Главная страница | Эротические романы | Ныряющий кузнечик

Ныряющий кузнечик
Александр Николаевич Лекомцев
События происходят в пассажирском поезде сообщением «Москва-Владивосток». Главный герой повествования, молодой отставной майор Аркадий Дмитриевич Палахов постоянно находится в центре внимания. И это не случайно, он – неоднозначная и комичная личность, всегда готовый близко познакомиться почти с каждой молодой и симпатичной дамой и оказать ей эротическую услугу. Его нельзя назвать положительным героем, но он притягателен и относительно прост в отношениях с людьми. Возможно, во многом поэтому, представительницы женского пола поддаются влиянию Аркадия Дмитриевича и в его компании раскрепощаются.

Александр Лекомцев
Ныряющий кузнечик

Почти бравый, крепкий и довольно симпатичный тридцатипятилетний майор в отставке Аркадий Палахов в некотором унынии лежал на второй полке комфортного купе пассажирского поезда дальнего следования. Он не только частично дремал, но и погружался мыслями своими в воспоминания. Даже неважно, что не все они особо приятные. Но ничего не поделаешь. Других не имелось.
Первым делом вспомнилось ему большое цветочное поле, расположенное не так и далеко от Нижнего Новгорода. В этом районе, близ небольшого села располагалась дача Палаховых, избушка-завалюшка, где маленький мальчик Аркаша с самого раннего возраста любил проводить время, особенно, на цветочных лугах. Но только не на грядках с морковью и со свеклой. В возрасте пяти-шести лет он уже самостоятельно разгуливал по ближайшим полям.
Его старшие сёстры Алина и Валентина не так часто бывали там. Большей частью они, ученицы старших классов, предпочитали гулять по волжской набережной. Поэтому на садоводческом участке вкалывали его папа Дмитрий Константинович и мама Екатерина Семёновна. А в рабочие дни им приходилось по-ударному трудиться на заводе по производству двигателей к автомобилям, и не какими-нибудь инженерами или бухгалтерами, а рядовыми работягами. В общем, самая обычная история.

А запомнился Аркадию случай из раннего детства, когда ему исполнилось почти шесть лет. В субботний день, когда он вместе с папой и мамой на электричке приехал на дачу, то сразу же сообщил им, что пойдёт в поле. Чистосердечно Аркаша признался им, что не любит пропалывать грядки, но зато очень обожает наблюдать за тем, как дружно в траву ныряют кузнечики.
Раздражённый и недовольный отец, справив малую нужду под забором, с укоризной сказал сыну:
– Ты растёшь очень ленивым, и это меня беспокоит. Ты хоть бы горох полил вместо того, чтобы шарахаться по лугам. Какие ещё, к чёрту, кузнечики?
– Они всякие, папа, – охотно пояснил мальчик, – и большие, и маленькие, и коричневые, и зелёные. Их много, и все они ныряют в траву.
– Глупости основательные! – на полном серьёзе заметил Дмитрий Константинович, всё ещё держа свой «инструмент» в руках. – Вот у меня на правой ладони лежит самый настоящий кузнечик.
– Неужели, это правда?
– Папе надо верить даже тогда, когда шутит. Если бы мой кузнечик регулярно не нырял туда, куда надо, то не было на свете ни тебя, ни твоих беспутных сестёр. Но ты пока этого не поймёшь.
Вышедшая на крыльцо Екатерина Семёновна сурово сказала мужу:
– Спрячь, Дмитрий, свою насмешку над мужским половым органом и не говори ребёнку гадости! Пусть ловит настоящих насекомых.
Но весьма и весьма удивлённый Аркаша порадовался тому, что и у него между ног тоже болтается кузнечик.

Прежде, чем отправляться на цветочное поле, он зашёл в гости к шестилетней соседке по даче Соне Ипатьевой, родители которой за забором дачи разгружали машину с навозом. Аркаша понимал, что это очень полезное для сада и огорода удобрение. Чем больше навоза на участке, тем раздольней живётся на нём всяким жукам и прочим козявкам.
Войдя в маленькую комнатку дачного домика Игнатьевых, где Соня с помощью планшета азартно во что-то играла, Аркаша, задал девочке деловой и серьёзный вопрос:
– Хочешь, я покажу тебе кузнечика?
– Зачем? Я их видела ещё в прошлом году.
– Но я ведь не знал, – Аркаша достал из своих трикотажных штанов свою «штучку», – что это тоже кузнечик, но только совсем другой. Только что мне папа сказал, что он должен нырять, но только не в траву, а в какое-то другое место.
– Таких кузнечиков я тоже уже у других мальчиков видела в детском саду. А вот у меня всё точно так же, как и раньше было. Ничего не растёт.
Соня встала из-за стола и со вздохом продемонстрировала то, что уже несколько раз показывала Аркаше. Но, правда, она тоже от взрослых уже слышала, что у девочек всё так и останется. Навсегда. Никто же ведь и ничего туда пришивать не будет.

Посочувствовав соседке, Аркаша отправился на поле, понаблюдать за полётом коричневых и зелёных кузнечиков, которые летают над травой, а потом ныряют в неё. Иногда он ловил их, а потом отпускал на волю. Жаль, что очень больших «летающих ныряльщиков» ему никогда не удавалось даже догнать.
Он встретил на поле отдыхающего пенсионера Герасима Гавриловича Пинкова и доверительно сообщил, что большого кузнечика он не разу в своей жизни не поймал. Слишком уж быстро они летают.
– Этот вопрос, Аркаша, мы решим одним моментом, – заверил мальчика Пинков. – Я в молодые годы воробья догонял. У нас, в специальных войсках, не все были такими ретивыми, как я.
Сделав очень глубокий вздох, Герасим Гаврилович, довольно резвыми прыжками бросился вдогонку за большим серым кузнечиком с розовыми крыльями. Но метров через пятнадцать оступился и ударился головой о ребристый кусок гранита, пробормотав: «Набросали тут под ноги камней! Пройти нормальному человеку негде».

В общем, умирая прямо на даче, придя в себя, Герасим Гаврилович только и успел сообщить родственникам, что во всём виноват кузнечик. Больше старик Пинков ничего не сказал. Понятно, что Аркаша не чувствовал за собой никакой особой вины. Ведь он не просил доброго дедушку гоняться за кузнечиком. Отзывчивый Пинков по собственной инициативе решил продемонстрировать перед малышом, какой он ловкий и быстрый. Но вот… не получилось.
Некоторые родственники и друзья Герасима Гавриловича до сих пор наивно предполагают, что Кузнечик – это кличка-погремуха какого-нибудь местного бандита. Не мог же славный и мудрый старик суматошно гоняться по полю за насекомым. Ведь находился в полном рассудке и даже в преклонном возрасте не совершал опрометчивых и нелепых поступков.
Просто местные полицейские и представители других правоохранительных служб умышленно что-то не договаривают. Но они в один голос твердили, что им о существовании бандита с такой кличкой ничего не известно. Получается, что родственники пенсионера Пинкова в своих предположениях заблуждались. Имели на это право.

Детские впечатления, как водится, самые яркие откладывают свой отпечаток на всю оставшуюся жизнь. Дело, конечно, совсем не в том, что в памяти Аркадия остался нелепый и безвременный уход в иной мир деда Пинкова. Запомнилось другое: слова его папы о кузнечике, висящем между ног. Наверное, поэтому до сих пор отставной майор Палахов называл свой мощный фаллос кузнечиком, которому приходилось довольно часто нырять туда, куда следует.
С тех пор многое изменилось. Его отец с матерью, уже пенсионеры, переехали на постоянное место жительство в одну из не совсем зарубежных стран, в Беларусь, в город Витебск. Старшие сёстры Алина и Валентина по третьему или четвёртому кругу вышли замуж, проживают в городах, за Уралом, воспитывают детей. Конечно, Аркадий Дмитриевич навещал пару раз своих родственников. Куда же от этого денешься?

А пассажирский поезд с большой скоростью почти летел по железнодорожному пути в сторону восходящего солнца. Именно так, с Запада на Восток. Своими зелёными вагонами он пусть отдалённо, но напоминал ретивого кузнечика. Он, можно сказать, нырял из одного лесного массива в другой.
Небесное светило уже давно находилось в зените. Почему же так спешил торопыга? Наверное, потому что был совершенно голый. В какой-то степени, вероятно, и стыдился своей наготы. Не имелось на его могучем теле ни майки, ни трусов, даже, извините, был не при галстуке… Самый настоящий, прыгающий и летающий кузнечик.

Но все, кто видел его вблизи и даже издали, старались не замечать этой наготы и, может быть, подсознательно оправдывали такое вот поведение нудиста. Впрочем, наверное, каждый бы нашёл его действиям и поступкам оправдание. Почему? Да по той простой причине, что это был не человек и даже не бродячий кот, и, конечно же, не кузнечик, а пассажирский поезд сообщением «Москва – Владивосток».
Над пассажирским поездом, который опрометчиво стремился не из пункта «А» в пункт «Б», а конкретно, из Москвы во Владивосток, висел бескрайний летний день. Он, пытался своей душной массой приплюснуть состав к земле, но тщетно. Скорый поезд на самом деле был ловким и быстрым, как полевой кузнечик. Экспресс на стальных колёсах стремительно убегал на восток, в предстоящий вечер, ночь и, в новое завтрашнее утро.

Отставному майору Палахову надоело лежать и предаваться воспоминаниям, и он спустился вниз с верхней, второй полки четырёхместного купе под номером семь Решил немного пободрствовать, возможно, и пообщаться с молодой и симпатичной дамой, которая любовалась через вагонное окно мчащегося поезда красотами западной части России. Явно, скучала.
Аркадий Дмитриевич решил заняться разгадыванием кроссвордов. Раскрыл книгу ребусов и прочих загадок на первой попавшейся странице, взял в правую руку шариковую ручку. Но на него снова наплыли воспоминания, и он снова ушёл в них, как говорится, с головой.

Надо сказать, что он стремительно, уже к тридцати пяти годам, дослужился до майорского звания. Но ему почти сразу после этого приятного события предложили уйти в отставку. Причина очень банальна: состояние здоровья. Уже после очередной медицинской комиссии принципиальные и строгие врачи окружного госпиталя вынесли чёткое и неотвратимое решение: к службе в рядах Российской Армии он негоден.
– Кто же тогда годен, если не я, дорогой и уважаемый Павел Глебович? – возмущался Палахов в кабинете начальника госпиталя полковника медицинской службы Скрипанова. – Да я физически крепче любого дуба!
– Оставь в покое ботанику, майор! – стоял на своём Скрипанов. – Ваш правый глаз абсолютно ничего не видит. Даже человеческие силуэты с трудом различает. О буквах я уже не говорю.
– Для того, чтобы быть грамотным и опытным командиром, необязательно видеть обоими глазами. Достаточно одного.
– Меня удивляет твоё оригинальное мышление, майор. Мне кажется, что ты сейчас вспомнишь военный опыт фельдмаршала Кутузова и адмирал Нельсона.
– А почему бы нет?
– Да потому, Аркадий Дмитриевич, что ты даже не генерал-майор. Признаться, я и среди них наполовину зрячих не встречал. Как-то, не довелось. Среди нашего генералитета так же не имеется глухих и прочих… больных людей. Не положено!
Странная потеря зрения. Правый глаз ничего не видит. Факт. Опытные врачи-офтальмологи почти в один голос утверждали, что такое не так часто, но встречается, по-простому, сказать происходит на нервной почве. Сложную и непростую операцию пока смысла делать нет. Возможно, через два-три года зрение восстановится, и майор Палахов вернётся в строй.

