Главная страница | Современная русская литература | Кромка льда. Том первый

Кромка льда. Том первый
Анна Юрьевна Приходько
Кромка льда #1Романы Рунета
Весна. 1935 год. Страна переживает не лучшие времена, старые устои общества разрушены, а новые еще не укоренились – социальная справедливость и равенство.
В это неспокойное время девятилетняя Тамара ведет дневник. В нем она рассказывает о секретах своей семьи и обо всем, что происходит в доме. Но вот однажды он пропадает. Вся семья находится в опасности, ведь если дневник попадет в чужие руки, им будет грозить заключение и смерть. Девочка понимает, что помочь ей может только отец, и она отправляется на его поиски…
Перед вами история, где обстоятельства не только перевернули судьбу ребенка, но и стали началом долгой жизни, полной испытаний.

Анна Юрьевна Приходько
Кромка льда. Том первый

© А. Приходько, текст, 2024
© Издательство АСТ, 2024
* * *
О тайном догадывайся по явному.
    Солон древнегреческий поэт, политик


Глава 1
«Меня зовут Тамара. Мне 9 лет.
У меня есть бабушка Марфа. Она очень добрая, но всегда плачет из-за тяжёлой жизни.
Сегодня, 30 апреля 1935 года, мы посадили картошку. Бабушка Марфа картошку не помогает сажать.
– Уж этого, – говорит она, – позвольте мне не делать.
Папа ей позволяет, но ворчит:
– Мама Марфа, нет больше у вас слуг. Забудьте уже о них.
Бабушка грозит ему своим длинным пальцем, а потом обиженно надувает губы.
Ещё у меня есть брат Сенька. Он очень маленький и кривоногий. Мальчишки на улице между его ног гоняют мяч и смеются.
Сенька не обижается. Он не понимает, что над ним измываются. Я мальчишкам тем уже говорила, чтобы брата не трогали. А папа меня отругал за это. Мол, Сенька должен сам за себя заступаться. А Сенька только смеётся и за мячиком бегает.
Бабушка не разрешает мне гулять. Говорит, что я так могу запятнать своё происхождение. Она учит меня вышивать и пользоваться приборами, которые успела спрятать за пазуху, когда ночью нас выгнали из родного дома.
Я это знаю только по рассказам мамы. Кушает бабушка в одиночестве. Всё ест одной серебряной ложкой. Она закрывает дверь на ключ, меня или маму выгоняет, чтобы сторожили. А вдруг кто-то придёт и заметит серебро. Тогда нам всем несдобровать.
А все остальные приборы она прячет в погребе и вытаскивает их оттуда, когда в последний четверг месяца делает уборку в доме. После она накрывает на стол, занавешивает окна и приглашает всю семью.
Мама приборами пользуется умело. Я только учусь. А папа не хочет учиться. Он ест большой железной ложкой и некрасиво хлюпает ртом. Бабушка раньше ругала его. Теперь просто закатывает глаза и продолжает меня учить.
Мой папа – ПРОЛЕТАРИАТ. Так его называет бабушка. Она всегда над ним насмехается. А ещё говорит, что моя мама глупа, как коза, раз вышла замуж за папу.
А коза у нас есть, но она очень умная. Отзывается на свою кличку, сама уходит на пастбище и возвращается домой. Поэтому считаю бабушкины обвинения несправедливыми.
Один раз в месяц мы с бабушкой ходим на речку. Бабушка полощет в ней свои простыни. Раньше она делала это для всей семьи. Но руки стали слабеть, поэтому она только со своими ходит, а остальное мама стирает в бочке, что стоит рядом с крыльцом.
В школу я не хожу. А моя подруга Варя говорит, что там жуть как интересно. Но ни папа, ни мама мне туда не разрешают. Я вырасту и сама пойду в школу. И пусть я буду старше всех. Меня это не пугает».
Высокий черноволосый мужчина закончил читать. Бросил дневник на стол.
– Что ты будешь с ними делать, Пётр Александрович? Это же статья… Серебро… Ненависть к власти и её устоям. «Пролетариат» этот тоже замечен в нехороших делах. Слышал я, как он с кем-то шептался о тюке сена, что лежит сейчас на дальнем поле. Я ведь его специально оставил на живца. Вот приносят мне отовсюду сплетни. Кто украдёт первым, я не знаю. Но премия нас ждёт большая. Ох какая большая…
Пётр Александрович взял со стола дневник Тамары, полистал его, промолвил:
– Целый роман написала девчонка! Ну даёт… А чего ты ещё не почитал?
– А зачем? Факт преступления есть. Можно хоть сейчас идти и изымать серебро. Бабку в тюрьму, остальных на поселение в разные места. Девчонку и пацана в городской детский дом. А остальное пусть изучают следователи. Это их работа.
Пётр Александрович встал, подошёл к говорившему, положил руку на его плечо, похлопал и произнёс:
– Ген… Давай забудем о дневнике… Давай он сгорит к чертям…
– Хех, – высокий мужчина усмехнулся.
– Ну ты же знаешь, как я Настю… – Пётр Александрович закашлялся.
– Знаю, вот поэтому пришёл сначала к тебе. Но, прости, брат, поступить иначе не могу. С меня три шкуры сдерут. Что тебе эта Настя? Вон доярка Зинка с тебя глаз не сводит. А у Настасьи и муж, и дочь, и сын, и мать, ненавидящая нашу власть.
– Ген… Давай забудем, прошу тебя.
– Да чёрт с тобой, забывай! Давай хотя бы козу изымем, чтобы отстали от нас. План мы не выполняем, Петя!
– Не надо и козу. Давай я свою отдам. Забирай у меня всё, а её семью оставь.
Геннадий Ефимович намотал на палец свой длинный ус, задумчиво посмотрел на Петра Александровича и произнёс:
– И что, ты теперь всю жизнь в её сторону смотреть будешь и молчать? Тебе же это на руку: мать в тюрьму, мужа на поселение, а Настасью в город и под себя. Думаешь, она не согласится?
– Ты с ума сошёл? Как под себя? Она что, вещь какая-то? Она любить меня должна, ценить, ждать. А сейчас она чужая. Но есть надежда, что заметит меня.
– Надежда только на этот дневник! – Геннадий Ефимович повысил голос. – Ей-богу, молодишься тут, чай, не шестнадцать лет. Тридцать с хвостиком, а ты всё одинок. Бабы ему не те! Не буду я их защищать, пиши протокол, пойдём вдвоём к ним!
Пётр Александрович подошёл к столу, вытащил револьвер и нацелился на Геннадия.
Тот поднял руки, попятился к двери и стал бормотать:
– Да ладно тебе, ладно, нет дневника и не было. И серебра у них нет. Буду я ещё из-за какой-то бабы друга сердечного терять. Это я так, нервишки пощекотать. Больно скучно живём.
Но Пётр револьвер не убирал.
– Петя, угомонись! Выдыхай, родной! Дай мне уйти, забирай дневник. Всё, я могила! Никому не скажу.
Пётр опустил руку с оружием, спрятал его обратно в стол, вытер испарину со лба.
Геннадий Ефимович осмелел, подошёл к нему и сказал обиженно:
– Убить, значит, хотел… За бабу… За чужую бабёнку, у которой ни кожи, ни рожи. Она же страшная, как вся моя жизнь.
– А ты не завидуй и не неси на неё напраслину. Знаешь же, что Настя красивая. У меня от неё кровь в жилах стынет. Речь теряю при виде её. И если бы она просто проходила мимо! Я чувствую и её тягу ко мне.
– Да когда ей к тебе тянуться? Она на работе целыми днями.
Пётр Александрович вздохнул.
– Ты ничего не понимаешь, Гена… Ничего…
* * *
– Тамара! Сколько тебя ждать? – недовольно кричала пожилая женщина, стоя с охапкой белья под мышкой.
На крыльце возилась с обувью девочка.
– Бабуль, я уже иду, с завязками запуталась.
– Запуталась она! Поторапливайся.
Девочка подошла к бабушке и сказала:
– Простите меня, Марфа Игнатьевна, я совсем забыла о времени.
Тамара всегда обращалась к бабушке официально, когда в чём-то провинилась.
– То-то же, Тамара! Учись быть главнее своих действий. Думай наперёд, чтобы не оказаться лицом в грязи. И никогда не сутулься, ты же девочка!
Путь до речки был долгим. Минут тридцать неспешным шагом.
Тамара и Марфа Игнатьевна ходили не той тропой, которая была ближе, а той, что дальше.
Бабушка ненавидела односельчан. И если на дальней тропе случайно встречалась с кем-то, пренебрежительно отводила голову, а потом говорила Тамаре:
– Ужасный человек! Посмотри на его руки! Они же отвратительно выглядят! Тамара, никогда не выходи замуж за того, у кого ногти не подстрижены аккуратно. Это же так грязно, так отвратительно. Тамара! Никогда не выходи за такого.
Тамара о замужестве не думала. Она рассматривала придорожные цветы, бегала за бабочками, пыталась поймать стрекоз и постоянно слышала:
– Тамара, не лезь в траву! Тамара, не трогай бабочек, их пыльца может повредить кожу! Тамара, там лужа! Тамара!
И так было всегда.
Речка Сухонькая медленно несла свои воды. На ней редко было неспокойно. Обычно волновалась она по осени, когда начинались ветра и дожди. Река бушевала недели две, а потом лёд сковывал её и останавливал.
– И я как эта река, – каждый раз говорила Марфа Игнатьевна. – Вроде и двигаюсь, но лёд меня не пускает. Вот так, Тамара! Сложно, очень сложно из свободного человека стать несвободным.
– Что ты, бабушка? Отчего же несвободна? Ходишь к реке, ни у кого не отпрашиваешься. Это вот мне приходится всё у вас спрашивать.
– Ты ещё мала! Я говорю не о физической свободе, а о духовной!
Бабушка махнула рукой.
– Давай стирать, поздно уже. Затемно возвращаться будем, а всё из-за твоих завязок…
Тамара обиженно поджала губы и подумала: «Ага, из-за завязок, как же!»
Пока бабушка замачивала в реке бельё, Тамара вспоминала подслушанный утренний разговор.
– Наська, коза ты драная, – ворчала Марфа Игнатьевна, – когда ж ты за голову возьмёшься свою?
– Мама, уймитесь! Ради Христа! Сколько можно?! – Настасья топнула ногой.
– А сколько можно? Кого ты родила от этого пролетариата? Ладно, Томка ещё мозговитая девчонка, а на Сеньку взглянешь, так стыдно становится.
– Не смейте, мама, сына моего обзывать! В нём течёт ваша кровь!
– Моя кровь течёт только во мне! Но к твоим детям это не относится. Не мешай его кровь с моей, опомнись!
– Я уже столько лет с ним живу, неужели нельзя свыкнуться?
– Да ты хоть сто проживёшь с ним – не приму никогда, не прощу, что ослушалась меня!
Настя быстро натянула на себя рабочий халат, потом сняла, свернула его и положила в сумку.
– Я в ночь, покормишь моих, – грубо сказала она матери.
– Ещё чего, сами возьмут. Я стирать пойду с Томкой. Ты ничему не научилась, достойна своего пролетариата.
– Хватит! – Настя подскочила к матери, посмотрела на неё сверху вниз.
У Марфы Игнатьевны глаза засверкали, она оттолкнула от себя дочь.
– Не смей на мать кричать! Если б не я, то вы уже давно бы на поселении брюхи надрывали.
– Как же, если б не вы! – Голос Насти дрожал. – Позабыли вы, маменька, о своих приключениях. Что вы там о крови моих детей говорили? Напомните-ка!
– Ш-ш-ш… – Марфа Игнатьевна зашипела, завертела головой. – Не смей! Нашла что вспомнить!
– Да вы не забывайте, и всё у нас будет хорошо! До завтра, матушка!
Настя хлопнула дверью изо всех сил.
