. «Плохой» человек, ощутивший действие святого начального слова, может стать тем, кто познал откровение. Как мы воспитываемся у детей и животных!
Мы живем и наши жизни непостижимо включены в поток взаимной жизни вселенной.
– Вы говорите о любви так, как будто только она и определяет взаимоотношения между людьми. Но, откровенно говоря, не могли бы вы рассматривать её только как пример, поскольку существует еще и такая вещь как ненависть?
– Так долго как любовь «слепа», то есть так долго как она не видит все существо, она не знает истинной власти начального Я – Ты. Ненависть слепа по своей природе. Тот, кто видит все существо и вынужден отвергать его, находится более не в царстве ненависти, а в пределах ограничения человеческих сил сказать Ты. Он просто не в состоянии сказать начальное слово другому человеческому существу, противостоящему ему. Это слово постоянно вызывает утверждение личности того, к кому оно адресовано. Поэтому человек вынужден отрицать либо других, либо себя. В силу этого, человек, входящий во взаимоотношения признает их относительность, и, одновременно с этим, барьер, отделяющий его Я от равноправного признания Я другого, поднимается. (Чаще всего за этим игнорированием личности другого человека стоит упорное нежелание его понимать.)
Тем не менее, человек, который открыто ненавидит, находится ближе к взаимоотношениям, чем человек без ненависти и любви.
Каждое Ты в нашем мире должно превратится в Это. И в этом неизбежном превращении являет себя возвышенная меланхолия нашей судьбы. Не имеет значения, какое исключительное место занимало Ты прежде, в непосредственных взаимоотношениях. Как только взаимоотношения выработали себя, или было определено их значение,* Ты превращается в объект среди объектов – возможно главный, но все же один из них, определённый и ограниченный в своём воздействии, в своих свойствах и качествах.
В произведении искусства реализация в одном смысле означает потерю реальности в другом. Мгновения неподдельного, искреннего, восторженного и гениального** миросозерцания окончились. Теперь жизнь в ее органической цельности, вначале открывшаяся мне в тайне моего взаимодействия с ней, может быть опять описана, взята по кусочкам и классифицирована по пунктам многочисленных систем законов. И любовь сама не может существовать в безусловных, определяемых взаимоотношениях. Она продолжается только во взаимонаправленном обмене действительного и потенциального (нераскрытого, неопределяемого, довоображаемого существа). Человеческое существо, ставшее вдруг одиноким и безусловно определяемым, не может уже существовать во мне как живое, трепетное, невоспроизводимое настоящее, неспособное быть изученным, а только способное быть исполненным переживаниями. Родное мне Ты стало опять Он или Она, несвязанным со мной существом, обладающим определенной внешностью и суммой качеств. Сейчас я могу вновь отделить от него цвет его волос, его речь или его доброту. Но, как долго я делаю это, оно не есть более мое Ты, и не может быть им опять.
* Безусловное стало условным ограниченным, то, что не поддавалось никакой оценке, обрело граничные пределы.
** Как ещё определить вдохновение?
Каждому частному Ты в мире предначертано судьбой, определяемой двойственной природой каждого Ты, стать объектом, или постоянно входить в мир объектов и трансформироваться в кондицию вещей. В терминах объективной речи можно сказать, что каждый объект в мире или перед, или после становления объектом способен появляться перед Я как его Ты. Но объективная речь ухватывается только за окраины реальной жизни.
Это – вечный кристалл.
Ты – вечная бабочка – исключая ситуации не всегда следующие друг за другом в прямой последовательности, но часто случающиеся, глубоко двойственные, беспорядочно запутанные.
В начале появляются взаимоотношения.
Рассмотрим жизнь «примитивных» людей, то есть людей, имеющих скудный запас объектов, и чья жизнь проходит в пределах непосредственного круга действий, обусловленных настоящим.* Ядро их речи, слова в форме предложений** и оригинальные дограмматические структуры (которые потом раскалываются на куски, давая начало всему многообразию грамматических форм) в большинстве своём обозначают цельность взаимоотношений. Мы говорим «Очень далеко ”; зулусы имеют для этого слово, которое для нас может быть выражено в форме предложения: «Там, где кто-то кричит: «О мама! Я потерялся!» Семисложное слово полинезийца парит над нашей аналитической мудростью. То что оно точно означает может быть переведено как:
* Прошлое еще не навязало им регламентированный, организованный порядок жизни, в котором взаимоотношения человека с им же самим искусственно созданной системой, уже принадлежащей прошлому, воспринимаются как настоящее. Природа не признает власти прошлого, прошлое в ней непрерывно умирает, давая жизнь настоящему.