Но Аркадия Дмитриевича такой вариант никак не устраивал. В конце концов, он требовал, чтобы военные врачи немедленно что-то предпринимали. Пусть поставят вместо его незрячего правого глаза какой-нибудь пластмассовый. Он был согласен на всё, лишь бы продолжать службу в рядах Российской Армии.
Тогда в смятении он, держась руками за голову, в отчаянии бродил по коридору четвёртого этажа, в полной растерянности и в гневе.
В свой кабинет его пригласила капитан медицинской службы Полипова.
– Слава богу, что-то, всё-таки, решается, – с надеждой произнёс он. – Я, почему-то, уверен, что минут через двадцать зрение восстановится.
– Чего решается, господин Палахов? – игриво пошевелила нижней частью фигуры женщина-офтальмолог. – Вам для профилактики необходимо закапать больной глаз витаминным раствором? Так положено.
– И что, Тамара, моё зрение улучшится?
– Мне нравятся ваши задорные шутки, Аркадий Дмитриевич. От них я даже по ночам смеюсь. Вы ведь в госпитале уже не первый день, почти свой человек.
– А мне вот не до смеха. Если всё так и дальше пойдёт, то скоро я и на кладбище буду своим.
– Древнегреческие циклопы, вообще, имели по одному глазу. И ничего. Радовались жизни, имели на выражение своих положительных эмоций полное право.
– Но не один из них не был армейским офицером. Им нечего было волноваться. Даже великий громовержец Зевс их за это не собирался комиссовать и отправлять в отставку.
– Наверное, так. Аркадий Дмитриевич. Но вам-то чего переживать. У вас будет неплохое пенсионное содержание.
Он прошёл в кабинет. Лёг спиной на кушетку. Полипова закрыла дверь на замок, набрала в пипетку витаминного раствора и бесцеремонно легла с ней на могучее тело отставного майора. Ясно, что таким своим поведением Тамара Геннадиевна не чётко, но давала Палахову понять, что он ей нравится.

Наполовину незрячий, но смекалистый Аркадий Дмитриевич отработанным движением сноровисто задрал полы её белого халата, приспустил вниз трусики Полиповой и выпустил на волю своего «кузнечика», который пусть не с первого раза, но нырнул туда, куда следует. А «поплавать» ему было где. Он ушёл с головой в глубокую и широкую… ложбину.
– Ну, я от вас этого никак не ожидала! – хриплым, каким-то потусторонним голосом произнесла Тамара. – Но если ты так решил, то я лучше встану на четвереньки.
– Пожалуй, ты права, Тамара, – сказал Палахов. – Так будет лучше. Нам без надобности разные преграды.
В общем, целебные и живительные капли проникли в правый глаз Палахова только после того, как его неутомимый «кузнечик» четыре раза подряд завершил своё привычное дело и порадовал своим старанием Тамару. Приведя себя в относительный порядок, сев за стол, она тихо прошептала: «Ну, такого удовольствия я уже давно не испытывала. Очень рада нашему близкому знакомству, милый Аркаша».

Вернулся Палахов в родную воинскую часть с очень слабой и зыбкой надеждой на то, что его, всё же, не отправят в отставку, а будут периодически лечить всеми способами. Ради того, чтобы остаться в рядах Российской Армии он готов на всё. Ведь говорят же врачи, что зрение может вернуться, то есть восстановиться. Да ведь и не хотелось бы покидать место службы ещё и потому, что здесь не столько смятенную душу, а сколько грешное тело по непонятной причине, очень обожали женщины всего гарнизона и довольно большого воинского подразделения.
Правда, в этом большом подмосковном посёлке он сможет периодически навещать пусть не всех дам, но некоторых из них. Его сознание категорически протестовало против того возможного момента, когда командир дивизии генерал-майор Михаил Ефимович Курмечкин ему прямо и проникновенно скажет: «Отправляйся, Аркаша, на «гражданку»! Нам тут офицеры, внезапно потерявшие зрение на один глаз, категорически не нужны».

Когда ему, всё-таки, сообщили такую, не сосем приятную новость, неофициально и по сотовому телефону, то у него на какое-то мгновение затуманился разум. Наступил момент резкого отчаяния и полного неверия в справедливую жизнь. Он, гневно шарахнув свой сотовый телефон об пол, соскочил с шикарного дивана, как резвый олень или, в крайнем случае, лось. При этом впервые в своей жизни он, как следует, не завершил половой акт. Потому на лице партнёрши мгновенно прочиталось некоторое недоумение, растерянность и даже обида.
А ведь она, полубрюнетка Марина, имела право требовать от него активной любви и даже ощутимой ласки, так как её муж, заместитель начальник полка по тылу, майор Сингаев был в части очень уважаемым и авторитетным человеком. Но, надев на голову фуражку, как водится, с кокардой, Палахов бросился к входной двери.
– Ты куда, Аркаша? – прохрипела Марина, почти уронив кудрявую голову на свой обнажённый бюст. – Куда?
– Куда глаза глядят, Марина!
– Что, уже началась ядерная война?
– Ещё хуже! Меня, всё-таки, увольняют из рядов Российской Армии, в запас! Источник надёжный. Мне только что позвонили в этот… в дребезги разбитый сотовый телефон!
– Ну, ты бы, Аркаша, завершил начатый половой акт, а потом уже и нервничал.
– Завтра, Марина! Если не сойду с ума!
Хлопнув дверью, практически уже отставной майор, резво выбежал во двор пятиэтажного жилого дома. Он промчался мимо дворника, уронившего от неожиданности метлу, и бросился в сторону железной дороги. Благо, только что начиналось раннее летнее утро, и не очень многие видели обескураженного и взволнованного Аркадия Дмитриевича. Он пролетал мимо редких прохожих, не отвечая на их приветствия.

Почти потеряв самообладание, он бежал по шпалам, в сторону восходящего солнца, изображая из себя курьерский проезд. Его мощный «кузнечик» мотался из стороны в сторону, особо не вникая в жизненные проблемы своего хозяина и, можно сказать, старшего товарища. К счастью, этот забег Палахова закончился относительно удачно. Его остановили путевые рабочие и объяснили, что не стоит куда-то там бежать и при этом мешать ремонтным работам по замене шпал.
Одна из путейщиц, тридцатилетняя Василиса Акнокарова, почему-то, судорожно глотая слюну, тихо и томно сказала ему:
– У вас, оказывается, Аркадий Дмитриевич, такие большие и красивые… глаза.
– У меня один глаз красивый, а другой не очень, – несуразно ответил ей Палахов. – Полное безобразие получается. Несоответствие!
– Неужели ты, Василиса, напрочь забыла, что являешься моей законной женой? – пристыдил Акнокарову один из путейских рабочих. – Что ты так пристально разглядываешь этого чумного мужика, как будто он марсианин?
– Нет, Петя, он не марсианин, – тихо ответила. – Это наш местный офицер Палахов. Я не близко, но знаю его. Правда, почему-то я никогда не уделяла ему внимания и должного уважения. А ведь он его заслужил.
Чисто машинально, Аркадий Дмитриевич оглядел себя с ног до головы и определил, что он совершенно голый. Если, конечно, не считать фуражку на голове верхней одеждой.
В общем, заботливые путейцы обмотали его трепетное тело тряпками, служившими обтирочным материалом, показали Палахову, где находится его дом. После этого, Аркадий Дмитриевич, конечно же, пришёл в себя. Но не целиком, а фрагментами. В душе он понимал, что голым, абсолютно без одежды, на железнодорожных путях могут появляться только поезда, и совсем не потому, что им абсолютно нечего на себя надеть.
Но человек, к примеру, не пассажирский экспресс и не полевой кузнечик, а высокоразвитое существо. Ему принародно обнажатся никак нельзя. Аморально, безнравственно, неприлично даже в том крайнем случае, если есть, что показать.

Пассажир Палахов с некоторой грустью посмотрел левым глазом в окно вагона, где стремительно мимо движущегося поезда, как бы, пролетали деревья, дома, поселки, города… Своеобразная и необъяснимая иллюзия покоя поезда. Ему казалось, что всё стояло на месте, а рвался на восток лишь пассажирский состав.
В некотором раздумье он ехал в гости к своей двоюродной племяннице Марьяне. Решил немного отдохнуть, развеяться.
Почесав подбородок, Аркадий Дмитриевич погрузился в очередные личные воспоминания своей не очень понятной жизни.

Внезапно из воспоминаний его вырвал голос попутчицы, соседки по купе. Она чуть раньше уже сообщила ему, что её фамилия – Лемакина. А по имени-отчеству Ирина Трофимовна. Она преподаватель рисования одной из средних школ Приморья. Аркадий Дмитриевич внимательно посмотрел на молодую женщину. Симпатичная, крашеная блондинка лет тридцати или даже младше, в цветистом халатике. Поинтересовался он:
– Что вы сейчас сказали? Не понял.
– Я говорю, что вы так замерли над кроссвордом, – пояснила она, – и мне показалось, что… Мне, простите, почудилось, что вас уже нет, а за столиком сидит только окаменевшее тело.
– Нелепое сравнение, честно признаться.
– Это, всего лишь, образное сравнение. Я не собиралась вас обидеть.
– Я не в обиде.
– Может быть, кроссворд попался вам под руки очень сложный? Вот вы и впали в анабиоз.
– Нет! Что вы! Настолько простой кроссворд, дорогая моя соседка по купе, – Палахов широко улыбнулся, – что я абсолютно уверен – с ним справится даже школьник младших классов и даже более юные граждане.
– Мне уже не так скучно. Есть, с кем пообщаться.
– Мы всегда имеем возможность, Ирина Трофимовна, поговорить на любую тему. Например, о том, какая умная и любознательная в нашей стране молодёжь.
– Да бросьте, Аркадий Дмитриевич,– возразила Лемакина.– Сейчас, в основном, молодёжь совершенно ни чем не интересуется: книг почти не читает, классическую музыку, как и живопись, не признаёт, не понимает… Поэтому для них, юных, да ранних, любой кроссворд – загадка. Кроме компьютерных игр, мощной музыки, пивасика и секса ничего не признают.
– Что вы такое говорите, Ирина Трофимовна! Какая там живопись или классическая музыка? Это для них уже высшая материя.
– Вы сами себе противоречите, Аркадий Дмитриевич. Ведь минуту назад вы утверждали, что наши парни и девушки умные и любознательные.
– Всякие есть. Я, например, встречал юных огольцов, которые не сомневаются в том, что Наполеон Бонапарт двоюродный брат Александра Невского.
– Но это уже чересчур. Мне, педагогу, неприятно это слышать. Неужели, правда?
– Ещё какая! Некоторые даже считают их шведскими хоккеистами, но малоизвестными.
– Надеюсь, что вы утрируете. Но жаль, если дела обстоят примерно так, а не иначе. Я ведь педагог. Но очень многое моё сознание отказывается воспринимать.
– Понятно. Давайте лучше поговорим об эротике.
– Дорогой мой, Аркадий Дмитриевич, вы пытаетесь от вопросов воспитания подрастающего поколения перейти к нашему с вами тесному знакомству. Мне так показалось.
– Я тебя не совсем понимаю, Ирина. Считаю, что эротике и сексу следует уделять пристальное внимание. Ведь вы же знаете, что в ряде стран существует замечательный Праздник Фаллоса. Кстати, если есть желание, то мы можем устроить такой праздник с вами вдвоём. И ни одна чёрная сила нам не помешает!
– А где мы возьмём этот самый… фаллос?
– Не понимаю, Ирочка. У меня при себе, например, имеется такая штучка. Но я с нежностью и любовью с раннего детства «кузнечиком». Причём, не простым, а ныряющим, как раз, туда, куда ему положено. Пока особых претензий со стороны представительниц женского пола не наблюдалось.
– Не обижайтесь. Но мне почему-то кажется, что вы преувеличиваете свои возможности. Многие мужчины часто обожают прихвастнуть. Да и, вообще, тема нашего разговора не очень-то интересна.
Отставной майор с недоумением посмотрел на Ирину. У него даже возникло острое желание произнести какое-нибудь бранное слово, но он удержался. Он не был любителем и почитателем ненормативной лексики.