– Коза… – прошептала ей вслед Марфа Игнатьевна.
Тамара тяжело вздохнула.
Вспомнила ещё об одном утреннем приключении. Неожиданно и неизвестно куда пропал её дневник. Всё обыскала Тамара. И в стол отца заглянула, и в комод матери, и у бабушки поискала: как сквозь землю провалился.
А ведь только три дня назад лежал в столе под двумя толстыми книгами сказок. Прятала его Тамара от всех. Писала там всё, что думала и видела.
А тут захотелось быстро разговор матери и бабушки записать, а некуда.
Расстроилась Тамара сильно. Так задумалась, что не откликнулась на зов бабушки.
Уже когда та стояла рядом и норовила схватить внучку за ухо, услышала:
– Горе с тобой одно! Ты оглохла, поди?
– Нет, – помотала головой Тамара. – Не оглохла, задумалась я.
– Задумалась она! Иди полощи, а я выжимать буду.
Тамара стирать в реке не любила, она вообще не любила стирать.
Руки после воды опухали, покрывались волдырями. То же происходило и с телом, когда купалась в реке.
Мать Тамару берегла, к реке не пускала, для купания носила воду из колодца.
А бабушка говорила:
– Это всё от лени ейной! Пусть стирает, привыкнет, и всё пройдёт.
Не проходило. Три дня после стирки в реке Тамара не могла ничего брать в руки, волдыри лопались и доставляли страдания.
Но никому до этого не было дела.
Только Настя жалела дочь, мазала раны дёгтем и кормила с ложечки. Ровно через три дня от волдырей не оставалось и следа.
– Бабуль, а расскажи мне о дедушке, – стараясь держать мокрую простыню двумя пальчиками, попросила Тамара.
– Нашла что спросить, – пробормотала Марфа Игнатьевна. – Чего это тебе надобно вдруг стало о нём услышать?
Тамара пожала плечами:
– Так… Просто интересно. У Вари дедушка есть, у других детей тоже, а я о своём и не знаю ничего.
– Лучше и не знать! От любопытства нос вырастет, никто тебя замуж не возьмёт с длинным носом.
– Не вырастет, – обиженно произнесла Тамара, – не бывает так!
– Ещё как бывает! – Марфа Игнатьевна выпрямилась, бросила только что выжатую почти насухо простыню в воду, чем невероятно опечалила девочку. – Давай полощи, любопытная!
– Ой, рыбка, – воскликнула Тамара.
– Рыбка, рыбка… – Марфа Игнатьевна стала всматриваться в речную гладь. – Нет в этой реке рыбы. А раньше была, много было рыбы. По эту сторону реки и по ту стояли рыбацкие домики.
У реки была хозяйка Анна Гавриловна. Весь улов забирала, продавала и копейки платила рыбакам.
А бывало и не платила, если на левом берегу поймали больше, чем на правом. Рыбаки друг у друга рыбу воровали. И до убийства доходило.
Анна Гавриловна деньги гребла, а отношения рыбаков её не волновали.
Когда богатеи всякие приезжали побаловаться удочкой, рыбакам ловить запрещалось.
И вот однажды к Анне Гавриловне приехал один богач с женой и дочкой. И жена, и дочка – красавицы неземные.
Богач этот устроил завтрак прямо на берегу. На белом покрывале разложил еды всякой. Анну Гавриловну пригласил.
Сидит её муж на покрывале, а Анна Гавриловна голову ему на колени положила, косу свою тугую расплела, распластались волосы по его ногам.
А дочь богача смотрела и завидовала. Мечтала, что будет у неё жених вот такой красоты, как муж хозяйки реки, и она вот так же волосы распустит.
Пока родители ели, пили, пели, ловили рыбу, дочка богача собирала блестящие раковины перловицы[1 - Перловица – речная ракушка.].
Да так увлеклась, что к лесочку подошла. А там вдруг тень мелькнула. Девчушка любопытная была, не хуже тебя, за тенью метнулась.
Тень оказалась пареньком. Когда тот оглянулся, девица обомлела. Такой красоты она ещё не встречала.
Его смуглое лицо было словно высечено из камня самым талантливым скульптором. Скулы, нос, разрез глаз – всё было настолько гармоничным, что не верилось в существование этого создания.
Но он стоял рядом и наблюдал за незнакомкой.
В его глазах был страх. Он приложил палец к своим губам, давая понять, чтобы девушка не закричала.
А она и не собиралась кричать. Потеряла дар речи.
Незнакомец вдруг подошёл близко, поводил рукой перед её лицом и улыбнулся.
Девушка не шевелилась.
– Смешная ты, – прошептал юноша. – Иди поскорее отсюда. Меня заметят, а я жить хочу.
Девушка испуганно оглянулась.
Там за деревьями родителям явно было не до неё.
Они что-то шумно обсуждали, смеялись. Был слышен плеск воды.
– Я Исур, – тихо сказал паренёк. – А тебя как зовут?
– Не скажу, – ответила девушка.
– Давай я буду называть тебя Луной?
– Почему Луной? – девушка засмеялась, но тотчас прикрыла рукой рот.
– Ну ты же не говоришь своё имя.
– Ну хорошо, я Луна! А теперь прощайте, Исур! Мне пора.
Так закончилась их встреча.
Дочь вернулась к родителям. Маменька поинтересовалась её состоянием и сказала, что уже скоро будут собираться домой.
Дома девица не могла найти себе места. Всё мерещился ей тот красивый парень из лесочка.
Она невзначай спросила у отца через месяц:
– Папенька, а помните, как мы хорошо отдыхали у Анны Гавриловны? Может быть, повторим? Мне это место так легло на сердце, с такой теплотой его вспоминаю, что хочется вернуться.
– А почему бы и нет! – воскликнул богач. – На Ильин день собирайтесь, передай матушке.
Но впечатления были уже другими. Река зазеленела, от неё неприятно несло тиной и тухлой рыбой.
Накануне отъезда отец передумал ехать, но потом решил, что Анна Гавриловна будет в обиде.
На белом покрывале вся еда осталась нетронутой. Ничего не лезло в горло от вони, что была вокруг.
Богач из приличия сидел и ждал, когда хозяйка реки пригласит в дом.
Анне Гавриловне тоже было не по себе, но она боялась сделать гостям неприятно. Те могли подумать, что хозяйка гонит их. Никому не нравилось, но все молчали.
Дочка богача всё ходила в лесочке, всё звала еле слышно:
– Исур, Исур!
Но никто не отзывался.
Анна Гавриловна наконец-то взяла себя в руки и сказала:
– А не пройти ли нам в гостиную? Мне привезли новые карты. Хочу попробовать с вами, дорогие гости!
И богач, и его супруга обрадовались предложению.
– Еду оставим тут! – громко сказала Анна Гавриловна. – Я сейчас позову рыбаков, они заберут. Им привычно у реки есть и вонь глотать.
Пока богач помогал жене сворачивать белое покрывало, к месту отдыха подошли трое: парень и две девчушки.
Юноша взглянул на дочь богача и улыбнулся. Это был Исур.
Увидев осуждающий взгляд Анны Гавриловны, Исур отвёл глаза и принялся собирать еду. Девочки помогали ему.
Богач, его жена и хозяйка реки смотрели на забирающих еду пренебрежительно, и только дочь богача – с восхищением.
Вторая встреча была вот такой короткой.
И опять девушка тосковала по новому знакомому.
Марфа Игнатьевна замолчала. А потом как крикнет:
– Томка, ты чего уши развесила? Темнота уже спускается, а ну, быстрее полощи!
Тамара полоскала.
На обратном пути она спросила:
– Бабушка, а откуда ты знаешь эту историю?
– Какую? – удивилась Марфа Игнатьевна.
– Ту, что рассказывала об Исуре и дочери богача.
– Так то сказка была, – отмахнулась бабушка.
Тамаре стало обидно.
– Я уже большая, чтобы сказки слушать.
– А жизнь состоит из таких сказок, – пробормотала Марфа Игнатьевна.
Перед сном Настасья намазала дочке руки дёгтем, поцеловала в лоб и пожелала добрых снов.
Ночью Тамаре снился красавец Исур, только с ним рядом была она.
* * *
Мать Тамары работала ветеринарным врачом. Когда у коров начинался отёл, она почти жила на работе. Вечером всегда забегала домой, чтобы пожелать детям добрых снов, но часто задерживалась, и добрых снов желала Марфа Игнатьевна, постоянно ворча одно и то же:
– Приучила, вот и приходи сама лбы им лобызай!
И если Тамаре от бабушки когда-никогда доставался поцелуй, то младшему брату не доставалось ничего. Трёхлетний Сенька хныкал всю ночь, пока к утру мать не приходила его успокаивать.
Иногда Тамаре удавалось убаюкать брата, но случалось такое редко.
Отец Тамары последние полгода жил в городе. Приезжал только на выходные. Уехать в город его уговорила жена. Невыносимо было уже слушать, как Марфа Игнатьевна поливала зятя грязью.
Настасье без мужа было тяжело. Но за полгода она привыкла.
Дочь всегда радовалась приезду отца.
Он уже у калитки кричал:
– Тамара Афанасьевна, Арсений Афанасьевич, прибыл ваш старший брат! Встречайте-ка батьку!
Отец называл себя старшим братом, чем очень раздражал тёщу.
Дети выбегали к отцу, а Марфа Игнатьевна бормотала:
– Когда ж ты уже сгинешь с этой земли?
Потом она демонстративно задирала вверх подбородок и уходила в свою комнату.
Поначалу Тамара замечала, что отец скучает и по своей жене. А потом стала прислушиваться к их разговорам и поняла, что наступил разлад.
Однажды Настасья и Афанасий ругались так громко, что Марфа Игнатьевна выбежала из комнаты с полотенцем и набросилась на зятя:
– Ты мою Наську не смей обижать!
На что зять ответил тёще:
– Уймитесь, мама! Уймись, старая змея! Никто вас не звал.
Потом Тамара слышала мамин плач и отцовские причитания.
А наутро бабушка говорила дочке:
– Может, сейчас ты начнёшь понимать, что он тебе не пара?
Больше ругани между родителями не было. Отец всё так же у калитки звал детей, но больше никогда при них не обнимал жену. Да и сама Настасья уже не смотрела на мужа как раньше.
Вот и сегодня, услышав голос отца, Тамара выбежала на улицу.
За ней побежал Сенька:
– Я первый, я первый!
Тамара сбавила скорость, дала возможность брату первому подбежать к отцу.
Марфа Игнатьевна на приветствие зятя ничего не ответила, ушла к себе.
Втроём дождались Настасью.
Отец привёз из города большой пирог с вишней и колечко жене.
Тамаре было радостно оттого, что мама улыбается.
Улыбался и отец. Но вечером они опять ругались: негромко, но довольно слышно.
– Никогда больше не приеду в этот дом! – от слов отца сердце Тамары сжалось, и она захныкала, как её младший брат.
Мама прибежала, укоризненно посмотрела на дочь, погрозила пальцем.
Тамара отвернулась, но плакала уже беззвучно.
Наутро отца уже не было. На обеденном столе стояла его любимая кружка. Сундук, в котором хранились вещи, опустел.
В доме было тихо, Тамаре стало страшно.
– Мам, – пропищала она, – мама!
В ответ тишина.
Тамара вышла на улицу.
Земля была припорошена тополиным пухом. Девочка удивилась этому. Только вчера ничего не было. Лёгкий ветерок поднимал пух с земли. И этот поднятый пух норовил залезть Тамаре в нос, щекоча и заставляя чихать.
Тома обошла дом, заглянула в окно бабушкиной комнаты. Заметила, как та расплела свои седые волосы и смотрела на себя в зеркало.
А потом Марфа Игнатьевна как будто положила руки на плечо кому-то невидимому и сделала несколько танцевальных движений. И как закружилась в танце!
Тамара еле успевала следить за ней.