** То есть, предложений состоящих из одного – двух слов.
«Они уставились друг на друга, каждый ожидая, что другой добровольно сделает то, что оба они желают, но оба не в состоянии сделать это.» В этой восполненной ситуации личность запечатлена обоюдно и в имени, и в местоимении, присутствие личности только лишь облегчено, слова ещё не приобрели окончательной независимости. Главное содержание не есть продукт анализа и размышлений, оно есть непосредственное первоначальное единство – живущее взаимоотношение. Мы приветствуем человека, которого встречаем, желаем ему благополучия, благовосхваляем его.
Но как извращена, как изношена форма наших приветствий! Что мы можем даже тускло различить в «Hi» от первоначального подтверждения силы?* Сравните это хотя бы со свежим (еще не истертым) приветствием кафров «Я вижу тебя» или с забавным сленговым американским вариантом «Smell me.» Можно предположить, что характеристики и идеи, а также представления о субъектах и предметах были извлечены из представлений об инцидентах и ситуациях, то есть были определены взаимоотношениями. Элементарные впечатления и эмоциональная сумятица, которые разбудили дух первобытного человека, проистекают от опыта столкновений с существами противостоящими ему, от ситуаций природной жизни во владениях существа противостоящего ему ** – они определяются переживанием того, что воздействует на него.
* Русское «здравствуй» казалось бы, сохранило связь с взаимоотношениями, но последняя легко стирается в обращении.
** Сфера его собственных владений ничтожна, она вполне описывается несколькими сотнями предметных определений, нет еще и примитивных абстракций, есть только прямое чувственное переживание конкретных событий. Его мир еще не распался на выделенные объекты, а потому и существа, населяющие мир, не есть для него нечто вполне обособленное.
Он не обеспокоен луной, которую видит каждую ночь, пока она телесно не придет к нему, спящему или разбуженному – подкрадется близко и очарует беззвучными движениями, или околдует пагубной мелодичностью почти неощутимых прикосновений. Он не удерживает в своей памяти зрительных представлений, скажем загадочной сферы света или демонического существа, каким-то образом связанного с ней; в начале у него возникает только волнующее динамическое ощущение лунного эффекта, электризирующее его тело.
Только из этого персонально полученного эмоционального воздействия постепенно всплывает, появляется представление. Только сейчас память о неизвестном, которая ночью вошла в его существо начинает воспламеняться и обретать форму, как нечто производящее и несущее этот эффект. Таким образом, становится возможным трансформация неизвестного в объект – превращение непознаваемого, а только лишь переживаемого Ты в он или она, вне Ты которое не может быть исследованным.
То, что явления, из которых в последствии извлекались представления о субъектах и предметах, вначале долго сохраняли характер взаимоотношений облегчает понимание определённых духовных элементов примитивной жизни. Я имею ввиду эту таинственную силу (магическую энергию), представление о которой прослеживаются в различных вариантах в форме вер или знаний (что у древних по существу одно и тоже) у многих народов обожествлявших силы природы. Известная как Мана или Оренда, она открывает путь Брахме в её начальном значении и далее к динамис и харис «магических папирусов» и Апостольским посланиям. Она была охарактеризована как сверх чувственная или сверхъестественная энергия, описания которой зависят от наших категорий и не соответствуют чувственному восприятию примитивного человека. Пределы его мира установлены его телесным опытом, которому посещения, как самой смерти, так и духа умерших, можно сказать, довольно «естественно» принадлежат.