Трудно было Палахову не говорить на излюбленную тему, но он попытался наступить на «горло собственной песне». Ему зачастую трудно было даже самому себе признаться в том, что пусть не с раннего детства, но уже изрядно давно он зациклен на сексе. Он первым нарушил на короткое время наступившее молчание. Палахов решил попробовать почти сменить тему их дорожной беседы и немного поделиться с приятной дамой своим психологически состоянием.
Глубокая тайна сновидений, их необычность, например, интересная тема. Почему бы об этом ни поговорить в дальней дороге?
– Мне вот уже почти полгода снится незнакомая, – сказал Аркадий Дмитриевич, – но довольно интересная женщина из Подольска по имени Жанна. Она совершенно голая прилетает ко мне по ночам.
– И вы с ней, точно, не знакомы?
– Я её абсолютно не знаю. Но я совершенно не против таких встреч… даже во сне. Секс лежит в основе продолжения человеческого рода, а если сказать, в конце концов, без юмора, эротические занятия – одновременно и физическая зарядка, и удовольствие…
– Всё-таки, вы, Аркадий, решили опять поговорить об эротике.
– Почему же? Просто с моей стороны прозвучала констатация факта. Без нормального человеческого секса мы – ничто. Об этом даже знает мой «кузнечик». Я не сомневаюсь, что он с интересом слушает наш разговор.
– Вы, однако, юморист.
– Ничего смешного я не сказал. Говорю, как есть.
– Но согласитесь, что секс без любви – не здорово. Беспорядочные половые связи до добра не доводят. Я, Аркадий Дмитриевич, придерживаюсь, совсем другой морали.
– В какой-то степени, ты говоришь правильно. Но не лги себе, Ирочка. Всё же, я прожил на земле, вот уже, три с половиной десятка лет, и в людях немного разбираюсь.
– Ты хочешь сказать, что я…
– Господь с тобой. Я только хочу сказать, что ты сильная, темпераментная женщина. Может быть, тебе не всегда везло с мужьями и любовниками. Они были слабее тебя. Это явно. Я вижу, я чувству… я знаю. Если бы мой «кузнечик» умел говорить, то он разделил бы моё мнение.
– Ты – прямо экстрасенс какой-то, а не подполковник в отставке.
– Нет, Ирочка, я, всего лишь, майор мотострелковых войск. Довольно ещё очень молодой и очень даже, способный носить оружие.
– Оружие не носить надо, а уметь им пользоваться, достойно применять его на практике… в случае необходимости. Видишь, Аркадий Дмитриевич, я так чётко сформулировала пожизненную задачу всех суперменов, что получилось не хуже, чем в воинском уставе.
– Что ж, Ирочка, я готов… оказать тебе сексуальную поддержку. Не обижайся, но я обратил внимание, что под халатиком у тебя не имеется никакой одежды – ни бюстгальтера, ни плавок. Если я не прав, то ты можешь начать меня душить.
– Я не собираюсь этого делать.
– И это перед началом нашего тесного знакомства довольно не плохо. Похоже, что мы уже тянемся друг к другу, но пока не решаемся себе в этом признаться.
– Наглость твоя, дяденька, не имеет предела! Но ты прав. Под халатом у меня ничего нет. Мне тут некого стесняться. Не попутчиков же наших, неразговорчивых и совсем молодых парня и девушки, которые шарахаются по всему поезду в поиске сексуальных приключений и впечатлений.
– А я вот, Ирочка, уже и не в счёт. Ты даже не планируешь меня стесняться, как будто я снеговик. С одной стороны – хорошо, но с другой – не очень…
– Мне кажется, что ты, Аркадий Дмитриевич, уже, как говорится, возможно, и выпал из эротической обоймы. Уверена, что там, в штанах, у тебя уже давно ничего нет. А если и есть, то в висячем положении, только «на полшестого».
– Не надо, Ирина Трофимовна, оскорблять, обижать и унижать моего трудолюбивого, ныряющего «кузнечика». У моего впечатлительного дружка очень ранимая душа.
– Одни слова с твоей стороны и сплошная самореклама. Но это я так, к слову.
– Обижаешь, Ирочка, – Аркадий Дмитриевич сунул руки в карманы трикотажных штанов. – Да, вроде, что-то пальцами ощущаю. На наш век с тобой хватит. Конечно, имею в виду нашу многодневную дорогу в этом замечательном пассажирском поезде. Но я культурный и воспитанный человек, скромен и застенчив с раннего детства. Поэтому больше и слова не произнесу.
Сказав это, Аркадий Дмитриевич, встал с сидения, приспустил вниз штаны и вывалил своего «кузнечика» прямо на столик.

Сначала глаза Ирины расширились, как бы, от удивления и негодования. Но потом взгляд её потеплел, и рука инстинктивно потянулась к «инструменту». Он почувствовал тепло её пальцев, от чего фаллос стал более твёрдым и… готовым к интенсивной работе.
– Какая прелесть! – с явным одобрением заметила она. – Я держу его с удовольствием. А ведь это не в моих правилах.
– Похвально, – пробормотал Палахов. – Моему «кузнечику» это нравится. Он у меня ласковый, как котёнок.
– Какой же это «кузнечик»?
– А кто же он, Ирочка?
– Большой и толстый «бегемот». Но если я иногда держу что-то подобное в руках, то
лишь для того, чтобы морально поддержать возможного партнёра.
Он раздвинул полы её халатика и засунул два пальца правой руки в её влагалище. Левой ладонью он крепко сжал одну из грудей, выпавшую наружу. Прижался губами к первому попавшемуся соску.
– Там… у тебя уже всё мокро. – Аркадий Дмитриевич тяжело дышал.– Ты, молодец, Ирочка! Ты – целеустремлённый… человек. Ничего, что мы давно уже с тобой перешли на «ты»? Или начнём миндальничать?
– Нормально. Это само собой, как-то, получилось. Но, может быть, пока нам не надо такого делать? – истекая истомой, она закатила глаза и тяжело задышала. – Может быть, завтра или через два-три года.
– Не издевайся над собой, гражданка Лемакина. Мой «кузнечик» должен приступить к нырянию прямо сейчас! Безотлагательно!
– Дверь в купе, хоть заперта?
– Да! Может быть… Я такого варианта не исключаю.
– Надо бы её запереть на защёлку. Впрочем…
– Да какая разница! У нас не должно быть тайн от народа.
Он наклонил её лицом к столику. Ирина легла на него грудью. Аркадий Дмитриевич умело и быстро направил своего ныряющего «кузнечика туда, куда положено. Она, то ли от боли, то ли от удовольствия, не так громко вскрикнула.
Ирина Трофимовна застонала, активно шевеля своими, не столь уж и малыми, бёдрами. Половое соитие они завершили относительно быстро. Это было продиктовано экстремальными условиями их сближения.

Элегантно, на ходу вырабатывая милую и даже очень обворожительную улыбку, по коридору вагона шла с огромным подносом в правой руке проводница Маша. В синей форменной одежде. От роду – двадцать пять лет. Брюнетка. Да и следует заметить, что она была не дурна собой.
На подносе тихонько, в подстаканниках, позвякивали не менее двадцати стаканов, наполненных очень горячим чаем. Походка её почти грациозна. Никуда не денешься. Тут прослеживалось явное и неукротимое желание быть неотразимой, даже при исполнении служебных обязанностей.
Но поезд, будь он трижды не ладен, пошёл на поворот. И, как раз, в это время она собиралась левой рукой открыть дверь третьего купе… Разумеется, поднос со стаканами опрокинулся прямо ей на живот. Стиснув зубы, облитая кипятком, Маша стойко и мужественно упала на пол. На её теле меланхолично плясала груда стаканов и подстаканников. На пол по вывалившимся наружу грудям ручьями стекал горячий чай.

На шум и грохот среагировал только один человек, её напарник и сменщик, проводник Гриша. Гражданин с постоянно очумелым и пытливым взглядом. Когда по ночам иным господам и дамам снятся именно такие субъекты, то имеется множество случаев, что те уже никогда не просыпаются. Как бы, лень… открывать глаза.
Да и стоит ли путешествовать из одного кошмара в другой? Ведь когда очнёшься, то не ровен час, увидишь и наяву нечто такое, от чего опять захочется резко и стремительно потерять сознание или, в крайнем случае, скоропостижно… уснуть.

Образно сказать, её напарник Григорий, никогда не числился в «аполлонах» всякого рода и вида, но это ничуть не мешало ему честно трудиться проводником на пассажирских поездах РЖД. Долговязый, худой, с рябым лицом, с крючковатым носом, но двадцати семи лет… от рождения.
Впрочем, если привыкнуть к Грише, то и он покажется обворожительным. Ведь не просто парень, а молодой человек с пышными чёрными усами. Но обладателя их никак нельзя было назвать ни гусаром, н тараканом. Вырисовывалось нечто среднее.
Одним словом, при хроническом отсутствии писаных красавцев и глубоко и аналитически мыслящих мужчин молодого возраста и беспородного кролика можно считать Аполлоном.

Добрый и надёжный Григорий выскочил в коридор без… ничего, то есть обнажённый. Заспешил, услышав почти истошный крик коллеги по работе. В общем, в таком виде люди и появляются на свет. Правда, некоторые мудрецы утверждают, что иные младенцы рождаются в рубашках и даже с огромными счетами в… зарубежных банках. Чаще всего, конечно же, в оффшорах.
Надо отметить, что Гриша хоть и появился в вагонном коридоре в голом виде, но зато, как положено по инструкции железнодорожнику, готовый к любым экстремальным ситуациям. Он резво схватил Машу за руку и волоком потащил в служебное купе, предназначенное для проводников.

Там он со вздохом облегчения поставил напарницу по работе на ноги и прислонил к стенке. И тут от нахлынувшей страсти его руки затряслись. Вот Гриша и сказал проникновенно и очень даже томно, с этакой «сладостью» в голосе:
– Маша, ты вся мокрая. Тебе надо переодеться и… обсохнуть.
Проводница ничего не успела ответить, потому что его проворные руки начали торопливо раздевать Марию. Она почти не сопротивлялась. Да и зачем? Ведь Гриша может передумать прийти ей на помощь.

Но Григорий был целеустремлённым и старательным парнем. Он неутомимо продолжал раздевание… своего товарища по работе.
– Мне, наверное, надо бы обсохнуть? – не отводя от себя его настойчивых рук, переспросила она. – Или тебе опять потребовалась женская ласка, Гриша?
– Так быстрей обсохнешь, – обнадёжил он свою сменщицу. – И я уже не могу терпеть, Маша! Я давно… настроился, причём, внезапно.
Она, немного поразмыслив, нежно оттолкнула его, и начала раздеваться самостоятельно. Интенсивно и поспешно, судорожно и лихорадочно разбрасывала вещи по разным углам купе, снятые с тела женщины, жаждущей скоропостижной ласки.