Она никогда не видела бабушку танцующей.
Зачем-то представила вместо невидимого партнёра вчерашнего героя бабушкиной сказки Исура.
Марфа Игнатьевна остановилась, подошла ближе к зеркалу. Слегка припудрила лицо.
Тамаре нравился запах порошка, которым бабушка пудрила лицо. Однажды она пробралась в её комнату и решила попробовать припудрить себя. Но что-то пошло не так: коробочка с порошком выпала из рук Тамары, и всё высыпалось на ковёр.
Дрожа от страха, девочка собирала порошок, плакала. Дула на ковёр.
Наказание было обидным. Тамара пропустила три ужина и на три дня осталась без маминых поцелуев. Больше никогда она не брала чужое.
– Томка! – услышала девочка. – Где ты с утра уже ходишь? Иди сюда, сегодня чтение у нас.
Тамара с неохотой шла домой. Читать бабушкины книги ей не хотелось.
Бабушка сегодня была подозрительно весёлой. Когда к обеду Настасья пришла домой, Марфа Игнатьевна сказала внучке:
– Поди погуляй, потом продолжим.
Но Тамара гулять не пошла, решила подслушать разговор.
– Давно бы так, – начала Марфа Игнатьевна. – Раньше меня послушать стоило, и дети были бы другими.
– Какими другими? – Настасья была недовольна.
– Воспитанные! Не кривоногие, как Сенька, не больные, как Томка. Это где такое видано, чтобы от воды тело волдырями покрывалось?
– А не ваших ли рук это дело?
– Что ты мелешь, неблагодарная? – бабушка перешла на шёпот, Тамара с трудом различала её слова.
– Если бы не вы со своими травами, – Настя тоже стала шептать.
Больше Тамара ничего не слышала.
Она ждала, когда женщины начнут говорить нормально.
– И что теперь ты будешь делать без мужика?
– Жить, – ответила Настя. – Мужик мой никуда не делся, он нас в город зовёт. Но я не поеду.
«Ой, – сердце Тамары забилось радостно, – в город. Вот бы уехать к папке!»
– Но я не поеду, – повторила Настасья. – Я нужна здесь. В городе мне нечего делать.
– И правильно, мужичка себе тут присмотри. Вот Пётр Александрович, например… Воспитанный, умный… Правда, тоже пролетариат, но вижу в нём воспитание. Не то, что у твоего Афанасия.
– Ой, нашли кого сватать! – Тамаре показалось, что её мать даже засмеялась.
– А чего ты хохочешь? Ты ещё заблей как коза. Хохочет она. Детям отец нужен.
– У них есть отец, – Настасья перестала смеяться.
– Он больше не вернётся сюда, сам же сказал.
– Мы будем к нему ездить. Вот в воскресенье и поедем. Томе будет интересно в городе.
– Ну давай, давай… Поезжай. Дождёшься, пока Петра Александровича не уведёт бабёнка какая.
Дальше разговор мамы и бабушки был уже неинтересен. Они вдвоём считали сколько заказать кормов для коз и какой объём муки дополнительно выкупить.
Наступило воскресенье.
Тамара всё ждала, когда мать скажет ей: «Собирайся, поедем к отцу!»
Но вместо этого Настасья опять ушла в ночь на работу.
Около полуночи Тамара услышала голоса. Тихо-тихо поднялась с постели, вышла из комнаты.
За обеденным столом сидела бабушка и какой-то мужчина. Он сидел спиной к двери, и лица не было видно.
Гость говорил довольно громко:
– Марфа Игнатьевна, плохо вы дочь воспитываете и внучку плохо. Отчего же у вас дитё пишет, что серебро в доме имеется?
– Пётр Саныч, это ж откуда у вас такие знания? – бабушка говорила без страха.
– А вот откуда!
Мужчина из-за пазухи вытащил что-то и бросил на стол.
– Что это? – поинтересовалась Марфа Игнатьевна.
– А вы прочтите, не ленитесь!
Бабушка забормотала себе под нос:
– Меня зовут Тамара. Мне 9 лет. У меня есть бабушка Марфа. Она очень добрая, но всегда плачет из-за тяжёлой жизни.
В комнате наступила тишина.
Тамара дрожала за стеной.
«Божечки, – думала она, – что же будет? Что же будет? Кто же мою тетрадь взял? Кто? Как она оказалась у этого мужика?»
От вопросов разболелась голова.
До девочки доносились уже только обрывки фраз:
– Поселение, конфискация, детский дом, тюрьма, враг народа…
Слёзы лились из глаз. Не слушая дальше разговор, она пошла было в свою комнату, но вдруг голос мужчины стал громче:
– Марфа Игнатьевна! Меняю дневник на вашу дочь. Делайте что хотите, но срок вам даю до декабря. Если Настасья не станет моей, всю семью вашу сживу с этой земли! Так и знайте!
Тамара думала, что её сердце разорвётся в груди. Утром она не вышла из своей комнаты.
Бабушка кричала:
– Тома! Тома! Иди учиться!
Но у Томы поднялась температура. Девочка лежала в кровати и смотрела в потолок.
Марфа Игнатьевна подошла к внучке, потрогала лоб и воскликнула:
– Боже святый! Горит девчонка, беда какая!
Тамара плохо помнила, что происходило в те дни.
Настасья говорила матери:
– Отныне вы ходите стирать одна! Застудили мне ребёнка!
– Так пусть закаляется! Она ж помрёт в случае чего! – возмущалась Марфа Игнатьевна.
– Вы так и мечтаете об этом! Так давайте, убейте её сейчас, и меня, и Сеньку! Вы же хотите остаться одна! – кричала на мать Настя.
– О-хо-хо. – Марфа Игнатьевна не сдавалась. – Мне для этого убивать вас не надо.
На пятый день болезни Тамаре стало легче.
Мать сидела рядом с ней, держала маленькую ладошку в своей руке и шептала:
– Доченька, ты обязательно поправишься. Я обещаю, ты больше не пойдёшь стирать в реке.
– Пойду, – ответила Тамара. – Я хочу дослушать сказку.
– Какую сказку?
– О красивой дочке богача и Исуре…
Тамара никогда не видела у матери таких удивлённых глаз. Настасья даже закашлялась.
Потом улыбнулась, кажется, через силу и попросила дочку:
– А мне ты расскажешь эту сказку?
Тамара кивнула и начала:
– По ту и по эту сторону нашей реки раньше стояли домики…
Настя слушала рассказ дочери и старалась улыбаться, но когда вышла из комнаты, позвала свою мать:
– Мама, где вы?
Марфа Игнатьевна не спешила отзываться.
Только с третьего раза подала голос.
– Чего разоралась? Слышу я. Подойди по-человечески. Горланишь, как ворона.
Настя схватила мать за шею и стала её душить.
– Ты что творишь, – хрипела Марфа, – что творишь? Бог с тобой! Никак помешалась на том, что муж бросил тебя, и приплод ему не нужен? Почему же ты ему не сказала, что на сносях? Убивай давай! И потом родить не сможешь. Будешь в муках корчиться, никто к тебе не подойдёт за то, что ты мать жизни лишила!
Настя ослабила хватку, грузно опустилась на стул, закрыла лицо руками и зарыдала.
Пока Марфа Игнатьевна откашливалась, её дочь плакала.
– Говорю тебе – не позорься. Пётр Александрович – видный человек. Умный, воспитанный. Сдался тебе этот пролетариат. Он же не стоит даже твоей волосинки! У него, небось, баба в городе. А ты тут слёзы льёшь. А Пётр – человек ответственный: и ребёночка воспитает, и Сеньке ума даст.
– Вы зачем Тамаре рассказываете о своей жизни? Зачем маленькой девочке ваши приключения? Отчего же это сказкой стало? Меня позорите, что себя не с тем связала, а сами-то…
Марфа Игнатьевна усмехнулась.
– А… Вот откуда ноги растут. А мне скрывать нечего. Пусть знает, какой может быть любовь.
– Какая любовь в 9 лет? Вы в своём уме?
– В своём! В отличие от тебя.
– Ну тогда не забудьте рассказать правдивую концовку, чтобы внучка знала, какое чудовище её бабушка.
– Дура ты, Настька…
Марфа Игнатьевна вышла из дома.
После того дня с дочкой не разговаривала.
Тамара выздоровела. Когда бабушка собралась в очередной раз на реку, увязалась с ней. Но Марфа Игнатьевна велела внучке остаться дома.
Девочка не знала, чем себя занять.
Дома никого не было. Сеньку мама взяла с собой на работу. И Тамара решила пойти в ветеринарный пункт.
Захотелось ей поведать матери о разговоре, который подслушала ночью.
Но по пути встретила подружку Варю.
Та почему-то стала убегать. Тома еле догнала её.
– Ты чего, Варя? Убегаешь вдруг. Не виделись давно.
– Некогда мне с тобой беседы вести, уроки надобно делать. Ты вот в школу не ходишь, а пишешь красивее нашей учительницы. Я тоже хочу так научиться, – Варя вдруг покраснела: – Я тетрадку у тебя взяла на время: толстенькую такую, под книжками лежала.
Тамара побагровела.
– Ах это ты! Воровка ты эдакая!
– Да я верну, верну! Мамка на работу уйдёт, найду и верну! Пропала твоя тетрадка!
Тамара теперь всё поняла: Варя украла тетрадь, её нашёл Геннадий Ефимович и передал своему другу Петру Александровичу. А тот, в свою очередь, пришёл к Марфе Игнатьевне и стал угрожать.
– Я бы тебя и без воровства писать научила, – обиженно пробормотала Тамара. – Иди ищи…
Варя побежала в сторону своего дома. Тамара же думала о том, как теперь забрать дневник у Петра Александровича. О подслушанном разговоре решила матери пока не говорить.
Через два дня уже поздним вечером, когда мама пожелала Тамаре добрых снов, в дом постучали.
Пришёл Варин отец и начал с порога:
– Анастасия Алексеевна, отчего же ваша дочь так запугала мою, что она теперь из дому боится выйти?
Настя смотрела на Геннадия Ефимовича с удивлением.
Марфа Игнатьевна решила полюбопытствовать и тоже вышла из своей комнаты.
– Это ж как ребёнка надо запугать, чтобы она вот так боялась? Мне бы с вашей дочкой беседу провести.
– Она спит, – сказала Настя.
– Ну так разбудите, Анастасия Алексеевна. Негоже так поступать.
Тамара не стала дожидаться, пока её позовут. Поднялась с кровати, вышла к гостю. Смотрела на него сонными глазами.
– Что же ты, Тамара, Варюху запугала? – переключился на неё Геннадий Ефимович.
– Что же ты, Тома? – спросила Настя.
– Ох, Тамара, ремень отцовский о тебе рыдает, да нет отца-то! Сиротинушка ты наша, – запричитала Марфа Геннадьевна.
В комнате воцарилась тишина. Все пытливо смотрели на Тамару.
Она вдруг обратилась к отцу Вари:
– А что грозит человеку, укравшему чужое?
Геннадий Ефимович усмехнулся:
– То же, что и тому, кто от советской власти драгоценности в подвале прячет.
Настя и её мать покраснели.
Отец Вари приблизился к Насте, схватил её за плечи и зло прошипел:
– Если ещё твои выродки к моей дочке подойдут, серебро ваше на переплавку поедет…
И вышел, громко хлопнув дверью.
– Чего это такое было? – дрожащим голосом спросила у дочери Марфа Игнатьевна. – Никак Генка решил до нас добраться? Неужто антисоветскими элементами нас посчитал? Давай поскорее серебро прятать. А то нагрянут…
Настя долго стояла с опущенной головой, потом накинула на плечи шаль и вышла на улицу.
– Ты куда в ночь, малахольная? Не работаешь ведь сегодня! – кричала ей вслед мать.
Тамара заплакала.
– Спать иди! – прикрикнула на неё бабушка.

Глава 2
Настя шла по тёмной улице к дому Петра Александровича.