Принятие чего-то, что вовсе не имеет ощутимых качеств, как реально существующего, должно поражать его своей абсурдностью. Явления, к которым он относит мистическую энергию, исходят из реальности его жизни, основанной на чувственном взаимоотношении с природой, на событиях, которые вмешиваются в его жизнь, будоражат его тело и оставляют после себя возбуждающий образ. Луна и дух смерти,* навещающие его ночью, в равной степени воздействия имеют эту силу. Но ее также имеют горящее солнце и завывающий зверь, вождь, чей взгляд принуждает его, и колдун, чье пение заряжает его энергией для охоты. Мана – это просто эффективная сила, которая превращает луну, сияющую у него над головой, в волнующего кровь Ты. Память об этом оставила свой след даже когда представление об объекте было выделено из общего волнующего представления. Действительно, сама эта эффективная сила никогда не появляется по – другому, кроме как в носителе и производителе эффекта. Это есть нечто, чем сам человек, если он владеет, скажем, волшебным камнем, может эффективно воздействовать. «Миропредставление» примитивного человека магическое не потому, что человеческая магическая энергия внесена в его окружение, но потому, что его человеческая энергия есть только отдельная разновидность общей магической энергии, от которой проистекают все эффективные действия. Причинность в его мире не есть неломающаяся последовательность, а каждый раз новые вспышки вырывающейся наружу магической энергии, направленные вовне к результатам её проявления, это – вулканическая деятельность без продолжения. Мана – это примитивная абстракция, может быть даже более примитивная чем, скажем, число, но не более супернатуральная, чем оно.
* Примитивный человек живет в прямом взаимодействии с олицетворенным миром. Его взаимоотношения с миром подобны нашим взаимоотношениям с близкими людьми. Духовная реальность мира для него также несомненна, как и его собственная.
Память, тренируясь и совершенствуясь, совмещает крупные события (случаи взаимоотношений) с эмоциональными переживаниями.* Важные для жизни события, накопленные памятью и обобщенные в образе, присоединяются к инстинкту самосохранения.
События, наиболее заслуживающие внимания инстинкта понимания, (то есть любопытства: Что это есть? Каков его эффект), выделяются из общих событий и становятся независимыми. Наименее важное, не общее, изменяющееся Ты, извлеченное из опыта, удаляется и остается изолированным в памяти. Тогда как представление о событии, оставшееся после этого извлечения, постепенно трансформируется в объект и очень медленно распределяется на группы и классы.
И третий в соглашении, трагически жуткий в своей обособленности, все еще по-детски не сознающий себя, временами более призрачный чем призрак смерти или луна, но поднимающийся все более и более неопровержимо отчетливо, там возникает другой, «неизменяемый» партнер «Я».
Сознание самого отделяемого Я соединено с первичным примитивным правлением инстинкта самосохранения не более, чем с любыми другими инстинктами. Это не «Я», которое желает сохранить и размножить себя, а тело, которое знает также о наличии не «Я». Это не «Я» а тело, желающее сделать вещи инструментами или игрушками, желающее быть «создателем.» Далее cognosto ergo sum,** в какой- либо наивной форме, в какой-либо «детской» концепции изучаемых предметов не может быть найдено в примитивном миропредставлении. Я возникает как единичный элемент вне
* Точнее они удерживаются в памяти благодаря эмоциональному потрясению, через которое они воспринимаются и запечатляются, и только поэтому они и обретают образную форму.
** Я мыслю, значит я существую.
Только потом, когда они были расколоты на куски, частице был дан титул-объект.*
Фундаментальная разница между двумя начальными словами проясняется в свете духовной истории примитивного человека. В начальном чувственно – образном взаимоотношении он говорит Я-Ты естественным путем, предшествующим тому, что может быть названо наглядностью формы; перед тем, как он осознал себя как Я. Начальное Я-Это, с другой стороны, только и стало возможным благодаря такому осознанию, то есть отделению Я.** Первое начальное слово может быть рассмотрено, конечно, как Я и Ты, но это не вытекает из их сопоставления, их природа предшествует Я. Второе возникло из сопоставления Я и Это, что возможно только после отделения Я.
В примитивном взаимоотношении в силу его исключительности Я включено, однако следует сказать, что в нём есть в соответствии с его сущностью только два партнёра, человек и то, что противостоит ему, в их полной (не определяемой предметно) реальности, и хотя мир становится в нём дуалистической системой, человек без того чтобы воспринимать себя, уже осведомлён о космическом сочувствии к нему.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=70955620?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Мартин Бубер
Тип: электронная книга
Жанр: Философия и логика
Язык: на русском языке
Издательство: Издательские решения
Дата публикации: 07.08.2024
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: Мартин Бубер один из самых влиятельных философов середины ХХ века. Был безуспешно номинирован десять раз на Нобелевскую премию мира и семь раз – на Нобелевскую премию по литературе.«Существование взаимности между Богом и человеком недоказуемо, как недоказуемо существование Бога. Но тот, кто все же отваживается говорить о ней, свидетельствует и взывает к свидетельству Того, к Кому обращена его речь,» – свидетельству нынешнему или будущему.