Своё бикини Маша аккуратно положила в его форменную фуражку, лежащую тут же, на столике.
– Я уже в пятый раз падаю в вагонном проходе, – тихо сказала проводница. – Не просто падаю… а с горячим чаем… на животе. Меня от твоей эротики, Гриша, качает. Я трясусь, как наш скорый поезд.
– Я тоже… трясусь. Не знаю, почему. Наверное, простыл.
– Да. Простыл. Тебе в башку надуло из половой щели… конкретно, из моей.
Гриша на мгновение прекратил теребить проводницу за соски, потому что очень удивился. Лицо его заметно вытянулось.
– А что? Такое разве бывает? – спросил он. – Или не бывает?
– Конечно, бывает. А ты разве сам не чувствуешь? Мы ещё не так далеко отъехали от столицы нашей родины, а я уже окончательно ослабла. Стала, как старая сельская лошадь в период активной коллективизации.
– Я верю тебе, Маша.
– Почему?
– Потому, что ты… голая. Люди без одежды редко когда нагло врут. Я верю тебе, как нашему славному пассажирскому поезду, железнодорожному экспрессу.
– Почему ты меня с ним сравниваешь, Гриша?
– Он тоже голый, как и ты.
– Я не представляю наш поезд даже в шортах и майке, а про шляпу или кепку и говорить нечего.
– Жаль, что у тебя нет никакой фантазии. Но ничего, ты, Маша, нравишься мне и такой. Ведь самое главное, что ты голая.
Проводница широко и приветливо улыбнулась.
Она решительно и без долгих раздумий легла на спину, на нижнюю полку. Потянула его обеими руками к себе. Усталость, понятно, усталостью. Но надо быть покладистей. А вдруг Григорий потом резко и внезапно передумает своей попутчице «делать хорошо». Возьмёт вот и безответственно и жестоко скажет: «Баста! Я пошёл мыть туалет. Это гораздо приятней и полезней».

Без промедлений он взгромоздился на неё. При этом, вполне, уверенно заявил:
– Это полезно для здоровья, Маша. Это… сексотерапия… называется.
Маша тяжело задышала и ответила:
– Надеюсь, Гришенька, когда мы прибудем… во Владивосток, я похудею килограммов на двадцать.
Гриша довольно быстро и умело пристроил свой… «инструмент» туда, куда следует, и теперь уже остро необходимо. Но пока он движение не начал, а застыл в ожидании. Ему вдруг показалось, что он слишком уж навязчив и назойлив, поэтому спросил:
– Как ты считаешь, Маша, мне пора начинать или нет?
– Но почему ты такой деревянный, Гриша? – прохрипела она. – Почему ты такой?
– Ты сравниваешь меня с Буратино?
– Нет. С лесным пеньком. До Буратино ты пока не дорос.
– Всё понял. Начинаю движение.
Он начал ритмично шевелиться, в такт движения поезда, можно сказать, с волшебными словами:
– Прыг-скок! Прыг-скок! Прыг-скок!
Дальше всё пошло своим чередом, как по маслу. Они окончательно и бесповоротно слились в страстных объятиях. Им, разумеется, уже было не до чая и прочих «проводниковских» обязанностей. Все те, кто в них нуждаются, подождут. Важно ведь начать и завершить самые главные дела, а потом уже приступать ко всему остальному.

Если здесь, в служебном купе, только начали заниматься… активным телесным сближением, то в седьмом, отставной майор и учительница рисования сделали не очень большой перерыв. Они оба галантно подчеркнули, что отдых в их… новых отношениях будет небольшим, то есть кратким. Ведь не только душа «обязана трудиться», как сказал один поэт, но, как утверждают портовые грузчики, но и тело.
Одеваться Ирина и Аркадий не стали. Зачем? Какой в этом смысл? Ведь, всё равно, придётся опять снимать с себя одежду. А энергию стоило поберечь для новых интимных дел и на сейчас, и на потом, ибо дорога впереди длинная. «Кузнечик» Палахова пока отдыхал, готовился к новым погружениям.

Ирина принялась листать журнал, который оказался эротическим. Яркие фотографии с откровенными специфическими… позами. Брезгливо отодвинула его далеко от себя в сторону и выразила вслух строго определённое мнение:
– Какая мерзость эти самопальные эротические журналы! Посмотри, Аркаша, на бесстыдных пупсиков с правой стороны. Пошлость!
– С правой стороны, Иришка, на порнографические снимки я никак не могу посмотреть.
– Почему?
– Увы, моя славная попутчица, – надрывно вздохнул он, – правый глаз у меня ни черта не видит. Как раз, по этой причине меня отправили в отставку.
– Какой ужас! Что же произошло?
– Что-то там в голове отсоединилось. Говорят, что на нервной почве. Врачи решили года два подождать. Может быть, зрение восстановится.
– А если нет?
– Тогда будут ломать мой череп и что-то внутри с чем-то соединять.
– Не переживай, Аркадий Дмитриевич. Пусть один глаз у тебя ничего не видит, но зато у тебя такой замечательный «кузнечик», глубоко и долго ныряющий.
– Это единственное, что у меня в жизни осталось, Ирина.
Понятно, что отставной майор, и учительница рисования и одновременно самобытная художница, в какой-то, степени рисковали, потому что с ними в купе ехали двое молодых людей: парень и девушка. Но они отправились погулять… по узкому коридору пассажирского поезда. И заверили, что уходят надолго. Их, юных, понять можно. Если несколько часов подряд сидеть в одном и том же месте, то скука одолевает. Стихийно. Поэтому молодые люди решил побродить по всему поезду, побеседовать со знакомыми, если таковые встретятся.

Вдруг Лемакина извлекла из своего небольшого кейса, стоящего у неё под ногами, несколько листов бумаги и простые карандаши.
– Я решила набросать эскиз будущего портрета, – поставила он в известность Палахова. – Потом это будет большая картина в масле. Она украсит гостиную в моей квартире.
– Мне приятно, – широко улыбнулся отставной майор. – Ты решила написать мой портрет? Я очень тебе благодарен.
– Не твой портрет. Это пока будет эскиз. Я нарисую твоего «кузнечика». Может быть, получится даже оригинальный и свежий натюрморт. Массивный фаллос, лежащий на куче мелких и зелёных маринованных помидоров. Какой контраст! Красное и могучее на зелёном и дряблом. Здесь, Аркадий, философия энергии и жизни!
– Я, конечно, очень рад за своего «кузнечика». Но когда же ты отобразишь на бумаге моё лицо?
– Никогда! Он, твой «кузнечик», и есть твоё лицо. Теперь я буду рисовать только половые органы, в основном, мужские, ну, и женские тоже. Уважаю равноправие и толерантность. Никуда не денешься.
Она попросила своего попутчика опустить штаны до колен и водрузить своего «кузнечика», медленно и упорно растущего и твердеющего. На такой факт Ирина и Аркадий одновременно обратили внимание.

Экспрессивно и быстро делая набросок образа «кузнечика», разумеется, вместе с мошонкой и с кучей густых чёрных волос, Лемакина выразила некоторое сожаление, что неустанный ныряльщик, «малышок» Палахова какой-то хмурый, совсем не улыбается.
– Ты должна понять, Ирина, – пояснил Аркадий, – что улыбаться может только женский половой орган, причём, очень широко и порой ехидно. Но, правда, не вдоль а поперёк. На это я давно уже обратил внимание.
– Ладно, – почти согласилась она с Палаховым, – пусть твой «кузнечик» слишком уж серьёзен, но, в целом, он хорош и не собирается останавливаться на достигнутом.
Через минут десять эскиз был готов. Внимательно разглядев рисунок, отставной майор серьёзно и ответственно констатировал, что художник Ирина Лемакина – великий талант.
Спрятав рисунок и карандаши в кейс, учительница рисования села на столик, схватила «кузнечика» за его, можно сказать, голову и обеими руками потянула вместе с Палаховым к себе. Конечно же, они сделали это пару раз, но очень качественно и страстно. Ритмичное хлюпанье и чавканье пышных, разбухших гениталий Лемакиной, их ничуть не смущало. Скорее, возбуждало.
Она, лежащая спиной на столики, раздвинув ноги, долго не могла прийти в себя. Оба от напряжения и страсти немного устали и поэтому решили отдохнуть.

Вирус добрых постельных отношений, видимо, не только витает в воздухе, но и проникает сквозь стены. В соседних купе народ, как-то, ожил. Общая волна эротического настроения захватила, если не всех, то очень многих.
За стенкой отчётливо стали слышались женские стоны, переходящие в вопли и стенания. Отставного майора, только что усиленно занимавшегося сексом, от отвращения передёрнуло. Почти покоробило. Его попутчица улыбнулась. А он Ирине галантно пояснил, что кричать даже в такой вот… экстремальной ситуации не совсем прилично.
Никуда подобное поведение не годится.

Не везде, понятное дело, царила плотская любовь. Вот, например, в третьем купе всё происходило довольно пристойно… За столиком сидел и сосредоточено писал какие-то мудрёные математические формулы профессор. Он был увлечён, он находился, как ему казалось, в невероятной близости от очередного научного открытия.
Перспективен. Потому, что не стар, всего-то, лет сорок. С рыжей бородкой и усами. Но, даже здесь, в купе, находился он в чёрном костюме и при галстуке. Ведь представитель отечественной науки, а не хухры-мухры. Хотя, впрочем, кто его там знает… Может быть, по ночам, ради пакости и незабываемых впечатлений, он тщательно обмазывает входные двери соседских квартир продуктами питания в преобразованном виде, которые профессор уже употребил в пищу пару дней тому назад и успешно переварил.
Но, судя по его шикарному чёрному галстуку и доброй улыбке, он был не из тех граждан, которые категорически и основательно ненавидит почти всех тех, кто одновременно с ним обитает на планете Земля.
Так что, почти не у кого не возникало сомнений в том, что он был серьёзным и культурным учёным.

На него пытливо и с некоторым интересом глядела молодая попутчица, женщина лет тридцати, розовощёкая доярка. Ни в коем случае, это не прозвище, не кличка, не «погремуха». Кое-где ещё остались… уцелели доярки. Такая профессия в России существует и пока ещё она в нашей стране не занесена в Красную Книгу. Одним словом, упитанная, почти светловолосая женщина с круглым лицом. В розовом халате.
Она, сидящая напротив, с каждой минутой всё пристальней и пристальней смотрела на попутчика. Иногда зевала от скуки. Не так широко, но время от времени раскрывала рот.
А профессор с головой ушёл в писанину и в собственные раздумья. Схватил, зачем-то, исписанный лист бумаги и стал грызть его частично вставными зубами. А после принялся рвать бумажки на мелкие части. Привстал. Швырнул макулатуру в приоткрытое окно поезда. Сел и… отчётливо и не театрально задумался.

Но молодая доярка была доброй и отзывчивой душой… по жизни. Она с большим пониманием отнеслась к научно-творческим мукам учёного. Её тоже что-то осенило. Приветливая женщина начала не так уж и торопливо снимать с себя халат, потом бюстгальтер и затем… плавки. Чего уж там мудрить и кокетничать.
Потом, надо отдать должное славной доярке, ибо она проявила полную принципиальность. Взяла и встала перед взором профессора в полный рост. Причём, так, что её полные груди с большими бардовыми сосками упёрлись ему почти в лоб.
Учёный с некоторым удивлением поднял вверх глаза и собрался возмутиться или, в крайнем случае, обидеться, но внезапно передумал. Любой тут передумает. Ведь он сосредоточенно посмотрел на её телеса. При такой ситуации даже постоянный пожиратель «виагры»… передумает.