Накануне он принёс ей котёнка. Попросил забинтовать тому лапу. Разговорились. Он посетовал, что муж Настасьи живёт нынче в городе.
Ветеринар почти не отвечала на его вопросы, возилась с лапой котёнка.
Пётр перед уходом сказал:
– Анастасия Алексеевна, времена нынче неспокойные. Вы в случае чего не стесняйтесь помощи просить. Помогу по мере своих сил.
А потом подошёл к ней ближе и прошептал:
– Спрячьте всё лишнее, проверки грядут.
– Ничего лишнего у нас нет, – возмутилась Настя.
Пётр Александрович улыбнулся загадочно и произнёс:
– Так я могу и найти в случае чего.
Было так много работы, что Настя об этом разговоре вспомнила, только когда Геннадий Ефимович пришёл обвинять в чём-то Тамару.
Зачем шла сейчас к Петру, Настя не знала.
Постояла у его калитки. Вошла. Небольшая собачонка сначала затявкала, потом стала вилять хвостом.
Настя постучалась в окно.
– Иду, иду! – раздался голос хозяина, и у Насти началась паника.
Она вдруг присела на корточки, сжалась вся, думала, что Пётр её не заметит.
Но он подошёл, коснулся её плеча и произнёс:
– Что случилось, Анастасия Алексеевна? Кто обидел вас, Настенька?
Настя поднялась. Посмотрела Петру в глаза.
– Котёнка пришла проведать. Надо бы перевязку сделать.
– А-а-а… – протянул Пётр Александрович. – Ну проходите, проходите. Пациент вас ждёт.
Пётр взял Анастасию за руку и повёл в дом.
Уже при свете яркой лампы Настя заметила, что хозяин дома одет в длинный халат из бархата. Его ноги были обуты в шёлковые тапочки.
Настя усмехнулась и выпалила:
– Это что ж у нас партийные работники в царских одеждах стали ходить?
Пётр смутился вдруг и произнёс:
– Да вы не подумайте плохого. Подарок этот из конфиската. Я вроде как заслужил. Премировали меня этим.
– Премировали… – задумчиво произнесла Настя.
– Именно так!
Пётр Александрович неспешно поставил чайник на примус.
– Отведаете со мной кофе? – предложил он гостье.
– Не откажусь, – кивнула Настя.
Она присела на краешек стула.
Пока Пётр Александрович накрывал на стол, рассматривала комнату.
Пётр жил в доме бывшего священника. Для Насти было странным, но в комнате до сих пор пахло ладаном. Хотя того священника арестовали ещё в 1932 году.
– Вас тоже пугает этот церковный смрад? – поинтересовался вдруг Пётр. – Поверьте, я не верю в колдовство, но тут у меня нет объяснений, увы… Всё перемыли, побелили, даже печь сложили новую, а ладаном так и воняет. Мне кажется, что я и сам уже им пропитался. Вот недавно духи мне в счёт премии дали, как-то спасаюсь временами.
Кофе пили молча.
Анастасия заметила, как воспитанно вёл себя Пётр за столом. Не стучал ложечкой по кружке, не чавкал, как её муж. Все его движения были аристократичными, и она даже засомневалась в том, что Пётр такой ярый борец за советскую власть.
Хозяин дома нарушил молчание.
– Скажите, Анастасия Алексеевна, по сравнению с прошлым годом, у нас прирост скотины вырос?
– Вырос, – согласилась Настя. – Кормов стало больше. Сена разрешили закупить побольше. Не голодали коровки, поэтому смертей не было. Пусть так и будет теперь. Мне радостно, что становится больше колхозное стадо.
– Отчего же вы молчали на прошлом заседании, когда вас попросили цифры озвучить?
Настя пожала плечами.
– Так я не готова была. Мне и слова-то не давали раньше.
– Вас премируют, Настенька. Вы отчёт сделайте. Я позабочусь… Вы простите, что я так по-домашнему «Настенька». Имя у вас светлое, красивое, как и вы…
Настя вдруг резко вскочила из-за стола. Отодвинула от себя кружку с кофе и протараторила:
– Мне домой пора, прощайте…
– А как же пациент? – кричал ей вслед Пётр.
Но Настя уже бежала по улице.
На стуле осталась её шаль.
Пётр Александрович накинул её на себя и прошептал:
– Пахнешь ты любовью, Настенька… Всё у нас с тобой будет хорошо!
Марфа Игнатьевна не спала. Ждала дочь.
– Ты время видела? – заворчала она.
– Видела, – съязвила Настя. – Идите спать!
Утром Пётр Александрович принёс котёнка на осмотр.
Настя торопилась, пришла машина, чтобы отвезти её в соседнее село, там заболели лошади.
Пётр Александрович подошёл к ней и сказал:
– Анастасия Алексеевна, уж обратите внимание на мою животинку. Как прибудете, жду вас у себя.
Настя кивнула.
– Что, жениха себе нашла? – язвительно пробормотала её помощница. – Ты смотри, Зинка узнает, без волос останешься. Она бешеная. Ей-богу, предупреждаю сейчас. А то потом худо будет.
Настя промолчала. Всю ночь она думала о Петре. Вспоминала его длиннополый халат и поймала себя на мысли, что от такого и не отказалась бы.
Вздохнула, закрыла глаза.
Вспомнила себя семилетнюю. Тогда ещё неворчливая матушка наряжала дочь к празднику. Что именно был за праздник, Настя не помнила. Но готовились к нему долго.
Марфа Игнатьевна была одета в вишнёвого цвета платье с большими воланами на рукавах. Все пальцы её были украшены кольцами с довольно крупными камнями.
Это сейчас Марфа Игнатьевна не носила украшений, а тогда Настя завидовала несметным сокровищам матери.
Именно в тот день отец Насти подарил дочери колечко с маленьким красным рубином.
Настя то колечко сберегла. Когда в 1919 году новая власть выгнала их из дома, Настя спрятала это колечко за щекой. Но до того страшного года была другая жизнь.
Марфа Игнатьевна помогала дочке надеть платье небесно-голубого цвета. По краям рукавов и низу платья были нашиты золотые ленты с маленькими белыми бутонами роз.
Настя задирала платье и считала эти бутончики. А Марфа Игнатьевна всё поправляла дочкино платье и говорила, что так вести себя негоже. Мол, нижнюю юбку показывать никому не нужно.
Дом, в который пригласили семью Вистицких, выглядел гораздо богаче родительского.
После Русско-японской войны отец Насти Алексей Вистицкий отошёл от военных дел, продал своё загородное поместье и снял в городе богатый дом. Семья жила на банковские проценты и ни в чём не нуждалась.
Иногда отца приглашали в военный совет, спрашивали его мнение по некоторым вопросам. За это хорошо платили, и Алексей редко отказывался от таких приглашений.
Семью Вистицких встречали с теплом. Отец обнялся с хозяином дома, они трижды поцеловались и похлопали друг друга по спинам.
– Вот для вас, Алексей Дмитриевич, личный официант. Не стесняйтесь его просить о напитках и прочих яствах. Чувствуйте себя как дома, дорогой мой гость. Моё почтение вашей супруге и юному созданию.
Хозяин дома подошёл к жене Алексея и произнёс:
– Марфа Игнатьевна, милости прошу! Анастасия Алексеевна, милости прошу! Для детей до 12 лет у нас отдельное помещение с играми и ростовыми куклами. Позвольте вашу ручку, милая леди, я провожу вас.
Пока машина ехала по степной дороге, пока она тряслась на кочках, Настя была на том запоминающемся балу.
В детской было около десятка детей. Трое из них возраста Насти, остальные ещё младше. Маленькие хватали со стола еду, бегали с ней. Няни усаживали непосед за столы.
Стол обслуживали три мальчика возрастом чуть старше Насти.
На слугах были белые перчатки до локтя и серые атласные костюмы.
Один из мальчиков подошёл к Насте и сказал:
– Мисс, я могу помочь вам?
Настя помотала головой, увлеклась представлением, которое давали сейчас ростовые куклы.
– Афанасий, – кричал кто-то из-за двери, – быстрее сюда! Второе подать надобно!
Один из мальчиков-слуг выбежал из комнаты. Остальные последовали за ним.
Принесли горячее. Но детям еда была неинтересна.
Они смотрели на кукол.
Мальчики-слуги тоже с интересом наблюдали за представлением.
Потом всё тот же мальчик обратился к Насте:
– Меня зовут Афанасий. Я слуга его величества и для меня большая честь быть сегодня главным за вашим столом.
– Спасибо, – прошептала Настя. – Я хочу к маме.
– О, я с радостью провожу вас.
Афанасий показал своему напарнику какой-то жест, взял Настю за руку и вышел в большой коридор.
– Позвольте подвести вас к музыкантам, они покличут вашу матушку.
Настя крепко держала Афанасия за руку. Стало вдруг страшно.
Толпа гудела. Был слышен звон бокалов, смех, крики.
Рядом со стеной стояло высокое кресло. В нём сидела краснощёкая девица, явно перебравшая напитков.
Вторая девица размахивала веером перед лицом перебравшей и ворчала:
– Оля, я же просила тебя не брать с этого подноса ничего. Оля, прошу тебя, возьми себя в руки. Оля, ты же на празднике! Оля, не позорь нас, прошу тебя.
На мгновение Афанасий отпустил Настю, и она запаниковала. Среди толпы искала глазами своего провожатого и готова уже была заплакать, как он вдруг появился снова.
– Нам туда, – сказал он невозмутимо. – Там объявят ваших родителей.
И правда, неподалёку от музыкантов неистово маленьким молоточком бил по жестяной крышке слуга.
Толпа стихла. Слуга громко прокричал:
– Марфа Игнатьевна, ваша дочь просит вашего присутствия. Подойдите, пожалуйста, ко мне.
Настя, увидев мать, заплакала.
– Милое моё дитя, неужели тебя обидели? Милая моя девочка, я накажу обидчиков. Это он?
Марфа Игнатьевна ткнула пальцем в грудь Афанасия.
Настя с испугу кивнула.
Мальчик посмотрел на Настю с недоумением. Когда его за ухо тащил взрослый слуга, Настя прокричала:
– Это не он, не он!
Но было уже поздно.
Кто же мог тогда знать, что в 1923 году Афанасий Макаров заметит поздней осенью на улице девушку, одетую в летнее платье.
Он отдаст ей свой тулуп, приведёт домой. Отогреет. А потом вызовет врача к болеющей Настиной матери и спасёт её от неминуемой смерти.
Афанасий вспомнит Настю и будет часто обвинять её в том, что его тогда оттаскали за уши. Но это будет уже после вспыхнувшей любви, когда в семье начнётся разлад.
После того праздника Настин отец не вернётся домой. Он выпьет отравленный напиток. Вместе с ним погибнут ещё шестеро дворян.
Но Настя узнает об этом только через неделю.
Марфа Игнатьевна не будет плакать на похоронах мужа. Она быстро переведёт все его активы на свой счёт, снимет домик попроще. К богатой вдове вплоть до 1917 года будут свататься многие. Но Марфа Игнатьевна, лишившись мужа, станет наводить справки о неком Исуре.
– Милочка, родненькая, – сквозь свои воспоминания услышала Настя. – Иди скорее сюда. Гляди, что делается. Третья уже ослабла. Я ж без них никуда! Кто мне новых-то даст?
Настя открыла глаза, вышла из машины. Её помощница последовала за ней.
Чёрная лошадь лежала на боку и тяжело вздыхала. Из её глаз капали слёзы.
Настя припала к животному, потрепала за гриву и прошептала:
– Потерпи, моя хорошая, потерпи…
После введения снотворного Настя обрабатывала гнойные раны на морде и во рту лошади.
Три дня она не отходила от больных лошадей. На четвёртый день показала, как обрабатывать раны, и собралась было сесть в машину, как услышала за спиной:
– Что же вы, Анастасия Алексеевна, не пришли… Я так ждал вас!
Настя оглянулась.
Рядом с ней стоял Пётр Александрович.
Он подошёл ещё ближе, поцеловал Настину руку и произнёс:
– Я готов доставить вас домой, моя дорогая. Пусть помощница едет сама. Мы с вами отбудем несколько позже. Мне нужно сделать некоторые дела. А вы нужны будете мне для обсуждения отчёта на будущем собрании. Помните, я говорил вам о премии?
Помощница Насти скривила лицо.
– Ну я тебя предупреждала, – выпалила она. – Зинка тебя в покое не оставит.
Настя испугалась и сказала Петру:
– Делайте свои дела, я домой. Встретимся там.
Пётр Александрович остался недоволен отказом Насти, махнул рукой и пошёл прочь.
Приехав домой, Настя ждала его. Он не пришёл.
Мать Тамары чувствовала какую-то вину.
Уложив детей спать, отправилась к нему сама.
Дойдя до дома Петра, Настя остановилась. Услышала, как её окликнули.
Зинка в одно мгновение оказалась рядом. Руками упёрлась в бока, глаза вытаращила и грозно прошипела:
– Куда собралась, Настенька?
Настя не испугалась.
– Здравствуй, Зина, – произнесла она спокойно. – Да вот, к Петру Александровичу иду. Котёнок у него болен. Лапка сломана.
Зина пыхтела как самовар. Насте казалось, что от неё даже пышет самоварным жаром.
– Лапка, говоришь… Ну-ну… Что-то ты зачастила к нему.
– А отчего я не должна ходить к нему? – возмутилась Настя. – Пётр Александрович – человек свободный. У него, Зина, очень вкусный кофе. Попробуй как-нибудь обязательно.
Настя понимала, что играет с огнём, но захотелось Зинку позлить ещё больше. И ей это удалось.
Зинка вдруг стала захлёбываться в собственных словах. Она сыпала на Анастасию ругательствами, угрожала.
Настя развернулась и пошла домой.
На душе было скверно. Совсем запуталась Настя в этой жизни. Ей казалось, что каждый, кто рядом, подливал в её огненное сердце керосин. Не было такого человека, который направил бы на верный путь.
Марфа Игнатьевна не спала.
Сидела за столом и вышивала.
– Ты чего так быстро? – поинтересовалась она. – Неужто Пётр Александрович такой скорый?
– Такой вот скорый, – ответила Настя. – А чего медлить-то?
Марфа Игнатьевна покраснела, отложила свою вышивку.
– Ты, Наська, за языком следи, дети у тебя. А ты вроде и не птица вольная, а к мужику чужому ходишь.
Настя улыбнулась.
– Да ничейный он, мужик тот…
– Зато ты чейная! Ты сначала с Афоней своим разберись, позорница эдакая.
– Да я разберусь, разберусь, матушка. А вы как огонь и вода. То к Петру Александровичу присмотреться велите, то позорницей меня кличете. Вы, маменька, свои грехи поворошите. А потом и мне указывайте.
После этих слов Настя пошла спать.
Утром ушла на работу. В обед к ней прибежала Марфа Игнатьевна.
С порога кричала:
– Наська, Наська! Томка пропала!
Настя сначала спокойно произнесла:
– Куда пропала? Небось на улице с кем-то?
– Пропала, тебе говорю! Нет её! Нигде нет! Собирай помощь! Вдруг в лесу заблудилась. Ночи нынче холодные, а она только оправилась недавно.
* * *
– И как тебя одну в город отпустили? – ворчал старичок на повозке. – Я если туда суюсь, то глаза разбегаются. Раньше вот как было? Лошади, кареты, экипажи, повозки. А теперь? Мчится железная махина, гудит от неё в голове. Прожилки трясутся у меня от них. В висках так стучит, что сознание теряю.
Тамара посмеивалась над старичком. Она машин не боялась. Хотя ездила всего один раз.
– Если бы не бабкина прихоть, ни в жисть не поехал туда. Только ж я тебя до места не доставлю. Ты сама как-нибудь.
Тамара и так понимала, что отца придётся искать самой. Но как, она ещё не знала.
Из всего известно ей было лишь то, что отец трудится на стекольном заводе.
Денег Тамара дома не нашла. Взяла с собой кольцо, которое отец подарил матери в последнюю их встречу.
Ехала Тамара к отцу с новостями о том, как Марфа Игнатьевна при живом зяте сватает дочку к Петру Александровичу.
Хотела попросить отца вернуться домой или забрать семью к себе.
К поездке Тамара готовилась заблаговременно.
Пока мать отсутствовала три дня, Тамара собрала сумку с едой. Взяла у матери шаль, та её редко носила. Девочка была уверена, что пропажа будет незаметна. А сегодня, когда Настя ушла на работу, а бабушка ещё не проснулась, Тамара тихонько вышла из комнаты.
Очень боялась разбудить Сеньку. Он, как назло, этой ночью спал с ней на одной кровати. Тамара боялась, что он проснётся, и её план провалится.
По разговорам взрослых Тамара знала, что если выйти к реке, то там проходят транзитные обозы, но в выходные дни их было больше. А вот в будни могло никого и не быть.
– Ну ничего, – думала Тамара. – Вернусь, коли не получится.
И ей повезло.
Старичок на старой кобылке остановился ещё задолго до того, как Тамара подошла к остановке.
Остановкой сельчане называли дубовый в три взрослых обхвата пень. Рядом с ним соорудили скамью и дощатый навес. Навес вскоре от дождей покосился. Чинить его никто не стал. Чтобы крыша не обрушилась на кого-то сидящего на лавке, строение завалили, а лавочка осталась.
– Ну, поторопись, – прикрикивал дед бегущей девочке. – Я так никуда не успею дотемна.
Тамара запыхалась, но в повозку запрыгнула резво.
– Мать ждать будем? Чего она отстаёт? – поинтересовался старичок.
– Не ждать, – ответила Тамара и вдруг почувствовала себя такой взрослой.
Она подняла подбородок, прижала к себе сумку и осмотрелась.
– Никого ждать не нужно, – повторила она. – Я одна еду.
Вскоре речка резко ушла в сторону. Дорога была пыльной. Дед изредка покашливал и прикрикивал на лошадь:
– Давай, Краска, давай! Поднатужься! Нам с тобой ещё обратно ехать.
Лошадь шла, изредка смахивала с себя хвостом надоедливых оводов.
Тамаре показалось, что старичок уснул. Подползла к нему, а он дёрнулся и засмеялся вдруг:
– Ты чего испужалась? Я если и усну, то Краска нас отвезёт куда надо. Она зверина умная, умнее некоторых людей.
Тамара кивнула, будто знала, что так и будет.
Вскоре появились очертания города. В небо врезались толстые жгуты дыма.
– Ох, – возмутился старичок, – ты погляди, какой смрад тут? Дышать нечем. Как они тут живуть и не дохнуть без воздуха? Ты посмотри, дитё, что делается-то?
Тамара смотрела на клубы дыма, а её сердце постепенно обволакивал страх: «Вот высадит он меня, и куда я пойду? Как отца искать? Где?»
Всё случилось очень быстро. Старичок скомандовал:
– Приехали, брысь отсюда! Ты смотри не заплутай тут.
Тамара спустилась с повозки, помахала старичку рукой.
Осмотрелась. На окраине города было безлюдно.
Неподалёку от того места, где её высадил старик, было невысокое полуразвалившееся сооружение. Тамара подошла поближе. С трудом разобрала написанное: «Сооружение сточныхъ водъ. 1915».
Рядом со зданием парила небольшая зловонная лужа.
Тамара поморщилась и пошла в город.
Улицы были широкими и немноголюдными. Иногда мимо проезжали грузовые машины, крытые тёмно-зелёной тканью.
Немногочисленные прохожие не обращали на Тамару внимания.
Она шла по улице и подумывала о том, что пора бы у кого-то спросить, в какой стороне стекольный завод.
Зашла в магазин с огромной вывеской «Хлеб».
– Здравствуйте, – обратилась она к продавщице. – Прошу вас указать мне правильную дорогу до стекольного завода.
– Никак заблудилась? – ответила женщина взволнованно. – Стекольный завод, говоришь… А туда только по пропускам. Это если ты на проходной встанешь и будешь ждать своих. Точно, так и сделай. Да смотри не зевай. У нас с прошлой недели комендантский час. Ловят тут кого-то. Кто после десяти сунет нос на улицу, тотчас в милицию забирают. А потом доказывай, что не бандит. Хотя тебе это поможет, родителей быстрее найдут.
– А как пройти к заводу? – повторила Тамара.
– Да вот так и иди по улице до конца. Там аллея будет, потом бараки, потом завод. Не заблудишься.
Тамара поблагодарила и вышла из магазина.
Женщина не обманула. Примерно через полчаса Тамара стояла у проходной.
Охранник сначала поглядывал на неё и молчал, потом произнёс:
– Милостыню здесь не проси. Иди на рынок, там сердобольных много.
– А я не для милостыни пришла, – обиженно сказала Тамара, – я к отцу пришла.
– А-а-а, вот оно что, – протянул охранник. – И как звать-величать отца?
– Афанасий Макаров. Он нынче бригадир восемнадцатого цеха.
– Знаем такого, знаем… Обожди. Сейчас кто-то идти туда будет, и тебя проводят. Только не говори, что я тебя пустил. Скажешь, что через забор перелезла.
Тамара посмотрела на забор. Сверху он весь был обнесён колючей проволокой.
– Ой, да это только тут так страшно. С заднего двора заходят все, кому не лень: и люди, и коровы.
Вскоре к охраннику подошёл молодой мужчина, что-то сказал ему, сунул в руку бумаги и уже торопился уйти, но охранник его окликнул и попросил отвести Тамару к Макарову.
Парень взял Тамару за руку и повёл по территории завода.
Тамара то и дело задирала голову, пыталась сосчитать этажи заводских зданий. Пару раз спотыкалась. Парень довёл её до двери, где было написано чёрной краской «18».
– Там Макаров.
Отпустил Тамару и ушёл.
Смело Тамара открыла дверь.
В цехе было людно. Пахло смолой и гарью. У проходившего мимо мужчины Тамара спросила, где найти Афанасия Макарова. Тот махнул в правую от двери сторону. Тамара пошла туда. Упёрлась в перегородку, разделяющую огромный цех на две части. В перегородке была низенькая дверь.
Она оказалась приоткрытой.
Тамара подошла к ней и услышала:
– Афанасий Максимович, что же вы сегодня не в духе?
Голос женщины был неприятным. Тамара даже стиснула зубы.
– Афанасий Максимович, пока нас никто не видит, бедной женщине оставьте поцелуй на щеке.
Сердце Тамары бешено заколотилось.
Тут послышался голос отца:
– Катюш, не время сейчас. Иди домой. Скажи, что я разрешил. Я после смены загляну.
– Уж загляните, Афанасий Максимович!
Тамара сделала шаг, заглянула внутрь комнаты. За столом сидел её отец, а у него на коленях – женщина. Из-под сдвинувшейся набекрень косынки во все стороны торчали её кудрявые волосы.
Афанасий заметил дочь, оттолкнул женщину и замер.
Тамара смотрела на него долго, потом повернулась и побежала по цеху. Слёзы душили её.
Девочка не видела никого и ничего.
Слышала ругань где-то в стороне:
– Уйми её, бешеную! Куда несётся?
Потом Тамару кто-то схватил, прижал к стене. Девочка пыталась вырваться, кулаками тёрла глаза, чтобы сквозь пелену слёз разглядеть обидчика.
Перед ней стояла крепкого телосложения женщина. Она держала Тамару под мышками и словно пыталась пригвоздить её к стене.
– Ты чьих будешь? Куда бежишь?
Голос женщины был тревожным и грубоватым.
– Нельзя тут детям ошиваться!