Он был настоящим учёным человеком, потому и сообразил, в чём дело. Почти сразу же догадался и по этой причине развязал на шее свой шикарный галстук и даже расстёгнул пиджак. Ведь профессор по праву считался истинным аналитиком, потому и проанализировал ситуацию.
– Пожалуй, вы правы, – глубокомысленно изрёк он. – Я рад, что вы предлагаете мне единственно правильное и рациональное решение сложной математической задачи… Мне нравится, что мы с вами близки к её решению.
Оно ведь и – правда. Если надо и очень хочется, кроме того, пока ещё и активно можется, надо приносить радость и себе, и людям.
Сексуальное влечение – стихия, и вирус безудержного эротического желания, наверняка, передаётся разнополым друг от друга воздушно-капельным путём. Чихнули, к примеру, на тебя, или кашлянули и – всё. Тебя возжелали, выделили, как говориться, из толпы. И не просто так… Ты ведь тоже возжелал.

Почти во время соития профессора и доярки, по коридору пассажирского вагона проходил маленький, скрюченный старичок, опираясь на тросточку. Он, самым естественным образом, направлялся в туалет. Но открылась дверь одного из купе, и перед дедушкой нарисовалась крепкая бабушка.
Она цепко схватила деда за руку и затащила к себе, в купе. Именно так змея проглатывает луговую бабочку или жучка. Почти так же ведёт себя неуёмная в личных желаниях и стремлениях дама, которая настойчиво тянет к своим пухлым губам определённую часть мужского тела, которую без всякой натяжки можно назвать ныряющим «кузнечиком».
Бабуся стремительно закрыла за собой дверь, и её неожиданным гостем внезапно стал чрезмерно пожилой незнакомец. Щёлкнул замок.

Что касается отставного майора и учительницы рисования, то они пока ещё приходили в себя. Было ведь, от чего… Обоюдная, внезапная и активная страсть заставила их потратить часть энергии. Они старались… не ударить друг перед другом лицом в грязь. Потому имели право на очередной отдых. А за стеной всё ещё слышались громкие и томные женские крики. Разумеется, они раздражали военного пенсионера.
– Вот видишь, Аркадий, – просто сказала Ирина, – тебе такое не очень нравиться… А ведь только, что мы с тобой…
– Я с этим никак не соглашусь, Ирина. Повторяю! У нас вот… с тобой всё происходило красиво, нежно, пристойно. Примерно в таком вот плане и ключе, как у амурских тигров или даже леопардов.
– Грациозные звери. Не спорю. Они, да и всякие жучки и паучки, имеют право приносить друг другу радость. При этом некоторые из них издают громкие звуки.
– Но я не перевариваю женских воплей даже во время самых активных занятий добрым делом.
– Но ведь это естественные и добрые эмоции.
– Не эмоции! Оральность какая-то. Чего орать-то? Я говорю про тётку в соседнем купе. Вопит… У нас ведь с тобой совсем не так. Ты ведь, Ирочка, чувствуешь разницу?
– Никакой разницы, мой любимый и единственный, – глаза её увлажнились.– Нельзя же, славный офицер, опрометчиво критиковать чужие поступки и, тем более, эмоции. Это непедагогично. Ты ведёшь себя, как последняя сволочь!
– Буду очень надеяться и верить в то, дорогая, что есть на свете мужики гораздо хуже, чем я… Наверное, такие существуют.
Конечно же, он был не совсем прав.

Ведь и крики во время страстного соития женщины с мужчиной за стенкой купе – может быть, одна из единственных возможностей проявить себя в качестве свободной личности. И ведь это ещё не всё.
– Что же ещё? – заёрзал на сидении отставной майор. – Почему ты, Ирина, защищаешь того, кто не желает находиться в рамках установленного приличия?
Она нежно потрепала его рукой по волосам на голове и поучительно, как в своё время Мальвина пестовала хулиганистого и деревянного, во всех отношениях, Буратино, популярно пояснила:
– Да, потому, что истинные страсти и эмоции, мой несравненный майор, зачастую очень трудно сдержать. Да и надо ли? Разве у тебя лично, шалунишка, не происходило в жизни ничего подобного?
Аркадий начал нервно стучать пальцами по крышке столика. Лично у него в жизни многое чего случалось. Но это ведь он, а не какая-то там безумно и вызывающе кричащая за стеной купе незнакомка.

Но, поразмыслив немного, Палахов решил дать Ирине прямой и, по возможности, честный ответ:
– Случались у меня такие моменты… Не у меня, конечно. У моих дам, то есть сексуальных партнёрш. А вот к соседям я несколько раз вызывал полицию и пожарную команду… пока мне доходчиво не объяснили, что у них, у дикой супружеской пары, такая вот кричащая и рычащая любовь. До сих пор не понимаю…
– Ты хитрый и продуманный мальчишка! Я про тебя лично спрашиваю, а не про твоих соседей, которых, судя по твоему возрасту, уже нет и в живых.
– Я, всего-то, лет на пять или шесть старше тебя. Ну, может быть, на десять.
– Не будем копаться в моей биографии. Так что, Аркадий, на данную тему происходило у тебя лично?
Он пожал плечами и с неохотой ответил:
– У меня? Ничего особенного. Так… по мелочам. Мне всего-то тридцать пять лет, чёрт возьми! Совсем недавно исполнилось. Я молодой мужчина.
– Не отвлекайся, мой славный одноглазик, на посторонние темы. А всё-таки, у тебя что-то было подобное?
– Ну, случалось. И у меня случалось. Не у меня лично, а вот у тех, с кем я находился в… стыковке, крики наблюдались, имели место быть или присутствовать. Что было, то было.
Пришлось ему на некоторое время напрячь память.
– Исхода летального ни у одной из моих давних подруг Вареньки, – сообщил Аркадий учительнице рисования, – так сказать, партнёрши, как и обычно, не наблюдалось и не ожидалось.
– Ты наивный человек, Аркадий Дмитриевич, – заметила она, – как только что родившийся мышонок. А ведь, судя по возрасту, уже…
– Ну, что ты городишь, Ирина? Я молод, как сто тысяч юных тигров! А все другие сравнения отрицаю. Но в первую очередь, я просто добрый и отзывчивый. И этого никак не скроешь…
– В чём же заключается твоя доброта, Аркаша?
– В том, что я не желаю садиться за решётку по причине сексуального недоразумения. Поэтому вовремя сигнализирую… Потому и вопли… театральные с некоторых пор не теплю! А доброта лично к самому себе – это свято и незыблемо.
Скорей всего, отставной майор был прав. Пора бы уже прекращать пахать за того и на того… парня и прекратить доставлять ощутимое удовольствие тем дамам, которые остались по разным причинам в полном одиночестве. Но у Палахова практически это не получалось. Чаще всего, Аркадий Дмитриевич был безотказным, и его «кузнечик» при первой же возможности стремился вырваться из его штанов наружу и нырнуть в любую яму, даже в очень глубокую и тёмную. Отважный и неугомонный, что тут ещё скажешь.

За стеной послышался очередной душераздирающий женский крик… вперемешку со стонами и плачами. Аркадий не выдержал и стал судорожно колотить кулаком в стенку. Ирина, обнажая себя почти целиком и полностью, соскочила с места, схватил отставного майора за локоть.
– Не надо так! – она проникновенно посмотрела в его, пока ещё не совсем выцветшие, голубые глаза. – Успокойся, Аркаша! В конце концов, Аркадий Дмитриевич, не мешайте людям дружить…
– Дружить половыми органами? – он прекратил калечить свой кулак и ломать пальцы об стенку, но закричал. – Если вы не прекратите с такими воплями совокупляться, то я вызову сюда дружный и очень организованный наряд линейной полиции! Я ничего не боюсь! Я майор в отставке! Я – почти что подполковник!
На мгновение стоны за стеной прекратились. Аркадий радостно кивнул Ирине головой. Дескать, знай наших! Критика подействовала. Но тишина длилась недолго. Через несколько минут громкие звуки продолжились с новой силой.

Что же там происходило? В принципе, ничего особенного, требующего долго обсуждения и возмущения со стороны Палахова. В соседнем купе, за столиком, сидела совершенно обнажённая дама, двадцати пяти лет – Мила. Рыжеволосая, чуть полноватая, но очень привлекательная. В одиночестве. Перед ней лежала: слева – груда конфет «Твикс», справа – куча оберток от них.
Она мощно ударила кулаком в стенку. Это был её протестующий ответ наглому майору в отставке. Мила одновременно в гневе закричала:
– Сам ты совокупляешься, пошлый гоблин! Я тебя и без помощи полиции разорву, как фантик! На кусочки!
Потом, взяв себя в руки, Мила развернул очередной «Твикс». С любовью посмотрела на собственное отражение в зеркале, висящем в купе.
– Сделай, паузу, Милочка! – она подмигнула ему левым глазом. – Ну, скушай, пожалуйста, «Твикс»!
Мила с громким хрустом откусила очередной кусок конфеты и начала его медленно пережёвывать. Она ловила кайф, получала, поистине, райское удовольствие… Разве можно его сравнить с каким-то там сексом? Разумеется, нет.

Через мгновение она впала в полный транс от полученного наслаждения. От блаженства снова начала кричать на разные голоса. Подобные звуки на открытом пространстве, вполне, могли глухо, но отчётливо слышится на многие десятки километров. Почти каждый обескураженный и напуганный такими воплями путник имел полное право предположить, что не так далеко от него происходит активное спаривание многочисленной группы ночных сов Среднерусской возвышенности.

Отставной майор Палахов уже почти успокоился. Даже с полной безнадёжностью в голосе сказал:
– Хрен с ней! Пусть орёт. Я уже почти привык. Так, о чём же мы говорили с тобой, Ирочка? Напомни, пожалуйста! Стоп! Вспомнил! Мы говорили о сексе…
– Да тьфу на тебя, Аркадий! – почти возмутилась его попутчица. – Мы знакомы только несколько часов, и я уже обратила внимание, на то…
– На что же?
– Да, как раз, на то, что всё разговоры у тебя сводятся только к сексу. Как будто, в мире больше ничего не существует кроме него и твоего ныряющего «кузнечика». Только секс, секс и секс! С какого паровоза ты упал?
Палахов, собираясь отстаивать свою точку, зрения подмигнул ей левым, зрячим глазом. Потом крепко зажмурился.