– Соня, – услышала Тамара голос отца, – отпусти девочку. Это моя дочь.
Соня отступила. Но девочка вдруг закричала:
– Неправда, не мой отец он! Я его не знаю! Помогите, я хочу к маме!
Женщина схватила Тамару за руку, спрятала за своей спиной и произнесла:
– Афанасий Максимович, ошиблись вы, видимо.
– Не ошибся, вредничает она. Тамара, не дури! Чего ты тут устраиваешь?
– Помогите, – продолжала кричать Тамара, – я хочу к маме.
* * *
Пётр вошёл в открытую дверь. Настя смотрела в одну точку на столе и уже не плакала. Перевела на Петра пустые глаза.
Мужчина мял в руках фуражку, не стал тянуть время.
– Не нашли…
Настя завыла.
Пётр подошёл к ней, положил руки на плечи и произнёс:
– Ну, может, ещё не всё потеряно. Может, она сама придёт. Может…
Настя вскочила со стула, схватила со стены ножницы и стала резать свою косу.
– Что ты, Настенька, – причитал Пётр, – оставь волосы, они-то тут при чём?
– Не подходи, – Настя выставила ножницы вперёд.
Петру удалось их выхватить.
Он прижал к себе обезумевшую женщину.
– Родная моя, хорошая моя, успокойся.
Пётр прижимал к себе Настю и думал о том, что даже мечтать о таком не мог.
Она была так близко, так трепетно вздымалась её грудь, такое невероятное тепло от неё исходило. Мужчина на миг потерял самообладание и поцеловал Настю.
Она обомлела. Не вырывалась из его объятий. Всё случилось неожиданно для обоих.
Настя опомнилась, выставила руки вперёд и произнесла:
– Не надо, Петя…
Пётр сделал шаг назад. А потом повернулся и вышел.
Настя слышала, как на пороге он разговаривает с её матерью. Марфа Игнатьевна вела беседу нарочито громко:
– Вы бы, Пётр Александрович, побыли рядом. Такое горе, такое горе… Тамарка-то наша сгинула. Внучка моя ненаглядная пропала! Лучше б Сенька вместо неё…
Настя не выдержала, выскочила из дома, схватила мать за ворот и крикнула громко:
– Да это ты, ведьма старая, детей моих со свету сживаешь. Ты! Не могу больше видеть тебя, не хочу! Уйди с моих глаз! Убирайся!
Пётр еле оттащил Настю от матери.
Зевак было много. На следующий день сплетни неслись отовсюду.
Настя на работу не вышла.
– Брюхо-то у неё вон уже какое! Небось от Петра Саныча. Какой у нас агроном-то любвеобильный.
– Да вот поэтому муж от неё и сбежал. Стыдно должно быть. Уважаемый человек, партийный член, а такие дела творит.
– Да где ты брюхо видела? Нет ничего у неё.
– Да как же нет! Ты видела, как Пётр Саныч держал её? Ей-богу, как родную.
– Ой, не мели ты, Ганька, брюхо ей померещилось.
– А вот и не померещилось. Я шестерых родила, опыт имеется.
Все эти слухи дошли и до Анастасии.
Председатель на время вызвал ветеринара из города.
Прошло уже три дня с пропажи Тамары. Настя потихоньку приходила в себя.
С матерью не разговаривала. Пошла к председателю брать разрешение, чтобы в город поехать к мужу.
Всё было как в тумане. Председатель успокаивал несчастную мать.
Перед самым отъездом Настя встретила Геннадия Ефимовича, отца Вари.
Тот виновато опустил голову, попросил прощения за скандал, что устроил недавно.
Он же и поведал ей о том, что Варя видела, как Тамара шла к «остановке» три дня назад.
Настя от новости упала в обморок.
Когда очнулась, увидела склонённого над ней Петра, незнакомую пожилую женщину и старичка.
Женщина кому-то рассказывала:
– Как я его журила! Как журила мужа своего. Чего он, старый, дитя оставил на окраине? Заблудиться боялся по темноте. Как воевал он, не понимаю. Старость пришла незаметно. Ух, старый дурак! Я как услышала, что девчонку ищут, сразу об ней подумала.
– Настюша, – тихо говорил Пётр. – Вот Никанор Прокопьевич вести о Тамаре принёс. В город он её отвёз. Божится, что она это была. Фотографию твоя матушка ему показала. У деда сердце прихватило. Винит себя. Ты его успокой, он и не виноват вроде. Тамара у тебя какая самостоятельная! Только чего она в городе забыла?
– К отцу, видать, поехала, – предположила Настя. – Ох, а если не нашла его? Что будет-то теперь?
– Ты не вини себя, Настя! Поехали в город. Председатель машину разрешает. По дороге придёшь в себя.
Настя с трудом встала с кровати. Голова ещё кружилась.
На кухне сидел старый дед, рядом с ним его жена. Она всё ворчала на мужа.
Настя подошла к нему, дотронулась до плеча. Он поднял голову.
В уголках его глаз застыли слёзы.
– Спасибо, – сказала Настя, – спасибо, что рассказали о Тамаре.
– Прости меня, дочка! – прошептал старичок. – Мне не нужно было брать её. Я у неё сразу про мать спросил, а она ответила, что одна едет. Не прощу себе, если не найдёшь ты свою кровиночку, не прощу…
Дед дрожал, поглаживал рукой в районе груди.
– Я не виню, – стала успокаивать его Настя. – Найдём беглянку и приедем вас навестить.
– Если доживу, дочка! Если доживу…
– Поехали домой, – заворчала на него жена.
По пути в город Пётр Александрович старался развеселить Анастасию. Рассказывал ей шутки, смешные истории. Но Насте было не до шуток.
Она думала всю дорогу о том, что будет говорить Афанасию. Знала, что поругаются опять. И как хотелось Насте, чтобы Тамара была у него. Но надежды на это было мало. Афанасий вряд ли не оповестил бы жену, если б встретился с дочкой.
Десятки вопросов крутились у Насти в голове.
Она куталась в длинный материнский жилет. Прятала свой живот. Не хотела, чтобы муж узнал, что она беременна.
А Пётр, как назло, затронул эту тему.
– Поговаривают, – начал он издалека, – о тебе, Настюша, разное. Языками бабы умеют чесать отменно. Не промолчат в случае чего. Только вот пусть болтают разное. Но как тебе одной детей поднимать? Не думала ли ещё?
– А чего думать, – огрызнулась Настя. – Я замужем. Работаю. Власть советскую не ругаю, не ропщу. Не привыкать мне к заботе о детях.
– Ну Тамара и Арсений уже вроде как выросли, а родится ещё один. Кто будет коров лечить, пока ты при ребёнке будешь?
Настю утомлял этот бесполезный разговор, но Пётр был настойчив.
– Я к чему клоню, Настюша… Ты ведь уже и не живёшь с мужем. Пока мы в городе будем, ты бы развод с ним оформила. А я тебя в беде не оставлю. Знаешь же, что люба ты мне.
Пётр остановил машину.
Настя испуганно взглянула на него.
– Пётр Александрович, не смейте ко мне приставать!
– Не нужно так строго со мной, Настюша! Как волнительно из твоих уст вырвалось тогда «Петя». Давай не будем, хотя бы когда вдвоём, переходить к высоким именам. Давай по-простому, по-семейному. Мне так отраднее всего…
– Зря вы всё это затеяли, – вздохнула Настя.
– Я ваш поцелуй вот тут храню, – Пётр показал на сердце. – Мне другая не нужна.
– А как же Зинаида? – съязвила Настя. – Она же околачивается возле вашего дома. Как сторожиха, ей-богу.
– Да делать ей нечего, – возмутился Пётр. – Проходу от неё нет. Пирожки стала носить, пироги. Поставит на стол и ждёт, когда попробую. А потом улыбается, машет рукой и говорит: «До встречи, Пётр Александрович! Завтра вам галушек наварю!» Я и отказать не могу, и нагрубить тоже. Она сядет рядом и в рот заглядывает.
– Ну вот и прекрасно, – произнесла Настя. – Любит она вас и никому не отдаст. Голодным не будете. Баба она ладная, хозяйственная. А любовь придёт со временем.
– А у тебя тоже так было? – поинтересовался Пётр. – Любовь со временем пришла?
– Нет… – Настя задумалась. – Не было вроде как любви. Или была. Я не помню. Афанасий мать мою тогда спас. Вызвал врача. Успели спасти её. Вот я ради благодарности и вышла за него, а думала, что люблю. Но сейчас понимаю, что вроде и нет. Живём себе и живём, как есть. Чего уже менять? Чай, не молодые.
Пётр Александрович засмеялся.
– Чай, не молодые, а кровь кипит, когда ты рядом. Не отвергай меня, Настюша. Я стану твоей невидимой тенью. Буду помогать во всём. Можешь на меня рассчитывать в любое время. А дальше видно будет. У меня руки из нужного места растут.
Пётр начал расхваливать себя, но Настя остановила его.
– Поехали, – сказала она. – Нужно Тамару найти.
Когда подъехали к общежитию, где жил Афанасий, Насте стало плохо.
Пётр держал свою ладонь на её лбу и покрывал поцелуями лицо.
– Всё будет хорошо, родная… Я рядом…
Афанасий встретил жену с ухмылкой.
От него несло спиртным.
Заметив Петра, Афанасий произнёс:
– О, агроном Саныч пожаловал… Уж не обижайте! Прошу вас за стол.
– Где дочь? – накинулась на мужа Настя.
– Где-где… С тобой она живёт…
Настя заплакала.
– Сбежала она, Афоня! В город сбежала, тебя, видать, искала. Видел ли ты её?
Афоня усмехнулся и произнёс:
– И от тебя сбежала, и от меня сбежала. Ох и Томка, ох и дурная башка.
– Так она была у тебя? – взвизгнула Настя.
Афанасий почесал затылок и задал тот же вопрос:
– Так она была у тебя? Чёрт её знает… Была у тебя, была у меня… Вот, полюбуйся!
Афанасий расстегнул рубашку, снял её с себя и показал жене свою исцарапанную шею.
– Любуйся, что твоя кобра сделала! Змеиное логово – ваша семья! То уши чуть не оторвали, то кровушку мою чуть не пролили.
– Какая кобра? Тамара? – Настя с недоумением смотрела на мужа.
– Тамара, Тамара. Дочь твоя распрекрасная. Будь она неладна. Не буду я её искать. Даже не проси. Меня из-за неё с бригадирства сняли, премии лишили. А ей хоть бы хны. Пусть побегает, раз взрослой себя почувствовала. Чего она припёрлась ко мне?
Настя подошла ближе к мужу и ударила его по щеке.
– Не смей так говорить о нашей дочке.
– Давай, давай, убей меня теперь ты…
Афанасий вдруг замахнулся на жену, Пётр вовремя подскочил, повалил мужа Насти на пол.
Настя просила Петра:
– Петя, оставь его. Петя…
Но Пётр был взбешён.
Настя закрыла лицо руками.
Сделала шаг назад.
Кружилась голова, и подступила тошнота. Пётр наконец-то отстал от Афанасия.
Настин муж медленно полз, оставляя за собой алые следы.
– Что же ты наделал? – крикнула Настя.
– Он ударить тебя хотел! Не позволю ему никогда даже пальцем тебя тронуть! – возмутился Пётр, опуская руки в алюминиевую кастрюлю с водой. – Отмоюсь пока от этого гада.
Настя подошла к мужу, он смотрел на неё сквозь заплывшие глаза.
– Нашла мне замену, – с трудом произнёс он. – Ну, давай-давай! Что ты, что твоя мамаша – грязные девки. И не пойму я сейчас, за что тебя любил? Лучше б ты так и осталась тогда на улице. Сдохла бы вместе со своим приплодом.
– Замолчи, – прошептала Настя. – Замолчи! Ты обещал мне никогда этого не вспоминать.
– Я смотрю, ты и сейчас брюхатая, – продолжал Афанасий. – Агрономчика родишь, будете жить в счастии и любови…
Афанасий встал, шатаясь, подошёл к кровати и рухнул на неё.
Он хрипел и еле дышал.
– Знаешь, что я тебе пожелаю? Чтобы ты никогда не нашла Томку. Я у тебя Арсения заберу. Везде напишу, что ты распутная мать. Хотя подожди… – Афанасий приподнялся на локтях и задумчиво произнёс: – Сенька-то, может, и не мой сын вовсе? Убирайтесь оба!
Настя заплакала.
Пётр стоял поодаль и молчал.
– Афоня, – стала упрашивать мужа Настя, – расскажи, куда побежала Тамара? Она же маленькая, потеряется, погибнет.
– И чёрт с ней! Как приехать ко мне, так не маленькая… Убежала она.
– Пойдём, Настя, – подал голос Пётр. – В милиции напишем заявление. Там помогут.
– Давайте, давайте! Проваливайте! Счастья новой семье! – парировал Афанасий. – Помогут вам, как же!
– Прости меня, – Настя склонилась над мужем и поцеловала его в лоб. – Прости, что я встретилась на твоём пути.
Она отвернулась и вышла.
На улице ждала Петра. Он задерживался. Настя уже стала переживать.
Хотела было вернуться назад, но увидела его.
– Вы чего так долго, Пётр Александрович? – поинтересовалась она.
– Руки домывал. Пойдём скорее отсюда.
Пётр шёл быстро, почти перешёл на бег.
Настя за ним еле поспевала, произнесла устало:
– Больше не могу.
– Соберись, дорогая, вон уже машина.
В машине Настя спросила:
– Что ты с ним сделал?
Пётр пожал плечами, потом опустил голову, снова поднял её и уставился на спутницу.
– Побил маленько при тебе, руки отмыл и ушёл. Всё хорошо. Не бери в голову, нам надо Тамару искать.
В милиции Настя написала заявление, там пообещали дать делу ход и в случае чего сообщить.
Почти дотемна Пётр и Настя ездили по городу, спрашивали у прохожих, не видели ли они девочку.

Глава 3
– Ты чего тут расселась? – недовольно спросил белобрысый с грязным лицом паренёк.
– А что, тут занято? – так же недовольно ответила Тамара.
– Занято! Не видишь, что ли, написано: «Занято».
Тамара рассмеялась.
– Чё ты ржёшь, коза! Как будто читать умеешь.
– Здесь написано «не сорить». Я не сорю.
Паренёк ухмыльнулся, присел рядом.
– Ждёшь кого-то? – поинтересовался он.
– Не жду, – огрызнулась Тамара.
– Так иди домой! Комендантский час.
– А мне некуда идти. Нет у меня здесь дома.
Паренёк встал, уставился на Тамару:
– Так ты что, тоже беспризорная?
Тамара кивнула.
– Так иди к своим. У нас тут платно. Мы не воруем, не нападаем ни на кого. Работаем. Казну пополняем честными деньгами. Если ты такой расклад принимаешь, то плати. Потом получишь место жительства и жратву. Если красть начнёшь, то убиваем и хороним на этом пустыре. Видишь, палки воткнуты? Это кресты. Можешь посчитать для интереса.
Тамара задрожала от страха.
Паренёк засмеялся.
– Поверила, что ли? Да не убиваем мы. Так… Потреплем маленько. Не ссы… У нас тут советская власть в миниатюре. Всё принадлежит народу. Деньги-то есть?
Тамара помотала головой.
– Денег нет, а жрать охота. Как всегда. Ну что, вообще с собой ничего?
Тамара вспомнила о кольце, вытащила его из кармана, на ладони протянула парню.
– Ух ты, – воскликнул он. – И что, не украла?
– Нет! Моё оно, личное. Забирай.
Паренёк сунул кольцо в карман, взял Тамару за руку и повёл в другую от гаражей сторону.
– Мы тут устроились хорошо. Подвал бывшего заводского помещения тёплый даже зимой. Стекольщики о нас знают. Не выгоняют. Иногда нам от них перепадает еда. Лично я на проходной мету с понедельника по среду. Другие работают в городе. Если не придёшь домой до комендантского часа – штраф. Я беспокоюсь, моя душа должна восполняться чем-то приятным, поэтому штраф.
Тебе нужны часы. Работать пойдёшь завтра с Ингой. Она моет полы в больнице, где душевнобольные лежат. Как раз её сменщица решила вернуться к родителям. Инга сама не справляется. А ей сказали, что если не приведёт ещё кого-то, то уволят и возьмут взрослых. А там платят хорошо. Да и психи – народ забавный.
По воскресеньям у нас молитва. Я на свалке нашёл иконы. У нас есть свой поп – лысый Колька. У него деда и отца забрали во время службы в церкви три года назад. Он один остался. Примкнул к нам. Он молится, мы за ним повторяем. Тебе придётся выучить молитвы.
– Я их знаю, – произнесла Тамара.
– Ну и славно. Часы я тебе принесу завтра. Пока придержу твоё кольцо. Заработаешь, выкупишь его у меня. Со старшими не спорить. Если невмоготу, споры решаю я. Суд один раз в неделю по пятницам. Те, кто умеет писать, пишут заранее о проблеме. Их дела рассматриваю вначале, потом голосовые просьбы решаю.
Суббота – выходной. Помимо попа у нас есть раввин Абрам. По его просьбе по субботам мы спим или просто беседуем. Ничего не делаем, гуляем. Еду не готовим, если в пятницу дежурные не постарались.
Нас 12 человек. Неделю ты поживёшь с нами. Потом сход решит, оставлять тебя или нет.
Ты должна понравиться. Мне ты уже по душе. Перед другими уж постарайся. У каждого своя работа. Никогда не обесценивай чужой труд и не смейся над другими. Олька у нас, например, в госпитале моет горшки после тяжелобольных. Никто ей и слова не говорит. Эту работу тоже кто-то должен делать. И вот, забыл спросить, тебе сколько лет?
– Одиннадцать, – промямлила Тамара, сама не понимая, зачем прибавила два года.
Но оказалось, что не зря.
– О, хорошо, а то на вид больно мала. Мы малявок не берём, они плачут ночами, мамку зовут, работают плохо.
Спуск в подвал был крутым. Несколько раз Тамара чуть не сорвалась вниз.
– За верёвки хватайся, – говорил ей паренёк.
Внизу было довольно большое помещение. В отличие от погреба у Тамары дома в подвале не воняло сыростью.
На полу лежали ковры с длинным ворсом. Вдоль стен стояли кровати. Пахло пирожками и чем-то очень сладким.
Несколько ребят подскочили к белобрысому, поздоровались и уставились на Тамару.
– Ну а теперь, – сказал паренёк, обращаясь к Тамаре, – скажи своё имя.
– Тамара Афанасьевна Макарова.
– Добро, а я тут главный. Савелий Михеевич Морозов.
Из ребят тут не все. Но вот наш поп Колька, вот раввин Абрам, это Ленка, она работает на погрузке стекла. Самая сильная из нас – Ленка. У неё кулак как три моих. В случае разборок она наш предводитель. Это Гуля. Она нянька в яслях. Это Мишка. Он из заводской столовой забирает отходы и относит их в псарню.
Остальных пока нет.
Спать будешь на моей кровати. Завтра организуем тебе место, а пока можно отдохнуть. До ужина два часа.
Савелий подвёл Тамару к своей кровати.
– К ужину позову. Привыкай.
Для Тамары, почти безвылазно сидевшей дома, новое место было в диковинку. Она даже думать не могла, что под землёй может быть такая жизнь. Всё рассматривала с удивлением и даже не представляла, как сказать, что она не намерена здесь оставаться.
Ведь она была не беспризорница. Наверняка мать искала её. Тамаре стало стыдно оттого, что она принесла столько горя. Ведь могла же послушаться отца, подождать его у проходной и пойти с ним. Он бы всё объяснил, отвёз домой. Там досталось бы и от матери, и от бабки. Но она была бы дома, а не с этими незнакомыми подростками.
Девочка прилегла и уснула. Вздрогнула от прикосновения. Это был Савелий.
– Прошу к столу. Все собрались. Тебя ждём.
Тамара встала, подошла к столу. Стеснялась сесть на пустой стул.
– Смелее, – произнёс незнакомец, сидящий напротив. – Мы своих не кусаем.
На столе ровной полоской был выложен хлеб. Каждый взял по кусочку.
Тамара не взяла.
– У нас не голодают, – сказал Савелий. – Хватит уже трястись. Ешь.
Тамара не заметила, как рядом с ней оказалась тарелка с гречкой.
Большими кусками сверху лежало мясо.
Поп и раввин поднялись.
Поп произнёс:
– Благодарим Господа нашего за эту пищу, за этот хлеб, за эту жизнь. Боготворим Господа нашего, молимся ему. Аминь.
Они сели на места. Ложки застучали по тарелкам.
Когда ужин закончился, Савелий подошёл к Тамаре и сказал:
– Пойдём со мной, познакомлю тебя с Ингой. Завтра ты с ней отправишься на работу.
Инга была старше Тамары лет на пять. Она уже мало походила на подростка, разговаривала с новенькой довольно вежливо. Девочка заметила, что Инга часто посматривает на Савелия, а тот опускает глаза.
Инга рассказала, что вставать будут в 4 утра, на работе завтра задержатся до обеда, и отправила Тамару спать.
Ночью Тамаре не спалось, лежала с закрытыми глазами.
Кто-то подошёл к ней и прошептал тихо:
– Кажись, спит. Намаялась, небось. Савелий, ты бы спросил, откуда она. Вдруг её ищут.
– Ну и пусть ищут. Найдут и заберут домой. Если она сама до сих пор ничего не сказала, значит, не так уж и торопится домой. Если вообще этот дом у неё есть. Иди лучше ко мне. Соскучился за день. Инга, надо нам с тобой решать что-то.
– Что решать? – шёпотом ответила девушка. – Беременна я… Решать он собрался. Ты бы кого-то уже оставил вместо себя, да квартиру снимать пора.
– Да кто нам её сдаст, Инга? Что ты сказала? Беременна?
Тамара слышала, как Инга стала всхлипывать.
– Ну ты чего? – успокаивал Ингу Савелий. – Я же тебя не бросаю. Обойдётся.
– Обойдётся? Что обойдётся, Савва? Ребёнок у нас будет. Ребёнок! Как мы будем с ним здесь? Я не знаю, не знаю, как мне жить дальше…
Тамаре было и любопытно, и страшно. Чтобы больше не слушать этот разговор, она повернулась набок, кашлянула.
Савелий и Инга замолчали. Тамара ещё прислушивалась, а потом уснула.
Когда её будила Инга, она не сразу сообразила, что пора вставать.
– Вставай, вставай! Нам на работу выходить.
Нехотя Тамара поднялась с кровати. Савелий сунул ей в руку кружку горячего чая и сухарь.
– Вот, перекуси, – сказал он заботливо. – В больнице вас обедом бесплатно покормят. А ужинать дома будем все вместе. У нас так принято.
Тамара выпила чай, съела сухарь.
Перед выходом Савелий взял Ингу за руку и произнёс:
– До встречи. Ты уж там всё покажи новенькой, чтобы она не испортила ничего.
Инга кивнула. Савелий долго не отпускал её руку.
Она вырвала её сама.
Только-только начало светать. До больницы шли дворами.
– На улице патруль, проверят пропуск, а у тебя его нет. Сегодня тебе выпишут тоже. С психами не разговаривай первое время. Выполняй всё, что тебе скажут медсёстры. Не упрямься. Полы мыть умеешь?
– Умею, – кивнула Тамара.
– Ну вот и славно. Другого от тебя и не требуется. Чаще молчи, нежели говори. Будут спрашивать откуда ты – скажешь, что моя родственница. Больше ничего не говори. А то, не дай бог, в милицию сообщат.