Но тут же засмеялся, как юный жеребец, во время спаривания не догнавший слишком ретивую кобылицу.
– Оставим в покое разного рода транспорт на паровой тяге! Я никогда в жизни не падал с паровоза. С боевой машины пехоты случалось… в спешке. Говорю, вполне, серьёзно. А улыбнулся я по причине нервного напряжения. Ты не так давно передо мной опять оголились, когда пытались меня удержать от того, чтобы я не повредил кулаком стену купе. И поэтому я… Ну, ладно. Это наше, и оно от нас не уйдёт.
– Ты самоуверен, однако, Аркадий. Но вдруг я навсегда передумаю заниматься с тобой этим вот… самым. Что же тогда произойдёт?
– Ничего страшного. Но ничего подобного не случится. Без всяких преувеличений, я глубоко понимаю суть психологии женщин. Пока дама основательно не распробует того, кого… приласкала, она ему не откажет. Никогда! Даже во время артобстрела или в прыжке… с шестом и без него. Потом уже – да. Вполне, может. По разным причинам. Но в начале пути, как говорится, она настроена только на творческую волну.
– Наглец! Но мне приятно. Ведь верно замечено. Ты проницательный и мудрый, как Омар Хайям или Эйнштейн.
– Такое сравнение для меня не комплемент. Эйнштейн ни разу в жизни не командовал мотострелковым батальоном, и поэтому у нас с ним разные представления о мире вещей. Его Теория Относительности… Впрочем, к черту!
– Да, Аркаша, я погорячилась. На Эйнштейна ты никак не тянешь. Да тебе это и не нужно. У тебя совершенно иные представления о жизни.
– Не надо устраивать клоунаду! Ты. Ирина, пытаешься меня активно обидеть! Любая критика в мой адрес мне кажется неконструктивной и даже непродуктивной.
– Мне Аркадий, частично приятно, что ты иногда выражаешься такими вот мудрёными словами. Видимо, обожаешь телевизионные рекламы.
– Не надо шутить. Сейчас я говорю серьёзно… Мне кажется, что нам стоит повторить наши процедуры.
Рука госпожи Лемакиной инстинктивно поползла к нему в штаны и быстро определила, что, где и в каком положении находится. «Кузнечик» затвердел и увеличился в размерах, и это порадовала учительницу рисования.

Они начали стремительно раздеваться, расшвыривая оставшуюся на них одежду в разные стороны. Сразу же, без никчемных прелюдий, молниеносно преступили к делу. Без криков, но страстно. Ирина пыталась слиться с ним воедино, сблизиться до такой степени, что…
Одним словом, искры, которые образовывались за счёт активного трения их волосяных покровов, находящиеся не на голове, были видны даже при ярком свете. Они в этом плане не первые и не последние. Такое не так уж и часто, но происходит. Непременно, из подобных искр и возгорается пламя неуёмной страсти.
От их старания и частого трения в воздушном пространстве купе образовалась довольно крупная шаровая молния и в панике вылетела в приоткрытое вагонное окно.

Обоим казалось, что в замкнутом пространстве их полового соития стоит запах палёной шерсти. Но, возможно, и не казалось. О чём они думали в это время? Ну, конечно же, только о том, какие они замечательные и славные люди, как бодро и красиво, пусть быстро, но грациозно сливаются друг с другом. Даже признаков разврата в их действиях нет, ибо они, всего лишь, занимаются эротикой. В такие ответственные моменты и страсти, и нежности кажутся чем-то основным и даже обязательным. А неутомимый «кузнечик» всё нырял и нырял.
Наверное, для того и существуют пассажирские поезда, чтобы люди имели возможность тесно… знакомиться друг с другом. Но если кто-то пока ещё не созрел для полного сексуального раскрепощения в дороге, то не стоит вешать носа, пусть он верит и надеется в то, что однажды придёт и его час.

Не так уж и тяжело дыша, Ирина и Аркадий, завершили своё дело, и начали торопливо собирать разбросанную по купе одежду и даже одеваться.
Поспешно прикрыв оголённые места, они, как малые дети, они громко начали хлопать в ладоши и смеяться. Скорей всего, они находились под впечатлением удачно и умело организованного и произведённого ими полового акта.
Да, фантазии, ясно и понятно, Ирине не занимать. На лицах обоих устойчиво сияли улыбки, как будто они в один момент стали американцами… Прямо, светились от радости недавнего совокупления и, возможно, больше от того, что возможность всё это повторить у них ещё будет.

Сидя за столиком и нежно, проникновенно глядя друг на друга, Ирина и Аркадий теперь уже просто вели беседы на самые различные темы. Что ни говори, а добрые, случайные половые связи в дороге и внезапно возникшие эротические отношения между представителями противоположных полов, окрыляют и мужчин, и женщин.
Других вариантов нет. Желанию и умению получать эротическое удовольствие нас одарила щедрая, добрая и заботливая природа.

С нескрываемой нежностью и дружелюбием Палахов положил свою «лопатистую» руку на её, можно сказать, почти хрупкое плечо. Правда, им было обоим понятно, что Ирочка никогда не сидела на диете.
– Всё то, о чём ты мне рассказывала, Иринка, мне очень понравилось, – чистосердечно признался отставной майор. – С такими славными девушками, как ты, мы обязательно всенародно придём… к светлому будущему.
– Я же тебе, Аркаша, ничего практически не рассказывала, – возразила Лемакина. – Я просто не успела ничего сказать… Перед моими глазами даже сейчас мелькает твой ныряющий «кузнечик».
– Представь себе, и я подробно рассмотрел твои сочные гениталии, правда, только одним глазом.
– Будем же надеяться на то, Аркадий, что твоё зрение восстановится.
– Я почти только об этом и думаю. Непременно, вернусь в ряды Российской Армии и получу звание генерала.
– Мощная у тебя мечта. Так о чём же я тебе говорила?
– Ты правильно и справедливо утверждала, что нам прийти к всеобщему счастью и процветанию поможет добрый и здоровый секс. Это очень даже… прекрасно.
– Неужели я об этом говорила? Что-то я такого не помню.
– Вроде, говорила. А если нет, значит, я об этом где-то читал.
– Ты начитан. Я уже почувствовала это. Основательно. Убедилась на практике.
– Я думаю, Ира, мы постараемся оба, как можно чаще, убеждаться в этом.
В нашей с тобой… начитанности.
– Я бы тебе возразила. Но вот никак не хочу. Мне кажется, я вынуждена принять твоё предложение. Оно пока мне нравится.
– Вот и отлично! А взаимное притяжение двух противоположных полов всегда считалось нормой и, замечу, приветствовалось во все времена, в цивилизованных народах и даже в самых диких племенах.
– У тебя других тем нет. Ты, Аркаша, порой становишься скучным, рассуждая о сексе. Существует ведь многое другое, что можно обсудить в непринуждённом дорожном разговоре. Ведь жизнь очень удивительна.
– Конечно, удивительна. Но о чём говорить-то?
– Боже мой! О политике, об экономике, литературе, музыке, в конце концов.
– Хорошо, к чёрту политику! Сейчас о ней все говорят. Интернет так замусорен, что… Одним словом, давай, Ирина, поведём речь о музыке!
Она прижалась к нему плечом, пытливо глядя ему в глаза. С благодарностью. Ведь эротика, обрамлённая культурными разговорами, нечто возвышенное… Получается, что это уже и не секс, а милое общение двух интеллектуальных, блаженных существ.

Лемакина ласково прикоснулась указательным пальцем к его носу:
– Как ты, Аркадий, относишься к музыке Вивальди? Ведь она неповторима. Её очень приятно слушать в любой обстановке. Но ощущаешь гораздо большее удовольствие, если имеешь большой запас свечей. Непременно!
– Очень уважаю его музыку! Безумно даже люблю и нередко… вспоминаю. Но у меня никогда не наблюдалось геморроя, причём от музыки. Я её спокойно слушаю и в это время не ощущаю никаких болевых ощущений в том месте, куда втыкаются свечи. Ведь согласись, ничего плохого в этом нет. Неужели такая мощная музыка, что необходимо большое количество свечей? Интересно! А вот я и не знал.
– Ты узко мыслишь. Я имею в виду зажжённые восковые свечи или, в крайнем случае, стеариновые, даже парафиновые. У них горят фитили. Понимаешь? При этом их не следует пихать ни в какие отверстия на человеческом теле.
– Ирина, я не так уж и глуп. Я знаю, что существуют в природе и такие свечи. Я просто забыл об их существовании. Наверное, так произошло от перевозбуждения на почве нашего совместного вагонного счастья.
– Продолжим разговор, и не уходи от него в сторону. Я думаю, что такие твои и подобные воспоминания, обычно связаны с каким-то, скорей всего, чем-то романтическим… Ведь эротика и романтика неразлучны. А под музыкальное сопровождение тем более.
– Понятное дело. Только так. Была у нас в воинской части, совсем молодая преподавательница музыки. Она обучала в военном городке детей военнослужащих и гражданских лиц разным нотам. По-моему, их семь или восемь.
– Слава богу, что это ты почти знаешь и помнишь.
– Конечно, помню. У неё волосы каштановые и вверху, и внизу. Жена подполковника Ригсина. Очень культурная и обаятельная женщина.
– Только не говорите ничего пошлого, Аркадий Дмитриевич! Твой однобокий юмор начинает раздражать.
– Само собой, ничего пошлого. После того, когда она, значит, мне проигрывала этого самого… товарища Вивальди, то…
– То ты с ней погружался в мыслях в мир прекрасного!
– Раза четыре-пять в день, и столько же раз я с ней по вечерам… погружался…
– Как понять «раза четыре или пять»?
– Чего тут не ясного? Я её, Розу Васильевну, воспринимал и встречал телесно… прямо на рояле. Как это прекрасно! Но, правда, погружался не я.
– А кто?
– Мой ныряющий «кузнечик».
– Ты не исправим, господин Палахов. Я спрашиваю тебя о твоих впечатлениях, о прекрасной музыке Вивальди, а ты уходишь в сторону от основной темы нашего непринуждённого разговора.
– Ну, почему же, Ирина Трофимовна? Этот Вивальди мне до сих пор помнится. Правда, были и Моцарт, и Шопен. Но уже с другими дамами и в разных местах. Я очень музыкальный гражданин.
– Чувствую, что тебя уже не перевоспитаешь, Аркадий!
– Ну, тебе не угодишь… Не хочешь беседовать о музыке, то давай, я расскажу, что-нибудь, допустим, о бухгалтерском учёте или разведении карпов в заброшенных карьерах… ещё со времён Советского Союза.
– Ладно, не обижайся, господин майор железного запаса или пожизненной отставки, господин Палахов! Чёрт с тобой! Расскажи ещё что-нибудь доброе и нежное о сексе. А то ведь я ни черта не знаю. Только что с дерева слезла – и в жизнь!
– Не надо недооценивать своих возможностей и активно скромничать, Ирочка! – он почесал практически лысый затылок своей бедовой головы. – Тебе это не идёт. Ты очень многое в сексе умеешь. У тебя не такая уж и плохая школа. Стоит, конечно, ещё работать, работать и работать. Но кое в чём даже я тебе уступаю и даже взял бы тебя и в учителя.
Палахов торжественно и даже гордо посмотрел на Ирину левым глазом. А как же? Ведь он высказался открыто и прямо. Самому стало приятно, что он такой мудрый и наблюдательный. Аркадий Дмитриевич сел на любимого конька и стал рассказывать о своей теории полового совокупления. У него имелись кое-какие соображения на этот счёт.

А проводники Маша и Гриша всё ещё находились на нижней полке служебного купе. Они относительно активно занимались сексом. Правда, он уже помаленьку начинал выдыхаться. Изрядно вспотевший, но счастливый, Гриша стоял на коленях и держал её ноги в своих руках. Производил резкие, но уже редкие телодвижения.

Маша глядела на него с надёждой и говорила, почти с мольбой:
– Только не останавливайся, Гриша! Это будет не совсем хорошо с твоей стороны. Даже подло. А я верю в тебя.
– Всё нормально, Маша. Буду… почти без… остановок. Как наш… курьерский и пассажирский поезд. Я такой.
Самой собой, Григорий собрал бы все силы в кулак (и не только в кулак) и достойно завершил начатое дело, но… Но в дверь их служебного купе раздался настойчивый и нетерпеливый стук. К сожалению, она была и не заперта. Разве в такой сексуальной суматохе всё упомнишь?

К ним не вошёл, не ввалился, а даже ворвался примерно двадцатидвухлетний, черноволосый пассажир. Он был инструктором по пешему туризму. И пусть даже пассажирский поезд не так далеко отъехал от Москвы, но почти все обитатели поезда уже знали о специальности молодого человека.
– Господа, проводники! – принципиально и неукротимо заявил он.– Поезд вот уже более четырёх часов тому назад отбыл от столицы нашей родины, а мне в купе до сих пор… Одним словом. Можно мне чаю?
– Мы тебе, наглый странник, не врачи, – ответил Гриша.– Мы не знаем, можно ли тебе чаю или нет.
– Но ведь вы – проводники, – не унимался инструктор по пешему туризму. – А горячий чай полезен для здоровья даже основательно больных дам и господ, если, конечно, он имеется у вас в наличии.
– Закройте дверь с той стороны! – томно, но настойчиво ответила Маша. – Какой вы не любознательный и назойливый! Вы что не видите, что у нас тут организовалось стихийное лежбище морских котиков?
Инструктор, наконец-то, обратил внимание на происходящее. И его весьма это вдохновило, появился и даже взыгрался определённого рода… аппетит. Маша и Гриша несколько стыдливо, но продолжали заниматься начатым делом. Останавливаться нельзя.
Ведущие медицинские академики уверенно утверждают, что такие внезапные обрывы интимной связи нежелательны и крайне вредны для здоровья обоих партнёров.

Но неугомонный инструктор осмелился подойти поближе к двум железнодорожникам, ставших на определённое время единым целым, как два сцепившихся пассажирских вагона. Сравнение с товарными тоже, вполне, подходит.
– Разрешите с вами познакомиться! – он протянул руку Григорию, как бы, невзначай зацепив указательным пальцем сосок правой груди Машеньки. – Я Пётр Матвеев, инструктор по пешему туризму. Но я специалист не только по туризму, но и по сексу тоже, в природных условиях. Люди с большим удовольствием общаются со мной.
Григорий не имел намерения останавливаться. Человек, отвечающий пусть за сиюминутное, но нежное и отзывчивое счастье своей напарницы и сменщицы. Да и не имел возможности «притормозить» потому, что та крепко держала его пальцами правой руки за мошонку.

Но даже в такой экстремальной ситуации проводник оставался человеком находчивым и серьёзным. Поэтому ответил незваному гостю или, точнее, пассажиру, умирающему без своевременного употребления определённой дозы чая:
– Пошёл вон отсюда, инструктор! Я, в недавнем прошлом, чемпион Московской области по боксу! И могу тебе нанести не только моральный ущерб в области твоей лошадиной челюсти.
Но пассажир Матвеев, пусть и робко переминался с ноги на ногу, пока ещё не
собирался покидать территории служебного помещения.
– Ты ещё здесь, ходячий… инструктор? – очень томно и несколько визгливо поинтересовалась Маша. – А-ах! Ты здесь?
После прозвучавшего вопроса проводницы в адрес очень реального лица, Гриша и Маша приняли сидячее положение. Усталые, но счастливые.

Она выглядела пободрее.
– Я ещё здесь, – ответил инструктор. – Куда же мне деваться?
– И чего же ты хочешь от нас? – уже гораздо миролюбивей поинтересовался у инструктора Григорий. – Чаю?
Матвеев ответил, но дрожащим, даже, каким-то, дребезжащим голосом:
– И чаю тоже хочу, но уже гораздо меньше.
Маша взяла со стола зеркальце, посмотрелась в него. Поправила пальцами причёску и просто сказала:
– Сейчас, инструктор, приведу себя в порядок и принесу тебе чаю… Не стакан, а целых полведра, но без заварки. Задарма! Будешь пить кипячёную воду и вспоминать нашу доброту и беззаботную, ничем не мотивированную щедрость.
Пешеходный инструктор настойчиво стоял перед ними. Можно было, вполне принять его за статую, если бы он ни переминался с ноги на ногу.
– Я вот посмотрел, как вы это, – нагло, но всё ещё застенчиво пробормотал он, – здесь… тут занимаетесь.
– Ну, и что? – пожал обнажёнными плечами Григорий. – У кузнечиков и у разных козявок примерно так же происходит.
– Ведь ты же, Петя, видел кузнечиков или паучков каких-нибудь? – поинтересовалась у инструктора по пешему туризму и сексу Маша. – Ответь честно и без утайки! Видел?
– Кузнечиков видел, и не только в кино, – подтвердил предположения проводницы Матвеев. – Но ведь вы-то люди. Это звучит гордо! Ещё в начале двадцатого века об этом какой-то писатель сказал. А вы вот не хотите… звучать.
– А что у нас не так, инструктор? – Гриша был настроен почти дружелюбно. – Улыбаемся, что ли, криво?
– Я инструктор не по улыбкам, а по пешему туризму. Ну, ещё, кроме того, и по сексу. Я же говорил. А звать меня Петя, – ещё раз наполнил пришедший за чашкой чая в служебное купе проводников. – И мне обидно… Вы даже не запомнили моего имени, и вот стою перед вами в смущении. При этом я лишён малейшей возможности попить свежего чая.
– Чай мы тебе доставим на место твоего дорожного обитания, – заверила его Маша, – в самое ближайшее время.
– Поэтому ныряй из нашего служебного купе и резво скачи отсюда, кузнечик! – порекомендовал ему Гриша. – А то ведь моё хорошее настроение может внезапно смениться на плохое и даже скверное.
– Я запросто ушёл бы, – в раздумье ответил инструктор по пешему туризму и сексу. – Но меня удивляет и даже раздражает ваши действия во время эротического соития.
– Чем ты не доволен? – подала голос Маша. – Что тебя лично не устраивает, Петя?
– Буквально всё! – инструктор не мог держать в себе полезную информацию. – Вы, прекрасная девушка, во время телесного сближения с партнёром в таком положении должны, просто обязаны расставлять ноги шире. Вы ведь красивая дама! Не спорьте! По технологии так и положено. А вот ваш партнёр и коллега по работе, если держит ваши ноги в своих руках, то ведь их следует поднимать выше.
Маша почесала мизинцем правой руки сосок левой груди. С нескрываемым интересом она оглядела инструктора с ног до головы. Он начал для неё представлять определённый интерес. Но пока ещё в качестве трахальщика-теоретика. Ведь и это не так уж и мало.

Правда, утверждение не бесспорно и не безупречно. В противовес ему не в своё давнее время сказал поэт: «Мертва теория, мой друг, а древо жизни зеленеет». Не мы, получается, а именно классик немецкой литературы Гёте пусть иносказательно, но выразился примерно так: «Красиво и долго болтать можно о чём угодно, но вот сделать… Тут уж, извините! Не каждый может да и желает».
Впрочем, возможно, великий Гёте во время написания этих бессмертных строк и не думал о сексе. Такое предположение, вполне, допустимо. Поэтому имеется смысл оставить классика немецкой литературы в покое.
– Допускаю, господин Матвеев, что Гриша в процессе нашего совокупления не правильно, не по технологии, держал мои ноги, – согласилась с Матвеевым Маша. – Так что предлагаешь именно ты, Петя?
– Так, ничего, – просто, но со знанием дела ответил Петя. – Но я вот показал бы на практике, как надо… Теория без практики, сами понимаете… Это всё равно, что заниматься любовью по Интернету.
– Любопытно! – интерес к новому знакомому у Маши возрастал с каждой секундой. – Век живи – век учись!
Глаза у Маши настойчиво заблестели. Она ведь ещё в годы юности считалась очень любознательной девочкой, и с этим никто и ничего не мог поделать.

Она тут же вспомнила о работе и сделала очень серьёзное и озабоченное выражение лица и сказала своему напарнику:
– Товарищ Ермолов, сейчас мы проезжаем, точнее, скоро будем проезжать, ответственный полустанок… с переездом. Это почти что Байконур. А как раз, начинается ваша… твоя смена, Гришенька. Надо с красным флажком постоять в тамбуре с открытыми дверьми… чтобы тебя отчётливо видели, наблюдали снаружи.
– Знаю! – без особого восторга пробурчал Гриша. – Там тоже будет маячить баба… э-э, стоять женщина с флажком. Я уже давно во всём разобрался. Ещё на трёхмесячных курсах проводников.
– А перед этим, – дала указание Мария своему товарищу по работе, – собери, Гриша, в коридоре стаканы, которые на меня упали вместе с чаем… Время ещё имеется. Успеешь!
Конечно же, Григорий собрал в кучку, в одно место личной черепной коробки, весь свой имеющийся головной мозг. Он пытался сообразить, что же происходит.

С величайшим трудом придя с помощью сложных умственных аналитических сравнений и сопоставлений к возможной истине, он выразил вслух некоторое предположение. Ему показалось, что это даже, в какой-то степени, и открытие и провидческое предсказание:
– Я, получается, уйду, а инструктор Петя останется с тобой. А вдруг он…
– Ну, прямо не знаю, – обиделся Матвеев.– Какие-то неуместные подозрения
с вашей стороны в мой адрес. Я такие недоверия не понимаю и даже, где-то, обескуражен и расстроен.
– Тогда пусть он отвернёт свою загадочную физиономию в сторону и не пялится на тебя! – на всякий случай, дал указание Григорий. – А ты, Маша, оденься! Так у меня на душе будет спокойней.
– Всему своё время! После и оденусь. А то вот сейчас прямо начну то одеваться, то раздеваться… Для этого найдутся свободные минутки, – понятно, Мария была умна и рациональна, а главное – практична. – Тебе надо чего-нибудь одеть, Гриша, и взять в левую руку мешок. В него ты соберёшь стаканы. В правую ладонь пристрой красный флажок. Чего-нибудь на себя одень!
– Не дурак, – ответил Гриша. – Знаю!
Он извлёк из фуражки Машины бикини, натянул их на себя. Григорий поступил так не в знак протеста, а чтобы вот подчеркнуть, продемонстрировать инструктору, что они с Машей – почти одно целое. На голову надел фуражку. Молчаливо и сосредоточенно достал со второй полки парусиновый мешок и красный флажок. Сунул их под мышку.

Стаканы он собрал стремительно и принёс в служебное помещение, где пока ещё ничего подозрительного не происходило. Маша и Петя вели мирную беседу о том, есть ли на Марсе жизнь.
Григорий с гордым видом и весьма удовлетворенный происходящими событиями вышел из «служебки» в коридор.
Да славный и молодой проводник был, действительно, не дураком. Разве только… фрагментами. Но никоим образом не считался и со стороны не казался абсолютно круглым и неисправимым недоумком. Нормальный мужик, но с оригинальной манерой поведения и зловещей внешностью. Таких нынче, под активным влиянием социальных сетей, очень даже немало. Внутри добрые, а снаружи… извините, пожалуйста.