В больнице сразу принялись за мытьё пола в коридоре, потом в туалете. Туалеты мыла Инга.
Тамара еле справлялась с коридором. Было очень тяжело. Неподъёмная деревянная швабра так и норовила выпасть из рук.
– Так ты не намоешь никогда, – возмущалась Инга. – Но я попрошу, чтобы тебя взяли. Меня тут уважают.
Тамара только кивала. Она совершенно не понимала, что ей теперь делать.
– Девочки, окна помойте с улицы, давно не мылись. Капли от дождя весь вид портят.
Тамара посмотрела в окно. Увидела старое одноэтажное здание с полуразвалившейся крышей.
Инга подошла к ней и произнесла с усмешкой:
– Тебя тоже вдохновляет этот вид? То-то же… Лучше б эти окна замазать совсем, чтобы не смотреть на это разрушенное здание. Лично меня оно удручает. А между прочим, там прачечная.
Да-да… Там работают три прачки. Во время дождя с крыши стекают водопады. Давай мыть окна. Половина девятого уже. Скоро обед, потом помоем ещё палаты, и домой.
Тамара намывала окна с усердием, а через некоторое время стала замечать волдыри на руках.
Сердце заколотилось бешено, но она продолжала мыть, боялась сказать об этом Инге.
Чтобы новая знакомая не заметила распухших рук, Тамара отказалась от обеда.
– Не голодна я…
– Ну тогда я съем твоё, – сказала Инга. – Я что-то сильно проголодалась.
Тамаре хотелось как-то по-взрослому ответить Инге: «Немудрено, что проголодалась, дитя-то кормить надобно».
Но, конечно, промолчала.
Что теперь делать с руками, она не знала. Вряд ли в подземелье был дёготь, которым лечила её мама.
Уже домывая последние метры, Тамара почувствовала, как волдыри появились выше локтей и под мышками.
Стало невыносимо больно. Она прикусила губу. Пыталась не разреветься.
– Ну всё! – весело произнесла Инга и подозрительно взглянула на Тамару. – Что-то глаза у тебя странные. Опухли, что ли? Ладно, пошли домой, поспишь перед ужином.
Тамара прятала руки в карманах.
Когда спустились в подземелье, к ним тотчас подошёл Савелий.
Только сейчас Тамара заметила, что на его лице не грязь, а большие серо-коричневые родинки.
– Я тебе часы купил, – сказал Савелий. – Давай примерим.
Тамара боялась вытаскивать руки из карманов.
– Ну ты чего? Не бойся, я денег брать не стану. Это подарок от меня.
Тамара отказывалась.
– Не нужны мне часы.
Инга уставилась на девочку.
– Савва, – прошептала она. – Что-то она пухнет на глазах. Что-то с ней не то. Ты кого притащил сюда?
– Руки вытащи, – строго произнёс Савелий. – Быстро.
– Нет, – голос Тамары дрожал.
– Быстро, – скомандовал Савелий и не стал дожидаться действий Тамары.
Насильно вынул её руки из карманов. И ужаснулся. Руки распухли и покрылись крупными волдырями.
Инга сделала несколько шагов назад, стала рассматривать свои ладони. А потом начала чесаться.
– Боже мой, Савелий, я вся чешусь. Она заразила меня, Савелий!
Инга плакала. Крутилась волчком.
– Ты притащил сюда заразу! Что теперь со мной будет? – причитала Инга, глотая слёзы.
Тамара дрожала и прятала руки за спину.
– А ну всем молчать, – заорал Савелий. – Инга, иди к себе. Успокойся.
Тамара плакала беззвучно.
Савелий обратился к ней:
– Что с тобой? Это заразно?
Тамара помотала головой.
– Это от речной воды. У меня всегда так. Мамка дёгтем мазала. Через три дня всё пройдёт.
– Иди ложись, я за дёгтем!
Савелий покинул помещение. Тамара случайно перепутала кровати. Легла на кровать Ленки.
Та пришла домой, разбудила Тамару. И попросила освободить её место.
А когда увидела, что девочка вся отекла, ужаснулась.
Присела рядом. Погладила Тамару по волосам.
– Что с тобой, деточка?
– Ничего… – прошептала Тамара.
– Ах, ничего! – вмешалась Инга. – Савелий притащил сюда заразу. Ленка, прошу тебя! Выгони её отсюда, пока Саввы нет. Прошу тебя! Я тоже заразилась от неё, посмотри, я вся чешусь!
– Не наговаривай, Инга! Девочка мучается, а ты её обвиняешь.
Савелия всё не было. Пришёл поп, выслушал Ингу, Ленку, Тамару.
Присел рядом с Тамарой и стал монотонно читать молитвы.
– Господи, помоги рабе божией Тамаре справиться с недугом. Искупи все её грехи. Аминь.
Постепенно в подземелье стало шумнее.
Каждому вернувшемуся с работы Инга жаловалась, что Савелий всех подставил, мол, привёл заразу и скрылся. И, небось, взял с собой общак. Раввин подтвердил, что общака на месте нет.
Все, кроме Ленки и раввина, набросились на Тамару:
– Так это он с тобой закрутил и украл наши деньги? А ты птичка залётная? Так получается? – возмутилась Гуля.
– Предлагаю лишить Савелия его статуса! – произнёс парень, которого Тамара ещё не знала.
– Если он вернётся. А что ж ты своего возлюбленного так осуждаешь, Инга? – высказалась светловолосая Света.
– А ничего! Мы тут все сдохнем, а он будет жить припеваючи. Кто-то знает, сколько там было денег?
Раввин молчал.
Теперь все переключились на него.
– Абрам, ты считал раньше с Саввой. Сколько там?
– Много. Часть взяли на уголь. Скоро похолодает. А у нас запасы закончились. Остальное Савва ещё не записал. Но у него всё чётко. Вы чего это против него все восстали? Никто из вас не болел раньше? Никого мы не выхаживали никогда? Тебя, Инга, не выхаживали в прошлом году? А тебя, Света? А тебя, Санёк?
– Выхаживали, – кивнула Инга. – Но мы же семья. А она вчера появилась, а сегодня уже намутила тут. И Савва ушёл. Пока его нет, давайте выпрем её отсюда, закроемся. Если Савелий вернётся, то устроим суд. Разделим общак и разойдёмся.
– И куда ты пойдёшь с брюхом? – поинтересовался раввин.
Инга побледнела.
Остальные зашептались.
– Разойтись, – скомандовал раввин. – Ждём Савелия. Ленка, хорош сидеть возле больной. Твоя очередь ужин готовить.
Тут вмешалась другая девушка Света:
– Я вместо неё сегодня подежурю. Неизвестно, что за болезнь. А она девчонку за руку держит.
– Добро, – кивнул Абрам.
Ужинали без Тамары и Ленки. Им даже никто не предложил.
Савелий вернулся ближе к полуночи с баночкой дёгтя.
Сразу бросился к Тамаре, велел ей раздеться. Она стеснялась. Ленка помогла ей.
– На вот, – Савелий отдал Ленке мазь, – намажь её, а то мне как-то не с руки до девчонки дотрагиваться.
О том, что происходило в его отсутствие, все молчали. Но Савелий чувствовал неладное.
Он подошёл к Инге, она отвернулась от него.
– Ну с тобой понятно, обиделась. А остальные чего?
Все молчали. Савелий заметно нервничал.
К нему подошёл раввин. Тяжело вздохнул и произнёс:
– Я скажу за всех, потом за себя. Во-первых, где общак? Во-вторых, ребята хотят отделиться. В-третьих, им не нравится новенькая, в-четвёртых, я отделяться не буду. Пусть все уходят, я останусь с тобой. На меня общак не дели.
– И я останусь, – произнёс поп.
– И я, – ответила Ленка.
Остальные молчали.
Савелий был очень растерян. Никак не ожидал такого раскола.
«Неужели из-за Тамары так взъелись? Так ведь каждый из них в похожей был ситуации. На улице долго не проживёшь… А я-то думал, что мы самая дружная семья», – размышлял про себя Савелий.
– Общак, – начал он, – я спрятал в другое место. Давно оговорено было, что прячем, когда новый человек появляется. Мало ли что. По поводу недовольств – неожиданно для меня. Что-то никто ни разу не написал мне, что недоволен.
– А зачем писать? – спросил нахально рыжеволосый паренёк Санька. – Озвучено тебе: делим, и каждый по себе.
– Каждый, да не каждый, – возмутился раввин. – Я уже сказал, что никуда не пойду.
Ленка мазала Тамару дёгтем и слушала разборки. Тамара почти ничего не соображала. Из-за отёка притупился слух, и ухудшилось зрение. Больная просто лежала, и даже думать ни о чём не могла.
Ленка вымыла руки, присоединилась к беседе. Она подошла к Савелию, встала рядом с ним и произнесла:
– Кто Савву обидит, будет иметь дело со мной. Проваливайте, кому тут не нравится.
– Проваливайте, – поддержал Ленку Абрам.
– Проваливайте, – повторил за другими поп.
Савелий порылся в дальнем углу. Вытащил оттуда сумку, поставил посреди комнаты. Сел рядом с ней. Сосчитал деньги. Разделил на 12 частей.
– Кто уходит? – спросил он.
– Я! – Света опустила голову, потянула руку за деньгами.
– Я! – Санька свою долю почти вырвал из рук Савелия.
– Я! – произнёс Миша. – Но денег не возьму. Меня кухарка из столовой усыновить решила. У неё пенсия от мужа, и сама она с накоплениями. Я ей рассказал о нашем союзе. Она мне велела ничего не брать. Мы проживём и так. А вот вам нужны деньги. Я как раз хотел рассказать об этом за ужином. Но раз пришлось сейчас, то прощайте, други мои! С вами было хорошо. Спасибо, Ленка, что вытащила меня из пруда. Увидимся ещё!
Миша подошёл к своей кровати, взял сумку с вещами.
Поклонился и ушёл.
Света и Санька собирали вещи.
– Мы вместе жить будем, – сказал Санька. – По отдельности тяжело первое время. У Светы есть бабкина каморка. Подремонтируем. Всё лучше, чем в подвале.
– Да у нас такой подвал, что иной позавидует, – произнёс Савелий.
Инга молчала.
Все дождались, пока Света и Санька покинут помещение, и легли спать.
Утром Тамара открыла глаза и произнесла:
– Савелий, ты где?
Никто не отзывался. В комнате была тоскливая тишина.
Тамара приподнялась на локтях. Рядом с её кроватью стояла баночка с дёгтем и записка: «Помоги себе сама. До вечера. Савелий».
Тамара с трудом намазала свои раны.
К обеду пришла Ленка.
Сразу направилась к Тамаре.
– Ну ты как?
Тамара еле говорила:
– Мне кажется, что волдыри уже и во рту у меня.
Ленка сбросила с девочки одеяло и ахнула:
– Плохо дело… Стало больше. Надо в больницу. Савелий придёт и решим. Я готовить, ты лежи пока. Есть хочешь?
Тамара помотала головой.
– Не хочу…
Она неожиданно провалилась в сон. Когда проснулась, услышала, как Ленка с кем-то разговаривает.
– Ты же можешь пойти и сказать, что девчонка в беде? Ну не откажет же. Помнишь, она Ингу лечила? И эту вылечит. Скажи, что мы заплатим.
– Не пойду.
Тамара раньше не слышала этого голоса.
«Наверное остальные вернулись», – подумала она.
Савелий говорил, что с ними живут два родных брата и сестра: Кирилл, Степан и Катька. Они втроём на лесопилке работали. Иногда уезжали в «поля» на валку леса, могли отсутствовать и по месяцу, но потом возвращались. Самому старшему из них, Кириллу, было уже 17 лет, Степану – 16, Катьке – 14.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/anna-urevna-prihodko/kromka-lda-tom-pervyy-70950493/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes
Сноски

1
Перловица – речная ракушка.