Так что, сноровистый и сообразительный проводник Гриша опять вернулся в купе проводников. Он оглядел себя в большое зеркало и с ног до головы и поправил на голове форменную фуражку и поинтересовался у Маши:
– Ну, как я выгляжу?
– Нормально! Смотришься, как на пляже, элегантно, – кивнула головой проводница. – Сейчас же лето. Но ты так долго уходишь, Гриша.
– Я так и думал, – сказал проводник. – Летняя пора.
Только одна Маша и знала, каких усилий воли ей стоило, чтоб не улыбнуться. Но её устраивал любой вариант, лишь бы Григорий, как можно быстрей нарисовался в тамбуре с красным флажком и приступил к исполнению своих служебных обязанностей.
– Правда, у тебя кое-что… выпадает из бикини, – всё же, заботливо заметила она. – Но ничего… В принципе, нормально… Так что, иди, Гриша! И не возвращайся, пока не покоришь видом своим весь мир!
– Постараюсь покорить, – серьёзно среагировал на слова коллеги Гриша. – Иначе нам, проводникам, нельзя.
– Я боюсь, что… э-э вашего Гришу не поймут, – с некоторой опаской и тревогой за судьбу почти незнакомого человека сказал инструктор по пешему туризму. – А если и поймут, то не совсем правильно.
Григорий никогда не лез за словом в карман и был очень находчивым и фрагментами весёлым, поэтому он принципиально посоветовал мало знакомому гражданину:
– Не суй нос в наши дела… производственные, Петя! Я самый надёжный Машин партнёр, и она не собирается вводить против меня никаких санкций.
А Маше он сообщил очень нежно и конкретно:
– Я скоро вернусь. Если он к тебе начнёт приставать, то нос у него окажется на затылке. А тебя, Маруся, мне придётся выбросить из поезда. Причём, на полном ходу. Со слезами и причитаниями, но я сделаю это.
– А ты, однако, Гришенька, очень ласковый и добрый,– ответила Маша, – и заботливый. Так печёшься о моей дальнейшей судьбе.
– Как вы можете обо мне так плохо думать? – в который раз обиделся Матвеев, глотая слюну. – Я ни разу к вашей Маше не пристану.
– Но вы, Пётр, мстительны и тоже… непредсказуемы, – вздохнула проводница. – Чуть что, сразу «не пристану».
– А чего ваш соратник по… сексу на меня всякие нехорошие слова говорит? – инструктор закатил глаза к потолку. – Мне совсем ни к чему носить собственный нос на… затылке. Никуда не годится. Ничего в этом симпатичного не вижу.
Проводник посмотрел в глаза инструктору и угрожающе вздохнул.

Но Мария не дала ни малейшей возможности своему товарищу по работе долго пребывать в сомнениях.
– Иди, Гриша! И не груби доброму человеку! – голос Марии прозвучал сурово и даже властно. – Имею же я право в свободное от работы время пообщаться с… инструктором несколько раз. Мне про туризм полезно кое-что знать.
– Не понимаю, зачем тебе, Маша, интересоваться пешим туризмом, – удивился Григорий. – Мы же всегда на колёсах.
– Это на тот случай, – пояснила Мария, – если вдруг наш поезд свалится по дороге в какой-нибудь кювет. Тогда мне, тебе и дружному коллективу пассажиров придётся до следующей станции идти пешком и питаться полевыми мышами и лягушками.
– Можно и кузнечиками, – заметил проводник. – В некоторых странах их с большим удовольствием принимают в пищу, вместо овощного салата.
– Вот поэтому, Гриша не тяни резину! – сказала Маша. – Мне срочно необходима консультация по пешему туризму. Уже терпения никакого нет.
– Ну, если для тебя общение с этим малохольным типом так важно, – рассудительно изрёк проводник, – примерно, как с самым главным железнодорожником страны, тогда я пошёл.
А надо заметить, что Григорий при всех своих недостатках был человеком дела. Поступил именно так, как сказал. Он, на самом деле, с очень серьёзным видом уже окончательно и бесповоротно вышел в коридор. Дверь затворил за собой осторожно. Правильно, представитель сильного пола, даже если он временно находится в бикини, должен оставаться мужчиной.

Как только произошёл акт последнего выхода проводника за пределы служебного купе, Мария подняла глаза на пешеходного инструктора и с нескрываемым любопытством поинтересовалась у него:
– Так как, вы говорите, Петя, каким образом мне следует раздвигать ноги при… совокуплении?
Инструктор робко, но уверено присел на краешек нижней полки, рядом с основательно обнажённой Машей.
Он застенчиво, но весьма и весьма решительно с некоторым трудом впихнул свою интеллигентную ладонь правой руки с длинными изящными пальцами пока ещё в невидимое пространство, чуть-чуть прикрытое кучкой уже слипшихся каштановых волос на лобке. Проводница почти не ойкнула, но мечтательно и с заметной готовностью к чему-то особенному закатила глаза в потолок.

Правда, по её выражению глаз можно было и не понять, что всё это происходит именно с ней. Она делала вид, что настойчивые и уже ритмичные действия пальцами правой руки Пети, её абсолютно не интересуют.
Возможно, в данный момент инструктор представил себя пианистом… Но, впрочем, нет. Матвеев наверняка посчитал себя стоматологом и резко предположил, что внутри её шикарной вагины имеются пока еще не запломбированные зубы.
Что уж там скрывать, он всегда отличался высокой степенью любознательности, но только в одном… направлении. Имелась бы возможность, то он попытался втиснуть туда и собственную голову. Но это было нереально. Поступить именно так, а не иначе инструктору Пете помешали бы его большие растопыренные уши. Начало их тесного знакомство началось.

При открытом тамбуре, почти на ступеньках входа в вагон в полный рост стоял Гриша. Как положено, фуражка на голове, в правой руке – красный флажок, в зубах сигарета. В бикини грациозен и невозмутим, и отдалённо напоминал Аполлона. Но не совсем обычного, а вот, к примеру, после его заплыва в открытой воде на дистанцию тридцать тысяч метров. Ведь некоторая утомлённость читалась на его свирепом лице.

Поезд перед полустанком, как положено, притормозил… Дежурная по переезду, при виде Гриши, уверенно изумилась, но при этом успела тщательно его разглядеть. Да, того самого проводника, который, конечно же, не в состоянии был скрыть под бикини даже малой части того, что справедливо зовётся в некультурном невоспитанном народе «женской радостью».
Её, двадцатилетнюю, красивую, незамужнюю, в синей железнодорожной форме… немного шокировало такое новшество.
Пассажирский поезд, кстати, вообще, обнажённый, с невозмутимым Гришей и со всеми остальными, находящимися внутри его, торжественно и медленно проехал мимо полустанка. А дежурная с красным флажком, словно окаменев или, даже очугунев, стояла, кусая нижними зубами собственный симпатичный и аккуратный нос.
Потом она начала медленно пятится назад, к шоссейной дороге.

А мимо, по её краю, страшный, бородатый рыжий бомж катил с любовью и некоторой осторожностью тележку с тряпьём. Разумеется, он одет был почти точно так же, как беспризорник Гаврош из времён Парижской Коммуны.
Но российскому бродяге, явно, стукнуло чуть побольше… под пятьдесят. Впрочем, у бомжей, бичей, бродяг и нищих возраста… нет, и они оторваны от активной и кипучей общественной и политической жизни. Не увлечены развитием крупного, как бы, бизнеса, не играют на биржах, и есть предположение, что не принимают участия в олимпийских играх, даже в качестве зрителей.

Дежурная по полустанку всё ещё пятилась назад, рассуждая, почти вслух, почему это так часто возможное, её личное счастье проезжает мимо на курьёрском пассажирском поезде. Оно ведь было так близко. Его даже при великом желании можно было сшибить с рабочего места какой-нибудь жердиной, потом обнять, приласкать незнакомца в бикини, глянуть ему в глаза и тихо прошептать: «Я так долго тебя ждала».
Она сходу села прямо в тележку с тряпьём. Бомж, увлечённый своим занятием, невозмутимо продолжал путь. Он, будто бы не обратил внимания, на то, что его тележка стала несколько тяжелее.
Бомж вместе с тележкой и не пришедшей в себя с двадцатилетней мечтательницей на сексуальные темы съехал с главной дороги на тропинку, ведущую в рощу.

А в седьмом купе напротив друг друга за столиком сидели Ирина и Аркадий и продолжали интеллектуальный разговор.
– Но никак не могу понять, – откровенно признался и повторился отставной майор, – почему мне часто сниться Жанна из Подольска. Можно сказать, в последнее время это мой родной город. Он находится не так далеко от воинской части, в которой совсем недавно я служил. Дикость какая-то!
– Пусть себе сниться, – с некоторым безразличием казала Ирина. – Ей заняться нечем, вот она тебе и мерещится. Я не ревную. Мне то… Да и сон ведь.
– Оно, конечно так. Но она, незнакомка, как бы, голая прилетает ко мне по ночам. Я её не знаю, но совершенно не против таких встреч, даже во сне. Я уже говорил. Но мы… это…телесно соединяемся с ней. Периодически.
– Ну, ты, Аркадий, Геракл! Даже во время сновидений с кем-то сливаешься.
– Ничего не поделаешь. Я часто подчиняюсь воле своего ныряющего «кузнечика».
– Явная слабохарактерность.
– Ни в коем случае! Я, правда, повторюсь. Но ещё раз скажу, что секс – это, в конце концов, и спорт, и приятнейшее времяпровождение… И настойчиво подчёркиваю: он служит для продолжения рода.
– И что, она от тебя кого-нибудь родила?
– Кто?
– Твоя летающая Жанна?
– Опять шутишь? Я, вообще, говорю только про интимную близость с ней и не больше.
– Секс без любви – совсем не здорово. Я тоже тебе уже об этом говорила.
– Любить можно только картошку в… костюме или конные скачки.
– Ты – болван, Аркадий Дмитриевич. Но чёрт с ней с любовью!
– Вот именно! Я это уже испытал. Любил в далёкой молодости одну серьёзную женщину. Так она меня обула по полной программе. С тех пор даже вялой попытки не делал жениться.
– А я тебя, Аркаша, и не заставляю на себе жениться. У меня всё везде есть… Я ведь про другое говорю. Ты, всего лишь, эротический попутчик.
– Я тебя не совсем понимаю, только частично.
– Чего тут понимать, Аркадий Дмитриевич? Я просто тебе доверяю, как сексуальному партнёру, и с кем попало таких близких связей не имею. Не хочу, чтобы ты думал, что я – распутная баба.
– Понятно, Но я такого о тебе и не думаю, – ухмыльнулся отставной офицер. – Но, однако, все женщины вокруг тебя, получаются, развратницы и проститутки. А ты просто честно даёшь всем, кто активно попросит.
– Вот уж и не всем. С чего это ты взял, что всем? Я имею право выбора. Вот тебя выбрала, практически старого бегемота и развратника, с твоим «кузнечиком», который меня немного порадовал.
– Мне приятно, Ирина, что ты о нём хорошего мнения.
Он игриво глянул в её глаза и повернул лицом к вагонному окну, в котором настойчиво мелькали деревья, дома и даже люди. Палахов, ласково повалив Ирину грудью на столик, умелым и уже отработанным движением направил своего «кузнечика» туда, куда и надо было, куда традиционно… необходимо. Славный ныряльщик и на сей раз не подвёл отставного майора Палахова.

Попутчики, не сговариваясь, начали синхронные движения. Под стук вагонных колёс. Но эти настойчивые звуки временами заглушали иные, совсем не характерные для движения железнодорожного экспресса. Слышалось отчётливое чавканье и хлюпанье.
Если на секунду прикрыть глаза, то, вполне, можно представить, что по вязкой болотистой почве выбирается на твёрдую дорогу обычный бурый медведь.

Впрочем, ничего особенного в этом звуке не читалась. Всё там, у Ирины, уже далеко не в потайном «пространстве» мощно увлажнилось. Одним словом, для «ныряльщика» отставного майора простора хватало с лихвой. Поэтому он и нырял, и нырял, и нырял….
Надо сказать, что Ирина была не совсем простой женщиной. Она обладала даром предвидения. Учительница рисования твёрдо знала, что через пару таких вот активных, но интересных и увлекательных половых актов она будет передвигаться по купе и вагону… на раскорячку. Примерно так же, как это делают мастера замечательной японской борьбы сумо, причём, не рядовых, а с мировым именем.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=70947520?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.